Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят

Девиз: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят1.
Я считаю, что действительно
настоящая религия – это Доброе Сердце»
Тэнзин Гъяцо, Далай-лама 14-ый
Если добрый человек проповедует
ложное учение, оно становится истинным.
Если
дурной
человек
проповедует истинное учение, оно
становится ложным.
«Лес чаньских изречений»
Слово религия составлено из латинских корней: re («обратно»,
«назад», «вновь») и ligare («связывать»). Таким образом, этимологически
оно означает «налаживание, или восстановление связи» (с Богом). В
латинском языке слово religio, первоначально, что особенно важно как с
психологической, так и с философской точек зрения, служило для
обозначения внутреннего душевного состояния, и только потом стало
обозначать также внешние проявления этих состояний, связанные с
обрядами и культом, а со временем – и всю религиозную культуру
вообще.
В своей работе «Религия и нравственность» (1893) Лев Николаевич
Толстой определяет религию как откровение, данное свыше. Оно
(откровение), по его мнению, есть наивысшая форма религии, тогда как
все остальные ее формы находятся на более низком уровне и преследуют
сиюминутные, посюсторонние интересы человека. Откровение же,
исходящее от Господа, не только раскрывает перед людьми более высокий
смысл их жизни, но и указывает на то, каким образом на пути служения
Высшим силам человек может и должен преодолевать свой врожденный,
природный эгоизм.
Что касается собственно Откровения, то, как известно,
Божественное откровение свыше характерно не только для так
называемых религий Книги (авраамических), но и для многих
разновидностей индуизма, и даже в буддизме Сутрами, то есть,
непререкаемым священным писанием, являются те тексты, в которых
записаны, по преданию, слова самого Будды.
1
Евангелие от Матфея. 5. 8.
1
Что касается нравственности, то мы бы определили ее как
состояние, в котором находится душа по отношению к базовым понятиям
добра и зла. (Мораль – это то, что принято считать добром (и злом) в
данном сообществе, культуре, субкультуре, группе, и т. д. А
нравственность – это, если можно так выразиться, положение человека на
внутренней шкале, регулируемой исключительно голосом совести, по
отношению к существующим внутри его самости понятиям добра и зла.
Именно поэтому существует понятие «высокая нравственность», –
соответственно, подразумевается, что нравственность может быть и
«низкой».)
Значит ли это, что, говоря о нравственности, мы неизбежно
приходим к вопросу о добре и зле? Да, это так. Но что такое добро, и что
такое зло – это уже более серьезный и сложный вопрос. Очевидно, однако,
что однозначный ответ на вопрос о связи между религией и
нравственностью (а также ее конфессиональной определенностью),
становится невозможным.
Нельзя отказать христианской религии в возможности оказания на
человека, в первую очередь, на его нравственность, глубокого
алхимического воздействия. Такой преобразующий импульс, безусловно,
содержится в ней. В то же время, нельзя отрицать того факта, что в
некоторых случаях человек может быть глубоко нравственным,
исповедуя, с точки зрения христианства, безнравственные ценности
(атеизм, буддизм, даосизм и т.д.); верно также и то, что в других случаях,
человек, исповедующий эти (христианские) ценности, является в придачу
и глубоко безнравственным. Получается весьма пестрая картина, которая
на эмпирическом уровне не подтверждает тех стройности и
последовательности взаимоотношений религии и нравственности,
которые выводятся в трактате Л. Н. Толстого.
Эта пестрая картина заставляет задуматься о многих вещах. В
первую очередь – о взаимоотношениях ума и сердца. В какой мере они
связаны, а в какой – находятся в разладе, доходящем до трагических
противоречий? И все это может уживаться в одном человеке… Такие
феномены, как святошество, лицемерие, ханжество, указывают на то, что
между умом и сердцем человека далеко не всегда бывает единство.
Тезис об отсутствии единства наносит сокрушительный удар по
всему стройному зданию взаимоотношений религии и нравственности и
их прямой зависимости друг от друга. Оказывается, нравственность,
идущая от сердца, не всегда совпадает с умом и осознанными
установками. Действительно, когда это совпадение присутствует, то
2
умственные построения обладают такой мощной глубиной и
наполненностью, которая просто невозможна в отсутствие внутреннего
единства (тогда слова становятся выхолощенными, формальными и
пустыми).
Тезис
об
отсутствии
единства
можно
назвать
основополагающим в нашем рассуждении. Вывод первый: разум – это
такая вещь, которая с одинаковой готовностью может служить как добру,
так и злу. Разум – совершенно «без-нравственная» структура.
Из противоречия между умом и сердцем, между душой и разумом
складывается весьма странная и очень нелинейная картина – гораздо
более многомерная и сложная, чем та, что открывается первому взгляду.
Если рассматривать религию только как призыв Высшего существа к
человеку, исходящий из Высшего существа, то тогда нераскрытым
остается вопрос: а что в человеческом существе на этот призыв
отзывается? И самое главное – почему одни люди на этот призыв
отвечают, другие же остаются к нему глухи? Получается, что у одних
имеется некая предрасположенность, чтобы подхватить этот призыв, у
других же такой предрасположенности нет. Кто-то рождается, как
Александр Свирский или Сергий Радонежский, удивительным ребенком, а
кто-то с малолетства лжет и ворует, и никакая церковная проповедь не в
состоянии его остановить. Есть и такие, кого проповедь останавливает, но
уже в позднем возрасте или даже на смертном одре. (Среди
воцерковленных людей существует мнение о том, что даже великие
грешники, покаявшись перед смертью, могут получить отпущение грехов,
несмотря на то, что всю жизнь прожили во грехе, и попасть в рай. Этот
момент, конечно, спорный.)
Таким образом, все богатство духовной и психической жизни людей
в русле религиозности складывается из взаимодействия между умом и
сердцем, между душой и разумом, в ходе которого они то приходят к
какому-то единству, то расходятся. Часто низменным частям души
удается обмануть разум, выхолостив и формализовав его ценности и
превратив все те разумные положения, которые должны служить в
качестве стимула к преображению духовной и душевной жизни, в набор
пустых и практически бессмысленных формальностей.
Такое положение вещей было бы более или менее понятным, если
бы речь шла только о высших положениях разума, формализующихся и
выхолащивающихся низшими импульсами души. Но речь идет также и о
прямо противоположных процессах, которые усложняют картину и
делают ее еще более многомерной, а именно – о тех ситуациях, когда,
наоборот, выхолощенные и формальные положения разума (вроде
3
призыва строить коммунистический рай) не мешают душе жить
полноценной, глубокой и истинно духовной жизнью, не мешают человеку
быть существом одухотворенным, посвящать себя благу других людей,
жертвовать собой во имя этого блага, вопреки формальным бездуховным
принципам, господствующим в разуме. Конечно, в такой ситуации людям,
живущим истинно духовной жизнью, но при этом остающимся атеистами
идеологически, приходится нелегко, их понимание добра и зла все-таки
глубоко материалистично, им тяжело понять истинное благо духовной
сущности даже самих себя, не говоря уж о ближнем своем. Но это не
отменяет их жертвенности, и лучшие советские фильмы 50-60 годов
являются тому подтверждением – люди были способны на высокий
духовный импульс, на реализацию идеи высокого служения.
Все это не просто делает картину многомерной, но ставит также
некие существенные вопросы. И самый важный из этих вопросов – откуда
берется импульс к доброму и нравственному в человеке, а также – откуда
берется импульс к злому, низкому и безнравственному? Где начало
нравственности?
Самый главный вывод, к которому приводит описанное
противоречие, это то, что все богатство палитры духовной жизни, с ним
связанное, можно выразить в следующем утверждении (глубоко
парадоксальном и противоречащем основной идее работы Льва
Николаевича): нравственное начало в человеке имеет самостоятельную
природу, самостоятельные причины для своего возникновения, развития и
реализации, как минимум не полностью зависящие от религиозного
призыва Высшего существа. Нравственное начало в человеке не является
чем-то, целиком и полностью определяемым религиозным рвением и
интенцией. Толстой справедливо указывает на то, что многие люди живут,
ограничивая свое мировоззрение интересами узкого круга, определенной
группы лиц. И выйти за рамки этого узкого круга им мешает
ограниченное мышление, не расширенное до вселенского призыва к
любви, содержащегося в христианстве. Но даже внутри узких рамок
человек может быть либо великодушным альтруистом, жертвующим
своими интересами, временем, силами ради других людей, либо
узколобым эгоистом, пекущимся исключительно о собственных
интересах. Верно и противоположное: под прикрытием, под лозунгом
всемирной космической любви человек вполне способен отстаивать
корыстные, эгоистические интересы.
Все это никоим образом не умаляет ценности призыва к
нравственному самосовершенствованию, содержащемуся в религии,
4
которая, действительно, несет в себе такой потенциал и возможности.
Религиозные учения последовательно и точно указывают на многие
особенности заблуждений, ограничений и вызываемых ими страданий,
переживаемых на тех или иных уровнях нравственного развития. И –
подчас афористично и лаконично, подчас развернуто и подробно –
говорят о том, что необходимо в себе преодолевать, куда стремиться,
каким образом выстраивать свою внутреннюю жизнь для того, чтобы
приближаться к большему совершенству и гармонии с самим собой. При
этом религиозный призыв недвусмысленно указывает на то, что между
обоими противоположными стремлениями – к нравственности и высшей
морали, с одной стороны, к эгоизму и оправданию жизни
посюсторонними ценностями, с другой, – происходит постоянный
поединок внутри самого человека. Эта борьба выражается порой в
незаметных тенденциях и размышлениях, вялотекущих процессах,
происходящих в человеческой душе, а подчас переходит в критическую
фазу острых схваток, когда человек должен сделать мучительный выбор, и
мучителен он именно тем, что каждое из начал крепко держит человека в
своей власти и стремится овладеть им целиком и полностью. Сделав тот
или иной выбор, человек отождествляет себя с тем или иным началом и
принимает его сторону, тем самым становясь его носителем и
представителем («И лев станет человеком»2).
На поединке между высшими и низшими стремлениями в душе
человека необходимо остановиться подробнее. Всегда ли мы можем
определить, где добро, а где зло? Внутренне, интуитивно мы всегда это
знаем в глубине души, но самой этой глубины мы очень часто не
чувствуем. Если при этом учитывать тот факт (хорошо известный
психотерапевтам и писателям), что отсутствие контакта с глубиной своей
души очень часто не ощущается людьми, тем более становится понятно,
насколько легко превратить свое сознание в фабрику подмен,
перевертышей и, выражаясь религиозным языком, тонкого лукавства. У
человека, делающего добро, нет сомнений и колебаний в том, что он его
творит. Но этих сомнений нет и у человека, делающего зло: он также
уверен в том, что творит добро. А причина заключается в том, что он
бессознательно анестезирует в себе тот пласт души, который истинно
знает, что делает его хозяин, – следовательно, анестезия в подобных
случаях практически всегда остается не замеченной. Таким образом,
2
«Сказал Иисус: Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек,
которого лев съест, и лев станет человеком». - Евангелие от Фомы. Апокрифы древних христиан:
Исследование, тексты, комментарии. Редколлегия: А. Ф. Окулов (пред.) и др. – М., 1989, с. 250
5
внутренняя психологическая ситуация может очень легко получить
тенденцию к коллапсу, в котором личная, оторванная от универсальной
правды, истина, подменяет правду собой, претендуя на окончательное
господство. И чем натренированней интеллект, тем тоньше, изощренней и
правдоподобней могут быть такого рода подмены, тем труднее им
противостоять как самому человеку, так и его окружению.
Таким образом, критерий того, что есть добро, а что есть зло, с
одной стороны, установить трудно, а с другой – очень легко. Требуется
способность к прямому взгляду – взгляду, не обусловленному ни своими,
ни чужими проекциями и не следующему за ними. Что же отвечает за
прямоту взгляда? Ответ и прост и сложен одновременно: за нее отвечает
именно нравственность, иначе называемая совестью или внутренней
честностью.
Если непрямой взгляд излучает то, что ему предложат (не важно,
кто – другой человек или собственное бессознательное), старательно
изображая при этом прямоту и доброту, то что же в таком случае излучает
прямой взгляд? Следуя логике рассуждения и правде жизни, мы должны
констатировать, что продуктом излучения прямого взгляда является не
что иное, как видение, создаваемое творческим потоком, собственно, и
излучаемым прямым взглядом.
Вопрос о том, что есть творческий поток, акт творчества, не менее
важен. Недостаточно смотреть непредвзято – без потока творчества
непредвзятость ни к чему не приведет. Творение – всегда создание чего-то
нового, а именно – нового смысла (даже если по видимости это всего
лишь создание новой формы для старого смысла). Как возможно
появление нового понимания без творчества?
Теперь определимся с тем, откуда и куда этот творческий поток
идет. Вернемся к началу – к состоянию, когда мы, еще ничего не понимая,
просто чувствуем, что вот это добро, а это зло. Что в нас, какой уровень
нашего сознания это чувствует? Нижний, потому что в этом чувстве нет
ни осознанности, ни понимания. Есть просто непредвзятое ощущение
того, что это так. Нижний уровень сознания – это тело, оно не умеет ни
рассуждать, ни осознавать, да и творить оно тоже не умеет. Зато умеет
чуять – нутром, – где правда, а где ложь, где добро, а где зло.
Подобное интуитивное различение хорошо показано в сцене из
фильма «Золотой ключик», где Лиса Алиса пытается обмануть Кота
Базилио и убедить его, что раз «пять на два не делится», то,
следовательно, делить нужно на пять, в результате чего получается ответ
«один», а, стало быть, Коту положен один золотой; Базилио же отвечает
6
на это: «Обманула, запутала!..». Этот живописный пример хорошо
иллюстрирует конфликт уровней сознания, несмотря на то, что речь идет
о «разборке» двух эгоистов. То, как чутье Базилио преодолевает лукавство
Алисы, полностью соответствует тому, как различаются добро и зло
внутри человека. Чутье выступает в качестве изначального импульса,
которому еще надо суметь последовать. Этот импульс возникает именно
на нижних этажах сознания, он представляет собой некое ощущение –
неосознанное, туманное, неопределенное, но вместе с тем мощное и
могучее. Дальше он должен начать подниматься – начинается его
сублимация и алхимическая возгонка, которая заключается в том, что в
процессе своего подъема этот импульс становится все более
осмысленным, изощренным, четким, дифференцированным и глубоким.
Под словом «подъем» понимается, прежде всего, осознание
неопределенного ощущения как интуитивного импульса, но не только.
Базилио осознал свой интуитивный импульс, но при этом не произошло
его сублимации и возгонки. Сублимацией и возгонкой в данном случае
был бы тезис о том, что если «пять не делится на два», то это вовсе не
значит, что «пять надо делить на пять» и получить один и что «один равен
четырем». Один четырем не равен. Ни каким образом Алиса обманула его,
ни как нужно было поступить, Базилио не понял, он не был готов к
изощренным интеллектуальным дебатам. Единственное, на что он
оказался
способен
–
это
противостоять
псевдоизощренной
псевдоаргументации
Алисы,
не
поверить
ей
и
проявить
самостоятельность. Таким образом, в работе сознания Базилио было
выполнено только одно из условий, требующихся для создания
творческого потока, а именно – самостоятельность от внешних суждений,
то есть, ориентация на внутренний голос. Все остальные условия
выполнены не были. Создать принципиально новый продукт в виде числа
«два с половиной», и увидеть правду, Кот Базилио был не в состоянии. На
формирование творческого потока, не просто отрицающего, а
преодолевающего эту суггестию лжи и зла, у Базилио внутренних
мощностей не хватило.
Получается, что любое расширение сознания невозможно без
творческого потока. Каждый раз, когда требуется отличить добро от зла,
необходимо выполнение определенных условий. Во-первых: создание
нового продукта (смысла). Во-вторых: это создание нового продукта
должно быть обусловлено потоком творческой энергии, который ведет от
смутного чувства к осознанному пониманию, то есть к видению.
Сублимация смутного чувства в видение и есть главное качество так
7
называемого расширения сознания. Таким образом, мы выходим на
интересную мысль о том, что различение добра и зла само по себе есть не
что иное, как сотворение добра, а неразличение добра и зла само по себе
есть создание зла. И то, и другое должно быть создано. В любом случае,
будь то сотворение добра или создание зла, это – генерация нового
смысла. Лиса Алиса создала целое новое рассуждение. И хотя это ложный
смысл, но это смысл, который не может быть ни опровергнут, ни
уничтожен без создания альтернативного истинного смысла.
Откуда берется импульс к сотворению зла? Это очень интересный
вопрос. Зло есть то, что должно быть создано, изначально его нет в
природе. Собственно, речь идет об импульсе готовности ко злу, который
начинает зло творить. В богословии принято считать, что тенденция
творить зло возникает оттого, что человек идет на поводу у своей
безгреховной страстности3. Однако если принять эту точку зрения, то
сразу возникает вопрос – в каком ее аспекте? Богословие указывает на три
важнейших аспекта безгреховной страстности: это, прежде всего,
смертность человеческой природы, ее тленность, и наконец, собственно
страстность – неукоризненная, негреховная, типа стремления к
справедливости, чувства голода, и т. д. Человек идет на поводу у одного
из ее сущностных качеств, на поводу у ее основания, которое уходит
своими корнями, как это часто бывает, в историю своего возникновения,
то есть историю совершения первородного греха. Сутью и результатом
этой истории стало отпадение прародителей человечества от своего
Творца, от Бога. Таким образом, безгреховная страстность – это пропасть,
возникшая между Богом и человеком в результате грехопадения,
пропасть, не имеющая постоянных размеров и либо преодолеваемая
личным усилием человека, либо имеющая тенденцию к расширению – по
принципу «пустыня ширится сама собой». Таким образом, безгреховная
страстность – это основа, без которой невозможно ни создание зла, ни
сотворение добра. Она необходима в обоих случаях, но если при создании
зла человек идет у нее на поводу, то при создании добра он ее
преодолевает.
С этой точки зрения, зло – это доведенная до логического конца
отделенность от Бога, превратившаяся в полную изоляцию, ощущение
себя одиноким, окруженным со всех сторон недоброжелателями и в
соответствии с этим действующим. Добро же, как полная
противоположность такой изоляции (а точнее было бы сказать –
3
См. Осипов А.И. Посмертная жизнь. М., 2008, с. 32.
8
самоизоляции), есть ощущение растворенности во всеобщем потоке жизни
и любви, а, следовательно – растворенности в Боге; переживание
сострадания каждому живому существу, стремления помочь ему на его,
живого существа, уровне, неспособность причинить насилие, боль и
страдание кому бы то ни было, так как причинение зла любому другому
существу есть косвенное причинение зла самому себе по причине
всеобщей неотделенности. Эта неотделенность в своем наивысшем
градусе и есть любовь.
Таким образом, мы получаем квинтэссенцию зла и квинтэссенцию
добра. Здесь уместно было бы привести параллель с другой
антонимической парой:
материализмом и идеализмом, так как в
ощущении пребывания в мире, который не зависит от нас, а напротив,
держит нас в тотальной зависимости от себя, воплощается глубинное
срастание материализма и сатанизма: мы абсолютно зависимы, мы
находимся в равнодушных и безжалостных тисках, и все, что мы можем
делать, – это яростно драться за свое счастье путем отвоевывания его у
других живых существ. «Кто не с нами, тот против нас» – глубоко
материалистический и сугубо сатанинский лозунг. Добро противоположно
злу ощущением растворенности, того, что весь мир находится внутри нас,
причастности каждого живого существа друг к другу и себя ко всем этим
живым существам, переживанием того, что и за нами, и за каждым из
живых существ стоит более высокий поток сознания – Господь и
Божественное пламя любви, и – последующим растворением в этом
Божественном пламени через преодоление своих корыстных
эгоистических интересов – этого самого льва из «Евангелия от Фомы».
Здесь мы выходим на точку конфликта между львом и человеком,
который по сути есть конфликт между злом и добром, всеми армиями зла
и армиями добра, между силами любви и силами ненависти. Армия
ненависти, все сопутствующие ей войска, все «когти льва» – это ложь,
подтасовки, передергивания, искажения, перевертыши (вплоть до
полных), получение удовольствия от причинения зла другому живому
существу и, в конечном счете, вершина зла – акт самоубийства. И армия
добра – любовь, сострадание, истина, реальность, принятие, раскаяние,
покаяние, умаленное созерцание своей истинной природы и своего «льва».
В этой кульминационной точке, просозерцав природу добра и зла,
мы можем вернуться к тому началу в человеке, которое, собственно, и
ответственно за их различение.
В своем рассуждении о нравственном начале мы пришли к выводу о
том, что оно существует отдельно от Божественного импульса. Но это
9
вовсе не означает, что оно не было создано этим Божественным
импульсом и не находится в тайном согласии с ним. Нравственное начало,
вне всякого сомнения, находится в некой предустановленной гармонии с
Божественным призывом, и если бы Божественный призыв не чувствовал
этого начала, то Ему не было бы необходимости проявляться. Он должен
к чему-то апеллировать, взывать, и это нечто, к которому Он взывает,
существовало до появления призыва, изначально. Оно может этот призыв
поддержать, откликнувшись на него, оно может остаться глухим к нему,
оно может находиться в конфликте и борьбе с ним, то следуя за ним, то от
него отрекаясь, и вся многообразная палитра внутренней жизни так или
иначе сообразована этим взаимодействием. Божественный призыв не
падает на до этого бесплодную мертвую почву и не прорастает сам по
себе в этой почве. Он является скорее светом и влагой, которые
способствуют проращиванию уже имеющихся в почве зерен.
Нравственное начало в человеке не обособлено и не отделено от
Божественного импульса. Скорее, Божественное начало появляется и
отвечает на призыв замкнутого в сердце нравственного импульса,
пытающегося проложить себе дорогу, отвечая на его (импульса) тоску,
метания, стремление вырваться на простор разумного и сознательного
бытия.
Это нравственное начало, в раскрытом виде пребывающее внутри
сердца в виде стремления творить добро и жить не узко эгоистическими
интересами, помимо этого стремления обладает еще и стремлением к
собственному развитию, а именно – к возрастанию меры своей
осознанности, сознательности, укреплению мотива, ради которого жизнь
по любви и в служении другим была бы оправдана и обладала высоким
смыслом. Божественный импульс просто отвечает на глухую затаенную
тоску, он является ответом на существующий, хотя и не выраженный
запрос, имеющийся в нравственном начале каждого человека.
С этой точки зрения религия, вне всякого сомнения, выступает как
начало, сугубо вторичное по отношению к нравственности, что никоим
образом не умаляет ни ценности религии, ни ценности нравственного
начала. Вторичное, потому что она есть ответ на запрос. Религия не
является и не может являться первичной по отношению к нравственности,
потому что если бы это было так, это означало бы, что человек – всего
лишь бессмысленное животное, которое без кнута (то есть, религии) в рай
загнано быть не может. Получается, что только при условии, что это
животное услышит некий зов, в нем… нельзя сказать «пробуждается»
(потому что пробуждается то, что спало и до сна находилось в
10
бодрствующем состоянии) – в нем нравственность как бы начинается,
зарождается этим религиозным призывом, – что полностью противоречит
как психологической достоверности, так и глубинному, сущностному
положению вещей. Как говорили коммунисты: «Железной рукой загоним
пролетариат в коммунистический рай». Этот тезис является перевернутым
слепком с перевернутого христианства, того самого, которое насаждалось
путем социального, культурного и этнического насилия. Это христианство
стремилось загнать в рай подвластный ему народ железным кнутом. И
такое христианство по своей сути более коммунистично, чем любая
коммунистическая идеология. Но на историческом поле такое
христианство царствует. А противоположное ему истинное эзотерическое
христианство, идущее от Христа, которое тихим словом апеллирует к
самому глубокому внутреннему началу в человеке (возникшему задолго
до того, как он услышал эту апелляцию, одновременно с ней, или даже
раньше нее, до нее), такое христианство, которое основывается на
первичности нравственности по отношению к религии, оно,
действительно, чрезвычайно редко и не распространено ни как идеология,
ни как система взаимодействия и взаимоотношений – терпимость,
кротость, простота и глубина, то, что трогает человека, независимо от его
конфессии, то, что много кем проповедуется, но мало кем делается.
Заключительный вывод представляет собой следующий тезис:
религия и нравственность находятся между собой в достаточно сложных и
не линейных отношениях. Нравственность как исконный глубинный
импульс, идущий из самых недр человеческой души, вне всякого
сомнения, первична, и она служит скорее стимулом к возникновению
Божьего откровения свыше, так или иначе отвечающего на запрос,
идущий из душевных недр. Затем эта религия (то есть Откровение свыше
– не будем рассматривать варианты неправильных взаимоотношений)
вступает во взаимодействие с исконным глубинным импульсом и
оказывает ему очень сильную помощь и поддержку своей осознанной
позицией, снимает большое количество недоумений, тяжких раздумий,
колебаний и сомнений, объясняя, обосновывая и доказывая истинность
нравственного импульса, полагая его основание в пределах и мирах,
превышающих сиюминутное посюстороннее бытие (сансарное, как
сказали бы буддисты). Она (религия) помогает этому нравственному
импульсу вырваться на свободу осознанности, стать осознанной силой и, в
конечном счете, победив все остальные импульсы (животный,
эгоистический и пр.), полностью пропитать человека собой и помочь ему
стать внутренне и нравственно цельной натурой. Таким образом, религия
11
как связь с Богом помогает нравственности одержать верх над другими
душевными силами, противоречащими и конфликтующими с ней,
помогает ей править человеческой душой уже безо всякого конфликта
между противоборствующими началами в душе человека, внутренне
обоснованно, целостно и гармонично.
По мнению некоторых богословов, такие конфликты существовали
даже в душе Христа – когда он постился сорок дней, после чего взалкал.
Слово «взалкал» дает основание для утверждения о том, что даже в душе
Христа жили противоречия, на которые дьявол попытался опереться,
подвергнув его трем искушениям, преодолев которые, Иисус
окончательно победил внутри себя любые импульсы, противоречащие
Божественному откровению свыше. В этом смысле можно сказать, что
Божественное откровение свыше не является единственным посланием,
идущим из миров, запредельных посюстороннему бытию. Точно так же
нас посещают демонические соблазны снизу, из инфернальных
(запредельных) миров, которые пытаются обосновать и поддержать,
укрепить те силы в человеке, которые являются их представительствами в
каждой душе.
Является ли нравственность представительством в душе
Божественного откровения? Да – в противном случае они не вступали бы
в гармоничное взаимодействие друг с другом. Но она не является просто
представительством – нравственность заложена Господом изначально, и в
каждом человеке она существовала задолго до любого Божественного
откровения. Таким образом, Божественное откровение является ответом
на глубокий запрос нравственности, а не стимулом к его появлению. (Да,
действительно, без ответа на этот глубокий запрос нравственность может
существовать в достаточно ущербном виде, например – носить
ограниченный, чисто материалистический характер: мы помогаем людям,
но только материально, игнорируя духовный аспект их личности.)
В высшей степени важным является также следующий момент:
нравственное начало в человеке является импульсом не просто к тому,
чтобы творить добро, – оно является импульсом к внутреннему развитию
человека, к достижению им осознанности, внутренней гармонии и с собой,
и с окружающим миром. Это более высокий уровень существования, чем
та конфликтная, противоречивая жизнь которую ведет обычный человек
(прежде всего внутренне – конфликт разворачивается между различными
враждебными началами, равным образом существующими внутри
человека и ведущими борьбу за его душу: («Тяжко есть иго на сынех
12
адамлих»4). Божественное откровение дает возможность нравственности
реализоваться в своем наивысшем потенциале, в своей наивысшей
целесообразности, а именно – реализовать наивысшую цель внутреннего
развития и приведения к гармонии носителя этой нравственности.
Несколько слов надо сказать о том, что нравственное начало
существует даже в людях, по виду глубоко падших и полностью
опустившихся. Оно имеется абсолютно в каждом человеке, независимо от
того, насколько он ему следует или насколько он его отрицает.
Потенциально каждый человек способен встать на путь укрепления и
раскрытия в себе этого начала. Просто в одних это начало достаточно
сильно и может отстаивать свое, пусть сперва ущербное, но все-таки
бытие, даже без религиозного импульса и поддержки, а в других людях
оно настолько забито, что даже всемерная помощь и поддержка со
стороны религии не в состоянии очистить нравственный импульс от
последующих наслоений и психотравм, связанных с воспитанием,
условиями среды и т.д. В этом смысле ситуация чрезвычайно сложная, и
для ее прояснения правомочно, с нашей точки зрения, применение
буддийского подхода, в соответствии с которым каждый человек в
течение предыдущих жизней формирует своим поведением те или иные
склонности, проявляющиеся в последующих жизнях: кто-то оказывается
склонным к воровству, кто-то – к порочному, разгульному образу жизни, а
кто-то к нравственности и к становлению на путь духовного развития. И у
разных людей эти склонности базово (с самого рождения в этой жизни)
отличаются. Тот, кто близко общался с детьми, не станет отрицать того
странного, с точки зрения религий, отрицающих многократность
воплощений, факта, что дети изначально, до всякого воспитания, имеют те
или иные уже врожденные и как будто бы сформированные наклонности.
О том, что разъединяет религии мира, сказано много. Зададимся
вопросом прямо противоположным: а что религии мира объединяет? Если
внимательно всмотреться, становится понятно, что их объединяет одно:
расширение горизонтов человеческого бытия через преодоление границы,
отделяющей жизнь от смерти с помощью этих самых горизонтов. Для
любой религии характерно прежде всего полагание того, что человеческая
душа продолжает существовать в том числе и после телесной смерти.
Этот тезис существует во всех религиях, начиная от самого примитивного
первобытного шаманизма и заканчивая самыми развитыми религиями,
такими, как христианство и буддизм. Каковы бы ни были
4
Название картины середины XIX в. (Неизвестный художник). Цитируется по: «Энциклопедия
символов, знаков, эмблем». Сост. В. Андреева и др. – М., 1999, с. 27.
13
конфессиональные противоречия между религиями, объединяет их всех
одно: человеческая душа после смерти продолжает свое существование.
Это утверждение обладает колоссальной ценностью, значимостью и
влиянием на всю сферу человеческой жизни, потому что через
расширение этих горизонтов, через преодоление границы смерти ценность
того, что происходит в этой жизни, может достаточно сильно (если не
сказать, кардинально) измениться: все, что по материалистическим
убеждениями принято считать ценным, с точки зрения духовных
горизонтов, преодолевающих завесу смерти, становится весьма
релятивным.
Вот тут и обнаруживает себя различие между идеализмом и
материализмом. Одно и то же свойство безгреховной страстности служит
как почвой для взращивания зла, так и опорой на пути к добру: все
зависит от того, с чем мы отождествляемся, и самое главное – чем для нас
является граница между жизнью и смертью. И таким образом, первым и
последним ответом на вопрос: является ли тенденция сознания
тенденцией, ведущей к добру, или тенденцией, ведущей ко злу, будет
ответ на вопрос о первичности материи или сознания. Посюстороннесть
или потустороннесть – этот выбор имеет наиважнейший и
наинасущнейший духовный смысл. Потому что если первична материя,
значит, первично тело, значит – хорошо все то, что имеет отношение к
телу, а следовательно, все нравственные выборы внутреннего типа
должны быть отброшены. Примат посюстороннести означает, что мы
как живые существа в своей самой глубокой и сокровенной сущности не
выходим за рамки этой жизни, и поэтому смерть будет для нас не чем
иным, как чертой, за которой нас ждет полное и абсолютное уничтожение.
Безгреховная страстность – это зависимость от тела и от материального
внешнего мира, которую трудно игнорировать. И поэтому естественный
ответ на вопрос о том, что первично и «кто главнее», естественно
выходящий из недр безгреховной страстности, таков: окончательно и
бесповоротно человек зависит от телесности, более того, он этой
телесностью является, она для него первая, последняя и главная
инстанция и авторитет. Эта глубинная сущность безгреховной
страстности, не осознаваемая и оказывающая на нас колоссальное
влияние, может быть, тем не менее, преодолена, потому что человек, как
существо духовное, в действительности, обладает возможностью
решать (= выбирать), от чего он зависит окончательно – от материального
внешнего мира или от мира духовного, внутреннего. Окончательно –
значит, в своих окончательных выборах, которые носят именно
14
нравственный характер. Выбор же целиком и полностью зависит от ответа
на вопрос, чем для живого существа является смерть.
Мысль о смерти тела при сохранении души обладает довольно
интересным и, прямо скажем, кардинальным воздействием на
человеческое сознание. Она (точнее, размышление о ней), с одной
стороны, довольно сильно обесценивает все материальные заслуги и
достижения, связанные с социальным статусом, а с другой стороны
(именно тем, что она их обесценивает), она существенно увеличивает
ценность заслуг, обретаемых при помощи и в рамках нравственного
начала – внутренней честности, порядочности, мира и гармонии души – и
таким образом утверждает уже в посюстороннем бытии примат
внутренней гармонии и самодостаточности человека, независимости его
от внешних заслуг и обстоятельств. В этом смысле любая религия
действует одинаково. Если мы признаем сохранение жизни души, ее
бытие в посмертном для тела существовании, то тем самым мы очень
резко поднимаем в цене заслуги нематериального характера, те, которые
остаются с душой: нравственной чистоты, преодоленных материальных
соблазнов, отсутствия компромиссов с совестью и т.д.
Сила воздействия такой позиции, такого убеждения на людей носит
далеко не рациональный и не рассудочный характер. Это воздействие идет
значительно глубже рацио, имеет гораздо более глубокие корни и
особенности распространения. Помимо процесса мышления, оно
охватывает сущность души во всей ее глубине, трансформируя ее и
способствуя переоценке всех ценностей и устремлений, которыми душа
охвачена в обычном посюстороннем существовании.
15