ХРИСТИАНСКИЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ В «ДЕРЕВЕНСКОЙ

110
XVIII ЕЖЕГОДНАЯ БОГОСЛОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Итак, система образов в «Сказании Авраамия Палицына» не похожа на традиционную систему персонажей воинского повествования. Здесь слабо изображены полководцы-предводители враждующих сторон,
а все образы разделены на три группы: защитников монастыря, врагов с их пособниками, святых, явленных
в видениях.
В первой из этих групп автором представлены многообразные яркие индивидуализированные фигуры,
реальные исторические персонажи. Но это не бояре, воеводы, дружинники, как было раньше, а по большей части незнатные, незначительные, обычные люди, героически защищавшие монастырь и уповавшие
на Божью помощь, которая была им дана и подтверждена через многочисленные видения и чудеса. Авраамий сочетает в изображении этих людей традиционные эпитеты, сравнения, метафоры воинской повести и
житийные тропы, дополняя их рифмованными отрывками текста, подчеркивающими значимость того или
иного эпизода, связанного с деятельностью защитников монастыря или их чувствами. Вторая группа представляет в основном собирательный образ врагов, выделяемые в ней по именам отдельные персонажи не
получают индивидуальных характеристик. Третья группа персонажей, необычная для произведений воинского жанра, — образы святых, поддерживающих защитников монастыря и оказывающих им практическую
помощь. Центральное место в этой группе занимают преподобные Сергий и Никон Радонежские — покровители обители, появляется также архистратиг Михаил — предводитель Небесного воинства. В их облике
заметны элементы портретных описаний, активно проникающих в литературу этой эпохи.
Авраамий, без сомнения, был знатоком предшествующей воинской литературы, использовал ее топосы,
а отдельные приемы черпал из конкретных памятников, чаще всего из «Казанской истории». Одновременно автор опирался и на приемы житийной литературы. При этом, однако, он создал оригинальное произведение, в котором ярко отразились литературные тенденции первой четверти XVII в. — демократизация
литературного героя, использование в рамках одного произведения традиций разных жанров, внесение в
прозаический текст фрагментов досиллабических виршей.
Т. А. Пономарева
(ПСТГУ)
ХРИСТИАНСКИЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ В «ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗЕ»
Христианская традиция в литературе советского периода еще не получила научного осмысления. Ее
бытование обычно связывают либо с творчеством художников, сложившихся в эпоху Серебряного века, —
А. Ахматовой, Б. Пастернака, М. Пришвина, новокрестьян, либо писателей философской направленности,
таких как М. Булгаков, А. Платонов, занимающих особое место в литературном процессе 1920–1930-х гг. и
переживающих, по словам автора «Чевенгура», «трагедию оттертости» от читателей.
Между тем христианское видение современности проявляется в советскую эпоху в разнообразных формах, т. к. культура, в отличие от политического режима, не может быть свергнута. Для первых послереволюционных лет и последующего десятилетия характерна проекция событий революции на библейские и
евангельские тексты. Образы Первотворения, Тьмы Господней, Мирового потопа, нового Ноя, Голгофы,
Воскресения становятся общеупотребительными в литературе. Одни авторы (В. Маяковский, А. Блок) используют их как культурный код для подчеркивания масштаба свершившегося, другие акцентируют трагическое начало: «Но в ту весну Христос не воскресал» (М. Волошин), третьи создают «Библию наизнанку»
(Д. Бедный). Поэты «есенинского круга» в короткий период революционной весны видят в октябре Красную
Пасху, за которой последует Преображение России.
К концу 1920-х гг. тенденция к раскрытию современности сквозь призму христианских образов и мотивов в произведениях, доходивших до читателя, существенно уменьшается. Эпоха первых пятилеток, нового
гонения на Церковь и веру, казалось бы, не способствовала христианскому мировидению. Но Русь православная заговорила полным голосом в поэзии Д. Кедрина 1930–1940-х гг. В ней не только отразился облик
«великой страны» со следами «труда и борьбы», но и было запечатлено душевное и духовное родство с «неяркой» Родиной, святой Россией, где «фрески Андрея Рублева / На темной церковной стене» («Родина»), где на
«зеленой кровельке церковной» сидит ворон. Образы храма, высокой звонницы, забытых погостов с покосившимися крестами становятся приметами русского национального пейзажа, что объясняет возможность
ФИЛОЛОГИЯ
111
их появления в советской печати. Одновременно они воссоздают облик Руси христианской, раскрывают
православное восприятие мира. Не случайно в «Думе о России» Кедрина фашисты именуются «ордой поганой», как встарь называли противников-иноверцев, а в стихотворении «Россия! Мы любим неяркий свет»
лирический герой просит у России благословления на последний бой.
Поэму «Зодчие», написанную в 1938 г. и опубликованную в единственном прижизненном сборнике стихов поэта 1940 г., критика рассматривала как пересказ известного предания «про страшную царскую милость» Ивана Грозного, который повелел выстроить в память о взятии Казани храм, а затем ослепил мастеров, «чтоб в земле его церковь стояла одна такова». Современное литературоведение указывает на конфликт
поэта и власти, соотносимый с эпохой нового Грозного царя — Сталина как на ключ к тому произведению.
Но не менее важным является воплощение в тексте поэмы христианского мировидения. Оно обнаруживается с указания автора на обычай закладывать храм в память знаменательных событий, начинать работу
с крестного знаменья («покрестясь на восток»), завершать труд освящением постройки. В поэме отражен
православный календарь: постройка начинается «в субботу на вербной неделе».
Кедрин любовно описывает создание «диковинного» храма — чуда русской архитектуры с его стрельчатыми башенками, переходами, луковками-куполами: «Мастера заплетали / Узоры из каменных кружев»;
«купол золотом жгли /Скаты крыли лазурью снаружи». Перечисление деталей выходит за рамки чисто эстетической функции, создается образ Божьего дома, украшенного «живописной артелью монаха Андрея Рублева» и другими богомазами. Духовная красота противопоставлена земной жизни: «А над всем этим срамом /
Та церковь была — / Как невеста!»; «И стояла та церковь, / Такая, / Что словно приснилась». Но контраст
земного и небесного, плоти и духа в «Зодчих» не доходит до их разъединения. Храм Покрова одухотворяет
«жизнь в ногах у постройки», о чем говорит образ «непотребной девки», застывшей в изумлении перед этой
красотой.
Как известно, Великая Отечественная война сгладила противостояние государства и Церкви. Непосредственно это сближение мало отразилось в литературе, но оно наложило отпечаток на образ Родины. Она
предстает не только в облике советской Отчизны, но и традиционной Руси в стихах К. Симонова («Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины»), А. Прокофьева, в публицистике А. Толстого, пьесах Л. Леонова.
Пафос великой Победы и начавшаяся «холодная война» затмили восприятие Родины как страны дедов
и пращуров. Вернула в литературу христианское сознание в 1960-е гг. «деревенская проза», прежде всего
В. Белов и В. Распутин.
В «Матренином дворе» А. Солженицына, «Привычном деле» В. Белова, «Последнем сроке» В. Распутина
появляются герои-праведники. Первоначальное заглавие рассказа А. Солженицына «Не стоит село без праведника», измененное А. Твардовским при публикации в «Новом мире», было принципиальным для автора.
Солженицынская Матрена, распутинские старухи воплощают христианское сознание — веру, любовь, грех,
память, ответственность, прощение, т. к. национальный характер основан на православном фундаменте русской жизни и культуры. «Была вина, да вся прощена», — скажет В. Белов устами своего героя в «Плотницких
рассказах». Мотив прощения играет важную роль в трилогии В. Белова «Час шестый».
Произведения, созданные в 1960–1980-е гг., в которых воссоздаются современные события, отражают
народно-православное видение мира, но оторванное от Церкви. Старшее поколение — старуха Евстолья и
старик Куров в «Привычном деле» В. Белова (1966) — знает молитвы, осеняет себя крестом. Но главные герои, выросшие в атеистическое время, до поры до времени не испытывают потребности ни в молитве, ни
в Библии (Иван Африканович выменял семейную Библию на гармонь, чтобы «веселить» жену Катерину).
Но их отношение к миру, людям, семье соотносится с библейскими заповедями. В «Последнем сроке» В.
Распутина (1970) праведница старуха Анна является носителем христианского отношения к судьбе, смерти,
но ее представления об ином мире, самом процессе ухода из жизни, посмертном существовании носят полуязыческий характер (вера в смерть как двойника человека, в возможность посмертного общения с детьми на
кладбище в день поминовения и т. д.).
Усиление христианских образов и мотивов в «деревенской прозе» в 80–90-е гг. совпадало с процессом
воцерковления авторов. По их собственному признанию, и В. Белов и В. Распутин крестились уже в зрелом
возрасте, в 80-е гг. Особенно нагляден процесс христианизации в творчестве В. Белова. Уже зачин первой редакции романа «Кануны» (1974) раскрывал красоту окружающего мира как Божьего творения. В «Канунах»,
а затем «Годе великого перелома», «Часе шестом» важным событиям жизни героев сопутствует молитва.
Белов не только упоминает, что нищий Носопырь поет тропарь, а старик Никита молится, но и обильно
цитирует тексты разных молитв. Главным в романе является противопоставление христианского сознания,
носителем которого являются не только старые, но и молодые герои, такие как Павел Пачин, его жена Вера,
112
XVIII ЕЖЕГОДНАЯ БОГОСЛОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
бывший помещик Прозоров и другие персонажи, иному типу отношения к миру, воплощением которого
стали прежде всего Игнатий Софронов, его брат Селька, Меерсон и многие представители официальной
власти. Павел является олицетворением христианской морали, в то время как с образом Игнахи связан мотив агрессии, насилия, ненависти. Описывая сцену спровоцированной Игнахой драки с Павлом на мельнице, писатель — как ответ на истерические крики противника: «Бей… <…> Ежели не убьешь… я… я тебя
убью все одно», — дает внутренний монолог Павла: «Зверь, нехристь… За что ненавидит меня? Зверь он хоть
кого зверем, зверь… Уйти надо… — тошнота медленно проходила. — Убить велит… Убить? Человека убить…
Да разве он человек? Убить… нет… Это Бога убить… Уйти». И Павел делает попытку уйти от поверженного
Игнахи, сказав лишь: «Пускай судит тебя Бог»1.
В сюжете романа персонажи, испытавшие на себе силу классовой ненависти, спасают жизнь своих врагов — Игнахи, Меерсона, подтверждая своими поступками силу евангельского учения.
В трилогии В. Белова, писавшейся в течение тридцати лет, важную роль играют образы священников —
отца Иринея, отца Николая Покровского, безвестного священника Прилукской церкви, превращенной в
тюрьму. В первом романе «Кануны» колоритный облик попа Николая, по прозвищу Рыжка, или «прогрессист», имеет мало сходства с каноническим образом священника, не случайно им недоволен благочинный, а
другой священник, о. Ириней, не дает ему благословения. В о. Николае слишком много плотского — физической силы, даже мощи, мирских страстей (игра в карты, склонность к злоупотреблению спиртным и т. д.).
Но по мере развития сюжета комическое в образе (чего стоит эпизод, как священник «украл» тепловоз!) исчезает. Эпизоды в тюрьме, когда отец Николай выполняет свой долг пастыря, исповедуя, причащая, соборуя
под угрозой расстрела, сцена его героической гибели являют собой пример высокого трагизма.
В «малой» прозе В. Белова (1990–2000), в частности в «Повести об одной деревне», критика нравственных болезней современности раскрывается через мотив «последних времен». Мир, на взгляд старухи Марьи,
стоит на краю гибели: «Истинно близко миру конец, заматерела бесовская власть. Растеклась по грешной
земле во все стороны, конца ей не видно. Везде бесы лукавые, и по конторам и в телевизорах, везде оне,
а мы-то, глупые, им и прислуживаем. Будто не знаем, что грянет Господь-Вседержитель… Всех по местам
расставит, не увернуться, не спрятаться от суда Господня ни живому, ни мертвому»2. Марья Смирнова пророчествует Страшный суд, на котором ни одной душе не удастся утаить свои грехи, каждый получит по делам
его, а в числе первых люди, предавшиеся бесам.
Бесы поработили современный мир. Старик Коч определяет аномальную природную ситуацию как «дьявольщину»; бес же, по мнению Коча, придумал и вино, которое губит всякую духовность. Дух стяжательства,
корысти, жадности и бесстыдства господствует в умах и сердцах людей (и в особенности городских жителей).
Не случайно приметой людей духовно чистых и богатых становится религиозность (пусть и скрытая под давлением идеологии): старухи кладут в гроб к покойникам иконы, девушки Марья, Фая и Киюшка крестятся
и читают молитву, идя домой с рытья окопов в 1941 г. В финале повести именно люди, которые обрели Бога,
противостоят больному, «лейкозному» миру и тому духовному разложению, которое охватило не только деревню, но и всю страну. Пафос христианской, православной тематики носит даже несколько публицистический характер, что обусловлено позицией духовного противоборства автора.
Таким образом, деревенская проза положила начало процессу возвращения христианского сознания в
русскую литературу второй половины ХХ в. С 1990-х гг. христианские образы и мотивы в литературе активизируются. К религиозной тематике обращаются писатели разных поколений и в самых разных жанрах — нравоучительных (В. Крупин), агиографических (А. Нежный «Плач по Вениамину»), социально-исторических
(В. Личутин «Раскол»), лирических (Л. Сычева), фантастических (Е. Хаецкая) и др.
1
2
Белов В. И. Кануны. М., 1988. С. 341.
Белов В. И. Повесть об одной деревне. Вологда, 2003. С. 168.