Вестник ТвГУ Серия Философия 2013 Выпуск 4
реклама
Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Вестник Тверского госуниверситета Серия «Философия» Выпуск № 4 Редакционная коллегия серии: д.ф.н., проф. Б.Л. Губман (ответственный редактор), член-кор. РАН, д.ф.н., проф. И.Т. Касавин, д.ф.н., проф. П.С. Гуревич, Lesley Muray Ph.D., Prof. of Curry College (Boston, USA) Igor A. Klyukanov Ph.D., Prof. of Eastern Washington University (Spokane, USA), д.ф.н., проф. В.А. Михайлов, д.ф.н., проф. В.Э. Войцехович, член.-кор. РАО, д.п.н., к.ф.н., проф. М.А. Лукацкий, к.ф.н., доц. С.В. Рассадин (ответственный секретарь), к.ф.н., доц. С.П. Бельчевичен © Тверской государственный университет, 2013 ISSN 1997-9908 Тверь 2013 -1- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Журнал «Вестник Тверского государственного университета. Серия: Философия» включён в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий (заключение Президиума Высшей аттестационной комиссии Минобрнауки России от 25 мая 2012 года № 22/49). -2- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Содержание ЧЕЛОВЕК. НАУКА. КУЛЬТУРА -------------------------------------------------------- 5 Удальцов В.Г. Парадигмы истории ------------------------------------------------------------ 5 Буташин Д.А. Социально-философский анализ феномена «общества организаций» ---------------------------------------------------------------------------------------- - 13 Михайлов В.А. , Скудалова О.В. Массовое сознание и средства массовой информации ------------------------------------------------------------------------------------------ - 20 Моргунов А.А. Процессы медиатизации в современной культуре: сущность и последствия ------------------------------------------------------------------------------------------ - 30 Майкова Э.Ю. Автономия личности: вектор социального сопротивления ---- - 39 Васильева Т.В. Социально-философский анализ формирования языковой личности ---------------------------------------------------------------------------------------------- - 49 Шестакова Л.А. Восстановительное правосудие как новая аналитическая парадигма --------------------------------------------------------------------------------------------- - 60 Карлова Т.В. Социально-философские основания модернизации высшего технического образования----------------------------------------------------------------------- - 68 Буланов В.В. Ценностно-смысловые взаимосвязи и культура --------------------- - 77 Парахонская Г.А. Коммуникативная функция пейзажа как предмет социологического анализа----------------------------------------------------------------------- - 83 Федоров В.В., Левиков А.В. Архитектурно-ландшафтное наполнение пространств бытия --------------------------------------------------------------------------------- - 94 Евстифеева Е.А. Вера и знание: горизонты диалога --------------------------------- - 102 Жук В.Н. Политическая теория: поиск определения -------------------------------- - 110 Полищук А.С. Состязательность и запрет в политике и экономике: социальнофилософский аспект----------------------------------------------------------------------------- - 114 ПРОБЛЕМЫ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ ------------------------------------------ 122 Иванова Е.С., Михайлова Е.Е. Диалог культур в контексте культурноисторической типологии Р.Ю. Виппера -------------------------------------------------- - 122 Малинин С.А. Человек и российское государство в консервативной концепции И.А. Ильина ---------------------------------------------------------------------------------------- - 134 Иванов М.Ю. Представления Б.Н. Чичерина о соотношении нравственности с правом как синтез идей немецкой классической философии ---------------------- - 141 ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР ---------------------- 149 Томашов В.В. Человек как субъект социально-политического выбора в постэкзистенциальной антропологии США --------------------------------------------- - 149 Горобий А.В. История понятий Карла Шмитта и Райнхарта Козеллека ------- - 159 Смирнов В.В. Ж. Деррида и Дж. Серль: деконструкция versus теория речевых актов -------------------------------------------------------------------------------------------------- - 171 Сладкова А.А. Совершенствование демократических институтов и процедур в перспективе теории коммуникативного действия Ю. Хабермаса ---------------- - 187 Югова О.А. Жак Маритен: экзистенциализм и субъективность ----------------- - 193 Евстифеева Е.А. , Филиппченкова С.И. Методологические основания новых моделей врачевания ----------------------------------------------------------------------------- - 198 НАШИ АВТОРЫ --------------------------------------------------------------------------- 209 Правила представления рукописей авторами в журнал «Вестник ТвГУ. Серия Философия»---------------------------------------------------------------------------------------- - 211 - -3- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Contents MAN, SCIENCE, CULTURE --------------------------------------------------------------- - 5 Udaltsov V.G. Paradigms of history ------------------------------------------------------------ - 12 Butashin D.A. The Phenomenon of «Society of organizations» in the perspective of social philosophy analysis ------------------------------------------------------------------------- - 19 Mikhailov V.A. , Skudalova O.V. The mass consciousness and mass media ------- - 28 Morgunov A.A. Mediatization process in contemporary culture: its essence and consequences ----------------------------------------------------------------------------------------- - 38 Maikova E.Y. Personal autonomy: vector of social resistance --------------------------- - 47 Vasilyeva T.V. Social-philosophical analysis of a language personality formation - - 59 Shestakova L.A. Restorative justice as a new analytical paradigm --------------------- - 66 Karlova T.V. Social-philosophical foundations of the higher technical education modernization----------------------------------------------------------------------------------------- - 76 Bulanov V.V. The value-semantic interrelation in culture--------------------------------- - 82 Parakhonskaya G.A. Art communicative function as an object of sociological analysis --------------------------------------------------------------------------------------------- - 93 Fedorov V.V. , Levikov A.V. The landscape architectural filling of spaces of social life ----------------------------------------------------------------------------------------------------- - 100 Evstifeeva E.A. Faith and knowledge: horizons of dialogue ---------------------------- - 109 Zhouk V.N. Political theory: in search of the definition --------------------------------- - 113 Polishyuk A.S. Competition and prohibition in politics and economy: socialphilosophical approach --------------------------------------------------------------------------- - 121 PROBLEMS OF RUSSIAN PHILOSOPHY ----------------------------------------- - 122 IvanovaE.S. , Mikhaylova E.E. Dialogue of cultures in the context of R.Y. Wipper's cultural and historical typology ----------------------------------------------------------------- - 133 Malinin S.A. Man and the russian state in i.a. ilyin's conservative philosophy ----- - 140 Ivanov M.Yu. B.N. Chicherin's understanding of the relations between morality and law as a synthesis of the german classical philosophy ideas ---------------------------- - 147 WESTERN PHILOSOPHY AND CONTEMPORARY WORLD -------------- - 149 Tomashov V.V. Man as a subject of socio-political choice in the post-existential anthropology of the usa--------------------------------------------------------------------------- - 158 Gorobiy A.V. Conceptual history in Carl Schmitt's and Reinhart Koselleck's interpretation ---------------------------------------------------------------------------------------- - 170 Smirnov V.V. J. Derrida and J. Searle: Deconstruction versus speech acts theory - 185 Sladkova А.A. The democratic institutions and procedures perfection in the perspective of J. Habermas' communicative action theory ---------------------------------------------- - 192 Yugova О.A. Jacques Maritain: Existentialism and Subjectivity ---------------------- - 197 Evstifeeva E.A., Filippchenkova S.I. Methodological bases of new models of doctoring --------------------------------------------------------------------------------------------- - 207 AUTHORS INFORMATION ------------------------------------------------------------ - 209 - -4- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 5–12 Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ЧЕЛОВЕК. НАУКА. КУЛЬТУРА УДК 101.1:316 ПАРАДИГМЫ ИСТОРИИ В.Г. Удальцов Счетная палата Российской Федерации Раскрывается понятие «парадигма истории» на основе интеграции предварительно выделенных ее содержательно-сущностных признаков. Обосновывается вывод о полипарадигмальном характере исторической науки как ее специфической черте. Особое внимание обращается на существование в современной исторической науке парадигм, отличающихся по методам подхода к осмыслению истории, содержанию присущих им методологических средств и их значению. Ключевые слова: парадигма в исторической науке, содержательносущностные признаки, система методологических средств, сообщество учёных. История как наука по своему содержанию включает в себя целый ряд принципиальных теоретических подходов, на которые, как правило, ориентируются учёные в своих исследованиях. Между данными подходами есть определённые различия, которые проявляются в существовании в науке конкурирующих школ и разных направлений исследования. Их зачастую обозначают по принадлежности к той или иной концептуальной традиции. Эти разные научные направления исторического исследования существуют и развиваются на основе приверженности той или иной группы ученых самым различным парадигмам исторического процесса. Но прежде чем вести речь о последних, необходимо ознакомиться с теми представлениями о самой парадигме как специфическом феномене науки, которые наиболее широко распространены в современной научной литературе. Эти представления, характеризующие ее с содержательно-сущностной точки зрения, можно изложить по следующим позициям. Позиция первая. Довольно часто парадигму, исходя из этимологии этого слова (от греч. paradeigma – пример, образец), трактуют как некий образец решения каких-либо задач или как пример. Пример, в частности, из истории, взятый для доказательства, сравнения [3, с. 427; 4; 11; 17, с. 299; 18, с. 472; 19, с. 402; 21, с. 967]. Позиция вторая. Представляют парадигму и как модель постановки и решения научных проблем [14; 25, с. 199]. Позиция третья. Парадигма рассматривается также как модель постановки проблем и вместе с тем как пример, образец решения исследовательских задач [7, с. 155; 8, с. 193; 10, с. 879; 15; 16; 28, с. 354; 29, с. 477]. Позиция четвертая. Считается, что для парадигмы характерно ее обязательное признание научным сообществом, которое разделяет ее и -5- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. принимает в качестве основы для развития своей дальнейшей практической деятельности [1, с. 201; 15; 12; 23, с. 182; 27]. Однако необходимо уточнить, что речь не идёт о том, что парадигма должна быть принята всем научным сообществом и пользоваться всеобщим признанием, как об этом иногда пишут [2, с. 198; 13; 14]. Дело в том, что ситуации, когда парадигмы принимались бы абсолютно всеми учеными безоговорочно, на деле никогда не бывает. Хотя бы потому, что научные деятели имеют различные мировоззренческие, идеологические, политические и другие установки. При этом расхождения внутри научного сообщества часто бывают весьма существенны. Поэтому было бы правильнее, на наш взгляд, говорить в этом случае не обо всем научном сообществе, а, к примеру, о сообществе ученых, принимающих данную парадигму. Позиция пятая. Она отражает то мнение, что признанная сообществом ученых парадигма служит основой решения исследовательских задач и активно функционирует в течение определенного исторического периода развития науки и практики [14; 11; 13; 19, с. 402; 20, с. 977; 27]. Позиция шестая. Парадигма трактуется как совокупность теоретических и методологических предпосылок, определяющих конкретное научное исследование, его содержание, которое воплощается в научной практике на данном этапе [28, с. 354; 29, с. 333]. Позиция седьмая. Здесь парадигма рассматривается как совокупность принципов, норм, теорий, законов и методов, определяющих развитие науки в конкретный период ее истории [1, с. 201; 25, с. 198]. В таком подходе прослеживается стремление обратить особое внимание на теоретико-методологическую составляющую парадигмы. Позиция восьмая. В содержании парадигмы выделяют не только её теоретико-методологическую компоненту, но, хотя и не напрямую, ее методический элемент. В частности, порой парадигму представляют как совокупность идей, методов и образцов решения проблем [26, с. 421]. Здесь образец решения проблем может быть принят за имеющийся в содержании парадигмы методический смысл. На это же ориентирует и родоначальник современного учения о парадигме Т. Кун, который отмечает, что, принимая парадигму, ученый вместе с тем берет на вооружение теорию, методы и стандарты, составляющие неразрывное единство [6, с. 172]. Стандарты в этом случае можно также рассматривать как методические установки на решение научных проблем. Позиция девятая. Парадигма в ее рамках квалифицируется как строго научная теория, воплощенная в системе понятий, выражающих существенные черты действительности [20, с. 977]. Позиция десятая. Парадигма представляется единой системой теоретических воззрений, методологических принципов, методических приемов, аксиологических установок и эмпирических результатов, принятых в качестве образца решения научных задач и разделяемых всеми -6- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. членами научного сообщества в рамках самостоятельной области знаний [9, с. 505; 22]. Позиция одиннадцатая. Парадигма трактуется как исходная концептуальная схема, теория, принятая в качестве образца решения исследовательских задач [8, с. 193; 10, с. 879; 20, с. 977; 29, с. 477]. Позиция двенадцатая. Парадигма рассматривается как ключевая идея, лежащая в основе построения концепции, как исходная позиция в постановке проблем, их объяснении и решении [17, с. 299; 20, с. 977]. Позиция тринадцатая. Рассматривается парадигма и в качестве неких таблиц для решения задач определенных областей [24, с. 660]. Позиция четырнадцатая. В широком смысле парадигма рассматривается как стиль научнёёого мышления эпохи [28, с. 354]. Позиция пятнадцатая. Считается, что переход от одной парадигмы к другой лежит в основе научной революции [3, с. 427; 15]. Одной из характерных ее черт как раз и является то, что выводы новой парадигмы становятся несовместимыми с выводами старой в решающих пунктах, в результате чего происходит изменение в мировоззрении научного сообщества [30, с. 172–173]. Позиция шестнадцатая. Парадигма трактуется и как предпосылка построения и обоснования различных теорий, которые, в свою очередь, могут быть ядром парадигмального знания [8, с. 466]. Делая выводы из вышесказанного, попытаемся изложить их применительно к истории, опираясь при этом на соответствующие положения, выработанные профессором А.А. Кокориным [5, с. 112–114]. Парадигма истории – это: 1) образец для интерпретации исторических фактов, решения определенных научных задач на предметном поле истории, разработки концепций исторического развития и их применения в исследовании конкретных исторических явлений; 2) пример из прошлого, взятый для доказательства, сравнения; 3) феномен, признанный определенным сообществом ученых в качестве основы для решения исследовательских проблем в предметном поле истории; 4) совокупность теоретических и методологических предпосылок, определяющих построение конкретного научного исследования в области истории; 5) единая система теоретических, методологических, методических и аксиологических установок, принятых в качестве некоего образца решения научных задач в сфере истории и разделяемых определенным сообществом ученых; 6) ключевая идея, лежащая в основе построения оригинальной концепции исторического процесса; 7) исходная позиция в постановке проблем в области истории, их объяснении и решении. -7- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В целом все эти выводы включают в себя составляющие парадигму истории элементы и поэтому, так или иначе, характеризуют данный феномен с точки зрения его содержания, т. е. другими словами представляют ее содержательные признаки. Однако не все из этих элементов могут играть роль тех частей, которые формируют в своей совокупности сущность научной парадигмы истории. Думается, что ее сущностные признаки можно представить следующим образом: Признак 1. Наличие методологических средств, на базе которых формируется научная парадигма истории, представляющая собой интеграцию этих средств. Признак 2. Наличие у научной парадигмы истории именно системы методологических средств, а не их простой совокупности. Признак 3. Включение в научную парадигму не всех методологических средств, функционирующих в исторической науке в тот или иной период ее развития, а только тех, истинность и эффективность которых подтверждены практикой. Признак 4. Наличие метода, сформированного на базе содержания оригинальной концепции, как важнейшего инструмента познания явлений, находящихся в пределах предметного поля истории. Признак 5. Наличие системы методологических средств, которые наиболее популярны в области исторической науки в тот или иной период ее развития в определенном научном обществе. Признак 6. Диалектичность научной парадигмы истории по ее сути и функциональным возможностям. Диалектический характер парадигмы проявляется в том, что изменяется содержание методологических средств, ее формирующих; изменяются способы их взаимодействий в ходе решения теоретико-практических задач; изменяются условия, в которых они функционируют; изменяются научно-теоретические формы, на базе которых она формируется; изменяются задачи, которые решаются с использованием той или иной парадигмы; изменяется содержание противоречий как между методологическими средствами, формирующими парадигму, так и между самими парадигмами, работающими на проблемном поле истории. В этом месте, продолжая рассуждать в контексте поставленного вопроса о диалектичности парадигм в аспекте их взаимодействия, следует обратить внимание и на то, что научная парадигма истории не возникает по аналогии с мифом об Афине в готовом виде. Она постепенно формируется на базе содержания ранее существовавших парадигм, эволюционирует и складывается в систему методологических средств познания исторических явлений. Обладая относительной устойчивостью в течение какого-либо этапа развития науки, она вместе с тем постоянно изменяется. Данный процесс вечных изменений и развития, не оставляя «ничего вечного под Луной», в том числе и старых парадигм, приводит -8- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. со временем к ее закономерной смене другой парадигмой. В содержании последней, в результате работы механизма диалектического отрицания, сохраняются прогрессивные стороны старой парадигмы. Тем самым обеспечивается преемственность в развитии науки и научного творчества. Примером этого может послужить, в частности, возникновение историко-материалистической парадигмы, снявшей в своем содержании все позитивное, что было на тот момент выработано в области парадигмального знания, включая целый ряд прогрессивных положений идеалистической диалектики Г. Гегеля, метафизического материализма Л. Фейербаха и т. д. Подводя краткий итог, можно предложить следующее определение понятия «парадигма истории». Парадигма истории – это система методологических средств, общепринятых и наиболее активно используемых в данное время конкретным сообществом ученых для познания явлений исторической действительности. Можно сказать и так: парадигма истории – популярная для своего времени и среди определенной части научного мира методология осмысления исторических явлений. Это своеобразная предпосылка их понимания. Следует заметить, что в исторической науке в каждое данное время могут существовать одновременно несколько разных парадигм, претендующих на адекватное отражение исторической действительности. Сторонниками данных парадигм образуются разные сообщества ученых, для взаимоотношений которых характерны расхождения во взглядах на историю, в видении ими исторических событий. Отсюда становятся вполне объяснимыми и различия в толковании одних и тех же исторических явлений представителями разных школ, направлений, приверженцев разных парадигм истории. Но как бы то ни было, одновременное существование разных парадигм в истории делает ее полипарадигмальной наукой. В этом заключается определенная специфика истории, которая связана с тем фактом, что с появлением новой парадигмы старые не исчезают. Они лишь ограничиваются ею в их применении. Так, к примеру, в период, когда в историческом знании линейно-поступательная парадигма сменила циклическую и та утратила статус образца для интерпретации исторических фактов, ее область использования оказалась суженной до уровня рассмотрения истории конкретных наций и государств, то есть малых общественных систем. А общество в целом, его прогрессивное развитие стало зоной особого внимания новой парадигмы. Здесь следует также заметить, что полипарадигмальное состояние является нормальным для истории, а возникающее при этом парадигмальное разнообразие в определенной степени позволяет с разных точек зрения описывать и разъяснять развитие сложных исторических явлений и процессов. -9- Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Из ряда парадигм, существующих в исторической науке в настоящее время, можно выделить несколько основных, наиболее активно применяемых в исторических исследованиях и привлекающих к себе наибольшее число ученых. Они связаны с двумя основными методологическими подходами к осмыслению истории – монистическим (главная идея – единство истории и её прогресс) и плюралистическим (здесь – отрицание единства всемирной истории и ее прогрессивного развития). Это, к примеру, парадигмы: материалистического понимания истории; цивилизационно-циклическая; исторического прогресса; посмодернистская и др. На онтологическом уровне все они представляют собой систему определенных элементов, к числу которых относятся приемы, способы, подходы и методы, сформировавшиеся на базе содержания таких научных форм, как соответственно понятия, законы, принципы и теории. Каждая из этих форм, будучи взятой в отдельности и втянутой в какойлибо один круг парадигмальных представлений, может отличаться по своему содержанию и степени адекватности отражения явлений исторической действительности от аналогичной формы, функционирующей на другом парадигмальном поле. Естественно, что и методологические средства, в которые трансформируются указанные формы в результате их соединения с задачами дальнейшего познания исторических явлений, также различаются между собой по своему предназначению, способу обретения новых знаний о содержании познаваемого объекта. Иначе говоря, каждой парадигме истории присущи свои, отличные от принадлежащих другим парадигмам методологических средств познания исторических явлений по характеру решаемых задач приемы, способы, подходы и методы. Установив, что методологические средства познания, относящиеся к разным парадигмам истории, различаются между собой, можно сделать вывод, что и на выходе из процесса осмысления исторических явлений они могут рисовать отличные друг от друга картины исторического процесса, его субъектов, основ, движущих сил и т. п. Таким образом, если говорить в целом, каждая парадигма истории создает определенный контур своего видения мира, исторического развития общества. Она очерчивает круг имеющих смысл научноисторических проблем, определяет способ их постановки и дает образец их решения в данный период времени. Усвоенное ученым содержание парадигмы позволяет ему из потока хаотично переплетенных линий исторического процесса формировать определенный образ исторических явлений, преодолевать возникающие в исследовательской работе затруднения, фиксировать изменения в структуре парадигмального знания. Ядром последнего, как уже отмечалось выше, выступает та или иная теория, а парадигмальное знание, в свою очередь, является предпосылкой развития различных теорий исторического процесса. - 10 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Список литературы 1. Бучило Н.Ф., Исаев И.А. История и философия науки. М.: Проспект, 2009. 91 с. 2. Бучило Н.Ф., Чумаков А.Н. Философия. 5-е изд., перераб. и доп. М.: ТК ВЕЛБИ, Изд-во Проспект, 2008. 480 с. 3. Данильян О.Г., Тараненко В.М. Философия. М.: ЭКСМО, 2007. 512 с. 4. Исторический словарь [Электронный ресурс]. URL: http // www. vslovare.ru (дата обращения: 25. 10. 2013). 5. Кокорин А.А. Философский алгоритм познания: содержание и практические возможности. - М.: Изд-во МГОУ, 2013. 324 с. 6. Кун Т. Характер и необходимость научных революций // Парадигмы социологии знания: хрестоматия / под общ. ред. В.Л. Шульца. М.: Наука, 2007. 7. Моисеева Н.А., Сороковикова В.А. Философия: краткий курс. 2-е изд., доп. СПб.: Питер, 2010. 320 с. 8. Новая философская энциклопедия: в 4 т. М.: Мысль, 2010. Т. 3. 692 с. 9. Новейший философский словарь / сост. А.А. Грицанов. Мн.: Изд. В.М. Скакун, 1998. 896 с. 10. Новый энциклопедический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, РИПОЛ КЛАССИК, 2002. 11. Парадигма [Электронный ресурс]. URL: http // www. forexaw.com (дата обращения: 23. 10. 2013). 12. Парадигма [Электронный ресурс]. URL: http // www. ru.wikipedia.org (дата обращения: 28. 10. 2013). 13. Парадигма. Сущность, характерные черты [Электронный ресурс]. URL: http // www. argu.org (дата обращения: 28. 10. 2013). 14. Парадигмы в истории социологии [Электронный ресурс]. URL: http // www. do2-gendocs.ru (дата обращения: 23. 10. 2013). 15. Парадигмы в социологии [Электронный ресурс]. URL: http // www. univer5.ru (дата обращения: 23. 10. 2013). 16. Политический словарь [Электронный ресурс]. URL: http // www. vslovare.ru (дата обращения: 25. 10. 2013). 17. Райзберг Б.А., Лозовский Л.Ш., Стародубцева Е.Б. Современный экономический словарь. 6-е изд., перераб. и доп. М.: ИНФРА-М, 2008. 512 с. 18. Словарь иностранных слов. М.: Советская энциклопедия, 1964. 784 с. 19. Словарь философских терминов / науч. ред. проф. В.Г. Кузнецова. М.: ИНФРА-М, 2010. 730 с. 20. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1980. 1600 с. - 11 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 21. Советский энциклопедический словарь. 4-е. изд. М.: Сов. энциклопедия, 1987. 1599 с. 22. Социологический словарь [Электронный ресурс]. URL: http//www.vslovare.ru (дата обращения: 25. 10. 2013). 23. Стрельник О.Н. Философия: конспект лекций. М.: Юрайт-Издат, 2008. Ё87 с. 24. Ушаков Д.Н. Большой толковый словарь современного русского языка. М.: «Альта-Принт», 2007. 1239 с. 25. Философия / под ред. проф. В.Н. Лавриненко, проф. В.П. Ратникова. М.: ЮНИТИ, 2001. 520 с. 26. Философия: Учебник. 2-е изд., испр. и доп. / под общ. ред. Л.Н. Москвичева. М.: Изд-во РАГС, 2006. 688 с. 27. Философия: энциклопед. словарь. М.: Гардарики, 2004. 1072 с. 28. Философский словарь / под ред. И.Т. Фролова. 5-е изд. М.: Политиздат, 1986. 590 с. 29. Философский энциклопедический словарь. М.: ИНФРА-М, 2011. 570 с. 30. Шмаков В.С. Структура исторического знания и картина мира. Новосибирск, «Наука», Сибирское отделение, 1990. 187 с. PARADIGMS OF HISTORY V.G. Udaltsov Government Accountability Office of the Russian Federation The article is focused on the notion of «historical paradigm» on the basis of integration of its essential properties. As a specific scholarly discipline history coins a multiplicity of study paradigms. Special attention is paid to the existence of various paradigms of approach to history that differ in their methodology, methodological tools and values. Keywords: paradigms of history, essential properties, system of methodological tools, scholarly community. Об авторе: УДАЛЬЦОВ Валерий Георгиевич – кандидат философских наук, доцент, Главный советник отдела Счетной палаты Российской Федерации, доцент кафедры философии ГОУ ВПО «Московский государственный областной университет». E-mail: [email protected] Author information: UDALTSOV Valery Georgievich – Ph.D., Prof., Chief adviser, Government Accountability Office of the Russian Federation, Assoc. Prof. of Philosophy Dept., Moscow region State University. E-mail: [email protected] - 12 - Вестник ВестникТвГУ. ТвГУ.Серия Серия"ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ".2013. 2013.Выпуск Выпуск4.4.С. 13–19 УДК 1/14 СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ ФЕНОМЕНА «ОБЩЕСТВА ОРГАНИЗАЦИЙ» Д.А. Буташин ФГБОУ ВПО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ», г. Москва Современное общество создает все более крупные организации для решения своих задач и может рассматриваться как «общество организаций». Новизна ситуации заключается в том, что некоммерческие организации активно применяют концепции и методы, которые раньше были прерогативой бизнеса. Ключевые слова: «общество организаций», типология организаций, коммуникации, власть. В современном мире зависимости, обусловливающие совместную жизнь и деятельность людей, не ограничиваются формами непосредственно-личностных отношений между ними. Исследователи глобальных социально-экономических изменений особо выделяют феномен «общества организаций», выступающих как социальные, экономические и политические образования [1; 2; 3; 4]. Определяющим признаком любой организации является наличие цели, для достижения которой необходимы иерархическое построение и управление. Социальные организации возникают для достижения общих целей через достижение индивидуальных целей (предприятие, учреждение) или индивидуальных – путем выдвижения и достижения общих целей (организации союзного типа – партии, профсоюзы, любительские объединения и т. п.). Важно не само увеличение размеров и бюджетов организаций, а то, что эти крупные организации в современном мире решают все основные общественные задачи. Каждая серьезная социальная задача (оборона и образование, здравоохранение и научная деятельность, производство и распределение товаров) выполняется специально созданными организациями, во главе которых стоят профессионалы. Актуальность вопроса связана с рядом новых значимых обстоятельств. Во-первых, современное общество в изобилии создает все более крупные организации в качестве эффективного средства решения своих задач. Во-вторых, новизна ситуации заключается в том, что в последние десятилетия некоммерческие организации (правительство, вооруженные силы, университеты, больницы и пр.) начали активно применять концепции и методы, которые раньше были прерогативой бизнеса. В-третьих, при сохранении важности взаимодействия людей в организации всё большее значение приобретает взаимодействие организаций между собой. - 13 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Проведение в России глубоких социально-экономических преобразований неизбежно создает проблемы в обеспечении поступательного и динамичного развития отечественных организаций. Поэтому актуальность обращения исследователей к феномену «общества организаций» связана и с возможностью повышения устойчивого функционирования организаций в результате увеличения их размеров, количества, а главное – интенсификации процессов взаимодействия между ними. Организационные проявления феномена «общества организаций» (объективное, социальное, властное) отражают уровень его организованности, характеризуют его состояние и характер развития. Социальная философия рассматривает «общество» как сумму связей, совокупность или систему отношений, возникающих в процессе совместной жизни людей, воспроизводимых и трансформируемых их деятельностью, которая в современном обществе протекает преимущественно в рамках различных организаций. В свою очередь, «организация», при всем существенном различии определений, – это прежде всего коллективный социальный субъект деятельности, социальная система, объединяющая, координирующая и направляющая поведение людей или социальных групп в ходе совместной деятельности. Организационные структуры, нормы, границы являются важной составляющей общественной жизни, во многом предопределяют жизнедеятельность индивидов и социальных субъектов. Главными в рассмотрении феномена взаимодействия организаций между собой, а также общества и организаций являются логика эволюции социальных связей, динамика форм социальности, создаваемых людьми. Очень важно, что в процессе организационного взаимодействия возникает некое новое качество. 1. Происходит увеличение потенциала участников взаимодействия, который превышает простую сумму индивидуальных слагаемых. Особенно ярко наращивание потенциала проявляется в решении сложных социальных задач. 2. Осуществляется распределение и дополнение социальных ролей в соответствии с возможностями каждой организации. В специализации и кооперации усилий содержится огромный резерв (ресурс) решения любых проблем. 3. Создается интегрированное информационное поле, позволяющее решать крупные задачи с использованием меньших ресурсов. Взаимодействующие коллективы организаций выходят на новый уровень информационного потенциала. Рациональнее выстраиваются стратегии, подчиняющиеся необходимой логике, последовательности, упорядоченности. Наиболее общим условием взаимодействия организаций является необходимость осуществления некой сложной целевой совместной деятельности, в которой участвуют организации, различающиеся: а) по - 14 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. форме собственности; б) целям; в) направленности; г) масштабам; д) способам и степени жесткости построения; е) степени формализации отношений; ж) средствам регуляции и пр. Система социальных функций феномена «общества организаций» представляет собой некий функциональный императив, систему требований, выполнение которых является необходимым условием его (феномена) существования: а) адаптация; б) целедостижение; в) интеграция; г) латентность. Объединяя в своей деятельности целевой (продуктивный) и социальный аспекты, «общество организаций» как социальная система, с одной стороны, характеризуется рациональноволюнтаристским компонентом (относительная свобода в выборе будущего, цели, смысла действий). С другой – содержит онтологический компонент, характеристиками которого являются взаимозависимость элементов и подсистем, множественность не всегда очевидных связей и отношений между взаимодействующими организациями. Социальные функции феномена «общества организаций» выступают как зримые черты рассматриваемого явления, проявляющиеся в координационном и субординационном отношениях. Взаимодействующие организации не только согласовывают (координируют) свои функции, но и в той или иной степени подчиняют функции конкретных организаций общим интересам. В более конкретном плане речь идет о таких моментах, как: а) интеграция ресурсов и возможностей ради достижения определенных целей; б) выполнение социально значимых задач; в) содействие внедрению инновационных процедур и процессов; г) приспособление к изменениям во внешней среде и оказание влияния на нее; д) создание новых материальных и духовных ценностей. Структурносодержательные изменения в системе социальных функций с неизбежностью влекут множественные и далеко не всегда предсказуемые последствия для взаимодействующих организаций и общества в целом. Плюралистическая структура современного общества слабо зависит от политического режима и экономической жизни. Правительство по-прежнему позиционируется как самая могущественная организация, которая все чаще действует как координатор. В условиях глобальной конкуренции важным фактором становится расширение спектра ее субъектов (организаций). В эпоху «нового плюрализма» у каждой организации есть свое назначение, все они привязаны к определенному аспекту социально-экономической жизни, по-разному определяют свои приоритеты. Но сегодня они приобретают универсальность в плане пространства деятельности, а их взаимозависимость становится все более сложной. Кроме того, всё чаще крупные организации поручают выполнение своих функций другим организациям. Весомой надгосударственной силой давно уже являются транснациональные корпорации. Вплоть до экономического кризиса 2008 г. успешно функционировал механизм симбиоза крупных корпораций с - 15 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. государством. Однако события последних лет показывают, что сегодня во главу угла встают не корпорации в их классическом понимании, а «суверенные фонды благосостояния» (суверенные фонды государств, стабилизационные фонды, фонды будущих поколений, резервные фонды). Речь идет о специальных фондах, которые используются для стабилизации государственного бюджета в периоды снижения государственных доходов и (или) для государственных нужд в долгосрочной перспективе. Значительное влияние оказывают разнообразные организации, действующие внеэкономическими методами. Причем прибыль часто не является их основной целью, скорее – власть и влияние. Это религиозные и преступные организации, а также структуры, ориентированные на решение отдельных проблем (например, антиглобалистские или экологические организации и движения). В эту же группу организаций могут быть включены специальные службы, обладающие значительной степенью самостоятельности, источником которой являются: 1) практика «самофинансирования» операций; 2) реализация интересов, не поддающихся огласке. Причем интересы эти носят не только национальный, но и частный характер (включая интересы корпораций, а также высших лиц государств и спецслужб). Развитие коммуникационных технологий позволяет создавать весьма эффективные сетевые структуры, распределенные как географически, так и в правовом пространстве, обладающие потрясающим влиянием. Анализируя отношения различных организаций между собой и с государством, следует ориентироваться не столько на масштаб их деятельности (хотя он сам по себе является залогом устойчивости и служит важным ресурсом деятельности организации), сколько на масштаб потенциальных ресурсов (организационных, интеллектуальных, коммуникативных и пр.). Нарастающее использование технологий «управления свободой» также вносит свои коррективы в рассматриваемые процессы. Для многих организаций, близких к государственным структурам, это проявляется в снижении их эффективности вследствие самопрограммирования, отрыва от реальности, отгораживания от общества, сосредоточения на пропаганде вместо решения актуальных проблем. Ситуация порождает усиление процессов делегирования полномочий, ответственности и трансформации традиционных пирамидальных организационных структур в псевдо- и действительно независимые сетевые организации. Управление последними осуществляется уже не столько прямым воздействием, сколько изменениями среды их функционирования (информационными, налоговыми, финансовыми компонентами этой среды). Заслуживает особого внимания аналогия между функционированием взаимодействующих организаций и живых организмов: многие эффективные действия организаций, обеспечивающие достижение сто- 16 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ящих перед ними целей, не осознаются не только сотрудниками, но даже и руководителями этих организаций. Характер (прежде всего – скорость) нововведений в структуру и управление организаций, не просто сохраняющих, но и повышающих их эффективность в новых условиях, становится ключевым фактором конкурентоспособности и организаций, и общества (государства) в целом. Начиная с последних десятилетий ХХ в. характерные признаки организаций (относительное единство персонала, наличие места дислокации, области функционирования, руководства) быстро размываются и утрачивают очевидность. С возникновением феномена «общества организаций» формируются альтернативные варианты трудового взаимодействия людей и организаций: 1) возрастает значение Интернета, набирает масштаб дистанционный вариант труда; 2) появляются «оболочковые организации», не имеющие постоянного состава работников; 3) широко используется аутсорсинг, растворяющий границы и структуру организации; 4) формируются «минимальные организации» – с отсутствующей иерархией и объединенные только общим офисом и пр. Взаимодействие в системе организаций характеризует степень, способы и формы взаимного влияния. На фоне нарастающей кооперации организаций в рамках феномена «общества организаций» появляются все новые модели (образы) организаций, идет непрестанная смена одной модели организации другой и их параллельное существование. Можно предположить, что, достигнув перенасыщения общества своими структурами, организации преобразуются в хаордическую (chaos/хаос + order/порядок) сеть. Речь идет о возможности возникновения в хаосе конкуренции некого сверхпорядка (как результата самоорганизации) [4]. Он не только гармонизирует хаос и порядок, но и сделает организационные связи взаимно усиливающими. Понимание феномена взаимодействия предполагает: - изучение объективных и субъективных аспектов взаимодействия организаций в социально-экономической жизни; - исследование динамической стороны такого взаимодействия как фактора интенсификации становления и развития сложных социальных систем; - определение механизма оптимизации ресурсного взаимодействия в системе организаций; - выявление основных, объективно обусловленных видов взаимодействия в рамках феномена «общества организаций». Перед системой социального управления в России, находящейся в состоянии перманентной трансформации, стоит дилемма: или силой государственной власти ввести стихию в жесткие рамки (властная вертикаль), или дать свободу социальному творчеству и направлять энергию спонтанных преобразований в созидательное русло. Первый вариант сопряжен с торможением процессов социального развития страны, - 17 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. второй – требует кардинального пересмотра традиционных принципов, форм и методов социального управления (включая новое понимание роли феномена «общества организаций»). В этой связи особое значение приобретают неформальные организации, образующие одну из важных подсистем социальной регуляции поведения (деятельности) людей в организационной системе, а также институты гражданского общества. Основным источником регуляции в этом случае выступают нормы и ценности, упорядочивающие систему отношений (механизм самоорганизации) на уровне взаимодействия и прямых контактов. В отличие от формальных структур в неформальной организации нормативная система отличается большей гибкостью и динамичностью, часто не ориентирована изначально на достижение общих организационных целей. Определение ориентиров деятельности, в результате чего возникает цель (идеальный образ будущего), является смыслообразующим элементом управленческой деятельности. Именно от процесса целеполагания, определяемого системой потребностей, побуждений, мотивов, базовых ценностей и наличного репертуара, зависят логика и направление планируемых действий. В этом смысле можно говорить о детерминированности целей. С другой стороны, хотя свобода выбора цели ограничивается наличием объективных условий, возможностей и ресурсов, процесс целеполагания характеризует принципиальное отличие социальных объектов от объектов физического мира. В этом смысле целеполагание в организации является актом недетерминированного выбора. Вовлечение организаций в процессы взаимодействия неизбежно затрагивают их политику, организационные структуры, интересы и привычки людей, окружающую среду, финансовые аспекты. Люди могут либо способствовать, либо препятствовать подобным изменениям, поскольку объектом воздействия являются именно индивиды, группы, системы планирования и коммуникации, а также организации в целом. В задачи управления развитием взаимодействия входит обеспечение равновесия между изменениями и стабильностью. Интенсивность и скорость осуществления нововведений зависят от лиц и групп, которые должны освоить предлагаемые нововведения. Причем уровень интенсивности связан с характером развития восприимчивости, с темпом накопления знаний, умений и навыков, с формированием новых ценностно-смысловых ориентаций. Список литературы 1. Друкер П.Ф. Эпоха разрыва: ориентиры для нашего меняющегося мира. М.: ООО «И.Д. Вильямс», 2007. 272 с. 2. Пригожин А.И. Методы развития организаций. М.: МЦФЭР, 2003. 864 с. - 18 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 3. Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: АспектПресс, 1996. 426 с. 4. Эдвинссон Л. Корпоративная долгота. Навигация в экономике, основанной на знаниях. М.: Инфра-М, 2005. 248 с. THE PHENOMENON OF «SOCIETY OF ORGANIZATIONS» IN THE PERSPECTIVE OF SOCIAL PHILOSOPHY ANALYSIS D.A. Butashin Russian Federation Academy of National Economy and State Service, Moscow Contemporary society multiplies increasingly large organizations needed for solving its problems and can be regarded as 'a society of organizations'. The novelty of the situation is that non-profit organizations actively apply the concepts and methods that were previously the prerogative of the business. Keywords: society of organizations, types of organization, communications, power. Об авторе: БУТАШИН Дмитрий Анатольевич – проректор ФГБОУ ВПО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ», Москва. E-mail: [email protected] Author information: BUTASHIN Dmitry Anatolievich – vice-president of the Russian Federation Academy of National Economy and State Service. E-mail: [email protected] - 19 - Вестник Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 20–29 УДК 1:316 МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ И СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ В.А. Михайлов, О.В. Скудалова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Рассматриваются особенности массового общества и массового сознания. Выявлены отличительные черты механизма воздействия традиционных и новых видов СМИ на состояние массового сознания. Ключевые слова: массовое общество, массовое сознание, средства массовой информации Воздействие средств массовой информации на массовое сознание изучается давно, однако механизмы и характер воздействия масс-медиа на сознание человека до сих пор остаются не вполне изученными. Современная личность формируется и живет в информационном обществе, в котором СМИ занимают особое место: это уже не просто технические способы поиска и тиражирования информации, а одно из основных средств воздействия на массовое сознание. Вследствие этого возникает острая потребность в исследовании современных способов воздействия СМИ на массовое сознание. Сама проблема, заявленная в заголовке статьи, требует отдельного, последовательного рассмотрения особенностей современного массового сознания, специфики новых видов СМИ, а также отличительных черт механизма влияния СМИ на массовое сознание. Однако, как отметила М.Н. Володина, сложилась парадоксальная ситуация: имеется большое количество работ прикладного характера, посвященных описанию приемов и методов скрытого и явного воздействия СМИ на сознание людей, но сам объект воздействия (сознание) изучен недостаточно [1]. Термин «массовое сознание» является сложносоставным, поэтому сначала необходимо определиться с понятием «масса», которое в основном и задает категориальное содержание данного термина. Известно, что когда Э. Берк, Ж. де Местр и Л.Г. Бональд выступили против разрушения средневековой социальной структуры и постепенного превращения общества в «массу изолированных индивидов», они назвали новую историческую силу «толпой», «массой». В их описаниях нового субъекта социального действия еще достаточно много идеологического, но уже у Г. Лебона описательные и чисто идеологические выражения превращаются в категориальный аппарат, призванный научно описать нарождающееся «массовое общество» с его «массовой культурой», «массовым сознанием», «средствами массовой информации», «массовым человеком» и другими «масс»-феноменами. - 20 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Социально-философское осмысление массы шло по линии выявления и описания все новых видов и черт данного социального явления. Уже Г. Тард призвал перестать смешивать «толпу» и «публику», а Р. Парк специально остановился на различиях между толпой (непосредственное взаимодействие индивидов) и публикой (взаимодействие может отсутствовать). Г. Блумер вводит понятие «аудитория» как обозначение новой формы коллективности, которая возникла благодаря изменениям в экономике и развитию СМИ. При этом главными характеристиками аудитории он считал анонимность, отсутствие организованности, неперсонализированность, изолированность. В дальнейшем представители Франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе) в основном и описывают аудиторию как безличностную массу, которой безраздельно манипулируют СМИ, навязывая стереотипные мысли и взгляды. Таким образом, исследовательская мысль шаг за шагом и все крепче и крепче связывает друг с другом понятия «масса» и «средства массовой информации». В своей известной книге Д.В. Ольшанский отмечает, что, по оценке Д. Белла, в западной науке сложилось пять различных концептуальных интерпретаций «массы»: 1) «недифференцированное множество» – типа совершенно гетерогенной аудитории средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г. Блумер); 2) «суждение некомпетентных» – низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих позиций просвещённой элиты (X. Ортега-и-Гассет); 3) «механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф. Г. Юнгер); 4) «бюрократическое общество», отличающееся широко расчлененной организацией, в которой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Маннгейм); 5) общество, характеризующееся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью, отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт). В дальнейшем число трактовок расширилось до семи: 1) толпа (традиции Г. Лебона); 2) публика (последователи Г. Тарда); 3) гетерогенная аудитория, противостоящая классам и относительно гомогенным группам (Э. Ледерер и М. Арендт, например, считали массы продуктом дестратификации общества, своего рода «антиклассом»); 4) «агрегат людей, в котором не различаются группы или индивидуумы»; 5) уровень некомпетентности как снижение цивилизации (X. Ортега-и-Гассет); 6) продукт машинной техники и технологии (Л. Мамфорд); 7) «сверхорганизованное» (К. Маннгейм) бюрократизированное общество, в котором господствуют тенденции к униформизму и отчуждению. Подводя итог своего авторского обзора исследований масс, Д.В. Ольшанский отмечает, что в западной науке понятие «масса» постепенно рассыпалось, как в силу своей неоднозначности, так и в си- 21 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. лу того, что в индивидуалистической культуре Запада сами массы рассыпались как сплоченная реальность [7]. Многие исследователи справедливо указывают на тот факт, что понятие «масса» пришло из социальной психологии и что оно было сформулировано на основе эмпирических наблюдений за стихийными формами поведения больших масс людей. Отсюда постоянное подчеркивание главной особенности «массы» – временность ее существования (масса по природе – динамична, а не статична). В силу этой своей главной характеристики масса всегда готова занять первенствующее место именно в нестабильном, революционном, кризисном социуме (что наблюдалось в прошлом) или в постоянно обновляющемся обществе (что наблюдается в настоящем: современный глобализирующийся мир находится в постоянном социопреобразующем потрясении, в силу чего поведение больших масс людей неизбежно приобретает стихийный и массовый характер). Таким образом, можно сделать вывод, что одна группа исследователей видит в «массе» самостоятельную социальную группу, другая – не более как особое состояние социальной структуры общества. Формирование массового человека, с одной стороны, отнюдь не устраняет ни профессиональных, ни статусных, ни индивидуальных различий между людьми, с другой – масса выступает как особый тип социального пространства [6]. В силу этого массы надо рассматривать как «ситуативно возникающие (существующие) социальные общности, вероятностные по своей природе, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)» [2]. Итак, точное понимание понятия «масса» позволяет уяснить и описать важные характеристики массового сознания. Массовое сознание рассматривается большинством исследователей как один из видов общественного сознания, как одна из форм его практического воплощения, носителем которого как раз и выступает неструктурированное множество людей, именуемое «массой». Надо отметить, что массовое сознание выделяется не только по специфическим свойствам своего носителя, но и по гносеологическим свойствам – по уровню и качеству отражения действительности и т. д. Так, Б.А. Грушин отмечает, что в содержательном отношении массовое сознание представляет собой широкую совокупность идей, суждений, представлений, иллюзий, чувств, настроений, в том или ином виде отражающих все без исключения стороны жизни общества [3]. К этому следует добавить, что качество этого отражения носит именно массовый характер, т. е. в нем не только объект, но и субъект отражения включает в себя все реальные носители индивидуального и коллективного сознания. Отдельно необходимо остановиться на детерминантах процесса «массовизации», формирующего массу. Их много (собственный жизненный опыт, межличностная и специализированная коммуникация, - 22 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. СМИ, школа и др.). Как отмечает А.М. Данелюк, процесс массовизации носит объективный характер и отражает такую ситуацию, в которой прежние социальные структуры уже не существуют, а новые еще не сформировались. Например, духовная сфера современной перманентно реформируемой России приобрела такие черты, как отсутствие четких идеологических ориентиров; размытость и неопределенность моральных норм; разрушение единой системы воспитания и образования, разрушение действия идентификационных механизмов [4]. Таким образом, процесс модернизации в экономике, политике, социальной структуре общества практически всегда подразумевает процесс массовизации индивидуальных сознаний. Когда М. Кастельс констатировал наступление «сетевого общества» с его «пространством потоков», «вневременным временем» и «информационализмом» как основной движущей силой современного общества, он тем самым зафиксировал некоторые важные перемены в социальной структуре глобализирующегося мира [5, с. 254]. Современный постмодернизм вообще максимизирует роль масс-медиа, которые постепенно стирают грань между субъективной и объективной реальностью, формируя искусственные проблемы вместо реальных, создавая псевдопотребности вместо природно заданных и проч. Согласно Б.А. Грушину, специфика массового сознания состоит в первую очередь в его многослойности, многоярусности и многих других «много-…». Оно по природе «рыхлое», из-за того что является переплетением всех других форм сознания – индивидуального и коллективного, религиозного и политического и т. д. «Массовое сознание не совпадает ни с одним из известных видов сознания: индивидуальным и общественным, классовым и неклассовым, теоретическим и обыденным, религиозным и политическим, официальным и неофициальным… поскольку оно выделяется через противопоставление его сознанию специализированному, профессиональному, а также уникальному (индивидуализированному)» [2, с. 261]. «Массовое сознание не привязано “жестко” к какому-то одному типу и виду массовых общностей для которых оно являлось бы их собственным сознанием» [2, с. 273]. В силу своей исходной аморфности массовое сознание не совпадает и в принципе не может совпасть ни с одним из известных видов сознания. В основном это проистекает из особенностей его носителя: массовое сознание не привязано жестким образом ни к какому-либо индивиду, ни к какой-либо большой или малой социальной группе. Массовое сознание – это не сознание масс, а сознание массы. Масса – как носитель массового сознания – не структурирована, потому не может выступить в качестве активного субъекта. В силу этого массовое сознание качественно отличается от всех иных проявлений общественного сознания. Его суть – неявленность, тогда как природа того же общественного мнения состоит в преодолении - 23 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. этой неявленности, в переходе в другое состояние. Массовое сознание являет собой своеобразную «косную материю», где в непроявленном (потенциальном, стихийном и т. п.) виде сосуществуют и ждут своего оформления все остальные формы бытия сознания. В этом смысле массовое сознание, как и понятие «материя», – это одновременно все (сосуществование всех форм бытия сознания, т. е. их переплетенное, а не собственное специфическое бытие) и ничего, пустота (проявленное сознание «уносит» с собой практически все категориальное содержание). Таким образом, в любом акте своего обнаружения (явлений) массовое сознание разрушает свою природу, теряет свою суть, самоуничтожается. Всякое индивидуальное сознание «встроено» в сложную иерархию групповых сознаний, а любое групповое «мы» всегда входит в более широкое групповое «мы», пока все они не теряются в совокупном «массовом» сознании. По своей природе массовое сознание есть связь, соединяющий посредник, место которого – «между» различными противопоставлениями (теоретическое и эмпирическое, индивидуальное и общественное и т. п.). Массовое сознание – это великий преодолеватель пропастей, но одновременно и различимости. Отсюда соответствующие определяющие слова по отношению к массовому сознанию: рыхлое, неявленное, потенциальное (у массового сознания нет «собственника», носителя), гипотетическое, логическое (не имеющие реальности), плюралистическое, непубличное, стихийное, т. е., с одной стороны, сверхиндивидуальное, а с другой – эксгрупповое (одновременно). Следует различать взаимосвязанные, но различные процессы, которые характерны для массового сознания и перевода массового сознания, например, в форму общественного мнения. 1. Массовизация индивидуального сознания и массификация группового сознания. Любая личность в своих актах самоидентификации являет собой неустойчивое равновесие многих «мы» (сознание больших и малых социальных групп). Индивидуальное сознание встроено в иерархию групповых сознаний, или, по-другому, индивидуальное сознание «состоит» из суммы групповых сознаний. Процесс массовизации – это постепенный отказ от индивидуальных потребностей и интересов в пользу групповых и сверхгрупповых интересов и ценностей. Таким образом, на каждое коллективное сознание (семейное, городское, областное, российское, национальное, конфессиональное, территориальное и пр.) всегда есть более широкое, в пределе, как уже отмечалось, – «массовое сознание». Существует тенденция поглощения индивидуального коллективным («личность» растворяется в «личине»), а коллективное – в сверхколлективном. Причем чем массовиднее, тем неопределеннее становится коллективная соотнесенность (идентификация), но вместе с тем и «базовее», ибо включаются в действие соответствующие инстинкты, архетипы, системы ценностей. В своем крайнем выражении индивидуальное сознание полностью «огруппляется» (крайняя степень - 24 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. выраженности «мы»-идентификаций), а то или иное коллективное сознание становится крайне размытым и аморфным (переходит на уровень массового сознания). 2. Демассификация группового сознания и демассовизация индивидуального сознания, которые являются проявлением статики, а не динамики общественного процесса, которые, в отличие от первой группы процессов, наиболее сильно проявляются в периоды стабилизации социальной структуры общества. Эти процессы неразрывно связаны друг с другом, зависят друг от друга, не существуют друг без друга. В процессе демассификации массового сознания появляются различные коллективные формы сознания, которые, в свою очередь, могут преображаться в более узкогрупповые формы «мы»-ориентаций. Подобное преодоление крайней усредненности, безликости, апатичности массового сознания происходит путем «отнесения к ценности», т. е. формирования и распространения ценностно-рационального типа действия. Эта «коллективизация» массового сознания совершается путем возведения в крайнюю степень национальной, классовой, конфессиональной и тому подобной озабоченности. При этом появляется новое социальное движение, а значит, и специфический субъект общественного мнения. В свою очередь, обратный, демассификационный перевод национального, классового и подобных типов сознания в специализированные формы, а также процесс демассовизации индивидуального сознания могут совершаться с помощью онаучивания образования, индивидуализации и иных форм преодоления усредненности и анонимности. Налицо противоположный процесс, который протекает в самых разных формах. Например, перевод массового сознания в общественное мнение с помощью подготовленного перечня вопросов и вариантов ответов на них составляет один из эффективных способов демассовизации индивидуального и демассификации группового сознания. Так, чтобы массовое сознание превратилось в общественное мнение, необходимо, как минимум, три условия: 1) появление специфического субъекта (носителя) данного общественного мнения; 2) появление канала распространения (выражения и т. д.) общественного мнения; 3) складывание процедуры (стихийной или целенаправленной) обнаружения общественного мнения. Конечно, надо всегда помнить, что преодоление массой своей массовидности никогда не доводится до конца, так как происходящие демассовизация и демассификация осуществляются в иной, но также в массовидной форме. Среди различных факторов массовизации особое место занимают СМИ, роль которых в указанном процессе все время возрастает. Так, С. Московичи вообще видел главное отличие западного общества в том, что власть здесь опирается на контроль не столько над средствами производства, сколько над средствами социальной информации. В современном обществе СМИ выступают как единственное интегративное - 25 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. информационно-коммуникативное пространство, в котором «встречаются» (взаимопроникают и преобразуются) все другие информационнокоммуникационные подструктуры (интраперсональные, интерперсональные, специализированные). СМИ «собирают» воедино самые разрозненные информационные (узкоспециализированные) потоки. Отсюда вытекают важнейшие особенности СМИ как инфраструктуры функционирования социальной информации, их место и роль в формировании массового сознания. Только СМИ способны добираться практически до всех и каждого, выполняя тем самым важную функцию посредника всех иных информационно-коммуникационных потоков: простой человек не читает научных журналов, но он все же узнает об очередном научном открытии (как правило, лишь о практической пользе этого открытия). «СМИ»ский язык – общераспространенный и общедоступный язык общения масс людей (в этом его достоинство), но одновременно – это облегченный и упрощенный язык (в этом его недостаток). И хотя СМИ в принципе не могут покрыть все пространство массового сознания с его самыми разными видами коммуникации, тем не менее именно они являются главными каналами, по которым распространяются и где «встречаются» и перерабатываются все иные продукты информационно-коммуникационного взаимодействия. Отсюда важный вывод. Достигая всех и каждого, СМИ вынуждены понижать планку притязаний, глубину описаний и т. д. (журналист – всегда многостаночник, поэтому может лишь представить ту или иную сферу общественной жизни, но отнюдь не подменить ее представителей). Всемерно расширяя горизонт массового сознания (путем соединения и смешения индивидуального и коллективного, науки и спорта и т. д.), СМИ неизбежно сужают «вертикаль» общественного сознания (глубину идей, точность, объем информации и т. д.). Тем самым информация, собираемая, обрабатываемая и распространяемая с помощью СМИ, составляет множество разнородных по качеству и количеству данных. Сами по себе СМИ, если их рассматривать изолированно (абстрактно, с точки зрения идеала их официальных задач), призваны преследовать лишь одну цель – собирать и распространять объективную информацию, пользуясь в основном информационными методами. Однако функция отражения действительности является отнюдь не единственной в деятельности СМИ. К тому же СМИ не единственный субъект отражения, есть и альтернативные (научно-исследовательские, общественнополитические и прочие организации, государственные органы и т. д.). Вследствие всего этого СМИ не только «отражают» социальную статику и динамику, но и «выражают» интересы тех или иных социальных групп и политических группировок, «заражая» широкие народные массы упрощенными «измами» и обмирщенными ценностями. Реально на отбор фактов и событий, их комментарий и оценку влияют самые разные инстанции (общество в целом с набором самых - 26 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. главных социальных проблемам, отдельные социальные общности с их специализированными потребностями и интересами, «лидеры мнений» с их привлекательным имиджем и др.). В результате на массы «наваливается» целый калейдоскоп новостей и передач, а СМИ выступают то как «магическое окно», через которое мы смотрим в мир, то как «кривое зеркало», которое показывает мир не таким, какой он есть, а таким, каким он кому-то увиделся, то как «фабрика грез», где создается собственный и альтернативный мир, привлекательный и соблазнительный для миллионов людей. Самое же главное состоит вовсе не в том, что СМИ влияют на массовое сознание или что СМИ положительно или отрицательно воздействуют на общественное мнение (бывает то и другое), а в том, что СМИ – это основной канал влияния в современном обществе. Многие современные мыслители (Ю. Хабермас и др.) справедливо рассматривают исторические типы коммуникационных практик в качестве основополагающих факторов функционирования общества. В этом отношении с каждым новым средством массовой информации мы вправе ожидать революционных трансформаций в массовом сознании, ибо массовая коммуникация выступает как элементарная форма социального взаимодействия в массовом обществе. Так, соединение в Интернете различных прошлых СМИ дает новое качество коммуникационным процессам: во-первых, интернет-информация – это во многом не СМИ-информация (здесь преобладает не оперативная и массовая, а энциклопедическая и специализированная информация: банки данных, библиотеки и т. д.); во-вторых, интернет-коммуникация – это во многом не СМИ-коммуникация (здесь господствует обратная связь, которая в традиционных СМИ практически не развита). Таким образом, в интернет-пространстве соединяются две – прежде разрозненные – линии развития: массовая коммуникация (слухи, СМИ и т. д.) и межличностная коммуникация (интеракция, телефон, факс и т. д.). Превращение Интернета в альтернативное глобальное средство массовой коммуникации (СМК) имеет свои положительные и отрицательные стороны. С одной стороны, Интернет существенно увеличивает степень свободы современного человека, с другой – неподконтрольное размещение информации грозит хаосом, ибо в сети отрицается сама возможность превентивной проверки (на достоверность) размещаемой информации. Кроме того, уже практика развертывания предыдущих видов СМИ продемонстрировала увеличение противоречий между всё возрастающими потоками информации и интенсификацией коммуникативных обменов и всё уменьшающимися возможностями человека по их восприятию, хранению и переработке. В свое время М. Маклюэн в работах «Галактика Гуттенберга» (1962), «Понимая медиа: продолжения человека» (1964), «Медиум – это Послание» (1967) и др. указал на два основных аспекта ТВ-сообщений и их последствий (эффектов): 1) мозаичность построения телевизионного - 27 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. сообщения: весь мир представляется в нем в качестве набора несвязанных однозначной логической связью сообщений («новости» – разномасштабная и разноракурсная информация из всевозможных областей); 2) резонанс (взаимоусиление) этих сообщений: воспринимающее сознание всю эту мозаику соединяет (своим способом, «подсказанным» ведущим) по законам гештальтпсихологии. В результате происходит их объединение в целостное смысловое единство. М. Маклюэн задается вопросом: в какой форме (как) данное сознание способно удержать в цельности эту бурно обновляющуюся мозаично-резонансную реальность? Ответ: с помощью мифологизации [8]. Действительно, с точки зрения М. Маклюэна, мы живем по законам мифа и интегрально, как когда-то, но продолжаем думать по формулам прежнего дискретного пространства-времени доэлектрического века. Таким образом, массовое сознание, как социальный феномен, не только не исчезает в постиндустриальную эпоху, но и приобретает новые черты и усиливает некоторые свои прошлые характеристики. Список литературы 1. Володина М.Н. Язык СМИ – основное средство воздействия на массовое сознание (электронный ресурс) // http://www.dissercat.com/content/skrytoe-vozdeistvie-sredstvmassovoi-informatsii-na-massovoe-soznanie-kak-sotsialno-filosofs#i xzz2pJkbQ9dW. 2. Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. М.: Политиздат, 1987. 368 с. 3. Грушин Б.А. Массовое сознание // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / под ред. В.С. Степина. М.: Мысль, 2001. 4. Данелюк А.М. Социально-психологические особенности массового сознания в современном российском обществе: автореф. дис. … канд. психол. наук. М., 2009 // http://discollection.ru/article/ 15072009_daneljuk_andrej_mihajlovich_86700. 5. Левада Ю.А. Человек, толпа, масса // От мнений к пониманию. М., 2000. 6. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура / пер. с англ. под науч. ред. О.И. Шкаратана. М.: ГУ ВШЭ, 2000. 608 с. 7. Ольшанский Д.В. Психология масс. СПб.: Питер, 2002. 368 с. 8. Соколов А.В. Общая теория социальной коммуникации // http://www.evartist.narod.ru/text16/071.htm. THE MASS CONSCIOUSNESS AND MASS MEDIA V.A. Mikhailov, O.V. Skudalova - 28 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Tver State University, Tver The article explores the peculiarities of mass society and mass consciousness. The particular qualities of the influence mechanism of traditional and new media on contemporary mass consciousness are revealed. Keywords: mass society, mass consciousness, mass media. Об авторах: МИХАЙЛОВ Валерий Алексеевич – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социологии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] СКУДАЛОВА Олеся Викторовна – аспирант ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author’s information: MICHAILOV Valery Alexeevich – Ph.D, Prof., Chair of the Sociology Dept., Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] SKUDALOVA Olesya Viktorovna – a Ph.D. student of the Dept. of Sociology, Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] - 29 - Вестник ВестникТвГУ. ТвГУ.Серия Серия"ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ".2013. 2013.Выпуск Выпуск4.4. С. 30–38 УДК 316.42 ПРОЦЕССЫ МЕДИАТИЗАЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ: СУЩНОСТЬ И ПОСЛЕДСТВИЯ А.А. Моргунов ФГБОУ ВПО «Самарский государственный архитектурно-строительный университет», г. Самара Раскрывается сущность и анализируются социокультурные последствия процесса медиатизации. Показана специфика современных средств массовой информации по сравнению с традиционными формами межкультурных контактов. Особое внимание уделяется раскрытию властного контекста функционирования мультимедиа. Ключевые слова: новые медиа, массовая культура, ценности. Фундаментальным основанием информационного общества можно считать представленные в нем процессы медиатизации. Назначение последней состоит в разработке и внедрении новейших систем связи, обеспечивающих в своей совокупности доступ любого индивида к самым разнообразным источникам и уровням информации, формам личной, межличностной и групповой коммуникации. Уже сегодня медиатизация не может считаться лишь тривиальным инженернотехническим явлением: она приобретает особый гуманистический смысл, отражающий глубинные сдвиги в социокультурных пластах и механизмах человеческой жизнедеятельности. В считанные годы, на глазах практически одного поколения, произошел слом формировавшейся в течение нескольких предыдущих столетий медиаимперии, основанной на чтении и письме. Взамен искусства воздействия на людей рациональными аргументами сложилась иная техника, основанная на образах. Отсюда вытекают многие проблемные и требующие своего незамедлительного решения вопросы в области развитии современной культуры, образования, библиотечного дела и т. п. Общеизвестно, к примеру, что в концепциях информационного общества главный акцент делается на информационно-коммуникационных технологиях, а книги и библиотеки не упоминаются вовсе либо фигурируют в качестве «объектов информатизации». Бумажные носители отвергаются, поскольку информация и знания в информационном обществе воплощаются не в архаичных документных фондах, а в электронных информационных ресурсах глобального масштаба, доступных каждому из любого места и в любое время. Интернет уже сегодня обеспечивает библиографический поиск и электронную доставку документов более полно и оперативно, чем традиционные библиотечно-библиографические учреждения. Отсюда вытекают весьма пессимистичные прогнозы, поскольку «мир в целом и Россия, в частности, стремительно и радикально изменяются. - 30 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. <…> библиотекам не избежать кардинальных изменений, а может быть, и летального исхода» [1, с. 157]. Комментируя сложившуюся сегодня ситуацию, А.В. Соколов высказывает мнение, что подобного рода «разбиблиотечивание опасно для национальной безопасности, потому что оно ведет к дегуманизации общества. В дегуманизированном обществе расцветают аморальность, алчность, коррупция, недоверие к власти, пассивность населения, насилие, терроризм, с чем мы сталкиваемся повседневно. «Информационные технологии должны служить библиотечному делу, а не библиотечное дело – информационным технологиям, – делает вывод автор. – Библиотечные работники обязаны удовлетворять информационные потребности homo informaticus, используя локальные и удаленные информационные ресурсы. Но главная и подлинная миссия библиотек заключается не в информационном обслуживании, а в спасении информационного общества от губительного недуга дегуманизации» [там же, с. 165]. Современные масс-медиа вовсе не стимулируют обсуждение теоретических проблем. Конечно, дискуссии свободной общественности организуются на ТВ, однако все они имеют характер «шоу» и не озабочены серьезным анализом проблем и тем более выявлением предпосылок их возникновения. Это обстоятельство как раз и вызывает у экспертов самые серьезные опасения. Дело в том, что новые средства массовой коммуникации не просто объединяют телекамеру, телевизор, компьютер, факс, мультимедиа, но и выступают одним из мощнейших средств современной политики, для оправдания которой они инсценируют некую «действительность». В этом плане электронные масс-медиа могут стать (и зачастую становятся) отнюдь не средствами информации, а наоборот – дезинформации общества. Вопреки ожидаемой от них перспективы общественной интеграции, СМИ сначала фактически разобщают людей, заменяя собой непосредственное живое общение, отдаляя от естественных форм социальной жизни и приводя к индивидуальной обособленности. Затем СМИ вновь объединяют людей, но уже на новой, искусственно выработанной основе. Эту новую общность С. Московичи удачно назвал «толпой на дому»: живые разговоры и обсуждения острых проблем заменяются инсценированными телешоу с фиктивными полемиками («Суд идет», «Человек в маске», «Тема» и т. п.), фабрикуя мнимое единство мнений, иллюзию разрешения проблемы (см.: [2]). Современные телезрители имеют очень мало общего с феноменом публики, возникшим в свое время на основе чтения и обсуждения газет и журналов. Публика сообща вырабатывала нормы вкуса, морали и здравого смысла, имевшие существенное влияние на политику и бизнес. Публика оказывала воздействие и на автора, в то время как современный диктор или телеведущий – уже вовсе не автор, а нечто большее, поскольку не ждет нашего ответа. Нельзя не согласиться с мнением - 31 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Б.В. Маркова, что телевидение – это «полупроводниковая коммуникация, направленная в одну сторону» [3, с. 461]. Подчеркнем, что противоположность газеты и ТВ не сводится лишь к противоположности образа и понятия. Сегодня широко распространенным явлением является телетекст, но он опять же имеет мало общего с газетой и сохраняет все недостатки однонаправленной коммуникации. Если газетные статьи все еще обсуждаются на работе и в домашней обстановке, то телетекст никогда. Это ведет к изоляции людей и дезинтеграции общественности. Разумеется, обсуждая влияние СМИ на жизнь современного общества, нельзя отмечать только его негативные стороны. Так, для большей части народонаселения телевидение – это «окно в мир». Однако за всем этим стоит новая поляризация общества. Если интеллектуалы успешно пользуются электронными средствами, включая выход в Интернет, то для всех остальных телевидение оказывается чуть ли не единственным источником информации. Как бы то ни было, процент нарастания «пролетариата знания», т. е. людей, отлученных от книжно-газетной культуры, остается бесспорным фактом; таким же бесспорным является и формирование новой элиты, которая успешно овладевает новыми средствами распространения информации. Эту особенность охарактеризовал в своей концепции «мозаичной культуры» А. Моль, зафиксировав существование на одном культурном полюсе «рядовых членов массового общества», лишь потребляющих массовую культуру и синтетические ценности, а на другом – сосредоточение «аристократии духа», потребляющей элитарную культуру и истинные ценности [4, с. 334]. Однако с какими бы СМИ ни сталкивался человек, само их наличие приводит к качественным изменениям в стиле мышления. Прежний линейный способ восприятия мира – понимание, основанное на логической последовательности, аргументации, обосновании, – уступает место целостному охвату смысла происходящего, когда даже мозаичное и нерегулярное чтение или просмотр ТВ быстро приобщают человека к происходящему. Итак, свобода, творчество, доступность, приватность – все это, несомненно, положительные следствия современных масс-медиа. С другой стороны, очевидны и опасные последствия. Прежде всего, вызывает опасение то обстоятельство, что власть как бы растворяется в современных масс-медиа, становится невидимой и вместе с тем всепроникающей. Она овладевает любой информацией и проникает в сознание в форме как научных, так и развлекательных программ, уходя из-под контроля общественности. И хотя современные СМИ собирают воедино все прежние техники описания мира (фотография здесь объединяется с репортажем и оценкой), принцип монтажа приводит к такой селекции и интерпретации происходящего, что мир, который в конечном счете воспринимается пользователем, оказывается вымышленным, иллюзорным. В итоге не только шоу, но даже политические репортажи оказываются своего рода инсценировками. Отсюда вытекает, что муль- 32 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. тимедиа не только «открывают окно в мир», но и сужают творческие возможности человека. Читатель классической прессы, переводивший типографские знаки в мир образов и понятий, проделывал огромную самостоятельную работу, которая была подготовлена и направлялась предшествующим образованием, выполнявшим роль не только ориентира, но и своеобразного цензора. Современная же пресса активно использует комиксы; видеотехника дает готовые, почти не требующие самостоятельной интерпретации образы, кажущиеся самой действительностью. Все вышеизложенное приводит к заключению, что современная система СМИ исключительно сложна и предельно разнообразна. А поскольку она к тому же не имеет единого управляющего центра, то население каждой страны, общество в целом не имеют всеобъемлющей, целостной системы информации, адекватной окружающему миру. Доверие к масс-медиа подрывается тем больше, чем сильнее читатели/зрители ощущают разрыв между, так сказать «идеальным» представлением о СМИ и репутацией конкретного издания. «Идеальным» же, по мнению пользователей, является СМИ, которое выполняет следующие функции: 1) своевременно подает достоверную и неангажированную информацию; 2) служит средством культурной коммуникации между разными социальными группами, средством обратной связи государства с его гражданами; 3) отражает реальную ситуацию в обществе, оповещая его членов о проблемах и способах их решения, предоставляя трибуну для выражения разных позиций; 4) берет на себя функции просвещения, способствует утверждению общечеловеческих нравственных ценностей [5]. Телевидение и компьютер, оснащенные различными приставками, выступают «революционными» символами современности. Они открывают новые возможности, соединяют вместе музыку, живопись, литературу, науку, философию, политику. Сложные произведения искусства, научные теории, политические идеологии – словом все, что требовало от реципиента высокого культурного уровня, теперь дается масс-медиа в упрощенном и доступном варианте. Трудно сказать, является ли этот процесс случайным или закономерным, но получилось так, что в данный исторический период совпали две мегатенденции, определяющие будущее человечества: информатизация и глобализация. Названные глобальные тренды не обособлены, а, напротив, взаимосвязаны и даже взаимообусловлены [1, с. 162]. Нет сомнения в том, что глобализация обеспечивает всемирные масштабы коммуникации, широчайшие возможности культурного обмена и туризма, она создает безграничные, казалось бы, возможности для просвещения, взаимопонимания, культурного прогресса, сотрудничества. Однако неконтролируемая глобализация скрывает в себе и массу отрицательных последствий. Благодаря электронной телекоммуникации в разных регионах трансформируется восприятие действительности, изменяется стиль жизни и ценностные ориентации людей. В частности, в каче- 33 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. стве идеала представляется вестернизированное космополитическое сообщество; «экспансия унифицированных образцов поведения, чужеземных культурных обычаев, норм, ценностей угрожает самому существованию множества самобытных национальных культур» [6, с. 91]. Вышеизложенное позволяет заключить, что масс-медиа стали сегодня одним из компонентов психосоциальной среды обитания человечества, они претендуют на роль мощного фактора формирования мировоззрения личности и ценностной ориентации общества. Им принадлежит лидерство в области идеологического воздействия на общество и личность. Они стали трансляторами культурных достижений и, бесспорно, активно влияют на принятие либо отрицание обществом тех или иных ценностей культуры. Во второй половине ХХ столетия, когда средства массовой информации трансформировались в аудиовизуальную форму, возникла настоятельная потребность их изучения в этом качестве. Одним из первопроходцев в этой области стал Х.Д. Лассуэл, выделивший три новые базовые функции СМИ: 1) общественный контроль за средой обитания человечества, информирование отдельных общественных структур о том, какие деструктивные проблемы возникают в обществе и цивилизации и каковы их возможные последствия, стимуляция дискуссий о способах решения этих проблем; 2) координация действия подсистем общества для реализации общих целей и воплощения идеалов; 3) носитель, транслятор культурного наследия поколений (см подр.: [7]). На рубеже XX–XXI вв. СМИ стали наиболее популярной формой межкультурного контакта и общения личности с историческим, духовным и материальным опытом наций, поколений, государств; они принесли колоссальное увеличение и расширение границ информации по сравнению с традиционными формами межкультурных контактов. В этих условиях совершенно очевидным стало, что наряду с бесспорной пользой данное явление имеет также и ряд весомых негативных последствий. Так, например, ему сопутствует угроза подмены подлинных социальных и духовных ценностей синтетическими, полностью зависимыми от мировоззренческих установок создателей теле- и радиопрограмм, авторов публикаций в прессе и т. п. Еще одна опасность кроется в том, что под воздействием СМИ происходит разделение, размежевание культурных ценностей в зависимости от социальной потребности определенного класса, слоя или группы. В современных СМИ отражаются все изменения ценностной ориентации, идеологической направленности государств. Вместе с этим СМИ – не только зеркало, но и эффективный инструмент влияния на общество, создания новых ценностей и ориентаций. Один из крупнейших современных социологов Э. Гидденс следующим образом характеризует значимость СМИ в жизни современного социума: «Средства массовой информации – газеты, журналы, кино и телевидение – часто ассоциируются с развлечениями и поэтому рас- 34 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. сматриваются как нечто второстепенное в жизни большинства людей. Подобный взгляд совершенно неверен. Массовая коммуникация затрагивает многие аспекты нашей жизни. <…> Даже “расслабляющие” средства информации, такие, как газеты и телевидение, оказывают огромное влияние на наше мироощущение. Это происходит не столько из-за их специфического воздействия на наши позиции, сколько потому, что они становятся средствами доступа к знаниям, от которых зависит общественная жизнь. Голосование на общенациональных выборах было бы невозможным, если бы информация о текущих политических событиях, кандидатах и партиях не была общедоступной. Даже тем, кто в целом не интересуется политикой и имеет о ней слабое представление, кое-что известно о событиях национальной и международной жизни. Только настоящий отшельник мог бы оставаться в стороне от “новостей”, столь властно вторгающихся в нашу жизнь, и мы имеем все основания предполагать, что у отшельника XX века вполне может оказаться радиоприемник» [8, с. 414]. Процесс формирования социальных ценностей средствами массовой информации исследует Е.В. Поликарпова. Она условно подразделяет его на три этапа: 1) синтез определенной ценности на основе наблюдения за отдельными фактами общественной жизни и показа этих фактов; 2) популяризация или включение в систему уже существующих в обществе ценностей способом анализа уже синтезированного идеала или отрицательного явления; 3) инклюзия путем пропаганды данной ценности в обществе [9]. Первый этап, связанный с когнитивным отражением действительности в средствах массовой информации, также включает в себя несколько факторов: 1) универсальный охват социальных явлений, чем обусловлены мозаичность, разноплановость, разнозначимость, многоинертность публикаций и передач; 2) достоверность, документальность публикаций; 3) периодичность обновления пропагандируемых или отбираемых ценностных фактов в сочетании с непрерывностью их отражения; 4) динамизм, обусловленный ускорением социального времени и факторами познания; 5) включенность в систему исторических знаний, опора на научные знания [там же]. Именно так происходит отбор и формирование основополагающих ценностей общества. При этом особое значение имеет подтверждение ценностей фактами: факты, привнесенные в сознание человека с помощью средств массовой информации, всегда более весомы и сильнее влияют на ценностный выбор, чем полученные любым иным путем. В процессе отбора ценностных фактов постепенно возникает определенный идеал и потребность его анализа – это уже второй этап синтеза ценности. В ходе анализа публикаций, просмотра теле- и радиопередач продолжается выработка ценностной ориентации в виде определенной версии. В процессе слияния рациональных и чувственных моментов анализа вырабатывается положительное или отрицательное отношение к предлагае- 35 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. мой ценности. После выработки определенного отношения общества к ценности наступает завершающий этап ее формирования, в ходе которого ценность начинает воздействовать на мировоззренческие и деятельностные установки социума и отдельных индивидов. А средства массовой информации на данном этапе, в свою очередь, ощущают влияние общественного мнения на собственную деятельность. Так происходит процесс «замыкания круга» ценностной ориентации общества, после чего начинается трансляция данной ценности внутри данного социума либо ее передача последующим поколениям. Ретрансляция культуры от поколения к поколению служит для умножения культурного фонда человечества и включения ценностей прошлого в обращение современного общества; а трансляция внутри данного общества – для творческого производства новых культурных ценностей и передачи их широкой аудитории. В современных средствах массовой информации широко представлены каналы моментальной доставки и тиражирования культурной информации, что является необходимым условием массового общения в рамках данного социума и определяет процесс аксиологической социорегуляции (условно этот процесс можно изобразить в виде горизонтали). В них есть и формы консервации информации, создающие предпосылки для передачи ценностей от поколения к поколению (по вертикали – во времени). В целом средства массовой информации можно охарактеризовать как объективно-исторический процесс трансляции культурного фонда, осуществляемый тремя методами: 1) материального воплощения социальной и культурной информации (пресса); 2) вербального (радио); 3) аудиовизуального (телевидение) [9]. Все они исправно функционируют на базе современных технических средств тиражирования. Причем формальное разведение указанных составляющих единого процесса культуронаследования вовсе не означает, что в реальной практике они не связаны диалектическим образом: совокупность всех перечисленных методов трансляции образует единую культурнокоммуникативную систему, которая влияет на ценностную ориентацию общества при помощи самых разнообразных типов культурных сообщений: печатных, телевизионных, радиотрансляционных, включающих ценности различных порядков – экономические, социальные, моральные, эстетические и пр., а также многочисленных культурных жанров – публицистики, беллетристики, фотографии, музыки, изобразительного искусства, кино, театра и др. Роль средств массовой информации в формировании ценностной ориентации общества и личности определяется тремя взаимосвязанными компонентами. Аккумулятивная способность СМИ впитывать в себя лучшие достижения мировой культуры, несомненно, делает их жизнестойкими и жизнеутверждающими. Поэтому в вопросе приобщения масс к вершинам культуры, а вместе с этим и к основополагающим ценностям культуры ничто с ними не может соперничать. Однако трансля- 36 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ция социальных ценностей миллионным аудиториям – только одна из возможных форм влияния на социум и культуру. Второй формой после репродуктивных компонентов являются творческие аспекты СМИ. И третьим, наиболее, с нашей точки зрения, фундаментальным моментом, который определяет влияние СМИ на формирование ценностной ориентации общества и личности, выступает то, что благодаря своей технической природе средства массовой информации не только обеспечивают возможность массового охвата больших аудиторий, документальной фиксации ценностей и демонстрации их влияния, но и привносят в общество целый ряд новых эстетических качеств, которые, в свою очередь, влияют на формирование ценностей [там же]. Этот процесс обогащения культуры за счет освоения новых эстетических качеств средств массовой информации, открытых и внедренных в практику благодаря их технизации, существенно влияет не только на аксиологическикреативную область их деятельности, но и раздвигает горизонты духовного обогащения личности, что также влияет на ускорение процессов инклюзии ценностей. В повседневное мышление людей внедряются образы, символы, знаки художественных форм, созданных на базе средств массовой информации, что содействует углублению и расширению мировоззрения, выработке новых образов и способов мышления, приближающих человечество к общепланетарной концепции ценностной ориентации. Широкое приобщение средствами массовой информации миллионов людей к экономическим, социальным, политическим, эстетическим, моральным и прочим ценностям накладывает отпечаток на всю ценностную ориентацию общества, а следовательно, определяет пути развития культуры. Эффективная, творческая деятельность в современных условиях уже немыслима без СМИ, поскольку вне их невозможны ни согласованность действий масс, ни формирование единых идеологических и мировоззренческих установок. Иными словами, средства массовой информации являются не только результатом грандиозного скачка в развитии технических способов передачи информации и трансляции культурных ценностей, но и феноменом культуры, отвечающим на социально-исторический запрос современной эпохи. Список литературы 1. Соколов А.В. Зачем библиотеки информационному обществу? // Нева. 2011. № 9. С. 188–201. 2. Самохвалова В.И. Финалистские настроения и перспективы // Полигнозис. 1999. № 2 (6) [Электронный ресурс] Режим доступа: http://www.polygnozis.ru/default.asp?num=6&num2=333 3. Марков Б.В. Человек в эпоху масс-медиа // Информационное общество: Сб. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. С. 452–507. 4. Моль А. Социодинамика культуры. М.: КомКнига, 2005. 416 с. - 37 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 5. Проект «Глас Рунета» // PR-Info: справочно-информационное WEB-издание. 14.01.2010 [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://pr-info.ru/index.htm. 6. Москвичев Л.Н. Глобализация // Социологический словарь / отв. ред. Г.В. Осипов, Л.Н. Москвичев. М.: Норма, 2008. 7. Lassuel H.D. The Structure and Functions of Communication in Society // The Communication of Ideas. 1948. № 4. 8. Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС, 1999. 704 с. 9. Поликарпова Е.В. Аксиологические функции масс-медиа в современном обществе [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Gurn/Polikarp/01.php MEDIATIZATION PROCESS IN CONTEMPORARY CULTURE: ITS ESSENCE AND CONSEQUENCES A.A. Morgunov Samara State University of Architecture and Civil Engineering, Samara The article reveals the essence, as well as social and cultural consequences of the mediatization process. Specific features of the contemporary means of mass media are analyzed in comparison with traditional forms of intercultural contacts. Special attention is paid to interpretation of the power context of the multi-media functioning. Keywords: new media, mass culture, values. Об авторе: МОРГУНОВ Андрей Александрович – аспирант кафедры философии и истории ФГБОУ ВПО «Самарский государственный архитектурно-строительный университет», Самара. E-mail: [email protected] Author information: MORGUNOV Andrey Alexandrovich – Ph.D. student, the Dept. of Philosophy and History, FGBOU VPO «Samara State University of Architecture and Civil Engineering», Samara. E-mail: [email protected] - 38 - Вестник Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 39–48 УДК 316.37 АВТОНОМИЯ ЛИЧНОСТИ: ВЕКТОР СОЦИАЛЬНОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ Э.Ю. Майкова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», г. Тверь В статье раскрываются разрушительные для личностной автономии последствия «передозировки» современных форм социальности (вовлеченности через современные технологии). Восхождение к индивидуализации, формирование личностных и субъектных качеств (рефлексивности, свободы, самодетерминации, ответственности, идентичности) в образовательных практиках представляются как значимая ступень в развитии молодого человека и сохранении его автономии. Ключевые слова: сохранение автономии личности, последствия социальной вовлеченности, идентичность, рефлексивность, свобода, ответственность. В предыдущей статье «Социальные модусы бытия и конституирование автономии личности» [1] внимание было сфокусировано на проницаемости границ личностной автономии для нового модуса социального бытия, вовлеченности и мобильности. В данном материале вслед за идеями представителей «критической школы» (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Э. Фромм и др.) по фундаментальным проблемам человеческого отчуждения, «бегства от свободы», отсутствия полноценного общения между людьми, угрожающего роста неврозов, деградации духовно-нравственной жизни, которые и сейчас актуальны, предпринята попытка отрефлексировать разрушительные последствия экспансии социального для личностного бытия, его целостности, автономности. Проблема сохранения личностного статуса в социальных тропизмах, массированных атаках социальности подводит к необходимости выявления имманентного личности потенциала для укрепления границ автономии. Практики образования, как показывают результаты проведенных исследований, могут инициировать личностную автономию и быть ступенькой на пути ее сохранения и безопасности. Социальное бытие в модусе вовлеченности ярко демонстрирует десинхронизацию личного и социального. Возможности такой социальной жизни разрушительно влиять на личностное начало человека стали в третьем тысячелетии столь широки и экспрессивны, что под угрозой оказалась сама фигура личности, её социо-онтологическая константа – автономия. В настоящее время мы наблюдаем амбивалентность стремления современного человека к личностной автономии. С одной стороны, социальность создает благоприятные условия (через политическую, экономическую, религиозную, культурную, социальную свободы) для свободного - 39 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. выбора и самовыражения человека. Взаимодействие правового государства и развитого гражданского общества служит оптимальному сочетанию независимости и социального контроля, обеспечивает наибольшую степень личностной свободы, сопряженной с кантовским понятием «просвещения» как автономного и самостоятельного, ответственного и толерантного существования человека, не нуждающегося в попечительстве и патернализме. Такой человек способен развить в себе индивидуальные способности и субъектные качества к достойной социальной жизни – честь, долг, ответственность, уважение к себе и Другому и т. д. С другой стороны, многочисленные эмпирические исследования и дискурс-анализ по проблеме оценки рисков и последствий негативного влияния современных форм социальности («экономики знаний», глобализации, информационных сетей, новейших технологий, виртуального мира и т. п.), а также появление патологических форм социальной адаптации [2, с. 16–24] в массовом масштабе свидетельствуют о том, что человек поглощен жанром социальной вовлеченности. Он по собственной воле позволяет себя замещать, растворять, сливать с экспрессивностью социального. Результатом этого являются деформация и утрата автономии, искажение личности, одиночество, отчуждение, социальная дезадаптация, деперсонализизация, шизоидизация. Информационное общество со своими технологическими, экономическими, социально-политическими инновациями, будучи эпицентром психического напряжения, порождает, по мнению экспертов ВОЗ, психические (стресс, депрессия, тревожность) и поведенческие (девиация, социопатия, зависимое поведение) отклонения [3, с. 57–67]. Среди них пристального внимания требует анализ массовой шизоидизации и деперсонализации субъектов социальной жизни. Эти явления находят своё убедительное объяснение в фокусе феномена автономии личности, а также при сравнительном анализе клинических и новых форм социальности. Заданный социальной вовлеченостью вектор к деперсонализации, а также личностные формы дезинтеграции инициируют поиск новых и актуализацию старых ресурсов к сохранению социоонтологического статуса личности в новых модусах социального бытия. Феномен автономии, преломленный в свете новейших социальных проблем, может быть отчасти разгадкой на пути к единству и целостности личности и её психосоциального здоровья. Как установлено, шизофрения – главное психическое и культурное заболевание ХХ в. [4, с. 345, 356]. Третье тысячелетие подхватило этот диагноз, о чем свидетельствуют статистические данные [5], а также неслучайное появление такой разновидности психиатрии, как социальная психиатрия [6]. В так называемом (и сегодня вновь актуализируемом) движении антипсихиатрии различаются здоровый «шизоидный способ бытия-в-мире» и шизофренический как психотическое, больное состояние [7, с. 37]. Личностный контекст «шизоидного способа бытия- 40 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. в-мире» во многом объясняется уязвленностью личностного начала и дефицитом сформированности личностной автономии. В своем широком онтологическом значении шизофрения – это отказ от реальности, реальности здравого смысла [4, с. 354]. Утрата (в силу ухода от реальности) целостности и единства личности, ее нетождественность, деперсонализация, потеря ориентации и отсутствие «проводника» в географии внутреннего пространства и времени – сущностные черты шизоидного состояния. Психиатрклиницист Р. Лэнг его описывает так: «Если индивидуум не может принять как само собой разумеющееся реальность, жизненность, автономию и индивидуальность самого себя и других, ему приходится измышлять собственные способы быть реальным, удерживая себя и других в живых, сохраняя свою индивидуальность, прилагая все усилия, как он часто будет это выражать, чтобы не дать себе потерять свое “я”» [7, с. 37]. И далее: «Если индивидуум не ощущает себя автономным, это означает, что он обычным образом не может переживать ни отделенность от другого, ни связанность с ним. Недостаток чувства автономии подразумевает, что человек чувствует, что его бытие переплетено с другим или что другой переплетен с ним в смысле пересечения границы действительных возможностей внутри структуры человеческих связей. Это означает, что ощущение онтологической зависимости от другого (т. е. зависимости от другого ради самого своего бытия) заменяется ощущением привязанности к нему, основанной на подлинной взаимности. Предельные отстраненность и изолированность рассматриваются как единственная альтернатива моллюско- или вампироподобной привязанности, при которой жизненная кровь другой личности необходима для собственного выживания, и, однако, она представляет собой угрозу выживания. Поэтому полюсами являются скорее полная изоляция и полное слияние индивидуальностей, а не отделенность и связанность. Индивидуум постоянно колеблется между двумя крайностями, каждая из которых в равной степени недостижима» [там же, с. 49]. Главной особенностью шизоидной личности является такое отношение к внешнему, социальному миру, как «невовлеченность и отчужденное наблюдение без какого-либо чувства… Когда развивается шизоидное состояние, сознательное эго, по-видимому, находится в состоянии бесчувствия между двумя мирами, внутренним и внешним, и не имеет каких-либо реальных взаимоотношений ни с одним из них. Оно диктует эмоциональное бездействие на основании собственной невовлеченности в эффективною деятельность» [8, с. 18]. Симптомом принятия «шизоидного образа бытия-в-мире», социального опыта шизоидизации является массовый уход с помощью новейших суггестивно-технологическими средств от реального мира (естественного, действительного) в мир виртуальный (искусственный, мнимый), в котором происходит растворение личностной автономии, - 41 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. самости, аутентичности, приватности, где формируется или предъявляется виртуальная идентичность, где реальное «Я» не совпадает с виртуальным «Я» (или анонимом). Как шизоидное сознание в уходе от реальности теряет своё «Я», автономию, так и злоупотребление новейшими информационными сетями и технологиями, подгоняющими поведение индивида под разный текст сигналов окружающей среды, провоцирует потерю независимости, личностной автономии в виртуальном мире. Клинические психологи выделяют множество других побочных следствий чрезмерного потребления и слияния с виртуалом [2, с. 16–24]. Согласно концептуальным положениям эго-психологии (то есть подходу к человеку как к целостной личности) природа шизоидной проблемы – в отходе от идентификации. Стремление к идентификации, согласно Э. Фромму, обусловлено особенностями человеческого существования: идентификация дает понимание самих себя, так как мы нуждаемся в том, чтобы чувствовать и говорить «Это я сам». Механизм идентификации работает там, где существует развитая и интегрированная самость (константа автономии личности), что делает человека и его «Эго» способным к социальному обучению и моральной ответственности. Идентичность задается различением. Идентичность представляет собой возникающую в ходе социального взаимодействия различную самотождественность личности определенным принятым образцам. Под идентичностью понимают интегрированность человека и общества, их способность к осознанию самотождественности. Паттерн идентичности предполагает не только самоопределение, но и рефлексивную самоотнесенность, опосредованную присутствием значимого Другого. В модусе социальной вовлеченности через виртуальный мир, Интернет-коммуникации и другие современные технологии агрессивно порождаются всё новые возможности для произвольных экспериментов с собственной идентичностью, для принятия мнимой идентичности. Человек с размытой идентичностью (З. Бауман) насыщается социальными «отбросами», суррогатами, имитациями, иллюзиями [там же]. Множественность патологических форм социальной адаптации, низкая эффективность действия социокультурных механизмов идентификации указывают на то, что идентичность необходимо сегодня рефлексировать и формировать, опираясь на собственные силы и волю. Адекватная идентификация конструируется в процессе поэтапного развития способности к произвольной регуляции. Каждому из этапов развития идентичности индивида соответствует определенный тип и способ отождествления с социокультурной реальностью и её феноменами. Как убедительно отражено в стадиальной модели идентичности В.А. Колотаева и Е.В. Улыбиной, на каждой стадии формирования личности образуется определенная конфигурация идентичности, при этом социокультурная среда предлагает только свои маркеры идентичности [9, с. 3–26]. В становлении своезакония личности ключевую роль играет - 42 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. продуктивная и метапродуктивная идентичности личности. «Субъект продуктивной идентичности сам конструирует социальные категории на основе абстрагирования. Он создает образ идеального объекта, используя не новые системы классификации, а более высокие уровни производства обобщений. Он пользуется знаками для формирования той реальности, которая, как ему кажется, соответствует его придуманному идеалу» [там же, с. 13]. Личность, достигшая метапродуктивной идентичности, уже не соотносит себя с идеалом (идеальной конструкций), она ориентирована на конкретные ситуации, в которых готова самостоятельно принимать решения. Метапродуктивная идентичность позволяет человеку изменять действительность в соответствии со своими устремлениями, опираясь на собственный выбор, автономию, волю и ответственность [9]. Выделенные черты шизоидного способа личностного и социального бытия ярко демонстрируют поведенческий сеттинг, который может быть вполне экстраполирован на модель поведения в виртуальной среде, где искажается образ мира (дефицитарность идентичности, суррогатные формы общения, утрата рациональности, повышенная внушаемость, регрессия и т. д.). Отличие лишь в том, что шизоидный уход из внешней (социальной) действительности происходит в глубинный ментальный (внутренний) мир. Причинами бегства от «наличной социальности» являются: отход личности от идентификации в силу слабости эго и самости, нарушение аутентичности; неспособность поддерживать реальные объектные отношения и устанавливать персональные взаимоотношения; отчужденное наблюдение внешнего мира; одиночество, деперсонализация, регрессия. Философы, психологи, социологи выявляют глубинные основания, по которым сегодня проблематизируется самополагание и самоопределение, социальное признание [10, с. 20]. Социальное бытие в модусе вовлеченности подавляет и репрессирует основополагающие в прошлом модусы самости и идентичности и задает вектор к деперсонализации. Деперсонализация (деиндивидуализация) в социальной жизни, понимаемая как рабское подчинение индивидуального социальному, как отсутствие логического бинарного мышления, как снятие важнейших жизненных оппозиций (объективное и субъективное, естественное и искусственное, биологическое и социальное, осмысленное и абсурдное, должное и запрещенное, радостное и печальное) означает конец автономного субъекта. Тиражирование безличного, противостояние личности и социума проблематизируют личностное тождество и инициируют поиск подтверждений личностной самотождественности. Социоистория – процесс вероятностный. Вопрос о важности сохранения и укрепления границ личностной автономии (т. е. такого личностного качества, которое желательно иметь) остается открытым. Понимание личности как сопряжения уникального внутреннего (самодетерминирующего и экзистенциального) опыта и субъектного - 43 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. плана действий, направленных на Другого (на ожидания общества, на диалог и т. п.), порождающего восприятие себя в качестве значимого и осмысленного «целого», вызывает исследовательский интерес к феномену личностной автономии. Личность – результат постоянной скоординированности Я с Другими и постоянной взаимозависимости от Других. Личность – это экзистенциальное переживание своего социальноонтологического статуса как автономного, отделенного (независимого) и в то же время зависимого от всех остальных. Автономия есть актуализация личностной свободы по отношению к социуму. Потенциал согласия с социумом или протест против него обнаруживает степень автономии личности. Автономия представляет собой модус личностного бытия, который позволяет обеспечить раскрытие индивидуальных способностей, субъектных и личностных качеств и реализацию изменяющихся желаний и потребностей, скоординированных с особенностями социального бытия, пространства и времени. Автономия личности – интегральное (синкретическое) образование, личностный комплекс, в котором наличествуют такие атрибутивные составляющие, как рефлексивность, ответственность, персональная идентичность, воля. Сегодня ценность автономии, как никогда ранее в социально-историческом времени, определяется необходимостью ориентации в лабиринтах социального бытия. Через неё формируется упругость к реальной, социальной среде. Личностная автономия инициирует становление идентичности, сопротивляющейся социальной интервенции, она задает вектор сопротивления социальному. Дискурс-анализ по теме формирования и широкого распространения патологических форм социальной адаптации, их негативных последствий (в результате воздействия современных технологий) для становления и развития личности, её автономии, указывают на дисбаланс двух конвергирующих процессов в развитии индивида – индивидуализации и социализации молодого человека. По Г. Гегелю, суть индивидуализации заключается в «деятельности, пытающейся раскрыть себя во всех направлениях и по собственной охоте проявляющей себя в осуществлении как частных, так и общих духовных интересов…»; в стремлении к той внутренней свободе, «на основе которой субъект обладает принципом, имеет собственные взгляды и в силу этого приобретает моральную самостоятельность…» [11, с. 354]. Исходя из этого корректировка процесса социализации в практике образования, поиск путей преодоления «передозировки» социального видятся в акцентированном психолого-педагогическом внимании к развитию личностных и субъектных качеств у студенческой молодежи. Федеральные государственные образовательные стандарты указывают на необходимость формирования в вузе соответствующей социокультурной среды, которая должна способствовать всестороннему развитию личности. Раскрытие личностного потенциала молодежи в усло- 44 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. виях социальных трансформаций, высокой социальной мобильности, формирование личностных и субъектных качеств, профессиональных компетенций являются в настоящее время идеологемой профессионального становления. В личностном становлении ключевую роль играет феномен автономии. Автономность как личностная диспозиция выражается в способности к саморегуляции и выбору между альтернативными возможностями. Автономия, как сепарация от социальности, понимается как взаимодействие независимости и когеренции (зависимости) мотивов и действий. Автономия личности является наиболее ярким проявлением личностной зрелости и доминантой личностного потенциала. Формирование личности и её ядра – автономии, остается приоритетной целью и базовой ценностью образовательного процесса. В образовательном пространстве ресурсами для возрастания автономии как личностной диспозиции могут полагаться такие субъектные качества личности, как рефлексивность, свобода (самодетерминация, саморегуляция, самоактуализация), ответственность, профессиональная идентичность, что, в свою очередь, формирует социальнопсихологическое пространство доверия и толерантности. В пользу выбора вышеназванных личностных диспозиций послужили следующие аргументы. Рефлексия – процесс критического осмысления текущей деятельности, умение анализировать и соотносить с ситуацией собственные действия, а также обосновать необходимость внесения корректив в сам ход деятельности. Рефлексия направлена на выяснение оснований собственного способа осуществления активности, на процессы взаимодействия с Другими. Опытные данные, полученные путем саморефлексии, имеют больше шансов привести к психологически ожидаемому результату. Рефлексия представляет собой одну из составляющих поведения и деятельности, в том числе профессиональной. В рефлексии человек ищет основания собственных мыслительных действий. Рефлексия «шире мышления. Шире потому, что она является инструментом (не всегда осознаваемым) сознания и деятельности. Она же инструмент осознания идентичности «я», и вообще она – инструмент жизни, работающий вместе с «я», так и без «я» [12, с. 87]. Рефлексия – это трамплин к разуму: развитие рефлексивных способностей студентов нацеливает на востребованность в личностном, социальном, профессиональном опыте разумных оснований (усвоения знания, понимания), а не рассудочного мышления. Огромное значение ценностно-смысловая рефлексия имеет в процессах саморегуляции чувств (аффектов), самодетерминации, личностном развитии. На рефлексивном уровне для личности открывается возможность преодоления сложившихся моделей самосознания, выхода за пределы сложившейся конфигурации идентичности и конструирования ее новых типов. В наше время жесткой борьбы за адекватную личностную саморегуляцию и самореализацию именно рефлексивная личность чаще обнаруживает свою точку бифуркации, свою - 45 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. несоизмеримость и аддиктивность с заданными социальными координатами, с властвующими нормами, наличными социальными модусами бытия, порождающими жертв «культурной патологии». Заметим, что современные СМИ и Интернет-коммуникации массированно идеологизируют человека, порождая коллективное-бессознательное, которое нерефлексивно и доверчиво. Идеологизация порождает псевдосвободные действия – реакции, табу, запреты, клише, стандарты, которые трудно преодолимы, поскольку сохраняют форму непосредственных актов. Всякая идеологизация жизни – это вытеснение рефлексивности как «заглядывания внутрь себя», уменьшение степеней свободы человека. Автономия, как траектория личностного развития, формируется на основе интеграции свободы и ответственности, как высших форм активности регуляции. Свобода обращена в сторону формирования ценностных ориентиров личностного выбора и овладения правом на активность [13, с. 219]. Обретая свободу, личность действует в соответствии со своими внутренними ценностями, убеждениями и имеет право принимать собственные решения. Свобода не может существовать вне ответственности, которая предполагает внутреннюю регуляцию. Ответственность является маркером «личностности» в человеке, она же – критерий субъектности, который, в свою очередь, характеризует человека на высшем для него уровне активности, целостности, автономности. Автономия – предел личностной ответственности. Под ответственностью понимается способность личности рефлексивно реагировать в разворачивающейся ситуации, управлять своей активностью и контролировать ее. Через ответственность происходит согласование своих чаяний, желаний и ожиданий общества, корректировка возникающих противоречий между желаниями и возможностями личности и требованиями социума. Ответственность, диагностируемая как психологическая интернальность, оказывает влияние на выбор защиты и стратегий совладания. Выбор стратегий совладания – феномен, тесно связанный с самопониманием и самоопределением в кризисных или рисковых условиях. Стимулирование и инициирование вышеуказанных личностных диспозиций, поддерживающих автономию, выступают условием разработки психолого-педагогических стратегий, адекватных современным реалиям высшего профессионального образования. Психологопедагогическая программа поддержки автономии в образовательном процессе ориентирована на понимание и признание инициатив и творчества студентов, на формирование и расширение рефлексивного сознания (влекущего свободу выбора в принятии решений), когнитивной и профессиональной гибкости, атрибуций ответственности, доверительности в коммуникациях, социокультурной толерантности. - 46 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Список литературы 1. Майкова Э.Ю. Социальные модусы бытия и конституирование автономии личности // Вестник Твер. гос. ун-та. Сер. «Философия». 2012. № 18. С. 15–22. 2. Тхостов А.Ш., Сурнов К.Г. Влияние современных технологий на развитие личности и формирование патологических форм адаптации: обратная сторона социализации // Психол. журнал. 2005. Т. 26. С. 16–24. 3. Андреев И.Л., Назарова Л.Н. Психиатрия как предмет образования и просвещения // Вопросы философии. 2011. № 10. С. 57–67. 4. Руднев В.П. Словарь безумия. М.: Независимая фирма «Класс», 2005. 400 с. 5. Тезисы Всерос. науч.-практ. конф. с междунар. участием «Психическое здоровье населения как основа национальной безопасности России» / под ред. проф. Н.Г. Незнанова, проф. К.К. Яхина. Казань, 2012. 6. Кондратьев Ф.Н. Проблемы социальной психиатрии / под ред. академика РАМН Т.Б. Дмитриевой. М., 2008. 7. Лэнг Р.Д. Расколотое «Я». М.: «Академия»; СПБ: Белый Кролик, 1995. 352 с. 8. Гантрип Г. Шизоидные явления, объектные отношения и самость. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2010. 672 с. 9. Колотаев В.А., Улыбина Е.В. Стадиальная модель развития идентичности (на примере киноискусства) // Журн. Высш. школы экономики. 2011. Т. 8, № 1. С. 3–26. 10. Единство мира и многообразие культур (материалы круглого стола украинских и российских философов) // Вопросы философии. 2011. № 9. С. 66–80. 11. Гегель Г.В.Ф. Философия духа // Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук: в 3 т. М.: Мысль, 1977. Т. 3. 12. Зинченко В.П. Опыт думания о думании. К восьмидесятилетию В.В. Давыдова (1930–1998) // Вопросы философии. 2010. № 11. С. 75–91. 13. Дергачева О.Е., Леонтьев Д.А. Личностная автономия как составляющая личностного потенциала // Личностный потенциал: структура и диагностика. М.: Смысл, 2011. С. 210–240. PERSONAL AUTONOMY: VECTOR OF SOCIAL RESISTANCE E.Y. Maikova Destructive consequences of modern forms of a sociality (involvements through modern technologies) for a personal autonomy are traced in the article. The ascention to an individualization, formation of personal and subject - 47 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. qualities (reflexivity, self-determination, freedom, the responsibility, identity) in educational practice are represented as a significant step in development of the young man, and also in preservation of his autonomy. Key words: preservation of an personal autonomy of the, consequence of a social involvement, identity, reflexivity, freedom, the responsibility. Об авторе: МАЙКОВА Элеонора Юрьевна – кандидат исторических наук, профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: MAYKOVA Eleonora Youriyevna – Ph. D., Prof., Vice-president of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] - 48 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 49–59 УДК 130.1 СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ ФОРМИРОВАНИЯ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ Т.В. Васильева ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», Москва Раскрывается понятие «языковая личность», выясняется соотношение этого понятия с понятием «речевая личность». Язык рассматривается как система знаков, как действие говорящего, как средство общения. Выясняются особенности коммуникативного пространства. Выявляются уровни языковой личности специалиста инженерного профиля – предметно-профессиональный, прагматический и вербально-семантический. Анализируются социальные условия и факторы формирования этой личности. Ключевые слова: личность, языковая/речевая личность, уровни личности специалиста инженерного профиля. Проблема формирования личности является одной из ключевых в социальной философии, ее решение выступает в качестве методологии исследования личности в конкретных науках – психологии, педагогики, лингвистике и др. В данной статье предлагается рассмотрение формирования личности специалиста и анализ социального значения языковой практики. Социально-философский подход позволяет расширить предмет исследования языковых проблем и выйти за традиционные логикогносеологические рамки. При рассмотрении проблемы языка в философском контексте мы опирались на работы К. Леви-Стросса, JI. Витгенштейна, Э. Сепира, Б. Уорфа, И.П. Ильина, В.П. Руднева, Э.А. Тайсиной, С.А. Ушакина, Р. Барта, М. Фуко, Ж. Деррида, П. Серио, У. Эко, Р. Рорти, а также на классический труд A.A. Потебни, который занимался вопросами индивидуализированных форм языка. ХХ век дал нам две лингвистические парадигмы, удачно дополняющие друг друга: «1) язык как система знаков, значение и функция которых определяются их взаимозависимостью, структурой, и 2) язык как действие говорящего, для успешного осуществления которого необходимы определенные условия. Модель “язык – сеть отношений, составляющих систему элементов” воспроизводит способ существования единиц в сознании. Модель “язык - средство общения”, отражая его социальную природу, ориентирована на воспроизведение способа существования языка в речи» [1, с. 272]. На основе первой модели базируется традиция, изучающая язык как статическую систему, на базе второй исследуется прагматика, рассматривающая язык как динамическую систему. Появление прагматического подхода было бы невозможным, если бы не развитие и достижения таких разделов языкознания, - 49 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. как семантика, функциональная и формальная грамматика. Прагматика в значительной степени отвечает принципам деятельности, она изучает, как языковая личность оперирует ресурсами языка [там же, с. 273]. И говорящий, и слушающий в процессе коммуникации опираются на логические и прагматические пресуппозиции, т. е. на те фоновые знания, которыми они обладают. Так происходит общение на любые темы, в том числе и на специальные. Но в этом случае коммуникативное пространство говорящих находится в плоскости их профессиональных интересов, где в первую очередь активизируются научнопрофессиональные фоновые знания. В настоящее время в гуманитарных науках сложилась традиция рассматривать «человека в общении» – в некотором культурном, ментальном, когнитивном объеме, где проходит его жизнь и деятельность. Тем самым наука перешла от двухмерности – «человека говорящего» или «человека слушающего» – к трёхмерности, включив в структуру общения культурное пространство, в котором протекает коммуникация. Поскольку понятие «пространство» принадлежит разным наукам (философии, культурологии, когнитивистике, лингводидактике и др.), то среди ученых еще не выработано единого однозначного представления о том, какие составляющие организуют это понятие. Поэтому вполне логично, что в научной литературе встречаются понятия «ментальное пространство», «когнитивное пространство», «культурное пространство человека говорящего» «коммуникативное пространство» и т. п. «Осознание многомерности любого явления, связанного с реализацией потребностей человека в речевом общении в современном мультикультурном пространстве, приводит к стремлению осмыслить и собственно «человека говорящего», и «человека общающегося»» [2, с. 450-451]. В научных исследованиях последних лет признана трехуровневая структура языковой личности, предложенная Ю.Н. Карауловым1 (см. [3; 4]). В свою очередь Ю.Е. Прохоров предложил широкую трактовку понятия языковой/речевой личности; в соответствии с этой трактовкой понятие речевой личности включается в понятие языковой личности. «Если языковая личность – это парадигма речевых личностей, то, наоборот, речевая личность – это языковая личность в парадигме реального общения, в деятельности. В этом случае речевая личность – набор элементов языковой личности, реализация которой связана со всеми экстралингвистическими и лингвистическими характеристиками данной ситуации общения: её коммуникативными целями и задачами, её темой, 1 Напомним, что Ю.Н. Караулов рассматривает языковую личность как трехуровневую, выделяя вербально-семантический, когнитивный и прагматический уровни. Каждый уровень языковой личности коррелирует с тремя типами коммуникативных потребностей (контактоустанавливающей, интерактивной и перцептивной), а также со связанными с ними тремя сторонами процесса общения (коммуникативной, интерактивной и перцептивной) [3; 4]. - 50 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. нормой и узусом, её этнокультурными, социальными и психологическими параметрами. Знание этих параметров и принципов их реализации в конкретной ситуации общения заложено на когнитивном и прагматическом уровнях личности, а выбор конкретных из них для данного речевого общения определяется самим содержанием общения» [2, с. 453]. Таким образом, языковая личность поглощает речевую, поэтому далее, говоря о языковой личности, мы подразумеваем, что речевая личность в нее включена. Представим основные результаты нашего исследования, которые легли в основу модели базового портрета языковой личности инженера, где центральным понятием выступают этапы инженерного поиска, впервые в научной литературе описанные И.Б. Авдеевой [6]. Научную картину мира можно представить в виде некоторой теоретической модели исследуемой реальности, поэтому в этом случае плодотворным является понятие «когнитивного пространства», введенного В.В. Красных, которая понимает под ним определенным образом структурированную совокупность всех знаний (включая научные) и представлений, присущих либо одной конкретной языковой личности, либо тому или иному социуму [7, с. 131]. Последнее исследователь называет «коллективным когнитивным пространством», в нашем случае – это научно-профессиональный социум, где наличие когнитивных структур, представляющих собой некую форму кодирования и хранения информации [8, с. 62], обеспечивает реализацию научных профессиональных коммуникативных потребностей личности в социуме на основе общих знаний. Заметим, что коллективное когнитивное пространство, в котором осуществляет свою профессиональную деятельность инженер, пересекается с коллективными когнитивными пространствами, в которых протекает деятельность бизнесмена, журналиста, экономиста, бухгалтера и т. д. Коллективное когнитивное подпространство, получаемое пересечением конечного множества вышеуказанных пространств, оказывается динамическим, т. е. практически постоянно меняющимся во времени объектом. Его широта зависит от круга общения, уровня проблем, сложности решаемых задач и т. п. Когнитивный уровень языковой личности специалиста, включающий определенную совокупность научных понятий, концептов, идей, представлений реализуется в инженерном дискурсе, понимаемом как сложное коммуникативное явление, которое, кроме текста, включает и несобственно языковые факторы (экстралингвистические): знание о мире, целях, установке, адресате, необходимые для понимания и интерпретации текста [9, с. 35]. Поэтому наиболее важные, по нашему мнению, экстралингвистические характеристики когнитивного уровня языковой личности мы отнесли к предметному уровню. - 51 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В жизни общества язык и культура, а также наука как часть культуры представляют собой неделимое целое. Язык и наука, будучи компонентами культуры, являются средством ее формирования и хранения. По словам В.И. Вернадского, «научное знание есть единственная форма духовной культуры, общая для всего человечества, не зависящая в своей основе от исторического или географического места и времени. Только наука и тесно связанная с нею техника вызывают единство культуры для всего человечества…» [10, с. 84]. Мы рассматриваем науку как определенную человеческую деятельность, обособленную в процессе разделения труда и направленную на получение и производство новых знаний [11, с. 4–5], а технику - как обширную сферу технических знаний и основанных на них действий [там же, с. 309]. К предметно-профессиональному уровню языковой личности специалиста инженерного профиля следует отнести такие экстралингвистические факторы, как виды и направления инженерной деятельности, особенности российского вузовского инженерно-технического образования, описанные с позиции отражения в них этапов инженерного поиска. В настоящее время понятие «картина мира» введено в антропоцентрическую лингвистику, что позволяет различать первичную и вторичную антропологизации языка, происходящие под влиянием человека. Первичная антропологизация представляет собой влияние психофизических, когнитивных, логических и других особенностей человека на конститутивные свойства языка; вторичная – влияние на язык различных картин мира, например философской, научной, художественной и др. Поэтому в центре нашего внимания, с одной стороны, находятся люди, занятые в производстве научных знаний и составляющие научнопрофессиональный социум, с другой – процесс создания новых технических систем. Таким образом, наша установка является статусноориентированной. К прагматическому уровню языковой личности специалиста инженерного профиля относятся национально-детерминированные принципы, конвенции, стратегии и правила общения, он включает цели, мотивы, интересы, оценки, проявляющиеся в дискурсе, где реализуется любая языковая личность. Правила общения осуществляются на базе прагматических пресуппозиций и включают национальноопределенный набор общих фоновых знаний, в том числе представлений о контексте, а также национально-детерминированные характеристики прагматического текста. Сразу отметим, что речь идет о прагматическом пространстве языка, которым называют «ту зону, где язык фиксирует многообразные отношения говорящего к действительности, и пользующийся языком в процессе коммуникативной деятельности а) называет, б) указывает, в) выражает эти отношения, а адресат воспринимает и истолковывает эти смыслы» [16, с. 8]. - 52 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В рассматриваемом уровне Ю.Е. Прохоров выделяет некоторые пространственные параметры, как-то: субъект речевых действий, прагматическое пространство, где язык фиксирует отношение говорящего к действительности, и общий фонд знаний, «необходимых при общении для воспроизводства и воссоздания информационного пространства текста (в его широком понимании)» [2, с. 460]. Наличие пространственных параметров реализации в общении любой и каждой языковой личности позволяют говорить о ее коммуникативном пространстве, под которым Ю.Е. Прохоров понимает «совокупность сфер речевого общения, в которой определенная языковая личность может реализовать в соответствии с принятыми в данном социуме языковыми, когнитивными и прагматическими правилами необходимые потребности своего бытия» [там же]. Выделение коммуникативного пространства является, на наш взгляд, весьма важным параметром для формирования личности специалиста, так как на его основе создаются вузовские учебные программы по различным предметам для различных профилей обучения. Соотношение этапов инженерного поиска и направлений инженерной деятельности, а также наблюдение за сферами общения, в которых протекает коммуникация будущего инженера в течение всего периода обучения в вузе, включая производственную и преддипломную практики, позволяет говорить о том, что выпускник технического вуза может выступать сразу в нескольких социально-коммуникативных ролях, например техника, механика, технолога, конструктора, системотехника, изобретателя и др. Для молодого российского специалиста общение в этом случае будет носить характер моносоциумной монокультурной коммуникации. Анализ сфер и видов инженерной деятельности, а также опрос преподавателей выпускающих кафедр в инженерных вузах помогли нам выделить основные диады профессионально-делового общения. Так, при межсоциумном монокультурном типе коммуникации для российских выпускников наиболее существенными являются следующие: инженер - заказчик, инженер - изготовитель, инженер - потребитель. На вербально-семантическом уровне языковая личность «реализуется в языковом/речевом пространстве, под которым понимается определенным образом структурированная совокупность языковых знаний и умений их реализации, необходимо присваиваемая личностью в процессе ее речевой деятельности в данной лингвокультурной общности» [2, с. 455–456]. Имеется в виду владение нормами литературного языка и научного стиля в его устной и письменной разновидностях. Применительно к научному стилю норму следует рассматривать в трех направлениях: 1) регламентирующе-регулирующая функция нормы по отношению к конкретным языковым единицам и речевым фактам из научно-профессиональной сферы общения; 2) функционально-стилевой аспект нормы, предполагающий рассмотрение и установление известных - 53 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. регламентаций в использовании языковых единиц в рамках научного стиля, а также принципы организации композиционно-речевой структуры соответствующих текстов/дискурсов; 3) норма как общий принцип построения научных текстов и организации в них языкового материала. Знание хранится в коллективной памяти научного социума в виде понятий, которые закрепляются в термине. Поэтому термин можно считать носителем коллективной профессионально-научной памяти. Как посредник-медиатор он становится активным участником научного дискурса, который ведет к овладению определенной ситуацией, способствуя развитию научно-познавательной и преобразующей деятельности человека [18, с. 17]. Считается доказанным, что новые понятия формируются средствами языка на базе уже имеющихся, а сущность специальной информации заключается в том, что один объект содержит сведения о другом [19, с. 33]. Сообщаемая информация фиксируется языком в научном тексте/дискурсе в формах научного познания (понятия, суждения, умозаключения, гипотезы, идеи, теории). Со временем в процессе развития различных областей науки или техники отдельные положения и выводы уточняются, пересматриваются или устаревают, становясь достоянием истории науки. В вузовском образовании научные картины мира, развиваемые отдельными науками, представлены соответствующими учебными дисциплинами, которые в свою очередь объединяются в группы по степени «родства» [13, с. 7]. Их связывают не только области или объекты исследования, но и понятия, одновременно принадлежащие разным наукам. В ходе исследования различные объекты, погружаясь в новые отношения, приобретают другие признаки. Так постепенно часть объектов исследования, переходя из одной учебной дисциплины в другую, приобретает новые качества, которые, накапливаясь, видоизменяют исходные объекты, превращая их в объекты с новыми признаками или в инструменты познания других наук в зависимости от позиции исследователя и решаемой им задачи. Этот процесс приводит к изменению информационной ёмкости понятия, а следовательно, и термина, которым оно обозначается (подробнее см. [19, с. 35-39]). При описании различных уровней, составляющих базовый портрет языковой личности специалиста инженерного профиля, мы исходили из того, что любой специалист владеет определенным набором знаний, умений и навыков, необходимых ему как профессионалу, однако основополагающие знания, умения и навыки он приобретает, как правило, в период обучения в вузе. Поэтому далее, описывая вербально-семантический уровень, мы обращаемся к вузовскому образованию и отталкиваемся от учебных планов и программ по естественно-научным, математическим и базовым инженерным дисциплинам, которые утверждены Госстандартами для получения степени бакалавра техники и технологии. - 54 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Последовательное движение объекта изучения от одной дисциплины к другой можно определить как движение от идеального объекта к реальному. В терминах анализируемых дисциплин это выглядит следующим образом: движущаяся материя/материальные тела (физика) → материальная точка (теоретическая механика) → балка/ стержень (сопромат) → механизм (теория машин и механизмов) → вал, привод (инженерная графика, детали машин, теория конструкционных материалов и др.). Проиллюстрируем вышеизложенное примером: автомобиль в физике – это всего лишь материальное тело, которое испытывает внутренние и внешние воздействия, распределенные по нему определенным образом. Перемещение данного тела описывают при помощи уравнений движения. Очевидно, что представленной информации недостаточно для производства автомобиля как транспортного средства, так как ни математика, ни физика не дают инженеру никаких технических параметров, по которым можно сконструировать автомобиль. Однако изучение математики и физики помогает будущему инженеру «установить связи между абстрактными математическими объектами и понятиями, с одной стороны, и реальными объектами и явлениями природы – с другой» [20, с. 20]. В теоретической механике автомобиль начинает постепенно приобретать некоторую инженерную окраску. Так, ситуация автомобиль скатывается с горы 1) в терминах физики описывается следующим образом: материальное тело перемещается по наклонной плоскости под воздействием силы инерции; 2) в терминах теоретической механики: тело взаимодействует с наклонной плоскостью в виде сил трения качения в передаче колеса в зацеплении с неким покрытием; 3) в последующих дисциплинах речь идет о конкретных агрегатах, узлах и деталях, т.е. завершается процесс превращения автомобиля из материального тела в транспортное средство, выпускаемое автомобильной промышленностью. Колебания соотношений идеальных и реальных признаков в объектах изучения девяти базовых инженерных дисциплин и их подъязыков стали основаниями для распределения этих объектов по четырем уровням: I уровень: объект изучения – абстрактная модель как в математике и идеализированная модель как в физике. Сразу поясним, что абстрактный и идеальный объекты - разные понятия. «Идеальный объект представляет в познании реальные предметы, но не по всем, а лишь по некоторым, жестко фиксированным признакам. Идеальный объект представляет собой упрощенный и схематизированный образ реального предмета» [11, с. 43]. Например, при расчетах функционирования каких-либо технических систем инженер пренебрегает трением, температурными колебаниями, влажностью, скоро- 55 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. стью ветра и другими параметрами. Но объект существует, он есть и работает. Абстрактный объект – это объект, полученный в процессе абстрагирования, т. е. отвлечения от некоторых свойств предметов, позволяющего выделить другие его свойства. Это значит, что в окружающем нас мире такого объекта не существует, он плод воображения исследователя, необходимый для проведения дальнейших теоретических изысканий. Ученый не отвлекается на излишнюю детализацию и несущественные характеристики изучаемых процессов, явлений или объектов и может яснее увидеть и правильно наметить стратегические направления проводимой научной работы и оценить ее перспективы. II уровень: объект изучения, оставаясь идеализированной моделью, приобретает некоторые инженерные признаки, но идеальные признаки по-прежнему доминируют (теоретическая механика, сопротивление материалов, начертательная геометрия). III уровень: объект изучения – инженерная конструкция, сохраняющая некоторые признаки идеализированной модели, хотя превалируют уже реальные признаки (теория механизмов и машин, теоретическая электротехника). IV уровень: объект изучения – реальная инженерная конструкция или ее часть (инженерная графика, теория конструкционных материалов). Проведенное исследование позволило констатировать, что а) в математических дисциплинах объектом изучения является абстрактная модель; б) в естественных - идеализированная модель реального объекта, построенная на основе фундаментальных физических законов и фактических наблюдений процессов, протекающих в объекте, и их измерений; в) в «зрелых» инженерных дисциплинах – реальный технический объект, создаваемый человеком. Таким образом, в предлагаемой классификации крайние уровни включают объекты, обладающие максимальными степенями идеальности (I уровень) и реальности (IV уровень), а на срединных уровнях соответственно располагаются объекты, в которых несколько преобладают идеальные (II уровень) или реальные (III уровень) объекты исследования. Лингвостилевой, содержательный и статистический анализ большого корпуса текстов учебников по 9 названным дисциплинам позволили сделать вывод, что языковые реализации для описания различных объектов выбираются автором-специалистом в зависимости: 1) от идеальности или реальности описываемого объекта и/или ситуации; 2) от степени участия/влияния человека на описываемую ситуацию; 3) от вероятности, возможности, необходимости и других условий протекания процесса. Обладая различными степенями идеальности/ реальности, объекты разных наук требуют разных синтаксических структур для своего описания. Поэтому развитие у студентов технических вузов умений и навыков владения синтаксисом научной речи необходимо сделать адекватным не только инженерным целям, поставленным в дипломных и - 56 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. диссертационных работах, но и стилевым нормам конкретных научных подстилей. Инженерных целей обычно три: 1) создание математической модели; 2) описание устройств и принципов работы приборов; 3) разработка технологии конструирования. Как правило, каждая из названных целей реализуется в одной из глав квалификационной (дипломной) работы бакалавров разных направлений. Описание математической модели требует от будущего специалиста навыков владения нормами подъязыка математики, что выражается в определенном наборе синтаксических конструкций, характерных только для математического подстиля [13, с. 84-98]. При описании устройств и принципов работы приборов необходимо владеть нормами естественно-научного подстиля [13, с. 98–111], а разработка технологии конструирования требует соблюдения лингвостилевых норм научнотехнического подстиля [13, с. 111-142]. На вербально-семантическом уровне базового портрета языковой личности выделены критерии, которые являются определяющими при выборе языковых средств для передачи специальных смыслов в текстах математических, общих естественных и общепрофессиональных дисциплин, изучаемых в вузах инженерного профиля. Такими критериями можно полагать уровни идеальности/реальности объектов исследования в разных дисциплинах. Чем выше степень идеальности объекта, тем больше при его описании будет употреблено пассивных оборотов, двусоставных синтаксических структур с предикатами, выражающими самопроизвольное действие. Чем выше степень реальности объекта, тем чаще авторы используют активные односоставные неопределенноличные конструкции. Таким образом, язык выступает как связующее звено индивидуального, социального в форме профессионального и общественного уровней человеческого бытия. Он позволяет человеку ориентироваться в научной картине мира, формироваться как личность и находить свое место в системе общественных отношений. Список литературы 1. Кузменкова В.А. Функциональные транспозиции лексических и синтаксических единиц в русской речи (прагматический подход) // Материалы Х Конгресса МАПРЯЛ. Русский текст и русский дискурс сегодня / под ред. В.П. Казакова, Н.О. Рогожкиной, Е.Е. Юркова. СПб.: Политехника, 2003. С. 272-278. 2. Прохоров Ю.Е. Коммуникативное пространство языковой личности в национально-культурном аспекте // Материалы IХ Конгресса МАПРЯЛ. Братислава, 1999 г. Доклады и сообщения российских ученых. М., 1999. С. 450–465. - 57 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 3. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987. 270 с. 4. Караулов Ю.Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. М., 1989. 263 с. 5. Клобукова Л.П. Лингвометодические основы обучения иностранных студентов-нефилологов гуманитарных факультетов речевому общению на профессиональные темы: дис. …д-ра пед. наук. М.: МГУ. 1995. 393 с. 6. Авдеева И.Б. Архитектоника инженерного текста как объект описания подъязыка специальности и как объект обучения ему: дис. … канд. пед. наук. М.: ИРЯП, 1997. 355 с. 7. Красных В.В. Когнитивная база vs культурное пространство в аспекте изучения языковой личности // Язык, сознание, коммуникация. М., 1997. Вып. 1. С. 128-144. 8. Красных В.В. Коммуникация в свете лингво-когнитивного подхода // Функциональные исследования: сб. ст. по лингв. М., 1997. Вып. 3. С. 67–83. 9. Авдеева И.Б. Ориентация на когнитивный стиль при обучении русскому языку учащихся инженерного профиля // Мир русского слова: науч.-метод. журнал. 2000. № 3. С. 33-41. 10. Вернадский В.И. Живое вещество. Биосфера. Человек // Начало и вечность жизни. М., 1989. 286 с. 11. Степин В.С., Горохов В.Г., Розин М.А. Философия науки и техники: учеб. пособие. М.: Гардарика, 1996. 342 с. 12. Авдеева И.Б. Инженерная коммуникация как самостоятельная речевая культура: когнитивный, профессиональный и лингвистический аспекты теория и методика обучения русскому языку как иностранному: монография. М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2005. 368 с. 13. Васильева Т.В. Отбор и описание лексико-грамматического материала: подъязыки специальности для иностранных учащихся инженерного профиля: монография. М.: ИЦ ГОУ МГТУ «Станкин», Янус-К, 2005. 316 с. 14. Федоров И.Б., Еркович С.П., Коршунов С.В. Высшее профессиональное образование: мировые тенденции (Социальный и философский аспекты). М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 1998. 368 с. 15. Васильева Т.В. Учет когнитивного уровня при моделировании базового портрета языковой личности специалиста инженерного профиля в целях создания модульных тестов // Проблемы преподавания РКИ в вузах инженерного профиля: Межвуз. сб. науч. тр. в рамках город. науч.-метод. семинара «Русский язык как иностранный в российских технических вузах» / под ред. Г.М. Левиной. М.: Янус-К, 2003. С. 39-48. 16. Формановская Н.И. Коммуникативно-прагматические аспекты единиц общения. М., 1998. 292 с. - 58 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 17. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность. М.: МГУ, 1998. 270 с. 18. Володина М.Н. Термин как средство специальной информации. М., МГУ, 1996. 80 с. 19. Володина М.Н. Когнитивно-информационная природа термина (на материале терминологии средств массовой информации). М., МГУ, 2000. 94 с. 20. Сивухин Д.В. Общая физика. Механика: учеб. пособие. 2-е изд, испр. М.: Наука. Главная редакция физико-математической литературы, 1979. 510 с. SOCIAL-PHILOSOPHICAL ANALYSIS OF A LANGUAGE PERSONALITY FORMATION T.V. Vasilyeva MSTU «STANKIN», Moscow In the article's format, the concept of «a language personality» is defined and compared with the concept «a speech personality». Language is considered as system of signs, as an action of a speaking person, and as a communication tool. Communicative space properties are revealed. Levels of the language identity of an expert in engineering –professional, pragmatic, and verbalsemantic – are studied. Social conditions and factors of formation of this personality are analyzed. Keywords: personality, language/speech personality, levels of identity of an expert in engineering. Об авторе: ВАСИЛЬЕВА Татьяна Викторовна – доктор педагогических наук, заведующая кафедрой иностранных языков ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», Москва. E-mail: [email protected], [email protected] Author information: VASILYEVA Tatiana Viktorovna – Ph.D. (Pedagogy), Chair of Foreign languages Dept., MSTU «STANKIN», Moscow. E-mail: [email protected], [email protected] - 59 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 60–67 УДК 34.01 ВОССТАНОВИТЕЛЬНОЕ ПРАВОСУДИЕ КАК НОВАЯ АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПАРАДИГМА Л.А. Шестакова ФГБОУ ВПО «Самарский государственный университет», г. Самара Статья посвящена истории развития концепции восстановительного правосудия. Возникнув из практики коренных обществ и различных религиозных традиций, восстановительное правосудие в последнее время стало очень популярной, но спорной темой. В статье осуществлена попытка обоснования этой концепции как новой аналитической парадигмы. Ключевые слова: восстановительное правосудие, парадигма, пролиферация, велферизм, концепция «государства как родителя». Формирование концепции восстановительного правосудия (restorative justice) к 80-м гг. XX столетия было обусловлено кризисом взглядов на наказание, стабильным ростом рецидивной преступности и ставшей очевидной неэффективностью процедуры отправления правосудия по уголовным делам. Разработчики данной концепции (см. подроб.: [1; 2]) выдвинули гипотезу о том, что система отправления правосудия по уголовным делам может быть эффективна только втом случае, если она направлена на устранение уголовно-правового конфликта путем реального примирения преступника и жертвы, возмещения ущерба, ресоциализации правонарушителя, восстановления общественного согласия. В основании концепции восстановительного правосудия лежит теория воссоединяющего стыда Д. Брейтуэйта. Внушение чувства стыда по воссоединяющей модели (внушение чувства воссоединяющего стыда) предполагает, что за общественным порицанием следуют попытки реинтегрировать правонарушителя в общину законопослушных граждан посредством церемоний прощения или снятия девиантного обозначения. Происходит такое внушение чувства стыда, в рамках которого клеймят порочность поступка, но не личность самого преступника как не внушающую какого-либо порицания по своей сути. В соответствии с христианской традицией, призывающей «ненавидеть грех, но возлюбить грешника», этот процесс направлен на то, чтобы указать не на порочного человека, но на дурные деяния [3, с. 152, 154]. Концепция восстановительного правосудия имеет в своём арсенале значительное число практик: посредничество преступника и жертвы (VOM), семейные конференции (FGC), круги правосудия [4, p. 337], Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ проекта проведения научных исследований («Компромисс как форма судопроизводства по уголовным делам: традиции, заимствования, перспективы»), проект № 13-13-63003. - 60 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. которые позволяют эффективно решать заявленные выше задачи. Практики восстановительного правосудия сначала использовались только в отношении несовершеннолетних преступников, но, подтвердив свою эффективность (результаты эмпирических исследований представлены, напр., в [5]), стали применяться и к взрослым преступникам. Также важно отметить, что восстановительное правосудие в западной литературе именуется не иначе как новая парадигма отправления правосудия по уголовным делам и для этого, как представляется, есть все основания, которые мы и попытаемся изложить в рамках настоящей работы. Говоря об истоках концепции восстановительного правосудия, которая сформировалась к 80-м гг. XX столетия, стоит отметить, что на её становление в большей степени повлияли философские и научные концепции XIX и начала XX в., без анализа которых, как нам представляется, осмысление данной теоретической конструкции будет неполным. Восстановительное правосудие, хотя и представляет собой закрепление абсолютно новых идей и подходов в отношении несовершеннолетних и взрослых преступников, тем не менее объединило в себе многие плодотворные идеи и практики предшествующих концепцийпарадигм, в частности парадигмы индивидуализации обращения с правонарушителем, карательной парадигмы или модели «воздаяния по заслугам». В этой связи стоит согласиться с мнением Б. Гордона о том, что современные дискуссии о политике в области правосудия для несовершеннолетних включают в себя отчасти повторение чего-то «старого» и отчасти утверждение чего-то «нового», в чем-то они скучны, но в них также присутствует новый горизонт [6, с. 69]. Напомним, что классическая теория уголовного права (XVII в.) в целом не была источником гуманистических идей, послуживших основой для формирования концепции восстановительного правосудия, однако в рамках данной концепции человек рассматривался как существо разумное, наделенное свободой воли. Вполне закономерно, что одновременно заявляют о себе и другие течения, образующие неоклассическое направление уголовного права. В этих теориях выдвигаются идеи об индивидуализации уголовной ответственности и наказания, начинает учитываться умственная неполноценность, возрастные особенности, смягчающие вину обстоятельства и т. п. Если до XVIII в. ребенка воспринимали как «уменьшенного взрослого», то в конце XVIII – XIX в. заговорили о самоценности детской жизни, личности ребенка, значении воспитания (речь идет о концепциях «государства как родителя», где государство объявлялось высшим опекуном несовершеннолетнего, индивидуализации обращения с правонарушителем, «велферизме» (welfarism) или «социально-поддерживающем» подходе). В соответствии с концепцией «государство как родитель» государству вверялось обеспечение обращения с подростком, представшим перед судом, ради его высших интересов. Реально это обращение было обеспечено в соот- 61 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ветствии с медицинской интерпретативной моделью, предполагавшей, что преступное поведение – это проявление внутренних психологических проблем правонарушителя. Основным руководящим принципом суда стала ценность ребенка как индивидуума и как члена общества. Возможности ребенка в результате должного воспитания могут быть обращены в пользу общества, и государство должно позаботиться о развитии его положительных задатков. Сам по себе ребенок не виновен в том, что он плох. Его как преступника формируют условия, в которых он развивается, взрослые, которые его окружают. Сторонники данных концепций утверждали, что тюрьма – неподходящее для детей место. В связи с этим в разных странах создаются системы альтернативных наказаний, меняется содержание идеи наказания: от возмездия к исправлению преступника и полезности наказания [7, p. 544]. В этой связи нельзя не упомянуть об идеях Энрико Ферри, являвшегося сторонником концепции позитивизма в праве. Его идеи нашли воплощение в работе «Уголовная социология» [8]. Ученый считал, что бороться с преступностью нужно, не только наказывая преступников, но предупреждая преступность, улучшая социальные условия жизни. Критикуя современное уголовное правосудие, Ферри выделял такие его пороки, как безличность, произвол, дезорганизацию и бессилие. Основная идея Ферри заключалась в том, что суд должен реагировать на каждое преступление – но не карательными мерами, а «мерами социальной обороны», которые должны быть адекватны антропологической категории виновного и способствовать возвращению лиц, совершивших преступления, в лоно общества. Позитивисты критиковали правосудие еще и с точки зрения пренебрежения нуждами потерпевших, которые уголовный процесс того времени не мог удовлетворить. Перемещение центра внимания на потерпевшего представляет для нас большой интерес, уже здесь можно увидеть один из источников движения, которое в конце XX в. оформилось как восстановительное правосудие. Поворот к человеку – это тот ход позитивистов, который открыл дорогу будущим психологическим и реабилитационным практикам, взаимодействующим с уголовным процессом. Несмотря на широкое признание идей парадигмы индивидуализации обращения во многих государствах она подверглась критике как неэффективная, причем эта критика была частью более общей атаки на функцию реабилитации. Эта концепция также критиковалась как клеймящая, дорогая, пристрастная и страдающая правовой необоснованностью в части как продолжительности, так и интенсивности применяемых мер. После значительного периода господства этой концепции при отправлении правосудия в отношении несовершеннолетних стало понятным, что вообще без наказания обойтись нельзя и что на практике наказание зачастую маскировали под индивидуализацию обращения, смешивали цели наказания и обеспечения общественной безопасности. - 62 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В тот момент стало очевидным, что идея подхода индивидуализации обращения почти не несет в себе попытки донести до преступника, что он причинил ущерб кому-то, должен предпринять определенные действия для его возмещения, загладить свою вину и отвечать за последствия, связанные с ущербом, нанесенным этим преступлением. В итоге в связи с определенными историческими событиями (Первая и Вторая мировые войны) сформировался общественный запрос на применение наказаний вообще и назначение наказания в виде тюремного заключения, в частности для борьбы с преступностью несовершеннолетних. Необходимо отметить, что концепции индивидуализации обращения, как и другие, которые мы рассмотрим ниже, не были полностью отвергнуты и многие судебные и иные процессуальные процедуры на их основе не перестали применяться. Например, предположение, что правонарушитель – пассивный объект, нуждающийся в терапии и лечебных услугах, все еще доминирует в риторике и повседневной реальности системы ювенальной юстиции. Использование философии «наказания по заслугам» (другие названия данной концепции – карательная парадигма, доктрина справедливого возмездия (just desert – столько, сколько тебе причитается)) [9] явилось одной из попыток внести рациональное зерно в беспорядочное принятие решений в отношении несовершеннолетних и утвердить значимость самой функции наложения санкций. Принятие обязательных и четко определенных директив по вынесению наказания, кодексов для несовершеннолетних, в которых перестали делать акцент на реабилитацию и учитывать потребности преступников, расширило полномочия уголовного преследования, а меньшее количество ограничений на передачу дел в обычные суды привели к большему количеству наказаний, связанных с лишением свободы, более длительным срокам содержания под стражей и домашним арестом, не приведя к каким-либо ощутимым изменениям в уровне преступности. Реформы в духе «наказания по заслугам» вызвали довольно сомнительные реакции у политиков и общества. Итак, остановимся на этом вопросе подробнее. Первая реакция: узаконивая наказание во имя него самого карательная политика тем самым давала понять прокурорам и другим специалистам, принимающим решения, что уголовное наказание – это и есть надлежащая реакция на неправомерное поведение. Вторая, как и предсказывали некоторые криминологи, приравнивание санкции к карательным мерам, направленным исключительно на причинение боли и дискомфорта преступнику, легализация карающего наказания создали предпосылки к еще более суровым наказаниям, поскольку стало очевидным, что существующий уровень жесткости не дает желаемых результатов. Это привело также к тому, что поиски менее вредных и менее дорогостоящих видов наказания прекратились, поскольку последние теперь рассматривались как более слабые и неадекватные. По мере развертывания применения наказания к несовершеннолетним - 63 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. нарастало отрицательное отношение к данному подходу среди научной общественности. Однако непрофессионалы, представители общественности по-прежнему поддерживали данный подход, так как считали, что он, по крайней мере, хоть как-то связан с преступлением, нежели медицинские и реабилитационные меры, которые применялись к преступнику и абсолютно обделяли вниманием пострадавшего. Однако уже во второй половине XX в. маятник снова качнулся от «возмездия» в сторону новой философии «велферизма» (термин, не имеющий аналогов в русском языке, в английском имеет значение политики, отстаивающей введение социального обеспечения, бесплатной медицинской помощи и т. п. для нуждающихся лиц, с целью, в том числе, превенции преступлений), которая развивалась в лоне парадигмы индивидуализации обращения с правонарушителем. Основные положения новой концепции борьбы с преступностью несовершеннолетних заключались в следующем: 1) основными причинами ювенальной преступности являются социальные причины, в основном бедность; 2) обездоленный станет испорченным, если его обстоятельства не изменятся; 3) если родители слишком бедны или не способны позаботиться о своих детях, то государство и общество должны взять на себя эту ответственность. Однако уже к 70-м гг. XX в. стали все настойчивее звучать озабоченные высказывания, что велферизм не работает. Полицейские, судьи, тюремные и социальные работники подвергались критике за провал в борьбе с преступностью. Д. Гарланд, поставивший перед собой задачу оценить возвращение от велферизма обратно к карательному подходу к США и Англии, показал, что в основе изменений лежит процесс «позднего модернизма». Изменение образа городской жизни, рост благосостояния среднего класса и усиление лишений, ощущаемое теми, кто не способен воспользоваться преимуществами нового потребительского стиля жизни, изменения в семье и ослабление социального контроля сопровождали рост преступности в 70-х гг. XX в. «Респектабельный средний класс» устал «платить за государство общего благосостояния», стал сторонником «морального индивидуализма». Представление о преступнике начало меняться: вместо «слабого неудачника или бедного правонарушителя» он стал «наркоманом, хищником» (цит. по: [10, с. 88]). Если говорить в целом, то концепция «велферизма» по своей сути была всего лишь продолжением уже существовавшей ранее концепции индивидуализации обращения и также привела к неудовлетворительному результату. Изложенное выше дает основание заключить, что ни одна из рассмотренных выше концепций, направленных на поиски новых способов отправления правосудия по делам несовершеннолетних и в целом на борьбу с преступлениями несовершеннолетних, не были полностью отвергнуты. Элементы этих концепций внедрены в судебную и законодательную систему многих государств. По-прежнему реабилитации и глу- 64 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. бокому социально-психологическому исследованию личности несовершеннолетнего уделяется много внимания государствами многих стран. Однако можно сказать, что все указанные концепции не выходят за рамки одной парадигмы (одной или нескольких теорий, получивших всеобщее признание и в течение какого-то времени направляющих научное исследование). В этой связи действительно новым, задающим горизонт ювенальной юстиции, стала альтернативная парадигма, или парадигма восстановительного правосудия. Как известно, ежедневное, рутинное познание ученые осуществляют в рамках так называемой нормальной науки. Данный термин, введенный в научный оборот Томасом Куном, выступает как надежный инструмент решения научных проблем. Но иногда оказывается, что отдельные задачи (например, снижение преступного рецидивизма, учет потребностей жертвы и преступника и т. п.), несмотря на все усилия общества, так и не поддаются решению. Сначала на это не обращают особого внимания. Но со временем становится очевидным, что средствами существующей парадигмы эта проблема просто не может быть решена. Те вопросы, которые парадигма принципиально не может решить, Т. Кун называл аномалиями. По мере накопления аномалий доверие к существующей парадигме падает и наступает состояние, которое называется кризисом. Период кризиса заканчивается, когда одна из предложенных гипотез доказывает свою способность справиться с существующими проблемами и благодаря этому привлекает на свою сторону большую часть ученых [11, с. 106–122]. Именно об этом говорил известный философ Пол Фейерабенд, отмечая, что научный прогресс возможен благодаря взаимной критике несовместимых теорий перед лицом имеющихся фактов. Как раз поэтому в своей научной работе ученые должны руководствоваться методологическим принципом «пролиферации», ориентирующим на создание теорий, альтернативных существующим, даже если эти последние в высокой степени подтверждены и являются общепризнанными [12]. В контексте вышеизложенного представляется, что восстановительное правосудие при его появлении было расценено как нечто ранее не встречавшееся, поскольку оно обратилось к сути правосудия, предлагая новое понимание проблемы подростковой преступности и поддерживая конкретные альтернативы и индивидуализации обращения к карательным мерам. Отчасти общественная поддержка смены парадигм основывалась на осознании ограниченности возможностей, предлагаемых в рамках карательного правосудия и парадигмы индивидуализации обращения, а также оторванности их обеих от реальных проблем преступников, жертв и общества [6]. В этой связи не зря концепция восстановительного правосудия определяется как некое «ноу-хау», модная тенденция (buzzword) в процессе борьбы с преступностью во всем мире. - 65 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Как представляется, современный этап развития науки уголовного процесса, используя терминологию Т. Куна, можно назвать методологическим кризисом. В этой связи нельзя исключать, что не более чем через несколько десятилетий этот этап приведет к научной революции, в результате которой установится новая аналитическая парадигма – парадигма восстановительного правосудия, несущая в себе ранее не достижимые ценности и идеалы. Список литературы 1. Кристи Н. Плотность общества. М.: Центр содействия реформе уголовного правосудия, 2001. 139 с. 2. Зер Х. Восстановительное правосудие: новый взгляд на преступление и наказание. М.: МОО Центр «Судебно-правовая реформа, 2002. 328 с. 3. Брейтуэйт Дж. Преступление, стыд, воссоединение. М.: Центр «Судебно-правовая реформа», 2002. 363 с. 4. Choi J.J., Green L.D., Gilbert M.J. Putting a Human Face on Crimes: A Qualitative Study on Restorative Justice Processes for Youths // Child and Adolescent Social Work Journal. 2011. V. 28, Issue 5. P. 335–355. 5. Restorative justice: the evidence [Электронный ресурс]. URL: http://www.esmeefairbairn.org.uk/docs/RJ_full_report.pdf. 6. Бейзмор Г. Три парадигмы ювенальной юстиции // Правосудие для несовершеннолетних. М.: МОО Центр «Судебно-правовая реформа», 1999. Вып.1. Перспективы развития. С. 67–99. 7. Odala V. The spectrum for child justice in the international human rights framework: from «reclaiming the delinquent child» to restorative justice // American University International Rewiew. 2012. V. 27, № 3. P. 543–580. 8. Ферри Э. Уголовная социология. М.: Инфра, 2005. 658 с. 9. Платек М. Восстановительное правосудие – теория, порожденная практикой [Электронный ресурс]. URL: http://www.index.org.ru/nevol/2005-4/pltk_n4.htm. 10. Маколи М. Дети в тюрьме. М.: ОГИ, 2008. 214 c. 11. Кун Т. Структура научных революций. М.: Мир, 1975. 282 с. 12. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986. 542 c. RESTORATIVE JUSTICE AS A NEW ANALYTICAL PARADIGM L.A. Shestakova Samara State University, Samara - 66 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. The paper is focused on the history of development of the concept of «restorative justice». Originating from the practices of aboriginal societies and various religious traditions, restorative justice has become recently a very popular but controversial topic. Particular attention is paid to understanding this concept as a new analytical paradigm. Keywords: restorative justice, paradigm, proliferation, welfarism, parens patrie. Об авторе: ШЕСТАКОВА Любовь Александровна – аспирантка кафедры уголовного процесса и криминалистики ФГБОУ ВПО «Самарский государственный университет», Самара. E-mail: [email protected] Author information: SHESTAKOVA Lyubov Alexandrovna – Ph.D. student of the Dept. of Criminal procedure and criminalistics, Samara State University, Samara. E-mail: [email protected] - 67 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 68–76 УДК 130.1 СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ МОДЕРНИЗАЦИИ ВЫСШЕГО ТЕХНИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ Т.В. Карлова ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», г. Москва Социально-философские принципы лежат в основе анализа сложных проблем образования, в том числе его модернизации. В стратегии модернизации высшего технического образования важной идеей является моделирование основных тенденций его развития с учётом возрастания качества. Ключевые слова: социально-философские основания, высшее техническое образование, модернизация, моделирование, философия качества, инновация. Сегодня возрастание роли интеллектуальной наполненности труда приводит к тому, что эффективность и качество общественного производства начинают напрямую зависеть от научной и образовательной деятельности. В связи с этим тенденции развития образования в мире отражают рост общего уровня образованности населения, повышение требований к уровню культуры и профессиональной квалификации всех граждан. Современные направления развития образования обосновываются с учетом построения новых моделей и систем на принципах демократии, гуманизма, ценностных и приоритетности образования. В качестве главных факторов модернизации образовательной системы выступают: повышение доступности качественного образования, его фундаментализация на всех уровнях; формирование системы образования как непрерывного гуманистического личностно-ориентированного процесса на протяжении всей жизни; внедрение методов инновационного и развивающего образования, перспективных образовательных технологий; развитие средств информационной поддержки учебного процесса современными информационными и телекоммуникационными технологиями. Важнейшие задачи модернизации образования определяются как формирование духовно богатой, интеллектуальной, высоконравственной личности; развитие целостного научного мировоззрения, культуры, создание предпосылок для вхождения в открытое информационнообразовательное пространство; обеспечение условий для самореализации личности в соответствии с ее способностями, общественными и личностными интересами. Приоритетными направлениями реализации указанных задач призваны быть: опора на философские основы, социальные, национальные и общекультурные традиции при конструировании стратеги развития системы образования; гуманизация, гуманитаризация и культуросо- 68 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. образность системы образования на каждом ее этапе; личностная ориентация образования, реализация в педагогическом процессе при индивидуальной образовательной траектории; фундаментальность, обеспечивающая универсальность осваиваемых знаний, основополагающих проблем и общепризнанных культурных исторических достижений; вариативность образования, нацеленная на возможность выбора обучающимся направленности обучения, определенной части содержания образования, наиболее приемлемых технологий, форм и методов обучения; усиление в содержании образования деятельностного компонента, креативной и практической направленности. Управляющие системы могут прямо влиять на достижение целей организации, обеспечивающей удовлетворение запросов потребителя. Механизмом влияния является постоянное совершенствование качества за счет работы с данными статистического контроля, мониторинга, обратной связи и т. д. Для образовательного учреждения принятие философии всеобщего качества означает, что всегда есть лучший способ производства определенной образовательной услуги, существует путь усовершенствования возможностей и результатов. Основные положения философии «Модель качества» иллюстрируются рисунком «Дом качества» [1]. В верхней части рисунка представлены: а) социальная система (организационная культура, качество социальных отношений, поведение людей в коллективе образовательного учреждения и др.); б) техническая система (для вуза: материальнотехническая база, нормативные документы, структура подразделений, студенты и др.); в) система управления как интегрирующий фактор (организационная структура, цели образовательного учреждения, административная деятельность). Вертикальные колонки («столбцы») отражают принципы, реализуемые при управлении всеобщим качеством, а именно: удовлетворение запросов потребителя, постоянное совершенствование за счет проведения контроля качества услуги, оперирование фактами при налаживании обратной связи, уважение к людям. Горизонтальные колонки («фундамент») отражают следующие конкретные процедуры управления качеством: стратегическое планирование деятельности по обеспечению качества деятельности вуза, внутриструктурное планирование по обеспечению качества и системы контроля, индивидуальное планирование квалификации индивидуумов. Положения этой теории вполне применимы к высшему образованию, так как организация нуждается не просто в хороших людях, а в людях, которые совершенствуются в образовании [8, p. 86]. В работе [1] отмечается, что основная модель всеобщего качества включает четыре процесса: планирование, эксперимент, проверки, действие – и основывается также на четырех шагах: анализ, эксперимент, обзор и внедрение-оценка. - 69 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В настоящее время происходит группирование принципов по различным направлениям технического образования в высшей школе: развитие личности будущего специалиста; обеспечение непрерывности и многоуровневости; применение современных средств и методов обучения (информатизация и техническое обеспечение образовательного процесса); соответствие содержания образования современным и прогнозируемым тенденциям развития науки (техники) и производства (технологии); оптимальное сочетание различных форм организации учебного процесса (общих, групповых и индивидуальных); рациональное применение современных методов и средств обучения на различных этапах подготовки специалистов; соответствие результатов подготовки требованиям сферы их профессиональной деятельности с учетом конкурентоспособности. «Дом качества» - 70 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Достижения науки и практики позволили сформулировать ведущие принципы управления качеством образования, ставшие базой для совершенствования деятельности вузов в области подготовки специалистов по управлению качеством: 1. Системность – комплекс взаимосвязанных и согласованных по цели, месту и времени взаимодействий объектов управления качеством образования. 2. Социальная обусловленность управления – представление системы образования как части социальной системы (привитие социальной ответственности личности за принятые решения). 3. Перспективность и опережающий характер управления – умение личности проектировать как сам процесс управления, так и его результаты. 4. Единство и иерархичность управления – рассмотрение объекта управления как целостной системы управления качеством образования, состоящей из находящихся во взаимосвязи подсистем. 5. Непрерывность, цикличность и динамичность управления – ориентируемость личности на постановку и достижение новых, развивающих систему образования целей. 6. Технологичность и гибкость управления – ориентируемость личности на осмысление и учет сущности законов функционирования и развития системы образования, законов управления и их применения к образовательной системе. 7. Оптимальность – поиск оптимального решения достижения качества образования. Мониторингом выявлены основные принципы системного внедрения новых информационных технологий в образовательный процесс: 1. Новые задачи. С помощью компьютеров целесообразно решать преимущественно те задачи, которые ранее не решались или решались частично в силу большого объема вычислений и требуют применения новых методов и приемов вычисления. 2. Системный подход. Необходим предварительный анализ целесообразности применения вычислительной техники, позволяющий оптимизировать проектируемую систему по целям и критериям образовательного процесса. 3. Первый руководитель. Вопросы компьютеризации учебного процесса в образовательном учреждении после консультаций со специалистами должен предлагать к обсуждению и принимать окончательное решение первый руководитель соответствующего уровня. 4. Максимальная типизация проектных решений. Предлагаемые технологии и методики компьютерного обучения и соответствующий программный продукт должны подходить по возможности большему количеству образовательных учреждений. 5. Непрерывность развития системы. По мере развития и появления новых компьютерных технологий, программ, открытия новых типов об- 71 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. разовательных учреждений необходимо постоянно развивать и совершенствовать имеющуюся компьютерную базу. 6. Автоматизация документооборота. Весь документооборот образовательного процесса должен быть введен в базу данных и автоматически выдаваться по утвержденной первым руководителем многоуровневой схеме подчиненности. 7. Единая информационная база. Вся информация образовательного учреждения должна храниться в соответствующих файлах компьютерного архива, который при необходимости оперативно выдает необходимые материалы. В частности, управление качеством и моделирование высшего технического образования обеспечивает выполнение требований, предъявляемых современным рынком труда, которому необходимы специалисты с высоким интеллектуальным и творческим потенциалом, обладающие не только профессиональными умениями, но и экономическими и организаторскими знаниями и навыками. Быстрое развитие рыночной экономики в России вызывает существенные изменения в характере и содержании труда, предъявляя всё более высокие требования к уровню подготовки студентов. Как отмечает Х.Э. Таймасханов, в настоящее время основные направления развития вузов Европы, США и России связаны с общей гуманитаризацией и интеллектуализацией образования [5, с. 16] и предполагают: разработку общепедагогической теории гуманистического образования; перестройку структуры высшего образования в направлении объединения возможностей отдельных университетов и создания специальных структур для обеспечения многопрофильной подготовки студентов, их поликультурного, эмоционально-нравственного воспитания; создание системы повышения квалификации ППС как составного элемента системы высшего профессионального образования; переход высшего образования от экстенсивного к интенсивному развитию; пересмотр традиционных форм и методов обучения в направлении сокращения лекционного времени, увеличения доли самостоятельной работы студентов, а также роста комплекса новейших технологий, широкого применения индивидуальных, дистанционных и активных форм обучения; фундаментализацию высшего образования с учетом особенностей ведущей специализации и направлений; гуманитаризацию инженерно-технического образования и др. Указанные направления развития вузов позволяют сделать вывод об инновационных тенденциях развития высшего технического образо- 72 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. вания [7, с. 211–215]. Инновационное высшее техническое образование представляет собой целенаправленное формирование определенных знаний и умений у будущих специалистов в области инженерии с использованием соответствующих наукоемких образовательных технологий, основой которых являются вышеперечисленные подходы, включающие в себя контекстное, проблемное и проектное обучение. Контекстное обучение способствует формированию у студента профессиональной культуры специалиста и развитию личностных качеств. В контекстном обучении моделируется в формах учебной деятельности студентов будущая профессиональная деятельность специалистов, а именно её предметно-технологическая и социальная составляющие. В контекстном обучении главной становится не передача информации, а развитие способностей студентов компетентно выполнять профессиональные функции. Всё это мотивирует познавательную деятельность – учебная информация и сам процесс обучения приобретают личностный смысл, информация превращается в личное знание студента. Студенты в контекстном обучении не только заучивают и затем воспроизводят учебную информацию, но и самостоятельно ее конструируют, проявляя тем самым познавательную деятельность, творчество. Они решают не только учебные задачи, связанные с овладением понятий, фактическим материалом, умениями по предмету изучаемой области научного знания, но и задачи, проблемы, имеющие непосредственное отношение к выбранной профессии. В контекстном обучении овладение профессией и развитие личности специалиста осуществляется в процессе динамического движения деятельности студента от учебной деятельности академического типа, через учебно-профессиональную деятельность к собственно профессиональной деятельности [6, с. 123–124]. Для достижения эффективной системы управления качеством подготовки специалистов следует учитывать следующие принципы управления [3]: 1. Управление качеством (плановость, эффективность, оптимальность); 2. Формирование структур управления качеством (системноцелевая, иерархичность, единство распоряжений, рациональное сочетание коллегиальности и единоначалия); 3. Формирование процесса управления качеством (динамичность, непрерывность, оптимальность, цикличность). Предложены [2, с. 33–37] наиболее важные принципы мониторинга образовательного процесса в вузе, отнесенные к трем группам: 1. Реализующие педагогическую и андрогогическую функции информации: принципы социального общения, прагматической значимости, интегративного характера информации, социально-управленческой диагностики, социально-нормативной обусловленности, прогностической направленности. - 73 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 2. Обеспечивающие разработку технологии мониторинга: принципы социальной целостности и преемственности. 3. Отражающий систему научных форм, методов и средств получения социально-педагогической информации – принцип научности. В вышеназванной работе дана подробная характеристика принципов социологического мониторинга первой группы. Так как принципы педагогического мониторинга обеспечивают реализацию функций педагогической информации, то, в частности, и принцип педагогического общения реализует социально-психологическую функцию педагогической информации, которая должна: способствовать диалогическому типу общения, отражающему актуальное состояние образовательной системы, и быть максимально персонифицированной; быть понятной всем участникам образовательной деятельности, т. е. без погрешностей при передаче информации и логически выдержанной; создавать условия для сотрудничества во взаимодействии между объектами образовательной деятельности; способствовать лучшему познанию людьми друг друга на основе организации совместной деятельности и взаимопонимания. Учет вышеперечисленных требований будет способствовать повышению психолого-педагогической значимости полученной в ходе мониторинга информации, а следовательно, оказывать влияние на качество образования. Можно выделить типы образовательного прогнозирования: 1. Социально-педагогическое прогнозирование, реализуемое двумя исследовательскими технологиями: зная закономерности какого-либо явления в прошлом и настоящем, экстраполируют предполагаемый в будущем результат; определяются возможные варианты решения проблем, выявленных прогнозным поиском, достижение оптимального результата по заранее заданным критериям целеполагания. 2. Теоретико-методологическое прогнозирование предусматривает учет и анализ прогностических функций различных методов научных исследований (наблюдения, измерения, эксперимента). 3. Опытно-экспериментальное прогнозирование предполагает разработку модели изучаемого явления и проведение различных экспериментов для проверки и конкретизации теоретических положений. 4. Личностно-ориентированное прогнозирование, при котором используются основные особенности социального предвидения: вероятный, многовариантный характер; способность влиять на ход событий; работа с реальными личностями и др. Выделяются основные принципы диагностирования и контролирования знаний обучающихся [4]: - 74 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 1. Объективность – научно обоснованное содержание диагностических материалов и процедур и одинаково объективное отношение педагога ко всем обучаемым. 2. Системность – целесообразность контролирования знаний обучаемых на всех этапах дидактического процесса – от исходных знаний при приеме на обучение до их объема и уровня при окончании образовательного учреждения. 3. Наглядность – открытые испытания всех обучаемых по одинаковым критериям, оглашение и мотивация полученных результатов. Таким образом, все рассмотренные принципы, в той или иной мере влияющие на эффективность образовательного процесса в техническом вузе, можно сгруппировать по основным направлениям эффективной организации и проведения образовательного процесса: учет философских и гуманистических идей в высшем образовании; совершенствование управления довузовской подготовки; повышение качества подготовки студентов в вузе; учет особенностей образовательного процесса в вузе. Список литературы 1. Буйко Т.Н., Капранова В.А. Обеспечение качества образования в высшей школе: организационно-управленческий аспект. Минск: НИО, 2000. 64 с. 2. Горб В.Г. Педагогический мониторинг образовательного процесса как фактор повышения его уровня и результатов // Стандарты и мониторинг в образовании. 2000. №5. С. 33–37. 3. Окрепилов В.В. Всеобщее управление качеством: учебник. СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 1996. - 454 с. 4. Подласый И.П. Педагогика. Новый курс: учебник для студ. пед. вузов: в 2 кн. М.: ВЛАДОС, 2000. Кн. 1: Общие основы. Процесс обучения. 576 с. 5. Таймасханов Х.Э., Воробьев А.Е., Мадаева М.З. Основные тенденции развития высшей технической школы в XXI веке: монография. Грозный: ФГУП «Издательско-полиграфический комплекс «Грозненский рабочий», 2011. 493 с. 6. Шитов С.Б. Актуальные пути развития высшего технического образования: социально-философский взгляд // Культура. Духовность. Общество: сб. материалов III Междунар. науч.-практ. конф. / под общ. ред. С.С. Чернова. Новосибирск: Издательство НГТУ, 2013. С. 123–124. 7. Шитов С.Б. Креативный специалист как перспектива развития высшего технического образования в России: социальнофилософский взгляд // Культура. Духовность. Общество: сб. материалов IX Междунар. науч.-практ. конф. / под общ. ред. - 75 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С.С. Чернова. Новосибирск: Издательство ЦРНС, 2014. C. 211– 215. 8. Out of Crisis. Massachusetts, 1986. SOCIAL-PHILOSOPHICAL FOUNDATIONS OF THE HIGHER TECHNICAL EDUCATION MODERNIZATION T.V. Karlova MSTU «STANKIN», Moscow Social-philosophical principles should be considered as a cornerstone of the analysis of complex problems of education, including its modernization. The idea of the higher technical education main tendencies of development and quality growth modeling is considered as central for setting its principal objectives in the contemporary world. Keywords: social-philosophical foundations, higher technical education, modernization, modeling, quality philosophy, innovation. Об авторе: КАРЛОВА Татьяна Владимировна – доктор социологических наук, профессор кафедры «Автоматизированные системы обработки информации и управления» ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», г. Москва. E-mail: [email protected] Author information: KARLOVA Tatiana Vladimirovna – Ph.D. (Sociology), Prof. the Dept. of Information processing and management, MSTU «STANKIN», Moscow. E-mail: [email protected] - 76 - Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 77–82 Вестник УДК 1(470)(091)”18/19” ЦЕННОСТНО-СМЫСЛОВЫЕ ВЗАИМОСВЯЗИ И КУЛЬТУРА В.В. Буланов ГБОУ ВПО «Тверская государственная медицинская академия», г. Тверь Автор стремится доказать обоснованность использования понятия «ценностно-смысловая взаимосвязь» при изучении морфологии культуры. Он пытается концептуализировать феномен ценностно-смысловой взаимосвязи, его виды и их функции в культуре. В своей аргументации автор следует ценностному подходу к исследованию культуры. Ключевые слова: культура, смысл, субъект культуры, ценность, ценностно-смысловая взаимосвязь. Многообразие аспектов смыслов и ценностей, а также спектры их функций в культуре настолько хорошо изучены, что вряд ли о них можно сказать что-либо новое, за одним существенным исключением: до сих пор никем не использовалось понятие «ценностно-смысловая взаимосвязь» и соответственно не исследовались виды и функции этой взаимосвязи в культуре. Представляется, что причина этого – недооценка значимости постоянной взаимосвязи между рефлексией и существованием человека. Например, современные приверженцы семиотического подхода, в частности В.М. Розин, полагают, что для бытия культуры первостепенное значение имеют смыслы, а не ценности [14, с. 190]. Такой теоретик семиотического подхода, как Ю.М. Лотман, размышляя о смыслах «меч» в культуре, вообще избегает употреблять слово «ценность» [13, с. 7]. Однако в современных исследованиях культуры учение о тесной взаимосвязи смыслов и ценностей тоже имеет много сторонников. А.И. Гусейнов обоснованно утверждает, что многие современные исследователи культуры делают акцент на ценностно-смысловых аспектах культуры [7, с. 39], а не на смыслы и ценности по отдельности. И.В. Кондаков полагает, что культура – это и есть ценностно-смысловая сфера общества [11, с. 14]. С.С. Гусев и Г.Л. Тульчинский заявляют, что процессы оценивания и осмысления неразрывно связаны друг другом [6, с. 49]. Детально исследуются современными учеными и оба встречных процесса этой взаимосвязи. Так, влияние смысла на ценность (осмысление ценности) видится Б.Л. Губману как воздействие смысла на человека как субъекта культуры, придающее ценностное наполнение действительности, окружающей данного человека [1, с. 330–331]. А в результате воздействия ценности на смысл (оценки смысла), как отмечает Н.А. Канаева, содержание смысла оказывается зависимым от бытия породившей его культуры [10, с. 124]. Можно отметить и попытку создания концепции ценностносмысловой взаимосвязи, предпринятую М.С. Каганом. Этот ученый констатирует, что у человека есть несколько сущностных потребностей, - 77 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. в том числе потребность в знаниях (и соответственно в смыслах) и в ценностях [9, с. 143–144], и указывает на их взаимосвязь. С одной стороны, отмечает Каган, для применения знаний ценности необходимы как ориентиры для деятельности [9, с. 144]. С другой стороны, знаниясмыслы также влияют на ценности, будучи их значениями и целевыми установками [9, с. 145, 150]. То есть ценностно-смысловая взаимосвязь – это единство двух одновременных и взаимосвязанных процессов – осмысления ценностей и оценки смыслов. Роль ценностно-смысловых взаимосвязей не ограничивается влиянием на судьбы тех или иных субъектов культуры, так как они вместе составляют единую совокупность носителей присущих данной культуре смыслов и ценностей. Поэтому помимо функции определения характера человеческого существования ценностно-смысловые взаимосвязи выполняют в культуре ещё и вторую, интегрирующую функцию. Недаром, характеризуя их совокупность, Губман использует понятие «ценностно-смысловая основа» [2, с. 923] культуры. Ценности, которые осмысливаются в культуре в качестве общезначимых, фиксируют интерсубъективные связи её носителей [1 , с. 328]. К тому же, как отмечает И.И. Докучаев, лишь интегральный характер осмысления ценностей культуры содействует эффективному поддержанию внутреннего единства данной культуры [8, с. 76]. Наконец, ценностно-смысловые взаимосвязи выполняют в культуре и третью функцию, которая может быть названа эвристической. Как справедливо замечает С.И. Левикова, всё в мире потенциально может стать для человека ценностью [12, с. 71], а связанное с этим созидание новой ценностно-смысловой взаимосвязи и является импульсом развития для культуры. Точно к такому же заключению приводит и размышление над выводом Губмана, по которому экзистенциальная активность субъекта, связанная с выдвижением новых смыслов и соответствующих им новых ценностей, ведет к разрушению норм, присущих его культуре [1, с. 344]. Недаром М.М. Шибаева отмечает, что эволюция аксиологической мысли в первую очередь связана с полемикой сторонников различных подходов к осмыслению соотнесения ценностей друг с другом и деятельностью людей как субъектов культуры [15, с. 5]. Все эти функции ценностно-смысловых взаимосвязей позволяют дать ответ на вопрос о причинах разнообразия и субъективности процессов осмысления и оценивания. Эти причины, и следовательно, все ценностносмысловые взаимосвязи можно классифицировать по трём критериям. Первый критерий классификации ценностно-смысловых взаимосвязей – по отношению субъекта культуры к смыслам и ценностям окружающей его культуры (признание его значимости объединяет сторонников семиотического и ценностного подходов). В связи с этим ценностносмысловые взаимосвязи бывают взаимосвязями, присущими сторонникам доминирующей культуры, разных субкультур и контркультур. То есть сто- 78 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ронники доминирующей культуры склонны к полному принятию смыслов и ценностей культуры и следованию им как стандартам поведения. В то же время приверженцы субкультуры – к частичному приятию, а контркультуры – к полному отторжению ценностей и смыслов доминирующей культуры [3, с. 981; 4, с. 601]. Например, если в культуре общепринятым является православное вероисповедание, то видом ценностно-смысловой взаимосвязи, присущей сторонникам доминирующей формы этой культуры, является принятие православия. У сторонников субкультуры принятие не православия, а иной монотеистической религии, в частности иудаизма или ислама. Отторжение православия сторонниками контркультуры может проявиться в неприятии любой ортодоксальной религиозности или в атеизме. Проиллюстрировать это можно спецификой отношения раннего Шестова к православию. Он вырос в еврейской семье, в которой был принято придерживаться иудаизма. Однако в юности и в зрелые годы на него сильное влияние оказали как доминирующая – православная – духовная культура России конца XIX в., так и контркультурная по отношению к ней философия Ф. Ницше. Все это заметно в его произведениях второй половины 1890-х гг.: сочетание и ветхозаветных (иудаистских и христианских) и новозаветных (исключительно христианских) мотивов, определяющих неклассический, субкультурный характер религиозности Шестова, с сильным ницшеанским – антирелигиозным – компонентом. Попытка снятия противоречия между неклассической религиозностью Шестова и во многом близкой ему философией Ницше предопределила специфику пограничного между субкультурностью и контркультурностью отношения данного мыслителя к православию. Второй критерий, в соответствии с которым можно осуществлять классификацию ценностно-смысловых взаимосвязей, – это степень влияния менталитета субъекта культуры на осуществление им процессов осмысления и оценки. Под менталитетом понимается совокупность смысловых предпочтений, ценностных ориентаций и даже устойчивых мировоззрений, лишь частично осознаваемых представителями соответствующего общества [5 , с. 1270]. То есть менталитет проявляется в виде ценностно-смыслового единства. В данной связи можно выделить три вида ценностно-смысловых взаимосвязей: полностью рефлексивный (не зависящий от воздействия менталитета), частично рефлексивный и совершенно нерефлексивный. Например, для интеллектуальной традиции России «Серебряного века» было характерно христианское мироощущение вне зависимости от отношения конкретных русских мыслителей этой эпохи к христианству. В России рубежа 1890–1900-х гг. была очень популярна философия Ницше, крайне негативно относящегося к христианству в целом и к христианской проповеди сострадания. В частности, если российский философ-ницшеанец того времени последовательно отвергает сострадание, то его ценностно-смысловые взаимосвязи рефлексивны. И, напротив, в той степени, насколько приверженец идей Ницше в России допускает состра- 79 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. дание, настолько на его ценностно-смысловые взаимосвязи влияет менталитет русского человека. Вновь в качестве примера можно привести идейную эволюцию Шестова второй половины 1890-х гг. (раннего Шестова): она непосредственно связана с противоречием между русской ментальностью и симпатией к Ницше – мыслителю. Изначально ранний Шестов в соответствии с русским менталитетом резко негативно воспринял ницшевское неприятие всего, что связано с состраданием. Но при этом личность Ницше вызвала у него восхищение и, чтобы освободиться от этого парадокса, Шестов выдвинул гипотезу о самообмане Ницше, который якобы отвержением сострадания мстил всему миру за собственные страдания. Впоследствии, исходя из этой гипотезы (не подтверждающейся ни письмами Ницше, ни текстами его произведений), Шестов «оправдал» этого философа перед своей русской ментальностью тем, что Ницше будто критиковал мораль сострадания во имя обретения людьми подлинной веры в Бога (что также чуждо всем мотивам философствования Ницше). Из этого следует, что на восприятие ранним Шестовым ницшевского отношения к состраданию сильно влиял русский менталитет. Поэтому и его восприятие философии Ницше полностью рефлексивным не было. Третьим критерием для классификации ценностно-смысловых взаимосвязей представляется мера коммуникативной значимости ценностносмысловых связей субъекта культуры. Ведь и смыслы и ценности формируются и обретают свою значимость для значительной части носителей культуры лишь в процессе их коммуникации [2, с. 923]. Поэтому каждая ценностно-смысловая взаимосвязь, выстраиваемая человеком, значима для всех представителей его культуры. При этом не все ценностно-смысловые взаимосвязи имеют одну и ту же коммуникативную значимость: витальные ценностные суждения менее значимы, чем социализационные, а социализационные менее важны, чем смысложизненные. Все перечисленные типы суждений являются уровнями коммуникативной значимости ценностно-смысловых взаимосвязей, т. е. витальным, социализационным и смысложизненным. На витальном уровне коммуникация призвана осуществлять передачу лишь тех ценностно-смысловых взаимосвязей, которые содействуют созданию и поддержанию благоприятных условий для жизнедеятельности тела того субъекта культуры, который инициирует эту коммуникацию. На социализационном уровне коммуникация должна транслировать такие ценностно-смысловые взаимосвязи, которые обеспечивают подобные условия для существования данного субъекта культуры как члена соответствующего общества. Наконец, на смысложизненном уровне субъект культуры посредством коммуникации использует ценностно-смысловые взаимосвязи, соотнесенные с удовлетворением его духовных потребностей. Совокупность ценностно-смысловых взаимосвязей настолько пронизывает культуру, что без осуществления ими своих функций существование культуры невозможно. В произведениях того же раннего Шестова в контексте коммуникации используются все три типа цен- 80 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ностно-смысловых взаимосвязей. Витальный вид коммуникативных ценностно-смысловых взаимосвязей выражен в размышлениях Шестова об отвержении «подпольным человеком» общения с профессиональными врачами «из вредности». Их социализационный вид представлен в творчестве раннего Шестова критикой философских учений позитивистов, Канта и Ницше – учений, содействующих дегуманизации человеческой жизни посредством её подчинения природной и социальной необходимости. Что же касается смысложизненного вида ценностно-смысловых взаимосвязей Шестова второй половины 1890-х гг., то их примером является его анализ драматургии и личности У. Шекспира. Взаимосвязь ценностей и смыслов постоянна и состоит из двух встречных процессов – осмысления ценности и оценки смысла, каждый из которых неизбежно является субъективным. Так как ценностно-смысловая взаимосвязь возникает и существует в ходе интерпретации значений, связанных с совокупностями знаков (текстами), изложенными посредством языка, то её значение для культуры сложно недооценить. В культуре каждая ценностно-смысловая взаимосвязь выполняет функцию содействия осуществлению экзистенциального выбора, а также интегрирующую и эвристическую функции. Можно выделить три критерия классификации ценностно-смысловых взаимосвязей: отношение субъекта культуры к смыслам и ценностям окружающей его культуры, влияние менталитета субъекта культуры на осуществление им процессов осмысления и оценки, степень коммуникативной значимости ценностно-смысловых взаимосвязей субъекта культуры. Совокупность ценностно-смысловых взаимосвязей и их функционирование – залог существования культуры. Без учета роли ценностно-смысловых взаимосвязей в культуре существует угроза увлечения метафизическими, оторванными от реальной действительности концепциями культуры и недооценки роли человека в культуре. Представляется, что понятие «ценностно-смысловая взаимосвязь» должно быть введено в категориальный аппарат современных исследователей культуры. Список литературы 1. Губман Б.Л. Введение в философию культуры // Губман Б.Л. Современная философия культуры. М., 2005. 2. Губман Б.Л. Ценности // Культурология: энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.Я. Левит. М., 2007. Т. 2. 3. Гуревич П.С. Контркультура // Культурология: энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.Я. Левит. М., 2007. Т. 1. 4. Гуревич П.С. Субкультура // Культурология: энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.Я. Левит. М., 2007. Т. 2. С. 601–602. 5. Гуревич П.С., Шульман О.И. Ментальность, менталитет // Культурология: энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. С.Я. Левит. М., 2007. Т. 1. - 81 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 6. Гусев С.С., Тульчинский Г.Л. Проблема понимания в философии: Философско-гносеологический анализ. М., 1985. 7. Гусейнов А.И. Соционормативная сфера культуры // Вопросы философии. 2008. №8. С. 39–50. 8. Докучаев И.И. Ценность и экзистенция. Основоположения исторической аксиологии культуры. СПб.: Наука, 2009. 595 с. 9. Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996. 416. 10. Канаева Н.А. Необходимые пролегомены кросскультурного философского исследования // Россия в диалоге культур / отв. ред. А.А. Гусейнов, А.В. Смирнов, Б.О. Николаев. М.: Наука, 2010. С. 122–141. 11. Кондаков И.В. Культура России: краткий очерк истории и теории. 4-е изд. М., 2008. 361 с. 12. Левикова С.И. Две модели динамики ценностей культуры (на примере молодежной субкультуры) // Вопросы философии. 2006. № 4. С. 71–79. 13. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб.: ИскусствоСПб, 1994. 558 с. 14. Розин В.М. Теория культуры. М.: NOTA BENE, 2005. 416 с. 15. Шибаева М.М. Отечественные мыслители об идеале // Обсерватория культуры. 2008. № 3. С. 4–9. THE VALUE-SEMANTIC INTERRELATION IN CULTURE V.V. Bulanov Tver State Medical Academy, Tver The author aspires to prove the validity of the use of concept of the «valuesemantic interrelation» in the morphology of culture study. He is trying to conceptualize a phenomenon of the value-semantic interrelation, to define its patterns and functions in culture. In his analysis of culture phenomenon, the author makes his preference in favor of value approach. Keywords: culture, meaning, subject of culture, value, value - semantic correlation. Об авторе: БУЛАНОВ Владимир Владимирович – кандидат философских наук, доцент кафедры философии и психологии с курсами биоэтики и истории Отечества ГБОУ ВПО «Тверская государственная медицинская академия», Тверь. Е-mail: [email protected] Author information: BULANOV Vladimir Vladimirovich – Ph.D, Assoc. Prof. of Philosophy and Psychology with course of bioethics and Russian history Dept., Tver State Medical Academy, Tver. Е-mail: [email protected] - 82 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 83–93 УДК 7.067 КОММУНИКАТИВНАЯ ФУНКЦИЯ ПЕЙЗАЖА КАК ПРЕДМЕТ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА Г.А. Парахонская ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь В статье рассматривается коммуникативная функция искусства на примере пейзажной живописи. Bыделяются коммуникативные единицы синтетического уровня коммуникации, его структура, целостность. Раскрываются социологические аспекты изучения пейзажа и социальная значимость пейзажного образа. Ключевые слова: коммуникация, пейзаж, единицы коммуникации, пейзажный образ, функции коммуникации. Искусство является одной из форм социальной коммуникации. Коммуникация представляет собой взаимодействие людей с целью передачи информации или обмена ею и воздействия на индивида в соответствии с определенной целью-установкой. В связи с этим, базовыми функциями коммуникации являются: информационная (смысловая) – сообщение информации о реалиях окружающей действительности, экспрессивная (оценочная) – выражение отношения автора к соответствующим реалиям и прагматическая – передача коммуникативной установки, предписывающей определенное воздействие на адресата коммуникации. Изучение социальной коммуникации предполагает рассмотрение взаимодействия коммуникации и социальных структур. Социальная коммуникация обусловлена рядом социально значимых оценок, конкретных ситуаций, коммуникативных сфер и норм общения, принятых в данном обществе. Искусство и общество взаимно ориентированы в социальном плане. Социальная среда является мощным фактором, определяющим характер искусства в ту или иную историческую эпоху. Общество диктует художнику, каким должно быть искусство, что от него ожидается. С другой стороны, искусство способно оказывать сильное воздействие на чувства людей, их сознание и подсознание, влияет на социальное поведение, ценностные ориентации, стереотипы индивидов и общества в целом. Социологию интересуют проблемы функционирования художественного творчества, а также структура искусства как системы. Социология искусства изучает: - всю совокупность художественных ценностей; - все виды деятельности, связанные с созданием, оценкой, изучением этих ценностей; - всех субъектов такого рода деятельности (актёры, художники, режиссёры и т. д.) - 83 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. - функционирование институтов культуры. Данные явления образуют единую систему, ядро которой – искусство, а сама система – это художественная культура общества, которая может быть рассмотрена двояко: как сложившееся стабильное образование с прочной структурой и как активно действующий механизм. Проблема взаимодействия искусства и общества с точки зрения социологического анализа поднималась многими зарубежными и отечественными социологами и философами ХХ в. [3] Можно отметить следующие тенденции в трактовке предмета социологии искусства: - отождествление социологии искусства с социальной историей искусства, когда в центре внимания находится проблема зависимости искусства от экономики и от социальной структуры; - эмпирическая социология искусства исследует распространение и потребление художественных произведений в обществе, отношение к ним различных групп населения; искусство изучается как социальный институт, форма деятельности, вид общественной коммуникации, социальная ценность; - для философско-эстетического направления в центре внимания находится отражение в искусстве классовой структуры общества; изучается специфическое содержание искусства, а также эволюция различных видов и жанров искусства (Т. Адорно); отечественные исследователи (Г.В. Плеханов, А.В. Луначарский, В.М. Фриче) изучали проблемы, относящиеся к общественной природе искусства, т. е. социальную обусловленность содержания искусства; искусство рассматривается как порождение общества, отражение его жизни, активная социальная сила. Интерес советских теоретиков к социологии искусства в 20–30-е гг. основывался на убеждении, что социальная природа искусства целиком и полностью связана с его классовой, сословной и социальногрупповой природой. Когда речь заходила об общественных функциях искусства, то все они, как правило, сводились к одной – функции борьбы за увековечивание существования и укрепления господства доминирующего класса, сословия, группы. Искусство посредством образов влияет на воображение человека и через это его организует, упорядочивает и направляет в интересах общества. Индивид воспринимает образ и сознательно или бессознательно принимает или отвергает его типологические черты. Для выявления механизма воздействия конкретного вида искусства на индивида и общество важное значение имеет выявление используемых при создании художественного образа коммуникативных и выразительных средств. По силе обобщения смысловые образы могут быть отнесены к знакам семиотического уровня. Действительно, многие произведения и направления изобразительного искусства исследуются в терминах семиотики. - 84 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Семиотические модели коммуникации, разработанные Ю. Лотманом и У. Эко [5]. О коммуникации Ю. Лотман говорил как о переводе текста с языка моего «Я» на язык твоего «ты». Сама возможность такого перевода обусловлена тем, что коды обоих участников коммуникации образуют пересекающиеся множества [там же, с. 58]. Изобразительные коммуникативные системы представляют собой переходное звено между однородными коммуникативными средствами и разнородными – синтетическими. Изобразительные коммуникативные системы разнородны по составляющим компонентам и структуре, но используют только один канал передачи информации – визуальный [2, c. 144]. Для таких систем характерна актуализированная эстетическая функция, однонаправленность коммуникации от художника к зрителю, сильное воздействие на чувства, сознание и подсознание людей благодаря одновременному использованию различных средств: цветовая гамма, различная техника, декоративность и т. п. Коммуникативная функция изобразительного искусства предполагает наличие коммуникативной системы, имеющей свои объекты, структуру и определенную целостность. В живописи основную информацию и экспрессию передают свет и тень, основной цвет и полутона, фон и перспектива, ритмика линий и др. Структурирование этих компонентов создает неповторимые образные смыслы. Поэтому даже картины, принадлежащие к одному жанру и тождественные по фабуле, оказывают столь разное воздействие [там же]. Рассмотрим коммуникативную функцию и социальную значимость искусства на примере пейзажного жанра. Социологическое изучение пейзажной живописи было обделено вниманием социологов, хотя искусствоведы и историки живописи посвятили этому жанру немало работ [1; 4; 6]. Между тем на примере пейзажной живописи особенно интересно проявляется взаимное влияние общества и искусства. Предметом социологии пейзажа является то типичное, что свойственно эпохе. Перед художником стоит трудная задача – создать ожидаемый стереотип художественного произведения определенного жанра и в то же время сделать его новым, не повторяющим прежние варианты. Основные характеристики коммуникативной системы – её единицы, структура и целостность. Исходя из понимания коммуникативной единицы как структурного единства формы и содержания, вычленяемого из процессов коммуникации, минимальной единицей изобразительного искусства следует признать деталь. По коммуникативной значимости деталь можно соотнести с минимальной коммуникативной единицей вербального языка. Например, в картине «Лес» П. Корина (1928) тщательно прописан конский щавель на переднем плане, высохшая трава и отава. Печальные березки на фоне темного леса. В работе А. Лентулова «Колокольня “Иван Великий”» накренившаяся глава колокольни продолжает неустойчивый - 85 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. конус; звуковые волны переданы полукружиями, выделенными специальными контурами и деформациями тона, соответствуют звуковым волнам, распространяющимся от колокола в левой части композиции. Следующей по структурной сложности единицей является фрагмент, который включает несколько деталей. Фрагмент сообщает более полную и развернутую информацию (смысловую и оценочную) и является автономной единицей. Самой сложной единицей является образ, передающий в обобщенно-образной форме смысловую и оценочную информацию о Времени, идеях, обществе, социальных ценностях. Эта информация интерпретируется адекватно лишь в картине в целом. Образ является недискретной единицей со сложной структурой. Благодаря своей художественной выразительности образы актуализируют все базовые функции коммуникации (смысловая, оценочная и прагматичная). Вторая составляющая коммуникативной системы – структура, которая во многом определяется природой живописи и выражается в композиции картины: расположение объектов, передний и задний план. Так, Р. Фальк выбирает класссическую композицию в картине «Бухта в Балаклаве»: слева ствол дерева, как кулиса, первый план – набережная с фигурами, затем – синь бухты и, наконец, ее противоположный берег со старыми постройками, которые переданы обобщенно кубическими формами. В пейзаже К. Петрова-Водкина «Полдень» благодаря композиции пространство представляется необозримым: без горизонта, без неба. Яблоки на переднем плане – это крестьянская жизнь, похороны – конец бытия, крестьянка с ребенком уподоблена мадонне. Пейзаж не может быть понят только как изображение местности. Он глубоко символичен в работах К. Петрова-Водкина. Одной из семиотических закономерностей является оппозиция – противопоставленность знаков на основе различных признаков. Отношения противопоставления формируют структуру невербальной коммуникации. Оппозиция передается посредством композиционного решения, а также цветовой гаммой, первым и вторым планом, перспективой. Так, в пейзаже А. Лентулова «Загорск. Троице-Сергиева лавра» открытый белый цвет башен, стен и собора контрастирует с интенсивной синью неба. Художник выявляет архитектурный облик, высокую эстетику памятника древнерусского зодчества. Третья составляющая – целостность. Целостность восприятия произведения живописи обеспечивается тем, что образ подчинен единому коммуникативному замыслу. Например, открытость русского пейзажа, его красоту, простор и безбрежность тонко чувствовал П. Корин. Эстетика демократического пейзажа представлена в работах Н. Крымова 20-30-х гг. Он сосредоточил внимание на тихих провинциальных городках, на спокойном течении жизни, на непримечательной красоте и простоте провинциальных двориков. - 86 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Социальная информация, передаваемая посредством живописи, однонаправлена от художника к зрителю. Для социальной коммуникации важны все компоненты социальной информации – смысловой, сообщающей социально значимую информацию, оценочной, сообщающей об отношении коммуникатора (автора) к передаваемой информации (посредством созданного произведения), и ценностная ориентация, сообщающая об отношении в партнеру или к самому себе. Смысловая информация передается через тему, сюжет художественного произведения. Она значима в том случае, если передает социальные реалии, важные для общества, социальных групп, их социальные ценности. В зависимости от характера пейзажного мотива можно выделить городской, сельский, индустриальный пейзаж; с присутствием человека и без такового, ландшафтный, мистический, религиозный, фактографический, романтический и др. В ХХ в. получают развитие такие разновидности пейзажа, как городской и индустриальный. Для урбанизации характерны приток в города сельского населения и возрастающее маятниковое движение населения из сельского окружения и ближайших малых городов в крупные города (на работу, по культурно-бытовым делам и т. д.). Уже с рубежа ХIХ–ХХ вв. социология отмечала замену пейзажа природы пейзажем города. Смысловая коммуникация тесно связана с тематическим полем дискурса (В. Рождественский «Березники. Химстрой» (1931) – стройки первый пятилеток; тема войны – картина А. Русакова «Блокадный пейзаж» (1941–1943), произведения А. Дейнеки). В своих работах «Окраина Москвы. Ноябрь 1941 года» (1941), «Сгоревшая деревня» (1942) А. Дейнека точно воспроизводит предметную сторону окраины столицы: надолбы, горящие кроваво-красным цветом, холодную белизну снега и стальное холодное небо. Все выражено достоверно, подчеркнуты характерные атрибуты осажденного города. Художник стремится к обобщению. Выраженое в картине дыхание войны можно отнести к любому прифронтовому городу России. На полотне воплотилось суровое время войны, время потерь и утрат, лишений, борьбы и стойкости. Тематическое поле дискурса посредством пейзажа представлено и в других направлениях пейзажного жанра. Реалисты породили «будничный пейзаж», воссоздающий прозаизм повседневной жизни (С. Герасимов, В. Бакшеев, Л. Туржанский). В лиричных пейзажах А. Шевченко присутствуют люди за работой («Уборка сена»), в быту («Проходной двор», «Деревенский пейзаж»). Художественный образ всегда символичен. Социально значимая оценка в живописи выражается явно как авторское отношение к изоб- - 87 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ражаемому. Пейзажный образ соединяет в себе мировоззренческую и пластическую концепции. Оценочная информация может быть актуализирована только через опору на смысл. Идея художника в пейзаже играет большую роль, чем в других жанрах, поскольку он почти лишен иных средств проявления идеи, как-то: фабулы, действия, психологического сцепления персонажей. Пейзаж – это целостный мир, где пластические средства устремлены к единству эмоционального воплощения идеи. Духовная жизнь времени, авторское настроение, общественная психология выступают в нем как всеобщее качество. Пейзаж всегда таит духовную суть личности художника. Искусство знает много форм проявления личности художника. Они могут воплощаться в лирично звучащей природе, в суматохе города, в энергии строек, в ритме дорог. В символике Дейнеки и других художников ОСТа предметом их поэтического внимания в 30-е гг. ХХ в. становятся не природа и город, а ускользающее ощущение времени, тревожного и мятежного. Чувство Родины, обострившееся в военное время, побудило художников формировать в своем творчестве идеал, отвечающий представлениям народа о родной земле. Вслед за А. Дейнекой оно нашло воплощение в работах Е. Зверькова, В. Сидорова, Н. Андронова, М. Иванова, П. Оссовского и проявлялось в попытках сформулировать образ Родины, поиске идеала природы страны, среды человеческого бытия. Степень эффективности актуализации оценочной информации во многом зависит от выбора коммуникативных средств. В пейзажах П. Кончаловского с 1929 г. чувствуется интимная тональность, обращение к обычному, даже обыденному окружению человека. На полотнах – тихие переулки, скромные дворики, деревенские прудики. В прозаичном обнаруживается наслаждение жизнью, простыми человеческими радостями. Ценностная ориентация в социальной психологии определена как социальная установка. Этим подчеркивается, что отношения между коммуникаторами носят характер определенной намеренности, целенаправленности. Здесь актуализируются прагматическая и экспрессивная функции социальной коммуникации. В пейзаже первых послереволюционных лет рождались новые художественные ценности, детерминированные эпохой. Это были ценности духовного и нравственного плана. И хотя социального пейзажа не наблюдалось, социальные мотивы обусловливали его ценностные ориентации. Социальные мотивы давали о себе знать в ландшафтном пейзаже [4, с. 11], но в наибольшей степени социальную окраску акцентировал городской пейзаж, так как общественные перемены более ощутимы в городской среде. С середины 20-х гг. в искусстве пейзажа все более утверждается тема городской среды, делаясь выражением состояния человеческой души, социального самочувствия. - 88 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Индустриальный пейзаж первых десятилетий ХХ в. передавал дух революционных перемен. Оптимистический взгляд на мир пронизывал все направления пейзажного жанра. Изображение новостроек, использование ярких красок – всё порождало энтузиазм, веру в светлое будущее, вдохновляло на подвиги. В пейзажах представлена жизнеутверждающая красота мира, тесная связь с преобразующей деятельностью человека. Через черты конкретной местности проступает собирательный образ Родины. Искренняя окрыленность идеями создания нового общества породила оптимистическое и жизнеутверждающее творчество А. Дейнеки. В работах А. Дейнеки, Г. Нисского прослеживается взаимодействие индустриальной и природной форм, динамические сдвиги в пространственном восприятии мира, связанные с созидательным трудом человека. Для советского пейзажа, развивавшегося в духе социалистического реализма, характерны образы, раскрывающие жизнеутверждающую красоту мира, тесно связанную с преобразовательной деятельностью людей. В начале 1930-х гг. Г. Нисский уловил скупой цвет нового стиля жизни и суровую тональность эпохи. Он почувствовал индустриальный пейзаж как явление современной жизни, как новую среду, определяющую общественный и жизненный интерес человека. В индустриальном пейзаже он изобразил его ускоренный темп, его новые скорости. Убыстряющиеся темпы современной жизни тонко чувствуют прежде всего люди искусства, изображая в своих произведениях. Например, в картине Г. Нисского «Осень. Семафоры» (1932) человек присутствует незримо, паровоз, семафоры, нити телеграфных проводов несут в себе частицу человеческой энергии. Динамику времени передают и экспрессивные пейзажи К. Редько, А. Лабаса «Первый советский дирижабль (1931), «Поезд идет» (1929), П. Вильямса «Автопробег» (1930). Интересное социологическое явление 30-х гг. – возникновение пейзажа будущего города: картина К. Богаевского «Порт воображаемого города» (1932). Он мог возникнуть только в эпоху социального романтизма. Идиллические мечтания художников первой трети ХХ в. противостояли действительности, но они соответствовали преобразованию общества. Городской пейзаж совпал с мечтой о будущем. «Белый город» в акварельных работах К. Богаевского похож на новостройки, новые городские районы 1960–1970-х. гг. Еще одна особенность пейзажа этого периода отношение к жизни как к празднику, оптимизм, праздничность образа города («Днепрострой» К. Богаевского, 1930-е гг.). Таким отношением примечательны провинциальные пейзажи В. Юона, Б. Кустодиева. Даже в лирическом полотне К.С. Петрова-Водкина «Весна» (1935) во многом за счет сферической перспективы и колорита передается ощущение молодости, любви, весеннее настроение. Влюб- - 89 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ленные как бы парят над миром, под их ногами расстилается обыденная человеческая жизнь, но они на краткий миг вознесены над нею. Ю. Пименов в ранних работах создавал образы, прославляющие индустрию и фабричный труд, а потом стал первым певцом советского города, а точнее Москвы. В картине «Новая Москва» (1937) улица Охотный Ряд изображена с точки зрения пассажирского открытого авто, за рулем которого женщина. Здесь все ново – и ситуация, и улица с недавно воздвигнутым огромным зданием Госплана (ныне – Госдума). Новые широкие улицы без всяких переулочков, двориков и тем более церквушек – идеологически верный и распространенный штамп пейзажа в советских фильмах 1930–1940-х гг. Москва виделась столицей не только СССР, но и некоего нового мира [там же, c. 263]. Советский пейзаж старался преодолеть отчуждение города от индивидуума. Романтическое и символическое искусство И. Орлова, С. Пустовойта, А. Усенко, В. Рачева 1960–1980-х гг. прибегает к аллегории, мифу, которые придают предметному изображению характер вымысла, приобретающего всеобщее значение. Социально значимая оценка выражается различными способами в системах синтетического уровня. Это может быть явно высказанное авторское отношение: энергия строек, пейзаж «сурового стиля» военного времени, поиски национального идеала. Важны также способы передачи информации о социальной среде, социальной ситуации. Социальная среда выражена городским или сельским пейзажем, индустриальным или морским. Социальная ситуация представлена в виде конкретного занятия людей или времени дня. В работах Н. Поликарпова «По первому снегу» (1981), «Пора уборочная» (1987), «Ложатся длинные тени (1998) представлены люди со своими повседневными занятиями или отдыхающие после трудового дня. Русская деревня с ее жителями, русская природа с ее скромной волнующей красотой становятся главным мотивом в работах русских художников последнего десятилетия ХХ в. Особенно симптоматично обращение к образу Родины, эпическим панорамным пейзажам и пейзажам настроения на рубеже ХХ–ХХI в. и в первое десятилетие ХХI в. Работу Н. Поликарпова «Память о селе Подрелье» (2006) (стоящем на слиянии двух рек – Вятки и Быстрицы) характеризует левитановская грусть и вместе с тем эпичность. Пейзажи «За окнами август» (2002), «Тает первый снег» (2005), «Истобенск» (2003), эпическое полотно «Родина моя» (2003) воспевают красоту родного края [6]. Дорога с цветущим травостоем по обе ее стороны, прохладная гуща деревьев на первом плане. На среднем – уютное село Полом, уходящие к самому горизонту дали. И плывущие над ними облака – на третьем. Мы видим пример конструкции национального русского пейзажа. Но это не схематичный идеал, а самодостаточный, выстраданный художественный образ, передающий мироощущение автора. - 90 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. На рубеже ХХ–ХХI вв. для многих художников свойственно обостренное чувство Родины, поиск национальной идентичности через пейзаж, обращение к традиционному классическому пейзажу. Некоторые возвращаются к живописи из-за объективных причин: закрытие стекольных заводов и вследствие этого невозможность работать со стеклом (Борис Федоров), обращение к местным мотивам, русской провинции: работы Г. Комардиной (изображение Вышнего Волочка, Осташкова, Торжка, красот озера Селигер). Возможности пейзажного жанра распространяются на изображение социальных групп и среды обитания человека. Например, «Яростный день» Алексея и Сергея Ткачевых (1995), «Село Андрейково» В. Стожарова (1958). В советское время формируются национальные художественные школы, отражающие в пейзажной живописи разительные перемены в жизни людей, прославляющие человека труда, щедрость и красоту родного края (работы М. Сарьяна). Художники часто отправлялись в творческие командировки, некоторые были эвакуированы в период Великой Отечественной войны. Результат таких поездок – многочисленные работы, показывающие красоту многонациональной Родины, разнообразие ландшафтов, культур и народов, местный колорит. Таковы «Золотой пустырь» (1943) Р. Фалька, написанный во время эвакуации в Самарканде, пейзажи А. Шевченко, мотивы которых были найдены во время путешествия по Дагестану, Аджарии, Азербайджану. На основе впечатлений художник создаёт живописные образы. Произведения А. Древина, путешествовавшего по Армении, Алтаю, близки своей исповедальной глубиной экспрессионизму. Киргизские степи пишет П. Кузнецов, видит в них целостность мироздания и передает ее стройность ритма. Образная концепция романтического искусства найдена в начале ХХ в. Она оказалась необычайно устойчива, время лишь внесло некоторые коррективы. Ощущение предстоящих перемен воплощено в произведениях А.А. Рылова «В голубом просторе» (1918) «Свежий ветер» (1918). Романтический образ как будто приспосабливался ко времени и нашел в нем свое место и свою среду. В первые годы после Октябрьской революции творчество А. Рылова сохраняло беспокойное, драматическое ощущение мира. Художник продолжал драматическую тему России. «Свежий ветер» – это новый образ, окрашенный пафосом мятежного духа природы и человека. Акцентируя определенное состояние природы, худоджник передает тревогу, характерные волнения сурового времени. Природа отражает смятенное самочувствие человека. Картина «В голубом просторе» (1918), словно по контрасту с драматично-тревожными предшествующими работами, порождена желанием покоя и гармонии, так недостающих смятенной и революционной России 1917 г. [4, c. 371–373]. Романтизм А. Рылова менялся со временем. В 1920-х гг. он исходил из мироощущения человека эпохи великих социальных потрясений, - 91 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. а в 1930-х гг. утратил общественную напряженность. Романтические волнения 1930-х гг. уже не были социальными предчувствиями. В картинах отражена желаемая гармония, еще не установившаяся в обществе. Произведения К. Петрова-Водкина нередко органично сочетают пейзаж с сюжетом. Примером такой картины может служить «Полдень» (1917). Пейзаж этот удивителен по масштабу идей и грандиозности пластического претворения. Художник пытается осмыслить весь мир и всю жизнь человечества. Круговорот человеческой жизни на Земле прочитывается в изображении рождения ребенка, работы крестьян, их отдыха, в сцене похорон и т. п. К. Петров-Водкин как бы обозревает весь мир, его природу и деяния людей. Все в его картине космически значительно. Всхолмленные дали с речными разливами раскрываются сверху, с планетарной высоты. Принцип сферической перспективы давал возможность представить землю как огромный мир. Сельскому сюжету придана национальная русская интонация. Романтический пейзаж был обращен преимущественно к духовной сфере человека. Он улавливал духовные колебания общества, создавал вымысел, понимаемый как духовная реальность, недостающая человеку в действительности. Романтический образ – всегда модель воображаемого или существующего волнения эпохи. Существенным для романтического образа является пафос свободы. Стремление к свободе мысли, свободе раскрепощенной человеческой души присутствует во многих пейзажах К. Богаевского, в идиллических пейзажных интерьерах Н. Крымова. Романтические воззрения на жизнь продолжали питать и пейзаж 1930-х гг. Наряду со светлой мечтой в пейзаже народился идеал, строящий свои пространства вне действительности и устремленный в прошлое. При оценке социальной значимости произведения искусства с точки зрения коммуникативной системы важны не только способы создания образа, но и способы передачи информации о социальной среде, социальной ситуации. В периоды социальных потрясений обществом востребованы произведения, максимально приближенные к социальной фактологии. Отсюда интерес к пейзажам «сурового стиля» или индустриальному пейзажу в годы первых пятилеток. Художественный образ, формируемый искусством, недискретен, в значительной степени символичен, так как в нем воплощается социальный опыт человека. Для правильного понимания социальной значимости художественного образа необходимо учитывать зависимость его компонентов от всего комплекса исторически сложившейся и социально обусловленной культуры. Живопись относится к коммуникативной системе синтетического уровня. Как коммуникативная система, она имеет свою структуру, использует разнородные средства, обладает целостностью. Особенностью данного канала коммуникации является визуальность, наличие специфических коммуникативных единиц (деталь, фрагмент, пейзажный об- 92 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. раз), как правило, он обладает однонаправленностью воздействия на аудиторию. В отличие от кино и телевидения живопись является непосредственным каналом коммуникации. Помимо основных коммуникативных функций (информационной, экспрессивной и прагматической), она выполняет социализирующую роль. Уступая по массовости кино, телевидению, живопись продолжает формировать через художественный (пейзажный) образ систему ценостей общества. Список литературы 1. Богемская К.Г. Пейзаж. М.: АСТ-пресс : Галарт, 2002. 255 с. 2. Конецкая В.П. Социология коммуникации. М.: Международный университет бизнеса и управления, 1997. 304 с. 3. Кривцун О. Социальные функции искусства. Современные социологические теории. URL:http://rud.exdat.com/docs2/index464486.html?page=18 4. Манин В. Русский пейзаж. М.: Белый город, 2000. 632 с. 5. Почепцов Г.Г. Теория коммуникации. М.: Ваклер; К.: Рефл-бук, 2001. 656 с. 6. Скоробогатова Т. Николай Поликарпов. М.: Белый город, 2008. 48 с. ART COMMUNICATIVE FUNCTION AS AN OBJECT OF SOCIOLOGICAL ANALYSIS G.A. Parakhonskaya Tver State University, Tver Communication function of art is analyzed in the article's format on the example of landscape painting. Communicative segments of synthetic communication level, its structure and unity are studied. Sociological aspects landscape interpretation and social value of landscape image are revealed Keywords: communication, communication unit, landscape image, communication functions. Об авторе: ПАРАХОНСКАЯ Галина Анатольевна – кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь. E-mail: [email protected] Author information: PARAKHONSKAYA Galina Anatolyevna – Ph.D. (History), Assoc. Prof. of the Dept. of Sociology, Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] - 93 - Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 94–101 Вестник УДК 291.11 АРХИТЕКТУРНО-ЛАНДШАФТНОЕ НАПОЛНЕНИЕ ПРОСТРАНСТВ БЫТИЯ В.В. Федоров, А.В. Левиков ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», г. Тверь Социальное бытие объединяет составляющие искусственной природы и деятельность человека, оно имеет характерные черты, выражающиеся в конкретных архитектурно-ландшафтных условиях. Феномен архитектурной среды образован множеством рукотворных объектов, утилитарных и наделенных ценностно-смысловым содержанием. Естественная форма его существования – архитектурный текст. Ключевые слова: социальное бытие, архитектурная среда, архитектурный текст. Современный взгляд на место индивида и социального субъекта в мире предполагает использование комплексной модели мировосприятия, включая пространственный аспект. Социальное бытие объединяет все составляющие искусственной природы и жизнеобеспечивающей деятельности, в нем всегда присутствуют объекты рукотворной реальности различных уровней. Но если проблема бытия индивида осознается прежде всего в терминах адаптации, наращивания потенциала, то пространство социального бытия должно быть осмыслено в ракурсе взаимодействия и пространственного соположения. Социальное бытие объединяет людей среди прочего и в самом очевидном пространственном отношении, оно обязательно имеет уникальные пространственные черты, выражающиеся в конкретных природно-географических и архитектурно-ландшафтных условиях. Люди всегда живут в определенном пространстве, где, собственно, и протекает социальная жизнь. Материальное наполнение пространств социального бытия предстает как среда архитектурно-ландшафтная, включающая здания, сооружения и природные (модифицированные техническими средствами) объекты. Человеческое сообщество на протяжении веков не только создаёт условия для безопасной жизнедеятельности, но и безостановочно наделяет «вторую природу» все новым ценностно-смысловым содержанием. В итоге возникает феномен архитектурной среды – совокупность компонентов (нечетких множеств), основанием для выделения которых являются время и место создания, стилевая принадлежность, масштаб, назначение, функциональное или техническое состояние и пр. В таком ракурсе архитектурная среда наделяется смыслом и переводится в разряд знаковых категорий. Древние культуры нередко использовали предметно-пространственное наполнение пространств социального бытия (начиная с менгиров, дольменов, кромлехов и т. д.) для - 94 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. передачи знаний о культурных ритуалах и устройстве мира. Поэтому архитектура как знаковая система всегда имеет мифосимволическую составляющую аспект [6]. Например, большой массив информации запечатлен в самой форме плана здания или архитектурного ансамбля, в соотношении объемов, композиции, ориентации по странам света, в цвете, организации освещения внутреннего объема и пр. Информационные потоки в структуре семиосферы носят характер диалога между субъектами и объектами, авторами и адресатами и даже между языками высказывания. При этом для архитектурной среды характерно чередование динамических процессов и периодов канонизации (в самой примитивной трактовке – смена архитектурных стилей и направлений). В современном понимании предметом семиотики архитектурной среды является исследование специфических пространственных средств смыслообразования и смысловыражения, а также выявление общих закономерностей структурной организации архитектурных пространств и форм со своими значениями и содержанием. Определяя архитектурную среду как объект исследования, оговоримся, что его состав не может быть задан априори, но формируется в процессе изучения (обычно волевым выбором в соответствии с избранным аспектом) [2]. Мы оперируем не отдельными группами ее качеств, а их совокупностью, организованной в некое пространственновременное образование – архитектурный текст. Несмотря на всю систематичность исследований и стремление к однозначности определений, множество возможных (и даже взаимодействующих) методов исследований приводит к неоднозначности как отношений между частью (архитектурной средой) и целым (пространством социального бытия), так и их интерпретаций. Философский взгляд на архитектурную среду позволяет обобщить разнородные сведения, превращая их в основание некоторой теории в соответствии с особенностями базовой концепции. Архитектурная среда тесно связана с другими составляющими жизненной среды, обусловлена ими, что, впрочем, далеко не всегда обеспечивает их единство. Особенности проектирования и опредмечивания замысла, нестыковка предпочтений архитекторов и социума, меняющийся социокультурный контекст обеспечивают непрестанный процесс разобщения и нового упорядочения в системе «архитектурная среда – жизненная среда – пространство социального бытия». Существование архитектурной среды обусловлено взаимосвязью и взаимообусловленностью ее компонентов, поэтому город как пространство социального бытия представляет собой сложно организованную совокупность сообщений, гипертекст или «котел текстов» (Ю.М. Лотман). Тексты эти написаны в разное время, разными языками, имеют более поздние вкрапления, подчистки, исправления и т. д. Используя различные коды прочтения, выбирая ближние и дальние про- - 95 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. странственно-временные планы, субъект восприятия извлекает из всего этого множество смыслов и ценностей [7]. Например, с удаленной точки зрения фиксируется лишь абрис и композиционное решение застройки, а включенное восприятие, напротив, акцентирует социальное наполнение, житейскую суету. Соответственно обращаясь к феномену архитектурной среды, мы сталкиваемся с задачей разведения собственно архитектурного текста, контекста и дискурса. 1. Архитектурный текст. Представление об архитектуре как тексте (по выражению В. Гюго, о «чтении, одной за другой, мраморных букв алфавита, гранитных страниц книги») имеет многовековую традицию. Понимая архитектурный текст как организованный на основе функциональных взаимосвязей, композиционно завершенный фрагмент среды предметно-пространственного окружения, содержательно объединяющий здания и сооружения в некое целое, выделим его характерные черты. Такой текст 1) состоит из архитектурных и модифицированных природных объектов; 2) обладает связностью и цельностью; 3) «вплетён во множество разных деятельностей и существует как текст лишь благодаря тому, что имеет определенные функции в этих деятельностях» [5, с. 24–32]. Теория архитектуры устанавливает, в общем-то, ограниченное количество типов объектов и вариантов взаиморасположения («персонажей и событий») в структуре архитектурного текста. Признаками его связности являются: а) визуальное единство (следствие стилевого родства, схожести светоцветового решения фасадов, сомасштабности объемных решений и пр.); б) взаимосвязь функциональных решений. Черты связности иногда задаются интенцией зодчих, а чаще возникают естественным образом как следствие цельности архитектурного текста. Всякий текст имеет автора (авторов), но для архитектуры его осуществление может длиться очень продолжительный срок: годы, десятилетия, а в исключительных случаях (например, возведение соборов) и столетия. Поэтому прочтение архитектурных текстов обычно не соотносится с авторством, исключая случай архитектуроведческого анализа. Как система знаков он обладает общей логикой всех знаковых систем, а значит, может быть переведен на другие знаковые системы с определенными ограничениями, поскольку существует на пересечении двух сознаний – создателя и интерпретатора. Конечно, существует некое константное «смысловое ядро» (производное от архетипов и традиционных символов), но индивидуальный смысл архитектурного текста проявляется в зависимости от психофизиологии, жизненного опыта, сиюминутного настроения субъекта восприятия и пр. Возможны два типа архитектурных текстов: 1) микротекст (фрагмент текста более высокого порядка) – отдельное здание/сооружение и 2) макротекст как ансамбль, комплекс зданий (вплоть до мысленно обозримого поселения и даже системы расселения). Композиционное деление макротекста на микротексты во многом связано с - 96 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. авторским замыслом (например, наличие архитектурных доминант в застройке не препятствует проявлению общих закономерностей формирования архитектурного текста). Каждому из типов будут свойственны определенные задачи исследования, вытекающие из особенностей структурно-семантической и коммуникативно-смысловой организации текста. Речь идет об особых его единицах, объединенных разными типами логической, стилистической, функциональной связи, имеющих разную прагматическую установку. Для здания – объемнопланировочное решение, конструктивная система и ее элементы, их взаимосвязь и т. д. Для архитектурного ансамбля – планировочная организация, сомасштабность, стилевое единство и пр. Не обсуждая критерии функциональности, эстетичности и некоторые другие, априори являющиеся атрибутами архитектуры как сферы профессиональной деятельности, отметим, что для архитектурных текстов не менее важны информационно-структурные закономерности построения: 1) логичность, 2) связность и целостность, 3) доступность. Логичность архитектурного текста означает, главным образом, непротиворечивость организации анализируемых параметров (например, количество, размеры и расположение оконных проемов для микротекста или функционально обоснованное расположение элементов макротекста). Иногда логика архитектора неочевидна для обывателя, более того – кажется абсурдной, но, возможно, он преследовал вполне определенную цель – привлечь внимание, сломать стереотипы. Соответственно такие ключевые признаки архитектурного текста, как связность и целостность отражают его структурно-содержательную сущность, целесообразность построения. Знаки текста постепенно и последовательно развёртывают тему (смысловое ядро), мысль или эмоцию. Локальная связность архитектурного текста – читаемая взаимосвязь последовательности признаков или объектов. Она проявляется внешне как формальная зависимость компонентов текста. Общая связанность обеспечивает единство текста как смыслового целого, проявляется через ключевые признаки/объекты, объединяющие текст в целое. Целостность архитектурного текста определяется как общая связь его компонентов на содержательном уровне (скажем, это именно жилой или промышленный комплекс). То есть архитектурный текст уже состоялся, если он обладает структурной связностью и содержательной целостностью. Критерий доступности ориентирован исключительно на адресата (например, «бумажная» архитектура для профессионалов, массовая застройка – для широкой публики). Речь идет о возможности донести смысл, преодолевая все препятствия на пути информационного потока. Впрочем, недоступность (неясность, непонятность) также может быть и преднамеренной, когда она служит характерологическим приемом, предусмотрена архитектором. - 97 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 2. Архитектурный контекст. Пространственно-временной масштаб архитектурного текста (обладающего уровневой организацией, конечным числом составляющих и правил их комбинирования) заставляет говорить о роли обрамляющего текста – контекста. Архитектурная среда не может быть однородной: «структурно-функциональная неоднородность составляет сущность ее природы. Из этого вытекает, что архитектурное пространство – всегда ансамбль… органическое целое, в котором разнообразные и самодостаточные единицы выступают в качестве элементов некоего единства более высокого порядка: оставаясь целым, делаются частями; оставаясь разными, делаются сходными» [1, с. 676–683]. Архитектурный текст, изъятый из контекста, по мнению Ю.М. Лотмана, равен самому себе и не способен генерировать новые информационные потоки. Однако отделение текста от контекста возможно лишь умозрительно. Всякий сложный текст 1) создает вокруг себя «контекстную ауру» и, одновременно, 2) вступает в отношения с культурным контекстом аудитории. Кроме того, архитектурный текст сам по себе может рассматриваться как система субтекстов, для которых он выступает в качестве контекста, где и происходит смыслообразование. Меняющийся социокультурный контекст способен самым радикальным образом изменить смысл архитектурного текста (пример – мемориальный комплекс, включая Мавзолей В.И. Ленина, на Красной площади в Москве). Возможно тождество двух архитектурных (типовых) объектов, но исключена конгруэнтность архитектурных текстов уже хотя бы в силу быстрого наполнения архитектурного пространства дискурсивными маркерами (например, малыми формами, функциональными элементами) и возникновения различающихся контекстов. Значения и смыслы архитектурного текста появляются в процессе социальной жизни, не являются атрибутом ни текста, ни «читателей». И смена контекста может означать смену системы значений (вполне абсурдный пример – средневековый замок, купленный в Великобритании, разобранный, перевезенный в США и вновь собранный в ином контексте). Итак, во-первых, наличие архитектурного контекста не позволяет рассматривать архитектурный текст как инвариантно-статичную замкнутую структуру. Во-вторых, мнение горожан об архитектурном тексте и трактовки зависят от результатов его соотнесения с контекстом. Именно контекст нередко вносит поправки в процесс «прочтения» архитектурного текста, а иногда и «написания». Архитектурный контекст задает новое пространственно-временное измерение архитектурного текста, тем самым позволяет говорить об историчности самого текста, а равно – практик работы с ним. 3. Архитектурный дискурс. Понимание важности взаимодействия субъекта восприятия с архитектурной средой приближает нас к архитектурному дискурсу как сложному коммуникативному явлению, многоуровневой иерархии знаний, включающей помимо архитектурно- 98 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. го текста еще и такие факторы, как знания о мире, мнения, установки, цели субъекта восприятия и пр., необходимые для понимания разных типов архитектурных пространств. Переосмысление архитектурного текста как коммуникативного процесса, собственно, и приводит к дискурсивному анализу. Решающим условием возникновения архитектурного дискурса оказывается особая среда, семантика и прагматика которой влияет на процесс восприятия, понимания, коммуникации и пр. Несмотря на все разночтения в понимании терминов «архитектурный текст» и «архитектурный дискурс», общим является представление, что «текст – это результат деятельности, а дискурс – текст плюс деятельность» (прежде всего, по опредмечиванию и распредмечиванию среды предметно-пространственного окружения) [3, с. 34–55]. В конечном итоге мы понимаем архитектурный текст не просто как объект, а объект воспринимаемый и интерпретируемый, объект, за которым можно увидеть протекание архитектурного дискурса. Его системообразующими признаками будут: 1) цель конструирования и реализации дискурса, 2) особенности взаимодействия субъекта восприятия и архитектурного текста. В общем случае субъект восприятия архитектурного текста сознает себя как «субъективную целостность». В силу этого перцептивное отношение исключительно субъективно, да и образ восприятия в структуре сознания может иметь разную меру осмысленности. Целостный, сознательный и осмысленный образ является результатом взаимодействия между непосредственным чувственным восприятием и понятийным мышлением в структуре сознания. Он формируется из непосредственного чувственного впечатления и выражающего опыт конкретного субъекта некоего субъективного дополнения (преобразовывающего впечатление, субъективно «проявляющего» воспринятый образ, осмысливая и дополняя его). Эмоционально-эстетический и социально-символический планы ассоциативно-образного уровня восприятия очень тесно переплетены, хотя и реализуют свой собственный спектр функций. Разделение ассоциативно-образного уровня восприятия на два плана может быть соотнесено с интерпретационными подходами к архитектурной среде как а) предметно-пространственному окружению в его чувственно данных компонентах и б) окружению человека в сугубо социальном плане. В первом случае мы имеем дело с «художественным» видением городской среды, воспринимаемой как «картина», и тогда такой текст легко поддается формальному анализу. Во втором – речь идёт о распредмечивании объекта восприятия (в результате которого рождается образ пространства) и уже не столько об «изучении», сколько о «понимании» архитектурного текста конкретным субъектом [4]. В рамках дискурсивного подхода состояние присущности архитектурного пространства социуму обусловлено не только физическими параметрами текста, но и возможностью понимания/присвоения значе- 99 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ний, а следовательно, возможностью развития творческой и социальной активности. В конечном итоге анализ дискурса должен помочь понять, как интерпретируется архитектурная среда. Поэтому важны не только ее внутренние свойства (какими знаками, когда и по каким правилам она сформирована), но и выяснение места архитектурной среды в социокультурном контексте. Список литературы 1. Лотман Ю.М. Архитектура в контексте культуры // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000. С. 676–682. 2. Брумфилд У. От Парижа до Санкт-Петербурга. Понимание архитектуры как исторического текста в XIX веке // Слово/Word. 2006. № 52. 3. Демьянков В.З. Текст и дискурс как термины и слова обыденного языка // Язык. Личность. Текст: сб. ст. к 70-летию Т.М. Николаевой. Ин-т славяноведения РАНН /отв. ред. В.Н. Топоров. М.: Языки славянских культур, 2005. М., 2005. С. 34–55. 4. Карасик В.И., Прохвачева О.Г., Зубкова Я.В., Грабарова Э.В. Иная ментальность. М.: Гнозис, 2005. 352 с. 5. Тарасов Е.Ф., Соснова М.Л. О формах существования текстов // Общение: цели, мотивы, средства. М., 1985. С. 30–44. 6. Федоров В.В., Коваль И.М. Мифосимволизм архитектуры. М., 2009. 7. Федоров В.В., Овчарова А.Ж. Феномен города: ценностносмысловой аспект. Саарбрюкен, 2012. LANDSCAPE ARCHITECTURAL FILLING SPACES SOCIAL LIFE V.V. Fedorov, A.V. Levikov Tver State Technical University, Tver Social being combines components of artificial nature and human activities, it has characteristics which are expressed in the specific architectural and landscape conditions. The phenomenon of the architectural environment is constituted by the multitude of man-made objects, utilitarian and endowed with axiological properties. Architectural text is the natural form of its existence. Keywords: social being, the architectural environment, architectural text. Об авторах: ФЕДОРОВ Виктор Владимирович – доктор культурологии, профессор, зав. кафедрой гражданского проектирования и архитектуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] - 100 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ЛЕВИКОВ Александр Валерьевич – аспирант кафедры гражданского проектирования и архитектуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author’s information: FEDOROV Viktor Vladimirovich– Ph.D, Prof., Head of the Dept. of Civil Engineering of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] LEVIKOV Alexandr Valerjevich– Ph.D. student of the Dept. of Psychology and Philosophy of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] - 101 - Вестник Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 102–109 УДК 615.851.111: 616-08 ВЕРА И ЗНАНИЕ: ГОРИЗОНТЫ ДИАЛОГА Е.А. Евстифеева ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», г. Тверь Анализируются гносеологические основания для построения диалога веры и знания в контексте возобновляемой в философском дискурсе проблемы растущего симбиоза веры и знания, интеграции научного и религиозного мировоззрения в целостную картину мира. Ключевые слова: философский дискурс о диалектике веры и знания, конструирование диалога веры и знания. Одни хотели бы понять то, во что верят, другие – поверить в то, что понимают. Е. Лец Проблематика веры и знания (в мировоззренческом контексте – веры и разума) представляет собой как традиционный философский дискурс, так и по-новому звучащую в познании тему возможностей диалога веры и знания в глобальном векторе трансформаций культуры, науки, теологии. Масштаб проблемы веры и знания (разума) задается и мировоззренческими (онтологическими, аксиологическими), и методологическими (гносеологическими) проекциями. Среди инициаторов актуализации «древней» проблемы обозначения границ веры и знания в познании стали в ХХI в. такие события и факты, как возобновление теоретических споров о границах познания, о переосмыслении границ объективного и субъективного в науке, роли веры в познании, о природе предпосылочного знания, а также религиозный (догматизм) и научный (сциентизм, позитивизм, редукционизм) фундаментализмы, кризис ценностей христианства и научного рационализма, экзистенциальный поворот к «к самому себе» не как к субъекту, к личности, а как путь к моему бытию, которое всегда уже бытие-в-мире и бытие-с-другими и др. Такой широкий диапазон примеров вновь актуализирует рефлексию над философскими концептами «знания» и «веры», их «диалектикой», основаниями их «взаимозаменимости» в различных исследовательских контекстах. Разведение веровательных установок и знания важно учитывать в связи с инициируемыми в настоящее время междисциплинарными (по сути) дискуссиями различными научными неинституциональными субъектами [1]. Речь идет об интеграции научного и религиозного мировоззрения, о новом мировоззренческом синтезе, о симбиозе знания– веры, о создании интегрального научно-религиозного дискурса. Способами решения достижения диалога между наукой и религией предлагаются саморефлексия, индивидуальное самовопрошание, обращение к научной совести, личности верующего и т. д. Среди результирующих - 102 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. эффектов предполагается достижение интеллектуального единства человечества, религиозно-научного творчества и т. п. Согласно нашему видению, в такой ситуации «обострения гносеологической неопределенности» скорее заявляется и актуализируется попытка найти симптомы интегральной веры, через неё усмотреть движение к духовному синтезу. Будучи одной из мыслимых форм веры в будущее, интегральная вера, в арсенал которой включено все позитивное многообразие индивидуального и коллективного духовного опыта, является адекватной смысложизненным проекциям современности, способным противостоять нарастанию абсурда, утрате жизнеутверждающих смыслов, конфликтам человечества. Именно она, во всей своей многомерности, способна содействовать стремлению человека (а через него науке, теологии, культуре) гармонично «самоопределяться и самореализовываться» в быстро меняющемся мире. Предложенный нами интегральный подход к анализу феномена веры позволяет преодолеть редукцию феномена веры, узкую его интерпретацию, разделение онтологического, гносеологического, аксиологического, интенционального значений веры, что влечет все многообразие ее реального содержания [2]. Как нам представляется, для более точного определения границ веры и знания, понимания их динамической сущности важно различать аналитический, содержательный и формальный аспекты феноменов «знания» и «веры» и соответственно их взаимодействия. На примере проведенного нами феноменологического анализа веры и знания продемонстрируем комплементарность веровательных установок и знания. Понятие «веры» введено нами в философский дискурс в широком смысле: «Взятая в своем широком смысле вера представляет собой акт принятия чего-либо (как истинного, ценного, справедливого, целесообразного, возможного) в условиях отсутствия или невозможности достаточного обоснования. Как философское понятие вера несет в себе по меньшей мере четыре “измерения”, в которых наиболее полно раскрывается его содержание, а именно: онтологическое, гносеологическое, аксиологическое и праксиологическое. Эти четыре “измерения” задают основные планы философского анализа феномена веры. Они диалектически взаимополагаемы, но ни одно из них не может быть редуцировано к другим» [там же]. Выделение в аналитическом плане содержательного и формального параметров веры позволяет наметить основание для упорядочения и классификации форм, типов, видов верований, как бы отвлекаясь от всего бесконечного их содержательного многообразия, а с другой стороны, дает возможность дискурсивного анализа вопросов, связанных с предметом веры, с описанием типичных различий верований по их предмету (содержанию). В онтологической проекции вера является наиболее стойким структурным образованием в структуре субъективной реальности. Она образует своего рода динамический гештальт, выступает как самоорга- 103 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. низующаяся структура, поддерживающая свою целостность и определенность. Динамическая характеристика веровательной установки фиксирует роль переходных состояний, которые обычно описываются терминами склонность верить, недоверие, скептическое отношение. В интервале между верой и неверием располагаются многочисленные переходные состояния, нередко осциллирующие в определенном временном диапазоне, создающие состояние субъективной неопределенности. Вера выполняет санкционирующую, стабилизирующую, регулирующую, аккумулирующую, эвристическую функции. Она служит преодолению неопределенности, так как выполняет компенсаторную функцию. Вера в полном своем значении исключает сомнения или колебания, она есть твердое согласие, одобрение или отрицание, выполняет стабилизирующую функцию для сохранения целостности сознания, его наличных ценностно-смысловых, коммуникативных структур в условии противоречивости мотивов, потребностей, интересов. «Воодушевляющая» функция веры символизирует состояние упования, твердой надежды. Вера вызывает прилив сил, повышение уверенности в себе, укрепляет волю, создает мобилизирующий эффект. Веровательная установка выступает как форма санкционированного чувства «истинности», «правдивости». Она как бы «настраивает» на достижение адекватного понимания, знания о том, что стимулирует интерес и деятельность субъекта веры. Активизирующая функция веры обеспечивает поддержание целевой установки, постоянного напряжения усилий, воли, энергии. Выступая в роли как бы потенциального резервуара знания, вера стимулирует и интенсифицирует поиск истины. Вера возникает и положительно действует на активность человека в случае преградной ситуации, создающей дополнительную необходимость выбора оптимального решения, его представления в виде модели и оценки ее, правильной мотивировки поведения и проверки решения в опыте. В гносеологическом аспекте вера есть признание чего-либо по достаточным субъективным и недостаточным объективным основаниям. Веру можно рассматривать как механизм оптимального отображения, глубоко укорененного в бессознательной сфере. Очевидно, главная часть механизма веры относится к неосознаваемой сфере психики. Именно на этом уровне автоматически анализируется поступающая информация и рождаются «гипотезы», определяющие ранги их субъективной вероятности, что, видимо, и формирует чувство достоверного и недостоверного, своего рода субъективные критерии реального и нереального. Эта способность плюс накопленный на ее основе опыт и создают базис субъективной концепции вероятности. Взаимоотношения веры и знания не носят линейного характера и включают многомерные, диалектические взаимопереходы. В призме актов научного (или религиозного) творчества, экзистенциальной ситуации личности, локус знания и веровательных установок остается непроницаемым. - 104 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Поэтому в субъектно-личностной интеракции веровательных установок и знания важно рефлексировать их комплементарность, когерентность. Феномен веры не может быть редуцирован к знанию, как и наоборот, хотя вера в определенном смысле всегда есть знание, а знание неизбежно включает в себя параметр веры. Всякая система знания так или иначе включает моменты веры. Подмена знания верой, веры знанием заставляет вспоминать И. Канта, который предостерегал от опасности слияния понятий веры и знания, подмены одного другим, а также рефлексировать их различия. Понятие знания создает впечатление надежности, неоспоримости, несмотря на признание его релятивности. Его используют далеко не всегда оправданно, часто лишь для того, чтобы придать авторитетность своей позиции. Вера, так или иначе, основывается на некотором знании, на интуитивном обобщении познавательного опыта личности. Когда речь идет о знании, то под ним понимается не только знание, получившее логическое и практическое обоснование, но и знание гипотетическое, знание, включающее в себя момент заблуждения, а также строго не обоснованное знание, содержащее вероятностные по своему характеру положения и включающее такие компоненты, которые пока принимаются на веру, вызывают ту или иную степень доверия, что стимулирует критический анализ, поиски доказательств и практических подтверждений. Веровательная интенция всегда включена в предпосылочное знание. Предпосылочное знание (часто выступающее в форме неявного знания) играет роль своего рода фильтра в познании, поэтому научное (или личностное) творчество высокого ранга связано с рефлексией предпосылок, многие из которых носят веровательный характер, выступают в роли не встречающих опровержения аксиом. Однако предпосылочное знание не должно редуцироваться к вере. Принятие идеи, норм, принципов или парадигмы основано не только на вере, как это считал Т. Кун [3, с. 199], но и, как правило, на многих эмпирических и теоретических предпосылках, имеющих статус обоснованного знания, и эти предпосылки не могут быть унифицированы, определены только посредством понятия веры. Корни веры обнаруживают себя в опыте и интуиции. Вера вырастает из чувственного опыта, связанного с внешним, сенситивным восприятием. На уровне чувственного отображения вера как акт принятия чего-либо в качестве несомненного выступает как механизм оправдания всякого чувственного образа. Вера порождается нечувственным опытом. К нему относятся, во-первых, неосознанные установки. Веру можно рассматривать как механизм оптимального отображения, глубоко укорененного в бессознательной сфере. Очевидно, главная часть механизма веры относится к неосознаваемой сфере психики. Именно на этом уровне автоматически анализируется поступающая информация и рождаются «гипотезы», определяющие ранги их субъективной вероятности, что, видимо, и формирует - 105 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. чувство «достоверного и недостоверного». Эта способность плюс накопленный на ее основе опыт и создают базис субъективной концепции вероятности. Во-вторых, нечувственный опыт – это осознанные установки как определенные психические, ментальные, душевные состояния, которые складываются в духовный опыт. Последний выступает как одно из существенных оснований индивидуальной личностной веры. Взаимоотношения опыта и веровательной установки различны. Иногда вера как бы полностью подтверждается опытом. С другой стороны, вера задает рамки и способы интерпретации опыта. Возможны случаи, когда любой опыт будет «подтверждать» веру. Есть вариант, когда вера не подтверждается опытом, но последний не способен ее поколебать. Возможен конфликт между верой и опытом. В большинстве случаев в силу прочности веровательной установки этот конфликт преодолевается за счет реинтерпретации данных опыта в пользу веровательной установки. Реже данные опыта колеблют веровательную установку и ведут к ее изменению или же к состояниям сомнения, при которых веровательная установка утрачивает прежнюю действенность. Веровательная установка, которая всегда включена в систему познавательной деятельности, влияет на процесс понимания. Понимание во многих существенных отношениях предопределяется веровательной установкой. Механизм понимания – это способ установления соответствия различных эмпирических данных, фактов, языковых сообщений некой веровательной структуре. Само соответствие такого рода нередко весьма неопределенно. Поскольку веровательная установка санкционирует разнообразный материал, она тем самым задает границы его интерпретации. Если границы интерпретации слабо рефлексируются, то это способно повлечь феномен легковерия, который выражает экзистенциальную потребность верить в желаемое. Если границы интерпретации жестко рефлексируются, то возможно проявление другой крайности – фанатизма. Когда степень соответствия воспринимаемого веровательной установке высока, акт понимания происходит мгновенно. Понимание в этом случае означает мгновенную идентификацию. Понимание предполагает полную ясность, отсутствие сомнения, поскольку соответствует механизму идентификации. Экзистенциальная потребность веры делает диапазон приемлемой интерпретации воспринимаемых событий весьма широким. Отсюда механизм идентификации как бы «послушен» субъекту. «Разгадка», т. е. достижение понимания «для себя» есть преодоление препятствия в процессе поддержания целостности «Я». Если «загадка» не может быть «разгадана», то тогда все, что остаётся непонятным, либо вытесняется, либо относится к категории нереального, полагается не существующим. Полное непонимание означает, что новая информация «отталкивается» веровательной установкой. Часто веровательная установка по своей структуре плохо оформлена, определяется - 106 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. интуитивными посылками, не поддающимися логическому анализу и упорядочению. Конечно, длительно «проигрываемые», устойчивые веровательные установки постепенно рационализируются. Несмотря на то что это неподлинное обоснование, субъективно они выглядят достаточно рационализированными. Веровательные установки могут способствовать поиску необходимой новой информации, нового понимания привычной информации. Однако вместе с тем веровательные установки способны блокировать восприятие новой информации, вытеснять ее. Блокируя информацию, вера как бы замыкает горизонт для восприятия нового. Вера как предрассудок отметает многое, действуя приблизительно так же, как механизм компенсации. Такая догматичность веры, как правило, обусловлена влиянием авторитетов, идеологических клише, социальных установок. Ограничивая человека в восприятий нового, веровательная установка как бы выражает типичную черту природы человека, его склонность к самообману. Вместе с тем веровательные установки играют роль своего рода предохранителя, т. е. спасают от бездны неизведанного, непонятного, необъятного. Всякое преодоление наличной веровательной установки есть расширение горизонта видения, способ изменения мировосприятия, понимания. Вера может способствовать поиску необходимой новой информации, нового понимания привычной информации. Или, наоборот, веровательная установка способна блокировать восприятие новой информации. Феномен веры несет в себе проекцию в будущее, задает определенную направленность активности человека, связан с целеполаганием и стимулирует сложный, противоречивый процесс целереализации. Особенно существенна роль веры в экстремальных, кризисных условиях и наиболее трудных фазах жизнедеятельности, когда от человека требуется максимальное напряжение духовных и физических сил, чтобы преодолеть неопределенность, мучительные противоречия, нарастающие препятствия на пути к цели. В таких ситуациях вера обеспечивает сохранение оптимистической перспективы. Вера представляет отображение наличного сквозь призму наиболее значимых смыслов под углом зрения желаемого или ожидаемого будущего. Вера обеспечивает поддержание целевой установки, внутреннего напряжения, питает, как уже отмечалось, энергию, волю. Характер веровательной интенции обусловлен мотивами, потребностями, ценностями и целями субъекта, которые подлежат диагностике для того, чтобы можно было установить подлинный личностный или социальный смысл данной интенции. «Красивые» конфигурации обнаруживают вера и знание при встрече с предпроблемной и проблемной ситуациями, напоминая о стоическом вопрошании – в «знании о незнании» Сократа, в «ученом незнании» Н. Кузанского, в фундаментальном сомнении Р. Декарта, в ан- 107 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. тиномиях И. Канта, в «ужасе» (Angst) встречи с Ничто М. Хайдеггера и т. д. В условиях предпроблемной ситуации возникают первичные симптомы нового знания о незнании, которые пока еще не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты [4, с. 67]. Такая ситуация сопровождается чувством необычного, удивлением, особой интенсивностью интереса, коллизией веры, сомнения, знания, она означает новую ориентацию активности личности, стремление уменьшить неопределенность, обрести уверенность в реальном существовании неизвестного ранее объекта познания и в необходимости его исследования. Вера здесь обусловлена внутренней потребностью понять, объяснить то, чего личность не знает, не понимает. Вера выступает как внутренний выбор и связана, как говорил М. Полани, с эвристическим ожиданием [5, с. 316]. Веровательная установка в ситуации «муки творчества» вначале выражается весьма неопределенно. Она не связана с каким-либо конкретным содержанием, а характеризует стремление к цели и утверждает эту цель как подлинную, личностно значимую и достижимую. В проблемной ситуации вера выступает как творческий фактор, выполняет прогностическую функцию, несет в себе проекцию в будущее, задает определенную направленность активности субъекта, связана с целеполаганием и стимулирует сложный, противоречивый процесс целереализации. Подрыв веровательной установки ведет к резкому снижению личностной активности. Актуализируемые проблемной группой «Симпосион» (М. Эпштейн, А. Буров, А. Цвелик, М. Аркадьев) вопросы о преодолении соперничества научного и религиозного фундаментализмов, о построении более полной картины мироздания, о преобразовании оснований современной науки и т. д. подлежат дополнительному обсуждению, аргументации [1]. Важно понимать, что предложенный дискурс о новом мировоззренческом синтезе затрагивает пока лишь узкий, религиозный смысл веры, «содержание», символы (научной или религиозной) веры и знания, «предметные» аспекты возможного диалога веры и знания. Речь идет о потере «своего» предмета как для науки, так и для теологии, отчего вера (в научные символы или религиозные) теряет качество интенциональности. Исповедует научное или религиозное мировоззрение человек (субъект, личность, коллектив), поэтому мы предлагаем расширить контекст обсуждения этой темы до саморефлексии, субъектных и когнитивных особенностей, личностных и социальных ожиданий. Так, например, дискурсивное знание сегодня акцентирует внимание на рискогенности любого познавательного (и социального) действия субъекта. Субъекту риска не дано заранее и гарантированно устанавливать границы своих возможностей. Неопределенность любой ситуации, неполнота знания и определенная доля риска – условия, необходимые для поиска и выявления новых способов «когнитивной» идентификации. На этом пути веровательные установки предстают как традиционный и но- 108 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ваторский способ «самозащиты» субъекта от риска, от гносеологической и аксиологической неопределенности. Не подлежит сомнению тот факт, что дальнейшее изучение динамики, диалектики веры и знания означает изучение различных тенденций и механизмов их трансформаций, расширение горизонта их взаимодействия. Можно предположить, что соотношение роли знания и веры, взятого в мировоззренческом контексте, будет продолжать меняться. Вектор этого изменения направлен на снятие, например, таких научных «тупиков», как сциентизм, позитивизм, редукционизм. Список литературы 1. Аркадьев М., Буров А., Цвелик А., Эпштейн М. Как разрушить преграды между истинной верой и чистым знанием // Новая газета. № 4. 17.01.2014. Электронный ресурс / http://www.novayagazeta.ru/comments/61797.html 2. Евстифеева Е.А. Феномен веры: автореф. дис. … д-ра филос. наук. М., 1995. 3. Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1975. 300 с. 4. Дубровский Д.И. О диалектических взаимосвязях категорий знания и незнания // Философские науки. 1985. № 3. С. 63–73. 5. Полани М. Личностное знание. М.: Прогресс, 1985. 344 с. FAITH AND KNOWLEDGE: HORIZONS OF DIALOGUE E.A. Evstifeeva Tver State Technical University, Tver The author analyzes the epistemological foundation for dialogue between faith and knowledge in the context of renewable in philosophical discourse with the growing symbiosis of faith and knowledge, integration of scientific and religious worldviews into a coherent picture of the world. Keywords: philosophical discourse of the dialectic of faith and knowledge, constructing a dialogue between faith and knowledge. Об авторе: ЕВСТИФЕЕВА Елена Александровна – доктор философских наук, профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь, E-mail: [email protected] Author information: EVSTIFEEVA Elena Alexandrovna – Ph. D., Prof., Vice-president of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] - 109 - Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 110–113 Вестник УДК 32 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ: ПОИСК ОПРЕДЕЛЕНИЯ В.Н. Жук ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Проблема определения политической теории – главная в статье. Текст основан на анализе статей западных ученых под одним названием – что такое политическая теория? Автор различает политическую теорию, политическую философию и историю политической мысли. Ключевые слова: теория, политика, знание, наука, оценка, философия. Поводом для обсуждения избранной темы явился выход в свет сборника «Политическая теория в ХХ веке» в 2008 г. В нем представлены статьи европейских и американских философов и теоретиков политики. В основном они носят гносеологическую и методологическую направленность. Несколько статей имеют призывное название: «Что такое политическая теория?». Читатель склонен получить готовый ответ на этот вопрос и очень быстро. Но, оказалось, что это требует серьезного размышления. Коснемся главных позиций авторов сборника. Дж. Ганнел, авторитетный американский исследователь, в статье «Политическая теория: эволюция дисциплины» пишет, что в американской политической науке до второй половины ХХ в. доминировало тождество политической теории и истории политической мысли. Но это – очевидное заблуждение, явившееся следствием того, что политическая теория оказалась под влиянием позитивизма, в ситуации отчуждения от нормативных суждений и превращения ее в чисто кабинетное занятие. Итак, первое предварительное наше заключение – политическая теория не есть история политической мысли. Дж. Сэйбин, задаваясь упомянутым вопросом, более конкретно углубляется в содержание данного термина. И он тоже прибегает к отождествлению, но теперь политической теории и политической философии. Пытаясь обосновать эту точку зрения, приписывает политическим произведениям Платона и Аристотеля характер научных исследований. Такое отождествление политической философии и политической теории лишает обе формы знания строгости и определенности. До возникновения политической науки, а политическую теорию мы полагаем формой научного знания, политическое знание существовало в виде различных политических учений: Платона, Аристотеля, Макиавелли, Локка и других мыслителей прошлого. Их учения можно подвести под понятие политической философии. В рамках последней вырабатываются политические идеи, они не имеют предмета в опыте и являются рационализированной ценностью, возникают из умонастроений той или иной эпохи и первоначально су- 110 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ществуют как идеи обыденного сознания, как мир его ценностей. Политическая философия рационализирует идеи обыденного сознания, обосновывает их и оформляет в качество ориентиров. Так в политической философии и создаются идеи естественного права, свободы, равенства, конституции, гражданского общества, правового государства, суверенитета, демократии и др. На основе этих идей политическая философия конструирует политические идеалы, ценности, взятые в их совершенстве. Хотя политическая философия не связана непосредственно с политической практикой, ее идеи становятся основой различных идеологических концепций, в которых люди выражают свое стремление преобразовать общество с помощью идей, по модели идей. На этой основе рождаются различные политические доктрины, которые помимо научных политических исследований обращаются в политическую практику. Становление политической науки со второй половины Х1Х в. привело к формированию иного вида теоретического политического знания, отличного от политической философии, являющегося результатом исследования политической реальности. Политическое исследование, претендующее на статус научного, должно соответствовать критериям научности, строить политические теории, в которых раскрываются, объясняются существенные связи в изучаемых объектах. Тогда теоретическое политическое знание будет востребовано для решения практических проблем. Несмотря на серьезные различия между философией и наукой в области политического знания, между ними много сходства, которое проявляется в сфере языка. Политическая философия, создавая идеи, оформляет их в языке. В употреблении фундаментальных понятий философия и наука о политике совпадают, однако есть и важные особенности политической науки в этом отношении. Прослеживая историю политических понятий, мы можем обратить внимание не только на формальные определения и логические выводы, но и на новые ситуации, в которых применяются эти понятия, а также на то, каким образом эти изменения в их применении отразились на их первоначальном значении. Политические понятия следует определять не просто в вербальных терминах, но в терминах их институциональной последовательности. «История политической или социальной мысли, написанная целиком в терминах словесных определений и выводов, превратилась бы в пародию. Такие выражения, как “демократия”, “свобода собраний”, “равенство перед законом”, будучи оторванными от институционального выражения жизни и дел людей, представляли бы собой не более чем абстрактные достоинства и пожелания» [2, с. 172–173]. Дж. Ганнел, говоря о статусе политической теории, придает ей два значения: как области политической науки и как общей междисциплинарной области, в которой пересекаются сферы деятельности интел- 111 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. лектуального сообщества [1, с. 69]. Первое значение представляется более верным, хотя не следует игнорировать и междисциплинарный характер политических исследований. И Дж. Сэйбин, преодолев прежнее отождествление теории и философии, склонился к признанию того, что политическая теория – форма научного знания. По его мнению, «политические теории живут в двух измерениях или играют двойную роль. Они являются теориями или логическими сущностями, принадлежащими к абстрактному мысленному миру, но они также являются убеждениями, событиями в восприятии людей и детерминантами их поведения. Во втором случае они влиятельны (если обладают подобным качеством) не потому, что они истинны, но потому, что в них верят. В этом случае они функционируют как события или активные факторы в исторических ситуациях, и, будучи таковыми, составляют часть данных, которыми оперирует историк политики» [там же, с. 76]. Далее, продвигаясь по пути к большей определенности, Дж. Сэйбин говорит о необходимости помнить, что политические теории объединяют два вида факторов. На первом месте стоят элементы фактуальной и каузальной природы: понимание действительного существования определенного положения вещей, расчет важности различных факторов в этой ситуации и оценка будущих возможностей. На втором месте стоят элементы оценки: оценка важности не в смысле того, какова вероятность события, но того, чему следует случиться, отделение лучшего исхода от наихудшего, понимание того, что некоторые действия морально обязательны, выражение выбора или предпочтений, вырастающие из желаний, страха или уверенности в том, что существует в настоящем и что может принести будущее. Далее возникает вопрос: может ли теория, объединяющая два этих фактора, быть оценена рационально – как истинная или ложная, существует ли общая мера, которая может быть использована для подтверждения истинности теории как таковой. И здесь неожиданный поворот – Сэйбин обращается к вопросу об истинности теории. Важным ее условием является устранение из теории противоречивых предложений, но в то же время он говорит, что «отсутствие противоречий не может быть рассмотрено как эквивалент истины, за исключением, возможно чистой логики и математики» [там же, с. 78]. Однако отсутствие противоречий не является достаточным «принципом критики». Далее автор говорит о возможности существования другого принципа, который мог бы сблизить два типа предложений, – «обоснование факта и предписание ценностей», которые содержатся в любой политической теории. Дж. Сэйбин такой возможности не допускает, поскольку, по его мнению, оба типа предложений «не имеют общей логической схемы». «Слияние суждений о фактах и суждений о ценностях систематически наблюдаются в конкретных философских системах, которые представляют собой значительную часть современных философских изысканий» [там же, с. 81]. - 112 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Мы вновь возвращаемся к теме различия между политической теорией и политической философией. Оно основано на различении двух видов суждений: об эмпирически наблюдаемых явлениях и оценочные суждения. Эту идею сформулировал Макс Вебер. От нее происходят рассуждения о двух типах языка: эмпирическом языке и языке ценностей, обладающего особым типом значения. Э. Нагель утверждал, что проблема объективности – это проблема лингвистической чистоты. Эту идею поддержали многие западные политологи: Д. Истон, Д. Ласуэлл, Р. Даль и др., дифференцировавших эмпирические предложения политической науки и оценочные суждения политических доктрин. Таким образом, в западной политической науке преобладает мнение о том, что политическое знание обретает статус теории при условии недопущения в ее состав оценочных суждений, особенно этических, а также нормативных предложений, характерных для политической философии. Поиск определения политической теории следует продолжить. Список литературы 1. Политическая теория в ХХ веке: сб. ст. М.: Территория будущего, 2008. 416 с. 2. Тулмин Ст. Человеческое понимание. М.: Прогресс, 1984. 327 с. POLITICAL THEORY: IN SEARCH OF THE DEFINITION V.N. ZHOUK Tver State University, Tver The article is aimed at defining political theory. It is based on the survey of Western scholars papers focused on the same problem: what is political theory? The author proposes the demarcation line between political theory, political philosophy, and political thought history. Keywords: theory, politics, knowledge, evaluation, philosophy. Об авторе: ЖУК Валерий Николаевич – кандидат философских наук, доцент кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: zhoukv@ mail.ru Author information: ZHOUK Valery Nikolaevich – Ph. D., Assoc. Prof. of the Dept. of Philosophy and Cultural Theory, Tver State University, Tver. E-mail: zhoukv@ mail. ru - 113 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 114–121 УДК: [316.612+316.454.3]:339.13323.2-029:1(045) СОСТЯЗАТЕЛЬНОСТЬ И ЗАПРЕТ В ПОЛИТИКЕ И ЭКОНОМИКЕ: СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ АСПЕКТ А.С. Полищук Хмельницкая гуманитарно-педагогическая академия, г. Хмельницкий (Украина) Рассматриваются феномены состязательности и запрета в политике и экономике. В ключе философского анализа политики как особого рода рыночной деятельности предложен сравнительный анализ коллективного действия в тоталитарном обществе, обществе переходного типа и демократическом. Ключевые слова: человек, общество, коллективное действие, социальный ресурс, конкуренция, состязательность. Цель статьи – рассмотреть состязательность политических и экономических субъектов как процесс, который приводит к установлению монополии и запрещениям в социально-политической и экономической жизни человека. Попытки применения принципов товарно-денежных отношений в анализе демократической практики осуществлялись еще в античные времена такими выдающими мыслителями, как Аристотель и Платон, а позже – Т. Гоббсом, Ш.- Л. Монтескье, Ж.-Ж. Руссо и др. Возможность анализа борьбы за власть как конкуренции отметил Й. Шумпетер в своей работе «Капитализм, социализм и демократия». Исследователь обосновал парадигму функционирования политического рынка на основании соревнования элит за власть. Сущность современного «народовластия», по Шумпетеру, заключается в конкурентном лидерстве групп и их влиянии на государственном и межгосударственном уровнях. При этом партии и политики регулируют политическую конкуренцию по аналогии с профессиональными ассоциациями [8, с. 347–348]. Параллель между активностью участников избирательной кампании и деятельностью в сфере продажи товаров и услуг проводил Ю. Хабермас [6]. Важный вклад в развитие концепции политического рынка принадлежит французскому социологу П. Бурдье, который рассматривал политическое как рынок, где появляется политическая продукция, проблемы, программы, анализы, комментарии, концепции, события, из которых и должны выбирать рядовые граждане, приведенные к состоянию «потребителей» [2]. В научной среде государств постсоветского пространства политический рынок изучается, начиная из середины 90-х гг. прошлого века. Отдельные аспекты этого феномена нашли отображение в работах Ф. Ильясова, М. Зайцевой, Е. Морозовой, Д. Нежданова, К. Гаджиева, В. Лоскутова, В. Скоробогацкого, В. Руденкина, О. Русаковой. - 114 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Стоит заметить, что само понятие «монополия» в общественнополитической и экономической жизни испытывало неоднозначные изменения. Например, Аристотель характеризовал монополию как «искусство наживать имущество», отмечая содействие этому процессу в случае увелечения любой монополии [1, с. 397]. Томас Гоббс анализировал государственную монополию в сфере международной торговли с целью «увеличения прибылей путем монопольного права покупки и продажи как дома, так и за рубежом» [3, с. 180]. К. Маркс в своих трудах предусмотрел диалектику взаимодействия монополии и конкуренции, а Ленин рассматривал монополию как заговор между большими предприятиями за разделение рынков сбыта, сфер приложения капитала и т. п. Принимая во внимание то, что термин «монополия» по большей части касается экономики, А. Смит отмечал, что данное явление может присутствовать при наличии нескольких предприятий, которые производят один и тот же товар, но монопольным будет тот, преимущество которого определяется рынком. То есть производителей благ есть несколько, но спрос имеет лишь тот, кто устанавливает политические и юридические ограничения и господствует на рынке благ [5, с. 201]. Такая ситуация в экономике свойственна и политике: на политическом рынке действует достаточно большое количество политических сил, которые объединяются в политические партии, блоки. Целью деятельности этих сил является борьба за власть. Одержав победу в борьбе, они превращают власть в орудия для борьбы со своими оппонентами. Средствами такой борьбы является право. Ведь те, кто пришли во власть через образование блоков, фракций, создают монополию на издание, санкционирование тех или других норм и правил, которые регулируют как имущественные, так и неимущественные отношения в обществе. Из-за этого коллективное действие социальных образований, которые одержали победу в борьбе за власть, имеет монополию на политическом рынке. Она использует институт государства как поле своей деятельности в социально-экономической и политической системах общества. Политическая система тесно связана с особенной формой деятельности людей – политикой. В отличие от других систем общественной жизни, политическая система имеет ряд особенностей: она участвует в решении таких общесоциальных заданий, как интеграция общества, распределение в нем материальных и духовных ценностей; предполагает монополию на государственное принуждение в масштабах всего общества и использование для этого специального аппарата; имеет достаточно сложное внутреннее строение, которое включает разнообразные политические организации, принципы, нормы, механизмы коммуникаций, которые обеспечивают прямую и обратную связь социальных групп и членов общества с политической властью. Политическая система имеет монополию на осуществление власти. - 115 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Политическая власть касается интересов больших масс людей, определенных социальных групп. Причастные к руководству обществом и занимают господствующие позиции в экономической жизни. Это руководство является общеобязательным и осуществляется как при непосредственном участии доминирующих в обществе социальных сил, так и через общественно-политические организации и движения, политические группы и их лидеров. Признаком политической власти является наличие особенной группы, коллективное действие которой профессионально направлено на управление. Социальные группы, которые в политике представлены политическими партиями и движениями, установив монополию на власть, пытаются внедрять свои правила, которые являются общеобязательными для всех. С теоретической точки зрения коллективное действие монополистов является оправданным, но оно не рассматривает человека и его развитие как самоцель. Управляющим моментом в коллективном действии таких государств является потребность монополистов. Понятно, что такая ситуация в большей мере касается обществ, где установлена тоталитарная система, в меньшей мере – обществ переходного типа и практически вовсе не касается обществ устойчивой демократии. В тоталитарных государствах монополию на власть имеют представители одной политической силы. Другие представительства являются не допустимыми, но даже если они появляются, всё равно поддерживают одну идеологию и в своей деятельности руководствуются единственными ценностями. То есть речь идет о том, что коллективное действие в тоталитарных государствах является четко спланированным и развивается в большинстве случаев по линейному принципу. В обществах переходного типа возникает аналогичная ситуация, но с некоторыми отличиями. Они предопределены изменением ценностных ориентиров субъектов политической деятельности; появляются новые политические партии и движения, которые находятся в оппозиции к существующим монополистским; происходит отход от плановой экономики и т. п. То есть все сферы жизни человека и институты испытывают изменения, что отражается на коллективном действии и на потере монополии политических сил. Если в тоталитарных государствах монополия для политической партии давалась просто, то в обществах переходного типа, пользуясь старыми принципами, можно ее потерять, поскольку индивиды не рассматриваются как политический ресурс одной политической силы, который своей деятельностью усиливает коллективное действие всей группы, а наоборот – является хаотическим. В обществах такого типа человек добывает право выбора, которое оценить можно будет лишь со временем. В связи с этим порождается общественно-политический и экономический хаос, предопределённый вакуумом власти, права, морали. Пределы сферы социального хаоса в посттоталитарном обществе не остаются неизменными, они постоянно пуль- 116 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. сируют между минимумом и максимумом. Амплитуда таких колебаний определяется тем, какие социальные компоненты – реформационные или реставрационные – доминируют на том или другом этапе исторического развития определенного общества. На переходном этапе в политической системе появляется достаточно большое количество политических сил, которые приобщаются к борьбе за власть, поскольку власть создает условия для удовлетворения собственных потребительских интересов. Из-за этого их наличие вносит дисбаланс в функционирование политической системы, поскольку появляется политическая конкуренция коллективного действия, которая подрывает политическую монополию, отменяет запрещения и т. п. Это предопределено тем, что в политической системе действует не одна партия-монополист, а появляются другие с новыми взглядами на социальную жизнь человека. Как свидетельствует историческая практика, политические партии создавались как инструмент борьбы за власть и перенесение интересов разных социальных слоев населения в реальную политику государства. Отсюда возникает и смысл их коллективного действия – защита социально-политических интересов определенных групп населения. Именно ради реализации этих интересов и ведется борьба за установление монополии над властью. Принимая во внимание количество партий, которые образовались за годы независимости на Украине, стоит заметить, что их деятельность является неэффективной, а коллективное действие слабым. В политической деятельности начала доминировать коррупция и бюрократия. Защита социально-политических и экономических интересов общества стала менее интересной, чем собственные выгоды. Сформировалась жесткая конкуренция между политическими силами. Применяются грязные технологии, и просчитывается стратегия устранения конкурирующей партии с политической арены. Происходит отчуждение человека от коллективного действия политических партий и социально-политических движений. В современных условиях политические партии в обществах переходного типа потеряли поддержку из-за того, что они не углубляются в общество и не сотрудничают с социальными группами. Связь политической силы со своим избирателем происходит в значительной степени по схеме программной идентификации, которая ориентируется на потребительский интерес общества. То есть политические силы осуществляют подкуп коллективного действия социальных групп и индивидов. Кроме того, образуются союзы, в которых большие партии питаются коллективным действием более слабых. В конечном результате это может привести опять к установлению монополии одной «массовой» политической партии. «Массовость» достигается путем найма в корпоративную структуру работников-исполнителей, и, как правило, членство в политических силах совпадает с работой, связанной с той или другой партией в группах. - 117 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что коллективное действие политических сил в переходных обществах в борьбе за власть является несформированным, поскольку наличие большого количества политических партий не может найти поддержку в обществе и социальных группах, чьи интересы они должны были бы представлять. В связи с этим возникает манипулирование сознанием людей, социальных групп и происходят образования разных политических союзов, участники которых направляют коллективное действие для достижения и удовлетворения частных интересов отдельных личностей, осуществляющих руководство. Также данная ситуация может привести к тому, что в любой момент политическая сила может изменить свой вектор деятельности, а это также усложняет определение эффективности коллективного действия. Другая ситуация – демократические государства. В них политика рассматривается как рынок, в котором политические партии, движения предлагают свою продукцию и блага в виде лоббирования, принятия тех или других норм, которые вступают в законную силу и являются общеобязательными для всех. Такой мысли придерживается И. Никифорова, которая отмечает, что для понимания взаимосвязи политического и товарного рынков особое значение имеет теория общественного выбора, которая сформировалась в 60-х гг. прошлого века в рамках теории рационального выбора. Сторонники теории общественного выбора (Дж. Бьюкенен, Г. Таллок, Т. Веблен, Р. Толлисон) считали государство ареной конкуренции людей за влияние на принятие решений, доступ к распределению ресурсов, а избирателей и политиков – индивидами, которые обмениваются голосами и предвыборными обещаниями. Достижением этой теории является систематизация знаний и представлений о политическом рынке как самостоятельной категории, в то же время недостатком – отсутствие его собственной специфики в результате перенесения базовых понятий и закономерностей функционирования товарного рынка в область политики [4, с. 80–84]. Сегодняшний политический рынок предъявляет политикам новые требования. Современная политика все более приобретает качество рекламного предложения и заставляет индивидов прислушиваться к тем идеям, которые предлагаются, учитывая спектр потребностей и интересов заказчика (индивида), в результате чего происходит повышение своего социально-политического статуса. Это подводит к мысли, что деятельность социально-политических организаций можно расценивать как саморекламу с целью обеспечения монопольного содержания власти. Особого внимания в этом контексте заслуживают труды Г. Мюрдаля, Д. Норта, М. Олсона. В них описаны концепции, разработанные в рамках неоинституционализма. Предметом их исследования стало коллективное действие основных социальных, политических, правовых, экономических и культурных институтов, которые являются основой рыночных отношений как в политике, так и в экономике. - 118 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Можно согласиться с мнением Ю. Шведи, который определяет политический рынок как среду, в пределах которой участники политических соревнований в процессе овладения власти и влияния на неё пытаются «продать» свои политические программы и разные политические предложения. При этом в качестве основных участников соревнований Ю. Шведи выделяет политические институты, представленные системой органов всех трех ветвей власти (законодательной, исполнительной, судебной), политическими партиями и общественными организациями. Энциклопедический словарь под редакцией этого автора рассматривает категорию политического рынка как теорию, которая объясняет особенности политической конкуренции [7, с. 356]. Политические силы в политических системах вступают в конкурентную борьбу за власть, которая является ресурсом. В качестве товара на политическом рынке выступают ресурсы общественного влияния, которые не просто используются для удовлетворения политических интересов и претензий, но и производятся участниками политических процессов для дальнейшего эквивалентного обмена на конкурентных принципах. Эквивалентность в данном случае определяется соотношением затрат, понесенных субъектом политического рынка, с тем объемом конкретного вида ресурсов общественного влияния, какой он стремился получить, чтобы иметь дополнительные возможности. В качестве такого ресурса следует рассматривать голоса избирателей, которые означают поддержку. К тому же развитие рынка политико-управленческих технологий приводит к качественному изменению политического рынка в целом и усиливает эффект «инвестиционной лейки», который заключается в принудительном участии того или другого политического актера в политических кампаниях конкурентов. Такое участие обусловлено не столько собственными политическими интересами данного актера, сколько необходимостью хранить имеющиеся ресурсы общественного влияния от посягательств конкурентов. Именно поэтому с феноменом политического рынка тесно связана такая категория, как политическая конкуренция, которая представлена поливекторностью идей. Теоретический и идеологический дискурсы, опосредствующие поливекторное взаимодействие идей и политических стратегий, в сочетании с могучим влиянием экономического контекста осуществляют существенное влияние на коллективное действие. Кроме того, дискурс выступает как одна из важнейших форм социального действия групповых субъектов, абстрагируя ценностные и идеологические мотивации и интересы своих участников. Динамика интерпретации феномена «коллективное действие в социально-политических и экономических монополиях рыночных отношений» связана с конкретными экономическими и политическими изменениями и рассматривается как один из инструментов социальной интеграции при условии наличия конкуренции. - 119 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Конкуренция в демократических обществах является движущей силой, ее стоит рассматривать как состязательность субъектов политики и экономики за создание лучших благ для человека. Под ней стоит понимать состязательность между политическими партиями за власть, внутрипартийную состязательность за статус лидера и т. п. В экономике это состязательность за установление экономической монополии – она происходит между предприятиями, компаниями за монополизацию своих товаров на рынке сбыта. Конкуренция – это объективный закон как экономического, так и политического развития, действие которого является общеобязательным для субъектов коллективного действия политической, экономической систем общества в борьбе за власть и расширение своих возможностей. В связи с этим существует несколько видов конкуренции, а именно: свободная конкуренция (для нее характерно большое количество субъектов, которые участвуют в политических соревнованиях); межпартийная конкуренция (в соревнованиях за власть активное участие принимают лишь политические партии); внутрипартийная конкуренция (ограничена пределами партии и происходит исключительно между ее членами); несовершенная конкуренция (ведется между малыми и средними политическими партиями за избирателя). Разновидностью несовершенной конкуренции является нечестная конкуренция, которая ведется, как правило, с помощью неопределенных методов, подкупа, использования административного ресурса, применения силы и т. п. Из вышеизложенного вытекает вывод, что коллективное действие политических субъектов можно рассматривать как товар, который используется ими в борьбе за власть. Установлено, что в тоталитарных обществах все сферы жизни человека подчиняются политической силе, имеющей монополию на распределение благ. В обществах переходного типа осуществляется отход от монополизации, которая сопровождается хаосом в бытии человека, и неосторожность, поскольку в любой момент может состояться возвращение к начальной стадии. В данных обществах также происходит зарождение как политической, так и экономической конкуренции, а это дает возможность индивиду осуществлять собственный выбор и способствовать повышению коллективного действия социально-политической или экономической группы, которую он себе изберет. Демократические общества без конкуренции в политическом или экономическом бытии являются немыслимыми, поскольку коллективное действие социальных групп таких обществ определяется тем, что может предложить та или другая политическая сила или экономический субъект ведения хозяйства для человека. Список литературы 1. Аристотель. Сочинения: в 4 т. М.: Мысль, 1983. Т. 4. 830 с. - 120 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 2. Бурдье П. Социология политики / пер. с фр. и общ. ред. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1993. 336 с. 3. Гоббс Т. Сочинения: в 2 т. М.: Мысль, 1991. 4. Нікіфорова Інна. Політична конкуренція як критерій типологізації політичних ринків // Політичне управління : теорія та практика. 2012. № 4. С. 80–84. 5. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962. 654 с. 6. Хабермас Ю. Политические работы / сост. А.В. Денежкина ; пер. с нем. Б.М. Скуратова. М.: Праксис, 2005. 368 с. 7. Шведи Ю. Політичні партії [Електронний ресурс] : енцикл. словник. Львів, 2004. URL: http: // www.lnu.edu. ua/faculty/Phil/Shweda_slovnyk.htm 8. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия / предисл. и общ. ред. В.С. Автономова. М.: Экономика, 1995. 540 c. COMPETITION AND PROHIBITION IN POLITICS AND ECONOMY: SOCIAL-PHILOSOPHICAL APPROACH A.S. Polishyuk Khmelnitskaya Academy of Humanities and Pedagogy, Khmelnitsk (Ukraine) The phenomena of competition and prohibition in politics and economy are analyzed in the paper's format. In the key of philosophical interpretation of politics as a specific kind of market activity, the comparative study of collective action in totalitarian, transition, and democratic types of society is offered. Keywords: a human being, society, collective action, social resource, competition. Об авторе: ПОЛИЩУК Александр Сергеевич – кандидат философских наук, доцент кафедры общеобразовательных дисциплин Хмельницкой гуманитарно-педагогической академии, г. Хмельницкий (Украина). E-mail: [email protected] Author information: POLISHYUK Alexander Sergeevich – Ph.D., Assoc. Prof., Dept. of Humanities, Khmelnitskaya Academy of Humanities and Pedagogy, Khmelnitsk (Ukraine). E-mail: [email protected] - 121 - ВестникТвГУ. ТвГУ.Серия Серия"ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ".2013. 2013.Выпуск Выпуск4. 4.С. 122–133 Вестник Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 1. С. 63–74 3. Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2012. Выпуск УДК 168.5 С. 79–85 ПРОБЛЕМЫ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ УДК 1:008 ДИАЛОГ КУЛЬТУР В КОНТЕКСТЕ КУЛЬТУРНОИСТОРИЧЕСКОЙ ТИПОЛОГИИ Р.Ю. ВИППЕРА Е.С. Иванова, Е.Е. Михайлова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», г. Тверь Рассматриваются основные аспекты культурно-исторической типологии, разработанной на рубеже XIX-XX вв. российским историкомпозитивистом Р.Ю. Виппером. Проанализированы авторские концепции «культурного полицентризма», «культурной полигенетичности», «культурных кругов», «гендерного» и «геополитического» облика культуры. Выявлено, что в основе культурно-исторической типологии Р.Ю. Виппера по сути лежит идея диалогичности культуры, ее готовности и способности к взаимообмену и взаимообогащению. Ключевые слова: культура, типология культуры, диалог культур, культурная аналогия. Проблема типологии культуры устойчиво занимает ключевое место в современных исследовательских проектах. Осмысление такого сложного и многопланового явления, как культура, заставляет авторов вновь и вновь обращаться к вопросам систематизации, сравнения, обобщения и классификации всех ее формообразующих компонентов. В эпоху глобализации культура приобретает информационно-сетевой характер, что требует осмысления значительного комплекса новых проблем, связанных с усиливающейся межкультурной интеграцией. Об этом свидетельствует широкий исследовательский интерес к проблематике многообразия культур [1, с. 75–84; 7, с. 471–508] и к исторической традиции осмысления межнациональных коммуникационных процессов, выраженных, в частности, в форме диалога культур [8, с. 54–60; 9]. Русские позитивисты второй половины XIX – начала XX в. в числе первых заговорили о том, что любая культура есть уникальный мир, дарящий людям смысловую целостность, в которой они могут существовать, зачастую не задумываясь об ансамбле ее компонентов, происхождении и генетических истоках. В этой связи особый интерес представляет типология социокультурного развития, предложенная Робертом Юрьевичем Виппером (1859–1954), одним из наиболее выдающихся представителей московской исторической школы, занимавшейся вопросами всеобщей истории и методологии исторического познания. Проблематике культурной типологии Р.Ю. Виппер посвятил немало страниц своих исследований. Суммарно они отражают два авторских подхода к типологизации культуры – археологический и историче- 122 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ский. Согласно первому культура классифицируется в зависимости от характера орудий труда, которыми пользуются люди в своей деятельности. В результате вырисовывается каменный, бронзовый и железный века в истории человечества. При этом, отмечает Р.Ю. Виппер, слово «век» следует понимать не дословно как «столетие», а широко – как период доминирования тех или иных орудий труда, который может продолжаться не одну сотню лет [3, с. 9]. Задача второго подхода сводится к установлению порядка событий, т.е. хронологии. В этом отношении Р.Ю. Виппер соглашается с исторической типологией культуры, разработанной в свое время К. Целларием (1638–1707). Она предполагает деление культуры на следующие типы: Древность (до гибели Римской империи); Средние века (от гибели Римской империи до взятия Константинополя турками) и Новое время (с 1500 г.). Последний тип Р.Ю. Виппер уже сам дробит на три периода: 1) век Реформации (от начала XVI до середины XVII в.); 2) век абсолютной монархии (от середины XVII в. до начала французской революции 1789 г.); 3) век демократии (от 1789, до современных ему дней). В итоге в типологии Р.Ю. Виппера привычное для исследователей трехчленное деление культуры превращается в четырехчленное: автор отделяет век демократии от первых трех столетий Нового времени и дает ему название Новейшей истории [3, с. 9]. Вполне правомерно, что историк подчеркивает условность этих разделений. Во-первых, каждый народ сам определяет свою хронологию и свое «памятное великое событие», с которого начинается отсчет его истории; во-вторых, каждый народ сам решает, что считать Новым или Новейшим временем. Для того чтобы быть более убедительным, Р.Ю. Виппер в своих работах использует два исследовательских принципа – различия и аналогии, где первый подчеркивает индивидуальность культурных форм (учреждений, быта, нравов, литературного стиля данной эпохи и т. д.); а второй позволяет синхронизировать, выявлять аналогии развития культур разных стран. Взгляд Р.Ю. Виппера на европейскую культуру во многом определяется достижениями исторической науки конца XIX – начала ХХ в. В это время археологами были сделаны потрясающие открытия в Европе и Передней Азии, которые перевернули само представление о процессе культурного развития и поставили под сомнение популярную в те времена концепцию европоцентризма. Благодаря этим открытиям, во-первых, были уточнены временные границы древности, во-вторых, была выявлена культурная специфика Восточной Азии и Америки, а также ближнего Востока, где центральное место занял Вавилон. Раскопки этой древней цивилизации показали, что уже во втором тысячелетии до нашей эры она была настоящим самодержавным бюрократическим государством, которое стало центром просвещения для всей культуры Европы вплоть до XVI в. Впервые эту мысль озвучил немецкий востоковед Г. Винклер (1863–1913), объявив, что европейская культура есть не что иное, как «усвоение и повторение вавилонской мудрости». Исходя из этого, - 123 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Р.Ю. Виппер разделяет историю Европы и Передней Азии на две культурные эпохи – вавилонскую и новоевропейскую. Несмотря на то, что многие его современники сочли такую типологию культуры непривычно парадоксальной, Р.Ю. Виппер настойчиво называет Вавилон «оригиналом», а Европу – «копией», «ученицей» и берется за изучение процесса культурной преемственности этих двух типов культур [6, с. 235]. Механизм их культурного взаимодействия рисуется следующим образом. Вавилон, являвшийся крупным культурным центром Древности, стал для Европы своеобразным поставщиком образцов материальной и духовной культуры, которые доставлялись в европейские страны посредством торговли, колонизации и завоеваний. По замыслу Р.Ю. Виппера, такое культурное преемство распространялось веерообразно: потоки восточных идей и товаров лучами расходились из единого (вавилонского) центра, то усиливаясь, то ослабевая, постепенно расширяя или сужая круги своего культурного влияния [6, с. 239]. Такие «круги», по мнению автора, могли сохранять отношения со своей метрополией, но могли и отрываться от главного центра. «Принимающая» культура зачастую после пассивного усвоения чужих идей и продуктов начинает вырабатывать свою собственную, национальную идентичность. Со временем «ученики» становятся настолько самостоятельными, что забывают или стараются забыть о своем истинном происхождении и даже пытаются завоевывать своего «учителя» – культурную метрополию [6, с. 237]. Сам процесс передачи Востоком Западу запаса своих материальных и духовных богатств видится Р.Ю. Випперу в форме нескольких больших волнообразных излучений. Знаками этой передачи, по его мнению, стали «мировые» религии, возникшие на вавилонской почве – греко-римское язычество, иудейство, христианство и ислам. Диалог культур стал результатом обширной колонизации. Если внимательно присмотреться к истории Европы, можно неоднократно увидеть подобные явления. Так, Италия берет культурное содержание у Греции, затем Галлия у Италии и т. д. Исходя из подобных наблюдений, историк делает вывод о том, что «чистых», автономных и полностью изолированных культур никогда не было: с древних времен осуществлялось их культурное взаимодействие, т. е. на постоянный диалог [6, с. 237–240]. Первая мировая войны стала символом разрушительной катастрофы для Европы, привнося гибель и разорение ее культуры. По выражению самого Р.Ю. Виппера, европейская культура «обратилась в обширное кладбище, а мы, пережившие борьбу, ходим в лохмотьях». Основной причиной этого он называет установление в Европе мужского типа культуры, для которого, с одной стороны, свойственны многочисленные научные открытия и достижения, предприимчивость, смелость и индустриализм, а с другой – ожесточенность людей вследствие вечного состязания, переходящего в беспощадную борьбу, где социальные вопросы в основном решались путем истребления противника. По мнению - 124 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. исследователя, это связано с тем, что мужской ум не сумел создать ничего прочного в области устроения общества, что и привело в итоге к разрушению культуры. Крайним проявлением такой ситуации Р.Ю. Виппер называет воцарившийся национализм в Германии: в это время возродилось старое дикое правило, от которого стала отвыкать традиционная Европа, – «человек человеку волк», а вся европейская политика свелась к «дикой погоне и звериной борьбе за добычей», к утверждению национального превосходства, оправдывавшего все антигуманные бесчинства по отношению к другим народам [2, с. 24–46]. Несмотря на такие мрачные описания, Р.Ю. Виппер все же верит в возрождение Германии, а так же и всей Европы в целом. Спасение, по его выражению, «придет от женщин». Именно они способны принести свежие силы, неиспорченную веру в достоинство человека, попранное мужчинами, восстановить справедливость и мир, социальный порядок, нормализовать человеческие взаимоотношения. Это, отмечает философ, будет возрождением забытого старинного уклада когда-то господствовавшей в мире женской культуры, так безжалостно разрушенной мужчинами. Подобные ситуации уже возникали в истории человечества. Например, междоусобные «мужские» войны в V в. до н.э. чуть было не привели к культурному краху античную Грецию. Именно женщины тогда сыграли важную роль в ее социальном восстановлении [2, с. 68]. Вот и теперь, полагает историк, пришло время, когда женщины вновь выйдут на социальную арену, скинут с себя ярмо «полезного домашнего орудия» или «красивой игрушки» и обретут былую политическую и экономическую свободу, чтобы собрать «обломки» старой европейской культуры и возродить ее на новом уровне [2, с. 4]. В работах Р.Ю. Виппера русская культура, с одной стороны, встроена в общий контекст всемирного исторического процесса, с другой – имеет свою специфику. Это объясняется тем, что русский народ в эпоху Средних веков и Нового времени находился в неодинаковых культурных условиях и занимал неодинаковую ступень развития по сравнению с народами Западной Европы. Долгие века крепостничества и самодержавного режима, считает Р.Ю. Виппер, делают практически невозможными синхронистическое изложение событий и деление их на схожие периоды. В результате исследователю приходится отмечать очевидные расхождения и «приспосабливать» события русской истории к периодизации западноевропейской культуры [5, с. 4]. Историк отмечает большой вклад в развитие Московского государства двух его правителей – Ивана III и Ивана IV – как создателей крупнейшей державы своего времени. Совершенно противоположную оценку дает он действиям Петра I, приведшим к искусственной, на его взгляд, европеизации России. С одной стороны, Р.Ю. Виппер понимает желание великого правителя вывести Россию на качественно новый уровень культурного развития. Но, с другой стороны, задается вопро- 125 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. сом, не слишком ли была высока цена этого желания. По его мнению, политика Петра I привела к отказу от национальной самобытности, к расколу российского общества и государства, к потере традиций и внутренней сплоченности, выразившихся впоследствии в глубоком кризисе русской культуры 1920-х гг., когда Россия оказалась отброшенной на несколько столетий назад. События 1917 г. Р.Ю. Виппер именует наивысшей точкой разрушения национального самосознания и упадка российской национальной культуры, которая формировалась на протяжении многих веков. Не останавливаясь на таких неутешительных выводах, Р.Ю. Виппер начинает размышлять о путях национального возрождения русской культуры и искать факторы, способные стимулировать этот процесс. Возврат к былому могуществу, по его мнению, пока невозможен в связи с послевоенной разрухой советской России. Но и установление социалистического строя представляется ему весьма сомнительным фактом: как идейное течение социализм наполнен неразрешимыми противоречиями. Взгляды консерваторов и прогрессистов были, по мнению Р.Ю. Виппера, слишком односторонними, категоричными и утопичными. Для того чтобы выйти из этого замкнутого круга, оба эти направления должны были, во-первых, отказаться от утопий, веры в чудесные превращения и внезапную революцию, во-вторых, перейти в реформаторскую плоскость социальной политики и искать совместно компромиссные варианты дальнейшего развития. Только в этом случае, считает историк, социалистическая теория сохранит свою жизненность и не будет забыта как многие другие теории. В творчестве Р.Ю. Виппера важная роль в процессе национального возрождения русской культуры отводится интеллигенции. По мнению историка, именно она со своей изобретательностью, трудоспособностью и умением хранить опыт прежних поколений может стать связующим звеном во всех культурных процессах. Однако, отмечает автор, в настоящее время интеллигенция переживает тяжелый кризис и не способна выполнять свое предназначение. Это связано, во-первых, с разрушением университетской жизни в России, а во-вторых, с тем, что она оторвалась от реальной жизни, стала склонна к идиллиям и созерцательному ожиданию, направляя все свои усилия только на свои проблемы [2, с. 88–103]. Чтобы исправить эту ситуацию, полагал исследователь, ей необходимо избавиться от собственной беспочвенности, сблизиться с народом, с рабочим классом и помочь ему своим деятельным примером преодолеть момент глубокого общественного расстройства [6, с. 24–25]. Размышляя о судьбе русской культуры, Р.Ю. Виппер обращается не только к современным теориям, но и к историческому прошлому других стран, изучает их социально-политический опыт, что позволяет проводить аналогии между древними культурами и современностью и искать ответы в историческом прошлом на актуальные вопросы современности. В этой - 126 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. связи он высоко оценивает работу этнолога Г. Шурца (1863–1903) «Возрастные классы и мужские союзы» (1902 г.), где звучит мысль о том, что в основе развития разных народов лежат одни и те же мотивы и символы совместной жизни, даже в том случае, когда отсутствует прямое культурное заимствование. Исходя из этого, Р.Ю. Виппер рассматривает социально-культурные состояния не столько под углом зрения эволюции, движения форм, сколько по их общему внутреннему «сцеплению», типическим особенностям и зависимости от различных условий. В этом ключе он проводит аналогию между древними государствами и современной русской культурой, обнаруживая общие черты в падении Римской и Российской империй, в развитии средневековой Европы и России. По его мнению, аналогично истории европейских стран Россию ждёт длительный период одичания и варварства, а затем нового национального подъема [6, с. 154–164]. Внимательно вглядываясь в обилие культурно-исторических аналогий, Р.Ю. Виппер замечает, что количество повторений социальных и культурных комбинаций достаточно невелико, поскольку «культурная изобретательность» человека ограничена в выборе средств и способов. В развитии человечества нет места бесконечному множеству форм существования и неисчерпаемому количеству решений различных вопросов; напротив, число этих решений выглядит относительно небольшим и среди них при разных обстоятельствах приходится всякий раз делать выбор [6, с. 164]. Р.Ю. Виппер в своих работах уделяет внимание теории общественного прогресса. В этом отношении значительное влияние на него оказала теория культуры Д. Вико (1668–1744), согласно которой человечество развивается не по одной восходящей линии, как это представлялось ранее, а в форме цикличных обособленных национальных культур. Эта мысль привела Р.Ю. Виппера к осознанию того, что общество вовсе не обязательно развивается прогрессивно как единый организм. В результате философ посвящает целый ряд своих работ критике теории прогресса. Анализируя условия ее возникновения, он приходит к выводу, что она сложилась под влиянием трех основных факторов. Первым фактором является сближение европейских народов друг с другом и возникновение на этой почве идеи о том, что земной шар – это «великая мастерская, которая работает по определенному плану для общей великой цели, где постепенно установится один общий язык, падут национальные различия» [3, с. 78]. Эта идея о планомерности прогресса и о том, что в его ходе должна быть выполнена великая просветительная, воспитательная система, по мнению Р.Ю. Виппера, абсолютно несостоятельна, так как она является всего лишь продолжением старых нежизнеспособных религиозных направлений, искавших в исторической жизни путей Провидения. Вторым фактором, повлиявшим на развитие теории прогресса, Р.Ю. Виппер считал успехи естествознания, которые привели к мысли о том, что в природе существует единство не только материала, вещества, - 127 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. но и единство движущих жизненных начал, к которым с течением времени стали присоединять и историю человека. При этом представители данного подхода, такие как И.Г. Гердер (1744–1803), Г. Спенсер (1820–1903) и др., отвергали сравнительное изучение культуры, так как отстаивали идею эволюции единого «великого течения». Без сомнения, полагал Р.Ю. Виппер, такое представление о человечестве было отголоском старинной церковной идеи, собиравшей разрозненные общества в один великий, «всеспасающий град божий» [3, с. 86]. Третьим фактором, повлиявшим на формулировку теории прогресса, стали политические события во Франции в последней четверти XVIII в. Под их влиянием сложилось новое направление в теории прогресса. Его сторонники – М.Ж. Кондорсе (1743–1794), А. Сен-Симон (1760–1825), О. Конт (1798– 1857) и другие видели условия для непрерывного совершенствования в самой человеческой природе. По их мнению, общество – это не органическая группа, живущая по законам своего развития; общество – сумма развивающихся личностей, арена их прогрессивной деятельности, главными двигателями которой стали интеллектуальный и научный факторы развития. Такое возведение человеческого сознания в некий культ также представляется Р.Ю. Випперу достаточно неоправданным [3, с. 180–187]. На основании всех этих размышлений и под влиянием развития социологического направления в науке Р.Ю. Виппер выстраивает свою концепцию развития культуры. Таковая представляется ему не одной эволюционной линией, а совокупностью множества параллельных самостоятельных культурных рядов, не примыкающих друг к другу в виде звеньев одной цепи. При этом ряды эти не совпадают между собою, но могут быть сравниваемы. В результате подчеркиваются не столько хронологические моменты одного культурного течения, сколько местные общественные и культурные типы с характерным строением длительного свойства. В этом отношении, по мнению Р.Ю. Виппера, перспективной представляется разработка новой концепции культурного развития на основе географического детерминизма, который предполагает деление культурно-исторического материала не по эпохам и хронологическим разрезам, как это делалось ранее, а по большим территориальным кругам [4, с. 110]. Но, к сожалению, отмечает автор, данный принцип пока еще не оформился окончательно, так как отсутствуют серьезные исследования в этом направлении. Пока, говорит он, «география не идет дальше заголовков», так как в исследованиях ученых нет ни обстоятельного описания физической обстановки, среди которой развертываются социальные отношения, ни попытки установить связь типических черт данной местной истории с теми или другими особенностями соответствующей группы стран. Ситуация улучшится только тогда, полагал философ, когда исследователи выявят и установят такие критерии деления территорий, в которых физико-биологические условия стран будут «служить» естественными границами социальнокультурных типов [4, с. 111]. - 128 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В своем учебнике истории Р.Ю. Виппер предпринимает попытку классификации стран Новой Европы по географическому принципу, которые он делит на три большие группы. К первой он относит «передовые страны» – Испанию, Францию, Голландию и Англию, которые он группирует на основании общего признака – открытия ими новых океанических путей, которые позволили им успешно развиваться. Ко второй – «страны середины» – Германию и Италию, ранее успешные, но пришедшие к упадку и раздробленности в связи с падением значимости внутренних торговых путей. К третьей – «военно-крепостнические страны Восточной Европы» – Австро-Венгрию, Пруссию, Польшу, Московское государство, Швецию и Турцию, которые объединяет схожесть интересов в сфере военно-земледельческой колонизации и системы крепостничества. Разница между этими тремя группами заключается в том, что «океаническим» странам была свойственна внешняя колонизация в новых частях света, а восточноевропейским – только внутренняя. Р.Ю. Виппер ставит вопрос о том, насколько географические условия влияют на человеческое общество и как далеко распространяется их сила. Сторонники географического детерминизма – Ж. Бодэн (1529(30)– 1596), Ш.-Л. Монтескье (1689–1755), Г.Т. Бокль (1821–1862) и др. стремились в первую очередь определить круг тех человеческих отношений, которые, по их мнению, должны были находиться под воздействием этих факторов. Это – общественный и политический строй, религиозные воззрения, судьба народов и даже сам ход истории. Однако, по мнению Р.Ю. Виппера, такой подход опасен «географическим фатализмом», так как исследователи забывают о том, что помимо воздействия физического окружения на развитие общества влияет и сама деятельность человека, которая порождает и новые внешние условия. Р.Ю. Виппер критикует сторонников географического детерминизма и за то, что они воспринимают общество как изолированную культуру, не учитывают процессы культурного взаимообмена. Между тем развитие каждого общества зависит от самых разнообразных причин, часто «скрытых» от глаз исследователя. Сам Р.Ю. Виппер признает важность географических условий, воздействующих на жизнедеятельность народа, но не считает их чем-то исключительным, так как внешние условия, на его взгляд, образуют лишь обстановку (благоприятную или неблагоприятную) для выработки культуры в определенном направлении, а сама культура – это результат сложных и длительных форм взаимодействий и взаимоотношений. Исходя из этого, историк ставит вопрос о внутренней связи культурных явлений. Он старается выяснить факторы, причины социальных перемен, действующие силы исторической жизни и формы их осуществления путем соединения психологического и исторического момента. Такой подход к описанию культуры, считает Р.Ю. Виппер, делает совершенно невозможным использование когда-то популярной телеологической мысли о целесообразности в истолковании общественно- 129 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. исторических явлений – следования в истории замыслов и выполнений, так как очевидно, что она сильно преувеличивает силы человека, упуская из виду тот факт, что, с одной стороны, индивид зачастую совершает какие-либо действия абсолютно произвольно, а с другой – подражательно. При этом он ссылается на работы Г. Тарда (1843–1904) «Законы подражания» (1890 г.) и Н.К. Михайловского «Герои и толпа» (1882 г.), где эти явления подражательства изучены достаточно подробно. В них четко показано, что личные проявления выступают на особенно видное место не вследствие своей внутренней цены, а под влиянием обстановки, в которой они манифестируются [4, с. 258]. Продолжая развивать эту мысль, Р.Ю. Виппер обращается к ещё одному аспекту данного вопроса – соотношению «индивидуальности и массы», «героя и толпы». Обычно личность здесь рисуется активным, производительным началом, а общество – пассивным, подражающим и повторяющим. Однако, по мнению Р.Ю. Виппера, исследователи здесь «грешат» тем, что совершают искусственный отбор и вырабатывают усредненную массу последователей, стирая оригинальные черты отдельных личностей и обесцвечивая их. В результате получаются довольно произвольные результаты, которые не могут дать ясных и объективных представлений об общественной среде. Для того чтобы исправить такую ситуацию, по мнению Р.Ю. Виппера, необходимо постараться определить все ее слои и оттенки, которые в ней имеются [4, с. 260–264]. Помимо этого, ученый совершенно не согласен с представлением о полной пассивности масс, увлекаемых волей одного лица. По его мнению, объяснения крупного события, «великого движения» необходимо искать в настроениях, в повороте чувств множества людей, которым великие личности служили только выразителями, «знаменосцами». Исходя из этого, говорит он, существующее представление о движущей воле как причине каких-либо событий оказывается несостоятельным. Поэтому ему представляется совершенно верным утверждение позитивистов о том, что не надо ставить вопроса о «причинах», не надо спрашивать «почему?», необходимо говорить о механизме и спрашивать, «как это произошло», как совершилось или началось известное явление [4, с. 168]. По его мнению, при таком подходе исследователи смогут прийти к признанию того общего принципа, что социальные явления – не масса случайностей, не арена «волшебных скачков», а группы постоянных сцеплений, образующих механически повторяющиеся единства. Для того чтобы выявить такие социальные и культурные «сцепления», Р.Ю. Виппер предлагает использовать предложенный еще Н.И. Кареевым метод «расчленения признаков или элементов в сложной группе явлений культуры, которое должно сопровождаться их обозначением посредством имен». Это позволит разместить выделенные элементы по определенному порядку в твердые категории. Чаще всего ученые группируют их по следующим группам: экономические, социальные, политиче- 130 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ские и культурные явления. В этом смысле между ними практически отсутствуют противоречия, но, когда заходит речь о взаимном соотношении данных факторов, между исследователями обнаруживается жестокое разногласие. В первую очередь это касается таких направлений, как материализм и идеализм. Р.Ю. Виппер в этом споре занимает следующую позицию. Он отмечает преимущество материалистического истолкования культуры перед идеалистическим, так какидеализму свойственны, во-первых, боязнь реальности, нежелание и неумение с ней обращаться, а во-вторых, дуализм, который не позволяет ему занять определенную позицию в описании культуры. В противовес этому материализм всегда дает одинаковое и последовательное размещение категорий, исходя из положения о том, что экономический строй является первичной формой всех образований [4, с. 205]. Однако, несмотря на это, Р.Ю. Виппер считает, что обе стороны ошибаются. Их основной ошибкой он называет желание установить точные границы экономических, политических, религиозных и социальных отношений, желание вывести явления одного ряда из другого, в то время как, по его мнению, это невозможно, так как все они тесно переплетены друг с другом. Возможны лишь различные разрезы и соответственные описания жизненного процесса с выделением экономических признаков, смены верований и представлений и т. д. Поэтому, для того чтобы делать общие заключения, полагал Р.Ю. Виппер, необходимо рассматривать совместно явления и отношения, соответствующие друг другу. Результатом такого параллельного изучения рядов экономической, религиозной, правовой жизни и т. д. станет то, что мы сможем установить между ними соответствие моментов, узнать каждое явление вновь и несколько раз в различных формулировках [4, с. 211–219]. Исходя из этого, Р.Ю. Виппер считал многофакторный детерминизм единственно правильным решением. Поэтому в своих работах он пытается анализировать развитие культуры с точки зрения различных факторов – экономического, социального, политического, культурного, применяя при этом метод теоретикопознавательного критицизма, суть которого заключается в изучении способа образования исторических и социологических категорий с точки зрения психических условий. В качестве обобщения отметим следующее. Реконструкция воззрений Р.Ю. Виппера показывает, что в своих работах он поднимает вопросы, которые остаются актуальными и в наши дни. Это – полигенетичность культуры; соотношение в ней мужского и женского начала; тенденции глобализации и унификации культуры, с одной стороны, и сохранения национальной самобытности – с другой; диалог культур в рамках культурной безопасности и др. Р.Ю. Виппер входит в число первых исследователей, обратившихся к проблематике культурноисторической типологии. На базе критики западноевропейской и отечественной исследовательской традиции он выстраивает собственную ти- - 131 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. пологию культуры, выявляя социологические, исторические, археологические, географические и гендерные основания таковой. Сознательно дистанцируясь от всяческих попыток построения глобальных субстанциональных схем в картине всемирной истории, Р.Ю. Виппер по сути остается метафизиком: он не отказывается от самой идеи повторяемости и схожести развития национальных организмов, признает наличие некоего тождества фаз и общностей условий развития. Таким образом, всемирная история в его интерпретации рисуется как бесконечно сложная и изменчивая комбинация социокультурного развития, сопряженная с бесконечно протекающим диалогом культур в контексте взаимосвязи политических, географических, экономических, социологических, психологических, антропологических, этнологических, лингвистических факторов и их комбинаций. Диалог культур в его понимании представляет собой некую систему исторически трансформирующихся обществ. В каждом социуме складывается определенная система ценностей, отражающая его самобытность и представляющая ядро культурного развития общества: прежде всего – это государственное устройство, экономические, социальные и правовые взаимоотношения, идейные настроения, национальное самосознание, коллективные интересы и цели. Стараясь подчеркнуть индивидуальность каждой национальной культуры, Р.Ю. Виппер, однако, избегает крайности отрицания единства исторического процесса. Позитивистская теория фактов оказывается для него платформой примирения радикально разнородных установок, которые при всей их декларируемой взаимодополнительности не теряют своей полярности, не могут составить гармонизирующее единство. В итоге культурно-историческая типология Р.Ю. Виппера не похожа на мозаику самостоятельно функционирующих частей, а наоборот, представляет собой стройную систему исторических эпох, связанных между собой идеей культурного диалога. Каждая культура в исторической панораме имеет свое «лицо», выраженное двойственной сущностью многообразия социальных и культурных связей: исключительной оригинальностью и исторической преемственностью Список литературы 1. Бельчевичен С.П. Проблемы исторического развития в философии Г.В. Плеханова // Вестник Тверского госуниверситета. Сер. «Философия». 2008. № 7. С. 75–84. 2. Виппер Р.Ю. Гибель европейской культуры: сб. статей и публичных лекций 1914–1918 гг. М., 1918. 105 с. 3. Виппер Р.Ю. Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв. (теория прогресса). Иваново-Вознесенск, 1925. 196 с. 4. Виппер Р.Ю. Очерки теории исторического познания. М., 1911. 284 с. 5. Виппер Р.Ю. Учебник истории. Новое время. Рига, 1928. 473 с. - 132 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 6. Виппер Р.Ю. Две интеллигенции и другие очерки: сб. ст. и публ. лекций. 1900–1912. М., 1912. 321 с. 7. Губман Б.Л. Современная философия культуры. М., 2005. 8. Михайлова Е.Е. Диалог культур как предмет философской рефлексии Р.Ю. Виппера // Вестн. Тверского госуниверситета. Сер. «Философия». 2009. № 1. С 54–60. 9. Михайлова Е.Е. Интерпретация культуры в русском позитивизме // Вестн. Тверского госуниверситета. Сер. «Философия». 2007. № 2. С. 81–86. DIALOGUE OF CULTURES IN THE CONTEXT OF R.Y. WIPPER'S CULTURAL AND HISTORICAL TYPOLOGY E.S. Ivanova, E.E. Mikhaylova Tver State Technical University, Tver The article explores the main aspects of the cultural and historical typology developed at the turn of 19-20 centuries by the Russian historian of positivist orientation R.Y. Wipper. The constructs of «cultural polycentrism», «cultural polygenetics», «cultural circles», «gender» and «geopolitical» cultural appearance introduced by this author are analyzed within the article's format. It is revealed that R.Y. Wipper's cultural and historical typology is based on the idea of dialogical character of culture, its readiness and ability for mutual change and enrichment. Keywords: culture, types of culture, cultural dialogue, cultural analogy. Об авторах: ИВАНОВА Елена Сергеевна – старший преподаватель кафедры социологии и социальных технологий, аспирант кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] МИХАЙЛОВА Елена Евгеньевна – доктор философских наук, профессор кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: IVANOVA Elena Sergeevna – Ph.D. student of the Dept. of Psychology and Philosophy of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] MIKHAYLOVA Elena Evgenyevna – Ph.D, Prof. of Psychology and Philosophy of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] - 133 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 134–140 УДК 159.923.2 ЧЕЛОВЕК И РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО В КОНСЕРВАТИВНОЙ КОНЦЕПЦИИ И.А. ИЛЬИНА С.А. Малинин ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Анализируя взаимосвязь человека и государства в России, И.А. Ильин уделял большое внимание культурной и религиозной традиции страны. Рассматривая Россию как живой организм, он обращается к общефилософским принципам собственного мировоззрения, истоки которого связаны с идеями Гегеля, а позже Г. Паламы. История России, как он полагал, пошла по порочному пути, вследствие трагедии большевистской революции. В консервативном ключе он надеялся, что патриотическая элита может спасти Россию авторитарным путём, возвращаясь к базовым ценностям православного христианства. Ключевые слова: революция, большевизм, православие, патриотизм, государство, человек, свобода. Быть русским не означает только говорить по-русски. Россию необходимо воспринимать всем сердцем, относиться к ней со всей любовью. Своеобразие России – это Дар Божий, который дан русским людям. Только русский человек способен созерцать Россию в Божьем луче и понимать ее как главную святыню своей жизни. Именно так, с такой любовью и трепетом выдающийся русский философ, религиозный мыслитель и государствовед Иван Александрович Ильин (1882–1954) говорил о русском народе и о великой России. Тема взаимосвязи человека и Российского государства – ключевая в творчестве И.А. Ильина, который разработал её оригинальное видение в свете собственного общефилософского мировоззрения, возникшего под влиянием идей Гегеля и в поздний период его творчества Г. Паламы. И.А. Ильин посвятил изучению проблемы взаимосвязи русского человека и Российского государства несколько крупных работ, среди которых двухтомный сборник статей «Наши задачи», «О сущности правосознания», «Общее учение о праве и государстве», «Понятие права и силы», «О сопротивлении злу силою». Все они являются выдающимися произведениями русской классики. В них чётко, точно, подробно и сильно истолковывается программа государственного укрепления и духовного возрождения России. Это обращение к национальному долгу и правосознанию русского человека. В них даются прямые ответы на вопросы о прошлом, настоящем и будущем России: «Нас учит жизнь. Она нас учит постоянно: все время ставит проблемы и обличает ошибки их разрешения. И если только наблюдать и иметь верные – духовные, совестные и политические – мерила, то жизнь превращается в - 134 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. настоящую школу. Эти уроки мы должны сохранить для грядущей России» [5, с. 52]. Занимаясь исследованием взаимосвязи человека и государства в России, И.А. Ильин акцентировал внимание на нескольких важных аспектах. Первый из них – Россия есть живой организм. Россия есть организм духа и природы, и его нельзя расчленить. Россия на протяжении своей истории слагалась в органическое единство. Это единство было географически указано и привязано землёй. Русский народ издревле оказался на широкой и открытой равнине. Ограждающих естественных границ не было, и поэтому ему приходилось обороняться от набегов различных мелких и крупных хищных племён и давать им отпор при помощи оружия. Так русские изучали и осваивали свою территорию. Россия всегда была, остаётся и будет организмом, постоянно вынужденным быть готовым к самообороне. Далее Ильин говорит, что с давних времён Российское государство было географическим организмом удалённых рек и морей. Мировое значение России издревле заключалось в творческом посредничестве между различными культурами и народами. Россия освобождала свои просторы от внутренних разбойников и бандитов. Но Россия не всегда имела выход к морям. Поэтому ей приходилось бороться за них, для своих хозяйственных и культурных и потребностей. Ввиду этого различные иностранные враги России первым делом пытались перекрыть ей доступ к водным ресурсам, дабы лишить её стратегического преимущества. К счастью, все эти попытки на протяжении тысячелетней истории России оставались тщетными. Россия сурово и беспощадно наказывала своих агрессоров. По мнению Ильина, российское государство всегда отстаивало свой суверенитет, борясь за веру и религию. Россия есть духовный организм, служивший не только православным народам, но и всему миру. Православная религия сохранила в себе то, чего лишились остальные религии мира. Православие в отличие от других религий никогда не навязывало войной и страхом свою веру другим народам. Наоборот, оно открыто осуждало это и никогда не уподоблялось другим верам. Российское государство, как духовный организм, всегда создавало и жертвовало, но никогда в своей истории не уничтожало и не стращало. И.А. Ильин подчёркивает, что Россия создала свой неповторимый язык, искусство и литературу. Русские всегда щедро делились с присоединёнными странами и народами своими богатствами, но никогда не пытались навязать их силой, войной, угрозами. Если взглянуть назад на долгий ход истории, то можно с лёгкостью убедиться, что ни один народ не может сравниться по талантливости, духовности, культуре с русским народом: «Читайте историю России и убеждайтесь, что вся она создана силою русского духовного характера. От Феодосия Печерского до Сергия, Гермогена и Серафима Саровского; от Мономаха до - 135 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Петра Великого и до Суворова, Столыпина и Врангеля; от Ломоносова до Менделеева – вся история есть победа русского духовного характера над трудностями, соблазнами, опасностями и врагами» [1, с. 488]. Это небольшой список тех, кто прославлял Россию и русский народ. Это те люди, равных которым не было в зарубежных странах, да и вряд ли найдётся в ближайшем будущем. Российское государство – это великий и единый хозяйственный организм, говорит Ильин. Вся его территория взаимосвязана хозяйственным обменом. Различные части страны питают друг друга. Все эти процессы происходят на взаимовыгодных началах, и каждый народ, отдавая частичку своей «хозяйственности», взамен получает другую, необходимую для ее жизнедеятельности, развития и функционирования. На протяжении веков «недруги» России пытаются нарушить эту целостность, внести хаос в стройную систему государства. Зависть и страх перед «большим» соседом заставляют иностранные государства идти на эти «недружественные» поступки. Однако Российское государство и русский народ есть взаимосвязанное неделимое хозяйственное единство. В конце размышления о России как о живом организме И.А. Ильин заявляет, что Российскому государству, несмотря на свою индивидуальность, масштаб, политическую, культурную, духовную и религиозную силу и значимость, ещё предстоит выработать новую, ни на какую другую не похожую государственную организацию. Говоря о постоянных попытках расчленения России на отдельные «кусочки» и «островки», Ильин заключает, что это приведёт к затяжному и тяжелейшему хаосу как для самой нашей страны и её народа, так и для всего мира в целом. Заканчивая анализ такого важного аспекта – интерпретацию России как живого организма, в проблематике связи России и русского народа, стоит перейти к рассмотрению следующей не менее важной проблемы, затрагиваемой И.А Ильиным в своём творчестве. Это вопрос большевизма и оказанного им влияния на Россию и её дальнейшую судьбу. История России, пишет Ильин, надломилась, исказилась и пошла неверным путём по причине революционной трагедии, устроенной большевиками. Это произошло вследствие разрыва между неразвитым индивидуализированным духом и настойчивым индивидуализированием инстинкта. Большевизм «двинулся» на индивидуализацию инстинкта и через него захватил власть в стране. В последующем коммунизм уничтожил индивидуализированный инстинкт и дух и таким образом провозгласил свою власть. Тоталитарную власть. Одно из худших проявлений в мире за всю его историю. Власть, которая беспредельно вмешивается в частную жизнь людей. Самодеятельность гражданам не требуется, свобода граждан опасна для тоталитарного государства. - 136 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Далее, подчёркивает Ильин, тоталитарное государство есть всеобъемлющее государство. Граждане для коммунистов являются субъектами обязанностей и объектами распоряжений. Правосознание здесь замещается психологическим насилием – голод, страх, мучения, унижения, ссылки, расстрелы. Творческая инициатива заменяется рабским надрывным напряжением. Тоталитарное государство есть социально-гипнотический механизм, рабовладельческая диктатура. Угрозы и приказы со стороны рабонадзирателей должны беспрекословно выполняться рабами. Тоталитарное государство построено большевикамикоммунистами вследствие ужасающей трагедии XX в. – Октябрьской революции 1917 г. Оно всемерное зло, угнетающее население России. С этим злом нужно бороться и искоренить его раз и навсегда: «Мы должны учиться грозной любви и гибкой борьбе. Мы должны быть твёрдо уверены в нашей победе, ибо за нами правота и сила воли. За нами история России, за нас её святыни, за нас пробуждающийся инстинкт национального самосохранения» [2, с. 286]. Также стоить отметить подробный анализ сущности коммунистов, сделанный И.А. Ильиным. Их духовные, нравственные, культурные и политические устои. Коммунисты, говорит Ильин, не умеют управлять государством, не подготовлены ни к ведению хозяйства, ни тем более к управлению таким государством, как Россия. В самом духовном основании коммуниста лежит личная непорядочность, бессовестность, невежественность и некультурность. Огромная часть из всей их массы политически не подготовлена, теоретический уровень очень низкий, а главное, 80–90% из них неграмотны. Также среди коммунистов можно выделить так называемых полуинтеллигентов, в основном из «верхушки» или близких к ней. Уровень их выше, чем у основной «массы», но несоизмеримо ниже прежней русско-национальной. Один из самых ужасающих признаков, заявляет И.А. Ильин, который единит всех коммунистов, от партийной верхушки до «самого последнего мучителя», это полная неспособность к самостоятельному мышлению. Аристотель пророчески сказал, что раб от природы тот, кто умеет думать и действовать только чужими мыслями, а своих он вообще не имеет. Коммунисты воспитаны и мыслят дедуктивно. Они создают законы и навязывают их людям через силу, террор, голод и холод. Коммунисты – это люди, утратившие веру в Бога. Им чуждо понятие духовной свободы. Мышление у них авторитарное и трафаретное. Все коммунисты предрасположены к мести, ненависти и зависти. В душе они чувствуют себя обиженными, униженными и обделёнными. Они перманентно стремятся к мести тем, кого считают более нравственными, высокодуховными, образованными, интеллигентными и успешными, чем они сами. Методы их борьбы – преследовать, истребить, замучить. Коммунисты – это люди с каменным сердцем. Коммунистам необходи- 137 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ма власть, полная свобода командования, социальное и политическое первенство. В своих разнузданных, грязных, аморальных поступках они пренебрегают такими понятиями, как закон, право, мораль. Сподвижников они набирают из претенциозных неудачников, бездарей, мошенников, бандитской своры, пройдох, проныр, в общем, из социальной пыли. До трагических событий 1917 г., царская полиция успешно боролась с этим «асоциальным сбродом», когда же монархическая власть рухнула, то вся эта «чернь» хлынула на улицу. Одни, кто поизворотливее и похитрее, наделали себе «кормушек» для «хорошей жизни», другие занялись привычным для них делом: разбойничать, пьянствовать, вести маргинальный образ жизни. Ильин отмечает: «жизнь человечества всегда слагалась так, что восхождение к безусловным предметам осуществлялось только в духовном подъёме, а духовный подъем давался только в результате подлинных и великих страданий» [3, с. 413]. И.А. Ильин также рассуждает о возможных путях преодоления проблемы большевизма в России. Он говорит, что у русского человека невозможно отменить индивидуализацию инстинкта и духовность жизни. Личное начало каждого должно быть принято и признано. Воспитание в человеке духовности, личности, правосознания поможет справиться с тоталитарным строем и преодолеть мерзкий националбольшевизм. И.А. Ильина заботил вопрос об основных задачах и внешнем облике Российского государства в ближайшей и далёкой перспективе. Во главу угла основных задач России Ильин ставит задачу русского национального спасения путём выделения кверху лучших людей, т. е. людей, которые духовно преданы России, волевых, идейных, творческих. При таком раскладе Россия быстро окрепнет после десятилетий большевистского развала. Для того чтобы эти лучшие люди, т. е. элита, смогли строить новую Россию, духовно свободную, правосознательную, нравственную, необходимо заняться подготовкой школы для новой элиты, где нужно будет учить этих новых людей верно отличать добро от зла, ценить свою историю, обучить волевым решениям и привить любовь к православию. Поэтому, чтобы успешно бороться с большевизмом и одолеть его, пишет Ильин, необходима национальная верность России. Верность не только со стороны элиты, но и всех граждан нашей великой страны. России нужна сильная власть, которая будет иметь духовногосударственный авторитет, будет уважаемой, достойной и способной импонировать гражданам. России нужен новый человек, думающий поновому ради новых грандиозных и великих целей. Новому русскому духу, новому правосознанию надлежит появиться в новом человеке. Новый человек должен научиться созерцать сердцем, т. е. искренне, твор- - 138 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. чески. Ему необходимо ценить свободу, не продавать и не пользоваться ею в гнусных и низких целях, а соблюдать ее законные границы. И как бы это – как многие скажут, недемократично – ни звучало, пишет Ильин, но для успешного преодоления большевистской власти в России, отстранению коммунистов от государственных дел раз и навсегда, изгнанию их из страны навечно Российскому государству нужна национальная, патриотическая, авторитарная, воспитывающая и возрождающая диктатура: «Нам, русским, возложено на глаза, по Евангельскому слову, некое целительное брение. Нам давно пора промыть глаза и прозреть и научиться новой постановке старых вопросов и их новому разрешению. Это даётся не без труда. Но легко даются вообще только дурные и соблазнительные ответы» [4, с. 273]. Иван Александрович Ильин был идеологом Русского общевоинского союза (РОВС). Он всю жизнь был ярым и открытым противником коммунизма и большевизма. Своими принципами считал самоотверженное служение России, сохранение основ и традиций Императорской России. Ильин заявлял, что русскому человеку нужно национальнопатриотическое единомыслие, единочувствие и единоволие. Консервативные воззрения Ильина на проблему взаимосвязи человека и Российского государства – продукт конкретных исторических обстоятельств. Сегодня можно рассматривать их в разной философской и политической перспективе, принимая или критикуя его подход к проблеме, но бесспорно то, что Ильин глубоко любил и понимал Россию, что давало ему возможность видеть сильные и слабые стороны Российского государства. Его идеи на данный момент как никогда актуальны. Ильин очень часто рассуждает о желании как иностранных государств, с чуждым русскому человеку мировоззрением, психологией, душой, нравственностью и правосознанием, так и «отечественных» злопыхателей навязать России свои образцы построения государства. Не соглашаясь с этим, он пытается бороться и надеяться, что удастся преодолеть это «смутное» и тяжёлое время и начнётся духовное, нравственное, политическое и культурное возрождение России и русского народа. Ильин заявлял о том, что у России свой жизненный путь, не похожий на путь ни одной страны в мире: «Положение наше, русских патриотов, единственное в своём роде; и это мы должны усвоить крепко; от этого мы должны отправляться и именно так осмысливать нашу задачу» [1, с. 453]. Глубокий и искренний патриотизм русского автора – причина сегодняшнего не иссякающего интереса к его творчеству. Список литературы 1. Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 т. / сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы; худож. Л.Ф. Шканов. Т. 7. М., 1998. 608 с. - 139 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 2. Ильин И.А. Собрание сочинений: в 10 т. / сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы; худож. Л.Ф. Шканов. Т. 5. М., 1996. 608 с. 3. Ильин И.А. Собрание сочинений: с 10 т. / сост. и коммент. Ю.Т. Лисицы; худож. Л.Ф. Шканов. Т. 4. М., 1994. 576 с. 4. Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России: ст. 1948–1954 гг:. в 2 т. / подготовка текста и вступ. ст. И.Н. Смирнова. Т. 1.М., 1992. 5. Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и будущее России: ст. 1948–1954 гг.: в 2 т. / подготовка текста и вступ. ст. И.Н. Смирнова. Т. 2. М., 1992. MAN AND THE RUSSIAN STATE IN I.A. ILYIN'S CONSERVATIVE PHILOSOPHY S.A. Malinin Tver State University, Tver Exploring the relationship of man and the state in Russia, I.A. Ilyin focused on the country's cultural and religious heritage. Understanding Russia as a living organism, he did on the basis of his general philosophical views that should be traced back to Hegel and later G. Palama. History of Russia, he believed, went the wrong way because of the revolutionary tragedy provoked by the Bolsheviks. In the conservative key, he hoped that the patriotic elite could save Russia in an authoritarian way returning to the basic Christian Orthodox values. Keywords: revolution, Bolshevism, Orthodoxy, patriotism, state, man, freedom. Об авторе: МАЛИНИН Сергей Алексеевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: MALININ Sergey Alekseevich – a Ph.D. student of the Dept. of Philosophy and Theory of Culture, Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] - 140 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 141–148 УДК 1(091) ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Б.Н. ЧИЧЕРИНА О СООТНОШЕНИИ НРАВСТВЕННОСТИ С ПРАВОМ КАК СИНТЕЗ ИДЕЙ НЕМЕЦКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ М.Ю. Иванов ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Рассмотрена проблема соотношения права с нравственностью в этике Чичерина. В рамках ее анализа на основании рассмотрения таких работ Чичерина, как «О началах этики», «Философия права», «Наука и религия», «История политических учений», выявлено, в какой части своей этической философии учёный следовал за Кантом, а где, отойдя от его идей, опирался на положения, предложенные философией Гегеля. Ключевые слова: этика, нравственность, право, немецкая классическая философия. Этике Б.Н. Чичерина присуще большое количество особенностей, но в рамках данной статьи мы рассмотрим лишь его взгляды на проблему соотношения нравственности с правом. При анализе данного аспекта философии Чичерина нами было установлено, что русский философ перенял часть идей, разработанных представителями немецкой классической философии. В процессе анализа этических произведений Чичерина обнаруживается явное стремление их автора синтезировать отдельные положения концепций И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля. Исходя из проведенного анализа произведений Чичерина, мы можем также говорить и о том, что, несмотря на ряд заимствований, в его философских построениях прослеживаются некоторые черты, которые тем не менее добавляют своеобразия его представлениям о соотношении права и этики. Начиная непосредственно говорить об этических взглядах Чичерина, нужно заметить, что он, как и его учитель К.Д. Кавелин, был сторонником «автономной этики», т. е. отстаивал самодостаточность и цельность этики как особой сферы общественных отношений. В произведении «О началах этики» Чичерин жёстко критикует В. Соловьева за то, что тот в книге «Оправдание добра» отстаивает точку зрения, в соответствии с которой государство может непосредственным образом вмешиваться в нравственную сферу. Соловьев верил в то, что государство обязано нравственно перевоспитывать людей, прибегая к помощи таких учреждений, как полиция и тюрьмы [6, c. 446]. Чичерин же доказывал обратное, учитывая при этом противоречия этической философии Соловьева, который, несмотря на использование таких понятий, как совесть и безусловные нравственные требования, судя по всему, не без симпатии относился и к идеям «полицейского государства». Чичерин, говоря об ошибочном взгляде Соловьева на саму суть этики, замечает: «Ошибка гр. - 141 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Толстого заключается в том, что он, кроме нравственности, не признает ничего, а заблуждение г. Соловьева состоит в том, что он хочет подчинить ей всё. Не довольствуясь отвлеченной проповедью, он хочет быть практическим человеком, а практика, как известно, низводит самые высокие стремления иногда в весьма низменные сферы» [10, c. 685]. Но, выступая за «автономию этики», Чичерин не забывал и о том, что она тесным образом связана с правом. По его мнению, именно право «ближе стоит к нравственности, нежели все другие области человеческой деятельности» [там же, c. 691]. По его мнению, основная связь права с нравственностью состоит в том, что они имеют один источник – природу человека как разумно-свободного существа. Так же как и Кант, Чичерин утверждает, что правовые и нравственные идеи имеют своим источником разум человека. Несмотря на метафизические начала нравственности, именно человеческий разум определяет их как законы свободы, возвышает человека над миром природы. Основное отличие между нравственностью и правом сводится к тому, что они управляют разными сферами человеческой свободы: «...одно внутренними побуждениями человека, определяемыми совестью, другое внешними отношениями свободы одного лица к свободе других» [там же, c. 691]. Вполне естественно, что каждая из сфер имеет свои особенности и свои требования. Право носит общеобязательный характер и обеспечивается мерами государственного принуждения, поскольку именно оно и легализует нормы права. К нравственности же в отличие от права принуждение вообще не применимо, поскольку ее сфера действия очерчивается внутренними убеждениями человека, в нравственной сфере возможно только общественное порицание. Как очень точно отмечает А.А. Гусейнов, «Чичерин был категорически против принудительной организации добра в эмпирическом мире, так как для него царство добра было “не от мира сего”» [3, c. 811]. По справедливому заявлению А.А. Гусейнова: «Чичерин отстаивал идею абсолютной автономии нравственного закона, являющегося единственной гарантией невозможности подмены “внутренних решений совести принудительным общественным законом”» [там же]. Иными словами, Чичерин признавал то, что начало нравственности лежит исключительно в духовном мире человека и имеет метафизическую, неизменчивую сущность в отличие от права, которое является изменяющимся явлением материального мира [8, c. 174]. Смешение права с нравственностью, по мнению Чичерина, приведёт к тому, что она (нравственность) потеряет свою ценность как таковую и люди сами уже не будут понимать того, поступают ли они, исходя из нравственных, внутренних, побуждений или исключительно руководствуясь инстинктом сохранения перед неизбежностью наказания. Только сам человек волен совершать или не совершать нравственный поступок, быть нравственным или безнравственным. «Действовать по совести может только сам человек, по собственному побуждению. Совесть есть самое - 142 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. свободное, что существует в мире; она не подчиняется никаким внешним понуждениям. Можно принудить человека поступать так или иначе, но нельзя заставить его поступать так или иначе по совести. Последняя составляет недосягаемое для внешней власти нравственное святилище человека. И только то имеет нравственную цену, что истекает из этого святилища, что определяется человеком на основании внутреннего, свободного голоса совести. Вынужденные действия могут быть полезны или вредны, во всяком случае они не заключают в себе ничего нравственного» [там же, c. 190]. Такого рода положения этики Чичерина теснейшим образом сближают его философию с моральной философией Канта, который и является самым известным мыслителем Нового времени, отстаивающим автономность этики. Кант видел источник этики в априорнометафизическом начале, т. е. он полгал, что этика исходит из самой природы человека, а нравственное чувство присуще всякому разумному существу. Сам немецкий философ писал по этому поводу следующее: «…моральные законы вместе с их принципами не только существенно отличаются от всего прочего, в чем заключается что-то эмпирическое, но вся моральная философия всецело покоится на своей чистой части. Будучи применима к человеку, она ничего не заимствует из знания о нем (из антропологии), а дает ему как разумному существу априорные законы, которые, конечно, еще требуют усиленной опытом способности суждения для того, чтобы, с одной стороны, распознать, в каких случаях они находят свое применение, с другой стороны, проложить им путь к воле человека и придать им силу для их исполнения» [4, c. 223]. Безусловно, Кант не отрицал того факта, что прирожденная способность человека быть нравственным еще не делает его таковым, а априорнометафизические начала нравственности должны быть укреплены способностями разума. Так, он пишет, что «долг есть необходимость совершения поступка из уважения к закону. К объекту как результату моего предполагаемого поступка я хотя и могу иметь склонность, но никогда не могу чувствовать уважения именно потому, что он только результат, а не деятельность воли» [там же, c. 236]. Из сказанного следует, что Кант, а следом за ним и Чичерин исходят из того, что начала нравственности лежат исключительно в ракурсе метафизики, а не в эмпирическом мире, где господствуют цели, склонности, интересы и потребности (которые относятся к области права). Отрицая эвдемонизм, Чичерин, следуя за Кантом, признает, что вопрос, касающийся соотношения человеческих склонностей с этикой, не может быть решен «эвдемонизмом, для которого сама нравственность является только средством к достижению счастья» [8, c. 187]. Но, не признавая того, что нравственность является простым средством к достижению счастья и имеет прямую от него зависимость, Чичерин тем не менее полагает: такая категория, как счастье, в определенной мере при- 143 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. сутствует в нравственной сфере. Человеку дозволено, совершая нравственные поступки, содействовать чужому счастью, также ему дозволяется удовлетворять свои потребности. Но все это необходимо осуществлять, руководствуясь исключительно принципом разумности, соблюдая определенную меру и избегая излишеств, «настолько, насколько это не противоречит нравственному закону» [там же, c. 188]. В отличие от эвдемонистов, нравственность у Чичерина не поставлена в роковую зависимость от человеческих склонностей и потребностей. Как и Кант, Чичерин признает абсолютное значение личности в моральности – «субъективной нравственности», в отличие от Гегеля, который выводил нравственность из объективной всеобщности, а не из индивидуальности. Под индивидуальностью мы здесь имеем в виду не субъективный характер нравственности, а лишь полагаем, что Кант выводил нравственные начала из духовного мира отдельно взятого человека, придавая им всеобщность за счет априоризма таких категорий, как долг и категорический императив, в нравственной же философии Гегеля личность всегда заслонялась глобальными категориями – семьей, государством. Почти везде в философии Гегеля присутствует мысль о том, что «не единичность индивидуума является главным, а жизненность нравственной природы, божественность; единичный индивидуум слишком беден для ее существа, чтобы воспринять ее природу во всей ее реальности» [1, c. 336]. Но гегельянские начала также находят свое отражение в этике Чичерина. Так, рассуждая о соотношении нравственности с правом, он задаётся вопросом, в каком же отношении находятся внешняя и внутренняя свободы. Он пишет, что, рассматривая этот вопрос, «мы вступаем здесь на новую почву: от субъективной нравственности мы переходим в сферу объективной нравственности, которая есть вместе сфера объективного права» [9, c. 223]. Данный ответ на поставленный вопрос звучит достаточно странно, особенно если исходить из того, о чем мы говорили ранее. Признавая метафизическую сущность нравственности и находя ее корень в индивидуальных, личностных человеческих началах, Чичерин почему-то начинает говорить об объективной нравственности, которая, более того, еще и входит в область объективного права. Данное противоречие как раз и объясняется стремлением Чичерина объединить индивидуализм Канта с объективными началами философии Гегеля. Это противоречие и составляет основную особенность его этической философии. «И право, и нравственность указывают на высшую связь лиц, которая не ограничивается взаимодействием отдельных единиц, а делает их членами высшего целого» [там же, c. 228]. Под высшим целым Чичерин, конечно же, подразумевает государство, которое и является, по его мнению, воплощением объективной нравственности. По заявлению Чичерина, «великая заслуга Гегеля состоит в том, что он выявил и развил эти объективные начала человеческой жизни. - 144 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Он указал на то, что именно в таком разумно устроенном порядке человек находит истинное осуществление своей свободы и высшее своё назначение. Он обретает в нём и гарантию своих прав, и осуществление своих интересов, и нравственное удовлетворение в служении общим целям. Но именно потому этот высший общественный строй достигает истинного своего значения лишь тогда, когда он опирается на права и требования личности. Последняя есть фундамент, на котором воздвигается общественное здание. Как скоро расшатывается этот фундамент, так колеблется самое здание. Общество, которое отрицает индивидуализм, подрывает собственные свои духовные основы. Жизненное его призвание состоит в осуществлении права и нравственности, а корень того и другого лежит в единичном лице. Задача заключается, следовательно, не в отрицании одного элемента во имя другого, а в разумном соглашении обоих. Для этого нужно, прежде всего, ясное понимание тех начал, которые сочетаются в общежитии, а также способов их сочетания» [там же]. С решением данной задачи, по мнению Чичерина, могла справиться только философия права. Чичерин признавал, что правовые действия вовсе не обязаны быть нравственными. По его мнению, в политической и правовой сферах вполне возможно применение и безнравственных средств. То есть право для него, по словам Канта, это «совокупность условий, при которых произвол одного лица совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы» [5, c. 139]. Между правом и нравственностью могут происходить столкновения. По этому поводу Чичерин пишет, что нравственность, будучи обращенной к внутренней свободе человека, «налагает на него обязанность воздерживаться от такого употребления права, которое противоречит нравственному закону. Юридический закон признаёт за человеком право собственности; но каким образом он пользуется им, хорошо или дурно, нравственно или безнравственно, в это юридический закон не входит. Нравственный же закон воспрещает человеку обращать свою собственность на безнравственные цели или делать из неё такое употребление, которое противоречит нравственным требованиям. Юридический закон признаёт за кредитором право взыскивать долг со всякого должника, не входя в рассмотрение его имущественного положения. Нравственный же закон воспрещает взыскивать долг с бедняка, который может быть повергнут этим в полную нищету» [8, c. 187]. Но в другой части своей философии Чичерин уже забывает, что некоторые нормы права по природе своей могут быть безнравственными и пишет уже о том, что «нравственность требует уважения к праву; это вытекает из самого уважения к личности, которая составляет основание всякого права и всякой нравственности» [9, c. 231]. По его мнению, только нравственный закон, требующий от человека добровольного подчинения закону юридическому, является необходимым условием мирного сожительства между людьми. В этом и - 145 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. проявляется одна из сторон объективной нравственности. Но не забывает Чичерин и про то, что нравственность может обладать и восполняющими качествами по отношению к праву. Так, он указывает на то, что «там, где юридический закон оказывается недоступным, нравственность может требовать совершения действий по внутреннему побуждению, например, при исполнении обязательств, не имеющих юридической силы» [7, c. 91]. Также, делая еще больший уклон в сторону философии Гегеля, Чичерин знакомит нас с т. н. идеей нравственного государства, в соответствии с которой, несмотря на то что государство не вправе обращать нравственность в принудительное начало, оно тем не менее «обязано ею руководствоваться так же, как и частные лица» [9, c. 332]. Из такой постановки проблемы следует, что Чичерин признает существование нравственности частной и общественной (государственной). Требование руководствоваться нравственными требованиями в решении политических вопросов является еще одним проявлением объективной нравственности. Следуя за Гегелем, Чичерин симпатизирует его мнению о том, что только в государстве возможно «полное осуществление нравственной идеи» [там же, c. 302]. Для Гегеля государство – это «действительность нравственной идеи – нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает» [2, c. 279]. В целях обоснования своих взглядов Чичерин однажды ссылался на данное определение [9, c. 302]. В другой работе – «Наука и религия» – Чичерин также рассматривает государство в качестве абсолютного союза, который представляет высшее сочетание противоположных начал общественной жизни [12, c. 142–143]. Несмотря на то, что Чичерин акцентирует внимание на личностном характере нравственности, он не признает того, что нравственная сфера должна и может быть полностью независима от каких-либо внешних влияний при условии, конечно, если эти влияния не будут носить принудительный и насильственный характер. Единственным инструментом нравственных воздействий, по мнению Чичерина, может быть только убеждение. Поддерживая мнение Канта о том, что нравственный закон (категорический императив) дает только общие предписания, Чичерин также говорит и о том, что он является пустым звуком, пока не будет применен к конкретным жизненным ситуациям и не получит своего выражения объективно. В подтверждение своих слов Чичерин ссылается на обязанность родителей осуществлять опеку над своими детьми и параллельно заниматься их нравственным воспитанием [8, c. 205]. В такого рода обязанности Чичерин видит очередное проявление начал объективной нравственности. Подводя итог вышесказанному, можно прийти к выводу о том, что подход Канта, в соответствии с которым нравственные представления - 146 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. зарождаются и существуют исключительно за счет внутреннего самоопределения человека, кажется Чичерину односторонним. С другой стороны, можно говорить и о том, что в своей этической философии Чичерин пытается преодолеть и односторонность этического взгляда Гегеля. В заключение приведу цитату, которая подтверждает вышеозначенное положение. Оценивая вклад Канта и Гегеля в развитие нравственной философии, Чичерин пишет, что «Кант, в своем глубоком анализе человеческих способностей, умел сочетать индивидуалистические начала французских философов XVIII века с нравственными требованиями школы Лейбница. Гегель восполнил эту все еще чисто индивидуалистическую точку зрения развитием объективных начал нравственного мира, осуществляющихся в человеческих союзах. Через это все умственное здание человеческого общежития получило такие цельность и стройность, каких оно никогда не имело ни прежде, ни после» [11, c. 22]. Список литературы 1. Гегель Г.В.Ф. Политические произведения. М.: Наука, 1978. 440 с. 2. Гегель Г.В.Ф. Философия права: пер. с нем./ ред. и сост. Д.А. Керимов и В.С. Нерсесянц; авт. вступ. ст. и примеч. В.С. Нерсесянц. М.: Мысль, 1990. 524 с. 3. История этических учений: учебник / под ред. А.А. Гусейнова. М.: Гардарики, 2003. 911 с. 4. Кант И. Сочинения: в 6 т. М., «Мысль», 1965. Т. 4. Ч. I. 544 с. 5. Кант И. Сочинения: в 6 т. М., «Мысль», 1965. Т. 4. Ч. 2. 478 с. 6. Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соч.: в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. 534 с. 7. Чичерин Б. Философия права. М., Типо-литография товарищества И.Н. Кушерев и Ко. 1900. Кн. 2. Право. 339 с. 8. Чичерин Б. Философия права. М., Типо-литография товарищества И.Н. Кушерев и Ко. 1900. Кн. 3. Нравственность. 339 с. 9. Чичерин Б. Философия права. М., Типо-литография товарищества И.Н. Кушерев и Ко. 1900. Кн. 4. Человеческие союзы. 339 с. 10. Чичерин Б.Н. О началах этики // Вопросы философии и психологии. М., 1897. Год 8, кн. 4. 11. Чичерин Б. Философия права. М., Типо-литография товарищества И.Н. Кушерев и Ко. 1900. Введение. 339 с. 12. Чичерин Б.Н. Наука и религия. М.: «Республика», 1999. 495 с. B.N. CHICHERIN'S UNDERSTANDING OF THE RELATIONS BETWEEN MORALITY AND LAW AS A SYNTHESIS OF THE GERMAN CLASSICAL PHILOSOPHY IDEAS M.Yu. Ivanov - 147 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Tver State University, Tver This article explores B.N. Chicherin's vision of the balance between law and morality problem. Within the limits of its analysis, on the basis of his «Foundations of Ethics». «Philosophy of Law», «Science and Religion», and «History of Political Theories», it is revealed what part of Chicherin's ethical philosophy is more influenced by Kant or Hegel. Key words: ethics, morality, law, German classical philosophy. Об авторе: ИВАНОВ Максим Юрьевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: IVANOV Maxim Yourievich is a Ph.D. student of the Dept. of Philosophy and Culture Theory at Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] - 148 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С.Выпуск 149–158 1–2. Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2012. Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 160–165 ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР УДК 1(091) ЧЕЛОВЕК КАК СУБЪЕКТ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ВЫБОРА В ПОСТЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЙ АНТРОПОЛОГИИ США В.В. Томашов ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный университет», г. Ярославль Анализируется проблема субъекта социально-политического выбора в контексте постэкзистенциальной антропологии США рубежа XX–XXI вв. Анализ осуществляется в проблемных рамках базисных для экзистенциальной антропологии категорий: выбор, свобода, ответственность, отчуждение. Делается вывод о том, что освобождение человека от гнета политических «тотальностей» (дегуманизированных социально- политических институтов современного общества) возможно лишь через ответственный выбор, реализуемый с помощью механизмов как интериоризации, так и экстериоризации. Ключевые слова: международная политика, политическое решение, политический выбор, политическая ответственность, тоталитаризм, антропологический кризис, свобода, отчуждение, самоактуализация, самореализация, интериоризация, экстериоризация, политический реализм. В известном романе «Гроздья гнева» американский писательгуманист Джон Стейнбек в образе главного героя показал тип человека, «перерастающего» самого себя, такого, который способен подняться над условиями своего существования и в конечном итоге обрести определенную независимость от них. Это был пример своеобразного позитивного прорыва ограничивающих свободу человека обстоятельств. В этом отношении герой Стейнбека резко контрастировал с персонажами экзистенциальных драм и трагедий Ф. Кафки, А. Камю или Ж.-П. Сартра, этими «сизифами» современности. Примечательно то, что роман Стейнбека увидел свет в конце 1930-х гг., т. е. одновременно с «Тошнотой» Сартра (1938 г.). Но какое поразительное различие в понимании возможностей и предназначения человека! Жизнеутверждающий пафос Стейнбека с его конечной верой в человека, способного подняться над самим собой и над обстоятельствами, и пессимизм экзистенциалиста Сартра, считавшего, что единственными (да и то временными) опорами для нас во враждебном и бессмысленном мире могут быть лишь относительные «смыслы». С тех пор прошло более 70 лет, но что касается положения человека, то ни качество его жизни (если ее не рассматривать в меркантильно-вещном плане), ни его собственные качества не стали значительно лучше. Несмотря на отдельные прекрасные примеры из литературы и даже из самой жизни, человек так и не научился по большому счету «подниматься» над собой. Более того, люди в массе своей стали слабее, конформнее и потеряли не только - 149 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. силу, но часто и интерес бороться с «уплотнившимися тотальностями», в том числе и с политическими. Естественно, что западная антропология не могла не обратиться к анализу социально-антропологического кризиса, тем более что в настоящее время этот глобальный кризис приобрел новые формы и признаки своего выражения. Одним из его многочисленных проявлений по-прежнему является реальная угроза ядерного самоуничтожения цивилизации. Международная политика как сфера принятия «судьбоносных» для мира решений (особенно в области обеспечения ядерного баланса) приобрела абсолютную значимость (жизненную необходимость), но, поскольку решения по-прежнему принимаются отдельными политиками (или определенными группами), в них сохраняется элемент относительности. Кроме того, необходимость ядерного ограничения и сдерживания объективно абсолютна для всех живущих на Земле, а вот политические решения в этой области все еще относительны – они не приобрели ещё, к сожалению, планетарного характера. Все это отнюдь не делает ситуацию в мире более устойчивой, несмотря на принятие мировым сообществом ряда важнейших ограничивающих политических решений. Ситуация пока еще не устраненного глобального ядерного кризиса не только не снижает, но и в невиданной раньше степени повышает значимость ответственного политического выбора. Как отмечал директор Центра научной стратегии и международных отношений при Гарвардском университете, бывший помощник госсекретаря США Джозеф Най, «даже в ситуациях сильнейшей угрозы безопасности, всегда остается широкий спектр выбора действий, имеющих глубочайшее моральное значение» [3, р. 7]. Неудивительно поэтому, что проблема ответственного политического выбора, ответственного решения и действия приобрела в настоящее время еще большую значимость в качестве объекта социально-философских исследований в США. В свое время широкую известность в кругах политологов и философов США получила книга профессора Оклахомского университета У. Хороза с характерным названием «Кризис ответственности» [2]. У. Хороз в своей работе справедливо подчеркивает, что современный кризис человека и общества целиком связан с ценностными (прежде всего, нравственными) предпосылками. Человек оказался настолько подавленным «толстым серым гнетом тотальностей», что потерял свою «самость», утратил способность видения необходимостей и возможностей ответственного выбора. Человек в условиях политического тоталитаризма, в какой степени он не проявлялся бы, остался лишь носителем «ответственности перед (социально-политическими институтами. – В.Т.)». Так, может ли человек в условиях современного массового общества восстановить первоочередность идущих от него самого сущностных интенций, первенство «гуманистических призывов», в противовес «призывам тоталитарных структур»? «Положительный ответ на этот вопрос, – поясняет Хороз, – возможно, неважен с точки зрения выживания человека, но он, безусловно, важен с точки зрения - 150 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. качества жизни» [там же, р. VIII]. Поэтому-то американский антрополог и ставит перед собой задачу выяснения истоков человеческой ответственности («sources of human responsibility»), её природы. Хороз абсолютно прав, когда помещает проблему поиска истоков ответственности в «сердце» антропологии, ибо, по его убеждению, феномен ответственности имеет свой генезис не в социальных общностях и не в политической сфере как таковой, а в самом человеке. Такое восприятие ответственности, в свою очередь, следует из того, что человек как часть человечества – не конечен, а абсолютен. Он абсолютен в важнейшей сфере жизни – сфере определения целей, принятия решений, осуществления выбора. Что же касается пресловутых политических «тотальностей», то, несмотря на огромную силу порабощения человека, они все же, по своему происхождению, – «проекции и продукты» всё того же, человеческого, стремления к «полноте» бытия. Эти необходимые, но опасные продукты самоактуализации подобны «джину», выпущенному из бутылки, устанавливающему подчас жесточайший контроль над своим «освободителем». Нетрудно заметить, что, поднимая вопрос об обретении человеком его целостности, Хороз, как и многие другие экзистенциальные антропологи, выходит на вечную проблему отчуждения. И здесь его взгляды не могут не респондировать концепции отчуждения Маркса. Хороз считает, что отличие его точки зрения от марксистской – в различном понимании природы отчуждения. По его мнению, Маркс в своём политэкономическом анализе исторического развития и смены способов производства априорно вывел некий чисто социальный закон диалектической смены форм собственности (как экономической основы отчуждения). Но закон этот – не более как абстракция, теоретическое обобщение ученого-рационалиста, взгляд на историю «снизу» («from below»). Маркс, по его мнению, не учитывает того, что на историю можно посмотреть и «изнутри», со стороны самого человека («from within ourselves»), т. е. со стороны его природы и сущности. Хороз, правда, упоминает еще об одном методологическом подходе к человеку как выбирающему историческому субъекту: о теоретическом взгляде «сверху» («from above»). По всей вероятности, здесь имеются в виду религиозно-теологические модели или же откровенно детерминистические концепции материалистического толка, но тщательному анализу американским антропологом они не подвергаются [там же, p. 15]. В связи с обвинениями Хороза в адрес Маркса по поводу созданных им «абстрактных моделей общественной жизни», хочется еще раз заметить, что основоположник исторического материализма, конечно же, делал естественный для его мировоззрения (особенно зрелого периода) акцент на анализ экономических причин и форм отчуждения. Но при этом на уровне философского рассмотрения проблемы он говорил о нем как об атрибутивном (а стало быть, непреходящем) признаке чело- 151 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. века и его бытия в культуре, как о цене, которую люди заплатили за то, чтобы жить в «условиях цивилизации». Эта мысль четко прослеживается в ранних работах К. Маркса. Поэтому оценка Хорозом Марксовой теории общественного человека как о «предпричинной модели истории» («prepurposive model of history»), как о типичном примере взгляда «снизу», вряд ли имеет основания. Не обходит Хороз вниманием и классическую экзистенциалистскую антропологию, в частности сартровскую. По мнению американского исследователя, Сартр, подобно Марксу, также не смог предложить теорию целостного человека как полностью самостоятельного, истинно свободного и ответственного субъекта выбора. Оказывается, сартровский экзистенциализм – это своего рода «ситуационализм», поскольку «пограничные» состояния, исследуемые этим философом, хотя и представляют собой на первый взгляд отчаянную (чаще всего – безуспешную) борьбу человека за свою свободу, но самом деле, они не более чем реакция, спровоцированная «интенциями тотальности». А если так, то подобное понимание попрежнему остается в рамках критикуемых автором концептуальных антропологических подходов «снизу» или «сверху». Постэкзистенциалистский антрополог У. Хороз чутко уловил внутреннюю противоречивость теоретической конструкции человека, предложенной Сартром. Свобода и автономность у французского философа, которыми он так дорожит, на деле оказываются, в рамках его «ситуационализма», понятиями более низкого статуса, нежели те же «тотальности», поскольку именно давление последних и вызывает к жизни экзистенциальные «прорывы» к свободе. Получается, что в своем поиске истоков ответственности всецело внутри человека, понимаемого как «самонаправляемый» («self-directing») субъект в любых обстоятельствах своей личной и общественной жизни, Хороз – больший субъективист, чем Сартр. И всё же нельзя не заметить существенной разницы в их позициях. Сартровский субъективизм, как это хорошо и давно известно, вырос на фундаменте в целом резко негативного, а порой даже враждебного его отношения к окружающему человека социуму и его политической организации. Отсюда, вероятно, политический анархо-радикализм мировоззрения этого мыслителя, особенно ярко проявившийся в 1960–1970-е гг. Хороз выступает также с критикой радикалистской концепции «борющегося человека» Герберта Маркузе. По его мнению, если Сартр создал концепцию человека, экзистенциально реагирующего (страхом, раздражительностью, «тошнотой») на постоянное давление со стороны тоталитаристских структур, то у Маркузе человек помещен в ситуацию «субъект-объектного» «участия» в «тотальности». Эта ситуация поистине разрушительна, анархична: человек, «негативно детерминированный обществом», сначала отчуждается от него, а затем становится борцом против него. И все же, как замечает Хороз, Маркузе не даёт ответа на вопрос: должен ли человек нести какую-либо ответственность за этот «принцип - 152 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. победы», а если должен – то почему? [там же, p. 62]. Субъект ответственности рассматривается им как бы в двух ракурсах: потенциальноабстрактный носитель ответственности вообще (любой человек) и социально-ответственный агент (более или менее сознательно относящийся к своим гражданским обязанностям и выполняющий их в той или иной мере). Исходя из такого понимания, человек вполне может быть социально ответственным, но при этом не проявлять даже малейшего оттенка ответственности в истинном смысле этого слова – как сознательной и свободной самоактуализации. То есть можно быть образцовым и ответственным гражданином, но оставаться тотально несвободным. Отсюда вытекают различные трактовки и определения «ответственного агента». С точки зрения тоталитарных структур вполне ответственным будет считаться человек, несущий «ответственность перед». Но исходя из позиции, диктуемой подходом Хороза, его метаэкзистенциалистским гуманизмом, таковым является лишь агент, «ответственный за». Идея «онтологического интеракционизма», положенная в основу концепции ответственности Хороза, объединяет в рамках его подхода философские и психологические компоненты. Это – уже давно выявленная и установленная линия американского эмпиризма, в свое время ярко выраженная У. Джеймсом. Разница лишь в том, что у Хороза внутренняя интенциональность субъекта, хотя и основана на врожденной способности человека к субъектобъектному диалогу, всё же в большей степени опирается на сознательную и реалистическую оценку социального окружения. Таким образом, выделяются как бы два слоя в структуре ответственности: внешний, вторичный слой феноменального целеполагания (а затем – и соответствующего действования) и глубинный, базисный слой (чем-то напоминающий «Оно» Зигмунда Фрейда) «онтологической самонаправляемости». Здесь антропология Хороза достигает максимальной точки сближения философии и психологии, а с другой стороны, достигает грани рационального и иррационального, апеллируя к последнему как к истинному истоку всякого настоящего ответственного акта. Как видим, постэкзистенциалистская «гуманистическая» антропология Уильяма Хороза действительно ставит выбирающего и действующего человека в центр философствования. Что же касается ответственности, то она не сводится к реакции на что-то, а причинно-интенционально составляет человеческую сущность. Но всё дело в том, что от интенции до практического действия – большая дистанция, которую субъект может и не «пройти». Вероятно поэтому в работе Хороза вводится понятие внутренней «готовности к ответственности» [2, p. 124]. Это и есть ответственность в потенции, атрибутивная сущностная характеристика любого человека. Но не у любого человека и не в любых обстоятельствах эта потенция проявится в реальном ответственном выборе, поступке. Тут уже вмешиваются морально-психологические характеристики субъекта, а также всевозможные привходящие факторы – те самые злополучные об- 153 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. стоятельства, на которые мы так часто списываем свою слабость, нерешительность, незнание или неумение. По мнению Хороза, привычное рассмотрение ответственности в рамках философии праксиса, несмотря на некоторые его позитивные стороны, все же является редукцией философского содержания, сведения его к политическому и психологическому уровням, т. к. не выявляет источник ответственности, а лишь фиксирует и описывает ее конкретные формы. Поэтому если мы философски так и не приблизимся к источнику этого феномена, то и сама теория ответственности останется пребывать в кризисе. Этот философский кризис (неумение и нежелание сущностно разобраться в себе самом) в определенной степени породил многие кризисные моменты в жизни цивилизации, достигшие пугающих пропорций в наши дни. Выход из создавшегося противоречия – в попытках прежде всего психологически «вернуться к себе», «противопоставить себя себе», «утвердить себя» как подлинного заказчика и исполнителя в системе ответственных взаимоотношений. Только на этой основе теоретикомировоззренческого, ценностного самовозрождения человека возможно освобождение его от «гнета» тоталитаристских структур и последующее оздоровление цивилизации. Положительно оценивая гуманистический пафос концепции У. Хороза, мы не можем вместе с тем не обратить еще раз внимания на то, что она по сути своей так и осталась теоретической абстракцией. Как мы помним, Хороз обвинял Маркса в том, что он «растворил» человека во внешних по отношению к нему объективных структурах: отношениях и институтах собственности и власти. Эти структуры как элементы враждебной человеку социально-политического тоталитаризма Марксом были выведены и зафиксированы рациональным путем. В отличие от него, Хороз «растворил» человека в... нём самом, выведя его свободу и необходимость из природно предзаложенной «готовности отвечать», которая лишь постулируется, но не подвергается теоретическому анализу. Такой своего рода иррационалистический натурализм соответствует тенденции, проявившейся в современной постэкзистенциальной антропологии США. В то же время в современной американской антропологии имеются и другие теоретические подходы к ответственности, основанные на детерминистической методологии с учетом реагирования субъекта на социально-политические реалии. Примером такого подхода может служить концепция ответственности, представленная Эдгаром Боденхаймером в монографии «Философия ответственности» [1]. Эта книга, написанная известным американским юристом и политологом, адресована широкой социогуманитарной аудитории, поскольку, как указывает автор, представляет собой попытку междисциплинарного подхода к проблеме ответственности. Если Уильям Хороз основное внимание уделял описанию кризиса в области теоретической интерпретации ответственности, то Боденхаймеру важнее обозна- 154 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. чить симптомы реального социального кризиса, вызванного «нестыковкой» духовного и практического, неспособностью людей «провести ответственность в жизнь». Практицистская (специфически американская) установка этого автора приводит его к достаточно скептическому отношению к так называемой «экзистенциальной ответственности», которая, по его убеждению, лишь «пустая претензия», если субъект этой ответственности «не в состоянии улучшить» себя и свое социальное окружение. «Атрибут ответственности становится бессмысленным, если приписывается человеку, который неспособен действовать в соответствии с социальными заданиями из-за обстоятельств, неподвластных его контролю». В связи с этим он замечает, что мы часто употребляем термин «ответственность» в тех случаях, когда проблема человеческого выбора вообще не стоит. Например, мы говорим об «ответственности» шторма за гибель корабля или об «ответственности» плохой дороги за автомобильную аварию [там же, p. 10]. Отрицая «морально нейтральную концепцию ответственности», Боденхаймер критикует субъективистские подходы, снижающие (или вообще отрицающие) значение внешней моральной детерминации. К таким он относит, в частности, позицию Макса Штирнера, утверждавшего в книге «Я само по себе» («Ego and His Own»), что человек пользуется всеми возможностями и предложениями жизни через ничем не связанное самонаслаждение, присваивая все, что в его силах, и не признавая никаких законов, кроме тех, которые он дал самому себе. Вполне естественно, что Боденхаймер усматривает истоки ответственности как в природе самого человека, так и в социальном контексте его бытия. Поэтому и проблема преодоления отчужденного существования и достижения максимально возможной в конкретных социальнополитических условиях самоактуализации человека рассматривается им как проблема «взаимодействия с другими людьми, чья добрая воля по отношению к нам» адекватна «нашему отношению к ним» [там же, p. 13]. Этот старый, добрый прагматистский принцип, овеянный тысячелетними философско-этическими традициями, делает позицию Боденхаймера типичной идеологией «здравого смысла», что само по себе совсем неплохо, если бы ее теоретическая наполненность была более оригинальной. С другой стороны, несомненна позитивная, упорядочивающая и индивида и социум установка, свойственная данному подходу. Эта социальнорегулятивная устремленность в духовной культуре США последнего времени нашла яркое воплощение в рецептах и методиках ряда современных американских экзистенциальных психотерапевтов. В связи с заявленным в работе Боденхаймера психологическим аспектом проблемы ответственности, нельзя не обратить внимания на то, что, с точки зрения автора, психические компоненты ответственности в конечном счете подчинены у него социальным. Это подтверждается солидарностью с идеями американского психиатра Томаса Заза. Еще в 1960-е гг. время Т. Заз опубликовал книгу, вызвавшую тогда огромный резонанс психиатров, этиков, философов. В - 155 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ней он утверждал, что психиатры в действительности имеют дело не столько с чисто клиническими случаями душевных заболеваний, сколько с индивидуальными, социальными и этическими проблемами своих пациентов. Но, конечно же, не это вызвало резко негативную реакцию многих специалистов. Многим трудно было принять необычную констатацию автора, согласно которой подавляющее «большинство так называемых душевных болезней, включая наиболее частые формы паранойи и шизофрении, есть лишь не более чем выражения неприемлемых способов поведения или отказы принять требования со стороны общества». Но наибольшее число возражений вызвал вывод Заза о том, что люди, имеющие вышеуказанные проблемы, ответственны за свои действия и должны быть наказаны за нарушение установленных норм общежития. В своих заключениях Заз опирался на результаты ряда экспериментальных исследований, показавших, что многие индивиды с серьезными социоповеденческими отклонениями тем не менее способны адекватно реагировать на угрозы наказания и другие общественные санкции [там же, p. 34–36.]. Вероятно, можно согласиться с критиками позиции Томаса Заза и соглашающегося с ним Э. Боденхаймера в связи с чересчур жестким решением проблемы дихотомии психического и социального в поведении человека: явным гипертрофированием роли общественных факторов. В то же время автор «Философии ответственности» не игнорирует вовсе значения ответственной работы человека над самим собой, своеобразного экзистенциального самоделания. Этот процесс, имеющий не только индивидуальные, но и социальные последствия, Боденхаймер связывает с «экзистенциальной ответственностью», которая определяется как стремление индивида достичь высшего уровня человеческой экзистенции, которого он в состоянии достичь на основе своих индивидуальных способностей. Процесс «достижения» этого «высшего уровня экзистенции», по Боденхаймеру, распределяется по трем реально возможным сферам: a) сфере максимальной актуализации общечеловеческих потенций, свойственных индивиду как части сообщества людей; б) сфере максимального проявления позитивных качеств, не являющихся общечеловеческими, но свойственными данному индивиду как члену определенной группы (определенного типа людей); в) сфере выявления индивидом таких выдающихся свойств и характеристик, которые делают его уникальным, исключительным членом человеческого сообщества [там же, p. 54]. Думается, что выделение подобных сфер (уровней) ответственной самоактуализации и самореализации индивида является еще одним примером практицистской ориентации Боденхаймера. Это вполне естественно, особенно если учесть, что он юрист по специальности: стало быть, абстрактно-метафизическое теоретизирование не та область, где он себя чувствует уверенно и комфортно. Зато он гораздо более свободен, когда говорит о феноменальных образцах ответственности, обнаруживаемых им в сфере повседневной жизни, а если пока не обнаруживаемых, то объявляющихся желательными. - 156 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Так, Боденхаймер сетует на то, что практический кризис ответственности вызван успокоенностью человека, переставшего «работать над собой», остановившегося, а в чем-то и деградировавшего в области морального совершенствования. Если не остановить этот опасный процесс, то человечество может оказаться в ситуации, смоделированной Ф. Кафкой в романе «Замок», – в ситуации, где царит анонимность ответственности, где никто ничего не знает и ни за что не отвечает. Пророческие предостережения чешского писателя-экзистенциалиста, к сожалению, оправдались и не раз находили и находят сегодня воплощение в реальной действительности. Кафкианские «призраки» безответственности демонстрируют свою живучесть, изо всех сил стремясь перейти из локальной плоскости в глобальную (общецивилизационную). С этой точки зрения беспокойство Э. Боденхаймера, его призывы положить конец равнодушию и пассивности (на индивидуальном уровне) и поставить мораль над политическим прагматизмом (на общественно-политическом уровне) в наше время как никогда актуальны. Поэтому, с его точки зрения, абсолютно неважно, в каком социально-значимом «объеме» ответственность выражается: «может быть удостоен чести человек, который выберет духовную жизнь, жертвуя при этом общественно значимыми обязанностями, но и не будет возведено никакой хулы на индивида, предпочитающего выполнять земные обязанности морально ответственным образом» [там же, p. 135]. Отмечая несомненную актуальность и гуманистическую ценность рассмотренных концепций ответственности американских антропологов, мы еще раз подчеркнем, что в них выражается беспокойство либеральных западных интеллигентов по поводу кризисных явлений, характеризующих состояние современного общества. Этот кризис носит глобальный характер и не столь существенно зависит от степени научной и технологической «продвинутости» той или иной страны. Это – кризис человека, кризис ответственности. В то же время пути преодоления кризиса цивилизации американскими антропологами видятся поразному. У. Хороз предпочитает акцентировать значимость всемерной активизации внутреннего ответственного ядра человека, в то время как Э. Боденхаймер настаивает на сознательном усилении социально оправданной и ценностно (нравственно, политически и т. п.) выверенной деятельности. А это значит, что первая концепция высвечивает линию интериоризации, а вторая, наоборот, экстериоризации в процессе осуществления выборного, ответственного акта. Каждый из авторов предлагает свой рецепт выхода из кризисной ситуации, совсем не похожий на те, что постулировали, скажем, классики европейского экзистенциализма. Современному человеку уже не рекомендуется просто примириться с вечным «сизифовым» «карабканьем» к желанной и никогда не достижимой свободе. Ему, с другой стороны, не предлагают и лекарство в виде «рационализированной» религии или романтической веры во всепобеждающее действие науки, технологии или - 157 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. социального реформирования. Но если человека невозможно постичь интеллектуально-теоретически, то, может быть, он сам практически раскроет свое скрытое потенциальное богатство в процессе конструктивной социальной деятельности? А если так, то с человеком обязательно нужно что-то делать: либо помогать ему максимально высвобождать в нем позитивную (хотя и иррациональную) потенцию ответственного действия, скованного безличными тотальностями, либо вести его к другим людям, и сообща, «всем миром» строить новый общественный «дом», основанный не на утилитаристско-политических началах, а на высоконравственных основаниях понимания и взаимопомощи. Список литературы 1. Bodenheimer E. Philosophy of Responsibility. Littleton, 1980. 2. Horosz W. The Crisis of Responsibility. Man as a Source of Accountability. Norman, 1975. 3. Nye J. Nuclear Ethics. N.Y.; L., 1986. MAN AS A SUBJECT OF SOCIO-POLITICAL CHOICE IN THE POST-EXISTENTIAL ANTHROPOLOGY OF THE USA V.V. Tomashov Yaroslavl State University, Yaroslavl The aim of the article is the analysis of the problem of a subject of sociopolitical choice in the context of the post-existential anthropology of the USA on the margin of the XX–XXI century. The analysis was made inside of the problematic frames of the basic categories of existential anthropology: choice, freedom, responsibility, alienation. The conclusion of the research is that a man can escape political totalities (unhuman socio-political institutes of modern society) on the basis of responsible choice by the mechanism of interiorization, as well as exteriorization. Keywords: international politics, political decision, political choice, political responsibility, totalitarism, anthropological crisis, freedom, alienation, selfrealization, self-actualization, interiorization, exteriorization, political realism. Oб авторе: ТОМАШОВ Валерий Васильевич – доктор философских наук, профессор кафедры философии ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова», Ярославль. E-mail: [email protected] Author information: TOMASHEV Valery Vasilievich – Ph.D. Prof. of the Philosophy Dept., Yaroslavl State University named after P.G. Demidov, Yaroslavl. Email: [email protected] - 158 - Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия"ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ".2013. 2013.Выпуск Выпуск 4. 4.С. 159–170 Вестник УДК 1(091) ИСТОРИЯ ПОНЯТИЙ КАРЛА ШМИТТА И РАЙНХАРТА КОЗЕЛЛЕКА А.В. Горобий ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Рассматриваются взгляды на историю понятий двух крупнейших немецких мыслителей ХХ в. Карла Шмитта и Райнхарта Козеллека. Первый автор был вовлечен в политические бури Веймарской республики, второго же послевоенные реалии заставляли переосмысливать исторический опыт своей страны. Моменты творческого расцвета двух ученых были хронологически разделены нацистской катастрофой, несмотря на это между Шмиттом и Козеллеком обнаруживается определенная идейная преемственность. Ключевые слова: история понятий, история Германии, право, политика, теория истории, антропология. Юрист и политический философ Карл Шмитт (1888–1985), несмотря на всю неоднозначность своих взглядов, оказал большое влияние на немецкую гуманитарную мысль, в том числе на историю понятий, которая в послевоенные годы разрабатывалась Райнхартом Козеллеком (1923–2006). Идейное наследие Шмитта настолько велико, что отголоски его взглядов можно найти в творчестве представителей самых разных научных и политических направлений. И все же прослеживается определённая преемственность между Шмиттом и Козеллеком. Во-первых, она концентрируется преимущественно в методологической, а не в идейнополитической плоскости. Во-вторых, она опирается на активную частную переписку между двумя учеными. В связи с этим цель данной статьи – внести вклад в разрешение вопроса, который уже несколько десятилетий интересует научное сообщество и метафорически формулируется следующим образом: «Сколько Шмитта заключено в Козеллеке?» [1]. В России творчество Шмитта и Козеллека долгое время оставалось малоизвестным. В последнее время положение стало улучшаться, в первую очередь благодаря переводу ряда работ этих ученых на русский язык [2; 3]. Это дало толчок более широкому изучению их творчества [4–7]. Данная статья, написанная в компаративистском ключе, призвана осветить недостаточно изученные параллели в развитии истории понятий как методологии исторических исследований. В своих ранних работах Шмитт выражает открытый скепсис в отношении научно-технического прогресса. Ценностная нейтральность и релятивизм современной культуры вызывают у него пессимизм. Релятивизм представляется ему как орудие холодного разума, которым последний опустошает землю. Шмитт критически относится к капитализму и буржуазному обществу, в котором целесообразность, упорядочен- 159 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ность жизни и стремление к заработку приводят к подавлению человеческих порывов, всеобщей пассивности и безынициативности [8, s. 59, 62, 67]. Также критически он настроен к романтизму, который отнимает у человека силу воли и решительность, погружая его в мир чувств и фантазий: по его мнению, романтики не способны к ценностным суждениям и моральным дистинкциям. Свойственные современному обществу нейтрализация и деполитизация мировоззрения, когда «каждая норма воспринимается как угроза тирании», лишает государство его «жизненной основы» [9, s. 172]. Политическая философия Шмитта коренится в католической среде, в которой он воспитывался [10, с. 278]. Шмитт проводит параллель между церковью и государством, которые оба являются надындивидуальными институтами, выполняющими функцию репрезентации определенного сообщества и его интересов. И церковь, и государство страдают от того, что, поддаваясь излишней терпимости и неосмотрительному чувству превосходства, они допускают существование множества противоречий внутри своей структуры (complexio oppositorum). Развитие этих вовремя неискорененных противоречий вызывает рост неприязни к церкви и государству и в конечном счете грозит их гибелью. Анализируя параллели между церковью и государством Шмитт приходит к пониманию важности языковых понятий: «Все важнейшие понятия современного учения о государстве – это секуляризованные понятия теологии. Это касается не только их исторического происхождения, так как они были перенесены из теологии в учение о государстве, но и особенностей их системы» [11, s. 43]. Центральную роль в теории государства Шмитта играет понятие «политики» (Politik), которую он ставит выше «права», поскольку правовая система всегда определяется господствующей политической системой. Шмитт как профессиональный юрист задумывается об «условиях возможности права» и находит их в политике: любая норма (Sollen) коренится в некоем бытии (Sein). Правовой порядок устанавливается сувереном (Souverän), который ради поддержания этого порядка может в некоторых случаях его же нарушать. В частности, он может объявить своего противника врагом порядка и раздвигать границы права ради борьбы с врагом. Отсюда следует, что политика – это прежде всего пространство различения друзей и врагов, причем это различение касается только публичных друзей и врагов, а значит, оно находится за пределами той морали, которая основана на Нагорной проповеди и касается частной сферы. Отрицание морали в политике впоследствии приведет Шмитта к идее о «борьбе народов за выживание». В рецензии на работу Фридриха Майнеке «Идея национальных интересов» [12] Шмитт упрекает автора, считающегося основателем истории идей как методологического подхода, в «антиисторическом и антиполитическом» смешении политики и морали, характерном для либе- 160 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. рально-буржуазных историков. По мнению Шмитта, «политика» и «мораль» – это понятия из разных сфер. «Мораль» означает оценку того или иного действия как хорошего или плохого, а «политика» – это выбор средств реализации декларируемых моральных убеждений. Политика имеет место только тогда, когда интенсивность ассоциации и диссоциации людей достаточно высока, а значит, в тоталитарных государствах нет политики. В то же время, если интенсивность слишком высока, исчезает порядок (Ordnung). Как мы видим, трактовка Шмиттом политики, права и порядка очень диалектична и динамична. Релятивизм Шмитта проявляется в том, что он, в отличие от философов Просвещения, не привязывает общественный строй (Ordnung) ни к каким ценностям, а утверждает его самоценность. Поскольку право получает смысл только тогда, когда суверен в рамках определенного политического режима обеспечивает выполнение права (Rechtsverwirklichung), постольку Шмитт отвергает либеральные представления о естественном праве и универсальных правах человека, действительных для любого государственного строя. В центре правового учения Шмитта стоит понятие «конституции» (Verfassung), под которой он понимает «установление вида и формы политической реальности». Политический и правовой порядок сохраняются только тогда, когда в обществе есть достаточная степень гомогенности. Шмитт выступает против либерального плюрализма, хотя признает недостижимость полной гомогенности. Возможность действия конституции под властью суверена означает, в трактовке Шмитта, что власть народа совсем не обязательно выражается в либерально-демократическом политическом строе [10, с. 290]. Суверен является гарантом конституции (Hüter). Основной признак суверена – это, по мнению Шмитта, монополия на принятие решений. Важнейшая функция суверена – это принятие решений о наличии чрезвычайного положения и о выходе из него. Суверен – это тот, кто может и должен предотвращать гражданскую войну путем диктатуры. Решения суверена не могут быть правомерны или неправомерны, поскольку он стоит над нормой и правом и сам устанавливает правовой порядок. Диктатура восстанавливает связь между нормой и бытием (Sollen und Sein), создавая условия для «выполнения права» (Rechtsverwirklichung). В вопросе о диктатуре Шмитт развивает сложную диалектику понятий: диктатура временно приостанавливает действие той нормы, которая подвергается угрозе со стороны противника. Диктатура есть адекватный ответ на выход противника из правовых рамок. «Тот факт, что диктатура является исключением из нормы, не означает произвольный отказ от всех норм. Внутренняя диалектика понятия заключается в том, что диктатура отрицает именно ту норму, дальнейшее существование которой в исторической перспективе должна обеспечить диктатура». В целом Шмитт справедливо указывает, что либеральная юриспруденция ограничивается рассмотрением «нормаль- 161 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ных случаев» и оказывается беспомощной в ситуациях, когда исторические условия требуют новых кардинальных решений. Шмитт придает очень большое значение понятию «чрезвычайное положение» (Ausnahmezustand): «Исключение интереснее, чем норма. При нормальном положении дел не проявляется ничто, при чрезвычайном положении проявляется всё. Оно подтверждает правила, поскольку правила существуют только за счет исключений. При чрезвычайном положении сила реальной жизни пробивает корку закосневшей рутины» [11, s. 21]. По аналогии с «правом» и «выполнением права» Шмитт противопоставляет «легальность» (Legalität) и «легитимность» (Legitimität). Легальность есть буква закона, а легитимность есть то, что делает закон и политический строй фундаментально очевидными и справедливыми в глазах народа. Легитимность есть условие обеспечения легальности, легитимность опирается на принципы, стоящие выше закона, в частности, на «право жизни государства» (Lebensrecht des Staates) и на «национальные интересы» (Staatsräson). Диктатура легитимна, но нелегальна. Отсюда Шмитт впоследствии сделает вывод, что диктатура и конституция несовместимы. Гомогенность общества должна обосновываться «от противного», чаще всего – исходя из наличия внешнеполитических противников. Демократия, вопреки уверениям в положительной основе этого строя, также существует «за счет противников», т.е. на отрицательной основе. Шмитт предлагает следующую классификацию политических противников – условные (konventionell), настоящие (wirklich) и абсолютные (absolut). Условная вражда означает, что за противником признаются те же права, что и за самим собой, а абсолютная вражда под знаменами гуманизма и «всего человечества» означает, что противник объявляется «не человеком» (Unmensch) [10, с. 292–293]. Если Пьер Жозеф Прудон говорил:«Кто упоминает Бога, тот врет», то Шмитт перефразировал: «Кто упоминает человечество, тот врет». Абсолютная вражда ведет к тотальной войне. В тотальной войне речь идет не о завоевании неких территорий, а об искоренении якобы неправильного бытия. Тотальную войну ведут не профессиональные армии и не автохтонные партизаны, а глобальные партизаны-террористы. Абсолютная вражда означает возврат из политики в теологию: различение «друг – враг» из условного вновь становится безусловным. Парадоксальным образом Шмитт доказывает, что внеморальная политика более безопасна для человечества, чем морально обоснованная теология. В целом для Шмитта характерен консервативный, антилиберальный взгляд на государство. Он рассматривает государство не как статичное и нормативное образование, а как жизненное, реальное и динамичное; для него государство – это организм, а не механизм. Он ставит принятие решений (Dezision) выше размышлений (Deliberation). При «чрезвычайном положении» решения должны приниматься не исходя из - 162 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. моральных соображений, а исходя из «готовности умирать и убивать» (децизионизм). Кроме того, Шмитт указывал на постоянное присутствие насилия в жизни людей (экзистенциализм). Свою программу «социологии понятий» Шмитт сформулировал по аналогии с социологией религии Макса Вебера – как вопрос о том, что заставляет людей верить в понятия, как вопрос о «причинах созвучности» (Fügsamkeit) понятий определенным системам координат (Deutungssystem): «…каждое политическое понятие является полемическим понятием». Поскольку идеальные типы Вебера имеют рационально реконструируемый практический эффект, Шмитт говорит о прогностическом значении изучения понятий и о «реализме понятий». По мнению Шмитта, «метафизическая картина мира определенной эпохи имеет ту же структуру, какая свойственна политической организации в эту эпоху» [11, s. 59]. Политические и юридические понятия доступны философскому толкованию, т. к. политические формы, описываемые этими понятиями, наделены смыслом и устойчивы только в пределах целостно воспринимаемого мира. Исходя из такой «мировоззренческой» герменевтики, Шмитт не претендует на нейтральность своей социологии понятий и считает утопичным стремление к рассуждениям за пределами всех мировоззрений. На примере учения Гоббса он убедился, что правовой дицизионизм требует персоналистической картины мира. С точки зрения властных отношений Шмитт анализирует политический дискурс в контексте намерений его носителей. С точки зрения метафизики он вопрошает о том, насколько носители дискурса верят в него. Шмитт полагает, что в ходе полемики, в контексте противопоставлений «друг – враг» закрепляются те значения понятий, которые прагматически доказывают свою пригодность как нормативные ориентиры. Следовательно, метафизические понятия – это политически закрепленные понятия, с которыми люди, их употребляющие, себя морально идентифицируют. Шмитт убежден, что политическое господство в значительной степени зависит от языка, от господства тех или иных понятий: «Историю пишут победители, хотя и побежденный иногда может иметь успех в борьбе за духовное влияние». После 1933 г. Шмитт на стороне национал-социалистов вступает в борьбу за понятия, в частности, за восстановление этимологии таких «базовых понятий», как «право» и «правовое государство». Он настаивает, что «язык еще хранит те значения», которые люди уже забыли, а значит, необходимо восстановить эти исходные значения слов, чтобы у людей были правильные «предпосылки понимания». Как мы видим, Шмитт заимствует многие положения и терминологию герменевтики. Он заявляет о взаимосвязи слов «имя» (Name) и «взятие» (Nahme) и, исходя из этого, заявляет о «правовом порядке» как об утверждении «правильных имен и понятий». - 163 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. В 1933 г. происходит значительное изменение в позиции Шмитта, хотя есть и элементы преемственности по отношению к предыдущему периоду. И раньше Шмитт исповедовал антилиберализм, выступал за сильное государство при сохранении свободного рынка, призывал к усилению власти райхспрезидента, к ограничению власти парламента и восхищался итальянским фашизмом. Однако он был ярым сторонником сохранения Веймарской конституции, пусть и при ее изменении в сторону президентской диктатуры. В течение первых месяцев 1933 г. его взгляды существенно меняются, в чем явно сказывается оппортунизм Шмитта. Пропагандируя принцип фюрерства как ключевой элемент «немецкого порядка», отождествляя «волю» и «закон» и изобретая популистские лозунги типа «тотальное государство – тотальная война», Шмитт быстро получил должность в Прусском государственном совете и достиг статуса «коронного юриста» (Kronjurist). Однако уже в 1936 г. в нацистских кругах была развернута кампания против Шмитта, обвиненного в оппортунизме и связях с евреями. Он потерял свой статус, но до конца войны, работая в Берлинском университете, сохранял националсоциалистические взгляды. После войны Шмитт не отказался почти ни от каких своих взглядов, но и не был осужден. Отказ от денацификации означал его исключение из академических кругов, однако он продолжал публиковать свои труды и оказал большое влияние на немецкую и мировую гуманитарную мысль послевоенного времени. Это влияние, парадоксальным образом охватывающее мыслителей и левого и правого толка, распространяющееся на самые разные области от изучения терроризма до правовой основы Европейского союза, от франкфуртской школы до учения американских неоконсерваторов, не ослабевает до сих пор. Академическая карьера историка Райнхарта Козеллека началась в Хайдельберге, где в начале 1950-х гг. он познакомился с Карлом Шмиттом. Между Козеллеком и Шмиттом завязалось весьма интенсивное общение, продолжавшееся с некоторыми перерывами до смерти последнего и выражавшееся в личных встречах (Козеллек не раз приезжал в гости в Плеттенберг, ставший на долгие годы прибежищем опального юриста), переписке, обмене книгами, дискуссиях и рецензиях. Впоследствии Козеллек будет называть Шмитта одним из своих учителей. В 1954 г. Козеллек защитил кандидатскую диссертацию (Promotion) под руководством Йоханнеса Кюна на тему «Критика и кризис. Исследование патогенеза буржуазного общества» [13] – вероятно, самую успешную кандидатскую диссертацию по истории, защищенную в Германии в ХХ в. В этой работе Козеллек попытался понять истоки катастрофических событий ХХ в., а именно формирование абсолютистского государства в Новое время как средства предотвращения религиозных войн. Однако абсолютизм означал разделение политики и морали, благодаря чему возникло то социальное пространство, в котором зародилась буржуазия, в котором она превратилась в могущественный класс и – устами просветителей – - 164 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. подвергла острой критике абсолютистский режим. Критика переросла в буржуазные революции, давшие начало новому общественному строю, который Козеллек считает кризисным явлением в истории Запада, в силу своей порочной природы вызвавшим катаклизмы ХХ в. Социальное пространство буржуазии – это «публичная сфера», в которой основным средством манипуляции сознанием людей стали моральные категории и в которой расцвели утопии. При этом деятели Просвещения XVIII в. использовали идею разумности истории для снятия с себя ответственности за последствия своей борьбы против государства. В этой работе наиболее ярко проявляется практический морализм Козеллека. Он резко называет политиков, опирающихся на мораль, лицемерами, он выступает против соединения политики и морали, характерного для буржуазного общества. Влияние Шмитта проявляется весьма очевидно. Это касается не только и не столько политических воззрений, сколько методологии. От Шмитта Козеллек позаимствовал принцип «настолько глубокой формализации понятий, чтобы оставалась только базовая структура возможных антиномий, позволяющая в дальнейшем трактовать эти понятия как «когнитивные категории» (Erkenntniskategorien)», иными словами, принцип очищения понятий от всех сиюминутных социально-политических импликаций. В 1965 г. Козеллек защищает докторскую диссертацию (Habilitation) под руководством Вернера Конце на тему «Пруссия между реформами и революцией». В период работы над докторской диссертацией Козеллек переносит акцент с деяний отдельных исторических фигур, которые были предметом моральной оценки в его предыдущих работах, на языковые и внеязыковые условия исторического процесса, на структурную историю и историю понятий в русле социальной истории (несомненно, под влиянием В. Конце). Козеллек обнаружил, что современное понятие «история» (Geschichte) представляет собой синтез двух ранее разделенных понятий – истории как череды событий (res gestae), обязательно требовавшей после себя определения («история кого или чего?») и иногда употреблявшейся во множественном числе («истории героев», «истории чудес»), и истории как рассказа о событиях (historia rerum gestarum). В немецком языке история как череда событий обозначалась словом «Geschichte», а история как рассказ – словом «Historie». В Новое время оба эти значения синтезируются в слове «Geschichte», которое становится «коллективным сингуляром»: форма единственного числа обозначает всю совокупность возможных историй и рассказов о них. История начинает восприниматься как сила, обусловливающая наше прошлое, настоящее и будущее, как субъект и объект самой себя в одном лице. Сингулярными понятиями, обладающими собственной динамикой, становятся также «прогресс» и «время»: люди начинают говорить не о «прогрессе в какой-либо сфере», а о «прогрессе вообще», не о «времени тех или иных событий», а о «времени вообще». - 165 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. История наравне с просветительской моралью на какое-то время становится секулярным суррогатом Бога для буржуазного общества, и это есть радикальный переход от Средневековья к Новому времени. Свой квазирелигиозный статус история теряет, когда на смену историзму приходит позитивизм, расщепивший историю на бесчисленное множество фактов. Козеллек хотел бы восстановить моральную полноту истории, в чем слышатся отголоски реформированного протестантизма, в духе которого Козеллек воспитывался. Козеллек задавался вопросом, почему в Новое время люди перестали учиться на своем опыте. Причина, по его мнению, заключается в разрушении прежнего «пространства опыта», в котором благодаря цикличности хода истории были заложены уроки для новых поколений. В конце XVIII в. история перестает развиваться циклично, она превращается в линейный процесс, который парадоксальным образом воспринимается и как произвольно направляемый людьми, и как обладающий некоей собственной логикой и властью над людьми. «Пространство опыта» и «горизонт ожиданий», прежде более или менее совмещенные друг с другом, расходятся, и это парализует «историю как учительницу жизни» (historia magistra vitae). Ключом для нового толкования истории Европы Козеллеком была история понятий (Begriffsgeschichte). По его мнению, языковые понятия являются индикаторами и одновременно факторами исторических изменений. В первую очередь история понятий позволяет осмыслить переход к Новому времени – «переломную эпоху» («седловое время», Sattelzeit) приблизительно с 1750 до 1850 г. В эту эпоху старые понятия потеряли свое прежнее значение или изменились, темпорализовались («осовременились»), были обременены новыми ожиданиями, появились и новые понятия. Наряду с «темпорализацией» (Verzeitlichung) Козеллек выделяет следующие признаки понятий «переломного времени» – «демократизация», «политизация», «идеологизация» [14, s. XV–XVII.]. Эти три признака свидетельствуют о влиянии Шмитта. «Темпорализация» есть оригинальная находка Козеллека, однако если ее увязывать с проблемами «сокращения времени» (Zeitverkürzung), замедления и ускорения, то мы вновь сталкиваемся с идеями Шмитта. Козеллек различает «историю» (Geschichte) и «историчность» (Geschichtlichkeit), простые понятия, являющиеся только индикаторами событий, и «базовые понятия» (Grundbegriffe), являющиеся еще и факторами, творящими историю и обусловливающими исторический опыт людей. Базовые понятия – это направляющие движения истории. Он отличает также историю понятий от «простой истории слов» (Wortgeschichte) и от «неисторичной проблемной истории» (Problemgeschichte). В качестве характерной черты понятий Козеллек вслед за Ницше парадоксальным образом утверждает: «Понятия стареют и образуются заново, но у понятий нет истории». Он имеет в виду, что только слова и их - 166 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. значения могут мигрировать и изменяться, а когда слово в определенное время и в определенном месте становится понятием (базовым понятием), оно приобретает некий трансцендентный, божественный статус, а трансцендентные субстанции, как известно, неисторичны, вневременны. В этом отличие предмета истории понятий от предмета историкополитической семантики. Козеллек различает «оболочку слова (Wortkörper), обозначающую что-либо (Bezeichnung), – значение (Bedeutung) – факт (Sache)» и говорит об ономасиологическом, семасиологическом и фактологическом подходах. Следовательно, история понятий, изначально ориентированная на семасиологию, не есть самоцель, не есть самостоятельная лингвистическая дисциплина, а лишь пропедевтика перехода от понятий к «понятой истории» (begriffene Geschichte), к «теории условий возможных историй». Конечная цель Козеллека – это обогащение социальной истории за счет метода истории понятий, в чем проявляется академическая среда творчества Козеллека в кругах социальных историков в Хайдельберге и Билефельде. На рубеже 1960–70-х гг. немецкая историческая наука оказалась в серьезном кризисе в связи с тем, что бурное развитие других гуманитарных дисциплин – политологии, социологии, экономики, лингвистики и пр. – лишило ее своего предмета, своей ниши. В этой ситуации на Съезде историков в Кельне в 1970 г. Козеллек сделал свой знаменитый доклад «Зачем ещё нужна история?», в котором определил уникальность задач, стоящих перед историками: «…они должны разрабатывать теорию исторического времени», а именно изучать темпоральные слои, темп исторического времени, ускорение, перемены и переломы, отражение событий в языке, языковые понятия [15]. Так рождается теория истории (Historik), которая, по мнению Козеллека, должна – после крушения философии истории – изучать условия возможности истории. С точки зрения Козеллека, языковые источники – это мостик к доязыковым, антропологическим условиям исторического опыта, которые имеют свои структуры повторяемости (Wiederholungsstrukturen). Козеллек обнаруживает ряд «базовых антропологических констант»: это бинарные оппозиции «друг – враг», «внутри – снаружи» («публичность – секретность»), «господин – слуга», «победитель – побежденный», «опыт – ожидание», а также положение о том, что прогресс исторической науки, как правило, обеспечивается побежденными. Если греческий мир покоился на статичной бинарной оппозиции «грек – варвар», то затем ей на смену пришла миссионерскодинамичная оппозиция «христианин – язычник». Третьей ступенью стала разрушительная оппозиция «человек – не человек». Козеллек подчеркивает «локальную привязанность» (Standortbezogenheit) всех понятий – их прагматическую укорененность в конкретный контекст употребления. Вслед за Шмиттом Козеллек сомневается в - 167 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. возможности нейтральной терминологии и отстраненного анализа понятий, считает понятия «орудиями политической борьбы». Он стремится не искоренить всю нормативно-практическую побудительную силу понятий, а лишь развить историко-критическое отношение к понятиям, восстановить поучительную функцию истории. В понятиях заложена «повторяемость» (Wiederholbarkeit), а значит, «структурная история» (Strukturgeschichte) имеет прогностический потенциал: она сообщает нам формальные «условия возможного будущего». В то же время Козеллек всегда выступал против поиска глобального смысла истории. Опыт войны сделал все его поколение скептически настроенным к любым идеологиям и политическим доктринам. Он считал частичку скепсиса обязательной чертой профессионального историка. Поэтому Козеллек критиковал историзм и другие универсалистские философско-исторические течения и никогда не хвалил демократический строй ФРГ. Идеологии зачастую оправдывают насилие, однако Козеллек – к концу жизни всё больше расходясь со Шмиттом в этом вопросе – считал любое насилие бессмысленным и аморальным, старался излагать историю с моральной точки зрения побежденных. Таким образом, «теория истории» ввиду неприятия Козеллеком конкретно-исторического детерминизма приобретает вид структурной антропологии с чертами «исторической онтологии». Однако Козеллек сознательно отмежевывался от «фундаментальной онтологии» Хайдеггера. Взгляды Козеллека можно также трактовать как теорию модернизации со скептическим уклоном. В целом влияние Карла Шмитта на творчество Козеллека несомненно. Если в ранних работах Козеллека это влияние проявлялось идейно-политически, то со временем Козеллек стал все больше вычленять во взглядах Шмитта то блестящее теоретико-методологическое ядро, которое, собственно, является причиной неослабевающей популярности Шмитта, несмотря на не всегда достойные, радикальнонеуравновешенные, оппортунистические наслоения. Безусловно, Козеллек был более осторожным исследователем. Шмитт никогда не признавал себя консерватором и провозглашал свою склонность к различным радикальным идеям, неважно какой политической окраски. Козеллек, напротив, до конца жизни сохранял консервативный взгляд на историю, однако его последние работы, связанные с антропологическим подходом, несут в себе немало либеральных черт. Фундаментальное теоретико-методологическое сходство двух ученых заключается в том, что они сделали анализ языковых понятий основой для своих исторических, политических, правовых концепций. Шмитт делает больший акцент на превращении слов в понятия в рамках метафизики, духовной истории и политической теологии, а Козеллек больше выделяет социальную историю. Шмитт придает своим изысканиям политико-полемический и нормативно-практический тон, что для - 168 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Козеллека неприемлемо, так как последний прилагает все усилия для того, чтобы употребление понятий было исторически верным и взвешенным. Во многом именно работы Шмитта дали Козеллеку материал для критики бинарных оппозиций. Козеллек заимствовал у Карла Шмитта идею о полемическом характере, о нормативно-практической нагрузке политических понятий. Если бы не дискуссии со Шмиттом, Козеллек вряд ли смог бы сделать свою историю понятий свободной от всех политических коннотаций. Список литературы 1. Mehring R. Begriffsgeschichte mit Carl Schmitt // Begriffene Geschichte. Beiträge zum Werk Reinhart Kosellecks / hrsg. von H. Joas und P. Vogt. Berlin: Suhrkamp, 2011. S. 138–168. 2. Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история метафор / под ред. Х.Э. Бёдекера: пер. с нем. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 21–33. 3. Шмитт К. Политическая теология: сб. / пер. с нем. М.: «КАНОНпресс-Ц», 2000. 336 с. 4. Гаранов Е.Н. Государственно-правовая теория К. Шмитта: автореф. дис. ... канд. юр. наук. Краснодар: Кубан. гос. ун-т, 2007. 26 с. 5. Закиров А.В. Концепция исторического времени в творчестве Р. Козеллека: автореф. дис. ... канд. ист. наук. Казань: Казанский (Приволжский) федеральный ун-т, 2013. 31 с. 6. Лапшин К.Н. Учение о государстве в трудах К. Шмитта: автореф. дис. ... канд. юр. наук. Краснодар: Кубан. гос. ун-т, 2012. 41 с. 7. Росси Е.А. Человек и общество в социальной философии К. Шмитта: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Великий Новгород: Новгородский гос. ун-т им. Ярослава Мудрого, 2008. 22 с. 8. Schmitt C. Theodor Däublers „Nordlicht“: Drei Studien über die Elemente, den Geist und die Aktualität des Werkes. München: „Müller“, 1916. 80 S. 9. Schmitt C. Politische Romantik. 2. Auflage. München: Duncker und Humblot, 1925. 234 S. 10. Филиппов А.Ф. Карл Шмитт. Расцвет и катастрофа // Шмитт К. Политическая теология: сб. / пер. с нем. М.: «КАНОН-пресс-Ц», 2000. С. 259–314. 11. Schmitt C. Politische Theologie. Vier Kapitel zur Lehre von der Souveränität. München: Duncker und Humblot, 1922. 56 S. 12. Schmitt C. Zu Friedrich Meinecke's Idee der Staatsräson // Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. 1926. Nr. 56. S. 226–234. - 169 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 13. Koselleck R. Kritik und Krise: eine Studie zur Pathogenese der bürgerlichen Welt. 1. Auflage. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1973. V. XII. 248 S. 14. Koselleck R. Einleitung // Geschichtliche Grundbegriffe: historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland / hrsg. von O. Brunner, W. Conze, R. Koselleck. Stuttgart: Klett-Cotta. 1972. Bd. 1. S. XIII–XXVIII. 15. Koselleck R. Wozu noch Historie? // Historische Zeitschrift. 1971. Nr. 212. S. 1–18. CONCEPTUAL HISTORY IN CARL SCHMITT'S AND REINHART KOSELLECK'S INTERPRETATION A.V. Gorobiy Tver State University, Tver The article is focused on the two approaches to the conceptual history status developed by Carl Schmitt and Reinhart Koselleck. The former author was involved in the political turmoil of Weimar Republic and Nazi period, while the latter was motivated by the post-World War II reality to reflexively reconsider the historical experience of his nation. Despite the fact that the highest points of creative achievements of the two scholars are chronologically separated by the Nazi dictatorship, Schmitt's and Koselleck's theoretical works reveal a certain conceptual affinity. Keywords: conceptual history, German history, law, politics, theory of history, anthropology. Об авторе: ГОРОБИЙ Алексей Викторович – кандидат исторических наук, соискатель кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь. Email: [email protected] Author information: GOROBIY Alexey Viktorovich – Ph.D. (History), Ph.D. student at the Dept of Philosophy and Theory of Culture,Tver State University, Tver. Email: [email protected] - 170 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 171–186 Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. УДК 1(091) Ж. ДЕРРИДА И ДЖ. СЕРЛЬ: ДЕКОНСТРУКЦИЯ VERSUS ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ В.В. Смирнов ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Джон Серль и Жак Деррида – представители соответственно аналитического и постструктуралистического течений в философии. В настоящей статье дана попытка компаративного анализа концептуальных схем этих двух направлений философии XX в. на материале полемики указанных философов, имевшей место в конце 70-х гг. Полемика не носила характер открытых дебатов или прямого диалога, а протекала в режиме письменного комментария. Последний факт особенно значим, поскольку позволяет выстроить систему аргументации и концептуальный каркас, свойственные аналитической и постструктуралистской мысли. Ключевые слова: речевые акты, контекст, локуция, иллокуция, перлокуция, пропозиция, итерабельность, цитация, паразитизм, использование и упоминание, деконструкция. Инициатором полемики двух авторов был Дж. Серль, который написал критическую статью «Reiterating difference» в ответ на работу Деррида «Подпись, событие, контекст», содержащую критику теории речевых актов Дж. Остина. Прежде чем рассмотреть суть полемики, ознакомимся с основными тезисами концепции речевых актов Серля и их отличий от остиновского учения. Серль выдвигает следующие положения своей теории: 1. Теория речевых актов Серля 1. Структура речевого акта По Серлю, структура речевого акта имеет вид: А) акт высказывания (произнесения); Б) пропозициональный акт, который состоит из акта референции; акта предикации; В) иллокутивный акт; Г) перлокутивный акт. Такая структура сложилась на фоне структуры речевого акта Остина, включающей: 1. Локутивный акт – «действие, которое приблизительно эквивалентно употреблению определенного предложения с определенным смыслом и определенной референцией, что, опять-таки, приблизительно эквивалентно «значению» в традиционном смысле» [2, c. 94]. Локутивное действие, по Остину, складывается: • из фонетического акта – употребления определенных звуков; - 171 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. • фатического акта – употребления определенных звуков (слов), принадлежащих определенному словарю и грамматике; • ретического акта – использования слов с определенным смыслом и референцией. 2. Иллокутивный акт, или иллокутивные силы, – действие, которое обладает определенной силой при произнесении чего-либо. Он всегда конвенционален. 3. Перлокутивный акт – действие, которое достигает определенного результата посредством произнесения каких-либо слов. Перлокутивный акт всегда неконвенционален. Наиболее базовым актом в конструкции Серля является произнесение морфем, слов и предложений, или, другими словами, акт высказывания. Морфема – элемент словоформы, который функционирует в лингвистической системе. В противоположность обычным фонемам Остина эти морфемы выстроены в определенные типы единств, функционирующих в языке. Таким образом, акт высказывания не соответствует остиновскому фонетическому акту. Это не значит, что Серль отрицает идею фонетического акта, а лишь говорит о том, что он посчитал нецелесообразным включить его в свою систему. Акт высказывания – речевой акт без какого-либо определенного смысла. Осуществить акт высказывания без пропозиционального акта, – значит, «произнести слова, не говоря о чем-либо» [8, p. 24]. Вследствие этого становится очевидным, что акт высказывания соответствует фатическому акту Остина. Пропозициональный акт Серля не равен, как это может показаться, ретическому акту Остина. Оба акта позволяют осмысленно использовать язык, т. е. наделять его определенным смыслом и референцией. Однако Серль полагает, что различные акты высказывания могут выражать один и тот же пропозициональный акт, в то время как Остин отрицает возможность того, чтобы различные фатические акты могли порождать один и тот же ретический акт. Более того, Остин утверждает, что там, где есть ретический акт, не может быть иллокутивного акта. Серль не согласен с этим, отвечая, что пропозициональный акт никак не исключает иллокуции. Пропозициональный акт раскрывается через акт референции и акт предикации. Первый является полным речевым актом, потому как возможно отсылать к какому-либо объекту, эксплицитно ничего о нем не говоря. Второй всегда является неполным речевым актом, так как он не может вынести суждение без экспликации какого-либо объекта. Например, в выражении «пришел мужчина» слово «мужчина» референциально. Но оно не является таковым в словосочетании «Джон мужчина». В первом случае выражение служит идентификации некоторого человека мужского пола, а во втором предикации (приписыванию) некоего качества мужественности человеку по имени Джон. Совершенно - 172 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. очевидно, что во втором примере качество «мужчина» не может быть представлено само по себе; оно должно сопровождать референциальное выражение. Вот почему Серль говорит, что акт предикации вовсе «не является отдельным речевым актом» [там же, p. 122]. Серль подчеркивает, что следует проводить различие между отдельно взятым смыслом референциального выражения и пропозицией (суждением), сообщаемой высказыванием. Да, смысл может передаваться общими описательными терминами референциальных выражений, но во многих случаях смысл выражения сам по себе не способен сообщать пропозицию. Высказывание выражения «только в определенном контексте сообщает пропозицию». Так, например, референциальное выражение «мужчина» имеет смысл независимо от какого-либо контекста, но только в конкретном контексте оно способно отсылать, т. е. быть актом референции к некоторому индивиду и выносить о нем суждение. Это означает, что высказывание «этот мужчина пьян» является упоминанием (mention), а не использованием (use) в специфичном контексте. Оно не есть пропозициональный акт, даже несмотря на то, что обладает смыслом. Здесь имеет место акт предикации, но не акт референции, потому что референциальное выражение не функционирует, иными словами, не идентифицирует что-либо в некотором контексте. И поскольку фраза «этот мужчина пьян» – не пропозициональный акт (акт суждения), постольку она может быть только актом высказывания (произнесения). Для чего Серлю понадобилось противопоставить пропозициональный акт ретическому? Приведем важную в этом отношении цитату: «Любое выражение, которое служит идентификации вещи, события, действия, или других видов «индивидуального», «определенного», я буду называть референциальным выражением. Только благодаря функции, а не поверхностным грамматическим формам или способам осуществления этой функции, референциальные выражения могут быть опознаны» [там же, p. 26]. Серль выступает здесь против возможности поверхностными грамматическими формами вычленять перформативы. Он подчеркивает, что нет необходимости приводить любое выражение к эксплицитному виду, как это делает Остин, чтобы показать, разновидность какого речевого акта имеет место быть. Часто сам контекст проясняет иллокутивную силу высказывания и определяет такой пропозициональный индикатор, о котором говорит Остин. Например, в зависимости от интонации выражение «Я буду там» может означать, а может и не означать обещание. Суждение (пропозиция) – высказывание адресата, что он будет «там», а интонация – индикатор силы иллокуции. Иллокуция здесь определяет пропозицию. На поверхностном уровне их невозможно различить. Обратный случай с эксплицитным выражением «Я обещаю». Он не обязательно является перформативом, т. к. может иметь пропозицио- - 173 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. нальное содержание и не иметь иллокутивной силы. Например, когда произносится в ответ на вопрос: «Ты будешь там, не так ли?» Фактически Серль указал на слабость теории Остина, которую тот и сам понимал (см. критику грамматического критерия в работе Остина «Как производить действия при помощи слов»), но которую сохранил в методологических целях классификации перформативов, не имея других средств. Серль же своей критикой и обновленной концепцией речевых актов показал, что такие другие средства есть. Их мы обнаруживаем, если рассматриваем акты не поверхностно, а сквозь призму глубинной грамматики, укорененной в сознании, и сквозь призму их функционирования в определенных контекстах. Иная трактовка структуры речевых актов возможна во многом благодаря пересмотру остиновской дистинкции локуции/иллокуции. Серль отрицает существование таковой, поскольку значение (смысл), по его мнению, иногда определяет силу, а потому указанная дистинкция не может быть явно выражена. Например, выражение «я обещаю» детерминирует силу его высказывания, силу как иллокутивный акт обещания. Обещание может состояться в силу смысла выражения «я обещаю». Невозможно описать его ни как иллокуцию, ни как локуцию. «Я обещаю нечто» делает мое обещание (выполнить это нечто) обещанием только в силу своего значения. Несмотря на это совпадение, значение не сводится к силе, как и обратное. 2. Теория значения (смысла, подразумевания) Серль пишет в работе «Остин о локуционных и иллокуционных актах» следующее: «Остин иногда говорит так, как если бы в дополнение к смыслу предложений было еще множество конвенций иллокутивных сил; но именно в тех случаях, где есть четкое различие между силой и смыслом, сила выражается не конвенцией, а другими элементами контекста, включая интенции говорящего; и как только сила связывается конвенцией, она становится или стремится стать частью смысла» [6, p. 414]. Другими словами, если следовать логике Остина и четко делить смысл, интенцию и другие элементы контекста, то никакой конвенции, которая детерминировала бы иллокутивный акт, мы не обнаружим. Однако если верить в существование конвенции, то сила и смысл станут практически неразличимыми. Так, эксплицитная идиома «How do you do?» в английском языке имеет смысл и имеет силу приветствия. Это станет отчетливо видно, если мы переведем идиому, скажем, на русский язык. В переводе «Как ваши дела?» сила приветствия английского оригинала исчезнет, а смысл останется. И наоборот, если мы переведем идиому как «Привет!», то сила останется, а смысл пропадет. Следовательно, в английском оригинале смысл и сила спаяны между собой. Но где здесь конвенция? Ведь можно предположить, что сила и смысл английского выражения определяются только интенцией говорящего в специальном контексте. Однако, если я - 174 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. увижу приближающегося знакомого и, поравнявшись с ним, произнесу английскую идиому по-русски – «Как ваши дела?», могу ли я ждать того, что он правильно поймет мое намерение поприветствовать его? Произведет ли мое интендированное высказывание иллокутивный эффект на знакомого? И вот здесь Серль показывает важность конвенции. Иногда, говорит Серль, значение есть нечто большее, чем интенция: «Значение – больше, чем факт интенции, оно также, по крайней мере иногда, факт конвенции». Предложение может иметь определенное значение, независимо от того, какой эффект я намерен произвести, произнося его в определенном контексте. В примере с «Как ваши дела?» я намерен произвести эффект приветствия на знакомого. Но мой знакомый может понять меня иначе, предположив, что я сразу перехожу к вопросу о его житии, заранее не поприветствовав его, и тем самым сделать заключение о моей невежественности. В английском оригинале иллокутивный эффект достигается за счет интенции, конвенции и значения. Смысл речевого акта, таким образом, может сообщаться интенционально и конвенционально (см. доказательство Серля на примере американского солдата, попавшего в плен к итальянцам и пытающегося выдать себя за немца). Позже Серль попытается ввести понятия интенционального смысла и конвенционального смысла. Он предлагает следующую схему объяснения конвенционального смысла: S произносит предложение T и подразумевает его (т.е. подразумевает буквально, что он говорит) = S произносит T и А) S намеревается (i1) посредством своего произнесения T сделать так, чтобы его реципиент H понял (назовем это иллокутивным эффектом) положение дел, на которое указывают правила формулирования Т; Б) S намеревается произвести иллокутивный эффект посредством распознавания i1; В) S намеревается, чтобы i1 было распознано в силу (или посредством) понимания H правил, регулирующих (элементы) Т. Здесь понимать Т означает знать его значение, а знать его значение означает понимать правила использования Т. Таким образом, смысл речевого акта, по Серлю, есть функция интенции, контекста и конвенции. В более поздних работах Серль разводит по обе стороны понятия интенционального и конвенционального смыслов и переходит к понятиям буквального смысла (смысла предложения) и смысла высказывания говорящего. Буквальный смысл = конвенциональный смысл + фоновые допущения. Смысл высказывания = интенциональный смысл говорящего + контекст. - 175 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. И то, и то оказывает определенный иллокутивный эффект на реципиента. Еще позже Серль изменит свое отношение к понятию интенции. Теперь он будет отрицать «идею, что интенции смысла являются интенциями оказания эффектов на аудиторию» [там же, p. 101]. Формулировка предложения Т и подразумевание его больше не являются использованием конвенциональных средств с целью оказания иллокутивного эффекта на реципиента. Так и смысл высказывания в терминах интенций говорящего не оказывает иллокутивного эффекта на слушающего. Серль разделяет интенцию репрезентации и интенцию сообщения этой презентации. Репрезентируется положение дел, а сообщается репрезентация этого положения дел. «Репрезентация возникает до коммуникации, и интенции репрезентации возникают до интенций коммуникации. Часть того, что сообщается, является содержанием репрезентаций, но можно иметь намерения репрезентировать нечто без намерения сообщить» [там же, p. 166]. Можно подразумевать нечто, но не пытаться сообщить. Например, лектор может долго говорить о теории речевых актов, не пытаясь добиться понимания слушающих. 3. Речевые акты и паразиты Анализ структуры речевого акта, особенно в части устройства пропозиционального акта, проливает свет на концепцию Серля о паразитических речевых актах. Его деление дискурса на паразитический и нормальный очень схоже с остиновским: «Я противопоставляю “серьезные” высказывания актерской игре, обучению языку, декламированию поэм, практике произношения и т. д., и я противопоставляю “буквальное” метафорическому, саркастическому и т. д.» [8, p. 57]. Рассмотрение этого вопроса следует начать с понятия паразитической референции. Серль указывает, что говорящий и слушающий могут вести взаимную беседу о некой личности по имени Джонс, но только говорящий знает, о каком Джонсе идет речь. Референция слушающего к Джонсу, о котором он узнал от говорящего, будет «названа паразитической к изначальной референции говорящего» [там же, p. 89]. Слушающий в разговоре о Джонсе не знает Джонса и, следовательно, не знает, действительно ли говорящий отсылает его к кому-нибудь, кто реально существует. Он не может обеспечить «истинное идентификационное описание». Паразитическая референция означает, что слушающий верит, что в своей речи он отсылает к кому-то, к Джонсу, потому как он верит, что говорящий действительно изначально отсылал его к кому-то, когда говорил о Джонсе. Паразитическую референцию можно сравнить (и провести различие ее) с типом референции, которая имеет место в поэзии и трудах художественной литературы. Серль различает существование и существование-в-фикции. В «Логическом статусе художественного дискурса» Серль говорит несколько больше о такой паразитической референции. Автор, используя - 176 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. художественный вымысел, отсылает к чему-нибудь или кому-нибудь, кто не существует. На этой стадии автор даже не отсылает к вымышленному характеру, а только притворяется, что отсылает [3, c. 11]. Автор, делая вид, будто осуществляет референцию к объекту или персонажу, который не существует, создает объект или персонаж в качестве вымысла (фикции). Поэтому, когда кто-то отсылает паразитически к тому, к чему отсылает говорящий, тогда этот кто-то имеет объектом своей референции нечто существующее в фикции. 4. Деррида versus Серль Итак, осветив основные положения концепции Серля, обратимся непосредственно к его полемике с Деррида. Пойдем по пунктам обвинения со стороны Серля, как они даны в статье «Ответ Деррида», и в каждом пункте приведем контраргумент французского философа. 1. Итерабельность. Как понимает Серль дерридианское слово «итерабельность»? В «Ответе» он пишет: сказать, что лингвистический элемент является итерабельным – «просто сказать, что логическая дистинкция типа/токена должна применяться ко всем правилообразным элементам языка. Без этого свойства итерабельности нет никакой возможности производства бесконечного количества предложений с конечным набором элементов» [7, p. 199]. О чем идет речь? Что такое дистинкция тип/токен? Представим следующую ситуацию. Человек Х, который никогда не слышал о дистинкции тип/токен, приглашен в комнату профессором У. Последний просит Х посмотреть на доску, где изображены следующие фигуры: КОТ КОТ, и ответить на вопрос, сколько слов тот видит. Если Х ответит «два», У укажет, что на доске только одно слово. Если Х ответит «одно», У укажет, что на доске начертано два слова. Так вот, если бы У был Серль, он сказал бы, что на доске два слова-токена одного слова-типа. Когда Х читает два слова, то он видит два токена. Когда одно, он видит тип. Таким образом, мы имеем три объекта: два токена и один тип. Если бы У был Деррида, он бы сказал, что два слова – итерации друг друга. Нижнее повторяет верхнее, и наоборот. Они одинаковы и различны одновременно. Одинаковы не в том смысле, что они указывают на некую общую сущность, какой является тип. Напротив, Деррида пытается объяснить знаки без вмешательства не-эмпирических общностей. Для него одинаковость – повторение друг друга с сохранением различия. Итерация всегда вязана с альтернативой, другим (латинский корень itera восходит к санскритскому itara, что в переводе означает «другой»). Например, множество фонем произнесения слова «кот» отличается от множества знаков его написания. Слово может быть написано различными шрифтами и произнесено различными интонациями. Все эти различия – различия такого же (same) знака, знака расщепленного. - 177 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Поэтому изначально интерпретация дерридианских понятий в платоновских терминах типа/токена, как это делает Серль, неверна, что и показывает сам Деррида. Второе обвинение Серля в адрес Деррида заключается в том, что последний якобы спутал итерабельность с постоянством (permanence) [там же, p. 200–201]. Здесь Серль выделяет два феномена, дабы обратиться к их принципам. Первый феномен – ускользание текста от своего источника. Второй – отделение выражения от своего значения посредством цитации. В терминах Деррида, первый феномен называется «остатком», второй – «разрывом». Вместе с опространствливанием они образуют ткань письма. Другими словами, согласно Деррида, они являются «графематическими». Для Серля первый феномен действительно графематический, тогда как второй нет. Остаток является графематическим, но не разрыв. Что это значит для Серля? Для него первый феномен или наличие остатка, объясняется тем фактом, что письмо в отличие от речи постоянно. Оно остается, когда говорящий-пишущий отсутствует здесь и сейчас, и даже когда он мертв. Это классическая версия теории письма, которая противопоставляет речь письму, указывая, что только письмо продолжает существовать в отсутствие автора. Деррида считает, что вся языковая практика, а не только письмо, характеризуется отсутствием адресата. То, что Серль мыслит классическими категориями, становится ясно, когда он отказывается считать второй феномен, или разрыв, графематическим. Он отрицает, что письмо может порвать с любым контекстом. Серль настаивает, что второй феномен – вопрос цитаты. Поскольку и письмо, и речь могут быть процитированы, постольку принцип второго феномена не является «в сущности графематическим». Разрыв означает, что означающее может быть привито к бесчисленному количеству контекстов, в каждом из которых оно приобретет особый смысл. Но это отнюдь не значит, что разрыв свободен от любого контекста. Деррида иронично отвечает Серлю, указывая на приверженность того классической трактовке. Он отрицает постоянство письма, поскольку постоянство – признак наличия, в то время как еще в «Подписи, событии, контексте» он показал, что письмо – не-присутствие. Также Деррида подчеркивает, что разрыв графематичен не в смысле классического понятия письма, а в том смысле, какой вкладывает в него сам Деррида своей неклассической теорией письма, которую Серль не удосужился понять, хотя бы прочитав другие его тексты, а не только «Подпись, событие и контекст». Если отталкиваться от классической точки зрения, на позиции которой стоит Серль, то, конечно, Деррида согласен с ним по каждому пункту. Однако «графематический» здесь отсылает не к графеме, а к археписьму. И цитата – частный случай цитации или итерации, а не сама итерация. Поэтому аргумент через анализ цитаты никак не отменяет факта итерабельности знаков, посредством которой он от- 178 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. рывается от своего источника и контекста. Невозможно, чтобы знак возникал и имел место только однажды. 2. Значение, интенциональность и контекст 2.1. Интенциональность Серль полагает, что поскольку согласно тезисам «Подписи, события, контекста» знак отделяется от своего источника и контекста осуществления, постольку Деррида утверждает об отсутствии интенции в письме. Что будто бы из-за итерабельности в тексте нет даже следа интенциональности. В отместку подобному пониманию письма Серль говорит, что «интенциональность играет в точности такую же роль в письме, как и в устной коммуникации. Что рознит два этих случая, так это не интенция говорящего, но роль контекста высказывания в успешном осуществлении коммуникации» [там же, p. 201]. Таким образом, выступая против тезисов Деррида, интерпретированных на свой лад, Серль объявляет, во-первых, что интенции присутствуют в письме, и, во-вторых, что есть важное отличие между контекстом речи и контекстом письма. Что контекст речи может быть имплицитным (нет надобности эксплицировать его говорящим), в то время как контекст письма должен быть эксплицирован в письменном тексте. Деррида отрицает, 1) что письмо зависит от речи, как полагает Серль; 2) что роль контекста различна в речи и письме. Но существование интенциональности им не отрицается, в чем его обвиняет Серль. Деррида видит интенцию как часть формирования «тотального» (total) контекста [5, p.198]. Интенция имеет место в контексте, который влияет на неё и который сам подвергается влиянию с ее стороны. Она означивает, но и означивается контекстом. То есть интенция и текст означиваются одним и тем же контекстом (тотальным контекстом), а не двумя разными контекстами для двух разных интенций. Однако это не всегда так. Серль показал в своей концепции речевых актов, что интенция репрезентации и интенция коммуникации не одно и то же. Интенция не оставляет мет на тексте. Таким образом, Деррида признает или отрицает интенцию не в большей степени, чем контекст. Но почему Серль посчитал, что такое отрицание было? Очевидно, по небольшому фрагменту из «Подписи, события, контекста», где говорится о возможности функционирования письма при радикальном отсутствии получателя (читателя) и отправителя (писателя). Однако в параграфе сообщается об «интенции говорить что-то значимое», быть значимым в отличие от интенции означивания. Она намеревается говорить что-то значимое, полное смысла (meaningful), которое никогда не присутствует, является как неприсутствие. Но слово «не-присутствие» не означает отсутствия. В своем письме Удебину Деррида объясняет понятие не-присутствия [1, c. 117]: Не-присутствие не есть отсутствие. Для Деррида это значит только то, что интенции никогда не могут полностью актуализироваться - 179 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. (реализоваться и выразиться в высказывании). Они никогда полностью не присутствуют в языке из-за диссеминации [5, p. 193]. Интенция в каком-то смысле присутствует, но она не актуализирована полностью в языке. Поскольку любой текст может быть интерпретирован полисемично и поскольку из-за контекстуальных различий чтения любое значение диссеминирует при попытке интерпретировать текст, постольку не может быть простого и полного присутствия интенции означивания в тексте. «Радикальное отсутствие» подразумевает не отсутствие интенции, а только отсутствие интенции полного означивания (закрытой структуры). 2.2. Смысл предложения и смысл высказывания Ранее мы указали, что Серль выделил два смысла речевого акта: смысл предложения и смысл высказывания. Оба зависят от контекста, и оба имеют разные интенциональности. Сначала поговорим о различии интенциональностей, потом перейдем к различию контекстов. В высказывании – интенциональность автора, в предложении – конвенциональная, или заменимая (fungible), интенциональность. Конвенциональная – иными словами, подчиняющаяся правилам языка. Следовательно, зная лингвистические элементы и правила языка, можно определить, что подразумевал автор предложения, автор, который больше не присутствует. Серль настаивает, что зависимость смысла высказывания от контекста и зависимость смысла предложения от контекста (фоновых допущений) отличаются. Так, смысл высказывания говорящего может иметь особый, специальный контекст, который контролируется самим говорящим, зависит от его индивидуального настроения. В то время как смысл предложения, высказанного говорящим, не имеет такого специального контекста, вместо этого есть фоновые допущения, которые есть конвенции говорящего, определяющие смысл языка. Поясним на примере: • конвенциональное, буквальное значение предложения «Кот на коврике» в том, что кот расположен на коврике. Фоновыми допущениями является система координат, в которой задается положение кота: гравитационное поле Земли, кот не удерживается относительно коврика в космической невесомости, а давит на коврик своим весом и т.д. Фоновые допущения не являются частью семантического содержания предложения, но задают условия истинности значения. Контекст в виде фоновых допущений безусловно влияет на смысл, но он, как правило, более стабилен, чем контекст высказывания говорящего. т. е. конвенционально мы практически всегда понимаем значение предложения, что кот расположен на коврике; • значение высказывания «Кот на коврике» может иметь специальный контекст. Например, когда говорящий подразумевает под этой фразой не некое создание, лежащее на ковре, а особый код-сигнал, который используется для поимки преступника, если говорящий ока- 180 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. зался полицейским и сигнализировал коллегам о начале планаперехвата. О различии между смыслом предложения и смыслом высказывания говорит и Деррида, когда цитирует отрывок из «Наследства» Ницше. Анализируя фразу «Я забыл свой зонтик», он подчеркивает, что никто не может знать, о чем писал Ницше в том специальном контексте, при тех обстоятельствах, в которых он пребывал. Вполне возможно, немецкий автор вкладывал совершенно иной смысл в эти слова. Мы знаем буквальное значение той фразы или некоторые интерпретации ее неустранимого полисемического значения. Но никогда это значение не достигнет интенций и контекста высказывания автора. Ведь смысл диссеминирован. 2.3. Свободная игра, диссеминация и буквальная двусмысленность Итак, Деррида соглашается в некоторой степени с Серлем, что предложения со смыслом – заменимые интенции [там же, p. 195], но он отрицает точку зрения, будто бы эти интенции могут полностью присутствовать в тексте. Итерабельность не дает интенциям актуализироваться: «Любая структура знака исключает гипотезу идеализации, т. е. соответствия значения самому себе» [там же, p. 199]. То есть итерабельность означает, что диссеминация неустранима. Не только говорящий не может актуализировать свои интенции в высказываниях, но и целое сообщество говорящих не может определить конвенциональные значения любого предложения, не столкнувшись с диссеминацией. Серль также верит в буквенную амбивалентность и неопределенность предложения. Но, по его мнению, двусмысленность не является бесконечной. Он обвиняет Деррида в анархии знаков, полагая, что без какихлибо оснований мы остаемся только со свободной игрой означающих. Как мы видели, Деррида говорит о неустранимой полисемии (диссеминации). Но тезис о неустранимости не подразумевает, что знаки, слова или предложения имеют недетерминированные смыслы. Для Деррида полисемия текста может быть детерминированной (determinable, частица able указывает на возможность, как и во всех словах типа iterability, citability и т. д.) [4, p. 115, 148]. В этом пункте мнения двух философов также пересекаются. Хотя писатель и может сказать, что он буквально подразумевает, мы не способны до конца узнать, что он имел в виду, потому как мы не осведомлены о «тотальном контексте» его заметок (о всех фоновых допущениях). Итак, оба мыслителя считают, что значения зависят от контекстов; оба соглашаются, что эти контексты не неизменны; что предложения по отношению к своим контекстам полисемичны (диссеминированы). Различие мнений заключается в том, что Деррида в силу понятия итерабельности верит, что смысл предложения всегда будет полисемичным. Серль же принимает возможность существования однозначных - 181 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. предложений. Например, предложение «Я забыл свой зонтик» не является двусмысленным. Итерабельность не делает различия в том, как оно (предложение) должно пониматься буквально. 3. Серьезный и паразитический дискурс Паразитическими высказываниями являются те нормальные, серьезные высказывания, которые становятся несерьезными и ненормальными при использовании или упоминании в необычных обстоятельствах или контекстах. В большинстве случаев высказывания именно используются в контекстах, а не упоминаются. То есть поэт, новеллист и актер обычно не упоминают нормальные высказывания, а используют их. Они, как правило, не цитируют кого-то, а используют высказывания, написанные драматургами и сценаристами (в случае актеров), или используют высказывания из повседневной жизни (в случае новеллистов, драматургов и поэтов). Таким образом, Серль указывает, что паразитизм не является вопросом упоминания или цитаты. Он считает, что Деррида придерживается мнения, будто паразитизм есть цитация, которая одно и то же, что и цитата. Но для Деррида цитата только один из типов цитации (citationality), а цитация – это род использования (use) и упоминания (mention). Поэтому, если даже Деррида приравнял паразитизм к цитации, аргумент Серля о том, что паразитизм – не цитатность, будет неадекватным в качестве опровержения. Паразитизм, в терминах Деррида, является цитатностью высказывания в необычном контексте. Потому неверно полагать, будто Деррида свел «феномен цитации» к «феномену паразитического дискурса». Итак, Серль думает, что цитата – это упоминание. Деррида же утверждает, что несерьезные цитатности являются «определенными модификациями» общей цитации. Например, высказывание «Я люблю тебя» является предложением, которое часто используется и упоминается. Иногда люди произносят его, чтобы передать свои чувства, а иногда просто цитируют. Порой эта фраза используется или упоминается в несерьезных контекстах, т. е. употребляется в качестве несерьезной цитатности. Например, когда твой враг говорит тебе публично «Я тебя люблю», он использует цитатность несерьезно. Деррида в отношении Остина говорит, что тот исключил из своего рассмотрения эту модификацию цитации. Также он подчеркивает, что без цитации «успешный» перформатив вообще не может состояться. И то, как Серль понимает цитацию, является в корне неверным. Итак, Деррида не смешал понятие цитации с паразитизмом, как полагал Серль. Цитация указывает на тот факт, что знак или высказывание могут повторяться в разных контекстах и могут использоваться различными способами. Также он не смешивает понятия цитации и итерабельности, хотя большой разницы между ними нет. Серль неверно понял слово «итерабельный». Он счел, что оно означает «повторение кон- - 182 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. венциональных форм». Но это не так. Формы или типы возникают только вследствие повторения конкретных знаков (токенов). 4. Цитатность, паразитизм и семантические правила Следующим пунктом обвинения, выдвигаемым Серлем, является смешение Деррида понятий «цитатность» и «паразитизм» в критике Остина. Однако Деррида отвечает тем, что «никогда этого не говорил и не предполагал». Французский автор поясняет, что исключив несерьезное, Остин проигнорировал такую важную черту любого языка, как цитация. Высказывание может быть вписано в бесконечное число контекстов и дать возможность рождению других многочисленных контекстов. В этом заключается суть итерабельности. Она является условием как серьезного, так и несерьезного высказывания. Деррида старается объяснить, почему остиновское исключение существенно. Он пытается деконструировать оппозицию нормального/паразитического [5, p. 241]. Паразит может быть паразитирован. Поэма, например, может быть спародирована; речь может быть напечатана или процитирована. Серьезное и не-серьезное не существуют в чистом виде, они взаимно инкорпорированы друг в друга. И правила (остиновские или серлевские) речевых актов, позволяющие провести черту между нормальными актами (вертикальными конвенциями) и паразитическими (горизонтальными конвенциями), не так уж чисты, как можно себе представить. А следовательно, невозможно построить исчерпывающую классификацию речевых актов, как это делает Серль, предлагая нам пять типов актов (репрезентативы, директивы, комиссивы, экспрессии и декларации). Итерабельность всегда дает возможность производства паразитов паразита. Но что можно предложить взамен исчерпывающей классификации актов? Деррида предлагает типологию форм итерации. Такая типология, по мнению Деррида, все еще возможна, если она не строит пределы и китайские стены вокруг паразитов. Типология возможна именно в силу того, что она неисчерпаема. 5. Оппозиция не-фикция/фикция и оппозиция речь/письмо Серль критикует Деррида за то, что тот ошибочно приписал Остину смешение дистинкции не-фикции/фикции с дистинкцией речь/письмо. Зависимость фикции от не-фикции является логической, а зависимость письма от речи условна. Согласно интерпретации Серля, Деррида видит обе зависимости логическими, вследствие чего смешивает их. Во-первых, Деррида отрицает саму по себе зависимость. Он также не разделяет предположения Серля о том, что текст «Подписи, события, контекста» постулирует подобную зависимость. Деррида поясняет, что в «Подписи» шла речь о письме, которое паразитирует на речи, и о фикции, паразитирующей на не-фикции. Письмо и речь являются примерами действия археписьма. Что касается логической зависимости фикции от не-фикции, то подобный тезис не имеет силы, поскольку нет - 183 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. не-фикции без фикции. Ведь если бы таковая зависимость существовала, то мы должны были бы признать взаимную логическую связь в обе стороны. И тогда не-фикция оказалась бы паразитом по отношению к фикции. 6. Оппозиция нормы/паразита: стратегический ход или метафизическая редукция? Серль считает исключение Остином паразитического дискурса исследовательской стратегией, а не метафизической редукцией, на чем настаивает Деррида. В качестве доказательства Серль приводит три положения: • дистинкция паразитического и серьезного является просто логической; • данная оппозиция не умаляет ценности остиновского анализа речевых актов; • этот анализ в целом успешен. На первое положение Деррида отвечает, что такие метафоры, как «паразит», «этиоляция» или «инфекция», несут оценочную силу вне зависимости от логических связей, которые между ними устанавливаются [там же, p. 235]. Деррида указывает, что подобная метафизическая редукция обнаруживается и у Серля, что в противоположность своим уверениям Серль не смог предложить общей теории речевых актов, которая бы охватила паразитические высказывания. Деррида ссылается на заметку Серля в «Логическом статусе художественного дискурса», дабы показать, что и сам Серль не думает, что смог предложить такую теорию: «…ещё нет общей теории механизмов, посредством которых подобные серьезные иллокутивные намерения передаются притворными иллокуциями» [3]. Таким образом, аксиологическая иерархия и постулирование простого основания, из которого берет начало деривация или падение, являются критерием метафизического дискурса. 7. Является ли дистинкция этической или политической? Последнее критическое замечание Серль обрушивает на Деррида относительно позиции, согласно которой редукция паразитизма является вопросом морали. Деррида хочет сказать, что аксиология – вопрос этики. Другими словами, исключение паразита было исключением чегото аморального. Французский мыслитель говорит о теории речевых актов как о «фундаментальном, внутреннем морализме». Помимо всего прочего Деррида заявляет, что остиновская теория политична. Аргумент Серля таков: говоря, что фикция – паразит не-фикции, Остин подразумевал под «паразитическим» тот смысл, который мы можем придать понятию рациональных чисел, паразитирующих на понятии натуральных чисел. Поэтому паразитизм «не содержит каких-либо моральных оценок и, конечно, не предполагает имморальное вытеснение хозяина» [7, p. 205]. Также Серль подчеркивает, что паразитический дискурс является - 184 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. частью обыденного языка в остиновском смысле. Необычным в случае поэм, игр и новелл является не их язык, а их обстоятельства. Деррида прямо не отвечает на данную критику, парируя, что он уже дал ответ, когда деконструировал аксиологическую оппозицию серьезного и паразитического. Но некоторое пояснение он все же предлагает. Он говорит, что Остин своими методами, с одной стороны, способствует появлению этико-политического дискурса, а с другой стороны, следует тем нормам, которые сам же своей теорией и устанавливает. Первое приветствуется Деррида, второе отвергается. Прошла ли полемика Деррида и Серля бесследно, как небольшой эпизод в творчестве двух мыслителей? Как нам кажется, нет, по крайней мере для Деррида и всего постструктуралистического мира. Полемика была важным индикатором движения мысли второй половины XX в. Теория речевых актов дала постструктуралистам возможность продуцирования этико-политического дискурса как перформативной практики работы с властными формами традиционного дискурса. Так, благодаря осмыслению критических замечаний деконструкция Деррида перешла от констативного этапа к перформативному. Позднее творчество автора полностью посвящено этико-политической практике. Но и аналитический мир не стоял на месте, все более скрупулезно оттачивая и расширяя свою концептуальную систему под натиском континентальной мысли. Список литературы 1. Деррида Ж. Позиции. М.: Академический Проект, 2007. 160 с. 2. Остин Дж. Избранное. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. 332 с. 3. Серль Дж. Логический статус художественного дискурса [Электронный ресурс]. URL: http://bit.ly/UPADLG (дата обращения: 15.04.2013). 4. Derrida J. Afterword: Toward an Ethic of Discussion // Derrida J. Limited Inc. Evanston, Illinois, 1988. 5. Derrida J. Limited Inc. Evanston, Illinois, 1988. 6. Searle J.R. Intentionality: An Essay in the Philosophy of Mind. Cambridge; New York, 1983. 7. Searle J.R. Reiterating the Differences: A Reply to Derrida. Baltimore, 1977. 8. Searle J.R. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge, 1969. J. DERRIDA AND J. SEARLE: DECONSTRUCTION VERSUS SPEECH ACTS THEORY V.V. Smirnov Tver State University, Tver - 185 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. John Searle and Jacques Derrida are respectively the representatives of analytic and poststructuralist traditions in contemporary Western philosophy. The article is focused on the comparative analysis of two philosophical schools conceptual schemes on the basis of the polemical discussion between the two thinkers in the end of 70-ies of the 20-th century. The polemics was not expressed in the direct open debate, but articulated in written comments on the opponent's views. The form of the discussion looks especially important allowing to reveal the system of arguments and conceptual frame specific for analytic and poststructuralist thought. Key words: speech acts, context, locution, illocution, perlocution, proposition, iterability, citationality, parasitism, use and mentioning, deconstruction. Об авторе: СМИРНОВ Всеволод Валерьевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: SMIRNOV Vsevolod Valerievich – Ph.D. student of the Department of Philosophy and Culture Theory, State University, Tver. E-mail: [email protected] - 186 - Вестник Вестник ТвГУ. ТвГУ. Серия Серия "ФИЛОСОФИЯ". "ФИЛОСОФИЯ". 2013. 2013. Выпуск Выпуск 4. 4. С. 187–192 УДК 1(091) СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ И ПРОЦЕДУР В ПЕРСПЕКТИВЕ ТЕОРИИ КОММУНИКАТИВНОГО ДЕЙСТВИЯ Ю. ХАБЕРМАСА А.А. Сладкова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Анализируется модель совершенствования демократических институтов и процедур на современном этапе общественного развития, разработанная в границах теории коммуникативного действия Ю. Хабермаса. Автор выявляет достоинства и недостатки данной теории применительно к проблеме легитимации общественных институтов и демократических процедур. Ключевые слова: демократия, дискурс, коммуникативное действие, конституция, консенсус, конфликт, понимание, речевая коммуникация, легитимация. В современном мире на фоне глобализации и порождаемых ею многоуровневых проблем активно ведется поиск новых путей и способов стабилизации общественной жизни и легитимации демократических институтов. В этом плане заслуживает внимания стратегия совершенствования демократических институтов и процедур, предложенная видным немецким философом и социологом Юргеном Хабермасом в границах разработанной им теории «коммуникативного действия». Философ активно выступает против проявлений тоталитаризма, узурпации власти и доминирования определенной идеологии в обществе. В его трудах прослеживается линия, направленная на исследование концепции делиберативной демократии, а также рассматриваются пути совершенствовании современной демократии. В работе «Фактичность и значимость» Хабермас подчеркивает, что развернутая им концепция «стремится принципиально доказать, что между правовым государством и демократией существует не только историческая, но и внутренняя связь. Она призывает нас рассматривать, в отличие от либерального понимания права, прежде всего социально-государственную парадигму, которая, в свою очередь, вынуждает нас принять процедуралистское понимание демократического правового государства» [5, s. 664]. В рамках разрешения проблемы обоснования социального единства Хабермас задается вопросом о современной роли и способности политики в оказании воздействия на разобщенные системы общества. Угрозы социальной дезинтеграции проявляются все более отчетливо «в условиях давления со стороны экономических императивов, которые все чаще берут вверх над частными сферами жизни». Одновременно Хабермас полагает возможным констатировать: «Желание участвовать в - 187 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. коллективных действиях, понимание того, что граждане могут коллективно формировать общественные условия своей жизни посредством солидарных действий, увядают под натиском ощущаемой мощи системных императивов» [3]. Он ставит под сомнение возможности «традиций Просвещения в порождении из своих собственных ресурсов достаточные мотивации и общественные движения, необходимые для сохранения нормативных содержаний современности» [3]. Исследуя причины дестабилизации социальной системы общества, Хабермас констатирует, что в эпоху позднего капитализма религия, мораль, культура как формы сознания утратили свое смыслообразующее значение. Универсалистские ценности и традиции не проходят процедуру обновления, тем самым не способствуют легитимации политической системы. Для разрешения вышеуказанных проблем Хабермас апеллирует к приоритету демократической легитимности государственной власти. В этой связи Хабермас обращает внимание на то, что демократический процесс нужно интерпретировать как динамический, постоянно обогащаемый на базе изменчивости нормативной теории. Поскольку, на его взгляд, любая демократическая конституция была и остается проектом «в рамках национального государства, она ориентируется на максимально полное исчерпание нормативного содержания конституционных принципов в меняющихся исторических условиях» [3]. В современной ситуации мультикультурности существует настоятельная необходимость в развитии конституционной оболочки для общества с учетом ее соотнесения с изменяющейся социальной реальностью. Идеи делиберативной демократии эксплицируются немецким теоретиком через теорию «коммуникативного» действия. Он считает, что процесс стабилизации общества, установления общественного порядка осуществляется через действие индивидов, ориентированное на понимание друг друга. В своей идее о возможности координации взаимодействия в процессе коммуникативного действия немецкий автор исходит из представления о характере речевой коммуникации. По мнению Хабермаса, образцом коммуникативного действия является речевая практика, процесс языковой деятельности (дискурс). Именно поэтому анализ коммуникативного действия он выводит из идеи самодостаточности речевого акта [1, с. 42]. Процесс социального взаимодействия между участниками протекает с использованием указаний, утверждений, пояснений, убеждения. В ходе такого общения зачастую возникают вопросы, выражающие сомнения в имплицитных требованиях, заключенных в выражениях мыслей участников интеракции. Указанные вопросы требуют разрешения посредством дискурса, т. е. совместных конструктивных рассуждений. По мысли Хабермаса, «с этой целью необходимо перейти от речи как коммуникативного действия к речи как дискурсу» [9, s. 116–117]. - 188 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Отношения, построенные на власти и господстве, не дают нужного эффекта для разрешения конфликтов и проблем, стоящих перед обществом. Поэтому именно в рамках дискурса происходит упорядочивание различных мнений и желаний членов общества, вырабатываются приемлемые для всех рекомендации по решению проблем. По мысли Хабермаса, процесс стабилизации общества должен протекать через дискутирование общественностью ценностей и проблемно значимых требований и в этой связи члены общества оказываются реальными субъектами истории, оказывающими влияние на ход и формирование общественного процесса и строя. Как справедливо отмечает Б. Фливберг, коммуникативная рациональность Хабермаса в рамках дискурса является процедурной, а не сущностной рациональностью. Так, «дискурсивная этика не устанавливает сущностных ориентаций. Напротив, она устанавливает процедуру, основанную на определенных посылках и нацеленную на гарантию беспристрастности процесса суждения» [7, s. 122]. Хабермас – универсалист, моралист в отношении процесса: правила корректности процесса нормативно даны заранее как требования идеальной ситуации. Что касается содержания, Хабермас – ситуационалист: истину процесса коммуникации определяют только участники процесса» [2, с. 128]. Согласно Хабермасу, для успешного достижения общего понимания ситуации и выработки единого варианта решения проблемы необходимо соблюдение пяти требований, которые реализуются в процессе дискурса: 1. Никто из участников обсуждения не должен исключаться из дискурса (требование всеобщности). 2. В процессе дискурса все должны иметь равные возможности представлять и критиковать претензии на справедливость (автономия). 3. Участники должны быть способны разделить претензии других на справедливость (идеальное исполнение роли). 4. Имеющиеся властные различия между участниками должны нейтрализоваться так, чтобы различия не влияли на достижение консенсуса (нейтральность силы власти). 5. Участники должны открыто объявить свои цели, намерения и воздерживаться от стратегических действий (прозрачность) [6, s. 65–66]. На наш взгляд, Хабермасом весьма точно изображена процедура принятия решения в демократическом государстве. При этом основой демократии выступает конституция, разработанная сильным гражданским обществом. Дальнейшее совершенствование институтов демократии осуществляется посредством этики дискурса и коммуникативной рациональности. В то же время Хабермас для легитимации коммуникативной рациональности в качестве основы построения общества предлагает наличие прямой связи между демократическим процессом и законотворче- 189 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ством: «Я хотел бы понимать демократическую процедуру как институционализацию законом форм коммуникации, нужных для рационального формирования политической воли» [8, s. 15]. Таким образом, коммуникация, язык, направленность на взаимопонимание в процессе дискурса окаймлены нормативными рамками. А социальные институты наделяются легитимирующей силой благодаря видению участниками ситуации в единой перспективе и выработке общего, консолидированного подхода к решению проблем. Однако, как замечают критики, теория Хабермаса слаба несогласованностью идеала и реальности, а также отсутствием концепции власти [2, с. 129]. Обоснованно звучат вопросы по поводу соотношения коммуникативных и некоммуникативных сил в реальной борьбе за власть. Хабермас основное внимание концентрирует на том, как должно быть, игнорируя при этом реальное положение вещей и оставляя без ответа вопросы, как реконструировать уже существующие социальные институты и перепланировать течение реальных социальных процессов. Например, французский философ М. Фуко отмечает, что «Хабермасова “поддержка власти законом” недостаточна. История свидетельствует об изощренных способах уклонения власти от исполнения законов» [2, с. 132]. Фуко в отличие от Хабермаса как раз и настроен на использование демократических методов обеспечения функционирования уже существующих институтов, не на формулировку новой конституции, а на осуществление контроля и правильную интерпретацию уже действующей конституции. Г. Дукс полагает, что Хабермас при разработке своей теории коммуникативного действия не исходит из анализа «практической интеракции». Эта теория построена на основе представлений о том, каким является или должен быть «дискурс». Если же исходить из исторической реальности и анализа «практической реальности», то становиться явным следующее: «Вовсе не самоочевидно, что общественные порядки являются результатом действия, прошедшего через дискурс, как это представлено у Хабермаса относительно коммуникативного действия. Скорее следует ожидать обратного: в процессе построения общественных порядков определяющую роль играет тот тип действия, в структуре которого преследование частных интересов интегрируется со стремлением к коммуникативному пониманию. Способ этой интеграции чужд дискурсу» [4, с. 112]. Хабермас указывает, что существует вероятность недостижения идеальной ситуации реальной коммуникации, а Фуко рассуждает более критично, опираясь на концепцию неизбежного существования конфликта, а не на достижение абстрактного консенсуса. По Фуко, необходимо искать истину в конфликте, а по Хабермасу – в рамках дискурса путем достижения консенсуса. Но оба мыслителя ориентированы на поиск рационального способа ограничения власти. - 190 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. На наш взгляд, гуманнее и этичнее выглядит подход Хабермаса, но нередко человеческая история демонстрирует эффективность именно санкций. Тем более весьма сложно прийти к единому мнению среди различных групп общества, все равно потребуется принуждение, а затем последует сопротивление и поиск путей ограничения власти. Затруднительным представляется, например, отказ политических партий от борьбы за лидирующую позицию и устремление к сплоченности ради достижения единой идеи. Чаще всего состояние спокойствия, достигнутого обществом на основе консенсуса, длится непродолжительное время, затем обществом снова овладевает идея борьбы за власть. Если рассуждать в таком аспекте, то наиболее подходящей моделью представляется схема Фуко, ориентированная на осуществление перемен в уже имеющихся институтах. А идеальная схема Хабермаса может культивироваться как эталон законодательства, совершенствования институтов, проведения демократических мероприятий и процедур, к которым следует стремиться. Также, на наш взгляд, идеи, предложенные Хабермасом в рамках теории коммуникативного действия, могут ассимилироваться с другими концепциями и уже в совокупности выступить фундаментом для совершенствования системы развития общества. Список литературы 1. Посконин В.В., Посконина О.В. Значимость понятия «дискурс» в модели делиберативной демократии // Вестн. Удмурт. ун-та. 2007. № 6. C. 41–56. 2. Фливберг Б. Хабермас и Фуко – теоретики гражданского общества // Социальные исследования. 2000. № 2. С. 127–136. 3. Хабермас Ю. Что такое «политическое»? // url: http://wpfdc.org/community-world-public-forum-dialogue-ofcivilizations/63-analiticheskie-materiali/politika/635-chto-takoepoliticheskoe 4. Dux G. Kommunikative Vernunft und Interesse // Kommunikatives Handeln/Hrsg. Von Honneth A., Joas H. – Frankfurt a.M., 1986. 5. Habermas J. Faktizitat und Geltung. Frankfurt a. M., 1992. 6. Habermas J. Justification and Application: Remarks on Discourse Ethics. Cambridge, Mass., 1993. 7. Habermas J. Moral Consciousness and Communicative Action. Cambridge, Mass., 1990. 8. Hahermas J. On the Relationship of Politics, Law and Morality. Frankfurt a. M., undated. 9. Habermas J., Luhmann N. Theorie der Gesellschaft oder Sozialtechnolgie. Was leistet die Systemforschung? Frankfurt a. M., 1971. - 191 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. THE DEMOCRATIC INSTITUTIONS AND PROCEDURES PERFECTION IN THE PERSPECTIVE OF J. HABERMAS' COMMUNICATIVE ACTION THEORY А.A. Sladkova Tver State University, Tver The article is focused on the analysis of the pattern of the contemporary society democratic institutions and procedures perfection developed in J. Habermas' communicative action theory. The author reveals virtues and shortcomings of this theory in the perspective of its application to the problem of social institutions and democratic procedures legitimation. Keywords: democracy, discourse, communicative action, constitution, consensus, conflict, understanding, verbal communication, legitimation. Об авторе: СЛАДКОВА Алена Александровна – аспирантка кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: SLADKOVA Alena Alexandrovna is a Ph.D. student of the Department of Philosophy and Culture Theory, Tver State University, Tver. E-mail: [email protected] - 192 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 193–197 УДК 1(091) ЖАК МАРИТЕН: ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ И СУБЪЕКТИВНОСТЬ О.А. Югова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь Анализируются философские воззрения представителя неотомизма Ж. Маритена относительно экзистенциализма и человеческой субъективности. Маритен трактует понятие «экзистенциализм» двояко и определяет, к какому именно типу относится учение Фомы Аквинского, которое он осмысляет как экзистенциальное. Также рассматривается взгляд французского философа на субъективность, разум и возможности познания истины человеком. Ключевые слова: субъективность, свобода, разум, интеллигибельные сущности, истина. Маритен – неотомист, но в своих философских построениях он непосредственно затрагивает вопросы человеческого бытия, смысла жизни и осмысления человеком себя самого, т. е. экзистенциальные проблемы. Свою философию он определяет как интегральный гуманизм, но, поскольку он является последователем учения, разработанного Фомой Аквинским, и сам же называет это учение экзистенциальным, легко допустить, что интегральный гуманизм близок к экзистенциализму, если не в выводах, то в постановке проблем. Необходимо, однако, уточнить, как именно французский философ определяет экзистенциализм. Маритен приводит две трактовки термина «экзистенциализм»: «…есть два принципиально различных понимания слова “экзистенциализм”. В одном случае утверждается примат существования, но как предполагающего и сохраняющего сущности или природы, как знаменующего собой высшую победу интеллекта и интеллигибельности. Это то, что я рассматриваю как подлинный экзистенциализм. В другом случае утверждается примат существования, но как разрушающего или устраняющего сущности или природы, как демонстрирующего высшее поражение интеллекта и интеллигибельности. Это то, что я рассматриваю как апокрифический экзистенциализм – тот самый современный экзистенциализм, который уже вообще ничего не означает» [2, c. 8–9]. Мы видим, что Маритен крайне отрицательно относится к экзистенциализму в его втором понимании, полагая, что такой подход не признает существования объективной меры морального. При этом первое понимание экзистенциализма близко философии Маритена; он говорит о «глубинно экзистенциальном характере томистской этики» [там же, c. 34], определяя ее словами основателя томизма, Аквината: «Св. Фома учит, что совершенство состоит в любви милосердия и что каждый должен стремиться к совершенству любви сообразно со своим положе- 193 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. нием постольку, поскольку он любит. Всякая мораль, таким образом, связана с тем, что наиболее экзистенциально в мире. Ибо любовь – и это является другой томистской темой – направлена не на возможности и не на чистые сущности: она направлена на существующее, любят не возможное, а то, что существует или предназначено к существованию» [там же]. В этом смысле Маритен экзистенциалист – как последователь Фомы Аквинского, чье учение он осмысляет как истинно экзистенциальное. Философ полагает, что «существуют объективные нормы морали, существуют обязанности и правила, поскольку формальная составляющая человеческой морали – это мерило разума» [там же, c. 35], он не соглашается на моральный релятивизм, отсекает всякую относительность. Продолжая эту мысль, он утверждает, что без универсального закона нет свободы: «…устраняя общее и универсальный закон, устраняют разум, в котором коренится всякая свобода и из которого в человеке исходит столь великое желание, что его не могут в достаточной мере детерминировать никакой мотив и никакая объективная потребность, кроме Блаженства, увиденного воочию» [там же, c. 39–40]. Маритен, таким образом, полагает, что свобода человека – в его разуме, и именно разум способен увидеть истинный путь, которым следует идти, и только разум может мотивировать человека к созидательным действиям. Относительно вопроса о природе зла Маритен стоит на позиции, характерной для ортодоксальной католической мысли. Зло имеет своей первопричиной не Бога, а свободную волю сотворенного существа. Не Бог изобрел зло [там же, c. 68]; ответственность за него полностью несет человек. При этом Маритен считает, что объективного начала зла не существует, зло – это то ничто, которое человек создает без Бога. «Без Меня не можете делать ничего» (Ин., 15: 5); осмысляя эту цитату, Маритен логически поворачивает ее: «…без Меня вы можете сделать ничто» [2, c. 66]. Зло понимается философом как абсолютное ничто, лишённость, уход от Бога. Бог обладает только идеей добра, Он не обладает идеей зла. «Бог знает зло таким, каково оно есть – как лишённость, как небытие, уязвляющее бытие, и там, где оно есть – в бытии или благе, которое оно уязвляет» [там же]. Согласно этой концепции, зло появляется там и тогда, когда человеческая воля отходит от блага. Зло как отсутствие Бога, отдаление человека от Бога как единственного источника блага; зло исходит из способности человека творить ничто. «Так как зло свободного акта есть наше собственное творение, то, позволяя нашим монстрам множиться до предела, позволяя нашей способности отрицания с ее неистощимыми ресурсами развивать все формы деградации и разрушения бытия, божественная свобода явит высоту своего всемогущества, извлекая из всего этого высшее благо, которое она полагает своей целью, но не ради себя, а ради нас» [там же, c. 68]. Философ видит зло как результат свободы, данной человеку Богом, неверно направленной, но, опять же, не фатальной; божественное - 194 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. всемогущество способно направить во благо даже самые разрушительные действия людей. Маритен смотрит на эту проблему достаточно оптимистически и в то же время – принимая ответственность за зло на человечество и осознавая, что только бескрайнее божественное милосердие не позволяет людям уничтожить себя и весь мир, дойти до предела в создании ничего. «С христианской точки зрения ошибка – не фатальна. Она включена в план вечной мудрости, однако человеческая свобода остается, по воле Божией, реальной, и она свободна творить добро, которое Бог извечно решил предопределить, или зло, которое Бог извечно решил позволить» [там же, c. 414]. Так философ разрешает вопрос о соотношении божественного всеведения и человеческой свободы. Человек не может не ошибаться, и признание его права на ошибку, поправимость ошибки необходимы, чтобы человеческое действие в принципе было возможным. Так же, как зло – чисто человеческая категория, так и близкие ему понятия философ определяет как субъективные. «Тоска есть достояние субъективности… Тревога, тоска есть не что иное, как форма духовного опыта философа. На своем пути он испытывает и другие состояния, он познает интеллектуальную радость, в которую не проникает ничего человеческого, решающие интуиции и озаряющую уверенность» [там же, c. 87–88]. Здесь мы видим несколько неожиданное для гуманиста утверждение: предел стремлений философа – это чисто разумное счастье, в котором нет ничего человеческого. Не напрасно Маритен называет свой гуманизм интегральным; в его философской системе человек не самоценен, даже более того – человеческая субъективность предстает как начало всех проблем. Человек только тогда подлинно живет, когда выходит за свою субъективность, за свои пределы, выходит к разумному началу. Но при этому человек, стремящийся познать истину, «отдаст себе отчет в том, что все высказанное людьми о бытии и о Боге должно казаться святым ворохом соломы и что соломинка, которую каждый с великим трудом пытается к нему добавить, никого не спасет, ибо все будут судимы лишь в свете любви» [там же, c. 105]. Любовь – краеугольный камень мироздания, поскольку человек может жить и познавать истину только в свете божественной любви. Любовь Маритен понимает в полном соответствии с томизмом и цитирует Фому Аквинского: «Любовь – не преходящее удовольствие или более или менее интенсивная эмоция, а изначальное стремление и глубинное основание, заключенное в самом его бытии, то, для чего он живет» [там же, c. 54]. Маритен говорит о смирении в положительном смысле. «Мудрость Священного писания провозглашает, что наша личность не существует в своей основе иначе как в смирении и спасается лишь божественной личностью, потому что Бог – это личность, которая дает, а наша личность – это личность данная» [1]. - 195 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Французский мыслитель отводит настолько высокую роль разуму, что и понятие истины в его философии напрямую связано с разумным познанием. На вечный вопрос о том, что есть истина, философ отвечает, опять же подчеркивая главенство разума, здравого смысла: «Мгновенный ответ здравого смысла гласит, что истина – это то, что есть; или, точнее, поскольку истина познания, о которой идет речь, должна быть сродни познающему разуму, должна быть связана с совершенством этого разума, то истина есть соответствие разума с тем, что есть. Именно этот ответ станет для нас необходимой отправной точкой; ибо везде, где речь идет об основополагающих вопросах, исходить надо из естественных утверждений здравого смысла» [2, c. 132]. Получается, что истина – это понимание сущего, состояние совершенного разума; истина разумно постигаема. Более того, разум и истина неразрывно связаны между собой и взаимно друг друга определяют. «Разум истинен постольку, поскольку постигает вещи такими, каковы они есть. Но и вещи истинны постольку, поскольку они соответствуют разуму, от которого зависят, – будь это человеческий разум (для творений искусства) или божественный разум (для природы). Истинность разума и истинность вещей остается всегда adaequatio rei et intellectus (соответствие вещи и понятия)» [там же, c. 142]. Разуму отводится формирующая роль, т. к., например, интеллигибельные сущности (Бог, душа, чистый разум) не имеют материальной формы, однако сущестуют и вне нашего сознания. Но ничем, кроме разума, мы их охватить не можем. Так, мы видим, что Маритен отделяет экзистенциализм от субъективности, отводя разуму и объективным критериям морали главенствующее место в своей философии. Человеческая субъективность, по его мнению, искажает истину, уводит человека от Бога; человеческая личность имеет ценность лишь постольку, поскольку она – образ Бога. И только божественное всемогущество способно исправить ошибки человека и направить на благо результаты неразумного человеческого выбора. Отождествляя, по сути, разум с Истиной, Маритен не проводит такой аналогии между разумом и Богом, что сблизило бы его с античной трактовкой вопроса; но приблизиться к пониманию Бога, по мысли философа, можно только разумным путем. Список литературы 1. Маритен Ж. Знание и мудрость [Электронный ресурс]. URL: http://www.agnuz.info/library/books/knowledge/. Загл. с экрана. 2. Маритен Ж. Избранное: Величие и нищета метафизики: пер. с франц. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. 608 с. - 196 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. JACQUES MARITAIN: EXISTENTIALISM AND SUBJECTIVITY О.A. Yugova Tver State University (Tver) In the article is aimed at the analysis of existentialism and subjectivity understanding in J. Maritain's Neo-Thomist philosophy. J. Maritain proposed a dual – positive and negative- interpretation of the 'existentialism' emphasizing that Thomas Aquinas' doctrine should be considered as trulyb'existential' The article examines the French philosopher's views on subjectivity, reason, and a human ability to attain Truth. Keywords: subjectivity, freedom, reason, intelligible entities, Truth. Об авторе: ЮГОВА Ольга Александровна – магистр истории, аспирантка кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] Author information: YUGOVA Olga Alexandrovna – MA (Histoty), a Ph.D. student of the Dept. of Philosophy and Theory of Culture, Tver State University, Tver. Email: [email protected] - 197 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. С. 198–208 Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. УДК 159.9:61 МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ НОВЫХ МОДЕЛЕЙ ВРАЧЕВАНИЯ Е.А. Евстифеева, С.И. Филиппченкова ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», г. Тверь Рассматриваются методологические основания классической медицинской модели врачевания, аргументируется необходимость разработки психологической модели врачевания и экспликации психологического содержания взаимодействия врача и пациента. Опираясь на методологию конструктивизма, субъектно-ориентированный, ситуативный и рефлексивный подходы, расширяющие представления о психологическом факторе в ситуации врачевания, авторы концентрируют внимание на психологических ресурсах, востребованных в связи с качественно усложняющейся идеей врачевания. Ключевые слова: медицинская модель врачевания, психологическая модель врачевания, психологическая составляющая, конструктивизм, рефлексивность, ответственность. Наука в широком смысле, включающая естественные, социальные и гуманитарные науки, а также философия пермантентно ищут внутри «себя» те основания (идеалы, нормы исследования, онтологические конститутивы, веровательные установки и т. д.), которые инициируются как парадигмальными сдвигами и запросами трансформирующихся практик, так и социальными ожиданиями населения. Изменяющиеся медицинские практики сегодня требуют рефлексии оснований, традиционных и новых моделей врачевания. Сегодня в отечественных медицинских реалиях доминирует физикалистская модель лечебной деятельности, где по классической «традиции» в медицине задается взаимодействие врача и пациента. Она справедливо критикуется с середины XIX в. за иллюзию всестороннего знания человеческого организма, игнорирование негативных последствий от лечения, за допустимый технологизацией медицины усредненный, одинаковый подход к пациенту. Ее «естественность», социальная оправданность, долгожительство объясняются тем, что в системе «врач–пациент» врач, будучи ключевой и доминантной фигурой в лечебном процессе, патерналистски воздействует на телесность пациента, изменяя ее. Медицинская модель строится на принципе иерархической организации взаимоотношений в системе «врач–пациент». В ней самоидентичность врачей (в качестве субъектов действия) и пациентов (в качестве объектов лечебного процесса) достаточно полно раскрывается в свете медицинского знания. Она имеет свои безусловные «вершины» и достижения, но, как и любое другое конкретно-историческое знание, явно обнаруживает «исторические» ограничения и обусловливания. В современной медицинской - 198 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. деятельности обращает на себя внимание абсолютизация используемого технократического подхода. Косвенным проявлением ограниченности господствующей медицинской модели остаются такие показатели, как высокий уровень заболеваемости и их последствий, критический процент смертности населения России. Не снижается в целом заболеваемость. Только в России, согласно статистическим данным, ежегодно умирает около 2 млн человек. В границах традиционной медицинской модели находит свою узкую интерпретацию сфера «психосоматических феноменов», которая обсуждается без перспектив внятного их объяснения. Эффективность патерналистского подхода в медицинской практике может быть понята как «ответ» на попытки избыточной «демократизации» лечебного процесса и поведения пациента. Медицинская модель – это классическая модель медицинской деятельности, в рамках которой самоидентичность врачей (в качестве субъектов действия) и пациентов (в качестве объектов врачевания) достаточно полно раскрывается в свете монодисциплинарного медицинского знания [4]. Врач выступает в качестве субъекта, поскольку самоидентифицирует себя в форме «знающего», пациент выступает в роли объекта врачевания. Между субъектами врачебной деятельности выстраивается патерналистский тип взаимоотношений. Патернализм, по сути, несет в себе насильственное ограничение свободы личности, обусловленное «заботой» о её благополучии. Патерналистский тип взаимоотношений не учитывает психологических особенностей субъекта (пациента), его ментальной активности, свободной воли, ценностных приоритетов, веровательных установок, психологических паттернов. Физикалистская медицина фундирована в классический тип рациональности, где ее идеалом является познаваемость мира, универсализм, объективизм, эмпирический опыт. Через принцип редукционизма анализируются психофизическая, психофизиологическая, психосоматическая проблемы. Показано, что в основе медицинской модели врачевания лежит субъект-объектная парадигма Р. Декарта. Классическое позиционирование субъекта и объекта задает представление о врачебном действии как манипуляции с внешним объектом. В отечественной медицине, как показывают психологические исследования последних лет, значительная часть врачей в профессиональной деятельности ориентирована на классический образ врача, придерживается патерналистского типа взаимоотношений с пациентами, что свидетельствует о «традиционной» профессионализации врача, исключающей психологический фактор. Классическая медицинская модель врачевания, будучи эффективной в ситуации острого заболевания, оказывается иррелевантной ситуации хронического заболевания, а также профилактического и реабилитационного периодов, где ответственность за выздоровление в большей степени возлагается на пациента. Дискурс-анализ медицинской модели врачевания показывает значимость известной в истории медицины дискуссии, которая велась пред- 199 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ставителями «школы объективности» (С.П. Боткин и др.) и «школы этиологии» (Г.А. Захарьин и др.) и которая проблематизирует методологические и теоретические основания медицинской модели врачевания [7]. Речь идет о границах «объективности» медицинского знания, о так называемой в гносеологическом дискурсе «допроблемной» ситуации (незнание о незнании), когда у ученого возникают первые тревоги и интуиции по поводу недостаточности используемого им метода. Для С.П. Боткина такими интуициями стали его идеи о влиянии «окружающей» (физической, социальной) среды на течение болезни, а также его неврогенная теория патогенеза. В «школе этиологии» Г.А. Захарьина явно усматривается индивидуальный (биографический) подход к процессу врачевания (метод анамнеза). Плодотворность дискуссии этих двух школ заключается в эксплицировании в будущих исследованиях фактора индивидуальности и субъектности в лечении. Метод доказательной медицины может быть примером догматизации в применении так называемых «объективных» методов. Известно, что сегодня доказательная медицина имеет большое значение для клинической практики. Она использует современные информационные технологии с целью применения полноты информации в методах клинического наблюдения, которые дают возможность делать «справедливые» заключения, избегая влияния систематических и случайных ошибок. В то же время необходимо сознавать присущие данному подходу объяснительные и герменевтические ограничения. Фактически доказательная медицина представляет собой крайний случай эмпирического направления в медицинской науке. Это означает, что любой полученный результат всегда относится лишь к той или иной группе больных, участвовавших в исследовании. Абсолютизации этого «объективного» метода не гарантирует от ошибочных заключений и может рассматриваться как «слепое» доверие к методу доказательной медицины. Врач, по определению, лечит не среднестатистического больного, а конкретного человека с его индивидуальными особенностями и психологическими ожиданиями. Рациональная критика метода доказательной медицины приводит к пониманию того, что существует проблема востребованности индивидуального опыта врача и его значимости для принятия клинических решений. Критика метода доказательной медицины влечет рефлексию расширительного понимания категории «нормы» в медицине. Речь идет о том, что врач в профессиональной деятельности работает с огромным количеством жалоб и заболеваний. Если случаи болезней похожи друг на друга, их объединяют и классифицируют. Однако абсолютно идентичных случаев болезни не бывает. Следовательно, чтобы классифицировать, необходимо отбросить все особенности, которые кажутся несущественными, случайными. В результате получается усредненный образ больного. Именно поэтому значительная часть трудностей диагностики связана с невозможностью «втиснуть» индивидуальность и разнообразие в определенные рамки и схемы. В результате один и тот же больной будет - 200 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. «оценен» с точки зрения категории «нормы» совершенно по-разному врачом ортодоксальной медицины, врачом-гомеопатом и врачом китайской медицины, поскольку они используют разные дискурсы. Абсолютизация фактора «объективности» в современной медицине коренится в политике технократизма, тотальности применения технократического («квазиобъективного») подхода. Он выражается также в эскалации использования инструментально-аппаратных методов диагностики, программных комплексов, внедрения электронно-вычислительной техники, создания новой технологии (телемедицина) и т. д., что быстро проникает в практики обучения медиков с целью улучшения качества медицинского обслуживания. Однако в профессиональном становлении и деятельности нарушение баланса объективного и субъективного (профессиональный опыт, личное мастерство, индивидуальная интуиция врача и т. д.) порождает новые риски. Так, при использовании средств телемедицины возникают множественные риски, как теоретические, так и практические. Опасности этих рисков влекут снижение профессиональных требований к врачам и нивелируют уровень их профессиональной подготовки наряду с бесспорной полезностью этого «инструмента» в передаче, например, профессионального опыта. Признавая все достижения современной отечественной медицины, ориентированной в большей степени на медицинскую модель и технократический подход, следует обратить внимание на такой характерный для них факт, как сохраняющийся высокий процент медицинских (врачебных) ошибок (что регистрируется, например, как расхождение поставленного диагноза с патологоанатомическим) и их последствий, о чем свидетельствуют статистические данные. Цель деятельности врача, как она понимается в медицинском дискурсе, – возвращение к нормальному (здоровому) состоянию из отклоненного (болезненного) путем оказания помощи в лечении заболеваний, сохранении и укреплении здоровья человека (пациента). Выздоровление – это возвращение к нормальному состоянию, с помощью «специалиста», врача. Медицинская помощь подразумевает применение особой технологии – лечения, направленного на тело или психику больного. Больной в основном рассматривается как пассивный объект вмешательства [4]. Медицинский дискурс и конструируемая в его границах модель взаимодействующих субъектов имеют свои безусловные достоинства, среди которых – рациональное объяснение феномена здоровья и заболевания, возможность стратегического и тактического планов лечения. Медицинский дискурс опирается на знания (научные, опытные, явные и неявные и т. д.), полученные в том числе и с помощью используемых техник и технологий. Медицинский дискурс ограничен, как и любое другое конкретноисторическое знание. Речь идет о расширяющейся зависимости человека от медицинских услуг, о его все большей вовлеченности в медицинское пространство, о потере личной идентичности в принятии решений - 201 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. по здоровью, о существовании в процессе излечения вне модуса «самости» (аутентичности, автономии, приватности). Безмерное использование лекарственных препаратов, агрессивно рекламируемых фармацевтическими корпорациями и часто неоправданно назначаемых самими врачами, приводит к новым заболеваниям как результат разрушительных последствий применения лекарств, и далее, по замкнутому кругу. О проблематизации физикалистского дискурса в медицине и необходимости разработки психологической модели врачевания «кричит» современное научное звучание «психосоматической проблемы» и решение ее новыми способами. Неоспоримый факт роста психосоматических заболеваний демонстрирует имманентную значимость психологической составляющей таких заболеваний, актуализирует влияние психологического фактора на течение заболевания, требует его интерпретации в социальнопсихологическом дискурсе врачевания. Истолкование (экзегезис) психосоматической проблемы подтверждает тот факт, что каждому заболеванию предшествуют определенные психологические проблемы. В свое время Л.С. Выготский неоднократно заявлял о своем антифизиологизме, о том, что телесные процессы человека нуждаются в новом понимании. Известно его высказывание о том, что «нужна не физиологическая психология, а психологическая физиология». Теоретическим доводом служит восходящий к исследованиям функциональной специализации полушарий головного мозга (Р.У. Сперри, Д. Хьюбел, Т. Визел., Д.И. Дубровский, А.М. Иваницкий и др.) функционально-информационный подход, преодолевающий дуализм материального и идеального. В контексте вышеназванных аргументов психосоматика в широком смысле предстает как концепт гилеморфического единства (материя–тело, форма–душа), единство действий человека, синхронность психологического и телесного. В узком (медицинском) смысле психосоматика означает функционально-органическое искажение, вызванное исключительно психической причиной. Из такого концептуального дефинирования психосоматики высвечивается роль психологического знания и его содействие процессу излечения и раскрытию потенциала к здоровью человека. Большинство пациентов, имея психосоматический статус (по данным ВОЗ, до 42 % пациентов относятся к группе «психосоматиков»), идентифицируют себя только как соматические больные, не рефлексируя и даже отрицая связь соматического и психологического факторов болезни. В силу этого психосоматический больной не является партнерским и комплаентным. В настоящее время можно справедливо говорить о достаточно высоком уровне развития медицины, взятом в её управленческом инструментальном аспекте, о достигнутых значимых результатах в организации здравоохранения, что подтверждается данными об организационных эффектах, широтой распространения медицинских технологий, имеющих свой технократический эффект. Однако налицо амбивалентность складывающейся ситуации. Речь идет о том, что хорошая органи- 202 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. зация здравоохранения снижает требования к профессионализму врача. Технократическая медицина, повышение качества медицинской диагностики не требуют искусства врачевания, на чем была построена вся традиционная медицина. Особо «трагичным» оказывается то обстоятельство, что внедрение новых технологий позволяет «покрывать» недостатки индивидуальной профессиональной подготовки врача. Таким образом, в достижении высоких целей профилактической медицины важная роль должна отводиться психологическим эффектам, психологии здоровья, раскрываемых через психологическую модель взаимодействия врача и пациента, идею холистического здоровья, гуманитарные технологии. Здоровье человека невозможно поддерживать только средствами физикалистской медицины. Факторы образа жизни и стиля поведения должны быть интегрированы в процесс исцеления. Все более значимым становится учет широкого спектра возможностей самореализации человека (в том числе таких, как ответственность, рефлексивность, мотивация, волевая активность) в ситуации заболевания [3]. Понятие «здоровый человек» постоянно трансформируется, наполняясь новым содержанием, что отражает его развитие и многомерность. Целостная картина здоровья требует все более расширительной трактовки. Столь мощный фактор, как психологический (тем более экзистенциальный), пока не является органичной частью понятия «здоровый человек». Это во многом обусловлено ориентированностью медицинской практики, которая все чаще сталкивается с необходимостью выхода за пределы чистого натурализма в трактовке болезни, на естественно-научную трактовку здоровья и физикалистскую модель врачевания. Дискурс-анализ классической медицинской модели врачевания, пропагандируемой отечественным здравоохранением и широко внедренной в российских реалиях, показывает ее методологические границы: физикалисткая направленность и монодисциплинарность знания, абсолютизация технократических подходов, инструментальная направленность профессиональной подготовки врача, редукция психологического содержания из процесса лечения, патерналистский (субъект-объектный) тип коммуникаций. Диссонанс между наличными медицинскими практиками и расширяющимся понятием «здоровый человек», включающим психическое, психологическое, социальное соматическое здоровье и т. д., становится все более заметным. Уменьшить вышеназванные ограничения и деструктивные последствия, имплицитные медицинской модели лечебной деятельности, возможно, если следовать принципу дополнительности Н. Бора, комплементарности медицинской и психологической моделей взаимодействия в системе «врач–пациент», идеологеме психологии и философии здоровья. Психологическая и социальная составляющие всегда были в деятельности врача. Однако сегодня имеет место прогрессирующая редукция в первую очередь психологической составляющей, и это несмотря на то, что психологический фактор имеет особое звучание, социальную желательность и - 203 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ожидаемость, поскольку общество находится на пути к «человеку психологическому». Вместо личности пациента врач зачастую видит перед собой объект профессионального манипулирования, а процесс лечения алгоритмизируется и бюрократизируется. Остановить эту тенденцию, дегуманизацию лечения отчасти призвана психологически ориентированная и социально ожидаемая модель врачебной деятельности. Необходимость разработки модели врачевания, основанием которой является психологическое рефлексивное взаимодействие в системе «врач–пациент», вызвана не только проводимой технократической политикой в современной медицине, но также «линейностью вектора» в профессиональной подготовке врача, где недооценивается социокультурная обусловленность медицинской профессиональной деятельности, роль рефлексивных, субъектных и личностных факторов в профессиональном становлении медика, в опыте «врач–пациент» элиминируется их психологическое взаимодействие и его возможный синергетический эффект. В настоящее время все чаще в своей профессиональной деятельности врачи сталкиваются с разнообразными задачами в условиях неопределенности (переход от ситуации «оказания помощи» к ситуации «предоставления услуг», к рефлексии того, что современная медицина – это прибыльный бизнес; возникновение конфликтов с пациентами и их родственниками; разрешение биоэтических дилемм и т. д.). Необходимость действовать в таких непредсказуемых ситуациях и принимать оперативные решения требует наличия у медиков высокого уровня компетентности, профессиональной адаптивности и мобильности, установления партнерских отношений в совместной деятельности врача и пациента. Под психологической моделью врачевания нами понимается межличностный конструкт рефлексивного типа, позволяющий преодолеть существующую разобщенность медицинской и психологической парадигм в медицинской практике. Эта модель дополняет традиционную медицинскую модель врачевания включением более широкого контекста психологических (и экзистенциальных) факторов в процесс лечения, расширяет через совместную деятельность «врача–пациента» возможности самореализации пациента в ситуации излечения. Психологическая модель врачевания укоренена в идеалы неклассической рациональности, релятивизм в познании, методологию конструктивизма, междисциплинарный тип знания, парадигму «холистического здоровья», субъектсубъектный, ситуационный, рефлексивный подход в профессиональной деятельности и партнерских коммуникациях. В психологической модели мажорной становится идея психологической «глубины» взаимодействия «врача–пациента». Как показали результаты проведенных нами исследований, сегодня императивные представления о фигуре врача включают определенную констелляцию личностных качеств (автономия, рефлексивность, ответственность, доверие), субъектных характеристик и индивидуальных свойств (толерантность к неопределенности, смысложизнен- 204 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ные ориентации, ценностные установки, рациональность и склонность к риску, коммуникативные и организаторские склонности), которые более эффективно формируют профессиональную идентичность и интенсифицируют профессиональный рост врача [1; 7]. Основная цель построения психологической модели врачевания состоит в рефлексии императива «заботы о себе», стимулировании и пропаганде культуры здоровья, обосновании идеи конструирования «здоровья» через совместную (традиционную иерархическую и сетевую) организацию общения «врач–пациент», расширяющей возможности самореализации человека в ситуации излечения. Речь идет об определении места и роли рефлексии и личностных особенностей субъектов врачевания в лечебном процессе и включает описание и объяснение субъект-субъектного и рефлексивного характера их взаимодействия. Врача и пациента необходимо рассматривать как рефлексирующих партнеров в лечебной деятельности: врач, понимая личностные особенности пациента и его психологическое состояние, должен использовать эти знания для оптимизации лечебного процесса; пациент, реалистично (адекватно) воспринимая ситуативные показатели здоровья, способен найти взаимопонимание с врачом и конструктивно взаимодействовать с ним в процессе проведения медицинских мероприятий. Согласно результатам исследований, включение индивидуальнопсихологических особенностей пациента в процессы диагностики и в трактовку результатов лечебных воздействий расширяет диагностические возможности. Уровень рефлексивности взаимосвязан с ответственностью, повышает уровень мотивации к здоровому образу жизни и генерирует высокие показатели качества жизни. Рефлексивность влияет на психоэмоциональный статус, когнитивные дескрипторы, смысложизненные и ценностные ориентиры пациента, а также на медицинские показатели и перспективы лечения. Основаниям сборки взаимодействующих субъектов релевантны уровни субъект-субъектных отношений и рефлексивных позиций врача и пациента: перцептивный, когнитивный, психоэмоциональный, личностный и социальный (поведенческий) [5]. В наших исследованиях выявлен психологический потенциал пациента как рефлексивного субъекта, синергетически влияющий на динамику процесса излечения и практику управления болезнью. Исследованы его психологические особенности и предикторы (психоэмоциональный статус (тревожность, депрессия, психологическая устойчивость, чувство вины), когнитивные дескрипторы (рациональность, склонность к риску), ценностные установки и смысложизненные ориентиры), которые значительно влияют на медицинские показатели процесса лечения и профилактики заболеваний. Поведенческая фигура пациента дифференцируется как рефлексивная, осуществляющая самоконтроль, саморегуляцию, волевую интенцию в профилактический и реабилитационный периоды. Применяемые рефлексивные технологии в по- 205 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. вышении мотивации здорового образа жизни пациентов в период профилактики и реабилитации могут быть реализованы в структуре поэтапного расширения осознаваемых компонентов своего статуса, ответственности за свое здоровье, поведенческих стратегий и выстраивания субъектсубъектных отношений между врачом и больным. Рефлексивные технологии используются в реабилитационном и профилактическом периоде и предполагают научение пациента делать бессознательное сознательным, развивать у себя способность контролировать свою когнитивную деятельность, рождающую негативные эмоции и самоповреждающее поведение, формировать навыки конструктивных психологических защит. Это повышает адаптивный потенциал и способствует выработке адаптивных стратегий поведения и развития адекватной субъектности [6]. Как нам видится, психологическая модель врачевания позволяет учесть индивидуально-психологические особенности врача и пациента, раскрывает закономерности, типы и стратегии взаимодействия, а также конвергенцию в процесс излечения психологических ресурсов и инициацию субъектов врачевания, в которой осью выступает их рефлексивное взаимодействие. Включение в процесс профессионализации релевантных медицинской профессии индивидуальных свойств и особенностей врача (рефлексивность, ответственность, толерантность к неопределенности, смысложизненные ориентации и ценностные установки, рациональность, коммуникативные и организаторские склонности) интенсифицирует его профессиональный рост, врач выступает представителем медицинской элиты [2]. В итоге в психологической модели врачевания создается целостная «картина здоровья», которая дает «семантическую» интерпретацию фактов как в медицине, так и в психологии. Рефлексивные коммуникации в системе «врач–пациент», конструирование отношений доверия, диалога субъектов лечебной деятельности – результирующие условия холизма. Психологическая модель врачевания более полно отображает соответствие усложняющихся требований к профессии врача и личных и профессионально важных качеств. Она демонстрирует, что в системах диагностики и трактовки медицинских исследований, в диагностическом суждении преломляется субъективный, профессиональный опыт врача, изменяется круг рассматриваемых признаков и стратегий лечения и диагностики, а также диапазон возможных интерпретаций результатов, если в рассмотрение «пути к здоровью» пациента включены его психологическое содержание, рефлексивная и субъектная позиции. Список литературы 1. Евстифеева Е.А., Филиппченкова С.И., Подолько Е.О., Майкова Э.Ю. Личностный потенциал: постмодернистская модель образо- - 206 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. 2. 3. 4. 5. 6. 7. вания // Философия образования. Новосибирск, 2012. № 6 (45). С. 173–177. Евстифеева Е.А., Подолько Е.О. Императивы и реальность элитарности // Вестник Тверского гос. университета. Сер. «Философия». 2012. № 1–2. С. 22–29. Евстифеева Е.А., Тягунов А.А., Филиппченкова С.И. Психологические экспликации рефлексивности в практике профессионального образования // Новое в психолого-педагогических исследованиях. М.: МПСИ, 2012. № 2 (26). С. 32–38. Тищенко П.Д. Биоэтика, биополитика и идентичность (анализ современных медицинских структур «заботы о себе») // Этика науки / Рос. акад. наук, Ин-т философии; отв. ред. В.Н. Игнатьев. М.: ИФРАН, 2007. С. 117–135. Филиппченкова С.И. Методологические основания исследования практик врачевания: монография. Тверь: ТвГТУ, 2012. 168 с. Филиппченкова С.И. Построение модели врачевания: психологические исследования поведенческих факторов: монография. Тверь: «СФК-офис», 2011. 336 с. Филиппченкова С.И. Психологическая составляющая взаимодействия врача и пациента: автореф. дис. … д-ра психол. наук. М., 2013. 56 с. METHODOLOGICAL BASES OF NEW MODELS OF DOCTORING E.A. Evstifeeva, S.I. Filippchenkova In article the methodological bases of classical medical model of doctoring are considered, need of development of psychological model of doctoring and an explication of the psychological content of interaction of the doctor and the patient is reasoned. Relying on methodology of constructivism, the subject focused, situational and reflexive approaches expanding ideas of a psychological factor in a situation of doctoring, the attention concentrates round the psychological resources demanded in connection with qualitatively becoming complicated idea of doctoring. Keywords: medical model of doctoring, psychological model of doctoring, psychological component, constructivism, reflexivity, responsibility. Об авторах: ЕВСТИФЕЕВА Елена Александровна – доктор философских наук, профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] ФИЛИППЧЕНКОВА Светлана Игоревна – кандидат психологических наук, профессор кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. Email: [email protected] - 207 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. Author’s information: EVSTIFEEVA Elena Alexandrovna – Ph. D., Prof., Vice-president of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] FILIPPCHEKOVA Svetlana Igorevna – Ph.D. Prof. of the Dept. of Psychology and Philosophy of Tver State Technical University, Tver. E-mail: [email protected] - 208 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. НАШИ АВТОРЫ УДАЛЬЦОВ Валерий Георгиевич – кандидат философских наук, доцент, Главный советник отдела Счетной палаты Российской Федерации, доцент кафедры философии ГОУ ВПО «Московский государственный областной университет». E-mail: [email protected]. БУТАШИН Дмитрий Анатольевич – проректор ФГБОУ ВПО «Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ», Москва. E-mail: [email protected]. МИХАЙЛОВ Валерий Алексеевич – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социологии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] СКУДАЛОВА Олеся Викторовна – аспирант ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] МОРГУНОВ Андрей Александрович – аспирант кафедры философии и истории ФГБОУ ВПО «Самарский государственный архитектурностроительный университет», Самара. E-mail: [email protected] МАЙКОВА Элеонора Юрьевна – кандидат исторических наук, профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] ВАСИЛЬЕВА Татьяна Викторовна – доктор педагогических наук, заведующая кафедрой иностранных языков ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», Москва. E-mail: [email protected], [email protected] ШЕСТАКОВА Любовь Александровна – аспирантка кафедры уголовного процесса и криминалистики ФГБОУ ВПО «Самарский государственный университет», Самара. E-mail: [email protected] КАРЛОВА Татьяна Владимировна – доктор социологических наук, профессор кафедры «Автоматизированные системы обработки информации и управления» ФГБОУ ВПО МГТУ «СТАНКИН», г. Москва. Email: [email protected] БУЛАНОВ Владимир Владимирович – кандидат философских наук, доцент кафедры философии и психологии с курсами биоэтики и истории Отечества ГБОУ ВПО «Тверская государственная медицинская академия», Тверь. Е-mail: [email protected] ПАРАХОНСКАЯ Галина Анатольевна – кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь. E-mail: [email protected] ФЕДОРОВ Виктор Владимирович – доктор культурологии, профессор, зав. кафедрой гражданского проектирования и архитектуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] ЛЕВИКОВ Александр Валерьевич – аспирант кафедры гражданского проектирования и архитектуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] ЕВСТИФЕЕВА Елена Александровна – доктор философских наук, - 209 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. профессор, проректор ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь, E-mail: [email protected] ЖУК Валерий Николаевич – кандидат философских наук, доцент кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: zhoukv@ mail.ru ПОЛИЩУК Александр Сергеевич – кандидат философских наук, доцент кафедры общеобразовательных дисциплин Хмельницкой гуманитарно-педагогической академии, г. Хмельницкий (Украина). E-mail: [email protected] ИВАНОВА Елена Сергеевна – старший преподаватель кафедры социологии и социальных технологий, аспирант кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] МИХАЙЛОВА Елена Евгеньевна – доктор философских наук, профессор кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университета. E-mail: [email protected]. МАЛИНИН Сергей Алексеевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] ИВАНОВ Максим Юрьевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] ТОМАШОВ Валерий Васильевич – доктор философских наук, профессор кафедры философии ФГБОУ ВПО «Ярославский государственный университет им. П.Г. Демидова», Ярославль. E-mail: [email protected] ГОРОБИЙ Алексей Викторович – кандидат исторических наук, соискатель кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», г. Тверь. Email: [email protected] СМИРНОВ Всеволод Валерьевич – аспирант кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] СЛАДКОВА Алена Александровна – аспирантка кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] ЮГОВА Ольга Александровна – магистр истории, аспирантка кафедры философии и теории культуры ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет», Тверь. E-mail: [email protected] ФИЛИППЧЕНКОВА Светлана Игоревна – кандидат психологических наук, профессор кафедры психологии и философии ФГБОУ ВПО «Тверской государственный технический университет», Тверь. E-mail: [email protected] - 210 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ПРАВИЛА ПРЕДСТАВЛЕНИЯ РУКОПИСЕЙ АВТОРАМИ В ЖУРНАЛ «ВЕСТНИК ТВГУ. СЕРИЯ ФИЛОСОФИЯ» Все рукописи печатаются бесплатно В редакционный совет журнала «Вестник ТвГУ. Серия Философия» необходимо представить: ● файлы на дискете либо CD (в отдельных случаях по предварительному согласованию с редсоветом допустима передача материалов по электронной почте): рукопись статьи; сведения об авторе(ах); ● документы на листах формата А4 (1 экз.): рукопись статьи; сведения об авторе(ах); рекомендация кафедры с указанием наименования тематического раздела, в котором предполагается опубликование материала; сопроводительное письмо (только для авторов, не работающих (не обучающихся) в ТвГУ). Сведения об авторах должны содержать: 1. Фамилию, имя, отчество (полностью) автора. 2. Основное место работы. 3. Должность. 4. Ученую степень, ученое звание. 5. Адрес электронной почты (требование ВАКа). Автор может факультативно указать о себе иные дополнительные сведения. Все сведения печатаются в строку (без пунктов) на русском и английском языках. Правила оформления текста статьи Статья должна быть тщательно отредактирована, содержать признаки научной публикации: ● текстовой редактор Microsoft Word версии не ниже 97; ● формат бумаги А4; ● параметры страницы: поля – верхнее 3 см, левое и нижнее 2.5 см, правое 2 см, верхний колонтитул 2 см, нижний колонтитул 2 см; ● основной текст статьи: шрифт «Times New Roman» 12 pt; выравнивание по ширине; первая строка с абзацным отступом 1 см; межстрочный интервал «Одинарный». На первой странице указывается индекс УДК (в левом верхнем углу); далее даются инициалы и фамилии авторов, затем название статьи, краткая аннотация статьи и ключевые слова на русском языке. Инициалы и фамилии авторов, название статьи, краткая аннотация статьи и - 211 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. ключевые слова на английском языке размещаются в конце публикации после библиографического списка. Перечень авторов разделен запятыми, инициалы перед фамилиями, шрифт «Times New Roman» 12 pt, жирный курсив; выравнивание по центру, абзацный отступ слева 1 см; автоматические переносы отключены; интервалы перед абзацем и после него 0 pt, межстрочный интервал одинарный). Название статьи набирается прописными буквами (шрифт «Times New Roman» 16 pt; выравнивание по центру, автоматические переносы отключены; интервалы перед абзацем и после него – 6 pt, межстрочный интервал одинарный). Аннотация содержит 3–7 строк, характеризующих содержание статьи (шрифт «Times New Roman» 12 pt, курсив; выравнивание по ширине; отступы: слева и справа 1.5 см, первая строка 0.7 см; интервалы перед абзацем и после него 12 pt, межстрочный интервал одинарный). Ключевые слова состоят из 3–10 слов и словосочетаний, отражающих содержание статьи, разделенных запятыми, в конце их перечисления точка не ставится; шрифт «Times New Roman» 12 pt, жирный; выравнивание по левому краю; автоматические переносы отключены; интервалы перед абзацем 0 pt, после него 6 pt, межстрочный интервал одинарный). Далее следует текст статьи. Текст должен быть тщательно отредактирован, все данные, цитаты и библиография выверены. Не используется более одного пробела между словами. Все лишние пробелы следует удалить из текста. Для удаления лишних пробелов используйте в Word опцию «Найти – Заменить». Подчеркивание в тексте не применяется (смешивается с гиперссылками). Вместо подчеркивания используйте выделение курсивом или жирным шрифтом. Все тексты проходят проверку системой «Антиплагиат». После основного текста следует библиографический список, который включает: заголовок «Список литературы» (шрифт «Times New Roman» 12 pt; выравнивание по центру; интервалы: перед абзацем 12 pt, после него 6 pt, межстрочный интервал одинарный); библиографическое описание источника с порядковым номером ссылки на него по тексту, начиная с первого, выполненное по ГОСТ Р 7.0.5–2008. «Библиографическая ссылка. Общие требования и правила составления». (отдельным абзацем; шрифт «Times New Roman» 11 pt; абзацный отступ 0,5 см; выравнивание по ширине; межстрочный интервал одинарный). Номер ссылки в тексте заключается в квадратные скобки, в списке литературы – нумеруется арабскими цифрами без скобок. Библиографический список не должен превышать 15 (для обзорных заказных статей – 20) наименований: приводятся только источники, на ко- - 212 - Вестник ТвГУ. Серия "ФИЛОСОФИЯ". 2013. Выпуск 4. торые есть ссылки в тексте (ссылки на неопубликованные и нетиражированные работы не допускаются). Технические вопросы можно выяснить по электронному адресу: [email protected]. Порядок рецензирования рукописей Порядок рецензирования рукописей, поступающих в редакцию журнала «Вестник Тверского госуниверситета. Серия Философия» 1. Автор статьи представляет выписку из решения кафедры (научного подразделения), где выполнялась работа, содержащую рекомендацию статьи к публикации в журнале. Выписка подписывается заведующим кафедрой (руководителем научного подразделения) или его заместителем, подпись заверяется соответствующей кадровой структурой. 2. Представленная автором статья рецензируется экспертом редколлегии журнала (доктором, кандидатом наук) в форме экспертной анкеты, утвержденной редакционной коллегией. Экспертиза носит закрытый характер, рецензия в форме экспертной анкеты предоставляется автору статьи по его письменному запросу, а также по соответственному запросу в ВАК, без подписи и указания фамилии, должности, места работы рецензента. 3. Окончательное решение о принятии статьи автора и размещении ее в одном из номеров журнала принимается на заседании редакционной коллегии журнала. 4. Редакционная коллегия информирует о принятом решении автора по его запросу. Автору не принятой к публикации статьи редакционная коллегия направляет по его запросу мотивированный отказ. - 213 -
