Автор–герой–читатель в мемуарах Екатерины II
реклама
РАЗДЕЛ 2. АВТОР – ГЕРОЙ – ЧИТАТЕЛЬ: ЛИТЕРАТУРА И АНТРОПОЛОГИЯ Т. И. Акимова Автор – герой – читатель в мемуарах Екатерины II В статье анализируются «Автобиографические записки» Екатерины II как личный и политический документ, в котором императрица создает портреты трех правителей (императрицы Елизаветы Петровны, Великой княгини Екатерины Алексеевны, Великого князя Петра Федоровича) и размышляет о проблеме взаимоотношения монарха с подданными, преследуя цель создать просвещенный русский двор. Ключевые слова: Екатерина II, просвещение, автобиографическая литература, монархия. Прежде всего, полагаем, следует разграничить мемуары и автобиографические записки Екатерины II. «Автобиографические записки» – это и мемуары императрицы, и маленькие фрагменты и наброски, как оставшиеся в рукописи, так и опубликованные, касающиеся жизни Софии Августы Фредерики Ангальт-Цербстской и в бытность ее Великой княгиней, и на троне российского государства. Мемуары Екатерины II – это большое рукописное наследие императрицы, представленное в нескольких списках и множествах редакций и до сих пор остающееся самым сложным «текстом» венценосной писательницы. Не претендуя на разрешение текстологических задач этого значительного памятника литературы XVIII века, попытаемся взглянуть на него с точки зрения идеологической авторской направленности, затрагивающей не только просветительскую составляющую «Автобиографических записок» Екатерины II, но и подразумевающей конкретную практическую цель – разработку модели поведения подданного русского двора. Постановка императрицей данной цели естественно вытекает из традиции придворной историографии, которая, безусловно, прослеживается в мемуарах монарха-писательницы, однако восприятие данного произведения осложняется соединением историографической авторской установки с автобиографической традицией, также актуализированной Екатериной в мемуарах. В результате «Автобиографические записки» приобретали двойственный ракурс изображения. С одной стороны, автор описывал свою частную жизнь. Пример подобного жизнеописания европейскому читателю XVIII века подавала публикация мемуаров Фридриха II, символизировавшая открытость просвещенного монарха перед образованным обществом. С другой стороны, в своих мемуарах Екатерина критически изучала жизнь елизаветинского двора и выносила свою 87 оценку поступкам придворных, раскрывая как «норму», образец для подражания, так и аномалию в их поведении. В Россию моду на повествование монарха о собственной жизни приносит с собой эпоха Просвещения [3]. И здесь образцом являлась «История моего времени» Фридриха Великого, в которой прусский государь представал философом на троне, сетовавшим на вынужденное ведение военных действий с другими государями и открывавшим читателю свое миролюбивое сердце и любовь к созерцательности. Екатерина пошла по другому пути, хотя вначале, приступая к работе над «Мемуарами», она, по-видимому, ставила перед собой задачу самопрезентации, так же, как и прусский монарх. Однако затем задачи стали меняться. Цель исторического исследования абсолютизма была поставлена в «Записках, касательно русской истории»: «Еще будучи Великой княжной, она уделяла несколько часов в день на исторические занятия, делала выписки и справки. <…> Впоследствии (1783) она поручала профессорам Московского университета Барсову и Чеботареву делать для нее выписки из летописей и материалов московских архивах и библиотеках, которые и послужили ей для составления «Записок, касательно русской истории» (по 1276 г)» [7, с. 216]. Однако ее историография была подчинена ее идеологии: «Екатерина II не ставила задачу осветить реальное прошлое, об этом говорят присутствующие в тексте стереотипы её политической практики. <...> Екатерина писала не пособие для современных ей градоправителей и других чиновников, а изображала символ истории общественной и политической жизни Древней Руси, идеал той истории, какую ей хотелось бы иметь, но отнюдь не подражать этой истории» [13, с. 200]. Психологическая и философская цели реализовывались в «Автобиографических записках». Здесь она отдалась творческому порыву («Автор «Memoires» не документировал свое прошлое, а осуществил его тонкую художественную обработку» [19, с. 15]), уходя от готовых сюжетных схем мифологизированной императорской биографии в область дневниковых записей, в реализацию потребности самовыражения в творчестве: «Автобиографические записки второй половины XVIII века тесно связаны с художественной литературой этого периода и вместе с ней составляют одно из направлений отечественной словесности» [1, с. 7]. Опираясь скорее на женские мемуары приближенных к монарху лиц (так, среди источников «Мемуаров» Екатерины Е. П. Гречаная называет: «Записки для истории г-жи де Монтенон», «Мемуары и размышления о Христине, королеве Швеции», «Мемуары» А.-М.-Л. Орлеанской, герцогини де Монпансье) [4, с. 383], чем на философский трактат прусского императора, российская государыня актуализировала именно поведенческую норму властителя, чтобы через нее прийти к пониманию нормы государственного правления. С этой целью ей приходилось максимально дистанцироваться от собственного образа и прибегнуть к нескольким средствам 88 «отстранения». Во-первых, она излагает события из прошлого на французском языке, который «позволяет ей придать одновременно философское и романическое измерение рассказу о собственной жизни, создать дистанцию как между собой и своим немецким происхождением, так и между собой и своей новой родиной, которую ей стоило такого труда завоевать» [4, с. 201]. Во-вторых, «Екатерина изображает себя <...> как андрогина, совмещающего достоинства обоих полов» [4, с. 197]. В-третьих, откровенноисповедальное начало, которым пронизано все повествование «Записок», указывает на обращение к какому-то высшему Разуму, Абсолюту, способному понять и оценить все действия будущей императрицы и с позиции которого она и оценивает все происходящее в своей жизни. Погружаясь в глубину рефлексии собственных поступков, Екатерина направляла критический взгляд и на абсолютистское правление, сосредоточенное в руках Елизаветы Петровны и предназначенное в будущем ее наследнику, Великому князю Петру Федоровичу. В-четвертых, позиции отстранения способствовала некая фрондерская поза, которая сформировалась у великой княгини Екатерины Алексеевны по отношению к правящей императрице еще в переписке с английским послом Ч. Г. Уильямсом и актуализировалась в первых ее царских посланиях к «ученику» Уильямса и ее фавориту С. А. Понятовскому. В этом дружеском послании Екатерина изображала свой приход к власти как победу Просвещения над варварством прежних российских властителей: «С нею случилось то, что обыкновенно бывает с молодыми впечатлительными умами: она увлеклась блеском новизны и духом оппозиции» [22, с. 124]. Обращаясь к жанру мемуаров на протяжении всей своей жизни, Екатерина II выводила политическую мудрость из анализа собственной жизни, создавая некий канон правильного, учтивого и здравомыслящего поведения при дворе. Поэтому в «Автобиографических записках» идея самопрезентации вытесняется глубоким самоанализом пройденного автором жизненного пути. Цель его – понять, как из девочки «с закрытыми глазами» (в «Записках, начатых 21 апреля 1771 года» Екатерина говорит не только о своем непонимании происходящего вокруг нее при русском дворе, но и отсутствии рефлексии относительно своих чувств: «не могу сказать, он мне нравился или не нравился; я умела только повиноваться» [8, с. 44]) вырастает мудрая правительница. Чтобы уяснить себе, что входит в понятие мудрого правления, надо было подвергнуть рефлексии и само понятие монархии и взаимоотношения монарха с подданными как особые социальные институты государственной власти. Так, Екатерина размышляет над конкретным материалом собственной жизни в эпоху правления Елизаветы Петровны, определяя для себя значимые в кругу просветителей понятия власти и свободы. Однако просветительский посыл автора мемуаров в еще большей степени обнаруживает себя в критическом осмыслении поведения Великого князя Петра Федоровича, рядом с которым Великая 89 княгиня Екатерина Алексеевна пребывала 18 лет. Важно подчеркнуть, что и в конструировании собственного образа, и в создании образа Великого князя Екатерина использовала готовые сюжетные схемы с целью указать, каким образом трансформируются герои, выбирая путь вверх или вниз. Таким образом, изображая героиню «Записок» в поэтапном личностном становлении, Екатерина не довольствуется хронологическим описанием важного промежутка своей жизни (что выводит «Записки» из рамок автобиографии): Об этом утверждается и в книге болгарской исследовательницы А. Вачевой: «ни одно из определений, применявшихся исследователями к этому тексту, – автобиография, мемуары, воспоминания, записки – не отражают его сущности и особенностей» [11, с. 212]. В то же время она упускает исторические детали, не показательные для раскрытия своей личности (а значит, не стремится вместить повествование о правлении последних лет жизни Елизаветы Петровны в рамки мемуарного жанра). Мемуаристка сосредоточивается на формулировании правил, которые выводятся из оценки поведения героини («... Екатерине было свойственно видеть себя через свои тексты-исповеди» [6, с. 29]) и поступков мужа, Великого князя Петра Федоровича, наследника русского престола. Поэтому в мемуарах выделяется три главных персонажа: императрица Елизавета Петровна, Великая княгиня Екатерина Алексеевна, Великий князь Петр Федорович. Сопрягая создание своего литературного портрета с нормативным поведением, утверждаемым при дворе, Екатерина приближает портрет своего мужа с таким жанром салона, как жанр анекдота. Поворот от нормы к уродству, аномалии, было данью творчеству моралистов XVII века, однако венценосная писательница подчеркивает, что различие между нею и ее мужем пролегает именно в галантной модели, признаваемой необходимой для улучшения взаимоотношений двора. Игнорирование Петром Федоровичем этой модели вело к неразвитости его самосознания, а потому поведение Великого князя не могло быть поддержано российским дворянством. Образ Великого князя Петра Федоровича становится самым критически осмысливаемым объектом описания в мемуарах Екатерины II («Она начинает автобиографические воспоминания не со своего родословия, что в этом жанре выглядело бы более естественно, а с упоминания об отце и матери Петра III, вежливо пропуская «слабо идущих» вперед» [16, с. 130]), и не только потому, что «и до воцарения ее муж Петр III (1728–1762) не скрывал ни своих любовных увлечений, ни того, что видит будущее жены в монашестве» [19, с. 124]. Образ Великого князя был призван и, по законам классицистической поэтики, оттенять образ героини, и наводить на мысль о недосягаемости его до монарха-тезки, прославившего Россию, Петра Великого. И этому контексту, бесспорно, способствовали «анекдоты» («В 1748 г. Вольтер печатает «Анекдоты о царе Петре Великом» во втором томе своих «Сочине90 ний», вышедших в Дрездене у Конрада Вальтера» [14, с. 70]) Вольтера о Петре и его неудачливом шведском монархе, Карле. Екатерина изображает Великого князя с оглядкой на вольтеровский образ Карла XII, отчего и обнажает в его родословной «шведские корни». Прежде всего, она обращает внимание на то, что «главным воспитателем Петра III был гофмаршал двора его, Брюмер, родом Швед, потом обер-камергер Берхгольц <…> и четыре камергера, из которых один Адхерфельдт, написавший историю Карла XII» [8, с. 2]. Однако такое высвечивание вольтеровского подтекста разворачивается в дальнейшее углубление «шведской темы»: «Принц был крещен и воспитан по обряду и в правилах самого строгого и наименее веротерпимого лютеранства» [8, с. 5], а более того, «он несколько раз выражал, что ему приятнее было бы уехать в Швецию, нежели оставаться в России» [8, с. 5]. И все это было призвано подчеркнуть тот факт, что Петра готовили быть шведским королем, «воспитывали как наследника шведского престола» [8, с. 2]. Вольтеровский подтекст в данном случае служит Екатерине указателем на сопоставление шведского и русского монархов. Если Великому князю достается маска Карла XII, то на себя она явно примеривает образ Петра Великого и намечает, таким образом, свою «родословную», составляющуюся не по крови, а по делам государя. И в этом она совмещает вольтеровское понимание анекдота («Можно ли считать «Анекдоты» историей? <...> Вольтер предстает здесь скорее как романист, чем историк» [14, с. 76]) с анекдотом – фольклорным жанром. Однако поскольку Екатерина пишет мемуары, то в орбиту ее внимания попадает прежде всего становление монаршей личности по намеченным ею галантно-просветительским нормам поведения при дворе. Как ученица французских просветителей она начинает сопоставление с обучения. Екатерина сразу же создает образ своего мужа в снижено-анекдотическом ключе, указывая на то, что «преподаватель русского языка, Исаак Веселовский, являлся редко» [8, с. 5]. Последствия подобного невнимания Петра Федоровича к занятиям были губительны для него как будущего монарха. Неприятие им российских законов и обычаев означало игнорирование разумных условий не только для его личностного развития, но и для становления как будущего властителя. Невмешательство Великого князя в дела государственной политики автор объясняет не иначе как «ребячеством», и указывает на тяготение его к «детским играм». Несоответствие Петра великокняжеской роли Екатерина передает через отождествление наследника российского престола с героем кукольного театра: «он устроил у себя в комнате кукольный театр, на который приглашал гостей и даже дам. Эти представления были величайшей глупостью» [8, с. 38]. Отсюда переосмыслялась и роль жены Великого князя: «В самом деле – рассуждала я сама с собою – не истребляя в себе нежных чувств к этому человеку, который так дурно платит за них, я непременно 91 буду несчастлива и измучусь ревностью без всякого толку. Вследствие этого я старалась восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство – не любить его» [8, с. 38]. После подобного признания автор сосредоточивается на разных приемах комического в изображении поведения Петра Федоровича и в качества мужа Екатерины Алексеевны, и в качестве придворного Елизаветы Петровны. Так, разделяя Великую княгиню и Великого князя по критической оценке действий обоих супругов, мемуаристка располагает эпизоды о занятиях и поступках мужа и жены параллельно. М. А. Крючкова указывает на традицию «примера» в жанре екатерининских мемуаров: «Античная и христианская мифология и история были неисчерпаемым источником всякого рода «примеров» и «вечных типов», с которыми постоянно соотносились современная реальность и конкретные люди. Способность каждому жизненному явлению мгновенно подобрать аналогию среди этих «первообразцов» означала овладение арсеналом такой культуры. Но XVIII век пошел дальше. Ему показалось мало все время оглядываться на древних героев и богов» [10, с. 362]. Это параллельное существование двух героев наметилось не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной, где муж занял нижнюю нишу в иерархической системе ценностных координат. Автор последовательно изображает нисходящий путь этого «антигероя», от выпавшего на его долю счастья наследования престола до его полной личностной деградации. Поэтому Екатерина, заостряя педагогическую направленность своего произведения, рисовала образ Великого князя Петра Федоровича, представляя его и как закономерным порождением невоспитанности елизаветинского двора, и как непросвещенности его личности самой по себе. В связи с этим, в «Записки императрицы Екатерины II» встраиваются в мифологическую вертикаль с низовым миром, в котором располагается портрет будущего Петра III, средним, через который проходит путь Екатерины к трону, и высшим, место обитания автора, и этот уровень можно назвать идеальным. Исходя из него, она описывает поведение Петра Федоровича, соответствующее героям анекдотов: одураченным женами мужьям, постоянно попадающим в нелепые ситуации простофилям, грубым и невежественным солдафонам, не понимающим ни общего хода как военных, так и светских мероприятий, ни своего места в них. Родственные связи, а тем более, если учесть королевское родство европейских монархических домов и принадлежность по материнской линии к романовской ветви, оказываются первым параметром, по которому Екатерина принимается создавать портрет своего мужа: «Мать его, дочь Петра I, скончалась от чахотки, через два месяца после его рождения, в небольшом Голштинском городе Киле» [8, с. 2]. Значение такого родства невозможно переоценить, так как счастье принадлежать, с одной стороны, 92 Голштинскому дому, а с другой, – унаследовать российскую корону, может выпасть только выдающемуся человеку. Однако Петр III не был таким – с первых страниц своего повествования автор настойчиво будет подводить к этой неутешительной мысли. Дело в том, что он «не любил никого из своих придворных, потому что они его тяготили» [8, с. 3]. В этой характеристике Петра мемуарист указывает на принципиальное непонимание Великим князем законов светского мироустройства и роли монарха в нем. Автор «Записок» показывает, как тот, кто должен был с гордостью носить царский венец, совершенно не подходил на эту роль, в силу чего ее постоянно играли другие. Во-первых, не стал другом сердца и преданным рыцарем – это место занял Захар Чернышев. Во-вторых, не стал любовником – эти роли сыграли сначала С. Салтыков по заданию Елизаветы, а потом С. Понятовский, наиболее соответствующий королевскому образу (почему и становится королем Польши при воцарении Екатерины). В-третьих, не стал мужем, так как не выполнил главного требования – защитить жену от сплетен и молвы. В-четвертых, не стал отцом, поскольку не заботился о ребенке и был к нему равнодушен, по этой причине не воспротивился тому, что его забрали у родителей и не давали с ними видеться. В-пятых, не получил признания у населения, придя к власти. Изображая в «Автобиографических записках» Петра Федоровича, который не любит свою жену, не любит страну, в которую Господь его привел для того, чтобы он смог стать монархом, который ненавидит русский народ, Екатерина передает важную для нее мысль: отсутствие любви и свободы в императорской семье приводит к деградации личности, не способной возглавить государство. Однако в этом авторском взгляде не последнюю роль играли готовые сюжетные схемы, которыми Екатерина пользуется, обращаясь к мемуарному жанру (Как известно, на мемуарный жанр «заметное воздействие оказали жанровые традиции различных смеховых модификаций, входящие в мемуары как самодостаточные первичные элементы (анекдот, памфлет, ироикомическая поэма, вставные юмористические рассказы и т.д.)» [2, с. 20]), и в этом случае ее мемуары являлись продолжателями французской традиции, заданной писателями Ренессанса – Маргаритой Наваррской и Брантомом. В то время формирующийся жанр исторического анекдота не имел четких жанровых разграничений с ренессансной новеллистикой: «рассказчики конца Ренессанса <...> охотно включали в свои мемуары, бытовые очерки, философские труды и даже квазинаучные трактаты богатый новеллистический материал, заимствуя его у более ранних повествователей, и одновременно использовали в рассказах фабульные и стилистические приемы новеллы. В их книгах сюжеты известных новелл, естественно, сжимались, вновь обретая черты исторического анекдота. В этом же «историко-анекдотическом» ключе они повествовали о том, чему были свидетелями сами или о чем слышали от знакомых, родственников, случайных 93 собеседников» [15, с. 257]. Не случайно эта традиция своеобразно преломилась в XVII веке в «Занимательных историях» Таллемана де Рео: «Широко используя исторические анекдоты, отбирая и перерабатывая их в явном соответствии со своим собственным отношением к тому или иному лицу, Таллеман воссоздает длинный ряд исторических фигур своего времени, главных и второстепенных – монархов, министров, полководцев, придворных, священнослужителей, поэтов, литераторов, фаворитов и куртизанок» [20, с. 259]. Такая точка зрения на дворцовые события формировалась в салонах: «Значительную роль в формировании Таллемана де Рео как писателя сыграл салон маркизы де Рамбуйе <...>. Это тесное соприкосновение светского общества и литературы многое дало будущему автору «Занимательных историй»» [20, с. 261]. Главным личностным недостатком Петра Екатерина называет совершенное непонимание им человеческого сердца, ведущее к искаженному пониманию брака. Так, она описывает свою встречу по приезде в Россию с будущим мужем через чудовищные признания цесаревича в любви к другой женщине: «он мне открылся в своей любви к одной из фрейлин императрицы, <…> он мне объяснил, что желал бы жениться на ней, но что готов жениться на мне, так как этого желает его тетка» [8, с. 8]. Рядом с портретом Петра Федоровича рисуется образ Екатерины, противостоящей ему как разумным поведением, так и личностными качествами. Например, нервности Великого князя противостоит душевная мягкость его жены, любви к спорам – ее молчаливость, упрямому желанию никого не слушать – умение ценить дельные советы, стремлению настаивать на своем – ее мастерство располагать к себе. Вершиной личностного ограничения Петра, по мнению Екатерины, является совершенное непонимание им своего поведении как государственного лица. Так, описывая случай с дрелью, мемуарист акцентирует внимание на унижении им императорского статуса, когда, просверлив щель в комнату, где обедала Елизавета со своими сановниками, он поступал, как соглядатаи елизаветинского двора: «Его Императорское Высочество мало того, что сам наслаждался плодами своей искусной работы, но еще пригласил тех, кто был с ним, разделить его удовольствие и поглядеть в щели, просверленные им с таким искусством»[8, 39]. Дальнейшие занятия Петра говорят о его стремительной деградации: «Он по большей части сидел у себя в комнате с камердинером своим Малороссиянином Карновичем, пьяницею и дураком, который забавлял его, как умел, и доставлял ему столько игрушек, сколько мог» [8, с. 139]. Доказательством несерьезного восприятия антигероя окружением может служить отказ в повиновении Петру Федоровичу калмыков, которые «не слушались В. князя и не хотели служить ему» [8, с. 139]. Усмирить их не могли ни палочные удары, ни шпага Великого князя, кроме внушительной речи Великой княгини, которая «напоминала им их обязанности, и они тотчас становились покорны и послушны» [8, с. 139]. 94 Таким образом, подвергая просветительскому осмеянию личность Петра III, Екатерина решала не столько историко-политическую, сколько воспитательную задачу переустройства русского двора. Приступая к «Запискам», когда намерение утвердиться на троне уступает желанию полного раскрепощения и освобождения личности, когда она «воздает» почести всем тем, кто помог ей взойти на трон, она готовится к выполнению своей заветной мечты – обрести любовь и подобие семьи. С этой целью, как известно, она обращает внимание на Г. А. Потемкина [12, с. 514]. В то же время, отдавая себе отчет в отсутствии современной читательской аудитории, которой можно было бы доверить подобные мемуары, писательница сосредоточивается на театре и жанре комедии как более традиционном способе исправления и воспитания нравов своих поданных. Воспитательный роман Екатерина оставляет для внуков и будущего поколения читателей, демонстрируя им свою личностную свободу и сложность женского пути в мужском обществе. Обращаясь в очередной раз к написанию «Записок» в девяностые годы, императрица готовила брак своей внучки и вновь переживала пройденный путь и свое замужество за Великим князем, анекдотический образ которого был лишен всякого разумного основания и не имел ничего галантно-героического. Кроме того, отрицание героя давало повод к изображению предельно конкретной обстановки, в которой нелепости его поведения выглядели бы действительно смешными, а немотивированные действия представали крайне глупыми и несообразными с окружающей обстановкой. Петр III в изображении Екатерины наделен всеми сопутствующими герою анекдотов качествами: глуп, склонен к пьянству и разврату, труслив и груб. Его волокитство за фаворитками, независимо от их женской привлекательности, предстает в «Записках» как порок, вызванный не только физиологической, но и личностной несостоятельностью. Антигеройство Великого князя оказывается естественным следствием его непросвещенности и изначальной порочности, которая и привела его к «низовому миру» анекдотических персонажей. Таким образом, «Автобиографические записки» – образец критического осмысления Екатериной II насущных проблем ее царствования. Прежде всего, императрица заботилась о репутации российского государства в глазах европейского сообщества, поэтому просветительская идеология явилась основанием для ее воспоминаний о жизни при дворе Елизаветы Петровны. В круг осмысливаемых мемуаристом вопросов вошли как традиционные для просветителей понятия «свободы», «равенства», «общего блага», которые, приобщаясь к реалиям русской жизни, получали новое звучание, так и значимые для просвещенной монархии представления о «норме» и «идеале» монарха и подданных. Осознавая себя продолжательницей традиций французских мемуаров XVII – XVIII веков, от которых она переняла «фрондерский взгляд» на излагаемые события, Екатерина актуализировала ренессансные черты этого 95 жанра, которые проявлялись в определении «аристократической личности» и её антипода – анекдотического антигероя – образа Великого князя Петра Федоровича. Рисуя эпизоды из своей жизни, автор «Записок» размышлял о проблеме взаимоотношения монарха с подданными, преследуя цель создать просвещенный русский двор. Однако «находки» в работе над мемуарным прошлым Екатерина направляет в практическое русло – в сферу общения со своим двором, в переустройстве которого первостепенную роль играла идея салона. В то же время для утверждения нормы поведения нужна была открытая площадка, поэтому функцию внедрения нормы в дворянское сознание берет на себя Эрмитажный театр Екатерины II. Исследователи отмечали близость изображенных в мемуарах образов к тем, которые Екатерина вывела в своих комедиях. Например, Е. Костина подчеркивала сходство образа Елизаветы Петровны с образами матерей главных героинь [9]. Наблюдая непосредственно за происходящим на сцене, дворяне попадали под воздействие просветительства государыни, осуществляемое в галантном ключе, и осознавали как свой свободный статус, так и преображающий характер творчества. Список литературы 1. Антюхов А. В. Русская мемуарно-автобиографическая литература XVIII в.: Генезис, жанрово-видовое многообразие, поэтика: автореф. дис… канд. филол. наук. – Брянск, 2003. 2. Антюхова С. Ю. Поэтика комического русской провинциальной мемуарноавтобиографической прозы второй половины XVIII в.: автореф. дис ... канд. филол. наук. – Брянск: Изд-во Брянского гос. ун-та, 2005. 3. Афанасьев Э. Л. И. Н. Болтин о французских историографах, Франции и Европе // Россия и Запад: горизонты взаимопознания. Литературные источники последней трети XVIII века. – М., 2008. – Вып. 3. – С. 533 – 543. 4. Гречаная Е. П. Когда Россия говорила по-французски: русская литература на французском языке (XVIII – первая половина XIX века). – М.: ИМЛИ РАН, 2010. 5. Елизаветина Г. Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм. Проза. – М.: Наука, 1982. – С. 235 – 263. 6. Иванов О. С. Судьба «династических документов». – М.: МГГУ, 2007. – Вып. 2.: К истории публикации и перевода «Записок Екатерины II». 7. Иконников В. С. Время Екатерины Время Екатерины Второй. Специальный курс, составленный по лекциям ординарного профессора университета Св. Владимира. – Киев, Литография Г. Розенталя, 1881. – Вып. 1. 8. Записки Екатерины Второй. – М.: Орбита, 1989 (репр.1907 года). 9. Костина Е. Л. К истории ранних комедий Екатерины II // XVIII век. – СПб.: Наука, 1993. – Сб. 18. – С. 299 – 312. 10. Крючкова М. А. Мемуары Екатерины II и их время. – М., 2009. 11. Кукушкина Е. Д. Мемуары Екатерины II в системе литературных жанров // Русская литература. – 2009. – № 4. – С. 212 – 222. 12. Лопатин В. С. Письма, без которых история становится мифом // Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769 – 1791). – М., 1997. 96 13. Маловичко С. И., Мохначева М. П. Литературные штудии в XVIII веке: историографический «текст» и исторический «факт» в сочинениях Екатерины II // Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. – Ставрополь: ПГЛУ, 2005. – Вып. 7. – С. 184 – 188. 14. Мерво М. «Анекдоты о Царе Петре Великом» Вольтера: генезис, источники и жанр // Вольтер и Россия. – М.: ИМЛИ, Наследие, 1989. – С. 67 – 77. 15. Михайлов А. Д. Брантом – автор «Галантных дам» // Михайлов А. Д. От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. В 2 т. – М., 2009. – Т. 1. – С. 255 – 274. 16. Муравьева В. В. ««Родительская» тема в мемуарах Екатерины II // Язык, литература, культура. Актуальные проблемы изучения и преподавания. – М.: МАКС Пресс, 2005. – Вып. 1. – С. 129 – 133. 17. Оставшиеся творения Фридриха Второго, Короля Прусского. История моего времени. – СПб., 1789. – Т. 1. – Ч. 1. 18. Сочинения императрицы Екатерины II на основании подлинных рукописей с объяснительными примечаниями академика А. Н. Пыпина. – СПб.: Тип. Императорской АН, 1907. – Т. 12. Автобиографические записки. 19. Фатеева А. Екатерина II как писатель // Высшее образование в России. – 2006. – № 6. – С. 121 – 132. 20. Хатисова Т. Г. «Жедеон Таллеман де Рео и его «Historiettes»» // ЖедеонТаллеман де Рео. Занимательные истории. – Л.: Наука, 1974. – С. 258 – 275. 21. Чекунова А. Е. Русское мемуарное наследие второй половины XVII–XVIII вв. Опыт источниковедческого анализа. – М., 1995. 22. Щебальский П. К. Екатерина II как писательница // Заря. – 1868. – № 8. Ян Туркель Nie jest dobrze aby Oniegin był sam В статье рассматривается проблема одиночества Евгения Онегина в философскомировоззренческом контексте ветхозаветных текстов. Попытка нового прочтения одного из вечных образов мировой литературы утверждает необходимость обращения современного читателя к истокам общечеловеческой морали и духовности. Ключевые слова: Пушкин, «Евгений Онегин», одиночество, женщина, мужчина, Библия. „Wieczna kobiecość nas Pociąga hen” /Chorus Mysticus/ (J. W. Goethe, Faust) [3, s. 474] To, że Eugeniusz Oniegin jest sam, i pozostanie sam na własne życzenie, nie trzeba do tego nikogo przekonywać. To wynika z treści pięknego pod każdym względem poematu Puszkina. Liczne romanse, przygody miłosne, nieustannie w drodze. To wszystko sprawia, że w sercu i duszy Eugeniusza, przecież jak każdej, dobrej, wrażliwej, głębokiej, rosyjskiej, pomimo piękna otaczającego świata panuje okrutna samotność i nie zdolność do troski o siebie, o drugiego człowieka i o świat [7, rozdział czwarty, IX. XIV]. 97
