6 - Юность
реклама
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ ВЫХОДИТ С ИЮНЯ 1955 г. № 6 (689) • 2013 «ЮНОСТЬ» © С. Красаускас. 1962 г. ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Валерий ДУДАРЕВ РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ: РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Анатолий АЛЕКСИН заведующая отделом образования и молодежной политики Славяна БАКУНИНА Лев АННИНСКИЙ Зоя БОГУСЛАВСКАЯ Тамара ЖИРМУНСКАЯ Елена ИСАЕВА Кирилл КОВАЛЬДЖИ Учредитель — трудовой коллектив редакции журнала «Юность». Валерий КОЗЛОВ «ЮНОСТЬ» — зарегистрированный товарный знак, являющийся собственностью трудового коллектива редакции журнала «Юность». Нина КРАСНОВА Выпуск издания осуществляется при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. подписной индекс 71120 ISSN 0132-2036 E-mail: unost-contact@mail. ru http://unost. org Владимир КОСТРОВ Татьяна КУЗОВЛЕВА Евгений ЛЕСИН Георгий ПРЯХИН Владимир РАДЧЕНКО Ольга РЫЧКОВА Елена САЗАНОВИЧ Александр СОКОЛОВ Борис ТАРАСОВ Елена ТАХО-ГОДИ Олег ТОЛКАЧЕВ Игорь ШАЙТАНОВ Андрей ШАЦКОВ © Михаил Пак, «Юность» на первой стр. обложки, 2013 главный художник Дмитрий ГОРЯЧЕНКОВ заведующая отделом критики Анна КОЗЛОВА ответственный секретарь Ярослав ЛИТВИНЕНКО заведующий отделом культуры Александр МАХОВ заместитель главного редактора, заведующий отделами прозы и поэзии Игорь МИХАЙЛОВ главный консультант Эмилия ПРОСКУРНИНА заведующая отделом публицистики Екатерина САЖНЕВА консультант главного редактора Евгений САФРОНОВ директор по развитию Светлана ШИПИЦИНА ТЕМА НОМЕРА: ПУТЬ ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА ИЗ БЫСТРОГО ИСТОКА В БЫСТРЫЙ ИСТОК И В ВЕЧНОСТЬ ПОЭЗИЯ Марина УЛЫБЫШЕВА................................................................................3 Борис ЛУКИН............................................................................................ 82 ПРОЗА Елена САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Повесть............................................................. 22 Елена САЗАНОВИЧ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР Роман. Окончание. ............................................ 86 Арина КАЛЕДИНА БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ Роман. Продолжение.............................. 122 Светлана ВОСКРЕСЕНСКАЯ РАДУЖНОЕ СЧАСТЬЕ Сентиментальная повесть. Продолжение............... 138 НАСЛЕДИЕ / ТЕМА НОМЕРА Нина КРАСНОВА ПУТЬ ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА ИЗ БЫСТРОГО ИСТОКА В БЫСТРЫЙ ИСТОК И В ВЕЧНОСТЬ Летопись. ........................................................................8 ЗАМЕТКИ НЕИСТОРИКА Лев АННИНСКИЙ АСПИРАНТ СИНЯВСКИЙ....................................................................16 ЗАМЕТКИ НЕТЕАТРАЛА Лев АННИНСКИЙ СО СТОРОНЫ ВИДНЕЕ?......................................................................17 100 КНИГ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР Елена САЗАНОВИЧ ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК. ТРИ ТОВАРИЩА........................................18 КАК БЕДЕН НАШ ЯЗЫК! / ПОЖАЛУЙСТА, ГОВОРИТЕ ПО-РУССКИ! Марианна ТАРАСЕНКО ЛЮБОВЬ РАНЕВСКАЯ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОГО ЯЗЫКА........... 20 БЫЛОЕ И ДУМЫ Михаил МОРГУЛИС СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ Воспоминания. Продолжение.................... 109 Тамара ЖИРМУНСКАЯ «ОТ ПРОШЛОГО ЖИЗНЬ ПРОСТОРНЕЙ…» Сентиментальный дневник (глава о Булате Окуджаве).................................... 114 ИНОЗЕМНЫЙ СЮЖЕТ Джон ФОКС-младший СОЧЕЛЬНИК В ЛОУНСАМЕ Рубрику ведет Евгений Никитин. ................119 ШУМ ВРЕМЕНИ Михаил ЛИВЕРТОВСКИЙ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ Поэма в прозе и, возможно, пособие для интересующихся физиологией любви. Окончание...........................145 ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС Денис ПОГРЕБНОЙ (г. Петрозаводск)...................................................160 Зулкар ХАСАНОВ (г. Калуга)................................................................. 161 Елена НАРЫШКИНА (г. Санкт-Петербург).............................................165 Заведующая редакцией Лидия ЗЯБКИНА Заведующий отделом информации Игорь РУТКОВСКИЙ Специальный корреспондент по Белгородской области Нила ЛЫЧАК Редактор-корректор Юлия СЫСОЕВА Верстка и оформление Елизавета ГОРЯЧЕНКОВА Главный бухгалтер Алла МАТЮХИНА Финансовая группа Лариса МЕЛЬНИКОВА Заведующая отделом рукописей Ирина УШАКОВА Интернет-версия Наталья СЫСОЕВА Заведующая отделом распространения Ульяна ТКАЧЕНКО Дежурные по редакции Людмила ЛОГАЧЕВА Татьяна СЕМЕНОВА Татьяна ЧЕРЫГОВА Администратор Зинаида ПОТАПОВА Лиц. Минпечати № 112. Адрес редакции: Москва, ул. 1-я Тверская-Ямская, д. 8, стр. 1. Для почтовых отправлений: 125047, Москва, а/я 182, «Юность». Тел.: +7 (499) 251-31-22, +7 (499) 250-83-98, +7 (499) 250-40-72, тел./факс: +7 (499) 250-40-60 Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Авторы несут ответственность В КОНЦЕ КОНЦОВ за достоверность предоставленных // Детектив на ночь // и редакции могут не совпадать. Нина ТУРИЦЫНА ЛИШНИЙ КЛЮЧ Мини-повесть. ......................................................... 167 // Зеленый портфель // Дмитрий ФИЛИППОВ МОЖНО, Я ВАС.................................................................................. 177 РЫБАЛКА.......................................................................................... 177 // «До востребования» // Галка ГАЛКИНА «ПЛОХО, ЧТО МУЖЧИНЫ БЕРЕМЕНЕЮТ!»......................................179 // Veriora veris / Шалун ГЕО, человек-грейпфрут МУРАВЬЕДЫ И ЕНОТЫ ВАС ИЗЛЕЧАТ ОТ ИКОТЫ...................... 180 материалов. Мнения автора При перепечатке материалов ссылка на журнал «Юность» обязательна. Отпечатано в ГУП Академиздатцентр «Наука» РАН, ОП «ПИК «ВИНИТИ»-«Наука» 140014, Люберцы, Московская обл., Октябрьский пр., 403 Тел. +7 (495) 974-69-76 Тираж 6 500 экз. Формат: 60x84/8 Заказ № ПОЭЗИЯ Марина УЛЫБЫШЕВА Марина Улыбышева родилась в городе Павлодаре в 1958 году. Имеет два высших образования: техническое (Омский политехнический институт, специальность «инженер-механик по приборам точной механики») и гуманитарное (Литературный институт имени Горького, г. Москва, специальность «литературная работа»). Работала художником-оформителем, чертежником, редактором книжного издательства, журналистом, редактором отдела культуры областной калужской газеты «Весть». Член профессиональных творческих союзов: Союза российских писателей и Союза журналистов России. Автор трех поэтических книг: «До завтра» (1982), «Художник и Марина» (1992), «Не птица» (1994). Участница многих поэтических сборников. Печаталась в «Литературной газете», газете «Россiя», журналах «Дружба народов», «Наш современник», «Мир Паустовского», «Фома», «Ока», в альманахе «День поэзии», в детских журналах «Кораблик» и «Шишкин лес». Сотрудничает в качестве автора детских книг с издательством «Белый город» (Москва), «Издательский дом “Фома”» (Москва). Живет в Калуге. Поэт — ученый! Ч то такое поэзия? Это один из способов познания мира. Ученые изучают и познают этот мир и выводят формулы законов, действующих в нем. Так и поэты — познают мир и выводят свои поэтические формулы. Если формула точна, она становится фактом настоящей поэзии. Например, Николай Гумилев в стихотворении «Война»: И жужжат шрапнели, словно пчелы, Собирая ярко-красный мед. Или Александр Пушкин: Как дай вам бог любимой быть другим. Если в формулу закралась ошибка, фальшь, ложь, это чувствуется, это мешает поверить поэту, это мешает его строкам стать поэзией. Потому что поэзия всегда стремится в частности — к правде и в целом — к истине, которая объемлет множество правд. А если вспомнить слова Христа «Я есмь Путь, Истина и Жизнь», то станет ясно, что поэзия всегда стремится к Богу, к Своему Создателю. Потому что, конечно, только Он — первый Поэт. В греческом оригинале символа веры определение «Творец неба и земли» так и звучит — «Поэт неба и земли». Бог бесконечен. И поэтому в поэзии нельзя вывести одну универсальную формулу, описывающую этот мир, но зато можно открывать и открывать новые (общие и частные), радуясь разнообразию, многообразию и красоте этого текучего, видоизменяющегося, наполненного мира. Каждый поэт — немного ученый, всегда идущий в неизвестность, «в незнаемое», и ему надо иметь чуткое ухо, чтобы именно открывать, а не подгонять придуманные готовые ответы к поставленным вопросам. Они не сойдутся, не «утрамбуются». Наверное, поэтому перед каждым новым стихотворением и чувствуешь себя абсолютно беспомощным, не умеющим «ничесоже». Марина Улыбышева № 6 • ИЮНЬ 3 ПОЭЗИЯ * * * Жонглируй словами, кузнечик пера, в своей риторической школе. Забавна и радостна эта игра, покуда игра и не боле. Пиши, перечеркивай, сызнова правь, лепи их из праха, из пыли. Но только в таком их порядке не ставь, чтоб душу пронзило навылет. * * * Душа одинока. Звезда одинока. Налево, направо — ни лика, ни ока. Налево, направо — пустынно и немо. Одно только море. Одно только небо. Столетия пыль оседает седая... Но кто-то звезду в телескоп наблюдает и делает вывод, что жизни там нету. Звезда не ответит. Она только светит. Душа не ответит, а только страдает. И кто-то под лупой ее наблюдает, и делает вывод, и судит, и рядит... Душа не ответит. Она только — рядом. Она только рядом, и все же — из ряду! Она себя выдаст и жестом, и взглядом. Ведет меня сердце, несут меня ноги на свет одинокий, на взгляд одинокий. Комната Здесь щели в сантиметр. В провалах черных ниш сквозной гуляет ветер, скребет когтями мышь. Здесь роскошь в два предмета. Стоят, упершись в пол, как два больных аскета — софа и длинный стол. Здесь запах стен табачный. Здесь прошлогодний клоп 4 ЮНОСТЬ • 2013 МАРИНА УЛЫБЫШЕВА и тот числом трехзначным клеймен в бесцветный лоб. Казенное жилище! От лампы желтый круг. Живи как можно тише и вздрагивай на стук. И вот ты премирован: как стул, как стол, как щит пожарный, нумерован и в папочку подшит. * * * Нелепый, ущербленный, провинциальный быт. Мне этот дом казенный до смерти не забыть. Здесь, может, пели, били кого-нибудь под дых. Здесь до меня ходили десятки ног чужих. Здесь после так же станут стоять, сидеть, ходить, срываться, бить стаканы и чайник кипятить. И кто-нибудь красивый, очнувшись ото сна, увидит эту иву из этого окна, коли ее не срубят до тех прекрасных пор... И он еще полюбит дурацкий этот двор и всю его унылость, тоску его. Куда б я сроду не стремилась, хоть жги меня, когда б не с этого вокзала с мечтою — навсегда! — срывалась и сбегала в другие города. № 6 • ИЮНЬ 5 ПОЭЗИЯ В Чертаново Стучали под землею электрички. Сердясь, что возмутительно плохи, в Чертаново у черта на куличках один поэт ругал мои стихи. Он тыкал в строчки с натиском боксера, меж тем как я сидела чуть дыша, и от его здорового напора ломался грифель у карандаша. Он карандаш бросал, молчал сердито. Я — от стыда и бог весть от чего то злые слезы смахивала скрыто, то с вызовом смотрела на него. Природа за окном беззвучно мокла. Он в назиданье с полки дергал том и так читал, что вздрагивали стекла в оконном переплете голубом. Подумаешь! Все это учат в школе! Но вдруг под кожей пробегал мороз. Я плакала всерьез о чьей-то боли, уже не замечая этих слез. Он провожал меня к двери сурово в осенний дождь, в полночную пору и говорил мне: «Приходите снова!» Я думала — уж лучше я умру! Но умереть мне было невозможно, переступить законы естества. Я шла к себе. С деревьев осторожно всю ночь слетала желтая листва. * * * В чистилище тем самым, кто не шибко клевал, забывшись, на лукавый глаз, тем души исправляют, как ошибки в диктанте школьном за девятый класс. А на земле ни ада нет, ни рая. И можно жить и думать ни о чем. И кажется, что эта хата с краю как будто бы и вправду ни при чем. 6 ЮНОСТЬ • 2013 МАРИНА УЛЫБЫШЕВА Я не ладья, не слон. И в этой спешке, и в этой гонке об одном молю: вы мною не ходите, будто пешкой, не жертвуйте во славу королю. Король готов к труду и обороне. Но вот вчера весь день считал ворон. А ночью видел берег Ахеронта, где сушит весла бакенщик Харон. Да, на земле ни ада нет, ни рая. Но есть дорога в рай, другая — в ад. И человек всегда идет по краю, следы его подошв уже горят. А человек бежит, не замечая, толкает встречных сумкой и плечом. Стоит сентябрь, души своей не чая, не при деньгах и славе. Ни при чем. № 6 • ИЮНЬ 7 НАСЛЕДИЕ / ТЕМА НОМЕРА Нина КРАСНОВА Нина Краснова — известная поэтесса «потерянного поколения». Родилась в Рязани в многодетной семье, росла с мамой, братьями и сестрой, без отца. C первого по восьмой класс училась в рязанской школе-интернате № 1, потом — в средней школе № 17, по окончании которой работала пионервожатой и руководительницей кукольного кружка в пионерлагере «Комета», литсотрудником в газете «Ленинский путь» Рязанского района в отделе искусства, культуры и спорта, потом (по лимиту) — пекарем-выборщиком на Московском хлебозаводе № 6. С 1972 по 1977 год училась в Литературном институте им. Максима Горького на очном отделении поэзии, куда поступила по рекомендации Владимира Солоухина, занималась на семинаре Евгения Долматовского и работала при институте дворником, кладовщиком, дежурной на сигнализации, машинисткой в машбюро. В 1978 году вернулась в Рязань. Работала там руководителем литобъединения «Рязанские родники», состояла в редколлегии литературной газеты «Рязанское узорочье». В 1979 году в издательстве «Советский писатель» вышла первая книга стихов Нины Красновой «Разбег», с которой поэтесса в 1980 году была принята в Союз писателей СССР. Стихи пишет с семи лет (а сочинять их начала с трех лет). Печаталась в журналах «Юность», «Москва», «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Студенческий меридиан», «Крокодил» и т. д. Дважды — Принцесса поэзии «Московского комсомольца» 1995 и 1996 годов, Королева любовно-эротической поэзии России. Лауреат Седьмой артиады народов России. Лауреат конкурса им. Николая Рубцова «Звезда полей». Лауреат премии им. Анны Ахматовой (от журнала «Юность», 2011). С 2009 года — основатель и главный редактор литературного альманаха «Эолова арфа». Автор шестнадцати книг стихов и прозы. Печаталась не только в своей стране, но и за рубежом — в Болгарии, Венгрии, Румынии, Польше, Чехословакии, Германии, Норвегии, Италии, Франции, США, Израиле, Индии, Китае, на Кубе, в Алжире, Сирии, Эфиопии и т. д. 8 ЮНОСТЬ • 2013 НИНА КРАСНОВА Путь Валерия Золотухина из Быстрого Истока в Быстрый Исток и в Вечность С ело, где 21 июня 1941 года в семье председателя колхоза родился Валерий Золотухин, находится на Алтае, под Барнаулом, и называется оно Быстрый Исток. Далекое село, глубокая русская глубинка, куда, как говорится, зверь не бежит и птица не летит. Оттуда Валерий Золотухин в свои «17 мальчишеских лет» уехал в Москву, чтобы покорить ее, и начал свой путь в большое искусство и в большую литературу. Поступил в ГИТИС, окончил его, какое-то время работал в театре Моссовета, а с 1964 года почти пятьдесят лет проработал в Театре на Таганке, основанном Юрием Любимовым. Сыграл сотни ролей в спектаклях — в «Герое нашего времени», в «Добром человеке из Сезуана», в «Вишневом саде», в «Живом», в «Живаго», в «Театральном романе», в «Марате и Маркизе де Саде», в «Шарашке», в «Медее», в «До и после», во «Владимире Высоцком», в «Мёде», в «Король умирает» и сотни ролей в кино — в фильмах «Пакет», «Бумбараш», «Хозяин тайги», «Единственная», «Человек с аккордеоном», «Интервенция», «Дневной дозор», «Ночной дозор», «Участок»... И покорил не только Москву, но и всю Россию и стал не просто народным артистом, а народным любимцем и кумиром миллионов людей. И это при том, что с шести до девяти лет он пролежал в санатории «Чемал» на Алтае прикованным к постели, потому что выпал из окна, когда хотел погладить струи дождя, и сломал себе ногу в коленке и не мог ходить, а до девятого класса ходил на костылях, и его в школе звали «гадким утенком». То есть, как теперь говорится, он был инвалидом детства, человеком «с ограниченными возможностями». Но он мечтал стать… артистом! и стал им!.. подтверждая справедливость теории Фрейда: человек становится тем, кем он хочет стать, если он хочет этого очень страстно и прилагает для этого все свои силы. А еще он мечтал стать писателем, и стал и им тоже! Причем совершенно особенным, которому нет аналогов в литературе. То есть из человека с ограниченными возможностями он превратился в № 6 • ИЮНЬ Валерий Золотухин и Нина Краснова в театре, 2012 г. человека неограниченных возможностей, в уникум, в феномен. С первого курса ГИТИСа Золотухин изо дня в день вел дневники, взяв девизом для себя строки Лермонтова: «Я каждый день (свой) бессмертным сделать бы желал», и, следуя этому девизу, писал в общих тетрадях о своей жизни, о своих встречах и отношениях с людьми, о своих чувствах и переживаниях, о своих влюбленностях и любовях, о своей профессии артиста… и за жизнь написал — от руки, химическим карандашом, чернилами и пастой (не на компьютере, которым он не владел) — около двухсот тетрадей и успел издать из них двадцать томов дневника (и столько же не успел издать). Я говорила ему: «Валер, ты пишешь один за весь Союз писателей и один за все союзы писателей». А его 9 НАСЛЕДИЕ / ТЕМА НОМЕРА Игорь Михайлов, Валерий Золотухин, Нина Краснова, Валерий Дударев. Театр на Таганке, 2008 г. маленький сын Ваня, который видел, как отец ночью сидит за столом и пишет и пишет, говорил ему: «Пап, ты пишешь один за всю Россию?» В этом, по существу, нет гиперболы. И когда смотришь на несколько рядов книг Золотухина, диву даешься: когда же он успевал писать их при своем супернапряженном графике жизни, в котором не было ни одного свободного окошка, ни одной свободной минутки и при котором артист «ел на ходу», «спал стоя». Книги Валерия Золотухина — это не только летопись его жизни, но и своеобразная летопись жизни России с 60-х годов ХХ века до 10-х годов XXI века (с экскурсом в историю), и это летопись своего времени, и летопись Таганки… и это — горячая исповедь человека перед самим собой и перед Богом… и молитва о себе и о своих близких людях, о своих детях и женах, о своих коллегах, партнерах по сцене и покаяние в своих грехах, вольных и невольных, и искупление этих грехов. И это — попытка познать себя, а через себя натуру человека во всех ее ипостасях, со всеми ее светлыми и темными сторонами, которые есть у каждого. «Познай себя, и ты познаешь мир», — говорил античный философ Сократ. 10 «Я себя не познал», — говорил Золотухин устами Маркиза де Сада, или Маркиз де Сад устами Золотухина в спектакле на Таганке… В 1973 году журнал «Юность» напечатал на своих страницах первую художественную повесть Валерия Золотухина, основанную на биографическом материале, которая называлась «На Исток-речушку, к детству моему» и которая была всклень (с краями) наполнена любовью к своему селу, к своей малой родине, к своим землякам и была оригинальна и по своей композиции, и по своему стилю и языку и свидетельствовала о том, что в литературе появилось новое чудесное явление — писатель из артистов Валерий Золотухин, золотое перо России! «Валера, теперь все будут смотреть на тебя новыми глазами и воспринимать тебя не только как артиста, но и как писателя, так же, как Высоцкого все воспринимают с его песнями не только как артиста, но и как поэта», — сказал ему тогда Андрей Вознесенский. Художественную прозу Валерия Золотухина высоко оценили и Виктор Астафьев, и Юрий Нагибин, и Георгий Бакланов, и Борис Можаев, и Валентин Распутин, и много кто еще. Распутин пиЮНОСТЬ • 2013 НИНА КРАСНОВА ПУТЬ ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА ИЗ БЫСТРОГО ИСТОКА В БЫСТРЫЙ ИСТОК И В ВЕЧНОСТЬ сал Золотухину: «Я хотел бы чаще видеть в периодике твою прозу». Борис Полевой и Борис Васильев, автор повести «А зори здесь тихие», считали, что Золотухин должен «бросить театр, актерство и сесть писать»… «Вот это, показывали они… на книгу, — это вечно, а то, чем занимаешься ты (в театре и в кино), на что убиваешь (свою) жизнь, это… — тлен». Благодаря «Юности», которая печатала и повесть Золотухина «Дребезги», и его рассказ «Похоронен в селе», Золотухин состоялся как писатель. К этому журналу у него всю жизнь сохранялась особая любовь, которая с годами становилась крепче, как и дружба с этим журналом и с его сотрудниками и авторами. В 2007 году, когда главным редактором «Юности» стал поэт Валерий Дударев, Валерий Золотухин вошел в редсовет. И стал участвовать в вечерах журнала «Юность» — то в Москве, например, в центре эстетического воспитания, то в Карабихе Ярославской области, на Некрасовском празднике, то в Карачарове Тверской области, на соколовско-микитовском празднике, то непосредственно в редакции «Юности», в традиционных «посиделках»… В 2010 году «Юность» присудила ему премию — имени Бориса Полевого за эссе «Закорючки на полях» (в № 4 за 2009 г.), первую и единственную в его жизни литературную премию, которая стала для него приятным сюрпризом и особым тайным предметом гордости. Я познакомилась с Валерием Золотухиным в 2003 году, на Таганке. Прочитала его «Таганский дневник» и написала диптих, где есть такие строчки: Кто читал «Таганский дневник»? Кто вникал в него, да не вник? Там актеры играют без грима. Сущность каждого там обозрима… А еще вот такие строчки: …не писать дневники — это может любой дурак, Ты попробуй пиши, ничего от себя не скрывая. Не печатать свои дневники — это может любой дурак, Ты попробуй-ка их, ничего не боясь, напечатай. Золотухину очень понравились эти стихи, и он пригласил меня выступить с ними на презентации его книги «Секрет Высоцкого» в магазине «Русское Зарубежье», и я выступила там с ним и с Людмилой Абрамовой, гражданской женой Высоцкого. А потом я стала ходить на спектакли Золотухина и писать стихи об этих спектаклях. И вышила ему платок для № 6 • ИЮНЬ спектакля «Доктор Живаго», где Золотухин во втором акте плакал о Ларе… а потом и еще несколько платков, на сменку. И брала у Золотухина интервью, и писала статьи о Золотухине и о его книгах. И набирала для него на компьютере его письма и дневники и печатала их в альманахе «Эолова арфа». А в последние два года помогала ему продавать на Таганке его книги, работала коробейником на пару с ним, то есть играла роль коробейника, как и он. А он выступал на моих творческих вечерах, писал предисловия к моим книгам «Залеточка» и «Избранное», а мои стихи «Петр и Феврония», которые я сочинила по его «госзаказу», читал в шестнадцати городах России, на открытии памятников двум русским святым — Петру и Февронии. А еще он пел мои частушки, в том числе и посвященные ему, причем пел на какой-то свой мотив, которого я раньше никогда нигде не слышала, на старинный мотив жителей Алтая: К Золотухину на печку Ты под шубу заберись. Он артист, каких не сыщешь, И писатель — зашибись! Ой, Золотухин, ой, Валера, Да не возьмет тебя холера. Живи, работай и не ахай И посылай холеру… к лешему. Нет на свете кавалера Лучше, краше, чем Валера! У нас с Валерием Золотухиным был гармоничный творческий тандем, творческая дружба. Мы зажигали друг друга творческим огнем, творческими идеями. И были друг другу родственными натурами. Золотухин говорил, что мы с ним «однояйцовые», как если бы вылупились из одного яйца. Эпизод. Год назад Золотухин читал в Доме музыки рассказ Шукшина «Думы», наизусть. И когда пошел плясать под балалайки и под гармошки оркестра народных инструментов и петь частушки, вытащил меня из первого ряда партера на сцену, и я сплясала и спела с ним. И зрители решили, что мы оба заранее отрепетировали и подготовили этот номер, а мы ничего не готовили заранее и ничего не репетировали, у нас все вышло экспромтом. Эпизод. Когда я привела в Театр на Таганке Валеру Дударева и Игоря Михайлова, на спектакль «Владимир Высоцкий», организовала такой культмассовый поход на Таганку, Золотухин сказал мне: 11 НАСЛЕДИЕ / ТЕМА НОМЕРА Анатолий Шамардин и Валерий Золотухин, 2005 г. — Хорошо, что ты взяла под свое крыло своих друзей, ребят из «Юности», что ты будешь шефствовать над ними, курировать их. — Да я не знаю, кто кого взял под крыло, — сказала я. — Скорее — они меня, чем я их. — В любом случае это хорошо… Эпизод. Когда я по просьбе Валерия Дударева предложила Золотухину войти в редсовет «Юности», Золотухин сказал мне: — А ты тоже будешь в редсовете? Я войду туда, если и ты там будешь… — Разумеется, Нина тоже там будет, — успокоил Золотухина Валерий Дударев. Так и я попала в редсовет за компанию с Золотухиным. Куда попали и Андрей Вознесенский, и Белла Ахмадулина, и Лев Аннинский, и Кирилл Ковальджи, и Татьяна Кузовлева, и Владимир Костров, и ректор Литинститута Борис Тарасов, и экс-министр культуры Александр Соколов, и Зоя Богуславская, и Анатолий Алексин, и Тамара Жирмунская… а из более молодого поколения — Игорь Шайтанов, 12 Евгений Лесин, Елена Исаева, Ольга Рычкова, Андрей Шацков… Эпизод. Когда «Юность» присудила мне премию имени Анны Ахматовой, Золотухин радовался ей так, как если бы он был Ниной Красновой. Он умел радоваться радостям своих друзей. Он радовался песне Анатолия Шамардина «Сон под пятницу» на мои стихи, от которой был в телячьем восторге, когда услышал ее на церемонии вручения мне премии Ахматовой, а еще раньше — на празднике в Карачарове. Он радовался новым номерам «Юности», и новым книгам авторов «Юности», и своей дружбе с «Юностью». Валерий Золотухин когда-то играл на Таганке в спектакле «Добрый человек из Сезуана» и в спектакле «Живой». И если охарактеризовать Золотухина в двух словах как человека, то надо сказать, что он был добрый человек и живой, и очень искренний, с чистой и мудрой душой. ЮНОСТЬ • 2013 НИНА КРАСНОВА ПУТЬ ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА ИЗ БЫСТРОГО ИСТОКА В БЫСТРЫЙ ИСТОК И В ВЕЧНОСТЬ Валерий Золотухин с журналом «Юность» на фоне портрета Владимира Высоцкого, 2009 г. № 6 • ИЮНЬ 13 НАСЛЕДИЕ / ТЕМА НОМЕРА А еще Золотухин играл в моем самом любимом любимовском спектакле «Доктор Живаго». И если говорить о личности Золотухина, то надо сказать, что в нем уживались «под одной крышей» и деревенский русский мужик Кузькин из «Живого», в лучшем смысле этого слова, и рафинированный русский интеллигент Живаго из «Доктора Живаго», тоже в лучшем смысле этого слова. Золотухин мог поцеловать руку Прекрасной Даме. И мог воскликнуть: «…твою мать, как приятно “мять цветы, валяться на траве”!» И мог спеть частушку «Кака барыня ни будь…» И все это было одинаково естественно для него и выглядело у него одинаково трогательно и невинно и — поэтично и возвышенно, и не грязно и не скабрезно. В прессе когда-то шла дискуссия: кто из великих людей в наше время заслуживает титула «Лицо России»? «Лицо России» — это Валерий Золотухин, который стоит в одном ряду со своим другом Высоцким, со своим земляком Шукшиным и с моим земляком Есениным, «Анну Снегину» которого Золотухин знал наизусть и читал на концертах так, что я видела в нем Есенина. Золотухин был во всем очень ответственный человек и ответственный за всех, «кого он приручил» и кого родил. Он содержал всех своих жен, детей и внуков, которых у него было семеро по лавкам… и он работал на них на всех, как лошадь, и считал это своим долгом и своим искуплением грехов и никогда ни на кого и ни на что не жаловался. «Какое счастье от зари до зари работать на свою семью, создавать свой мир», — говорил он словами Живаго в спектакле «Доктор Живаго». То есть он был настоящий мужчина. И жил по пословице «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Он был дюж. И при всей своей не богатырской комплекции обладал богатырской выносливостью. Он всю жизнь тянул свою тяжелую упряжку и тащил на себе такой воз, который никому был бы невподым, а ему был вподым. И Таганку, когда она оказалась без руля и без ветрил, без директора и художественного руководителя, он взвалил на себя… чтобы спасти ее. «Если не я, то кто же?» И он спас ее и не дал ей погибнуть. Правда, это стоило ему здоровья и... жизни… Я считаю, что он надорвался… Почти три месяца — с января по март 2013 года — Валерий Золотухин пребывал в тяжелом состоянии, из которого никакие врачи, никакие специалисты не смогли вывести его, и весь март он пролежал в медикаментозном сне, в коме. А 30 марта 2013 года 14 перестало биться его сердце. «Какое сердце биться перестало…» Валерий Золотухин — артист и писатель от Бога. Бог когда-то поцеловал его в самую макушку или в темечко, отметил своей метой и дал ему талантов и сил, которых хватило бы на сто человек. У каждого человека есть своя небесная программа, которую он должен выполнить в течение своей жизни. Кто-то успевает выполнить ее, кто-то — нет. Валерий Золотухин реализовал все свои таланты и все свои творческие силы и выполнил свою небесную программу, и не только выполнил, но и перевыполнил, хотя многого не успел сделать из того, что задумывал. Он успел сделать главное — не только сыграть сотни ролей в спектаклях и фильмах, не только написать десятки книг и войти в историю искусства и литературы, и не только родить детей и дождаться внуков и посадить дерево и построить дом, и не в одном экземпляре, но еще и построить церковь Покрова Пресвятой Богородицы в своем Быстром Истоке, которую когда-то разрушил его отец, председатель колхоза, и построить (реконструировать) в Барнауле (с помощью добрых людей, включая губернатора Александра Карлина и Президента Владимира Путина — и, как говорится, с Божьей помощью) Молодежный театр, где он в течение десяти лет работал художественным руководителем и учителем молодых артистов, студентов и выпускников АлтГАКИ. То есть он выполнил еще и сверхпрограмму. Что зачтется ему Господом Богом на том свете… и на этом тоже. В репертуаре Валерия Золотухина была песня «Ой, да пролегала во поле дорожка…». Дорожка Валерия Золотухина пролегала из Быстрого Истока и из Барнаула в Москву, и на Дальний Восток, и на Чукотку, и в Тюмень, и в Рязань, и в Калугу, и почти во все города России, куда он ездил и летал с гастролями, с концертами, и за пределы России, на Украину, где он играл в спектакле «Собачье сердце» и снимался в сериале «Ефросинья», и в Эстонию, и в Армению, и в Германию, и в Израиль, и во Францию, и в Испанию, и в Америку. Эта его дорожка пролегала через весь мир, и по ней он регулярно наведывался на Алтай и в свой Быстрый Исток, куда 5 апреля 2013 года вернулся навсегда, увенчанный славой и любовью народной, чтобы лечь в свою землю, где он теперь и похоронен прямо на территории храма Покрова Пресвятой Богородицы, и чтобы уйти в Вечность. ЮНОСТЬ • 2013 НИНА КРАСНОВА ПУТЬ ВАЛЕРИЯ ЗОЛОТУХИНА ИЗ БЫСТРОГО ИСТОКА В БЫСТРЫЙ ИСТОК И В ВЕЧНОСТЬ Мне сейчас почему-то вспомнилось хокку японского поэта Басё, которое Золотухин мог бы прочитать от своего лица: Видели всё на свете Глаза мои и вернулись К вам… — Не к «белым хризантемам», как у Басё, а к своим «крылечкам», к своему истоку, к детству своему. А нам остается помнить Валерия Золотухина, читать его книги, в которых он воплотил свою душу, смотреть его фильмы и говорить ему спасибо за все, и молиться за него и радоваться тому, что мы, если перефразировать Доктора Живаго, «жили в одно время с ним и его знали»… и утешаться этим. Песня панихидная Памяти Валерия Золотухина Объехав шар земной, и Запад, и Восток, С пути не сбитый кем-то там, с пути и с толку, К себе вернулся в Быстрый ты в Исток, К своим корням и к своему истоку. Артист народный, Бумбараш, звезда экрана, Таганский Нестор-летописец, Домовой, Любимец баб, не терпящий аркана, Окутанный легендой да молвой. Погладив пальцем твоего лица овал, Тебя когда-то Бог своей отметил метой И в темечко тебя поцеловал. Не всяк заслужит милости-то этой. В труде, в работе ты пустых не знал простоев, Копил в себе святые силы и скопил И, церковь у себя в селе построив, Свои грехи земные искупил. Ты по крылечкам к Богу шел, добро творя, И одержал над злом победу ты в итоге. Да упокоится теперь душа твоя В Небесном Царстве, в радужном чертоге. 9–11 мая 2013 года, Москва, после сороковин Валерия Золотухина 8 мая 2013 года Продолжение следует. № 6 • ИЮНЬ 15 ЗАМЕТКИ НЕИСТОРИКА Лев АННИНСКИЙ Аспирант Синявский У же целый семестр проучился я на первом курсе филфака МГУ, когда комитет комсомола удостоил меня первым поручением: — Скоро выборы. Ты зачислен в бригаду помощи нашему подшефному избирательному участку: убрать там, почистить, помыть помещение. Школа окраинная. Но не пугайся — это недолга. Справишься. Руководят бригадой аспиранты Бабаян и Синявский. Фамилии аспирантов сразу вылетели, потому что голова (и сердце) занята была девочками с отделения журналистики, которые тоже вошли в состав бригады. Украсив еловыми ветками портрет товарища Сталина и помыв пару подоконников, я взял тайм-аут и принялся выпендриваться перед девочками, примеряясь метнуть перочинный ножик в паркетный пол (каковы были, однако, варварские развлечения!). — Надо домыть подоконники! — раздался приказ проходившего мимо нас темноволосого красавца. «Аспирант Бабаян», — догадался я и ответил: — Сейчас! — А с независимой улыбочкой уточнил: — Вот метну ножик… 16 — Ты что, под персональное дело захотел?! — процедил Бабаян, не останавливаясь. Под персональное дело я не хотел. Я убрал ножик и приготовился мыть подоконники… но тут увидел второго аспиранта. Он шел следом за Бабаяном и явно слышал наш разговор. «Синявский», — догадался я. На красавца Бабаяна он был не похож: нос уточкой, глаза смотрят куда-то в неуловимость, вместо «персонального дела» — доносится какое-то загадочное «хм… хм… хм…». С этой загадочной улыбочкой он исчез тогда из поля моего зрения, чтобы появиться два года спустя в роли блистательного лектора, а еще через два года — в роли чаемого научного руководителя… но это особый рассказ. Главное же — он вскоре вырос в моих глазах в уникального литературного критика, властителя моих дум… Я был счастлив, когда одна проницательная читательница заметила, что в интонации моих статей, вполне серьезных по декларируемым идеям, проскальзывает иногда между строк что-то стороннее… задумчиво-улыбчивое, неуловимо-отрешенное, совершенно «синявское»: — Хм… хм… хм… ЮНОСТЬ • 2013 ЗАМЕТКИ НЕТЕАТРАЛА Лев АННИНСКИЙ Со стороны виднее? С пектакль — про боль. Название упрятано в криптограмму — «БОЛЬшой ПРОспект» (а мы от него в стороне). Театр — серьезный — «АпАРТе». Название упрятано в профжаргон (оно означает «реплику в сторону» от главного действия). Все это — «лихие 90-е»: гласность, вольность, время бунтов и надежд (я сейчас процитирую аннотацию, явно написанную автором пьесы Николаем Железняком и одобренную постановщиком Иваном Косичкиным): «Когда так быстро и неукротимо формировались параллельные реальности — богатства и бедности, правды и лжи, беззакония и бесправия». Зданьице тоже упрятано — в арбатский переулок (в стороне от больших проспектов). Крутая темная лестница ведет в подвал; зал — маленький; сцена — «домашняя», «на троих» (все — недавние выпускники-щукинцы: три парня плюс девушка — для придания интриге эротического интереса). Результат? Отходная «забытой богом стране», геройство в «непонятно каком романе». Игра проста. Вспоминая молодость, парни обнимаются; вспоминая счеты молодости, дерутся. Общее ритуальное приветствие — жест, означающий: «сейчас выпьем». Где оно, неукротимое поколение, топтавшее «химеры» уходящего века и хоронившее прошлое ради новых (параллельных?) «реальностей», уповавшее на перестройку душ, перекройку властей и перемалевку вывесок? События молодости не столько сыграны, сколько пересказаны. Шахтерский поселок, бараки, брошенная без присмотра опасная техника. Никто не знает, чем заняться. Дерутся стенка на стенку, швыряют камни в окна проходящих поездов. Дерутся с милицией, отсиживают. Снова дерутся. Главная цель — откосить от армии. № 6 • ИЮНЬ Про что тут рассказывать? Про боль. Пересеклись параллельные? Героика «нулевых» дала в результате нуль? И в масштабах непредсказуемой Истории этот бунт — всего лишь «реплика в сторону»? Со стороны виднее… 17 100 КНИГ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР «Юность» продолжает развивать новую рубрику — «100 книг, которые потрясли мир». Не только потому, что продолжаются споры вокруг предложения Владимира Путина о списке 100 книг, которые должен прочитать каждый выпускник школы. Не только потому, чтобы выявить свои вкусы или чье-то безвкусие. И не потому, что в мире существует всего 100 книг, которые почитать еще как стоит. Конечно, их гораздо, гораздо больше. Но на эту сотню книг обратить внимание стоит — чтобы отблагодарить и время, и планету, которые породили великих писателей. Уважаемые читатели! Редакция предлагает всем вместе составить список 100 книг, которые потрясли мир и которые необходимо прочитать каждому выпускнику. Ждем ваших писем и всем спасибо за первые отклики. Елена САЗАНОВИЧ Елена Сазанович — писатель, драматург, сценарист, член Союза писателей России, член Высшего творческого совета Московской городской организации Союза писателей России, главный редактор международного аналитического журнала «Геополитика». Лауреат литературных премий: журнала «Юность» имени Бориса Полевого; имени Михаила Ломоносова; имени Н. В. Гоголя в конкурсе Московской городской организации Союза писателей России и Союза писателей-переводчиков «Лучшая книга 2008–2010 годов»; Союза писателей России «Светить всегда» имени В. В. Маяковского; международного литературного журнала TRAFIKA (Прага — Нью-Йорк). Наряду с другими известными писателями и деятелями культуры в 2006 и 2007 годах была представлена в альбомеежегоднике «Женщины Москвы». Эрих Мария Ремарк. Три товарища О н родился 22 июня. За сорок три года до того, как фашистская Германия объявила войну СССР. Эрих Мария Ремарк. Немец по происхождению. Антифашист по убеждению. Писатель по призванию. Он одинаково восхищался Гете и Достоевским. А его герои-эмигранты были и немцами, и русскими. И они дружили. Произведения Ремарка экранизировали более пятнадцати раз. Переиздавали (только на русском языке) — сотни раз. Перевели более чем на пятьдесят языков. Поставили и продолжают ставить в театрах от Америки до России... Ремарка обожали в СССР. И ценили больше, чем в его родной Германии. Романы Ремарка — это целая эпоха немецкой, да и мировой истории. Первая мировая, приход к власти фашистов, Вторая мировая, послевоенные годы... Он писал по излюбленному принципу: «Книгу не заканчивают, с книгой расстаются». Пожалуй, можно сказать, что его главный герой словно переходит из романа в роман. Вместе с Ремарком. И стареет вме18 сте с Ремарком. В каждой книге его зовут по-разному. Но он обязательно — жертва войны. У него в каждом романе другая профессия (многие из которых перепробовал сам автор). И он бесконечно одинок. По сути, в жизни он всего лишь — квартирант. Он ни к кому не привязан. Он свободен, но эта свобода трагична. И, как правило, он влюблен в одну и ту же женщину — слегка эксцентричную, слегка истеричную и очень беззащитную (излюбленный тип Ремарка). Которая, как правило, в конце умирает... А еще его герой очень похож на русского. Печаль в глазах, усмешка на устах. Мужественное небритое лицо. И неизменный бокал кальвадоса (потому что истина — в вине). Страдалец и философ. В меру циничен. Не в меру самокритичен. И в меру, и не в меру романтичен. Как русский... Его мучают только вечные вопросы. Войны и мира. Жизни и смерти. И он живет в пространстве между ними. В безвременье. Совсем как русский. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ В советское время редко можно было встретить человека, который не читал бы Ремарка. Впрочем, сегодня, возможно, подобные ремарки уже ни к чему. И, наверное, можно прожить жизнь, не узнав «Трех товарищей». И даже назвать это жизнью. Но эта жизнь вряд ли будет истинной. И в этой жизни вряд ли без Ремарка можно будет понять, «а почему бы не поставить памятник Луне или дереву в цвету?..». Или памятник любви и дружбе. Или — отчаянию? Или — вере и верности. «Три товарища» — наиболее точный роман о потерянном поколении. Потерянном и растерянном. Нечаянном и неприкаянном... Они вернулись с войны с расстрелянной душой. Но они сами живы. Три настоящих товарища. Недоучившиеся, недолюбившие, недопившие. Они живут прошлым, хотя его ненавидят. Иногда они живут будущим, не веря в него. Но их нет в настоящем. «Мы живем в эпоху отчаяния», — говорит его герой. Когда жизнь сводится к «одной только мучительной борьбе за убогое, голое существование». А по улицам уже маршируют нацисты. «Слишком много крови было пролито на этой земле, чтобы можно было сохранить веру в небесного отца!» — говорит его герой. Это — антивоенный роман Ремарка, как все другие. Это — социальный роман Ремарка, как и все другие. Это роман о любви и товариществе. Как и все другие. И очень современный. Как и все другие. Он может показаться романом дождливого осеннего вечера. Как и все другие. Но это не так. Он легкий. Весенний. В нем много солнца. Много улыбок. Романтики. Даже если все это часто прячется за тучами. И, безусловно, много умной иронии. Как самозащиты. О которой когда-то сказал Генрих № 6 • ИЮНЬ ЭРИХ МАРИЯ РЕМАРК. ТРИ ТОВАРИЩА Гейне: «Я не могу понять, где оканчивается ирония и начинается небо!..» После «Трех товарищей» хочется жить. А вообще, если читать этот роман с карандашом в руках — поверьте, две трети книги будет вами подчеркнута. Все это — Ремарк. Гениальный представитель литературы потерянного поколения. В отличие от сегодняшней литературы потерянного времени. Когда мы сами — поколение потерянной литературы. В которой нет места для таких, как Ремарк. И если его и многих других мы окончательно потеряем, это будет означать, что нацисты не зря устраивали громадные костры из книг... Ремарк умер так, как и жил. А жил он «как можно незаметнее и никого не впускал себе в душу, и до беспамятства был влюблен в одиночество...». Проводить его в последний путь на скромное сельское кладбище пришли только жена, сестра, аптекарь и хозяин питейного заведения (впрочем, возможно, для жизни их было достаточно, просто не каждый это поймет). Из писателей на похороны не приехал никто. Среди них у Ремарка не было ни одного друга. Он был слишком умен, чтобы не понимать, чего стоит дружба писателей. Он был слишком порядочен для писателя. Он не травил своих собратьев по перу. А материально помогал всю жизнь нуждающимся деятелям культуры. И тайно! Он всю жизнь стыдился своего благородства. Он был патологически скромен. И всю жизнь не ценил свой талант. Однажды только в конце жизни, недовольно перечитав один из своих лучших романов, он заметил: «Эх, если бы я умел писать, я бы такие книги писал!..» О, великий Ремарк! Он не писал специально для вечности. Потому что как настоящий писатель понимал, что вечность сама выберет тех, кто настоящий. Он воевал «На западном фронте без перемен». Его книги, сжигаемые нацистами на площадях, горели, как «Искра жизни». Его «Три товарища» помогли познать цену настоящей дружбы, подвига и любви. А «Триумфальная арка» была брошена к ногам Марлен Дитрих. Его дорога домой, в родную Германию, была долгой и мучительной. Но «Возвращение» не состоялось. Немецкое гражданство ему так и не вернули. «Земля обетованная» оказалась в Швейцарии, где писатель и умер. Где стоит «Черный обелиск». И где, наверное, он видит «Тени в раю». «Но любой мир ничего не стоит, если нет мира в сердце...» Ремарк покорил мир в своем большом сердце. И только после смерти обрел мир. Его жизнь — это «Жизнь взаймы». Впрочем, как и у нас. Мы все живем взаймы. И расплачиваемся смертью. Это неизбежно. Ремарк же заплатил гораздо, гораздо дороже. Он расплатился вечностью. Как и еще 99 писателей, которые потрясли мир. 19 КАК БЕДЕН НАШ ЯЗЫК! / ПОЖАЛУЙСТА, ГОВОРИТЕ ПО-РУССКИ! Марианна ТАРАСЕНКО Марианна Тарасенко родилась в Новосибирске. Окончила филологический факультет Тартуского университета (специальность «филолог-русист, преподаватель»). Работала учителем в школе, затем на кафедре русского языка Таллинского политехнического института. После ликвидации кафедры еще пять лет проработала в школе. В настоящее время работает редактором (в том числе и литературным) выходящего в Эстонии на русском языке еженедельника «День за днем». Любовь Раневская как зеркало русского языка Н аверное, многие из нас в свое время пали жертвами каверзного вопроса учителя литературы в школе: «Почему Чехов назвал свое произведение “Вишнёвый сад”, а не “ви́шневый”»? И многим этот вопрос казался абсурдным. Как это почему? Потому, что в слове «вишнёвый» — буква «ё», а не «е», а слова «ви́шневый» вообще не существует. Но, тем не менее, в русском языке сохранились пары слов, происходящих от одного корня и различающихся лишь окончаниями и ударениями, да и то не во всех формах. Логично было бы заподозрить, что раз уж такие слова существуют, то, наверное, и значения у них должны быть разными. Увы, не все у нас склонны к подозрительности такого рода. Но дело в том, что во времена Чехова в русском языке существовали оба эти слова и обозначали они понятия несколько различающиеся. «Ви́шневый» — «приготовленный из вишни», например ви́шневый сок, а «вишнёвый» — цвета вишни, например вишнёвое платье. Чтобы далеко не ходить за примерами, обратимся к камням всеобщего преткновения: парам «языково́й — языко́вый» и «временно́й — вре́менный». Если в начальной форме эти слова не только звучат, но и пишутся по-разному, то в других формах их написание совпадает — «временных», «языковому», «языковая» и т. д. Истоки путаницы с ударениями можно было бы поискать именно здесь, но беда в том, что очень многие неправильно употребляют (или произносят?) эти слова и в начальной форме, то есть в именительном падеже мужского рода. Скорее всего, потому, что не знают их правильного значения. Таким образом, произнося «ви́шневый сад», мы делаем упор на практическую ценность растения: это ягоды, из которых следует варить варенье, это древесина, это предмет купли-продажи. А «вишнёвый сад» — это цветущие деревья, пьянящий аромат весны и все вытекающие отсюда последствия. И возникает оппозиция «материальное — духовное». Вот почему у Чехова сад именно «вишнёвый»: с точки зрения его старых владельцев. А потом слово «ви́шневый» отмерло (удивительно, что в наш материалистический век исчезло именно оно) и противоречие стерлось, реальное примирилось с идеальным. 20 «Временно́й» — это определяемый временем. «Временна`я» последовательность — это хронологическая последовательность, порядковое расположение во времени, а «временна`я» зависимость — то, что зависит от времени. Другое значение имеет слово «вре́менный»: длящийся, действующий в течение некоторого времени, антоним к слову «постоЮНОСТЬ • 2013 МАРИАННА ТАРАСЕНКО янный». Может быть вре́менная работа, вре́менное строение, вре́менное умопомрачение... Кстати, только им можно объяснить то, что многие сотрудники российского радио и телевидения упорно не желают замечать разницы между двумя этими прилагательными. Слово «язык» имеет целых восемь значений. Не хочется утомлять читателей перечислением их всех, но два просто лежат на поверхности. Во-первых, это орган, расположенный в полости рта, а во-вторых, наша речь, которую мы благодаря этому органу более или менее связно и выдаем на-гора. От слова «язык» в первом значении и образовано прилагательное «языко́вый», обозначающее что-то принадлежащее этому языку, например, «языко́вые сосочки», или приготовленное из языка, например, «языко́вая колбаса». А от слова «язык» во втором значении образовано прилагательное «языково́й»: «языково́е явление», «языково́е» чутье и так далее. № 6 • ИЮНЬ ЛЮБОВЬ РАНЕВСКАЯ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОГО ЯЗЫКА Если же теперь кто-нибудь, окрыленный новыми знаниями, попытается образовать аналогичные пары «сли́вовый — сливо́вый», «ку´хонный — кухо́нный» или «глади́льный — гла`дильный» и научно обосновать семантику каждого слова, его постигнет неудача: слов «кухо́нный», «сливо́вый» и «гла`дильный» вообще не существует. Единственно правильный вариант произношения — «сли́вовый», «ку´хонный» и «глади́льный», что не так уж и сложно запомнить. В первых двух случаях ударение остается на тех же слогах, что и в словах, от которых эти прилагательные образованы: «слива» и «кухня». Что же касается «гладильного», то оно придумано для того, чтобы жизнь не казалась медом. Кстати, неизвестно, что было бы с прилагательным «сливовый», если бы в саду Раневской росли сливы... Вполне вероятно, это оказало бы какое-то влияние на русский язык. 21 ПРОЗА Елена САФРОНОВА Елена Сафронова — прозаик, литературный критик-публицист. Печатается в литературных журналах «Знамя», «Октябрь», «Урал», «День и ночь», «Дети Ра», «Кольцо А» (журнал Союза писателей Москвы), «Бельские просторы» и др. Прозаические произведения выходили в сборниках «Пролог (молодая литература России) — 2007», «Новые писатели» (2006), «Первовестник» Астафьевского фонда (2007), сборнике фантастики «Аэлита-2008». Повесть «Жители ноосферы» вошла в лонг-лист литературной премии «Ясная Поляна» 2009 года. Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года и др. Член Союза писателей Москвы, Союза российских писателей. Живет в Рязани. Рисунки Эдуарда Дудина Все время вперед! Д оцент Бареткин враз потерял все. Жену, работу, социальный статус, научные и преподавательские перспективы. Да и вопрос «крыши над головой» с каждым днем нависал над его постоянно нахмуренным челом все более угрожающе. Теперь он был вынужден сам вести хозяйство. Чем и занимался именно сейчас, распределяя занятую у соседки тысячу рублей по неотложным нуждам в графах ежедневника в хорошем кожаном переплете — осколка прошлой жизни. В тот же ежедневник мающийся провалами в текущей памяти доцент Бареткин заносил и важнейшие дела. «Черный хлеб — 15 руб. Зубная паста — 29 руб. Стиральный порошок — 35 руб. Подсолнечное масло (очень хотелось написать, привычнее, “оливковое”, но сдержал приступ экономичности) — 60 руб. Шампунь Goldenpalace (во избежание склеивания волос) — 200 руб. Бальзам после бритья Goldenpalace (во избежание аллергии; доцент Бареткин собрался было с духом на “200 руб.”, но мысленно пересчитал содержимое кошелька, вздохнул и нарисовал иное) — 150 руб.». Каждую страницу неизменно завершала торжественная, с завитушками и оттушевками выведенная 22 фраза о главной задаче нового этапа жизни доцента Бареткина: «Встретить Шкрыдлу — дать по яйцам». *** Ложась баиньки, доцент Бареткин ежевечерне со сладостным мазохизмом представлял себе сначала масштабы беды, в кою вверг его мерзкий Шкрыдла, а потом всю полноту заслуженной негодяем мести — во всю мочь, не жалея коленок и связок голеностопного сустава, по яйцам! «Чтобы не разбивал чужих счастливых семей!» — задыхался от ненависти доцент Бареткин. После чего, умиротворенный мечтой, разбавлявшей сосущее чувство голода, засыпал. В его полусонной голове бродили осколки мыслей на вечную тему: «Где прошел хохол, там двум евреям делать нечего!», «Кто бы мог подумать, что эта калмычка не первой свежести распустится до такой степени!» и «Кастрировать прелюбодеев надо в колыбели!» Снились доценту Бареткину при таком возбуждении крейсер «Аврора» и Богдан Хмельницкий, перекочевавший по столь значимому поводу с Софийской площади Киева на Майдан Незалежности. Если коротко, то во всех бедах доцента Бареткина был виноват Иван Никифорович Шкрыдла, шофер ректора Международного университета мирового ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА империализма. Мало того, что он был земляком, прибывшим покорять Москву, будто являлся не водилой, а как минимум подающим надежды ученым или, уж ладно, хотя бы талантливым певцом… комического амплуа!.. Так еще и имел стабильную работу (в отличие от доцента Бареткина), постоянный заработок (в отличие от доцента Бареткина) и пожившую, но вполне еще приличную «Волгу» (в отличие от доцента Бареткина, боящегося всех транспортных средств, начиная с велосипеда, так как по слабости вестибулярного аппарата в детсадовском возрасте навернулся вместе с трехколесным на асфальт и перекатился через голову два раза), на которой возил ректора университета, а в свободное от ректора время — жену доцента Бареткина Розу Батудаллаевну Турултаеву! А в течение последних злополучных пяти месяцев регулярно имел и саму Розу Батудаллаевну — теми же ночами, что ее законный муж ворочался на холодной постели в объятиях почти классовой ненависти. …Доцент Бареткин завозился во сне и перетек с правого бока на левый. Мало того, что Роза Батудаллаевна предпочла рафинированному Бареткину Шкрыдлу, разговаривающего на суржике и ставившего в путевом листе автограф с ошибками, так еще и гладильную доску, подарок, на который доцент возлагал особые надежды по воссоединению семьи, она унесла в его шкрыдлую квартиру (съемную)!.. …Доцент Бареткин нервно заурчал и стиснул под грудью подушку. В позиции на животе ему вдруг приснился Палац Працци (Дворец труда) в родном Харькове, и этот сон, как все, связанное с работой, показался до того противным, что доцент Бареткин пробудился и уставился в потолок. Там, казалось ему, в пятнах фонарной люминесцентной тени плыли горестные страницы биографии молодого перспективного ученого в полном расцвете сил. «Река жизни!» — сладостно простонал кто-то в глубине доцентова подсознания. «Curriculum vitae!» — любовно перевел доцент Бареткин высказывание внутреннего голоса на звучную латынь, прельстительную для него с восьмого класса средней специальной школы с углубленным изучением гуманитарных дисциплин. Из угла потолка навстречу ищущему (выход из отвратительной беспомощности) взору доцента Бареткина иронично смотрел одним глазом странный человек: словно бы нарисованный одними лишь черными линиями, длиннолицый, с залысинами и кривым сардоническим ртом. На месте второго глаза было сплетение линий, весьма напоминавшее сытого паука в сердцевине паутины. Впрочем, отсутствие глаза уродства ночному гостю доцента не добавляло: он и так был на редкость некрасив. Однако № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! доцент просветленно уставился на перекошенную личину: прекрасно знал перспективный молодой ученый, что это явился к нему святой патрон, самолично итальянский средневековый деятель, универсального таланта индивид — Перуджино Бенвенутти. *** Доцент Бронислав Георгиевич Бареткин, выпускник Харьковского госуниверситета, сын полковника милиции и завуча спецшколы, золотой мальчик, прирожденный философ, защитил в свое время на философской кафедре ХГУ диссертацию по жизни и творчеству Перуджино Бенвенутти, итальянского деятеля эпохи Возрождения (годы жизни ориентировочно 1350–1413). Официальная историография итальянского средневековья либо обходила эту персону молчанием, либо представляла обидно — как великолепного лицемера, заслужившего репутацию одного из самых бесталанных ученых, одного из самых ловких симулянтов, одного из самых безнравственных мыслителей Европы и фальсификатора латинянских рукописей. Упитанный и смышленый отрок Броня Бареткин к тринадцати годам, награжденный палитрой синяков от парней жилистых и тупорылых, постиг превосходство ума над физической силой — и стал искать в истории похожие на него любимого прообразы. Благо таковых находилось более чем, и все на постах, которые Броня Бареткин ничтоже сумняшеся примерял и под собственный пухлый афедрон: от хромого министра иностранных дел Франции Шарля-Мориса Талейрана до эпилептика царя и великого князя всея Руси Ивана Грозного… По здравом размышлении Броня понял, что на душевную болезнь не согласен. Да и на бонапартовский рак желудка — тоже. А вот талейрановско-байроническая подагра была бы ему к приятному округлому лицу, как мощный антидот деревенской розовощекости. На пике пубертатного периода, во время которого Броня Бареткин строил планы завоевания не девушек, а мира, ему в руки попало редкостное сокровище — двуязычный путеводитель по историческим местам Италии. Привез диковинную книгу в советский Харьков папин непосредственный начальник, генерал, начальник областной милиции, из командировки по обмену ценного украинского опыта борьбы с преступностью, которой нет в СССР, на никчемный итальянский опыт бесплодной борьбы с мафией бессмертной. Генерал сдуру, не разобравшись, купил эту книгу в гостиничном холле на второй день по приезде, так как ошибочно связал ее дороговизну на лиры с перечнем пунктов оказа23 ПРОЗА ния специфических услуг, которых не было в СССР, так же, как и преступности. Выяснив же, что фотографии дворцов не имеют двойного смысла — то бишь во дворцах нет подпольной службы поставки оных услуг, — генерал долго матерился, но книгу из врожденной скупости не выбросил. Памятуя, что Георгий Потапович Бареткин, верный зам, просил его привезти колготки и белье для супруги и обувь для сына (в СССР был повальный дефицит конца 80-х), генерал Ватный злорадно приволок ему из-за рубежа духовную пищу. Историю покупки будущий доцент Бареткин заучил назубок, так как каждая вторая пьянка Георгия Потаповича Бареткина завершалась каскадом «благодарностей» начальнику за такой дорогой и ненужный подарок. Но одно дело — мужлан ma per, другое дело — просвещенный Броня. Книга и впрямь стоила бешеных тысяч лир — была толстая и добросовестная. Моло24 дой Наполеон прочитал в путеводителе о дворцовом флигеле в Падуе (неподалеку от разрушенного дворца подест, или глав администрации, из рода Каррара) и о купеческой лавке в Милане, двух точках, связанных с именем Перуджино Бенвенутти, философа, астролога и алхимика, который сперва устрашал сильных мира сего, а потом сам трепетал перед ними. Составитель туристического справочника — увлеченный тип с чирикающей фамилией — не преминул даже украсить абзац про Перуджино копией гравюры неизвестного мастера, выполненной в Милане после 1410 года, на которой был, без вариантов, изображен Бенвенутти в закате лет (эта самая гравюра и скалилась из эмпирей на доцента Бареткина, исказив в инфернальную гримасу единственный глаз и малозубый тонкий рот). Над портретом шла дугой надпись «Plus Ultra» — «Все время вперед» по-латыни, девиз средневековых алхимиков. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Противоречивая краткая биография зацепила Броню, и он стал искать сведения о своем будущем кумире. В основном, конечно, это удалось в университете, через библиотеку и систему межвузовских научных библиотек, из запасников других вузов страны. Для школьных учителей истории имя Перуджино Бенвенутти было пустым звуком. *** За двенадцать лет (три года школы, пять лет института, четыре года аспирантуры) Бронислав Бареткин узнал о Перуджино Бенвенутти все, что можно было узнать о нем, находясь на другом конце земли. И не просто узнал, а испробовал на собственной шкуре. …Немногие исследователи, уделявшие внимание Перуджино, делали упор на том, что многоумный итальянец мухлевал с манускриптами Тацита и других римских философов — точнее, выдавал за них собственные рукописи. Простолюдин по происхождению, нахлестываемый классовой ненавистью к богачам и монахам (особенно тем, что его учили в штудии при монастыре Санто-Доминико посредством розог и сеансов голода), Бенвенутти… выучился на алхимика. Никто из биографов не представлял, где и как ему это удалось — сошлись во мнении, что Перуджино попал на еще более пройдошистого умника, чье имя осталось истории неизвестным, — и вправду ловкача! Итак, Перуджино Бенвенутти, о котором сохранились сведения, был алхимиком и активно применял омоложение и «окрасивление» к богачам, поя их всякой дрянью — то растительными экстрактами, а то банальной в средние века, точно сегодня пепси, ртутью (ясное дело, не называя ее по имени). Рецепты своих эликсиров он якобы черпал из манускриптов давно упокоившихся римлян. Манускрипты, заботливо начертанные на искусственно состаренных пергаменах, были у него наготове. Однажды настоятель монастыря Санто-Доминико хотел поймать своего бывшего нелюбимого ученика на ереси и чернокнижничестве — по каковой причине в фокусе внимания толпы и оказались рукописи «Тацита» с медицинскими трактатами. На «черную мессу», впрочем, простонародные советы типа «Возьми десть груш да изотри в кашицу, наложи на лицо и протри шерстяной тряпицей, увидишь сама, каково омолодится кожа» явно не тянули. Неглупый монах тактику сменил и попытался поймать Перуджино Бенвенутти на подделке манускриптов путем лексического анализа. Но Бенвенутти ничтоже сумняшеся выработал языковую теорию, что древняя латынь, на которой изъяснялся Тацит, № 6 • ИЮНЬ была один в один речью самого Перуджино, так как он — потомок Тацита по прямой линии. А монах отыскал кожевника, у которого Бенвенутти купил восемь пергаменов и заказал их выделать так, чтобы они выглядели смуглее и потертее обычного… Ровно восемь наследий Тацита и предъявлял Бенвенутти своей пышной клиентуре. …Броне Бареткину было далеко не впервой писать записки: «Уважаемая Анна Ивановна, у моего сына температура, пожалуйста, отпустите его с уроков на сегодня и завтра, он дома отлежится, чтобы не обращаться в поликлинику!» — и встречные записи на листах дневника: «Уважаемый Георгий Потапович, Ваш сын Бронислав в очередной раз проявил себя лучшим учеником нашего класса, блистательно ответив по истории (вариант — физике, математике, литературе). Учительница — автограф». Чтобы эти эпистолы не служили поводом учительницам задавать лишние вопросы, Броня вырывал из дневника листы, а пробелы заполнял по методу Перуджино Бенвенутти. И вообще, дневников у него было восемь. …От скандала уберечься Перуджино не удалось, паскудный монах поколебал-таки его авторитет даже у глупых, как куры, падуанских горожанок, озабоченных белизной своих лиц, загоравших на сильном итальянском солнце, пока синьоры на крышах сушили волосы, крашенные в модный золотой цвет. Ходили слухи, что к изготовлению золотой краски Бенвенутти тоже причастен — во всяком случае, у многих кумушек и их дочек он изъял золотые украшения. Говорил — для растворения в суспензии «Ла бель дам», чтобы ею красить проволочно-жесткие, от природы смоляные либо каштановые кудри. Заказы резко сократились. …Дочитав до этого места, Броня думал дня три. Расковырял три банки с дефицитными польскими кремами на туалетном столике мамы Бареткиной. Одну банку, неначатую, извел на эксперименты: растворял ложечки крема в спирте (из запасов папы Бареткина), в нашатырном спирте (из домашней аптечки), в йоде (оттуда же), в кипяченой воде (из чайника), в холодной воде (из-под крана), в крепком чае (из заварочного чайника), в молоке (из задней двери продуктового магазина, к которому был приписан для спецобслуживания папа Бареткин) и в моче (…). Вооруженный некими выводами, нацарапанными натуральной каббалистической письменностью в школьной тетрадке, он пошел записываться в кружок «Юный химик» харьковского Дворца советских школьников. Молодому преподавателю сказал полправды: что хочет понять, как устроена лечебная косметика. Что собирается лично смешивать кремы, чтобы продавать маминым подружкам 25 ПРОЗА и учительницам в спецшколе, по примеру великого Бенвенутти, конечно, не анонсировал. Руководитель кружка хмыкнул со скептической ноткой: мальчишки к нему шли охотно, только интересовали их не бабьи притирания, а то, чем бредят защитники отечества, — порох и взрывчатые вещества. Впрочем, то, что стояло перед молодым либеральным химиком, на мальчишку походило косвенно: первичные половые признаки были, ясное дело, скрыты под джинсами солидного размера и джинсовой же рубашечкой, а вторичных на физиономии типа сдобного блина не наблюдалось. Худые, ершистые парни кучковались в углу учебной лаборатории и скалили зубы над Бареткиным. Но химик проявил свой либерализм… не в добрый час. Записал Броню в кружок и дал разрешение провести химический анализ поскребышей маминого крема. А он, мол, вернется вскоре и проверит. Никто никогда не рассекретил, как это удалось Броне — по всей вероятности, он перепутал какие-то реактивы, в силу ярко выраженной правополушарной ориентации; не исключено также, что ошибиться ему помогли юные взрывотехники, — но когда из дверей лаборатории повалил густой черный дым и достиг ноздрей химика, курившего на заднем дворе Дворца в компании смазливой руководительницы кружка бальных танцев, преподавателю, бедолаге, рыпаться было уже поздно. Коридоры всех этажей Дворца были забиты смоляным удушливым дымом. Раздвигая дым руками вслепую, химик рывками продвигался к лаборатории и внезапно налетел на нечто еще более плотное и клубастое. Директор Дворца советских школьников, заслуженный работник народного образования, перемещалась в направлении химической лаборатории с ревом сирены атомохода «Ленин». Габариты у нее были примерно те же, что у атомохода, и химик никак не мог ее обойти. В лаборатории обнаружился Броня, смиренно стоявший около термошкафа, изрыгавшего адское зеленое пламя и страшенный дым. Никого больше в комнате, разумеется, не было. Директриса схватила под одну мышку Броню, под другую — руководителя кружка и поволокла обоих в свой кабинет с чередующимися угрозами: «Вы мне будете объяснительную писать!.. В школу напишу! Без премии оставлю!.. Родители за все заплатят! Вырастили идиота!.. С волчьим билетом пойдете!.. Три шкуры лично спущу! В сельский клуб не устроитесь! Улицы мести!» — пока не углядела сквозь дымовую завесу вахтера и не затрубила пуще: «Дворец горит, а он ни ухом, ни нюхом! Ну-ка, живо тушить! Пожарных зови, дурак! Что сидишь, как сосватанный?!» 26 — Как фамилия?! Кто родители?! — трясла директриса Броню, едва закрыв за собой дверь своего кабинета. — Позвоню сейчас отцу на работу, вызову сюда! Пусть сначала поглядит, что сынок натворил! И только потом забирает! Пока не расплатится, не уйдешь отсюда! Поселишься тут у меня! На раскладушке! Говори, куда звонить?! — Папа не сможет прийти, у него совещание, — ответил примирительно Броня. Директриса аж задохнулась, потеряла дар речи. Потом… ясно, что было потом, какие слова и посулы услышал Броня, прежде чем, скромно пожав плечами, выдал директрисе рабочий папин телефон и предупредил: — Управление внутренних дел области. — УВД? — рявкнула директриса в трубку. — Из Дворца советских школьников беспокоят. Таисия Панасенко! Кто там у вас работает — отец хулигана… как тебя зовут? Бронислава Бареткина! Георгий Потапович? Как ему позвонить? А? Что-о? Он, простите, кто? Ах… вот как… пожалуйста, передайте товарищу полковнику, заместителю начальника УВД области, что у него растет чудесный любознательный мальчик! На него не может налюбоваться весь коллектив Дворца пионеров… да… мы счастливы и горды… за Георгия Потаповича в особенности… такой сын! Это же счастье! Всего доброго! Малиновая от пережитого волнения, что было видно даже сквозь серый задымленный воздух кабинета, директриса Таисия Панасенко положила трубку, отдышалась, по внутреннему телефону вызвала шофера и велела отвезти Броню домой. Присовокупила на прощание персональный привет Георгию Потаповичу. Химик хотел под шумок вместе с Броней улизнуть из кабинета — не тут-то было! Его задержали, приковали к стулу десятью пудами живого веса и отыгрались за невольное попадание впросак — вот что бывает, когда не знаешь начальство по фамилиям!.. Химик был уволен с обещанным волчьим билетом. А Броня был доставлен домой, как король. К чугуну борща и любимой книге. *** …Но от изгнания или, того хуже, обвинения в колдовстве спас алхимика подеста города Падуи Франческо Каррара (Первый). Ему хитроумный простолюдин был нужен как астролог. Подеста крупного торгового города поддерживал союз с миланскими герцогами Галеаццо. Но отношения меж правителями городов были настороженными, как вальсирование друг перед другом двух убийц, ножи наготове. Переплетение двух змей нуждалось в постоянном руководстве свыше, каковое Перуджино властителю ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА исправно обеспечивал. Его астрологические прогнозы отличались гармонией лести и яда. Все, что бы ни требовалось подесте, звезды благословляли — устами Бенвенутти — и сулили градоначальнику неизменные выгоды. Астролог уверял, что звезды выписывают на небе извечный девиз алхимиков «Plus ultra» — «Все время вперед!» — и этот знак нельзя толковать двояко. Звезды умолчали подесте об одной лишь малости: что коварные герцоги Галеаццо решили заключить иной союз, против Падуи — с венецианскими дожами, что гонцы уже захлестали насмерть коней, тайно, по ночам, перевозя шифрованные записки меж двумя городами-государствами, и что небольшое мобильное войско, составленное миланцами из наемников с севера, уже ходко пылит в сторону Падуи с весьма недобрыми намерениями… За день до прихода роты миланских наемников Перуджино Бенвенутти исчез из флигеля, который даровал ему наивный подеста — будто испарился в струйку дыма с раскаленного тигля. Только такую картину — дымящийся тигель — и застал подеста в главной комнате флигеля, когда самолично выломал дверь, дабы «попенять» Бенвенутти за криво составленный гороскоп на ближайший месяц. Месяц, когда светила обещали, по слащавым перепевам Бенвенутти, укрепить союз Падуи и Милана до второго пришествия, начался с появления швейцарских наймитов на неприспособленных к открытым битвам улицах Падуи. Когда немолодому подесте механизмоподобные швейцарцы безо всякого уважения выкрутили руки, чтобы волочь в тюрьму, он понял, что Перуджино Бенвенутти звезды на деле подали другой сигнал… …У Таисии Панасенко вошло в привычку зазывать в свой кабинет юного Бронислава Бареткина, когда он приходил на занятия химического кружка. Его, чтобы не создавать дыр в штатном расписании, вести директриса пригласила свою приятельницу, зачуханную педагогичку из средней школы, довольную свалившейся на нее синекурой больше некуда. За неожиданную милость химичка усердно доносила начальнице обо всем, что творилось во Дворце и чего якобы не знала сама Панасенко. Гранд-дама потчевала Броню хорошим по тем временам чаем «со слоном» и с улыбкой, которая самой директрисе казалась мягкой, ласковой и материнской, расспрашивала о семье, о папиной работе, о маме, которую Таисия Панасенко уважительно называла коллегой по руководящей работе — и всегда передавала ей приветы и поздравления к праздникам. Маму Бареткину папа Бареткин могучим рывком перетащил из детского садика завучем по воспитательной работе в английскую спецшколу. Броня рассказывал со встречной, сладкой и непроницаемой улыбкой. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Таисия Панасенко, понятное дело, хотела заручиться поддержкой Бареткина «на случай» — и ей казалось, что через этого толстого межеумка она плавненько входит в золотую семью Харькова. Бронина любезность и вежливость казались Таисии Панасенко, ярой дочери простого украинского народа, признаком дурачины. Они-то и ввели директрису в необъяснимое заблуждение… и ее информаторша сваляла дурака. Мартовским утром 1988 года в директорском кабинете противно скрипнула дверь, и вошедшие молодчики синхронно сунули Таисии Панасенко под нос кумачовые корочки, а потом стали наперебой, играя в злого и доброго следователя, задавать одинаково неприятные вопросы: куда девалась государственная дотация, выписанная Государственным комитетом СССР по народному образованию харьковскому ДСШ как одному из десяти лучших учреждений дополнительного образования страны на установку в студии информатики списанных из НИИ компьютеров? Приобретен ли хоть один компьютер харьковским ДСШ? Имеется ли какая-то связь между тем, что до сих пор ни один компьютер харьковским ДСШ не закуплен, хотя деньги выделены к началу текущего учебного года, то есть шесть месяцев назад, и тем, что на дачном участке Таисии Панасенко осенью вырос фундамент и первый этаж скромного дачного домика из белого кирпича — и, судя по тому, что строительство до тепла законсервировано, над первым предполагается второй этаж?.. Отвечая на вопросы, как сомнамбула, Таисия Панасенко крутила в голове лишь одно: «Кто же капнул? Кто? Кто?!» Не раз и не пять она вспомнила, что план и смета на строительство домика лежали у нее на столе неубранными, пока она поила Броню Бареткина чаем. Но допустить, что мальчик из интеллигентной семьи разобрался, что это такое, да понял про утайку кое-какой — мизерной, право слово, по сравнению с иными хищениями! — доли социалистической собственности на строительство дачки, да понес свои догадки куда надо… «Откуда узнали?» — вопросила она у сотрудников отдела со свистящим — точно факир убаюкивает кобру — названием, подавшись вперед, рухнув грудью на стол. «Был сигнал бдительного советского гражданина», — многозначительно ответили ей. Панасенко на куски рвалась от противоречий. То ей казалось, что, кроме Бареткина, решительно некому ее заложить, то, наоборот, что на это способен весь персонал Дворца, включая ее тишайшую приятельницу, только не младой Броня… И не дано ей было узнать ни в кабинете, который пребывал в статусе «ее кабинета» последние томительные минуты, ни в другом кабинете, построже и посуше, ни в камере предварительного заключения, что сигнал 27 ПРОЗА был на деле приказом сверху. И поступил непосредственно от Георгия Потаповича Бареткина. После того, как с ним поговорил сын, пришедший домой с занятий. После освобождения (спустя три года, срок до семи лет, дали ниже низшего предела за прошлые заслуги на ниве внеклассной работы со школьниками, освободили досрочно за примерное поведение) у Таисии Панасенко был выбор: опять втираться в доверие к семейству Бареткиных и окольными путями выяснять, не они ли, случайно, причина ее негаданной беды, или не здороваться ни с кем из них на улицах, делая вид, будто не знакома. Бареткины облегчили опальной педагогине выбор. Встретив ее в парке, подросший Броня Бареткин посмотрел прямо ей в лицо пустыми круглыми глазами светло-желтого цвета — и ни один мускул… ну, это перебор… ни одна жилка, скрытая горкой розовой плоти, не дрогнула на его невозмутимом лице. Таисия Панасенко окаменела. Броня спокойно прошел мимо. …Манускрипты Тацита остались на память злокозненному настоятелю монастыря Санто-Доминико. Тот просуществовал в целости и сохранности девять дней после испарения Бенвенутти, был разрушен швейцарцами, монахи разбежались, настоятель сгинул, монастырский комплекс сгорел. Лишь одна рукопись, предположительно принадлежащая Перуджино Бенвенутти — та самая, с садово-огородными рецептами, якобы от Тацита, поддержания красоты в тонусе, — всплыла при Наполеоне I в Национальной библиотеке Франции. После ареста Франческо Каррары (Первого) Бенвенутти, судя по всему, вспомнил подзабытое ремесло лекаря — и стал быстро переезжать из города в город, пробавляясь по пути «окрасивлением». Порой в день он возвращал молодость и красоту семи-восьми тороватым клиентам, не считая их жен. Главным было для него вовремя смыться, прежде чем жертвы красоты выясняли опытным путем, что эмульсии на основе ртути не только не полезны, но и вредны. Но один клиент оказался проворнее и успел перехватить Перуджино на выезде из своих владений, так как от снадобья бродячего лекаря синхронно отдали Богу душу поблекшая жена дворянина и его любимая молоденькая служанка. Вельможа «окрасивил» самого Бенвенутти: собственноручно выжег ему кочергой один глаз, а второй оставил. И вручил окровавленному, охрипшему от воплей алхимику собственное наставление, краткое и экспрессивное, написанное с ошибками на двух листах пергамена, которые слуги, прежде чем вышибить авантюриста пинком из владений своего сюзерена, нашили на спину и на грудь запыленной дорожной куртки-котты: «Учись 28 видеть красу Божого мира и примножай ее а не вреди ей каналья!» Перуджино быстро перевоспитывался. Вскоре он обнаружился в Милане, долго униженно просился на прием к герцогу Галеаццо, но добился аудиенции лишь тогда, когда шепнул его брадобрею: де, именно он, скромный астролог, открыл для швейцарской роты городские ворота Падуи, когда прочитал по звездам, что воины приблизились. Никого не нашлось, видно, кто бы уличил Бенвенутти в подтасовке фактов. Герцогу Галеаццо многоталантливый деятель пригодился в качестве библиотекаря. К себе и даже к своей свите он остерегся приближать эдакого «флюгера», а книги и рукописи с дорогой душой отдал ему на откуп. История умалчивает, почему после кончины в тюрьме Франческо Каррара Бенвенутти погнали и с этой синекуры — но известно, что дни свои Перуджино Бенвенутти дожил в ремесленном квартале города Милана как скромный торговец шерстью. Изредка, говорят, на отрезах, покупаемых состоятельными гражданами в его лавке, проступали чертежи небесной сферы и таинственные значки, без коих немыслимы гороскопы. Но вообще в старости Перуджино встал обеими ногами на землю, колдовских антимоний больше не разводил ни в каком виде, а занялся размышлением над скорбями сего мира. Видно, перипетии судьбы приучили Перуджино Бенвенутти к мизантропии и снабдили склонностью к полемическим размышлизмам. …В сравнительно краткий период, когда к Броне мирволила незадачливая Таисия Панасенко, он все же реализовал свою мечту и под наблюдением покладистой химички навел в учебной лаборатории Дворца советских школьников лужицу почти благовонного вещества, занявшую донышко чашки Петри. Эту массу Броня соскреб в баночку из-под любимого маминого крема и продал классной руководительнице за 25 рублей — под видом французской сыворотки для лица. Училка довольно быстро залечила сильнейшее кожное раздражение, подарив школярам всего месяц ослабленного контроля. Но с аллергией на прикосновение к коже лица всяких непроверенных субстратов ей справиться так и не удалось. Как не удалось и отомстить Броне за доставленные проблемы. Слыханное ли, вообще, дело, чтобы учитель советской школы покупал по завышенной цене у учеников… да хоть что?! На кого бы обрушилась карающая десница правосудия первым делом, посмей классная чудила хоть пикнуть? Тото же. Броня был очень сердечен с классной руководительницей, когда она вернулась из кождиспансера, и ежедневно перед началом уроков справлялся о ее здоровье в учительской — а та не могла даже отвеЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! тить «Не дождетесь!», ибо школа конца 80-х такого вольнодумства еще не понимала. *** Похоронив идею воссоздания сомнительных античных рукописей, Перуджино Бенвенутти (уже не тая авторства) создал непревзойденный трактат «О том возвышенном чувстве, кое сам Господь благословляет в детях своих, именуемом благородством». Хоть и был Перуджино по жизни весьма похож на интеллигентного мерзавца, но расписать прелести благородства ему без труда удалось. Он даже обрел некоторую популярность у миланцев. Тогда-то некий художник, чье имя забылось, и сотворил гравюру — единственное прижизненное изображение Перуджино Бенвенутти. Как гравер ни хотел польстить мыслителю, ретушировав его внешность, — вышел красавец в точности как в жизни. Второй трактат, намеки на который сохранились на полях первого, должен был называться еще размашистее: «О священном долге благодарности, кой каждый человек обязан питать к мыслителям и просветителям», но таинственная смерть Перуджино Бенвенутти от симптомов, похожих на отравление ртутью (sic!), оборвала этот грандиозный труд на самом заглавии. «Трактат о благодарности…» Перуджино Бенвенутти в свете «”Трактата о благородстве”: попытки реконструкции утраченного текста» — называлась первая, еще студенческая работа Брони Бареткина, посвященная Перуджино. В ней он, между прочим, доказывал, что злоумышленники сперли страницы трактата, оставив грядущим поколениям — в насмешку — лишь титульный лист с заголовком — и высказывал предположения, какого рода идеи, посылы и выводы могут в нем содержаться. К Перуджино Бенвенутти научная общественность относилась как к образованному негодяю и шарлатану. Если вообще как-то относилась, учитывая малую известность трудов хитрого итальянца. Во всяком случае, часов на его наследие в курсе «Философия Возрождения» отведено не было — так, от пяти до пятнадцати минут на упоминание. Студент Бареткин был единственным из группы, кто заинтересовался гниловатым философом. Единственное издание справочника о благородстве было осуществлено одним из итальянских вузов и переведено в Москве. Броня Бареткин достал через межвузовские библиотеки его ротапринтное переиздание и тут же «потерял», а потом умолил папу заплатить за утерю редкого печатного продукта штраф. Зато он оказался единственным распорядителем кладези мысли, которую только недальновидные полагали неактуальной — а Броня Бареткин № 6 • ИЮНЬ всегда был дальновидным, как и сам Перуджино. Он трактат «О том возвышенном чувстве… благородстве» прочитал с карандашом и задумал произвести революцию в научных воззрениях. Тем же (красным) карандашом он подчеркнул в тексте трактата слово «благородство», затем слово «честь», затем их примерные синонимы — «доблесть», «добродетель», «достоинство», затем развернутые определения типа «благородный муж», «достойное деяние» и все это сложил последовательно на калькуляторе. Потом подсчитал все остальные слова синим карандашом. Разделив «синие» слова поочередно на количество упоминаний каждого из «красных» терминов и назвав этот метод количественным анализом текста, изобретательный Бареткин получил ряд цифр, которые назвал коэффициентами. На основе коэффициентов он доказал, что трактат о благородстве содержит нравственность высокой концентрации. Если приплюсовать к нему ненаписанный «Трактат о благодарности», который, соответственно, должен был быть написан словами из того же синонимического ряда, получится, что Перуджино Бенвенутти разработал универсальную и совершенную этическую концепцию, не имеющую аналогов в мире ни до его рождения, ни после его кончины. Она срочно требует изучения! Нарисовалась линия ученой карьеры, ведущая прямиком в академики. Стоит ли говорить, что реконструкция текста «Трактата о благодарности…» делалась тоже на основе количественного метода? Правда, здесь Бареткин повернул собственную шаловливую мысль в обратном направлении и «подставил» в воображаемый трактат не наиболее часто встречающиеся в реальных текстах Бенвенутти слова, а наиболее возвышенные термины, соответствующие наивысшим коэффициентам добродетели. И разделил их на средний объем средневекового манускрипта — пятьдесят страниц. Получился такой сироп на глюкозе, что не приведи господи! Никто, кроме Бареткина, не мог читать сию научную работу; потому за нее Бареткин получил отлично по истории философии с тремя восклицательными знаками. О подделке рукописей, фальшивой языковедческой теории, неудачных лекарских экспериментах, перманентном обмане господина и оставлении его же в беде и прочих «подвигах» Перуджино Бенвенутти в своем автореферате, потом дипломе, потом диссертации, потом научных статьях Броня Бареткин не сказал ни слова. Уверял, что редкие попытки очернить Бенвенутти — это измышления, составленные завистниками либо глупцами, не сумевшими разглядеть этической концепции Бенвенутти. Человек, разработавший такую мощную концепцию этики и нравственности, по определению не может 29 ПРОЗА быть безнравствен! — вещал печатным словом Броня, убедительный, как уличный вербовщик в секту иеговистов. Да и что такое нравственность для великого ума? Нравственные стеснения — удел слабых и бездумных, развитый интеллект сам себе строит законы поведения и неукоснительно соблюдает их, как более совершенные. С диссертацией пришлось помыкаться — ученый совет ни в какую не хотел утверждать тему «Этические воззрения Перуджино Бенвенутти как составная часть его философской концепции». Ретрограды из профессоров наперебой предлагали Бареткину другие вопросы — от беспроигрышной античности до дискуссионной философии советского времени. Его убеждали подумать, напирая на сомнительность предмета, узость применения диссертации, грядущую бедность и бесславие. Но Броня Бареткин уповал на лавры первооткрывателя и упрямился, как Дон Кихот. Противостояние длилось и длилось, пока папа Бареткин не надел парадный китель со всеми орденами, не загрузил сумку характерными свертками и не посетил сначала ректора, а потом, в компании ректора, ученый совет. После чего Броне тему утвердили и дали зеленый свет. Лучше того: он даже поехал в Италию за казенный счет. Узнал там о своем кумире одну недостающую детальку. По апокрифическому преданию, в Милане Перуджино блестяще проводил для легковерного ремесленного люда — совсем бедные не котировались как клиенты, а к богатым и вельможам с некоторых пор боялся приближаться, — таинственные сеансы гипноза и врачевания словом, среднее меж шарлатанством и поиском начатков НЛП. Перуджино Бенвенутти всеми своими талантами доказывал, насколько опередил собственное убогое, суеверное время. А также Броня разыскал те заведения, которые некогда «улыбнулись» генералу Ватному — в России полным ходом строился капитализм, и итальянские друзья давно уже не стеснялись русских туристов, напротив, делали на них добрую выручку. Стриптиз-бары Броне понравились больше, чем бордели. Он по природе был созерцателем, а не деятелем. *** Через три года на руках у аспиранта Бареткина оказались корочки кандидата философских наук и вынянченное дитя — этическое наставление и философская концепция Перуджино Бенвенутти, мерило мудрости и благородства. Дитя, выросшее из колыбели диссертации, беспокойно хныкало, просясь на простор больших свершений, а профессура университета меж тем поднесла молодому родителю пи30 люльку: вакансий на кафедре философии нет, ваша тема диссертации для нашего учебного заведения бесперспективна, попытайте счастья в других вузах. Бронислав Бареткин нарезал круги по всем институтам Харькова, коих в постсоветское время там насчитывалось двадцать три, но папа уже вышел на заслуженный отдых, и ректор университета, вот странное совпадение, тоже, причем, болтали, не по собственной воле. Без папиного вмешательства устроиться на работу почему-то не получалось. Услышав про Перуджино Бенвенутти, ректорат давал кандидату наук от ворот поворот. Бареткин осел дома и с головой ушел в изыскания, посвященные хитроумному итальянцу. С каждым днем он делался ему роднее. От скуки Броня уже занялся развитием воззрений Перуджино Бенвенутти на женскую красоту — их приходилось выуживать буквально по чешуйке из преданий, как алхимик «окрасивлял» зажиточных горожанок и вельможных дам. Опыты Бенвенутти вкупе с предположениями Бареткина складывались уже в довольно скабрезные новеллы, из которых Броня намеревался посредством своего изобретения — количественного анализа текста — вывести этическую концепцию плотской любви. Но тут папа-полковник грохнул кулаком по столу: — До каких пор я тебя кормить буду?! — Папа! — возопил кандидат. — Я не виноват в происходящем! Моя диссертация настолько хороша, что эти бездельники и маразматики не берут меня на работу из опасения, как бы все их дутые заслуги не померкли перед одной главой моей диссертации! Говорить гладко и складно (как и Перуджино Бенвенутти, обстоятельно излагавший принципы благородства) Бареткин умел со школы. Ни папа, ни мама не знали, откуда у него этот талант. — Ты… мне!.. — просторечно бушевал папа. — Я за тебя, как за человека, просил!.. Мало бутылок в университет перетаскал?!. Мало сынков твоих профессоров покрывал?!. Я — говорит — напишу такую диссертацию, что небу станет жарко! Написал?! Кому ее показывать будешь? Нам с матерью? Не нужен нам Буратини твой, Поджоппе, млин! И так двадцать пять лет тебя содержали! — и прочее в том же обидном духе. Да и вообще, с выходом папы на пенсию привычный для Брони Бареткина уровень жизни снизился. Сердобольная мама подсовывала Броне денежки на карманные расходы, но их было немного, а самодур папа, вспомнив, как приехал подростком в Харьков из родного хутора и голодал, учась в школе милиции, все время грозился урезать и этот скудный паек. И бедный Броня уже не мог покупать у знакомого еще по универу спекулянта (потом влаЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! дельца торгового кооператива, а теперь хозяина сети парфюмерных магазинов) французский крем для бритья и лосьон после бритья. Тот не мучился с изобретением собственной косметики, покупал-перепродавал чужую, безукоризненную. *** Поджарый «Ту-154» розовым июньским утром начала двухтысячных, в день рождения Брони Бареткина, доставил его из Харькова в Москву. На свой первый юбилей Броня решил подарить себе танец под неизбывный твистовый мотив лучшего города земли. Чем дольше продержится Броня Бареткин на подиуме, тем лучше для него — отчетливо сознавал безработный кандидат. У него есть все шансы покорить Москву. Восточная Украина — извечная кузница интеллектуальной элиты России; кого из лидеров культуры, образования либо науки ни возьми, обязательно он в прошлом либо харьковчанин, либо донбассовец, либо, скажем, уроженец славного города Екатеринослава, который после революции ублюдочно назвали Днепропетровск… Броне сам Бог велел следовать стопами своих маститых предшественников (к примеру, Александра Ханжонкова!). Или, скажем, Михаила Шейнкмана, более известного как Светлов. Посему был Броня, ступивший на путь Ханжонкова и Светлова, идеально выбрит, благоухал парижским парфюмом и блистал булавкой, неотличимой от золота, в неброском, но благородном галстуке. В Домодедове на него налетел первый москвич, радующийся прибытию Бареткина в Москву так, словно обрел отлученного с колыбели близнеца. Москвич растопырил руки, как клешни мусороуборочной машины, захватил ими очарованного сердечной встречей Броню и минут пять тискал и орал что-то неразборчивое. Броня в это время пытался разглядеть лицо счастливого человека и льстил себя надеждой, что это может быть поклонник его научной концепции, еще один фанат Перуджино Бенвенутти. Потом встречающий утомился и отпал от Брони насосавшимся клещом. Ничем, кроме нездорово-багрового румянца, не примечательное лицо его было кандидату категорически незнакомо. — Брат, извини, мать честная, обознался! Ты вылитый Валька Штырь! — сердечно сказал мужик. — Приезжий? Надолго в Москву? Правильно, правильно, разгони тоску! — он тряс механизированной дланью Бронину деликатную ладонь и не давал тому ни слова вставить в фонтан приветствий. — В Большой обязательно сходи! Если что, звони, с билетами помогу, как своему! За то, что ты вылитый Валька Штырь! № 6 • ИЮНЬ Мужик помчался дальше — искать в толпе прибывших своего друга Штыря, а кандидат Бареткин счел безыскусную радость незнакомого москвича добрым предзнаменованием. И думал так целую четверть часа, до самой посадки в такси, когда внезапно увидел в зеркало выбившийся из-под пиджака галстук, лишенный золотого штриха, и не нащупал в заднем кармане брюк бумажника с «мамиными» деньгами. «Папиных» денег едва хватило доехать на такси до гостиницы «Украина». Вор прямо в туалете брызнул на Бронину булавку кислотой из миниатюрного флакончика, ужасно заматерился и выбросил ее в унитаз: — Нацепят, будто рыжевье, и ходят, как доценты! — смачно плюнул он вслед такси, уносящему Броню. Он же не знал, что Броня летел три часа под облаками, чтобы сделаться не кем иным, как доцентом. А Броня не знал, какая участь постигла булавку для галстука, и горько оплакивал бреши в имидже и кошельке. Из телефона-телеграфа на Кутузовском Бареткин позвонил маме и попросил денег на проживание в «Украине». Та разрыдалась и крикнула: «Немедленно домой!» Бареткин сдержанно возразил: «Я не могу уехать, не поборовшись, я не сдамся!» Тогда мама велела ждать срочного телеграфного перевода и бросила трубку. Броня часа два гулял вокруг отделения связи, покуривая и посматривая на проходивших мимо девиц, пытаясь определить их цену и твердо зная, что сейчас у него точно не хватит, но вот по получении перевода… Мама порадовала Броню: вместо вожделенных денег пришла телеграмма-молния: «Поезжай к тете Соне, деньги переведу туда!» Броня мысленно простился с рыженькой худышкой, успевшей пленить его воображение за полчаса бесплодного дежурства на обочине. Видно, сегодня был и не ее день. *** Вариантов плацдарма для штурма столицы, кроме тети Сони, маминой школьной подруги, жившей в Измайлове, у Брони не было. Но «тети-Сонины» месяцы он с тех пор вспоминать любил еще меньше, чем кражу булавки. Тетя Соня, как позже догадался Бареткин, получила от матери инструкцию женить Броню, чтобы он получил прописку у жены и не думал о гостиницах. Тетя Соня, одинокая, как только может быть одинока на пенсии бывшая сотрудница профсоюзной сферы библейской национальности, с яростным удовольствием занималась устройством человеческих судеб и ради профессиональной гордости выдала замуж уже трех дочерей своих сослу31 ПРОЗА живцев. Женить приезжего парня было задачкой посложнее, но тетя Соня не спасовала. Мамино желание совпадало с Брониным, тетя Соня опрометчиво думала, что подопечный ей поможет. Оставался пустячок — найти девушку, которую не жалко. Или которой не жалко себя. Тот и другой поиски затянулись. Потому и проживание у пожилой энергичной дамы отложилось в голове гениального изыскателя мешаниной девичьих личиков, скучных чаепитий и оборванных до укрепления связей. Их было даже больше, чем отказов в учебных заведениях: «Перуджино Бенвенутти? Это как… ах да, итальянское Возрождение… Но, молодой человек, такая узкая тема… Видите ли… Хотя бы французские социалисты-утописты… Ввиду нынешних экономических реформ их учения можно подать актуально, хе-хе… А ваш Бенвенутти… Не знаю, что вам и посоветовать…» Броня несолоно хлебавши являлся в Измайлово, и за него бралась хозяйка квартиры с энергией всех старых дев, занятых устройством чужой семейной жизни. — Броня! — к примеру, говорила с утра тетя Соня. — Сегодня к чаю к нам придет Вилечка. Рекомендую тебе обратить на Вилечку особенное внимание. Чистый марципанчик, а не девушка, и папа — зубной техник! Она очень застенчивая, но уж ты ее, конечно, развеселишь, ты же такой умный мальчик и не огорчишь тетю Соню! Тетя Соня не стеснялась в требованиях. Вилечка (Розочка, Беллочка, Зоенька) приходила — очочки, усики над губой, пышненькие формочки ниже талии — или же перманентные кудряшки и шляпка из синтетической соломки — или же модненькие солнечные очки на щедро крашеной мордашке — парад планет, короче говоря. Броня, неся дежурную улыбку на губах, как фирменный знак на радиаторе машины, вышагивал навстречу гостье из полумрака столовой, где на круглой столешнице красовался лучший тети-Сонин сервиз (к нему прилагался водянистый чай и овсяное печенье), целовал ручку, помогал переступить через порог, слегка приобнимая за талию, и начинал веселить барышню. — Погода прекрасная… Вы очаровательны… Слышали вы когда-либо о Перуджино Бенвенутти? Ответы барышень радовали разнообразием: «Нет, я только Пугачеву слушаю», «”Фабрика” мне нравится больше», «Он кто — модельер, как Пазолини?», «А мне сейчас в метро на ногу наступили, представляете, какой ужас?» и даже «А вы женаты?». Претендентку, проколовшуюся с этим глупым вопросом, звали Дашенька, и тетя Соня ее вызвала на кухню, чтобы якобы помочь разлить чай (уже остывавший в чашках), а сразу потом у девушки обнаружились срочные дела. Но так бывало не всегда. 32 Обычно, испивши чаю, тетя Соня гнала молодую пару в шелестящий под ее окнами Измайловский парк, и там Броня разворачивал во весь масштаб свое почтение к Перуджино Бенвенутти, не забывая при этом целовать девушке ручки. Вилечка в очочках оказалась наиболее терпеливой. Она приходила на чай трижды. Три вечера Броня гулял с ней по парку и, превозмогая брезгливость эстета, думал, что с лица воду не пить — так сказал бы в этом случае незабвенный Перуджино Бенвенутти. В день последней встречи тетя Соня выдала Броне деньги (из перевода мамы Бареткиной) на цивильную прогулку в парке, с аттракционами и мороженым. Скормив Вилечке эскимо и банку пепси, Броня понял, что имеет на эту женщину мужские права, а посему с энтузиазмом стал осваивать смежные темы. — …И вообразите себе, Вилечка, какие мужланские нравы у моего родителя! Мало того, что он отправил меня в Москву без копейки денег, не подумав о том, кто будет скрашивать его и мамину старость, мало того, что этим необдуманным шагом он размежевал всю семью — ах, Виля, я уверен, что семья должна группироваться вокруг одного стержня и в пределах одной территории, только тогда святость уз будет нерушима! Вы согласны? Ах, я бы никогда в жизни не расстался с же… — Подождите меня, пожалуйста, Бронислав Георгиевич, — зардевшись, шепнула Вилечка и, отклеившись от Брониного локтя, заячьей побежкой заспешила по асфальтовой дорожке. Броня недоуменно смотрел ей вслед, пока не углядел в пестроткани декоративных кустов одноэтажный домик с двумя входами. Фыркнув: «Невоспитанная девица! Не могла потерпеть!» — он отвернулся и стал ждать. Ожидание затянулось. Броня мялся неподалеку от сортира до тех пор, пока в парке не зажглись фонари. Вилечка не вернулась. Осталось непонятным, как она при своей комплекции сумела сделаться невидимкой, однако… В июле-августе учебные заведения закрылись, преподаватели разлетелись, а Броня впал в депрессию и не покидал квартиры в Измайлове. Визиты тети-Сониных протеже перестали его развлекать. Зато начались эротические сновидения. Броня рад был бы не просыпаться с утра до вечера и с вечера до утра. Раз сценарий «сватовства» оказался грубо нарушен. Броня пробудился под костлявой ручкой тети Сони. — Вставай же, вставай, бессовестный мальчишка! — шипела мамина подруга. — Пришла Ирочка, я тебя, золоторотца, еще вчера предупреждала, чтобы постарался произвести на нее впечатление, а он, видите ли, спит, будто у Моисея за пазухой! ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА Из столовой раздавался грубоватый, с такой чувственной хрипотцой голос, что для Брони будто бы продлился сладкий сексуальный сон, и он достал из чемодана самый красивый галстук. Тянуло сигаретным дымом — он опрыскался французским одеколоном. Звучал откровенный смех красивой самоуверенной женщины — он проверил в зеркале наличие у себя мужского шарма. И, наконец, вышел с привычной улыбкой, чуть выставив вперед ладонь — чтобы начать с поцелуя руки гостьи. На диване раскинулась такая особа, что все, что осталось в Броне от мужчины, салютовало ей восторгом, и пришлось даже немного наклониться. — Что такое, Броня, в спину вступило? — обеспокоилась тетя Соня — пуганая ворона рядом с яркой, полногрудой, рыжеволосой, крупноглазой красавицей. Красавица глянула на Броню, моментально сощурилась и прыснула, при этом умудрившись изящно выдохнуть дым. — А вы, стало быть, на сегодня — приемное дитя тети Сони? София Аркадьевна у нас — добрейшей души женщина, она и мне как вторая мама, и я вам официально заявляю, что не спущу, если вы ее чемто обидите!.. — Помилуйте! — просипел Броня, борясь с голосом естества. Впервые в жизни ему остро захотелось подарить красавице ворох цветов и пригоршню бриллиантов. Захотелось и еще кое-чего… — О, какие вы слова знаете! — словно бы удивилась наяда. — Я окончил кафедру философии Харьковского государственного университета, кандидат философских наук, — скромно потупился Броня. — Любопытно! Коллега, значит? Я в Миархе училась на философии. Теперь, правда, там уже не работаю — сразу ушла, как защитилась… А что у вас за тема? — Этические воззрения Перуджино Бенвенутти… — Ой, насмешили! Это что, у вас в Харькове другой темы не нашлось, кроме этого замшелого авантюриста? Броня, на миг ощутив себя в своей тарелке, подсел к Ирочке и заговорил о том, каким любопытным способом ему удалось вычленить из наследия авантюриста утилитарную этическую концепцию. «Вот как? Гм… Ну и ну!» — изредка вставляла Ирочка знаки препинания в связную Бронину речь. Ободренный, он изложил девице количественные методы подсчета упоминаний о благородстве. Ирочка заливисто смеялась: — Ну, Бронислав, вы просто шукшинский герой Николай Николаевич Князев! Броня не читал Шукшина и потому остался спокоен — то есть возбужден и очарован настолько, что № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! решился перейти к более активным действиям. Он сделал тете Соне страшные глаза — и та, бормоча что-то о разморозке холодильника, выползла в кухню. Тут Броня придвинулся к коллеге и почти простонал от вожделения: — Но вообразите себе, Ирочка, насколько в свете концепции о благородстве выигрышно смотрится концепция физической любви, плавно переходящей в чистое вожделение… То есть, конечно, Бенвенутти не успел ее написать, хотя, скорее всего, сформулировал и неоднократно применял на практике, потому что физиология, Ирочка… даже в те аскетичные и лицемерные времена брала свое, даже над такими выдающимися умами довлеет необходимость иногда разряжаться… вы меня понимаете?.. Знаете, я уверен, если бы Перуджино Бенвенутти не затравили завистники, как всякого подлинного ученого, опередившего свое время… о, я вам могу столько порассказывать на эту тему… Да, так вот, если бы он стал писать художественные тексты… Если бы он изложил свои взгляды на любовь в новеллах… Они стали бы известнее «Декамерона»! Вы, конечно, помните грубые забавы Боккаччо… Знаете, итальянцы до сих пор детски непосредственны и путают любовь с проституцией… А я, знаете ли, был у них на стриптизе и видел, как возбуждаются танцоры… да вот, хотя бы я вам сейчас продемонстрирую… Влажная Бронина рука поползла к талии античного изгиба, но изгиб вывернулся из-под его пальцев. Ирочка резко встала и бросила: — Извините, Бронислав… Милая тетя Соня, можно вас на минутку? Тетя зашуршала из кухни. — Я вас, тетя Соня, люблю и уважаю, особенно за то, что вы так обо мне заботитесь. Как всякой умной бабе, мне порой не везет в личной жизни. Но это еще не повод подсовывать мне такого нафталинового идиота! — сказали в прихожей, не трудясь понизить голос, и гулко хлопнула входная дверь. *** Полчаса тетя Соня и Броня не разговаривали и не смотрели друг на друга. Однако тетя Соня органически не могла молчать более десяти минут подряд, а если в поле ее зрения попадало живое существо — более трех минут подряд. Одиночество тете Соне было не помехой: у нее всегда жили попугаи (последний сдох в аккурат перед Брониным приездом), кошки, белые крысы, а вокруг нее водилось множество бойких и тоже разговорчивых соседей, поэтому отсутствием слушателей тетя Соня не страдала. На худой конец, если кошка уходила во блуд и из дома, попугай прятал голову под крыло, крыса 33 ПРОЗА выскальзывала из клетки и забивалась в потайную щель, а соседи расползались по домам, исчерпав заряд бодрости, хозяйка ничтоже сумняшеся разговаривала с кухонной плитой, ванной, кастрюлей, чашкой, книгой и так далее — ну и с телевизором, само собой. На сей раз тетя Соня продержалась, запахнув рот, минут тридцать — из уважения к Брониным поруганным чувствам и сопереживания к его задетому самолюбию. «Нет, я понимаю, шо парень мишигинер, но зачем же ему так прямо об этом говорить?.. Могла бы сделать вид, шо не догадывается!.. А если теперь у него начнется стресс? А если, борони Боже, импотенция? С такого-то расстройства!.. Сама хороша, не может удержать при себе ни одного приличного человека!.. Думает, на ее характер позарится какой-нибудь хохэм? Ага, сейчас!..» — все это тетя Соня громоподобно и с выражением рассказывала алоэ, прижухшему в углу кухни и явно пристыженному и за Броню, и за Ирочку. Естественно, Броня слышал все эти тети-Сонины речи. До укоризненного цока языком. До горького вздоха меж словами. Разве у него был выбор? Тетя Соня мощью голоса могла бы затмить Людмилу Зыкину. Но Броня со скорбной маской на лице сидел тихо, не шевелясь, точно в окопе накануне штурма. Тетя Соня, утомившись, стала пробегать мимо Брониного «окопа» якобы по домашним заботам. Броня вежливо сообщил ей: — Тетя Соня, вы не могли бы посидеть на кухне? Мне надо подумать. Тетя Соня не могла и доказала это делом. Еще три раза она мелькнула мимо, источая отравленные слова: — Думает он! Голова!.. Меламед Зильбер! — Я полагаю, тетя Соня, — сорвалось, наконец, с каменных уст Бареткина, — что Иро… Ирина… повела себя неправильно. Она могла бы держать себя в руках. Вести себя вежливо, как я… — Как шлемазл! — Того тете Соне и надо было. — Как шлемазл последний ты себя вел, Броня, а не как умный человек, которому край надо поджениться в Москве! Или ты полный типеш, шо ты с ней затеял разговор о каком-то поце?.. Ты говоришь, ты умный? А знаешь, как таких умных называли на моей родине до войны с фрицами? Хохэм бе лайле! Мудрец ночью! Умный только когда спит! — Все остальные специфические тети-Сонины словечки не означали ничего иного, кроме длинного ряда синонимов к слову «бестолочь» на идиш. И хотя идиш Броня не знал и знать не хотел, о значении этих слов он поневоле догадывался. Интонация тети Сони была недвусмысленна. — Он, видите ли, думает, шо тетя Соня вечная! И вечно будет создавать ему тут приют любви!.. Только из уважения к моей подруге Катерине… толь34 ко ради нее… она же сама знает, кого родила, так надо же ей подсластить пилюлю хоть на старость лет! Бронислав, какое счастье, что ты один у своих родителей! Сразу двух шлемазлов они бы не перенесли! Бронислав чувствовал себя так неуютно, будто ненароком проглотил живого зимородка и тот султанами пестрых и тонких перьев щекотал ему нутро. Ему было томно, нервозно, странно — будь тетя Соня менее занята обличением Брони (читай: агрессивным выгораживанием себя), она бы заметила, какое блуждающее удовольствие расползлось по малиновым щекам гостя и как окончательно поглупели его глаза, слегка напоминающие воловьи. Тетя Соня с безошибочностью всех старых дев должна была бы определить, что шлемазл, типеш и хохэм совершил заключительную глупость — влюбился в броскую красивую нахалку. — Тетя Соня, но ведь все еще можно поправить, мы, к счастью, коллеги по научной деятельности. А где она работает? — заикнулся было Броня, когда тетя Соня решила попить водички, а то у нее горло пересохло от ругани, как она сварливо Броне и сообщила. Невинный вопрос Бареткина вызвал потрясающую реакцию. Тетя Соня поперхнулась так, что Броня получил в физиономию холодный душ, в котором не нуждался, — а тети-Сонины бронхи, наоборот, не получили влажной подпитки, а только хуже напряглись. Слишком долго и слишком темпераментно для реализации такой простой задачи тетя Соня объясняла Броне, что головастый парень сам бы задал понравившейся женщине элементарный вопрос, чем грузить ее сообщением о каком-то меламеде, будь тот хоть семи пядей во лбу. Тетя Соня преувеличивала свой гнев. Все время, пока орала на Броню, она думала, как рассказать своей подруге Катерине, матери «хохэма», о собственном досадном просчете. Проще всего было бы не рассказывать, да ведь типеш наверняка проболтается матери сам, а попросить его хранить молчание — вовсе уронить себя в глазах юнца, признать свою вину… точнее, недоработку. Наверное, уместнее всего будет рассказать, перевалив все плохое на плечи Брони, а подруге намекнуть, что самая серьезная недоработка здесь — ее, Катеринина. Совершенная тяп-ляп четверть века назад. Или она не могла родить нормального парня? *** Ирочка преподавала в Университете мирового империализма. Но Броня узнал об этом от умело разыгрывавшей гнев трое суток наставницы только утром четвертого дня с момента сокрушительного поражения на линии флирта. И возблагодарил судьбу. Он решил, что продолжит отношения с Ирочкой, ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА совместив приятное с полезным. Перед началом нового учебного года Броня решил попытать счастья и устроиться преподавателем в Университет мирового империализма. В конце концов, среди наследия Перуджино Бенвенутти могли бы отыскаться никем ранее не обнаруженные и не введенные в научный оборот рукописи о концепции государства. Почему бы этой концепции не оказаться империалистической?.. И почему бы рыжей красивой преподавательнице не плениться теорией непобедимой империи?.. Счастье Броне привалило тут же, стоило переступить порог университета, — но половинчатое. Во всех аспектах. По широченной лестнице навстречу Бареткину спускалось мимолетное виденье и гений чистой красоты в зеленой кофточке, сидящей, как вторая кожа. Ирочка болтала с другой молодой и привлекательной женщиной, но затмила подружку в глазах Бареткина играючи. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Броня стеснительно и вместе с тем нахально заулыбался, выставил вперед лапу ковшиком и пошел наперерез Ирочке, готовый поцеловать ее пальчики. — Ой, Бронислав, — с неудовольствием заметила Ирочка. Она бы не остановилась, да Броня загородил дорогу и крупом слегка задел ее спутницу, та ойкнула и пискнула: «Под ноги смотрите!» Стоя на носке босоножки безымянной девушки, Броня приложился к ручке Ирочки и сказал: — Какая приятная встреча! — Да пустите мою ногу, дебил! — возопила в этот лирический момент спутница Ирочки и резко дернула стопой, из-за чего все трое зашатались на местах и продемонстрировали сложный акробатический этюд. — Вообразите себе, Ирочка, я иду устраиваться к вам в университет на работу! — обрадовал Броня подружек, лихорадочно удерживавшихся на ногах. — Не откажите подсказать, куда мне обратиться и с кем продуктивнее всего будет поговорить… — На третьем этаже приемная ректора, а рядом отдел кадров, — бросила Ирочка, стремительно раскрутилась вокруг оси и почти побежала к выходу. За ней засеменила подружка, поправлявшая ремешок босоножки, со словами, которые Броня предпочел бы не расслышать: — Ир, где ты познакомилась с этим убожищем? Он что, реально у нас преподавать будет? «Реально! — сморщился Броня. — Деревня!» И тут ему довелось услышать еще более неприятные слова от предмета своего вожделения, который, кажется, намеренно повысил голос: — Надеюсь, что нет. До сих пор у нас ректор разжижением мозгов не страдал! Если в кадрах ему работу вахтера предложат — это будет потолок. У него же знаешь какая тема?.. Дверь университета хлопнула и стерла то нелицеприятное, что хотела сказать Ирочка о теме научной работы Брони Бареткина. Броня возвел глаза к потолку. В сталинской лепнине внезапно ему померещились знакомые с отрочества косые черты Перуджино Бенвенутти и его насмешливый взгляд. Броня счел видение своего кумира добрым предзнаменованием… …Но оказалось, что Перуджино Бенвенутти, подобно баньши у кельтов либо мертвой лошади у древних германцев, является не к благу, а к беде. Из приемной ректора Броню вместе с Перуджино безапелляционно попросила секретарша, могутная и грубая не по чину заведения, ухватками напоминавшая атаманшу зеленых Лельку в момент захвата красной деревни. Несколькими очень ясными словами она жестко объяснила Брониславу, почему ректор не примет его в ближайшие двадцать лет и 35 ПРОЗА почему в университет этот не входят работать с улицы, а трепетно ждут в очереди, которая расписана как раз на двадцать лет вперед. Кадровичка, ехидна в лиловом парике, сидела рядом с атаманшей — они пили чай — и усмехалась, кивая каждому пассажу товарки. Броня выходил из приемной пятками вперед. У строгих женщин он не мог и помыслить спросить, где туалет. Меж тем туалет ему сейчас был гораздо важнее трудоустройства. Ускоряя шаг, Броня понесся по широкому, точно шоссе, третьему этажу — и в тупиковом аппендиксе поцеловал дверь с кокетливой девичьей фигуркой. Он хотел пренебречь условностями, как завещал великий Перуджино Бенвенутти, однако чуть потянул дверь на себя — и в лицо ему ударил трехголосый визг. Кандидат наук зарысил прочь от источника шума и за поворотом увидел пролет неглавной лестницы. По нему он легко взлетел на четвертый этаж, интуитивно повернул налево, ткнулся в дверь со строгим джентльменом и… застыл на месте, пораженный эффектом дежавю. Около раковины оцепенела, прижав к груди графин с мутной водой, сухощавая женщина монгольского вида. Но ее узкие глаза сейчас выглядели вставшими вертикально — видимо, от ужаса. Она медленно набирала в грудь воздух, и Бареткин шестым чувством ощутил, что через несколько секунд грянет ультразвуковой удар. Торопясь его предотвратить, он шаркнул ножкой и сказал: — Мадам, не бойтесь! — по лицу женщины понял, что она не послушается, вытянул вперед ладошку привычным ковшиком и попросил: — Позвольте поцеловать вашу ручку! — отодрал влажную руку от графина, смачно чмокнул и произнес умиротворяюще: — Как вы могли подумать обо мне что-то плохое? Мадам, я кандидат философских наук, а не сексуальный маньяк! Не откажите сообщить, чей это, пардон, туалет? Я стеснен некоторой физиологической потребностью, а на двери изображен мужчина, вот я и подумал… Дама глотнула воздуха, ее глаза повернулись должным образом, тонкие губы заулыбались, и она, кхекнув, произнесла: — Простите, пожалуйста! Я так глупо испугалась. Ну конечно, это мужской туалет. Я цветы полить собиралась, а на третий этаж за водой спускаться не захотела… Идите, пожалуйста! — и посторонилась. Но на Броню снизошло сатори, и он убедил себя на время забыть про жжение в мочевом пузыре, дабы довести до ума хотя бы одно знакомство в Университете мирового империализма. Он проводил даму до ее рабочего места, неся графин с водой, открывая двери на ее пути и мило улыбаясь. Оказалось, это было знакомство что надо. Роза Ба36 тудаллаевна Турултаева работала секретарем кафедры философских начал в Университете мирового империализма. И у них на кафедре, если хорошенько поискать, сыскались бы вакансии или места для почасовиков. С секретаршей ректора у Турултаевой были прохладные, чтобы не сказать сильнее, отношения. И для нее показалось делом чести опровергнуть заявление атаманши. Броня терпел в тот день поразительно долго. Он помог Турултаевой полить цветы, разобрать бумаги на столе, расставить по полкам книжного шкафа издания кафедры философских начал. В благодарность секретарша предложила ему чайку — и Броня выпил три чашки, хотя его организм настойчиво требовал обратного процесса. Но ради укрепления знакомства Броня все переносил, как Перуджино переносил гибель своего правого глаза. За второй чашкой Броня заговорил с Турултаевой о своей научной теме — как всегда от упоминания кумира, ему стало так хорошо, аж внизу живота отпустило. Выяснилось, что Турултаева никогда о нем не слышала («Я же не защищала диссертацию, — стыдливо призналась она. — Я же не то, что вы. Вы такой умный, такой образованный! Настоящего ученого сразу видно!»), но послушать очень хочет. Всю третью чашку чая Броня живописал внимательной слушательнице жизнь, деятельность и гонения замечательного итальянского ученого, разом теоретика и практика. Параллельно с рассказом исподволь глазами изучал ее лицо. Были на нем написаны степные, скорее всего, заволжские предки, примерно сорок не очень-то счастливых и интересных лет, формальное высшее образование, размеренная, по будильнику, жизнь, пренебрежение «дамскими уловками» типа косметики и бижутерии и, кажется… Броня боялся ошибиться… Броня в уме стучал по дереву… кажется, женское одиночество, надиктованное суммой всех предыдущих слагаемых. Была Турултаева, честно сказать, пострашней девушки, слабой желудком, — Вилечки, так неделикатно бросившей Броню в парке около сортира… не думать о сортире! Но с лица воду не пить… не думать о питье! — а за то, как она прилежно слушала о Перуджино, ей можно было многое простить. Надувшись пустого чая с приправой из восторженных междометий, Роза Батудаллаевна, вероятно, сама почувствовала некий дискомфорт — ее заметные на лице выпуклые скулы порозовели, и она спохватилась: — Уважаемый Бронислав, мне так неловко, я вспомнила… у вас ведь было одно неотложное дело… я вас отвлекла, простите… Воспользовавшись «разрешением», Броня поднялся, поклонился, пообещал быстро вернуться и ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! с достоинством прошествовал в конец коридора. За его спиной раздались звук запираемого замка и пулеметная очередь каблуков Турултаевой, спешащей на третий этаж. Надо ли говорить, что Броня Бареткин проводил новую знакомую до дома. В сухом остатке потраченных целиком восьми часов рабочего дня лежало прельстительное обещание Турултаевой поговорить о кандидатуре Бареткина в преподаватели кафедры философских начал с завкафедрой. За итогом Броня должен был прийти послезавтра. Через пять дней в календаре уже красовалось первое сентября. Вечером Броня докладывал тете Соне об успехах сегодняшнего дня (разумеется, опустив столкновение с Ирочкой и ее подругой, но сосредоточившись на фигуре Турултаевой). Тетушка напряглась, верно почуяв добычу. — Ты ей, пока провожал до дома, хотя бы цветок купил? Ах нет, цветок рано, цветок купишь за хлопоты… шоколадку — вот что надо было купить! — Цветок? Шоколадку? Зачем? — удивился Броня, никогда в жизни не видевший, чтобы папа дарил маме цветок или шоколадку. Папа охотно и с гордостью приносил домой пайковые продукты либо предметы обихода — преимущественно штофы, мини-бары, штопоры… — Я же с ней поговорил, и, я чувствую, я ей понравился! — Ах ты, типеш! — замахнулась на Броню тетушка. — Кто тебе сказал такой глупости, шо женщины любят ушами? Кому ты поверил?! Женщина любит ушами, только если слышит размеры твоей зарплаты!.. Обычно они любят желудком и всем прочим телом! Это тело надо одевать, украшать и баловать, шоб ты знал! Уж ты мне поверь! — закончила тетушка так авторитетно, словно лично выкормила, одела и нарядила женскую роту. — Цветы помогают им думать, шо ты их будешь одевать и украшать в дальнейшем! Хотя ты, может, такого и вовсе не собираешься делать! Это стратегическая и тактическая находка! Ты понял, шлемазл? Броня пожал плечами и обещал купить в следующий раз Турултаевой шоколадку. Послезавтра шоколадка нашла новую владелицу — это была карманная «Аленка», но Турултаева схватила ее жадно, с увлажнившимися глазами, точно шоколадка состояла из бриллиантов. По выражению ее взгляда, умильно пробившегося сквозь слезы, Бареткин понял, что дело его на мази. *** От совместной поливки цветов и болтовни о Перуджино Бенвенутти за чаем Броне высветилась конкретная польза. Турултаева таки устроила Бро№ 6 • ИЮНЬ ню при кафедре. Только о постоянном месте договориться ей пока не удалось, она смогла лишь уговорить завкафедрой и ректора, чтобы ее протеже читал лекции о Бенвенутти. Турултаеву кто-то из двоих — либо Броня, либо Перуджино — покорил, и теперь она разливалась канарейкой, расписывая ученым мужам актуальность изучения богатого наследия Перуджино и способности Бареткина в этой области. В итоге наскребли по сусекам свободные часы — Турултаева выбила 0,13 ставки доцента на преподавание спецкурса о Перуджино Бенвенутти. Броня Бареткин был очень рад стать 0,13 доцента Университета мирового империализма. За это на Турултаевой уже можно стало жениться. А когда выяснилось, что у Турултаевой нет ни мужа, ни родителей, но есть горячее желание выйти замуж за человека «своего круга» и комфортабельная однокомнатная квартира улучшенной планировки, она обрела в Брониных глазах такую симпатичность, что прямо ах!.. Тем более что рыжая стервоза, с которой Броня столкнулся в первых же числах сентября уже на правах коллеги, представился доцентом, опять его грубо обсмеяла и добавила несколько плохих слов относительно великого Перуджино. Броня полез в бутылку, защищая свою будущую докторскую. Но Ирочка оборвала его весьма грубо: — Сдается мне, коллега, что вы хороший выжига! Приехали в Москву из другого государства и пролезли в престижный институт с чистой воды авантюрой!.. Какая у вас ставка-то? Вы, значит, крохотный доцент!.. Но с такими способностями далеко пойдете! Крохотный доцент Бареткин склонился ближе к бархатному Ирочкиному ушку, чтобы заверить даму в своей преданности науке и большом потенциале во всех смыслах. Ирочка отклонилась, потом отскочила. А за спиной Бареткина раздался чей-то всхлип. Он обернулся — Роза Батудаллаевна Турултаева собственной персоной стояла рядом, глядя на мизансцену. Ирочка обошла обоих, издевательски поздоровавшись с Турултаевой, и пропала в одной из аудиторий. В черных глазах Турултаевой прозмеилась вовсе угольная молния: — Оч-чень неприятная особа, Бронислав Георгиевич! — выдохнула она. — Мне кажется, эта дама вас чем-то обидела? Она такая. Она может, к сожалению. У нее же… знаете, что? — Турултаева внезапно склонилась к уху Бареткина, в точности как он только что склонялся к уху Ирочки, и зашипела в него: — Отец и брат выс-соко… оч-чень выс-соко… — показывая недостижимую высоту, секретарь кафедры закатила глаза, как при обмороке. — Она плюет на всех! И разговаривает так, будто ей все кругом обя37 ПРОЗА заны! Не слушайте ее, Бронислав Георгиевич! После работы расскажете мне еще о ваших учебных планах? Мне надо составить расписание занятий вашего спецкурса… но я с таким удовольствием послушаю про Перуджино Бенвенуттовича! Ошибку старательной секретарши Бареткин поправлять не стал. Вспомнив слова тети Сони о цветке, он после первой лекции вышел из университета и на ближайшей автобусной остановке купил одну лиловую астру. Каковую и принес Турултаевой. Турултаева так расцвела, что стала на миг привлекательнее Ирочки. Провожая ее до дому, Бареткин гордо нес перед собой, точно скипетр, одинокий цветок и думал, что Турултаева стоит свеч, а Университет мирового империализма — тем более. В первый вечер Броня довел Турултаеву до подъезда, передал ей подвявшую астру и чмокнул ручку. Турултаева, неопытная в общении с мужчинами, заметалась (в буквальном смысле) — от двери подъезда к Броне, застывшему, точно суслик у норы, с дежурной улыбкой, назад к двери, опять к Броне… По ее физиономии ходили волны чувств, натужно сокращая мускулы. Турултаева пропадала, она не могла решить задачку на сообразительность: пора ли уже приглашать галантного кавалера на чай? Пора ли уже завершать чаепитие в домашней обстановке тем, ради чего, собственно, зовут лиц противоположного пола на чай? Или такая слабость с ее стороны лишь отпугнет воспитанного и возвышенного мужчину? Единственного мужчину, который обратил на нее внимание за последние девять с половиной лет… Хитрый Броня читал сомнения Турултаевой с ее искривленного лица, как со страниц таблоида с крупным шрифтом. Он и сам думал о том же самом. Но, плюс к моральной дилемме, мучающей Турултаеву, его тяготило, насколько он покажется Турултаевой мачо — или он сегодня не в той форме, чтобы презреть страхолюдность своей спутницы? Немногочисленные Бронины партнерши по койке, услышь они сей вопрос, наверное, сообщили бы Бареткину, что он пожизненно не в той форме, чтобы думать о себе как о любовнике, — но обе они были достаточно деликатны, чтобы не произносить «диагноза» вслух, и Бронина потенция тешилась иллюзиями, что она существует и так и называется… И поэтому внешность Турултаевой здорово смущала Броню. Да еще какие-то обрывки знаний из серии «националистические сплетни» — мол, степные женщины варварски, чудовищно темпераментны… Вдруг опозоришься… Надо бы хоть таблеточку для страховки принять… Придя к этому выводу, Броня шире расплылся в счастливой гримасе и порадовал Турултаеву изве38 стием, что ему пора готовиться к следующей лекции (через две недели), а также приготовить для квартирной хозяйки, чьим гостеприимством он временно пользуется, вкусный обед, так как он очень любит и умеет готовить. Выражение лица Турултаевой сигнализировало, что она «срисовала» обе части информации. «Ах, ах! — затрепыхалась она. — Дорогой Бронислав, так вы живете на квартире? Ах, как это неприятно… неудобно… сочувствую вам… Вы разрешите мне подумать, как решить ваш жилищный вопрос?» Броня осклабился так, что превратился в довольного китайца, и сказал, что разрешает. И добавил, что как-нибудь приготовит для Турултаевой чахохбили или еще какое-нибудь из своих коронных блюд — в благодарность за то, что она прониклась тяготами его судьбы! Турултаева тут же с энтузиазмом принялась вычислять дни, когда хорошо бы устроить застолье; вдруг оцепенела, как громом, пораженная мыслью, что, быть может, допускает страшную бестактность, навязываясь мужчине и выставляя его на траты… Она даже побледнела, с достоинством произнося: — Дорогой Бронислав, конечно, мне это будет очень приятно, только день, когда нам удобно будет организовать застолье, вы назначьте сами… И, знаете, я тоже вложу свою лепту в наш праздничный стол, вы не переживайте… — О, я назначу день, дорогая Роза, вот только… «…получу первую зарплату! О, какая я беспардонная дура! У него же нет денег, небось, даже на ежедневную еду!» — молниеносно подумала Турултаева. «…куплю “Виагру”. Дьявол, где бы денег взять? Матушка все посылает старой карге, а у той снега зимой не выпросишь…» — недовольно подумал Бареткин. Улыбались они при этих мыслях друг другу елико возможно приторно. Потому романтически настроенная Турултаева и решила, что мысли, а главное, чувства их совпали — а Броня констатировал, что старая кляча угодила на крючок его обаяния. Все уроженцы восточной Украины необыкновенно, врожденно обаятельны, и это помогает им делать головокружительную карьеру, сказал он мысленно сам себе. Тетя Соня скептически отнеслась к просьбе Брони купить «Виагру». — А шо сам?! Женилка на полшестого показывает? — осведомилась она без жеманства. Малиновые уши и щеки Бареткина стали ей внятным ответом. — И это в двадцать шесть лет! Ой-вэй, несчастливая Соня, кажется, взялась за непосильную задачу! Нет, я могу, конечно, сделать для девицы или дамочки вид, шо мой жених не совсем типеш. Но как, скажите, я могу ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА сделать для нее вид, шо у него в штанах есть побольше, чем в голове? Лезть с ними под одеяло и массировать ему орган? Таки не поймут! Броня был уже не малиновым — бордовым и хватал ртом воздух, пытаясь остановить тети-Сонины эротические фантазии. — Я вообще не понимаю… — С этими словами тетя Соня навела на крохотного доцента тяжелый обвинительный взгляд. — …нет, может, я и старая кошелка, но я таки не понимаю, почему у этого поца не может получиться от мысли о московской квартире и прописке! Нет, мне денег на эту агру не жалко, но дело же ж в принципе… Тетя Соня бушевала долго. Доцент сидел ни жив ни мертв. Он и всегда чувствовал себя не бог весть каким «жеребцом», но сейчас… После беседы с тетей Соней доцент Бареткин несколько дней не мог смотреть на женщин даже на экране телевизора. Но — все проходит, прошло и это неловкое состояние. Приблизилась вторая в месяц лекция, за ней факультатив, а за ним — выдача первой честной (для Брони) зарплаты в Университете мирового империализма. На этот день Броня и Турултаева возлагали — каждый автономно — сумасшедшие надежды. Броня решил, что пора брать быка за рога и переселяться от надоедливой и неделикатной тети Сони к покладистой и готовой, казалось, ради кавалера на все Турултаевой. Турултаева решила, что пора радикально менять образ жизни и расставаться с тем, что тяготило ее — тридцатипятилетним стародевичеством. Ради знаменательной перемены она даже отыскала в ящике платяного шкафа свою косметичку студенческих времен и нарисовала себе макияж. Весь день на нее глазели преподаватели и студенты с неизбывным любопытством. Под выдуманными предлогами на кафедру философских начал пожаловали даже технички, даже два охранника — а потом в коридоре гремел зажигательный смех. Но Роза Батудаллаевна не обращала на смех и суету сослуживцев вокруг своей персоны никакого внимания — она ждала одного человека. Человек не замедлил явиться к 14:00, проследовал сначала в бухгалтерию, а затем на кафедру философских начал. Переступая порог кафедры, Бареткин заученно скалил зубы и сохранял на физиономии игривое выражение. Войдя же внутрь, он содрогнулся, но ему хватило ума быстро поднять руку и почесать плечо, сымитировав «мурашки по коже». — Дорогая Роза, вы прекрасны! — с экспрессией, будто имел в виду «Дура ты страшенная!», объявил доцент Бареткин. — Благодарю, дорогой Бронислав! Очень лестно слышать от вас комплимент! — откликнулась № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Турулатева, приняв все за чистую монету. В ходе последующего, вьющегося, как серпантин, обмена любезностями Турулатева известила Бареткина, что приглашает его сегодня в гости, пользуясь завтрашним субботним днем и приятным поводом в виде первой получки Бареткина. Бареткин встречным образом известил Турултаеву, что счастлив получить приглашение, так как уже продумал меню обеда, которым порадует дражайшую Розу Батудаллаевну. На пути нашей пары к выходу из университета смолкал всегдашний жизнеутверждающий гам. За их спинами плотнее смыкались ряды: похоже, весь штат Университета мирового империализма высыпал в коридоры, дабы присутствовать при зарождении большой и светлой любви. Вольнодумец брежневских времен, бывший диссидент, доктор исторических наук Шестинский даже замурлыкал вослед Бареткину и Турултаевой довольно громко: «И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку, и зашли мы с ней в “Пекин” рука об руку. Она выпила “Дюрсо”, а я “Перцовую”…» На «советской семье образцовой» насмешника толкнула в бок секретарша ректора, и тот скомкал невольную осанну. Из супермаркета, ближайшего к дому Турултаевой, Броня увел спутницу под благовидным предлогом заботы о своем и ее здоровье: «Видите ли, Розочка… Вы позволите вас так называть? С легчайшим налетом фривольности… Продукты из супермаркета все сплошь генетически модифицированы, а полуфабрикаты так вообще обладают деструктивной силой. Они способны разрушить все, от человеческого организма до семьи… тоже в некотором роде организма… Гораздо безопаснее покупать продукты на рынке — свежие, натуральные, здоровые…» Турултаева охотно завлеклась на рынок в районе Фили и с жаром отстояла право купить продукты для чахохбили, люля-кебаба и овощного гарнира — чтобы не разорять дорогого Бронислава, который только начинает зарабатывать, и у него, несомненно, много трат. Зато Броня с помпой купил бутылку шампанского. На шампанское выдала деньги тетя Соня. Перед этим за день она, выгнав Броню в кухню, звонила по межгороду маме Бареткиной и о чем-то с ней бурно секретничала, но как Броня ни вертелся около двери, не мог ничего понять из стремительного тетиного суржика. Назавтра тетя прогулялась куда-то, а затем отсчитала Бареткину несколько купюр. — Только не вздумай купить свою агру! Слушай меня сюда, типеш! Купи шампанского, только хорошего — не жалей грошей, мамаша расщедрилась на телеграфный перевод, как узнала, шо ты можешь жениться! Шампанское действует на дамочку, если 39 ПРОЗА она нормальная, лучше всякой агры! Не знаю, правда, свяжется ли с тобой нормальная… но будем исходить из того, что раз москвичка, то не пропащая. Так вот, угости ее шампанским. Имей в виду: если оно не сработает, на агру незачем и средствов переводить! Никаких мамашиных грошей тебе не хватит, шоб обаивать дамочек своей агрой! Понял меня? Шагай, золоторотец! Или пан, или пропал! Дома у Турултаевой был набит холодильник таким количеством деликатесов… Когда томно-счастливая, трепещущая Турултаева накрыла стол… даже Броня, никогда не страдавший скромностью, подумал: а зачем надо было покупать еще мясо на люля-кебабы и курицу на чахохбили? Когда их готовить? И съедим ли мы столько? Броня съел много и с аппетитом. Запивал обильно — кроме Брониного шампанского, у Турултаевой обнаружился целый бар на любой вкус. И добрал спиртного до того, что Роза Батудаллаевна предстала перед ним якобы хорошенькой. Тогда Броня решительно поднялся с места, подошел, чеканя шаг, к обмершей на табуретке Турултаевой, наклонился к ней и мощный движением руки рванул узел галстука — того самого, лучшего своего галстука, булавка из которого была злодейски украдена, но на красоте предмета туалета это не сказалось… Турултаева изобразила голливудский стандарт: завела глаза под верхние веки, запрокинула лицо к потолку и приоткрыла губы, намазанные расплывшейся помадой. Броня, как в омут бросился, нагнулся и стал целовать ее в губы… Первая ночь не на шутку измучила обоих. Но утро застало их довольными. Турултаева в своем новом качестве чувствовала себя словно бы выросшей, обретшей волшебные силы женственности, и прижималась к возлюбленному, мечтая поделиться с ним этими силами. А Броня, рассеянной дланью лаская костлявые плечи калмычки, отпустил мысли в вольное плавание, и, поскольку он умел думать лишь о двух объектах — о себе любимом и о Перуджино Бенвенутти великом, разум его приплыл к диковинной параллели: — Милый Розанчик… кстати, мне так нравится тебя называть, ты не против? Великий, неправедно гонимый Перуджино, к сожалению, не успел написать свою лучшую книгу — новелл о любви, как я тебе уже говорил… Но в одном из его трактатов говорится — разумеется, не напрямую, всяческими эвфемизмами… время было ханжеское, плотские стремления изгонялись, как бесовские наваждения, и замалчивались… что дефлорация женщины — это тяжелый, но благородный труд… задача для настоящего мужчины… Видишь ли, женщина, не исполнившая своего природного предназначения… не познав40 шая мужчины… разумеется, неполноценна… Только после акта физической любви она может считаться женщиной… И только тогда ее организм начинает работать в полную силу… и красота придет, и молодость продлится… Да… дорогая, честно говоря, мне не очень понравился наш с тобой процесс… больно, неудобно и вообще неприятно… но ради тебя я перенес это с честью… как и завещал великий Перуджино… Пока Броня токовал всю эту благоглупость, Турултаева приподнялась на локте и устремила на лицо суженого загадочный взгляд. Взгляд ее жег, вопрошал и будто бы даже оценивал, и Броне стало неуютно в его прицеле. Осекшись на полуслове, он заглянул под набрякшие веки женщины… Что-то, не имеющее названия, смотрело ему в душу сквозь раскосые прорези в маске некрасивой старообразной представительницы монголоидной расы. В мешанине чувств Броня постарался отогнать это озарение… но все же в чехарде эмоций, которые Турултаева выразила без единого звука и мимического движения, одним взором, таилась ненависть. Порожденная сильной обидой, глубокая и мстительная. Отогнал Броня калмыцкий морок просто: поднялся с кровати, выпрямился и протянул Турултаевой руку: — Милый Розанчик! Я глубоко порядочный человек. Как ты сама понимаешь, после того, что нас связало этой ночью, как честный человек, я обязан на тебе жениться. Предлагаю тебе руку и сердце. К сожалению, мне не на что купить тебе кольцо… сегодня… но, может быть, со следующей получки… Турултаева моргнула, и наваждение из ее полулунных глаз схлынуло. Она подскочила коленками на кровати и захлопала в ладоши: — Бронислав! Я так рада! Я так счастлива! Честно тебе скажу, я так ждала этих слов! И не надо мне никакого кольца, что ты! Я согласна! Броня внутренне торжествующе улыбнулся: полдела сделано. — Однако, дорогая! Есть некое непреодолимое препятствие. Я не могу официально жениться на тебе, являясь гражданином другого государства. Как нелепы эти российские законы! Они мешают соединить любящие сердца! Гражданство Эр-Эф я могу получить через брак с гражданкой Эр-Эф, но, чтобы жениться, мне необходимо иметь постоянную регистрацию на территории этой страны, иначе… Комичен был Броня, кругленький, пузатый, вальяжный, голышом рассуждающий о нелепости российских законов. Но прекрасна была самоотверженная Турултаева, в едином порыве сорвавшаяся с постели и кинувшаяся на шею Броне: — Бронислав! Ни слова больше! Я уже все продумала! Ты въедешь на мою территорию, временно у ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! 41 ПРОЗА меня зарегистрируешься! Потом мы женимся — и я тебя официально пропишу! И ты сможешь принять гражданство Российской Федерации благодаря постоянной прописке на территории этого государства! Правда, здорово?! — Правда, Розанчик! — от всего сердца согласился Броня. — А скажи, пожалуйста, когда я могу к тебе переехать? — Броня! Считай, что ты уже переехал! — прозвучало в ответ. Начало совместной жизни Турултаева ознаменовала приготовлением люля-кебабов из вчерашнего мяса — по рецепту и под руководством доцента Бареткина. *** О любви не могло быть и речи. Броня Турултаеву не любил, но он знал: главное для семейной жизни — чтобы тебя любили. Искренне и пылко Броня любил московскую прописку и столичное житье. Это был мощный фактор, подпитывающий его симпатию к Турултаевой. Турултаева же Броню обожала. Ибо он стал первым мужчиной истосковавшейся старой девы, и весь дотоле нерастраченный темперамент дочери степного калмыцкого народа, а также освященные калмыцкими устоями уважение и почитание мужчины как главы семейства и обращение жизни семьи вокруг его воли — все это обрушилось на Бареткина сладкой и удушливой волной. Броня от обожания Турултаевой расцвел и «заматерел». Злые языки (не в последнюю очередь Ирочкин) шептались, что Турултаева называет муженька «мой повелитель» даже при посторонних, а дома подает ему не только кофе в постель, но и тапочки ко входной двери. Ирочку Броня сумел, как ему казалось, красиво уязвить. Накануне дня бракосочетания с Турултаевой он явился в университет таким же наряженным и напомаженным, как в свое время сошел с харьковского самолета, приволок огромный букет гладиолусов и расшаркался перед Ирочкой, вручая презент (он оказался сувениром): — Дорогая Ирина Федоровна, проанализировав сложности наших отношений, я понял, что мое поведение в ваш адрес могло вызвать у вас иллюзию, будто бы я за вами ухаживаю. Как порядочный человек, я должен извиниться перед вами и сообщить вам, что это не так. Я просто вежлив со всеми женщинами, каким и должен быть достойный муж. Но к вам я питаю исключительно профессиональное уважение и никаких личных привязанностей. — На этом пассаже Броня судорожно вздохнул. — К тому же в самом ближайшем времени я сочетаюсь браком, 42 в чем и хотел вас уведомить. Примите эти цветы в знак извинений и на память о нашем маленьком недоразумении. Впервые Ирочка дослушала Броню до конца, ни разу не перебив. У нее открылся рот и остановился взгляд. Она выглядела более чем шокированной. Цветы приняла механически, в ответ ничего не смогла сказать, лишь пошевелила губами. Наблюдавшая за этой сценой издали Турултаева свела свои без того малосимпатичные черты в такую зловещую гримасу, что Ирочку передернуло — и только благодаря «мурашкам» по спине она пришла в себя, резко повернулась и пошла прочь, все еще держа в поле изумленного зрения Броню и Розу Батудаллаевну. Турултаева сделала ей вослед мах рукой, будто кидала нечто мелкое и веское. Тут уж Ирочка побежала всерьез. Цветы ей мешали, она сунула их в урну у ближайшего дамского туалета, а потом перебежала на первый этаж и заперлась в аналогичном помещении, чтобы вымыть руки и лицо холодной водой. Лицо невесть с чего загорелось, руки словно бы чесались. «Сглазит еще, дура чертова, калмычка проклятая», — бормотала Ирочка, обильно умываясь. На четвертом этаже торжествующий «крохотный доцент» Бареткин подошел к своей нареченной. — Согласись, Розочка, — мягко прожурчал он, — не мог же я никак не отреагировать на ее навязчивые приставания, граничащие с неприличностью! Но теперь, надеюсь, ее посяганиям на меня положен конец. Завтра мы соединимся, и, так как святость семейных уз для меня нерушима, больше мы к вопросу о посторонних мужчинах и женщинах не будем возвращаться, да, мой Розанчик? Сухопарый и злорадный Розанчик покорно склонил голову: — Да, мой повелитель. — Розочка, это лишнее, — душевно попенял Турултаевой Броня. — Совершенно не обязательно выставлять все наши интимные секреты на всеобщее обозрение. Ты можешь обращаться ко мне так дома, но не в институте. — Да, мой… да, Бронислав. Бронислав, а ты купишь мне букет для невесты? — внезапно задала Турултаева идиотский вопрос. — Я видела в одном салоне — такие миленькие, из белых лилий… — Розочка, о чем ты?! Розанчик, букеты невесты — это квинтэссенция пошлости, а покупки для семьи — а ведь мы с тобой собираемся создать именно семью, а не временный союз сожителей, — должны быть основополагающими и долговременными, полезными, а не помпезными. Зачем тебе такая непрактично дорогая вещь всего лишь для похода в районный загс? — Да, Бронислав, прости, я не подумала, — прошуршала Турултаева, гася искры ненависти, пущенЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! ные на букет проклятой Ирочки, резким опусканием век. …На рафинированной кафедральной свадьбе раздухарившийся от дармового коньяка с легкими закусками Шестинский все-таки довел до конца песню про «советскую семью образцовую!». Последняя фраза так понравилась солисту, что он повторял то и дело оптимистический рефрен — и под каждый повтор Бронислав и Роза с ужимками потревоженной стыдливости целовались взасос. *** Дома у Турултаевой Бронислав Бареткин и вправду имел основания называться «повелителем», вел себя как статуя Будды и как прислуживающий ей монах, посредник меж людьми и богом, одновременно. Эту линию поведения он выработал спонтанно, чуть заметив в Турултаевой склонность покоряться мужчине — главе семейства. Когда она устроила суженого на свою кафедру, то в экстазе первого замужества позволила ему заниматься исключительно наукой, а сама стала зарабатывать на семью — то есть принялась работать в четыре раза эффективнее, чем пока жила одна. Оклад секретаря кафедры позволил бы не протянуть ноги от голода только комарику, и редкие премии и символические надбавки не меняли положения. К счастью для Турултаевой (в особенности — для Брони, которому это предстало как приятный сюрприз), она имела уникальные способности, державшие ее на плаву все время взрослой жизни, по смерти родителей. Старшие Турултаевы «натурализовались» в Москве, а их дочь была формально столичной жительницей. Но на исторической родине, где-то между Элистой и Волгоградом, проживал огромный улус Турултаевых и не только, связанных узами крови. Уже несколько поколений Турултаевых и не только профессионально занимались валянием войлочных кошем из овечьей и верблюжьей шерсти, чем и кормился весь «тейп» на среднеевропейском уровне. «Ученая» и незамужняя Роза Батудаллаевна считалась в тейпе отрезанным ломтем, но и ее не забывали — раз-два в месяц присылали гигантской посылкой обрезки готовых кошем, жгуты распушенной овечьей шерсти и прочие отходы семейного производства. Из этого добра Турултаева с генетической сноровкой ваяла небольшие лоскутные коврики, то сшивая куски вой­лока крупными декоративными стежками, то налепляя их на кожаные полосы вперемежку с яркими тканями, то оплетая шерстью… Мини-кошмы у нее выходили варварски-привлекательными. На волне повального интереса к дизайну интерьеров в этническом духе они пользовались спросом, и Турулта№ 6 • ИЮНЬ ева трудилась на подхвате у пары художественных салонов да одной галереи стиля. Каждое из этих почтенных заведений полагало, что мастерица работает только с ними; каждое было предупреждено, что она с голоду ноги протягивает; каждое платило ей не по-божески, конечно, однако весьма сносно, считая себя чуть не меценатами. Этого тонкая восточная женщина и добивалась. Деньги у нее были до встречи с Броней, а вот счастья не было. После встречи с Броней картина резко изменилась. Сбережения девических лет оказались вмиг обменены на семейное счастье. И надо ли говорить, что белая звездообразная кошма, простеганная в несколько слоев мягчайшего (специально такой заказывала у родни!) войлока, достойная самого далай-ламы, стала первым подарком Розы Батудаллаевны Броне Бареткину? На белой кошме о восьми углах Броня обычно возлежал или восседал посреди квартиры, снисходительно наблюдая, как Турултаева возится с обрезками, формируя из хаоса гармонию, и мурлычет при этом народные песни, смысла которых уже не понимает. Стоило Броне что-нибудь попросить или просто пожелать вслух, Турултаева бросала свое занятие и неслась сломя голову на кухню, а то и в магазин. Идиллия редко-редко взрывалась микроскопическими электрическими разрядами, когда Турултаева метала на Броню взгляд искоса, и лицо ее при том искажалось, точно само змееподобное воплощение зла, чье имя по-русски звучит на манер Аврх Моха, кратковременно посещало телесную оболочку обычно покорной дочери степей… Атеистически воспитанный доцент Бареткин с монгольским пантеоном был не знаком и на эпизодические явления Аврх Моха клал с прибором, считая образованного человека царем Вселенной. В приливе благодушия от того, что все складывается так удачно — у него есть московская прописка, ставка доцента в столице, дом, где он почитаем, и женщина, вьющаяся вокруг в самой преданной любви, — доцент Бареткин читал супруге послание Пушкина «Калмычке», уверяя сам себя, будто ему приятна внешность Турултаевой — ведь сам Александр Сергеич называл такой облик «дикою красой»: …Твои глаза, конечно, узки, И плосок нос, и лоб широк, Ты не лепечешь по-французски, Ты шелком не сжимаешь ног… Друзья! не все ль одно и то же: Забыться праздною душой В блестящей зале, в модной ложе, Или в кибитке кочевой? 43 ПРОЗА Турултаева млела от стихов и взирала на спутника жизни с прогрессирующим обожанием. «Дикая краса» Брониной супруги не всеми воспринималась так философски, как самим доцентом Бареткиным, — но ведь никто из окружения молодой семьи и не был по образованию и по призванию философом!.. Взять хотя бы полуграмотных родителей доцента Бареткина — маму, смутно помнящую на руководящей работе в средней специальной школе азы профессии нянечки в детском саду, и папу, прошедшего юридический факультет и курсы при Академии МВД России (еще в блаженный «совок»), но великолепно сохранившего комплекс развития курсанта милицейской школы! Люди, давшие Броне жизнь, пользовались его слегка высокомерным уважением — они были точно глыба мрамора для изваяния шедевра, точно проводники, явившие миру его восьмое чудо! Сами по себе ничего не значили, только в контексте Брони… Однако они были полезны. Броня хоть и уверен был в том, что Турултаева никуда от него не денется, но правило иметь пути отступления и запасной плацдарм подарил ему непревзойденный Перуджино Бенвенутти. За такой плацдарм Броня и держал родителей. Родителей Броня пригласил на скромную свадьбу — что она будет скромной, но траты предстоят крупные, он заявил невесте сразу же после подачи заявления в ЗАГС. Траты предстояли на свадебный костюм Брони и к нему дюжину рубашек (все — популярной итальянской марки «Че Рубино»), на две пары туфель (выходные и повседневные), на булавку для галстука (взамен «подаренной» аэропортовскому вору) и еще на ряд совершенно незаменимых мелочей. Ну и на новую блузку Турултаевой, которая очень освежит ее деловой костюм и сделает его достойным свадебным нарядом для гражданской церемонии бракосочетания. Турултаева заикнулась было, чтобы пригласить весь улус — хотя бы в благодарность за то, что они снабжают ее подработкой — пришлось ей добавить очень быстро, так как брови жениха полезли аж в шевелюру. — Розанчик, ты в своем уме?! Кто же путает деловые и семейные отношения?! Розанчик, семья — это несколько единиц, тесно спаянных в неразрывное целое. Родоплеменной строй — это фи, это доясельное прошлое человечества… Не хватало еще на нашей свадьбе целого рода калмыков! Если бы были живы твои родители, я бы их пригласил. А все остальные — это не члены семьи, это условные родственники… Бронины родители прилетели в Москву свадебным утром. Впервые увидев невесту вблизи, мама Катерина опешила, потом тихо заплакала. Первый раз по поводу свадьбы сына она плакала дома — от 44 счастья. Второй раз она заплакала дома у Турултаевой — от испуга. В юности Катерине частенько приходилось видеть каменных баб на скифских курганах юга Украины. Плосколицые и загадочные, они воплощали все то черное, необъятное и жуткое, что не могла постичь своим бесхитростным умом (а точнее — хорошо организованными инстинктами) простая советская женщина. Невестка, перед которой ее поставил сын, точно перед фактом, была копия баба с кургана, и аура вокруг нее клубилась такая же — непроглядная, вековечная… Тысячелетия человеческой истории, прошедшие по степям, дохнули Катерине в лицо обжигающим ветром и запахом пыли и тлена. Она схватила Броню за рукав и, бормоча что-то о минуточке, потянула к выходу из квартиры: — Сынок! Еще не поздно! Одумайся! Черная, страшная, яка скаженна! Брось ее, поехали домой! Она не беременная? Тогда ничто! Поехали!.. — Мама, что ты? — строго возразил Броня. — Я не могу отсюда уехать. Мама, я получил путевку в жизнь. Москва и Международный университет мирового империализма — вот моя путевка! Я доцент Университета мирового империализма. На что ты предлагаешь мне променять эту долю? Дверь квартиры бесшумно приоткрылась, антрацитовый глаз Турултаевой мрачно сверкнул в щели — она возлюбила свекровь тоже мигом и так же крепко, учуяв ее неприязнь. — Бронислав, мама, вы идете? Мы можем опоздать в ЗАГС! Катерина украдкой перекрестилась, перекрестила Броню: — Дай тебе бог, сынок! А все же лучше бы ты меня послушал!.. Тетя Соня, единственная посторонняя на свадьбе, дергала Катерину за пояс шикарного платья и шипела: — Глупая ты женщина, тебе надо радоваться, что с тебя снимают эту обузу! Нет, она плачет, вы глядите на нее! Катерина, я тебе скажу: будь мне благодарна! У меня уже руки опускались с твоего шлемазла, думаешь, так легко его было втюхать московским невестам? Так эта шикса его сама нашла! А Катерина таки опять недовольна! Но после скромной — практически аскетической — церемонии — две росписи, типовая речь, жеманный поцелуй и поздравления гостей в виде двух букетов ноябрьских невянущих хризантем — толстокожий папа Бареткин развеял напряженную атмосферу. Да как еще!.. За столом Броня, обозревая квадрат гостиной, начал пускать пыль в глаза расчувствовавшимся папе с мамой и ехидно щурившейся тете Соне: ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! — Здесь надо, конечно, сделать европейский ремонт… В руинах жить невозможно, мы с супругой преподаватели солидного вуза, люди публичные… Предстоят большие траты, но результат превзойдет расходы. — Тут свекровь заметила, что новоиспеченная невестка косится в угол, где стоит огромный купеческий сундук, покрытый бело-коричневым ковром в форме прямоугольника с «выпуклыми» боками (то была настоящая кошма, из каких собирают юрты), и шевелит губами, словно что-то подсчитывая. — Необходимо полностью изменить дизайн помещения, провести перепланировку. — Броню понесло, как небезызвестного Остапа, и список усовершенствований приближался уже к сороковому пункту, и сотрапезники почти уже впали в транс, вяло жуя и механически покивывая… — Выключатели перенести из второй трети стены в первую от пола треть стены, для удобства пользования, — заявил Броня, и папа Бареткин встрепенулся: — Чего это? За каким хрен… рожном-то?! — Папа, чтобы удобнее было их включать, — терпеливо пояснил Броня. — А чем ты их включать собираешься? — и папа, не выбирая выражений, предположил, чем — оно, мол, как раз на этом уровне высоты. Катерина порозовела, Соня прыснула, а Роза Батудаллаевна скандализованно хихикнула через силу. Броня же завел глаза и попытался уведомить папу, что включать и выключать свет он намерен традиционным органом, то есть рукой, но опущенной, чтобы не прилагать к простому бытовому действу лишних усилий. — Все ленишься, — констатировал папа с неудовольствием. — Все выгадываешь, как поменьше двигаться. Эх, что я тебя, дурака, в армию не отдал! Побегал бы пять кэмэ с полной выкладкой — стал бы на мужика похож. А то со школы все вширь ползешь, вон щеки уж на плечах, как погоны, лежат. Не валяй, Бронька, дурака, тянись хоть к выключателю. А то разожрешься, забудешь, что с женой делать, она и найдет тебе… как это… альтернативу, во! Многоумный и интеллектуально богатый доцент Бареткин не верил в предсказания судьбы и в предзнаменования (согласитесь, трудно верить в них, плотно изучив биографию Перуджино Бенвенутти!). Но из всякого правила бывают исключения… *** С момента объединения судеб Брони и Розы Батудаллаевны начался научный рост доцента Бареткина. Пять лет после свадьбы прошли для него в эйфории. В них было все, к чему стремился Броня смолоду, о чем он действенно мечтал: удобная семья, № 6 • ИЮНЬ удобная работа, удобный пиетет, который питала к нему жена. Представления о семье доценту Бареткину вложили в голову мама и папа, люди, не искушенные в высоких материях, но здорово искушенные в умении жить — как понимали это слово советские граждане. Брак в их представлении был показателем личностного благополучия — раз и мероприятием взаимно выгодным для обоих супругов — два. От союза мужчины и женщины в лоне семьи ожидались не душевные мерехлюндии, а практическая польза. Пользы в прагматичном союзе Бареткиных-старших было выше крыши. Пользы в жизни с Турултаевой, из непонятного упрямства оставившей девичью фамилию (хотя Броня и сам втайне признавал, что не с таким лицом зваться Бареткиной), молодой супруг также находил изрядно. Не меньше, а, пожалуй, и больше, чем папа Бареткин в жизни со своей домовитой супругой, достаточно умной, чтобы хорошо кормить и вовремя выпускать погулять Георгия Потаповича. Хотя Турултаева и Катерина Бареткина являли собой натуральных антиподов. Взять, например, научную деятельность. Броня выходил на работу пять раз в месяц — читал студентам лекции о Перуджино Бенвенутти. В остальное время он сидел дома то на личной кошме, то на диване, то на кухне у холодильника, читал труды Бенвенутти, писал собственные (наработки к докторской диссертации), перечитывал главы будущей диссертации с упоением. В это время Турултаева готовилась к Брониной докторантуре, находя ему место, научного руководителя, оппонентов и настраивая их должным образом, пробивая публикации глав Брониной диссертации в научных изданиях. Еще немного — и Турултаева написала бы автореферат вместо Брони, да и защитила бы ее не хуже, а лучше супруга! Ведь три раза Турултаева настраивала дело на мажорный лад, тут волей-неволей заучишь назубок основные тезисы научно-этической концепции. И три раза ее хлопоты пропадали втуне. Всякий раз, когда наступала пора поворачивать дело к защите, Броня говорил, что хотел бы еще немного усовершенствовать диссертацию — к вящему удивлению Розы Батудаллаевны, которая равно не понимала, что тут совершенствовать, текст блещет новизной и глубоким смыслом, и на кой задерживаться, если можно перемахнуть через защиту докторской и заняться созданием собственной академической школы. Броня, нацепив на лицо маску представителя восточно-украинской интеллектуальной элиты, неизменно отвечал жене, что соображения, побуждающие его отложить защиту докторской, весьма сложны для рядового ума, чтобы тратить время на их перечисление. Дважды эта 45 ПРОЗА чушь убедила Турултаеву, но троицу она не возлюбила и пристала к мужу «с ножом к горлу». Сам Броня не очень хотел копаться в причинах своей нерешительности. Он подспудно сознавал, что они связаны с нежеланием увеличивать ответственность. В амплуа 0,13 доцента ему было уютно и хорошо. Турултаевские доходы и ее пиетет перед мужем давали Броне возможность регулярно похаживать в кафе-клуб для интеллектуалов, курить там сигары и пить разные сорта кофе, а потом в разговорах с коллегами изящно ввинчивать расценки на те и другие удовольствия высшего класса и фамилии тех, с кем переглядывался через зал, а иногда вел ни к чему не обязывающую беседу. И все же осознание, что он пасует перед шагом на иную ступень бытия, ступень, более приличествующую молодому, прогрессивно мыслящему кандидату наук, слегка угнетало Броню. Ему не хотелось признаваться самому себе (особенно самому себе!) в малодушии. Если бы не нудение Турултаевой, нывшей: «Броня, ну что я скажу людям?», он бы затолкал мысли о докторской в самый дальний угол рассудка и забыл бы там… А из-за надоедливой жены пришлось напрячься. Броня призвал на помощь свое изобретение — количественный метод. Красным карандашом на листе бумаги он в столбик выписал названия своих научных работ, приплюсовал примерное количество лекционных часов, добавил смежные достижения — типа открытия, что Перуджино Бенвенутти владел технологией НЛП — и получил устрашающее пятизначное число. Синим карандашом Броня в другой половине листа зафиксировал жизненные дела, слывущие обязательными среди низколобых полуприматов — их он помнил всего три: построить дом, вырастить сына, посадить дерево. Разделив красную величину на синюю, он получил коэффициент полезного действия своих научных стараний — такого круглого и положительного коэффициента не достигал ни один ученый в подлунном мире! Немного подумав, Броня разделил еще этот коэффициент на двадцать восемь — свой текущий возраст — и получил четыре и три в периоде. Это означало, что научное открытие доцента Бареткина сравнимо с четырьмя диссертациями — а у него к тому же без счета трудов на тему!.. Стоит ли огород городить, если так и так у доцента Бареткина уже состоялось четыре диссертации — пусть в виде одной, кандидатской, но какой! Так Бареткин и вопросил у жены, повесив перед ней на холодильник с помощью магнита лист своих вычислений и важно тыча в него шариковой ручкой как указкой: — Розанчик, видишь, вычисления неопровержимо доказывают, что мое открытие равняется четы46 рем диссертациям, которые я все равно что уже написал. Моя кандидатская введена в научный оборот. Подумай сама, стоит ли нам тратить силы, время, средства на защиту докторской, которая почти ничего нового не прибавит к сказанному? — Ну, наверное, не стоит, дорогой, — прошептала Турултаева, и если Броне показался в ее голосе призрак скепсиса, это просто был акустический эффект. Турултаева согласно кивнула и больше не возвращалась к теме защиты. Наверное, она посчитала расходы на всякого рода стимулирование научных светил заняться диссертацией ее ненаглядного — бутылки, букеты, пакеты, угощение — и согласилась, будучи дамой практичной, что силы — дело наживное, время все равно утекает, но вот средства берутся не в тумбочке, что бы Броня ни думал. И, будучи бездарно израсходованы, не быстро восстанавливаются… Нежелание нести повышенную ответственность в чем бы то ни было привязалось к Броне с тех пор, точно татарник к лошадиному копыту, и отравляло ему все сферы бытия. Так, он боялся ответственности отцовства, ответственности лидерства, ответственности научного руководства, ответственности вождения авто… Особенно хлопотным и неприятным казалось ему нести крест чад своих. Броня даже не думал о ребенке — и Турултаевой запретил. Впрочем, Турултаева, посвятившая себя мужу, хлопотавшая с ним, как с дитятей, тоже не мечтала о «настоящем» малыше. Взять вторую половину жизни — домашнюю. Домосед Броня от поездки в калмыцкие степи — для знакомства с родней жены — отделался расплывчатым обещанием, что они соберутся в тейп, когда Броня станет академиком. Кошма, носки и шарф из верблюжьей шерсти и три национальных блюда, которые Турултаева умела готовить в совершенстве — суп будан, кисломолочная закваска, густая и вкусная, как желе, тарак, и жареная баранина с лапшой — создавали ему прямо в Москве «Клуб путешественников», и Броня вовсе не хотел тащиться к черту на рога, смотреть родственников Турултаевой и верблюдов, которых в уме ставил через запятую. Про верблюдов он из кино знал, что они метко плюются, и заранее не любил эту скотину. Поездки, по его мнению, имели смысл лишь в более комфортные условия существования — слюнки текли у него при одном воспоминании о студенческом вояже в Италию. Но на Италию Роза Батудаллаевна никак не могла заработать… Куда она только деньги девала?! Готовила Турултаева только сама. Броня считал, что приготовление обеда для мужа служит ежедневным признанием в любви. Приготовление обеда для жены Броня считал нонсенсом, так как мужская роль в обществе лидирующая — мужчины двигают ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА прогресс, в то время как жены обеспечивают им тыл, храня огонь в очаге. Жены счастливы самим процессом сохранения огня — это выражаясь фигурально, а буквально — жены счастливы стряпней, стиркой, регулярной уборкой, изящным рукоделием во имя приумножения в доме уюта и размеренным супружеским сексом. Самоотдача во всех этих делах приветствуется, это индикатор любви. Чем глубже чувство, тем свежее продукты (Броня питался только с рынка). Подтухшая морковка в супе равноценна плевку в лицо или словам «Ты мне безразличен!». Турултаева не могла допустить даже намека на пренебрежение мужем, ибо раз в два дня рысила на базар за свежими партиями закупок — от мясного до молочного, а потом толклась у плиты, превращая сырье в готовые обеды. Здоровое питание (приготовленное из свежайших продуктов и разогретое не более одного раза) — залог семейного благополучия, уговорились супруги в первые дни совместной жизни (Броня отдал приказ, Роза Батудаллаевна его подхватила). На полуфабрикаты Броня реагировал еще более скандально, чем на просьбы Турултаевой о подарках. Подарки должны быть основополагающими, то есть для дома, а все прочие штучки, которые так любят непорядочные женщины, — от лукавого, просвещал он жену. Роза Батудаллаевна дошла до того, что скрежетала зубами, глядя на Ирочку и других институтских дамочек, носящих мимо нее на пальчиках и в ушках порочные изобретения. На каждый праздник Роза Батудаллаевна покупала себе какую-нибудь бижутерию, а если выпадала премия — то ювелирку, носила и хранила их на работе. Это называлось для окружающих: «Муж подарил». Тайник был в гигантском кашпо с любимым кактусом Турултаевой, которого все, кроме нее, подсознательно боялись — он напоминал дэву и усугублял мнение о Турултаевой как о колдунье. На средства гигиены и парфюмерию, к счастью, Розе Батудаллаевне не приходилось «разводить» Бареткина — он признавал только очень хорошую умывальную косметику для себя и милостиво разрешал супруге мыться этими же препаратами. Но декоративной косметикой Турултаева пользоваться так и не научилась. «Тебе это незачем! — строго сказал Броня. — Порядочная замужняя дама не должна заботиться о привлечении внимания посторонних мужчин! А подкрашивать в публичном месте губы или подпудривать нос — вульгарно, так делают только в низкопробных голливудских комедиях!» Как порадуешься, что черные брови и смоляные ресницы и без краски выглядят жгуче! Супруги сделали ремонт, которым пугал Броня родителей и Турултаеву. Заветный сундук Турултаевой ради ремонта был опустошен до ниточки, а ее № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! банковский счет почти обнулен. Ремонт делала нанятая Турултаевой бригада рабочих с Украины. Таджикских гастарбайтеров Броня брезгливо отверг — «У них недостает культуры, чтобы оборудовать то, чего я хочу!» Турултаевой пришлось заплатить русскому бригадиру смиренных азиатов неустойку. Украинские рабочие были намного зубастее таджиков и на требование Брони «оборудовать то, чего он хочет» предложили заняться самому. Нашла коса на камень — и Броня три с половиной часа прилаживал в коридоре выключатель на уровне руки, проковыряв в стене широченную траншею для провода. Противные украинцы в это время сидели поодаль, курили вонючие дешевые сигареты и с интересом смотрели, как Броня воплощает в жизнь собственный тезис, что талантливый человек талантлив во всем, так как обширный ум приспособится к низкой задаче, а малый ум к высокой задаче — никогда. Потом Броню укусило током. Это было неожиданно больно и обидно, он даже всхлипнул, но, судорожно храня достоинство, взял себя в руки. — Подик, покури, хозяин, — добродушно сказал бригадир Прокопченко, — устал, подик. Короче, за этот выключатель с тебя лишняя тыща, а как жеж! Да не расстраивайся — ты жеж не Лев Толстой! Тот землю пахал. А будь у него в Ясной Поляне ток, его жеж тоже бы долбануло, не журись! Остаток вечера Броня, перевязав пальцы бинтом, стоял около рабочих и просвещал их теорией, только что, под влиянием токового удара, сформировавшейся у него: что нравственность присуща только обеспеченному классу людей, потому что деньги дают возможность жить на широкую ногу и не придумывать всякие мерзкие уловки, чтобы разбогатеть. Рабочие слушали невнимательно, часто и глумливо пересмеивались, что заставляло Броню нажимать на повторения, как со шкодливыми студентами. По окончании ремонта Броня всем встречным и поперечным с надрывом говорил: «В нашем доме нет ни клочка поверхности, который я бы не обустроил своими руками!» Бедной Турултаевой ремонт аукнулся: Броня с утроенной энергией требовал от нее, чтобы в квартире всегда было чисто, чтобы не лежала пыль, чтобы не воняло шерстью. Верблюжья шерсть пахнет лишь на стадии первичной обработки, то есть весь ее запах остается в Калмыкии, втолковывала Турултаева мужу, но он уперся, что в квартире душно и пыльно от шерсти. Броня поднимал руку на коврики. В них он видел корень зла — что Турултаева не повышает свое образование и не собирается защищать диссертацию, тогда как жена доцента Бареткина обязана быть ему наперсницей и помощницей в работе. А приличный человек не47 ПРОЗА мыслим без кандидатской диссертации! — наезжал доцент на жену. — Зачем мне диссертация?! — огрызнулась раз Турултаева. — Затем, что она должна быть у каждого образованного человека и отделять его от необразованного! — Зачем все это?!— повторила Турултаева еще сварливее. — На семью я и без диссертации зарабатываю! — Затем, что… — начал доцент Бареткин, ибо любимая тема и возможность проговорить поставленным, убедительным голосом привычные слова была ему слаще необходимости реагировать на тревожное изменение тона жены. И вдруг запнулся. Для чего отделять агнцев от козлищ, ему было неясно — точнее, он не мог бы этого объяснить, хотя был убежден, что невозможно иначе. И разговор был позорно скомкан, а Турултаева осталась довольна собой. Вообще, последний год совместной жизни что-то было неладно в идеальной семье Бареткина и Турултаевой. *** Избитую истину «Гром не грянет — мужик не перекрестится» доцент Бареткин считал недостойным интеллектуально организованной личности. Поэтому когда над ним грянуло, крестное знамение и все его заменители уже ничего бы не спасли. Много позже громового удара доцент Бареткин вычитал в дамском журнале, который вытащил из почтового ящика соседки (не хотел оставаться в стороне от большой жизни), что, случается, освобожденные от стародевичьих предрассудков женщины внезапно начинают вести себя прямо противоположно прежнему аскетизму. Грубо говоря — пускаются во все тяжкие. Доцент Бареткин удивился. Похоже, именно это произошло с Турултаевой? Но почему? Чего ей недоставало в браке? Доцент искренне задавался этим вопросом, так как забыл про слова «любовь» и «уважение». В ту ночь, когда доцент Бареткин лежал без сна (увы, ночь бодрствования была у него не единственной — то он не спал от голода, то от нравственных страданий!) и увидел в пляске теней привет от великого Перуджино Бенвенутти, в ту ночь, как обычно, переваривая крах своего счастливого брака, а с ним и всей налаженной жизни, в ту ночь самолюбивый Броня Бареткин проклял себя за то, что не заметил тревожных симптомов и упустил жену налево. Через пять лет примерного брака Турултаева внезапно повела жизнь обыкновенной замужней дамы и все чаще позволяла себе флирты разной сте48 пени тяжести. Доцент Бареткин проморгал миг, когда у нее возник поклонник. А надо было бы просечь, кусал впоследствии губы наш философ, это же было элементарно — все началось с появления в их доме цветов!.. Цветов!.. Привычку дарить женам цветы доцент Бареткин считал низкопробной и вредной — это-де может развратить их, приучить к ненужной роскоши, что гибельно для семьи. Понятно, что сам он не мог притащить в дом этакую пакость. Но цветы меж тем появлялись с завидной регулярностью. Длилось это полгода: то мимозы с первоцветами, то тюльпаны всех мастей, то пионы, то садовые ромашки, то люпины, то лилии, то гладиолусы, то астры. Пока шли занятия, жена объясняла Бареткину их появление усердием студентов, галантностью аспирантов и нехваткой рук у преподавательниц уволочь все, что им надарили к экзаменам. Но пара букетов появилась в мертвый сезон июля-августа. Это Турултаеву с букетами подвез с работы шофер ректора университета Иван Никифорович Шкрыдла, соотечественник Бареткина. Турултаева не раскололась бы, да Бареткин с балкона увидел, как она высаживается из машины, держа букет бережно, словно хрустальный. Фамилия Шкрыдлы выплыла в ходе двухчасового допроса с пристрастием — с угрозой иначе спалить в ванной все готовые коврики, долженствующие назавтра уйти в галерею. Момент появления Шкрыдлы в университете доцент Бареткин тоже пропустил — он никогда не обращал внимания на тех, кто стоял ниже него на общественной лестнице. У ректора появился новый шофер — вот и все, что он знал. Да пару раз слышал непобедимый суржик во дворе университета. Шкрыдла был из Донбасса. Возил директора шахты, которая накрылась медным тазом. Погоревал-погоревал, продал квартиру и переехал в Москву. Был он вдовец, взрослая дочь с мужем­ офицером уехала в Россию еще раньше распада СССР. Какими метафизическими путями рядовой гастарбайтер пристроился не в маршруточный парк, а к начальнику учебного заведения, осталось для доцента Бареткина загадкой — с единственным народным вариантом ответа, что хохол везде себе лаз найдет. — Розанчик, а почему ты так хорошо знаешь биографию этого мужлана? — вопросил Броня, уповая смутить постановкой вопроса Турултаеву. Но вышло, что она сама его смутила: — Потому, Бронислав, что я работаю в университете, поддерживаю нормальные отношения со всеми его сотрудниками и знаю о них то, что они сами позволяют о себе знать. А ты ничего ни о ком не знаешь и не хочешь знать, потому что люди тебе неЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА интересны. Но жить в обществе и не интересоваться им нельзя. — Как? Я не интересуюсь? Да я познакомился со всем научным миром Москвы, с прогрессивными журналистами и с двумя политологами! А ты, я уверен, ни одного политолога не знаешь! И вообще, что за манера сравнивать высшие эшелоны с быдлом? — завелся Броня и вдруг примолк, пораженный очередным доказательством, что жена уже не та, что прежде. Чтобы проверить, как глубоко зашло падение супруги, Броня двинулся к букету, приговаривая: «Я выброшу это подношение развратника!», но смуглая рука Турултаевой перехватила букет у него из-под носа. — Знаешь что? Это не тебе подарок, а мне. Только я буду решать, что с ним делать, понятно? Падение было шокирующим. Броня закатил жене такую сцену, что она к утру сдалась и позволила Броне вернуть букет дарителю. Ибо нельзя оставаться никому обязанным за их подарки. Хорошо, что у студентов были каникулы, и у сцены, разыгравшейся поутру, не нашлось многих свидетелей. Впереди трусил разъяренный Бронислав Бареткин с букетом гладиолусов, нацеленным перед собой, как пика. За ним медленно продвигалась резкими, но редкими шагами Турултаева, то стараясь сделать вид, что идет сама по себе, то догоняя мужа, когда тот оглядывался и покрикивал: «Роза, быстрее!» Шкрыдла протирал тряпкой окна машины, стоящей около университета. В каникулы ректор позволял всему коллективу пользоваться его служебным автомобилем и его шофером. Броня не хотел и думать, как именно могла Турултаева еще пользоваться Шкрыдлой, кроме его прямого назначения. Процессию супругов водитель увидел в чистое стекло. Удивился и оглянулся с выражением изумления. Оно тут же схватило его черты намертво, как хороший цемент. Супруги и в самом деле шли. И были уже рукой подать. Пикообразные бутоны гладиолусов коснулись толстого живота Шкрыдлы. — Как ваше имя-отчество? — поинтересовался, посвистывая от злости, доцент Бареткин, хотя отлично знал, как зовут Шкрыдлу. Тот машинально, рассеянно представился, шаря круглыми глазами по решительному лицу Брони. — Так вот, милостивый государь Иван Никифорович, я, как вам, должно быть, известно, являюсь законным супругом этой дамы, — Броня мотнул головой и букетом на застрявшую позади него на полушаге Турултаеву, — и как таковой я вам решительно запрещаю впредь подносить моей супруге цветы и оказывать еще какие-либо столь же развращающие знаки внимания! Ваш подношение извольте взять! Нам оно не нужно! Если что-либо подобное № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! повторится, я буду вынужден принять иные меры! Заберите эту гадость! — доцент Бареткин подпрыгивал и тыкал в руку Шкрыдлы комельки цветов, тот обалдело глядел на Розу Батудаллаевну. — Роза, чего это он? Я ж от чистого сердца! — Не Роза, а Роза Батудаллаевна! — заорал Броня. — Не смейте забываться! Забирайте же свой подарок! Глаз на затылке нет, третий глаз у Брони не работал, поэтому он не видел серию гримас, которыми Турултаева что-то нелицеприятное для мужа передала его оппоненту. — А, ну ладно, я чего же? — примирительно сказал Шкрыдла и цветы забрал. — Звиняйте, если что! «Ну не может же, в самом деле, жена такого человека, как я, путаться с этим анфан-террибль! — сказал себе доцент Бареткин, иронично следя, как Шкрыдла суетливо убирает цветы на заднее сиденье, а они торчат во все стороны с проволочной упругостью. — Он, возможно, питает иллюзии, а она, как ни странно, набралась вольнодумства и требует знаков внимания… Откуда в ней это? Кто ее смущает? Странно. Надо разобраться. Так вот, она хочет знаков внимания, а он дарит ей цветы, и она их принимает… принимала. Теперь я объяснил ей, что это неприлично. Надеюсь, больше цветов не будет. Но не могу же я, кандидат философских наук и доцент, ревновать ее всерьез к этому простолюдину!» Вольнодумство Турултаевой в последний год выразилось в том, что она стала настойчиво требовать подарков. Сначала жена страдала по шубкам и бриллиантам, потом сбавила обороты и стала просить хотя бы духи и сумочки. Доцент Бареткин всю дорогу домой размышлял, как быть с проснувшейся алчностью Турултаевой. Отправил ее в квартиру и с мобильника набрал домашний номер тети Сони. Как, мол, быть, тетя Соня? Ты предупреждала, что женщины могут просить подарки, а что в этих случаях делать умным мужчинам, не привыкшим к этакому пустозвонству? — Ни одного за пять лет? — недоверчиво переспросила тетя Соня. — Бронислав, однако, я тебя недооценивала! Ты не просто шлемазл — ты настоящий нар! Или ты хочешь, чтобы твоя жена дала тебе от ворот поворот? Или ты хочешь ехать к маме с папой? Срочно исправляйся, бестолочь, купи ей хоть какую цацку, пока она не взбесилась!.. К вечеру того же дня нагулявшийся по улицам до свинцовых ног Броня осторожно позвонил в дверь. Из-за нее, когда муж возвращался домой, давно уже не доносилось зазывного «Бронечка, ты?», к порогу Броне не подставляли мягкие тапочки-чувяки… Дверь отворял и затворял какой-то робот с недовольно поджатыми губами. Вот и сейчас — кто49 ПРОЗА то мельком глянул в глазок, сухо клацнул замок, дверь приоткрылась, но Броня не спешил заходить. «Три-четыре!» — скомандовал он себе мысленно и позвал: — Розанчик! В квартире молчали, дверь не распахивалась. — Розанчик! — повторил Броня. — Ну Розочка же! — Чего тебе? — Боже, доцент Бареткин не узнавал свою всегда безропотную жену. — Розанчик! Иди сюда, моя лапочка, у меня для тебя сюрприз! — Некогда мне. — Розанчик, не капризничай. Иди сюда, не пожалеешь! У меня для тебя подарок! — А почему, интересно, подарок обязательно вручать на лестничной клетке? — заговорила из прихожей заинтригованная Турултаева и распахнула дверь, едва не съездив Броне по лбу — так как он занял продуманную позицию на площадке. Турултаева беспомощно опустила руки. Броня стоял прямо перед ней, сладко улыбаясь и держа на весу гладильную доску с рисунком из трогательных первоцветов. Стоит ли удивляться, что через три месяца, вернувшись домой в неурочное время, доцент Бареткин обнаружил в супружеской спальне (возникшей в «однушке» вследствие желанной Броне перепланировки) Шкрыдлу, наглаживающего брюки на его любимой гладильной доске. Из-под рубашки шофера победоносно светились синими огурцами семейные трусы. Сидящая рядом в кресле Турултаева в доселе не виденном доцентом Бареткиным пеньюаре цвела, как майская роза в хорошо пролитом горшке. *** Такого посягательства на свой семейный очаг доцент Бареткин вынести не мог. Но паче он не мог вынести святотатства — осквернения гладильной доски, долженствующей стать символом примирения, гладильной доски — первого, единственного, уникального подарка, совершенного доцентом Бареткиным! Но тик, разукрашенный желтыми первоцветами, был поруган мешкообразными штанами Шкрыдлы. Некстати доценту Бареткину вспомнилась попсовая песенка его юности, которую он прежде полагал дурацкой: «Желтые тюльпаны — вестники разлуки!» Может быть, кувшинного вида цветы на основополагающем подарке Брони только притворились первоцветами, а на деле были тюльпанами?.. Так подумал мирный домашний доцент, прежде чем рассвирепеть, как пещерный человек, у которого соплеменники свели жену и сожрали запасы мамонтятины. 50 Он шагнул вперед — Шкрыдла, офонарев, продолжал механически елозить утюгом туда-сюда. Выхватил доску из-под утюга и одним плавным и сильным — откуда взявшимся! — движением сложил ее ножки, превратив предмет обихода в грозное оружие. Замахнулся гладильной доской на Шкрыдлу — но не попал по прелюбодею, ибо сбил один из шести розовых плафонов в золоченой люстре, купленной Турултаевой по его, доцентову, настоянию, из-за ее помпезности. Слова, которые изверг доцент Бареткин, предназначались не только Шкрыдле, но и осколкам плафона, посыпавшимся ему за шиворот. Шкрыдла в приливе самообороны зачем-то отшвырнул утюг, вырвал у доцента Бареткина доску и в свою очередь ударил ею ревнивого мужа, причем попал, хотя и сбил второй розовый плафон. В углу заскворчал и завонял синтетический палас, прижженный утюгом. Турултаева, пригнувшись, как на передовой, выскользнула из кресла и метнулась в угол с визгом. Она подняла утюг и заголосила пуще. Соперники, стоя друг против друга, тяжело дышали, а Турултаева верещала. С удивлением мужики разобрали, что не их здоровье волнует женщину в первую голову: — Ах, боги мои, боги, что же делать, они же тут все покрушат! Ах, боженьки, мой ковер! Ах, матушки, утюг цел? Ах, моя люстра! Ах, господи, он убьет его, он убьет его! — и кинулась вызывать милицию, обежав застывших драчунов. Опорный пункт охраны общественного порядка был в соседнем доме. Турултаева в легкомысленном халате и с утюгом в руке произвела фурор среди грубых милиционеров. А ее вопли, где слово «покрушат» чередовалось со словом «убьют», мобилизовали стражей порядка. Поэтому на место происшествия милиция пешком прибыла на удивление быстро. Но, пока шел наряд, соперники зря времени не теряли. Они, стоя на прежних позициях, боролись под люстрой, перетягивая гладильную доску, и уже потрепали плотный тик с турецкими первоцветами (или тюльпанами, черт бы их подрал?). Сержант милиции первым делом вырвал у них доску, причем задел ею третий плафон, и его тоже осыпало стеклянным конфетти, а потом и сама люстра, вяло покачавшись в гнезде, рухнула прямо на форменную конфедератку. Отчего страж порядка рассвирепел и забрал обоих в отделение, не дав Шкрыдле одеться. Но за ним побежала со штанами на руке потерявшая всякий стыд Турултаева. В недолгом пути до соседнего дома Шкрыдла опомнился, а в отделении милиции первым делом натянул брюки. Вовремя — тут же ему в мягкое место впечатался увесистый пинок доцента Бареткина. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА — А ну! — рыкнул милиционер. — Смирно оба! Рассадите их! Сейчас протокол составим! Драчунов растащили по разным углам казенной комнаты. Роза Батудаллаевна прильнула к Шкрыдле, и они успели перешепнуться, прежде чем сержант милиции разложил на столе бланки протоколов допроса. Шкрыдла стал говорить, что зашел к коллеге по делу и заодно привел в порядок порванные брюки, а ее безумный супруг накинулся с кулаками. Доцент Бареткин же не мог успокоиться и рассказывал, что жена изменила ему с этим плебеем, переспала с ним, как последняя горничная, потому что он дарил ей цветы! — А кто такой плебей? — спросил сержант милиции. Узнав, что простолюдин в Древнем Риме, уточнил: — А при чем тут Древний Рим? Доцент Бареткин затеялся объяснять, но, кажется, навредил себе, ибо милиционеры быстро поняли, что их тоже считают плебеями. А еще, давая показания, доцент Бареткин называл Шкрыдлу экспроприатором и засранцем. За что и оказался должным уплатить штраф. — За словесное оскорбление, — злорадно пояснил милиционер. — Он меня оскорбил действием! Он соблазнил мою жену! И я же ему должен?! — причитал Броня. — А кто сказал, что это было? — удивился милиционер. — Гражданка, вас соблазнили? — Нет! — заявила паршивка Турултаева. — Это мой коллега по работе, он зашел ко мне по деловому вопросу, я напоила его чаем, он капнул на брюки вареньем, а у него еще сегодня было важное дело, куда он не мог пойти с пятном, поэтому я позволила ему застирать брюки под краном, а потом просушить мокрое место утюгом и заодно погладить брюки. Вот и все! А мой супруг, по-моему, ополоумел от ревности! — И она кокетливо покосилась на сержанта. — Так и запишем, — кивнул сержант, царапая на бумаге креативы Турултаевой. — Она же врет, она все врет! — надрывался Броня. — У них показания разнятся! Он говорит про порванные брюки, а она — про испачканные! Вы не видели ее лица! Она сидела счастливая! У них был секс! — Я все время счастливая, пока тебя не вижу. А брюки Иван Никифорович и порвал, и испачкал! Я помогла ему их зашить и почистить — по доброте душевной! Но тебе этого не понять! — отлаяла Турултаева, и Бареткин стал клюквенным с лица. Он ответил жене словами, о наличии которых в собственном лексиконе и не помышлял — это был привет из подсознания. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! — Эй! — удивился сержант. — Вы чего? Я на вас штраф наложил — пятьсот рублей. За «засранца». А вы себе еще полторы тыщи надбавили. Кто платить будет? — У меня нет денег! — признался Броня. — Да если бы и были! Я не стану платить, я имел право набить ему морду и назвать его, как он заслуживает. — Не имеете, — веско сказал сержант. — Кодекс не позволяет. Пока административный. Хотите наскрести на уголовный? Денег нет — придется наложить дисциплинарное взыскание. Или вы за него уплатите, гражданка? — Еще чего! — надулась Турултаева. — Это он меня оскорбил, а не я его! Короче, бедный доцент Бареткин отсидел в обезьяннике ночь, признанный виновным в учинении скандала в семье, порче совместного имущества, оскорблении личности и нарушении общественного порядка. Турултаева со Шкрыдлой удалились, а Бареткина отвезли на «луноходе» в отделение милиции, где он и провел время до утра наряду с парой бомжей, цыганенком, попавшимся на воровстве, и непробудно спящим пьяницей. Доценту было жестко и противно. *** Придя домой поутру, доцент Бареткин обнаружил открытую дверь — очень кстати, ведь ключей при нем не было! Его и ждали, и не ждали. Квартира зияла пустотой. Судя по всему, целую ночь любовники вывозили мебель. Броне оставили старый кухонный диван и кухонный стол. Турултаева забрала даже остатки люстры. И злополучную гладильную доску. И Бронину белую кошму (чтобы не шить специально для Шкрыдлы новую). И почти все основополагающие вещи, без которых доцент Бареткин чувствовал себя некомфортно. И культурный слой в виде телевизора, ДВД-плеера и компьютера, который был куплен на деньги Турултаевой, но для того, чтобы доцент Бареткин на нем писал диссертацию. И обед с плиты — полную сковородку отбивных. Личные вещи доцента Бареткина неряшливой кучей валялись посреди гостиной. На подоконник был брезгливо кинут ключик от верхнего, накладного замка. Жена в записке сообщала, что отбыла жить к Шкрыдле на его съемную квартиру, уповая на благоразумие Брони — что тот сам поймет свою ненужность в этом доме и уберется, бросив ключ в почтовый ящик. Она предлагает ему сходить в ЗАГС и расторгнуть брак. В противном случае она подаст в суд на развод и на выписку доцента Бареткина из своей квартиры. 51 ПРОЗА С того черного и голодного утра доцент Бареткин маялся сознанием собственной неполноценности оттого, что бил Шкрыдлу только гладильной доской по голове, а надо было — коленом в пах. Мечта встретить Шкрыдлу и наподдать ему по яйцам в одночасье стала идефиксом Бареткина. Шкрыдлу он встретил на следующее же утро в университете. Тот ухмылялся. Доцент Бареткин бросился на него, аки тигр, но был перехвачен за галстук и приподнят над асфальтом. — Мне с тобой теперь церемониться незачем, — мечтательно сказал Шкрыдла. — Да сидеть за тебя, говнюка, неохота. Ты, кажется, что-то мне сказать хотел?.. Ах сделать? Ну попробуй! Вися как кролик, прихваченный за уши, доцент Бареткин шевельнул ногой, целя коленом в пах Шкрыдлы, но поганец его опередил — внизу живота у Брони что-то гулко и болезненно разорвалось, и стало очень жарко и тяжко. — Не делай лишних движений, — посоветовал Шкрыдла. — А то урою ненароком. Ты лучше скажи, когда квартирку освободишь? Что нам с Розой зря за аренду платить при своем жилье? — Ты на квартиру заришься! Я так и знал! — зашелся в вопле Броня. — Так же, как и ты, — покладисто согласился водила. — Только я поумнее буду. Я знаю, как с бабами обращаться. А ты, доцент, пиши свои дриссертации в другом месте!.. Шкрыдла аккуратно поставил Бареткина на асфальт — Бареткин снова дернулся ударить его в пах — и сцена повторилась, но не точно, ибо Бареткин оказался вдруг лежащим на земле, а над ним в ноябрьском небе плыли серые тучи и багровые круги. Самым пухлым и отвратным кругом проступила из мешанины рожа Шкрыдлы. — А говорят, доценты умные, а этот, гляди ты, тупой, — издевательски произнес Шкрыдла. — Как еще тебе объяснить? Не бей меня, козленочком станешь!.. Вали, договаривайся с Розкой, когда разводиться пойдете. Набить Шкрыдле мужское достоинство не удалось, но сдаваться доцент не собирался и выместил зло на Турултаевой, которая, торжествующая и даже похорошевшая, дежурила на своем рабочем месте. Пересказывать разговор супругов подробно нет нужды. Достаточно сказать, что Броня наотрез отказался от развода через ЗАГС, от добровольной выписки из квартиры, где прописан, и от отъезда из Москвы. И потребовал от Турултаевой вернуть ему его основное орудие труда — компьютер, где бесценная докторская диссертация. Турултаева с мерзким выражением лица протянула ему компакт-диск. 52 — Вот твоя диссертация! А имущество будем делить через суд! Я легко докажу, что компьютер куплен на мои деньги, а на твои не куплено ничего! Я и так тебе оставила больше, чем ты заслужил, — отличный стол и замечательный диван. Турултаева глядела прямо в глаза отслужившему свое мужу, и ее расстрельный взор неожиданно напомнил Бареткину, как пялилась на него Роза утром после первой ночи. Тогда он уговорил себя, что убийственная неприязнь во взгляде женщины ему померещилась. Теперь понял: не померещилась. Затаилась до поры, вызрела, разбухла до пугающих размеров и перестала таиться. Турултаева смотрела на Бареткина, торжествуя, и он ощутил себя последним недотепой, обреченным на заклание. В глазах бывшей жены фатум написал приговор: маятник чувств Турултаевой к Бареткину пошел в обратную сторону — от слепого, самозабвенного обожания к нерассуждающей ненависти. Аврх Моха взял верх. Даже непотопляемый Бареткин не знал, как вести себя с человеком, который тебя ненавидит… и потому выполз с кафедры рачьим ходом. Доцент Бареткин попытался выпросить у завкафедрой философских начал один из университетских компьютеров на дом. Ему отказали. Попытал счастья на других кафедрах. Везде ссылались на неимение списанных компьютеров. Доцент Бареткин пошел к ректору с той же просьбой. Впереди него бежала молва, что Турултаева ушла от него к Шкрыдле, и, как ни удивляло это Бареткина, симпатии всех были на стороне прелюбодеев, а не законного мужа. Ректор сказал, что просьба доцента очень странная, что его личные проблемы не имеют никакого отношения к университетской собственности, и он, ректор, не может понять, что мешает доценту Бареткину писать свою диссертацию на рабочем месте, где компьютеров более чем достаточно. А также все под рукой — библиотека, методические пособия, выход в Интернет… Вечером охранник, патрулирующий территорию университета, при обходе ее по периметру снаружи заметил человеческую фигуру, скорчившуюся со стороны библиотечного корпуса около дыры в заборе, что проделали неуемные студенты, разогнув прутья. Студенты лазали сзади главного корпуса за пивом к ближайшему ларьку на соседней улице, но по одному и днем. Фигура была явно толще студента. Да при ней находилось еще что-то бесформенное. Приблизившись, охранник опознал в фигуре странного преподавателя, чьего имени никак не мог запомнить — он ведь видел Броню раз-два в месяц, когда его дежурства совпадали с лекцией о Бенвенутти. Про этого мужика еще говорили, что он подженился на страшенной старой деве ради моЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА сковской прописки, и охранник втайне завидовал ему — этот, жирный и чудной, сумел пристроиться, а охранник, атлетически сложенный и рубаха-парень, вынужден был работать вахтовым методом, потому что не подворачивалось наивной девицы… Впрочем, Турултаеву охранник знал и великодушно думал, что на ней бы не смог жениться даже ради прописки в Кремле. Пока охранник прокручивал все это в голове, фигура корчилась в позах отчаяния около лаза, такого близкого, но недостижимого в силу разницы габаритов. Доцент Бареткин скрючился возле бесполезного для него хода на свободу и тихо завыл. Вытье затягивалось. Охранник подошел совсем близко. — Добрый вечер. Что вы делаете? Помочь? Броня подскочил, огляделся, увидел человека в форме: — Да, пожалуйста. Я, знаете, выйти хочу, но у меня не получается. Может, с вашей помощью?.. Ах нет, можно же проще поступить! Давайте я вам ношу свою передам! Вы с ней постоите, а я выйду через главный вход и заберу ее у вас. — А что там? — полюбопытствовал охранник. — Да компьютер, — небрежно бросил доцент Бареткин. — Несу домой, чтобы поставить новое программное обеспечение. От наших сисадминов толку никакого, не дождешься, чтобы усовершенствовали компьютер, вахлачье! А я в совершенстве знаю компьютер. Примите, пожалуйста. — Давайте, давайте, — согласился детина-охранник. Компьютер, бережно повернутый под нужным углом, по сантиметру пролезал за ограду территории университета. — Вот так, осторожненько… не уронить бы… вот, молодец. Спасибо! — Он взбросил одним движением компьютер на плечо и пошел с ним к повороту ограды на главный вход. — Куда же вы?! — рванулся на месте доцент Бареткин. — К ректору. А если его нет, к заму по хозяйству. Ну, найду кого-нибудь из начальства. Давно мне премию не выписывали. Думаю, за пресечение попытки кражи выпишут. На следующее утро, еще более несчастное для Брони, чем накануне, ректор, глядя доценту Бареткину прямо в глаза, тихо и убедительно говорил: — Иными словами, Бронислав Георгиевич, не удивляйтесь, что со второго семестра вы в нашем университете больше не преподаете. Вы уйдете по собственному желанию. Это лучшее, что я лично могу для вас сделать. Другой бы обратился в милицию, возбудил уголовное дело. А я понимаю — у вас семейная драма, состояние аффекта… Но все же после этого инцидента… не могу вам доверять. Более того, я жалею вас и ваших студентов. Доведите ваш № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! спецкурс до зимних каникул. Примите зачет. Употребите это время на поиск новой работы. Возможно, вам повезет. «Надо все же дать Шкрыдле по яйцам! — думал в это время доцент Бареткин. — Не все же время он будет начеку! Застать врасплох! Подбежать, нагнать! Или спереди выскочить неожиданно из засады!..» Обстоятельства складывались прескверно, однако душу Бареткина грела мысль, что когда-нибудь подлый Шкрыдла расслабится и получит заслуженный удар по своему основному преимуществу для глупых и развратных женщин типа Турултаевой. *** Сразу после студенческих каникул доцента Бареткина сократили с кафедры, и повторилась, как дежавю, гнусная ситуация первых дней прибытия в Москву, когда доцент Бареткин тщетно обивал пороги вузов. Ситуация изменилась на один плюс — вожделенную московскую прописку. Но она не помогала. Ни в каком другом институте на философских кафедрах не занимались настолько плотно — и вообще никак не занимались — Перуджино Бенвенутти. А 0,13 ставки доцента превратились в длиннющий минус — все почему-то удивлялись и начинали подозревать непонятно что. Вскоре доцент Бареткин обиняками выяснил, что научная общественность сомневается, будто он — действительно доцент. С Броней случилось то, во что он не верил, чему, казалось бы, не было места в обеспеченной Москве — он остался без средств, так как быстро съел свой расчет в виде прежде ненавистных полуфабрикатов (их и греть приходилось прямо в магазине, ведь Турултаева унесла микроволновую печь!). Физическому существованию доцента Бареткина был брошен серьезный вызов. Броня позвонил тете Соне, но помощь, которую она ему оказала, выглядела довольно сомнительно — она позвонила матери, и вскоре телефон в квартире Турултаевой истошно заверещал междугородным звонком. Мама, не видевшая Броню пять лет, рыдала, что у нее сердце так и чуяло, и звала Броню вернуться в Харьков. Потом трубку перехватил папа. Тот был спокойнее мамы. Броня закинул удочку насчет денежного перевода. — Ты чем думаешь? — вопросил папа. — Я на пенсии давно. Ты телевизор смотришь, доцент хренов? Ты видел, что у нас в Хохланде творится? Ты знаешь, сколько у меня пенсия на наши гривны? А на твои баксы? Что я тебе переведу? — Папа, — вкрадчиво намекнул Броня, — у нас же есть загородный домик в Лыбяжьем. Если его продать… 53 ПРОЗА — Ты его строил, штоб продавать? — рявкнул папа. — Если ты вернуться готов, давай дуй без разговоров. Будешь жить в Лыбяжьем. Твое приданое будет. Следующую невесту тебе найдем. С таким домом за тебя всякая выскочит! — Папа, моя судьба — быть ученым и жить в Москве! — гордо ответил Броня. — Ну и живи, — разрешил папа. — Только на помощь мою не рассчитывай. Крутись как знаешь. Четвертый десяток разменял, ума не нажил. Ничего, счас живо поумнеешь! Говорил я тебе, — внезапно напомнил он безо всякого чувства такта, — выключай свет и зарядку делай! Бабы — они такие, они жеребцов любят… а ты на медузу больше тянешь… После родительского благословления оба помолчали, и вдруг отец спохватился: — Я и матери запрещу тебя подкармливать! Ишь, губы раскатал! Пять лет носа не казал к родителям, а чуть жареный петух в жопу клюнул, сразу вспомнил!.. Упрек был несправедлив — ведь позвонила-то чете Бареткиных тетя Соня — но сути это не меняло. Папе Бареткину вожжа попала под хвост, и спорить с ним в этаком состоянии было не полезно, а даже вредно. Он мог бы вообще написать завещание, лишающее Броню наследства. — Прости, папа! — покаянно шепнул в трубку Броня. — Бог простит, — склочным тоном откликнулся неверующий папа. — Живи пока, салага. Надумаешь за ум взяться — звони. Или так приезжай, без звонка. Я дом в Лыбяжьем для тебя, обалдуя, держать буду. Доцент Бареткин подумал, что ему надо бы расширить сферу применения своих способностей. Обрести еще какую-нибудь профессию, раз уж институты (а также, будем честны, и несколько средних школ) отвергли его услуги по преподаванию философии. Всех почему-то отпугивало имя Перуджино Бенвенутти. А в школах Броне сразу заявляли, что надо будет вести историю, обществоведение, социологию, основы безопасности жизнедеятельности, спецкурсы по началам политологии и социологии, а как факультатив можно дать основы философских учений — готов ли ко всему этому доцент Бареткин? Броня был не готов, хотя кушать хотелось страшно. Но как ему готовиться к ведению сразу пяти дисциплин на голодный желудок?.. Однажды по пути домой он увидел обнадеживающую сцену: не очень свежий и не очень бритый мужчина таскал в крохотный продовольственный магазинчик посреди улицы коробки с продуктами, их было очень много, и когда они кончились, с мужика, несмотря на февральский мороз, капал пот. Но 54 за это не очень чистоплотная и не очень вежливая продавщица надавала грузчику продуктов — скобку киевской колбасы, вчерашнюю упаковку салата, буханку хлеба — и нецензурно объяснила, почему носильщику не полагается ни денег, ни водки. Потому, что три дня его запоя она сама разгружала машины с товаром, и ей это не понравилось, и хозяину магазина, с ее слов, не понравилось тоже, так что если Серега дорожит местом, то пусть жрет на сухую, а если не дорожит, то всякой швали, готовой за жратву работать, кругом до черта ходит. В доказательство она кивнула на доцента Бареткина, примерзшего к тротуару неподалеку от входа в магазин. В другое время доцент Бареткин оскорбился бы и потребовал у красавицы сатисфакции… а сейчас он только осклабился и проговорил задубелыми губами: — Я могу приступить к работе? А завтра? — Видал? — торжественно сказала грузчику продавщица. — Сами просятся. Так что хрен тебе, а не чекушка! Не, мужик, ты нам не нужен. Если работа нужна, на рынке спроси, на Черкизоне. Черкизовский рынок был географически далек от доцента Бареткина. Ему больше подходил Дорогомиловский. В тот же вечер доцент Бареткин попросил у соседки взаймы. Просил пять тысяч, получил одну, и то, сухо сказала соседка, на неделю, не больше. Она могла назначить какой угодно срок, доцент Бареткин согласился бы, но отдавать все равно не собирался, логично полагая, что ему деньги нужнее, чем ей. Расписал необходимые ближайшие расходы в любимый ежедневник — и понял, что, как эту тысячу ни тяни, ее не назовешь панацеей от всех материальных проблем. Потом он заснул беспокойным сном, а когда проснулся от кошмаров и лежал в темноте, заново проживая свою жизнь, казавшуюся эталонной да вдруг перекинувшуюся в крайнюю мерзость, к нему пришел незваным гостем Перуджино Бенвенутти — точно маршал заехал в лазарет навестить самого своего стойкого солдата, раненого и при смерти. Доцент Бареткин уже давно знал, как скверно кончаются явления Перуджино. Однако ж поделать с патроном ничего не мог — почти до рассвета он торчал в углу потолка, откровенно насмехаясь над Брониславом. *** Проблемы поиска пропитания так обуревали бедного доцента, что он всерьез подумывал пойти грузчиком на Черкизовский рынок. Но, памятуя, что Перуджино Бенвенутти «благословил» это решение, доцент Бареткин тянул до последнего — черт его поймет, сколько времени должно пройти, чтоЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! 55 ПРОЗА бы выдохлась негативная магия. Он купил на соседкину тысячу все, что было запланировано, и, не удержавшись, еще пену для бритья своей любимой марки. Брея трехдневную щетину с помощью благоуханной пены Goldenpalace, умащая лицо бальзамом после бритья с тем же названием, он проводил аутотренинг: «У меня все хорошо, все очень хорошо, я Бареткин, я доцент, я крупный ученый, я замечательный человек, все меня любят, все хотят принять меня на работу, меня ждет достойное будущее, блестящее будущее, будущее по моим заслугам…» Ему казалось, что потихоньку, точно дует весенний ветерок среди морозов, возвращается радостная и беззаботная прошлая жизнь. Увы и ах, это лишь казалось. В тот день, когда кончились все продукты, доцент Бареткин вышел на охоту — хотя вернее было назвать ее собирательством. Он шел, понурив голову, и подбирал все мелкие монетки, что видел на асфальте. В основном гривенники. Набрал девяносто копеек и воспрянул духом, решив, что если подойти к метро или к рынку, улов станет значительно богаче. В таких мыслях он потянулся к очередному «десюнчику» — но денежку перехватила какая-то грязная аж до цвета обезьяньей шкуры лапа. — Ты кому? — строго спросил узкоглазый (бр-р! Как Турултаева!) человек в синей униформе московской управляющей компании. — Я себе, — удивленно ответил доцент Бареткин. — Я спросить, ты кому? — повторил строгий восточный человек. — Я здесь дворнику. Я здесь метай. — Орудие «метания» было у него под мышкой. — Я метай и таньга собирай. А ты кому? Я тебя не знай! — Я здесь живу, — почти по слогам стал объяснять доцент Бареткин. — Я без работы сейчас. Я есть хочу, понимай? Дай я тоже соберу немного таньга! — Не-е, я собирай таньга, я тебя не знай. Диалог уперся в ментальную преграду, и доцент Бареткин зашел с другой стороны: — А можно, я тоже буду с тобой мести… метать? Тебе помогай! Якши? — выудил доцент Бареткин единственное тюркское слово из своей памяти. — Мои таньга собирай? Не-е! Не якши! — Ну и ладно, я тогда к метро пойду, — не притворился, а обиделся Бареткин. — У метро Рашид метай. Он мой ата. Он там таньга собирай. Он тебе не дай. «Боже, проклятая колониальная политика привела к тому, что порядочному москвичу нельзя устроиться даже на грязную работу! Всю ее монополизировали гастарбайтеры, не считающие нужным чисто говорить по-русски!» — маялся доцент Бареткин по пути домой. 56 Из почтового ящика торчал уголок белого конверта. Внутри лежали копии двух исковых заявлений Турултаевой — о расторжении брака и о прекращении регистрации доцента Бареткина по адресу, законной хозяйкой квартиры по которому является Роза Батудаллаевна Турултаева, как бывшего члена семьи Турултаевой. Вечером того же дня, когда кончились все продукты, когда доценту Бареткину гастарбайтер не дал собрать денег даже на хлеб и когда Турултаева подкрепила официальной бумагой свои бессердечные намерения, доцент Бареткин лег спать на голодный желудок, и, видимо, от голода ему приснился страшный сон. Его уже приняли на рынок и почему-то поставили грузчиком на электрокар. Он подвозит продукты к прилавкам и разгружает их с электрокара. В жизни доцент Бареткин не водил ничего сложнее трехколесного велосипеда, того самого, вместе с которым грохнулся, когда ему было пять лет, — то есть с пяти лет никакого транспорта не водил. Во сне он весьма лихо правил электрокаром. Ему виделось со стороны, как он ведет электрокар, груженный коробками с льдистыми окорочками, по бесконечному проходу между прилавками. И вдруг замечает впереди Турултаеву и Шкрыдлу. Те идут под ручку, мило болтают, зевают на товары — они явно пришли за покупками. Доцент Бареткин нагоняет их. Медленно-медленно преступники против морали оборачиваются. У них в глазах ужас. Доцент Бареткин, воплощение автоматизированной Эринии, гонит электрокар на Шкрыдлу. Давить женщину, даже неверную жену, он считает непорядочным. Турултаева почему-то оторвалась от своего любовника. Во сне доцент Бареткин злорадствует, что она и Шкрыдле изменила, предала и Шкрыдлу. Шоферюга спасается бегством, лавируя среди прилавков, доцент едет следом, сворачивая электрокаром невесть откуда взявшиеся ящики. Хурма, орехи, апельсины, окорочка сыплются под ноги, затрудняя шоферу бегство. Следом бежит Турултаева и орет: «Ваня, отдай деньги! Вдруг он тебя задавит, и что?!» Бареткин почти уже прижал Шкрыдлу к стене ангара и медленно на него накатывает. Сейчас, приплюснув негодяя к стенке, он медленно, чтобы Шкрыдла успел как следует испугаться, сойдет со своего трона, приблизится к Шкрыдле и приварит ему, куда мечтал все последнее время!.. Но тут… стена ангара светлеет, на ней проступают голубенькие цветочки… Шкрыдла, напротив, растворяется в воздухе… Это доцент Бареткин проснулся с чувством невыполненного долга у себя (гм! у Турултаевой) дома носом к стенке, оклеенной обоями в голубые веночки. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА На следующий день, воодушевленный сном, а паче того — пустотой в желудке, доцент Бареткин пошел устраиваться грузчиком на Дорогомиловский рынок. Кого бы из грузчиков он ни спрашивал, как влиться в их стройные ряды, ему давали противоречивые указания и вконец запутали бедного мыслителя. Наконец в дальнем, невообразимо загаженном конце рынка он увидел картинку из своего сновидения — матово-серебристые ангары с черными зияющими дверьми и игрушечно-оранжевый электрокар возле одного из проемов. На электрокар двое мужиков в ярких жилетах с какой-то непонятной эмблемой таскали картонные ящики. — Господа, — обратился к ним доцент Бареткин, — я вынужден обратиться к вам за помощью. Видите ли, я не ел шесть дней… — Короче, Склифосовский! — оборвал один мужик, обнаружив тоже знакомство с киноклассикой. — Мы по пятницам не подаем, — хмуро буркнул второй мужик. — Сегодня среда, — поправил доцент Бареткин. — Мне необходима работа. Я хотел бы устроиться грузчиком. К кому мне обратиться? — А что ты делать-то умеешь? — спросил более образованный мужик, пристраивая очередную коробку на электрокар. В коробке — мистика — громоздились замороженные куриные бедра. — А что надо уметь делать грузчику? — безмерно удивился доцент Бареткин, и по тому, как переглянулись мужики, понял, что проиграл по очкам. Торопясь опередить посыл далеко и навечно, он вскрикнул: — Электрокар умею водить! — Да ну? А где учился и какие права получил? — иронически отозвался мужик поглавнее. Это он напрасно сделал. Тонкая душевная организация доцента Бареткина не смогла вынести, что его, кандидата наук, подозревают, будто бы он не способен без обучения и каких-то прав к такому нетрудному простонародному занятию, как вождение электрокара — машины примитивной, изобретенной духовными братьями доцента специально для «пролов». Неожиданно легко для своей комплекции (впрочем, оскудевшей слегка из-за треволнений и голода) доцент Бареткин вспрыгнул за руль электрокара, одной рукой рванул на себя тумблер, в предназначении которого нельзя было ошибиться, а второй, левой, впился в руль, точно зубами. — Ты что, о…л?! Вылазь живо, мудло! — заорал тот, кто был, видимо, владельцем электрокара. Но вылезти самостоятельно доцент Бареткин уже не мог — машина рванула вперед, пуляя во все стороны коробками. Куриные бедра, точно зерна, бросаемые мощной рукой сеятеля, разлетелись веером по га№ 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! достной слякоти. Электрокар устремился вперед — на лотки. Все, что мог сделать доцент Бареткин — это повернуть руль левой рукой, соответственно, влево, потом еще влево, и вместо рядов палаток перед ним снова предстал черный квадрат Малевича — на серебристом фоне, а в квадрате прыгали и бесновались изуродованные злобой и страхом мужики… Левая длань Бареткина совершила еще один рывок… Непосредственно затем доцент Бареткин вылетел из электрокара с помощью его владельца, который пошел на подвиг во спасение своей техники — изловчился вскочить на подножку и выкинуть доцента Бареткина из-за руля, сильнейшим образом толкнув его в другую сторону. Доцент Бареткин кубарем прокатился по слякоти, испачкав все, что было на нем, и нахватавшись грязи орущим ртом. Когда его качение приостановилось, он услышал где-то за собой тяжелые быстрые шаги и брань и, не рассуждая долго, вскочил на четвереньки и побежал со скоростью хряка, спасающегося от скотобойни. Ему казалось в тот миг, что бег на четырех точках — наиболее удобный и естественный прием для человека, и он понял, что совершает переворот в мировой антропологии. Руками и ногами доцент Бареткин наступал на чью-то обувь, опущенной головой врезался в чьи-то тела, слышал крики ужаса, изумленный мат и свирепую божбу водителя электрокара вывернуть этого придурка наизнанку, и пусть его потом хоть расстреляют, но этой гниде не жить. «Гниде» почему-то не хотелось отстаивать свое поруганное низким словом достоинство, она споро бежала и внезапно, явив поразительное родство с затравленным зайцем, совершила резкий скачок вправо, в небольшой туннель — проход в другие ряды. Там доцент Бареткин хотел распрямиться, чтобы не привлекать к себе внимания, но на беду не видел, что прямо на него едет груженая тележка. Стоило ему подняться с четверенек — и ногу тяжело переехало тележкой, которую катил меланхоличный, ко всему равнодушный азиат в таком же оранжевом жилете, как на водителе электрокара. Доцент Бареткин тонко завизжал и вновь шарахнулся. Задом он опрокинул ящик с хурмой и опять упал. Женский голос над ним ахнул и запричитал, становясь все свирепее. Доцент подхватился с земли, наступил на гнилую хурму и в третий раз упал. Цирковые аттракционы больше не казались ему смешными. Он пополз под прилавки, скрылся под одним из них, где по случайности не было продавца, и выпрямился, снеся прилавок спиной и расшвыряв бытовой химии на многие тысячи рублей. Весь рынок уже видел его, весь рынок его ненавидел, каждый считал своим долгом поймать его и предать в руки правосудия — водителя электрокара. Доцент 57 ПРОЗА Бареткин слышал: «Коля, он в промтовары побежал! — Ниче, далеко не убежит, трам-трам-трамтам-там!» Доценту ничего не оставалось делать. Он побежал. Теперь уже на двух ногах, как все люди бегают. На бегу он врезался в дегустационный столик, где были разложены колбасы, и в руке у него остался трофей в виде палки сервелата. Еще в каком-то лотке он прихватил горсть ирисок. Погоня ширилась, в нее включились ограбленные на съестное продавцы. Доцент Бареткин, как Шкрыдла в его сне, несся зигзагами и настолько не разбирал дороги, что сшиб милиционера на выходе с рынка. Милиционер засвистел в свисток, зарявкал в рацию, и, поняв, что сейчас еще ОМОН присоединится к погоне, бедный доцент наддал ходу и сузил поле зрения до точки перед собой. Он весь переселился в собственные ноги — и ноги его спасли. Когда перед Бареткиным выросли очередные ворота, доцент, напротив, весь переселился в глаза — и увидел собачью дыру меж воротами и месивом коричневого снега. Он спасся в закуте между чем-то, что показалось ему ангарами. Но нет, это были поезда — товарный двор Киевского вокзала. Здесь густо пахло мазутом и чем-то еще — сугубо железнодорожным. Прислонившись к колесу недвижного, тоже как будто уставшего грузового состава, доцент Бареткин переводил дух часа два. Всю ночь, морозную и одновременно сырую, несчастный доцент Бареткин боялся вылезти из своего убежища и жрал колбасу с ирисками вместо хлеба. Эклектика питания дала ему тягчайшую изжогу и такую жажду, что он брезгливо жевал снежок изпод забора, где тот казался чище. *** Англичане говорят: у каждой черной тучи есть серебряная подкладка. Тучи гуще и холоднее доцент Бареткин за тридцать один год своей жизни еще не видел. Никогда судьба не была к нему так взыскательна. Доцент Бареткин замерз, как в скандинавском аду, страдал желудком и одновременно — голодом и жаждой, его колотила крупнокалиберная дрожь, дома его никто не ждал, кроме исковых заявлений Турултаевой, иными словами, дома у него скоро бы не стало… Но самую сильную боль причинял доценту Бареткину крах его представлений о жизни и о своем месте в ней. Он, кандидат наук, светоч философии и надежда человечества, за последнее время получил столько унизительных щелчков по носу от тех, кого привык называть за глаза «быдлом», он не смог доказать им своего априорного превосходства, он не смог обратить свои незаурядные способности в кусок хлеба 58 и кружку чая… Неправильно при таком раскладе было одно из двух — либо доцент Бареткин, либо мир. Доцент поразмыслил — эту способность у него никто не мог бы отнять! — и понял, что максима «Тебе плохо, потому что ты плохой» не для него. Он выбрал: неправилен мир. Но что было делать с этим стройным логичным выводом? Колеса теснившихся вокруг него поездов навевали мысли о судьбе Анны Карениной. Несовершенный мир буквально подталкивал своего сына, опередившего его в развитии на несколько эпох, к самоубийству, чтобы в нем, мире, установилась незамутненная быдлячья правда. Такого доцент Бареткин не мог себе позволить. Он долго полз под составами в сторону, противоположную рынку, и выполз на вокзальные перроны, где с животной яростью бросился собирать мелочь, продвигаясь все ближе к киоскам фаст-фуда — там, он чувствовал, будет хороший улов! На доцента Бареткина чуть не наступил щегольской ботинок, очень похожий на тот, что купила Брониславу Турултаева к свадьбе. Целая плеяда ног в отличных ботинках и костюмных брюках шествовала мимо Бронислава. Впереди плеяды носильщик катил телегу с кожаными представительными чемоданами. — Ты ж смотри, — с мягкой украинской интонацией сказал кто-то сверху, — сколько ж в Москве бомжей, аж под ноги лезут! А у нас-то дураки говорят, шо в столице медом намазано! Мужик, тебе правда, шо ль, намазано?.. Подняв голову для достойного ответа, доцент Бареткин узнал в говорившем друга своей детсадовской поры Гришу Белокуренко, о взрослом положении которого слышал много самого противоречивого — но какое бы амплуа ни приписывали Грише, он всегда был козырем в игре. К чести Гриши Белокуренко, он тоже узнал одногоршочника. И захотел сделать это публично. — Мать моя, это же Броня Бареткин! — сказал Гриша, роскошный, уверенный в себе, благоухающий, наверняка сытый и слегка пьяный Гриша. — Броня, шо это с тобой? Мы думали, ты весь в науке? — Меня затравили интригами, продали и предали, — выпрямляясь, отрапортовал Броня. — Ни фига не понял! — озадачился Гриша. — Нука, пошли! Спустя два часа вымытый, распаренный, закутанный в махровую простыню с эмблемой одного из самых звездных отелей Москвы Броня сидел на кожаном диване в номере люкс, который снимал Гриша (делегацию разместили в соседних популюксах), и рассказывал одногоршочнику историю своих злоключений. Говорил он не слишком членораздельно, ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА так как у него все время был занят рот. Но Гриша все понял. — Ладно, плюнь на бабу, уйди от нее, как мужик, — снисходительно сказал он. — Оставь ей квартиру — тем более что квартира ее. И про университет свой забудь. Я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Ты, видимо, уже понял, что я приехал в Москву не просто так. Броня, честно говоря, понял, что Гриша приехал в Москву, дабы выручить из беды доцента Бареткина. Но Гриша начал рассказывать политические дела, пересыпая речь огромным количеством намеков, полунамеков и недомолвок, к коим неизменно присовокуплял фразу «Меньше знаешь — крепче спишь». Кое-что доцент Бареткин понял, так как слышал раньше о Грише — высоко взлетел, да беспокойно сидит, как бы не обрушился… Гриша представлял круги, заинтересованные в смене генеральной линии власти на Украине и объединении ее опять с Россией, как в прекрасные советские времена. Все остальное выражалось сакраментальной мудростью про крепкий сон. Все остальное доценту Бареткину было знать не положено. — Так вот, — сказал порозовевший от коньяка Гриша, — если ты согласен, то можешь мне помочь. Ты же ученый! Как ты думаешь, мы можем такую волну погнать среди народа, чтобы из России к нам пошла встречная инициатива? Тебя я чисто конкретно об интеллигенции спрашиваю: сможет она настроиться на объединение? Доцент Бареткин, которого плескавшийся в пузе коньяк звал на подвиги, отреагировал моментально: — Гриша, но ведь это так просто! Украина должна объявить войну России. Поводов много, любой возьми — газ или там корабли… Потом они Украину победят и присоединят к себе — аннексируют, как побежденное государство!.. Перед носом доцента Бареткина оказалась незамысловатая фигура, сложенная из крепких пальцев, украшенных неброским маникюром. Лак натурального цвета не придавал композиции никакого политеса. — Броня, я думал, ты умнее! Чтобы я больше этого не слышал! Никаких радикальных мер! Конфликтов нам не надо! Нам нужна воля прогрессивных кругов общества! Братские чувства, все такое… Приятное и бескровное. Стенка на стенку мы в детстве ходили… а, ты не ходил, тебе и вспомнить нечего. — Но это было бы самым удобным выходом… — пропищал доцент. — Броня, ты не понимаешь, — надавил Гриша. — Я сказал: никаких войн и тому подобной мути. А мирные предложения рассматриваются. Знаешь, почему? Потому что Украина — это только № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! начало. Прогрессивные круги рассматривают возможность возвращения всех пятнадцати братских республик в наши тесные объятия. Почему бы не возобновить союз нерушимый? Представляешь, какие экономические выгоды это сулит?! Не говоря уж о политике. Когда мы были дружные и сильные, нас все боялись, а теперь что?.. — А теперь что? — эхом подхватил доцент. — Сам знаешь, — махнул рукой Гриша. — Теперь ты понял, что у нас за планы? Можно ли такие планы — да в войнушку проиграть? Никак нельзя. И потом, война — вообще не твое дело, на то у нас другие советчики есть. Ты способен отвечать за мирное… как его? — преобразование, во! Докладывать будешь лично мне. Жить будешь тут... — Долго? — уточнил доцент Бареткин. — Что — долго? — поперхнулся на полуслове Гриша. — Долго ли я могу пользоваться твоим гостеприимством? Признаться, мне морально тяжело быть в доме, который стал моим за эти пять лет, который я отделал и благоустроил собственными руками, но где мне подло изменили! И вообрази, Гриша, у меня даже нет комплекта ключей! Только от одного замка. Мне намекают, что я никто в той квартире, а я ведь все силы… — Броня, будь краток, — посоветовал Гриша. — Я понял, что у тебя тупик. Пока я здесь, будешь при мне. Снимем тебе номер. Сколько мы тут, пока не могу сказать, это не только от нас зависит, надо кое с кем перетереть… ну, это тебя не касается, твое дело идеи выдавать. Только вот что, Броня… Ты с бабой своей разберись быстрее! Мне надо, чтобы твои мозги принадлежали одной цели. Нашей общей. Понял? Броня понял, что его личное колесо Фортуны повернулось и он всплывает на высоту, приличествующую его разуму и способностям. Все, о чем толковал, а паче того умалчивал Гриша, доцент Бареткин рассматривал в одном лишь контексте — изменения собственной судьбы, а они сами в руки плыли. Ему были откровенно безразличны экономические, торговые и промышленные интересы Гриши и его коалиции, теоретически приводившие некогда братскую республику в объятия Большого Брата. Ему, откровенно говоря, была безразлична и Украина, его родина по паспорту, с тех пор, как он обрел российское гражданство. Ему было все равно, на что Гриша употребит его идеи. С тем же энтузиазмом он включился бы в команду, ведущую игру за поворот сибирских рек на юг, за растапливание торосов в Северном Ледовитом океане, за гринписовский запрет использовать труд диких животных в цирках. Для него имело ценность лишь то, что доцен59 ПРОЗА та Бареткина вспомнили, оценили по достоинству, признали незаменимым и обеспечили сообразно его статусу и уму. И — главное — не выдвинули на поверхность, не нагрузили противной ответственностью, отвели почетнейшую роль серого кардинала… Тут Броня не одолел соблазна, предался сладкому делу — воспоминанию деталей биографии Франсуа Леклера дю Трамбле, «серого» отца Жозефа при кардинале Ришелье, и поиску параллелей между ним и собой. Параллелей наклевывалось много, начиная с дворянского происхождения отца Жозефа и принадлежности папы Бареткина к партийно-советской элите Харькова; подсчитывая совпадения в уме, Броня не проконтролировал себя, расплылся в улыбке и уже внутренне злорадствовал над Турултаевой, «пролетевшей» мимо блестящей партии к тупому шоферу, мысли его воспарили... — Эй, але! — вернул Броню на землю Гриша, невежливо потрепав за коленку, обмотанную махровой простыней. — Должность тебе надо придумать. Как бы тебя назвать? — Интеллектуальный двигатель, — скромно сказал Броня. — Тебе все шутить, — отмахнулся Гриша, не поняв, что Броня был серьезен, как никогда. — Советником каким-нибудь… или консультантом… по вопросам общественно-политических технологий, что ли? Эй, ты в политологии шаришь? — Я философ! — расправил плечи под простыней Броня. — Философ — это универсальный талант, адсорбирующий всю мудрость человечества. — Я не понял, ты в политологии шаришь? — возвысил голос Гриша. — Я во всем разбираюсь! — уверенно сказал Броня. — Ну и ладушки. Давай, советник… советуй! Кредит тебе открываю с этой минуты. Но смотри, отработать заставлю, не посмотрю, что мы с тобой рядом на горшках в детсаду сидели! Облако, накрывавшее было доцента Бареткина, перевернулось кверху своей серебряной изнанкой и нестерпимо засияло, точно блюдечко, на котором доценту подавали новую, прекрасную жизнь. *** Переселенный в полулюкс, доцент Бареткин тут же замучил гостиничную обслугу требованиями бегать по магазинам и доставлять ему все, что необходимо для качественной жизни. Услышав про открытый кредит, Броня стал относиться к деньгам Гриши Белокуренко так же, как раньше относился к деньгам Турултаевой, потому что считал себя очень хорошим товаром, за который надо платить дорого и не торгуясь. Броне притащили несколько костюмов с 60 галстуками, смокинг с бабочкой, несколько пар обу­ ви, несколько головных уборов на выбор (Броня выбрал все) и так далее, перечислять скучно. Мысль доцента Бареткина в это время работала на обеспечение себе достойного будущего. Он понимал, что пятизвездочный отель — пристанище временное, а у него, доцента, должна быть квартира с постоянной регистрацией, которая сохраняла бы его в статусе гражданина РФ. Недавний голод обострил Бронины интеллектуальные рецепторы, и через два дня Броня попросил аудиенции у Гриши и предложил ему… создать Фонд помощи молодым ученым, попавшим в критическую ситуацию, курируемый одновременно общественными и политическими деятелями России и Украины. — Так-с! — проговорил Гриша, и глаза его просветлели. — Есть совместный проект, его надо реализовывать… Так-с! Неплохо для начала, Броня. За идейку пять ставлю. То есть за стратегию. А как у тебя с тактикой? Деньги где брать? — На Украине, конечно! — удивился Броня. — Тогда российская сторона будет заинтересована в этом проекте. Ничего не давая, много получит. — А именно? — потребовал Гриша, и доцент Бареткин полузакрыл глаза, как глухарь на току, и начал токовать, впадая все в больший раж, пока вещал, от того, что отстраненно думал: «Как это я умно и красиво все обосновываю и раскладываю по полочкам!..» По замыслу доцента Бареткина, главной движущей общественной силой является научная интеллигенция. Скудость ее вклада в общественную роль объясняется тем, что ученые вынуждены заниматься выживанием и прокормом себя и своих семей. Поэтому их огромный, скромно посмотрев на себя в зеркало, подчеркнул доцент Бареткин, потенциал идет на решение сиюминутных тактических задач. Но если этой научной элите предоставить решение всех материальных проблем, ее великолепные мозги будут освобождены от мелочей, заработают в полную силу над решением глобальных вопросов, а так как образованные и нравственно богатые люди во всех странах мира мыслят одинаково, то с братства ученых начнется тенденция к новому воссоединению Украины с Россией — более эффективному, чем во времена Богдана Хмельницкого, потому что за дело возьмутся не военные солдафоны, а штатские — в двух смыслах — мирные и государственно-ориентированные — индивиды, сплошь изворотливые умы. Что нужно интеллектуальной элите? Сущие пустяки! Главные составляющие жизни ученого — своя семья в своей квартире и возможность мирно и беззаботно заниматься наукой. Все эти возможности ему предоставит российЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ско-украинский Фонд помощи молодым ученым, находящимся в критической ситуации. Молодому ученому, находящемуся в оной ситуации, полагалась субсидия от Фонда, тождественная зарплате — от 500 до 1000 долларов ежемесячно, в зависимости от ценности ученого для науки и страны; малосемейка или квартира, по тем же критериям ценности; и коллега разной степени привлекательности в жены — если у молодого ученого не было своей жены или постоянной подруги или если своя жена-подруга уходила, не вынеся благородной бедности Сократа. Доцент Бареткин особенно упирал на то, что их Фонд будет уникальным явлением в мире, ибо обращает внимание на решение проблем, которыми прочие благотворители пренебрегают как сугубо личными — а ведь без счастья в личной жизни ученые хиреют, а их мозги чахнут! Создавать семьи ученых предполагалось по обоюдному желанию и влечению, но, как предусматривал в своем «Городе Солнца» Томазо Кампанелла, в некоторых случаях включался и механизм обязательств. («Регулярный секс необходим всем», — потупился доцент Бареткин, всячески стараясь мимикой и жестами, чтобы Гриша понял его намек.) По зрелом размышлении доцент Бареткин понял, что лиц женского пола пользователями услуг Фонда делать не нужно, даже несмотря на то, что они занимаются наукой. Интеллигентным и малообеспеченным женщинам помощь оказывалась Фондом в виде создания семейной пары. Таким образом, будучи женой субсидианта Фонда, мученица науки получала все преференции, заботливо предусмотренные доцентом Бареткиным, исходящим из того, что дамье дело — создавать домашний уют, основные материальные блага должны быть у мужчин. По горячему желанию дамы Фонд мог оказать ей помощь в трудоустройстве, но опять же если она была женой или постоянной подругой клиента Фонда. Против гражданского брака лично доцент Бареткин ничего не имел, но вообще семья — это священные узы, а не игра и не сожительство, и гораздо лучше выглядит оформленный в ЗАГСе союз. К этому щекотливому процессу привлекалась профессиональная сваха, по необходимости пользовались анкетными базами брачных агентств. Молодым ученым доцент Бареткин предлагал жен помоложе, перспективным — посимпатичнее. Но чтобы в Фонд не ломанулись халявщики, Броня предлагал ввести строгий отбор — во-первых, возраст ученых — до тридцати пяти лет, во-вторых, доход менее трехсот долларов в месяц, в-третьих — жилищные проблемы, в-четвертых — «торможение» научной карьеры, незначительный социальный статус и отсутствие других, кроме научной деятельности, возможностей заработать. Приоритеты во № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! всех смыслах — перенесшим личную драму (распад семьи, предательство друзей, разлад с родителями либо сиротство). Приверженность науке — единственное обязательное требование от субсидиантов. Субсидией ученый пользовался, пока работал по программам, предлагаемым Фондом, или пока не вставал на ноги, чтобы уйти из Фонда на вольные хлеба. Квартирой мог пользоваться всю жизнь; если выходил из числа клиентов Фонда — выплачивал за нее кредит, весьма щадящий и растянутый по времени. А с женой-подругой при выходе решал отношения сам. Одним из направлений деятельности Фонда на первичном этапе должна была стать всесторонняя научная и политтехнологическая подготовка будущих выборов президента на Украине (как основание для финансирования проекта украинской стороной), а все остальные программы могли быть какими угодно, главное — русско-украинскими. В дальнейшем, отметил Броня, по этой же схеме будут строиться все отделения Фонда, выводимые в сопредельные государства, — русско-белорусские, русско-грузинские, русско-казахские и прочие. В автономных республиках в составе РФ все проще: стержнем деятельности Фонда на этих территориях будет интеграция культуры и духовности двух народов, русского и коренного, силами ученых той и другой национальности. — Так-так! — умиленно протянул Гриша, поняв, что эдакий концерн благотворительности привлечет к ним внимание всего мира, а в научной среде быстро распространятся юнионистские настроения. Может оказаться так, что политика выступит концентрированным выражением не экономики, а научной мысли (разумеется, на поверхности, но что там, в глубине, никого не волнует). — Не так уж глупо, Броня!.. И союзники улыбнулись друг другу, совершив распространенную ошибку: они казались трогательно единодушными, но понимали друг друга превратно, а радовались по диаметрально противоположным поводам. Броню радовало предвкушение, что он с помощью Гриши обретет замену Турултаевой, ее квартире и ее зарплате. Гришу восхищал целый табун дерзких и гордых помыслов. Он мысленно даже примерил венец нового основателя союзного государства… но встряхнул головой, как собака после купания, и решил пока охладиться. Огорчило Броню лишь то, что Гриша похвалил его на словах и куда-то сбежал, а доценту Бареткину пришлось самому намекать отельной обслуге, чтобы ему вызвали профессионалку. Он пережил несколько унизительных минут, когда очень важная дама в униформе явилась в его номер и придирчиво спра61 ПРОЗА шивала его, в курсе ли Григорий Спиридонович данного заказа. За дверью номера, в коридоре, в это время кто-то возился и шептался, оттуда тянуло духами и слегка перегаром. Броня держался очень прямо и с достоинством говорил об открытом для него кредите — дама качала головой и говорила, что здесь другая система расчетов. В итоге дама буквально расколола Броню на признание, что наличных денег у него нет. «Тогда пусть Григорий Спиридонович даст команду от своего имени!» — отбрила дама Броню и, покинув его полулюкс, хлопнула дверью. «Отбой, девчонки, мы по безналу не работаем!» — прозвучал ее голос в коридоре. Несколько молодых женских голосов захохотали и стали похабно шутить на тему секса по безналу и оргазма по факсу. Броня сжал кулаки, стиснул зубы и поклялся, что Гриша попомнит сегодняшнее бареткинское унижение. *** Спустя полгода в одном из загнивающих допрежь наукоградов под Москвой оперялась, как орленок в гнезде, первая очередь Международного фонда помощи молодым ученым, попавшим в критическую ситуацию. Административные здания возвратили к их прежней жизни. Их оперативно окружили кольцом жилых домов, простых с виду, но удобных, современной планировки. Некоторые получше сохранившиеся дома хрущевско-брежневской застройки реанимировали, остальные снесли. Производственные корпуса восстановили и законсервировали в состоянии, готовом к приему любых лабораторий и производству любых испытаний. Но какие это будут испытания, пока никто сказать не мог, ибо советник по вопросам общественно-политических технологий Бронислав Георгиевич Бареткин был девственно неискушен во всех технических и естественных дисциплинах, а глава Фонда Григорий Спиридонович Белокуренко не находил времени, чтобы лично заняться производством и промышленностью. Львиную долю его царского времени отнимали командировки по странам ближнего зарубежья и отдых на курортах зарубежья дальнего. Так завистливо думал Бареткин, которого Гриша не отпускал ни в командировки, ни в отпуск, ни проведать родителей, сказав наставительно: «Броня, как потопаешь — так и полопаешь. Когда наработаешь на отпуск, пойдешь отдыхать. Когда наскребешь на Карибы — поедешь на Карибы, зуб даю! Результатов, Броня, не денег — а то аж сбледнул весь!.. Ха-ха». На самом деле Гришины разъезды во многом были связаны с получением денег. И не просто денег, а Денег, если не Деньжищ. Преобразование наукограда было, конечно же, предприятием настолько 62 монетоемким… нет у обывателя сравнения, нет в его жалкой системе ценностей мерила, чтобы представить себе эдакие расходы!.. Но оно осуществилось, и, значит, средства в него были вложены реальные, не эфемерные, не безналичные. Откуда они брались, Гриша с Броней не делился, естественно. Скудных экономических познаний Бареткина хватало, чтобы проследить в движении доступных ему финансовых документов, куда он частенько по привычке совал нос, типовую схему отката: крупное «пожертвование» заинтересованного лица, инвестора либо партнера Фонда, делилось на несколько частей, и дветри части неизменно через подставных лиц и левые счета возвращались тем, кто давал либо «пробивал» сумму. Имели место и другие комбинации, с виду бескорыстные — денежные вливания, оплаченные честь по чести оформленной благотворительностью, то бишь правом на льготу по налогообложению, или долгосрочные инвестиционные соглашения, в том числе и межнациональные, а также международные… Вся прочая документация, например, связанная с торговлей репутацией или скелетами из шкафов, хранилась надежно. В нее советнику Бареткину господин Белокуренко не дал бы сунуть любопытный толстый шнобель. А у Брони срабатывал инстинкт самосохранения: меньше знаешь — крепче спишь. Даже доступные созерцанию грандиозные финансовые игры были намного сложнее для гуманитарных мозгов Бареткина, чем скучный увод государственных дотаций налево, совершенный глупой Таисией Панасенко; и придумать, чем защитить себя на случай смены климата в Фонде, чем прищучить Гришу, Броня так и не смог. Признал фиаско и затолкал мысль об очередном примере своей несостоятельности поглубже в подсознание. Метался Белокуренко по бывшему СНГ и потому, что искал, да не находил для Фонда консультанта с техническим или естественным образованием, а он между тем был нужен, ибо не духовностью единой жив благотворительный Фонд, опекающий молодых ученых. Но как-то вот не срасталось с технарями, хотя негустой хоровод соискателей все же пожаловал на собеседование… как пришли, так и ушли, даже подумать не обещали. Дельные специалисты или уже были востребованы, или сомневались в пользе сотрудничества с Фондом. Двум готовым на эксперимент поставили палку в колеса на последнем этапе вхождения в Фонд. Советник Бареткин имел право курировать списки претендентов на поступление под опеку Фонда и широко этим правом пользовался, накладывая вето на всякую персону, чьей научной специализации не понимал. Также он пользовался правом вето, когда встречал кандидата, чью научную специализацию ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА понимал и воспринимал как конкурирующую. Ни одного исследователя творчества Перуджино Бенвенутти советнику Бареткину еще не встретилось, но к философам, историкам, социологам, политологам, даже литературоведам он относился ревниво. Дай волю Бареткину, весь Фонд состоял бы из него одного — но такой воли Гриша ему не давал. А также нужно было привлекать в Фонд женщин, с которыми доцент Бареткин мог бы создать семью. Поэтому Фонд за полгода пополнился несколькими десятками молодых, вялых, бесцветных историков и философов, не способных пробиться в жизни самостоятельно. Гуманитария обаять, известно, куда проще, чем даже самого завалящего технократа с правильно растущими руками и рациональным, хоть и граненым, мышлением. Но на почве Фонда чахлые таланты «архивных юношей» прижились и даже заколосились. Все клиенты Фонда прекрасно понимали, что надо делать, дабы кормили, — и все добросовестно отрабатывали нежданно доставшуюся манну небесную. Строчили, к примеру, книги, подводящие прочную теоретическую историческую и философскую базу под сомнительную практику имперских амбиций, доказывали, что империи, которые рухнули, сами виноваты — не добирали в мощи, в силе, в крепкой руке. А вот мы построим такую империю, которая хрен рухнет! — был общий хвастливый пафос исторических изысканий с грифом Фонда. Короче, все приспешники Фонда помощи молодым ученым старались, объединяли общественную выгоду с личной изо всех сил. Все были довольны… За одним исключением. Подключив владелиц пары брачных контор, Фонд помощи молодым ученым обрел некий женский батальон из числа не безнадежных клиенток этих самых контор. Торжественно и показательно справили несколько свадеб. А доцент Бареткин ходил, как в воду опущенный. На нем отразились два судебных процесса, затеянные Турултаевой, — они прогремели для бедного Бронислава подряд, точно выстрелы из двустволки. На бракоразводном процессе Турултаева во всем новом, в кокетливо повязанном шарфике и вульгарной бижутерии, накупленной Шкрыдлой, заявила: «То, что было между мной и ответчиком, не называлось семейной жизнью, но называлось эксплуатацией человека человеком! Он заставлял меня все время работать на свое благосостояние! Естественно, я пресекла эту паразитическую политику. Вопрос, возобновлять ли какие бы то ни было отношения с этим индивидом, для меня не стоит! Я встретила настоящего мужчину и хочу быть с ним счастлива!» — и демонстративно оперлась на руку Шкрыдлы, а Шкрыдла зааплодировал. Бареткин хотел было в пику этой торжествующей дуре № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! сказать, что он на расторжение брака не согласен, чтобы заставить ее еще походить по судам… потом вспомнил веление Гриши быстрее разобраться с семейными проблемами… махнул рукой и согласился с разводом. Не отказав себе в мелочном удовольствии назвать Турултаеву шлюхой. За что его и оштрафовали на тысячу рублей, каковых при нем, как обычно, не оказалось. Пришлось звонить Грише и слушать все, что тот имел сказать о безденежных, это ладно, главное, безмозглых дураках, которых кто-то за язык тянет выражаться в общественных местах, роняя тем самым престиж всего их начинания. Гриша страшным шепотом спросил, не проговорился ли доцент Бареткин, что он советник в Фонде. Бареткин уверенно соврал, что не проговорился, хотя на деле именно так и отрекомендовался. Гриша чуть успокоился и прислал человека с деньгами. Пока гонец ехал, Броня пристыженно сидел в пустом зале суда при секретаре, делано строгой девице с поджатыми губами, и добродушной улыбкой, а также велеречивыми убеждениями уговаривал ее отпустить его в коридор. Девица не повелась на Бронину сладость, и правильно сделала, ибо Броня, конечно же, рассчитывал сбежать, оказавшись без пригляду. Естественно, при таком идиотском завершении судебного заседания доценту Бареткину не посчастливилось реализовать свою давнюю мечту и приварить Шкрыдле пониже ременной пряжки. Не свезло ему нанести Шкрыдле увечье и на следующем судебном заседании, в ходе которого Броня легко и просто был выдворен из квартиры Турултаевой — как бывший член семьи оной. Броня пытался давить на жалость — вспомнил, что полагается откладывать выселение членов семьи, у которых нет возможности приобрести другое жилье, до момента, когда он найдет вариант… Не полагается, а иногда принимается такое решение усмотрением суда — ответили ему, но, согласно материалам дела, вы состоите советником в Фонде помощи молодым ученых, который рекламирует на всю страну, как помогает даровитым, но бедным представителям научного мира, так что у вас есть где жить, возможность приобрести собственное жилье в ближайшее время также имеется, и нет причин откладывать выселение. Турултаева ликующе посмотрела на Броню и, кажется, показала ему киношный американский жест. «О боже, как она опустилась! — возопил про себя Броня. — Впрочем, чего и ждать, если она живет с таким мужланом!» Ударить Шкрыдлу у доцента Бареткина нога не поднялась — шофер был приятно возбужден решением суда, но начеку, и Броня не стал рисковать. Исход Турултаевой из жизни доцента Бареткина — это еще полбеды. Хуже было то, что деятель63 ПРОЗА ность в Фонде помощи молодым ученым не только не тешила самолюбие Брони Бареткина, но и не приносила материальных дивидендов, на которые он рассчитывал. Самолюбие страдало даже сильнее. Гриша не давал Бареткину заниматься Перуждино Бенвенутти. Директор Фонда требовал от Брони выдавать идеи социально значимых проектов, более актуальных, чем игровое освоение философии в детском саду. И настойчиво заставлял активнее пополнять фонд технарями. — Ты чудак на другую букву, — уверял он советника Бареткина, не обращая внимания на его оскорбленные гримасы. — Ты понимаешь, что наша задача — доказать, что мы способны поднять не твою голимую науку, а все отечественное производство? Нам нужны свои заводы и фабрики, свои продукты и металлоконструкции! Про нанотехнологии не забывай! А ты в Фонд одних романтиков натащил. Ты меня разочаровываешь, Броня! Мне нужны физики, химики, биохимики всякие, чтоб было чем мировое сообщество удивить! — Но гуманитарная мысль! — юным петушком возражал Броня. — Броня, блин, мысль должна быть такая, чтобы ее пощупать! — Гриша мановением толстых пальцев показал, как будет щупать мысль, и на сем отрезал. Доцент Бареткин скрепя сердце создал пиар-компанию, нацеленную на привлечение специалистов технико-естественного плана. По собственному чаянию, он должен был провести серию передач на телевидении в формате от первого лица на правах советника Фонда — и денег Фонда на рекламные ролики и передачи не пожалел. Когда все было договорено, Гриша сказал советнику небрежное «спасибо» и сам поехал по каналам, и ролики вышли с простецкой (на взгляд Бареткина) физиономией Гриши. Это был плевок. Это была соломинка, ломающая спину верблюда. Верблюд Бареткина сгибался ниже и ниже от того, что Гриша не давал своему советнику наслаждаться синекурой. Пробиться в газеты в новой должности оказалось тоже непросто: интервью все давал и подписывал Гриша. Пару раз, в самом начале работы Фонда, тексты интервью ему писал Броня, потом Гриша от его услуг отказался. Он так и не научился чисто выговаривать имя Перуджино Бенвенутти и не понимал, зачем так часто упоминать этого хрена. Услышав про «хрена», Броня чуть не выпал в осадок и прочел Грише лекцию о Перуджино. Упирая на то, что универсальное учение Бенвенутти и его этическая концепция могут выступать нравственным кодексом идеологии Фонда. — Я сейчас не понял, — ответствовал Гриша, переваривая услышанное. — Ты говоришь, что он будто 64 что-то мухлевал, рукописи древние сам сочинял… Во аферюга! Я думал, такие только в совке водились… Броня кинулся объяснять, что сомнительное происхождение рукописей Бенвенутти не отменяет их гениального содержания, но Гришу сбить с цели было трудно. — Нет, ты подожди, — гнул свое он, — ты говоришь, что официальная ваша… как ее? типа, история? — Историография, — вставил Броня. — Вот! — утверждает, что это был аферист? И ты мне хочешь портретом афериста знамя Фонда украсить? Броня, ты с глузду съехал, или как? Мне снаружи, без тебя, знаешь сколько обвинений пришьют? Ты-то не в курсе, да я-то каждый день в том дерьме, что на меня льют, ковыряюсь! А ты мне хочешь мину замедленного действия заложить? Чтобы я больше про твоего Перджопини не слышал! «Интересно, почему необразованные люди так скабрезно склоняют имя великого мыслителя?» — думал Броня, мысленно уравнивая Гришу с папой Бареткиным. Но подготовку к защите докторской по трудам Перуджино Бенвенутти ему пришлось свернуть. До лучших времен, утешал себя Броня. *** На личном фронте доцента Бареткина творилось тоже что-то непотребное. Слабый пол, мечтающий создать семью с участниками программ Фонда, был, мягко говоря, не первой свежести. Броня втайне мечтал об Ирочке, но она, конечно, не попала в поле деятельности Фонда. Вероятно, не пользовалась услугами брачных контор. Наоборот, в ЖЖ и на интернет-форумах злобствовала против Фонда некая ИРАдуга, в которой советник Бареткин подозревал Ирочку, так как на аватаре был похожий на ее зеленый глаз, а некоторые шпильки низко указывали на полуграмотных авантюристов с Восточной Украины, ради карьеры не жалеющих ни собственного достоинства (откуда оно у них?), ни достоинства и репутации тех, кто его привлекает к серьезным делам, — снисходительно, из милости, ведь польза от такого работника идет на минус... Читая выпады ИРАдуги, Бареткин гневался и мечтал подать на нее в суд, потребовать крупной компенсации морального ущерба. Останавливало его два соображения: отсутствие в кармане двухсот тысяч рублей на уплату судебной госпошлины — Фемида обнаглела и положила размером госпошлины один процент от цены иска. И какой, по-вашему, должен быть один процент от двадцати миллионов рублей, которых все равно не хватит погасить пламень бареткинской обиды?! И — неявно — необходимость признать, что ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА все оскорбительные слова ИРАдуги Броня относит к себе, то есть имеет на то основания… Баба, которая досталась советнику Бареткину (Гриша настоял, чтобы его советник опробовал на себе все нюансы предложенной им программы), была не девицей, к тому же большой дурой со скандальным характером. Она, со своей стороны, тоже требовала от советника Бареткина. Она была дважды разведена, и Броня, кажется, догадывался, почему — невозможно жить с человеком, которому ты все время должен. Жена, Марина, формулировала запросы целыми списками: 1) больше денег; 2) больше престижа; 3) больше интересных событий — ночные клубы, дорогие кабаки, поездки за границу, горные лыжи, лаун-теннис; 4) больше внимания; 5) больше секса, черт побери! От последнего требования советник Бареткин вообще терялся. Ему, обласканному святой ложью Турултаевой периода сразу после свадьбы, было несомненно, что он если и не половой гигант, то женщину удовлетворить вполне способен. А жена Марина низводила его возможности до пигмейских. Даже меньше, чем пигмейских, — до лилипутских. «Пигмеев не за что оскорблять таким сравнением!» — язвительно говорила женушка. Настоящие пигмеи очень сексуальны и неутомимы — она знала одну девчонку, у которой родная сестра знала другую девчонку, что преподавала в Африке русский язык в нескольких странах, в том числе в Уганде, так ей в Уганде больше всего понравилось, она уезжать не хотела, дважды продлевала себе командировку правдами-неправдами… Вот что значит — пигмеи в постельном смысле старательные и горячие! И как их можно уподоблять тебе, недоразумение бюрократическое?.. С остальными заявами Марины тоже было нелегко. Субсидия советнику шла — тысяча долларов в месяц. Он, еще будучи просто доцентом и составляя программу Фонда, сам обозначил верхнюю планку в тысячу баксов в месяц. Он бы, конечно, задрал планку, но Гриша амбиции Бареткина пресек. Что в итоге? Наблюдалась инфляция, и регулярной субсидии Фонда не хватало на привычный Бареткину еще по доцентству уровень жизни, так как новая жена (не то что Турултаева) половину вмиг отбирала себе. Однажды, пережив страшный скандал вокруг изъятия «полутонны баксов», советник Бареткин поймал себя на том, что с жалостью и нежностью вспоминает неприхотливую, почти аскетичную Турултаеву, зарабатывающую своими ковриками на себя, на него, на ремонт… От того, что ему змеища и изменница Турултаева внезапно показалась милой, Бареткина прошиб холодный пот. Выходило, что Марина была стократ мерзее Розы Батудаллаевны. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! Марина постоянно грозилась уйти к другому ученому. Советник Бареткин метался: сказать ей «скатертью дорога» или умолять одуматься и стелиться перед женою? Ведь Бареткину было жалко не вздорной бабы, а своего самолюбия. Уйди Марина, советник бы плакать не стал, но по его мужскому самолюбию уже третья женщина нанесла бы чувствительный удар. Впрочем, самолюбие Бареткина так и так потерпело урон: Марина, кажется, начала погуливать. А о разводе Гриша запретил советнику Бареткину и думать: Фонд должен был являть собой картину идеального мироустройства, и разводы среди его участников никак не приветствовались. Советнику опять стал сниться Перуджино Бенвенутти — и «уходил» после пробуждения издевательски ме-е-едле-ен-н-но-о-о... видно, любил подолгу прощаться со своим почитателем… но после визитов Перуждино у Бареткина весь день насмарку шел, все из рук валилось, здоровье расшатывалось, Гриша делал втык, его партнеры не считались с советником, подчиненные открыто дерзили, жена… лучше не упоминать… Наш герой становился неврастеником. В довершение несчастий доцент позвонил родителям. Сам не знал, зачем. Наверное, сработал обостряющийся в состоянии неврастении эффект — захотелось понимания, поддержки, сочувствия и сожаления. В обычном состоянии доценту Бареткину хотелось восхищения и преклонения, но теперь тоска по эмпатии перевесила… Лучше б не звонил! Грубый папа с возрастом становился все более «ментом поганым», проявлял редкостную душевную тупость и глухоту. Огорченного и деморализованного сына он обсмеял и сказал, что ему пора взрослеть и не лезть в чужие игры, а изобретать свои. Напомнил про дом в Лыбяжьем. «Сидел бы там, — сказал папа, — был бы на глазах, спокойнее за тебя, мудака». Вот и все утешение!.. Броне взгрустнулось: запасной плацдарм, на который он уповал, похоже, был кладбищем отработанной, морально устаревшей техники. Ясно было даже доценту Бареткину, что, попади он домой, под папино мощное грубое крыло, о научной деятельности и интеллектуальной карьере придется забыть навсегда — и перекапывать три раза в год огород вокруг домика в Лыбяжьем, сесть на вегетарианское меню «с собственной земли» да вяло огрызаться на отцовские упреки. Как ни старался Броня придумать, чем бы он мог зарабатывать на жизнь в Харькове — хотя бы символически, чтобы папа не бушевал, — ни черта ценного ему в голову не пришло. От угрозы вернуться домой в провальное бездействие Броня приуныл. Так и оказалось, что звонок родителям не закончил, а продолжил ряд неудач, дав цепную реакцию. 65 ПРОЗА Гриша вернулся со швейцарского горнолыжного курорта сильно не в духе и вызвал Броню на ковер: отчитываться. Отчет, не дослушав, объявил бледным. Оконфузил советника Бареткина, отвергнув все готовые предложения. И насел, проявляя произвол: не сходя с места, роди идею нашей следующий акции, а не то… я всегда знал, что нечего связываться со знакомыми, со стороны брать людей заведомо лучше. Гриша давил — и выдавил из Брони, как сыворотку из творога… концепцию общественного движения для молодых ученых — за сохранение городских деревьев от опиливания, чтобы они обрастали ветками, так как падение всяких тяжелых предметов на голову продуцирует всплески гениальности. — Как-как? — переспросил Гриша. — Всплески гениальности, — повторил Броня терпеливо. — Мы будем фабриковать собственных гениев из подручного материала. Движение назовем «Стопами Ньютона». Гриша позволил начать это движение, но тон его звучал как-то иронически. Советник Бареткин был объявлен главным идеологом движения и получил карт-бланш — первые действия, которых захотел Бареткин, были, естественно, интервью с ним в прессе и на «тиви». Движение заклеймили «маразмом» в официальных газетах, обстебали на сетевых форумах и в ЖЖ. Лейтмотивом звучало, что Фонд наконец открыл свое истинное лицо — огромной «прачечной» для олигархических доходов Белокуренко, также — что Фонд выродился, не успев заработать в полную силу, также — что советник Бареткин проводит идею геноцида нации по интеллектуальному признаку, отсюда недалеко до введения образовательного ценза. Это последнее обвинение принадлежало сетевой хулиганке ИРАдуге. Стольких фотографий доцента Бареткина разом никогда не появлялось в Интернете — правда, они все были слегка подпорчены — то гитлеровской фуражкой на Бронином лбу, то сталинскими усами и френчем, то дарвиновской бородищей — «Прощай, естественный отбор! Даешь неестественный!» — то, попросту, свиным рылом и сколлажированным калачным рядом назади. Чуть позже в журнале «Наука — наше все» доктор исторических наук Ирина Бобрыченкова развила тему интеллектуального геноцида, тыча, что родиться эта идея могла лишь в мозгу воспаленном, от рождения безнадежно убогом, тлетворно тронутом тщеславием и не понесшим на себе следов даже среднего образования. «Ах, она уже доктор!» — завистливо вздохнул Броня, прикидывая, когда он сможет вплотную заняться Перуджино Бенвенутти. Апофеозом негативной волны стало выступление 66 лидера Партии Ужасного, Четкого, Ясного и Понятного Порядка (сокращенно ПУЧЯПП, любимой политической силы отставных военных в чине не выше прапорщицкого, пожилых урок, привыкавших жить «по понятиям» еще при Отце Народов, и немолодых учительниц начальных классов). Тот начал ответную кампанию — заявил, что объединение усилий ученых верняком приведет к глобализации в политической жизни и экуменизму в религиозной сфере, что консолидация умов будет иметь вредные для русской нации последствия (как будто просек подлинные цели Гриши) — тогда как Ужасный, Четкий, Ясный и Понятный Порядок подразумевает строгую иерархию в обществе: правящая категория населения и много послушных подчиненных. А в национальном разрезе — наличие титульной нации и многих послушных народов-сателлитов. Ученые вообще должны быть подчинены военным, чтобы не создавали анархии; а то, что несет космополит Белокуренко, — путь к анархии и сплошное разложение электората. ПУЧЯПП объявила сбор подписей за здоровое развитие россиян — против вседоступного получения высшего образования, за квоту на поступление в институты по направлению из армии… Гриша от всех обвинений отделался легко — выставил вперед советника Бареткина как автора идеи и заявил, что Фонд дает возможность всем ученым проявить себя в меру их способностей, но, конечно, если способности слабоваты, то непродуманные и эпатажные проекты закрываются. На них не тратят время, силы, средства. Но право голоса есть у каждого участника Фонда. ПУЧЯПП же предложила переговоры, которые идеолог Четкого, Ясного и Понятного Порядка объявил провокацией и профанацией… Политики-антагонисты ангажировали две газеты для продолжительной словесной дуэли. Но Бареткин за единоборством наблюдал уже со стороны… Как ни странно, весь этот Гришин демарш привлек в Фонд любопытствующих, и из числа этих любопытствующих Гриша быстро выцепил новых двух советников — поджарого и злобного от перманентного голода физика-ядерщика из Обнинска и кандидата двух наук, руководителя сдохшего НПО из Новосиба. А на примере Брони показал, как гуманно поступает Фонд с дураками. Гриша наказал доцента — развенчал из советников, сделал рядовым членом Фонда и перевел движение «Стопами Ньютона» в разряд удавшихся шуток мецената. Наедине Гриша сказал экс-советнику: — Что с тобой делать, Броня? Может, ты умрешь смертью храбрых, пока ты меня не опозорил окончательно? Выбор предоставлю богатый: хочешь — простецкую автокатастрофу, а хочешь — вражескую ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА вылазку. Убийство советника — прикинь, какая будет провокация!.. Шуму даст, рекламу нам сделает. Правое дело, знаешь, всегда кровью борцов полито… Глаза и тон Гриши не оставляли Бареткину шанса. Броня аж затрясся, да не притворяясь: — Гриша, я все объясню! Я исправлюсь! Дай мне еще один… — Нет, ни одного, — говорил меж тем Гриша, слушая Бареткина вполуха. — Способности свои ты уже показал. Считай, я тебе давал испытательный срок. И ты его не прошел. Оставлять тебя при Фонде дальше — я себе не враг. Если ты мне поломаешь такую хорошую малину — а ты мне ее поломаешь, я знаю — то мне не видать моих целей, как твоих нормальных идей. А если ты попробуешь меня сдать, то фамилия Бареткина навсегда украсит списки пропавших без вести. — Гриша! Но ведь Фонд — была моя идея! — Да, Бронислав, и я это помню. Только потому я тебя и отпускаю с миром. Тебя, я слышал, родители ждут не дождутся на Украине? «Однако сколько же у него сексотов в Фонде», — невольно восхитился Броня, ибо сам, естественно, не говорил шефу о папином сердечном приглашении блудного сына домой. — Они старенькие, им помощь нужна… в магазин там сбегать, полы помыть… Вот и езжай домой по-хорошему. Можешь там в свободное от помощи родителям время мобилизовать молодых ученых. Будешь пиарщиком. Никакой самодеятельности. Квартиру твою передадим нынешнему советнику, а с бабой сам решай, как знаешь. — Пусть она тоже остается новому советнику, — злорадно сказал Броня. — Не выйдет, он женат, — равнодушно обронил Гриша. — Но она меня не волнует. А ты — все понял? Последнее, что из кассы Фонда получишь — деньги на билет до Харькова. Плацкартный. Броня понял — а что тут было неясного? — его отправляют в ссылку, ибо он не оправдал Гришиных ожиданий. На Украине его встретят Гришины клевреты. Они уже будут предупреждены, как себя вести с доцентом Бареткиным. Фортуна, лживая и неверная, хуже Турултаевой, поманила доцента — и некрасиво повернулась к нему задом. Зад у нее каменный и холодный. Доцента Бареткина опять обманули — все, что он делал под Гришиным крылом, — не его смысл жизни. Но его смысл жизни — plus ultra, все время вперед! Может ли он уехать в позорную ссылку в Харьков, не поборовшись еще за место под московским солнцем? Деньги на билет он, одначе ж, у равнодушной кассирши взял: впереди неизвестность, пригодится и пара тысчонок с рубликами. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! *** Утро следующего дня застало доцента Бареткина в штабе лидера Партии Ужасного, Четкого, Ясного и Понятного Порядка. Он сидел возле приемной и каждые полчаса заходил к секретарю — это был, вопреки блондинисто-гламурным стандартам на шпильках, молодой парень, косая сажень в плечах, с темно-русыми кудрями и водянисто-голубыми глазами. Броня заученной фразой просил секретаря доложить о нем по делу чрезвычайной важности и чрезвычайной выгоды для уважаемого господина. Секретарь с тем же автоматизмом просил подождать, пока освободится уважаемый господин, так как к нему на прием записываются заранее. Броня кидал алчущие взгляды на кофеварку в приемной. Она работала, источая неземной аромат. Но ему кофе не предлагали. Когда Броня прямым текстом попросил пить, красавец секретарь выдал ему пластиковый стаканчик и отправил к кулеру в углу холла. В кабинет главы Партии Ужасного, Четкого, Ясного и Понятного Порядка его пригласили только после обеда (ресторанный обед лидер съел в кабинете в компании каких-то товарищей, кому ждать не пришлось и трех минут, за дверью звякали хрусталем и, точно ратными клинками, гремели ножами и вилками). Запахи сытной и дорогой еды чуть не довели доцента Бареткина до обморока. Он только на то и рассчитывал, что сытый собеседник будет добродушнее голодного… …Доцент Бареткин вошел в кабинет и остановился перед лидером ПУЧЯПП... Он содрогнулся тут же, как содрогается всякий человек при лобовом столкновении с мистикой. Бареткин сознавал, что вошел в кабинет всероссийского проповедника строгой вертикали власти и железобетонного порядка, дабы изложить ему идею создания Фонда помощи молодым ученым, пострадавшим от несправедливости Фонда помощи молодым ученым, попавшим в критическую ситуацию; что программой-максимум для него было не только убедить твердолобого лидера основать такой Фонд, но и предложить себя в качестве советника; что он красноречив и убедителен от голода и обиды на Гришу. Но все эти бытовые детали померкли и осенним вихрем улетели из памяти Брони, когда из-за солидного стола ему навстречу символически приподнялся и махнул рукой на жесткий (даже с виду) стул для посетителей хозяин кабинета — лицом точь-в-точь Перуджино Бенвенутти. Только с двумя глазами. И Броня окаменел стоя, ослеп, оглох и онемел. — Эй! — донеслось до Бареткина сквозь пелену жути. — Вы чего молчите?! Я занят! Есть что ска67 ПРОЗА зать — говорите, нечего сказать — время не отнимайте! Эй! Визитер! Представьтесь!.. Экс-советник Бареткин встряхнулся, подобно ньюфаундленду, и вернулся в материальный мир. Идеолог порядка смотрел на него нелюбезно. Рожа у него была малосимпатична… но в целом ничего ее не роднило с сардонической гримасой Перуджино Бенвенутти. Видно, лукавый старец опять подшутил над своим приверженцем. Бареткин вмиг почувствовал себя свободнее. Его как будто отпустила, разжавшись, железная рука, и он, колыхнув мясами, выполнил, сам того не зная, армейскую команду «Вольно!». — Простите, пожалуйста, — раскованно сказал Бареткин, — я был взволнован встречей с Вами, — он подпустил в голосе придыхания, чтобы подчеркнуть заглавную литеру в обращении, — потому и оторопел. Для меня знакомство с Вами — такая честь!.. — Я знаю, — слегка оттаял устроитель порядка и не скрыл, что польщен. — Дальше! Да садитесь же! Не люблю, когда передо мной торчат… Броня все ж таки поклонился из положения стоя и отрекомендовался: — Бронислав Георгиевич Бареткин, кандидат философских наук, доцент кафедры философских начал Университета мирового империализма. В ответ «порядочный» господин любезно оскалился, а Броня совсем расслабился — вольготно опустился на стул, поерзал (правда, собака, жесткий!) и завел прочувствованную речь, из которой следовало: — что Броня огорчительно ошибся в выборе политической платформы, а с ней и партии, настроенной на правящее положение в обществе; — что исключительно в силу недоразумения и еще — самую малость! — сентиментальных детских воспоминаний он помогал мощью своего дарования неоимпериалисту Григорию Белокуренко, в частности, преподнес ему идею Фонда помощи молодым ученым; — что упомянутый Белокуренко, по скудоумию своему, топорный украинский мужик, помесь рабочего шпалозавода и хуторской крестьянки, не смог достойно распорядиться гениальной идеей Фонда помощи молодым ученым; — что Партия УЧЯПП, без сомнения, права, когда хочет ввести квоту на получение высшего образования — больно много развелось лжеученых; — но что концепция Фонда помощи может использоваться для поддержания не только интеллектуальных слоев населения, но и, скажем, военных, армейских пенсионеров, силовиков, отстраненных от службы, то есть она универсальна, и уважаемый господин, без сомнения, найдет, в какой сфере деятельности ее применить; 68 — но что, конечно же, нельзя забыть о молодых ученых, претерпевших лишения от волюнтаризма руководства Фонда помощи молодым ученым, и надо бы взять их под крыло нового Фонда, тогда они отплатят добром за добро, всеми своими помыслами перейдут на сторону единственно верной и честной власти; — что доцент Университета мирового империализма и кандидат философских наук Бареткин предлагает уважаемому господину создать Фонд помощи молодым ученым, пострадавшим от Фонда помощи молодым ученым; — и что доцент Бареткин готов служить уважаемому господину в новом Фонде верой и правдой. Он нажил в первом Фонде некоторый опыт, и этот опыт позволит новому Фонду избежать ошибок, совершенных Белокуренко и его командой. А материально-техническая база Фонда уже подготовлена Григорием Белокуренко, осталось только разработать схему захвата наукограда вместе со всеми обитателями Партией УЧЯПП, и если уважаемый господин располагает временем, то не заняться ли построением схемы прямо сейчас… — Угу, угу, — вставил в паузу, когда Броне не хватило дыхания, «порядочный», чертя что-то на розовой бумажке — кажется, на салфетке, оставшейся от недавней трапезы. — Все у вас? — В общих чертах да, — высокомерно кивнул Броня, — но, естественно, создание Фонда потребует детальной проработки, и я к вашим услугам… — Угу, угу, — заладил пучяпповец. — Посидите тут минутку… Броня изумленно — ни фига он не понял, почему политик не приступил к обсуждению его великолепного плана! — провел взглядом вослед партийному лидеру. Тот соскочил с кресла за своим монументальным столом с видом одновременно деловитым и отвлеченным — под такой маскировкой обычно отвлекаются от важной работы, чтобы попить водички, пропустить стаканчик, перекурить, совершить звонок. Прорысил в угол кабинета. Кабинет был обставлен и убран аскетично, в пандан политической программе Ужасного, Четкого, Ясного и Понятного Порядка — вероятно, дизайнер использовал для образца картину художника Бродского «Ленин в Смольном» — однако в каждой его стене красовалось по двери. Отметив четыре дверных проема — на все стороны света — доцент Бареткин подумал: имитирует православный храм, что ли, и двери бутафорские? К одной из дверей, самой незаметной, и приблизился энергичный политик, что-то бормоча себе под нос. Стукнул по косяку, просунулся вовнутрь и позвал задушевно: ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА — Да, Григорий Спиридонович, вот как раз в ту тему, о которой мы только что говорили… Гриша Белокуренко, вытирая рот розовой салфеткой, вышел из бокового проема без пиджака и галстука. Настроен он был благодушно. — Да, Севушка, — покровительственно сказал он лидеру ПУЧЯПП неистовому Всеволоду Игоревичу, — ты был прав, широкие слои населения на твою партию лучше клюют, чем на мои социальные проекты. Не откажешь тебе в знании психологии массы. Верно, слишком уж я увлекся интек… интем… — Интеллектом-то? — подхватил Всеволод. — А то! Я же говорил, что на интеллектуальные программы вы подтянете к себе только эту… прослойку гнилую… таких вот тилигентишек, — он махнул рукой на доцента Бареткина, приросшего к месту. — А кому они нужны? На что годны? Прок от них какой? Сами видите… при первой встряске сдать покровителя готовы… Нет, Григорий Спиридонович, нам нужен хороший, четкий, ясный и понятный электорат! Чтобы в огонь и воду за батюшкой!.. — Сделаем, Сева. Уж такого-то добра я тебе обещаю! — широко поклялся Гриша. Оба политических деятеля обратились улыбчивыми циферблатами к доценту Бареткину. Доцент ощутил некий дискомфорт в области кишечника. — Григорий Спиридонович, — доверительно сказал Всеволод, — самый лучший инвестор, самый верный член правления нашей партии. Мы как раз обсуждали с ним вопросы дальнейшей стратегии, когда вы нас так бесцеремонно прервали… Доцента Бареткина занимала одна пустяковая, но неотвязная деталь: как Гриша оказался в кабинете, если мимо Брони не проходил, а тот окопался в приемной, когда еще уборщицы не разошлись, рабочий день не начался?! — И все то, о чем ты толкуешь, Броня, мы уже давно сами порешили сделать, — произнес Гриша, чуть наклонившись и помавая рукой, точно с желанием вложить свои слова непосредственно в черепную коробку Бареткина. — Но, конечно, в этих планах, Броня, тебе места нет. Вообще нет. Не может быть. Сам посуди, какой ты, к лешему, советник?.. Полная картина развернутой политической акции-провокации предстала в виде молнийного зигзага перед потным доцентом, наградив его спазмами в кишках и тошнотой. А может быть, то, что ему представилось, было только одним пазлом вовсе грандиозного панно… — Отпустить тебя, конечно, мы просто так не можем, — продолжил меж тем Гриша. На доцента Бареткина обрушились чернота и пустота. № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! …Отшлепав доцента по щекам и обрызгав водой из пластикового стаканчика, его бесцеремонно вынули из обморока. Проводил краткий реабилитационный курс красавец секретарь. Политики сидели рядом за столом, сдвинув два кресла, и веселились. — Ты смотри, Сева, он нас буквально понял! Ой, не могу! — хохотал Гриша. — Да как же вас не напугаться-то, Григорь Спиридоныч? — поддакивал Всеволод. — Вы ж ему так серьезно: «Отпустить просто так не можем!» А все, у кого рыльце в пушку, от таких слов обделаться со страху готовы!.. Да что обделаться — дуба врезают! — Броня, вставай, хватит придуриваться! — велел Гриша. — Никто тебя не тронет! Не того масштаба ты теперь фигура… когда я тебя уволил… мне от твоей героической кончины толку, как от козла молока… Тоже мне, нашелся Николай Бауман! — А вы так много знаете, Григорь Спиридо… — Да хватит тебе по отчеству, Сева! Не чужие, чай! Давай на «ты»! Сейчас дурака этого спровадим и на брудершафт выпьем! — С превеликим удовольствием, Гриш! — Короче. Михаил! — рыкнул Гриша на секретаря. Тот мигом выронил стаканчик и встал во фрунт. Глаза его выключились, уши поднялись локаторами. — Возьми этого остолопа и проводи на вокзал. Киевский или Курский. Посади в ближайший поезд до Харькова. Плацкартой. Деньги у него есть на билет. Расписание уточни — чтобы не завтра и не через три дня, а сегодня! Как можно раньше! Головой отвечаешь! — Если сам не можешь отлучиться, пошли с ним охрану, — подпел Всеволод. — Но все равно по операции главный — ты. Тебе и ответ держать. Понял? — Если он не уедет… — Так точно! — рявкнул голосом робота красавец Михаил. — Гриш, вот только… Болтать-то он не начнет?.. — Да пусть болтает, — добродушно сказал Гриша. — Ты посмотри на него. На каком он там уровне заговорит? На базаре в Харькове? Да и там — кто ж ему поверит? Для него потолок — городской сумасшедший. В этом качестве он нам, может, и полезен окажется… — Ну, Гриша, тебе виднее! — Я людей насквозь вижу, Сева! Этот — даже не пылинка. Этот — пустышка. Все! Надоел он мне! Михаил, уводи, долго мне на рожу его смотреть?.. Михаил попробовал под мышки поднять доцента Бареткина. Тот держал спину прямо, только ноги его почему-то не слушались, сворачивались в коленках вареными макаронами. И вывести его на макаронах из кабинета не было никакой возможности. Хотя атлетический секретарь был силен, почти как 69 ПРОЗА Геркулес. Любуясь возней Михаила с обездвиженным ровно наполовину телом Бареткина, Гриша сам не заметил, как его ироническое настроение исподволь сменилось раздражением. — Сколько это будет продолжаться?! — повысил голос Гриша. Михаил сделал успокаивающий жест, взвалил доцента Бареткина на плечи и, согнувшись, точно китайский кули, выволок его из кабинета. Всеволод захлопнул за ними дверь. Михаил пропорол через всю приемную, весь холл третьего этажа и два лестничных пролета. Только на втором этаже он сгрузил Бареткина, и тот плюхнулся на кожаный диванчик в коридоре. Полулежа на нем, доцент пролепетал: «Большое спасибо!» — Не за что. Ну ты и дурак! — сухо сказал секретарь и по рации вызвал подкрепление. Двум прибывшим на его зов ребятам в камуфляже — охранникам не охранникам, секьюрити не секьюрити — он передал приказ шефов: доставить этого сей же час на вокзал и посадить на ближайший поезд на Украину… который пойдет… минутку… он заглянул в мобильный Интернет… так точно, в восемнадцать часов пятьдесят минут с Курского вокзала. Проконтролировать, как уедет. Деньги, говорят, у него на билет есть. Михаил обшарил карманы Брони и нашел две тысячи и мелочь. — Авось хватит на плацкарту! — сказал он. — В крайнем случае, Эдик, доплати свои. Я тебе в премии учту этот подвиг. Но если он не уедет сегодня, ребята… то я вам не завидую. Доцента подхватили с дивана, перекувырнули в могучих лапах, утвердили перпендикулярно земле и понесли вон из офиса ПУЧЯПП. Доцент Бареткин висел меж двумя силачами и мучился странным ощущением: будто он, незаурядный человек, кандидат наук, крупный специалист по итальянскому Возрождению, педагог и мыслитель, перестал быть одушевленным существом, наделенным частью вселенского Абсолюта, а превратился в игрушку-андроида. Деревянного. Или пластикового. Неодушевленного, неуважаемого. Никем не любимого. Никому не нужного. И если его сейчас уронят или прищемят дверью, пластиковое тело треснет, пластиковое лицо сомнется… но никого это не испугает, ни в ком не вызовет сострадания… его просто выбросят в ближайшую урну… и самым страшным будет — что и сам андроид не почувствует боли… *** Доцент Бареткин давно уже взял на вооружение ноу-хау одной взбалмошной, но практичной американки, не забивающей себе голову лишними пе70 реживаниями. С отроческих лет он высмотрел в кинофильме, посвященном карьерному росту этой американки, фразу «Я подумаю об этом завтра!» — и произносил ее сам, ничтоже сумняшеся, относительно всех малоприятных вещей — забот, угрызений совести, дней рождения родителей и немногих друзей, а с наибольшей охотой — относительно неловких положений, в которые нет-нет да и влипал. С тех пор, как Турултаева продала и предала Броню, количество неловких положений резко поперло ввысь. И Броне слишком часто приходилось твердить чудодейственную мантру: «Я подумаю об этом завтра! Это совершенно незначительный эпизод! Он не стоит того, чтобы думать о нем сегодня! Решено, я подумаю об этом завтра!» Плохо только, что от постоянного использования защитный покров души протерся, истрепался и уже не так отражал удары судьбы… «Я не стану думать об этом сегодня! Я подумаю об этом завтра!» — зажмурившись, внушал сам себе доцент Бареткин, пока охранники народного героя Всеволода Игоревича влекли его до метро; пока стояли с ним на эскалаторе, плечом к плечу, перегородив всю ширину бегущей ленты; пока мужики везли его в вагоне метро, взяв в грамотный «замок»; пока они стояли с ним в кассу на Курском вокзале; пока тащили его на поезд до Николаева, не дав отлучиться в туалет («До поезда потерпишь, не лопнешь! Нам отвечать за твой побег! Мы не дебилы!»); пока сажали его в плацкартный вагон, изображая сердечных друзей; наконец, пока он сидел, прикорнув в углу у окна, а охранники переминались на перроне, то и дело стуча по стеклу и знаками заставляя его показываться им каждую минуту… Доцент Бареткин не хотел в режиме онлайн думать о том, что его изгоняют из Москвы, которую он полюбил за эти пять лет куда больше родного Харькова и счел городом себе «по росту». Особенно тяжко было осмысливать обстоятельства изгнания — без личных и носильных вещей, оставшихся в казне Фонда, без денег, ибо на билет (нижняя полка около туалета) хватило тютелька в тютельку, а на белье уже не осталось. Без провожающих и без теплого напутствия в дорогу!.. Хрипло проревел что-то о дальнем следовании состава номер… вагонный селектор, объявили пять минут до отхода, поезд мягко содрогнулся и крадучись пополз от вокзала. Только тогда два дылды в камуфляже издевательски сделали Бареткину ручкой и пошли с перрона прочь. — Я подумаю об этом завтра! — сквозь зубы проговорил доцент Бареткин. Получилось громко и надрывно. Толстая баба с другой нижней полки посмотрела на него опасливо и завозилась, утрамЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА бовывая огромную клеенчатую сумку под спину, а потом закрылась газетой. Но завтра… завтра он уже прибудет в Харьков, и думать, почему его отторгла Москва, будет поздно! Нелепо и вредно! Завтра он лицом к лицу предстанет перед папой, и папа его приветствует репликой типа: «Я так и знал!» Или: «Предупреждал ведь тебя, дурака!» Или того хуже… Кстати, как он доедет до родительского гнезда — проклятого домика в Лыбяжьем, далеко за Харьковом? Если в городской дом Бареткиных можно еще № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! дойти пешком, то в Лыбяжье — только доехать на такси или на рейсовом автобусе… а денег… гм… украинских… у Брони нет. На границе, конечно, по вагонам побегут барыги, предлагая гривны по выгодному курсу. Но чем они помогут доценту Бареткину, если у него осталось… Изогнувшись, как пиявка, Броня впился дрожащими пальцами в карман своих штанов и выскреб из его глубин, таясь от бабищи напротив, гениальную сумму в тридцать копеек и рубль. Это был обвал всей жизни Бареткина. 71 ПРОЗА …Доцент Бареткин вылез из поезда в Серпухове — на первой крупной железнодорожной станции. И освоил потрясающий новый опыт: на перекладных доехал в Москву. Конечно, это была песня. Идея автостопа пришла к Бареткину далеко не сразу. Поначалу он мыкался по привокзальной площади, стараясь подружиться с таксистами и упросить их доставить его задаром в столицу. Зачем? Он сам не знал, там не осталось людей, желавших видеть доцента Бареткина, желанных ему… Но в Москву его стремил некий неясный инстинкт — так мамонт, размороженный из уральской скалы, если бы ожил, пошел бы искать свое логово, смутно понимая, что мир изменился до неузнаваемости, и логова в нем больше нет… Таксистам Бареткин со слезами рассказывал, как его предала и продала Турултаева. Они реагировали по-разному: кто сочувственно вздыхал «Да, эти сучки…», кто в ответ заводил песню про «свою кобру», кто гыгыкал, будто над анекдотом, а кто и посылал в... Но ни один не изъявил желания помочь доценту Бареткину бескорыстно. Самый добросердечный из таксистов послал его на автобусную остановку, разместившуюся тут же, при вокзале. С той же сагой об измене и изгнании Бареткин путался под ногами у кондукторш и под колесами у автобусов. Бабы в кондукторский цех подобрались на редкость склочные и недружелюбные. Они мигом сплотились против Бареткина и встали, судя по их выражению лиц, на сторону вовсе неведомой им Турултаевой. Водители московских автобусов в диалог между Броней и кондукторами не встревали. Только один из них лениво пообещал познакомить Броню с монтировкой, если тот не отцепится от поручней входной двери. Монтировка — водитель продемонстрировал ее — Броне совсем не понравилась. Он утешил себя лишь тем, что шоферюги — низший класс хордовых, гнуснейшие существа, это видно по Шкрыдле. Броня устал, замерз (стояла середина осени, а ему не выдали даже кожаной куртки), проголодался и утолил голод пиццей, кою спер с вокзального лотка. Фортуна мирволила ему провести кражу незаметно. Сожрав пиццу в закутке у туалета, Броня ощутил прилив тепла в желудок и прилив активности в мозгу — и его мозг, поднатужившись, выдал слово «автостоп», не раз слышанное студентом Бареткиным от развязных, веселых сокурсников, чьи родители не имели служебного и личного автотранспорта. Броня уточнил дорогу на Москву — и похромал по ней… За городской чертой протяженного, лоскутного Серпухова, где промзоны разных эпох чередовались с монастырскими подворьями и патриархаль72 ными кварталами, еле волочащего ноги доцента подсадил водила мусоровоза, ездивший в рабочее время к теще в деревню забор подправить. Должно быть, от осознания своего мелкого грешка шофер оказался сердобольным — уравновесил дурное дело хорошим. О законе компенсации шофер толковал всю дорогу до Москвы. Он настолько горячо хотел понравиться небесам, что даже позволил доценту Бареткину переночевать в его гараже (район Орехова-Борисова) — но только на одну ночь, потому что завтра из той же деревни прибудут жена с шурином, привезут картошки-моркошки, все это займет в гараже то место, на котором сегодня будет спать Броня. И вообще, посоветовал доценту умудренный семейной жизнью простолюдин, тебе самое лучшее, кореш, — помириться со своей. Хрен с ним, что она с тобой развелась! Долго ли опять сойтись! Поди к ней, кувыркнись в ножки, начни обхаживать… глядишь, и выгорит дело… Я вот со своей три раза разводился! Сейчас опять вместе живем. Уже не расписываемся, хрена ли теток в ЗАГСе смешить? Да и на пошлину в ЗАГС хрена ль тратиться? Надоест — разбежимся, поживем врозь, а ведь скучно одному-то, начинает тянуть друг к другу, вот и сходимся опять, хоть она стерва, не приведи господи, почище твоей!.. Броня грустно поблагодарил шофера. И еще раз поблагодарил — утром, когда его хозяин гаража разбудил и поторопил на выход. Броня долго, с проникновенным взглядом тряс загрубелую шоферскую длань и приговаривал, какой шофер прекрасный человек и как его Бог за благодеяние страннику вознаградит. Броню какой-то хитрый божок (не исключено, что изворотливый Гермес Трисмегист) уже вознаградил. Из гаража он ушел не с пустыми руками. Но как называлось то маленькое, похожее на пистолет, но широкое в сечении, блестящее красным лаком, что он унес от доверчивого автомобилиста за пазухой, рассудив, что тот обеспечен лучше Брони, — он не знал. Выбрал именно этот пистолет с длинным раструбом технически безграмотный доцент за то лишь, что, если прочие железные штучки-дрючки валялись по всему гаражу открыто и небрежно, то агрегат лежал в углу на полке, прикрытый ватником. С ним обходились почтительно, и это убедило доцента в ценности «пистолета», которую можно обратить в российские дензнаки. Для хозяина же «пистолета» его пропажа тоже пойдет в плюс: она ему компенсируется какой-нибудь небесной милостью! — свято уверился Броня. И хорошенько затолкал прибор под майку, под левую мышку, чтобы, не дай бог, не выдал он себя при прощальном рукопожатии. Прибор быстро нагрелся и уже не щекоЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА тал Броню холодком назойливо, как иных щекочет совесть… Пешочком, не торопясь, Броня вышел из гаражного кооператива, из брежневского скучного Орехова-Борисова, миновал Борисовские пруды — погони за ним не было, не иначе добродушный простофиля и не полез проверять комплектацию гаража после ухода ночного гостя… И при выходе на широкую загазованную магистраль отыскал маленькую грязную автомастерскую, где орудовали джигиты, по-русски произносившие чисто только «Да?». Броня по наитию понял, что над джигитами есть старший, и потребовал вызвать его — пришлось прибегнуть к пантомиме с поднятыми руками. Вышел грязно одетый человек невнятной наружности. Открыл рот — и оказался тоже джигитом, но более цивилизованным. «Чего хочешь, дорогой? Машина чинить, да? Мастерам отдай, да?» Броня отрицательно покачал головой и предъявил свое единственное достояние: «Продать хочу. Купить хочешь?» Джигит долго смотрел на агрегат. Его рука тянулась к алому боку — и тут же отскакивала, как на пружинке, словно боясь испачкать нарядный лак траурной каемкой ногтей. — Где краскопульт взял, да? — тихо спросил он. — Своровал, да? — С чего ты взял? — искренне удивился доцент Бареткин. Удивился, в основном, тому, что эта штука оказалась краскопультом. — Дорогой, ты не автомастер, да? У тебя машина нет, да? У тебя рука белая, да? Откуда у тебя краскопульт, да? Украл, да? — Какая тебе разница?! — сделал вид, что озлился, доцент Бареткин. — Ты что — милиция? Или… — тут доцентово нутро захолонуло от предположения, что краскопульт мог быть украден у самого джигита. К счастью, обошлось. — Я не милиция, да. Краскопульт хороший, немецкий, да. Мне дела нет, да, где ты его взял. Я тебя не видел. Мои мастера тебя не видели, да. Пять тысяч даю — да? Спинным мозгом доцент почувствовал, что цена не стоящая. — Дешевле, чем за десять, я не отдам, — сухо ответил он. — Восемь, да? — согласился джигит. — Дороже не возьму, да? За то, что вопросов не задаю, да? Восемь тысяч — и я тебя не видел, да? — Черт с тобой, — и доцент обменял мирный пистолет на восемь невероятно замурзанных салатовых лоскутков. Голод не тетка… У доцента больше не было любимого ежедневника, ему некуда было расписать первоочередные № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! траты — и Бареткин без предварительного плана пошел вперед по обочине вонючей и гремучей дороги. Он бы страшно удивился, узнав, что это — Каширское шоссе. Он набрел на крохотный импровизированный рынок — и купил на нем себе куртку из кожзаменителя, джинсы, которых высокомерно не носил в прошлой жизни, кроссовки, неотличимые от итальянских, и кое-какое бельишко. Стоило все барахло так непривычно дешево, что у доцента Бареткина зародилось сомнение: не будет ли оно аллергичным, даст ли дышать и нормально функционировать его белому телу? Ан выбора не предлагалось. Желудок требовал наполнить его. И доцент Бареткин первый раз в жизни откушал в рыночном кафетерии с хот-догами и растворимым кофе из пакетиков… Синтетическая на вкус еда снова простимулировала его мыслительную деятельность, и доцент Бареткин понял, что ему надо идти в бюро по трудоустройству, в просторечии — на биржу труда — и просить там работу по специальности. Благо в паспорте у доцента Бареткина все еще красовался штамп о прописке по адресу Турултаевой. Смешно было и ожидать, что он получит на руки решение суда о выписке его из квартиры! Еще смешнее — верить, будто доцент Бареткин законопослушно пойдет в паспортный стол и снимется с постоянной регистрации, поставив в свой документ клеймо, равносильное тавру раба — о лишении права называться москвичом! Отчасти Броня оправдывал собственную теорию «универсальности применения высокого ума» — его собственный высокий ум, будучи загнан в угол, обретал несвойственные ему ранее навыки выживания в непривычных, даже нечеловеческих условиях «бытования плебса». И выкапывал из недр подсознания будничные рекомендации, как быть и что делать. Однако на бирже труда нашего возвышенного героя походя опустили. Не так жестоко, как злодеи Шкрыдла и Турултаева, не так манерно, как щепетильный ректор, не так цинично, как безнравственные политиканы Гриша и Сева — но тоже чувствительно. Ватная блондинка в возрастном диапазоне «тетка», говорящая с кошмарным деревенским привизгом, поверила в его московскую прописку, но потребовала справку с места предыдущей работы — а Броня только улыбнулся, развел руками и объяснил, что он доцент, но его научные документы остались в учреждении, где его затравили интригами, продали и предали… Блондинка пресекла трагический рассказ в самом зачатке и уточнила: «Значит, нет доку´ментов!» — и поставила Броню на учет, но сразу предупредила, 73 ПРОЗА что без «доку´ментов» он может рассчитывать только на неквалифицированные специальности. И что вообще по специальности «доцент» не бывает вакансий. Бареткин был готов уже на любую вакансию, лишь бы в Москве. Тут хитроумный Гермес Трисмегист надул ему кое-что в уши, не отпуская от окошка блондинки. Броня спросил, нет ли каких-то запросов на неквалифицированные рабочие места уже сейчас — ибо у него тяжелое положение, срочно требуется трудоустройство. Блондинка пошурудила в допотопном компьютере — и дышащий на ладан матричный принтер выстучал Броне список из трех пунктов. Опять, вероятно, вмешался любимый бог предприимчивых и беспринципных неудачников, Гермес, и указал Броне на строчку «консьержка в жилищный кондоминиум, жилой комплекс “Замкадье”, поселок Заможай, возможно проживание по месту работы». Броня обольстительно улыбнулся ватной тетке и спросил, где находится этот Заможай — он бы хотел попробовать устроиться работать именно туда. — Эт дале-еко, — протянула тетка. — Аж за МКАД… Где-то вроде по Рязанке… Расплывчатый адрес «по Рязанке» устраивал Броню уже тем, что был в противоположном направлении от «по Волоколамке», где царил вероломный Гриша и цвел пышным цветом его реанимированный наукоград. И Броня несколько раз пылко заверил сотрудницу биржи, что его устраивает, как ничто, работа консьержки в жилищном кондоминиуме по Рязанке, поселок Заможай. А тетка пожала плечами и выписала ему направление на работу. С этой бумагой, непривычной для него, как с пропуском в новую жизнь под лозунгом «В поте лица зарабатывать хлеб свой», Броня и поволокся на автовокзал Выхино, а оттуда в Заможай — горсть серых кубиков, чурочек и столбиков в чистом аэрационном поле… *** По пути в холодном автобусе Броня вдруг понял, что Гермес ему подсказал везуху небывалую — его озарило, что на месте консьержа у него будет много свободного времени, чтобы писать докторскую диссертацию, а потом, по мере ее готовности, с ней возвращаться в научный оборот!.. О том, что его могут не взять на эту работу, он и мысли не допускал. Диссертация у Бареткина внезапно сложилась в уме! Он чувствовал, как роятся в его усталой многомудрой голове мысли… и они были все более дерзкими и прекрасными! За то время, что он затратил на поиск правления жилищного кондоминиума, 74 столбцы блистательных тезисов и непревзойденных аргументов успели нарасти сталагмитами в его сознании, и он, пожалуй, впервые в жизни ощутил восторг, о коем другой, тоже неглупый, тоже знакомый с приступами вдохновения человек высказался: «И мысли в голове волнуются в отваге, и рифмы легкие навстречу им бегут, и пальцы тянутся к перу, перо к бумаге…» Дело осталось за тем, чтобы найти бумагу и перо. Председатель правления, немолодой отставник, разрывался меж сотней неотложных задач, среди коих был и наем консьержки — точнее, поиск доводов для отказа самой настырной кандидатке, западенской хохлушке из карпатской деревни. Она взялась из ниоткуда, пришла по рекомендации какой-то неведомой председателю Макаровны, говорила о своей работе как о решенном деле, старалась убедить мелкое начальство, что лучше нее никто с этим делом не справится, была то вкрадчива, то дидактична, параллельно с абсолютно сорочинско-ярмарочным убеждением прикидывала, как расставит спальные места в каморке, примыкавшей к кабине консьержа. Эта каморка и была обещанным «возможным проживанием по месту работы», однако председатель кондоминиума, естественно, думал, что будут в ней не жить, а иногда спать между дежурствами. Западенка же мысленно поместила в нее уже три раскладушки, а на будущее сулила их заменить топчанчиками, «шоб приихалы Сема, Федя, Гхала, а як жеж, всим дило нийдем!». Председатель правления схватился за лысину: никто из московских безработных не хотел ехать в заможайскую глухомань на почетную должность сиделки в подъезде, в доме-свечке жили в основном молодые семьи, купившие квартиры по ипотеке, потому занятые на основных работах, точно в рудниках. Детей и стариков при них не водилось. Редкие окрестные старухи, что ли, не хотели эдакой прибавки к пенсии, при личной беседе с председателем капризничали. В общем, никто по день явления Брони так и не откликнулся ни на рукописные объявления по двору, ни на заявку на биржу труда. И выходило, что единственный реальный претендент в консьержки — карпатская гостья. Председатель уже тоскливо прозревал внутренним оком небольшой крикливый хохлацкий оазис на вверенной ему территории, забирающий все больше воли, а то и спихивающий его с хлопотного, а все ж командного поста, греющего душу военного на покое… Явление Брони в бедной куртке, но с богатым словарем, с нежнейшей улыбкой попросившего «рассмотреть возможность взять его на должность консьержа, ибо, в силу жестоких жизненных обстоятельств, он не может жить со своей изменницей женой, пока не разменяет с ней квартиру», покориЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ло председателя сразу. Он увидел выгодную альтернативу скандальной западенке. Предчувствия его не обманули: баба, почуяв конкурента, аж взвилась, побледнела, будто вампиром укушенная, остервенела так же и пошла поливать грязью мужиков, которые ничего дельного «не можут сробить!». Тут уж отставник не выдержал да грянул на бабу: «Равняйсь! Сми-ирна! Кру-хом!» — и выставил ее с господцем. Броня со скромным достоинством стоял в стороне и любовался изгнанием конкурентки. Про себя он ликовал. Частный случай победы Восточной Украины над Западной казался ему мало того что логичным торжеством промышленно-цивилизованного региона над хуторской суеверной территорией, так еще и знамением победы имперско-юнионистских идей над пошлым национал-суверенитетом. Меж тем пошлая националистка сослужила Броне хорошую службу. Прием Брони на работу состоялся так, будто председатель правления опаздывал № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! на поезд. Роспись в бумажке с биржи труда — «Документики позвольте!» — паспорт и больше ничего — «Все осталось в квартире развратницы, мне морально тяжело пока за ними возвращаться…» — «Ничего, мы вам карту пенсионного страхования сами оформим! Приступайте хоть сейчас! Народ требует пригляда за подъездом! Тут, пардонте, кто-то повадился в вашем доме между вторым и третьим этажом нужду справлять… бутылки, опять же, валяются… подъезд один, вы справитесь… Эх, где бы вам напарницу или напарника взять? Охватили бы два дома…» — кондоминиум состоял из трех «свечек» в двадцать этажей, серых с тревожными красными вкраплениями. Знакомство с рабочим местом — осмотр всего подъезда в крайней «свечке» — «это ваш фронт работ» — «А спальное место, простите? Тут вся мебель какая-то казенная…» — «Да я вам свой диван отдам, золотой вы мой человек!..» «Камеры включаются так вот… С техникой, я так понимаю, 75 ПРОЗА знакомы» — «Правильно понимаете, компьютером я владею в совершенстве» — рация для экстренной связи с председателем правления и милицией, мало ли что… — согласие, кивки, улыбки, расшаркивания, сдержанная благодарность… К вечеру этого долгого дня Броня обзавелся каморкой. Хоть и не сравнимая с квартирой Турултаевой, да и с жильем от Фонда, но она была жильем в Москве, и за это Броня искренне, бескорыстно полюбил шесть квадратных метров за шестнадцатиметровой «камерой» привратника. Сентиментальный, расчувствовавшийся председатель правления сдержал слово и приволок в каморку поживший диван, журнальный столик, кое-какую посуду — и обещал назавтра купить Броне переносной туалет, коль скоро нужду ему справлять надо, а негде. Обставленную клетушку Броня возлюбил еще сильнее — осмысленной, рассудочной любовью немолодого человека, ценящего комфорт больше романтики. И приступил к выполнению своих обязанностей, оказавшихся несложными. Особенно несложными были они в трактовке Брони: сидеть за стеклом, улыбаться входящим, играть с рацией и обдумывать текст будущей своей «тронной речи» — диссертации, с которой его вернут в Университет мирового империализма под фанфары, литавры и поздравительный туш. В редких случаях незваных гостей или забытых ключей открывать дверь подъезда кнопкой домофона изнутри. Утром третьего дня мимо Брони поволокла неудобную, здоровую сумку на колесиках пожилая дама с интеллигентным, но желчным лицом. Она остановилась напротив конторки консьержа, за которой Броня уже освоился и не чувствовал себя гуппи в аквариуме, вгляделась в него и громко сказала: — Обалдеть можно, мужчина в роли консьержа! Впервые вижу такую картину! Есть многое на свете, друг Горацио… — …что и не снилось нашим мудрецам, — парировал Броня, вместо того, чтобы послать бестактную старуху к чертовой бабушке, судя по всему, ровеснице своей богоданной собеседницы. — Образованный мужчина в роли консьержа! — поднесла руку к сердцу пожилая дама. — Потрясающе!.. — У меня вообще биография уникальная, — скромно потупившись, выдал Броня великую тайну. — Но, конечно, не всякому уху я могу ее доверить… На приманку любопытства падка всякая дочь Евы, даже если ей сто лет в обед — и наша дама не стала исключением. Она горячо выразила желание послушать уникальную биографию уникального человека, а Броня не менее горячо выразил желание 76 ей поведать свои злоключения. Но — спохватилась старушка — мне пора, а то блошиный рынок у остановки закроется, в смысле, раскупят все, а продавцы соберутся да уедут, чего им выжидать, а у меня кончились все продукты, шаром покати. Надеюсь, вы подождете меня полчаса? Я не сменяюсь вообще, скромно сказал Броня, я здесь и живу… Нет, вы непременно должны мне все рассказать! — вскричала старуха и чуть не бросила свою безразмерную сумку на пол — но взяла себя в руки и все же подалась на рынок, бормоча, что соловья баснями не кормят… Естественно, что когда пожилая особа возвращалась с базара — на моей родине так называют всякий рынок, ха-ха, забавно и обаятельно, вы не находите? — Броня подскочил к ней, уцепился за поклажу и потащил вверх по ступенькам. Сумка была ох как тяжела!.. Исхудавший от треволнений Броня едва перемещал ее со ступеньки на ступеньку — к лифту. А потом с усилием подкатил к двери на восьмом этаже. Но тягловое упорство его было царски вознаграждено. Все, что содержала в своем клеенчатом пузе сумища, все пакеты с консервами, авоськи с овощами, каталки и палки колбасы, упаковки круп и прочее — все было выложено хозяйкой на стол, и она осведомилась, что Броня желал бы на завтрак, что на ленч, что на обед, что на ужин. — Только, — сурово припечатала старуха, — принимать пищу вы будете подниматься ко мне. Вам только не хватало есть на рабочем месте! Чтобы всякий входящий в подъезд вам в тарелку заглядывал. А то и в рот! Как в зоопарке, ей-богу! И не спорьте! Броня и не собирался спорить, беспокоило его лишь, как в это время подъезд будет стоять пустым. — Как два месяца стоял, так и полчаса постоит, — отрубила старуха. Видно, в допенсионной жизни она любила и умела командовать. Броня почти угадал — она была начальницей отдела в НИИ, название которого так и не выдала новому другу, напротив, сжала губы с выражением Зои Космодемьянской. Знакомство заняло у этих двоих импровизированный завтрак. У пенсионерки Зинаиды Прокофьевны, несмотря на семьдесят четыре прожитых года, за весь этот отрезок времени не произошло и десятой доли Брониных приключений. Самым большим потрясением ее жизни был, пожалуй, переезд в Заможай из квартиры на первом этаже в районе метро «Улица 1905 года», приглянувшейся одной смазливой парикмахерше, в свою очередь, приглянувшейся одному налысо бритому клиенту, — под собственный салон красоты. Зинаида Прокофьевна сочла за благо перебраться «на свежий воздух», пока добром предлагают и деньги сулят — чем уехать навсегда в неизведанное путешествие в дереЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! вянном макинтоше, и то хорошо еще, если найдут, обмоют да в оный макинтош оденут… Рассказ о Брониных заключениях занял ленч, обед, ужин и вечернее чаепитие. Увлекшись, Броня живописал измену Турултаевой, интриги в университете, работу в Фонде (на должности, которая, по сути, была «гвоздевой» в этой структуре) и снятие с работы по десять раз, возвращаясь к каждой беде все с новой точки зрения. А пенсионерка слушала, подперев щеку раскрытой ладонью — в этом жесте сквозило ее жалостливое сельское происхождение, — то кивала, то качала головой, то ахала, то тихонько ругалась сквозь зубы... Зинаида Прокофьевна оказалась покорена Броней и, безмерно сочувствуя ему, решила произвести с ним операцию, которая в ее комсомольской юности называлась «взять шефство». В ее оправдание можно сказать лишь, что семьдесят четыре года и хроническое пожизненное одиночество самую скептически настроенную даму с высшим политехническим образованием превратят в слюнявую наивнячку, так и ждущую, чтобы обманули… Тем более что Броня был весьма скромен — претендовал лишь на регулярные тарелки горячей пищи… и на любовь к Перуджино Бенвенутти. — Надо же, как вы похожи с этим алхимиком! — поразилась Зинаида Прокофьевна, и Бронино сердце облилось горячим елеем. Он давно уже чувствовал свое родство с опальным и оболганным гением итальянского Возрождения, но как сладко знать, что родство-свойство это бросается в глаза со стороны!.. *** Броня крепко подружился с сентиментальной пенсионеркой. Очень быстро он привык проводить в ее гостеприимной квартире больше времени, чем на рабочем месте. Помимо того, что Зинаида Прокофьевна периодически (четыре раза в день) подкармливала Бареткина, она еще давала ему позвонить со своего телефона. Пожилая дама сначала порывалась позвонить Турултаевой и дать ей разнос. Броня потупился и вздохнул: «Этот этап моей жизни пройден. Пусть она будет счастлива, я не держу на нее зла!» — чем вызвал у старушки пароксизм восхищения. Вместо Турултаевой Броня позвонил родителям. Опять состоялся бестолковый разговор с папой Бареткиным о переезде на родину, безответственности Брони и его стремлению к халяве. «Халява?!» — взвыл Броня. «Папа, да я живу на рабочем месте и столуюсь за счет достойнейшей женщины, а сам пока не могу ее ничем отблагодарить!..» — «А на что ты еще, тьфу тебя, способен, кроме как жить за счет баб?» — парировал отец и в сердцах передал трубку № 6 • ИЮНЬ маме Бареткиной, которая тут же взялась кудахтать и умолять Броню вернуться. Услышав истеричные нотки в голосе жены, папа рявкнул басом разводящего: «Не смей перед ним унижаться, дура! Мало он мордой об стол получал? Мало? Хай живет в своей Москве!» Децибелы папиного баса неприятно щекотали барабанные перепонки непонятого доцента. — Чем же тебе помочь, рыбка моя? — заливаясь слезами, спрашивала мама, а на заднем плане ворчал папаша: «Ага, рыбка! Сом целый! Налим жирный!..» Броня был скромен в желаниях. Он попросил прислать на пенсионеркин адрес наработки его диссертации. Наложенным платежом. Доставку бандероли, прибывшей через четыре дня, тоже оплатила Зинаида Прокофьевна. В бандероли, помимо переплетенного экземпляра кандидатской да всяких записей, находился особым пунктом заказа упомянутый портрет Перуджино Бенвенутти — размноженная на ротапринте гравюра из итальянской книги. Броня показал своей новой подруге портрет. Противу опасения, Зинаиде Прокофьевне Перуджино понравился. — Какое незаурядное лицо! — восторженно и на полном серьезе произнесла она, так и впившись глазами в жутковатую рожу алхимика. Выждав, пока Зинаида Прокофьевна вернется в реальность, Броня поделился с нею очередным замыслом — и тот получил одобрение пожилой леди. В четыре руки они перерисовали на лист желтоватого ватмана, оставшегося от пенсионеркиной работы в НИИ, портрет Бенвенутти и раскрасили его фломастерами. По правде говоря, это вышло ужасное по форме и по содержанию произведение наивного искусства — но оба единомышленника на него смотрели радостно и гордо, словно скопировали один в один «Джоконду». Этим портретом Броня украсил привратницкую, разместив его за своей спиной. Всякому, кто, входя в подъезд или выходя из него, кидал пусть беглый взгляд на Бронино убежище, если только оно было открыто, являлась одна и та же композиция: на высоте сидячего места благодушная, расширенная слащавой улыбкой физиономия доцента Бареткина, а на метр выше — гофманическая худая и зловещая рожа. Над нею змеилась латинская надпись «Plus ultra!», а под нею Зинаида Прокофьевна красивым чертежным шрифтом написала «Перуждино Бенвенутти, 1350–1413». — Оригинал оставьте у меня! — распорядилась Зинаида Прокофьевна. — У меня сохраннее будет! И повесила его над видавшим виды трельяжем. …И теперь Перуджино смотрел на доцента Бареткина целые дни — днем в затылок, так и буравя его 77 ПРОЗА издевательским взглядом. А прежде, чем наступить ночи, доцент поворачивался вместе со стулом к портрету и подолгу смотрел на него. Шевеля губами, так, что когда его в такой момент заставали посторонние, они были уверены: привратник молится. Простые, неискушенные люди! Что они понимали! Броня смотрел прямо в нарисованные глаза Перуждино для вдохновения!.. С ним во время «гляделок» творилась всякая чертовщина: то мерещилось, будто плоские, из путаницы фломастерных линий, глаза оживают, моргают и подмигивают; то доцент впадал в состояние сродни гипнозу, переставая ощущать себя человеком двадцать первого века, проваливаясь в пропасть без времени и пространства, вероятно, в ноосферу, где обречены витать бесконечно души величайших мыслителей, поддерживая и напитывая ее, ноосферу, собой… Иногда просто удачно выстраивалась очередная глава его будущей диссертации — ее-то Броня и нашептывал, благоговейно таращась на портрет! И вдохновение приливало, густое, драгоценное, пальцы опять тянулись к перу, перо к бумаге… в точности как описывал этот… Сергеич… но кто вспомнит Сергеича, когда Броня разродится своим новым трудом!.. Теперь у Брони были все канцелярские припасы. Пенсионерка Зинаида Прокофьевна выдала Броне поначалу пару шариковых ручек и несколько ученических тетрадок. Броня вежливо, но твердо попросил у нее белые листы и гусиное перо. Другая бы испугалась, но железная старуха не дрогнула, понимающе кивнула и стала обдумывать, как выполнить столь экзотичное желание. Броня лично ходил во двор ловить голубей и ворон. Ни одного толстого, внешне неповоротливого сизаря не удалось ему поймать даже за дразнящий хвост. А когда однажды Броня нашел в углу двора голубиные кости, осыпанные конфетти подранных перьев — остатки кошачьего пиршества, — все перья в неаппетитной куче оказались ломаными да испачканными в засохшем, темном… в общем, непригодны для письма. Поскольку пера соратники не нашли, они порешили пойти на компромисс — на стальное перо со вставочкой и чернильницу-непроливайку, реликвии пенсионеркиного детства. И Броня на пробу написал на белом листе максимально каллиграфическим почерком: «Дорогая Зинаида Прокофьевна, я безмерно Вам признателен за все, что Вы делаете для мировой науки!» Клякс было немного — всего-то три. Почему-то не Бронино желание писать гусиным пером, а именно эта доброжелательная фраза показалась наконец старушке экзотическим симптомом, и она стала приглядываться к Броне с опаской и беспокойством… 78 А Броня меж тем обрел окончательное представление, что он должен высказать миру. Здороваясь с жителями подъезда и их гостями, он заговаривал о любимом Перуджино Бенвенутти, указывал на его портрет, предлагал прочесть свою диссертацию. Люди уворачивались от него, как тараканы от тапочки. Имели место оскорбления, посылы в и на, угрозы, разговоры с мужьями, неправильно понявшими Бронины обращения к женам… Ничего не помогало. Упорный, как Галилей (впрочем, кажется, уже пора поминать Яна Гуса!), Броня старался просветить некультурных жителей дома. Однажды в подъезде появилось объявление, написанное на ватманском листе чертежными буквами: «Всем! Всем! Всем! Сегодня, в воскресенье, 11 декабря, в 16:00, в холле первого этажа состоится лекция “Перуджино Бенвенутти — мыслитель, обогнавший время”. Явка чрезвычайно желательна!» И хотя никто на лекцию не явился, и вообще в указанный час подъезд словно вымер, Броня взял в руки свою диссертацию, вышел в холл и начал с выражением зачитывать из нее целые куски, адресуясь к стенам и закрытым дверям. Его единственной явной слушательницей была верная Зинаида Прокофьевна. Но, безусловно, тайные слушатели таились за каждой дверью первого этажа… — Ты, идиот! — заорал председатель правления, ворвавшись в подъезд с помощью собственного ключа. Председатель сменил мнение о Броне как на основании многочисленных жалоб от жильцов, так и на основании собственных наблюдений. — Ты работать собираешься или нет?! Ты что сейчас делаешь, хрен тебя раздери? — Читаю лекцию, — с достоинством пояснил Броня. — Ты что — в университете своем? Ученый, блин!.. Ты здесь не доцент! Ты здесь — консьерж, понял? Твое дело — за порядком следить! За гостями! А не лекции читать! — Одно другому не мешает! — возразил Броня. — В перерыве между выполнением своих непосредственных обязанностей я хочу повышать культурный фон населения нашего кондоминиума! Это мой гражданский долг, и я его выполняю по мере сил! — Да я уволю тебя за профнепригодность! — рявкнул председатель, не находя иных контраргументов. — А я на вас жалобу напишу в инспекцию по труду и докажу, что увольнение незаконно! — пригрозил Броня в ответ. Папа Бареткин нечаянно угадал: тычки «физиономией в стол», в изобилии получаемые Броней в течение последнего года, не то чтобы нраЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА вились ему, но помогали расти духовно, нравственно и практически. Ипостась доцента Бареткина обрела зубы и начала репетировать волчью хватку гастарбайтера. О наличии другой ипостаси немногие имели представление, и председатель тоже не знал, с кем разговаривает. — За что меня увольнять? Посторонних в подъезде нет! Краж не было! Подозрительные компании с моим появлением на этой должности пропали! В подъезде чисто! Оснований для увольнения — никаких! А что я в свободное время провожу просветительские занятия… — Ты в свободное время у Зинаиды Прокофьевны сидишь, в 64-й! — заорал председатель, клюквенный с шеи до лысины. — И не только в свободное! Ты там чаще, чем на посту, хренов тунеядец! — Неправда ваша, Степан Иванович! — надменно каркнула из своего угла старуха. — Кто это вам сказал? Поклеп, да и только! Не бывает он у меня, я так во всех инстанциях скажу! Председатель стал лиловым. — А-а! — прохрипел он. — Спелись? Я от вас, Зин Прокофьевна, такой дурости не ожидал… Вот такие аферисты московских старух охаживают, потом у них по десятку квартир, а старухи без вести пропадают… — Подите вон, Степан Иванович! — заявила старуха без обиняков. — Вы оскорбляете нас. — Я руки умываю! — предостерег председатель вместо прощания. — Пусть он вас хоть расчленит, хоть в ванне засолит — мне по барабану!.. А за тобой, ученый, я теперь следить буду! Все замечания записывать!.. Костьми лягу, а наберу тебе на увольнение! Железная дверь за взбешенным председателем загудела, как гонг, и в пандан этому воющему звуку Броня на подъеме прочитал несколько фраз из своей диссертации — об изгнании Перуджино с должности библиотекаря герцога Галеаццо. — Будь осторожен, милый Броня! — скорбно сказала старушка. — Мыслитель не убережется от порицания толпы, — в тон ей констатировал Броня. И попросил у старушки восковую свечку. За неимением восковой, впрочем, удовлетворился химической, розовой, как блузка гламурной восьмиклассницы. В Брониной речи все чаще проскальзывали архаичные обороты: «егда», «поелику», «денница», «десница», «юница», «лилея» — например: «Юница из тридцать шестой квартиры явилась домой на такси, егда еще денница не занялась и петух не взгласил, и был лик ея исполнен томления, кое не ошибусь я счесть любовным…» И многие другие фразы строил он в таком же духе. Однажды Зинаида Прокофьевна во время мягкого вразумления Брони, что не стоит № 6 • ИЮНЬ ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! так явно конфронтировать с председателем правления, от которого зависит Бронина судьба «здесь и сейчас», услышала от него — и внутренне содрогнулась: «Благородный муж требователен к себе, низкий человек требователен к другим. Кредо, домини, кредо!» Произнеся эту максиму, Броня воздел глаза к потолку, став на миг вылитым молящимся патером — то ли «серым» отцом Жозефом, то ли кем из папского рода Борджиа… Зинаида Прокофьевна непреднамеренно поймала единым взглядом ротапринтный портрет Перуджино Бенвенутти и плотское лицо доцента Бареткина — и ее шатнуло назад мимолетно промелькнувшее, однако несомненное сходство того и другого. За последнее время Броня от треволнений да малокомфортного образа жизни стал сдавать лицом и телом. Теперь уже его никто бы не назвал «жирняком». На похудевшей физиономии доцента Бареткина неожиданно проступили крупные мужицкие кости: широкий нос, высокие степные скулы «вразлет», рельефные надбровные дуги; даже морщины обозначились возле губ, все чаще поджатых в скептической гримасе, все реже растягивающихся в оптимистичной улыбке. В новом, словно бы лишенном грима обличье Броня и стал здорово смахивать на Перуджино Бенвенутти. *** Розовая свечка в латунном подсвечнике горела, потрескивая, распространяла приторный запах плохих духов. Вокруг хрупкого розового светоча тьма сгущалась, как живая, протягивая к огоньку зловещие щупальца. Мало света давал мужественный огонек. Только и покрывало трепетное зарево — лист бумаги, обретший в причудливом освещении оттенок закатного неба. Темно было в привратницкой. Тишина царила вокруг тесной каморки, где чадила свеча и скрипело перо. Рука с чернильными пятнами на пальцах плотно сжимала тонкую ножку пера. Черные письмена торопливо ложились на бумагу. «О священном долге благодарности, кой каждый человек обязан питать к мыслителям и просветителям. Ныне, апреля пятнадцатого 1413 года, в первый вторник после Великого поста, благоговейно помолясь всем святым наставникам моим и попросив благословения на труд сей у Господа Бога нашего и Пресвятой Девы, аз грешный, учитель без учеников, пастырь без паствы, либератор, лишенный либерии, Перуджино Бенвенутти, начинаю новый трактат свой. Чаю узреть его завершенным; чаю на нем и успокоиться своей мыслью, не имея уже, к чему стремиться. Да будет восхвалено милосердие 79 ПРОЗА Божие, которое и мне открыло мои глаза, научив познавать разнообразную суету сего великого света и мелкое обольщение, всюду скрывающееся под внешним блеском! Провожатыми же моими, благодарение Господу, на всех многотрудных скитаниях по суетному сему миру, были два благодатных качества: дерзость ума моего, осматривающего все, и старая привычка к вещам, дающая вид истины прельщениям света, в какие бы яркие одежды ни рядились соблазны. Начав приходить в такой возраст, в котором ум человеческий начинает сознавать разницу между добром и злом, увидел я среди людей различных сословий один одинаковый грех; и не мог грех сей не омрачить чела моего огорчением. Грехом смиренно считаю аз, недостойный, однако ж благоразумный книжник, Перуджино Бенвенутти, чувство, поразившее сердца современников моих, — неблагодарность. Чернее ночи то чувство; чернее копоти адского пламени. И сердца, открытые грешному сему чувству, покрываются черною коркою, и лишь молитвою да добрыми делами растопится оная корка. А какова юдоль черной души в жизни вечной? О, сколь ужасна участь ея! Услышьте же, любезные мои читатели, смиренного книжника Перуджино Бенвенутти, кой поведает вам о первейшем пути спасения души, коим всякий из нас должен при жизни озаботиться! Наибольшие заслуги, о дражайшие мои читатели, пред каждым из вас имеет тот человек, кому приличествует звание мыслителя, равно ж просветителя. В чем заслуги сии? — не будет ли благоугодно вам спросить у Перуджино. Смиренно отвечает вам Перуджино, долго живший и много дорог исходивший по свету: заслуга мыслителя в том, что двигает он вперед своим умом все человечество, возжигая страстный пламень любознательности в творениях Божиих, а люди поспешают за ним. Подобно тому же, как бежит ослик за морковкой, подвешенной перед глазами его, так и люди стремятся за плодами разума и жатвою познания…» Где-то, на другом конце вселенной, засыпал в корчах беспокойных сновидений поселок с удивительно немузыкальным названием Заможай, отрезанный от бессонной столицы златочешуйчатым кольцом огромной автострады, через которое не бегали средь ночи маршрутки. Не спали в одной лишь квартире — листала популярную медицинскую энциклопедию в поисках средства помощи для своего молодого друга сердобольная Зинаида Прокофьевна — и ни шиша не находила, ибо книга была издана в советские времена, когда не жаловали ни психоанализ, ни его адептов, а психиатрия была направлением не ме80 дицины, а политики; и от сознания своей беспомощности старая одинокая женщина чуть не плакала. Где-то в циклопическом бетонном муравейнике трудилась над клавиатурой красивая рыжеволосая особа, голову державшая прямо и гордо, точно догаресса венецианская — набрасывала свежий блог, что, мол, скучно стало в университете без авантюриста с Восточной Украины — а, мол, если вдуматься, у кого еще из нынешних студентов и аспирантов хватит дерзости и упорства, дабы явиться, аки Михайла Ломоносов, покорять Москву с полутора извилинами в черепной коробке и корочками кандидата несуществующих наук? Где-то, строго на северо-запад от Заможая, в алькове бывшей однокомнатной квартиры похрапывали, блаженно обнявшись, немолодая калмычка и немолодой же запорожец, обретшие друг друга в Москве, точно свинарка и пастух, и премного этим довольные. Где-то по той же прямой, коли ее мысленно продолжить, неразлучные товарищи Гриша и Сева закусывали горилку попеременно салом и анчоусами, предаваясь честолюбивым мечтам… Но какое дело было мыслителю Перуджино Бенвенутти до всех этих людишек — хотя и трактат свой он адресовал якобы им, вкрадчиво именуя их «любезными» и «добрыми»? Задача трактата о благородстве была — дать понять разнузданному миланскому плебсу, а лучше свободным и благосостоятельным гражданам, владельцам дающих приличный доход мануфактур, что интеллектуальный труд заслуживает достойного вознаграждения. И намекнуть кристально ясно, в какие протянутые руки складывать пожертвования. Мысль его струилась величаво, но быстро, горною рекою ниспадая с уступа на уступ, и рука еле успевала за течением разума. «8. …Расскажу я вам, любезные мои, о несовершенстве признания вами свободных искусств и всей философии, коей некоторые славные мужи по Божьему внушению занялись и подняли человеческую мудрость опять на ту ступень, на которой она была в раю до падения. Делать золото нам подобные полагают уже из ста трудностей самой легкою, ибо перед нами вся земля уже обнажена и открыта. Мы знаем языки всех народов, знаем все, что делается по окраинам земли, можем вести беседу, будучи друг от друга удалены на тысячи миль. Докажи сие, многознающий Бенвенутти! — спросите вы меня. Охотно, мои милые! 9. Ведомо ли вам, добрые богобоязненные христиане, что появление бродячих звезд на небе, а паче того солнечные и лунные затмения, когда словно сам нечистый, согласно подлости своей, ворует наши светила, имеют недоброе влияние на человеЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САФРОНОВА ческие дела? Сие мне грешному ведомо. И сам наш Первосвященник, Владыка святейшего престола в Риме, не гнушается предсказаниями мудрейших из мудрых, астрологами зовомых. 10. Ведомо ли вам, христиане Милана, коликою силою обладают планеты и к чему прилагают они влияние свое? Марс есть символ огня и жары, поистине мудро, что управляет он летним сезоном. Равно ж рождает легко внезапные беспорядки. Сатурн, зовомый в честь бога плодородия, коему наши отдаленные предки вельми поклонялись, представляет землю. И когда он встречается с Юпитером, знаком светской власти, в одном небесном доме, он предвещает империи большую удачу. Венера символизирует золото и во многих ипостасях она предвещает мир и изобилие. Оная же в иные времена предзнаменовывает движение войск и крах империи. Меркурий символизирует воду и егда цвет его ВСЕ ВРЕМЯ ВПЕРЕД! мерещится белым, то он предсказывает засуху; егда желтый — урожаи будут сожжены, егда красный — солдаты восстанут, и егда черный — близятся наводнения. 11. Государи мои, Мадонною клянусь, есть в небесной тверди еще одна планета, коей подмогу всякий мыслитель вкушает, коя дарует мыслителю вдохновение и дар предвидения. И ныне оная планета стоит над скромным жилищем моим, ниспосылая мне, недостойному, прозрение грядущих веков. 12. Предвидит скромный Бенвенутти открытие сией планеты через несколько столетий, в век, что неразрывно связан с цифрой восемнадцать, с помощью вычислений преизрядных совершенное. 13. Неужели же не достойно воздаяния сие свидетельство будущего?! Сотней флоринов согласен успокоить душу свою ваш смиренный пастырь…». 2011 г. № 6 • ИЮНЬ 81 ПОЭЗИЯ Борис ЛУКИН Рисунки Льва Нецветаева Борис Лукин — поэт, критик и переводчик. Родился в шестидесятых в Нижнем Новгороде (г. Горький). Отучившись в МВТУ им. Баумана и Литературном институте им. Горького, в бурные девяностые растил детей, работал сторожем, преподавателем русского и литературы, продавцом, фирмачом, журналистом в московских многотиражках. В новом веке редакторствовал в «Российском писателе» и в отделе литературы «Литературной газеты». Автор-составитель антологии современной литературы России «Наше время» более знаком читателям своими эпическими произведениями, характерными для книги гражданской лирики «Поединок» (2010). От редакции Борис Лукин — титан Возрождения П о всей необъятной России, а также в Брянске, Тольятти, на Сахалине, в Вятке и далее везде Борис Лукин открывает много никому не известных имен. Борис Лукин открывает поэтов и прозаиков из глубинки. Был бы он Богом — открывал бы и глаза незрячим в Москве. Но он всего лишь — простой, живой и неравнодушный человек. Он упорно, как буриданов осел, выпускает том за томом антологии «Наше время», при этом нервничает все время из-за обложки: хороша ли?! И я все время отвечаю: «Боря, ты только на меня не обижайся, но обложка — полный отстой!» Он, конечно, тут же обижается, вспоминает о том, что критиковать все мы мастера, а вот помогать никто не хочет, потом снова присылает макет обложки… Борис Лукин приучил нас, что литература — дело серьезное, и мы привыкли к этому как к чередова- нию времен года и дней недели. И если по-прежнему после вторника идет среда, то и выход очередного тома антологии Бориса Лукина неслучаен. Но, делая такое важное дело, он еще не забывает о том, что и сам он — поэт. Мало того, Лукин к тому же осваивает громоздкие лироэпические формы. В очередной поэме он замахнулся не на кого-нибудь, а на самого, понимаешь ли, Вильяма нашего Сергеевича Пушкина. Поэма столь обширна и масштабна, что «Юность» не могла не откликнуться на этот смелый поступок. Кто, спрашивается, нынче пишет поэмы? Вот то-то же! Журнал публикует отрывки из поэмы Бориса Лукина. Полный вариант поэмы увидит свет в очередном томе антологии «Наше время». Игорь Михайлов 82 ЮНОСТЬ • 2013 ПОЭЗИЯ Ганнибал Вечной памяти жены моей Галины посвящается Отрывки из поэмы Послесловие, ставшее предисловием Д руг мой и земляк прозаик Ильдар Абузяров (автор и лауреат премии им. В. Катаева журнала «Юность») удостаивается Пушкинской премии за новаторство в языке современной русской прозы. Романы его («ХУШ», «Мутабор» и др.) вызвали неоднозначную оценку, вплоть до призыва к властям наказать молодого автора за «пропаганду терроризма» и воспевание «цветных» революций. Это не случайно: Абузяров много путешествует по миру, излюбленными маршрутами оказываются как раз горячие точки — страны бывшей Югославии, Египет, Сирия, Ирак. Я не во всем согласен с талантливым товарищем. Я люблю странствовать по России. Работая над книгами по истории Крыпецкого монастыря, часто бывал на Псковщине. Рассказывая Ильдару о своих впечатлениях от прежних посещений Михай- ловского, юношеской жизни в Болдине, высказал и свою мечту пожить в пушкинских местах «на покое». Мечта, наверное, любого писателя вволю подышать в зимней или осенней тишине вынужденной «свободой» и вспоминать потом «о доблести, о подвигах, о славе», не разочаровываясь жизнью. Лауреату Пушкинской премии такая возможность предоставляется. Даже великому Пушкину тяжело было в одиночестве. Мусульманин-прозаик и православный поэт отправляются в гости к Пушкину. Поэма готовится к печати с иллюстрациями известного художника-пушкиниста Льва Николаевича Нецветаева. Его рисунки, публикуемые с разрешения автора, помогут читателю погрузиться в поэтическое пространство поэмы. Борис Лукин Видок Случайностей в жизни, увы, не бывает. И всё совершится на нашем веку. «А кто там — во Пскове?» — «Конечно, Курбатов. Но видеться с ним не хочу на бегу». Мобильные трели: поэт и прозаик, сбирали дорожные сумки свои. Один — непременно опять опоздает, отметив собой отправления миг. № 6 • ИЮНЬ 83 ПОЭЗИЯ И выйдут хмельные вагонные споры: «Какой будет власть?» — «А какою была?» В незнанье своем молодые упорны, но так же, наверно, как зрелость смела. И словно в кино иль бульварном романе: найдется сотрудник в соседнем купе, доказывать станет, что власть — не обманет своих, подписавших ее документ. «Откроют архивы… Вы будете — лучший, все премии вам непременно вручат…» Ну кто б рассказал… позаткнул бы я уши, но это со мной происходит в тот час. Вот мы под приглядом. И это не тайна. Но вытянет ночь непременно ко сну. Случайностей в жизни, увы, не бывает. И поезд наш царский уходит ко дну. Ко дню… мне хотелось сказать. Непременно. Мы прибыли. Споро пустеет вагон. Какой же там год у меня в документах? Мы в век позапрошлый сошли на перрон. Заповедник «Ты только из Африки? Что там творится?» — «Нет хлеба в Каире, и грабят музей…» Зима; и пустыня у Острова — снится, когда б не звонки беспокойных друзей. «Ты в Сирии?» — «Нет, но уже собираюсь…» — «Мы ждем от тебя прямо в номер рассказ». — Там чаще от жажды сейчас умирают. Лишь солнце снегов оживает в песках. — Про нас-то чего говорили? Не ждали поддержку Каддафи? — Пустой разговор. Какой-то над всею Землею начальник решил, что дружок стал убийца и вор… Мы вытопчем тропку по утру в аллее, как будто гостей обещавшихся ждем. Да где им… Один обанкротился в деле, а третий спивается — сам, мол, большой. 84 ЮНОСТЬ • 2013 БОРИС ЛУКИН Поэтому кормим ручную лисицу, она привыкает, как все мы, к добру. И счастливы: море зажегши, синица, порхая, летит на ладошку к зерну. Известно, прилипчива тяга к достатку, огнем революции даже не сжечь. — Вот так же и парни взбирались на танки. — И ангел за ними запрыгивал в печь. Теория равновесия Поедем в Болдино… Холера политики нам кажет путь. Вдали Европы и Америк даст Бог душою отдохнуть. На Вербное протопят церкву зимы остатошным углем; и хватит славы человеку на каждый дом. А то, что за окном ненастье — ины подробности видней: в Патерике разыщем страсти Последних дней. А, доживя до Воскресенья, на сход огня, познаем Промысел спасенья тебя, меня и тех, что мы уже любили иль предстоит кого любить, — земные пленники идиллий, страстей возвышенных рабы. Михайловское — Лемью — Архангельское, 2012 г. № 6 • ИЮНЬ 85 ПРОЗА Елена САЗАНОВИЧ Окончание. Начало в № 1, 2, 3, 4, 5 за 2013 г. . Рисунок Юлии Спасовской Перевернутый мир Роман В ремени до начала съемок было достаточно. И все это время я пил и читал. Даник вообще никогда не пил и редко читал. Я не был Даником. Я уже мог себе это позволить. Лютик, временно работающий Бальзаком, частенько надоедал своими звонками. Он торопил меня поговорить с Даном. Я же не торопился. И придумывал тысячи отговорок, чтобы оттянуть время. Я объяснял Лютику, что если Дан сам не появляется, зачем тревожить его юную душу. Лютик пыхтел, кряхтел и наконец орал в трубку: — Ты чокнулся! Он вполне за это время может чтото предпринять! Смотри, у нас будут неприятности! Вспоминая Дана с грустным обаятельным лицом, очками на переносице и виноватым взглядом, я не верил, что он вообще может что-либо предпринять. К тому же он искренне ждал моей помощи. — Не нравишься ты мне, Ростичек, — пищал в трубку Лютик. — Ох как не нравишься. Ты должен быть свеженьким и новеньким, как с грядки, в первые дни съемок. А вот потом, в последние денечки, я разрешаю тебе вести порочную жизнь. В конце герой действительно должен выглядеть потрепанным и уставшим. Так что не обгоняй события, друг... Я обгонял события. Я не раз вглядывался в свое лицо, потрепанное и уставшее, и пытался вспомнить лицо Даника. И мне все труднее давалось это. Из зеркала на меня смотрел Ростислав Неглинов. И мне не раз хотелось швырнуть в него пустой бутылкой от виски. С Викой мы виделись редко. Она проводила целые дни на работе. И возвращалась, когда я уже забывался крепким пьяным сном. Но каждое утро я просыпался на свежих шелковых простынях и чувствовал запах свежесваренного кофе. Мне трудно было понять Вику. Впрочем, она честно соблюдала договор. Мы жили в одном доме, под одной крышей. Но близкими людьми не были. Мы не любили друг друга. Мне 86 было все равно, где и с кем она проводит время. Ей, похоже, было плевать на мои чувства. Я силился понять, зачем я ей вообще нужен. И приходил к выводу, что она воспринимает меня скорее как собаку, которую можно покормить, погладить, почесать за ухом. Вика не хотела чувствовать себя одинокой. И настоящую собаку не собиралась заводить. Со мной было меньше хлопот. Ее устраивал я. В конце концов, я ведь тоже сторожил дом. А выгуливать меня необязательно. Похоже, мы с Викой были заражены самой страшной болезнью — болезнью одиночества. Средств избавления от нее пока еще не найдено. И, возможно, не будет найдено никогда. Впрочем, разве не каждый одинок в этом шумном, беспрерывно движущемся мире? И разве это исправимо? Если человек рождается в одиночку, умирает в одиночку и живет в одиночку. Если человек — это один мозг, одно сердце и, возможно, одна судьба. Однажды, в очередной раз решив сбегать за пивом и уже распахнув дверь, я вдруг увидел перед собой Дана. Он стоял посреди лестничной площадки, низко опустив голову, и мял в руках клетчатую кепку. Словно кого-то похоронил. Он не почувствовал мой взгляд. Он даже не услышал скрип двери. Он ничего и никого не замечал вокруг себя. Я уже хотел воспользоваться моментом и тихонько смыться, но не смог. И не потому, что совесть не позволяла. Похоже, она уже позволяла мне все. Просто когда-нибудь я должен выполнить грязную работу, которую мне поручил Лютик. В конце концов, руки легко отмываются мылом. — Дан, — тихонько окликнул я парня. Он вздрогнул. Медленно повернул голову в мою сторону. И его очки блеснули. Похоже, у него в глазах были слезы. Этого мне еще не хватало! Предстоял очень трудный разговор. И я с трудом выдавил: ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Проходи. Он машинально переступил мой порог. Я усадил его в кресло. И старался подыскать нужные слова. Хотя бы первое слово. Мне казалось, от первого слова зависит все. Но неожиданно он сам нарушил молчание: — У Риты умерла собака. — Он сглотнул слюну. — И она меня прогнала. Словно это я... Но я ни в чем не виноват! Я сделал, что мог! Его невозможно было спасти! Он смотрел на меня близорукими глазами. И его лицо было таким юным, беззащитным. Он искал защиты у меня. Я же никоим образом не ожидал, что удача так легко поплывет в мои руки. Похоже, парень сильно влюблен, и можно теперь легко сыграть на его чувствах. — Ужасно жаль Джерьку, — выдавил я. И попытался выдавить в придачу слезу. Вдруг я почувствовал, что начинаю играть. Слеза не выдавилась. Похоже, я еще не достиг того уровня мастерства, который недавно критиковал Лютик. — Ужасно жаль Риту. — Дан опустил голову и смотрел невидящим взглядом на мой персидский дорогой ковер. Ковер и впрямь был красивый. Я приблизился к парню и положил руку на его плечо. — Ты трудное время выбрал для любви, Дан. Рита похоронила лучшего друга. Когда хоронишь друзей, не сразу хочется найти им замену. Но это не означает, что она не нуждается в поддержке. Если ты сможешь... — Я запнулся. У меня чуть не сорвалось с языка «воспользоваться этой минутой». Но я вовремя удержался от откровенного цинизма. — В общем, если ты сможешь в этот трудный час поддержать ее, потом она обязательно оценит твою поддержку. И поймет, что ты и есть настоящий друг. И ее боль потихоньку уйдет, поверь мне. Я знаю, что говорю. В глазах Дана появился оживленный блеск. Мои слова постепенно согревали его. Он оттаивал. — Вы так думаете? — Я не думаю, я уверен. Поверь, я тоже терял друзей. И мне было очень и очень тяжело. — У вас умер друг? Вы же так еще молоды. — Нет, хуже. Он не умер, он пропал. Его невозможно было даже похоронить. А это самое страшное, когда друг растворяется в неизвестности. И непонятно, где его искать. И ждать становится невыносимо. Потому что для ожидания не обозначено время. Ждать вне времени — это пытка. Я говорил о Чижике. Я с трудом вспоминал свою собаку, ее рыжий окрас, ее умную лисью морду. Я с трудом вспоминал, как она радостно лаяла, встречая весну. № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР — Ваш друг так и не вернулся? — вывел меня из мучительных воспоминаний Дан. — Что? — вздрогнул я. — Да, так и не вернулся. Не все возвращаются. И я устал прислушиваться к скрипу калитки. — Калитки? — удивился Дан. — Это образно, — спохватился я. И улыбнулся. — Учись с полуслова понимать метафоры. Ты же писатель. Пожалуй, я зря упомянул про писателя. Но Дан даже не отреагировал на это замечание. Похоже, он забыл про всех писателей и режиссеров, вместе взятых. Он видел и помнил лишь Риту, которая похоронила своего лучшего друга. — А у вас появились новые друзья? — Наверное, — я пожал плечами. — И все же так хочется иногда всех послать к черту и услышать скрип калитки под окном. И встретить его, единственного, и сказать: «Слава богу, ты вернулся. Я так устал. И так много понял за время твоего отсутствия. Теперь все, все, все у меня будет по-другому. Потому что вернулся ты...» Я говорил быстро, глядя на красивый персидский ковер. Я говорил себе. И уже понимал, что говорю только о Ростике. Впрочем, я имел его в виду изначально. Похоже, Дан плохо понимал меня. И вновь осторожным словом перебил мои беспорядочные мысли, в которых я заблудился, словно бережно взял за руку и вывел из темных чащоб на прямую дорогу. — Мне кажется, он обязательно вернется, ваш друг. — Уже Дан дружески положил руку на мое плечо. Уже он меня утешал. — Я вижу, Ростислав Евгеньевич, что у вас теперь трудное время. Вам тоже нужна поддержка, как и Рите. Я поднял на него измученное небритое лицо. К черту! Мне хотелось кричать, в отчаянии топать ногами и безжалостно вышвырнуть парня вон. Мне ничего не нужно! Мне нужно, чтобы меня оставили в покое! Раз и навсегда! И тем более он! Ему вдруг вздумалось меня поддержать! К черту! И нечего жалеть этого очкастого мальчишку. В конце концов, он сам виноват, если не умеет постоять за себя! Я непринужденно улыбнулся. Я был сама доброта и внимание. Я почувствовал себя в шкуре Лютика. Наверное, я научился играть. — Ну что ты, все у меня хорошо. А ты... Ты иди к Рите. И ничего не бойся. Я же вижу, ты ее любишь. И она, сама того не понимая, очень нуждается в тебе. Нужно уметь и бороться за любовь, и прощать любовь, и ждать любовь. — Я похлопал его по плечу, осторожно выпроваживая за дверь. — Спасибо, — выдавил с чувством Дан. — Если бы вы знали, как сегодня мне помогли. 87 ПРОЗА Этого я уже выдержать не мог. Еще чуть-чуть — и я готов был поколотить Дана. Но я выдержал, до боли сжимая в карманах кулаки. И вновь улыбнулся открытой чистой улыбкой. Разве что не было камня за пазухой. — Да, кстати, Дан, — словно невзначай что-то вспомнив, небрежно сказал я. — Это насчет твоего рассказа. Ну, ты помнишь. Он недоуменно посмотрел на меня. Он, похоже, уже ничего не помнил. Любовь отшибает память. Это был еще аргумент против любви. — Что? — Он поправил очки на переносице. — А да, конечно. Вы не волнуйтесь за меня, Ростислав Евгеньевич. Я понимаю, что вам тоже нелегко. Так что... Ну, в общем, не стоит за меня хлопотать. Вам и самому достается в жизни. И потом, я ведь сам должен за себя постоять. В конце концов, у меня еще есть тысячи идей в запасе. Так что вы не волнуйтесь, если ничего не получится... А ваш друг обязательно вернется. И не важно, что время его возвращения не обозначено. Может быть, так даже лучше. Может быть, это шанс, чтобы вернулись вы... И он вас где-то ждет... — До свидания, Дан. — Я был на пределе. Этот умник доводил меня до истерики. Мои нервы не выдерживали и вот-вот могли лопнуть. Дан переступил за порог и резко оглянулся. — Только мне не нравятся ваши глаза, Ростислав Евгеньевич. Мне кажется, они другие. Но что в них — я не могу прочесть. Наверное, усталость. Но усталость имеет столько значений... Я, стиснув зубы, кивнул ему на прощание. И закрыл дверь на замок. Рухнул на диван. И перевел дух. Я правда очень устал. Я раньше не знал, насколько можно устать от благородства. А через пять минут позвонил Лютику и торжественно объявил, набивая себе цену, что все улажено как нельзя лучше, правда, изрядно пришлось попотеть. Лютик выразил мне огромную благодарность и заметил, что скоро мы получим приличный аванс. И сможем начинать строить загородные виллы. И обязательно станем самыми добрыми соседями. Может, даже начнем выращивать клубнику. А из окон будут видны молоденький лес и зеркальное озеро, в котором мы станем разводить белых лебедей. Лютик даже уже присмотрел престижное местечко, где обитают вполне достойные люди с достойным кошельком. В завершение новоявленный помещик Лютик добавил, что природа успокаивает и расслабляет. А нам после «Оскара» полноценный отдых просто необходим. Я радостно поддакивал Лютику. И чувствовал себя мелким мошенником, которому удалось сорвать большой куш. 88 И по этому поводу я налил себе виски. Помянуть Джерри я забыл. Дни пробегали в бешеной пьяной скачке. Иногда я на секунду останавливался и задавал себе резонный вопрос: зачем я так никчемно гублю свою жизнь? Потом вспоминал, что гублю никчемную жизнь Неглинова, которого уже ненавидел, и вновь с чистой совестью пил. Словно старался навсегда уничтожить Ростика. Вином я заглушал и мысли, и переживания. Моя пьяная совесть давно впала в летаргический сон. Я же чувствовал себя раненым зверем, готовым вырваться из клетки в любую минуту. Мое затворничество заканчивалось бесславно. Поначалу я делал какие-то пьяные звонки, пытался кому-то что-то доказать. Но раненый зверь рвался на волю. И я стал появляться на тусовках в самом неприглядном виде. В опустившемся небритом человеке с мутными глазами и шатающейся походкой с трудом узнавали преуспевающего артиста Неглинова. Как-то я попытался плюнуть в рожу Подлееву, но опять попал против ветра. И Лютик, само благородие, опять вытирал мое оплеванное лицо, прыгая с тросточкой вокруг меня и что-то пытаясь доказать. На какой-то тусовке я встретил Песочного и во всеуслышание заявил, что его милая жена Бина законченная шлюха. Песочный, помню, радостно ответил, что он и сам уже пришел к такому мнению, поэтому отправил ее на все четыре стороны, оставив с носом. И теперь она, жалкая и побитая жизнью, побирается на творческих помойках. Помню, я поплакал на плече Лютика, от всей души жалея Бину и умоляя его выделить ей маленькую роль. Лютик, как всегда, отмывался за меня, доказывая недовольным господам, что мой бесценный талант оправдывает все на свете, и приводил веские аргументы из жизни великих. На меня лично Лютику было плевать. Остановить меня он не пытался, он лишь следовал за мной с веником и совком, подчищая неосторожные слова и опрометчивые поступки. Иногда он звонил Вике, и она забирала меня домой. Вика любила меня, как собаку, уже заразившуюся бешенством, и жалела ее. Но сколько могла она терпеть, если так и не сумела удержать на привязи? Наверняка она подумывала об усыплении неуправляемого зверя. Однажды Вика спросила, почему мне стало хуже. Она искала причину и не могла отыскать. Мне нечего было ей ответить. Я эту причину не знал или знал слишком хорошо, чтобы объяснить. Я просто промолчал. — Ты знаешь, — сказала она, и в комнате подуло холодом. — Мне кажется, я догадываюсь. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Да? — со слабой надеждой в голосе спросил я. Может быть, она все же удосужилась наконец-то узнать самозванца. — Да, — уже тверже сказала она, и я укутался в плед. — Я думаю, тебе было очень неприятно, когда ты меня встретил с тем человеком. Я ничего не понимал. С каким человеком? Когда? — Я же помню твой взгляд, когда ты заметил, как он меня обнимает. Ты, наверное, ждал объяснений, но так и не дождался. И тебе стало хуже. Это моя вина, — решительно заключила Вика, расставив все точки над i. — Извини, Вика, но я не понимаю, о чем ты говоришь. И поэтому не жду объяснений. Я вообще не могу ничего ждать. Потому что не помню. Пожалуй, я был слишком пьян. Вика резко повернулась в мою сторону. Я заметил, как она побледнела. Ее раскосые глаза стали еще уже. И на лбу появилась заметная морщинка. Мне показалось, что она почему-то ужасно рассердилась, но наверняка знать я не мог. Вика никогда не выдавала своих чувств. Она молча полила цветы, приготовила картофель фри во фритюрнице, прополоснула мою потную рубашку. А потом незаметно ушла. И мне вдруг показалось, что когда-нибудь она так же незаметно исчезнет — уже навсегда. Впрочем, мне было все равно. Я ее так и не смог полюбить. И она меня не любила. Пожалуй, не любила дважды. Вначале своего мужа Неглинова, потом самозванца. В редкие часы просветления я подолгу смотрел на себя в зеркало и пытался вспомнить свое настоящее лицо, глаза, походку, жесты. Но вспомнить не мог. Перед моими глазами маячили бесконечные Лютики, Эдики, Песочные, Бины, Ростики... Но меня среди них не было. Где же я остался? И каково мое истинное лицо? У меня не сохранилось даже фотографии Даника, по которой я бы мог припомнить себя. У меня от него ничего не осталось. А комната была сплошь завешана фотографиями и плакатами Ростика. Он, этакий дешевый супергерой в широкополой шляпе, серебряном галстуке, белом костюме, улыбался голливудской улыбкой, небрежно сжимая в безукоризненно белых зубах сигару. И, казалось, лукаво подмигивал мне. Этого я больше вынести не мог. Я отчаянно стал срывать фотографии и плакаты, рвать их на мелкие части. Но они плохо рвались. Тогда я сгрузил их в одну кучу и принялся швырять в них зажженными спичками. Вспыхнул яркий огонь. Ростики горели в аду. Я радостно расхохотался каким-то нездоровым смехом. Мне показалось, что эта чужая бессмысленная жизнь, порочная судьба, влекущая в пропасть, сегодня сгорит на моих глазах № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР навсегда. И я вновь вспомню Даника. И я метал, как копья, зажженные спички одну за одной. И где-то среди угарного дыма и беснующегося огня вдруг возникло бледное лицо Вики. Черные жгучие волосы, черные раскосые глаза, алые губы. — Ведьма-а-а! — закричал я. И заткнул уши. Я был оглушен собственным криком. Она заливала водой мой костер. И из пепла улыбался воскресающий Ростик. Я попытался остановить Вику. Я на нее замахнулся. Но уже был слишком слаб, чтобы ударить. Она резко перехватила мою руку, но я смог вывернуться, в одно мгновение очутился возле распахнутого окна, перебросил ногу через подоконник и покачнулся. Всего метров десять отделяли меня от земли. От земли, которую я так любил. К которой хотел сейчас припасть... Навеки. Вика со всей силы потащила меня назад, и я упал на паркетный пол, ударившись затылком. Она осторожно подняла меня и, обняв за плечи, увела в другую комнату. Я еле передвигал ноги и не сопротивлялся. Бешеного пса постепенно усыпляли. Я физически был слабее даже женщины. У меня даже не нашлось сил умереть. Помню, это стало последней каплей в моем неудачном падении. И последняя капля затушила костер. Очнулся я утром в полуразгромленной квартире от холода. В нос ударил запах гари. Я плотно закрыл балкон и окна. Укутался в плед и, сидя в кресле, долго смотрел на пепелище. Я ничего не вспоминал и ни о чем не думал. Я просто смотрел на остатки Ростика, на его сожженные глаза, на его разорванную улыбку, на его расцарапанный нос. И ничто не трогало меня. Мне вдруг стало все безразлично. И давно мне не было так спокойно и хорошо. Вслед за Лютиком я обратился к Екклесиасту. Что ж, время раздирать прошло. Пришло время сшивать. Как и время строить, время искать, время собирать камни и, наверное, время рождаться заново. В квартире не осталось никаких следов Вики. Она унесла с собой даже семейный альбом с фотографиями, вывезла свои цветы и не оставила своей зажигалки. Она взяла с собой все, что о ней напоминало. Она пыталась забрать память. Но она не знала одного — у нас ней не было общей памяти. И причинить боль мне она не могла. Мне осталось лишь пепелище, лужи грязи, разорванные клочки Ростика и куча мусора. Но даже когда Вики не было, мне казалось, я читаю ее мысли на расстоянии. Она пыталась откуда-то издалека докричаться до меня, объяснить, что у меня остался последний шанс. И, возможно, один день. И вероятно, еще один шаг я могу сделать. Мне выбирать — в 89 ПРОЗА какую сторону. Одно неосторожное движение — и я сорвусь в пропасть. Вика мне уже ничем помочь не могла. Она ушла. Чтобы оставить мне шанс не сорваться. Я не сорвался. Я тщательно убрал комнату, выбросил мусор, вымыл пол. На столе стояла полупустая бутылка виски. Вика ее не убрала. Она знала, что делает. И я медленно вылил ее содержимое в раковину. И облизал пересохшие губы. Мне совсем не хотелось выпить. Мне просто хотелось пить. И я залпом осушил стакан холодной воды. И успокоился окончательно. Эти несколько дней проплыли плавно, в замедленном темпе и удивительном покое. Я много читал и спал. Изредка названивал Лютик, и я отвечал ему дружелюбно и достойно. Мне показалось, что Лютику не понравилось, что я привел себя в норму. Он насторожился. Но все же пригласил меня на свой юбилей, который должен состояться через пять дней и который обязательно нарекут юбилеем года. В конце разговора он взял с меня слово вести себя пристойно хотя бы на таком всенародном празднике. Я искренне пообещал. Хотя понятия не имел, что такого выдающегося совершил в жизни Лютик. Впрочем, мне было все равно. И я подумал, может, так и надо. Попеременно позвонили Бина и Лида. Обе долго жаловались на судьбу телефонной трубке. Жалобы были абсолютно одинаковыми, с разницей в паузах, междометиях и хронике событий. Бину бросил Песочный, это я уже знал. А Подлеев сбежал за границу со всем бюджетом фильма, бросив всех на произвол судьбы. Видимо, он вовремя сообразил, что «Оскара» ему не видать. Но шанс хорошо пожить оставался... Я успокаивал их тоже почти одинаково. Ласковым добрым словом, будто пел колыбельную для брошенных несчастных детей. Я пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы в новом фильме они получили роль. За эти пять дней я хорошенько выспался и окончательно выздоровел, словно вернулся из санатория. Я удовлетворенно посмотрел на себя в зеркало. Даника я там уже не искал. На меня смотрел помолодевший, посвежевший Ростик. Стриженная налысо голова. Гладко выбритое мужественное лицо. Сильный подбородок, слегка выдающий вперед. Спокойные ясные глаза. Я остался доволен этим парнем. Он меня уже нисколечко не раздражал. Накануне я купил в самом дорогом супермаркете костюм из чистой шерсти густого синего цвета в тонкую белую полоску. Новый матовый галстук и шляпу. Клетчатый зонтик с ручкой из слоновой кости завершал мой портрет и придавал облику со90 лидный вид. Лютик останется мною вполне доволен. И не только он. Я сделаю все возможное, чтобы перед почтенной публикой предстал новый Ростик, умный, уравновешенный и благополучный не менее, чем они. Ростик, у которого впереди большое будущее. Блестящее будущее. Я небрежно подбросил вверх связку ключей от машины. Машину я приобрел сразу после первых съемок, но мне так и не посчастливилось сесть за руль. Из-за моих перманентных загулов это было небезопасно. Так что теперь я спокойно, с легкой ленцой поведу свой новенький блестящий «порше» мимо язвительных сплетников, которые меня уже успели похоронить. Мысль о поездке на шикарном автомобиле придала мне еще больше уверенности. И я легко сбежал по лестнице вниз, перескакивая через ступеньки. Все очки сегодня были в мою пользу. Даже погода. Уже вечерело. Было настолько тихо, что ни один листочек не шелохнулся на дереве. А такого ясного чистого неба я не видел давно: его словно тщательно помыли с мылом, оставив для украшения маленькую бледную звездочку. Я вдохнул полную грудь свежего воздуха осени. Голова моя закружилась от счастья. Господи, как хорошо жить. Лютик тысячу раз прав, нам не помешает купить по вилле за городом. Я обязательно сам сделаю пруд и заведу там парочку собственных лебедей. Я умею за ними ухаживать. А лебеди Лютика пусть себе плавают в общем озере. И еще лилии. Я сам выращу эти цветы счастья. Они будут плавать в воде — розовые, белые, желтые. И их широкие листья будут колыхаться от легкого дуновения ветерка. Клубнику я не люблю, но маленький садик нужно посадить обязательно. Сколько же деревьев я за свою жизнь посадил! А своего, личного деревца так и не было. Можно сделать садик в японском стиле, как в ресторане, где обедали с Песочным. Да, это будет уместней всего. И обязательно должен бить фонтанчик. Пожалуй, следует смастерить его в деревенском стиле, в виде мельницы. Народные мотивы нынче в почете, в отличие от самого народа. Хотя наша природа все-таки простовата. И я так от нее за свою жизнь устал. Восточный стиль мне более по душе. Что же еще? Ах да! Самое главное! Куда я поставлю «Оскара»! Пожалуй, лучше всего на рояль. Правда, я не умею играть, но как знать... моя будущая жена, она наверняка будет из вполне интеллигентной семьи. И когда придут гости, она непременно исполнит что-нибудь из классики. И кто-нибудь, бросив взгляд на лаковую крышку пианино, удивленно воскликнет. — Господи, это же «Оскар»! И я небрежно отвечу: ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Я получил в награду не только «Оскара». Но и самую дорогую женщину в мире. Это победа важнее. И все улыбнутся моему достойному ответу... Стал накрапывать мелкий дождь, и я подставил счастливое лицо под его тонкие струи. До начала вечера, посвященного юбилею его высочества Лютика, оставалось немного времени. Но я обязательно успею. Опаздывать нехорошо. Не в правилах приличного тона. И я, весело подбросив вверх ключи от машины, широко открыл дверцу авто. И, осторожно стряхнув капли дождя с дорогого костюма, сел за руль. И посмотрел в зеркальце. Уже совсем стемнело. Единственный фонарь освещал улицу. По ней шла девушка. Худенькая, стройная, как молоденькое деревце, она шла неровно, спотыкаясь на каблучках и шатаясь из стороны в сторону. Я невольно поморщился. Похоже, она была пьяна. Напоминания о прошлом вызывали во мне лишь презрение. Моя машина уже собиралась сорваться с места и унести меня от неприятного видения, но не успела. Девушка приближалась. Коротенькое пальтишко в широкую клетку было забрызгано грязью, желтый длинный шарф болтался в разные стороны. Желтый беретик вот-вот готов упасть в лужу. — О господи, — выдохнул я и опустил голову на руль. Мне казалось, так и застыв на месте, я просидел вечность. Но прошло не так уж много времени, за которое как-то успела промелькнуть вся моя жизнь. Девушка сделала несколько неровных шагов прямо в лужу, и я стремглав выскочил на улицу. И успел ее поддержать за руки. — О, господи, что ты наделала, Рита! Я взял ее на руки и понес к себе в дом. Она была легкая, как пушинка. Ее светлые распахнутые глаза недоуменно смотрели на меня, черная тушь растеклась по лицу, образуя размытые черные тени. Красная помада размазалась вокруг губ. Щеки горели нездоровым румянцем. От нее сильно пахло спиртным. Дома я опустил ее голову под прохладный душ, смыл с лица краску. И, укутав в свой теплый клетчатый плед, усадил на диван. Когда я вернулся из кухни с чашкой свежеприготовленного крепкого кофе, Рита более или менее опомнилась. Ее глаза с ненавистью смотрели на меня, ее колотило мелкой дрожью. — Выпей, девочка. — Я протянул ей чашку, от которой шел горький аромат. — Тебе станет легче. Рита резко взмахнула рукой, чашка полетела на мой мягкий персидский ковер и все равно разбилась. Она была сделала из очень тонкого фарфора. Коричневые пятна расплылись на светлой шерсти. Рита № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР истерично рассмеялась. Я спокойно убрал осколки. На пятна мне было плевать. Я присел возле Риты на корточки и взял ее холодные дрожащие руки в свои ладони. — Что случилось, девочка, что случилось? Она вызывающе встряхнула светлыми пышными волосами и вновь рассмеялась мне прямо в лицо пьяным смехом. — Я буду теперь сниматься в паре с тобой! Играть эту девчонку-киллера! — Что ты говоришь, Рита, в каком кино, какого киллера? — Ах ты боже мой! — театрально всплеснула руками Рита. — Ты забыл про кино, которое сам и украл? Я раньше и понятия не имела, что можно воровать кино, я думала, воруют только вещи! — Рита вцепилась острыми коготками в мои плечи и дыхнула в лицо спиртным. И уже почти шепотом продолжала: — Впрочем, подумаешь, велика беда — украсть у мальчишки, правда, Ростислав Евгеньевич? Про лесного бога вы тоже у кого-то украли? А мальчишку-то турнули из института. Дурак, вздумал объявить, что он написал этот рассказик. Плагиаторам не место среди настоящих талантов, правда? Я похолодел. Все же от Лютика я не ожидал такого. К тому же он дал мне слово. Впрочем, какое слово может быть у человека, торгующего людьми?! Я посмотрел на часы. Я должен во что бы то ни стало успеть на юбилей. Но сегодня я не стану разбираться с Лютиком, пожалуй, не стоит портить настроение в такой день. Парня, конечно, жаль, но я сделал что мог, к тому же он сам отказался от моей помощи. — А ведь это вы приложили к этому руку, вы! — закричала Рита. — Мне Лютик все рассказал! Как вы украли рассказ Дана! А он так в вас верил! А я... Я... Эта скотина решила спихнуть вину на меня, недаром он заставлял писать сценарий вместе с ним. Чуть что — я бы оказался крайним. Но бог с ним. Дан еще раскроет правду Рите. Я не понимал другого. Когда мой лучший друг Лютик успел меня оговорить? — Погоди, Рита, погоди. — Я подал ей стакан холодной воды, и она залпом выпила. — При чем тут Лютик, когда он тебе это успел наплести? Вы же не знакомы. Вдруг Рита обмякла, ее губы задрожали, она невидящим взглядом смотрела на окно. За окном два сизых голубка клевали зерно, которое я подбрасывал каждый день. — У вас было много-много цветов. Где они? Они тоже все умерли? Как и мой Джерри? Он был моим лучшим другом, Джерри... Он не умел предавать... 91 ПРОЗА — Рита, девочка моя, маленькая моя... — Я осторожно тряс ее за плечи, пытаясь разбудить от кошмара. — Что с тобой, Рита, опомнись. Скажи, при чем тут Лютик? — Мы с Джерри гуляли каждый вечер. Он был такой веселый. Почему все хорошее умирает, почему кругом столько зла? Я не понимаю. А Лютик сказал, что он станет моим лучшим другом. Он хороший, Лютик... Он добрый. Он тоже любит собак... И меня... Из глаз Риты потекли слезы. Но она по-прежнему плохо соображала. Но, кажется, начинал соображать я. Я до боли впился ей в плечи, я стал трясти ее все сильнее и сильнее. Два голубка шумно вспорхнули и улетели ввысь. Там, под чистым небом, все было гораздо проще и справедливее. — Ты была у него? Скажи, ты была у него, да? Только скажи одно слово. Опомнись, Рита, одно только слово. — Да, — просто сказала она и посмотрела на меня отсутствующим взглядом. И вдруг разрыдалась. Она плакала так отчаянно, так болезненно, что я даже не стал ее успокаивать. Это было бесполезно. Ей сейчас нужны слезы. Эта скотина заманила к себе домой девчонку, которая только что похоронила преданного друга. Заманила хитростью, изощренным сочувствием. Воспользовавшись ее слабостью. Ее болью. Этот старый пошляк даже пообещал ей роль и... Дальше... Я думать не мог, что было дальше. Наступила блокировка мыслей. И я неожиданно успокоился. И закурил сигарету. Рита подняла на меня красное, вспухшее от слез лицо. Она так мало напоминала ту девчонку, которую я знал еще совсем недавно. С которой мы выгуливали собаку и разговаривали о неизвестном парне из лесного поселка, которого все прозвали лесным богом. Кажется, он всех предал в этой истории. Но только не Риту. Что же с тобой сделали, девочка. И со мной... — Все кончено, Ростислав Евгеньевич, все кончено, — глухо выдавила она. — Все равно — кругом только воровство, ложь и предательство. Так лучше я стану сниматься в кино. Там все это так легко оправдывается. Я там себя оправдаю. И не нужно винить Лютика. Я сама виновата, сама пошла на это. Потому что вдруг поняла, что кругом одно кино. Так не все ли равно? Я любила вас, я любила Джерри, где вы теперь? Я хотела выбрать такую профессию, в которой много любви. Пожалуй, я ошибалась. Много любви только в кино. И кино все оправдывает... Я слушал ее молча, прикуривая одну сигарету от другой, внимательно глядя в Ритины светлые глаза. В них так мало осталось детского, наивного. И все же еще осталось. Я не знал, что ей ответить. Пока не 92 знал. Единственное, что я мог, — это уложить ее в свою постель, укутать потеплее пледом и дать успокоительное. А самому отправиться на юбилей великого режиссера Лютика, моего честного надежного друга. Когда я пришел, праздник был в разгаре. Я сел с краю, и на меня никто не обратил внимания. Все восторженные взгляды были устремлены на сцену. Лютик, маленький, мягкий, словно воздушное пирожное, стоял посреди сцены в смокинге и бабочке, лаковых остроносых туфлях и с неизменной тросточкой, барахтающейся в толстой ручонке. Я подумал, что пару часов назад у этого человечка была Рита. Он сумел сделать себе подарок ко дню рождения. Теперь он принимал подарки от своих почитателей и друзей. Что ж, скоро придет и моя очередь сделать подарок. Подарок лучшему другу. Я услышал, как со сцены кто-то подобострастно сравнил Лютика с Аленом Делоном. Лютик поморщился. И этот кто-то быстро поспешил поправить ошибку. Ален Делон, безусловно, не идет ни в какое сравнение с обаятельным покорителем женских сердец Люцианом. Кто-то вспомнил графское происхождение Лютика, правда, ошибся, сказав, что его прабабка была всего лишь фрейлиной при царском дворе. Оказывается, она состояла в прямом родстве с государем. Лютик по мере роста своей славы повышал своих пращуров в должности. А кто-то окрестил Лютика просто Оноре де Бальзаком. Поскольку Люциан выдал шедевр, по мотивам которого скоро снимут кино. И этот кто-то горячо возмутился, что существуют на свете нахальные, зарвавшиеся студенты, которые без стыда и совести пытались украсть у великого режиссера идеи и мысли. Я спокойно, бесстрастно наблюдал за происходящим. Пожалуй, слишком спокойно и слишком бесстрастно. Меня даже не удивляло, что этот сумасшедший дом, разыгрывающийся на сцене, воспринимается зрителями всерьез. И когда объявили меня, преуспевающего актера Ростислава Неглинова, который все ночи напролет думал, что бы подарить достойное своему лучшему другу Оноре де Лютику, я даже не вздрогнул. Я легко взбежал на сцену и взял микрофон. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Мое лицо было свежо, беспечно и дружелюбно. Лютик ободряюще мне подмигнул. — Уважаемые коллеги, друзья! — Я широко улыбнулся запрограммированной улыбкой Ростика. — Я все ночи напролет думал, что бы подарить достойное своему лучшему другу. Может, какое-нибудь животное? Свинью, например. Но он тут же ее кому-нибудь подложит... В зале раздался громкий смех. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Может, новую молоденькую и чистую девушку в его гарем? Так он уже сделал себе сегодня этот подарок, купив невинность за роль в новом фильме... Смех в зале заметно поредел. — Может, лучший подарок — книга, например, Оноре де Бальзака. Так он тут же украдет все идеи и мысли у великого писателя, как совсем недавно украл рассказ у студента и выдал его за собственное творение... Смех в зале стих вовсе, только слышались робкие смешки. Побледневший Лютик приблизился вплотную ко мне, сжал мою руку до боли и процедил сквозь зубы: — Заткнись, сволочь! — И тут же низко поклонился залу, раздаривая улыбки налево и направо. Он не хотел скандала. Он еще надеялся, что на этом для многих непонятном признании я и завершу свою речь. Но я продолжал: — И тогда я решил, думая ночи напролет, что самый отличный подарок для моего лучшего друга — это правда. — Я сделал паузу. В зале наступила такая тишина, что если бы пролетела муха, ее приняли бы за сверхзвуковой самолет. — Этот милый режиссер, — мой громкий голос разносился по залу, — этот опытный торговец чужой душой, чужим телом и чужим разумом так и не смог узнать своего лучшего друга Ростислава Неглинова, который пропал без вести почти год назад. Перед вами не обожаемый артист Неглинов, — я низко поклонился, — перед вами самый обыкновенный, малограмотный лесник из поселка Сосновка, который свою жизнь посвящал деревьям, зверью и птицам. Который не закончил не только театрального вуза, но и вообще никакого. Никогда не был в театре, да и, положа руку на сердце, в кино-то бывал редко, а телевизор у него постоянно барахлил... Меня перебил громкий возглас из зала: — Это что, юбилейная шутка? — Нет, дорогие господа, это не шутка. Я могу документально подтвердить, что я — самозванец, что моего личного в этом городе ничего нет. И квартира, и жена, и любовницы, и лучший друг, и профессия — все это принадлежит Ростиславу Неглинову, который бесследно пропал. И я с удовольствием дам интервью по этому поводу, и не только по этому. — Я многозначительно посмотрел на Лютика. Он, казалось, застыл на месте соляным столбом. Таким я его еще не видел. С него в один миг слетела театральная маска этакой светской непринужденности и дружелюбия. Передо мной стоял совсем другой человек. Белое лицо, сжатые челюсти. Черный фрак, лаковая трость. Больше всего меня поразили № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР его глаза. Вечно заплывшие, они вдруг прояснились, но я не видел их цвета. Только круглые белки, цвета не было. И его белый взгляд так внимательно и пронзительно буравил меня, словно постепенно и мучительно вонзалось острое копье в мое тело, добираясь до самого сердца. Раньше я бы, возможно, испугался. Но не теперь. Я уже не был Неглиновым. Мне вдруг стало настолько легко, словно я сбросил с себя рваное, пропитанное помоями и вонью грязных подвалов нищенское отрепье. — Да его в тюрьму надо! — выдавил кто-то осторожно в зале. — Не в тюрьму, а в психушку, он же спился совсем, — с готовностью поддержал еще чей-то хриплый голос. — Белая горячка... Все было сказано полушепотом, но настолько громко прозвучало в мертвой тишине зала, словно они истошно кричали. Я повернулся к Лютику. И вновь — только белые глаза на черном фоне. — А это мой последний подарок! — Я замахнулся и с такой силой ударил Лютика, что он отлетел на край сцены. И лишь теперь я почувствовал нервную дрожь, настоящую ненависть и презрение. Шок кончился. Со всех сторон бежала охрана, слышались истошные вопли, и я стремглав бросился прочь. Мне было легко бежать, меня не задерживал никто из зрителей. Потому что меня боялись. И только охрана неслась по пятам. И мне показалось, что вот-вот раздадутся выстрелы в спину. Я ударился ногой обо что-то железное. И вскрикнул от боли. Резко свернул за угол, за портьеры сцены и погрузился в кромешный мрак. Мои руки лихорадочно ощупывали стены, и мне повезло. Наконец я нашел дверь в подсобку. И успел за нее юркнуть. Здесь тоже царил мрак. Дверь не запиралась изнутри, и мне ничего не оставалось, как лечь на пол за угол шкафа. Я прикрыл глаза. Мое сердце бешено колотилось. Как у загнанного зверя... И вдруг в моей памяти четко проявилась картина из прошлого. Словно я только вчера вернулся из Сосновки. Мне вспомнилось, как однажды к нам в заповедник приехала группа высокопоставленных чиновников во главе с губернатором. На охоту. Как и положено, с охраной, которая должна была бежать им вслед и защищать от зверей и шальных выстрелов. Помню, присутствие охраны меня добило окончательно. Я наотрез отказался сопровождать их, сославшись на высокую температуру. И позднее очень жалел об этом. У зверей не бывает охраны, они не ждут выстрелов из засады. Никто не подозрева93 ПРОЗА ет, что в собственном доме могут убить. И вполне возможно, я бы смог хоть одного зверя спасти. Но тогда я отказался участвовать в охоте, понимая, что ничего исправить не в силах. Официальная лицензия на убийство животных была у этих чинуш на руках. И хотя наш заповедник находился под строгим контролем государства, периодически, а именно в сезон охоты, контроль ослаблялся, все права передавались в руки избранных, тех, кто жаждал порезвиться в лесу, стреляя в беззащитное зверье. Для них был даже построен домик в лубочном стиле, этакий разукрашенный терем, на крыше которого вертелся деревянный петух-флюгер. Я никогда не чувствовал себя таким беспомощным и слабым. Ловцы удачи вернулись в теремок ближе к вечеру. И небрежно бросили на пол убитого лося. Пухлая верхняя губа зверя, залитая кровью, обиженно свисала вниз. Волоокие глаза застыли в мягкой печали и недоумении. Словно он не переставал спрашивать: за что? Неужели все было так просто? Я неотрывно смотрел на лося, я его узнал. Он был моим другом, и я больше всех его жалел, потому что он был хромым. Еще совсем маленького желтенького теленочка, я выхаживал его, раненного браконьерами, а доктор Кнутов даже сделал ему сложную операцию на ноге. Помню, как мы все радовались, когда удалось спасти ногу, хотя хромота и осталась. Я поил лосенка свежим коровьим молоком из бутылочки. Он облизывал меня в знак благодарности своим шершавым язычком, чмокал теплыми губами, а его большие ушки поворачивались на малейший шорох. Мы назвали его Димкой. Он был ужасным ревнивцем. Когда ко мне заявлялись нежданные гости из поселка, он сердито топал ножками. А потом, когда Димка окреп и возмужал, я отпустил его на волю, в лес. Но он ушел не навсегда и не раз приходил к сторожке. И тогда Чижик радостно лаял, приветствуя друга. А потом ложился возле него и лизал раненую ногу, словно хотел вылечить до конца. Они понимали один другого. И я понимал их. Димка был добрейшим существом, и мне в голову не могло прийти, что ему просто так, от скуки, ради барского развлечения можно причинить зло. Теперь, в этом уютно обставленном лубочной мебелью тереме, сидели не браконьеры. Этим людям, занимающим высокие посты и руководящим всеми нами, официально было разрешено убивать. Остекленелым взглядом я смотрел на убитого лося и мысленно просил у него прощения. Мне казалось, что убили меня. Где-то на улице выл Чижик. Так жалобно, так протяжно, что мне самому было впору завыть. У меня поднималась температура. Щеки 94 пылали, трудно стало дышать. Но я мужественно сидел и слушал хвастливые рассказы убийц о королевской охоте, сдабриваемые королевской водкой. Для меня это было пыткой, и я сам чинил над собой казнь. Они взахлеб рассказывали, как эта хромая тварь, поскольку ей трудно было убегать, поначалу притворилась убитой. Но потом они затаились в кустах. И когда бдительность зверя ослабла и он вдруг выскочил на дорогу, они стали палить в него со всех сторон. Он был убит с девяти выстрелов. И каждый охотник, уже совершенно пьяный от водки, бахвалился — в какое место зверюге он попал. Кто в печень, кто в сердце, кто в грудь. Они равнодушно перечисляли части тела животного, словно торговались на базаре. И больше всего поражались, что лось так долго умирал. Он так хотел жить. И его окончательно добил, как ни странно, девятый, последний выстрел — выстрел в хромую ногу. Я не был мальчишкой, я всю жизнь прожил в лесу, и лес был моим местом работы. И я знал, что такое охота. Более того, я знал, что охоты, к сожалению, не избежать. Таковы жестокие правила игры мужчин в настоящих мужчин. Хотя с этими правилами я был не согласен. Но беспрерывная пальба из засады в изувеченного, хромого, невинного зверя была за пределами понимания мира, за пределами понимания любви к этому миру. Это были бесчестные правила игры слабаков в настоящих слабаков. Помню, я сидел, обхватив руками пульсирующую голову, вцепившись пальцами в волосы. Меня бил озноб, а зубы стучали. Убийцы предложили мне выпить. Но, взглянув мне в лицо, тут же отказались от этой затеи. А потом приказали содрать с Димки шкуру, зажарить несколько кусков мяса и обрубить рога для украшения кабинета губернатора. Они швырнули мне под ноги мертвое тело моего друга Димки. Я, совершенно больной, измученный, вдруг собрался силами, и в одиночку, перевалив лося за плечо, понес к выходу. У двери я не выдержал и оглянулся. И всех девятерых по очереди смерил долгим внимательным взглядом, словно пытался запомнить их лица навсегда. Помню, у одного было совершенно желтое лицо. И я глухо выдавил: — У вас больная печень. У второго были синюшные щеки, и я процедил сквозь зубы: — У вас очень больное сердце. Третий беспрерывно покашливал, вытирая мокрый рот рукавом. И я прохрипел: — У вас слабые легкие. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ Так я безжалостно перечислял каждому симптомы их болезней, словно стрелял по очереди. Последнему, девятому, я сказал: — У вас ужасное кровообращение конечностей, поберегите ногу... Эти храбрые вояки замерли, в немом молчании уставившись на меня. В пьяных глазах гнездился лишь страх. Я не был раненым лосем. Они меня боялись. И лишь один, вспотевший от ужаса, заикаясь промямлил: — Вы же просто лесник, а не врач. Мои губы скривились в презрительной усмешке. — А разве это не одно и то же? Я слишком хорошо знаю, как живут звери, чтобы не понимать, отчего могут умереть люди. Я унес мертвого Димку и похоронил в лесу. Там, где был его дом. На могиле я посадил маленькое деревце, землю вокруг тщательно утоптал Чижик. Мы молча постояли у могилы Димки, и я попросил у него прощения. За то, что так и не сумел спасти его во второй раз. Тогда я впервые усомнился в гуманности своей профессии. И только весной, когда на верхушке деревца появились два крепких сучка, напоминающие рога, и на них буйно распустились свеженькие сочные листочки, мне стало легче. Димка меня простил, Димка был совсем рядом... Сегодня я чувствовал себя загнанным лосем, попавшим в подло подстроенную западню. Раненая нога болела. Я, как и мой лесной друг, притворился мертвым. И я не знал, сколько человек прячется в кустах, чтобы сделать девять выстрелов, когда моя бдительность ослабнет и я без опаски выйду на прямую дорогу. Похоже, я задремал, потому что не услышал, как кто-то неслышно подкрался ко мне. И лишь от прикосновения чьей-то руки я вздрогнул. И беспомощно захлопал глазами. Я пытался привыкнуть к темноте. Надо мной склонилось лицо какой-то женщины. Она шептала мне ласковые слова, целовала лицо и волосы. Мне даже показалось, что это Любаша. Так горячо любить могла только она. — Милый, любимый, все будет хорошо, не волнуйся, мы выберемся отсюда, я тебе помогу. Я так люблю, если бы ты знал, как я тебя люблю. Мои глаза привыкали к темноте. И женщина приобретала реальные черты. Черные волосы, раскосый, восточный разрез глаз, высокий лоб, стройная фигура. — Вика, — прошептал я. И хотел удивиться. Но у меня не было для этого сил. — Вика... — Не волнуйся, ты только не волнуйся, я все для тебя сделаю. — У нее по щекам текли слезы. И я осторожно погладил мокрое лицо. № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР — Не плачь, Вика. Только не плачь. Я ничего не боюсь. — Я знаю, знаю. Но они вызвали скорую. Лютик объявил тебя сумасшедшим и даже довольно убедительно доказал это. Ты теперь опасен для общества. Они хотят упечь тебя в психушку. — Ну, в клетку им меня посадить не удастся. Я стреляный лось. — И Рита, еще Рита... Я приподнялся на локтях и глухо выдавил: — Что с ней? — Ее мать... Она узнала, что Рита у тебя. Пьяная... И вообще... Этой девочке очень плохо. Ее мать прибежала сюда, много кричала. Говорила, что ты ее спаиваешь, и вообще... Что ты с ней сделал такое? Лютик все подтвердил... Даже тебя защищал. Говорил, что ты болен, очень болен и поэтому нужно простить тебя... Лютик простил. — И ты... Ты тоже простила? — усмехнулся я и облизал пересохшие губы. — Мне прощать нечего. Я знаю тебя, знаю Лютика... Любимый... Они хотят запрятать тебя... Они объявили тебя сумасшедшим... И вновь страстные, обжигающие поцелуи. Женщины, которую я совсем не знал. И знал ли ее Ростик? Вика вывела меня через черный ход на улицу, и мы на ее машине понеслись по мокрой асфальтированной дороге. Я откинулся на заднем сиденье и немного расслабился. Нога страшно ныла. Я смотрел через лобовое зеркальце на Вику. И она отвечала мне задумчивым и любящим взглядом. — Куда мы едем, Вика? — На вокзал, любимый. Ты должен уехать. Ты должен. — Да, пожалуй, это единственный выход. Но выход куда? — Ты знаешь. Ты все прекрасно знаешь. Показались огни знакомого вокзала. Именно отсюда уходили поезда в сторону Сосновки. И я вновь не удивился, что Вика успела за это короткое время все узнать и устроить. Она оставалась сильной женщиной и так сильно меня любила. Меня... Вдруг мысль, как молния, пронеслась в больной голове. Она ни разу не назвала меня по имени! Мне так захотелось узнать, кого она все-таки любит. — Вика, ты кому поверила, им или мне? Ответь, Вика! — Я нежно прикоснулся к ее плечу. — Я для тебя сумасшедший или чужой, совершенно чужой человек? Машина затормозила. Вика улыбнулась. Медленно повернула ко мне заплаканное, очень красивое утонченное лицо. 95 ПРОЗА — Ты никогда не можешь быть для меня чужим, хоть и чуточку сумасшедший. Вика мне так и не ответила. А я подумал, что, возможно, она права, и необязательно знать, кого из нас она любила по-настоящему, меня или Ростика. Вика провожала меня на перроне, неотрывно вглядываясь в мое измученное лицо, словно пыталась запомнить навсегда. Я стоял в купе у раскрытого окна и неотрывно смотрел на Вику, словно пытался все-таки ее понять. И я тоже очень хотел навсегда запомнить эту женщину. — Я могу и не вернуться, Вика, — тихо сказал я. Пробегающий мимо поезд уносил мои тихие слова в неизвестность. Но Вика услышала. — Я это знаю. Но я очень люблю тебя и знаю, что мой любимый человек должен жить там, где ему будет хорошо по-настоящему. И где он должен жить по праву. — А было бы нам с тобой хорошо, Вика? — спросил я ее и себя. И она, и я промолчали. Мы не сумели ответить даже себе. Поезд медленно тронулся с места. Я неотрывно смотрел на высокую стройную фигуру женщины, которая так сильно любила. Я по-прежнему пытался запомнить ее. Я пытался понять ее любовь. Поезд набирал ход. Фигурка становилась все меньше и меньше, пока не исчезла совсем. И мне вдруг показалось — это я только что простился со своею женой. Ростик здесь был ни при чем. Поезд мчался все быстрее и быстрее, он бежал из города. Как в детском калейдоскопе, мгновенно менялись картинки живописных пейзажей. Поезд уносил меня все дальше и дальше, на мою родину. В единственное место на земле, где меня могли еще ждать. Часть третья Блудный сын Я сошел с электрички, на которую пересел рано утром в районном городе. И огляделся. Я был у себя на родине. Здесь все было моим. И эти вековые сосны, и эта пожухлая осенняя трава, и эти люди, спешащие по лесной тропе к своим домам. Мне спешить было некуда. Я вдруг почувствовал себя чужим. Но я верил, что это временное ощущение. Когда приду в поселок, когда меня узнают, то непременно обрадуются моему воскрешению из мертвых, и я вновь стану близким для этих людей, этих сосен, этой травы. 96 Я остался один на перроне. И заметил, как из последнего вагона торопливо выскочил человек, видимо, чуть не проспавший свою остановку. Он приближался ко мне, и мое сердце на секунду провалилось. Я почувствовал учащенные удары пульса. Я узнал доктора Кнутова. Когда он со мной поравнялся, я широко улыбнулся и снял шляпу. — Здравствуйте, доктор! Он недоуменно смотрел на меня близорукими глазами, словно пытался вспомнить. И тут же легонько хлопнул себя по кепке. — Господи, неужели это вы! Не может быть! — Может, доктор. Оказывается, может. — Я протянул к нему руки. Мне так хотелось его обнять. — А я вас сразу и не признал. И тем более не ожидал увидеть вас в этих краях. А впрочем... Вы ничуть не отличаетесь от вашего экранного образа. Этакий красивый мужественный человек с открытой улыбкой. Моя дочь просто по уши влюблена в вас. Как в актера, конечно. И у нее над кроватью висит ваш плакат. Мои руки бессильно упали. Обниматься мне было не с кем. Несколько секунд я стоял неподвижно, в полном замешательстве. Меня не узнали. Впрочем, смею ли я обижаться? Ведь за это время я стал совсем другим. Кнутов помнил здоровенного парня, этакого бородатого, неотесанного дикаря в изношенной ветровке. Теперь перед ним во всей красе предстал знаменитый актер, стриженный наголо, в дорогом респектабельном костюме, сжимающий в руках широкополую шляпу. Я не смел обижаться. Но правду сказать должен. Мы пошли по знакомой до боли тропинке, ведущей в поселок. По ней я когда-то крался, как вор, чтобы никто не заметил мой трусливый побег из Сосновки. А осень здесь гораздо холоднее, подумал я. И небо гораздо ниже. Кажется, до него можно дотянуться рукой. И погрузить руки в мягкие облака. Неужели бывает такое чистое небо? И такие воздушные белые облака. И солнце совсем не напоминает уличные фонари... Я полной грудью вдохнул свежий прохладный воздух. Голова с непривычки слегка пошла кругом. И я покачнулся. Правду я на время решил отсрочить. Нога по-прежнему ныла, и я заметно хромал. — Прекрасный у нас воздух, не правда ли? — с гордостью сказал доктор Кнутов, заметив, как порозовело мое лицо. — Вы — человек городской, поди, редко бываете на природе. — Не бываю, — как эхо прозвучал мой уставший голос. — Позвольте узнать, Ростислав... Как вас по батюшке? Да какой я к черту Ростислав, захотелось мне крикнуть в ответ. Я уже пару суток назад от него отЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ казался! Но доктор Кнутов этого знать не мог. Это знал только я. — Не стоит по батюшке. Просто Ростислав. — Ну да. Я слышал, что в богемных кругах не привыкают к отчеству. До самой смерти вас называют по имени. Может, оно и правильно. А может, и заблуждение. Имя, конечно, молодит, но ведь отчество все равно остается. Даже если его никто не знает. К тому же придает уважение. Или у вас не принято уважительно? А меня, с вашего позволения, величают Андреем Леонидовичем, я местный... — Он вдруг замедлил шаг. — Погодите, а как вы узнали, что я доктор? Я это знал с рождения. Так хотелось мне ответить и добавить: «К тому же ваша дочь была именно в меня сильно влюблена, а не в этого жалкого актеришку Неглинова». Но я вновь почему-то сказал другое: — Как узнал? А вы как думаете, доктор? Он неожиданно расхохотался и машинально оглядел себя. — Ну, безусловно. Для актера, который привык ежедневно перевоплощаться, это не составит труда. Я типичный сельский врач. Пенсне на носу, кепка на лбу и чемоданчик в руках, что может быть проще? Вы, кстати, замечали, как во многом повторяются люди? А в профессии это видно особенно. Про вас никогда не скажешь, что вы... — он оглядел меня с ног до головы, — …ну, к примеру, местный лесник. И доктор рассмеялся, довольный удачной шуткой. — И эта заметная хромота придает вашему облику печать меланхолии, интеллигентности и легкого эстетства. — Вот вы меня уже с Оводом сравниваете. И все же, я считаю, что каждый человек — уникальный и единственный в своем роде, — упрямо не согласился я с доводами Кнутова. — Безусловно! Но это если вторгаться в глубинную сущность человека. Но вы оглядитесь, — он обвел вокруг себя рукой. — Деревья тоже уникальны. И цветы. И птицы. Но нашему взгляду они предстают в одинаковом свете. Мы говорим — сосны, а не сосна, мы говорим — дрозды, а не дрозд. Мы их классифицируем на отряды и виды. Мы не вторгаемся в суть каждой сосны и каждого дрозда. И не одинаковы ли мы для них? Возможно, мы для них просто люди. Нос, рот, волосы, ходим на двух ногах. И все. А человека в отдельности они не распознают. — Но они привыкают к отдельному человеку. И узнают его. — Потому что этот отдельный человек их приручает. Он так же мог приручить любое другое жи№ 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР вотное. И оно так же станет его распознавать. Как и человек будет выделять только своего питомца. Но вы, конечно, правы. В частности люди уникальны. И так и должно быть. Повторение невозможно. Хотя классификация, конечно, существует. Вместо отрядов и видов — по профессии, по социальному статусу, по внешности... Вот вы, к примеру, мне очень кого-то напоминаете. Но кого — вот бы вспомнить... Увы... Я немало пожил, и вполне возможно, что встречал где-то в дальних краях очень похожего на вас человека. Я усмехнулся. В дальние края забираться не надо. Но в ближних краях у доктора не возникло даже мысли меня искать. Как все-таки человек легко внушаем. А ведь доктор мне всегда казался человеком с собственным взглядом на жизнь. Взгляды на жизнь, увы, повторимы тоже. И мне уже совсем не хотелось раскрываться перед ним. Я решил начать с того, кто меня узнает. Скорее всего, с Вальки. Эту шуструю девчонку не проведешь. И мне от этой мысли стало легче. И я вдруг понял, насколько соскучился по этому взбалмошному чертенку. Как она все-таки отличается от всех женщин, с которыми меня столкнула судьба в городе. — Кстати, — обратился я к Кнутову, слегка повеселев. — Вот вы утверждаете, что про меня никак не скажешь, что я местный лесник. А если отрастить бороду, волосы, надеть потрепанную ветровку, перебросить через плечо ружье... — Всего лишь сценический образ, — уверенно констатировал доктор. — Я уверен, что вы прекрасно смогли бы сыграть лесника в кино. Но вот принять вас за него в жизни... Увы... Не хочу вас обижать, но я человек откровенный. У вас и взгляд другой, и повадки. Вы человек, начисто испорченный городом. И можете всего лишь перевоплотиться в лесничего. На экране, допускаю, даже поверят в это. Но в жизни… — Доктор развел руками, всем видом показывая, насколько это пустая затея. — Неужели лесники такие особенные? — Не более, чем каждый человек на своем месте. Хотя... Вы знаете, наш лесник действительно особенный. Очень чистый человек. Как сама природа. Он словно все время пытается доказать, что люди не хуже ее. И знаете, доказывает! Это человек без ошибок. — Неужели бывают такие люди? — Люди разные, как мы с вами уже говорили. И такие бывают. Хотя встречаются, безусловно, реже. Легкая ревность кольнула мое сердце. Как они меня легко и быстро забыли. Впрочем, и это вполне объяснимо. Если бы на мое место пришел кто-либо хуже меня, равнодушный к природе ремесленник, они бы долго вспоминали меня добрым 97 ПРОЗА словом. И жалели о моем исчезновении. Но все случилось наоборот. Я не был человеком без ошибок. И я, как оказалось, был не так уж и дорог моим землякам. Хотя ни за что не поверю, что мой продолжатель любит природу сильнее. Мне казалось, что сильнее любить невозможно. Мы подошли к поселку. На деревню опустился легкий туман. Осеннее солнце настойчиво пробивало лучи сквозь его пелену. И поселок, казалось, утонул в розовых клубках дымки. Мне до боли в груди стало жаль, что это не мой поселок, не мое солнце, не мой туман. Мне так хотелось, чтобы здесь меня приняли за своего. И я осторожно попросил доктора Кнутова не сообщать, что артист Неглинов посетил эти замечательные края. — У вас прекрасный санаторий, и там отдыхает много знаменитостей. Я не самый известный из них, — без ложной скромности добавил я. — Мне нужен полноценный отдых. — Понимаю вас, Ростислав. Хотя очень жаль. Может, вы и не самый знаменитый, но фильм с вашим участием совсем недавно прошел по экранам, поэтому, безусловно, людям интересно было бы встретиться с главным героем. Но если вы настаиваете... — Настаиваю, — сухо ответил я. — Но моей дочери... Она так влюблена в вас... Вы позволите рассказать о нашей встрече лишь ей? — Я с ней сам встречусь. — Мой голос вновь потеплел. — Прекрасно! — доктор радостно всплеснул руками. — Я очень рад. Вы, несомненно, познакомитесь и с нашим лесником. Вам этот человек понравится обязательно. К тому же вам, как актеру, будет любопытно вникнуть в этот незнакомый для вас типаж. И тогда вы поймете мои слова. И простите за дерзость. — Мне не за что вас прощать, доктор. У меня создалось впечатление, что я знаю вас тысячу лет. — Вот видите, у нас и мысли во многом схожи. Кстати, вы действительно напоминаете Овода. При взгляде на вас создается впечатление, что вы не просто приехали в незнакомое место для отдыха. А возвращаетесь... Кстати, вечером я навещу вас и осмотрю, с вашего позволения, ногу. Вы можете мне доверять, как врачу. Мне когда-то удалось спасти ногу одного лося. Казалось, был безнадежный случай. Поверьте, лечить животных бывает гораздо труднее. Потому что не несешь должную ответственность. И появляется чудовищная мысль, что можно сделать операцию спустя рукава. Ведь за животных не судят. И врачебные ошибки легко допускаются. Долг, он вот где! — Доктор постучал по своей груди. — Вы ответственный человек, доктор. — Я тепло ему улыбнулся, вспомнив, как он достойно выполнил долг, спасая лося Димку. 98 Мы распрощались. И я, быстро миновав поселок, где меня так никто и не узнал, направился по знакомой тропе. Мне так хотелось домой. Но тут я вдруг вспомнил, что мой дом занят чужим человеком. Мое место теперь в пансионате, где меня наверняка встретят с распростертыми объятиями как актера. И не более. И я свернул на другую тропу. У меня пока не было сил даже пройти мимо своей сторожки, где меня никто не ждал, даже мой верный пес Чижик. В пансионате мне все было знакомо. И никто во мне земляка не признал. Но я пока к этому и не стремился. Со знанием дела я быстро оформил документы на место в доме отдыха. Даже администраторша, с которой я тысячу лет был знаком, ненароком заметила, что у меня прекрасная ориентация, словно я не один год провел в этом пансионате. И даже, проникшись ко мне участием, выделила лучший номер, с гордостью заявив, что в нем постоянно останавливалась необыкновенная женщина. И торжественно вручила мне ключи. Я уже знал, какую женщину она имеет в виду. И, войдя в знакомый номер, огляделся. Здесь все было по-прежнему. Только не было моей костюмерши Марианны Кирилловны. Знает ли она, что со мной случилось? И где она? Я теперь занимаю ее место в этом номере. И теперь я могу много рассказать о жизни в этом большом и непонятном городе. Но рассказывать было некому. И все же мне казалось, что моя костюмерша все-все про меня знает. И возможно, грустит о моей путаной-перепутаной судьбе. Я хотел отдохнуть, но понял, что бесполезно — уснуть я не смогу, пока не повидаю свой дом. Внешне я был на удивление спокоен. Но внутри все горело нетерпеливым огнем, прожигая мою память насквозь. Я наспех позавтракал и прямиком направился в лес. Я хотел убедиться, что там меня помнят, ждут и сумеют простить. Это люди легко забывают. Вряд ли природа, которую я всем сердцем любил, забыла своего лесного бога. И не ошибся. Птицы радостно кричали, здороваясь со мной, деревья низко склонялись в уважительном поклоне, осеннее солнце словно разжало кулак, показав свои пальцы-лучи в знак приветствия, облака с любопытством выглядывали из-за сосен, пытаясь меня хорошо разглядеть. Я здесь по-прежнему был свой. Я по-прежнему для них оставался родным человеком. Я пожимал еловые лапки, обнимал толстые стволы сосен, махал рукой солнцу и радостно кричал в ответ птицам. Мне никогда так не было хорошо. Я нашел деревце, под которым похоронил Димку. Два сучка-рога смешно торчали вверх, они были усыпаны красными и желтыми листочками. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Привет, Димка, привет! Ты уже совсем взрослый. Я разжег костер. Он вспыхнул ярким фейерверком, рассыпая вокруг золотистые искры. Я поднес холодные руки к огню так близко, что пламя обжигало меня. Мне становилось теплее. И вдруг показалось на миг, что недавнее прошлое — это просто ночной кошмар. Что я никогда не покидал родные места, просто не мог бросить свою родину, у меня не хватило бы на это духу. Моя совесть никогда не позволила бы всех предать. Мне показалось, что так было всегда. Я грею руки у костра, и вот-вот отправлюсь домой, и скрипнет дверь калитки, и Чижик с радостным лаем бросится мне навстречу... Господи, как мне хотелось домой. Но вернуться, оказывается, гораздо труднее, чем уезжать. Я выстругал себе палку, чтобы легче было ступать на больную ногу, аккуратно погасил костер и вышел на пригорок, прямо к месту, где рос куст сирени. Гдето здесь покоится душа моей костюмерши. Сирень заметно выросла, появилось много новых веток. Сейчас она была совсем голой. Она готовилась к холодам. Я посмотрел вдаль, и мне почудился голос Марианны Кирилловны. Чуть хрипловатый, немного печальный: — Даничек, вы — лесной бог. И упоминание моего имени заставило вздрогнуть. Как давно я не слышал, чтобы меня так называли. Даничек. Даник. Мне хотелось ответить, что я давно уже не Даник и тем более не лесной бог. И не знаю, смогу ли им вновь стать. Во всяком случае, я вернулся, чтобы попробовать. Но я знаю наверняка, что отлично бы сыграл лесного бога в кино. От этой мысли я вздрогнул. Недавнее прошлое не отпускало меня, оно цеплялось своими острыми когтями за мою душу, разрывая ее на куски. Оно дышало на меня утренним перегаром. Оно лукаво подмигивало и театрально взмахивало лаковой тростью. Я до боли сжал виски. Мне вновь стало плохо. — Простите меня, — сказал я своей костюмерше. Хотя не понимал, за что у нее прошу прощения. Ведь это она когда-то рассказывала мне про Большой город, вынося ему суровый приговор. И эти рассказы приговорили к Большому городу. Это любовь ее внучки погубила меня. Я вспомнил Лиду. И вновь попросил прощения у Марианны Кирилловны. Я не смог помочь Лиде. И пусть она меня тысячу раз предала, я чувствовал долг перед своей костюмершей. Лиде сегодня было не лучше моего. Она знала и Даника, и Ростика. И одинаково не смогла нас полюбить. Но способна ли она вообще на любовь? И как я могу ей помочь, моя дорогая костюмерша? Может быть, на этот сложный вопрос ответит твоя щедрая душа, похороненная под этой сиренью... № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР Я вышел к озеру. Оно было спокойное, тихое, молчаливое, как всегда. Утки по-прежнему ныряли, путаясь в желтых и белых кувшинках. Я бросил им крошки хлеба. Когда-то именно здесь мы встречались с Лидой. Вон под тем мертвым дубом. И я сочинил красивую сказу о парне и девушке, настоящая любовь которых смогла оживить погибшее дерево. И на нем появились молодые листочки. Наша любовь с Лидой была мертва. Если она вообще была. Я приблизился к дубу. Дерево было по-прежнему сухим, корявым, дряхлым. Я поднял голову вверх. И не поверил своим глазам. На самой верхушке дуба отчетливо виднелись листочки. Не те, которые я когда-то прицепил специально для Лиды. А самые что ни на есть настоящие, живые. Их уже покрыли краски осени, но они по-прежнему весело и легко колыхались на ветру. Не может быть! Или все-таки может? Жизнь научила меня ничему не удивляться. Моя сказка становилась былью. Но эта сказка была не про меня. Под этим дубом родилась другая настоящая любовь. И я сам уже искренне верил в свою выдумку. Я уже искренне верил в настоящую любовь. Мне стало легче. Значит, все на свете возможно. И любовь, и листочки на засохшем дубе, и возвращение лесного бога. Я обязательно вернусь, оставшись здесь навсегда. И я прямиком, решительно и уверенно, опираясь на палку, направился по лесной тропинке, ведущей прямиком к моему дому. Я уже знал, что иду навстречу своей настоящей судьбе, которую когда-то захотел обмануть. Лесной бог возвращался. Мои мысли не обманули и не предали меня. Здесь все было по-прежнему. Мое прошлое не умерло. Оно просто затаилось на время. Я нажал на калитку, и она скрипнула. И я услышал радостный лай. Ко мне со всех ног бежал Чижик. Я в бессилии опустился перед ним на колени. Целовал его узкую морду, гладил его рыжую взъерошенную шерсть. — Чижик, боже мой, я знал, Чижик. Я всегда знал, что ты жив. И мы обязательно встретимся. Мы встретились, Чижик... Дверь моей сторожки отворилась. И на пороге показался высокий широкоплечий парень, заросший бородой. На нем была зеленая ветровка. Доктор Кнутов прав. Профессия накладывает свой отпечаток. На крыльце стоял типичный лесник. И вновь ревность кольнула мое сердце. По всем правилам моей судьбы, там должен стоять я. Но меня там нет. Лесник направился прямиком ко мне. Я поднялся с земли и отряхнул грязные колени, к которым прилипли мокрые листья и ветки. Я поднял медленно голову. И машинально протянул руку для приветствия. И встретился с ним глазами. 99 ПРОЗА Не знаю, сколько так мы стояли, рука в руке, застыв в немом молчании. Я уже знал, кто предстанет предо мной, если у него сбрить бороду, остричь наголо, одеть в дорогой костюм и широкополую шляпу. Передо мной стоял не кто иной, как Ростик. Хотя теперь даже мне стоит больших трудов его так назвать — Ростик. Поскольку он был вылитый я, только в прошлом. — Здравствуйте, — спокойно, слишком спокойно сказал он. Его напряжение выдавали лишь глаза, так похожие на мои. — Здравствуйте, — так же спокойно ответил я. И напряжение в моих глазах достигало самого высокого накала. Пожалуй, мы оба не знали, что делать. Либо поколотить друг друга. За прошлое. Либо броситься 100 друг другу в объятия. За прошлое. И оба думали, что станет теперь с нашим настоящим. К вечеру похолодало. Начинались первые заморозки. Но температура вокруг нас достигла такого высокого градуса, что казалось, на деревьях набухнут почки. Шумел лес, пронзительно гудел ветер, и громко кричали птицы. Но тишина вокруг нас оглушала. И вдруг ее вдребезги разбил звонкий голос. — Даник! — раздалось из сторожки. И мы одновременно обернулись. С крыльца легко и весело, вприпрыжку сбегала конопатая девчонка. — Даничек! — Она мигом очутилась возле нас. И не мне, настоящему Данику, бросилась на шею. Она со всей силы обняла Ростика. И поцеловала его в ухо. Он не выдержал и тепло улыбнулся, как улыбаются детям и любимым женщинам. — Познакомьтесь, это моя жена. — Хорошо поставленный голос Ростика был уверен и тверд. Он чувствовал, как крепнут его позиции. Он был на своей территории. Передо мной стояла Валька. Она ничуть не изменилась за это время. Те же веснушки на курносом носу, и те же ссадины на острых коленках. Тот же простенький сарафан, поверх которого наброшена фуфайка. Валька наконец-то удостоила меня внимательным взглядом. В глазах Ростика появилось подобие страха, в моих — подобие надежды. И страх, и надежда были мгновенно разбиты. — Не может быть! — защебетала Валька. — Этого не может быть! Вы же Ростислав Неглинов! Как здорово! Я обожаю ваши фильмы! И даже ваш плакат у меня висит над кроватью. Мой муж даже немножечко к вам ревнует, — кокетливо добавила она. Похоже, в их семье я уже стал предметом для шуток. И мне так хотелось бросить ей в лицо, что она живет с Неглиновым, а не с плакатом. И счастливо ли? Они стояли в обнимку передо мной, их лица откровенно сияли. Конечно, счастливо. И что-то заставило меня промолчать. Пока промолчать. Чижик не отходил от меня. Лизал мои руки и преданно заглядывал в глаза. Я только сейчас заметил, что у моей собаки совсем другие глаза. — Удивительно, — сказала Валька. — Вы — первый человек, от кого он ни на шаг не отходит. Чижик вообще все время лежит, такой грустный-грустный. Словно все время кого-то ждет. Просто невероятно, что он так ожил. Даже к Данику он не настолько привязан. Вы знаете, Даник однажды сбежал из поселка, а потом вернулся. И все, все его простили. Только не Чижик. Он даже поначалу на него бросался. Неужели собаки не умеют прощать? Умеют, еще как умеют, подумал я. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ Валька ласково погладила Чижика, но он на нее не обращал никакого внимания. Он преданно смотрел на меня. И я не узнавал его глаза. Словно в них застыла ночь, в которую он ушел от меня навсегда. — Так жалко Чижика, — вздохнула Валька, отвечая на мой немой вопрос. — Он ведь почти ослеп. Он очень долго жил в лесу, совсем одичал. Нелегко ему было без Даника. Впрочем, теперь не так уж легко и с ним. К тому же он совсем старенький. Я осторожно взял Чижика на руки. И мы вошли в дом. Я огляделся. Это был мой дом. Здесь ничего не изменилось с момента моего побега. Я сел на старенький диван, он жалобно скрипнул. Это мой диван. И мое окно. И мои простенькие гипюровые занавески. И даже мой чайник в мелкий горошек, который бодро пыхтел на плите. И даже запах — зимних яблок и сушеных трав. Здесь все было моим. И все-таки я оставался чужим в этом доме. Вещи меня помнили. И только. Теперь они принадлежали другим хозяевам и, пожалуй, не жалели об этом. Чужим здесь был только плакат с моим нынешним изображением. А недалеко от моей суперменской физиономии висел маленький снимок. Я подошел вплотную к стене, чтобы получше его разглядеть. И даже не удивился. Это была фотография Марианны Кирилловны. Мне костюмерша никогда не дарила своих фоток. Этот снимок принадлежал Ростику. И я все понял. Они были хорошо знакомы. И, возможно, там, в душном неврастеничном городе, она подолгу ему рассказывала о другом, совершенно другом мире. Где шумят вековые сосны, где в печке весело трещат дрова, где грибы маринуют в кадушках вместе с иголками и осенними листьями. Где свободными и счастливыми могут стать не только птицы. И Ростик не смог устоять перед моим свободным и счастливым миром. Как я когда-то не устоял перед его. Странным образом, сама того не подозревая и не желая, Марианна Кирилловна сумела перемешать наши судьбы, как колоду карт, запутать их, переставить местами. И нам лишь осталось все это оформить. Я резко оглянулся. Ростик, как и я, неотрывно смотрел на фотографию костюмерши. И, возможно, в очередной раз ее благодарил. — Сейчас будем пить чай! — торжественно объявила Валька, разливая душистый чай по моим синим чашкам. — Может быть, вы хотите что-нибудь покрепче? — наконец подал голос Ростик и внимательно на меня посмотрел. — Нет, не хочу, эти привычки остались в недавнем прошлом. № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР Он задумчиво кивнул. Он прекрасно понимал, через что я прошел. Я прекрасно понимал, через что прошел он. — Ой, вам, наверное, показалось, что мы живем слишком просто, — тараторила Валька. — Я так просила Данечку сменить мебель. Купить что-нибудь посовременнее. Но он наотрез отказался. Он типичный аскет! Впрочем, пусть будет так, как он хочет, мне даже нравится. Я вспомнил квартиру Ростика. Дорогая импортная мебель, встроенные шкафы, подвесные потолки, джакузи. — Наверное, столичные артисты не привыкли к простоте? — не унималась Валька. — Там, говорят, дажа... дажакузи есть, — наконец она с трудом выдавила это слово. — Я до сих пор плохо понимаю, что это такое. Она повернулась к мужу, словно за помощью. Тот в ответ только пожал плечами. Оказывается, этот лицемер, который не раз нежил свое холеное тело в блестящей ванне с гидромассажем, тоже не понимал. Он старательно делал вид, что, кроме деревенской бани и березового веника, других удовольствий не знал. Пришлось мне объяснять, что такое джакузи. — Это ванна такая, с дырочками, из которых брызжет воздух. Получается воздушный массаж в воде. — Здорово! — Валькины глаза загорелись, она посмотрела на Ростика, но тот не выдержал и скривился. Похоже, от джакузи у него осталось мало приятных воспоминаний, как и от утреннего похмелья. Чай был действительно вкусный и оставлял привкус горьковатой мяты и холодка. Это я когда-то научил Вальку готовить такой чай. — Это меня мой муж научил! — похвасталась Валька, увидев, как я наслаждаюсь ароматным напитком. Я краем глаза заметил, как Ростик невольно сжал в кулак пальцы. Он все время настороженно ждал, что я скажу. — Но, конечно, что вам наш чай! Простенький деревенский напиток из трав, которые мы сами собираем и сушим. Столичные артисты, наверное, в шикарных ресторанах обедают. У них такая интересная жизнь! Да? Ведь это кино! Аж не верится, настоящее кино! А вот Даничек терпеть кино не может. Даже телевизор редко включает. Он все время говорит, что хуже кино ничего нет. Он просто помешан на лесе. Говорит, что только лес настоящий. И мы должны жить в этом настоящем. Но иногда так хочется побывать в другом мире, а здесь этот мир можно увидеть только в кино. Ну почему, любимый, почему ты так не любишь кино? Его все любят. — Валька ласково прикоснулась к пальцам мужа. 101 ПРОЗА Еще бы он его любил, усмехнулся я. И неожиданно сказал, неотрывно глядя на Ростика: — Да, у нас очень интересная жизнь. И очень веселая. Я даже недавно чуть не наложил от радости на себя руки. Все как в кино. Валька недоуменно захлопала рыжими ресницами. Она не понимала, шучу я или говорю серьезно. — А одна девушка все-таки нашла силы покончить не только с кино, но и рассчитаться с жизнью. Ее звали Любаша. Красивое имя, и девушка была очень красивой и очень веселой, — безжалостно продолжал я, сверля своего двойника злым взглядом. Но ни один мускул не дрогнул на красивом лице Ростика. Его выдавала разве что смертельная бледность. И все-таки, с каких пор он научился так мужественно держаться, этот слабый, безвольный актеришка? Пожалуй, с тех самых, как все у меня украл. — Не может быть! — Валька готова была расплакаться. Мир кино разрушался у нее на глазах. — А мой лучший друг Лютик украл сценарий у хорошего парня, студента, — не унимался я. Мне доставляло удовольствие мучить и Ростика, и его любимую жену. — А потом напоил очень хорошую девушку, Риту, и не преминул воспользоваться ее состоянием, ее слабостью и неопытностью, пообещав главную роль в фильме. А Рита когда-то мечтала быть кинологом. Она обожала собак. А теперь она ничего не чувствует. Даже боли. Разве что научилась ненавидеть. И больше всего запах лютиков. Ростик сидел, низко опустив голову и устремив свой неподвижный бессмысленный взгляд в чашку ароматного чая. Вообще, он выглядел несколько поглупевшим от благополучия. Равно как я поумневшим от череды неудач. — А когда я сказал всю правду, меня признали сумасшедшим. И хотели упечь в психушку. — Я говорил дерзко, словно пытался обвинить во всем Ростика. Я не хотел брать вину на себя. — А спасла меня только жена. Неожиданно мой голос дрогнул. — Если бы не она... Я бы, пожалуй, погиб. Она мужественно терпела все мои безобразные выходки, пьянки, оскорбления. Я ведь даже чуть не сжег дотла наш дом. Она вытащила меня, полумертвого, с самого дна. Это удивительная женщина... Ростик медленно поднял голову и удивленно на меня посмотрел. Похоже, из всех новостей его поразила именно эта. К предательству, подлости и даже смерти в том мире он был готов. Но только не к благородству. Похоже, он знал другую Вику, холодную, надменную железную леди, которая пыталась спасти их брак разве что нравоучениями. — У вас замечательная жена, — тихо сказала Валька и шмыгнула носом. — Я, пожалуй, столько 102 бы терпеть не смогла. К счастью, у меня идеальный муж. А ваша жена вас, наверное, очень любит. — Вот это я не знаю — кого она по-настоящему любит. — Я наклонился и погладил Чижика, клубочком свернувшегося у моих ног. — Она именно вас любит, — неожиданно подал голос Ростик, неотрывно глядя на меня. — Не каждого вытаскивают с самого дна. Некоторые сами выкарабкиваются. Вам повезло. — Да, мне очень повезло. Валька от перевозбуждения вскочила с места. И заметалась по комнате, размахивая руками. — Господи, это такая страшная жизнь в кино! А я так верила, что там здорово, весело. Джакузи, рестораны, верные друзья, счастливые влюбленные. Что все такие благородные и честные! Я так верила! Нет, Даничек тысячу раз прав, нужно выбросить этот дурацкий телевизор на помойку! — Валька со злостью пнула мой дряхлый телевизор ногой, словно он был во всем виноват. Мне вдруг стало жаль и телевизор, и фильмы, которые были сделаны действительно многими замечательными людьми. И я театрально расхохотался, показав свои безукоризненные белые зубы. Как на плакате, который висел над Валькиным, вернее, моим диваном. — Успокойтесь, Валя, я всего лишь рассказал идею нового сценария. Это все фантазия, выдумка, гротеск. Это всего лишь кино. А в кино действительно есть много замечательного и доброго. И его действительно не зря любят все. — Я вдруг поймал себя на мысли, что от всей души признаюсь в любви к кинематографу. Валька в недоумении остановилась и поправила кружевную салфетку на телевизоре. А потом рассмеялась вслед за мной. Ее личико разрумянилось, глазки заблестели, а веснушки стали еще ярче. Она похорошела, Валька. И могла быть мне отличной женой. Дверь широко распахнулась, и вместе со снегом и ветром в дом ворвался доктор Кнутов. Его щеки горели от холода, а глаза были влажными от ветра. На его кепке таяли снежинки. — С первыми заморозками и с первым снегом, ребята! — весело приветствовал он нас и, сбросив добротное полупальто, удобно разместился за нашим столом и стал растирать красные продрогшие руки. — Ух, как у вас здорово. И чай горячий. Что может быть лучше чашки горячего чая в морозный вечер. Тускло светила настольная лампа, весело трещали дрова в печке, на окнах появились первые узоры, с улицы доносились всхлипы метели. Действительно, что может быть лучше в морозный вечер. Но все это мне не принадлежит, даже сам вечер. Я здесь ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ чужой. И мне здесь так хорошо, что я до боли сжал виски. И прикрыл глаза. — Вам плохо? — испугалась Валька. — Это все нога, — со знанием дела констатировал доктор. — Боль в ноге может вызывать спазмы сосудов головного мозга. От этого — сильнейшая головная боль. Я непременно должен вас осмотреть. Я опустил руки на стол, весело постучал пальцами и ободряюще улыбнулся. Я научился играть. — Все у меня хорошо, доктор. И ничего не болит. А вот вы ошиблись. Я далеко не Овод, и я никуда не возвратился. Я просто приехал в совершенно незнакомые места, чтобы отдохнуть. Впервые за вечер я заметил, что Ростик расслабился. И даже повеселел. Но это не означало, что я решил сдаться. Я еще надеялся все вернуть. Все, что принадлежало только мне одному. Просто мне не хотелось портить этот чудесный вечер. — Даник, — обратился я к нему, и он вздрогнул. — Можно я буду вас так называть? У вас прекрасное имя. Простое, как и ваша природа. А вот мне мое имя не по душе. Звучит слишком претенциозно. Ростислав. Сразу вспоминается поток сумасшедших машин, удушающая гарь заводских труб и много­ много людей, так невероятно похожих друг на друга. Даже джакузи не спасает. И так хочется иногда изменить жизнь. Ну хотя бы поменять ее на этот лес, эту уютную сторожку. Я даже на деревенскую баню согласен. А к ней еще — березовый веничек! И главное — люди у вас уникальны! Никто ни на кого не похож! А вам нравится ваша жизнь, Даник? Вы ни разу не хотели ее поменять? — Мне очень нравится моя жизнь, я не хотел бы ее поменять никогда и ни на что, — так искренне сказал он, слово положил душу на свою ладонь и протянул мне. И мне было решать, что с нею делать. — А знаете, молодые люди, вы чем-то похожи. Это к вопросу об уникальности и классификации людей. — Доктор с задорным блеском в глазах повернулся ко мне, призывая к полемике. — Нет, не профессией схожи, не внешностью и подавно не отношением к жизни. А чем-то неуловимым, почти прозрачным... Еще бы мы не были похожи, усмехнулся я про себя. И уж конечно у нас разное отношение к жизни. Ведь Ростик вдруг стал лесным богом, а я всего лишь остался падшим артистом. А падение богов случается редко. И еще реже — возведение артиста в бога. — Вот! — доктор Кнутов поднял палец вверх. — Эврика! Нашлось точное слово! Голоса! У вас почти одинаковые голоса. Это своего рода уникум! Людей с одинаковой внешностью встречается гораздо больше, чем с похожими голосами. Безусловно, у Ростислава, — он вновь обратился ко мне, — сразу № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР заметен столичный акцент, а у Даника, — он повернулся к Ростику, — этакий просторечный диалект. Как мудро заметил Даль, лесообильный, что означает — богатый, насыщенный лесом говор. Но если отшлифовать, откорректировать, довести до общего знаменателя... Про меня он никогда такого не говорил — лесообильный говор, с обидой подумал я. Ростик явно пришелся ему по душе. Ростик ко двору — я со двора. Мне приходилось признать свое поражение. — А я не замечаю, — пожала недовольно плечами Валька. Она очень любила мужа. И он для нее был уникален. Чижик выспался, прыгнул мне на колени и стал благодарно лизать мои руки. Хотя благодарить меня было не за что. — Ты представляешь, папочка, — обратилась Валька к доктору, — вот уникальный случай. Чижик без ума от Ростислава Евгеньевича. Он даже повеселел. Доктор Кнутов с удовольствием потягивал чай и невозмутимо заметил: — Ничего уникального, Валюша. Как врач я и этому могу дать вполне простое и научное объяснение. Больные животные зачастую тянутся к новым людям. Срабатывает элементарный инстинкт самосохранения. Новый человек на новом месте не обладает памятью этого места. И животным кажется, что чужие люди привносят новую энергию, новый заряд, новый стимул для жизни. Вы знаете, даже умирающий человек оживает при разговоре с совершенно незнакомым собеседником. Ведь столько времени больного окружали близкие, которые слишком за него волновались и зачастую не умели скрывать свои истеричные переживания. Незнакомец подобной информацией боли за близких не обладает. Я бы мог с легкостью разбить теорию доктора в пух и прах. Но не стал этого делать. Слишком он наслаждался и ароматным чаем, и снежным вечером, остаток которого он проведет уже без меня. Со своею семьей. Я здесь абсолютно чужой. Но в отличие от незнакомца, про которого так красноречиво разглагольствовал Кнутов, я обладал и памятью места, и информацией боли за близких. И это не давало мне покоя. Но о моих тревогах знал лишь мой двойник. — Пожалуй, уникальные вещи все же встречаются, доктор. — Я встал с места и приблизился к окну. Ветер утих. Падал первый снег. Еще робко, ненавязчиво. Словно был виноват, что не вовремя. — Сегодня я случайно проходил мимо мертвого дерева. Так, гулял в ваших краях, кстати, у вас прекрасные живописные места. Я вам даже завидую, что вы имели счастье здесь родиться. — Я обер103 ПРОЗА нулся и слегка поклонился Ростику. И вновь стал смотреть в окно, за которым кружились снежинки на фоне полной, яркой луны. Прямо как вокруг фонаря на моей улице, вдруг с неожиданной грустью вспомнил я о доме в городе. Чей это дом? На этот вопрос я ответить пока не мог. Ростик от него уже отказался. И приму ли его я? — Так вот, я проходил мимо засохшего дуба. Пожалуй, ему уже лет триста. Все мертвое. И ветки, и ствол, и корни. И вдруг я случайно заметил на нем живые листья. Разве такое бывает? Я резко обернулся. Словно хотел всех застать врасплох. Не оставив ни секунды на раздумье. Валька подскочила к мужу, крепко обняла его за шею и поцеловала в щеку. — А это расцвела наша любовь. Вот так! Существует в наших краях легенда, что листочки смогут распуститься только тогда, когда дерево почувствует, что здесь живет любовь. Любовь — словно живая вода. Любовь способна воскресить самого безнадежного! Доктор Кнутов расхохотался и махнул на влюбленных рукой. Похоже, он прятал в рукаве ответ на любой вопрос. — Они еще очень молоды, любят мечтать и предаваться романтике. — Доктор обращался непосредственно к моей скромной персоне. — Я уже долго пожил на свете и знаю, что чудеса редко встречаются, очень редко. Не хочу вас разочаровывать, но, видимо, у вас в жизни было много разочарований, поэтому одним больше — одним меньше. Так что я скажу правду. Все гораздо проще и одновременно гораздо мудрее. К нам ранней весной приезжали молодые ученые из области. После многочисленных теоретических изысканий они наконец решились проверить на опыте, возможно ли оживить мертвое дерево. Довольно смело, скажу я вам! Хотя вопрос в науке довольно старый. Ученые сделали прививку мертвому дереву. Взяли всего один листочек со стеблем с цветущего дуба и расположили черенок над иссохшей веткой погибшего дерева. Черенок стал как бы спасительным мостиком, который соединил живой листик с мертвой корневой системой. И дерево ожило. Медленно, с трудом, но ожило. Опыт, как видите, удался. Даже приезжала комиссия из столицы. Правда, придется еще долго наблюдать за деревом. И как знать, возможно, впереди Нобелевская премия. Воскресить мертвого — это, знаете ли, научная сенсация. Но, увы, не чудо. Валька звонко рассмеялась. — Это они так думают! И пусть думают на здоровье, что совершили открытие. Наука в лес не ходит! Что-то высчитывают, прививают, черенкуют. Я-то 104 знаю, что правда здесь. — Валька легонько постучала по сердцу. Я не знал, где правда. Скорее всего, она где-то посередине. Спасибо доктору Кнутову, спасибо Вальке, спасибо молодым ученым из области. Благодаря им я уже знал, что одно дерево можно оживить за счет другого. Но можно ли чужую судьбу сделать своей? И будет ли этот воскресший дуб доволен своею судьбой? И не попадет ли в него завтра молния? Интересно, как бы на этот вопрос ответил всезнающий доктор? Но спрашивать я не посмел. И вновь оглядел свой дом, словно пытался навсегда его запомнить. Ростик занял все — мое место, мой дом, мой лес, мою невесту, моего доктора, мою профессию, даже мою родину. И они приняли его с распростертыми объятиями. Вот только с Чижиком не получилось. Я молча направился к выходу. Чижик жалобно скулил, цеплялся лапами за мои ноги, он плакал. И я вновь взял его на руки. И поцеловал в узкую морду. — Я еще вернусь, Чижик. Ты немножко подожди. Я вернусь. Я уловил на себе тревожный взгляд Ростика. Впрочем, разве я у него не украл и жену, и дом, и профессию, и родину? У него от прошлого не осталось даже собаки. И чем я лучше? И смею ли я требовать возвращения прошлого? Ведь мы квиты. Я ни на что не имел здесь права. И там я свои права потерял. У меня вообще не было никаких прав, в отличие от него. И уже не понять, кто я на самом деле и где мой настоящий дом. — Приходите к нам завтра, — попросила на прощание Валька. — Вы такой хороший актер. — Вы актер — замечательный, — с откровенной иронией подтвердил Ростик. Похоже, у парня сдавали нервы. — Я это знаю, — не уступил Ростику я. — А вот из вас, увы, вряд ли бы получился хороший актер. Или вы сомневаетесь? Ростик сдался. Или просто вспомнил, что творческие амбиции остались в далеком прошлом. И они ничто, пустой звук, протяжное эхо в этом лесу. Который он ни на что не хотел променять. Даже на славу. Мы с Ростиком вышли за порог дома. Я поежился. И взглянул на яркую наливную луну. Впору было завыть. — И что ты решил? — осторожно спросил он. — Пока ничего. — Я вдохнул полной грудью морозный воздух. — А мне кажется, ты все уже окончательно решил. — Это тебе лишь кажется. Я еще подумаю. Во всяком случае, ты не проиграл судьбу, как проиграл ее я. Ты только выиграл. Мне гораздо хуже, чем тебе. ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ — Можно подумать, я силой заставил тебя принять ту жизнь. В которой, согласись, много недешевых удовольствий. — Разве они могут сравниться с этим... — Я развел руками, указывая на замерзающий лес. Где-то раздавался голос кукушки. Пушистая белка прыгнула на лапку ели, и нам на голову посыпался снег. Ничто не могло сравниться с моей родиной, которую я безнадежно терял. — Два раза в одну реку не входят! — Ростик глубоко затянулся сигаретой. — И как знать, что каждому из нас уготовано судьбой. И сколько вообще осталось. Зачем терять время? Раз так случилось, может быть, просто попробовать жить по-новому, а не возвращаться к прошлой жизни? Из любой судьбы можно вырыть яму, а можно соорудить храм. Ты, как я понял, пока в пути. — В пути к храму или все-таки к яме? — невесело пошутил я. — В общем, я подумаю. А ты не забудь разгрести снег, а то к утру может завалить окна. Я приподнял шляпу и, прихрамывая на одну ногу, пошел прочь. По знакомой тропе. Я отдалялся все дальше и дальше от дома, вглубь темного леса. Надо мной светили яркие звезды и низко свисала желтая луна. Под ногами слышался хруст замерзших веток. Пожалуй, Ростик прав. Я давно все для себя решил. Или мне и ему так казалось... Эту ночь я проспал как убитый. Меня не мучили кошмары. И ностальгические картинки из прошлого не навязывались в мой сон. День я провел в лесу. Мне предстояло о многом подумать. Легкий снежок покрыл еловые лапки, замерзшее солнце грелось в кронах елей и сосен, продрогшие птицы жадно искали крошки в снегу. Никто не обращал на меня внимания. Мне стало холодно. Я почувствовал, что лес не приветствует меня, как раньше. Я вдруг и здесь стал чужим. Но как ни странно, это не взволновало меня и не обидело. Я уже вспоминал свое прошлое, как кадры старой пожелтевшей кинохроники. И Валька, и доктор Кнутов, и Марианна Кирилловна, и Мишка — все это было далеким, чужим, я думал о них как о персонажах фильма, в котором когда-то снимался. И этот фильм был сделан добротно и профессионально. В некоторых местах можно было даже прослезиться. Но это кино не было моим. Не я писал к нему сценарий. Не я его режиссировал. Разве что удачно (или не очень) сыграл в нем главную роль. Я видел этот фильм словно со стороны. Единственно настоящим для меня оставался Чижик. Легкие сумерки просочились сквозь густые заросли в лес. И лес, слегка побелевший от снега, в полумраке и освещении месяца, выглядел удачной № 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР натурой в дорогой декорации, при прекрасном освещении рампы. Я прямиком направился в сторожку. В чужой двор, где скрипит калитка и под окнами раскачивает своими тонкими ветками сирень. И этот чужой дом мне казался всего лишь умелой декорацией к фильму. Издалека я услышал громкие голоса, звонкий смех. Мне навстречу, пробивая темноту, возбуждено жестикулируя, бежал Лютик. За ним, наступая на пятки, неслись другие ребята из съемочной группы. Они что-то кричали мне, размахивали руками, дружески хлопали по плечу, крепко обнимали. Но я ничего не слышал, ничего не чувствовал. Я видел яркие маски, разноцветные парики, броские костюмы, вызывающий грим на лицах. И как ни странно, эти нелепые персонажи казались мне гораздо реальнее, осязаемее, проще для понимания, чем Валька, Кнутов, Ростик, стоявшие в стороне и с удивлением и робостью созерцавшие это кино. И в этом кино я больше не чувствовал себя чужим. Я был до корней свой. Я вдруг понял: раньше мне мешало жить то, что я себе не принадлежал. Теперь мне ничто не могло помешать. — Ну же! Очнись, дружище! — Лютик изо всей силы хлопал меня по плечу, как самого дорого друга. — Ты что, совсем ошалел от такой новости? — От какой новости? — Я с недоумением посмотрел на Лютика. — Вот тебе на! Он еще издевается! Зазнался совсем! — И он обратился к своим маскам за помощью. Те радостно загалдели, запрыгали на месте, и из этого беспорядочного шума я уловил главное. Мне дали приз на международном фестивале как лучшему исполнителю мужской роли. И Лютик с командой на радостях его обмывали на моем любимом месте в лесу. Когда-то здесь стояли две сросшиеся березы, словно двойняшки. Но одну поломал ветер, и мне пришлось аккуратно ее срубить. Получился крепкий пень, на котором я не раз сидел вечерами, любуясь закатом. Второе дерево стало расти в сторону погибшей сестры-березы, все ниже и ниже склоняясь над ней, словно плача. И теперь бурная творческая фантазия подсказала Лютику организовать здесь кафе под открытым небом. Большой пень, заставленный шампанским и фруктами, служил столиком. Вместо зонтика — склоненная над ним береза. У Лютика был главный талант — сделать так, чтобы все играли для него, на его стороне и по его сценарию. Сегодня даже лес подыгрывал ему, словно был очарован этим толстеньким мордастеньким режиссером, похожим на поросенка. — Представляешь! — захлебывался Лютик то ли эмоциями, то ли шампанским. — Тебя пригласил 105 ПРОЗА сниматься сам Спилберг! В паре с Аленом Делоном! Ну уж дудки! Ты нужен отечественному кинематографу! — Лютик постучал себя по груди, словно в нем одном воплотился весь отечественный кинематограф. — Наши актеры не продаются! Они всенародно любимы! Это им не Алены Делоны какие­ нибудь! Так что ты должен сейчас же поехать и разобраться с этими заграничными монстрами. Но если что... В общем, не забывай, кто твой лучший друг и кто тебе проложил прямую дорожку в кино, сплошь усыпанную розами. Меня эта новость не удивила, не обрадовала. Я неотрывно смотрел на Лютика, который совсем недавно чуть не упек меня в психушку. Возможно, сумасшедший дом ничем не отличается от этого театрализованного балагана. И все-таки этот маскарад мне по-прежнему казался гораздо реальнее, дороже, роднее, чем старенькая сторожка, гороховый чайник на плите, рыжики в березовой кадушке. Неожиданно меня подхватили десятки рук и стали качать, крича громкое: «Славься, Слава!» Я взлетал вверх и на секунду видел чистое синее небо и тысячи маленьких звезд. И тут же опускался вниз, на крепкие руки. Вниз-вверх, вниз-вверх. Как мячик. И мне показалось, что такая она и есть, моя судьба, и такой она будет — то к небу и звездам, то к земле, к людям. Главное, чтобы у самой земли удержали сильные руки. Наконец меня опустили на землю, и я почувствовал твердую замерзшую опору под ногами. Мне стало легко. И я прямиком пошел к Вальке и доктору Кнутову. К этим простым и сильным персонажам из моего прошлого фильма. За мной бежали театральные костюмы и маски из моего настоящего. — Ростичек, солнышко, — пищал мне вслед Лютик и резко притормозил возле нас. — Я же тебе забыл сказать главное, самое главное! У меня такая идея! Его лукавый взгляд молниеносно перебегал с моего лица на лицо Ростика, и наоборот. — Это гениальная идея! И получится гениальный фильм! К черту эти павильоны, к черту эту городскую натуру! Следующий фильм мы будем снимать здесь! А какой кислород! А какие сосны! — Лютик бегал возле нас, шумно вдыхая и выдыхая воздух. — Ты сыграешь лесного бога! Вот этого бородатого, неуклюжего лесника. — Он бесцеремонно ткнул пальцем в Ростика. — Его здесь так и называют — лесной бог! Кстати, вы чем-то похожи, ребятки. Пожалуй, звериным взглядом. Только ты, Росточек, озверел от кинематографа, а этот бородатый дикарь — от жизни в лесу. Соглашайся, Ростичек! Пошли всех Аленов Делонов подальше! Франция далеко, и мы 106 ей не нужны! Мы нужны здесь! Согласись, раз в жизни выпадает шанс играть бога! Мы с Ростиком переглянулись. В его глазах был вопрос. В моих — ответ. И ему мой ответ понравился. Я посмотрел на Лютика. — А не послать ли мне тебя подальше, режиссер! — В моем взгляде было столько злости, что Лютик попятился. Он не забыл, как я его ударил. И я подумал, что этот удар он хорошенько запомнил и записал в свою черную книжонку обид. К тому же Лютик обязательно припомнит, что я так не похож на него, как и Ален Делон. Настоящие враги в моей судьбе уже появились. Появятся ли настоящие друзья? Лютик поднял перед собой руки, шутливо защищаясь. Он не обижался. Я давно понял, что больше всего нужно опасаться людей, которые совершенно не обижаются. Никогда нельзя прочесть по их лицам, что они думают. И в любую минуту они могут нанести удар из-за угла. — Что ты, Ростичек! Что ты, солнышко! Старую дружбу нелегко перечеркнуть. А вот кто старое помянет... Не поминай старое. Ненароком лишишься глаза. Хромающий артист — еще куда ни шло, можно сыграть Овода. А зачем мне артист без глаза?! Лютик весело хохотнул. Но в его круглых заплывших глазках промелькнула ядовитая стрела. В меня она не попала. — Мы тебя ждем в пансионате, Ростик. — Лютик меня крепко обнял. — Нам нужно о многом поговорить. А ты хитрый, чертяка. Я тебя, пожалуй, недооценил. Такой пиар для тебя придумал! Такую мощную биографию сочинил! Видите ли, он — двойник! Правда, попахивает мелодрамой. Если бы ты еще память потерял. — Лютик пискляво хохотнул и вновь меня обнял, приподнявшись на цыпочки. Словно пытаясь до меня дотянуться. — Что ж, брат, признаюсь и каюсь. Ты меня обыграл! Это же надо! А меня, Ростичек, мало кто в жизни обыгрывал! Да уж, сейчас не проходят ни смазливые Алены Делоны, ни чванливые Волконские. Думаю, нам с тобой еще предстоит сыграть Моцарта и Сальери. Запомни хорошо, Росточек, они повязаны даже после смерти. Их ничто не может разлучить — ни время, ни вечность. И даже биографы! А сегодня, мой дорогой, ты заслужил бурные аплодисменты и громыхающий салют! Внезапно, как по команде, раздался грохот петард. Цветные огни стремглав полетели вверх, растворяясь в темноте. Блестящие искры салюта опадали на лапки елей. На заснеженную траву полетело разноцветное конфетти. Под этот громыхающий салют театрально уходил Лютик с командой, весело размахивая черной лаковой тростью. Он оставлял ЮНОСТЬ • 2013 ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ за собой последнее слово. Сегодня в мою честь он устроил праздник. Что будет завтра? И что посыплется на мою голову вместо конфетти, что будет стрелять в мою спину вместо петард? Но я не боялся. Я уже был готов ко всему. Это только моя судьба. И эту судьбу я начинал любить. Я стоял напротив Вальки, ее мужа и доктора. Валька с восхищением смотрела на знаменитого артиста. Доктор Кнутов — со сдержанным почтением. Взгляд Ростика был устремлен вдаль, вслед удаляющемуся балагану. И я прочитал в его глазах откровенную грусть. Он, как и я, сегодня прощался со своим прошлым навсегда. И немного о нем жалел. — Как жаль, — вздохнула Валька, — вам нужно уезжать. А мы так мало были знакомы. Мы знакомы тысячу лет. Но это уже не имело значения. — Но, конечно, там вас ждет Ален Делон, съемки, презентации, другой мир, так не похожий на наш. Да, действительно не похожий. И я уже не питал к нему отвращения, мне нужно было там жить. Когда-то я думал изменить этот мир, но проиграл. Он изменил меня. Разве можно бороться с целым миром? Но я все же попробую. — Но, возможно, вы вернетесь. — Доктор Кнутов от неловкости закашлял. — Ваш режиссер что-то говорил о фильме про лесного бога. Это вполне удачная идея. — Не знаю. Все может быть... И если я вернусь, то мне останется лишь сыграть свое счастье, счастье лесного бога среди этих полей и лесов, среди птиц и зверей. Ростику остается быть счастливым вместо меня. Когда я сюда возвращался, то был уверен, что меня узнают. Меня никто не узнал. Я оказался не к месту, я стал чужим. И я не мог винить этих людей. Они помнили меня совершенно другим и в другой жизни, теперь напоминающей хорошее кино. Изменить уже ничего нельзя. И я не хотел менять. В конце концов, я не имел права рушить чужое счастье, которое вполне могло быть моим. Закон оставался на моей стороне. Но что такое закон по сравнению с судьбой, которую я когда-то поменял по собственной воле. И теперь должен исполнить перед ней долг, который на себя принял. И мне подумалось, что все не так уж трагично. Валька — это Рита, Чижик — Джерри. Я — Ростик. Главные персонажи повторялись. Мне предстояло уехать, чтобы исполнить обязательства Ростика, которые стали целиком моими. И мне самому придется разбираться в этой судьбе, которая стала моей. С Лютиком у меня разговор будет краткий. Я сумею отомстить и за себя, и за остальных, а возможно, и за Алена Делона. А по№ 6 • ИЮНЬ ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР том... Нужно еще сделать памятник Любаше и ограду, и чтобы обязательно скрипела калитка. Нужно помочь Лиде, пожалуй, она сможет сыграть надменную топ-модель. Нужно поговорить с Биной, попытаться убедить ее, что кроме кино есть тысячи других профессий. И не обязательно для этого искать продюсера. Я вспомнил, что нужно кардинально решить вопрос с Даном, вернуть студенту все права на его рассказ. Возможно, я ему предложу написать сценарий о лесном боге. Да, еще самое главное — Рита. Нужно спасать эту девочку, пока не поздно. От Лютиков, Подлеевых и всего их кинематографа. Может быть, я подарю ей щенка. И конечно же Вика. Ведь она меня ждет. Вернусь ли я к ней? Скорее, скорее домой, у меня столько дел, столько нерешенных вопросов. Домой... Я уже знал, где мой дом. От прошлого ничего не осталось. Чижик завыл жалобно и протяжно, он всегда умел читать мои мысли. И я взял его на руки. Его грустные полуслепые глаза не мигая смотрели на меня. Его теплая взъерошенная шерсть щекотала мои ладони. Единственное, что я заберу из прошлого — это Чижика. Только он смог узнать меня. А значит, он со мной, в настоящем. И во второй раз я его предать не могу. — Я его возьму с собой, — настолько решительно заявил я, что все оторопели. — Но это невозможно! — Доктор даже снял кепку. И снег стал падать на его лысеющую голову. — Это же собака, она как член семьи. Она всю жизнь была с нами, здесь ее родина, здесь ее хозяин. — Он возьмет ее с собой, — так же решительно заявил Ростик. И тут же повернулся ко мне. — Чижик полюбил вас, он никого так и не смог полюбить. А родина для собаки там, где она любит. Валька бросилась к Чижику и, плача, стала целовать его узкую морду. Потом медленно подняла на меня мокрое, опухшее от слез лицо. — Но Чижик совсем больной, он старый, полуслепой. Вы... Вы берете его только чтобы похоронить. — Пусть будет так, — вздохнул я. Чижик повеселел и благодарно лизнул мои руки. — Вам, наверное, нелегко пришлось в жизни, Ростислав Евгеньевич. — Доктор пристально смотрел на меня, словно пытаясь вспомнить, где видел раньше. — Вы, наверное, кого-то бросили, и вас мучит совесть. — Да, доктор. Меня мучит совесть. И я сделаю для Чижика все, что смогу. И когда время придет похоронить, я буду знать — где. — Но ведь собаке лучше умереть на природе. В лесу, где он вырос,— не сдавалась Валька. 107 ПРОЗА — Собаки ничем не отличаются от людей. Они хотят быть похоронены там, где их будут помнить. Хотя бы один человек. — Но и мы не собираемся забывать Чижика, — надулась Валька. Я улыбнулся и ободряюще прикоснулся к ее плечу. Она вздрогнула, словно почувствовала чтото необычное, нахмурилась и внимательно на меня посмотрела. Я резко отдернул руку. — Но ведь вы совсем не знаете Чижика! — Валька по-прежнему с удивлением смотрела на меня. — А мы не знаем про вас. Кроме того, что вы артист. Это так мало для собаки. Я прижал Чижика к своей груди, он радостно залаял, завилял хвостом и положил лапу на мое плечо. Его полуслепые глаза зажглись в темноте и преданно смотрели на меня, ни на кого больше не обращая внимания. Вопрос был исчерпан. Я не знаю, сколько нам с Чижиком уготовано времени. Но знаю наверняка, что это время будет прекрасным. Потому что из прошлого я забирал самое дорогое. Словно мог увезти с собой частичку своей родины, своего настоящего дома. Мы отошли с Ростиком в сторону, и я протянул ему руку. — Ну, прощай, Даня, — назвал я его своим именем. И при этом не почувствовал ни боли, ни сожаления. Это имя мне уже не принадлежало. — Прощай, Ростик, — он крепко пожал мою руку в ответ. Он уже давно не чувствовал боли. Это имя ему уже давно не принадлежало. А я вдруг подумал, кто же из нас сейчас смотрит в зеркало: он или я? Нет, пожалуй, все зеркала давно разбиты. И мы уже не являемся отражением друг друга. Мы настоящие. — Скажи, — обратился я к бывшему Ростику, — тебе не обидно, что жизнь лесного бога, уважаемого человека, любимого мужа, высокого профессионала будет проходить не под настоящим именем? Хотя заслужил его ты. 108 — Нет, не обидно. Это хорошее имя, и я его постараюсь не замарать. — Ну, за это я спокоен. Я за свое имя спокоен. Ты, говорят, человек без ошибок. — А тебе не обидно, — спросил меня бывший Ростик, — что имя Ростилава Неглинова, а не твое, будет сверкать на плакатах, мелькать в кино и прессе? Хотя заслужил его ты. — Нет, не обидно. Это тоже замечательное имя и звучит славно. И слава в кино ему обеспечена. Но рядом со славой в искусстве частенько бежит другая слава. — Я за свое имя спокоен, — улыбнулся мне в ответ лесной бог, бывший Ростик. — И ты не жалеешь, что эта слава могла быть твоей? — А ты не жалеешь, что лесным богом мог быть ты? Делить нам было больше нечего. Наши пути расходились. И каждый из нас чувствовал двойную ответственность за свою судьбу, перед которой мы должны, каждый по-своему, исполнить свой долг. И было уже не важно, нравилась она мне или нет. В конце концов, много ли найдется людей, довольных своею судьбой? Я уже не завидовал чужому счастью. Мне просто предстояло отыскать свое. И я вдруг подумал, что еще никого не любил в этой жизни. И у меня не было настоящих друзей. Не было любимой женщины и жены, не было настоящего дома, настоящих соседей. Не было настоящей работы и настоящего призвания. Даже не было настоящего лица. И не было настоящего. Значит, у меня все еще впереди... Я приподнял широкополую шляпу. Слегка поклонился этим людям, этому дому, этим местам и с Чижиком на руках пошел прочь. Я шел, слегка прихрамывая, по узкой лесной тропе, все дальше и дальше от сторожки. Эта тропинка уже не была моей. Но она единственная могла вывести на мою дорогу. ЮНОСТЬ • 2013 БЫЛОЕ И ДУМЫ Михаил МОРГУЛИС Продолжение. Начало в № 4–12 за 2012 г., № 1, 2, 3, 4, 5 за 2013 г. Сны моей жизни, или Полузабытые сны (Воспоминания Михаила Моргулиса. Начаты в 2008 году, в августе) По ком звонят колокола... Хатыни Не обойтись в этом эссе-статье без намеков, философских обобщений и общих рассуждений. Уж очень не хочется, чтобы это был просто оправдательный или обвинительный вердикт белорусским выборам президента. Поэтому начну с фраз туманных, в расчете на людей закаленных, умеющих продираться сквозь джунгли слов к источнику Истины. Вспоминаю, как говорил мне один старик, что жизнь — это не то, о чем мы думаем, а то, в чем мы живем. А в чем мы живем, все знают. Вот оно-то и есть реальная жизнь. И повторю сейчас многих мыслителей: жизнь наша часто напоминает шахматную игру, в которой Кто-то двигает пешки, офицеров, коней и королей. И королев. И, заметьте, в этой игре приносятся постоянные жертвы во имя победы, которой потом нет. И когда Кто-то устает фигуры двигать, на доске жизни наступает сонное бессмысленное затишье. Но вот что интересно: лишь только появляется фигура, которая выявляет желание двигаться самостоятельно, начинается отчаянное возмущение среди застывших простых пешек и шахматных аристократов. И доносятся их голоса: «Да, блин, стой в строю или просто лежи в этой жизни. Ни фига себе, куда полез!» А фигура лезет, скрипит зубами, и лезет, и повторяет: «Я выведу вас, мы начнем двигаться самостоятельно, мы сами будем играть в шахматы...» № 6 • ИЮНЬ А сзади, со стороны Того, кто двигал фигурами, — космический молчок. Ждут, наверное, чем закончится осуждение возмущенного шахматного народа. Уже ведь когда-то подобное кричали: «Распни Его, распни!» А может, не ждут. А может, это высочайшие попытки проверить нас свободой. Помните из Библии, уже было такое в судьбе Адама и Евы: свободу избрали! А как насчет того, что змеи будут жалить вас в пяты? Что на ветрах свободы задубеет ваша кожа? И душа задубеет. И уже задубела. Во что же превратит нас эта избранная свобода?! Часто повторяю: свобода и порядок находятся в полном взаимодействии: больше порядка — меньше свободы, больше свободы — меньше порядка. И приходится выбирать. Есть только одна свобода, от которой порядка становится не меньше, а больше. Это свобода во Христе. Да, странно для многих, но для некоторых ясно и логично. Простите, что отошел от темы. Господа, так что же такое демократия? Но только без упоминания тех, кто из этого понятия сделал жидкую похлебку для всего мира и сказал: «Жрите все из одного котелка! А если пода`витесь, значит, при́мите демократическую смерть. Терпите и радуйтесь, даже если да`витесь!» Так вот, обойдемся без них, загадивших жизнь либеральными слюнями своих предположений о демократии, но облекающих их в декоративные догмы 109 БЫЛОЕ И ДУМЫ Возле дома Виктора Некрасова 110 ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ МОРГУЛИС красивых и лживых слов. Итак, говоря не языком их похлебки, а по-простому: демократия — это когда выбирают не то, что нам нравится, а то, что выбрало большинство народа той страны, в которой мы живем. Мне, к примеру, не нравился Обама, но его выбрали, и теперь он мой президент, и я должен быть законопослушным гражданином страны, там, где я живу, а он президент. Рассмотрим и Беларусь с этой простой позиции. Уж как меня ругали и как хвалили, говорить не будем. Слова, которые я сказал на пресс-конференции президента, были неплохие, но каждый их воспринял по-своему. Одни со слезами благодарности, а другие — со слезами ненависти, мол, наивный американец, что ты понимаешь в нашей сермяжной революционной правде! А я понимаю ясно и примитивно, что большинство людей выбрало этого президента, и с этим надо смириться тем, кто его не любит. Что же касается некоторых евангельских христиан Беларуси, которым он тоже не по душе, то скажу снова, что не дело верующих участвовать в баррикадных сражениях и проливать кровь, свою и чужую. Если нам и нашим близким не грозит смерть, мы не вправе поднимать мечи. Это нам Он сказал: «Вложи меч в ножны!» Нам Христос дал другое оружие — любовь. И хоть дьявола, а также многих христианских боевиков тошнит от этой любви, но это единственное верное оружие, которое мы получили. А любовь дала нам молитву, а молитва дала нам прощение. А прощение дает нам терпение. В стране 80 процентов православных, 15 процентов католиков, сколько же остается на протестантов, если есть еще иудеи, мусульмане, выходит 1 процент. Так вот, 1 процент имеет в Беларуси 1300 евангельских церквей, живых, действующих. Посмотрите на это взглядом Христа. И познайте это в сравнении. Повторяю: свобода и порядок находятся в полном взаимодействии: больше свободы — меньше порядка, больше порядка — меньше свободы. И не бывает абсолютной свободы, как и не бывает абсолютного порядка. Но большинство выбрало Лукашенко, даже если выборы часть людей посчитала нечестными. Это мнение, возможно, частичное и справедливое. Но любой человек, проехав по Беларуси, скажет: большинство проголосовало за него, батьку. Я в Беларуси вспоминал историю с Бернардом Шоу. Шоу смотрел в театре постановку своей пьесы. После последнего действия зал разразился аплодисментами. Но к драматургу пробралась одна дама и прошипела: «Это ужасная пьеса!» Шоу вздохнул: «Мне она тоже не нравится, но что мы можем вдвоем сделать против их всех!» № 6 • ИЮНЬ СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ Пожилой электорат страны, а его около четырех миллионов, почти полностью голосовал за Лукашенко. Ну если даже остальные пять миллионов разделились, то все равно большинство голосов за него. Ну, отбавьте еще 20 процентов от 80 процентов, так все равно — избрало его большинство. Долго правит! А мне кажется, не важно сколько, а важно — как. Вот у французов Миттеран был президентом четырнадцать лет, и ничего, приносил пользу стране, поэтому выбирали. А я, к примеру, желал бы, чтобы Рейган правил в Америке всегда. Но люди смертны, и смерть останавливает наши желания. И скажу вот еще что. И Лукашенко может стать тем мостом, через который придут в Беларусь изменения, если быть нам мудрыми по-библейски, а не по-плебейски. И Лукашенко может быть мостом, через который проходит помощь народу Беларуси. Часть Европы выборами возмутилась. Они не возмущаются, что почти стали арабскими эмиратами Европы, зато им не нравятся выборы в Беларуси, где большинство людей живет без российско-украинского стресса и беспредела. Им трудно понять психологию маленькой Беларуси, которая заключается в следующем: то немногое и скромное, что есть, не хотим терять ради того большого, что нам обещают. И интуитивно простые люди чувствуют: если современные претенденты на власть получат страну, то отдадут ее всем, кто за нее будет платить. Люди знают из своей тяжелой истории, что разрушать легко, а строить невероятно трудно. А разборки «демократические» в мире в основном из-за событий на площади. Опять стандарты: в Риме, Париже, Лондоне по полмиллиона человек выходят на площади, машины жгут, брандспойты студентов поливают, газом травят. Полиция о них палки обламывает. И ничего. Считается, что это естественная реакция как с одной, так и с другой стороны. А в Минске все были виноваты, кроме протестовавших, бивших стекла и выламывающих двери. Теперь еще один взгляд на верующих. На их меньшинство. Есть несколько церквей, где тяга к баррикадам преодолевает тягу к Христу. Христос — это Тот, кто дает новую жизнь, не как название церкви, а в буквальном смысле. Но тут появляется искушение: оказывается, в этой земной жизни можно получать славу, деньги и быть обремененными этими сладкими грехами. Можно быть в центре событий, в ореоле мучеников и небрежно получать награды за борьбу с несвободой. Эту борьбу, если она ничем страшным не грозит, можно превратить в выгодное предприятие. Трудно мне в этой ситуации представить Христа, бьющего окна и высаживающего двери. Повторю, в Беларуси, на 80 процентов православной и на 15 процентов католической стране, — 111 БЫЛОЕ И ДУМЫ 1300 протестантско-евангельских церквей. Да, есть в некоторых местах скрытая борьба против них, боятся динамизма и активности протестантов. Но церкви живут, церкви процветают, церкви проводят вечера, собрания, концерты, библейские занятия, а при них колледжи и школы. Церкви живут! Мне говорят, жмут нас, протестантов. А что, Христу легче было? Помню высказывания стариков во времена моей молодости: церковь под прессом сжимается подобно пружине и потом распрямляется с большей силой. Теперь об интересах Америки. Я считаю, что с любым президентом Беларуси Америка должна стремиться к дружбе с этой страной и ее лидерами. Ибо не только мы нужны Беларуси, но и Беларусь нужна нам. Ибо она европейская дверь, с входом и выходом, и ее президент, как оказалось, не только перед нами не гнется, но и перед Россией не гнется. Такой вот характер у него: ни перед кем не гнуться и все использовать для блага своего народа. Да, жестким бывает, резким, грубым. Но я еще не видел президента, который бы так органично сливался со своим народом, как этот, чтобы был полностью таким же, как его народ. Естественно, он далеко не ангел. А кто видел на земле президентов-ангелов? Что-то не припоминаю ни одного, у которого вместо рук были бы крылья. Это ее путь, путь этой страны, белорусский путь. Он, президент, сказал мне однажды: «Может быть, наш путь не самый лучший. Но он наш. Если бы мы по нему не пошли, то нас бы смяли российская мафия, рэкет, криминал, коррупция. И как нация мы бы просто исчезли». Что касается Америки и Беларуси, то считаю высшей немудростью не наладить дела с этой страной. Терять надежного белого друга в центре Европы, терять народ, который может быть преданным своим друзьям не только из-за денег, как некоторые. И не надо сваливать на Лукашенко, что, мол, из-за него не налаживаются отношения. Позвольте возразить: нет, не только из-за него, а из-за негибкости и безрассудного упрямства наших дипломатов, которые интересы страны ставят ниже собственных ученических рассуждений о том, с кем надо дружить Америке. Я вам скажу, с кем. Со всеми! Дружба со всеми выгодна любой стране. Дружба с Беларусью выгодна Америке, ибо она дает ключ к двери, через которую Запад входит на Восток. Я уже писал об этом в статье «Деградация американской дипломатической системы» (смотри журнал Russian-American Business magazine). Не знаю, удалось ли мне рассказать понятно и честно о Беларуси. Возможно, этот сказ не будет выглядеть нейтральным и честным для ряда лю112 дей. Я высказываю свое мнение. А оно у меня всегда почему-то строится на той многострадальной земле, где убиты миллионы людей, где живет прекрасный и смиренный народ, где звонят колокола сожженной деревни Хатынь и напоминают нам, что в этой короткой жизни по каждому из нас звонит колокол. И идти на его зов нужно с миром и любовью. *** Меня спрашивают, почему люди открываются мне и глаза у них при встрече добрей становятся. Точно не знаю, но думаю, чувствуют, что вижу в них не только политика, актера, знаменитого человека, а вижу в них творенье Божье и поэтому люблю их. Бог дал, преподнес мне прекрасную награду — легко любить людей. Часто повторяю: чистого Бога легко любить, а как любить лицемерного равнодушного человека? Трудно, понятно, что трудно. А я, простите, все равно всех люблю. Вот такая награда хранится внутри меня. И еще есть во мне одна особенность, за которую часто благодарю Всевышнего. Не завидую, хотите верьте, хотите нет. Завидую только писателям, когда они находят прекрасные слова, чтобы выразить жизнь. А тем, у кого деньги, успех, красивые женщины, способные дети — не завидую. Вы знаете, когда я вижу массу завистливых людей, сгорающих от огня зависти внутри, жалею их, потому что понимаю, как это тяжело. Зависть — это тяжеленные гири, которые дьявол кладет на сердце человека. И это пожирающий жизнь огонь, который сатана бросает в душу. Спаси и благослови человека от этого! Боже мой, вспомнил актера из Театра на Таганке, Бориса Хмельницкого. Это было за несколько месяцев до его смерти. С ним я встретился в Москве и записал телевизионную беседу. А за день до этого были в Доме кино, зашли в увядший ресторан этого Дома. Сидели за столами актеры и за рюмочками обсуждали житье-бытье, смеялись. Борис сказал: «Вот я вам сейчас напомню что-то». Заскочил на эстраду, сел за рояль и стал играть и петь песни из старого фильма «Золотой ключик» («Приключения Буратино»). Фильм, понятно, нашпигованный советской пропагандой, и песня почти такая, а вот музыка Л. Шварца чудная. «Далеко-далеко за морем стоит золотая стена. В стене той заветная дверца. За дверцей большая страна». И пел Борис хорошо. Я потом его диск с романсами слушал, тоже хорошо поет, очень хорошо, актер прекрасный. Ну, друзья знают, что он крепко дружил с Владимиром Высоцким и очень-очень печаЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ МОРГУЛИС лился, когда тот ушел. Глаза у Бориса грустные, смотрит: «Как вы думаете, есть полностью счастливые люди?» — Нет, такие не замечены. Двадцать четыре часа в сутки могут быть счастливыми только психически больные люди. — Ну а там, — кивает наверх, — есть что-то? — Вы же в церковь ходите, там, наверное, говорят об этом... — Говорят, но вижу, сами боятся наверх идти, не знают, что там будет... Ведь оттуда еще никто не возвращался... — Знаете, как-то в лоне матери один эмбрион говорит другому: «За пределами матери жизни нет. Потому что оттуда никто не возвращался!» Бог и не откроет Свою тайну. Откроет — и пропадет у людей страх Божий, все будет ясно, и начнут рассчитывать свою жизнь. А веры не станет, а Богу от нас нужна вера... — Ну да, хорошо вы говорите, но не могу все это понять... Мы вышли из ресторана, попрощались, и он пошел к своей машине. А я почему-то пошел с ним и вижу, под колесо ему подложили битую бутылку острыми краями кверху. Показал ему, вытащили. Говорю: «Борис, мы о Боге вспоминали сегодня, может быть, это Он меня послал помочь вам?» Он усмехнулся и кивнул красивой головой. Ах, как запомнился этот момент. Записывая телепрограмму с ним в отеле «Марко Поло», я все продолжал тянуть его на духовную тему, а он не хотел, стеснялся, про любовь говорил, про женщин. Но хорошо было с ним, ласковое время было у нас, глядели друг на друга с пониманием и симпатией. Бывает вот так. А еще вспомнил актрису Клару Новикову. Я ее знал молоденькой студенткой, когда фамилия у нее была Герцер. Была очень стеснительная. Мой друг актер Влад Емшенецкий приводил ее в смущение, встречая в коридоре эстрадного училища, постоянно говорил ей: «Клара, пока не научишься произносить ругательные слова, актрисой не станешь! Ну, скажи “ж...”» Клара краснела и шепотом повторяла это малоизвестное ей слово. Кстати, с Владом мы дружим лет сорок. Я знаю много добрых людей, а он один из самых добрых. Был такой известный балетмейстер и режиссер Борис Наумович Каменкович. Он с СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ отвращением слушал Кларин «Монолог тети Сони», в котором пожилая еврейка, из всех сил завывая, шутила с еврейским акцентом. Помню, Борис Наумович сказал Кларе: «Клара, ты даже не представляешь, какой праздник ты устроила антисемитам! Ты так унизила свой народ! После твоих монологов должны начинаться погромы!» В Москве жили две сестры, внучки советского графа, знаменитого писателя Алексея Толстого, Татьяна и Екатерина. Татьяну-писательницу я не встречал, однажды послушал по телевидению ее рассуждения о литературе. Показались они выспренними, надутыми, ну, как-то не так. Книги ее хвалят, один рассказ и я прочитал. Знает, как писать, и умеет, профессионал. Но не нравится мне. А вот Екатерина была строгая, но какая-то чистая. И талантливый художник. Пригласила к себе в малюсенькую студию. Захотела вдруг написать портрет. Я громко отнекивался, демонстрировал скромность, но не получилось. С членов Думы за портреты брала деньги, с меня не захотела. Хороший портрет получился, дух передан, настроение души передано. Висит у меня в домашнем кабинете, смотрит на меня, наблюдает, как я старею. Второй портрет я ей заказал для книги о Жане Кальвине, известном французе богослове-реформаторе. Мы выпускали книгу его статей и проповедей. Для многих американцев и европейцев Кальвин — правитель Женевы, вершитель судеб, убийца своего духовного оппонента врача Сервета. На Западе его всегда рисовали суровым, в лисьих шапках, со скипетром в руке. А Екатерина изобразила его болезненным, измученным отцом тринадцати детей, в берете и почему-то с семитскими глазами. Заказчики, американское издательство, картину принимать не хотели, но я настоял, и книга «Статьи о Кальвине» вышла с этой картиной на обложке. Ну да, мы хотим верить в сильных людей со скипетрами и ледяными глазами, а не в болезненных отцов с семитскими глазами. Хотя во Христа поверили... Но, правда, полностью его перекроили, сделали из семита, по тем понятиям странствующего раввина, представителя нордической расы. Так верить удобней. Ушла в небо Екатерина, и я там с удовольствием с ней встречусь. Продолжение следует. № 6 • ИЮНЬ 113 БЫЛОЕ И ДУМЫ Тамара ЖИРМУНСКАЯ Тамара Жирмунская — современная писательница, автор двенадцати книг стихов и прозы, вышедших в Москве. С журналом «Юность» была тесно связана с 1960 года. Здесь неоднократно печатались ее стихи, среди которых «Бессонница», «Шаги», «Снегурочка», «Я продаю свою библиотеку…» и др. Именно в «Юности» она дебютировала как прозаик (повесть «Вместе со светом», рассказ «Дорога через Корабельную рощу»). Одно время вела устные консультации для начинающих авторов. Недавняя работа Тамары Жирмунской — беседы о Библии и русской поэзии за три века: «Я — сын эфира, Человек» (2009). Публикуется в России и за рубежом (журналы «Новый мир», «Континент», «Грани», «Дружба народов», «Мосты», «Крещатик», «Партнер Норд», газета «Новое русское слово» и пр.). Член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН‑центра. Член редколлегии журнала «Грани». Лауреат премии Союза писателей «Венец» в номинации «Поэзия» (2002). Живет в Мюнхене (Германия). Продолжение. Начало в № 2, 4 за 2013 г. «От прошлого жизнь просторней…» Сентиментальный дневник Глава 4 «Ты», которое стремится к «вы». Булат Окуджава Зимний Мюнхен 2004 года прощался с женой Владимира Войновича Ириной Войнович. Умная, образованная, педагог по призванию, она делила с мужем мед славы, всемирного признания и яд хулы, изгнания с Родины, которую продолжала любить нежно-требовательной любовью невольной эмигрантки. Может быть, от этой «сшибки» нежеланного с неизбежным и заболела, и ушла безвременно... Ритуальный зал Северного кладбища (Nord­ friedhof) вместил сто человек, не меньше. Русских и немцев, коллег и друзей мужа и жены, Володиных поклонников и переводчиков, Ириных учеников. Под торжественным сводом, в замкнутом колон114 надой, будто гигантским циркулем очерченном, пространстве перед панихидой зазвучала музыка. Реквием? Духовные песнопения? Прежде чем я осознала, что это такое, — все во мне уже благодарно откликнулось на мелодию, слова, голос. Позывные поколения: «Прощание с новогодней елкой» Булата Окуджавы в исполнении автора... Как-то в дружеском кругу в начале 80-х, при Булате, зашла речь об этой песне, вернее, об этих стихах, для многих сразу ставших песней. Промежуточный вариант, стихи — не песня, думаю, не был известен даже близким людям; все рождалось одновременно, ЮНОСТЬ • 2013 ТАМАРА ЖИРМУНСКАЯ естественно: слова и мотив. Знаю, так бывало не со всеми песнями. Но «Ель моя, Ель...» другого варианта просто не предполагает... В тот раз я спросила, как мог Булат предвидеть судьбу Зои Крахмальниковой, которой посвящена песня. За религиозный самиздатовский сборник «Надежда» Зоя, писательница, жена и мать, была судима и сослана на Алтай, но случилось это много позже, чем поэт сочинил, а потом пропел: «Но начинают колеса стучать: / Как тяжело расставаться! / Но начинается вновь суета, / Время по-своему судит: / И, как Христа, тебя сняли с креста, / И воскресенья не будет...» Очевидно, цензура заставила Булата изменить предпоследнюю строчку, вместо Христа появилось «в суете», однако тысячи слушателей с авторского голоса запомнили как надо. Мой вопрос озадачил Булата. Дело в том, начал он объяснять, что это — песня о другой женщине. Както пришла в гости Зоя, услышала «Прощание», ей понравилось, и он поставил над стихами посвящение. Оля, жена Булата, подтвердила: так оно и было. «Ты выбрал ей судьбу», — не удержалась я. И пожалела о сказанном. Булат, и всегда-то грустноватый, помрачнел, но Оля, мастерица разгонять тучи, объявила, что как раз собирается навестить Зою, уже готовится к дороге. И всем стало немного легче. До возвращения из ссылки оставалось еще несколько лет... Впервые я увидела Булата весной 58-го. Тянулся пятый курс Литинститута, но я не торопила время. Впереди был обрыв. Никаких направлений на работу наш вуз не давал, а на редкие гонорары прожить было невозможно. Однокурсник Владимир Цыбин, зная мое положение, послал меня в изда№ 6 • ИЮНЬ «ОТ ПРОШЛОГО ЖИЗНЬ ПРОСТОРНЕЙ…» тельство «Молодая гвардия» на предмет получения стихотворных переводов с языка народов СССР, т. е. подстрочников, часто составленных полуграмотно, самими авторами, и назвал совершенно неизвестную мне фамилию того, к кому следует обратиться: Окуджава. Вечером я рассказывала маме: «Там такая большая светлая комната, четыре письменных стола, и за одним, направо от двери, сидит очень хороший человек, не молодой, не старый, по-моему, грузин, зовут его Булат Шалвович». «Как, как?» — переспрашивала мама. Но меня уже несло дальше: как тепло он меня встретил, как расспрашивал о стихах, о семье, как обещал давать работу. И вот еще что! Сейчас у него нет свободных подстрочников, но скоро будут, и он позвонит, чтобы я приехала, а так как телефона у нас нет, он обещал позвонить ей, маме, на службу, и будет звонить всякий раз, когда работа для меня появится. Мама усомнилась, что такое вообще бывает... Тогда я еще не знала, что безработица, безденежье были Булату как сыну «врагов народа» слишком хорошо знакомы, а слово «мама» имело для него очень личное, почти сакральное значение... Окуджава сдержал свое слово: и откладывал для меня подстрочники, и звонил на мамину службу, и вызывал меня в издательство, и улыбался несколько сконфуженно, доверяя студентке перевести, а точнее, перелицевать с языка плохой прозы на стихотворный язык довольно убогие произведения дагестанских, осетинских и прочих поэтов... К моим ученическим перелицовкам относился снисходительно, почти не делал замечаний, иногда заговорщицки разводил руками: что, мол, с них, национальных гениев, взять, и спешил перевести разговор на настоящую литературу, поэзию. Однажды ненавязчиво предложил встретиться не в издательстве, а где-нибудь еще, почитать друг другу стихи. Но я была поглощена своей молодой жизнью и осталась глуха к его предложению. Как-то спросил: «Из какой материи ваше платье?» Я ответила: «Из поплина». Годы спустя услышала: «Я вновь повстречался с Надеждой — приятная встреча. / Она проживает все там же — то я был далече, / Все то же на ней из поплина счастливое платье...» Понятно, я не ассоциирую себя с Надеждой. Радуюсь, что подарила поэту одно слово. Или это случайное совпадение?.. На переводах с русского на русский много не заработаешь. Я окончила институт, поболталась в окололитературном пространстве, потом для меня нашлось место в штате журнала «Крестьянка», в отделе семьи и быта. Узнав об этом, Булат поморщился: «А кто заведует отделом литературы?» Я сказала. Фамилия была ему неизвестна. «Может, сде115 БЫЛОЕ И ДУМЫ лать рокировку: вас — туда, а ее — сюда?» — задал он мне риторический вопрос. Но это подействовало ободряюще: значит, принимал меня всерьез, желал мне удачи... В то время Булат уже работал в отделе поэзии «Литературной газеты». Мемуаристы вспоминают гитару, лежавшую на шкафу. Я ее не видела или не придала ей значения. Общались исключительно по делу. Он попросил меня принести стихи. Отобрал несколько. В секретариате начали мою подборку раздевать, как капусту. Осталось одно стихотворение «Сказки». В день, когда номер подписывался к печати, я сидела в маленьком, зато отдельном кабинете Булата и, кажется, шмыгала носом. «Сказки» тоже забодали: невинный стишок в двенадцать строк. Булат подарил мне гранки стихов, старался меня утешить: «Немецкую сказку пропустили, английскую пропустили, французскую пропустили, а вот русскую — никак...» — и он сделал уже знакомый мне жест: горестно развел руками и открыл ладони в мою сторону, как бы призывая небо в свидетели... В конце 60-го или 61-го года Эльмира Котляр, дружившая с Булатом, пригласила меня на вечер трех поэтов в Литературном музее: Виктора Бокова, Давида Самойлова и Булата Окуджавы. Я была поражена доселе неведомым мне Булатовым триединством: слов, музыки, голоса. Словесность мне ближе всего, и, как пьяная, я долго потом бормотала сразу запавшие в память строки о последнем троллейбусе и рухнувшем счастье, о шарике, который улетел и ко мне молодой не вернется, об Арбате — районе моей любви, где до сих пор, верно, живы мои следы, ведущие в никуда. Мне казалось, что все эти песни — обо мне... Как могла я, общаясь довольно долго с поэтом, не узнать, не почувствовать главного в нем: вот этого волшебного триединства? Я перелистывала книгу его стихов «Острова» с дарственной надписью: при всей свежести в ней было что-то натужное: как будто человек все время идет в лесистую гору и по дороге раздирает ветки, отбрасывает с пути камни. В песнях он не шел, а летел и других прихватывал с собой; головокружительно-легко было нестись на волне его стихомелодии... Через несколько месяцев песни Булата Окуджавы в любительских магнитофонных записях взяли без боя Москву, а потом и всю страну. На радио их не допускали, на телевидение — тем более. Официально считалось, что они унылы, пессимистичны, не туда зовут молодежь, фиксируют внимание на темных сторонах быта. Но люди видели в них свет, и все чаще автор выступал (за пятнадцать рублей, как мы все) от Бюро пропаганды художественной литературы в различных НИИ, учебных институтах, разного рода учреждениях, даже во Дворце спорта 116 в «Лужниках» перед тысячами слушателей. Дамы из Бюро, в основном писательские жены, его любили и умело подавали, чтобы не вызвать недовольства начальства, как главное блюдо с гарниром из менее известных, но не чуждых ему авторов. В Московском авиационном институте, МАИ, я должна была выступать вдвоем с Булатом. Пришла пораньше, зная о большом наплыве людей. Но двор был так запружен его почитателями, что пробиться сквозь толпу не было никакой возможности. Никто не слышал моего вопля: «Я тоже выступаю, меня ждут, пустите меня, пустите!» Тут какой-то парень, на голову выше других, буквально втащил меня в помещение. Булат, уже бывший на месте, горько усмехнулся, услышав эту историю. Что в ней удивительного? Его самого, как следует из рассказа «Подозрительный инструмент», недоверчивые стражи столкнули с крыльца библиотеки, где ожидалась, да так и не состоялась встреча с Окуджавой... Что влекло к нему народ? То же, что и меня? Каждый думал: это обо мне говорится и поется, именно так я чувствую и думаю; непонятно, как этот грузин с гитарой заглянул в такие глубины моей души, куда и сам-то я боюсь смотреть. Но бывает ли в обществе такое единомыслие и единочувствие?.. Или наши советские люди устали от официоза и хотели вот так, не через приемник или голубой экран, а с глазу на глаз пообщаться с умным и тонким, полным иронии и самоиронии, много пережившим человеком?.. Было ли явление Окуджавы политической отдушиной? До какой-то степени да. Всеобщее поветрие страха — наследие недавнего прошлого как будто обошло его стороной. Он пел о расстрелянном отце, о мании секретности («Не закрывайте вашу дверь, / Пусть будет дверь открыта»), о преступности всякой войны, о засилье дураков и гонении умников, о стукачестве («Черный кот»), об обреченности отжившего и неизбежности нового («Песенка о метро»). Он просил, даже требовал: «Берегите нас, поэтов. Берегите нас...» Трагическая судьба наших предшественников многим была известна. Слушатели у него были догадливые, сообразительные, все понимали с полуслова. Многие его строки вызывающе современны. Будь наши политологи понаходчивее, они бились бы за честь процитировать: «Перестаньте, черти, клясться на крови...» Или: «Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть...» Или еще хлеще: «Видно, так, генерал: чужой промахнется, / А уж свой в своего всегда попадет». Времена меняются, но темные страсти агрессии и любоначалия — все те же... Нельзя сбрасывать со счетов и таинственную власть поэзии, чистой лирики — тут Окуджава, по-моему, превзошел всех бардов. Стихи его не так просты, как некоторым кажется. Их доступность поЮНОСТЬ • 2013 ТАМАРА ЖИРМУНСКАЯ рой основана на недоразумении. Снимаешь смысловой слой за слоем, и там, где у других пустота, у него новый лабиринт, где можно и заблудиться. Я считаю, что мне повезло: слушала Булата в лучших залах Москвы, пересекалась с ним и его семьей в Коктебеле и Дубултах, неоднократно попадала в одну с ним бригаду во время писательских поездок. Свидетельствую: в Иванове, Шуе, Палехе, Сыктывкаре, Княжпогосте, Инте, Воркуте, Львове его так же хорошо знали и так же готовы были слушать до утра, как и в столице нашей родины. Бывало, мы еще только входим в вестибюль здания, а местный оркестрик или группа музыкантов уже наяривают его мотивы. Товарищем он был великодушным. Умел подать другого поэта так, что в аудитории не поглядывали, томясь, на часы: когда уж этот или эта закончит и даст слово любимому Окуджаве. Вы чувствовали себя с ним на равных не благодаря своим достоинствам, а потому что он этого хотел и всегда добивался... Был момент, когда, стоя рядом за кулисой, он разоткровенничался со мной: «Вам и вашим ровесникам все это в кайф: аплодисменты, вызовы на бис. А мне это уже не нужно, мне — поздно...» В другой раз, в купе поезда, говорил, поднимая худые плечи, точно сам себе не веря: «Всю жизнь я занимался тем, чем хотел, и мне еще платили за это деньги...» Какое настроение преобладало — не знаю. Порой и после оглушительного сценического успеха вид у него был несчастный... В одной из районных гостиниц... не в такой ли он нашел жемчужное зерно своей песенки о трубаче («Судьба, судьбы, судьбе, / Судьбою, о судьбе»)... мне вдруг показалось, что он похож на Чарли Чаплина. Ей-богу, похож: эти усики щеточкой, эта грациозная неловкость позы и, главное, вышибающая из вашего нутра попеременно смех и слезы биохимическая смесь веселого и печального, изливаемая в песнях. За ужином в ресторане я сказала ему об этом. К моему удивлению, он сразу согласился. Недавно за границей, вспомнил он, какой-то ребенок при виде его закричал: «Смотри, мама, Чарли Чаплин!» Один из любимых анекдотов Булата — про Эдика. Рассказывал он бесподобно. Попробую повторить. Муж уехал в командировку (авансом раздается общий смех). Возвращается и видит, что на кухне рядом с женой сидит щупленький человечек. «Ты кто такой?» (Грозно.) «Я — Эдик!» (жидким тенором). Муж хватает его за шкирку и выбрасывает за дверь... В следующий раз тот же тип сидит в спальне в ногах у жены. «Ты кто такой?» (еще грознее). «Я — Эдик!» Муж сгребает его и спускает с лест№ 6 • ИЮНЬ «ОТ ПРОШЛОГО ЖИЗНЬ ПРОСТОРНЕЙ…» ницы... В третий раз он входит в спальню и видит рядом с женой настоящего громилу. Испуганно пятится к двери: «А где Эдик?..» Уморительна была в устах Булата столь не свойственная ему интонация покорности и растерянности... Развлекались подобным образом на вечерних банкетах после трудового дня, включавшего два, три, а то и четыре выступления. Все, что произносил Окуджава, выгодно отличалось от тяжелых, подчас соленых баек хозяев стола: текстильщиков, шахтеров, партийных работников. Когда я слышу «Среди совсем чужих пиров / И слишком ненадежных истин...», я всегда вспоминаю эти утомительные застолья. И общеизвестное ныне: «Возьмемся за руки, друзья, / Чтоб не пропасть поодиночке...» отношу и на свой счет... Это случилось во Львове и тоже за вечерней трапезой. Только тогда мы и отдыхали от напряжения дня. Да и время было напряженное: высылка Солженицына, «Хроника текущих событий», диссиденты, обыски, «отказники». Почти все наши коллеги в тот раз разошлись, я сидела между Булатом и Виталием Коротичем. Некто из ответственных местных работников явно хотел завязать с немного расслабленным Окуджавой персональную беседу. Внезапно Булат резко посерьезнел. «Если кто-нибудь когда-нибудь вам скажет, что он... — ткнул пальцем в сторону Коротича... — или она... — тот же жест в мою сторону... — или я в том-то и том-то виновны, — не верьте!» Ни разу ни до, ни после не видела я его таким суровым и безутешным... А через несколько лет я действительно угодила в виновные. Решившись ехать за мужем и дочерью в эмиграцию, открыто объявив об этом в Союзе писателей, была из него мгновенно исключена и наказана непечатанием, вытолкнутостью из литературной среды и в результате теми же безработицей и безденежьем, с которых когда-то начинала. От идеи отъезда я тогда отказалась сама, по другим, более веским, почти мистическим причинам. Но путь к нормальной жизни был для меня надолго закрыт. Неизвестно, узнала ли бы я о вечере Булата в ЦДЛ, если бы подруга не догадалась купить для меня билет. Публики было, как всегда, — полный зал. Но какие-то тетки шныряли между рядами, высматривали, не принес ли кто-нибудь с собой аудиотехнику, запрещали делать магнитофонные записи. Одна такая, заметив в моей руке сумку-чемоданчик, потребовала ее открыть и продемонстрировать содержимое. Я сразу вспомнила Булатово: «Ловит нас на честном слове, / На кусочке колбасы...». Наконец начался концерт. Булат вышел на сцену под бурные 117 БЫЛОЕ И ДУМЫ рукоплескания. Он изменился. Поседел. Взирал на зал сквозь стекла очков. Новыми песнями обогатился его репертуар, но и то, что я издавна любила, знала наизусть, тоже исполнялось в этот вечер, весной 1981 года. Ни хирурги, ни психоаналитики не сумели бы так виртуозно извлечь из моей гортани плотный, болезненный ком и наполнить грудь чистым воздухом, как это сделал Булат своим пением. Вернувшись домой, я написала стихи, посвятив их Б. О.: Мы — поколенье унесенных ветром. Куда ни кинь, разлуки и распад. Мир не в себе, и только Небу ведом всех передряг конечный результат... И я была почти готова к бегству, ждала чего-то с жаром и тоской. Но, точно кошка привыкает к месту, привыкла я к Москве, срослась с Москвой. Не завела я ни икон старинных, ни ваз — что мне таможенный досмотр! Но мамина могила — пять былинок, кто их посадит в землю и польет? Я не стяжала ни мехов, ни злата, в одной руке багаж свой унесу. Но жалко было покидать Булата и нескольких родных по ремеслу... Нет, я к виску не приставляла дула, не прятала лица под черный плат. Две чаши у весов. Перетянула та, где Москва, и мама, и Булат... Меня пытают: «Что все это значит: туда — сюда? Россия — не вокзал!», по мне хорошая дубина плачет. ну а Булат иное мне сказал: познав Любовь, и Веру, и Надежду, не страшно в самом яростном огне. И сбросила я прежнюю одежду, и свет Преображения на мне. В один из далеких по времени дней Булат, встретив меня на литературных посиделках, сказал: «Мы так давно знакомы, пора бы нам перейти на “ты”...» Я хотела ответить его же стихами: «Зачем мы перешли на “ты”?», но его товарищеский тон не располагал к таким шуткам. «Хорошо, — согласилась я, — давай будем на “ты”, но мое “ты” всегда будет стремиться к “вы”...» Возрастная дистанция, возникшая в юности, обычно сохраняется годами. Я всегда знала: Булат не только старше — мудрее, смелее, свободнее меня. Его мнение много для меня значило, но, чувствуя границу дозволенного, я старалась не злоупотреблять нашим старым знакомством. Подарив ему свою книгу, не выспрашивала, что он о ней думает, не заводила разговора вроде бы о другом, но в свою пользу. Стыдно было при нем холить и лелеять свое «я». Как-то раз он сказал мне безотносительно к конкретному случаю: «Книгу с автографом следует дарить только тому, кто об этом попросит». Я запомнила это. В эпоху затянувшегося пролеткульта он незаметно, мимоходом учил меня, и не одну меня, аристократизму. Я так и не осмелилась спросить его: «Веришь ли ты в Бога?» Из отдельных строк, из ответов на записки, в изобилии приходившие во время его выступлений, следует, что человек он неверующий, во всяком случае, не принадлежащий к определенной конфессии. Но — парадокс — поэзия его религиозна. У кого еще из шестидесятников такой прорыв к высшему, такая внутренняя способность к молитвенному состоянию души?.. В ритуальном зале мюнхенского Северного кладбища я слушала «Прощание с новогодней елкой», заказанное Владимиром Войновичем для его Ирины, и думала, что песни Булата стали своего рода религией для нашего поколения. И мне захотелось низко поклониться ему за это. Продолжение следует. 118 ЮНОСТЬ • 2013 ИНОЗЕМНЫЙ СЮЖЕТ Джон ФОКС-младший Рубрику ведет Евгений Никитин Евгений НИКИТИН Джон Фокс-младший (1862–1919) — американский романист, сценарист. Был военным корреспондентом на Испано-американской (1898) и Русско-японской (1904–1905) войнах. Писал преимущественно исторические романы, драмы, рассказы, сценарии. Его самое известное произведение — «Тропинка Одинокой сосны» (1908), по которому в 1936 году снят одноименный фильм. Сочельник в Лоунсаме В Лоунсаме наступил сочельник. Однако ни один из жителей селения не знал об этом. В глуши, где ютился Лоунсам, можно было увидеть лишь спускающиеся к устью замерзшего ручья одинокие бревенчатые домики, между которыми царил полный мрак. В серых сумерках царило особое, трепетное затишье, наступающее только в канун Рождества. Падали по-сочельниковски крупные снежинки. К седлу лошади, на которой ехал покрытый снегом мужчина в пальто, мог бы быть приторочен мешок, полный рождественских подарков для маленьких обитателей домика у ручья. Однако мужчина понятия не имел, что наступил канун Рождества. Год назад он не забыл про сочельник, да, однако год назад он, а также сотни его товарищей по несчастью в робах в полоску находились в тюрьме, слушая, как священник проповедует о мире, о доброте ко всем людям Земли. Из всех людей на Земле он помнил только одного — того, из-за которого в его сердце поселилась глухая ненависть. «Мне отмщение, и аз воздам!» — говорит Господь. Именно так сказал священник. Тогда — как и сейчас — мужчина вспомнил о враге, отдавшем его на растерзание закона, отнявшем у него свободу и все остальное, оставив лишь свирепую жажду возмездия в предвкушении дня, когда он сможет отплатить сполна. Нанести смертельный удар. Затем, пристально глядя в глаза священнику — как и сейчас, пробираясь сквозь топкую грязь, — Бак, № 6 • ИЮНЬ вспомнив про прошлогодний сочельник, покачал головой. «Мне отмщение!» — отозвалось ожесточенное сердце. Снежные хлопья покрывали Бака с головы до пят. Они усыпали полы фетровой шляпы, заполнили складки пальто, выбелили длинные усы и волосы и закружились желтым хороводом в свете фонаря, указывающего путь его лошади. Временами Бак видел пробивающийся сквозь метель свет красной звездочки. Он знал, что это светились окна дома его врага. Однако голос священника почему-то по-прежнему раздавался в ушах, и каждый раз, видя свет, мужчина невольно вспоминал историю про Вифлеемскую звезду, рассказанную священником в сочельник, и опускал глаза. Свет засиял совсем близко. Бак завел лошадь в небольшое ущелье, привязал ее среди укутанных белым покрывалом зимы падуба и рододендронов и, крадучись, зашагал к источнику света. Дом, конечно, сторожила собака; поэтому мужчина, словно вор, перелез через невысокую изгородь, зашагал по мокрой от снега высокой траве и наконец остановился у яблони, растущей перед самым окном. Подоконник находился двумя футами выше уровня его глаз. Бак встал на цыпочки, ухватил ветку дерева и притянул к себе. Небольшой сугроб плавно шлепнулся на землю. Подул ветерок, дерево заскрипе119 ИНОЗЕМНЫЙ СЮЖЕТ ло. За углом зарычала собака, и пришелец замер на месте. Он ждал три долгих, очень долгих года, он ехал верхом две ночи подряд и провел два очень холодных дня в лесах, чтобы добраться сюда. Он очень осторожно протянул руку, без единого шороха медленно надломил ветку и взобрался повыше. Теперь его глазам — и зажатому в правой руке пистолету — открывался хороший обзор происходящего внутри. Как раз в это мгновение через кухонную дверь прошла женщина и исчезла в недрах дома. Бак осторожно всмотрелся, но увидел лишь скачущие тени. Вдруг из одного угла поднялась тень. Бак увидел, как она сделала жест, и поднял руку с пистолетом. Тень была его целью. Секунду спустя цель усядется на стул в уютном уголке, чтобы выкурить трубку. Быть может, последнюю в жизни. Бак улыбнулся ненавидящей улыбкой. Впрочем, выстрелить этому человеку в спину — пусть он и не человек, а всего лишь грязный пес — было бы и низко и презренно. К тому же теперь, когда настал решающий момент, Бак почувствовал смесь отвращения и стыда. Никто из его рода никогда прежде не занимался такими грязными делами… в отличие от этого человека, чьи поступки оправдывали намерение Бака. Как говорят, око за око, зуб за зуб. Те, у кого не было денег, не могли надеяться взять верх в судебном разбирательстве. Поэтому они взяли верх выстрелом из засады; и теперь они были богаты, а Бак — беден, как церковная мышь. Именно поэтому его враг наслаждался теплом и покоем, а он, бездомный, сидел на дереве. Бак обдумал это снова и снова — и пришел к выводу. Тень внезапно наклонилась и исчезла из виду. Бак испытал нечто вроде радости. Он стиснул зубы, убрал пистолет и спрыгнул с дерева. Он встретится с врагом на следующий день лицом к лицу, как подобает мужчине, и убьет его. И тут Бак замер. Кровь застыла в его жилах, превращая кости, сердце и душу в лед. Дверь распахнулась. В свете камина показалась молодая женщина, которая, по слухам, была мертва. Теперь Бак понимал, кто и зачем распространял эти слухи. Перед ним стояла его бывшая возлюбленная — жена человека, которого он собирался убить. Ее губы зашевелились; ему почудилось, что он расслышал: «Возвращайся же, Джим, возвращайся поскорее!» Затем она вернулась в дом. Теперь в нем вспыхнуло пламя, в которое, должно быть, подбрасывал угли сам дьявол. Тени забегали по потолку. Зубы Бака скрипнули; он поднял руку с пистолетом, направил его на лучик света, па120 дающий из окна в самую сердцевину яблони, и стал ждать. Между стропилами, у камина, мелькнула тень чьей-то головы. Бак стиснул пистолет мертвой хваткой; сердце заколотилось, как бешеное. И тут из сумрака выступила фигура… маленький ребенок! Это был взъерошенный светловолосый мальчик, держащий на руках щенка. Ребенок уселся перед камином, поставил животное на пол, и оба затеяли веселую игру. — Тяв-тяв-тяв! Бак отчетливо слышал звонкий лай щенка — четвероногий друг то гонялся за собственным хвостом, то катался по полу, — и радостные вопли мальчика. Это был первый ребенок, которого видел Бак за три года. Ее ребенок от него. От Джима. Невидимый за яблоней, Бак пристально наблюдал. Мальчик и щенок резвились. В конце концов уставший ребенок повернулся к горящему в камине пламени и лег неподвижно, глядя на огонь — совсем близко к окну. Бак мог разглядеть даже цвет его глаз. Щенок подполз поближе, положил голову на грудь товарища по играм, и вскоре оба заснули. Бак по-прежнему смотрел, ослабив хватку на рукояти пистолета и наморщив губы под сурово топорщившимися усами в подобии улыбки. Дверь снова открылась; вошла та же женщина. Поток света залил сад, почти не касаясь яблони и ее заснеженных лап. Бак смотрел на женщину, стоящую в дверном проеме и с тревогой вглядывающуюся во мрак, очень долго. Когда женщина захлопнула дверь, Бак бесшумно покинул наблюдательный пункт. Он спросил себя, что обитатели дома подумают следующим утром, когда увидят его следы — и понял, что снег скроет их, прежде чем наступит утро. По дороге к ущелью Бак услышал звон подков, чавканье лошадиных копыт по топкой грязи и поспешно спрятался в кустах. Свет из домика снова залил сад: — Это ты, Джим? — Да! — Ты пливез мне коньфети? — раздался детский голосок. — Конечно! Радостный возглас раздался над самым ухом Бака. Джим проехал мимо поджидающей его смерти; левая нога задела куст с рождественскими красными ягодками, обрушив снежные хлопья на притаившегося в засаде человека. Бак оглянулся только один раз — продираясь сквозь заросли во мраке бог знает куда по путеводной желтой полоске. Только один раз. Красная звездочка слабо мерцала вдали, пробиваясь через ряды залитых лунным светом снежинок. Бак снова подуЮНОСТЬ • 2013 ДЖОН ФОКС-МЛАДШИЙ мал о Вифлеемской звезде, и ему вновь послышался голос священника: «Мне отмщение!» — говорит Господь. Бак не смог представить себя на месте Джима — в его жизни с нею и с ребенком — однако, повинуясь какому-то порыву, обнажил голову. СОЧЕЛЬНИК В ЛОУНСАМЕ — Тебе, — мрачно сказал Бак. Никто в Лоунсаме — даже Бак — не знал, что наступил сочельник. Перевод с английского Евгения Никитина. Евгений Никитин — студент пятого курса Института лингвистики и межкультурной коммуникации Московского государственного областного университета. Как переводчик публикуется в «Юности» с 2010 года. № 6 • ИЮНЬ 121 ПРОЗА Арина КАЛЕДИНА Продолжение. Начало в № 2, 3, 4, 5 за 2013 г. Рисунки Натальи Болотских Бразильский карнавал Роман Глава третья. Огневушка-поскакушка 1. С первого звука ее глубокого голоса, с первого взгляда сквозь темноту, расчерченную тусклым отблеском взволнованной свечи, он узнал ее и теперь только убеждался в том, что не ошибся. «Вот ты какая — моя женщина, — в моменты краткого покоя думал Игорь, когда она — Катя, Катерина — тихонечко спала на его плече, обессилев от бесконечных настойчивых ласк. — Вот ты какая…» В сущности, она только обещала стать женщиной. Слишком худенькая, невысокая, с торчащими лопатками-крылышками и трогательной изюминкой пупка на абсолютно плоском блюдце живота, она была похожа на миниатюрную куколку-голышку, которую только что купили в магазине и вытащили на свет из картонной коробки. Без привычной душной упаковки она все время мерзла, и он заботливо подтыкал ей под спину казенное байковое одеяло с фиолетовым пауком инвентарного номера — неизменным обитателем стандартной комнаты дешевого отеля, куда Игорь приводил Катю, пряча глаза от всевидящей и вездесущей администраторши, профессиональным нюхом учуявшей запах супружеской измены. — Без белья? — ухмылялась администраторша, протягивая Игорю ключ от номера. Он беспомощно вскидывал очумелые глаза, не понимая вопроса. — Дешевле, — сухо объясняла администраторша, не церемонясь со случайными постояльцами. — Все равно через час постель за вами менять. 122 Игорь давил унижение, как мерзкого таракана, не позволяя разрастись и заполонить душу. Выбора все равно не было: снять квартиру для свиданий он не мог — зарплата не позволяла. Советское министерское кресло натужно скрипело, лишь обещая блага в будущем, едва обеспечивая скромный прожиточный минимум в настоящем. Приходилось довольствоваться сомнительным уютом гостиниц, чужих апартаментов и дач, поочередно скрывающих обалдевших от счастья любовников. Катя была младше почти на десять лет, но в постельных утехах неожиданно оказалась достаточно искушенной и изобретательной. В первый раз это удивило и насторожило Игоря, но, решив, что подобная «опытность» подсказана интуицией, природным чутьем и генетической памятью, он быстро перестал об этом думать, наслаждаясь близостью. Как-то в самом начале их отношений он осмелился спросить о голосистой студентке у Валерии, всячески стараясь изобразить на лице скуку. — Понравилась тебе девочка? — неожиданно обрадовалась вопросу Валерия. — Это моя находка. «Уже не твоя», — машинально отметил Игорь, удивляясь своей реакции, типичной для собственника. — Находка? —ухмыльнулся он. — Она не вещь. — Ой, что ты, — не заметила иронии Валерия, — просто я случайно нашла ее в массовке на киностудии. Снимали какой-то молодежный фильм ЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА с участием популярной рок-группы. Концерт, полоумные фанаты — одним словом, коммерческое кино. Модное. Ну, и Катерина среди статистов в первом ряду. Все вокруг орут — с ума посходили, а она поет. Фонограмма прервалась, а она все поет. В полный голос. Ты представляешь мои глаза! В перерыве подхожу, спрашиваю: что ты здесь делаешь? Зарабатываю, говорит, как и все. Обещали хорошо заплатить. Только времени жалко. Мы с подружкой, говорит, целый день здесь проторчали. А работает она только по вечерам, поэтому днем у нее полно свободного времени. — Где работает? — не понял Игорь. Катя о работе ничего не говорила. — В мюзик-холле. — Где? — Он вытаращил глаза. — Она же балерина. С самым что ни на есть классическим образованием. Только в театр устроиться не получается. Сам знаешь, какая сегодня в театрах ситуация. Думаешь, только наша Александринка под метлу перестройки угодила? Нет, Игорь так не думал, и ситуация в театрах ему была хорошо известна. Народный тесть и заслуженная теща того и гляди станут пенсионерами, насильно сосланными на отдых по причине катастрофического сокращения финансирования. Прежняя № 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ экономика рушилась на глазах, хороня под обломками советскую культуру, покрытую многолетней пылью, но вполне еще крепкую, выстроенную на прочном фундаменте старой русской школы балета, музыки, драмы. По всей стране закрывались не только дома и дворцы культуры, но и профессиональные театры, оставляя без работы многотысячную армию верных служителей Терпсихоры, Каллиопы и Мельпомены. — Молодые артисты балета сейчас никому не нужны, — продолжала Валерия. — У Катерины за плечами ни много ни мало московское хореографическое училище. Трудоустраиваться начала с Большого, а закончила в нашем мюзик-холле. Жить как-то надо. Честно говоря, я вот притащила девочку к нам в институт, а теперь переживаю. Где гарантии, что в новой профессии у нее будет больше шансов, чем в прежней? Ну, пока учится — может совмещать работу в своем мюзик-холле и учебу. Зарплата плюс стипендия — проживет. А что дальше? Я, знаешь, уже не рада, что взяла на себя такую ответственность. Чем я ей смогу помочь? Я ведь не режиссер. А девочка, бесспорно, талантлива. — Что это ты о ней так печешься? — с некоторой ревностью поинтересовался Игорь. — С каких пор поручителям есть дело до учеников? Валерия взглянула удивленно: — С давних. Всегда так было. Лучше скажи, откуда в тебе столь неожиданная черствость? — Она озадаченно сдвинула брови. Подумав, продолжила: — Хотя ты прав, современным педагогам действительно плевать на учеников. Но я, знаешь ли, училась в советской школе и институте, воспитывалась в советском обществе, где было принято учителям дарить подарки, а не давать взятки. Мы, между прочим, до сих пор ходим в гости к нашей классной, а со своим институтским куратором я просто дружу, если ты вдруг забыл. Игорь не забыл. Он и сам навещал первую школьную учительницу до самого окончания института, пока не уехал из города… — По-моему, — вслух размышляла Валерия, — переживать за учеников — это нормально. Не нормально обратное. Я поговорила о Кате с Анфиловой. — Педагогом по вокалу? — Не простым педагогом — мастером. Ты же знаешь, Аделаида Генриховна в своем деле лучшая. Она назначила девочке прослушивание. Надеюсь, займется ею сама. Такой голос — большая редкость. Игорь слушал жену и думал о своем. Известие о том, что его Катя работает танцовщицей в мюзик-холле, откровенно не обрадовало. По правде говоря, он никогда не был в этом, как ему казалось, сомнительно-увеселительном заведении, но его со123 ПРОЗА трудниц представлял себе разбитными особами легкого поведения. В ближайшую пятницу, наскоро придумав для Валерии несуществующее вечернее заседание, он отправился в мюзик-холл, у входа с рук купил билет, угрюмо насупившись и не зная, куда спрятать потеющие ладони, устроился в бархатном кресле и приготовился к худшему. На сцене, однако, не происходило ничего предосудительного. Первое отделение целиком было народным. Русские хороводы чередовались с веселыми плясовыми. Румяная, как баба на чайнике, певица лихо топала красными сапожками, не уступая девочкам из подтанцовки. Костюмы смотрелись богато, в отдельных номерах — провокационно, возбуждая воображение зрителей прозрачностью пышных юбок и сильно укороченной длиной легкомысленных сарафанчиков, разлетающихся колоколами. «Голых» танцев было всего два. Среди девушек, плетущих снежное кружево хоровода с огромными — величиной с крышу пряничного домика — тяжелыми кокошниками на головах, и среди тех, что кокетливо прятались за пушистыми веерами размерами с колесо телеги, Кати не было. Танцовщицы одного роста и, казалось, на одно лицо, вытянув длинные шеи, синхронно плавали по сцене, словно лебеди. Камушки на их бикини заманчиво поблескивали в лучах цветных прожекторов, будто капельки воды, искрящиеся в лучах заходящего солнца на мягких белоснежных птичьих перьях. Катя танцевала в двойках и тройках хара`ктерные, игровые и шуточные номера, значительно превосходя по технике исполнения длинных, идеально сложенных мюзик-холльных девиц. Маленькая и быстрая, с очаровательной улыбкой до ушей, она крутилась юлой и выбивала дробушки остренькими каблучками, затмевая искрометным темпераментом хороводных пав, дрейфующих ледяными глыбами, словно айсберги по воде. В какой-то момент Игорю показалось, что он видит перед собой не девушку из плоти и крови, а живую Огневушку-поскакушку — сказочную кроху, с детства знакомую по сказам Бажова. Легко перемещаясь по сцене, словно перелетая в лесу с пенька на пенек, она вилась миниатюрным смерчем огненных юбок, игриво махала белым платочком, и с каждым взмахом Игорь все отчетливее понимал, что пропал. Столь неожиданное преображение возлюбленной потрясло вторично. Сколько же еще сюрпризов готовит ему эта неутомимая птаха, восхищающая публику водоворотом жгучей, брызжущей энергии? 124 2. Она всегда была меньше всех. Еще в училище Володька Голубин — верный партнер и первая любовь — называл ее не иначе как Крошка Лизи, по имени героини балета «Тщетная предосторожность», где она танцевала Лизу. Вовка танцевал партию Колена — возлюбленного Лизы — и был необыкновенно хорош в этой роли. Катя «играла» сценическую любовь, трепеща от каждого Вовкиного прикосновения, теряя равновесие и «заваливая» поддержки. Казалось бы, невесомая, она выскальзывала из его крепких натренированных рук, рискуя получить травму. Вовка злился, не в силах даже на элементарных обводках удержать партнершу, нетвердо стоящую на пальцах по причине дрожи в коленях. И все же их выступления были великолепны! Еще бы — два лучших ученика в главных партиях! Хвалить в училище было не принято, но Катя знала, что педагоги между собой называют их «перспективной парой» и пророчат успешную карьеру. Она же мечтала, что когда-нибудь они станут парой не только на сцене, но и в жизни. Совместная работа в театре, репетиции, спектакли, гастроли… Что может связывать людей крепче, чем любовь к балету, надежнее, чем общее дело? В перерывах между репетициями она будет штопать грубыми нитками его бесконечно рвущиеся тапочки-балетки и утюжить концертные рубашки с кудрявыми воланами и шелковыми жабо... Но однажды, выбежав из класса после индивидуального урока, в темном школьном коридоре она наткнулась на Вовку, целующегося на подоконнике с Ленкой Анохиной. Пышечка Ленка рано повзрослела и оформилась, поэтому вечно сидела на диетах, рискуя в любой момент вылететь из училища по причине лишнего веса. Она вечно стояла в последних линиях, и было совершенно непостижимо, как Вовка вообще мог ее там заметить. Катя застыла посреди коридора, не в силах двинуться с места, отчетливо понимая, что это она — невидимка, это именно ее не замечают. Вовка сидел спиной, и Катя видела, как Ленкины длинные пальцы бегают по его рельефным мускулам, словно гибкие пальцы арфистки, ласкающие послушные струны. От движения Ленкиных пальцев защекотало под ложечкой. Ленка вдруг открыла огромные, вызывающе накрашенные глаза и, не отрывая от Вовки губ, уставилась на Катю. Этот взгляд Катя будет помнить всю жизнь и всю жизнь пытаться дать ему словесное определение... «Тщетная предосторожность» вдруг утратила свое волшебство. Сцена померкла. Балет в одно мгновение перестал быть смыслом жизни. Катя поЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА чувствовала себя никому не нужной, нежеланной, отвергнутой. Спасение было только одно — доказать миру обратное. Необходимо было немедленно стать женщиной. Настоящей. Но как? От одной мысли отдаться кому-то случайному, нелюбимому — не Вовке, становилось противно и страшно. Целый месяц Катя ходила чернее тучи, вынашивая в голове план собственного «отмщения», плакала по ночам, но решиться на поступок не могла. Вовке же было не до нее. Откровенно тиская Ленку у всех на глазах, он, казалось, вообще ничего не замечал вокруг, кроме округлых Ленкиных бедер и покатых плеч с постоянно соскальзывающими тонкими лямочками балетного купальника. Ленка так медленно и томно поправляла свои лямочки, что у Кати перехватывало дыхание. Она представляла, как Вовка прикасается губами к этим обнаженным плечам, держит Ленку за шикарные бедра, как гладит выпуклые ягодицы, сжимает аккуратную круглую, вовсе не балетную грудь, и ее начинало мутить и подташнивать, так что приходилось выбегать из класса и отсиживаться в туалете, размазывая невысыхающие слезы по впалым щекам. Однажды она просидела в кабинке до звонка, а выскочив в коридор, со всего маху налетела на Вовку. Увидев ее заплаканное лицо, он лишь усмехнулся, не сказав ни слова. В глазах плескалось самодовольство избалованного самца и абсолютное равнодушие к ней — Кате. В тот же вечер она отдалась молчаливому охраннику интернатского общежития, где обитали иногородние студенты. Сама она жила дома с родителями, но иногда после занятий забегала к девчонкам поучить математику или «поковыряться», как они говорили, в новой вариации. Оставаться в репетиционных классах после занятий не разрешалось: фанатично преданные балету подростки просто бы поселились возле станка, ночуя на гимнастических ковриках. Но и в коридорах общежития, и на лестничных площадках они умудрялись танцевать, постоянно рискуя слететь со ступенек и набивая дополнительные мозоли на кафельном полу. Молодой охранник давно оказывал хорошенькой Кате знаки внимания. То, краснея и смущаясь, вручал скромный букет на Восьмое марта, то украдкой подсовывал шоколадку. Двадцать минут, проведенные с ним в комнате охраны на старом скрипучем диване, пахнущем клопами и шпротами, были отвратительны. Он быстро пришел к финишу и, пытаясь справиться с непослушной ширинкой, загундосил, пряча глаза: — Ты это… Только никому. А то еще посадят за малолетку. У меня это… Семья. № 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ Кате на тот момент уже было без двух месяцев восемнадцать. «Малолетка» оказалась намного больнее, чем сам липкий акт превращения в женщину. «Малолетка» была вовсе не констатацией факта несовершеннолетия. В устах взрослого мужчины «малолетка» звучала лишь дополнительным доказательством ее женской никчемности и абсолютной непривлекательности. Катя почувствовала себя той маленькой собачкой, что, по народному преданию, останется щенком навсегда. «Это было потное фиаско», — как обычно говорил Вовка о чьем-нибудь безнадежно и безвозвратно проваленном выступлении. Она провалила главный в своей жизни спектакль под названием «Жизнь женщины». До окончания училища оставалось несколько месяцев. Dancehunter’s из родного Большого и других столичных театров все чаще появлялись на уроках в выпускном классе. Как настоящие охотники, они спешили на «промысел», закидывали силки, надеясь поймать каждый свою волшебную «лань» строго в соответствии с негласно существующей табели о рангах. Вовку однозначно брали в Большой. Остальных мальчиков — их на курсе было всего четверо — разбирали по другим театрам. Алику´ Кадырову — внучку партийного босса из дружественной республики — пригласили в Кремлевский балет. Кате, к ее немалому удивлению, место нашлось лишь в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Остальные выпускницы конкретных предложений не получили вовсе. В стране господствовала перестройка, поставившая все с ног на голову. Оставалась единственная возможность получить ангажемент — официальный просмотр на конкурсной основе. Среди балетных упорно ходил слух, что одно вакантное место в Большом все-таки есть. На просмотре Катя танцевала хорошо, сама чувствовала — хорошо. Твердо, уверенно, эмоционально. На подъеме. Но главный театр страны не пожелал открывать перед ней свои магические двери. Пораженная несправедливостью судьбы, поревев недельку, Катя с тяжелым сердцем отправилась на Большую Дмитровку устраиваться в театр Станиславского, но неожиданно и здесь получила от ворот поворот. Место, предложенное ей всего пару месяцев назад, уже было занято. Ни в Кремлевском Дворце, ни даже у Касаткиной и Васильева ее никто не ждал. Но главный удар был впереди. — Не поверишь! — верещала телефонная трубка голосом Алики Кадыровой. — Знаешь, кого в Большой взяли? Угадай? — Ну, Вовку, — угрюмо отвечала Катя. — Ну, Вовку — это понятно. Из баб? — Бабу-ягу, — Катя пыталась шутить. 125 ПРОЗА — Вот именно! Ее самую! — подтвердила Алика. — Ленку Анохину. — Она же толстая! — не поверила Катя. — Говорят, за лето похудела килограммов на семь. — Так ведь снова наберет. — Значит, это кому-то нравится… — безжалостно подытожила Алика. *** Полгода Катя сидела без работы, на шее у родителей. Но пугали не столько родительские назидания, сколько опасность выйти из формы. Инга Львовна — любимый педагог из училища, — нарушая все существующие порядки, пускала Катю на уроки младшего класса, будущих выпускников текущего года. Разумеется, двухчасовых занятий катастрофически не хватало. Тело, привыкшее к многочасовым ежедневным занятиям, требовало гораздо более серьезных нагрузок. Импровизированный станок, прибитый отцом к стене в их обычной московской квартире, не давал ни возможности нормально работать, ни тем более удовлетворения. Катя с ужасом представляла перспективу проболтаться без дела до следующего сезона и готова была уже на любую ставку, только бы танцевать. Но театры закрывались по всей огромной стране, платить даже маститым артистам было нечем, что уж говорить о молодых танцовщиках, вновь прибывших в этот чудесный мир балета. Кому он нужен — балет, когда людям есть нечего?! Маститые разъезжались по заграницам. Молодых за границу не приглашали. Вот тогда-то и позвонила из Ленинграда бывшая одноклассница, работавшая в мюзик-холле. Получив травму, к счастью, не очень серьезную, она искала срочную замену на непродолжительное время. Катя отправилась в северную столицу в надежде и там попытать балетное счастье. Уже танцуя в мюзик-холле, снова и снова пробовала устроиться в серьезный театр. Но Кировский предпочитал брать своих с улицы Росси1, в Михайловском шла перестановка административно-руководящих кадров, и вся балетная труппа висела на волоске. Вакансий не было нигде. Руководству же мюзик-холла Катя понравилась, ей предложили годовой контракт и комнату в общежитии. Ленинград встречал дождем и холодным ветром. Город на Неве отличался от Москвы лишь в центральной части. На окраинах, где располагалось общежитие, те же безликие многоэтажки, грязь, разбитые тротуары. Те же пустые магазины без окон, 1 На улице Зодчего Росси в Петербурге находится бывшее Ленинградское государственное хореографическое училище, ныне Академия русского балета им. А. Я. Вагановой. 126 похожие на бомбоубежища, те же вечно сломанные качели на немногочисленных детских площадках, те же названия улиц на металлических табличках. Вспоминалась «Ирония судьбы» — фильм реальный, авторам ничего не нужно было придумывать. Ленинград, Москва, Свердловск… Все одинаково. У всех. Дома`, мебельные гарнитуры, мысли и души… Страна одинаковых судеб. В свободные часы Катя спешила в центр. Здесь все было иначе. Каменный город завораживал. Плутая по бесконечным «имперским», как она их называла, улицам вокруг Спаса на Крови, укутанного вечной паутиной лесов, или где-нибудь недалеко от Дворцовой, свернув в случайную подворотню, она подолгу стояла в сумраке колодцев, разглядывая уходящие ввысь к свету ряды окон. Представляла, как за этими окнами жили люди раньше, как живут сейчас. Хотелось и самой жить в одном из этих домов-красавцев, иметь отдельную квартиру, не комнату в коммуналке, боже упаси! Чтобы высокие потолки с лепниной, парадная со скрипучим лифтом, консьержка — «здрасте — до свиданья». Однажды, нырнув под арку в незнакомый двор, Катя неожиданно оказалась в Ленинграде сороковых — страшном, военном, блокадном. Словно после недавнего взрыва, одной из стен колодца просто не было. Груда разбитых кирпичей и обнаженные лестничные проемы, как на игрушечном картонном макете, где стену не поставили умышленно, оставив внутренности напоказ. Гостиные с ветхой мебелью — кривая кровать, колченогий стул, диван с торчащими пружинами. Голые умывальные комнаты с треснувшими ваннами и унитазами со сливными бочками на высоких трубах и керамическими ручками на цепях. Это обнаженное, интимное жизненное пространство почему-то трогало до глубины души. В ста метрах отсюда — грандиозная роскошная площадь с туристическими автобусами и многоликой толпой, а здесь — разруха и застывшая тишина. Никто ничего не восстанавливает. Нищета. Тот самый «разорившийся аристократ», как называют свой город питерцы, у которого под камзолом лишь жабо и манжеты, а рубашка — вон там, на пятом этаже, сохнет на ржавой батарее в кухне с плитой, но без стены... Убогий Питер. Что уж говорить об остальной России… Тоска сдавила горло. Наверное, именно в тот момент юная артистка балета с нескладывающейся карьерой впервые ощутила жгучее желание вырваться из этой нищеты, уехать, жить, по-другому, где угодно, только бы не за несуществующими стенами. С того дня Катя частенько захаживала на Миллионную в старый двор, где замерло время, с каждым разом все прочнее укрепляясь в своем желании ЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА никогда не видеть этого двора, голых лестниц без перил и сливных бачков, выставленных на всеобщее обозрение. В остальном жизнь текла вполне обычная. Мюзик-холл, выступления, костюмы, восторженная публика. Сцена. Вот только… Это была не настоящая сцена, не настоящий балет. Совсем не настоящий… И лишь одно обстоятельство помогало смириться с ситуацией и пережить крушение надежд: каждый вечер, стоя в свете софитов, Катя чувствовала себя женщиной. Мир наконец признал: она больше не кукла на пуантах, которую ни один мужчина не воспринимает всерьез вне сцены, не малолетка, за которую могут и посадить. Она — участница взрослого шоу, где соблазнять, пленять и очаровывать — профессиональные обязанности танцовщиц, каждая из которых способна заставить любого заграничного папика с толстым валютным кошельком пускать слюни и надеяться на немудреное мужское счастье. Янки, бюргеры и макаронники присылали в гримерку шампанское, цветы и записки с названиями отелей, номерами комнат и приторными, вязнущими в зубах, как ириски «Золотой ключик», «You are beautiful» и «I love you». Шампанское девчонки распивали в общежитии. Катя вместе со всеми ни№ 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ когда не пила, раз и навсегда усвоив училищный постулат: этот «игривый» напиток для балерины смерти подобен. Еще подростками они потешались над экзальтированной, тощей, как смерть, бывшей корифейкой Большого, иногда подменяющей заболевшую Ингу Львовну. Сорокалетняя балерина-пенсионерка подметала коридоры училища полами немыслимой по тем временам волчьей шубы и, глядя на учениц, наливающихся юношеским соком, дрожащим голосом умоляла: «Девочки, только не пейте шампанского!» На нее смотрели, как на умалишенную. Какое шампанское?! Им бы «корочку хлеба»! В училищной столовой кормили скудно, и при сумасшедших физических нагрузках есть хотелось всегда. Живущим с родителями москвичам было легче, а вот иногородним приходилось несладко. Вдоволь был только хлеб, от которого моментально «разносило». О сбалансированном здоровом питании можно было только мечтать. Однако наставления старой корифейки запомнились, и шампанское оказалось в числе «отвергнутых» продуктов на всю оставшуюся жизнь. Девочкам из мюзик-холла категорически запрещалось вступать в контакты с гостями и принимать приглашения любого рода. Несмотря на запреты, 127 ПРОЗА время от времени то у одной, то у другой появлялся неожиданный кавалер, непременно влиятельный и денежный. Без сожаления махнув родному мюзик-холлу до боли русским газовым платочком, обрамленным трепетными кружавчиками, девочки выходили со сцены прямиком замуж, в лучшее, нередко импортное, будущее. Катю незнакомый западный мир манил неумолимо. Надежда покорить сцену парижской Гранд­-опера или, на худой конец, Берлинской оперы, утерев нос дураку Вовке и жирной корове Ленке, разжигала в душе злость и упорство. Желание уехать за границу, родившееся однажды во дворе на Миллионной, окончательно оформилось и теперь росло и крепло с каждым днем. Катя рисовала в мечтах картины будущей настоящей жизни. Вот она — жена какого-нибудь французского графа, виконта или, так уж и быть, простого парижского буржуа, легкая и соблазнительная, в небрежно наброшенной на плечи норковой шубке выбегает из служебного подъезда лучшего в мире театра, только что станцевав партию Китри в «Дон Кихоте». Ее ожидает личный «кадиллак» с шофером и услужливо распахнутой дверцей. Толпа поклонников встречает аплодисментами и восторженными криками «браво», не давая прохода. Лиц, скрытых пышными букетами, различить невозможно, но Катя чувствует волну человеческого обожания и трепета перед неподражаемой русской балериной. Она улыбается благодарно… нет, снисходительно, собирая цветы и раздавая автографы… Подобные мечты казались вполне реалистичными и были вовсе небезосновательны. Слухи о том, что русские балерины и танцовщики уже покоряют Европу, регулярно докатывались до театральных кулуаров, создавая сильный резонанс в балетном мире. Русская школа классического балета по-прежнему оставалась лучшей. Что же, не нужна оказалась Большому первая выпускница сильнейшего хореографического училища страны, — она найдет свое место в театре покруче! Она еще покажет им всем! Сами воспитали борцовский дух, регулярно внушая: «Балет — занятие не для слабых. Выживают сильнейшие!» Годы балетных истязаний, пот, слезы, разбитые в кровь пальцы, ноющие мышцы, вечная усталость и счастье от вскользь произнесенного Ингой Львовной «неплохо» — высшей награды — все это не прошло даром. Нужно только вырваться из «совка». И вот тогда… От этого «вот тогда» становилось трудно дышать. Только бы пересечь границу, а там уж она найдет возможность показать себя. В нормальные европейские театры танцовщиков ангажируют, оценивая 128 не «крепость» их связей или «кредитоспособность». Это вам не Россия! Талант, выучка, индивидуальные данные, личностные качества — вот настоящие критерии оценки. У Кати есть и талант, и выучка, и упорство. И все остальное тоже будет! Мюзик-холл на сегодняшний день рассматривался как единственно возможный трамплин для решающего прыжка. Однако, отработав в его стенах без году неделю, рассчитывать на заграничные гастрольные поездки, из которых всегда можно не вернуться, не приходилось, а ждать, когда накапает трудовой стаж, Катя не могла: время не позволяло. Слишком короток балетный век. Но цель уже была поставлена, а значит, нужно было искать достойную партию в Питере и просто-напросто выходить замуж. За иностранца. Кате на этом поприще почему-то не везло. Тайные встречи с мюзик-холльными поклонниками заканчивались неудачами. Прыгать в койку с клиентами, очарованными темпераментной танцовщицей, она не торопилась. Неожиданно обострившимся женским чутьем быстро научилась определять уровень перспективности отношений, безошибочно оценивая шансы на возможное продолжение. «Женатиков» вычисляла на первом же свидании, и сбить ее с толку обручальным кольцом, спешно перекинутым с левого (европейского «супружеского») безымянного пальца на правый (палец «разведенных холостяков») было невозможно. Она отмечала каждую деталь, обращала внимание на чистоту носовых платков, воротничков и манжет, запахи, стрижки и манеры поведения своих кавалеров. Холостяки — явные (не слишком ухоженные) и закамуфлированные (те, что неплохо справлялись с обслуживанием себя любимых) попадались нечасто. Но и они не торопились вести под венец русскую балерину. Случалось, Катя и сама браковала претендентов, содрогаясь при одном виде пивного пуза, безобразно волосатой груди или жабьих, навыкате, глаз. Общение с теми, кого можно было хоть както терпеть, затруднялось из-за нехватки языка. Но языковые курсы были недоступны: денег на подобную роскошь не оставалось совсем. На зарплату нужно было питаться и одеваться так, чтобы соответствовать европейским стандартам, прочно укоренившимся в сознании каждой русской женщины, даже никогда ранее не выезжавшей за границу. Спонсора, пусть временного, найти никак не получалось. Ужин в валютной «Чайке», номер в «Астории» или «Европейской» на одну ночь и пара колготок или флакончик духов из той, закордонной жизни — это все, на что могла рассчитывать девочка из мюзик-холла. Подобные связи начиЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА нали дурно попахивать, вызывая у Кати рвотный рефлекс. Однако духами и тем более колготками она не брезговала из элементарных житейско-бытовых соображений: в мюзик-холле полагалась одна пара на бесконечно длинный месяц (двадцать пять выступлений!), а купить их, пусть даже на свои кровные, было практически невозможно. Беспощадные стрелки, расползающиеся с быстротой молнии, зашивали и подклеивали бесцветным лаком для ногтей. Это было гораздо унизительнее, чем принимать презенты от папиков, перед которыми, собственно, и приходилось позориться в заштопанных колготках — самом антисексуальном символе советского времени. Комплексы, поутихшие с началом работы в мюзик-холле, теперь атаковали с удвоенной силой, оголяя поселившуюся в душе безысходность и зарождающееся отчаяние. Надежды попасть в мир воздушных грез оставалось все меньше. Но сдаваться Катя вовсе не собиралась. Спрятавшись от собственных комплексов за непроницаемыми стеклами модных очков, она шла напролом, продолжая регулярно встречаться с мужчинами в поисках того, кто подарил бы все и сразу: славу, достаток и западный мир с его безграничными возможностями. Однажды подруга предложила подработку: Ленфильму требовались статисты для массовок. Свободного времени днем было хоть отбавляй, и Катя легко согласилась. Вот там-то ее и увидела преподаватель ЛГИТМиКа Валерия Владимировна Воронович, которую нередко приглашали на киностудию в качестве консультанта. Несколько десятков человек изображали фанатов некой поп-группы. Требовалось свистеть и улюлюкать, якобы впадая в эйфорию при виде своих кумиров. Кумиров, однако, перед глазами никаких не было. По сконструированной в павильоне сцене оператор с видом страдальца возил туда-сюда тяжеленную камеру на плохо вращающихся колесиках. Музыка звучала в записи. Катя толкалась в первых рядах, с энтузиазмом вздымая кулаки в небо. Ее снимали крупным планом. Съемки оказались делом муторным. Режиссер орал на всех без разбора. Кате было скучно. Во время очередного дубля, стараясь развлечь саму себя, она запела в полный голос многократно повторяющуюся, порядком надоевшую песню. Фонограмма вдруг прервалась, видимо, по техническим причинам, а Катя все пела. По инерции. Петь ее не учили. Просто в семье любили петь. Папа неплохо играл на гитаре, и когда у родителей собирались гости, пели обязательно. Измотанная дневными занятиями у балетного станка Катя засыпала в детской комнате под протяжные звуки ги№ 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ тары и тоскливые, бередящие душу мелодии. «Есть только миг между прошлым и будущим…» О том, что у нее хороший голос и слух, знала всегда. Пела просто так — дома или в хореографическом классе, «заменяя» не только концертмейстера, но и целый оркестр. Экзамены по сольфеджио и обязательному фортепиано в училище сдала на отлично. Но в ее окружении все без исключения интересовались исключительно балетом, и основное внимание было сконцентрировано единственно на движениях тела, а вовсе не на голосе. Музыкальные и певческие способности Кати никто никогда не развивал. Женщина, представившаяся преподавателем одного из самых престижных вузов страны, сейчас говорила что-то о таланте, необходимости работать, учиться… Катя слушала и думала о том, что сегодня после вечернего спектакля снова встретится с толстым Жан-Пьером, выливающим на себя пол-литра «Шанели», чтобы скрыть жуткий естественный запах. Этот вельветовый француз вот уже второй месяц брызгал слюной, клянясь, что давно разведен и женщина на фотографии, случайно выскользнувшей из его кошелька в их первую встречу, всего-навсего бывшая жена. Кто бы ему поверил! Какой нормальный мужик станет таскать «бывшую» с собой по миру? Но Катя все равно пойдет на свидание, потому что другого кавалера у нее сейчас нет и, кто знает, а вдруг… Но она уже точно решила, если сегодня от Жан-Пьера не последует конкретного предложения, скажет, что между ними все кончено. И хотя срок его командировки истекает только через месяц, пусть определяется в своем решении уже сейчас. Или… Или ищет себе другую любовницу. А то кормят обещаниями до последнего дня, а потом — поминай, как звали! Нет, это мы уже проходили… Женщина (кажется, Валерия Владимировна?) продолжала что-то говорить о возможности поступления… Куда? На актерский? В этом году? Нет, что вы. Через месяц? А какие экзамены сдавать? Да ей ни за что не успеть, шутите?! Она историю сроду не учила, и по литературе особым рвением никогда не отличалась. У них в училище, знаете ли, все больше танцевали… Что? Вот и прекрасно? В смысле? Станцует на вступительных? Зачем? Ах, на творческий конкурс подберут репризу, где нужно будет танцевать… Это вместо всяких там басен и стихов, что ли? И петь? Обязательно? Нет, нет. Ну, я не знаю… Катя отстраненно смотрела на эту молодую, полную какой-то завораживающей внутренней силы женщину с грустными глазами, одетую странно, по-старушечьи, и вдруг подумала: а почему, собственно, нет? Ей нечего терять, кроме нескладывающейся балетной карьеры. Так и молодость пройдет, а она все будет чего-то ждать и надеяться 129 ПРОЗА на чудо. А здесь — новый мир, режиссеры, актеры, роли, съемки. Возможно, и за границей… Скорее всего, за границей. Нет, определенно, рано или поздно — непременно за границей. Только бы не слишком поздно… Да, она талантлива. У нее получится! В противном случае слишком очевиден риск навсегда погрязнуть в гадкой мюзик-холльной трясине… И наплевать на Жан-Пьера и его командировку. Лучше она будет готовиться к экзаменам этот месяц. Решено, если сегодня он не сделает предложения, она будет поступать в этот, как его?.. ЛГИТМиК… Господи, не выговоришь… В конце июня Катя была зачислена на факультет актерского искусства и режиссуры, пройдя огромный конкурс. Валерия Владимировна Воронович, для студентов — ВВВ, вела на их курсе «Основы мастерства». 3. Их роман развивался стремительно, втайне от всех. Игорь, наверное, впервые в жизни переживал то чувство, название которого не решался произнести не только вслух, но даже про себя. Казалось, что как только он найдет имя тому, что без причины и спроса образовалось внутри и теперь переполняло душу, лишая возможности трезво оценивать по-прежнему существующую реальность, нарушатся какие-то невидимые простым глазом процессы, не зависящие от него и его желаний. Все вокруг будто преобразилось, стало иным. Привычно серый угрюмый мир светился и дышал жизнью. Кофе, сваренный Катей на чьей-то случайной кухне, оказывался удивительно вкусным. А ведь Игорь не любил кофе. В летнем саду, куда они забредали иногда, в ветвях, покрытых фисташковым пухом, поселилось весеннее солнце, вышибающее радужные слезы. Наверное, со стороны он выглядел не лучшим образом: кочевая любовь давалась нелегко. Его васильковые глаза в густых ресницах — пожалуй, слишком яркие для мужчины — теперь были подернуты красной сеточкой лопнувших сосудов. Сизые тени прочно залегли под глазами. Но, похоже, женщин привлекала именно эта его усталая потусторонность. Он вдруг начал замечать заинтересованные взгляды молодых и не очень сотрудниц их ведомства. На рабочем столе то и дело обнаруживались тяжелые общепитовские тарелки с еще теплыми домашними пирожками, присланными похожими друг на друга, как матрешки, дамами из бухгалтерии. Его непосредственная начальница со стальным взглядом и походкой гвардейца, чей горчичный китель с крупными звездами на погонах сидел в кабинете 130 на стуле самостоятельно даже в отсутствие хозяйки, неожиданно подобрела и теперь иногда улыбалась штатскому Вороновичу, случайно сталкиваясь с ним в бесконечных министерских коридорах. Вокруг было множество женщин. Почему именно она — Катя? Глупо было задавать этот вопрос человеку, попавшему в распоряжение судьбы. Катастрофически не хватало денег и времени. Их свидания были коротки и поспешны, будто эта пара постоянно опаздывала на самолет. Катя работала по вечерам, а Игорь был обязан ночевать дома. Восемь рабочих часов в министерстве превращались для него в вечность. Иногда удавалось вырваться в обеденный перерыв. Тогда, уговорив Катю в очередной раз прогулять дневные лекции, они ныряли в прохладу вечно влажных гостиничных простыней, где не было места очарованию и тайне, но было бешеное желание, стучащее в висках, как метроном. Почасовой оплаты за номера еще не существовало, Игорь платил за сутки. Катя обрастала незачетами и двойками, как клейкой паутиной, из которой невозможно выпутаться, Игорь — долгами. Он постоянно вынужден был выискивать средства, урезая семейный бюджет. Но это были такие пустяки по сравнению со жгучим, мучительно сладким чувством, которое накрывало его с головой, стоило лишь прикоснуться к абрикосовой косточке ее локтя, услышать сладковатый запах кожи. Ощущения усиливались в мириады раз в момент кульминации. И каждый раз казалось, что сердце не выдержит нагрузки счастьем. Но это почему-то не пугало. Он мог часами смотреть на забывшуюся коротким сном Катю, лежащую на спине, заломив угловатый локоть. И как будто не было ничего особенного в худеньком, еще не до конца развитом теле девушки-подростка. Но для него она была средоточием всей существующей в мире красоты, доступной человеческому восприятию. То, что она сделала для него, было равносильно второму рождению, хотя сама она об этом даже не подозревала. А дело, собственно, было в том, что вот уже несколько лет они с Валерией жили как брат с сестрой. Делили супружеское ложе, будто оно действительно было разделено невидимой, но явно ощутимой перегородкой, сломать которую казалось невозможным. Интерес к жене исчез постепенно и как-то незаметно. Сначала были бессонные ночи возле маленького ребенка, потом накапливаемая изо дня в день усталость, которая в буквальном смысле валила Валерию с ног. Игорь тоже уставал на работе, постоянно находясь под гнетом ожидания перемен. Вот уже который год он ждал повышения и который год его не получал. Валерия постоянно болела. Любая зараза цеплялась к ней беспрепятственно, будто вместо непробиваемой ЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА кольчуги иммунитета эта женщина носила старую вязаную жилетку в крупную дырку, не способную защитить ни от холода, ни от вездесущих вирусов и бацилл. Вечно укутанная в пушистый махровый платок, она даже летом была похожа на молодую беженку, застигнутую морозом на трудном далеком пути в какую-то иную, новую жизнь. Однажды мягко и очень осторожно она намекнула Игорю, что неплохо было бы проконсультироваться у специалиста. «Все-таки Чернобыль…» — еле слышно пролепетала жена, виновато пряча глаза. Одной фразы было достаточно, чтобы ржавый гвоздь сомнений в мужской состоятельности прочно засел в голове Игоря. К врачу он не пошел — струсил, хотя и в этом не смог себе признаться. Приехал к другу Мише, до сих пор живущему бобылем в окружении постоянно меняющихся подружек, длинноногих и длинноволосых, как русалки, получивших вместо хвоста нереально длинные ноги, но потерявших голос. Говорили они все как одна пересушенными басами, отчего Игорю казалось, что рядом играет старый неисправный патефон на сильно замедленной скорости, а они лишь открывают рот, как рыбы в аквариуме. Миша, однако, был вполне доволен положением вещей и наслаждался текущим потоком жизни на полную катушку. Разливая по рюмкам вязкую, из морозильника, водку, Игорь слушал рассказы о бесконечных похождениях и мужских подвигах друга. Сидя здесь на холостяцкой кухне, он вдруг ощутил мощный прилив обиды. Получалось, что у Миши никаких проблем на интимном поприще нет, а он — Игорь — вынужден отдуваться за их общее «героическое» прошлое. Соглашаться с подобным обстоятельством он не желал, а потому несколько раз попробовал завести отношения с малознакомыми женщинами, выбирая только замужних: так было спокойнее. Но у всех его случайных подруг — самоуверенных и амбициозных — обязательно обнаруживался какой-нибудь несущественный дефект, вроде неидеально выбритых подмышек или пары надутых бисерных прыщиков на груди. Этого было достаточно, чтобы их кружевные гарнитуры мгновенно превращались в пустую ненужную мишуру и вызывали лишь раздражение и абсолютное нежелание прикасаться ни к высоким мраморным бедрам, ни к бюстам, вздернутым, как по команде, пиками вверх. Пытаясь привести холодного Вороновича в чувство, дамы настойчиво старались реанимировать предмет собственного вожделения, лишь подчеркивая несостоятельность владельца. Не скрывая разочарования, а порой и злости, они хлопали дверью, оставляя Игоря наедине с его бедой. № 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ Теперь же рядом с Катей Игорь вновь чувствовал жгучее, к тому же постоянное желание. Даже когда ее не было рядом, давление в чреслах не уменьшалось. Он ощущал себя подростком, запирающимся от родителей в ванной и мечтающим только о том, чтобы никто не постучался в дверь до самого мучительно-щемящего финала. Вернувшись со свидания, он засыпал рядом с Валерией опустошенный, и казалось, будто его тело испаряется, оставляя лишь мятый след на матрасе. Но когда просыпался, снова переживал неукротимое, откровенно рвущееся наружу желание. Однажды утром несуществующая перегородка, разделяющая огромную, как футбольное поле, семейную кровать, была сломлена. Бушующая страсть, рожденная образом другой женщины, обрушилась на Валерию. Разрумянившаяся жена удивленно смотрела на мужа и благодарно улыбалась. Игорю вдруг стало невыносимо жаль эту нелюбимую, никем не обласканную женщину, болезненную и совершенно беззащитную. Он резко поднялся и стремительно вышел из спальни, стараясь спрятать непрошено заблестевшие глаза. С того дня он время от времени спал с женой и даже искренне старался для нее в постели, четко понимая, что неожиданное возвращение к супружеским обязанностям — не что иное, как попытка загладить вину перед законной супругой. 4. Катя расцветала с каждым днем, с каждым часом, проведенным рядом с влюбленным мужчиной. Она и сама не на шутку увлеклась этим не по возрасту наивным женатиком. Тот день, когда в старой питерской квартире своей преподавательницы она впервые увидела его, Катя помнила по минутам. Ранним солнечным утром итальянский красавец Винченцо, прощаясь в номере отеля, страстно целовал ее мокрые щеки и обещал вернуться, но вместо номера телефона оставил на тумбочке лишь несколько потрепанных купюр. Совершенно потерянная, Катя бесцельно бродила по городу, не в силах ехать ни в институт, ни в общежитие. Видеть кого-то, объяснять, почему глаза красные, а нос опух, сил не было. Время тянулось бесконечно. Сердце стонало и плакало от жалости к себе, неудовлетворенности и пустоты. Вечером, сидя в студенческой компании на кухне Валерии Владимировны, она размышляла о несправедливости мироздания, пытаясь понять, как удалось ее недавним коллегам по мюзик-холлу выскочить замуж, и не понимала. Чем они были лучше? Красивее, талантливее, сексапильнее? Чем же она не хороша? Почему 131 ПРОЗА ни один мужчина не задерживается возле нее надолго? Неужели ее не за что полюбить? Катя вглядывалась в молодые возбужденные лица старшекурсников, развлекающих девочек глупыми шутками-прибаутками. Все вокруг галдели и смеялись, и только муж Валерии Владимировны был серьезен. Он смотрел на нее неотрывно, и она, смущенная столь пристальным взглядом, разволновалась, а когда ее попросили спеть, запела нетвердым, подрагивающим голосом. Но с каждым словом голос креп, уверенность возвращалась, и, чувствуя, что нравится этому симпатичному взрослому мужчине — отцу семейства, она запела для него, вкладывая в простую протяжную мелодию всю тоску своего девичьего одиночества, всю силу нерастраченной нежности. А дальше все закрутилось само собой. Короткие пылкие встречи, признания, его нескрываемое обожание. Он буквально купал ее в своих чувствах, рискуя утопить, захлебываясь сам и увлекая ее все глубже и глубже. Поначалу ей просто льстило его столь трепетное отношение. Лучшего варианта все равно не было. Но Игорь оказался настолько чутким и страстным любовником, был так сентиментален и трогателен, что Катя сама не заметила, как влюбилась. Ей нравилась роль неопытной девочки-первокурсницы, в которую она перевоплощалась рядом с ним. Придуманная игра постепенно превращалась в реальность. Новый дневной образ чистоты и непорочности, старательно выдерживаемый в институте и в общении с Игорем, показался занятным. А когда Воронович, конфузясь, признался, что был в мюзик-холле и шоу ему понравилось, Катя неожиданно поняла, что сценический образ женщины-искусительницы на самом деле так и не приклеился к ней, что для публики она всегда оставалась милой крохой с бешеным темпераментом, как назвал ее Игорь — Огневушкой-поскакушкой. Это открытие в свете новых отношений с серьезным мужчиной не расстроило, даже наоборот. Что же, пусть так. Взвесив все за и против, Катя решила, что роль добропорядочной супруги еще молодого и перспективного сотрудника солидного министерства ей тоже подойдет и брак с Игорем Вороновичем — не самый худший вариант. Этот шаг мог послужить новой ступенькой к заветной цели — заграничным поездкам. В те годы замужних женщин за рубеж выпускали гораздо более охотно, чем незамужних. Ну а если Игорю действительно удастся, как он рассчитывает, сделать блестящую карьеру, Катя будет выезжать за пределы этой ненавистной страны вместе с мужем. А там… Время покажет… То, что Игорь уже 132 женат, не смущало. Подумаешь, сложности! Развод — дело нехитрое. Ведь у них настоящая любовь, и никто в этом не виноват. Однако уверяя любимую в искренности чувств, Игорь разводиться не торопился. Они встречались уже несколько месяцев, и Катя была уверена: он не лукавит, действительно влюблен и едва справляется с нежданно-негаданно обрушившимся на него чувством. Игорь клялся, что не может без нее, что задыхается, стоит им не встретиться всего один день, но разговор о разводе все не заводил. Наученная горьким опытом общения с женатыми мужчинами, Катя ситуацию не нагнетала, решив действовать осторожно, с умом. 5. Ваня рос в бестолковой актерской суете, рано научился декламировать с выражением, петь и танцевать под любую музыку, обнаружив недурной слух, природное чувство ритма, а также способность смешно пародировать телевизионных примадонн и особенно ярких учеников Валерии. — Быть ему народным и знаменитым, — улыбался дедушка, глядя на домашние выступления внука. — Надо же, у ребенка никаких комплексов, ложной застенчивости и детского упрямства. Талантливый растет мальчик! — Весь в тебя! — припудривала заслуженная бабушка порошком веселой лести густую породистую шевелюру любимого мужа. Ваню рано отдали в театральную студию, откуда он прибегал возбужденный, взлохмаченный и счастливый. Скинув пальтишко, забирался на стул перед зеркалом, голося на всю квартиру: — Папа, мама, смотрите, у меня новый костюм! Родителям надлежало быть непременными участниками его театрализованных представлений, а также зрителями, костюмерами, оркестром и машинистами сцены. Неукротимая фантазия Вани била фонтаном идей, постоянно наполняя искрящейся радостью бездонный колодец его природного творческого начала. Игорь смотрел на сына, и сердце разрывалось от невыносимой тоски. Как он оставит его? Расставание казалось невозможным. Но ведь рано или поздно придется что-то решать, как-то выкручиваться из сложившейся ситуации. Он не может жить без Кати — задыхается. Но и без Вани жить не хочет. И пусть Катя не задает вопросов, не выясняет отношений, не предъявляет на него прав и вообще ничего не требует, он знал — это временно. Из любовного лабиринта не существует выхода без потерь. Господи, до чего все банально и пошло! ЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА Иногда казалось, что Катя приняла ситуацию такой, как есть и в принципе с ней смирилась. Да, он женат и у него есть сын и обязательства перед семьей. Да, он пока не знает, что со всем этим делать. Ему нужно время, спасительное время… Но раз его любимая девочка молчит, то, может, и не переживает вовсе? Может, просто любит его, дурака, и дает возможность самому все решить и уладить? Господи, как он был благодарен ей за терпение, отсутствие упреков, истерик и ультиматумов, удивляясь ее взрослому благоразумию и смирению. Но однажды он подобрал на полу блокнот, якобы случайно оброненный Катей в спешке после очередного короткого свидания. Полистал, неожиданно споткнулся взглядом о торопливые неровные строчки: «Знаешь, как люди сходят с ума? Тихим сапом, не привлекая к себе внимания. Все происходит внутри и незаметно для окружающих...» Что это? Дневник? Катя ведет дневник, выплескивая эмоции на бумагу? Делится переживаниями не с ним, не с подругами, а с этой пухленькой безликой книжечкой? «…До сих пор я считала, что депрессии и их крайняя стадия — сумасшествие — не что иное, как распущенность. Врачи спорят, доказывают — болезнь. Может, они и правы. Болезнь модная, но я уверена — это болезнь слабых… Или… очень одиноких людей. Но ведь мы все одиноки. Каждый рождается и умирает в одиночестве. И пусть при рождении рядом мать, жить-то придется тебе самому, и любые проблемы — твои собственные. Просто младенцем ты об этом не знаешь. А смерть — она вообще только твоя, ты остаешься с ней один на один, глаза в глаза. И никто не поможет…» Лоб внезапно покрылся испариной. Смерть? Почему она пишет о смерти, об одиночестве, когда он рядом каждую секунду, каждый миг. Мыслями, чувствами, сердцем… Он всегда рядом! «…Четыре дня без тебя — это хуже, чем сумасшествие. Это вечность, пропасть, пустота…» Четыре дня? Да, недавно они с Валерией и маленьким Ваней уезжали на дачу к родителям. Его действительно не было в городе четыре дня. Но тогда Катя не сказала ни слова, даже не призналась, что скучала. Неужели на самом деле она так болезненно переносит разлуку? Но ведь он делает все, чтобы видеться как можно чаще… «…Если бы ты знал, как больно… Как мне больно… Скажешь, я слабая? Да, да, да! Всеми человеческими, женскими, презренными слабостями. Глупая, несносная девчонка! Ведь знаю, что ты есть, просто есть в этом мире. Неужели этого не достаточно? Я даже знаю, где ты сейчас, в этот самый момент и чем занят… Но это и есть самое страшное! Дело не в ревно№ 6 • ИЮНЬ БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ сти. Я давно перестала ревновать тебя к ней, к твоему сыну, твоему дому. Это параллельная реальность, другой мир, который не должен касаться меня… нас. Он свят для тебя, а значит, и для меня тоже. Но знаешь ли ты, что чувствует человек, просидевший в закрытой комнате четверо суток, гипнотизируя телефон? Скажешь, это не сумасшествие? Я НЕ ХОЧУ ничего усложнять! Я хочу быть тебе только в радость…» Игорь читал, не в силах оторвать глаз от бумаги, потеряв счет времени. За окном стемнело, он не заметил. Слабый свет фонаря падал из окна, Игорь машинально включил лампу. Так вот, оказывается, как обстоят дела? Его девочка вовсе не справляется с ситуацией, как ему казалось, точнее, как хотелось верить. Она мучительно переживает. Ей больно. А он, наивный, думал, что все как-нибудь разрешится… Без трагедий… «…Разговариваю с тобой постоянно (очень надеюсь, что ты меня НЕ «слышишь» и моя болтовня не мешает тебе жить!). Оказывается, то, что с нами происходит, неконтролируемо, потому что это вихрь, смерч, ураган, это… жизнь… которая имеет смысл. Лишь она одна, сложная, противоречивая — наша…» Девочка… Милая девочка… Она даже наедине с собой не позволяет себе упрекать его, обвинять, злиться. Она просто любит… И страдает. И он тому виной. Игорь перелистывал страницу за страницей, читая выборочно, не по порядку, констатируя, что по силе эмоций записи не слишком отличаются в периоды их первых свиданий и сейчас. Полгода на одной волне, на одной высоте?.. Чувства не притупляются и не меркнут. Скорее, разгораются, все сильнее обжигая душу. Последняя запись была датирована вчерашним числом: «…Все дело в твоей нежности. Никто и никогда не дарил мне ее столько… Никто и никогда… Ты уже знаешь, что нам с тобой повезло? Мы есть друг у друга и это счастье. Огромное, настоящее». Да, счастье… Любовь — это действительно счастье. Настоящее… и будущее. Вот только что ему делать со своим прошлым? *** Лето выдалось жарким. Город плавился в духоте, улицы накрыло раскаленным воздушным покрывалом, от которого не было спасения. Горячий воздух струился снизу вверх, и казалось, что оплывают каменные мостовые, чугунные ограды, стены домов. Пожалуй, никто бы не удивился, если шпиль Адмиралтейства вдруг расплавился бы и растекся по асфальту золотыми потоками. 133 ПРОЗА Хотелось сбежать к морю, к воде, к спасительной прохладе. Хорошо бы вместе с Катей. Но приходилось сидеть в кабинете под вентилятором. Летний отпуск получали прежде всего матери-одиночки, директора`, их родственники и особо приближенные секретарши. Простым служащим отдыхать полагалось в течение всего остального года. Выходные проводили на даче: держать ребенка в городе было жестоко. Валерия все хворала, даже в такую жару. Игорь водил сына на реку, учил ловить рыбу и плавать, стараясь не думать о Кате, но постоянно томительно скучал без нее, лишь иногда забываясь в игре с сыном. С Ваней было интересно. Мальчик заражал безудержной детской энергией, жаждой познания, пытливостью и неравнодушием даже к самым ординарным вещам. Тем не менее дни без Кати растягивались для Игоря в бесконечность. Катя все лето просидела в городе, мюзик-холл не закрывался — туристический сезон самый рабочий. Зрителей, действительно, было много, скучать не приходилось. Студенческие каникулы давали возможность высыпаться. Новый учебный год ничего не изменил в их отношениях. Виделись, как и раньше, украдкой, от 134 случая к случаю. Катю такое положение вещей заметно не устраивало, и хотя она по-прежнему молчала, не требуя от Игоря активных действий, он чувствовал, что внешний покой — затишье перед грозой. Однако к кардинальным переменам был не готов. Не время. Валерия бесконечно болела и сидела на больничном. Поначалу студенты приходили заниматься к ним домой. Но она часто была так слаба, что не могла даже подняться с постели. В такие дни Игорь становился сиделкой, взваливая на себя заботы о жене, сыне и домашние хлопоты. Ни о каком решительном разговоре во время ее болезни речи быть не могло. В очередной раз серьезно заболев, Валерия наконец легла на обследование и больше из больницы уже не вышла. Врачи диагностировали врожденное заболевание легких, о котором тесть и теща, по-видимому, были хорошо осведомлены, но от Игоря правду скрывали на протяжении почти шести лет их супружеской жизни. Валерию нельзя было беспокоить, любое нервное напряжение могло окончиться дыхательным кризом, с которым она рисковала не справиться. Она уходила долго и мучительно, с каждым днем все больше и больше теряя возможность нормально дышать. Легкие постепенно атрофировались, и никакая пересадка уже не могла ей помочь. Испытание длилось почти год. Каждому да по силам… Все это время Игорь разрывался между больницей, сыном и Катей. Родители Валерии гастролировали по стране, это была единственная возможность продолжать работу в театре и хоть что-то зарабатывать. Страна выживала, как могла. Каждый боролся за свое место под солнцем. Валерия тоже боролась, пока были силы и оставалась хоть малая надежда. Ваню в больницу Игорь брал нечасто, стараясь уберечь ребенка от созерцания безрадостной картины. За время болезни матери мальчик сильно изменился. Вместо шумных театральных игр он теперь тихо сидел в своей комнате за каким-нибудь смирным занятием — рисованием, выжиганием, аппликацией, требующим усидчивости и точности. Домашний театр, потеряв главного зрителя — маму, лишился и главного режиссера, и исполнителя основных ролей. Дом опустел, опустошив и сердце ребенка. Игорь старался, как мог, заполнить образовавшуюся брешь, но сил не хватало. Валерию он навещал практически ежедневно, стараясь оставаться возле нее как можно дольше. А нужно было забирать Ваню с продленки, делать с ним уроки, корЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ мить, купать, стирать носки и гладить рубахи сына, да и дом содержать в чистоте и порядке. В этой непростой ситуации Катя вела себя очень странно — она отошла в сторону, словно затаилась, ожидая своего часа. Помощи не предлагала, хотя ее появление рядом с семьей больного преподавателя было бы вполне объяснимо и оправдано. Другие девочки с курса Валерии нередко навещали мужа любимого педагога, носили в больницу передачи или забирали Ваню из школы, коротая с мальчиком время до возвращения папы. Катя же предпочла фактически самоустраниться. А Игорю, мучительно страдающему без нее, так нужна была поддержка, человеческое участие… Помощь любимой женщины. Но ее не было. Просто не было, и все. Обеспечение семьи всем жизненно необходимым взял на себя друг Мишка. Валерии были нужны лекарства и витамины, а Ваня просто хотел есть каждый день. Мишка затаривал холодильник продуктами и таскал в дом целые кастрюли борщей, макарон по-флотски и бигосов, пользуясь добротой своих бесконечно меняющихся подруг. *** Валерия тихо угасала. Однажды она дала понять мужу, что давно в курсе его отношений со своей студенткой и даже где-то понимает его и сочувствует. Просила лишь позаботиться о сыне. В случае чего. «Воспитай его правильно», — сказала она, глядя на мужа широко раскрытыми глазами, кажущимися неправдоподобно огромными на осунувшемся лице. Смерть была уже рядом, держала ее за руку, сидя по ночам в изголовье кровати, но в иной мир не забирала, проверяя на прочность. Все вокруг дышали кислородом, не задумываясь о самом процессе. Для Валерии дыхание было работой. Словно попав на вершину горы с сильно разряженной атмосферой, она вынуждена была бороться за каждый крошечный глоток воздуха, отвоевывая его у Бога (или Дьявола?), экономя силы, чтобы продлить это мучение, чтобы каждый укороченный тяжелый вздох через кислородную маску не стал последним. В какой-то момент она престала цепляться за жизнь, смирившись. Попросила мужа привезти Ваню. Игорь понял — прощаться. Мальчик не плакал, только смотрел на маму совершенно взрослым, осмысленным взглядом. Отец и сын вышли из больницы, держась за руки. Возвращаться в пустую квартиру не было сил. Игорь набрал номер Кати. Хотелось услышать живой голос. Нет, не правда. Хотелось услышать голос лю№ 6 • ИЮНЬ бимой женщины. Противостоять смерти в одиночку было невыносимо. Телефон не отвечал. Игорь поехал в общежитие, нашел комнату Кати. Раньше он здесь никогда не был. Дверь открыла незнакомая девушка. — А, это вы… — не удивилась она появлению незнакомого мужчины. Видимо, была в курсе любовных дел соседки и узнала Игоря по фотографиям. — Уехала ваша Катя. Он шагнул через порог, пропустив вперед Ваню. Девица плюхнулась на кровать, оставив непрошеных гостей у порога. — К родителям? В Москву? — спросил Игорь. — Что-нибудь случилось? — Ага, в Москву… — хмыкнула подруга. — За границу! — За какую границу? — не понял он. — За европейскую. — Зачем? Девица посмотрела как-то странно, зло прищурилась: — А че тут ловить? Кругом придурки да женатики. И в перспективе — вечная нищета! — Она обвела ярко накрашенными глазами убогое пространство тесного общежитского жилья. — С кем уехала? — никак не мог взять в толк Игорь. — По контракту. — Танцевать? — Ага, кажется… — Девица явно не была расположена к разговору. — Что значит «кажется»? — нахмурился он. — Да откуда я знаю! — неожиданно вспылила соседка. — Может, и не танцевать! Что ей, по-вашему, всю жизнь в девках сидеть, ждать, когда умрет ваша жена, а потом утешать вас всю оставшуюся жизнь? Игорю показалось, что под лопатку вонзили нож. Он стоял, оглушенный, не желая верить собственным ушам. — Это она так сказала? — Она — не она… Слушайте, чего вы от меня хотите? — огрызнулась девица. — Раньше надо было думать, прежде чем молоденькой девчонке голову морочить. На вас свет клином не сошелся. Игорь смотрел в ее широко раскрытые, полные ненависти глаза и видел глаза Кати — злые, холодные, беспощадные. Он так и пошел по коридору с ножом в спине. Через открытую рану сочилась любовь и исчезала, уходя в землю, оставляя лишь темный горький след. Он, может, и не дошел бы, обесточенный, но теплая ладошка сына крепко сжимала его ледяные пальцы, удерживая на земной поверхности. 135 ПРОЗА *** Валерия ушла тихо и бесслезно, просто закрыв глаза и перестав дышать. Игорь был рядом и совершенно отчетливо видел, как Смерть, вздохнув облегченно, вышла из больничной палаты. Тело Валерии еще лежало на кровати, а ее место на этой земле уже было занято огромным и безликим монстром — одиночеством. 6. И грянули девяностые. Странные времена. Все вокруг ходили, будто хмельные. Казалось, что экономические гении вот-вот построят в стране капитализм, заткнув беззубую пасть дряхлого, отжившего свой век социализма «Елками-палками» — российскими аналогами американских «Макдоналдсов». Каких только проектов не предлагали новорожденные предприниматели-иллюзионисты! Под них брались кредиты и продавались гражданам сертификаты акций. Не акции — сертификаты! Народ, однако, разницы не замечал. Тяга к коллективизму, прочно вросшая в советское нутро за семьдесят долгих лет, выстраивала очереди в банки. На телевизионные экраны неизвестно откуда повыползли мутные экстрасенсы с белесыми глазами. Вместе с лоховатыми, всегда будто с похмелья экскаваторщиками Ленями Голубковыми они подстегивали народ нести накопленные годами денежки в хитрые фирмы «МММ» — «Метро в кубе». Народ послушно нес и радовался, толкаясь в очередях: всем миром, вскладчину построим очередное светлое будущее, так-то оно надежнее. Финансовые пирамиды явились первыми и единственными сооружениями нового мира. Кроме них никто ничего строить не собирался. Игорь, по-прежнему прозябающий в скрипучем министерском кресле, неожиданно понял, что время питать призрачные иллюзии прошло. Вот тут-то и пригодились давние уроки прозорливого Аверьянова, царствие ему небесное. Вместе с другом Мишей, сидя все на той же холостяцкой Мишиной кухне, почесали в затылках и придумали несложную схему под названием «книжный бизнес». Начинали с малого — торговали книжками у метро, зарабатывая копейки, в общей массе весившие, однако, гораздо больше, чем министерские бумажные рубли. А дальше все закрутилось само собой. К книжкам добавились кассеты, к кассетам — аппаратура. Ее нужно было перевозить. Купили грузовичок, наняли водителя, продавцов. И пошло-поехало. По Москве щеголяли рублевые миллионеры в квадратных пиджаках. Из катакомб вылезло целое 136 поколение братков с головами, словно приставленными к туловищу не с первого раза, отчего вместо шеи сформировались неаккуратные жирные складки. Они разъезжали по городу на полузабытых в западном мире моделях иномарок. Именно тогда Игорь купил свой первый спортивный «мерседес», и, нежно выводя «в люди» и упорно толкая «генетически» избалованного красавца по московским заледенелым дорогам среди плохо расчищенных снежных барханов, он испытывал нечто похожее на счастье малыша, обнаружившего под елкой 1 января долгожданную красную машину на батарейках. Десятилетие на бешеной скорости перевалило серединный рубеж. Казалось, что время, поднатужившись, ударными темпами выполнило план пятилетки за год. Столь быстро и успешно воздвигнутые финансовые пирамиды теперь рушились, словно ежедневно усыхающие рубли на самом деле были порохом, изначально заложенным в основание гигантских строений. Обманутые вкладчики митинговали на площадях, тогда как будущие богачи торговали в наскоро сколоченных ларьках, похожих на соломенно-прутиковые домики двух ленивых братцев-поросят, жесткими, словно заиндевелые тряпки, кожаными куртками, паленым алкоголем и вязким, как пластилин, шоколадом. К этому времени Игорь и Миша занимались уже гораздо более серьезными делами. Аверьянов был хорошим учителем. Если бы Игоря попросили воссоздать в хронологической последовательности схему становления его капитала, вряд ли он сумел бы это сделать. Они тогда жили, словно зараженные денежной лихорадкой. Одни фирмы сменяли другие, офисы постоянно переезжали, все ближе и ближе подбираясь к центру столицы. Что-то покупали, продавали, отсуживали у слишком рьяных партнеров контрольные пакеты акций. Игорь бесконечно мотался по стране в поисках то запчастей к «газелям», расхватываемых на рынке вместе с рогами и копытами, то моторов для КамАЗов, готовящихся сразиться с «мерседесами» в гонке «Париж — Дакар». Ваня подрастал, окруженный заботой нянек. Игорь уделял сыну все свободное время, которого, признаться честно, было совсем немного. Он был абсолютно убежден, что сам, без чужого, тем более женского вмешательства сумеет вырастить сына. Смерть Валерии тяжелым грузом вины давила на плечи. О Кате он старался не думать. Он вообще запретил себе думать о женщинах иначе как о предметах наслаждения, неодушевленных предметах. И воспитывал Ваню правильно. Уверен — правильно. Он не понимал, где и когда произошел сбой. Но, видимо, в чем-то он все же ошибался. Ваня рос ЮНОСТЬ • 2013 АРИНА КАЛЕДИНА БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ трудным ребенком, диким и неуправляемым. К тому же он унаследовал от матери слабое здоровье. Бесконечные ангины, бронхиты, тонзиллиты… Первые свои серьезные деньги Игорь заработал, потому что знал — он должен оплатить лечение сына. Не было у него другого выхода… Нет, то были не криминальные деньги. Просто загнанный в угол зверь быстрее мыслит и ведет себя осторожнее. Не желая видеть, как ребенок теряет драгоценное время в обычной школе «для всех», ползком перебираясь из класса в класс, Игорь нанял сыну целую команду педагогов для домашнего обучения. Экстерном можно было за год пройти программу двух лет и поехать учиться за границу. Общеобразовательную школу Ваня окончил пятнадцатилетним прыщавым подростком с кучей комплексов и не определившихся желаний. Отпускать сложного мальчика далеко от дома в столь юном возрасте Игорь побоялся. По решению отца Иван поступил в недавно переименованную экономическую академию, где учились будущие финансовые гении, сдав экзамены опять же экстерном. Но настоящей школой жизни для него стал Оксфорд, куда отец отправил юношу изучать право, получать второе высшее «импортное» образование. Ваня вернулся другим: собранным, дисциплинированным, по-английски пунктуальным. Диплом одного из самых престижных в мире университетов отрывал широкие возможности. Неожиданное увлечение сына модой Игорь не воспринял серьезно. Продолжение следует. По адресу [email protected] вы можете присылать отзывы о прозе Арины Калединой. № 6 • ИЮНЬ 137 ПРОЗА Светлана ВОСКРЕСЕНСКАЯ Радужное счастье Сентиментальная повесть Продолжение. Начало в № 5 за 2004 г. и в № 5 за 2013 г. Рисунки автора 33. Жанна С дочерью Евгения Ивановича Лиза познакомилась год назад. Высоченная блондинка с круглым веснушчатым лицом, на котором затерялись маленькие невыразительные глазки, маленький аккуратненький носик и совсем не маленький ротик с крупными белыми зубами, которые торчали даже тогда, когда рот был закрыт. Когда она смеялась, ее мощная нижняя челюсть оставалась на месте, а верхняя вместе с головой запрокидывалась назад, и раздавалось громкое ржание. Рот при этом напоминал экскаваторный ковшик. Жанна очень гордилась своими зубами, говорила, что они у нее — заборчиком! С удовольствием выставляла их напоказ, а потом у тех, кто засматривался на это чудо природы, спрашивала: «Что, чувствуется порода?! Да?!» У нее были полноватые короткие ножки, но именно их она считала своим главным достоинством. При росте один метр сто восемьдесят пять сантиметров она ходила исключительно в мини-юбках и на каблуках. Она всегда подчеркивала, что ее ноги — самые красивые и самые длинные в мире! «Две трети моего тела — это ноги!» — говорила она. Когда Лиза и Жанна сидели рядом, Лиза была меньше Жанны на полторы головы, значит, если у Жанны «самые длинные ноги», то после того, как они встанут, она должна быть выше как минимум на две головы? Но почему-то когда они стояли рядом, разница в росте значительно сокращалась… Такая «точеная» фигурка Жанне досталась от мамы. Бывшая жена Евгения Ивановича как-то возвращалась из отпуска. По иронии судьбы она, ее новый муж и Лиза оказались в одном самолете. Она видела, на какие места сели «молодожены», и хотела незаметно рассмотреть их. В маленькую щелочку между шторами она заглянула в салон, но тут же кто-то из 138 девчонок спросил, кого она там высматривает. Им тоже очень захотелось увидеть бывшую жену Лизиного «жениха». Показать ее оказалось легче легкого: только у нее одной голова торчала из кресла, а еще на голове был бант. — Вон голова торчит с бантом! — Она что, такая огромная? — спросила одна из стюардесс. — Вроде нет. — Ты посмотри, она выше всех мужиков, сидящих в салоне, только у нее одной голова торчит над креслом, остальных просто не видно! — возмущенно шептала Анжелка. — Да, ты права. — А может, она только когда сидит выглядит такой высокой? А когда встанет, будет меньше всех?! Ха-ха-ха! А зачем она носит этот колхозный бант на своей химической завивке?! Она что, на рынке торгует? Да, следы интеллекта на личике отсутствуют! — Она, между прочим, профессор! — А, ну да, чем еще заниматься с такими внешними данными? Учиться, учиться и еще раз учиться, как завещал великий Ленин! — Она очень умная! — Лиза пыталась заступиться за бывшую жену почти мужа. — Да успокойся ты, Лизка! Умная она, умная! Нашла кого защищать! Бывшую жену своего бойфренда! Она что, научное открытие совершила? — Думаю, что нет, но она защитила две диссертации! — Она тоже юрист?! — Угу. — Подумаешь, сдула с чьих-то трудов, делов-то… Она ведь ничего нового не изобрела в юриспруденции, лучше бы семьей занималась, за детьми и за ЮНОСТЬ • 2013 СВЕТЛАНА ВОСКРЕСЕНСКАЯ мужем присматривала, а то пока писала свои диссертации, муж со скуки пошел… по… ну, пошел … погулять… ха-ха-ха… — Никуда он не пошел! Она сама ушла… — Как ушла? Куда ушла? — Нашла себе другого. Может, полюбила. Отстаньте от меня, я не знаю, почему она ушла. — Лиза начала нервничать. — Вот это профессор, вот это я понимаю! Везде успевает, а посмотреть не на что! Ни рожи, ни кожи! А на какую тему ее диссертации?! Может, на тему «Как понравиться мужчине, если вы не Памела Андерсон?». Поди запиши меня срочно на консультацию! А то молодые и красивые, — при этих словах Анжела провела руками по изгибам своего тела, — никак не могут хоть одного мужика найти, а эти… черт-те что и с боку бантик… меняют их, как перчатки! Экс-жена, видимо, тоже узнала Лизу и изо всех сил старалась показать ей, как она счастлива с новым мужем, надеясь, что все это будет рассказано Евгению Ивановичу. Сначала они сидели в обнимку и постоянно целовались. Чуть позже она закинула ему на колени свои босые мозолистые ноги, откинулась на иллюминатор и начала вызывать бортпроводников, чтобы попросить: сначала подушку, потом — вина, затем — включить вентиляцию, принести плед, выключить вентиляцию и т. д. Новый муж все это время нежно наглаживал ее ножки. Она изо всех сил старалась вывести Лизу из терпения. Лиза могла не выходить в салон, а послать кого-нибудь из девчонок, но ей было интересно смотреть на эту зарвавшуюся тетку, улыбаться ей и выполнять все ее дурацкие пожелания. Она убивала ее своей вежливостью, ангельской улыбкой, стройной фигурой и приятной внешностью. Вконец измучившись, профессорша заснула. Голова ее была запрокинута, рот открыт, бантик съехал на бок. Теперь точно, как говорит Анжелка: черт-те что и с боку бантик! Единственное, что не укладывалось в Лизиной голове, почему она ушла от своего бывшего мужа, от этого «святого человека со всеми удобствами»? После рейса Лиза попыталась рассказать Евгению Ивановичу, как вела себя в самолете его бывшая. Он ответил, что она очень боится летать. Но боятся летать совсем не так, уж Лиза это точно знала. Так ведут себя отпетые стервы. Поэтому и «имеют» мужиков одного лучше другого… У Жанны, похоже, было не только мамина фигурка, но и мамин характер. При первой встрече она показалась Лизе ангелом. Папа рассказывал о всех ее достоинствах, а она скромно улыбалась в ответ. Она даже что-то приго№ 6 • ИЮНЬ РАДУЖНОЕ СЧАСТЬЕ товила к их приходу и вела себя как любящая дочь и гостеприимная хозяйка. Но как только он оставил их одних, а сам пошел в магазин что-то купить, Жанна совершенно изменилась. Тут же открыла обе створки окна (хотя на улице был не май и даже не апрель) и закурила. — А ты что, не куришь? — спросила она, усаживаясь на подоконник. — Нет. — Лиза удивилась, что ее называют на «ты». — Может, ты и не пьешь?! — засмеялась она, обнажая свои огромные зубы. — Не пью. — Ей было не по себе, еще, как назло, ветер из окна дул прямо на нее, но не могла она встать и уйти, она же была в гостях. — Значит, в основном по мужской части специализируешься? — Она выпустила дым Лизе в лицо. — Вообще-то и по мужской я не очень, почти десять лет живу одна с детьми. — Понятно, муж бросил. — Нет, погиб, но я не хочу обсуждать эту тему. Раздался звонок в дверь. Жанна бросилась закрывать окно. — Иди открывай! И не вздумай сказать папе, что я курю. — Ну как вы тут без меня? Поговорили по душам? Чем это у вас пахнет? — начал с порога Евгений Иванович. — Представляешь, папочка, соседи сверху сделали ремонт, и теперь у них над нашей кухней расположена ванная комната! — стала жаловаться обиженным ангельским голоском Жанна. — Зачем им такая большая ванная? — Я не знаю, зачем, но главное не это, главное то, что теперь из вентиляции постоянно пахнет куревом. Чувствуешь, как пахнет? — Она смотрела на него такими жалобными глазками, что Лиза онемела от такого быстрого и яркого ее перевоплощения. — Жанночка, как же ты живешь в таких условиях? — возмутился папа. — Нужно обязательно сказать им об этом! Это безобразие! Эти свиньи будут курить в квартире, а страдать будешь ты?! Даже я себе такого никогда не позволяю. — Он направился к выходу. — Папочка, стой, ну не ходи ты никуда! Я уже говорила им об этом! Они сказали, что примут меры. Папочка, ну давай не будем портить сегодняшний вечер! — Она пыталась удержать любящего отца, рвущегося разобраться с соседями, и канючила, как ребенок, надув свои и без того надутые губки. — Хорошо, хорошо, раз ты так настаиваешь, я никуда не пойду. Действительно, зачем портить себе вечер? Умница ты моя, такая добрая! Лиза, вы заметили, какая у меня хорошая дочь? 139 ПРОЗА — Да… — не с первой попытки удалось выдавить онемевшей Лизе. — Девочка с отличием оканчивает школу, в совершенстве знает английский, хорошо плавает, а как она поет! Вы обязательно должны услышать, как она поет. Жанночка, спой! Ну спой, я очень тебя прошу! — Папочка, пожалуйста, не проси меня! — Она говорила, в точности повторяя его тон, было очевидно, что она дразнит его. — Жанночка, ну спо-ой! — Папочка, ну не-ет! — Она у меня такая скромная, да, Жанночка?! Такая скромница: не курит, не пьет и… — он явно не знал, как закончить фразу. — Продолжай, продолжай, не курит, не пьет и с мужиками не спит! Ха-ха-ха! — Она начала хохотать во весь свой «экскаваторный ковшик». Сквозь смех она пыталась продолжить фразу, и от этого ей становилось еще смешнее. — Нет, нет, что вы, что вы… ха-ха-ха… ни за что, никогда и ни с кем… до самой старости… ха-ха-ха! — Ха-ха-ха, — повторил за ней Евгений Иванович, — разве я сказал что-то смешное? — Он повернулся к Лизе, которая пребывала в шоковом состоянии от «умницы», но, с другой стороны, была рада, что у нее совершенно другая дочь. За год знакомства с Жанной Лиза так и не смогла привыкнуть к ней. Она не уставала удивляться выходкам «падчерицы» и пребывала в напряженном состоянии, так как от Жанны можно было ожидать всего чего угодно. Выяснять с кем-нибудь отношения или ставить кого-нибудь на место — это же ее любимое занятие. Если она не могла поставить на место собственными силами, то обязательно обращалась за помощью к своему всемогущему отцу. Лизе казалось странным, что отец, не разобравшись в ситуации, всегда кидался на защиту дочери. При этом доставалось всем: учителям в школе, домработнице, его первой жене и ее второму мужу и даже бабушке с дедушкой! Страдали все, кто окружал «бедную» Жанну. Так очередь могла дойти и до Лизы! Жанна считала, что имеет право на все, что принадлежит ее папе или куплено на его деньги. Она чувствовала себя полноправной хозяйкой и в загородном доме, где теперь жили папа с Лизой. Она с удовольствием приезжала к ним на выходные, прихватив с собой друзей, и устраивала «показательные выступления»: постоянные шумные вечеринки с походом в сауну и бассейн. Причем не только Жанна считала себя тут хозяйкой, но и все ее друзья тоже. Конечно, раньше все праздники и дни рождения они отмечали в этом 140 доме, только без папы и без Лизы. Теперь они приезжали сюда гораздо чаще. Теперь у них праздники были каждые выходные, но уже в присутствии «взрослых». Но присутствие «взрослых», похоже, их совсем не смущало. Наоборот, у них появился особый азарт. Немного пообщавшись с молодежью, Лиза уходила в спальню. Перед этим она выдавала им комплекты чистого белья и полотенец. Потом приходила Жанна и демонстративно начинала рыться в шкафах. — Я все время путаю, который папин шкаф! — произносила она в свое оправдание. Все переворошив, она брала что-нибудь еще из постельного белья, потом выбирала в папином шкафу несколько футболок и уходила. В Лизином шкафу Жанна продолжала хранить свои вещи, которые были там еще до Лизиного появления, и, видимо, не собиралась убирать, наоборот, их становилось все больше и больше. Теперь на полочке с чистым бельем Лиза находила не только грязные носки или трусы, но и использованные прокладки (их, кстати, можно было найти не только в шкафу, но и в любом укромном закутке дома). Но сказать об этом безобразии Евгению у Лизы язык не поворачивался. По словам папы, воспитанием дочери занимался только он, маме было некогда. Она занималась карьерой: после рождения дочери на пять лет укатила учиться в аспирантуру, потом писала диссертации и другие научные труды. От такой неряшливости Лиза приходила в ужас. Она не представляла, как можно привезти сюда Антона. Вдруг мальчик найдет нечто подобное? Все эти тусовки Лизе тоже совершенно не нравились. Евгений напивался, в доме оставались кучи грязного белья и посуды. Ни посудомоечной, ни даже стиральной машины у них пока не было. В понедельник приходилось собирать две большие сумки с грязными вещами и везти их домой, то есть в городскую квартиру, чтобы следующие два дня стирать и гладить. Лиза с ужасом думала, что через несколько дней снова наступит пятница… Она надеялась, что Жанна не приедет, но надежды оправдывались крайне редко. Нужно поговорить с Евгением, так не может продолжаться вечно. — У Жанны в городе прекрасная пятикомнатная квартира, пусть приглашает туда кого захочет, зачем нужно тащить всех к нам? Она говорит, что сильно скучает без папы. Так и приезжала бы одна, зачем везти за собой толпу? Или они тоже очень скучают по Жанниному папе? Мы с Катькой тоже ЮНОСТЬ • 2013 СВЕТЛАНА ВОСКРЕСЕНСКАЯ очень сильно скучаем друг без друга, но я даже не могу пригласить ее к нам, так как тут постоянный проходной двор. Катюшка скоро выйдет замуж, поэтому приглашать ее одну уже неприлично, а как пригласить их с Димой в этот балаган? Может, установить какую-то очередность? — пыталась высказать свое мнение Лиза. — Моя дочь будет приезжать сюда когда захочет и с кем захочет! — заявил любящий папа на Лизину попытку. — Но, может быть, ей не стоит привозить сюда столько гостей каждый раз? — Это моя дочь! И этим все сказано! Давай закроем эту тему. — Но у меня тоже есть дочь! — не сдавалась Лиза. — Я тоже хочу ее видеть хоть раз в две недели. — Это твое право! — Куда я могу ее пригласить, если здесь постоянно Жанна со своими друзьями? Ладно, если бы она была одна или вдвоем… — Хочешь пригласить ее сюда? Пригласи! Кто тебе не дает? — Но им негде будет ночевать. И постельного белья на всех не хватит. — Хочешь сказать, что у меня очень маленький дом? В тесноте, да не в обиде! Пусть приезжают все, кто захочет! Всем места хватит! 34. Пес Еще одной проблемой в жизни Лизы стал пес. Огромный черный доберман. Весом более семидесяти килограммов. Лиза с детства боялась собак. Особенно больших. В глубине души она верила, что чем больше собака, тем она умнее. Но это был не тот случай. Евгений Иванович в своем питомце души не чаял. С гордостью демонстрировал его способности и «отличную» дрессировку. Пес выполнял команды нехотя, не с первого и даже не со второго раза. Кроме хозяина никого не слушался. — Классная у меня собачка? — спрашивал довольный хозяин и, не дожидаясь ответа, отдавал следующую команду. № 6 • ИЮНЬ РАДУЖНОЕ СЧАСТЬЕ Выводить погулять его можно было только на поводке со строгим ошейником. Один раз Лиза решилась на такую прогулочку. Он таскал ее за собой по всем окрестностям коттеджного поселка. Она не успевала переставлять ноги и почти бежала за ним. Никакие уговоры пойти медленнее или хотя бы по дороге на него не действовали. На шее у него был строгий ошейник, но и он не помогал справиться с «классной собачкой». Вскоре ошейник вывернулся шипами наружу. Пес не только несся вперед, но и нарезал круги вокруг Лизы. Так, пробегая мимо нее в очередной раз, он чуть не сбил ее с ног. Он с такой силой зацепил ее своим вывернутым ошейником, что порвал брюки. Сквозь дыру виднелась приличная царапина. Кожа вокруг нее вздулась, выступила кровь… С тех пор Лиза больше не испытывала ни малейшего желания гулять с собачкой. Если пес вырывался на улицу без поводка, он становился совершенно неуправляемым, никого не слушался. Он не слушал, а вернее, не слышал даже хозяина. Самое страшное было то, что он бросался на всех, кто проходил мимо дома. Ему не важно, кто это: взрослый человек или ребенок, он мог покусать кого угодно. Хорошо, что люди по дороге ходили редко. В основном все ездили на машинах. Но некоторым все же не повезло. Особенно Лизе запомнилось первое знакомство с псом. 141 ПРОЗА Евгений Иванович привез ее в свой загородный дом. Они сидели в каминном зале. Он, она и пес. Сидели на мягком светлом ковролине и пили вино. Собака изображала ангела. Только хозяин встал, пес вскочил. Как только хозяин вышел из комнаты, «ангел» направился к Лизе. Она продолжала сидеть с бокалом в руках. Пес медленно потянулся мордой к ее лицу. Его зрачки были такие большие, что не было видно границ. Глаза от этого казались сине-черными и очень блестящими. — Ну что, мой хороший? — спросила Лиза, пытаясь скрыть свой страх. Он истолковал ее слова по-своему. Закинул передние лапы ей на плечи и стал производить ужасные движения. Лиза попыталась скинуть его лапы. Но у нее и пса были разные весовые категории. Она весила пятьдесят килограммов, а он в полтора раза больше! К тому же он начал огрызаться на ее попытки освободиться. Она хотела закричать, но боялась неадекватной реакции со стороны пса. Кое-как поставив бокал на пол, она хотела скинуть его лапы и попыталась встать. Он удерживал ее лапами, при этом сильно царапнул когтем висок. Немая борьба продолжалась до тех пор, пока не пришел хозяин. Как только он появился в дверях, пес снова превратился в «ангелочка». Он растянулся на полу, положив голову на лапы, и поглядывал на Лизу с безразличным видом. Она попыталась рассказать Евгению Ивановичу о том, что случилось, хотя ей самой не верилось в то, что происходило секунду назад. Пес лениво поднял голову, посмотрел на хозяина влюбленными глазами. Этот взгляд говорил коротко и ясно, что Лиза все врет. — Успокойтесь, Лизонька, он с вами хотел поиграть! — Поиграть? — возмутилась она. — Конечно, он такой добрый, посмотрите на него. — Но откуда тогда у меня это? — она убрала волосы с виска, чтобы лучше было видно. Она еще сама не видела, что там, но чувствовала, что след есть. — Что это? Он не мог вас укусить, это исключено. — Он не кусал меня, я же объясняю… — Она снова начала рассказывать о случившемся. Но Евгений Иванович больше верил своему псу. Он сидел и наглаживал его. А тот поглядывал на Лизу и нахально улыбался. Искусством перевоплощения в этой семье виртуозно владела не только Жанна. 35. День рождения бывшей жены Лиза думала о том, как можно привезти сюда ребенка. Скоро закончатся каникулы, и Антона нужно будет забирать от бабушки. Как будет ее ребенок 142 чувствовать себя в чужом доме, без своих друзей-соседей, без Катьки, но с Евгением Ивановичем, Жанной с ее многочисленными друзьями и доберманом? Нужно будет обустроить ему детскую комнату рядом со спальней. Пусть там ему будет хорошо и уютно! Обязательно с компьютером! Он давно мечтает. Около их спальни была отличная светлая комната. Она была совершенно пустая. Правда, на этом этаже была еще одна комнатка, но она была совсем малюсенькая и расположена далеко от спальни. На другом этаже были еще комнаты, но это было исключено. Антошка такой трусишка, ему же еще только семь лет. — Антону скоро в школу, — начала Лиза издалека. — Да. Лето проходит быстро. — Давай купим ему мебель. Какую-нибудь детскую стенку с кроваткой, шкафчиком и столом. Лиза страдала от того, что не могла называть своего любимого мужчину по имени. Она так долго называла его по имени-отчеству, что говорить ему просто «Женя» у нее язык не поворачивался. А Евгением он просил его не называть, так звала его бывшая жена. Ей очень хотелось сказать ему «Женечка». Она даже говорила это, но очень тихо или про себя. Но он этого не слышал и, наверное, обижался. — Его нужно поселить рядом с нашей спальней! А то он такой трусишка. Он боится темноты, боится оставаться один. Я вообще не представляю, как мы будем с ним жить в разных комнатах. Он с самого рождения спит со мной. — Это ужасно. Такой большой парень. Нет, рядом со спальней не получится. Это комната Жанны. — Но она же не живет с нами. Почти. Когда приезжает, спит или в комнате для гостей, или в кабинете, или в каминном зале, она спит везде, только не в своей комнате. — Потому что она еще не выбрала, в каком стиле ее обставить. Но эта комната ее. Антон поживет в маленькой комнате, ему там будет лучше. — Но она далеко от спальни, он будет бояться один. Там не закрывается дверь. Твой пес может зай­ти среди ночи, перепугает ребенка. — Не перепугает. Зайдет, понюхает, ничего с ним не случится. Ты кого воспитываешь, парня или девчонку? Лиза пошла смотреть маленькую комнатку, Евгений Иванович пошел за ней. — Здесь нельзя разместить даже самое необходимое! — Здесь стол, здесь кровать, — махал руками Евгений Иванович. — Не волнуйся, все будет хорошо. — Можно ему привезти компьютер? Помнишь, ты говорил, что у тебя на работе есть лишний? Я ему проболталась. Он так ждет. ЮНОСТЬ • 2013 СВЕТЛАНА ВОСКРЕСЕНСКАЯ — Да, да, только этот компьютер забрала Жанна. — Разве у нее нет компьютера? — Есть. — А зачем ей два? — Не знаю. Я спрошу. Думаю, что один она нам отдаст. — Ура! — Лиза запрыгала как ребенок. — Ты так радуешься, будто сама будешь играть на нем! Глупенькая моя девочка! Пойдем спать. Да, завтра я задержусь. Ужинай без меня. — А ты куда? — Видишь ли, у моей… бывшей завтра день рождения! — И что? — Она меня пригласила… — И ты побежишь? — Не побегу, а пойду вместе с Жанной. Она все-таки мать моего ребенка. Ей сейчас очень плохо. Она поссорилась со своим мужем и выгнала его. Как же она будет в свой день рождения совсем одна? — А почему они поссорились? — Он ее приревновал. Ему показалось, что она завела себе любовника. — Может, не показалось? Отпраздновала бы с дочерью, ничего бы не случилось. Это ведь она нашла себе другого мужа, а не ты. — Жанна сказала, что она сделала себе красивую прическу и хотела вечером поехать покататься по городу, а он ее не пускал, говорил, что нужно поехать вместе. — Мне кажется, что муж был прав! Почему жена должна одна ехать кататься, когда муж сидит дома? — Лиза, добрее надо быть. Она ведь тебе ничего плохого не сделала. Только хорошее. Если бы она не ушла от меня, мы бы с тобой не познакомились! Утром Лиза отметила, что Евгений одет лучше, чем обычно. Принарядился для своей бывшей. Неприятное ощущение сглаживал галстук, подаренный ему Лизой. Она привезла его из Эмиратов. Он уехал. Опять целый день она будет дома одна. Не только день, но и вечер! Прошел месяц ее отпуска. За этот месяц она перемыла и вылизала весь дом. Она с утра до вечера только и делала, что готовила, прибирала, мыла, чистила, протирала, натирала, гладила. Стирать приходилось в городской квартире. Это было очень неудобно. Лиза не представляла, как она будет все успевать, когда приедет Антон, а она выйдет на работу. Хорошо бы нанять домработницу. У его бывшей есть домработница. И маникюрша к ней приходит на дом! И парикмахерша! И массажистка! Но она же профессорша! А Лиза? Простая российская стюардесса! Хотя стюардессе, может, больше нужны № 6 • ИЮНЬ РАДУЖНОЕ СЧАСТЬЕ парикмахеры, маникюрши и массажистки! Домработница тоже не помешает! С мужем она, видите ли, поссорилась! Опять из-за любовника. Та еще штучка, хоть и профессорша. Лиза злилась. Она не могла дождаться, когда же наступит вечер. Он наступил. Но муж домой не торопился. Ностальгия?! Воссоединение счастливого семейства! Она представляла, как им хорошо сейчас втроем. И никто не нужен. Ей — новый муж с новым любовником. Ему — Лиза. Жанне тоже никто не нужен, когда мама и папа вместе. — Как вы сходили в гости?! — спросила она как можно безразличнее, когда он пришел. — Хорошо! С приключениями, — улыбнулся Евгений Иванович. — Расскажешь? — Если тебе интересно. — Все, что касается тебя, мне очень интересно. — Она, конечно, потрясающая женщина! — В чем это выражается? — Лизе действительно стало интересно. Во всяком случае, начало многообещающее. Что такого нужно было сделать, чтобы он о ней так сказал? «Потрясающая женщина!» И как же ей хотелось, чтобы и о ней, о Лизе, он когда-нибудь сказал: «Потрясающая женщина!» — Представляешь, сидим с Жанной, звонок. Как, ты думаешь, кто пришел? — Подружки. — Нет, подружки уже были. — Муж? — Да! — Разве это плохо? Наверное, захотел поздравить и заодно помириться. — Может быть, но мне она сказала, что он не придет. Иначе зачем бы я пошел туда? — Тебя это волнует? Может, ты любишь ее? — Нет, ну что ты говоришь, мы прожили вместе девятнадцать лет. Развелись, когда Жанне было восемь, вроде бы я рассказывал тебе. Последние годы мы почти не общались. Жили ради ребенка. У каждого была своя жизнь. Но я сейчас о другом. Не успели они облобызаться, как раздался звонок! — Не может быть! — Лиза уже предвкушала продолжение истории с любовником. — Да, пришел он! А она доказывала мне, что ничего не было, что муж такой мнительный и ревнивый. — А муж? — Она ему шепнула, что потом все объяснит, а сама принимала поздравления и подарки от любовника. — Может, это она шепнула вам обоим? 143 ПРОЗА — При чем здесь я? Пусть они разбираются между собой. — Чем же все это закончилось? — Дружным застольем с косыми взглядами! — Значит, мужу не показалось?! Жена твоя — профессорша легкого поведения! Чему она может научить студентов? А студентов там случайно не было? — Хочу внести небольшую поправочку! Не жена, а бывшая жена! Студентов не было, но были аспиранты, а что? — Наверное, ни одной аспирантки, только аспиранты? — Точно, но что ты хочешь этим сказать? — Что она действительно «потрясающая» женщина! Иметь не одного и не двух, а несколько любовников одновременно не способны даже молодые красавицы. А твоя не только их «имеет», но еще и умудряется собрать всех за одним столом! Вот уж, действительно, устроила себе праздник души и тела! Каждому сказала, что ей будет грустно и одиноко без него. А вы все и рады стараться! Побежали наперегонки пожалеть одинокую женщину… — Прекрати! Что ты говоришь глупости. — Какие глупости? Скажи еще, что ты не выламывал дверь в вашей квартире и не заставал ее с молоденьким аспирантом! — Откуда ты знаешь? — Знаю! — Лиза заметила, как он сник. Ей стало нестерпимо обидно за своего любимого. Она представила, как ему было плохо, как он был несчастлив с этой «потрясающей» женщиной. Она обняла его. Прижалась изо всех сил. Решила для себя, что сделает все что угодно, лишь бы он был счастлив. Все-все! А что такого она может сделать?! Она даже родит ему сына, если он попросит ее об этом! Это ведь самое важное и большое, что может сделать женщина для своего любимого мужчины! Продолжение следует. 144 ЮНОСТЬ • 2013 ШУМ ВРЕМЕНИ Михаил ЛИВЕРТОВСКИЙ Окончание. Начало в № 5 за 2013 г. От редакции Нынче стало модным в преддверии 9 Мая украшать автомобили надписями-наклейками «Спасибо деду за победу!», «Мы победили!» и т. п. Человеческая память подменяется игрой, участием в некой акции. Излишне объяснять, почему нужно читать прозу Михаила Борисовича Ливертовского. Проза эта настоящая, а Михаил Борисович — вот уже два года как наш постоянный автор. ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ Поэма в прозе и, возможно, пособие для интересующихся физиологией любви К омбат сначала собрался поучаствовать в девичьем разговоре: помочь, разрулить, направить. Но потом его очень смутили девичьи объятия, их какое-то странное бормотание. Он отвернулся. Когда же его взгляд снова встретился с надписью на танке «Верочка + Надежда = Любовь», то, в отчаянии махнув рукой, он ушел. Надежда, размагниченная удовольствием или отчаянием оттого, что не владеет собой, непривычно обмякла. Даже веки опустились (а они у нее всегда опускались лишь во время сна!) — и, чтобы не упасть, она крепче прижалась к Верочке. Та поняла состояние стрелка-радиста, быстро, умело переквалифицировалась в младшего сержанта медицинской службы — крепко схватила ее за плечи, стала медленно придвигать к борту машины. Вера позвала еще на помощь кого-нибудь из экипажа. И водитель Сергей, наблюдавший все это действо, не заставил себя ждать. Надя, почувствовав прочную поддержку, благодарственно закивала. Боевой товарищ попробовал воспроизвести привычный Надин жест — легкое похлопывание по плечу однополчанина, внявшего ее совету и получившего нужный результат. Надежда невольно улыбнулась и совсем по-девичьи № 6 • ИЮНЬ уткнулась в грудь товарища. Тот хотел было ее обнять, но не решился. И ТА частичка Надиного мозга сумела заставить ее собраться, устоять, открыть глаза! Даже повернуться в сторону Верочки и поведать ей о разговоре с комбатом — о предстоящем нелегком бое и что у младшего сержанта медицинской службы наверняка будет много нелегкой работы, что ей надо бы к этому подготовиться, поближе познакомиться с людьми, которые могли бы ей помогать. Верочка выпрямилась, по-военному подтянулась. Смахнула со щеки задержавшиеся слезки, согласно кивнула. Дав тем самым сигнал, что она все поняла, и помчалась выполнять Надины советы. Как только Верочка растворилась среди машин, Надежде захотелось поговорить с Сергеем об отъезде... отправке... или как там?.. — короче, о комроты, капитане, Абрикосе. Но стоило ей только об этом подумать — колени ее похолодели, плечи свело, глаза Надины наполнились слезами. «И ЭТО в первый раз!» — кто-то как-то шепнул ей изнутри. Да-да. На всякие обиды, неудачи, потери — она внимала только пристальным изучающим взглядом из-под сдвинутых бровей. И как-то сразу отвечала, исправляла, обретала. А тут... «Так что, слезы еще покатятся по 145 ШУМ ВРЕМЕНИ щекам? — подумалось ей с горечью. — И Сергею их придется слизывать, как ей довелось собирать слезы с ланит Верочки? Но те были бриллиантовыми!..» Эта мысль развеселила Надю, она улыбнулась и промокнула своими ладонями глаза. Пауза растягивалась. Сергей, обычно молчаливый, так иногда проборматывает какие-нибудь мотивчики или делает себе замечания, когда что-нибудь у него получается не так: «Эх ты мое ни то ни се! Надо бы — тихонечко-тихонечко...» Это же захотелось ему посоветовать Наде. Но длинная-предлинная пауза его сильно смутила. К тому же он почувствовал, что Надя чем-то непонятным озабочена. Всегда такая ясная, открытая, понятная... И решил сам что-то ей сказать, способное ее заинтересовать. Может быть, и развеселить. Ее же не было, когда тут все интересное происходило. И он сказал про то, как отправляли их комроты. При этом он не постеснялся назвать его Абрикосом. Поведал, как искали его, чтобы отправить. Никак не могли найти. Все искали. И нашли, конечно, в госпитале! Глаза Надежды заметно расширились, приоткрылся рот. Но вопрос не получился — что-то застряло в ее горле. Сергей понял беззвучный вопрос и стал объяснять: «А ты не знала? Там же у него пассия или даже жена — такая хорошенькая, нежная, стройная — похожая на Верочку, только постарше, поплотнее, поинтеллигентнее. Она доктор-хирург!» — в заключение Сергей сжал кулак, поднял его и потряс им, как бы подчеркивая значимость этой женщины. И продолжал: «Абрикоса сразу отправили. Попрощаться даже не позволили. Комдив сказал, что сам поставит ее в известность, а Абрикос ей потом напишет, позвонит...» Глаза Надежды расширялись все больше, брови поднимались все выше, и челюсть у нее почти отвисла. Сергей удивился — таким стрелка-радиста водителю танка еще не доводилось видеть. Он невольно задумался, пытаясь понять, что с девушкой происходит. Почему она так изменилась? Притом, можно сказать, на глазах. Какие причины? Откуда они взялись? А что творилось в Надиной душе (оказалось, что у нее есть душа (!), в бедной ее головушке?! Она не понимала, как ЕМУ не дали проститься с женой!.. Ладно, с ней, девчонкой (впервые она себя так прозвала)... Правда, душа этого не прощала, но мозг понимал... А откуда взялась пассия... жена и зачем? При этом подумалось «девчонке», что она ЕГО ей ни при какой погоде не отдаст... Как ЭТО и почему случится, она себе совсем не представляла... Одни мысли в ее головушке рождались и тут же други146 ми вытеснялись, уничтожались. Все мельчилось и перекручивалось, как в мясорубке. Притом к мясу присоединялась морковь, лук. Даже ТА часть мозга, которая пыталась Надю спасти — и временами это ей удавалось, — сейчас тоже как-то обмякла. Единственное, что следует отметить, она обратила внимание, как излагал свою информацию Сергей — очень не просто для ПРОСТОГО ПАРНЯ. Тогда слово «пассия» просто зацепило, и... Сергея стало пугать состояние Надежды. Он даже подумал: может быть, стоит обнять ее по-братски, чмокнуть в щечку? Большой, мощный, он уже было нагнулся над нею, но задержался почему-то и неожиданно выпалил информацию: — А знаешь, кого назначили на место нашего комроты?.. Не угадаешь... Ко-Ко!!! Услышавшей это имя Надежде удалось сразу отбросить туго запутавшиеся комки мыслей и чувств — глаза ее сузились, брови сдвинулись, сама она загорелась, как красный фонарь, вскочила и четко произнесла: «Надо...» Опробовав свою надежность и уверенность (внутренне — сознанием), она помчалась, Сергей за ней. Бегали, бегали, пока не отыскали комбата. Она подошла к нему вплотную, приложила руку к головному убору и почему-то дрожащим голосом спросила: — Разрешите обратиться, товарищ майор? — Но при этом, не дождавшись ответа, продолжала: — Очень надо поговорить... Комбат внимательно посмотрел на стрелка-радиста, оценив ее необычный внешний вид, голос, и, определив поэтому, что разговор должен быть длинным, твердо сказал: — Ты ж не про сборы... а нам надо быстро собраться — скоро выходить... — Но заметив, как наполняются слезами Надины глаза, тихо добавил: — Не волнуйся, девонька, я еду в вашей машине — там и поговорим... В ожидании разговора Надежда старательно выстраивала вопросы, аргументы, доводы, но никак не могла сообразить, что она хотела попросить, что предложить и на какие уступки, шаги — уговорить комбата... Но разговору рядового стрелка-радиста с комбатом так и не суждено было состояться... не случилось. Батальон привычно быстро собрался даже при наличии большого количества новичков (вот както комбат умел это организовывать!) и по команде корпусного командира направился в заданном направлении. На хорошей скорости, несмотря на не очень приспособленные для американских машин наши дороги, батальон через вечер, ночь, до рассвета, затемно — оказался в нужном месте в нужное ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ время. Батя весело доложил в микрофон об этом начальству. Получив от него новые указания, комбат стал, похрюкивая, переваривать их в собственной голове и постепенно рассылать по рации своим подчиненным. Когда наступила пауза, Надежда решила попробовать там же, в танке, поговорить с Батей. Она снизу вверх заглянула в башню, где сидел комбат, увидела в его руках карту, сложенную вдвое. Он, по-видимому, рассматривал передний край предстоящей операции, а Наде увиделось начало дороги, ведущей в лес, тот самый, о котором говорил ей Батя вчера. Одна дорога, что пошире, была отмечена стрелой, а другая рядом — нет. Стрелок-радист подергала Батю за штанину, чтобы не привлекать внимания пушкарей, находящихся рядом с ним и занятых своим делом. — Ну, чего тебе? Попозже чуть... — недовольно сказал комбат. Уловив звук его голоса и не вслушиваясь в смысл слов, она попробовала посоветовать: — Тут на карте две дороги... может, по одной пойдет половина и по другой! — Надо подумать... — прошептал в ответ Батя. И вскоре добавил: — А что? Это — мысль... Потом послышались команды, которые рассылались по рации. Даже заработав похвалу, Надежда раздумала напрашиваться на разговор. Ей просто расхотелось разговаривать. Она так устала всю дорогу распутывать узелки своих раздумий и чувствований, что приблизиться к какому бы то решению просто не было сил. Такая сильная дева — и на тебе... Она невольно улыбнулась. Попробовала сама над собой посмеяться! И невольно испуганно посмотрела в сторону Сергея — не заметил ли он, что она тут выделывает! Как будто — нет. И в заключение сама себе почему-то сказала: «А Абрикоса все равно никому не отдам!» Сергей, не отрываясь от дороги, все видел и слышал. Он все умел, многое понимал, очень немало знал. Он слыл молчаливым. А он просто любил и умел слушать. Сергей, очень чутко улавливающий движение, понимающий его (свое и чужое), любил и умел думать. И сегодня во время непростого похода, непрерывного ведения танка сумел проанализировать вчерашнее необычное поведение Надежды, даже состояние ее, и сделать вывод: «А она совсем не так жестка, как казалась до этого...» ОНА — ему сразу понравилась, как только появилась в части. Ну, ОНА всем нравилась, но ему не только как девушка, но даже еще больше как человек. Ее рост — она была немного ниже его и тоньше, Сергей значительно крупнее, впечатляюще плотнее, № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ он ведь тоже обращал на себя внимание своими данными, но умел тушеваться, растворяться, а она... Его удивляла, поражала и радовала ее контактность, умение держаться в любом окружении — работяг и неумех, начальников и подчиненных, мужчин и женщин, в бою и на отдыхе. Сергей не мог не любоваться тем, как она все делает... абсолютно все. Не по-мужски, но и не по-девчачьи — как пить дать. Не суетливо, уверенно, точно. Красиво! А как она умело отделывалась от приставак. Сергей, конечно, как правило, старался за ней незаметно следовать, но Надежда никогда в его помощи не нуждалась. Был, правда, случай, когда она попросила его научить водить танк. Вот было время! Когда же они отдыхали (в танке или на воле), Сергей удобно устраивался, так сказать, «на берегу двух озер» (он никогда не считал Надины глаза омутами, как ощущал их комбат) и любовался отражающимися в них Надиным настроением и меняющимися пейзажами. То нежной зыбью. То пролетающими птицами, проплывающими облаками. Надо сказать, что Сергей вообще не так просто смотрел на окружающий мир. С детства к этому приученный, он изучал его. Приемные родители были учеными и невольно заражали этой наукой любопытного мальчика. Сергей об этом никогда никому (даже Наде!) не рассказывал. Должно быть, потому, что потом наверняка следовало рассказывать о своем беспризорном детстве, приемных родителях, об их гибели в лагерях, о своем там пребывании. И уж неизбежно поведать товарищам по оружию, что он в их рядах находится, чтобы искупить свою ВИНУ КРОВЬЮ (неизвестно ему самому перед кем и в чем), и что он до сих пор чувствует себя виноватым, так как ни разу еще не пролил ни капли своей крови... В этот момент о чем бы водитель танка ни думал, что бы ни переживал — во все его мысли и чувства вгрызались вопросы: почему Надежда (он заметил) так странно отнеслась к сообщению об отъезде комроты, о том, что он женат; почему так расширились глаза Нади, когда прозвучало слово «ПАССИЯ»; чем задело ее его сообщение о назначении командиром роты Ко-Ко?.. А в это время Надежда, как будто забыв обо всем волновавшем и мучившем ее до похода, да и во время движения, серьезно заинтересовалась, кто и как будет выдвигаться на позиции, с которых последует движение по посоветованному ею маршруту. Она открыла люк и увидела, как две машины третьей роты медленно и тихо выполняли задание (тихо американские машины умели это делать... если бы они еще могли шагать по болотам, как наши!). Тут 147 ШУМ ВРЕМЕНИ же Надежда заметила, как вдали Верочка, обвешанная краснокрестовскими сумками, перебегала от машины к машине. Хотела окликнуть ее, но побоялась нечаянного шума, и просто — тихо улыбнулась. Тем более что Верочка очень по-деловому, даже увлеченно скакала. Надежда незаметно для самой перекатилась снова в свой мир привычных увлечений. Она на войне очень интересовалась всем, что связано с боевыми действиями. Сейчас ей даже показалось странным, как она непочтительно и даже истерично разговаривала с комбатом, когда он посвящал ее в проблемы предстоящей операции. Тем более что он был прав, напомнив о постоянных советах комроты со своими экипажами. Правда, Абрикос (она улыбнулась, нечаянно произнеся кличку капитана) в беседе с комбатом упомянул ее имя как главного советника только потому, что она чаще других товарищей высказывала свои предположения и соображения, старалась угадывать поступки и замыслы противника, да и свои возможности поперебирать... Вдруг по рации послышался требовательный вызов начальства. Комбат начал докладывать об отсутствии сообщений от разведчиков, которых он послал... Но его, должно быть, перебили и потребовали немедленного движения, потому что он быстро-быстро стал рассылать распоряжения своим подчиненным, в каком направлении побыстрее выходить. А Сергею комбат приказал поторопиться на небольшой холмик в тени молодых деревьев, который должен был сыграть роль командного пункта. Уже совсем отчетливо слышалось, как активно развивается бой в стороне, где должны были столкнуться с врагом основные силы. И здесь, в лесной лощине, батальон Бати активно ринулся в обход противника с фланга, как было задумано командованием... Но мощный снаряд, вдруг выпущенный из невидимого тяжелого орудия, просто расколол первую машину, потом и следующий танк, попытавшийся обойти пострадавшего товарища... и третий... Следовавшие за ними открыли стрельбу по невидимым огневым точкам, пытаясь прорваться. Но они даже не подозревали, что их обстреливают с флангов, притом из мощных самоходок, совершенно неуязвимых для наступающих танков. Одни из них разрушались от снарядов, горели, другие захлебывались в болоте. Надежда и Сергей повернулись в сторону Бати, чтобы понять, сможет ли он как-нибудь выйти из создавшегося положения — бывало ведь всякое... Он же произнес... в свое оправдание или себе сказал: 148 — Ой, чувствовал, что фриц (одна из кличек фашистов в те годы) догадается, что мы здесь с боков еще пойдем! Он же нас учил! Научил... Надежда не дослушала комбата — внутри ее сработал «радар», она прильнула к прицелу, увидела идущую армаду вражеских самолетов, атакующих наши основные силы... И один самолет, заметив, что творится в лесной лощине (или по приказу), спикировал на то, что осталось от батальона. Поймав цель, Надя выпустила очередь по самолету. Кто-то еще выстрелил — самолет загорелся. Но он успел раскрыть люк и уронить как будто безобидную горсть черных орехов, оказавшихся бомбами страшной силы. Надю и Сергея оглушило. Они потеряли сознание. Сколько длилось их пребывание на незнакомой планете, никто не мог сказать. И они тоже. Когда же им удалось очнуться — на своих местах, распластанными, лицами вверх, то они увидели перед глазами... туго взбитые серо-черные клубы дыма... Ну, пара веток соседних деревьев покачивалась. Услышали полную, пугающую тишину. И что еще больше испугало обоих — отсутствие над ними башни — башни танка. Не было Бати, пушкарей... только — их ноги. Снесло башню?!. Они выскочили из машины. Кругом никого. Не видно было и не слышно — ни своих, ни противника. Удушливая гарь от остывающих танков настойчиво расползалась во все стороны по земле, словно кому-то за что-то мстила. Тяжелые черные тучи безжалостно давили сверху, будто старались раздавить все, что осталось в живых... Только ноги недавних товарищей, казалось, застыли в терпеливом ожидании возвращения родных тел... За годы войны всякое случалось, но такое... Наде, несмотря на необычайно жаркую духоту, стало холодно — она съежилась, беспомощно прижав руки к груди, и попробовала укутаться Сергеем. Тот крепко ее обнял и тоже застыл, не найдя ни одного слова для утешения. А может быть, он был уверен, что Надежда сейчас меньше всего нуждается в его словах. Или Сергей просто боялся нарушить гробовую в прямом смысле тишину. Но кто-то нарушил ее, позвав осмотреть недавнее поле боя. Кто-то дал кому-то какой-то совет. Голоса стали приближаться к обнявшимся. Противник никак не реагировал. Должно быть, ушел, сделав свое дело. И тогда собравшиеся принялись разыскивать оставшихся в живых, раненых и собирать один к одному — погибших. Первыми нашлись тела дождавшихся их ног. Кто-то предложил похоронить погибших на холме — бывшем командном пункте, оттащить развороченный танк. Никто не возражал. Только никто сразу не мог сообразить, как оттащить в сторону развалину. Предложивший воскликнул: ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ — Я сейчас! — и убежал. Через минуту где-то рядом затарахтел мотор и появился танк, чтобы на буксире оттащить в сторонку разбитую машину первого экипажа первой роты. Оказалось, что две машины, двинувшиеся по другому маршруту, уцелели. Там так зарос лес, что они не могли добраться до цели. Зато они разглядели самоходки, обстреливавшие с фланга наших. И начав палить по ним да по бортам — подожгли двух «Фердинандов» (так назывались мощные орудия противника)! Сильно воспламенившиеся, они и прикрыли стрелявших — наших два танка, и враг, должно быть, решив, что его обходят с тыла, быстро ушел... Надежде следовало погордиться тем, что ее совет привел хоть к какому-то успеху, но она думала о другом. Надя думала, как могло случиться, что такой умелый, удачливый батальон с таким изобретательным и сообразительным Батей... даже подумать ни о чем не успели, даже разведку не дали послать?! Кто мог уготовить такой кошмарный конец такому живучему коллективу — два с половиной года дрались... и часто побеждали?!. И тут же, рассматривая мертвое поле брани, Надя не могла не подумать о Верочке, жива ли? Где она, что с ней? Но боялась отправиться на поиски — боялась найти ее неживой... В первом же бою?! И сама впервые забоялась идти... ...А Верочка была жива. Она ходила от танка к танку, ходила вокруг них, заглядывала внутрь разбитых и пыталась открыть закрытые люки. И к ее глубокому сожалению, не нашлось ни одного бойца, нуждавшегося в ее помощи!.. Ни одного живого не встретила! И невольно горько улыбнувшись, прошептала: — Батя, кого теперь любить? А кто меня любить будет? И вдруг из медленно открывающегося люка медленно-медленно выползал танкист, немного обожженный и на светлых местах заметно окровавленный. Когда Верочка подбежала к нему, он еле стащил с головы чем-то мешавший ему шлем, обнажив белокурый ежик, и она сразу узнала КоКо. Сразу стала помогать ему спуститься на землю, подстелив свою плащ-палатку. Уложив его, Верочка мягко, нежно стала отыскивать поврежденные места, перевязывать, чтобы остановить кровь. Понятно было, что он уже много потерял ее и заметно теряет силы. Младший сержант медицинской службы всячески старалась оживить раненого, взбодрить. Это ей долго не удавалось, поэтому она решилась воспользоваться приемом «Гулены Вальки» из санпоезда: сняла гимнастерку, нижнюю рубашку, задрала юбку. После этого руку раненого вставила себе между ног, прижала его лицо к своей обнажен№ 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ ной груди... И он, кажется, очнувшись, попытался приложиться губами к соску, при этом даже попробовал улыбнуться... У него приоткрылись веки... В этот самый момент Вера-Верочка сама потеряла сознание. Привел ее в себя только лишь леденящий холод покойника. Она рефлекторно отпрянула от него, стала суетно укутываться в свои одежды. И тут же, испугавшись неподвижности и бездыханности КоКо, принялась растирать его, делать ему искусственное дыхание Когда же к ней подошла «похоронная команда» из уцелевших товарищей, Верочка уже успела выплакаться и с помощью слез отмыла от копоти лицо покойного Ко-Ко почти добела и ваткой с перекисью сделала и руки его белыми. Она надела ему шлем, поправила обмундирование. Потом полезла в танк доставать оттуда бывших подчиненных КоКо... В этом ей уже помогали товарищи. Надежда, когда увидела Верочку — живой (!), так обрадовалась и хотела было броситься к ней — обнять, расцеловать, но заметила, как Верочка следит за тем, чтобы Ко-Ко (Надя сразу его узнала) несли аккуратно, словно на исцеление, лечение, а не к вырытой уже могиле... (ой, подумала она, судьба опять отняла у Верочки поклонника!..) А ей (Наде вспомнилось) повезло: «Абрикоса сберегли!..» Стрелок-радист остолбенела, окаменела... В этот момент она ощутила страшную усталость от всего передуманного, перечувствованного... до начала боевой операции, в дороге, от быстрой смены впечатлений, оттого, что случилось (!). Эта страшная трагедия! Ведь до встречи с Верочкой никакие такие чувственные мысли не путались в ее мозгу, да и сами чувства уж так не будоражили ее тело. Она понимала, что ВОЙНА дело серьезное, что на ней цена любой Победы, даже самой маленькой — овладение окопом врага, домом, переправой через реку, — ЖИЗНЬ! — просто жизнь товарища, друга, да и жизнь ее самой. Она никогда не оберегала ее любой ценой, не таила в себе мечту о собственной сохранности — обязательном бессмертии!.. А ТЕПЕРЬ?!. Откуда-то подкрались боль, слабость и СТРАХ... Может быть, это еще и бомбы виноваты — нарушили нервный строй? ...Обессилев, Надежда опустилась на землю, села, потом легла и уснула. Сергей подхватил на руки спящего боевого товарища женского рода и понес за ТОТ БЫВШИЙ РОДНОЙ РАЗВОРОЧЕННЫЙ ТАНК в малую рощицу. Соорудил там настил из мягких веток и курток (своих и оставшихся от павших товарищей). Уложил на ней стрелка-радиста. Понаблюдал, как она спит, вроде спокойно, нормально. Вспомнил, что боевой 149 ШУМ ВРЕМЕНИ товарищ, когда только взял Надежду на руки, ощутил, что она намного легче, чем казалась на вид. Потом сам лег рядом. Спиной к ней. Как обычно. Когда отдыхали экипажем... Верочка всего этого не видела. А когда Ко-Ко положили рядом с погибшими однополчанами, накрыли плащ-палаткой и к ней прикрепили картонку со старательно выведенной надписью — звание, имя, год рождения, то сержант медицинской службы после этого невольно взглянула на другие надписи... и вдруг воскликнула: — И комбат?! Ты ж хотел, чтоб мне долго и сладко служилось в твоем батальоне?! Где ж батальон, где ТЫ САМ? Ей показали на недалеко стоявший «обезбашенный» разбитый танк. Верочка снова старательно перечитала надписи на сложенных телах погибших, потом посмотрела на товарищей, стоявших рядом с могилой... Не увидела среди них ни Сергея, ни Нади. Глаза Верочки широко раскрылись, но слез, чтобы заплакать, у нее уже не хватило. У нее открылся рот, но спросить что-либо о Наде... она уже не решилась. И попятилась от могилы, товарищей. Ее куда-то гнал ужас, чтобы не увидеть бездыханной или, того хуже, изуродованной подруги. Надежда уже стала много значить для Верочки. Не помня себя, Вера-Верочка неизвестно куда убежала... Тихо накатывался мягкий вечер. Раньше, чем надо, взошла луна. И от нечего делать в ожидании наступления темноты отлеживалась на маленьких пушистых облаках, терпеливо ожидая солнечного заката. А солнце почему-то застряло на холмистом горизонте. Затянувшаяся «светлота» помогала Сергею разглядывать мастерски созданные природой пейзажи. Тишина — прислушиваться к Надиному дыханию и думать о том, что было, что есть и может еще быть... Действительно, как не задуматься о том, что Природе, Вселенной наплевать на ничтожную людскую суету. Ну и что ИМ из того, что за каких-то пару часиков посреди какого-то леса образовалось кладбище дюжины машин и захоронение полсотни человеческих судеб! И что этим Светилам до того, что одному механику-водителю открылись в стрелке-радисте (женского рода) новые качества, и от этого стрелок-радист (женского рода) механику водителю стал нравиться еще больше и почему-то по-другому! В это время Надя чего-то зашевелилась, повернулась к Сергею и нежно прижалась к его спине. А тот подумал: «Не услышала ли Надя моего мысленного признания... и из благодарности...» 150 Сергею тоже захотелось повернуться к однополчанке. Но он не решился на это. И мысли его потянули в другую сторону... скажем, что с ними будет (с НЕЙ и с НИМ), когда прибудет новое пополнение — машины с новыми экипажами, да распоряжаться ими будут новые начальники. Что будет, если их разлучат?!. В том случае ЕМУ ЕЕ будет очень не хватать! Сергей смутился под взглядом Луны, зажмурил глаза. И в таком состоянии даже не заметил, как уснул. Так же неожиданно он и проснулся... Да еще от того, что стал задыхался в Надиных объятиях... и он ее держал в своих — крепких... она терпела! А он... Но, очнувшись ото сна, Сергей увидел себя и почувствовал Надю точно в таких же положениях, в каких находились и перед тем, как он уснул... Тогда в его головушку стали продираться вопросы: «Так это все приснилось?!», «Так отчетливо? И отчего стал задыхаться?», «А если так было, то после чего эти объятья?», «Что им предшествовало?..» Он осмотрелся, наткнулся на ехидную улыбку Луны. Но ответа не получил... Тогда Сергей попробовал заглянуть себе за спину (к тому же он почувствовал, как Надя отодвинулась от него)... и спросить у НЕЕ... Но он не сумел это сделать, потому что застыл, удивленный ее неожиданной позой — она буквально распласталась на спине. Одна рука под головой, другая — отброшена в сторону. И ноги — одна прямо лежит, а другая — поджата. Ни дать ни взять: застывший танец! Или это призыв к чему-то? Или однополчанка решила посмеяться над боевым товарищем? Водителю боевой машины, уже прошедшему полвойны, не довелось еще стать настоящим мужчиной. Не пришлось влюбиться, даже дотронуться до женщины, девушки. Он был смелым человеком — мог защитить товарища и отстоять его в любой драке, никому не дать в обиду ребенка и женщину, в бою всегда брал пример с героев... Но как мужик — суть еще не испытал... Еще тетя Груня, ушедшая в декрет санинструкторша, как-то попробовала его просветить — приблизилась и шепнула: «А ты что, совсем не нуждаешься в “моей помощи” (к которой многие танкисты прибегали)? Или ты не мужик?» Он тогда в ответ пожал плечами, явно не понимая, чего добивается от него тетя Груня. А та измерила его смеющимся взглядом — вроде рост есть (поди, метр восемьдесят), хорошая плотность и надежная прочность!.. И тоже пожала плечами... Но тогда его ЭТО не интересовало — он думал о другом, занимался увлеченно другим... Он воевал. Тогда... А сегодня, сейчас... Сергей совсем позабыл о вой­ не и думает только о Наде и все больше ею очаровывается... Теперь она вот так разлеглась... случайно или нарочно?.. Это совсем не важно... Он просто пьянеет... Его пьянит ее дыхание, распахнутое тепло ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ ее тела. Ему даже захотелось окунуться в это тепло с головой... ...И вдруг в его памяти всплыла стихотворная фраза, смысла которой он никогда не понимал. Услышал он эту строку давно-давно, еще в детстве, беспризорном детстве. Кажется, это было в Ташкенте на чердаке или в подвале какого-то дома. Девчонка, единственная в их стае, попросила пацанов необычно отметить ее день рождения. Сколько ей исполнилось, трудно сказать. Так — сиськи только начали набухать, как она сама говорила. Вот для торжества она просила пацанов выстроится в очередь и входить в нее (!) по одному. Начать предложила Серенькому (у Сергея такая кличка была). Сережа ничего не понял, куда идти, зачем. Не двигаясь с места, он насторожился. Тогда старшие (на годдва) ребята подхватили его. Сняли с него штанишки, подвели к имениннице, уже готовой принимать гостей... Полное непонимание происходящего прибавило сил Серенькому — он вырвался из рук дружков, убежал, спрятался. И, чтобы не слышать смех, который, понимал Серенький, посвящен ему, закрыл уши ладошками. А когда он открыл уши, то услыхал стоны, крики девчонки. Ему показалось, что над ней издеваются. Это сразу заставило его помчаться на помощь страждущей. Он решительно, что было сил отталкивал мальчишек от ложа бедняги, приговаривая: «Зачем мучаете?!» Девчонке пришлось остановить действо, дабы спокойно объяснить Серенькому, что ее не мучают, не издеваются над ней, а в заключение нотации прочитать строку из неизвестного Сереже стихо­ творения. Он много читал, любил стихи, но никогда ему не попадались такие, с такой строкой: «Дышала ночь восторгом сладострастья...» ...И только сейчас она до него... дошла. Ее смысл. Особенно слово «сладострастье»... Оно даже как-то очень приятно стало плавить мозги, нагревать губы, распалять грудь. Ему уже нестерпимо нужно было погрузиться в теплоту тела этой спящей красавицы. Только «тихо, тихонько, тихонечко» — подсказывала ему его привычная поговорочка... Ну, это ясно. Но с чего начать?.. Вдруг его рука потянулась к передним застежкам Надиных брюк и стала медленно их отстегивать. Когда процесс закончился, Сергей почувствовал, что Надежда проснулась, и он с радостью оглянулся, надеясь окунуться в ласковые теплые озера ее глаз. Но они оказались холодными, даже покрытыми льдом. Правда, лед этот быстро растаял. Но только лишь для того, чтобы выразить удивление тем, что водитель танка роется в ней, в Надежде, как в моторе машины. Удивление сменилось неприятием, потом брезгливостью... и еще кое-чем... № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ У Сергея быстро улетучился «восторг сладострастья». Он ничего не мог объяснить Надежде, сам не мог разгадать загадку случившегося, поэтому медленно повернулся и так же тихо-тихонечко стал застегивать Надины брюки. Потом встал и пошел ходить, куда глаза глядят и куда не глядят. О чем думалось — он не понимал. Только когда время от времени невольно произносил: «Ох уж эти глаза! Как она посмотрела!», то отчетливо их видел, да еще их немые укоры — слышал. При этом несколько раз шепотом произносил себе приговор: «Чего полез? Как я мог?.. С такой девушкой?!. Правильно она посмотрела!.. Как она еще не смазала мне по шее! А как она посмотрела!!!» Надежда после ухода (или бегства) Сергея тоже никак не могла прийти в себя. Она села, руками притянула к груди колени, оперлась на них подбородком и попробовала все случившееся, что промелькнуло, собрать в кучу. Но сама же себя все время перебивала. Правда, она никак не могла вспомнить, что с ней произошло. Почему она оказалась на сделанной лежанке?.. В моменты прояснений, которые неожиданно вспоминались, она (да-да) ощущала нежные прикосновения и поддержки этой махины (водителя их танка) и удивлялась им. «Махиной», «мотором» Надя называла Сергея не в обиду, серьезно считала его «двигателем танка», а не железный мотор, за которым он заботливо ухаживал и которым ловко руководил... Но как эта махина позволила себе?.. Ей не хотелось называть это действо, потому что она, во-первых, хорошо знала, о чем речь, и, во-вторых, ей казалось, что в этом кроется немножко и ее вина... «Что, ОНА уже стала походить на обычную девку? — этот вопрос все чаще адресовала себе Надежда. — Куда же делся отважный и надежный стрелок-радист?..» Конечно же, стрелок-радист сохранился. Вон как он расправился с Махиной! Даже руку на него не надо было поднимать! Правда, кое-какие встречи с Верочкой, Ко-Ко... да и это военное событие, так трагично завершившееся (!), все это как-то непривычно болезненно забралось в мозги, в душу и, кажется, поселилось там. И сердце, даже тело — стали как-то не так на все реагировать. Сергей наткнулся на тлеющий, догорающий без присмотра костерчик и громко выговорил неряхам... Но, набрав сухих веток и раздув огонек, позволил костру заново весело разгуляться и пригодиться ему. Сергей из благодарности огню даже стал с ним разговаривать. Прочитал монолог Гамлета («Быть или не быть!»). Вспомнил беды Чацкого. Потом поделился с костром своей бедой, рассказал о понесенном 151 ШУМ ВРЕМЕНИ наказании, не забыл похвалить судью... и, конечно же, о глазах... «У-у, как ОНИ посмотрели! Я даже тихо-тихонечко все застегнул, как было...» Без отдыха бродившая Верочка вышла на яркий костер, подошла к незнакомому бойцу со спины и, заслушавшись ярким монологом, внимала ему до конца, стоя сзади, чтобы не прервать. Когда он затих или уснул, Верочка заглянула ему в лицо и, узнав в нем Сергея, буквально вскрикнула от радости: — ЖИВОЙ?! А Надя?.. Про нее Вера спросила тихо и осторожно. Сергей покивал головой, подтверждая чуть позже сказанные слова: «Жива, жива...» — Эта история про вас?.. Как я понимаю... — спросила Вера, имея в виду монолог, произносившийся Сергеем последним и только для распалившегося костра! А Вера, должно быть, услышала?.. Сергей как-то неясно погримасничал, что-то непонятное попробовал изобразить руками, пожал плечами — ему явно не хотелось об этом говорить. — А где ОНА? Сергей показал левой рукой в сторону правого плеча и добавил: — Иди прямо — там сразу и увидишь... Вера-Верочка быстренько пошла, почти побежала. И сразу увидела... Думала увидеть лежащей, спящей... А Надежда сидела, поджав колени, опершись на них подбородком, и странным образом перебирала свои мысли, копалась в чувствах. Услышав вопли Верочки, Надежда вскочила, отбросив тяготившие ее чувства, развеяв мысли... Они обнялись, крепко прижались друг к другу и произносили только те слова, которые хотели услышать... Но вдруг Вера, немного отодвинув от себя подругу, внимательно на нее посмотрела и, как бы подтвердив ее удачное и счастливое спасение, спросила: — А как вам удалось спастись в такой страшной ситуации? Стрелок-радист потерпевшей машины поняла, что санинструктор знает, как пострадал танк, и что погиб комбат, пушкари... Но как объяснить свое спасение, она не знала. Кроме каких-то предположений ничего для объяснений не годилось. А Верочке не очень-то нужны были подробности — она влюблено рассматривала ЖИВУЮ НАДЕЖДУ... И не только этому радовалась, но еще и тому, что есть кому рассказать о случившемся с ней... И она рассказала, как все было... Как она уцелела. Сама не понимая, как?! Как оказалась никому не нужной. Как пыталась спасти Ко-Ко... И могла спасти по рецепту Вальки!.. Вдруг Вера смолкла, 152 отошла от Надежды. У нее широко распахнулись глаза, немо раскрылся рот, и потом медленно и тихо потекли слова: — И я его сама же сгубила... пусть не по своей воле... но еще одного человека... Он же мне уже очень нравился! Как и того паренька! (Она, должно быть, имела в виду еще Костю, что на Финской...) Может быть, я для другого назначена — ходить с пацанами в атаку, а не пробовать бабью суть? Через короткую паузу Вера решительно шагнула к Надежде и жестким шепотком спросила: — Скажи мне, почему ты так поступила со своим боевым товарищем? — Как?— удивилась Надя. Верочка подробно пересказала монолог Сергея у костра. — Откуда тебе это известно? Никак сам рассказал? Так подробно, потому что многие детали мне неизвестны. — Да, от него. Только он говорил все не мне, а огню, костру. А я подходила и слышала. — Там был народ? — Никого. Ни одного человека. Надежда рассмеялась: — Какой сложный у нас механик-водитель! Не оживший ли это в нем древнегреческий поэт? — Ты, Наденька, лучше ответь, почему ты так с ним поступила? С боевым товарищем? — Потому что он — боевой товарищ, а не муж... Даже не любовник... — Надька-а, мы не просто живем — мы воюем... Вчера мы потеряли столько парней... — Так что, я должна распахиваться, ложиться — перед каждым, под каждого? Прости, пожалуйста, я не девка и не маркитантка! Прозвучало незнакомое для Верочки слово. Более того, оно почему-то обидело ее. Она шагнула вплотную к Надежде и буквально зашипела: — Мужики за какие-то бугорки, мостики, за товарища — жизни не жалеют отдавать, а ты целку бережешь! — и влепила подруге хлесткую пощечину, после чего сразу ушла. Надежде было незнакомо слово, определяющее то, что она будто бережет. Она пыталась его вспомнить, понять, но после пощечины все слова потеряли всякий смысл. Она не знала, как остановить Веру и зачем... Вдруг тишину разорвал взрыв снаряда — в лесу. Второй — на поляне среди подбитых танков. А третий — попал прямо в костер, и взрывная волна подхватила сидящего рядом с костром Сергея, перебросила его через «обезбашенный танк» и уронила потом на мягкие ветки молодой рощицы. Он благополучно, если не считать нескольких царапин на лице и на спине, спустился на землю. И почти к ногам подбегавшей Надежде. Она, конечно, бежала не ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ к нему. Как только Верочка скрылась за искореженной машиной, там послышался взрыв, погас отсвет костра и вверх всплыли клочья дыма. Это обеспокоило Надю — она побежала туда и по дороге чуть не наткнулась на счастливо приземлившегося механика-водителя. — Ты не видел, куда пошла Верочка? — спросила Надя, даже не поинтересовавшись, почему ее боевой товарищ лежит на земле... То ли состояние и положение его ее меньше интересовало, чем Вера... то ли совсем не беспокоило. — Не видел... я был в полете, — ответил Сергей, попытавшись привлечь к себе внимание. Наде было достаточно одного «нет», чтобы не обратить внимания на Сергеевы объяснения и продолжить движение, даже, скорее, полет — вдогонку за Верочкой. Правда, она успела подумать о валяющемся: «Надрался, наверное... только где взял? Может быть, у ребят или в танке нашел? Может быть, там еще что-нибудь нужное осталось? Надо будет заглянуть...» ...Противнику тогда удалось остановить наступление нашего корпуса, притом с небольшими для себя потерями отступить, переправиться через довольно широкую реку и быстро, прочно укрепиться на противоположном берегу. У нашего корпуса уже не хватало сил штурмовать оборону противника. Тем более что наш корпус понес серьезные потери. Поэтому и наступила глубокая тишина! Правда, враг наш привык не переставать причинять нам хоть маленькие, но беды. Так в полной тишине, когда все расслабились, перекуривают или даже спят... в дальнем тылу врага вдруг слышится (а может, и не услышится) безобидный хлопок или мелькнет вспышка, которая никого не может потревожить, даже привлечь внимание. Но через несколько секунд в нашем расположении — у какого-нибудь моста или на перекрестке дорог, отмеченных на карте... а может быть, даже просто в лесу или на поляне — разорвется мощный снаряд. Такая стрельба называется «по площадям». И выпускается снаряд на волю раз в час или — в два... Иногда бывают методичные залпы, как в этот раз. Помните? В первый раз снаряд разорвался в лесу, второй — на поляне, где столпились побитые танки. Эти взрывы никакой беды не принесли и никого не потревожили. А третий — подшутил над механиком-водителем Сергеем и... убил Веру-Верочку, которой восторгался весь недавний танковый батальон и которая сумела очаровать саму Надежду... Когда Надя выбежала из-за танка, то сразу увидела на земле распластавшееся... обнаженное тело Верочки! Взрыв сумел раздеть ее тщательно. Только № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ на руках сохранились остатки гимнастерки — рукава, аккуратно обрезанные, в паху — точно ножницами отрезанная одна штанина на ноге, на другой ее не было. Не смог взрыв только снять сапоги. Шлем снял и рядом положил. А остатков Верочкиной одежды нигде поблизости не было видно. Надя не удивилась такой тщательности обработки убиенной. Ей и не такое приходилось видеть. Но то, что перед ней Вера... Верочка... и убитая — это понимание хоть и медленно, но настойчиво пробивалось в ее мозги и сжало сердце. Вдруг вскочила мысль: «А может быть, она жива?!» Надя упала на колени и стала щупать уже у бездыханного существа пульс, вены на шее, приложила ухо к груди. Надя чтото шептала Верочке, тихонько трясла ее, будто пыталась разбудить. Нежность необыкновенно красивого тела манила к себе. Надя не удержалась и прильнула к нему ладонями, лицом и постепенно стала сгребать под себя эту нежность и теплоту, которая Надежду как-то неожиданно согрела и очаровала в первую же их встречу. Надя вдруг испытала неизъяснимую потребность все это гибнущее богатство забрать и втиснуть в свою совершенно опустошенную душу... Душу, которую научила ее ощущать Вера!.. А можно ли все это забрать себе? Она попробовала спросить об этом у самой Верочки, заглянула в ее глаза... Но они уже всей своей обвораживающей голубизной были устремлены совершенно в другой мир. Надежда поняла, что опоздала. Сергей, привыкший почти всегда сопровождать своего боевого товарища женского рода и, конечно же, заметивший на лице однополчанки нескрываемую озабоченность, последовал за ней... И стоило ему выглянуть из-за того самого танка, стать свидетелем прижиманий, поглаживаний, вкрадчивого шепота, казалось, сообщавших о трагически прерванных любовных отношениях, он грустно улыбнулся и сам себе, казалось, понимающе покивал, мол, теперь ясно, почему стрелок-радист, близкий боевой товарищ — женского рода — отверг ЕГО... Начитанный и любознательный, да еще побывавший в местах отдаленных Сергей, конечно же, знал о существовании «межженской любви» (или — лесбиянской). Он даже, грешным делом, вспомнил о ней, когда увидел крепко обнимающихся девушек, сладко целующихся. Тогда, в первый же день, как Верочка прибыла к ним в часть, подумалось, не нашли ли они друг в друге то, что искали... Но даже это не смогло изменить его доброго, уважительного отношения к надежному, умелому боевому товарищу. А тут еще озаботило его слишком долгое пребывание Надежды на влажной холодноватой земле. Наверное, и штаны на коленках, а может, и на боках — уже промокли! 153 ШУМ ВРЕМЕНИ Гибель санинструктора на него не очень сильно подействовала. Он о ней ничего не знал, не прибегал к ее помощи, не знал, как вела себя в бою... Стольких товарищей вчера похоронили — и близких, и комбата, с которыми годы плечом к плечу провоевали!.. Да и разделить горе со своим боевым товарищем — не получается. Но Сергей, конечно же, НЕ сможет НЕ помочь Наде смягчить боль ее утраты! Он уже нашел в их бывшем танке плащ-палатку. Издалека окликнул Надю, чтоб не напугать ее своим присутствием, и предложил чем укрыть раздетую покойницу... Надежде все-таки трудно было выходить из горестного состояния, даже для нужного дела. Более того, она боялась, что парень увидит обнаженную девицу — и, обернувшись, попыталась своей статью и распростертыми руками прикрыть ее. К тому же недобрым голосом Надежда предупредила Сергея, чтобы он не подходил, что она сама все сделает. Только пусть подбросит к ней плащ-палатку. Сергей, разумеется, не настаивал на своей помощи и, задумавшись о возможной помощи на расстоянии, вспомнил, что экипаж летом надевал рабочий костюм на нижнее белье, а выходную форму — прятали в загашниках. Нашлась гимнастерка Пашки — погибшего пушкаря. Он был к тому же младшим сержантом, что подтверждалось знаками различия на погонах. Это понравилось Надежде, и гимнастерку на обмякшее тело Верочки — совсем недавно упругое, подвижное, привлекательное, успевшее очаровать многих — уже надевали вдвоем... Механик-водитель еще прихватил из танка лопаты и чудом сохранившийся планшет Бати с бумагами, картой... Надежда одобрительно покивала... Тогда он принес еще какие-то дощечки, коробку с инструментами, шурупами... — Позвать ребят — проститься? Тобой спасенных (имелись в виду ребята из тех двух экипажей, которые по совету стрелка-радиста были направлены Батей по другому маршруту)? — спросил Сергей и показал еще жестом: салют в честь... — Он выискивал всевозможные способы отвлечь ее, вызволить, наконец, из вязкой густой болевой тоски, в которую боевой товарищ все больше погружалась. Надежда молча, но решительно запротестовала. Тут же почти шепотком добавила: — Ты же мне поможешь?.. Почему-то звуки, даже негромкие — ее раздражали и, казалось, пугали. Боевой товарищ без слов поднял плечи, развел руки: а как же, мол, само собой... Механик-водитель не переставал наблюдать и удивляться, как в последнее время, буквально в те154 чение дней, часов — менялся знакомый-презнакомый человек. Сергей пробовал представить, где и как стрелок-радист-сосед по танку мог таить, хранить всевозможные качества, понятия, ощущения, отношения и поступки?! Как девушка по своим возможностям, поведению, умениям, доброте, верности в дружбе и работе — почти парень (!) — умеха, настоящий воин (!) — может сломаться или переиначиться?! У механика-водителя был не только опыт танкиста, солдата — у него был превеликий опыт общения с бродягами, учеными, политиками, воспитателями, заключенными, надзирателями, с ссыльными всех мастей и всевозможными «местными жителями»! Получается — Надежда самый сложный человек?! Сергей — молодой еще исследователь, влюбленный в это дело сызмальства и постоянно следивший за развитием окружающей его жизни, в которой он неизвестно откуда и зачем взялся, — еще не успел додуматься до того, где и как формируются мысли и чувства, по каким законам они проявляются, какие из них живучи, а какие — нет, что является причиной их меняемости... закономерность, случайность? Если бы он задумался об этом и повнимательней заглянул в себя, то наверняка заметил, что чем больше и пристальнее он наблюдает за Надеждой, тем больше в нее влюбляется... Столько нового и интересного... привлекательного... А Надежда все неуверенней себя чувствовала, все больше слабела и очень боялась завалиться, как вчера. Но еще больше ее пугало расставание с Верочкой... навсегда... НАВСЕГДА! И не только потому, что не увидятся больше, не дотронутся друг до друга, не поговорят... Как можно, чтобы вот так... МИР РАССТАЛСЯ С НЕЙ, ПОТЕРЯЛ ТАКУЮ ПРЕЛЕСТЬ, ТАКОГО ЧЕЛОВЕЧКА!!! Пусть маленького, но такого желанного и всем необходимого... Надежда уже не в состоянии была перечислять «нужности» Верочки, потому что, взглянув еще раз на уже ушедшую, к тому же, наконец, с закрытыми глазами, окончательно убедилась в неотвратимости случившегося... Но мысль продолжала работать, стараясь защитить не только Верочку, но и всех похожих на нее людей обоего пола... Да, конечно же, люди рождаются не для вечной жизни. Но зачем их убивать до того, как они сделают то, для чего предназначались на земле!.. Конечно, земля вращается, и в этом сильном вращении случаются непредвиденные катастрофы, болезни, непонимание друг друга... Но зачем специально выдумывать способы уничтожения человека человеком?! Зачем выдумывать болезни наподобие тифозного фашизма?.. Мы этот тиф обязательно победим, вылечим и будем надеЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ яться, что подобные столкновения не повторятся, но естественное вращение — цикличность обязательно найдут способ столкнуть разные страны, разные народы, и наши дети или внуки... Так подумала будущий биолог и попробовала на секундочку представить, почувствовать себя матерью, бабушкой — не получилось. Ни внутри, ни снаружи. Невольно вяло улыбнулась, взглянула на Сергея... А тот уже успел соорудить из дощечек небольшой, но заметный привлекательный обелиск со звездочкой. И еще соорудил окошечко из пластмассы, чтобы туда поместить текст о... Он попробовал жестами объяснить Надежде, что нужно сделать, и показал (опять же с помощью жестов), как нужно сделать, притом побыстрее... Надежда восхитилась умелостью боевого товарища. Про себя внутренне похвалила его, лишний раз удивилась его талантам и подумала: ТАКОМУ — ЦЕНЫ НЕТ... В эту оценку входило все, что она знает об этом механике-водителе. Но она еще не знала, что он разгадал значение слова «сладострастие», и еще слова, сложные слова, значения которых он узнал раньше студентки-биолога... Но она ответила жестами, которые просят Умельца не торопиться. Она все сделала, что нужно было, и подумывала, чем бы еще заняться, дабы времечко потянуть. Снова открыла планшет Бати, порылась поосновательней, чем прежде. И нашла еще лист бумаги, картонку и коробочку... с цветными карандашами и... и вспомнила, что она очень любила рисовать... и карандашами, и красками... Рисовала Надежда долго, старательно. Наконец получилось то, что она хотела, — ПОРТРЕТ, на котором Верочка изображена с плотно сжатыми губами. Правда, улыбка все же растягивает их правый уголок. А глаза, хоть и старательно сощурены, просто хохочут. Автор сама хмыкнула, Сергей беззвучно зааплодировал. Успел подумать, что ОНА... и ЭТО умеет... и — как ее можно не любить?! А жестами спросил: и теперь приступаем к заключительной процедуре? Танкист головной машины закусила верхнюю губу, потом нижнюю — сильнее, чтобы не расплакаться, испуганно закачала головой — нет, и руками попросила, чтобы Сергей сам все сделал, а она отвернулась, даже отошла от могилы, чтобы не слышать даже, как Сергей... ...Аккуратно, быстро, беззвучно захоронил любимицу батальона. Сделал... нет, не сделал, а сотворил уютный холмик, сверху положил узкую продолговатую дощечку, а на нее два синеньких цветочка (нашел в траве), нет-нет, скорее они были голубыми, как Верочкины глаза. А у цветочков даже были вроде бы ресницы!.. № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ Сергей позвал Надежду — работа завершена! Она обернулась. И, увидев торжественное захоронение, просто ринулась к могиле, бормоча и захлебываясь в слезах, словах, рухнула всем телом на холмик и разрыдалась по-бабьи, с воем... Малопонятные выкрики, состоящие из знакомых слов, имен, — ничего не объясняли Сергею. Как он ни старался понять — не получалось... Даже пары сочетавшихся слов не делали происходящее вразумительным. Боевой товарищ не знал, что делать. К тому же такой или похожей механику-водителю не приходилось еще видеть стрелка-радиста. Да она сама как-то по поводу чего-то рассказывала, как ее мама кому-то говорила, что Надя и в детстве никогда не плакала. А тут такой рев и выкрики: «Я виновата!», «Из-за меня погибла!» и что-то еще в этом роде. Конечно, если бы Сергей был свидетелем беседы, предшествовавшей гибели Верочки, то, может быть, сумел бы разгадать причины истерики, но... ...Но все равно надо было как-то помочь боевому товарищу выйти из этой неприятной трудной ситуации. Он стал нашептывать ей какие-то слова, которые сами приходили на язык и тихо соскальзывали с него. И слова как будто нужные. Она же взвилась, перевернулась на спину и выкрикнула — Возьми меня! Возьми-и!.. Может, она простит меня сейчас, пока она не ушла совсем! Сергей было отпрянул. Но Надя крепко вцепилась в него одной рукой, а другой начала быстро расстегивать свой костюм: — Ты же хотел меня?! В этой ситуации механику-водителю ничего не оставалось, как обхватить ее в свои крепкие объятия и, нашептывая привычные «тихо-тихонько-тихонечко...», увлечь стрелка-радиста женского рода подальше от могилы, за разбитый, «обезбашенный» танк в молодую рощицу, где им же давно была «разостлана (так сказать) постель... Они вместе опустились на нее. И Сергей сначала робко, а потом смелее — попробовал целовать Надежду. Он это не очень умел, но старался. Ведь она ему теперь не просто нравилась — он был в нее влюблен и получил визу под названием «Возьми меня». Что это значит и с чего следует начинать, к чему стремиться — он не очень хорошо представлял. Но с каждым поцелуем у него все явственнее формировалось желание воспользоваться этой визой. Надежда — студентка-отличница биофака МГУ— имела ясное представление о происхождении видов, да и о других не менее важных и интересных теориях, но сама почему-то настороженно воспринимала прикосновения Сергея к своим плечам, коленям, бедру, его чмоканья ее ладоней, щек, плеча... 155 ШУМ ВРЕМЕНИ Только когда он нечаянно или нарочно прикоснулся к ее груди, она с удовольствием восприняла прокатившиеся по всему телу судороги, голова чуть-чуть закружилась-закружилась, и... Она вспомнила, что это же чувство испытала уже тогда, когда Верочка прибежала от Ко-Ко, прижалась своей грудью к ее... И сейчас из благодарности Верочке и Сергею-Сереженьке она выпятила для поцелуя сжатые губы, а боевой товарищ почему-то не рискнул приложиться к ним своими губами — подставил щеку. Но Надежда чмокнула и в щеку, и в нос, и в ухо, когда же она наткнулась на его губы, получился почти настоящий поцелуй, подтолкнувший обоих к каким-то непривычным для них действиям. Со стороны эти действия походили на борьбу. Борьбу бескомпромиссную. Похоже, за независимость или за обладание чем-то дорогим... Когда борющиеся устали и освободили друг друга из своих объятий, стрелок-радист обнаружила, что у нее обнажены бедра, грудь, а у механика-водителя комбинезон наглухо застегнут. То ли неудовольствие или простое любопытство заставили ее спросить: — А чем мы тут, собственно, занимались? Взглянув с делано изучающим прищуром на интересующуюся сутью случившегося, соучастник, растягивая слова, сказал: — Мы старательно искали тропы к сладострастию... — Ух ты! Какие слова он знает... — Надежда сделала вид, будто подшучивает над Сергеем, а на самом деле она радовалась проявлению новых качеств человеком, который ей все больше и больше нравился. Точнее было бы сказать — все больше и больше влюблял в себя... Механик-водитель давно и всегда нравился стрелку-радисту. Но в этих отношениях было полное взаимное равновесие, и говорить на эту тему было нечего. А вот озвучить совсем новое понятие! Вернее — чувство неизвестно когда и откуда взявшееся и так быстро, нахально, прочно поселившееся в ее душе, сердце, ладонях, глазах. Тех самых, в которых кто-то видел коварный омут, кто-то жесткий упрек или суровое недоверие. Эти глаза — сейчас сияли радугой любопытствующего человека, жаждущего все-все узнать о том, кто находится рядом. На расстоянии вытянутой... да не вытянутой, а просто руки! Даже согнутой... И вот-вот, скоро-скоро откроются еще и еще новые качества и позволят этой неповоротливой махине втиснуться в рамки ее давнего идеала (сформировавшегося еще в детстве с помощью множества книг и очень похожего на ее отца)! Ой!.. Но этот идеал не душил ее в своих объятьях, не целовал. Ее тело не хранило с радостью следы его прикосновений!.. Как вот сейчас — недав156 них... И понятия и самого слова «ЛЮБОВЬ» тогда даже не предполагалось... Наверное, этот идеал она выбирала для себя самой, собираясь уверенно шагать к вершинам избранной науки... ведь без любви к науке туда не добраться... Но есть, теперь она поняла, и другая ЛЮБОВЬ! Вот она — сидит рядом. Надежде захотелось выкрикнуть признание. Даже губы уже разомкнулись, а не смогла — постеснялась... Вот тебе и смелая девушка-воин! Тут же она перестроилась и решила попросить Сергея произнести это слово — первым... И сама себе улыбнулась — оказывается, девушка-воин умеет кокетничать! — А как ты ко мне относишься? — спросила она игриво. Сергей сразу широко распахнул объятия и почти пропел: — О-бо-жа-ю — такое СОЗДАНИЕ! Надежде очень хотелось услышать слово «ЛЮБЛЮ»! Очень!.. Но и эти, в эту пору не совсем привычные, помогли ей уже по-женски собраться и прильнуть к мощной груди механика-водителя. Даже стрелку-радисту она показалась мощной — девушке крепкой, не маленькой... Сергей с готовностью принял этот дар, заключил его в свои объятия и с благодарностью принялся страстно целовать. Целовал что ни попадя — затылок, уши, плечи... Боевой товарищ, уже как девушка, пыталась своими губами перехватить его... Поначалу не получалось... Но нежданно открывшиеся доселе нетронутые запасы нежности и глубокие залежи страсти — сделают возможным все... Потом, когда прохладный утренний ветерок попытается их разбудить, они окажутся в таком виде и состоянии, что прохлада даже смущенно отпрянет, успев лишь заставить молодую пару сгруппироваться. ДЕВА одной рукой обхватит колени, другой прикроет грудь и соберется в плотный комок, чтобы никто не мог у нее отнять дары, обретенные ночью... А ОН обхватит своими могучими руками ее всю, чтобы не остыла и не смогла ни нечаянно, ни нарочно попасть в другие объятия. Но нашу знакомую пару в конце концов разбудят возгласы товарищей — ТЕХ ДВУХ уцелевших экипажей, которые разыскивают еще оставшихся в живых, чтобы согласно приказу, поступившему к ним по рации, собираться в единую команду и двигаться на переформировку... «Надь, Надюшенька... Побежали!.. Надо...» Проснется Сергей, позовет боевого товарища, и сразу за дело, потому что воинский долг не успел еще заблудиться в его удовольствиях. А Надюшенька всеми частями обнаженного тела и неясными звуками дала понять своему боевому товарищу, что НЕТ, НЕ ЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ ХОЧЕТСЯ ЕЙ. Что устала от бесконечных походов, боев, потерь — и вообще эта война ей уже надоела... Сергей принял эти слова как шутку или подумал: девонька, должно быть, не отошла... И сам в один момент буквально вскочит в комбинезон, забыв про нательное белье, и, не найдя сапог, головного убора — босиком помчится на зов... нет-нет, он еще через пару шагов вернется, чтобы прикрыть плащ-палаткой нагое очарование. И чтобы она не чувствовала себя брошенной или виноватой, громко объявил: — Я быстро, туда-обратно — узнаю детали! Надя-Наденька не вслушивалась в то, что выкрикивал Сергей. Она увлеченно рылась в воспоминаниях минувшей ночи, перебирала дорогие ей приобретенья и не могла не прислушаться к спору бесчисленных клеток своего тела. Перебивая друг друга, каждая из них старалась доказать необычность своих ощущений! Одни радовались полученным неповторимым удовольствиям, другие, замученные сладострастием, жаловались на усталость. Третьи же гордились открытием: оказывается, боль может доставлять удовольствие, даже наслаждение!.. Да-да, вспомнила Надя, ей сначала было больно, а потом очень быстро ей уже хотелось, чтобы было еще больней... Эти противоречивые ощущения озадачили биолога. И как они могут соотноситься с особью женского пола? Возникшее в ее сознании упоминание об особи женского пола не могло ее не вернуть к перечню дорогих ей приобретений в прошедшую ночь. Для пущей убедительности ей даже захотелось заглянуть в себя — она раздвинула колени... и сразу наткнулась на засохшие следы мазков крови! «Что — опять? Еще и полмесяца не прошло!» — чуть не вскрикнула она, но биолог вовремя подсказал, что эти пятна, мазки совсем не похожи на ТЕ... «Так значит — плева (!), которой я лишилась?!. Не ее ли имела ввиду Верочка, называя целкой? Значит, эта потеря тоже приобретение! Оно переросло в ощущение Прощения!» И продолжая поиск приобретений, Наденька не могла не наткнуться на естественное продолжение соития — ЗАЧАТИЕ! — Так я могу родить ребенка! Девочку! И назвать ее Верой... Верочкой!.. — Вспомнив же обещание, данное Верочке, нет, не Верочке, а себе самой при их первой встрече, повела в счете: — А вторую — назвать, как среднюю Верину сестру, Надеждой... Как она называла третью?.. И мать ее... как звали?.. — Надежда не помнила. — Ну, можно присвоить третьей имя своей матери — Татьяна... Вдохновленная такой идеей, она высвободилась из комка, который сама же слепила... № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ И в этот момент вернулся Сергей — прибежал и сразу принялся собирать одежды, чтобы готовиться к отъезду. А Надежда, продолжая развивать свою мысль, спросила Сергея: — Ты согласен, чтобы у нас было много детей? — При этом к вопросу стала деловито прибавлять изобретенный ею список девочек с присвоенными именами... Сказать, что механик-водитель танка в создавшейся обстановке был удивлен вопросом стрелка-радиста — все равно что ничего не сказать... Он был — ошарашен! «Чтобы так шутить или так талантливо изображать помутнение мозгов после сладкой ночи?..» Ведь она еще даже не собиралась одеваться, и продолжается развитие мыслей и чувств, которые проявились перед его уходом: не хочется... все надоело... и эта Война уже надоела!.. Вспомнил Сергей. «У человека (не просто девушки!) с ясным умом, четкими мыслями. Ни разу не поскользнувшегося в труднейших условиях такой Войны. А Воля (!), которой он всегда завидовал и постоянно пытался подражать!.. Что с ней, милой, прекрасной, происходит? Какая радость была, когда она снизошла, поняла его, сумела приласкать и впустила в себя!.. Что с ней?» Она же продолжала перечислять предполагаемых новорожденных девочек и выискивать для них имена... Растерянность стала надоедать Сергею, раздражать, пугать... И вдруг совсем нежданно ему на помощь пришли слова, превратившиеся в вопросы, доводы, как-то легко и быстро залезшие в Надину головушку, в ее сердце, задевшие чувства клеток ее тела, ставших в последнее время очень отзывчивыми. Сергей сам этого не знал, не понимал, но результат ощутил сразу. — Так что, у нас не будет мальчиков? — неожиданно даже для самого себя спросил Сергей. Надежда задумалась. Потом, взяв в ладони его лицо, медленно стала ему объяснять: — Успокойся... будут, не один, если ты не против, но первого мы обязательно назовем Сережей... Сергей Сергеевич! А? Сергей понимал, что нужно торопиться — их ждут, но как?! И тут опять незнакомец его опередил — заставил взять в руки Надины вещи и за него сказал: — Давай пока оденемся, а то ты простудишься и у нас не будет никаких детей... Наденька послушно подчинилась. Правда, на всякий случай спросила: — Почему? А помощник Сергея продолжал: 157 ШУМ ВРЕМЕНИ — А если ты и забеременеешь, то тебя отправят домой, и мы с тобой никогда больше не встретимся. — Ты на мне разве не женишься и не поедешь со мной? — спросила она испуганно, при этом стала одеваться еще быстрее... Они уже шли, почти бежали. А кто-то голосом боевого товарища продолжал говорить: — Я не смогу с тобой поехать, я военный, и сейчас идет война, а если поеду, меня за дезертирство отловят, осудят и... Это она как будто понимала, и на ее лице четко выразился испуг. И ему, Сергею, стало страшно — неужели после чарующе сладкой ночи (она ведь тоже это испытала впервые!) у нее поехала крыша, как говаривал обычно покойный Батя?.. Что делать?! Но его отвлекло другое... они обошли танк, их бывший, «обезбашенный». Сергей окинул его прощальным взглядом. А тот, ярко освещенный восходящим солнцем, будто выставил напоказ хорошо читающуюся надпись: «Вера + Надежда = Любовь». Боевой товарищ чуть попридержал Надю и обратил ее внимание на надпись. — Стереть? — спросил он. А она, прочитав, улыбнулась и совсем «трезво» сказала: — Пусть остается как памятник! Сергей даже задержался от удивления. И на этот раз Надежда схватила за руку его и быстро поволокла за собой. Не забыла она подойти к могиле Верочки. Перед холмиком опустилась на колени, приложила руки к груди, что-то прошептала. Потом это же предложила повторить своему спутнику, тихо подсказав ему, что он должен произнести: — Скажи ей «спасибо», потому что если бы не она, прошедшей ночи и мечтания о детях не было бы. Он удивленно на нее посмотрел. Она утвердительно закивала, и боевой товарищ послушно выполнил просьбу Надежды. Зачем и почему — он узнает значительно позже. А Надя-Надюша успеет осмотреться вокруг, отбросит свалившиеся откуда-то сухие ветки. Увидит валяющийся планшет Бати, чуть подальше Верочкину краснокрестовскую сумку, которые подберет и унесет с собой. Поджидавшие экипажи радостно встретили пару. Стрелок-радист легко и быстро, еще ловчее, чем механик-водитель, вскочил на танк. Поджидавшие не могли это не оценить. Тем более что они были все новобранцами и прошедший бой — был у них первым. Отъезжающая группа подкатила к братской могиле, дружно отсалютовала. Надежда тоже было схватилась за кобуру, но передумала и только прошептала: 158 — Прощайте, ребята... Батя, прости за тот разговор перед выходом… Спасибо за то, что был! И когда танки тронулись в путь... она прильнула к Сергею, уткнулась своим похолодевшим носом в его теплую грудь. И тихо задумалась о своем. Спутники, сидевшие на машинах, переглянулись, заулыбались, кое-кто вопросительно посмотрел на Сергея. Но тот сделал вид, что спит. Впрочем, он не столько увиливал от неинтересующих его вопросов любопытных, сколько думал, вернее, пытался догадаться, о чем думает его ненаглядная... Да, и все время (последнее время) Сергей никак не мог определить свои чувства, возникшие отношения с Надей-Наденькой-Прелестницей... ее чувства к нему в последнее время, которые не могут его не радовать, даже восхищать... Слов призванных и употребляемых им было много, но ни одно из них, даже некоторые сочетания не способны были определить события последних дней. Даже — ЛЮБОВЬ! «Ну, можно любить выпить и закусить, поспать. Можно любить папу с мамой, свою работу...» Тут его немного отвлекло событие, оставшееся неразгаданным: что происходило с Наденькой, когда он вернулся за ней к их лежбищу... О чем она думала, как думала, что говорила и почему?! В это время Надежда вскочила и негромко выкрикнула, вглядываясь в небо: — Самолеты... слышите?! — Это наши. Мы уже отъехали от фронта, — попытался кто-то ее успокоить. — Нет-нет, вслушайтесь... И уже отчетливее стали слышны звуки воздушного боя. Когда же танки следом за колонной автомашин выехали из лесу на поляну, то открылось завершение воздушного боя, в котором видно было, как падает вражеский самолет (сбитый, скорее всего, нашим летчиком), а за ним с длинным черным шлейфом устремился к земле наш самолет. Пилот второго вражеского самолета, скорее всего, довольный результатом, красиво свиражировал в сторону и, заметив колонну машин, танков на земной дороге — устремился к ней. Надежда уверенно посоветовала всем спрятаться под танк, а сидящим в танке — закрыть люки. Сама же ринулась к крупнокалиберному пулемету, укрепленному на башне танка. Отсоединила стопора, проверила наличие патронов, поворот вправо, влево, вверх, вниз... и когда самолет приблизился — нажала на гашетку. Рокот выстрела слился с грохотом самолетного мотора. Но результат был отчетливо виден. Пули, скорее всего, попали в пилота. Тот отпрянул, потянул на себя рычаг управления — самолет взмыл, перевернулся и упал недалеко от дороги. Раздалось мощное «ура!». Многие побежали к упавшему самоЮНОСТЬ • 2013 МИХАИЛ ЛИВЕРТОВСКИЙ лету. В это же время открылась башня танка. Из нее быстро выбрался командир машины. Оторвал Надежду от пулемета. (Это было нелегко — она к нему будто бы прикипела, даже голова была прижата.) Но ему все-таки удалось оторвать ее, обнять, крепко поцеловать. И громко радостно поблагодарить — за такой подвиг! Хотел еще раз обнять... Стоявший рядом Сергей отгородил ее от поздравителя и сказал: — Простите, товарищ младший лейтенант, вы и так уже переборщили... — Ха! — ответил тот. — Тебе можно, а нам нельзя?! — Я ее муж... Командир машины удивленно посмотрел на героическую красавицу (он был из новичков). А та (Надежда) возьми и кивни утвердительно!.. Тот тогда потянулся за ее рукой, осторожно пригубил, тихо произнес: — Простите!.. — и спрыгнул с танка. Надя-Наденька уже привычно ловко вписалась в объятия боевого товарища и, мило глядя ему в глаза, прошептала: — Ты что, правда делаешь мне предложение?.. Ну что? Я согласна принять руку... две руки (!) и сердце, и... все это будет моим всегда?.. Боевой товарищ на все вопросы, согласно кивая головой, отвечал твердым «да». А новички, наблюдавшие эту сцену, переговаривались: — Представляешь, какой это должен быть мужик, если такая девчонка его выбрала!.. Так случилось, что после военной операции в Карпатах наша часть вернулась на равнину под Будапешт, где меня в первом же бою ранило. В госпитале я попал в палату, где лежал Сергей. Мы с ним познакомились еще до этого, во время захоронения наших № 6 • ИЮНЬ ВЕРА-ВЕРОЧКА + НАДЕЖДА = ЛЮБОВЬ товарищей и Надежды — рядом со знаменитым Карпатским перевалом... Встреча получилась грустной. Но потом воспоминания о Надежде вывели нас на поляну, залитую солнечным сиянием!1 ...Сергей не уставал рассказывать о Надежде. О том, как они поженились!.. Как она стала хозяйкой (!) экипажа, роты — в бытовом смысле... заняла место Верочки-санинструктора, сделавшись по-настоящему медсестрой, оставаясь стрелком... да еще водила танки, вездеходы! Он рассказывал, как и что она поведала ему о Верочке!.. И все удивлялся: только три дня... каких три? — всего два! — они были знакомы: нечасто виделись, а говорила Надежда о ней, будто были они неразлучны с малых лет до последних дней. Цитировала ее постоянно. И часто пробовала представить, как могла поступить Верочка в тех или иных условиях... Повествование почти без повторов растянулось на много лет. Мы служили в одной части до конца ТОЙ войны. Потом вместе участвовали в Восточном походе против Японии. Живем рядом в Москве. Часто видимся и... Можно было бы написать многотомный роман. Но у меня получилось только ЭТО... — И на этом спасибо... — сказал мне Сергей. Потому как сам не может почему-то ни строчки посвятить Наде-Надюше, которую до сих пор обожает и верно ЛЮБИТ — вдовец Сергей Владимирович Буров, доктор экономических наук. 1 О том, где и как погибла, как вела себя и что делала в последние дни своей жизни Надежда, описано в моих воспоминаниях «Елка в Карпатах». Но это были сторонние наблюдения человека, оказавшегося с ней рядом случайно. 159 ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС Денис ПОГРЕБНОЙ Добрый день, «Юность»! Решил вот поделиться своими стихами. Кратенько о себе. Денис Погребной, 24 года. Родился, вырос и живу в Петрозаводске. Стихи в разном их обличье начал писать еще в школе. Играя в любительском театре, окончил агротехнический факультет ПетрГУ, но это не помешало продолжить трепетно относиться к поэзии. Впрочем, стихи пишут только тогда, когда не могут больше молчать. В недавнем прошлом — работа корреспондентом на ТВ, сейчас «вольный художник». *** Из всех мне знакомых признаний в любви самое тонкое в своем роде: «Тут недалеко открылся “Детский мир”, давай туда как-нибудь сходим...» *** Сколько слов у тебя внутри? Пять, четыре или три? Если три — то будь со мной. Ты. Собой. И я собой. Если в тебе четыре слова — Не скрою, мне будет очень хреново. Жаль, но все же переживу В стакане, как-нибудь, на плаву. Если внутри тебя пять слов, То я совсем удивиться готов: Как в таком маленьком сердечке 160 Хватает места столь длинной речи. Если, как в трех, там будет «люблю», «тебя» и «я», Если, как в четырех, добавить «не» туда, Если пятым будет «больше» где-нибудь там, сначала, То спасибо тебе, дорогая, за то, что ты не смолчала. Спасибо. Иди. И не смотри. Как у меня умрет кто-то в груди. Пять. Четыре. Три. Тебя нет… Тебя нет. Я хотел тебе что-то сказать, Но вовремя вспомнил и стал молчать. Тебя нет. Я хотел, уходя из дома, Запереть на верхний. Вспомнил. Запер оба. Тебя нет. Одинокие полпостели ЮНОСТЬ • 2013 Так попустели, столь огрустнели… Тебя нет. Тишина звенит в каждом ухе, Слишком давят звуки в подобном духе. Тебя нет. Проходя мимо вывески «Книги», Я подумал, что ты предложила зайти бы. Тебя нет. По привычке чуть не взял два кофе В кофейне нашего парка напротив. Тебя нет. Закурив на скамейке в сквере, Я до сих пор в это не верю. Тебя нет. Затоптал окурок в песок дорожки И обнял ладошкой свою ладошку… Тебя нет, Но везде вижу я твой профиль: В случайной прохожей, в облаках, в гуще кофе. Тебя нет. Сам с собою веду диалоги, Подвожу о тебе и себе итоги. «Тебя нет», — Шепчу я все тише и тише И делаю новый шаг к краю крыши. Тебя нет… …виски… руки… Боже! Если нет тебя, то меня нет тоже. г. Петрозаводск Зулкар ХАСАНОВ Авось В асилий Иванович Рудаков — спортивный, худощавый сорокалетний мужчина — работал водителем еврофуры. Человек он не простой, тороплив и строптив, как мотогонщик на гаревой дорожке. Пыль с камушками летит в зрителей с невероятной скоростью. Люди отпрянут в испуге, а Вася доволен! Он не может предугадать отношение к себе других людей, иногда принимает до конца не обдуманные рискованные решения, борется за правое дело, как настоящий революционер. Может, к примеру, броситься выяснять отношения хоть с кем, будь это полицейский или вооруженный бандит. Чужие недостатки вызывают в нем гнев, а в своем глазу и бревна не замечает. Если не спится, то Вася может вас раз№ 6 • ИЮНЬ будить в три и в четыре часа ночи, чтобы решить ерундовый вопрос. Он объездил всю страну, бывал и за рубежом, повидал на своем жизненном пути всякое. Начальник автоколонны его уважает, потому что премии, причем немаленькие, получает он благодаря и таким работникам, как Василий. Он ставит его в пример, а при встрече обычно спрашивает: «Василий Иванович, как жизнь-то?» Василий Иванович отвечал: «Живем в трудах, грехах, все стараемся делать для родной компании. Спасибо, товарищ начальник, за тревогу и заботу». Вася зарабатывал хорошие деньги, но дома приходилось бывать редко. Его жена Галина Камилевна, предусмотрительная и осторожная, как лиса перед добычей, сложная, чувственная женщина. Однако может держать все свои думы и страдания под контролем. Несмотря на глубокие переживания, она умеет быть женственной. Галина не суетится, изу­чает свою среду обитания, будь это дом или работа, всегда ищет целесообразность своих поступков. Она щепетильна, у нее изысканный вкус, всегда покупает хорошие вещи. В последнее время подолгу оставалась без мужа и об этом откровенно и с обидой сказала мужу перед очередной поездкой. — Василий, дорогой мой человек, я придерживаюсь правила: душа на месте, когда вся семья вместе. Мне надоело одиночество, я постоянно одна, словно я вдова. Дети меня спрашивают: где же так долго папа пребывает? Ты бороздишь 161 ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС просторы Европы и России, а я прозябаю в ожидании тебя. А детям нужна мужская рука. Ты даже не знаешь, чем они занимаются, чем увлекаются, тебя влекут муза дальних странствий, города, отели, мотели, метели. Я не чувствую мужского влияния на детей. Да и я могу тоже позабыть, что я замужем. Я хотела бы быть женой настоящего джентльмена, а не пришельца, который является раз в год по обещанию. — Галя, ты меня обижаешь. Я разве не для вас стараюсь заработать на хлеб насущный? Да, езжу я в пургу, в метель и в пору грозовых ливней. Разве это не требует ко мне уважения со стороны всего семейства и жены? Я могу быть с тобой рядом, я даже этого хочу. Но а с деньгами как? Я же здесь столько не заработаю, как бы ни старался. Ведь поговорка гласит: «Алтыном воюют, алтыном торгуют, а без алтына горюют». — Вася, пойми, у нас двое детей, за ними, я думаю, нужен глаз да глаз. Они повзрослели, не всегда меня слушаются. Ты, наверное, не забыл, Игорь учится в 11-м классе, а Анита в 10-м. У детей переходный возраст. Оба занимаются в спортивной школе, но в последнее время у Игоря появился дружок — Юра. Дал бы бог ноги, от него бежать надо, а Игорь с ним подружился. Игорь часто пропускает занятия в спортивной школе, то же самое происходит с Анитой. — Галя, я с пониманием отношусь к твоей просьбе. Я думаю, что наша разлука только украшает нашу новую встречу. Только как говорится: давай сядем рядком да поговорим ладком, как удачно устроить нашу жизнь. Вечерело… Галя, насупившись, смотрела в окно, не глядя на мужа. Она всплакнула оттого, что муж нисколько ей не сочувствует. Родня для него — только фура, груз и дорога. Василий подошел, молча обнял Галю и крепко прижал к себе. Галя стояла, пригорюнившись, а Василий 162 целовал и поправлял непослушные Галя с удивлением, широко распряди волос. крыв глаза, уставилась на Василия, Скоро новогодний праздник, а Рукак будто эти слова из его лексикона. дакову опять в дорогу. Надо срочно — Я приоткрыла дверь комнаты отвезти новогодний груз. Вася — Игоря, а он весь покраснел и заколечеловек исполнительный, да и надо бался: «Мама, ты что хотела?» Я гозаработать денег. ворю, ничего не хотела, но слышу Поэтому чуть свет Вася опять какой-то непонятный для меня засобирался. Жена понимающе разговор. отнеслась к просьбе Васи, как-никак — Мама, мы это между собой говопросил его о поездке сам начальник. рим на молодежном сленге. Собрала ему все необходимое для — Я спрашиваю, что это — секретдальней дороги. ный разговор? Он говорит: «Ну что Только выехал из города, тут как ты, мама, нет, не секретный, но так тут пурга. Ах ты мать честная! принято разговаривать в молодежной Зимняя дорога — пурга, метель, среде». Я вышла, дверь комнаты Игозаносы, недаром поговорка гларя закрылась. Юра продолжил: «Вчесит: «Месяц январь — зимы госура у Рудольфа потусовались в тамбуре, дарь». Путь далекий, ехал домой из гоняли порожняк, сушили зубы, Москвы в город N долго: дороги не несли всякую шнягу, шароболили успевают расчищать, стали обранасчет японской гитары, но у нас пока зовываться пробки, холод, горяне хватает капусты». Вася, я думаю, чей еды на трассе днем с огнем не что они серьезное что-то задумали, отыщешь. Словом, намаялся, вместо а? Не дай бог, совершат какое-ниодних суток ехал до дома более трех. будь преступление. Я боюсь, больше Но однако добрался. После долгой тебя в дальние поездки не отпущу. разлуки светились улыбки на лицах Пойми, Вася, за детьми теперь нужен Василия и Галины. Но Галя все же глаз да глаз! Посадят на цугундер! решила всерьез поговорить с мужем — Я ему покажу «испытателя»! — после возвращения из командировки. закипел Вася. — Галя, знаешь, кого — Вася, — сказала жена тверзовут «испытателем» на молодеждым и настойчивым голосом, не ном сленге? Кто первым выпивает предвещающим ничего хорошего, — во время застолья. Ах, наглец, я ранадо бы тебе поговорить с детьботаю денно и нощно ради хлеба нами. Я чую, что в дом может прийти сущного, а он догулялся до того, что беда. его зовут «испытателем». Ну и дела! — Галя, ты пойми, у них сейчас Мы, родители, Галя, оказываемся переходный возраст, хотят больше «шнурками», потому что путаемся самостоятельности. Придет время, под ногами, мешая их замыслам, вот все станет на свое место, разве, Галя, до чего мы дожили! По их понятиям, мы не такими были? высшая ступень интеллекта — это — Недавно к нам приходил товазнание молодежного сленга и ворищ Игоря, Юра Воронцов, — проровского жаргона, которые делают должает Галя. — Ты знаешь этого их образованными и изысканнымальчика? Он всегда с нашим сыном ми в своей среде. Вот, дескать, мы общается, используя жаргон. Я слыне чета вам, старикам, можем такое шала их тихий разговор в комнате завернуть. А вы же, дураки, даже не Игоря. Воронцов спрашивает Игоря: поймете, о чем мы говорим. «Ну что, испытатель, на Новый год — Воспитали! — всхлипнула Галя. — твои шнурки будут дома?» А Игорь Между прочим, наша дочь Анита отвечает: «Святые сосиски! Да они тоже ходит тусоваться вместе со свалят». — «Вот это малина! — воссвоим братцем. Какое коленце она клицает Юра Воронцов. — Надо может выкинуть, даже трудно предсказать моей матильде». положить. ЮНОСТЬ • 2013 ЗУЛКАР ХАСАНОВ Галина огорчилась и рассердилась. В общем, Галину занесло. Все «помои» она вылила на мужа и сказала: — Или я и семья, или твоя фура, решай, Вася! Если не поменяешь режим, то уходи на все четыре стороны. Вася тоже занервничал, он ходил по комнате и рубил рукой воздух: — Галя, ты пойми, я не для себя стараюсь, а добываю деньги на содержание семьи, на обучение детей в будущем. Понимаешь ли ты, голова садовая! — Пойми, Вася, если мы упустим детей, твоя «добыча» ни к чему. Ты пойми, что они разболтались, нужен для них мужской разговор и мужской контроль. А потом, ведь для тебя я не чужая, все глаза проглядела, когда же ты наконец будешь каждый день с семьей? А? — Дура, у меня больше никого нет, пойми, я тебя люблю, — сказал настойчиво и назидательно Василий Гале. Он стоял напротив окна и словно вглядывался во тьму, надеясь обнаружить там свет. Галя не рассердилась на «дуру», потому что было сказано искренне и с любовью. — Хорошо, Галя, завтра пойду в управление коммунальной службы города, может быть, возьмут меня водителем большой вакуумной автомашины, которая вывозит при авариях канализационные стоки. Буду чистильщиком канализации. Я не чистюля, не боюсь грязи. Прежде всего я мужчина, муж и отец своих детей. Всем вам желаю только добра, — горячился Василий. — Если возьмут, куда деваться, к тому же я слышал, что там неплохо платят. Солнце заливает улицу, приближается весна. Вот во дворе на березах уже распускаются почки. Кому весна и романтика, а Васе заботы одни. Он приехал в управление коммунальной службы. Из кабинета директора то и дело выходят покрасневшие от общения с директором № 6 • ИЮНЬ АВОСЬ начальники отделов коммунальных ся, с порога доложил: «Слушаю вас, служб. Оглядев оценивающе с ног товарищ директор». — «Сергеев, до головы новоявленного работнислушай меня, к нам пришел…— еще ка, секретарша приглашает войраз посмотрел на трудовую книжти. Директор сидит, словно петух ку и продолжил: — …новый водипоклеванный, тоже покрасневший от тель товарищ Рудаков. Пожалуйста, общения с подчиненными. будь добр, покажи ему вакуумную — Товарищ директор, — обращаавтомашину, на которой нет у тебя ется Рудаков, — я хотел бы рабоводителя. Посопровождай его на тать у вас водителем. место аварии, покажи, как и что». — — Нам просто водители не нуж«Будет сделано, товарищ дирекны, у нас специальные машины тор», — доложил механик. для обслуживания водопроводных Механик и Вася удалились. Мехасетей и канализации. Сейчас нам ник показал Рудакову автомашину. нужен водитель для работы на ваОна понравилась Рудакову. Автомакуумной автомашине, время торопит, шина почти новая, как с иголочки. городская канализация старая, часто И пошла для Васи жизнь — совсем выходит из строя. Беда, да и только. другой коленкор. Кроме того, мы обслуживаем частРудаков теперь работает на ный сектор по удалению ассенизаци- новом месте, хорошо зарабатывает, онных отходов, а иногда приходится жена довольна. Дети стали более ездить на нефтебазу для очистки усердно учиться, не пропускают колодцев от нефтепродуктов. Будете занятия в спортивной школе. Под управлять не только автомобилем, жестким и неусыпным родительским но и вакуумным устройством. Там контролем дети стали исправляться, сложного ничего нет, наш механик потому что Рудаков побывал в шкопокажет, как и что. Платим мы за эту ле, в том числе и в спортивной. работу хорошо, так что не обидим. Поинтересовался там, поговорил с на— Ну что же, наши потребноставником. Дети к голосу отца присти совпадают, — заявил Васислушались. А куда деваться? Рудаков лий. — Я тоже хочу работать на каждый день вечером дома, как штык. вакуумной машине, слышал, что вы Правда, работа грязновата, прилично платите. Мне это важно ведь и ее кому-то надо дено, у меня взрослые дети, у которых лать. С большим усердием он потребности большие. Сами пока устранял аварии, получал благоничего не зарабатывают, оканчивадарности и премии за свою работу. ют среднюю школу. Грязь — она не липнет, если рабоДолго вертел в руках начальник тать аккуратно. Она смывается, прокоммунальной службы трудовую ходит, как печаль, когда ее выскажут. книгу Рудакова, а там одни благоДа и автомашина — большая, выглядарности и денежные поощрения. дит солидно. Она вся разукрашена, Начальника однако смутило, что словно девица-озорница. Похожа на Василий меняет такую работу на аскосмическую технику. На машину сенизационную машину. Но вердикт нацеплены шланги, толстые, тонкие, оказался положительным, он сказал ручки управления и много всяких как отрезал: штучек, непонятных простому — Устраивайтесь. Сейчас я приглаобывательскому глазу. Сразу видно, шу механика, он покажет вам будучто перед тобой серьезная технищее рабочее место — автомобиль, на ка. А потом ведь жители ждут, когда котором вы будете работать. устранят аварию и заработает воПришел механик, раскрасневдопровод, канализация. Так что Рушийся, как рак: всегда вызывал даков почувствовал свою нужность его главный инженер, а сегодня людям. Дети вернулись в спортзал, сам начальник. Он разволновалучатся хорошо, а Юра и вовсе исчез. 163 ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС Галина была на седьмом небе от счастья, не могла нарадоваться. Вот только если видела в городе, как работают аварийщики, то начинала волноваться. Василий ведь тоже выполняет такую работу. Да что там? Теперь и в театр, и на другие общественные мероприятия сходить можно. Галина расцвела, как майский цвет. Но вот однажды в выходной в одном из районов жилого поселка произошла серьезная авария в канализационных сетях. Вскрыли экскаватором канализационную трубу, откачали несколько цистерн нечистот из колодца засорившейся канализационной трубы. Слесари уже заканчивали работу, а Рудакову оставалось сделать последний рейс — отсосать остатки канализационных стоков из колодца. Он подустал и как-то так неудачно подъехал к колодцу, что траншея канализации в мгновение ока обрушилась и потащила за собой автомобиль. Автомобиль сильно накренился, ударился днищем цистерны о металлический забор сквера. Днище получило довольно глубокую вмятину, к тому же порвался неведомым образом всасывающий шланг. Мастер вызвал автокран, который быстро приехал, вытащил автомашину из траншеи. Раздосадованный Рудаков уехал с места аварии с разрешения мастера, так как порвал всасывающий шланг. Для откачки оставшихся стоков пришлось вызывать другую машину. Рудаков огорчился, но духом пал не сильно, ведь сама автомашина исправна. На другой день произошла серьезная авария в районе детского сада. Канализационные стоки заполонили округу возле детского сада. Но Рудакова голыми руками не возьмешь, он уже втянулся в эту работу и даже гордился, что он — работник аварийной службы, очень нужный человек, а не прощелыга. Поэтому ехал спокойно, глядя через стекло кабины вперед на мириады автомобилей, на красоту окружающего мира. 164 Цвела сирень, во дворах буйные Только Вася сказал эти слова, тут травы рвались к солнцу, красота, же раздался мощнейший взрыв, днида и только. Самое главное — наще вырвало взрывом, ударив этим ладились отношения в семье. Это днищем одновременно сварщика его очень радовало. Погода хороАвдеева и Рудакова, которые пали ша, солнце бьет в лицо, то и дело замертво на другой стороне траншеи, солнечные блики на переднем стекле политые остатками грязи из взоравтомобиля ласково омывают его вавшейся автомашины. лицо. Работа привычная, никаких Так бесславно закончилась эпопея неожиданностей не должно быть. сварки цистерны вакуумной машиНо вот все ремонтники в сборе. ны, которая была начинена газами Приехала аварийная команда комму- канализационных стоков и остатнальной службы, в том числе и Рудаками нефтепродуктов. Дети водитеков на своем «лайнере», как он назы- ля и сварщика остались без отцов. вал свою автомашину. Приехать-то Хуже не бывает. приехал, но сделал одно упущение: Беда пришла в семьи. Да и бригане испытал автомашину в работе дир-мастер, руководитель работ, хопосле полученной вмятины. Ему дил мрачнее тучи, никак не понимая, казалось, что все нормально, открыкак это случилось, он весь скукожилтых трещин на месте вмятины не ся и побледнел. видно. Первым делом его вакуумная На место трагедии приехали диавтомашина стала на откачку нечиректор коммунального хозяйства гостот из колодца, бурлящего грязным рода, а также следственная бригада. потоком. Двигатель автомашины Расследование с участием эксперта работает на полную мощность, а отпоказало, что произошло элеменкачки нет, только воздух заходит со тарное нарушение правил техники свистом в цистерну через образобезопасности при сварке сосудов, вавшуюся трещину в сварном шве перевозящих отходы нефтепродукна месте вмятины. Рудаков, горячая тов и содержимое канализационных голова, попросил сварщика Авдеева, отходов. который находился со своим сваВася — голова бедовая — зарочным агрегатом на сварке трубобыл о том, что внутри цистерны провода, заварить свищ. Сварщик находилась гремучая смесь, а сварка Авдеев — совсем молодой человек, только ускорила эту трагедию. Изрыжеватый, с веснушками, совсем вестно каждому шалопаю, что при юноша. Он немного был растерян от нагреве быстро увеличился объем такой просьбы, так как никогда ему газов, а когда еще и воздух поступане приходилось заваривать цистерны. ет, то это создает критическую взрыРудаков настоятельно просил зававоопасную среду. Даже в инструкции рить свищ, говоря, что страшного не по технике безопасности прописано: случится, он возит в цистерне только «Чтобы провести сварку внутри грязную воду, забыв, что не раз таких сосудов, следует обязательно откачивал из колодцев нефтебазы промыть цистерну, провентилироразлитые при ремонте нефтепродуквать и проверить газоанализатором ты. И сварщик согласился. «Минутзагазованность», что не было сделаное дело, сейчас заварю», — сказал но, обычное русское авось. он. Приступил к сварке образовавНо кто читает инструкции в Росшейся трещины. Днище цистерны сии, кроме сочиняющих их? Дирекначало пучиться, сварщик приостатор, сидя в кресле, ломал голову: новил работу. «Ничего, ничего, — «Как же могли допустить такое говорит Рудаков, — осталось совсем Рудаков и Авдеев? Куда они торопинемного, давай заваривай до конца, лись? С их стороны было принято осталось совсем чуть-чуть, авось все совершенно необдуманное решение». будет нормально». ЮНОСТЬ • 2013 Но теперь что волосы рвать на гоНе могла до конца осознать потерю лове?! Надо помочь семьям Рудакокормильца. Это она во всем виновава и газоэлектросварщика Николая та, думала она, сорвала его с места Авдеева. Авдеев — молодой семьяработы. Она теперь сожалела и бинин — пострадал из-за своей доверчевала себя, что ее глупая настойчивости. Не хватило опыта отказать чивость привела к такой трагедии. водителю, вечно торопливому и спе- Она сникла, прежняя деловитость во шившему. Ребенку Авдеева всего всем отошла на второй план. Нужно шесть месяцев, теперь надо жене вновь выстраивать пошатнувшуюся идти работать. Директор обещал жизнь, а кто теперь за детьми приустроить ребенка Авдеева в ясли, смотрит, кто с них спросит строго? Надежду Ивановну принять к себе Да что теперь говорить? В общем на работу в оранжерею. «хотели, как лучше, а получилось, Жена Рудакова, Галина Федоровна, как всегда». находилась также в глубоком трансе. Дети, Игорь с Анитой, особенно сильно переживали смерть отца, стыдно было за «святые сосиски» — этот восторженный возглас Игоря по поводу отсутствия родителей. Теперь вот нет отца, но как бы они были рады, если бы он вернулся. Малыш сварщика Авдеева пока не понимал, что уже теперь он безотцовщина, а Надежда Ивановна крепкая, как вся Русь, она все выдержит и вынесет. Только вот немного похудела, легли неглубокие морщинки на лбу и вокруг глаз. Эх, долюшка женская! г. Калуга Елена НАРЫШКИНА Я прочитала рассказ Ю. Г. Шатракова «Кризисный месяц в обороне города» в журнале «Военное обозрение». Сам рассказ и особенно фотография тронули меня, когда я смотрела на лица наших отцов, которые шли по улицам Ленинграда на передовые позиции. Я попросила Ю. Г. Шатракова показать мне фотографию из его юности, и одну фотографию он принес. У меня родились стихи, которыми я сопровождаю эти два фото. ФОТО СКВОЗЬ ГОДА За Родину и за родную мать Поднялись юноши, чтоб жизнь за них отдать. Нарушен мирный труд, И вот они идут. Прощай, знакомая брусчатка Ленинграда, Никто не знал, что впереди блокада… Так и идут на фото сквозь года. Герои 41-го набора, Которых смерть косила без разбора. Что защищали наши города, На Ладоге, на Волхове, под Мгою, Герои 41-го набора, Которых смерть косила без разбора. Лежат в альбомах фото тех времен И не дают они сердцам покоя. Мы узнаем их имена порою: И лейтенанта Шатракова, И лейтенанта Иванова. Все молодые. Все они герои. Мы узнаем их имена порою… № 6 • ИЮНЬ Преемственность — вот фото ниже. И что же, Шатраков и Иванов — сыны. По времени они к нам ближе. Все лейтенанты молодые, И лица их такие русские, простые. Взрослели без отцов они. Но Родина сподвигла тех сынов Познать профессию, достигнуть в ней высот, Не посрамить страну отцов ни в Африке и ни в Афгане, Какие б ни давала Родина заданья. Все выполнят. Все потому, что Родина Учила Мужеству, Патриотизму. Мы называем нашу Родину Отчизной! И вот настанет утро, Мы встретим эту непростую годовщину. Слезу смахнут не только женщины, Но и мужчины. И дальше заживем, забыв как будто обо всем. Я молодым хочу сказать: «Нельзя все это забывать!» 165 ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС г. Санкт-Петербург 166 ЮНОСТЬ • 2013 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ Нина ТУРИЦЫНА Нина Турицына по образованию музыкант (фортепиано) и филолог. Работала концертмейстером и преподавателем фортепиано в Перми и Уфе. В юности участвовала в двух стихотворных сборниках Башгосиздата. Прозу начала писать с 2005 года. За рассказы о Керчи награждена медалью «60 лет освобождения Украины от фашистских захватчиков». Лишний ключ Мини-повесть Д вадцать лет прошло, а точно помню, как мне не хотелось тогда ехать вступать в права наследства. Теперь-то, через столько лет, хочется думать: не подвела интуиция, были предчувствия, что это дьявольское наследство доведет меня до нервного срыва, до болезни, почти до развода. Еще бы! Целый город улюлюкал мне вслед, за спиной я слышал свистящий шепот: — С-с-смотри! Нас-следничек! Племянник! Того с-самого! Месяц назад меня, едва мне исполнился шестьдесят один год, проводили на заслуженный отдых. Не то чтобы я стал такой бесполезной единицей в своей лаборатории, где когда-то был и заместителем заведующего, а просто дышали в затылок и наступали на пятки жаждущие занять мое место дописы и сыписы, или, перефразируя известное сокращение Марии Арбатовой, доначи и сыначи. Видя, как я маюсь на диване, жена предложила: — Мемуары бы писал… — Кому они нужны? Но — мысль засела. Пустила бледные корешки. А там и росток проклюнулся. Этого дядю Колю я впервые увидел — нет, видел, наверное, и раньше, но не запомнил, — в первом классе. В последний день мая я гордо нес домой похвальную грамоту, книгу Пушкина «Сказка о царе Салтане» и двух маленьких желтых цыплят в коробке. Грамоту и книгу давали только отличникам, а цыплят… Наверное, дорогой Никита Сергеевич Хрущев распорядился выдать их каждому школьнику страны на подъем сельского хозяйства и на приоб№ 6 • ИЮНЬ щение с посильному труду и биологическим наблюдениям. Дома меня встретили мамины поочередно восторженные, а затем испуганные возгласы, по мере того как я извлекал свои подарки. На ее вскрики из комнаты вышел парень с лихим чубом и весело поинтересовался: — Что за шум, а драки нет? И следом без перерыва: — Ну, здорово, племяш! Он протянул мне руку. Я, стесняясь, подал свою, и тогда он резко поднял меня в воздух. Я не знал, плакать мне или смеяться, и он подсказал: — Не дрейфь! И тут же добавил, обращаясь на «вы» то ли к маме, то ли к нам обоим: — Вы цыплят не бойтесь, кошки у вас нету, ничего с ними не случится. Вырастет прекрасное мясо. — Мне велели их осенью в школу принести! — запротестовал я с ужасом на его предложениe. — Ах вот оно что… Выходит, расти, да не смей унести! В перерыв отец обычно приходил домой, если только не было аврала или срочной работы. Он обрадовался, увидев брата, и, оглядывая его невысокую, но ладную фигуру, с гордостью повторял, обращаясь к маме: — Нет! Ты посмотри, каков! Потом мы обедали, а после пили чай с дяди-Колиным тортом и конфетами, и я чувствовал, что покорен, что счастлив, что не хочу расставаться. Вечером после работы папа начал более серьезный разговор: — Ну, Коля, расскажи, как служил, какие планы на будущее? А ведь после армии охотнее берут в институт… 167 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ Это, как я потом понял, он намекнул на то, что сразу после школы Коля в институт не попал — не прошел по конкурсу. Но Коля отшутился, хотя не очень весело: — Да какой институт! В голове один устав да матчасть автомата! — Ну и что! Мы с тобой позанимаемся пока, до вступительных экзаменов время еще есть. Мама сидела молча, не вступая в разговор ни на чьей стороне, что можно было расценить… Да как угодно можно было расценить! И дядя Коля завершил одной фразой: — Не хочу позориться! А потом добавил: — Может быть, на следующий год… — Ну, как знаешь. А я со своей стороны — для брата всегда! На этом и завершили пока. У нас тогда были две смежные комнаты, но во вторую вход был сбоку, и это давало некоторое преимущество в планировке. Один угол отгородили посудным шкафом под кухню, там стояли новенькая газовая плита и раковина с водопроводным краном. Меня отправили спать в комнату родителей, а мою кровать в проходной комнате предоставили гостю. Дядя Коля прожил у нас тогда недели две. Папа наставлял его на правах старшего брата. Некоторые его наставления я помню до сих пор. — Прошу тебя, не вздумай сразу жениться. — Да ну, скажешь… На ком? — Может, с кем переписывался? Так и женятся на первой встречной после армейской голодухи. А ты сначала на ноги встань! И вообще, так тебе скажу: чем позже мужчина женится, тем более молодую жену может себе взять. И папа любовно посмотрел на маму, которая была моложе его на пять лет. Мне почему-то хотелось думать, что мы подружились с дядей Колей. А почему бы нет? У меня с ним была такая же разница в возрасте, как у него — с моим отцом. На его веселые подначки я смотрел как на вполне дружеские. Он умел обращаться не свысока. Мы боролись, вроде в шутку, но он учил меня кое-каким приемам, мы гуляли по городу, и он находил интересные места, которые сам любил в детстве, водил меня в кино. Папа предложил устроить его на свой завод, но у дяди Коли были уже, оказывается, намечены планы. Он сказал, что получил в армии права и шоферить ему нравится больше, чем стоять у станка, и что он только ждет письма от армейского друга, который обещал помочь с устройством на своей автобазе, где сам работал до армии. 168 Дядя Коля наведывался на главпочтамт и однажды явился довольный: друг не подвел, прислал письмо-приглашение. Будет, пишет, и работа хорошая, и общежитие. — Это рядом, в соседней, Челябинской области, — комментировал он нам строки из письма, а на папино предположение даже оскорбился: — Не городишко, а город! Друг пишет, что он-то раньше и был областным центром! Мама хлопотала с прощальным ужином, а папа опять наставлял: — Не кури. Не пей. После работы занимайся, я тебе дам свои учебники, повторяй материал! На будущий год приедешь поступать. Договорились? — А вот и приеду! Не прогоните? И через год он приехал! Но выполнил только один из папиных наказов: жена, которую он привез с собой, была моложе его на пять лет. Молоденькая смущающаяся девчонка только прошлым летом окончила школу и работала у них на автобазе диспетчером. Она больше молчала, но когда папа спросил дядю Колю о планах, в частности, о поступлении в институт, она как-то по-особому посмотрела на мужа, и дядя Коля с удивительной интонацией — одновременно виноватости и гордости — ответил: — Нам должны осенью комнату дать… И в тон ему, то ли одобряя, то ли осуждая, папа протянул: — Да… Понятно… Приехали они и на следующий год. Дядя Коля уже говорил меньше, больше жена. Она рассказывала, как они обставили свою комнату, какой достали замечательный секретер ( она произносила «сэкрэтэр»): крышка опускается — и получается письменный стол. О поступлении в институт разговор уже не заходил. Приезжали еще несколько лет, а потом дядя Коля, и так редко писавший, замолчал совсем. Я тем временем окончил школу, поступил в институт. Я уж и забыл о дяде Коле, как вдруг однажды зимой он оказался на пороге нашей новой квартиры. Родители были на работе, а я лежал с температурой и кашлем. Мы не сразу узнали друг друга: он меня — в высоком серьезном очкарике, а я — его в постаревшем, полысевшем и каком-то простоватом мужичке. Он все-таки догадался, кто я, и первым поздоровался: — Ну, привет, племяш. Примешь? Он как будто даже в этом сомневался и добавил, словно оправдывая свой визит: — Вот приехал посмотреть, как вы тут, в новой квартире… ЮНОСТЬ • 2013 НИНА ТУРИЦЫНА — Вообще-то мы в ней уже восемь лет живем. — А я у вас последний раз был, когда Гагарин полетел. Мне стало смешно. Он вел летопись не по датам, а по событиям, как дикарь. Но он не засмеялся в ответ, а, наоборот, обиделся. Я испугался, что он повернется и уйдет, а мне будет нагоняй от родителей, и поспешно пригласил его: — Да заходите же, дядя Коля! Папа будет очень рад. Я ему сейчас на работу позвоню. — У вас и телефон есть? — Недавно поставили. Папа, однако, пришел только после работы. Они о чем-то долго говорили в его комнате. Мама носила им туда еду на подносе, а из-за двери слышались чоканье рюмок и все более громкие голоса. — Нет! Ты представь! Какая стерва! Уж я ли не старался для нее! — Плюнь! — слышался голос папы. — Найдешь себе другую. — На кой мне другая! — визгливо закричал дядя Коля, но словно опомнившись, поправил себя: — Да хоть бы и какая… — Радуйся, хоть детей нет. Такой бабе — еще алименты платить? — Может, были бы, не гуляла бы… Мама выразительно посмотрела на меня, приложила палец к губам и велела немедленно ложиться спать: — Ты болеешь. Тебе надо сил набираться. Сухой горчицы в носки — и постарайся заснуть. Моя мама была лучшей женщиной на свете (не считая жены, которая непременно прочитает эти записки) — она была умной и тактичной и знала, что не надо спорить с пьяными мужиками, проспятся — тем более завтра суббота — и сами еще прощения попросят! Когда папа неожиданно умер в шестьдесят девять лет — заснул и не проснулся, — она, никогда не устраивавшая громких сцен, а после столь же громких примирений всегда ровная и сдержанная, не смогла, однако, прожить без него и года и угасла без всяких видимых причин. Папа умер сразу после новогодних праздников, а ее мы похоронили в октябре. Дядя Коля приезжал на похороны отца. Он выглядел суровым, почти все время молчал и даже за поминальным столом, когда ему как ближайшему родственнику первому предоставили слово, сказал всего одну фразу: — Осиротел, осиротел второй раз, ведь он для меня был вместо отца. Их отец — мой дед — не пришел с войны. № 6 • ИЮНЬ ЛИШНИЙ КЛЮЧ Было немного странно слышать это из уст мужчины, которому далеко за пятьдесят, но сказано это было с такой искренностью, что все сочувственно закивали. И вот всего два года спустя ушел и дядя Коля… Как он жил? Отчего умер? Кто его хоронил? Мы в это время всей семьей отдыхали в Ялте, и телеграмму нам вручили соседи по приезде. Я посмотрел на дату. — Мы опоздали на три дня. Пока раздумывали, ехать на девять или лучше на сорок дней — сразу и памятник заказать на уже к тому времени немного осевшую могилку, — пришла и вторая телеграмма о вступлении в права наследства. И вот тут меня неприятно кольнуло: что подумают соседи и сослуживцы, простые шоферы с автобазы? На похороны не приехали, а за наследством примчались! Да и какое уж там наследство? Мы были в гостях у дяди Коли всего один раз, когда он еще жил в той комнате с «сэкрэтэром». Обстановка была небогатой, места было мало, и мы, погостив несколько дней, поспешно ретировались. Что у него могло быть теперь, после давнего развода и стольких лет одинокой жизни? Какая-нибудь однокомнатная хрущоба? Приватизации тогда еще не было, а заниматься ее обменом на Уфу — стоит ли овчинка выделки? Пришлось, однако, ехать по указанному в телеграмме адресу не дожидаясь ни девяти, ни сорока дней. Прямо с железнодорожного телеграфа я послал ответную телеграмму, что выехал. Это оказалась окраина города, куда ходил всего один рейсовый автобус, но то, что я увидел на этой почти деревенской улице, превзошло все мои ожидания. Там высились в ряд двухэтажные коттеджи, и их монументальность и значительность не могли скрыть даже высокие заборы. Что здесь делал дядя Коля? Работал у кого-то из новых хозяев жизни личным шофером или сторожем и жил во флигельке? А вот и нужный дом. Я сверился с адресом. Из-за железных ворот меня облаял пес, а в щель для почты долго разглядывал чей-то глаз. Наконец я был допущен. Пожилой мужчина, старавшийся казаться важным и значительным, торжественно произнес, проверив мои документы и повертев в руках телеграмму, что может пригласить меня в дом и объявить волю покойного. Тон его разговора и манера держаться возымели, однако, действие: я не задал ни одного вопроса и не произнес ни единого слова. 169 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ Так мы прошли по дорожке, обсаженной молодыми деревцами, и я приноравливался к его медленным шагам. Он открыл тяжелую дверь, но не пропустил меня вперед, а только придержал ее для меня. В передней — точнее назвать ее холлом — слева были вешалка для одежды, сейчас пустая, и большое зеркало. Впереди — лестница, ведущая на второй этаж, и две двери — одна слева, другая справа. Он прошел налево в большую комнату с овальным столом и предложил сесть. Я ждал, что хозяин вынесет мне прощальное письмо дяди, которое он почему-то назвал завещанием, и покажет мне флигелек, где дядя жил, или назовет его городской адрес. Но он вернулся с какой-то официальной бумагой и только тогда представился, присаживаясь напротив меня за столом: — Я личный нотариус Николая Владимировича. А это его завещание. Можете ознакомиться. Я пробежал глазами бумагу и, прямо сказать, мало что в ней понял. Точнее, не смел понять. Заметив мое недоумение, мой визави подтвердил, профессионально выдержав паузу: — Теперь это все — ваше. — Подождите! — воскликнул я — Но почему он решил написать завещание? Ведь ему всего (я подсчитал в уме) пятьдесят шесть лет! Он что, болел? — Нет. Просто остановка сердца. Во сне (как у моего папы — невольно подумал я). А почему написал? — тут он гордо приосанился. — По моему совету! Вот вы, например, теперь не будете бегать, не будете никому ничего доказывать. Как только разрешили кооперативы, он, один из первых в нашем городе, организовал свой. Сначала привозил из рейсов туалетное мыло (помню, помню, и у нас с этим мылом была напряженка), а потом на появившиеся деньги арендовал несколько станков на местной швейной фабрике. Там ему шили какой-то ширпотреб. Раскрутился немного, но тут начальник цеха начал чинить ему препятствия. Обычное дело! Конкурентов не любят! А он во всех этих тонкостях законодательства, как вы понимаете, не очень разбирался. Тут я ему и помог! Я чуть не спросил: «Он вас нанял?» Но промолчал, а он продолжал уже доверительно: — Я не представился. Меня зовут Николай Николаевич. Да, мы еще и тезками с вашим дядей оказались! Так вот, с этим начальником цеха нам (он так и сказал: нам) надоело постоянно воевать. Он, например, отключит электроэнергию. Потом, после жалоб, восстановит, конечно, но время-то идет! А время — деньги! И я предложил Николаю 170 Владимировичу обменять свою однокомнатную квартиру в центре на дом здесь, на окраине. — Зачем? — В однокомнатной хрущевке самому повернуться негде, а в доме можно этих же мотористок посадить, и пускай себе шьют. А документы правильно оформить — моя забота. Николай Владимирович так и сделал. А потом тот домик под снос пошел, а вместо него вырос этот особняк! Он горделивым жестом пригласил меня полюбоваться. Всем своим видом он показывал, что надеется на вознаграждение: ведь и идеи его, и предусмотрительность, и мне никаких хлопот! Я прервал поток его красноречия, сухо попросив: — Я бы хотел посетить кладбище. — Конечно, конечно. Если вы не устали с дороги. — Не устал. Как можно вызвать такси? — Так по телефону! Он буквально за несколько дней до смерти установил себе телефон. Вот, пожалуйста, пройдите. Я назову вам номер, по которому можно заказать. От важности он незаметно перешел к услужливости. А я человек прямой и этого не люблю. И когда он предложил еще и сопровождать меня на кладбище, я отказался. Он пожал плечами: — Как хотите. Хотя — я вас понимаю. Мне стало немного неловко, и я добавил: — Мы не прощаемся. — Ни в коем случае! — обрадовался он. — Надеюсь увидеть вас завтра, — завершил я разговор. Он понял и засуетился: — Сейчас я принесу вам ключи. Он вынес целую связку. — Так много? — удивился я. — Что от чего? — Я тут не жил. Просто сегодня по вашей телеграмме ждал вас. Знаю, что вот этот, большой, от ворот, этот — от калитки. Вот эти — от входной двери — верхний и нижний замки. С остальными, думаю, сами разберетесь! Мы вышли вместе и часть пути проехали тоже вместе, только он вышел в центре, а я поехал далее, на кладбище. Там служитель показал, как пройти. Я постоял перед грудой венков и почему-то перекрестил ее три раза. Подошел на обратном пути к служителю и спросил, где можно памятник заказать. — Так рано еще. Могилка не осела. А похороны его я помню… Я сунул ему в руку купюру и поехал обратно на том же такси. Сел и горько усмехнулся, отвернувшись, чтоб водитель не заметил: быстро же я начал приобретать замашки богача! ЮНОСТЬ • 2013 НИНА ТУРИЦЫНА Попросил остановиться возле хорошего гастронома, купил выпивки, закуски. — Зайдем. Помянем. Он не отказался, только пить не стал, лишь чуть пригубил рюмку: — Я за рулем. Проводил я его, закрыл за ним ворота и погрузился в невероятную тишину, какой не бывает в городе. Ниоткуда не доносилось ни звука. Я поднял рюмку и сказал в пространство: — Земля тебе пухом, дядя Коля. Я вдруг подумал, что, возможно, он слышит меня. Душа ведь не покидает родные места еще сорок дней, пока не отправится в путь, откуда нет возврата. Чем дольше я сидел, тем хуже мне становилось. Грусть переходила в печаль, печаль — в неясную тревогу. Надо чем-то занять себя, иначе так захлестнет, что ночью не заснешь! Я, помню, с каким-то мистическим ужасом подумал о предстоящей ночи в этом огромном одиноком доме. Нет, нет! Надо что-то делать! Да хоть дом посмотреть и ключи примерить, чтобы на ночь все двери запереть. Да, кстати, и пса накормить. А кличку его забыл спросить... Я вынес ему остатки с наших тарелок и, расщедрившись, бросил еще кусок колбасы. Пес оказался не очень голодный! Он не спеша понюхал и принялся за еду, словно делая мне любезность или одолжение. Я встал неподалеку, но на шаг дальше длины цепи, и принялся его хвалить. Разговор с псом, который отвечал довольным чавканьем, немного успокоил меня. Я достал из кармана связку ключей и подошел к воротам. Так, что я запомнил? Этот от ворот, этот — от калитки. Запер их на два оборота. Оглянулся на дом. Здесь, на открытом воздухе, было не так мрачно. В небе носились стрижи, в кустах жужжал шмель. Мысли мои приняли практическое направление. Квартиру нужно было бы обменивать, а дом можно просто продать. Правильно ему этот нотариус подсказал! Зря я с ним так… Завтра надо будет загладить, пригласить его в ресторан. Да, теперь и поминки на девять дней придется сделать. Неудобно просто так отсюда уехать. Надо будет заказать переговоры, рассказать о наследстве, объяснить все жене. Пусть на работу ко мне съездит. Но там о доме пускай лучше промолчит! К чему мне чужая зависть! Своей-то никогда ни к кому не было. Просто сообщит, что задерживаюсь на похоронах — дядя был одиноким, улаживать и устраивать больше некому, — что возьму отгулы за свой счет — отпуск-то уже истратили. № 6 • ИЮНЬ ЛИШНИЙ КЛЮЧ Решил обойти дом по периметру и посмотреть, нет ли черного хода, заперт ли он. От парадного крыльца я пошел вправо, обогнул круглый эркер на углу и оказался на западной стороне. Заходящее солнце било в окна, и розовато­ оранжевый свет разливался вокруг. Следующая сторона, противоположная фасаду, тоже была залита солнцем — это был юг. Никакая не мистика, успокаивал я себя, просто в гостиной мрачновато без солнца. Интересно, где у него была спальня? Хорошо бы на восток — ближе всего к природе и ее естественным ритмам. Хотя — какая мне разница. Понятно, что жить здесь, в чужом городе, не будем. А переночевать несколько ночей — не все ли равно! Так… Неужели я буду спать в той самой спальне, где он умер во сне? Нет уж, надо подыскать себе в доме другое место. На тыльной стороне, прикрытая разросшимся плющом, обнаружилась «маленькая железная дверь в стене», ну прямо из повести Катаева о ленинских полуконспиративных квартирах! Я примерил к ней несколько ключей из связки, запутался и стал примерять заново, придерживая уже использованные. Наконец один подошел. Я отпер таинственную дверь и очутился в темном коридоре. Пошарил по стене, нащупал выключатель. Коридор залило мягким светом. Я сделал несколько шагов и прислушался. Нет, показалось. Это мои собственные шаги так гулко отдаются в тишине: пол из плит, ни коврика, ни дорожки. Справа шла глухая стена, а слева были две двери. Заглянул в первую. В пыльной комнате стояли две ножные электрические швейные машинки и лежали тюки. На окнах не было ни занавесок, ни жалюзи, и в лучах солнца заплясали пылинки, поднятые дуновением из открывшейся двери. В двери был замок, но явно им давно уже никто не пользовался. Тем не менее я примерил несколько ключей и, заметив, который из них подошел, вытащил из тюка кусок какой-то ткани, отрезал от него несколько полосок и, приладив их к тем ключам, которыми я уже пользовался, начертал на них ручкой, извлеченной из кармана пиджака, начальные буквы: В (ворота), К (калитка), ПН, ПВ (парадное нижний, парадное верхний), Ч (черный вход), М (машинки или мастерская). Во второй комнате ничего примечательного не было. Здесь стояли старый диван, простой стол, покрытый клеенкой, несколько стульев вокруг него. В шкафу без дверец с по старомодному раздвигающимися стеклами выстроились в ряд какие-то папки с бумагами. Я вернулся в коридор. Впереди была еще одна дверь, а рядом с нею выключатель. На всякий случай я нажал на него. Свет в коридо171 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ ре выключился, и открыв дверь, я очутился в холле. Дверь в гостиную с овальным столом и смежную с ней кухню теперь была справа от меня. Вторая в холле дверь, на противоположную сторону, привела в комнату с эркером. Это помещение выглядело намного веселей и привлекательней. Мебели тоже было немного: диван, журнальный столик перед ним, огромный тяжелый цветной телевизор. Но все это было новое, современное. Понятно, что спальня у него на втором этаже, прикинул я. Тогда, может быть, здесь остаться на ночь? Но в полукруглое окно эркера ярко светило закатное солнце, а плотных гардин на окнах не было — только тюлевые занавески. Эркер, который снаружи смотрелся нелепо, как опухоль, потому что был только с одной стороны дома, здесь, в комнате, придавал ей нарядный и даже изысканный вид. Я в раздумье вернулся в холл. О! А дверь в коридор с мастерской и старомодной комнатой, оказывается, запиралась! В двери была не очень заметная на первый взгляд маленькая круглая замочная скважина. Я легко подобрал к ней ключ-цилиндр и пометил на прикрепленной полоске «Х» (холл). Теперь на второй этаж? Я думал, здесь будет столько же комнат, сколько на первом. Но нет. Под двускатной крышей оказался просто чердак, переделанный впоследствии под жилое помещение. Должно быть, хозяин, строивший дом, не загадывал, что когда-нибудь так размахнется, что у него появится и второй этаж. По обе стороны коридора, более короткого, чем коридор первого этажа, располагались одна напротив другой две двери. За ними оказались одинаковые крохотные комнатки с окнами на фасад. В первой стояла железная кровать со старомодными шишечками, а во второй — шкаф с запыленными и выцветшими журналами да кое-какие книги. Среди них я обнаружил даже те старые учебники, которые когда-то мой отец отдал дяде Коле для подготовки в институт. Из «Дискретной математики», учебника для техникумов, выпали тетрадные листочки с формулами и расчетами. Сколько же им лет? Вспомнилась глупая фраза из анекдота «Тлидцать тли годика». Значит, все же готовился, хотел поступать? Интересно, жалел ли он, что не сложилось с вузом, или ушел в материальные заботы и забыл? Жена заставила забыть… «Скоро получим комнату», «Купили сэкрэтэр». Вот увидела б сейчас, какой он дом себе отгрохал! Третья дверь открылась в большую и светлую комнату. Как я и предполагал, она оказалась спальней. Ее единственное окно выходило 172 на тыльную сторону. Это была, пожалуй, самая стильная комната во всем доме. У меня даже возникли сомнения и подозрения, так ли уж одинок был дядя Коля после развода. Здесь явно поработал дизайнер, или сам хозяин выбирал по модным журналам. Минимализм, современность — все то, что называется стилем хай-тек. Высокие технологии. Середину комнаты занимала большая низкая кровать. Белый платяной шкаф с окном-иллюминатором справа и зеркалом слева дополняла такого же цвета прикроватная тумбочка. На окнах вместо штор были жалюзи белого цвета — не очень уютно, но кто-то сумел убедить дядю, что это модно, а может быть, что — практично? Не знаю, чем он руководствовался, придавая месту уединения и отдыха вид офиса. Значит, здесь он и умер… Да, отсюда, если почувствуешь себя плохо, не так-то легко добраться до первого этажа, где в гостиной — телефон, а вода, чтобы запить таблетки, в смежной с нею кухне. Даже если всего лишь простуда и необходимо сделать ножную ванночку, придется таскать воду в ведре по лестнице! Не зря настоящие богачи, понимающие толк в жизненном комфорте, всегда по соседству со спальней, которая, правильно, должна быть в бельэтаже, устраивают себе ванную комнату. Нет, здесь я точно не захочу провести ночь. Ха! Семь комнат в доме, а я хожу и не нахожу… Придется все же в комнате с эркером, где есть новый диван и телевизор, но нет гардин и еще долго в окно будет светить закат. Зато рядом, следом за гостиной и кухней с АГВ — ванная комната с удобствами. Спальня не запиралась, а запиралась почему-то маленькая комнатка, где стоял книжный шкаф с теми папиными учебниками. Правда, сейчас она стояла незапертая, но в двери был врезан замок, и я легко подобрал к нему ключ из связки, ведь таких свободных ключей у меня осталось всего четыре. Приладил к нему тряпичную бирку и надписал «Б» — библиотека, хотя этот жалкий шкаф так же походил на нее, как весь дом, где были всего три более или менее прилично обставленные комнаты, — на родовое поместье лорда. Осмотр закончен. Надо спуститься вниз и помыть посуду после нашего с таксистом ужина. А в комнате с эркером, где я решил остаться на ночь, под диванными подушками обнаружился аккуратно сложенный плед. Как кстати! Спать вроде было еще рано, смотреть телевизор — не было ни желания, ни настроения. И тут вспомнил, что забыл запереть черный вход. Какая оплошность! ЮНОСТЬ • 2013 НИНА ТУРИЦЫНА Быстро прошел по коридору, заглянул зачем-то еще раз в обе комнаты справа и прежде, чем повернуть ключ в двери черного входа, вышел на заднее крыльцо. А ведь и осмотр дома по периметру я не довел до конца: половина южной и вся восточная, торцовая часть остались неисследованными. После заднего крыльца, увитого плющом, шла глухая кирпичная стена. Я завернул за угол, и тут моему взору открылось какое-то строение, заполоненное разросшимися вишневыми деревьями. Я подошел ближе. Это был металлический гараж, крашенный коричневой краской, что делало его похожим на сарай. Но машины у дяди Коли вроде бы не было? Во всяком случае, в завещании она не фигурировала и нотариус про нее не упоминал. В гаражных воротах прорезана дверь, а в ней — две замочные скважины. Длинный ключ с поперечными бороздками легко вошел в верхнюю, а другой, поменьше, — в нижнюю. Дверь на хорошо смазанных петлях беззвучно подалась, я потянул ее на себя и вошел внутрь. Изнутри ворота запирались на толстые металлические шпингалеты. Гараж был, но машины в нем не было. Забетонированный пол, стены с пенопластом. К стене прислонена вертикальная металлическая лестница с крючьями наверху, посередине на полу валялся большой кусок брезента, а по краям стояли и лежали оцинкованные и эмалированные ведра с привязанными к ручкам веревками. Наверное, от прежнего хозяина остались. Может быть, у него в старом доме с удобствами во дворе и водопровода-то не было, а только колодец? Хотя никакого колодца я нигде пока не встретил… Запер гараж и пошел дальше. Участок у дяди был не очень большой, но запущенный. Только на парадной аллейке, ведущей от ворот к фасаду, стояли в два ряда молоденькие деревца, а дальше все заросло побегами вишни, одичавшей малиной и глухой крапивой. Рядом с гаражом обнаружился деревенский туалет, но аккуратно выбеленный, с бетонированным полом и лампочкой над дверью. Я вышел на парадную аллейку, посмотрел на пса, который вполне дружелюбно помахал мне хвостом, потянулся, упираясь в передние лапы, и зевнул во всю пасть. — Я тебя понял, я тоже спать пошел, — сказал я ему и отправился в дом, заперев двери фасада на ключи ПВ и ПН. Остался еще один ключ, одиннадцатый. Больше ничего ни к чему примерять не хотелось. Завтра разберусь. Не к спеху. А сейчас — спать, спать. № 6 • ИЮНЬ ЛИШНИЙ КЛЮЧ Но заснуть мне не дал проклятый пес. Он начал нестерпимо выть, как воют волки на луну, как воют псы, потерявшие хозяина. А ведь он и стал таким псом. Я лежал, глядя в потолок, по которому бродили какие-то тени. — Это колышется занавеска, — успокаивал я себя. — Бояться надо, как говаривала в далеком детстве моя бабушка, не мертвых, а живых. Сон, однако, не шел. Я думал о дяде, о его доме, в котором он прожил совсем немного и умер во сне. Да, как мой отец, только раньше него на целых тринадцать лет! В таком одиноком месте сова ухнет, и то со страху обомрешь. Хотя совы вроде в городах не живут… А странно он выстроил себе гараж! Как я сразу не заметил! Туда, если и купишь машину, никогда ее не загонишь — дороги нет, все заросло так, что вырубать бы деревья пришлось. А гараж-то новый, явно не от прежнего владельца того, полудеревенского дома без удобств. Да что я заморачиваюсь? Это же просто сарай, а то, что он из металла… ну, может быть, купил у кого-то по случаю или по дешевке готовый ненужный гараж и привез к себе на участок. А машину-то он, возможно, и не собирался покупать. Надоели уже эти машины за столько лет шоферской работы! Пес продолжал свой нескончаемый вой, и я уже подумал, не перейти ли мне в комнату рядом с мастерской, где продавленный диван, — там хоть окна на другую сторону, но потом догадался: надо выпить рюмку-другую, и сон придет. Так и сделал и, действительно, скоро заснул. Меня разбудил звонок. Я кинулся было одеваться и бежать к воротам, но потом понял, что это телефон. — Да! — Не разбудил? — спросил осторожный голос. — Это Николай Николаевич вас беспокоит. Мы вроде хотели встретиться. Я боялся, что вы уйдете… — Доброе утро, Николай Николаевич! Нет, не разбудили. А который, кстати, час? Свои не завел вчера, забыл, а дядины стоят… Да, жду вас! Он явился через час, свежий и подтянутый. Я тоже успел умыться, побриться, позавтракать остатками ужина. — Как провели ночь? — первым делом вежливо поинтересовался он. — Слава богу, вид у вас отдохнувший. — Да все нормально. Здесь такая тишина. Даже непривычно. Я сумел выспаться. Хочу пригласить вас в ресторан. Какой вы порекомендуете, чтобы можно было там и поминки на девять дней заказать? 173 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ — У нас в центре все вполне приличные. Поедем, сами выберете. Так мы и сделали. Он порекомендовал мне небольшой, но очень уютный. Сказал, что и готовят здесь прилично. Мы пообедали, немного выпили. Решили, что я потом договорюсь о поминках, а он уточнит список гостей. — С ключами разобрались? — спросил Николай Николаевич. — Да, разобрался. А, кстати, что, у него была всего одна связка? — Почему же одна? Должна быть и запасная. Вы не нашли? — Я даже не нашел пока, от чего один лишний ключ. — Ну, лишнего у Николая Владимировича никогда ничего не было! На что он намекал? На скупость или на аккуратность? — Но не от работы же тот, лишний? — Конечно, нет. Я же вам сказал, что с автобазой он давно расстался, с цехом — тоже. Впрочем, там у него никаких ключей, я думаю, и не было… — Тогда тем более странно. Ну да бог с ним. Но я видел, что его что-то тревожит. Наконец он решился: — Вы меня спросили о втором наборе ключей. Но клянусь вам… — Да я и не думал, что это вы…. — Я не о том хотел сказать. Получилось, что я все-таки подозревал его. Как неловко и неприятно! А он решительно заявил: — Эта связка должна быть где-то у него дома. Вы найдете ее при мне, и я успокоюсь. Тон его не допускал возражений. Я взял такси, и мы вернулись в дядин особняк. — А какие комнаты у него запирались? — по-деловому спросил он. Я взял связку с тряпочками. В, К, ПН, ПВ, Ч, М, Х, Б, ГН, ГВ. — Значит, мастерская и библиотека. — Что это? — удивился он. — «М». Я так обозначил комнату, где стоят швейные машинки, а «Б» — это наверху маленькая комната со шкафом. В мастерской ничего, кроме машинок и тюков, не было. Мы поднялись в библиотеку. Николай Николаевич окинул взглядом шкаф и приказал: — Выдвигайте ящики. Я повиновался. Наверное, он лучше разбирался, где обычно люди хранят документы и прочие важные вещи. И точно! В одном из нижних ящиков спокойно лежал второй набор. Но в нем, когда мы пересчита174 ли, было только десять ключей. Те же В, К, ПН, ПВ, Ч, М, Х, Б, ГН, ГВ. — Что отсюда следует? — спросил Николай Николаевич тоном, каким мог бы задавать вопросы следователь. — Что мне нужно извиниться перед вами! — Я не об этом! — отмахнулся он. — Этот набор, из ящика, был у хозяина запасным. Николай Владимирович, стало быть, им не пользовался. А вот тот, который был при нем, имел одиннадцать ключей. Значит… — Да, в самом деле! Тогда от чего же ключ? Больше никаких дверей нет. Я не проверял только дверь от туалета во дворе. Он усмехнулся. В это время опять завыл пес. Николай Николаевич выглянул в окно. — Он у вас так и сидит на цепи? — А что? — А то, что хозяин его всегда отпускал на ночь, иначе какой же смысл в его собачьей службе? Он должен охранять ночью всю территорию. А теперь ему и так тоскливо, да еще на привязи. — Я боюсь к нему подойти. — Это мое упущение, я вас даже не познакомил, — сказал Николай Николаевич без всякой иронии. — А он должен понять, что теперь вы — его новый хозяин. Спустимся же во двор! — Джек! — позвал он. — Ну же, ну же, успокойся! Сейчас мы тебя отцепим. Ты погуляешь. Да подойдите же, не бойтесь! Я подошел. — Позовите его и сами отцепите. Он оценит. Он большой умница. — Джек, Джек! — я постарался придать голосу уверенность и значительность. — Стой спокойно! — Лежать! — приказал Николай Николаевич. Джек лег. — Отцепляйте же! Джек все понял и терпеливо ждал. Зато как он обрадовался, обретя свободу! Победно полаял на цепь и побежал за нами, иногда обгоняя, но возвращаясь. — Для успокоения совести взглянем на дверь туалета! — предложил мой спутник. Конечно, она была без замка! Простой запор на вертящуюся деревяшку, и изнутри — крючок. Недалеко был гараж. Я отпер оба замка на его узкой двери, и любопытный пес вперед нас сунулся туда. Внутри было довольно темно — дверь выходила на север, и ее узкий прямоугольник пропускал мало света. Пес обнюхал ведра, чихнул, а потом лапами сдвинул край брезента. Как будто узкая полоска света мелькнула из-под него? Или это отсвечивает снаружи? ЮНОСТЬ • 2013 НИНА ТУРИЦЫНА Подошли ближе. Нет! Это был, без сомнения, электрический свет. Узкая, едва заметная полоска. Мы отодвинули брезент. — Да у него тут устроен погреб! — догадался Николай Николаевич, а я облегченно вздохнул. — Вот же крышка! Смотрите! Да, это была крышка люка, свет шел из-под нее. Забыл выключить, так и горело неделю. Значит, в гараже есть освещение? Но выключатель мы почему-то не нашли, зато в крышке обнаружилась замочная скважина, и последний, одиннадцатый ключ легко вошел в нее. Мы подняли крышку и обомлели. У меня на мгновение мелькнула дикая и жестокая мысль, что лучше бы я никогда не совался в этот гараж и не видел этого ужаса. Но мы были вдвоем, и только это, возможно, позволило нам не впасть в ступор и не свалиться в обмороке. Из глубокой ямы на нас смотрели непонятные существа. Не сразу мы признали в них женщин, одетых в немыслимые лохмотья, страшно истощенных. — Ты че же, забыл про нас? Жрать не даешь. Параша переполнена, ссать некуда, — наконец раздался из ямы голос, больше похожий на карканье. — Да это вроде не он, — перебила ее вторая. Третья, и последняя, сидела молча. — Вон Нюшка уже не поднимается, — кивнули на нее первые две. Я был близок к обмороку. — Вы кто?! — не своим голосом спросил Николай Николаевич. — Рабы! Так нас хозяин называл. — Хозяин? — Колян. — Боже! — Я почувствовал подкатывающую от смрада и ужаса рвоту и выскочил наружу. — Да помогите же мне наконец! — позвал меня нотариус. Он уже понял, для чего здесь была вертикальная лестница с крючьями, и пытался сдвинуть ее с места. Яма была глубокой, не менее двух метров, прямо под люком лежала куча песка. В нее мы установили нижний конец лестницы, и бабы по очереди полезли наверх. Самую слабую они пустили средней, помогая ей сверху и снизу. Нет никаких сил описывать весь тот кошмар, который устроил им дядя Коля. Да я почти не запомнил подробностей, настолько был оглушен и подавлен. Суда не было по причине смерти главного фигуранта, но счастье побывать в роли ближайшего № 6 • ИЮНЬ ЛИШНИЙ КЛЮЧ родственника этого изверга мне в полной мере пришлось испытать на себе. Появились статьи во всех местных газетах. Вслед мне кричали и улюлюкали. Я словно взял на себя часть его греха и ответственности за этот несмываемый грех. А ведь они шли к нему добровольно! Как же он находил свои жертвы? Первая из них была просто бездомная, бичиха. Тогда, кажется, еще не появилась аббревиатура бомж. Жила в общаге, пила. С работы уволили. Общественный совет и соседи добились ее выселения. Она скиталась по пивнушкам, по вокзалам — ж/д и авто. Милиция ее отовсюду гнала, грозили тюрьмой. А тут — дядя Коля. Налил, закуску поставил. Сказал: — Пить бросишь — возьму в свой кооператив. Шить-то умеешь? Умела и шить, и вязать, и пряжу прясть — деревенская девка, попавшая в объятия города. Привез сюда. Дом он тогда еще только строил. Она ему помогала на самых тяжелых работах, а потом заставил этот погреб рыть и сам с ней вместе рыл. Говорил, что сельхозпродукты будет здесь хранить. А как выкопали — она и стала первым сельхозпродуктом. Столкнул ее на кучу песка, чтобы не разбилась, кинул туда же бутылку самогона, закрыл люк. Она по привычке выпила и заснула. Через два дня, когда ослабела от голода и алкоголя, открыл люк и крикнул: — Жить хочешь? — Хочу. — Тогда слушайся меня. Я для тебя же, дуры, стараюсь, для твоей пользы. На воле ты сопьешься, а я из тебя человека сделаю. От тебя зависит. Бросишь пить — возьму к себе на хорошую работу в цех. А пока — посиди, отвыкни от водки. Согласна? Еще б она была не согласна! На воле что ей светило? Сдохнуть в канаве или сесть в тюрьму: приворовывала, жрать-то хочется! Поставил он ей швейную машинку, свет провел, дал топчан и матрац, из ящиков стол соорудил, и стала она при электрическом свете шить. А Колян ей — в ведре пищу, а в другом — отходы за ней. Обещал, что, как только исправится и на приличную одежду себе заработает, так выпустит ее и к себе на фабрику устроит. Она поначалу верила, что это такой метод лечения и воспитания. В ЛТП, слыхала, тоже сурово лечат. Вторую дуру он на вокзале нашел. Приехала она откуда-то из далекой деревни, а тут, в городе, ее ждали, ага! 175 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ Сунулась туда-сюда — кроме как в уборщицы за копейки, никуда не берут. А дядя Коля обещал взять к себе в цех на хорошую работу, где большие деньги платят. Был он серьезным, строгим, немногословным. По возрасту — как отец, а по манерам — как отец родной. Никаких намеков, приставаний. Вел себя, как начальник ведет при приеме на работу. Она пошла за ним. И оказалась в той же яме. А ведь просто попросил ее спуститься в погреб, огурчиков-помидорчиков соленых набрать. У самого, старого, поясница болит. А третья оказалась вообще сирота. Туда же ее! Он все правильно просчитал, что никто их искать не будет, никаких знакомых у них тут, понятно, нет. Они ему шили, он сдавал продукцию, кормил их баландой из ведра, другое ведро выливал в дворовый туалет. Сколько они там просидели — сами точно не знают. 176 Освободили мы их. Но какой ненавистью они прониклись ко мне уже через несколько дней! Пожалуй, не меньшей, чем друг к другу. Они вспоминали малейшие обиды — кто чего больше съел и меньше сшил. Кошмар происходящего разрастался, и в конце концов я просто бросил все, не стал заниматься продажей этого проклятого дома, который бы все равно никто здесь не купил. Я даже постарался уехать незаметно, сев в электричку, и только на следующей станции купил билет на поезд. Дома я не хотел ничего говорить, но пришлось! Жена не поняла меня. Как можно бросить такой особняк! Хоть бы о дочери подумал. Дело у нас тогда чуть не дошло до развода. А ключи, честно признаться, я еще на обратном пути выкинул из окна вагона. ЮНОСТЬ • 2013 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ЗЕЛЕНЫЙ ПОРТФЕЛЬ Дмитрий ФИЛИППОВ Добрый день, уважаемая редакция «Юности». С юных лет я поклонник вашего журнала, для меня он остается самым-самым. Родился я в 1961 году, живу в Татарстане (город Нижнекамск). Работаю экономистом на заводе. Занимаюсь бегом и настольным теннисом. Печатался в городских и региональных изданиях. Посылаю свой новый юмор. Желаю вам прекрасных праздников. Можно, я вас —М ожно, я вас… — Мужчина, что вы себе позволяете! — Я только хотел спросить, можно, я вас… — А вы, оказывается, шалунишка. Ну так и быть, можете меня проводить до подъезда. — Вот, проводил. А можно, я вас… — Нельзя. Но если очень хотите, то на пять минут, и только одна чашка кофе. — Кофе очень вкусный. Можно, я вас… — Конечно, нельзя. Но если трамваи не ходят и у автобусов перерыв... Только с краешку, и только до пяти утра. — Очень удобно. Правда, узко. Можно, я вас… — Ну, мы взрослые люди. Символически. Можно, но только в щечку и только один раз. — Можно, я вас… — Тебя. После твоих поцелуев давно пора перейти на «ты». И вообще, чего ты хотел спросить? — Да у сотового батарейка села. Хотел спросить, который час. — Поздно, милый. С утра в ЗАГС. А чтобы время у всяких не спрашивал, возьми мои старые часы. Дарю. — Можно, я тебя поцелую? — Можно. Рыбалка Я сный летний день. Погода сама шепчет — иди и прогуляйся. Я плаваю в теплой воде озера и охлаждаю разгоряченное тело. Понемногу подходят и мои партнеры по рыбалке. Это в основном здоровые и крепкие мужчины со склонностью к зеленому змию. У них загорелые лица и внушительные мускулы на руках. Эти руки готовы сжимать удочки с утра до вечера и потом тянуть их к себе с крупной и упитанной рыбой. А под горячее они любят № 6 • ИЮНЬ хвастаться победами и широко разводить руки в стороны. Ну и я тоже парень не промах, им под стать. Высокий, усатый, спортивный. У меня короткое и энергичное имя, похожее на американское Сэм. Меня зовут Сом. Я житель этого пруда и тоже удачный рыбак. Правда, я ловлю не с берега, а наоборот — с воды. И добыча мне достается от неумелых и азартных рыбаков. 177 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ЗЕЛЕНЫЙ ПОРТФЕЛЬ Вот недавно зацепился я зубами за крючок и такого крупного рыбака подцепил — килограммов на сто будет. Долго его водил по удочке, а потом как дерну! Он сразу в воду и свалился. А я к нему. Вкусные у него ботинки оказались. Настоящая кожа. Порадовал меня, мог ведь и что-то китайское надеть. Иной раз подергают, подергают меня рыбаки за крючок. Потом устанут, выкинут червяков из банки и идут домой. Я подплываю и такой пир себе устраиваю — только хруст за жабрами раздается. Все вроде хорошо. Рыбаков много, и я голодным никогда не останусь. Только в последнее время стала кружиться голова и похмелье по утрам. То ли рыбаки из своих бутылочек водку капают, то ли 178 завод из своих труб отходы льет. Придется, видно, убираться мне из пруда. А что? Одежда у меня есть, полно всего рыбаки накидали. Оденусь, приглажу усы и пойду к людям. Может быть, у них в городах экология получше. Кусаться и нападать я умею и в мире людей преуспею. А рыбалка? Каждый выходной день буду приходить сюда, на озеро, и рыбачить. Только уже не с воды, а с берега. Пока какой-нибудь сильный и мощный сом не подцепит меня за удочку и не свалит в воду. Тогда я, богатый и преуспевающий миллионер, вспомню свою молодость и снова стану жить в озере, родном озере моего детства. ЮНОСТЬ • 2013 В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ Галка ГАЛКИНА Родовые проблемы мужчин. Обычно мужчины не верят этому и не хотят об этом говорить. 17 апреля, с 18:00 до 22:00, в клубе «Петрович» состоится дискуссия на эту тему в рамках традиционного светского салона. Ведущая дискуссии — целитель Варвара Москаленко. В дискуссии участвуют мужчины, женщины, психологи, парапсихологи, целители, биоэнергеты, врачи и «трезвые» люди… Обязательно, по предварительной заявке, консалтинговая группа «Первый ход», Борис Кулябин. В приложении — новые темы для интервью от разных экспертов. Борис Кулябин, Москва Галка ГАЛКИНА: Хорошо биоэнергету. Не одинок он на этом свете. А если вдруг заскучает, то вот тут тебе и целители, и парапсихологи, и просто врачи. Собрались, поколдовали, выпили, закусили. Хорошо! А с другой стороны… Плохо, что мужчины после этого беременеют. Беременный и не очень трезвый мужчина — опасный для общественного спокойствия элемент. Потому как с женщинами — с ними все в принципе № 6 • ИЮНЬ ясно. А вот что происходит, и происходит ли, с трезвым человеком, когда вдруг на приеме у гинеколога он обнаружил, что уже на втором месяце? Эти вопросы обуревают. Тем более если ты — первопроходец в этом вопросе. Папанин и Крузенштерн! Товарищ Кулябин, опасные вещи Вы затеваете! Поосторожнее там с «первым ходом»! Ведь научно доказано, что ни с того ни с сего мужчины не беременеют! Остановитесь, пока не поздно! 179 В КОНЦЕ КОНЦОВ / VERIORA VERIS* Шалун ГЕО, человек-грейпфрут * Чистая правда Как бороться с икотой VV Пощекочешь бегемота — и пройдет твоя икота! VV По первопутку возьми попутку! VV Твоя икота расскажет, кто ты! VV Не нужно фокстрота, даешь икоту! VV Зевота и икота — признак идиота! VV Напала икота — глотни компоту! VV Муравьеды и еноты помогают от икоты! VV От икоты, хохоча, вас излечит саранча! су рков VV За окном уже темно-то, приближается икота! Фаза месяца: о-су ро- су рина м! VV Бесконечная икота к власти привела Пол Пота! PHOTOSTOP Деньги и пингвины -- За пингвина половину отдадите вы полтину! -- А у вашего соседа вы купите муравьеда! -- Муравьеда и пингвина погрузите на дрезину! ©Фото Игоря МИХАЙЛОВА -- А хорька, чтоб не кричал, погрузите в самосвал! -- А в пингвиновой упряжке не дождетесь вы поблажки! -- Деньги жгли пингвинам ляжки и гадали на ромашке! -- У кудрявого пингвина нету денежной доктрины! -- Отметелили сурка и добавили: «Пока!» SMS’ка, отправленная в сурковую нору: Осколки Сколкова 180 -- Креативен был сурок, да не выучил урок! -- В зоосаде все скотина — от сурка и до пингвина! ЮНОСТЬ • 2013
