ОРЕКА 5ЬАУ1СА I, 1991, 1 "НОВАЯ ВОЛНА" И МЕТАМОРФОЗЫ
advertisement
ОРЕКА 5ЬАУ1СА I , 1991, 1 "НОВАЯ ВОЛНА" И МЕТАМОРФОЗЫ В СОВРЕМЕННОЙ СОВЕТСКОЙ Галина "ВЕЧНОЙ" ТЕМЫ ЛИТЕРАТУРЕ Бинова Не у т и х а е т в советской литературе последних лет м о щ н а я волна "возвратившихся" произведений, исследующих сталинизм во всех его проявлениях, политических, экономических и н р а в с т в е н ­ ных последствиях. Гораздо менее бурным, но не иенее с и м п т о м а т и ч н ы м является в последние годы поток произведений о близком прошлом, о так называемом периоде застоя. Правда, порой к а з а л о с ь , что и м е н н о "близость" пережитого словно бы отпугивала писателей сказать правду и об этом времени. Поэт Наум Коржавин, на с о б с т в е н н о м опыте познавший удушливую атмосферу эпохи застоя, так пишет об этом времени: "Время, которое сейчас называют застойным, в каком-то смысле было хуже для литературы, чем с т а л и н с к о е . Литературе не страшна трагедия, страшна б е з н а д е ж н о с т ь . Когда у человека не остается не только надежд, но даже ж е л а н и й - это уже за пределами искусства, это уже нечто антихудожествен­ ное". Взаимоотношения художников со своей страной и своим временем в мрачный период застоя были н е о д н о з н а ч н ы м и : от п о л ­ ной совместимости, компромиссности сознания (речь и д е т о п и с а ­ телях, которые, подделываясь под внешнюю ситуацию, заботились не о чести, а об элементарной выживаемости) до полной н е с о в ­ местимости, проявившейся в эмиграции многих т а л а н т л и в ы х п и с а ­ телей и поэтов (тот же Н. Коржавин, А. Солженицын, В . В о й н о вич, В. Некрасов, В. Аксенов, И. Бродский и многие д р у г и е ) или просто в физической смерти (Ю. Казаков, В. Шукшин, В. В ы с о ц ­ к и й . . . ) . И то, что мы можем сейчас назвать десятки имен п и с а ­ телей, которые нравственно выстояли в те пасмурные годы, когда слово правды не поощрялось, а возникало вопреки, еще раз п о д ­ тверждает истину: нравственность и талант неотделимы. Литературу, художественно воплотившую эпоху з а с т о я , н а з ы ­ вают "жестокой" или "другой" прозой, иногда "новой волной" в современной литературе. Эту бесстрашную, честную п р о з у п р е д ­ ставляют Л. Петрушевская, В. Пьецух, Е. Попов, С. К а л е д и н , М . Кураев, Ю. Алешковский и др. Это тоже своего рода " з а д е р ж а н ­ ная", репрессированная литература, ибо многие п р о и з в е д е н и я названных авторов написаны в застойные времена, а н а п е ч а т а н ы только сейчас. Литературу эту критика и читатели часто у п р е к а ­ ют в пессимизме и безысходности, однако именно в этом ее п о л е ­ мическая заостренность, альтернативность по отношению к о ф и ц и ­ альной пропаганде и оппозиционность по отношению к п о л и т и э и р о - 22 ОРЕКА 5ЬАУ1СА I , 1991, 1 ванной м и ф о л о г и и всеобщего благополучия, компенсация за годы беспросветной серости и ура-оптимизма. "У искусства нет иного выхода, кроме безраздельного слияния с дисгармонией р а с ч е л о в е ченного м и р а " . Иными словами, на пути эстетического п р е о д о л е ­ ния а н т и ч е л о в е ч е с к о г о мира происходит заклятие его с г у ц е н и е м и заострением (как отметил В. Ерофеев: "Мой а н т и я з ы к от анти­ жизни".). Таков художественно необычайно концентрированный р а с с к а з Л. Петруиевской "Новые Робинзоны. Хроника конца XX в е ­ к а " (Новый м и р , Н о . 8, 1989) - своего рода конспект р о м а н а . Это р а с с к а з о том, как человек трагически теряет опору в о б ­ ществе и как в нем, социально незащищенном с у щ е с т в е , резко о б о с т р я е т с я инстинкт самосохранения. Выжить любой ценой - е д и ­ ный критерий существования, неизбежно сползающего к самым п р и ­ м и т и в н ы м ф о р м а м на грани обеспечения чисто животных п о т р е б н о с ­ тей. Беспросветность тупого боя за выживание сгущается в с п л о н н о м , плотном тексте Петруиевской. Но и в этой б е з ы с х о д ­ ности есть свет, есть любовь к жизни от п р о т и в н о г о , и м е н н о на пути э с т е т и ч е с к о г о преодоления материала. Почти лабораторно исследуют авторы бацилл ожесточения, деформации, отчуждения людей, зачастую людей самых близких. В повести Ю. Красавина полоса отчуждения проходит м е ж д у м а т е ­ рью и сыном. Из мозаики психологических состояний с к л а д ы в а е т с я человеческий характер, сформированный тяжкими годами нужды, горя, у к о р е н е л о й несвободы (Ю. Красавин: "Полоса о т ч у ж д е н и я " . Новый м и р , Н о . 8., 1989). В рассказе В. Стукачева о т ч у ж д е н ­ ность м е ж д у сыном и отцом перерастает в злобную, почти звери­ ную н е н а в и с т ь (В. Стукачев, "Папаня", Литературная газета, Н о . 12, 1 9 9 0 ) . В трагическом рассказе "Людочка" (Новый м и р , Н о . 9, 1989) В. Астафьев развивает мотивы "Печального д е т е к т и в а " , с болью р и с у е т горькую, униженную жизнь д е р е в е н с к о й девушки, х р у п к о г о , беззащитного перед миром жестокости с у щ е с т в а . Судьба Л ю д о ч к и , ее д о в е р ч и в о с т ь и доброта уязвимы окружающей ее п р о ­ фанацией ж и з н и , раскрашенной "наглядной а г и т а ц и е й " застойных лет, у с л о в н о й риторикой и булыжниками громких плакатных ф р а з . Рассказ этот словно очерк с натуры. В прозе последнего времени слово " н а т у р а л ь н ы й " приобретает особый смысл и в е с . "Другая п р о з а " - это по сути дела неонатуралистическая волна, с к р у п у ­ лезно ф и к с и р у ю щ а я душевную неустроенность или д у х о в н у ю п у с т о т у г е р о е в . С т р е м л е н и е в натуральную величину зафиксировать этапы расчеловечения выливается в своего рода "соционатурализм" в повестях Ю. Полякова "Апофегей" (Юность, Но. 5, 1989) и " С т р о й б а т " С. Каледина (Новый мир, Н о . 4, 1988), к о т о р ы е А. Агеев назвал "двумя полюсами единой мозаики картины нашего общества". С. Каледин глазами своего героя Кости Карамычева р и с у е т к о л о р и т н у ю картину стройбата, где извращены все ч е л о в е ­ ческие ценности. В атмосфере пьянства, воровства, наркомании формируется, вернее, деформируется психология м о л о д ы х людей, которые предпочитают отстрадать безропотно год и з д е в а т е л ь с т в и у н и ж е н и й , чтобы второй год измываться и унижать с а м о м у . П о ­ добную "школу жизни" прошел и Валерий Ч и с т я к о в , герой т р а г и к о ­ мического нравоописательного фельетона Полякова. Наученный чуять р е а л ь н у ю с и л у и подчиняться ей, Валерий легко в п и с ы в а е т ­ ся в м и р , законы которого мало отличаются от с т р о й б а т о в с к и х . 23 ОРЕНА 51АУ1СА I , 1991, 1 и уверенно шагает по ступенькам карьеры, теряя и л л ю з и и , и д е а ­ лы, а заодно и моральные качества. Внимание авторов этих п о ­ вестей в соответствии с возможностями с о ц и о г р а ф и ч е с к о й прозы переключено с человека на среду его пребывания. П с и х о л о г и ч е с к и глубоко и убедительно разработанных характеров мы здесь не найдем. Неонатуралистическая волна выполняет здесь в первую очередь важную негативную функцию как симптом к р у ы е н и я о б щ е с т ­ венных ценностей и идеалов. Закономерно встает вопрос: что ж е , с потерей о б щ е с т в е н н о й перспективы кончается человек, смысл его индивидуального су­ ществования? Ведь есть же самоценность жизни и любви, в к а к у ю бы мрачную эпоху мы ни жили. И в ненастные времена любовь остается непреходящей ценностью, должна быть даже г л у б ж е , п р е ­ д а н н е е , ценииее как противостояние поилой реальности, тупику обыденности. Не случайно же вся настоящая литература и о любви т о ж е . Правда, в последние годы, когда м и р на глазах м е н я е т с я , пульсирует, явно ощущается перекос в с т о р о н у гражданских тем. Теме любви не везет. Интимное отступило перед общественным и историческим. Ведь и из современной советской п о э з и и любовь почти исключена, а исключить главный лирический м о т и в из п о э ­ зии - это все равно, что лишить поэзию души. У нас д о и л о д а ж е до того, что в оценке А. Ахматовой величие ее поэзии с в я з ы в а е м прежде всего с гражданскими мотивами (в первую о ч е р е д ь с "Рек­ виемом"), забывая, что без замечательной любовной лирики не было бы и Ахматовой поздней. И прав А . К у и н е р , с ч и т а ю щ и й , что отсутствие подлинной любовной лирики в с о в р е м е н н о й поэзии, неспособность поэтов на нее, выдает их общую п о л и т и ч е с к у ю н е ­ с о с т о я т е л ь н о с т ь , ставит под сомнение самые высокие г р а ж д а н с к и е темы. К сожалению, и в прозе самые неудачные с т р а н и ц ы , с а м ы е постыдные провалы связаны с любовными сценами. М о ж е м ли мы представить "Анну Каренину" или "Тихий Д о н " с подобным изъя­ ном? В любую самую революционную эпоху есть еще ж и з н ь ч е л о в е ­ ческого сердца. Ибо, как говорил А. Франс:"В человеке заложена вечная возвышающая его потребность любить". Как же эта больная тема - жизнь человеческого сердца - показана в с о в р е м е н н о й с о ­ ветской прозе? Что касается героев "новой волны", то о любви как возвышающем их чувстве чаще говорить не п р и х о д и т с я . П р о с т о не находят они в себе таких чувств и даже не горюют об этом. Герои рассказов Л. Петрушевской живут сиюминутными б у д н и ч н ы м и , нередко просто низменными движениями души. С т а д н ы й о б р а з ж и з н и в "своем кругу" (Л. Петрушевская, "Свой к р у г " . Новый м и р , Н о . 1, 198В) проявляется в беспорядочных м и м о л е т н ы х с в я з я х , в и з ­ вращенности разнузданных сексуальных игр, в х о т о р ы е они и г р а ю т с большим хладнокровием. На первый взгляд кажется, что и н д и в и ­ дуалистические чувства и амбиции персонажей "новой в о л н ы " л е ­ жат сугубо в личной сфере, они не вписываются в о б щ е с т в о и им нет дела до общества. Но чувства не существуют о т д е л ь н о о т ч е ­ ловека, а человек - от общества. Культура, в том числе к у л ь т у ­ ра чувств, создается и постигается не сразу. И все лично п е р е ­ житое тоже исторично, потому что личная судьба к а ж д о г о из нас связана с историей. В "Своем кругу" как бы вскользь у п о м и н а ­ ются социальные катаклизмы: "Десять ли лет п р о ш л о в этих п я т ­ ницах, пятнадцать ли, прокатились чешские, п о л ь с к и е , к и т а й с к и е 24 ОРЕНА 2ЬАУ1СА I , 1991, 1 или ю г о с л а в с к и е - с о б ы т и я , прошли какие-то процессы, затем про­ цессы над теми, кто протестовал в связи с результатами первых п р о ц е с с о в , затем процессы над теми, кто собирал деньги в п о л ь ­ зу семей сидящих в лагерях - все это пролетело м и м о " . На п е р ­ вый взгляд, исторический круговорот кажется ничего не значащим фоном, но он - барометр и индивидуальной, личной жизни героев. И их д е м о н с т р а т и в н а я нравственная и политическая и н д и ф ф е р е н т ­ ность - это тоже своего рода противостояние официозной морали идиотов типа милиционера Валеры, мечтающего, что "скоро все и з м е н и т с я и все будет как при Сталине, а при Сталине вот был п о р я д о к " . И дикий разгул страстей, буйство плоти и почти п а т о ­ логическая чувственность - это естественная реакция на п а т о л о ­ гию времени. Патология времени деформирует человеческие души. "Я соци­ ально о с т е р в е н е л " , - признается Б. Василевский. Герои Петруыевской производят на читателя именно такое впечатление - о с т е р в е н е л ы х . И вместе с утратой социального оптимизма прои­ зошла утрата д у х о в н а я . Когда-то А. Солженицын с п р а ш и в а л : "Что же будет в нашей стране, когда правда обрушится водопадами? " Правда обрушилась и принесла разобщенность и х о л о д н о с т ь , вместо любви - отчуждение и одиночество. Нужно отдать д о л ж н о е : не все герои пассивно смиряются, осознав свою д у х о в н у ю у щ е р б ­ н о с т ь . Как говорил С. Залыгин: "Отсутствие чего-либо ч е л о в е ­ ческого в человеке - это не отвлеченное нет, это всегда " н е т " к а к о е - н и б у д ь с т р а д а л ь ч е с к о е , смешное, злое и т. д." Страдаль­ чески о с о з н а е т свою духовную неполноценность герой повести В. Рыбакова "Не у с п е т ь " (Нева, Н о . 12, 1989): "...эти о б ъ я т и я бы­ ли к а к бы о б м а н , имитация, они обещали защиту, нет, они просто по о п р е д е л е н и ю должны были включать в себя защиту как основной свой смысл - и не давали е е . И поэтому, как бы с а м о з а б в е н н о ни р а с п а х и в а л а с ь девочка подо мной, как бы ни кричала о т с ч а с т ь я , о щ у т и в , что в ее глубине взрывается моя бесплодная, не защища­ ющая нежность я не чувствовал себя мужчиной, я был к а с т р а ­ том, строй жизни кастрировал меня". Не всегда было так. П о ­ рой, р а з г л я д ы в а я фотографии, герой "откатывался душой т у д а " , в недалекое прошлое, когда были еще силы и чувства: "Вот же м ы , ч у в с т в о в а л и , вот какие мы на самом деле - в е с е л ы е , с ч а с т ­ л и в ы е , с в о б о д н ы е , жадные друг до друга и бережные друг к д р у ­ гу, а остальное все, что, как плесень, покрыло нас т е п е р ь , - это просто от усталости, от суеты, это наносы, стоит хоть на один вечер с м ы т ь их, и сверкнем мы вот т а к и е . . . " Но ж и з н ь - " б е з д у ш н а я , безмозглая гонка", когда люди не у с п е в а ю т ж и т ь , - сделала с в о е . Повесть эта имеет гротескно-фантастический м о ­ т и в . Люди "изнеженные", т. е. те, у кого оказались и с ч е р п а н н ы ­ ми а д а п т а ц и о н н ы е возможности, не выдерживают, п о к и д а ю т землю. У них помимо воли нарастают крылья, и они у л е т а ю т . Финал п о ­ вести беспросветно пессимистический. Нарастают крылья и у главного героя. Но отлет для него - не о с в о б о ж д е н и е , он м е ч т а е т об одном - взлететь повыше, в стратосферу, чтобы с к о ­ рей з а д о х н у т ь с я . Над страной нависла угроза, что останутся т о л ь к о "безнадежные алкоголики и большое н а ч а л ь с т в о " . Тема щемящего одиночества, душевной н е у с т р о е н н о с т и и в то же время устремленности к чему-то непрожитому, н е б а н а л ь н о м у 9 25 ОРЕКА 5ЬАУ1СА I , 1991, 1 остро звучит в в рассказе Ю. Головина "Птица, которая у ж е при­ летела" (Ю. Головин, Дельфины. Повести и р а с с к а з ы . Москва 1989). Герои - два случайных попутчика в ранней электричке. Оба неприкаянные, одинокие, жаждущие тепла, похожие на птиц, "которые уже прилетели, а весны еще нет", готовые залететь в любую форточку, чтобы погреться. Героиня рассказа П е т р у ш е в ской, женщина по прозвищу Али-Баба ("Али-Баба". А в р о р а , Н о . 9, 1988) знакомится в пивнушке с симпатичным м о л о д ы м ч е л о в е к о м , идет к нему н о ч е в а т ь . Засыпая, преисполнена нежного чувства благодарности, "после чего немедленно проснулась, п о т о м у что Виктор обмочился". Женщина пытается отравиться. В р а с с к а з е Петруыевской "Такая девочка" (Огонек, Н о . 40, 1988) перед нами странная "девочка", курящая, плачущая, зазывающая всех в с т р е ч ­ ных мужчин в постель. Типичнее герои Петруыевской - не п р о с т и ­ тутки (как у В. К у н и н а ) , не пьяницы и идиоты (как нередко у В. Ерофеева), а более или менее нормальные люди и н т е л л и г е н т н ы х профессий, часто умственно незаурядные. Г. Вирен о т м е ч а л , что проза Петруыевской лишена "метафоричности, изыска, э л е г а н т н о с ­ ти, да и вообще красоты". Это антиэстетичная, ыокирующая, жестокая, сгущенная до предела проза, которую не все принимают и не очень п е ч а т а ю т . Но это самобытная и искренняя проза. Это - правда о судьбе ч е ­ ловека, прежде всего о женской судьбе. Героини П е т р у ы е в с к о й не обаятельны и не милы, они циничны и ожесточены ж е с т о к и м миром, "изломаны злым идиотизмом расейской жизни". В уродливых у с л о ­ виях извращаются и материнские чувства, родители о т ч у ж д а ю т с я от детей. Дико проявление материнской заботы у героини "Своего круга". Несколько раз упоминается в рассказе о том, что одна из членок "своего круга" родила мертвого ребенка. Это м р а ч н о е сочетание "родить м е р т в о г о " - символично. И н т е р е с н о , что н е ­ способность родить ребенка - нередко закономерное с л е д с т в и е неполноценности в любви. У героини рассказа В. Т о к а р е в о й "Пер­ вая п о п ы т к а " (Новый мир, Но. 1, 1989) плод, дожив до о п р е д е ­ ленного срока, получает обратное развитие, уменьшается и п о г и ­ бает. "Врачи искали причину, но Мара знала: это ее любовь при­ няла обратное развитие и, не дозрев, стала д е г р а д и р о в а т ь , пока не у м е р л а " . Сломанные ростки человеческих связей у б и в а ю т е с ­ тественные возможности, нереализованное материнство делает женщину как бы несостоявыейся. Литература - не прокуратура - произнесла Петруыевская в одном из интервью. Но о б ъ е к т и в и р о ­ ванная беспристрастность "другой п р о з ы " - только к а ж у щ а я с я , рассказы Петруыевской полны пронзительной горечи и м у ч и т е л ь н о ­ го сострадания к'людям с неустроенной жизнью дуыи, о б д е л е н н ы м счастьем и теплом, заботой и пониманием. Для "новой в о л н ы " в о ­ обще характерна установка на достоверность а в т о р с к о г о п е р с о н а ­ жа. В разных подобиях и обличиях автор - действующее лицо, ф е ­ номен присутствия и участия бесспорен. Каждый р а с с к а з П е т р у ­ ыевской - это мастерская инсценировка жизненных м и к р о с и т у а ц и й и почти стенографическая запись словно п о д с л у ш а н н ы х на ходу разговоров, исповедей. И е щ е : творчество П е т р у ы е в с к о й , как и других представителей "новой волны" - это безжалостный д и а г ­ ноз болезней общества, которые и потребовали его р а д и к а л ь н о й ломки и перестройки. 1 1 26 ОРЕНА 5ЦИ/1СА I , 1991, 1 Ирония - основное писательское оружие В. Токаревой. И о любви она тоже пишет так - намеренно снижая и развенчивая д у ш е в н ы е движения своих персонажей. Эта установка проявляется во всем - в т о н е , в нередко банальной афористичности и натуж­ ной п а р а д о к с а л ь н о с т и и игре слов, что не оставляет сомнения в н е н а с т о я щ н о с т и , ненатуральности чувств героев. Когда один за другим ч и т а е ш ь рассказы Токаревой, они сначала кажутся свежими и о р и г и н а л ь н ы м и , потом - однообразно скучными, ироническая о д н о т о н а л ь н о с т ь , освобожденная от художественности, приедается, н а ч и н а е т р а з д р а ж а т ь . Парадоксальность и ироничность очень ха­ рактерны для "новой волны". Возьмем, например, начало рассказа П е т р у ы е в с к о й "Свой круг": "Я очень умная. Т о , что не понимаю, того не с у щ е с т в у е т вообще". Но у Петруыевской ирония много­ слойная, часто трагическая, у Токаревой же заданная и р о н и ч е с ­ кая у н и в е р с а л ь н о с т ь нередко дает нулевой э ф ф е к т . Одним из наи­ более у д а ч н ы х , на наш взгляд, является у Токаревой уже у п о м и ­ навшийся рассказ "Первая попытка". Токарева воплотила здесь вечное ж е н с к о е начало - желание любить и быть любимой - в лице Мары, представляющей собой некую современную вариацию бес­ смертной чеховской Душечки. Это по сути дела "закодированный" роман, срез всей жизни героини - от рождения до смерти с у с т а ­ новкой на доминантную потребность - любить. Но если в ч е х о в ­ ской героине преобладала мотыльковая легкомысленность, то у Мары - напор, целеустремленная нахрапистость, как говорит о ней а в т о р , она "давила", ей невозможно было не п о д ч и н и т ь с я . Выполненная природой как потребительница, она магнетичесхи притягивает к себе очередную жертву. Каждая очередная смена партнера для нее это форма самоутверждения и приспособления к м е н я ю щ и м с я жизненным обстоятельствам. Но это была только и л ­ люзия о б н о в л е н и я жизни, на самом деле ее жизнь была как бы м о ­ тором, работающим вхолостую, словно непрерывное выбрасывание в к о с м о с бесполезной энергии. И все-таки жалость к Маре у чи­ тателя о с т а е т с я . И остается вопрос: был ли к а к о й - н и б у д ь смысл в этом ч е л о в е ч е с к о м существовании? Ведь вспыхнуло же однажды вдруг что-то в Маре при встрече с Саиеи: "...с этим человеком хотелось всем делиться, оторвать от себя последний кусок, снять последнюю рубашку. Так просто, задаром подарить душу и тело, только бы взял. Только бы п р и г о д и л о с ь . О к а з ы в а е т с я , в н е й , в М а р е , скопилось так много неизрасходованных чувств, с л о в , нежности, у м а . . . " Но вспыхнуло и погасло. Первая попытка - это сорок пять лет, отпущенных М а р е . Второй попытки не б у д е т . "Все к о н ч и л о с ь , не успев начаться". Неспособность любить о б н л р у ж и п л р т полную жизненную несостоятельность и Эли, героини рассказа Токаревой "Хеппи э н д " (Огонек, Н о . 1 0 , 1 1 , 1 9 9 0 ) . И о п я т ь к а к а я - т о нена­ т у р а л ь н о с т ь поисков счастья. Как бы жизнь и чувства на пробу. Этот м о т и в ж и з н и - и г р ы особенно ощутим в повести Л. Ж у х о в и ц к о г о с с и м в о л и ч н ы м названием "В близком отдалении" (Нева, Н о . 1 1 , 1988). Ее герои - молодые люди, одиночки, о б м ы л к и , обломки р а с п а в ш е г о с я . Не зная, "куда ж и т ь " , они словно бы и не ж и в у т , а играют в разные игры. "Влюбилась - з н а ч и т , гто уии й на всю ж и з н ь . То е с т ь до новой роли, потому что новая роль - э ю но­ вая ж и з н ь . . . " - говорит одна из героинь о стиле жизни своей ОРЕКА 51АУ1СА I , 1991, 1 подруги. Но это ложь. Герой повести постигает в ф и н а л е и с т и ­ ну. Жизнь не театр. Актеры могут играть один и тот же с п е к ­ такль по десять р а з . Мы не играем, а живем. Ж и в е м один р а з , начисто. Неразборчивые связи обесцвечивают чувства. Если м о р е зачерпнуть в ладонь, даже море потеряет цвет. Не состоялась любовь, не состоялся талант, не состоялась с у д ь б а . Б л и з о с т ь не сближает героев, души не рифмуются, о т ч у ж д а ю т с я . "Яростный эгоцентризм Анжелики словно выжигал все вокруг", - пишет а в ­ тор. Анжелика, Мара, Эля - эти героини с о в р е м е н н о й прозы с экзотическими именами - родные сестры. Эта п о х о ж е с т ь о б р а ­ зов, повторяемость ситуаций, нагнетение, м а с с и р о в а н н о с т ь ф а к ­ тов симптоматичны для современной прозы вообще и для "новой волны" в особенности. Ла, все это от жизни. Да, люди с т а л и х о ­ лоднее, ожесточеннее. Да, в судьбах героев н е д о с т а е т ч е л о в е ­ ческого тепла, любви, взаимопонимания. Н е у т и и и т е л ь н а я к о н с т а ­ тация, которая не придаст нам счастья. Мы " о б ъ е л и с ь " негатива и "чернухи" в литературе. И есть опасность в о з н и к н о в е н и я о б ­ ратной связи. Права Е. Ржевская, которая п р е д у п р е ж д а е т : " М а с ­ с и р о в а н н о с т ь ф а к т о в , не несущих новых нравственных п о с т и ж е н и й , может перекрыть источники света. И тогда может о к а з а т ь с я п о ­ давленным, а не просветленным сложный, ранимый внутренний м и р человека. Может истончаться грань м е ж д у добром и злом, у т р а ч и т ваться радость жизни, возникать отчуждение, о ж е с т о ч е н н о с т ь " . Как видим, неординарность страниц о любви, лирических р а с с у ж ­ дений о "свойствах страсти", пробуждении дуии - р е д к о с т ь , если не уникум в современной прозе. В этой сфере как нигде п р о я в л я ­ ется острейший дефицит того, что Пушкин назвал " с м е л о с т ь ю изобретения". Неужели о любви уже "все сказано"? Кризис любви? Или настолько мы ущербны, что не способны на большое чувство? Не хочется верить. Конечно, из беспросветного цинизма, из б е с ­ конечной апатии и лицемерия рабской эпохи литературе т р у д н е е возрасти, тем более воспеть светлые и возвышающие чувства л ю б ­ ви. Здесь нужна особая внутренняя "тайная с в о б о д а " . Н а й д у т ли ее в себе наши писатели-современники? ПРИМЕЧАНИЯ: КОРЖАВИН, Н.: У нас нет права на пессимизм. Московские новости, Но. 7, 1989, с. 16. ГОЛЬЛМАН, А.: Социология романа. Западный Берлин 1971. АГЕЕВ, А.: Власть тьмы и тьма власти. Литературная газета Но. 25, 1989, С. 4. КУШНЕР, А.: Поэтическое восприятие м и р а . Л и т е р а т у р н а я га­ зета Н о . 20, 1989. Новый мир Н о . 1, 1988, с. 120. ВАСИЛЕВСКИЙ, Б.: Мы все социально остервенели. Л и т е р а т у р ­ ная газета Но. 20, 1989. 28 ОРЕКА ЗЬА\'1СА I , 1 9 9 1 , 1 ЗАЛЫГИН, С : Из записок проилого года. Литературная газе­ та Н о . 1, 1990, с. 6. Нева Н о . 12, 1989, с. 16. Там ж е , с. 17. ВИРЕН, Г.: Такая любовь. Октябрь Но. 3, 1989, с. 203. НОВЫЙ мир Но. 1, 1989, С. 132. Там ж е , с. 136. Нева Н о . 11, 1988, С . 99. РЖЕВСКАЯ, Е . : О самоценности жизни. Н о . 31, 1989, с. 3. Литературная газета
