УДК 821.161.1 АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ В ТВОРЧЕСТВЕ

УДК 821.161.1
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ
В ТВОРЧЕСТВЕ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА
(на материале романа «Прощание из ниоткуда»)
Ю. Л. Дмитриева
Рассмотрены приемы формирования образа автобиографического героя в прозе
В. Максимова 1970-х гг. Описан прием раздвоения образа героя путем введения в текст
двух повествовательных инстанций: одна из них по объему владения информацией
равна персонажу, другая является носителем функции «всевидения». Обосновано об68
ращение В. Максимова к жанровому архетипу романа воспитания и введение в текст
элементов «нового автобиографизма».
Ключевые слова: герой, автор, рассказчик, повествователь, раздвоение, всевидение, жанровый архетип, роман воспитания, постреализм, биографизм, автобиографизм.
The methods of the autobiographical hero’s image formation in V. Maksimov’s prose of
1970s have been examined. The method of the hero’s image bifurcation has been described
with the introduction of two narrative instances into the text: one of them is equal to the character due to the amount of the information possession, the other is a transmitter of the «absolute vision» function. Maksimov’s address to the genre archetype of the upbringing novel and
the inroduction of the «new autobiographism» elements have been substantiated.
Keywords: hero, author, storyteller, narrator, bifurcation, genre archetype, upbringing
novel, postrealism, biographism, autobiographism.
Роман В. Максимова «Прощание из ниоткуда» – произведение пограничное во многих смыслах. Опубликованный в эмиграции, написан он
по большей части еще до отъезда писателя за рубеж и вобрал в себя почти
исключительно российские впечатления и материал. Слово героя звучит
«ниоткуда», поскольку он «находится в пути, ни в России, ни на Западе, он
оттолкнулся, ушел от прежнего, но нового пока не обрел» [2, с. 69]. Подобная позиция – вне географических и временных координат – отражает
попытку подняться над житейской ситуацией и взглянуть на все происходящее без обид и лишней субъективности.
Произведение находится на стыке множества жанровых признаков,
в нем обнаруживаются элементы «лирического дневника, притчи, исповеди, очерковых записок, сатиры с нетрадиционно вплетающимися литературными аллюзиями и реминисценциями» [2, с. 68]. «Черты автобиографической хроники и романа, публицистического дневника и исповедальной прозы» [цит. по: 8, с. 93] видит в романе Л. Ржевский. Еще дальше
идет В. Иверни, настаивая на том, что «Прощание – это не просто заголовок, имя, это его жанр… Прощание – всегда взгляд назад, воспоминания,
поминовение, благодарение» [4, с. 121].
Повествование в романе разворачивается одновременно в двух «измерениях», одно из которых последовательно фиксирует этапы взросления
юного героя Влада Самсонова, стадии развития его образа. Другое – статично, рассказчиком в нем является умудренный жизненным опытом писатель Владислав Самсонов, поясняющий, комментирующий и оценивающий «дела давно минувших дней». Хронологическая дистанция между
«измерениями» постепенно сокращается, пока наконец они не сливаются
воедино, а затем повествователь, как это часто происходит в финале произведения, поднимается на всеохватывающую точку зрения, которая выполняет в художественном тексте композиционную функцию «рамки»
[9, с. 112–114, 224–240]. Однако в данном случае под «всеохватностью»
подразумевается не столько перенесение позиции наблюдателя высоко
69
вверх (на борт самолета), сколько расширение тематической перспективы:
от частной судьбы своего героя повествователь переходит к более общим
рассуждениям об особенностях созданного им рассказа (в нарратологическом понимании), размышлениям о будущем биографического героя
и в конечном итоге о родной стране.
«Прямое» слово героя звучит в «письмах» к деду Савелию и Агнюше
Кузнецовой: «Здравствуй и прощай, дед мой любимый, Савелий Ануфриевич! «Здравствуй», потому что я снова встречаюсь с тобой, и «прощай»,
потому что другой встречи у нас не будет. Я имею в виду «здесь»,
а «там» – это не нам знать» [7, т. 4, с. 59–60]; «Я благодарен тебе, Агнюша,
благодарен за то, о чем ты и не подозреваешь. <…> А теперь прости
и прощай» [7, т. 4, с. 226]. Именно эти персонажи, сыграв огромную роль
в формировании и становлении личности Влада, не получили от него
должной благодарности при жизни, и лирически-надрывные строчки адресованных им «писем» полны раскаяния, нежности и мольбы о прощении.
Прием «раздвоения» автобиографического героя на «действующую»
и «комментирующую» ипостаси, достаточно традиционный для мемуарноавтобиографической литературы, использован, например, в «Капитанской
дочке» А. С. Пушкина (а это произведение В. Максимов считал для себя
«образцом»: «Написать бы такую книгу и умереть!» [1, с. 4]). Построение
романа «Прощание из ниоткуда», однако, усложнено тем, что «я» комментирующего героя, по словам Л. Ржевского, то сливается с повествующим
«я» самого автора, то словно бы принадлежит голосу некоего неведомого
нам собеседника [цит. по: 8, с. 93].
Интересны в данном аспекте обращения к герою, оформленные во
втором лице: «…откуда и зачем ты появился здесь, на этой земле, мой
мальчик? Что изваяло тебя?» [7, т. 4, с. 7]; «Не торопись, мой мальчик,
не торопись» [7, т. 4, с. 362]. Вопрос об их авторстве, на первый взгляд,
было бы логично разрешить в пользу взрослого Владислава Самсонова как
повествователя и основного комментатора, но столь однозначному ответу
препятствует ряд обстоятельств.
Во-первых, следует особо рассмотреть случай, когда Влад, только
что принявший окончательное решение о необходимости эмиграции, вступает в «прощальную перекличку» с «голосом»:
«– Куда ты собрался, мальчик, куда?
– Еще сам не знаю. <…>
– Пропадешь, мальчик, пропадешь!
– Пропасть – не упасть, не больно.
– Тогда прощай, родимый, не поминай лихом!
– Кроме лиха и вспомнить нечего, прощай!» [7, т. 5, с. 233].
На наш взгляд, в данном случае «неведомым собеседником» Влада
становится его родина – Россия, которую герой собирается покинуть и, видимо, навсегда. Еще раз – и более зримо – образ родины появляется в са70
мом конце романа. 12-я главка «Прощания из ниоткуда» заканчивается
(не считая реплики героя, обращенной к стюардессе) словами повествователя: «И земля косо рванулась из-под закопченного крыла авиалайнера.
Родная земля». Следующая, предпоследняя в романе 13-я главка открывается обращением: «Прости, прощай, на этом он ставит точку» [7, т. 5, с. 267];
соответственно, вся она прочитывается как монолог героя, обращенный к
заявленному адресату – родине, ее имя звучит в сильной позиции – абсолютном финале главки: «…оглядываясь назад, он посылает тебе не проклятье, а благодарность, которая… не иссякнет в нем, ибо и той частицы
твоей, какую удалось унести ему (на подошвах собственных башмаков)
для него достаточно, чтобы по-сыновьи, с яростью и состраданием любить
тебя – Россия!» [7, т. 5, с. 267]. Последняя, 14-я главка состоит из одного
слова: «Прощай!» [7, т. 5, с. 267]. Таким образом, финал романа «Прощание из ниоткуда», посвященный прощанию героя с Россией, является своеобразным продолжением процитированного нами выше диалога. Горечь
первой обиды на страну, «выталкивающую» своего сына за рубеж, проходит, заменяясь горечью куда более горькой, и герой прощается с родной
землей вновь, уже с иными чувствами.
Во-вторых, в «Прощании из ниоткуда» присутствуют подобного же
рода обращения во втором лице, где субъект высказывания вступает
с юным героем в полноценный диалог, правда, пунктуационно не оформленный в виде реплик:
«У тебя все впереди, мой друг, все впереди, только ты не забудь
об этом, не забудь!
Не забуду!
Посмотрим» [7, т. 4, с. 230].
На последующих страницах романа подобные диалоги уже получают
соответствующее оформление, а также комментируются, и сущность «неведомого собеседника» проясняется:
«– Кто ты?
– Никто.
– Чего ты хочешь?
– Ничего.
– Ты хочешь умереть?
– Не знаю. <…>
…Влад… по-прежнему во сне и наяву все еще продолжает внутри
себя тот самый разговор. Только теперь он твердо знает, с Кем…» [7, т. 4,
с. 260].
Предельного раскрытия заявленная тема достигает в «притчевой»
главке, где «тощий сероглазый мальчик в нанковой робе и чунях, простеленных соломой, на босу ногу, с прелыми валенками под мышкой» – точный портрет Владьки Самсонова – на Суде Времени вступает в разговор
с Всевышним:
71
«– …позволь мне взять их грехи на себя и ответить за все одному.
– А про то знаешь, что там – впереди?
– Знаю.
– Не боишься?
– Боялся бы, не просил.
– Смотри какой! Иди…» [7, т. 4, с. 330].
Таким образом, становится понятно, что собеседником героя в каждом конкретном случае обращения от второго лица может оказаться не
только писатель Самсонов, но и «голос» родной земли, а также высшая
божественная сущность, в общении с которой протагонист, все более укрепляясь в вере, эволюционируя от тотального незнания и отрицания
к высшему Знанию, прогрессирует духовно.
Проблема взросления героя вообще одна из ключевых в романе
«Прощание из ниоткуда». По словам Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого, практически у всех русских «постреалистов» (а именно в русле данной
системы художественного мышления максимоведы предлагают воспринимать позднюю романистику писателя [см, напр.: 8, с. 87–92]), «оживает
жанровый архетип романа воспитания, традиционно сосредоточенный
на сопряжении ограниченного личного опыта со множеством истин «другого» человека» [5, с. 595]. Композиция романа «Прощание из ниоткуда»,
как это часто происходит в творчестве Максимова, построена в виде череды встреч и бесед героя с самыми разными людьми, каждый из которых
является носителем своей «правды». Многочисленные собеседники героя,
от вора-рецидивиста до тюремного начальника, от кадровика заполярной
поисковой экспедиции до писателя Ю. Домбровского, не стесняются
в употреблении «учительных» конструкций: «Что ты в этом, малолетка,
понимаешь!» [7, т. 4, с. 159]; «…напоследок хочу сказать тебе: бросай эту
канитель, берись за ум…» [7, т. 4, с. 184]; «Тебе учиться надо, у тебя талант, его беречь требуется. Талант одному, может быть, на сто тысяч, а то
и на миллион дается. Большой это грех похоронить его втуне» [7, т. 4,
с. 204]; «Не доверяйте первым эмоциям, они чаще всего бывают ошибочными… Простите меня, но вы только что обидели этого, поверьте мне, далеко не самого дурного человека. <…> Но ведь и дурных обижать тоже совсем не обязательно. Как это ни прискорбно, они не становятся от этого
лучше, скорее наоборот» [7, т. 4, с. 223–224]; «Олененок ты еще, олененок,
знать бы тебе, на что баба способна» [7, т. 4, с. 258]; «…что-то суждено
вам сделать. …это, как приговор, от которого не избавиться, а пока живите, чувствуйте, набирайте… Мы, пишущая братия, немножко воры: что ни
увидим, что ни услышим, к себе в душу тащим. Ну, а уж если так невтерпеж бумагу изводить, то хоть по делу…» [7, т. 4, с. 273]. В столкновении
личной, открытой миру позиции Влада с этими «правдами» формируется
его собственное мировоззрение, субъективное отношение к действительности.
72
В то же время «в постреализме традиция романа воспитания, как
правило, сплетается с абсурдным поиском так, что герой редко обретает в
конце истину: значимыми – не только для автора или читателя, но и для
самого героя, в первую очередь, – оказываются поражения, именно они
наполняют жизнь личным и неотчуждаемым смыслом» [5, с. 595]. Для
В. Максимова подобный исход неприемлем. Влад из «Прощания из ниоткуда», как и герои более ранних произведений писателя, неизменно приходят к главной в своей жизни «правде», которая эволюционирует от «жизни
по совести» в юношеских повестях до жизни по законам христианства в
позднем творчестве В. Максимова.
Теоретики постреализма особо выделяют такое развивающееся в его
координатах течение, как «новый автобиографизм». «Парадоксальность
этой поэтики связана с резким нарушением «абсолютной эпической дистанции» от описываемых событий. Авторы этих произведений вспоминают
повседневность, а не события, помеченные печатью «Большой Истории», и
вспоминают не через много лет, а с достаточно близкой временной дистанции, превращая в персонажей мемуаров живых и активных коллегсовременников» [5, с. 593]. Данное утверждение наиболее применимо ко
второй книге романа «Прощание из ниоткуда». В первой книге позиция
взрослого Владислава Самсонова с большой долей вероятности (об ограничениях этой вероятности речь пойдет позже) могла быть охарактеризована как «всевидящий повествователь». Однако всевидение это особого
рода. Повествователь в рассматриваемом романе – не «отвлеченновсеобъемлющий автор», который, по словам Г. Гуковского, «берет себе
право все знать – и то, что случилось со всеми его героями, и то, что они
думают и чувствуют» [цит. по: 9, с. 168], и не «просто очень проницательный и умный человек» [цит. по: 9, с. 184–185]. Подобная осведомленность
повествователя Самсонова, проникающего в мотивы поступков окружающих, которые могут вводить юного Влада в состояние недоумения, обусловлена, с одной стороны, большим жизненным опытом, а с другой – непосредственно владением информацией, которой герой на момент повествования еще не располагает. В качестве примера можно вспомнить впечатление, произведенное на Влада кадровиком Скопенко: «Странный он был
человек… <…> Что-то там, внутри, жгло его, только непонятно было, что
именно. Из синих глаз кадровика, из самой их дымчатой глуби, порой, в
хмельную минуту, вдруг выплескивался такой белый свет отчаянья, что
хотелось отвернуться или зажмуриться. Но о том еще речь впереди…» [7,
т. 4, с. 238–239]. Действительно, спустя некоторое время происходят события, в ходе которых становится ясна глубинная причина перманентного
отчаянья Скопенко – неверность и непорядочность, даже преступность
любимой, судя по всему, жены. Так герой обретает знание, которое и становится основой для «всевидения» повествователя.
73
Чем сильнее сокращается дистанция между фабульным временем
и моментом повествования, тем меньшей информацией обладает писатель
Самсонов. Финальная точка развития сюжета – перелет героя из Москвы
в Париж, хотя в роман и включены своеобразные «экскурсы в будущее»,
касающиеся жизни героя в эмиграции. Следовательно, писатель Самсонов
в какие-то моменты передает функции рассказывания повествователю,
максимально приближенному к писателю Максимову. Сфера его знания
превышает самсоновскую и вмещает почти десятилетний опыт жизни
за рубежом. Таким образом, в «Прощании из ниоткуда» оказываются возможны, например, следующие пассажи: «Теперь, когда у них [Владислава
Самсонова и его супруги] позади почти десять лет жизни, не один пуд
горькой соли и двое детей, когда судьба его завершает последний свой
круг, а чужбина более не предвещает надежд, ему остается только благодарить Всевышнего за тот вечер, ту ночь и наступившее затем утро» [7,
т. 5, с. 213]; «Разом оборвав все корни и связи, ты [Александр Галич] выбросишься в разреженное пространство изгнания и задохнешься в его непроницаемой глухоте и оцепенелом равнодушии, может быть, даже спасенный (прости, Господи!) шальной гибелью от еще большего удушья» [7,
т. 5, с. 265]. С другой стороны, и эта сфера не всеобъемлюща: «Кто знает,
чем кончится эта их общая лямка, но чем бы она ни кончилась, он до
смертной черты не избудет в себе благодарности к этому своему невольному спутнику…» [7, т. 5, с. 265] – речь идет о взаимоотношениях Самсонова с Виктором Некрасовым. На момент завершения романа «Прощание
из ниоткуда» Владимир Максимов общается с Некрасовым в эмиграции,
и о финале этих взаимоотношений ему, как и любому простому смертному,
знать не дано.
«Живые и активные коллеги-современники» В. Максимова играют
в романе «Прощание из ниоткуда» значительную роль. В первую очередь,
это, конечно, коллеги Владислава Самсонова по писательскому цеху,
но также другие представители творческой интеллигенции, властных
структур. Многообразны способы номинирования подобных персонажей –
от прямого называния имени и должности (Степан Щипачев, Всеволод Кочетов) до «зашифрованного» обозначения. Варианты могут быть следующими:
1) неполное указание имени и статуса: «наш краевой классик Евгений К.» [7, т. 5, с. 145];
2) неполное называние имени, статуса и характеристика личности и
творчества: «…столкнулся со своим соседом по дому прозаиком Юрой К.
<…> …откуда у этого недалекого и трусоватого скобаря из бывших лабухов берется столько душевной тонкости, проницательной доброты и ума,
едва он начинает складывать на бумаге свою неповторимую словесную
вязь? С годами вновь и вновь обращаясь к его прозе, Влад не переставал
74
удивляться ее неповторимому волшебству, ее ключевой прозрачности,
до предела гармоничной архитектонике…» [7, т. 5, с. 228];
3) неполное обозначение имени, статуса, подробности биографии
и характеристика личности и творчества: «…не лишенная известного изящества фигура поэта Юры Л.» [7, т. 5, с. 123], у которого «за плечами остались две войны, а номер его ордена Красной Звезды числился где-то в первой сотне. При всем при этом стихи его отличались добротой и проникновенным вниманием ко всему простому и малозаметному: свойство вдумчиво поживших людей. Перед расставанием между ними пробежала кошка, но теперь, подводя итог, Влад вспоминает о нем с благодарностью» [7,
т. 5, с. 125];
4) называние статуса с последующим восстановлением имени из
контекста: «…великий музыкант, разделивший со многими горькую участь
нового исхода»; чуть ниже, в рассказе героя о себе звучит фраза: «“К сожалению, – говорит, – Мстислав Леопольдыч, мы вынуждены отказаться
от ваших услуг…”» [7, т. 5, с. 234];
5) характеристика без упоминания имени: «…один подающий надежды молодой критик, недавний золотой медалист школы для дефективных» [7, т. 5, с. 101].
Достаточно часто – причем как ранее, так и позднее зашифрованного
описания – В. Максимов называет персонажей полным именем, однако
происходит это при упоминании в отвлеченном контексте, не имеющем
отношения к непосредственному их общению с автобиографическим героем. Так, одна из первых «загадочных» личностей – писатель, фигурирующий в романе как «игаркский знакомец» [7, т. 5, с. 16], «высокий, с легкой
сутулостью, лобастая голова в лохмах темных волос, на моложавом еще
лице провал беззубого рта» [7, т. 4, с. 270], «отмотавший» уже не один
срок и постоянно ожидающий нового ареста, первым дающий профессиональную оценку стихотворениям Влада и способствующий его дальнейшей
карьере. Значительно позже третьим лицом будет произнесено его имя –
Юрий Осипович. Сопоставление всех приведенных сведений дает возможность с большой долей уверенности предположить, что описанный персонаж – Юрий Домбровский, однако прямого подтверждения этой догадке
в тексте не находится. В то же время интересующее нас имя несколько раз
фигурирует на страницах «Прощания из ниоткуда»: «Спустя несколько
лет, прочитав «Хранителя древностей» Юрия Домбровского, Влад вспомнил историю с бардинским телефоном…» [7, т. 5, с. 111]; «И с какой стати
поднимал он [Ильин] на ноги чуть ли не всю совдеповскую иерархию, чтобы вытащить писательского изгоя, великого Юрия Домбровского из коммунальной клоаки?» [7, т. 5, с. 123]. Как видим, с образом «игаркского
приятеля» эти упоминания никак не соотносятся.
Основная функция введения в текст романа подобных «исторических» лиц заключается, на наш взгляд, в создании достоверного фона,
75
«маркировании» эпохи (не считая, разумеется, традиционной для второстепенных персонажей роли – более полного раскрытия образа главного
героя в общении с ними и через них [6, стб. 176]).
Не подлежит сомнению, что в основе фабулы романа «Прощание
из ниоткуда» лежат подлинные факты биографии В. Максимова (чье настоящее имя – Лев Алексеевич Самсонов). Вспомним слова И. Золотусского, достаточно близко знавшего В. Максимова: «Кто хочет узнать его биографию, по крайней мере ее начало, может прочесть «Прощание из ниоткуда» – там все о Максимове первых витков его судьбы» [3, с. 49]. Автобиографический герой романа имеет схожую с писателем родословную,
повторяет основные вехи его жизненного пути и даже является автором
принадлежащих перу своего создателя текстов (последний вопрос будет
подробно рассмотрен нами ниже). В размышлениях Влада Самсонова проясняется позиция В. Максимова по многим животрепещущим вопросам.
Процитируем в качестве примера отрывок, касающийся рассмотренной
нами во второй главе исследования проблемы отношения творчества писателя к течению «молодежной прозы». В ответ на критику своих произведений за «горьковский маскарад, и не более того, только на церковный лад»
и совет взяться за «настоящую тему» – «…смотри, вон Г. в новой вещи какой пласт поднял – молодежь после двадцатого съезда, или возьми нашего
с тобой приятеля Борю Б., о предвоенных мальчиках, завтрашних фронтовиках замечательную вещь выдал, Паустовский, говорят, плакал…» – герой «изводится горьким недоумением»: «Что же тогда делать мне, если
они есть – эти люди? <…> Я с ними жил, ел, пил, спал, работал, их миллионы, им нет никакого дела до двадцатого съезда или духовного кризиса
интеллигентных мальчиков,.. они заняты одной-единственной заботой
от колыбели до гробовой доски: как прожить, прокормиться, просуществовать, неужели их судьба не представляет никакого интереса и не стоит слез
Паустовского?» [7, т. 5, с. 104]. Таким образом, автобиографического героя
можно считать безусловным выразителем идеологических и нравственных
воззрений автора.
Список литературы
1. Владимир Максимов: «Я обвиняю в первую очередь себя…» : [беседа с писателем В. Максимовым / записала Л. Звонарева] // Лит. Россия. – 1995. – 13 янв. – С. 4.
2. Зубарева, Е. Ю. Проза русского зарубежья (1970–1980-е годы): В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / Е. Ю. Зубарева. – М. : Изд-во МГУ,
2000. – 112 с.
3. Золотусский, И. Оборвавшийся звук / И. Золотусский // Смена. – 1997. – № 4. –
С. 47–60.
4. Иверни, В. Постижение (о творчестве В. Максимова) / Виолетта Иверни // Вестник русского христианского движения. – Париж – Нью-Йорк – Москва,
1978. – № 126. – С. 103–123.
76
5. Лейдерман, Н. Л. Современная русская литература: 1950–1990-е годы : учеб.
пособие для студ. высш. учеб. заведений : в 2 т. / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. –
М. : Издательский центр «Академия», 2003. – Т. 2 : 1968–1990. – 688 с.
6. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина ;
Ин-т научной информации по общественным наукам РАН. – М. : НПК «Интелвак»,
2001. – 1600 стб.
7. Максимов, В. Е. Собрание сочинений : в 8 т. / В. Е. Максимов ; худож. оформл.
И. Сайко. – М. : Терра, 1991–1993. – Т. 4 : Прощание из ниоткуда : кн. I. Памятное вино
греха. – 432 с.; Т. 5 : Прощание из ниоткуда : кн. II. Чаша ярости. – 272 с.
8. Попова, И. М. Проблемы современной русской литературы : курс лекций
/ И. М. Попова, Л. Е. Хворова. – Тамбов : Изд-во Тамбовского гос. техн. ун-та, 2004. –
104 с.
9. Успенский, Б. А. Поэтика композиции / Борис Успенский. – СПб. : Азбука,
2000. – 352 с.
77