Документ 2361775

Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное
учреждение высшего профессионального образования
«Иркутский государственный университет»
ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК
О. А. Полюшкевич
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
В ТРАНСФОРМИРУЮЩЕМСЯ ОБЩЕСТВЕ
Монография
УДК 316.6
ББК 60.524
П53
Печатается по решению ученого совета ИСН ИГУ
Издание публикуется в рамках Программы стратегического
развития ФГБОУ ВПО «ИГУ», проект Р221-15-003
По результатам исследования в рамках выполнения
Государственного задания Минобрнауки России № 28.64.2014/К.
Проект «Социальная консолидация современного российского
общества: системы, ресурсы и перспективы»
Рецензенты:
д-р филос. наук, проф. В. С. Федчин
д-р филос. наук, проф. В. А. Туев
Научный редактор:
д-р филос. наук, проф. В. А. Решетников
П53
Полюшкевич О. А.
Социокультурная солидарность в трансформирующемся обществе : монография / О. А. Полюшкевич. –
Иркутск : Изд-во ИГУ, 2014. – 168 с.
ISBN 978-5-9624-1090-6
Раскрываются особенности социокультурной солидарности
в меняющемся обществе через изменение поколенческих и личных оценок социальных процессов; изучается социальная идентичность и государственные символы как сферы реализации социокультурной солидарности; прослеживается динамика социальной солидарности в России с 1984 по 2013 г.
Предназначена для специалистов в области социальной философии, культурологии, социологии, а также всех тех, кто интересуется процессами консолидации современных обществ и преемственностью поколений.
Библиогр. 238 назв. Табл. 5. Ил. 4.
УДК 316.6
ББК 60.524
ISBN 978-5-9624-1090-6
© Полюшкевич О. А., 2014
© ФГБОУ ВПО «ИГУ», 2014
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ ................................................................................................4
Глава 1. Теоретические основы рассмотрения
социокультурной солидарности в социальных науках............8
1.1. Особенности изучения социальной солидарности................ 8
1.2. Специфика рассмотрения социокультурной
солидарности.............................................................................................. 18
Глава 2. Трансформация социальной солидарности
в советском/российском обществе .....................................................33
2.1. Социальная идентичность и солидарность общества
(дискурсивный анализ 1984–2013 гг.) ........................................ 33
2.2. Современные формы социальной идентичности
и солидарности общества.................................................................... 59
Глава 3. Влияние социальной идентичности на социокультурную солидарность..................................................................................70
3.1. Социальная идентичность и социокультурная
солидарность .............................................................................................. 70
3.2. Социокультурная идентичность и государственные
символы ......................................................................................................... 95
Глава 4. Социокультурная солидарность поколений............. 108
4.1. Особенности социокультурной солидарности
поколений.................................................................................................. 108
4.2. Формы выражения социокультурной солидарности
поколений.................................................................................................. 120
ЗАКЛЮЧЕНИЕ............................................................................................... 149
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ............................................................................. 153
3
ПРЕДИСЛОВИЕ
Исследование механизмов и характера социокультурной
солидарности, выявление закономерностей и зависимостей в
процессе консолидации общества является задачей чрезвычайно актуальной. Современный мир, несмотря на формальные
процессы интеграции на политическом и экономическом (ЕС),
культурном и информационном (массовая культура), коммуникативном и личностном (виртуальное пространство) уровне,
сталкивается с проблемой социокультурной солидарности, базирующейся на взаимодействии представлений, убеждений и
ценностей личности и всего общества. Интеракция через социокультурную солидарность способна качественно трансформировать общественные настроения, активизировать социальные
установки и представления населения. Социокультурная солидарность объединяет гносеологические и онтологические условия и практики личности, народа, государства. Изучая процессы
социокультурной солидарности, можно понять механизмы конструирования социальной реальности.
Сегодня под влиянием глобализации и уменьшения роли
ранее значимых для народа или этноса ценностей, рождается
запрос на новые условия консолидации общества. Как показывает исторический опыт, самое глубокое и искреннее убеждение, способное объединить людей, лежит именно в социокультурных особенностях народа.
Поиски новой национальной идеологии терпят неудачу в
силу того, что нивелируются социокультурные моменты консолидации общества, придается огромное значение экономике и
политике, социальному развитию и демографическому потенциалу, но упускаются основополагающие моменты сплочения народа. Реконструкция общественного сознания и государственной
идеологии возможна только на основе социокультурной солидарности, так как факторы именно символического порядка определяют социокультурный каркас любой социальной системы.
4
Таким образом, актуальность данного следования обусловлена:
• потребностью в дальнейшей концептуализации отечественной социальной философии социокультурной солидарности
как социального явления;
• потребностью в концептуализации практики социального управления в контексте развития социокультурной солидарности в условиях социальной неустойчивости современного мира;
• отсутствием специального систематического исследования социокультурной солидарности и потребности в критическом анализе интеграционных и дезинтеграционных процессов;
• необходимостью выявления ресурсов России и других
стран, важных для воссоздания социокультурной солидарности.
Теоретико-методологической основой данной работы является универсальное понимание социокультурной консолидации общества как условия развития социальной системы. Выявление системы и структуры социокультурной солидарности позволяет исследовать динамику социальных интеракций, их смыслового содержания в трансформационной динамике. Анализ механизмов социокультурной солидарности является актуальной задачей
современного обществоведения, сталкивающегося сегодня с серьезными проблемами методологического характера.
Работа носит междисциплинарный характер, расширяющий возможности и перспективы социально-философского осмысления социокультурной солидарности. Это потребовало
применения компаративного анализа исследуемого явления,
что позволило включить в анализ различные методологические
установки.
В монографии использовались положения феноменологии
Э. Гуссерля и понимающей социологии М. Вебера. Концепция
«жизненного мира» Э. Гуссерля раскрывает механизмы наивной
субъективности через личный жизненный опыт, социальный
статус, пол, возраст и проч. Благодаря этому происходит опосредование социальных процессов в личное жизненное пространство и, наоборот, из личного опыта в социальную структуру и
формируются реальные механизмы конструирования социальной реальности, в том числе и процессы социокультурной солидарности. Понимающая социология М. Вебера позволила нам не
просто констатировать социальные изменения в установках,
позициях, взаимосвязи различных поколений (вертикальная
5
коммуникация) и современников (горизонтальная коммуникация), но и понять причины этих процессов, методы их осуществления и грядущие последствия для всего общества.
Представители экзистенциализма широко использовали
данный подход в интерпретации мотивов поведения людей, в
анализе социальных установок и ценностей. Поэтому мы использовали идеи К. Ясперса, Ж.-П. Сартра, М. Хайдеггера для
конструирования аксиологических установок представителей
различных поколений, а также анализа сознания людей в новых
условиях глобализирующегося мира и новой виртуальной реальности.
В своей работе мы также опирались на идеи социального
конструктивизма (А. Шюц, П. Бергер, Н. Лукман, П. Бурдье), которые позволили показать и проанализировать механизмы конструирования социальной реальности в человеческой деятельности под влиянием различных социальных институтов (религия, культура, власть, экономика, семья и т. д.) и самосознания
личности (установки, мотивы, потребности).
Социальная феноменология А. Шюца (через призму социальной установки сознания в качестве конструктивных оснований социального мира), явилась основой анализа социальных
представлений и интерсубъективных отношений, что позволяет
человеку формировать свои представления о прошлом, настоящем и будущем. Концепция социального конструирования реальности, или социологии знания П. Бергера и Т. Лукмана, позволяет вычленить типичные конструкты в повседневном или
институциональном опыте, а также определить, через какие механизмы социальные институты трансформируют «социальные
установки сознания» (А. Шюц). Взгляды П. Бурдье позволили
показать, как социальные институты (власть, религия, семья)
под влиянием изменяющихся исторических условий изменяют
«социальные установки сознания» и изменяют контексты социокультурной солидарности людей.
В монографии применялся структурно-функциональный
подход (П. А. Сорокин, Т. Парсонс, Л. Леви-Брюль, К. ЛевиСтросс), который позволил нам рассматривать общество как
систему, имеющую множество функций, определяющих формы
социетального развития. С использованием этого подхода нами
6
была построена социокультурная матрица, определяющая основные вехи развития сознания человека или целого народа.
Особое место уделено теориям следующих авторов: теории
социокультурной динамики П. А. Сорокина, в которой формирование разных типов общества определяется культурноценностными компонентами, доминирующими в различные исторические периоды жизни общества; теории трансформирующихся обществ П. Штомпки, что позволила сформулировать модель социокультурной матрицы, которая является базисом и
условием формирования социокультурной солидарности; теории знаковой трансформации современного мира Ю. М. Лотмана,
показывающей механизмы и схемы конструирования социокультрных предпосылок формирования процессов консолидации и дезинтеграции; теории игры Й. Хейзинга и игрализации
общества А. С. Кравченко, иллюстрирующей как изменяется
сознание современных людей и трансформируются формы и
условия социокультурной солидарности; теории социальных
представлений С. Московичи, которая позволила выявить динамику представлений различных поколений и социальных групп
и объяснить их закономерности, а также различные теории поколений (К. Манхейма, Дж. Ортега-и-Гассета, М. Мид, С. Н. Эйзенштадта, Л. Розенмайера), раскрывающие особенности различных поколений и их социокультурное влияние на социетальную
ткань общества.
Работа состоит из предисловия, четырех глав, заключения
и библиографического списка. В первой главе анализируются
теоретические основы рассмотрения солидарности и социокультурной солидарности в социальных науках, показываются
общие черты социальной и социокультурной солидарности и
уникальные особенности. Во второй главе приводятся результаты авторского исследования трансформации социальной солидарности советского и российского обществ с 1984 по 2013 г.,
учитываются особенности социальной идентичности в разные
годы и соответствующих форм возникновения солидарности. В
третьей главе прослеживается влияние социальной идентичности на социокультурную солидарность как на мировоззренческом уровне, так и на практическом уровне узнавания, понимания и воспроизводства государственных символов. В четвертой
главе анализируются особенности и формы социокультурной
солидарности поколений, через анализ эмпирических данных.
7
ГЛАВА 1
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
РАССМОТРЕНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ
СОЛИДАРНОСТИ В СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ
1.1. ОСОБЕННОСТИ ИЗУЧЕНИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ СОЛИДАРНОСТИ
Социальные изменения – ключевая характеристика трансформации общества. Такие формы социального развития – как
социальная солидарность и мобилизация, социальная консолидация и общественный договор выявляют ключевые характеристики изменения не только целых социальных структур, но и
жизненного мира отдельных личностей. Это проявляется в изменении повседневных практик и ускорении динамики социальных процессов всего общества, формировании новых средств
и способов социализации и адаптации. Не последнее место в
этом процессе занимает и социальная солидарность.
Социальная солидарность – это тот инструмент, который
создает и поддерживает функционирование социальной системы на всех уровнях (от личных отношений до государственных
и цивилизационных). Степень социальной солидарности является своеобразным показателем уровня благополучия общества.
Чем более она выражена и затрагивает большее число социальных институтов и сфер применения, тем более благополучно и
устойчиво общество. И, соответственно, наоборот – редукция
социальной солидарности порождает нестабильность, хаос, разрушение основ функционирования социума. Следствием этого,
является то, что проблематика социальной солидарности интересует представителей различных институтов и социальных
структур: представителей органов власти и образования, правоохранительных органов и органов здравоохранения, представителей бизнеса и НКО и др.
8
Описание и понимание символических изменений социальных реалий, выраженных в изменении различных форм социальной солидарности, позволяет понять и проанализировать
причины и следствия современных событий. Тем более, что
символические системы не имеют однозначного смысла, этот
смысл «разлит» в конкретном времени и пространстве, поэтому
важно рассматривать не абстрактные символические структуры, а конкретные формы и значения, которые они приобретают
в различные временные отрезки. Благодаря этим системам
формируются новые модели социальных действий и отношений, отражающих новые конфигурации социальной солидарности общества.
В обществе конца XX и начала XXI вв. сложно формировать
единство и солидарность на основании формальных признаков
принадлежности к одной социально-профессиональной группе
или классу. Так как жизненный мир, жизненный опыт отдельных индивидов и целых социальных групп не носит локального,
узконаправленного характера, который плюралистичен в своей
основе. Люди и группы идентифицируют себя не с одной, а с
множеством социальных групп. Критерии идентичности и самоидентичности существенно расширяются.
Если до конца ХХ в. человек рождался уже принадлежащим
к определенному классу и это определяло его судьбу, то сейчас
эти законы не действуют. Социальная мобильность позволяет
многим изменить свой статус, положение, возможности и проч.
Но при этом, как отмечает Ульрих Бек, сейчас возникают новые
риски – нет ничего, что могло бы дать какую-то гарантию будущего. «Ситуации риска, напротив, несут в себе другую опасность.
В них нет ничего само собой разумеющегося... Такого рода подверженность опасности не вызывает социальной сплоченности,
которая ощущалась бы всеми. Не появляется ничего, что могло
бы сплотить их в социальный слой, группу или класс... в классовом обществе бытие определяет сознание, а в обществе риска
сознание... определяет бытие»1.
В основе социальной солидарности лежат коллективные
идентичности. Современное общество их теряет. Процессы размывания четких идентификационных характеристик влекут за
1 Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну / пер. с нем. В. Седельника,
Н. Федоровой; послесл. А. Филиппова. М. : Прогресс-Традиция, 2000. С. 44.
9
собой уменьшение солидаризации общесоциальных процессов и
увеличение процессов солидаризации в индивидуализации.
«Неопределенность наших дней, – говорит Зигмунд Бауман, –
является могущественной индивидуализирующей силой. Она
разделяет, вместо того чтобы объединять, и поскольку невозможно сказать, кто может выйти вперед в этой ситуации, идея
“общности интересов” оказывается все более туманной, а в конце концов – даже непостижимой. Сегодняшние страхи, беспокойства и печали устроены так, что страдать приходится в одиночку. Они не добавляются к другим, не аккумулируются в “общее дело”, не имеют “естественного адреса”. Это лишает позицию солидарности ее прежнего статуса рациональной тактики и
предполагает жизненную стратегию, совершенно отличную от
той, что вела к созданию организаций, воинственно защищавших права рабочего класса»2.
Понимание особенностей возникновения и развития социальной солидарности в современном российском обществе может стать основой устойчивого развития. Осознание механизмов функционирования социальной солидарности позволит
представителям власти, бизнеса, НКО, научных кругов, интеллигенции выстроить модель интеграции российского социума.
Еще Э. Дюркгейм указывал на то, что солидарность обусловлена возрастающей функциональной специализацией, что
означает не только рост производительности, но и изменение
социальных отношений в обществе, трансформацию самой природы социальной солидарности, описываемую как переход от
механической к органической солидарности.
При проявлении механической солидарности действия индивида детерминируются коллективными интересами, а солидарность формируется в рамках того, что коллективные интересы подавляют личное, индивидуальное начало. Реализация органической солидарности происходит тогда, когда в обществе
поощряется личная инициатива, в рамках которой человек формирует свое индивидуальное рабочее пространство, свою сферу
действий. Разделение труда в таком обществе является основой
формирования договорного права, регулирующего все сферы
занятости (в рамках его реализации определяется – кто, что и
Бауман 3. Глобализация. Последствия для человека и общества. М. : Весь Мир,
2004. С. 82.
2
10
для чего должен делать, кто несет ответственность и с кого
можно требовать).
К. Маркс обосновал социально-экономические предпосылки классовой солидарности. Он полагал, что конкуренция в капиталистическом обществе – является ключевым моментом
формирования общественной разобщенности и приводит к развитию еще более сильного угнетения и эксплуатации более
«слабых» классов «сильными». При этом одинаково угнетенное
положение и коллективный характер труда еще больше сплачивает рабочих и выливается в стихийные или организованные
выступления (митинги, забастовки), целью которых, является
защита их прав. Эти действия способствуют сплочению и восприятию себя как класса.
М. Вебер рассматривал солидарность через призму социального
действия. Интеграция индивидов происходит на основе чувства принадлежности участников, мотивация которых определена аффективным порядком или же на основе общественно-ориентированного
поведения, являющегося результатом солидарности.
По мнению А. Бергсона, солидарность заложена в само существо человека, носит родовой, естественный характер. Возникающие в обществе права и обязанности укрепляют социальную
сплоченность и формируют адекватные способы поведения3.
Т. Парсонс рассматривал солидарность двояко: с одной стороны, как социальную систему вообще, с другой – как комплекс
динамичных поведенческих взаимодействий акторов, которые
выступают главным условием стабильности и воспроизводства
социальной системы через социальный контроль над внутренними и внешними изменениями.
Насилие и символические комплексы – вот основа социальной солидарности, по мнению П. Бурдье. По мнению Дж. Александера, только стремление современных людей к справедливому обществу может привести их к социальной солидарности.
Итак, социальную солидарность можно рассматривать как
моральную ценность общества, как систему особого социального
порядка, как систему взаимоотношений индивидов, но в любом
случае, особенностью России является то, что власть всегда выступает инициатором и проводником идей социальной солидарности.
3
Бергсон А. Два источника морали и религии. М. : Канон, 1994. 384 с.
11
Современные социальные практики являются отражением
социальной реальности. Изучая их ключевые характеристики,
стоит учитывать не только экономические, политические, но и
личностные, общественные факторы, которые в своем единстве
формируют изменяющееся поле социальной реальности и все
вместе формируют новые механизмы проявления и регулирования социальной солидарности.
В науке сложилось несколько подходов к изучению социальной солидарности: солидарность как самоидентификационный процесс; солидарность как социально-культурный процесс;
солидарность как социально-политический процесс. Все они отражают общественно-экономические реалии, характерные для
того или иного исторического периода, и во многих аспектах
перекликаются между собой. Особенностью изучения явлений
солидарности в российском обществе является то, что большая
часть ученых рассматривает солидарность как готовность к совместным действиям, без какой-либо привязки к сферам присутствия или отсутствия консолидированности.
Подход, рассматривающий солидарность как самоидентификационный процесс, наиболее характерен для исследований
социальной идентичности, коллективизма и индивидуализма,
этнокультуры. Представителями данного направления являются: К. А. Арест-Якубович – выявляет современные проблемы российской интеллигенции4; Ю. Г. Волков – рассматривает проблемы формирования российской идентичности и говорит, что наше общество сегментировано, а социальная дифференциация
привела к формированию «параллельных», партикулярных социальных институтов и поведенческих кодов, социальная справедливость и социальный порядок легитимированы российской
культурой, определяются нравственно-духовным богатством
человеческих отношений)5; Н. И. Лапин анализирует идентификационные трансформации общества6; В. К. Левашов – рассматривает смягчение нравов путем солидаризации и социализации
интересов большинства с помощью возможностей этики и
Арест-Якубович К. А. О кризисе российской интеллигенции // Свобод. мысль.
2007. № 1. С. 57–72.
5 Волков Ю. Г. Российская идентичность: особенности формирования и проявления // Социол. исслед. 2006. № 7. C. 13–22.
6 Лапин Н. И. О многом и едином в российской трансформации // Обществ. науки и современность. 2002. № 6. С. 28–32.
4
12
практической политики, по его мнению, это выступает целью
общественного прогресса7; Э. Л. Паин – выделяет социальнокультурные аспекты формирования экстремистских тенденций
в российском обществе8; Н. М. Римашевская анализирует влияние российских реформ на социальное самочувствие населения9;
В. В. Трушков рассматривает социально-психологический портрет современного рабочего класса, выявляет его цели и ценности10; В. Г. Федотова – прослеживает общие закономерности и
выявляет специфику ценностных ориентаций россиян и представителей других стран Запада11; В. А. Ядов – анализирует формы проявления солидарности россиян12.
Исследования сплоченности и консолидации, взаимодействия личности и государства, межкультурного единства и взаимодействия определяют солидарность, прежде всего, как социально-культурный процесс. Это направление получило свое развитие в работах таких авторов, как: А. С. Ахиезер, который рассматривает исторические корни формирования солидарности в
России сквозь призму концепции монологизации российской
культуры13; А. Ю. Веселова анализирует формы ретрансляции
социальной памяти глазами старшеклассников14; Л. Д. Гудков
рассматривает негативные формы объединения общества и их последствия15; А. П. Заостровцев выявляет социально-политические
и социально-экономические блоки общественного договора,
Левашов В. К. Морально-политическая консолидация российского общества в
условиях неолиберальных трансформаций // Социол. исслед. 2004. № 7. С. 27–45.
8 Паин Э. Л. Социальная природа экстремизма и терроризма // Обществ. науки и
современность. 2002. № 4. C. 113–124.
9 Римашевская Н. М. Стратегии социальных реформ в России // Свобод. мысль –
XXI. 2002. № 11. С. 4–13.
10 Трушков В. В. Современный рабочий класс России в зеркале статистики //
Социол. исслед. 2002. № 2. С. 45–51.
11 Федотова В. Г. Апатия на Западе и в России // Вопр. философии. 2005. № 3.
С. 3–19.
12 Ядов В. А. Солидарности россиян в повседневной жизни и в общегосударственном масштабе // Общество и экономика. 2002. № 12. С. 90–93.
13 Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация управления (опыт российской
истории) // Обществ. науки и современность. 2004. № 2. С. 24–34.
14 Веселова А. Ю. Советская история глазами старшеклассников // Отечеств. зап.
2004. № 5. C. 126–131.
15 Гудков Л. Д. Перерождения «советского человека». (Об одном исследовательском проекте Левада-Центра) // Одиссей. Человек в истории. 2007. № 1. С. 398–436.
7
13
воздействующие на изменение российского социума16;
Н. Н. Зарубина выявляет факторы трансформации социокультурных ценностей современной России и говорит о необходимости «устойчивой срединной культуры» предпринимательского
класса России, который снимет все противоречия между «старыми» и «новыми» ценностями17; С. А. Кравченко выявляет особенности конструирования значимых социальных ценностей в
нелинейном обществе18; А. Г. Мысливченко полагает, что сегодня формируется концепция «неосоциализма», которая, в отличие от «старого» социализма, опиравшегося на ценности государства, массовых организаций и коллективизма, признает растущую роль ценностей индивидуальной свободы и индивидуальной ответственности»19; В. Г. Федотова рассматривает формы, средства и цели изменения общественного порядка и социальной трансформации в целом20.
В исследованиях национального суверенитета, характера
общественных отношений, общественного договора и социальных гарантий, гражданского общества, взаимодействия общества и власти, народа и электората солидарность выступает как
социально-политический процесс. Данного представления придерживаются: С. А. Афонцев, рассматривающий механизмы регулирования социально-экономических изменений общества21;
А. А. Галкин, выявляющий основные формы и методы изменения социальной структуры через различные формы манипулирования обществом с помощью современных технологий коммуникаций, массовой культуры, политического процесса22;
Д. Н. Замятин, изучающий возможности солидаризации общест16 Заостровцев А. П. Конституционная экономика, общественный договор и
российское общество // Обществ. науки и современность. 2008. № 1. C. 56–68.
17 Зарубина Н. Н. Без протестантской этики: проблема социокультурной легитимизации предпринимательства в модернизирующихся обществах // Вопр. философии. 2001. № 10. С. 45–56.
18 Кравченко И. И. Политические и другие социальные ценности // Вопр. философии. 2005. № 2. С. 3–16.
19 Мысливченко А. Г. Западная социал-демократия: поиск обновления // Свобод.
мысль – XXI. 2000. № 5. С. 64–71.
20 Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопр.
философии. 2005. № 11. С. 3–23.
21 Афонцев С. А. Интересы граждан и политические механизмы регулирования
мировой экономики // Полит. исслед. 2006. № 2. С. 151–161.
22 Галкин А. А. Тенденции изменения социальной структуры // Социол. исслед.
1998. № 10. С. 12–21.
14
ва при условии формирования «общего дела», которое станет
символом сплочения России23; К. Клеман, рассматривающая
важность общественных инициатив при формировании социальной солидарности24; Ю. А. Красин, акцентирующий свое внимание на том, что российское общество отчуждено от власти и
поэтому не нуждается в западных образцах радикальной элите,
а демократическая модель либерализации, ограничивающая
рост социального неравенства и устраняющая те его формы, которые воспринимаются обществом как явно несправедливые25;
А. В. Кулинченко, полагающий, что в социуме превалирует активность не человеческих личностей, а неких агрегатов социальных атомов («служение себе» ведет к восприятию других либо в качестве средства, либо в качестве помехи на пути к достижению цели), бесконечный рост притязаний и требований подрывает все временные коалиции, отсутствие подлинной солидарности разрушает общество26; В. А. Медведев, полагающий,
что России нужна социальная политика, увязывающая индивидуальные и групповые ценности и цели с коллективными, с общим благом народа27; А. С. Панарин, говорящий о реванше капитала по отношению к обществу и выявлении новых постмодернистских стратегий реализации взаимодействия общества – власти –
населения28; В. Г. Федотова, выявляющая проблемное поле российской действительности в связи с утратой ценностей «социалистического» прошлого и не усвоением новых «западных» ценностей29.
Но в целом тематика солидарности не является ключевым
вектором исследований вышеуказанных авторов, а рассматривается ими как один из элементов разнообразных социальных
изменений. При этом в качестве методов исследования использовались, как правило, массовые опросы и интервью, а также
Замятин Д. Н. В преддверии аншлага // Полит. исслед. 2004. № 1. С. 33–35.
Клеман К. Вызов властным отношениям // Свобод. мысль – XXI. 2007. № 1.
С. 86–97.
25 Красин Ю. А. Метаморфозы демократии в изменяющемся мире // Полит. исслед. 2006. № 4. С. 127–138.
26 Кулинченко А. В. Государственная власть и процессы общественной самоорганизации. (К вопросу о государственном строительстве в современной России) // Полит. исслед. 2004. № 6. С. 108–111.
27 Медведев В. А., Красин Ю. А. Гордиев узел социальной политики // Социол.
исслед. 2007. № 11. С. 23–29.
28 Панарин А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопр. философии.
2003. № 6. C. 16–36.
29 Федотова В. Г. Хорошее общество. М. : Прогресс-Традиция. 2005. 544 с.
23
24
15
анализ вторичных данных по результатам иных социологических исследований. Однако опрос и интервью не всегда могут
достаточно полно осветить изучаемый социальный дискурс, так
как предполагают высокий уровень осознанного, рационального ответа на вопрос (зачастую социально одобряемого или, как
минимум, ожидаемого от представителя той или иной группы).
Солидарность – это общественное состояние, выраженное в
интеграции восприятия и реагирования на любые социальные
изменения, охватывающие все сферы жизни человека и общества.
Солидарность – это совокупность различных аспектов единства:
интересов, убеждений, ценностей, действий и т. д. Солидарность –
это также отношения между людьми, возникающие в результате
согласия с ценностями, идеалами, разделением взглядов другого.
В результате проявления солидарности возникает социальная
целостность. На уровне индивидуальной психики солидарность
проявляется как чувство единения, общности, а на уровне индивидуального сознания – как чувство общности идеалов (дружба,
товарищество, братство). Солидарность базируется на различных
основаниях. Одни ученые видят причину в особенностях менталитета или национального характера, другие в географических
условиях, третьи – в культурных традициях и т. д. В таблице 1
представлено схематическое содержание основных идей философов, отражающее эволюцию историко-философских концепций, рассматривающих условия солидарности.
Социальная солидарность может формироваться на разных
основаниях, но во всех рассмотренных концепциях присутствует
один фактор – это социокультурная составляющая солидарности. Социокультурная составляющая строится на сложной символической системе, включающей в себя воззрения, убеждения,
стереотипы, верования, идентификации, нормы и правила. Данной символической системой пользуется власть для управления
народом, так как социокультурные символы не могут быть навязаны, они сформированы в той или иной общности и поэтому
отражают установки народа, определяют формы восприятия и
реагирования на внешние воздействия. Таким образом, социокультурная солидарность является условием воспроизводства
социальной системы. В последующих главах предлагается анализ общих базовых метапрограмм формирования социокультурной солидарности, соответствующий универсальным тенденциям развития социума.
16
Таблица 1
Соотношение условий и причин возникновения солидарности в обществе
Условия появления
солидарности
Человеческая природа
Божественный дар
Причины появления
солидарности
Потребности человека Аристотель
Религиозные мыслиДар Бога
тели Средних веков
Отношения людей и
Бл. Августин
Бога
Человеческие рациоТ. Гоббс
нальные потребности
Человеческие рациоУ. Самнер
нальные потребности
Небесное единство и
земная солидарность
Эгоистическое, рациональное начало
Партнерство, соразмерность выгод и услуг
«Социальное чувство»,
формируемое и наМанипуляция массами
правляемое идеологией
«Народный дух»
(культурноПсихология народа
(мышление народа)
исторические особенности развития)
Культура, обычай,
Лидер, толпа
традиция
Манипуляции массами
Экономический
Экономические фордетерминизм
мации
Религия, мораль, знаДуховный детерминизм
ния (традиции)
Разделение труда,
Социальноэкономикоэкономические делепроизводственная сфера ние общества
Социокультурные
Место личности в
детерминанты
культуре
ГеографикоГеографические
климатическая среда
детерминанты
обитания
Национальный
характер
Культура состоит из
моделей действий,
познания и чувств
Менталитет
Коллективное бессознательное
Картина мира
Ментальные схемы,
ментальные сценарии
Авторы
О. Конт
М. Лацарус,
Г. Штейнталь, В. Вунд
Л. Ф. Уорд, У. Самнер,
Г. Лебон, Г. де Тард
К. Маркс, Ф. Энгельс
М. Вебер
Э. Дюркгейм
Ч. Х. Кули, Дж. Г. Мид
Л. Гумилев,
П. Т. де Шарден
М. Мид, А. Инкельс,
Д. Левенсон, И. Чайлд,
Дж. Уайтинг,
Дж. Хонигман
Т. Г. Стефаненко,
Т. П. Емельянова,
С. В. Лурье
Сочетание представлений разных групп, народов, формирует об- Р. Редфильд
щую программу консолидации общества
Социальное окружение и роли определя- Р. А'Андрад, М. Коул,
ют уровень и формы
Дж. Верч
солидарности
17
1.2. СПЕЦИФИКА РАССМОТРЕНИЯ
СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ СОЛИДАРНОСТИ
Социокультурная солидарность, с одной стороны, имеет
длительную историю изучения, с другой – она ограничена методологическими установками ученых, изучающих либо культурные детерминанты формирования солидарности и разобщенности (М. Мид, Р. Бенедикт, Ф. Боас, А. П. Рэдклиф-Браун, Бр. Малиновский, В. Вунд, Г. Г. Шпет, У. Томас, Ф. Знанецкий, П. Тейар де
Шарден, Р. Арон, Д. Лернер, С. Холл, М. Манн, А. Г. Франк,
А. Грамши, П. Бергер, У. Бек, З. Бауман30), либо социальные предпосылки солидарности (общественный договор, общественный
организм), (Э. Дюркгейм, М. Вебер, К. Маркс, Ф. Энгельс,
А. М. Фулье, Дж. Александер, Т. Парсонс, Ю. Хабермас, П. Бурдье31).
Рассмотрим более пристально эти два направления. Ученые, которые изучали культурные условия возникновения солидарности, рассматривали различные аспекты этого процесса.
Одни авторы в формировании народного единства видели психологию народа (Г. Г. Шпет32), другие – народный дух или душу
Мид М. Культура и мир детства: Избранные произведения. М. : Наука, 1988.
С. 217; Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры. М. :
РОССПЭН, 2004. 256 с.; Боас Ф. Концепция эволюции в культурной антропологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. СПб. :
Университ. кн., 1997. С. 209–225; Рэдклифф-Браун А. Р. Метод в социальной антропологии. М. : Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. 416 с.; Рэдклифф-Браун А. Р.
Историческая и функциональная интерпретации культуры и практическое
применение антропологии в управлении туземными народами // Антология
исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. СПб. : Университ. кн.,
1997. С. 633–635; Малиновский Б. Научная теория культуры : науч. изд. М. : ОГИ,
2005. 184 с.
31 Дюркгейм Э. О разделении общественного труда М. : Канон, 1996. 432 с.; Weber M. Economy and Society. Volume two / ed. by G. Roth, C. Wittich. Berkeley. Los
Angeles. London, 1978. 1400 р.; Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений // Избр. произведения : в 3 т. М. : Политиздат, 1985. Т. 1. 635 с.; Фулье А. М. Современная наука об
обществе. М. : КомКнига, 2007. 344 с.; Alexander J. C. The Civil Sphere. N. Y. : Oxford
University Press, 2006. 816 p.; Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of Taste. London : Routledge, 1989. 479 p.; Parsons T. The Social System. N. Y. :
The Free Press, 1951. 620 p.; Habermas J. The Postnational Constellation: Political
Essays / Jurgen Habermas. Cambridge, MA : MIT Press, 2001. 190 р.
32 Шпет Г. Г. Введение в этническую психологию. М. : Алетейя, 1996. 160 c.
30
18
народа (В. Вундт, М. Лацарус, Г. Штейндаль, Т. Г. Стефаненко33),
третьи – национальное самосознание (С. А. Арутюнов, Н. А. Бердяев, Ю. В. Бромлей, И. С. Кон, Е. В. Верещагин, В. Гумбольдт,
В. Г. Костомаров, А. А. Леонтьев, Э. Сепир, Ф. С. Эфендиев, О. В. Ромах34), четвертые – менталитет (М. Коул, С. Скрибнер, Л. ЛевиБрюль, К. Леви-Стросс, В. У. Тернер, В. Б. Иорданский35), пятые –
русский менталитет (К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьев, Н. Я. Данилевский, В. В. Розанов., Н. А. Бердяев, В. И. Иванов, И. А. Ильин,
С. Л. Франк, П. А. Флоренский, Г. П. Федотов, А. Ф. Лосев, Н. О. Лосский, П. А. Сорокин и др.). Среди современных исследователей
можно выделить А. С. Ахиезера, Е. А. Ануфриева, Л. В. Лесного,
В. К. Кантора, А. С. Панарина, В. И. Пантина, К. Касьянову, В. П. Кожевникова, В. К. Трофимова и др.36.
Влияние природно-географических условий на формирование психологии народов отражено в работах Н. М. Карамзина,
С. М. Соловьева, В. О. Ключевского, Л. Н. Гумилева. Влияние религиозных догм и морали на народную ментальность, способную сплачивать вокруг себя, прослеживается в работах М. Вебера, К. Юнга, С. Хантингтона, А. В. Махлаева, Л. Е. Шапошникова,
Э. Эриксона, А. Инкельса, Д. Левинсона, А. Я. Гуревича, Б. В. Маркова, Л. Н. Пушкарева и др.
Вундт В. Проблемы психологии народа. М. : Акад. проект, 2010. 136 с.; Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М. : Аспект-Пресс, 2004. 186 с.
34 Эфендиев Ф. С. Этнокультура и национальное самосознание. Нальчик : Эль-Фа,
1999. 329 с.; Ромах О. В. Национальное самосознание россиян как предмет культурологического исследования // Фундам. исслед. 2012. № 3. С. 163–166.
35 Иорданский В. Б. Хаос и гармония. М. : Наука, Гл. ред. вост. лит. 1982. С. 25–70;
Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М. : Прогресс, 1977. С. 38–47; Леви
Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. : Педагогика-Пресс,
1994. С. 7–113; Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М. : Республика, 1994.
С. 111–336; Тернер В. У. Проблема цветовой классификации в примитивных
культурах на материале ритуала ндембу // Семиотика и искусствометрия / под
ред. Ю. М. Лотмана, В. М. Петрова. М. : Мир, 1972. С. 50–81; Леви-Стросс К. Структурная антропология. М. : Наука, 1985. 415 с.; Turner R., Killian L. M. Collective
Behavior. Englewood Cliffs, N. J. : Prentice-Hall, 1957. 269 p.
36 Ануфриев Е. А., Лесная Л. В. Российский менталитет как социально-политический
и духовный феномен // Соц.-полит. журн. 1997. № 3. C. 16–27.
33
19
Ряд авторов, таких как Э. Геллнер, Н. А. Бердяев, П. Тейар де
Шарден, Д. Лернер, С. Холл, Р. Арон и др.37, понимали социокультурную консолидацию как доминирование одних (развитых)
культур над другими (отсталыми или примитивными). Интеграция происходит тогда, когда одна культура «обучает» представителей другой культуры или «формирует» их способы жизни, взгляды, мотивы, поступки и действия. Другие авторы
(А. Г. Франк, А. Грамши, Н. Музелис, М. Хечтер и проч.38) отстаивали позиции теорий зависимого развития и полагали, что индустриальные страны разрушают культуру и перспективы
культурной консолидации неиндустриальных обществ, тем самым способствуя не интеграции, а дезинтеграции обществ.
Часть конструктивистских концепций опиралась на принципы культурного детерминизма в интеграции сообществ. По
мнению Э. Д. Смита, Э. Геллнера, Т. Нэирн39, культурные установки предопределяют условия возможности объединения людей и влияют на их экономическое поведение; Дж. Брейн,
М. Манн40 указывают на формирование политических взглядов;
Геллнер Э. Нации и национализм. М. : Наука, 1991. С. 67–68; Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford : Oxf. Basil Blackwell, 1988. Р. 56; Бердяев Н. А. Философия неравенства. М. : АСТ, 2006. С. 88; Тейяр де Шарден П. Феномен человека.
М. : АСТ, 2002. 167–170; Wilkins K. Considering “Traditional Society” in the Middle
East: Learning Lerner All Over Again. Research Paper. University of Texas at Austin.
Department of Radio-TV-Film. 1 University Station, A0800. Austin TX 78712. P. 11;
Hall S. Representation: Cultural Representations and Signifying Practices (Culture,
Media and Identities Series). L. : Sage Publications & Open University, 1997. P. 99;
Greenfeld L. The Spirit of Capitalism: Nationalism and Economic Growth. Cambridge,
Mass.; London : Harvard University Press, 2003. 541 p.; Арон Р. Измерения исторического сознания. М. : Либроком, 2010. 192 с.
38 См.: The Underdevelopment of Development: Essays in Honor of Andre Gunder
Frank / ed. by S. Chew and R. Denemark. Thousand Oaks: Sage Publications, 1996
427 p.; Грамши А. Гегемония западной культуры над всей мировой культурой //
Грамши А. Тюремные тетради. Ч. 1. М. : Изд-во полит. лит., 1991. С. 134–135;
Грамши А. Из письма Татьяне Шухт от 7 сент. 1931 г. // Грамши, А. Тюремные
тетради. Ч. 1. М. : Изд-во полит. лит., 1991. С. 99–105; Mouzelis N. P. Modern
Greece: Facets of underdevelopment. L. : Macmillan, 1978. 222 p.; Hechter M. Internal
Colonialism. The Celtic Fringe in the British National Development. L. : Transaction
Publishers, 1998. 390 p.
39 Смит Э. Д. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. М. : Праксис, 2004. 464 с.; Геллнер Э. Указ. соч. С. 67–
68; Nairn T. Faces of Nationalism: Janus Revisited. L. : Routledge & Paul, 1998. 260 p.
40 Breuilly J. Nations, states, and violence // International history review. 2009. Vol.
31, N 3. P. 706–708; Манн М. Нации-государства в Европе и на других континентах: разнообразие форм, развитие, неугасание // Нации и национализм : сб. ст.
М. : Праксис, 2002. С. 381–405.
37
20
Б. Андерсон, М. Шадсон, К. Дойч, Р. Брубейкер41 убедительно показывают влияние на социокультурное поведение, социальную
активность и гражданскую позицию граждан; изучение современных многоэтнических обществ отражено в работах И. А. Савченко, И. Задорина42, сравнения обществ на культурных сходствах и различиях посвящены исследования А. В. Коротаева,
Д. А. Халтуриной43.
Особое внимание уделяют современные авторы вопросам
глобальной интеграции и идеям мультикультурализма. Представители первого направления полагают, что глобализация
неизбежна во всех сферах жизни человека, поэтому необходимо
максимально эффективно понимать особенности взаимодействия и консолидации в каждой области социальных институтов.
К основным представителям данного направления можно отнести Д. Хелда, Э. Макгрю, Д. Гольдблатта, Дж. Перратона, П. Бергера, С. Хантингтона, Э. Гидденса, У. Бека, З. Баумана, Р. Петрелла44.
Ученые, относимые ко второму направлению, выступают против процессов глобализации, стирания национальных границ,
культурных особенностей и выступают за сохранение самобытности народов. Они полагают, что именно при сохранении уникальности народа можно опираться на культурные ценности,
которые объединяют людей, при их стирании в результате гло41 Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М. : Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001. 288 с.; Шадсон М. Культура и интеграция национальных обществ // Междунар. журн. соц.
наук. 1994. № 3 (6). С. 82–90; Дойч К. У. Рост наций // Этнос и политика : хрестоматия. М. : УРАО, 2000. С. 111–115; Brubaker R. Nationalism Reframed: Nationhood
and the National Question in the New Europe. Cambridge : Cambridge University
Press, 1996. 216 p.
42 Савченко И. А. Социокульутрная интеграция и дезинтеграция современных
многоэтнических обществ : автореф. дис. ... д-ра социол. наук. Н. Новгород, 2012.
36 с.; Интеграция в Евразии / сб. раб. под общ. ред. И. Задорина. М. : Европа,
2006. 152 с.
43 Коротаев А. В., Халтурина Д. А. Мифы и гены: Глубокая историческая реконструкция. М. : Либроком / URSS, 2010. 182 с.
44 Хелд Д., Гольдблатт Д., Макгрю Э. Глобальные трансформации. М. : Праксис,
2004. 576 с.; Многоликая глобализация: Культурное разнообразие в современном мире / под ред. П. Бергера, С. Хантингтона. М. : Аспект-Пресс, 2004. 379 с.;
Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М. : Весь
Мир, 2004. 120 с.; Бек У. Что такое глобализация? … 302 с.; Бауман 3. Глобализация ... 188 с.; Петрелла Р., Агитон К., Удри Ш.-А. Другая глобализация. Альтерглобализм. Теория и практика «антиглобалистского» движения. М. : Едиториал
УРСС, 2003. 256 с.
21
бализационных изменений и ценности нивелируются и, следовательно, стираются условия и формы консолидации обществ.
Среди ученых этого направления можно назвать Г. Бхабха,
С. Бенхабиба, У. Макнейла, Дж. Сезари и С. Маклауглина45.
Актуальность проблематики, поднимаемой в спорах в области мультикультурализма, подтверждается реальной ситуацией в Европе, где «неевропейские культуры» составляют очень
весомое соотношение в культурном пространстве практически
всех стран. При этом интеграция народов не наблюдается, а наоборот – растет дезинтеграция и конфликтность46.
В отечественной науке сложилось несколько направлений
изучения социальной интеграции народа в рамках культурных
доминант. Прежде всего это идеи евразийства, основанные на
географической идентификации населения Евразии, объединяющие ментальные особенности народов Европы и Азии
(Н. Я. Данилевский, Н. С. Трубецкой, Н. Н. Алексеев, Л. П. Карсавин,
Л. И. Мечников, Л. Н. Гумилев, Ю. В. Бромлей47). Второе направление – религиозно-гуманистические и почвенно-территориальные
условия формирования социокультурной интеграции народов
(А. С. Хомяков, Г. В. Фроловский, В. С. Соловьев, Л. Н. Толстой,
Bhabha H. The Location of Culture. L. : Routledge, 1994. 304 p.; Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М. : Логос, 2004.
350 с.; Cesari J., McLoughlin S. McLoughlin S. European Muslims and the Secular State,
Manchester. Aldershot : Ashgate, 2005. 278 p.; Tanton J. An Historian Looks at Polyethnicity. A Book Review: W. H. McNeill. Polyethnicity and national unity in world history. University of Toronto Press, 1986. 85 p. // The Social Contract. Summer, 1993.
Vol. 3, N 4 “What makes a nation?”. P. 294–295.
46 Виноградов Б., Савельев А. Мультикультурализм не пройдет / Агентство полит. новостей [Электронный ресурс]. URL: http://www.apn.ru/publications/
article23654.htm; Паин Э. К вопросу о «крахе политики мультикультурализма» в
Европе [Электронный ресурс] // Эксперты для гражданского общества. URL:
http://www.4cs.ru/materials/publications/wp-id_1454; Эко У. Политкорректность
или нетерпимость? // Картонки Минервы. Заметки на спичечных коробкáх.
СПб. : Симпозиум, 2010. С. 45–48; Дерябина С. Р. Россия и опыт мультикультурализма: за и против // Этнопанорама. 2005. № 1–2. С. 14–18.
47 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М. : Благословение, 2011. 816 с.; Трубецкой Н. С. Евразийство. М. : Директмедиа Паблишинг, 2002. 671 с.; Алексеев Н. Н.
Евразийцы и государство // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М. : Наука, 1993. 369 с.; Карсавин Л. П. Путь православия. М. : АСТ, Фолио,
2003. 557 с.; Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки. М. : Прогресс, 1995. 464 с.; Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. М. : Эксмо, 2007.
552 с.; Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М. : Либроком, 2009. 440 с.
45
22
Н. А. Бердяев, Ф. А. Степун48). Третье направление разрабатывало социокультурное основание солидарности в виде соборности.
В работах Н. О. Лосского, С. Н. Булгакова, Е. Н. Трубецкого и
С. А. Левицкого49 представлен «иерархический» или «органический персонализм», в работах Н. А. Бердяева, С. Л. Франка,
Вяч. Иванова «антииерархический персонализм»50. Первый подход предполагает, что народ, нация, государство рассматриваются в качестве личностей, стоящих на последовательных ступенях развития. Второй раскрывает соборность как условие
единения людей в «Теле Церкви».
Современные российские ученые проводят исследования в
двух областях: либо европейской интеграции (А. С. Книга,
В. Н. Пархаев, В. Н. Лукин, А. В. Мусиенко, Б. Г. Шемятенков,
О. В. Буторина и др.51), либо в этнокультурном взаимодействии
(В. А. Тишков, Л. М. Дробижева, Ю. В. Арутюнян, М. Н. Губогло,
Ю. С. Фролова, Н. М. Лебедева и др.52). Оба современных вектора
48 Хомяков А. С. Всемирная задача России. М. : Благословение, 2011. 784 с.; Флоровский Г. В. Избранные богословские статьи. М. : Пробел, 2000. 304 с.; Соловьев В. С. Национальный вопрос в России. М. : АСТ, 2007. 512 с.; Толстой Л. Н. Христианство и патриотизм. Полн. собр. соч. Т. 39. М. : Наука, 2001. С. 51–64.
49 Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. М. : Политиздат, 1991. 368 с.; Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М. : Республика, 1994. 415 с.;
Левицкий С. А. Свобода и ответственность: «основы органического мировоззрения» и статьи о солидаризме. М. : Посев, 2003. 464 с.; Трубецкой Е. Н. Смысл жизни. М. : Республика, 1994. 432 с.
50 Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря. М. : Республика, 1995. 383 с.;
Франк С. Л. Смысл жизни // Духовные основы общества. М. : Республика, 1992.
511 с.; Иванов В. И. Родное и вселенское. М. : Республика, 1994. 428 с.
51 Книга А. С., Пархаев В. Н. Европейская интеграция : учеб. пособие. Барнаул :
Изд-во АлтГТУ, 2004. 124 с.; Лукин В. Н., Мусиенко А. В. Современный дискурс
Европейской интеграции: инститцуциональный и культурный аспекты // Теорет. журн «Credo». 2007. № 4. C. 28–34; Шемятенков Б. Г. Европейская интеграция : учеб. пособ. М. : Междунар. отношения, 2009. 400 с.; Европейская интеграция : учебник / под ред. О. В. Буториной. М. : Делов. лит., 2011. 720 с.
52 Тишков В. А. О нации и национализме. Полемические заметки // Свободная
мысль. 1996. № 3. С. 31 37; Он же. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии. М. : Наука, 2003. 544 с.; Он же. Теория и практика
многокультурности // Мультикультурализм и трансформация постсоветских
обществ : сб ст. М. : Ин-т этнологии и антропологии РАН, 2002. 356 с.; Дробижева Л. М. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х
годов // Междунар. науч. проект «Национальное самосознание, национализм и
регулирование конфликтов в РФ». М. : Мысль, 1996. 382 c.; Она же. Социальные
проблемы межнациональных отношений в постсоветской России. М. : Центр
общечеловеческих ценностей, 2003. 376 с.; Арутюнян Ю. В. О потенциале межэтнической интеграции в московском мегаполисе // Социс. 2005. № 1. С. 26–
23
объединяет сама тематика исследований (проблемы консолидации, слабые и сильные стороны единства и разобщенности
народов, причины интеграции и дезинтеграции) на глобальном
и локальном уровнях.
К солидарности как к самоидентификационному процессу
относятся исследования таких социальных явлений, как социальной идентичности, коллективизма и индивидуализма, этнокультуры. Представителями данного направления являются:
К. А. Арест-Якубович53 выявляет современные проблемы российской интеллигенции; Ю. Г. Волков54 рассматривает проблемы формирования российской идентичности и говорит, что наше общество сегментировано, а социальная дифференциация
привела к формированию «параллельных», партикулярных социальных институтов и поведенческих кодов, социальная справедливость и социальный порядок легитимированы российской
культурой, определяются нравственно-духовным богатством
человеческих отношений; Н. И. Лапин55 анализирует идентификационные трансформации общества; В. К. Левашов56 рассматривает смягчение нравов путем солидаризации и социализации
интересов большинства с помощью возможностей этики и
практической политики, по его мнению, это выступает целью
общественного прогресса; Э. Л. Паин57 выделяет социальнокультурные аспекты формирования экстремистских тенденций
в российском обществе; Н. М. Римашевская58 анализирует влияние российских реформ на социальное самочувствие населения;
В. В. Трушков59 анализирует социально-психологический портрет современного рабочего класса, выявляет его цели и ценности; В. Г. Федотова60 прослеживает общие закономерности и выявляет специфику ценностных ориентаций россиян и предста40; Губогло М. Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки.
М. : Наука. 764 с.; Фролова Ю. С. Cоциокультурные изменения современной российской полиэтнической провинции : автореф. дис. ... д-ра соц. наук. М. : МГУ,
2007. 50 с.; Лебедева Н. М. Социальная психология этнических миграций. М. : Инт этнологии и антропологии им. И. Н. Миклухо-Маклая, 1993. 195 с.
53 Арест-Якубович К. А. Указ. соч. С. 57–72.
54 Волков Ю. Г. Указ. соч. C. 13–22.
55 Лапин Н. И. О многом и едином в ... С. 28–32.
56 Левашов В. К. Морально-политическая консолидация ... С. 27–45.
57 Паин Э. Л. Социальная природа экстремизма ... C. 113–124.
58 Римашевская Н. М. Стратегии социальных реформ ... С. 4–13.
59 Трушков В. В. Указ. соч. С. 45–51.
60 Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений ... С. 3–23.
24
вителей других стран Запада; В. А. Ядов61 анализирует формы
проявления солидарности россиян и др.
Особый вклад в осмыслении процессов солидарности в социокультурном контексте принадлежит бурятской социальнофилософской школе: В. В. Мантатов62 изучает контексты социального познания и их трансформацию с течением времени, где
немалую роль отводит ценностно-смысловым условиям, порождаемым культурным пространством; А. М. Кузнецова в своей
докторской диссертации показывает причины социального генезиса, способные консолидировать или дезинтегрировать общество63; В. И. Затеев раскрывает особенности этнонациональной структуры в контексте социальной динамики обществ64;
И. И. Осинский и М. И. Добрынина65 рассматривают роль отдельной социально-экономической группы в формировании и развитии культуры и консолидации среды; Ю. А. Серебрякова66 рассматривает философские проблемы национального самосознания. Ряд авторов концентрирует свое внимание на национально-этническом условии формирования солидарности (М. В. Бадмаева, С. А. Панарин, А. Н. Постников, Е. А. Строганова, Н. Л. Жуковская67), одни авторы (И. Г. Балханов, И. И. Осинский68) расЯдов В. А. Солидарности россиян ... С. 90–93.
Коршунов А. М., Мантанов В. В. Диалектика социального познания. М. : Политиздат, 1988. 383 с.
63 Кузнецова А. М. Основания социального генезиса : варианты репрезентаций :
дис. ... д-ра филос. наук. Улан-Удэ, 2006. 297 с.
64 Затеев В. И. К определению понятия «этносоциальная структура» общества // Вестн. Бурят. ун-та. Сер. 5, Философия, социология, политология, культурология. 1998. Вып. 2. С. 25–35.
65 Добрынина М. И., Осинский И. И. Интеллигенция и взаимодействие культур //
Социол. исслед. 2008. № 2. С. 149–150.
66 Серебрякова Ю. А. Философские проблемы национального самосознания и
национальной культуры. Улан-Удэ : Бурят. кн. изд-во, 1996. 185 с.
67 Бадмаева М. В. Осуществление государственной национальной политики в
Республике Бурятия, Усть-Ордынском и Агинском автономных округах (1985–
2000 гг.) : автореф. дис. … канд. ист. наук. Улан-Удэ, 2004. 24 с.; Панарин С. А.
Конфликтный потенциал социально-экономических и социальных процессов в
Бурятии // Конфликтогенный потенциал и проблемы этничности в регионах
РФ. Конфликт – диалог – сотрудничество. М., 2000. Бюл. № 3. С. 15–22; Постников А. Н. Социально-философские проблемы национальной политики. УланУдэ : Изд-во БГУ, 1999. 234 с.; Строганова Е. А. Бурятское национальнокультурное возрождение (конец 1980-х – середина 1990-х гг. XX в.) / ИГУ, Ин-т
востоковедения РАН ; отв. ред. С. А. Панарин. М. : Наталис, 2001. 320 с.; Жуковская Н. Л. Бурятия: предпосылки этнической напряженности // Социальные
61
62
25
сматривают трансформацию национально-культурных особенностей под влиянием социально-политических изменений, другие (Н. К. Жамсуева, Ц. Ц. Чойропов69) – полагают, что ментальность людей определяет форму социокультурного единства.
К солидарности как к социально-культурному процессу относятся исследования сплоченности и консолидации, взаимодействия личности и государства, межкультурного единства и
взаимодействия. Представителями данного направления являются: А. С. Ахиезер70 рассматривает исторические корни формирования солидарности в России сквозь призму своей концепции
монологизации российской культуры; А. Ю. Веселова71 анализирует формы ретрансляции социальной памяти глазами старшеклассников; Л. Д. Гудков72 рассматривает негативные формы
объединения общества и их последствия; А. П. Заостровцев73
выявляет социально-политические и социально-экономические
блоки общественного договора, воздействующие на изменение
российского социума; Н. Н. Зарубина74 выявляет факторы
трансформации социокультурных ценностей современной России и говорит о необходимости «устойчивой срединной культуры» предпринимательского класса России, который снимет все
конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Улан-Удэ,
1993. Вып. 3. С. 155–166; Балханов И. Г. Советская модернизация бурятского
этноса в социально-антропологическом и социологическом аспектах // Традиции и инновации в этнической культуре бурят. Улан-Удэ, 1999. С. 65–69; Михайлов Т. М. Современные этнокультурные процессы в Бурятии // Культурнобытовые традиции бурят и монголов. Улан-Удэ, 1988. С. 50–77.
68 Балханов И. Г. Советская модернизация бурятского этноса в социальноантропологическом и социологическом аспектах // Традиции и инновации в
этнической культуре бурят. Улан-Удэ, 1999; Осинский И. И. Этнополитическая
ситуация в Бурятии // Обществ. науки и современность. 1994. № 4.
69 Жамсуева Н. К., Чойропов Ц. Ц. Сибирская ментальность как региональная
особенность // Социол. исслед. 2007. № 3. С. 136.
70 Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация ... С. 24–34.
71 Веселова А. Ю. Советская история глазами старшеклассников // Отечеств. зап.
2004. № 5. C. 126–131.
72 Гудков Л. Б. Феномен негативной мобилизации // Обществ. науки и современность. 2005. № 6. С. 46–57.
73 Заостровцев А. П. Конституционная экономика, общественный договор и
российское общество // Обществ. науки и современность. 2008. № 1. C. 56–68.
74 Зарубина Н. Н. Без протестантской этики: проблема социокультурной легитимизации предпринимательства в модернизирующихся обществах // Вопр. философии. 2001. № 10. С. 45–56.
26
противоречия между «старыми» и «новыми» ценностями;
С. А. Кравченко75 выявляет особенности конструирования значимых социальных ценностей в нелинейном обществе;
А. Г. Мысливченко76 полагает, что сегодня формируется концепция «неосоциализма», которая, в отличие от «старого» социализма, опиравшегося на ценности государства, массовых организаций и коллективизма, признает растущую роль ценностей
индивидуальной свободы и индивидуальной ответственности»;
В. Г. Федотова77 рассматривает формы, средства и цели изменения
общественного порядка и социальной трансформации в целом и др.
К солидарности как к социально-политическому процессу
относятся исследования национального суверенитета, характера общественных отношений, общественного договора и социальных гарантий, гражданского общества, взаимодействия общества и власти, народа и электората. К представителям данного направления относятся: С. А. Афонцев78, рассматривающий
механизмы регулирования социально-экономических изменений общества; А. А. Галкин79, выявляющий основные формы и
методы изменения социальной структуры через различные
формы манипулирования обществом с помощью современных
технологий коммуникаций, массовой культуры, политического
процесса; Д. Н. Замятин80, изучающий возможности солидаризации общества при условии формирования «общего дела», которое станет символом сплочения России; К. Клеман81, рассматривающий важность общественных инициатив при формировании
социальной солидарности; Ю. А. Красин82, акцентирующий свое
внимание на том, что общество отчуждено от власти и поэтому
России нужны не западные образцы, России нужна не радикально-элитарная, а демократическая модель либерализации, ограничивающая рост социального неравенства и устраняющая те
его формы, которые воспринимаются обществом как явно не-
Кравченко И. И. Политические и другие социальные ценности ... С. 3–16.
Мысливченко А. Г. Западная социал-демократия ... С. 64–71.
77 Федотова В. Г. Хорошее общество ... 544 с.
78 Афонцев С. А. Указ. соч. С. 151–161.
79 Галкин А. А. Указ. соч. С. 12–21.
80 Замятин Д. Н. Указ. соч. С. 33–35.
81 Клеман К. Указ. соч. С. 86–97.
82 Красин Ю. А. Метаморфозы демократии ... С. 127–138.
75
76
27
справедливые; А. В. Кулинченко83, полагающий, что в социуме
превалирует активность не человеческих личностей, а неких
агрегатов социальных атомов («служение себе» ведет к восприятию других либо в качестве средства, либо в качестве помехи
на пути к достижению цели), бесконечный рост притязаний и
требований подрывает все временные коалиции, отсутствие
подлинной солидарности разрушает общество; Д. А. Левчик,
В. И. Пантин и В. В. Лапкин84, полагающие, что самодеятельность
населения в сфере реализации его гражданских прав на управление территорией проживания и прав на жилье является одним из способов солидаризации общества; В. А. Медведев85, полагающий, что России нужна социальная политика, увязывающая индивидуальные и групповые ценности и цели с коллективными, с общим благом народа; А. С. Панарин86, говорящий о
реванше капитала по отношению к обществу и выявлении новых постмодернистских стратегий реализации взаимодействия
общества – власти – населения; В. Г. Федотова87, выявляющая
проблемное поле российской действительности в связи с утратой ценностей «социалистического» прошлого и неусвоением
новых «западных» ценностей.
Ученые, которые рассматривали социальные условия возникновения солидарности, социального партнерства и общественного договора ставили иные акценты в своих работах.
Идеи необходимости социального партнерства возникали
еще в античности и принадлежали они Платону и Аристотелю.
По мнению Платона, «идеальное государство» как раз отличается от естественного природного состояния общества, где все
воевали против всех, тем, что в нем есть добровольные отношения – соглашения свободных граждан, открытого обсуждения и
решения проблем88. Аристотель развивает мысли Платона и говорит о счастье людей, которое возможно только тогда, когда
Кулинченко А. В. Государственная власть ... С. 108–111.
Левчик Д. А. Комитеты общественного самоуправления: тенденции развития // Социол. исслед. 2002. № 2. С. 31–39; Пантин В. И., Лапкин В. В. Политическое самоопределение российского общества // Обществ. науки и современность. 2006. № 4. С. 78–87.
85 Медведев В. А., Красин Ю. А. Указ. соч. С. 23–29.
86 Панарин А. С. Указ. соч. C. 16–36.
87 Федотова В. Г. Апатия на Западе ... С. 3–19.
88 Платон. Сочинения. В 4 т. Т. 3. М. : Мысль, 1994. С. 119.
83
84
28
люди решат свои проблемы89. Именно с этих идей солидарности
граждан как равных и свободных индивидов, способных решать
свои проблемы, можно считать, началось построение социального партнерства. Эти идеи, пришедшие на смену модели «естественного природного состояния», легли в основу «естественного гражданского состояния общества».
Второй этап эволюции идей социального единства приходится на XVI–XVII вв. и начало XVIII в. Причиной возникновения
этих изменений стало разрушение основ феодального общества
на Западе. В этот период социальное партнерство зачастую подменяется идеей «общественного договора».
Одним из первых об общественном договоре заявил
Т. Гоббс. Он полагал, что люди всегда стремятся к власти и деньгам, привилегиям и благам, и, чтобы избежать хаоса, необходимо заключение общественного договора (правил, которых люди
согласны придерживаться для всеобщего блага).
Сторонники теории общественного договора считали, что
государство возникло в результате договора между людьми, в
котором предусматривался добровольный отказ отдельных лиц
от части их естественных прав в пользу государственной власти.
«Общественный договор – это обмен ожиданиями по поводу основных прав собственности и свободы, общественных благ и,
тем самым, характера и структуры государства»90. Идея общественного договора нашла свое отражение в работах Дж. Локка,
Ж.-Ж. Руссо, П. Гольбаха, Д. Дидро, Ш. Монтескье и других мыслителей эпохи Просвещения. Их идеи базировались на том, что
«общественный договор» – это условие формирования согласия
и мира в обществе, солидарности людей априори. В этот период
социальное партнерство понимается как условие формирования
правового государства. Во многом данный период определялся
идеальными представлениями о развитии общества.
Третий этап начинается с конца XVIII в. и заканчивается в
первой половине XIX в. В этот период усложняется социальная
стратификация общества и увеличивается роль государства в
регулировании общественных отношений. Социальное взаимодействие базируется на соглашении между сторонами, где кажАристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 4. М. : Мысль, 1983. С. 65.
Аузан А. А. Общественный договор и гражданское общество // Мир России.
2005. № 3. С. 3–18.
89
90
29
дая получает выгоду. Социальное партнерство может базироваться на «экономических санкциях и привилегиях» (А. Смит),
на «органическом единстве всего человечества, связанного общим согласием, характеризующееся согласованностью функций
всех его структурных элементов» (О. Конт), на «исторически
развивающейся совокупности отношений между людьми, складывающейся в процессе совместной деятельности» (К. Маркс),
на «взаимодействии людей, являющимся продуктом ориентированных на других людей действий» (т. е. социальных) (М. Вебер).
В работе Э. Дюркгейма «О разделении общественного труда» показано, какие материальные факторы и идеи могут сблизить социальные слои, имеющие различные интересы под
влиянием общественного разделения труда. Нерегулируемость
отношений между классами и профессиональными группами
является социальной патологией. По мнению М. Вебера, ценности и нормы определяют социальную структуру общества, формируя экономическое поведение человека, политические рамки
развития, повседневный уклад жизни и т. д. В этот период происходит переход от «идеальных» моделей общественного развития и в том числе социального партнерства к реальным социальным практикам, которые изменяют жизнь целых классов.
Четвертый этап стал формироваться в середине ХХ в. после
появления новых теорий общественного развития: «индустриального общества», «постиндустриального общества», «постмодернизма», «информационного общества» и проч. Т. Парсонс91
полагал, что согласие и консенсус являются обязательными условиями функционирования системы. Развитие социальной
системы происходит по принципам дифференциации и усложнения, интеграция понимается как выработка единых функциональных и ценностных оснований для встраивания новых элементов в систему.
На этом этапе социальное партнерство стало рассматриваться в контексте развития гражданского общества (чем более
оно развито, тем более солидарны между собой люди). Идеи
Д. Белла92, обозначившие качественное изменение жизни людей
Parsons T. The Social System. N. Y. : The Free Press, 1951. 620 p.
Bell D. Resolving the contradiction of modernity and modernism // Society. N. Y.,
1990. Vol. 27, N 3. P. 43–50; N 4. P. 66–75; Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество: Опыт социального прогнозирования : пер. с англ. М. : Academia, 1999. 956 с.
91
92
30
в ХХ в. привели к новому осмыслению и выстраиванию отношений между разными социальными институтами. Взгляды А. Турена93 относительно социального взаимодействия индивидов,
строящегося на социальных и культурных рамках, а не на экономических условиях, определяют формы общественных отношений особенно в периоды социальных изменений. У. Бек94 говорит об «обществе риска» и «информационном обществе» как
новой ступени выстраивания социальных отношений, где старые «законы» уже не действуют, поэтому необходимо вырабатывать новые. К. Ясперс95, К.-О. Апель и Ю. Хабермас96, У. Эко97 и
др. акцентируют значение коммуникации, консенсуса, способов
человеческой свободы, справедливости, солидарности, иначе
говоря, «социального порядка» в условиях «нового информационного порядка».
Другие ученые полагают, что благодаря социальному партнерству формируется сама социетальная ткань общества. В терминологии Ю. Хабермаса это приобретает форму «коммуникативной рациональности», где взаимодействие между акторами
обусловливает саму структуру общества; в теории П. Бурдье –
это «социальные поля», в рамках которых закладываются законы развития общества; в работах Э. Гидденса данный принцип
выступает «интерсубъективным дискурсом», где социальный
мир и коммуникации рождают социальную ткань; у Н. Лумана
это выражается в теории «социальных систем».
Итак, в современной социальной теории существует несколько трактовок понимания социальной солидарности: как
конструктивное сотрудничество между трудом и капиталом
(Д. С. Милль), соглашение, основанное на гармонии интересов
социальных субъектов (Г. Зиммель), условие достижения определенного баланса между собственниками и рабочими (Э. Бэрнштейн), механизм согласования частных, групповых интересов
Турен А. Возвращение человека действующего / пер. с фр. Е. А. Самарской. М. :
Науч. мир, 1998. 204 с.
94 Бек У. Общество риска ... 384 с.; Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма – ответы на глобализацию. М. : Прогресс-Традиция, 2001. 304 с.
95 Ясперс К. Смысл и назначение истории / пер. с нем. М. : Политиздат, 1991. 527 с.
96 Назарчук А. В. Ю. Хабермас и К.-О. Апель: два подхода к обоснованию теории
общества в современной немецкой философии [Электронный ресурс] // Б-ка
РГИУ. URL: http://www.i-u.ru/biblio/archive/nasarchuk_ju/.
97 Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации. Минск : Пропилеи,
2000. 200 с.
93
31
работников и работодателей ради блага общества, важное экономическое условие успешного экономического развития
(Л. Эрхард) и др.
Таким образом, понимание социокультурной солидарности
с двух сторон: культурных интенций и социальных условий – не
противоречит, а дополняет друг друга. Наряду с приведенными
выше работами, характеризующимися очевидной значительностью и научной ценностью, необходимо отметить недостаточное число социально-философских трудов, в которых тема социокультурной солидарности освещалась на должном уровне и
представляла четкую символическую систему, способную по
первой необходимости активизировать консолидационный потенциал общества.
32
ГЛАВА 2
ТРАНСФОРМАЦИЯ
СОЦИАЛЬНОЙ СОЛИДАРНОСТИ
В СОВЕТСКОМ/РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ
2.1. СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
И СОЛИДАРНОСТЬ ОБЩЕСТВА
(ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ 1984–2013 ГГ.)
Анализируя материалы СМИ за весь период исследования
(29 лет), мы выяснили, что существовали разграничения, отражающие структуру социальной идентичности в обыденном сознании, структуру социальной идентичности личности в различные периоды жизни и в различных социальных условиях. Социальная идентичность советского человека своеобразно сочетала
в себе эти три схемы идентичности.
Используя процедуру контент-анализа, метода изучения
сообщений, создаваемых в различных сферах социальной коммуникации и зафиксированных в форме письменного текста в
газетах, мы получили основной массив исходного материала.
Анализ был основан на единообразных стандартизированных
правилах поиска, учёта и подсчёта количественных показателей,
отражающих социальную солидарность. Его суть заключалась в
том, чтобы найти и использовать для подсчёта такие категории
социальной солидарности, освященные в прессе, которые выражали бы определённые существенные стороны её содержания.
Статистические закономерности проявляются тем более
отчетливо, чем больше объем выборки. Поэтому нами был взят
материал из газеты «Аргументы и факты» с 1984 по 2013 г. Нас
интересовал не одномоментный срез форм проявления социальной солидарности в обществе, а динамика изменений данного феномена в медийном дискурсе отечественного социума.
33
После первичной обработки результатов контент-анализа
и транссимволического анализа с использованием процедуры
факторизации методом главных компонент и поиска оптимального представления данных, мы выделили три ключевых фактора, которые формируют основу развития социальной солидарности в обществе. Объясненная дисперсия равна 69 %, что
позволяет говорить о высокой достоверности полученных
взаимосвязей между переменными.
В качестве ключевых факторов нами были выделены:
Фактор 1. Связь личности или группы с социальными институтами. Связь личности или группы с социальными институтами формирует нормы и механизмы, регулирующие различные сферы общественных отношений (семья, производство, государство, образование, религия, медицина и проч.). Данный
фактор позволяет выявить базовые элементы, на которых строится общество, и установить взаимосвязь (между личностью
или группой и определенным институтом), характерную для
данного исторического периода.
В него вошли такие категории, которые отражают связь
или влияние социальных институтов на личность или группу
(например, «армия и молодежь», «религия и личность», «образование и человек», «семья и ребенок», «государство и население» и проч.). С увеличением или уменьшением значимости того
или иного института в жизни общества или личности идет прямое изменение его роли в жизни целых категорий населения.
Фактор 2. Социальная сплоченность. Социальная сплоченность – интеграция и степень интеграции, проявляемые обществом или группой. Социальная сплоченность может быть вызвана различными мотивами (страхом, ненавистью, гордостью,
любовью), но всегда направлена на совместное действие, выражение совместного мнения и проч.
Ключевыми составляющими данного фактора стали такие
показатели, как «забастовки», «митинги», «демонстрации»,
«съезды», «форумы», «общественные акции», и прочие формы
выражения протеста или согласия с действиями властей, бизнеса и др. Также мы отнесли к данному фактору различные формы
«сочувствия» (в связи с войнами, терактами, природными катаклизмами и авариями), формы «единства народа» (на выборах, референдумах) и проч. Чем большее количество народа
34
включено в вышеперечисленные формы проявления социального
единства, тем более выражена социальная сплоченность населения, являющаяся одним из элементов социальной солидарности.
Фактор 3. Социальная идентичность. Социальная идентичность формируется на основе различных аспектов индивидуального самосознания, проистекающих от принадлежности к
социальным категориям и идентификации с ними (например,
жизненный путь, гендер, религия, образование, профессия),
становящихся заметными в тех контекстах, где эти категории
имеют большое значение, и позволяют проявиться личной
и/или социальной солидарности.
В данный фактор мы включили такие показатели, как «граждане», «россияне», «советский человек», «вор», «патриот», «спасатель», «вдохновитель», «чиновник», «политик» и др. Он отражает
«социальные настроения» самоидентификации населения, показывает, какую роль в обобщенном восприятии играет личность,
группа людей или целый народ, а также указывает на противоборство «Мы – Они». Чем более выражена социальная идентичность и
чем на большее количество населения она распространяется, тем
более выражена социальная солидарность в обществе.
Таким образом, приведенные выше результаты выяснения
взаимозависимостей переменных позволяют нам понять внутреннюю структуру изучаемого явления социальной солидарности. Выводы о социальной солидарности общества и личности
можно делать исходя из анализа имеющихся ресурсов – материальных, социальных, индивидуальных, отражающихся в социальной идентичности, социальной сплоченности и связи с социальными институтами.
На основе показателей обозначенных факторов мы выделили несколько кластеров, позволивших сформировать основные векторы проявления социальной солидарности.
Кластерный анализ был проведен методом k-средних, в результате чего были выделены семь кластеров, внутренне однородных групп: 1) абстрактно-формальный, 2) социально-интегративный,
медико-социальный, 3) ментально-психологический, 5) социально-политический, 6) социально-экономический, 7) социально-культурный. Внутри каждого кластера выделялся также позитивный и негативный контексты.
35
Кластер 1. Абстрактно-формальный. В этом кластере выделенные нами факторы выражаются в особом акценте на общие абстрактные категории, которые не иллюстрируют привязку к конкретному времени и пространству. К ним относятся
«общество», «люди», «масса», «страна», «закон». Наиболее выражены фактор социальной сплоченности и социальной идентичности, так как в прессе идет повествование от «мы» (объединение всех в одну группу) и процессы происходят «в нашем» обществе. В большинстве случаев (90 %) описываемые процессы
имеют негативный оттенок, а в публикациях используется
только настоящее время: «общество – нестабильное – рушится»,
«масса – протестующая – нарушает», «законы – старые – рушатся», «страна – большая – роднит».
Кластер 2. Социально-интегративный. В данном кластере
индивидуальные и социальные настроения символически отражаются в таких категориях, как «интерес», «единство», «отечество», «борьба», «идея», «вера» и др. Наиболее выражены фактор социальной сплоченности и социальной идентичности, но, в
отличие от 1-го кластера, они выражены в позитивной тональности, и публикации пишутся либо о настоящем, либо о будущем: «отечество – единое – сплотится», «единство – народное –
формируется», «борьба – патриотическая – объединяет», «патриот – истинный – верит».
Кластер 3. Медико-социальный. В этом кластере объединяются категории, отражающие интерес к медицинским (физическим и психологическим), а также социальным (алкоголизм,
наркомания и другие зависимости) показателям здоровья. Этот
кластер характеризуется выраженностью в символических
триадах таких показателей как «здоровье», «болезнь», «наркомания», «алкоголизм», «психологический срыв», «стресс» и др. В
данном случае наиболее выражен фактор социальной сплоченности и связи с социальными институтами. Публикации пишутся либо о настоящем, либо о будущем, и имеют чаще негативный
контекст: «наркомания – молодежная – убивает», «алкоголизация – народная – пугает», «здоровье – всесторонне – поддерживать», «личность – здоровая – трудится», «общество – больное –
противостоит».
Кластер 4. Ментально-психологический. В этот кластер вошли категории, выражающие особенности душевного состояния
36
населения, что позволяет выделить ценностные и идентификационные (в том числе и самоидентификационные) категории
личности, социальных групп и общества в целом, характерные
для того или иного периода. В него включены такие категории,
как «спасение», «возрождение», «возвышение», «духовность»,
«честный», «развивающийся» и проч. Здесь ключевую роль играет идентификационный фактор. Публикации о настоящем
времени в большей степени имеют негативную оценку, а публикации о будущем – преимущественно позитивную оценку:
«сплоченность – российская – возвышает», «идеалы – социальные – возрождаются», «личность – развивающаяся – формирует», «человек – честный – трудится», «население – развращенное – деградирует», «жители – тревожные – утверждают», «россияне – верующие – возрождают».
Кластер 5. Социально-политический. Этот кластер включает в себя идеологемы, отражающие актуальные социальнополитические изменения через такие категории, как «право»,
«политика», «международные отношения», а также формы конструирования представлений граждан о стране, обществе, Родине и других явлениях, выраженные в терминах «социалистическое», «демократическое», «легитимное», «правовое», «стратегическое», «россияне», «граждане», «патриотизм» и проч. В данном кластере все три фактора занимают примерно равное положение. Публикации в прессе идут в разных временах (прошлом, настоящем, будущем), имея как позитивный, так и негативный контекст: «политический лидер – сильный – ведет»,
«гражданин – советский – трудится», «политик – демократический – рискует», «человек – патриотичный – борется», «власти –
российские – ошибаются», «идеи – политические – вдохновляют», «электорат – активный – поддерживает».
Кластер 6. Социально-экономический. В данном кластере сосредоточены категории, отражающие социально-экономические
изменения общества через такие категории, как «экономика»,
«кризис», «бедные», «богатые», «развивающиеся» и др. Здесь
также в равных долях выражены все три фактора, но публикации в прессе чаще идут в настоящем времени с негативным контекстом, а в будущем времени негативный и позитивный контекст примерно равны: «люди – простые – беднеют», «чиновники – коррумпированные – заставляют», «работники – простые –
37
потеряли», «население – ограбленное – выживает», «богатеи –
наглые – воруют», «депутаты – богатые – разворуют», «народ –
отчаянный – требует», «кризис – большой – рушит», «реформы –
экономические – провалились».
Кластер 7. Социально-культурный. Данный кластер включает в себя такие категории, которые отражают социальные и
культурные трансформации общества через такие символические категории, как «воодушевление народное», «сплочение»,
«сознание общественное», «общественность» и проч. Наиболее
выраженный фактор в данном кластере – социальная сплоченность. Тексты прессы в основном имеют позитивный или нейтральный оттенок, большая часть статей написана о настоящем
моменте, но во всех прослеживаются позитивные перспективы в
будущем: «россияне – воодушевленные – верят», «народ – патриотичный – поклоняется», «борьба – общая – сплачивает»,
«развитие – культурное – происходит», «сознание – общественное – бунтует», «общественность – российская – приспосабливается», «люди – образованные – внедряют».
На основе анализа выделенных факторов и кластеров мы
выявили три ключевых вектора формирования социальной солидарности.
1. Идеологический. В рамках данного вектора формируется
социально солидарное общественное сознание через ценностные категории личности и группы.
2. Социально-легитимный. Этот вектор включает в себя
официальные программы, резолюции и манифесты, отражающие дальнейшее развитие страны в целом и способы, цели, задачи солидарности населения.
3. Социально-приспособительный. Данный вектор отражает формы и способы адаптации к условиям меняющегося общества, различных социальных групп (от социально одобряемых и
поддерживаемых, до маргинальных и социально осуждаемых).
В силу того, что картина мира советского человека, формировалась с согласия и установок власти, т. е. в индивидуальном
жизненном опыте преломлялись различные, типичные для того
общества, социальные отношения. Социальная идентичность
советского человека выражалась в приверженности декларируемым ценностям и идеалам коммунистического общества. В
1984 г. население Советского Союза идентифицировало себя как
38
жителей Союза Советских Социалистических Республик. Культурно-идеологические принципы, сформировавшиеся в более
ранние годы, были направлены именно на поддержание данной
идентификации. И такие строки из песен Д. Тухманова и В. Харитонова, исполняемые группой «Самоцветы», как «Мой адрес
не дом, и не улица, мой адрес – Советский Союз» были для многих не просто словами песни, а идеалами, по которым и стоит
жить. Политический, экономический, образовательный, культурный уровни формировали культуру «Мы» как советского
общества и были еще «Они» – другие общества, «не правильные», «буржуазные», «эксплуатирующие» и проч.
Для социальной идентичности советского народа были
важны следующие ключевые факторы: представления об устойчивости и законности существующей системы статусов, а также
характер границ группы. Именно эти переменные определяют
реакции людей стратегии групповой дифференциации.
Устойчивость – это мера, в которой позиции в группе считаются изменяемыми, но не нарушающими равновесия (при советской власти каждый знал, где он будет работать, закончив
вуз, с какого предприятия он пойдет на пенсию, когда он получит квартиру и сможет поехать отдыхать, где будут учиться его
дети и т. д. Устойчивость в Советском Союзе была гарантирована укладом жизни, законами, нормами. Легитимность – это степень, в которой статусная структура принимается в качестве
законной. В Советском Союзе власть гарантировала законность
и правопорядок в стране и все в этом были уверенны. Наконец,
проницаемость границ показывает, в какой мере члены группы
могут покинуть ее и присоединиться к другой социальной группе (примером могут служить системы «взаимообмена» между
рабочими и крестьянами, инженерно-техническими работниками и интеллигенцией, комсомольско-партийной номенклатурой, власть предержащими и военными и т. д.).
Устойчивость, легитимность и открытость определяет
внутреннюю динамику личности и группы, что позволяет формировать разнообразные формы идентичности, зачастую зависящие от позиции группы в социальной структуре. Социальный
контекст, накладываемый социалистическим обществом, коммунистическим идеалами, влиял на когнитивные, эмоциональные, поведенческие реакции людей. Например, благодаря сис39
теме среднего всеобщего обязательного бесплатного образования, человек мог существенно повысить свой социальный статус. Также высоко ценилась включенность в партийную систему,
это давало дополнительные шансы продвижения по службе, получения разнообразных социальных благ и проч.
Помимо этого, в советском обществе формировались основания идентификационных характеристик, служившие мотивами консолидации с той или иной группой (национального или
культурного, территориального или образовательного, профессионального или классового характера). Как и в любом другом
обществе, в Советском Союзе люди принадлежали к различным
группам и имели различные идентификационные черты. Но
особая значимость, предзаданная идеологией, проявлялась в
классовых и профессиональных ориентациях – классовая принадлежность, особенно к позитивно выделяемым на уровне государства классам (рабочие и крестьяне) давала особые права и
привилегии. К примеру, выходцев из этих семей, пожелавших
вступить в партию, включали без особых проблем, что давало
возможность, получить работу, поступить в вуз (социальная мобильность). Тогда как выходцы из слоев интеллигенции или семей диссидентов, даже пожелавших вступить в партию, встречали более серьезные препятствия (в виде обсуждения прошлого семьи, мотивов человека, его желанием отказаться от кого-то
из родственников и проч.).
Социальная идентичность советского человека включала в
себя несколько характерных черт.
1. Идейная направленность. Психология советского человека строилась на идеалах социализма, цель и смысл жизни за всех
решила партия – построение коммунизма – это главная цель,
которая имеет множество личных и общественных задач. Передовой советский человек определял свою жизнь через призму
социальных установок, доминирующих на тот момент в обществе. В каждом поступке, каждом рабочем дне виделась ступень в
приближении «счастливого» общества в будущем.
2. Советский патриотизм. Патриотизм в советском союзе
строился опять же на идеологической основе коммунизма и социализма. «Для советских патриотов Родина и коммунизм соединены в одно нераздельное целое» (Молотов). Советский патриотизм становился основой сплоченности, потому что на всех
40
уровнях провозглашалось равенство и братство между разными
народами, входящими в СССР. «Советский патриотизм не разъединяет, а, наоборот, сплачивает все нации и народности нашей
страны в единую братскую семью» (Сталин).
3. Коллективизм. Советское общество предполагало интересы коллектива выше чем интересы индивида. Только через
принадлежность к определенной социальной группе, коллективу,
обществу в целом определяло развитие человека как личности.
Идейность, патриотичность и коллективизм – это три кита
идентичности советского человека. Политика властей была направлена на поддержание, культивирование и дальнейшее развитие этих черт самоидентификации как на личном, так и на
социальном уровнях.
Любые социально-политические изменения в обществе
опираются на массовое сознание. Построение советского общества, с самого начала, строилось на манипулировании массовым
сознанием населения. Манипулирование социальными и личными установками целого народа отрабатывалось и проверялось практикой целых десятилетий. Когда искусственные нормы-символы благополучия и достатка внедрялись в массы и
воспринимались большинством как эталон и пример для жизни
своей и своих детей. Например, такие знаковые символы, как
бытовая техника (холодильник «Минск», машина «Жигули»,
цветной телевизор «Рубин», телефон стационарный и т. д.); будущее детей считалось благополучным и обеспеченным, если
они получили социально одобряемую специальность – педагог,
врач, инженер. Но со временем виделись альтернативы такой жизни, и тем самым зарождались сомнения в правильности и истинности установок партии, идеалов жизни и построения будущего.
На наш взгляд, советский человек к 1984 г. столкнулся с
фактами, хорошо объясняемыми в психологической концепции
когнитивного диссонанса Л. Фестингера. Суть теории когнитивного диссонанса состоит в следующем: наши установки изменяются потому, что мы вынуждены поддерживать согласованность между нашими знаниями. Мы полагаем, что те же самые
процессы происходят и на уровне общества. Когда в социуме
накапливается определенный критичный минимум противоречащих на практике установок – формируется среда, готовая к
переменам. Переменам любого характера, – от постепенных ре41
форм и поэтапных изменений, до радикальных войн и революций. Примером этого может служить чуть ли не вся история человечества: революция в России 1917 г., война за независимость
в США (1775–1783 гг.), Французская революция (1789–1799 гг.),
Пятая республика (Французская Конституция 1958 г.), начало
перестройки в России в 1985 г. и проч.
Реальность советского общества была такова, что расхождение между установками (диктуемыми властью и усвояемыми
всеми в отдельности как «правильное поведение») и реальными
возможностями конкретного поведения в среде, было весьма
откровенно. Это несоответствие пронизывало все слои и классы
общества: от рабочих до правящей элиты, от интеллигенции до
преступности. Согласно теории Фестингера, если человек чувствует несоответствие между установками и поведением, то у него
появляется ощущение необходимости перемен, так как ему не
комфортно, и он стремится избавиться или снизить этот уровень дискомфорта, изменив сами установки (одну или несколько). Что, собственно, и происходило с населением в стране, начиная с 1985 г.
Человек стремится из всего спектра поступаемой информации из социума выбирать ту, которая подтверждает его собственные установки, мнения, мотивы. После прихода к власти
большевиков – эта схема действовала для строительства и поддержания светлого советского общества. На это была направлена вся советская пропаганда, реализуемая через систему воспитания, обучения, трудовой деятельности, досуга и проч. Где бы
ни оказался советский человек – в детском саду, на школьной
скамье, в вузе, на работе, в семье, в магазине – он везде получал
подтверждение «правильности» заложенных на предыдущих
этапах социализации установок. Все установки, приобретаются
человеком из социального опыта и культуры. Массовое сознание крайне редко стремится выработать отношение к социальным и политическим явлениям и процессам. Оно предпочитает
получать его в готовом виде из СМИ, подготовленной и направляемой властями. Так, в СССР большинство граждан искренне
верили в тиражируемые советской пропагандой «ужасы капитализма», в «процветание советского общества», в «истинность»
идеалов и ценностей в социалистическом обществе и ложность,
обманчивость их в капиталистическом обществе и т. д.
42
При усвоении социально значимых установок, у людей параллельно формируется своеобразная защитная функция, которая не допускает в сознание одного человека или целого народа
информацию, которая могла бы ей противоречить. До сих пор
мы встречаем такое мнение, что система установок, существующая в сознании убежденного коммуниста, не позволяет ему воспринимать информацию об ошибках или предательстве со стороны руководства своей партии. Данная функция, с одной стороны, придает устойчивость человеку, с другой – ограничивает
его возможности выбора и изменения поведения, но поддерживаемая и культивируемая советскими властями, она дала сбой.
Чем больше трудностей возникает с такого рода «подтверждающей» информацией (реальность далека от идеалов), тем
больше вероятность смены самих установок, так как наиболее
комфортное состояние для людей – не оппозиция системе, а
включение в саму систему (хотя бы по ключевым позициям).
В дальнейшем изменение одного компонента системы ведет к
изменению всех последующих.
Но далеко не все смогли вписаться в новые условия, изменить свои убеждения и установки и как следствие этого, уже через несколько лет, стали наблюдаться массовые явления алкоголизации, наркомании, увеличение числа суицидов (по этим
показателям Россия входит в тройку лидеров по разным годам
до сих пор)98. Эти явления стали негативным зеркалом и результатом того надлома, к которому подошла страна к 1984 г.
Таким образом, восприятие института солидарности массовым сознанием и массовой психологией отражало те же противоречивые социально-культурные и экономико-политические
изменения общества. Основания социальной солидарности общества постепенно трансформировались: от преувеличенно позитивных и идеологически маркированных до социальноаномальных форм протеста (забастовки, голодовки) и разрушения идеологических оснований.
Риторика социальной солидарности в 1984 г.
В результате анализа риторики социальной солидарности в
1984 г. мы смогли выявить, какие смысловые нагрузки в публикациях СМИ отражали реальное состояние общества, а какие
Статистика самоубийств. // Проект о жизни. [электронный ресурс] URL:
http://lossofsoul.com/DEATH/suicide/statistic.htm.
98
43
идеальное (декларируемое). Ранговое распределение всех рассматриваемых категорий в 1984 г. (рис. 1) устанавливалось на
основе корреляционного выделения частоты упоминания внутри каждого года по всем категориям (максимальное количество
упоминаний доходит до 450, в последующие годы частота упоминания иная).
Это позволило выявить и конкретизировать тематику, через которую в 1984 г. выражалась социальная солидарность.
Первое место занимает категория «сплоченность», 2-е – «народ»,
3-е – «страна», 4-е «государство». По всем категориям превалирует позитивный контекст освещения в прессе99.
1 ранг
2 ранг
3 ранг
4 ранг
6 ранг
5 ранг
7 ранг
народ
электорат
сплоченность
мобилизация
солидарность
власть
общество
10 ранг 11 ранг 13 ранг
коллектевизм
личность
общественный
договор
страна
12 ранг
9 ранг
индивидуализм
8 ранг
государство
450
400
350
300
250
200
150
100
50
0
Рис. 1. Ранговое распределение всех анализируемых категорий в 1984 г.
Первая категория – «сплоченность» общества. Выражалась
в таких категориях, как «единство (77,65 %) – братское
(70,2 %) – обеспечивает (69,3 %)», «народ (74,2 %) – сплоченный
(65,5 %) – трудиться (68,5 %)», «съезд (70,3 %) – объединяющий
(54,4 %) – укрепляет (67,1 %)». Мы видим, что доминирует
идеолого-политический контекст, т. е. сплоченность – это всегда
результат политической воли, умноженной на одобрение и поддержку народа (в силу уже сформированных и постоянно подкрепляемых установок поведения).
Ранги выделялись на основе корреляционного выделения частоты упоминания внутри каждого года по всем анализируемым категориям (частота упоминания того или иного термина внутри каждого года – максимальное количество упоминаний доходит до 400). Это позволило выявить и конкретизировать
тематику, через которую, в 2008 г., выражалась социальная солидарность.
99
44
Вторая ключевая категория – «народ». С данной категорией
связаны наиболее сильные идентификационные характеристики всех жителей Советского Союза. Социализм позволил выровнять категории «народ» и «гражданин». Через первую идеологему объяснялся массовый характер реализации идей коммунизма среди жителей страны, а через вторую – индивидуальный. «Граждане Страны советов полны неизмеримого счастья и
радости, что они граждане первой в мире социалистической
страны, граждане Союза Советских Социалистических Республик. … Не только старая Россия: никакая страна в мире не знала
и не знает таких людей, какими являются граждане страны социализма»100. Символические триады, характеризующие «народ», несут в себе преимущественно положительную оценку:
«граждане (68,3 %) – сплоченные (71,4 %) – укрепляют
(68,8 %)», «жители (65,4 %) – единые (63,5 %)– участвуют
(64,7 %)», «люди (62,3 %) – заинтересованные (61,2 %) – работают (61,3 %)».
Третья категория – «страна». В рамках нашего исследования «страну» как категорию мы определяем с учетом, прежде
всего, историко-культурных связей, сложившихся на определенной территории и включающих в себя этнические и национальные отношения, культурную преемственность, межличностное и межкультурное взаимодействие и проч. Страна выступает ареной для индивидуальных и коллективных практик, регулирующих жизни людей. В символических триадах это выражено в следующем виде: «единство (65,7 %) – коллективное
(56,8 %) – укрепляет (63,3 %)», «прогресс (63,4 %) – социальный
(52,2 %) – развивается (60,2 %)», «социализм (61,2 %) – развитой
(49,7 %) – помогает (59,7 %)».
Четвертая категория – «государство». Под государством мы
понимаем легитимное объединение людей, законные и формальные отношения, которые складываются на основе национально-личного и культурно-исторического взаимодействия,
имеют свою специфику и обусловленность. Государство является местом для реализации нормативно-правовых соглашений и
договорённостей, регулирующих жизни людей. В символических триадах это выражено в следующем виде: «деятельность
100
Волин Б. Гражданин СССР // Ист. журн. 1938. №9. С. 8.
45
(58,6 %) – надежная (65,5 %) – совершенствует (66,4 %)», «партия (54,3 %) – заботливая (63,1 %) – обеспечивает (62,4 %)»,
«страна (52,2 %) – ведущая (60,2 %) – сотрудничает (58,7 %)».
Пятая категория – «электорат» – отражает цели и установки, формируемые властью, воспринимая их как абсолютно легитимные и правомерные. Это выражается в таких символических
триадах, как: «участие (55,7 %) – повсеместное (51,1 %) – ущемляет (50,6 %)», «голосование (43,2 %) – единодушное (44,4 %) –
приняли (48,7 %)», «выборы (33,7 %) – очередные (42,4 %) – состоялись (43,4 %)». Негативные оценки данной категории встречаются только в связи с характеристикой стран Запада, их системы выборов, тогда как наша политическая система и процедура выборов всегда воспринимаются как абсолютно нормальная, правовая процедура, которая отражает мнение и интересы
всех слоев населения (установка власти, реализуемая на всех
уровнях и не позволяющая даже усомниться в ее неправомерности). Через данную категорию, на наш взгляд, ярко прослеживается манипулирование массовым сознанием, проводимое через
решения властных структур.
Шестая категория – «коллективизм». Идеалы социалистического общества выражались в служении партии и обществу и
не могли не касаться коллективистских ценностей, еще до революции весьма выраженных в народной среде, а после революции ставших опорой идеологического каркаса развития страны.
Поэтому, обращая внимание на символическое содержание триад, можно заметить, что коллективизм всегда воспринимался
как заведомо положительное явление, которое укрепляет, формирует, воспитывает личность и общество. Например, «общество (48,5 %) – советское (38,4 %) – воспитывает (64,2 %)», «коллектив (41,2 %) – трудовой (36,4 %) – социализирует (60,5 %)»,
«единство (40,8 %) – советское (33,2 %) – формирует (43,5 %)».
Седьмая категория – «общество» – отражает преломление
властных установок на социальные реалии и перспективы. При
описании общества использовались следующие символические
триады: «индустриализация (47,6 %) – социалистическая
(35,6 %) – сохраняет (60,2 %)», «люди (46,5 %) – трудящиеся
(35,2 %) – заботятся (58,5 %)», «общество (43,9 %) – советское
(33,3 %) – развивается (54,5 %)». Таким образом, видно, что
идейные установки коммунистической партии отражались пол46
ностью через заботу о настоящем ради совершенствования и
сохранения общества в будущем.
Восьмая категория – «личность» – выражает, скорее, идеологические, нежели индивидуально-психологические особенности человека. Его мнение, навыки, способности учитывались и
использовались через призму партийной «полезности». Например, «гражданин (45,4 %) – советский (34,4 %) – старается
(57,6 %)», «люди (42,9 %) – советские (33,1 %) – трудятся
(55,3 %)», «коммунист (40,1 %) – идейный (30,2 %) – отстаивает
(53,1 %)». Уникальность человека рассматривалась с точки зрения пригодности для развития общества (круга коллег и товарищей, детей и соседей, народа и страны), а не его лично.
Девятая категория – «индивидуализм» – рассматривалась
также, как и категория «личность», через призму поставленных
партией и обществом задач. Индивидуализм в советском обществе приветствовался с точки зрения полезности всего общества, а не обособления от него, не желания найти себя, свою уникальность, как это было в западном обществе. Использовались
следующие символические категории: «уникальность (36,7 %) –
человеческая (33,2 %) – формируется (45,8 %)», «личность
(34,5 %) – социалистическая (31,7 %) – строиться (через идеологию) (36,2 %)», «человек (32,1 %) – советский (29,6 %) – развивается (31,3 %)».
Десятая категория – «власть» – целостно отражает общие
социально-идеологические установки социализма. Власть воспринималась как средство достижения, управления и направления всего социального развития к светлому коммунистическому
обществу. Например, «политика (34,4 %) – коммунистическая
(31,2 %) – развивается (41,2 %)», «население (33,2 %) – советское (29,7 %) – укрепляет (37,9 %)». То есть власть – это инструмент социальных преобразований, направленность которому
придавала идеология. Сплоченность населения выражалась в
полной готовности следовать предписаниям властных структур,
хотя мотивы этой готовности были весьма разнообразны – от
страха до поклонения и восхищения.
Одиннадцатая категория – «солидарность» выражает конкретные мотивы и установки населения, через которые оно
объединялось для достижения поставленных властью целей.
Например, «стойкость (32,5 %) – народную (27,6 %) – защищают
47
(36,8 %)», «гордость (27,6 %) – национальную (26,5 %) – отстаивают (34,5 %)», «цели (25,5 %) – общие (22,4 %) – соединяют
(30,7 %)».
Двенадцатая категория – «общественный договор» – возникла относительно недавно (в середине 80-х) и выразилась в
оценке и сравнении выборной и налоговой систем СССР и других стран, где «советское» оценивалось как значительно более
легитимное и правильное, а «западное», как незаконное и ложное. Например, «выборы (наши) (24,5 %) – честные (24,3 %) –
осуществляются (28,6 %)», «выборы (американские) – обман
(22,2 %) – лживые (21,8 %) – состоялись (25,4 %)», «налоги (американские) (20,7 %) – большие (20,9 %) – ущемляют (50,6 %)».
Тринадцатая категория – «мобилизация» – отражала направленность идеологических установок на осуществление трудовых задач населения. Функция мобилизации сводилась к единому рывку (в любой сфере), который должен был вывести
страну на качественно новый уровень. Например, «страна
(21,3 %) – самоотверженно (20,2 %) – строит (18,5 %)», «труд
(16,4 %) – самоотверженный (18,8 %) – воодушевляет (17,4 %)»,
«мобилизация ресурсов (13,9 %) – успешно (15,4 %) – расширяет
(14,5 %)».
По результатам анализа всех категорий можно заметить,
что прослеживается вера в светлое будущее, вера в то государство, в котором живешь, в то правительство, которое обеспечивает и гарантирует высокий уровень жизни для своих граждан.
Совершаются открытия и свершения в области науки, в частности, добились большого успеха в космической отрасли, совершенствуются различные единицы техники. СССР – самая лучшая
страна, у которой, как и у всех есть свои проблемы и трудности,
но все они решаются, или обязательно будут решены. Люди солидарны в таком мнении, солидарны с действиями правительства.
Анализируя символические триады мы видим, что превалирующее значение имеют: 5-й кластер – «социально-политический»
(38 %) и 2-й кластер – «социально-интегративный» (31 %), затем
идет 1-й кластер – «абстрактно-формальный» (15 %), и завершают типологию 4-й кластер – «ментально-психологический»
(8 %) и 7-й кластер – «социально-культурный» (8 %). 3-й и 6-й
кластеры в 1984 г. не представлены.
48
К абстрактно-формальному кластеру относятся такие символические триады, как: «страна – самоотверженно – строит»,
«люди – заинтересованные – работают», «общество – советское – развивается», «население – советское – укрепляет» и др.
Социально-интегративный кластер представляют триады:
«единство – коллективное – укрепляет», «прогресс – социальный – развивает», «индустриализация – социалистическая – сохраняет» и др. Социально-политический кластер выражен в
символах: «партия – заботливая – обеспечивает», «политика –
коммунистическая – развивается», «выборы – очередные – состоялись», «съезд – объединяющий – укрепляет» и проч. Социально-культурный кластер характеризуют следующие триады:
«человек – советский – развивается», «личность – социалистическая – формируется», «коммунист – идейный – отстаивает»,
«коллектив – трудовой – воспитывает» и проч.
В 1984 г. имела место солидарность «советского типа», обусловленная господствующей идеологией, которая декларировала всеобщее единообразие: коллективистские тенденции, обезличивающие человека, сводящие все его поступки и действия к
общей социально-заказанной форме поведения и объединение
всех людей в большие группы (народ, государство) с формированием у всех соответствующей самоидентификации. Индивидуальное начало формировалось в рамках единой системы, которая и
задавала тон и направление дальнейшего личностного и социального развития. Доминирование социально-политического и социально-интегративного кластеров объясняется влиянием социальной системы, ее социальным контролем и возможными в ее
рамках вариантами развития.
Анализируя динамику и направленность трансформации
российского общества, мы выявили, что и формы социальной
солидарности изменяются. На протяжении всего изучаемого периода трансформировались смыслы и контексты «идентичности» и «принадлежности». С размыванием границ принадлежности к той или иной группе/статусу/полу стали формироваться
новые социальные сети, связывающие население на принципиально иной основе. Это позволяет говорить нам об образовании
новых форм солидарности. Опросы различных социологических
центров (ИС РАН, Левада-Центр, ФОМ) показывают, что только
половина россиян полагает, что только сообща можно добиться
каких-то изменений в обществе.
49
С середины 80-х гг. российское общество изменилось кардинально: начиная от особенностей восприятия социальнополитического развития страны и заканчивая личными ментально-психологическими смыслами своей жизни и жизни своей
семьи. Эти изменения происходили не в одночасье. Каждый год
вносил свою лепту в изменение советского человека, делая его
российским человеком.
Нами был выявлен объем внимания к «социальной солидарности» за 29 лет. Как видно из рис. 2, уровень внимания к
данной теме был непостоянным. Пики активного обсуждения
разнообразных сторон социальной солидарности приходились
на 1984–1986 гг., 1990–1991 гг., 1993–1994 гг. и, начиная с 2006
по 2008 гг., прослеживается постепенное увеличение обсуждения данных проблем в СМИ.
Рис. 2. Выраженность объема внимания к социальной солидарности
с 1984 по 2013 г. в АиФ
Возникает закономерный вопрос: «Какие события в стране
повлекли за собой особое внимание к проблеме социальной солидарности советского, а затем и российского общества?». Ответ
на него можно разделить на несколько тематических блоков
событий: социально-политические (выборы, изменение власт50
ных установок), социально-экономические (реформы, изменение общего курса развития), социально-культурные (гласность,
свобода слова, открытие железного занавеса и т. д.).
Выделенные нами факторы и кластеры анализа данных
изменений позволяют говорить о том, что события и социальные импульсы этих трансформаций имели различный смысл,
уровень восприятия и адаптации к ним. Первое место во влиянии на процессы социальной солидарности общества имели характеристики, включенные в 5-й «социально-политический» кластер
(32 %), на втором месте – 2-й «социально-интегративный» кластер
(16 %), на третьем месте – 4-й «ментально-психологический», и
6-й «социально-экономический» кластеры (по 15 %), четвертое
место занимают 7-й кластер – «социально-культурный» (11 %) и 1й кластер «абстрактно-формальный» (8 %), и пятое, заключительное место занимает 3-й, «медико-социальный» кластер (3 %).
На рисунке 3 изображен график процентной выраженности
основных кластеров. Ключевое значение на протяжении всех
29 лет имеют 5-й и 2-й кластеры («социально-политический» и
«социально-интегративный» соответственно). Причем если до
начала 90-х, 2-й и 5-й кластеры занимали постоянно ключевые
позиции, то после их влияние хоть и осталось, но объем внимания к ним существенно снизился.
В 4-м и 6-м кластерах («ментально-психологического» и
«социально-экономического») наблюдается иная картина. Ментально-психологический кластер имел свое влияние на протяжении всех лет, но если до 1995 г. он занимал не более 15 %
внимания, то после 1995 г. наблюдаются скачки особого внимания к нему, связанные с социально-политическими изменениями (выборами, референдумами, экономическими реформами и
их последствиями). Влияние «социально-экономического» кластера также неоднозначно и зависит от направленности политики государства.
Рассматривая солидарность общества можно легко заметить несовпадение объема внимания и частоты упоминания
данной категории за исследуемый период (рис. 3).
51
Рис. 3. Частота упоминания и объем внимания категории «солидарность»
Объем внимания в категории «солидарность» очень непостоянен. Мы можем выделить годы с максимальными показателями объема упоминания данной категории и годы с минимальным вниманием к ней. К первой категории (максимальный
объем внимания) относятся такие годы как: 1986, 1989, 1995,
1998–2000, 2005, 2007, 2009–2013 – когда индекс Va составлял
6–7 % от объема упоминания всех категорий. Ко второй категории (минимальный объем внимания) относятся: 1985, 1986,
1990–1994, 1996, 1997, 2002–2004, 2008 гг. когда объем внимания составлял 2–3 %.
На рисунке 3 видно, как начиная с 2007 г. частота упоминания контекста солидарности увеличивается в 2 раза, также меняется объем и качество информации (появляются аналитические сводки, все чаще актуализируется проблема консолидации). Особенно часто это возникает при рассмотрении вопросов,
связанных с внешней политикой России (события на Украине) и
спортивной жизни (предстоящая олимпиада и иные чемпионаты
52
мира), где процесс консолидации общества в виде поддержки политики власти или поддержки спортсменов или команд является
чуть ли не основным в достижении положительного результата.
Частота упоминания данной категории только со второй
половины 90-х гг. имеет более постоянную выраженность, до
этого она также, как и объем внимания, зависит от событий,
происходящих в том или ином году. Максимальные пики частоты упоминания категории «индивидуализм» приходятся на
1987, 1989, 1998, 2000 гг. и составляет 6–7 %. Начиная с 2001 г.
частота упоминаний постоянна, с 4 % в 2001 и до 8 % в 2005 г., с
2006 по 2008 г. частота внимания весьма стабильна и высока и составляет 7–8 %, с 2010 по 2013 г. частота возрастает с 6 % до 10 %.
Первый этап приходится на 1985–1989 гг. Положительное
освещение в данные годы идет от 54 до 95 %. Советское общество было построено на принципах единства и солидарности всех
народов, живших на территории СССР. Поэтому, говоря о солидарности в эти годы, необходимо понять, как данная категория
понималась и транслировалась для населения властями, и какое
воплощение она находила на практике.
Власть строила процесс коммуникации с народом через
идеи и лозунги, воплощавшие в себе идеологию коммунистического строя, которые приводили к классовой солидарности. Хотя
уже начались изменения, связанные с перестройкой, инерционная сила воздействия на народ проверенными методами активно использовалась. Подтверждая эту мысль, в материалах СМИ,
мы обнаружили следующие символические триады: «трудящиеся (41,8 %) – единогласно (40,7 %) – высказались (38,6 %)»,
«единство (32,1 %) – коммунистическое (36,8 %) – внедряется
(37,2 %)», «общество (21,3 %) – советское (20,2 %) – объединяется (20,6 %)». Население в этот период начинает совсем иначе
воспринимать категорию сплоченности. Для масс сплоченность – это способ высказать и отстоять свои права, это способ
заявить о себе, а не просто выполнять директивы властей. В
символических триадах эта тенденция отразилась следующим
образом: «массы (21,6 %) – народные (21,3 %) – требуют
(21,2 %)», «митинги (22,3 %) – стихийные (25,6 %) – организуют
(22,1 %)», «требования (23,5 %) – экономические (27,6 %) – выдвигают (20,9 %)» и проч. Поэтому мы можем констатировать,
что уже в 1985–1989 гг. сплоченность в обществе для разных
53
социальных структур представлялась в различных формах и находила подтверждение в различных социальных практиках.
Второй этап приходится на переломный момент 1990–1991 гг.
Положительное освещение в данные годы идет от 25 % до 30 %.
Это период ломки системы, переустройства как знакового, символического уровня, так и конкретных социально-политических
сил, управляющих обществом. Солидарность во всех социальных
группах и слоях приобретает одинаково напряженный контекст,
когда изменения во всех сферах общества приводят к консолидации различных групп с единственной целью – выстоять и отстоять свои права. В символических триадах этот период отразился следующим образом: «пикеты (27,1 %) – народные
(26,5 %) – стоят (25,5 %)», «студенты (15,7 %) – солидарные
(21,5 %) – участвуют (21,3 %)», «мятежники (18,9 %) – активные
(23,3 %) – угрожают (17,5 %)», «изменения (16,5 %) – политические (18,7 %) – рушат (14,8 %)».
Перечисленные символические триады указывают на социальную напряженность и разрушение многих социальных институтов. Человек в этом рушившемся мире в одиночку попросту может и не выжить, поэтому ему необходимо чувствовать
людей, солидарных с ним, сплоченных общими трудностями.
В данный период эти трудности охватили всю страну, поэтому
можно утверждать, что народная сплоченность на неформальном уровне в это время была очень высока по всей стране.
Третий этап приходится на 1992–1999 гг. Положительное
освещение в данные годы составляет от 30 % до 55 %. Групповая солидарность в эти годы возникла из стечения четырех моментов: 1) жизненных обстоятельств, присущих группе, осознанных как неблагоприятные (невыполнение властью своих
обязательств); 2) характер несчастий объявляется универсальным для всех жителей страны (изменения социальнополитического режима касаются всех жителей страны); 3) находятся «виновные» в создавшемся тягостном положении
(Б. Н. Ельцин и др.); 4) ситуация облекается определенной риторикой, получает публичную интерпретацию, приобретает устойчивую дискурсную форму (в символических триадах это выражалось следующим образом: «содружества (23,3 %) – новые
(22,5 %) – рождаются (15,4 %)», «митинги (21,1 %) – недовольных (19,8 %) – увеличиваются (13,2 %)», «идеи (21,4 %) – пер54
спективные (17,8 %) – обсуждаются (23,8 %)», «недовольство
(22,1 %) – социальное (17,8 %) – нарастает (17,5 %)», «помощь
(26,8 %) – общественная (26,4 %) – обеспечивает (24,3 %)»).
Четвертый этап начинается с 2000 г. и продолжается по настоящее время. Время правления В. В. Путина заставило поновому посмотреть на процессы консолидации общества.
Таким образом, групповая солидарность в российском обществе «вырастает не из механической суммы индивидуальных
несчастий, а зарождается на базе группового социального неблагополучия, интерпретация которого подчеркивает единую
природу трудностей, питаемых действиями «враждебного» окружения»101.
Положительное освещение солидарности в данные годы –
от 38 % до 80 %. В этом промежутке исторического развития
нашей страны солидарность меняет свои формы. С одной стороны, она продолжает ту риторику, которая началась на предшествующей стадии развития, так как не все социальные проблемы решены (наблюдается рост цен, демографический спад и
прочее). То есть население сплачивается между собой для того,
чтобы выжить, хотя активных поведенческих форм это объединение не приобретает (нет массовых забастовок, митингов,
маршей протеста). В символических триадах это выразилось
следующим образом: «цены (35,4 %) – средние (36,1 %) – растут
(21,8 %)», «зарплата (31,6 %) – средняя (34,8 %) – увеличивается
(20,5 %)», «проблемы (24,8 %) – социальные (34,6 %) – тормозят
(27,6 %)».
Вместе с тем появляются контексты совсем иной риторики,
в которой прослеживается влияние общепартийных установок
на социальное единство и сплочение народа для лучшего будущего (весьма недвусмысленное сходство с аналогичными идеями в советское время). В символических триадах, обнаруженных
нами в прессе, это выразилось так: «модернизация (20,7 %) –
постепенная (35,6 %) – изменяет (33,7 %)», «призыв (49,7 %) –
прямой (44,2 %) – поддержать (41,6 %)», «партия (38,6 %) –
сильная (39,7 %) – влияет (41,3 %)» и прочее.
Барсукова С. Ю. Солидарность участников неформальной экономики. На
примере стратегий мигрантов и предпринимателей // Социол. исслед. 2002.
№4. С. 3–12.
101
55
Таким образом, к 2007 г. в России наблюдается направленное движение навстречу друг другу двух векторов понимания
социальной солидарности – это вектор властных установок и
позиций и вектор народного единства. Полное слияние этих векторов приведет к более устойчивой системе социальной солидарности, которая сможет стать базисом для дальнейшего рывка
всего общества. К 2013 г. эта тенденция еще более усиливается.
Доминирующим кластером в категории «солидарность»
был 5-й «социально-политический» – 32 %. Второй по значимости – 6-й «социально-экономический» кластер (24 %). Третьим
по значимости (20 %) является 2-й «социально-интегративный»
кластер. Четвертое место занимает 7-й «социальнокультурный» кластер («солидарность» – 12 %). 1-й и 3-й кластеры («абстрактно-формальный» и «медико-социальный») составляют по 4 %. Мы полагаем, что это связано с тем, что солидарность затрагивает не только формальные, объективные стороны единства людей, но и личностные, индивидуальные, так
как затрагивает их ценности, страхи, пристрастия и прочее.
Примером выраженности «социально-политического» кластера в категории «сплоченность» могут быть следующие символы: «партии – антикоммунистические – борются», «реформы –
экономические – ожесточили». Ментально-психологический
кластер выражается через следующие символические триады:
«борьба – патриотическая – объединяет», «религия – сближающая – сплачивает». Социально-культурный кластер символически выражается через следующие триады: «отношения – доверительные – сближают», «консолидация – межкультурная – связывает». «Абстрактно-формальный» кластер выражается через
следующие символические триады: «слияние – потенциальное –
укрупняет», «проблемы – экологические – решаются», «движения –
молодежные – объединяются». «Социально-экономический» кластер выражается через следующие символические триады:
«консолидация – интенсивная – улучшает», «сотрудничество –
самоотверженное – развивает». «Социально-интегративный»
кластер выражается через следующие символические триады:
«интеграция – сплоченная – укрепляет», «общество – объединяющее – скрепляет».
В ходе анализа символических триад, отраженных в прессе
за 2013 г., были выявлены качественные перемены в воспри56
ятии социальной солидарности общества за прошедшие 29 лет.
В обществе формируется две макротенденденции: формирование пространства власти (элиты) и формирование пространства
населения. Эти пространства структурируются по разным принципам и законам, хотя формально они находятся в одном социально-политическом поле современной России и конструируют
социальную солидарность общества.
Направленность социальной солидарности спустя 29 лет
определяется качественно иными составляющими.
1. Ориентация на адаптацию, а не на активное действие и,
тем более, противодействие властям, системам, структурам.
2. Общество фрагментарно и разорвано (возможно, как результат адаптивности), в таком обществе укорачиваются социальные связи, и оно распадается. В России сейчас можно выделить огромное множество социальных групп по различным
критериям: образованию, уровню доходов, месту жительства.
И эти социальные группы практически не смешиваются между
собой, но при этом внутри себя они солидарны.
3. Недоверие к социальным институтам. Опросы общественного мнения говорят о том, что доверяем мы лишь «фигуре
вождя, церкви и армии», что заложено на ценностном уровне.
Речь идет не о реальном вожде, реальной церкви или армии, а о
конструкции, сложившейся в голове людей, о символическом
воплощении этих институтов.
Социальная солидарность общества – одна из задач современной власти. Если в советское время использовались директивные меры внедрения нужного поведения, то в 2013 г. эти
меры претерпели некоторую трансформацию. Они воплощаются
в особом преподнесении информации по всем СМИ, в культивировании солидарности через разнообразные социальные институты и ужесточение структуры и функционирования отдельных
институтов в рамках всей политико-правовой системы.
Таким образом, мы можем заметить, что за 29 лет социально-политический и культурно-экономических трансформаций в
российском обществе произошло не только ранговое изменение
распределения изучаемых категорий, иллюстрирующих процессы солидарности общества, но и их содержательное изменение.
На рисунке 4 показано сравнение трансформации всех категорий 1984 и 2013 гг.
57
Как показано на рис. 4, проявленность социальной солидарности через категорию «государство» возросла практически
в два раза, а уровень сплоченности населения уменьшился более
чем в два раза. Остальные показатели не сильно изменились.
Категории «власти», «солидарности», «личности», «индивидуализма» и «общественного договора» также возросли на порядок.
Категория «коллективизм» стала иметь меньшее значение, но
не исчезла из общественного дискурса совсем.
Рис. 4. Сравнение рангового распределения всех анализируемых категорий
в 1984 и 2013 г.
Данное явление мы можем объяснить тем, что происходившие все эти годы реформы деморализовали общество. Используются незнакомые, непривычные способы адаптации к
новым условиям, поэтому падает уровень сплоченности, при
этом возрастает государственный контроль и регламент, востребованный социумом как форма стабильности.
58
2.2. СОВРЕМЕННЫЕ ФОРМЫ СОЦИАЛЬНОЙ
ИДЕНТИЧНОСТИ И СОЛИДАРНОСТИ ОБЩЕСТВА
Каждая эпоха рождает свой тип и свой образец человека.
Если использовать известную формулу, можно сказать, что человек – это не только «мир человека», но «миф человека». Этот
миф строился из иллюзий людей. Иллюзий, которые одними
связывались с советским обществом, другими – с каким-то обновлением этого общества, третьими – с его крушением после
1991 г., четвертыми – с возвращением к «корням»; иногда, впрочем, эти позиции последовательно разделяли одни и те же люди. Это объясняется широким распространением романтического идеала «естественного» («подлинного», «освобожденного»
и т. д.) человека, противопоставляемого массе, власти и всяческим
«искусственным» (техническим, организационным) системам.
За годы реформ, советская идентичность распалась, но русская, в полной мере, пока еще не сформировалась, так же, как и «не
сформировалась национальная модель социально-политической
системы из-за того, что все заимствования функционирования социально-политических, социально-экономических, социальнокультурных институтов не приживаются в полной мере на нашей почве, и искажают их изначальные смыслы и функции»102.
Современное общество имеет два вектора изменений, произошедших с массовым сознанием советских, а теперь уже и российских жителей.
Первый – это социокультурные коды нации (базовые ценности и архетипы, носящие универсальный характер, а также
нормы, установки, стереотипы и проч.). В материалах СМИ все
чаще звучит не народ, а нация, включающая разнообразных
представителей великого государства. Причем народ, через максимальное уничтожение своей уникальности – толпу, массу,
возрождается в новом качестве – в качестве нации. Это уникальная социокультурная трансформация, аналогов которой в
современном мире нет.
Второй – способности в солидарности народа. Но этот вектор лишь слегка обозначен. Солидарность общества может возродиться при условии активизации устойчивых надкультурных
102 Бызов Л. Г. От кризиса ценностей к кризису институтов // Свободная мысль.
2008. № 5. С. 35–44.
59
образований, выраженных в этнических, культурологических,
социальных конструкциях, основанных на изначальной идентичности народа (как ценностное основание) и деятельностной
направленности (социальные действия мобилизационного типа). Данные образования проявляются в социальном пространстве через музыку, культуру, язык, обычаи и традиции народов.
Социальная идентичность советского народа, использовалась властью как средство достижения политических целей, быстро распадалась, а новая – еще не сформировалась (в виде «политической нации»). В результате возникла ситуация своеобразной атомизации, парализовавшая политическую волю, нивелирования, потери смысла термина «гражданин Советского
Союза» (ввиду распада последнего) и попытки выстраивания
национальной стратегии развития. Сильная идентификационная связь не с локальными, а с гражданскими общностями, по
выражению Ю. Левады, «державное самоопределение и «просто» символическая идентификация с такими категориями, как
«история», «земля», «народ», непосредственно выступают факторами предельной интеграции «общества». Социальный человек принадлежит не только к определенной группе, но к определенной нормативно-ценностной системе и определенной
«линии социального времени»103. Благодаря этим процессам,
ценностная и идентификационная трансформация российского
народа носила неустойчивый характер, так как не возникло новых объединяющих идей и идеалов в самом обществе. Для развития социальной сплоченности необходимо, чтобы категория
«сплоченность» активно «наполнялась» через инициативы
«снизу», так как опыт перекоса в сторону партийнополитических решений уже имелся в нашей истории и попытки
повторения его стали вероятны. Таким образом, в глубинах советского общества на протяжении десятилетий происходила
трансформация «советского человека» в человека постсоветского типа. Основополагающую роль в этом процессе играла массовая культура, в которой общечеловеческие ценности постепенно возобладали над коммунистическими идеалами.
103 Левада Ю. А. От мнений к пониманию. Социологические очерки 1993–2000.
М. : Моск. шк. полит. исслед., 2000. С. 44.
60
Современный российский человек – это человек не традиционной, архаичной культуры, но и западные образцы и ценности не все приняты, адаптированы и встроены в жизнь. С одной
стороны, современный российский человек – это человек, ориентированный на массовое общество потребления, с другой –
традиции своей культуры, с третьей – человек, не встраивающий свою жизнь ни по традиционным, ни по современным западным канонам жизни, а использующий примитивные формы
самоорганизации и выживания в среде. Это и формирует ту уникальную политическую, экономическую, культурную среду, где
всемирно проверенные способы поведения не работают, где
вырабатывается новая социокультурная реальность, где актуальна «нелинейная динамика»104 всего социального пространства, где процессы модернизации тесно переплетаются с процессами архаизации культуры.
В исследовании ИС РАН, посвященному изучению российской идентичности в социологическом измерении105, среди доминант массового сознания выделялись смысложизненные установки, имеющие глубокие социокультурные корни. Среднестатистический россиянин независим и автономен, всегда готов
к поворотам судьбы. Главное в жизни – это свобода и возможность жить, как хочется, причем экономические мотивы и факторы практически не присутствовали. Но устоять и выжить в
условиях радикальных изменений и сопутствующего им глубочайшего кризиса русскому человеку помогали в основном смелость, изобретательность, приспособляемость и терпеливость.
Для социальной идентичности российского народа важны
следующие ключевые факторы: представления о законности,
надежности и стабильности общества, в котором они живут, и в
то же время самостоятельности и обособленности в решении
своих задач внутри той социальной группы, где они адаптировались. То есть причисление себя, зачастую на интуитивном
уровне к какой-то социальной группе, и ощущение себя в рамках
«Мы» пришло к нам еще из советской эпохи. Но самостоятельное функционирование, выработка новых правил и принципов
Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика: игрализационный
подход : монография. М. : МГИМО-Университет, 2006. 172 с.
105 Российская идентичность [Электронный ресурс] // Сайт ИС РАН. URL:
http://www.isras.ru.
104
61
выживания в ней – это влияние реформ, влияние индивидуализации, свободы выбора. Во многом ценность этой расстановки
сил подчеркивается средствами и методами массового общества
(например, ТВ, распространяющее символы «успешности», «независимости», «индивидуализма», «личного успеха» и проч.).
Так, в 2013 г., также как и в 1984, необходимо обладать разнообразными символами принадлежности к той или иной группе,
субкультуре или социальному статусу.
Социальная идентичность российского человека включает
в себя несколько характерных черт.
1. Индивидуализация – важно то, чего ты лично достиг, индивидуальные достижения в цене, но они более значимы и ценны, когда результатами этого могут воспользоваться другие. То
есть индивидуализация тесно завязана на поддержании коллективистских целей и задач.
2. Социальная направленность – результаты любой деятельности человека должны отражаться на обществе в целом
или на жизнедеятельности отдельных его групп.
3. Национальное возрождение – по сути, достаточно близкое
понятие советскому патриотизму, но гораздо шире и глубже его,
так как включает в себя ценностно-ментальные основы формирования Российского государства, историко-этнологические системы взаимодействия, культурно-цивилизационные схемы развития и проч.
Индивидуализация, социальная направленность и национальное возрождение – это три кита идентичности российского
человека. Политика российских властей направлена на поддержание, культивирование и дальнейшее развитие этих черт самоидентификации как на личном, так и на социальном уровнях.
Необходимость в сильной власти и порядке – это реакция
на прошедший тяжелый период слабой власти в 90-х гг., с другой стороны – это базовая ценность россиян. В силу этого большинство граждан чувствуют себя комфортно лишь в ситуации
определенности, где существуют конкретные предписания, что
и как делать. В большинстве своем население перекладывает
ответственность за свою судьбу на власть, а не возлагает ее на
самих себя (что порождает пассивность и иждивенческие настроения).
62
В России власть воспринимают как большую семью, отсюда
вытекает понимание общенародного единства как духовного
родства и стремление заменить бездушные правовые нормы
нравственными ценностями. То есть отношения государства и
личности строятся не на соглашении власти и народа о соблюдении законов, а на молчаливом сговоре о безнаказанности при
их нарушении. Население воспринимает как должное «разрешительную» систему для всех аспектов жизни, когда есть инструкции, стандарты и законы, регулирующие правила поведения.
Социальная идентичность и солидарность общества проявляется в разнообразных формах согласия и принятия стандартов,
определяющих поступки конкретных людей, а не выработку
личных (индивидуальных или групповых) норм.
Можно увидеть, что через все операциональные, в отношении проблем социальной идентичности и солидарности, категории анализа сквозит патриотическая риторика, задаваемая позицией власти. Мы все же полагаем, что она скорее является
внешней формой, новым установленным правилом поведения, а
не исконной причиной массового поведения россиян. Более глубинным основанием этих процессов является противостояние, а
местами и полный разрыв между ценностными и институциональными формами развития новой государственной системы.
На сегодняшний день институциональный уровень формирования государственности отдан на откуп элитам, а ценностный
уровень формируется во всех других слоях общества. Как результат, и риторика этих уровней различна, и смыслы, вкладываемые в определенные действия, и цели этих консолидированных внутри себя групп различны.
На наш взгляд, в современной России наблюдается новая
точка качественного изменения, когда на смену требованиям
стабильности, справедливости и сильной власти могут прийти
требования перемен и социальных изменений, связанных с более осязаемым (не только на уровне парадных ценностей) формированием российской нации. На данный момент нация формируется на ценностно-ментальном уровне (все больше задействован и актуален ментально-психологический кластер). Следующим шагом должно быть создание социальных институтов,
соответствующих и отвечающих провозглашаемым ценностям,
причем таких институтов, которые не вызывали бы в обществе
социального отторжения и сопротивления, а нашли необходимую нишу в социальных практиках населения.
63
Следует учитывать, что эти изменения происходят на фоне
общего увеличения динамики социальных процессов. Еще 29
лет назад подобные изменения растягивались на годы, тогда
как в современном обществе они занимают более короткий
промежуток времени. Поэтому динамика изменения социальнополитического и культурно-экономического срезов общества
может кардинально меняться каждые несколько лет.
Реализацией еще одного аспекта неустойчивости развития
социальной системы являются разнообразные социальные
страхи, связанные с действиями властей, действиями «врагов»
(реальных или мнимых – террористов, политиков и политиков
других стран – Грузии, Украины), социальной напряженностью
и разорванностью социальных связей внутри общества.
Эти процессы отражает один из наиболее социально опасных кризисов – кризис ожиданий. Когда в массах формируются
устойчивые позитивные образы и ассоциации, связанные с тем,
что «если мы будем придерживаться этой линии…», «если мы
сможем преодолеть этот рубеж …», «если каждый из нас будет…»,
а на практике эти образы разбиваются о невозможность их реализации, то в обществе наступает кризис ожиданий. Кризис ожиданий на индивидуальном уровне может привести к кризису
идентичности, неадаптированности к новым формам социального бытия, к социальному отчуждению между разными группами,
и «конверсии престижа и пафоса» одобряемых ранее профессий.
Изучив контекстные смыслы анализируемых публикаций
за 2013 г., мы приходим к выводу о том, что, с одной стороны, в
обществе сформировались устойчивые группы населения, весьма адаптировавшиеся к прошедшим в обществе реформам, которые в дальнейшем могут составить ключевую силу и опору
формирования новой российской нации. Эти группы еще не
столь проявлены в активной жизнедеятельности общества, но
они уже задают социально-культурную тематику общественного развития. По мнению И. Е. Дискина, уже 25–30 % населения
успешно адаптировались к новым требованиям социальной системы, они мобильны, креативны и, в то же время рациональны и
могут самостоятельно (вне власти) решать свои проблемы, что
позволяет им лаконично вписываться в существующую политическую систему106.
106
Дискин И. Е. Революция против свободы : сборник. М. : Европа, 2007. С. 152.
64
С другой стороны, в силу того, что процесс самоорганизации общества идет вне связи с развитием государственных систем, формируется своеобразная система отношений, основанная
на частных «понятиях» и функционирующая по своим правилам.
Если государство не участвует в образовании данных групп,
возникают следующие ситуации: 1) формируются отдельные
социальные группы, продуцирующие свои социальные законы, в
последующем распространяющиеся на все общество (некогда
эту роль выполняли жрецы, создававшие правила и затем распространявшие их на все группы и слои общества); 2) формируются новые социальные механизмы функционирования общества вне участия власти (об этом говорил Р. Коуз107), что приводит к качественно новой социальной системе. При этом если
данные процессы в обществе будут блокированы государством,
то в обществе наступят разрывы, и процессы формирования
коллективной национальной идентичности будут подорваны.
На данный момент власти не способны предложить обществу реальный механизм взаимодействия и функционирования всех социальных институтов, поэтому и формируются альтернативные.
Такой авторитетный отечественный исследователь социальной солидарности, как А. Ахиезер, говорит о том, что такое
состояние разорванности социальной ткани, фокусирования
внимания на локальных мирах является обычным состоянием
российского общества, где власть формировалась в рамках бюрократической ментальности, а сознание низов сохранило представление о мире без сложной многоуровневой и взаимосвязанной между собой системы, где мир устроен так же, как и семья
или род108. Однако Н. И. Лапин полагает, что данная разорванность формировалась в 1990-е годы в процессе отчуждения человека (прежде всего, отчуждения от власти), что привело к
формированию круга властвующих верхов и безразличных к
власти низов109. Благодаря политике В. В. Путина в обществе
сформировался специфичный тандем общества и власти – «не
трогайте нас, и мы вас не тронем». Хотя события в Украине ста107 Коуз Р. Маяк в экономической теории // Фирма, рынок и право. М. : Дело,
1993. С. 87.
108 Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация … С. 24–34.
109 Лапин Н. И. Кризисный социум в контексте социокультурных трансформаций // Мир России. 2000. Т. 9, № 3. С. 20.
65
ли толчком к изменению оценки власти и в частности В. В. Путина, который приобрел чуть ли не ореол святого политика.
К 2013 г. тенденции разрыва с традиционными ценностями
усилились (нет работающих традиций и обычаев, культурных
норм, значимых символических форм поведения). То есть институциональный кризис развивается и в этом направлении.
Если на словах «государство» выступает как носитель общенациональных ценностей, идей и смыслов, объединяющих население страны, определяющих ее дальнейшее развитие, развитие
нации в целом, то на практике эти претензии не подкреплены
системой работающих социальных институтов. То есть государство для большинства россиян является скорее системой ритуалов (таких как выборы, национальные проекты, реформы и прочее), чем конкретным институтом, способным решать реальные
проблемы. Государство для современного человека – это зона
отчуждения, это параллельный мир, не имеющий отношения к
реальной конкретной жизни отдельного человека.
Оценивая реальную политическую ситуацию на 2013 г., мы
можем сказать, что происходит все большее вырождение института многопартийности, института публичной политики, политические решения принимаются в кулуарах, а не при реальном
обсуждении на местах. «Путинская политическая система является одним из самых уязвимых мест режима и ее изменение –
неизбежно. Главными недостатками являются: антидемократичность и безальтернативность»110. Система власти, хоть и является выборной и легитимной, но находится вне зоны неопределенности, связанной с демократическими выборами. Это возможно благодаря нескольким факторам и стратегиям развития:
манипулированию массовым сознанием через СМИ, использованию административного ресурса, использованию особенных
установок поведения и менталитета населения, готового поддержать действующую власть, чтобы при новой не стало хуже.
В этой системе безальтернативность власти воспринимается как данность и особо не обсуждается в СМИ. Критика режима
не допускается, но возможна критика деятельности правительства. Такая система может существовать только с согласия общества (так как способом ее легитимации являются выборы),
110
Бызов Л. Г. От кризиса ценностей ... С. 37.
66
либо в случае полной неэффективности институциональных и
иных каналов воздействия на власть.
Вечное «думание за народ», постоянная государственная
опека народа – это породило у последнего неумение и нежелание учиться формулировать и отстаивать свои интересы через
различные институты (в том числе партийные институты). Сегодня партии в России, скорее, орудие и атрибут власти, нежели
народа, так как, чтобы удержаться на плаву они выражают
одобрение действиям власти, а не вырабатывают и отстаивают
свои идеи и программы.
Процесс реставрации набирает силу. Демократическое законодательство подправляется или обращается в фикцию. Осуществлена контрреформа избирательного права. На месте парламента, суда, общественных институтов выстраиваются муляжи, а бизнес и главные СМИ поставлены под жесткий контроль
государства. Но не надо думать, что общество выступает против
данных тенденций. Эта политическая схема является ответом на
запрос общества – необходима сильная вертикаль власти, которая сможет «навести порядок» в стране (62 % считают, что в
России не существует сильного государства, и одними из необходимых условий совершенствования государственной системы
нашими согражданами видятся жесткая вертикаль власти, соблюдение политики подчинения местной власти региону, а региона – Центру).
Взаимодействие социальной солидарности и других социальных институтов также изменилось. У россиян не сложилось
однозначного мнения, является ли государство, выстроенное
нынешними «властями» на основе усиления бюрократического
класса, субъектом национальной государственности, способным
отражать интересы, надежды и чаяния большинства россиян.
Особенно показательны разрывы в оценках современного общественного развития представителей разных поколений (молодое поколение более адаптировано и удовлетворено, чем старшее). Адаптация молодежи произошла за счет отказа от приоритетной роли традиционных ценностей, типичного образа жизни,
привычных установок поведения и процесса социокультурной
социализации в измененном обществе111.
111
Сайт ВЦИОМ [Электронный ресурс]. URL: http://wciom.ru.
67
Политическая идеология, заложенная при Путине и продвигаемая Медведевым, кроется в сочетании идей реализации
социальной справедливости и сильной власти, наводящей «порядок» и дающей «стабильность». Таким образом, сформировался уникальный ценностный консенсус общества, сфокусированный на политических интересах, а отнюдь не на социальных. И
проблематичность реализации на практике данных ценностей
лежит в институциональном несоответствии реального соотношения различных социальных институтов и фактического
запроса общества.
На данном этапе сложно сформулировать четкие очертания
социальной идентичности, так как процессы эти еще продолжаются (экономическое расслоение, социальная разобщенность
и т. д.). Таким образом, на основе социальной идентичности
можно обозначить формирование нескольких типов консолидации общества:
• если власть не будет предпринимать активных действий, то произойдет еще больший раскол общества, расслоение
на бедных и богатых, а это повлечет за собой новые социальные
бунты и изменения;
• при последовательной и продуманной политике будет
сформулирована национальная идея;
• техногенная катастрофа – как способ максимального
сближения народа;
• внешняя военная угроза.
Указанные типы видятся наиболее реальными, хотя и не
всегда оптимистическими, возможностями объединения народа.
Рассматривая речевые смыслы, отраженные в прессе, можно увидеть, что через все категории сквозит патриотическая
риторика, задаваемая позицией власти. Но мы полагаем, она,
скорее, является внешней формой, новым установленным правилом поведения, а не исконной причиной массового поведения
россиян.
Динамика социальных процессов приводит не только к ускорению адаптации к новым реалиям, но и к формированию новых социальных групп. Социальная структура, с одной стороны,
становится более размытой (в результате реформ одна категория населения может перейти в другую), с другой, более поляризованной, так как наблюдаются тенденции все большего ра68
зобщения народа и власти – разнообразные формы проявления
социального отчуждения и недоверия.
Вследствие этих процессов увеличиваются социальные
риски, так как запрос общества на сильную власть характерен в
неустойчивые и восстановительные периоды, в более стабильном состоянии обществу необходима более свободная форма
реализации и соблюдения своих прав. Через какое то время ужесточение властной системы может вызвать протест в обществе,
так как ему нужен «хозяин», а не тиран. Риски связаны не только с политической обстановкой в стране, но и с реализацией
экономической свободы и независимости, соотношения формальных и реальных способов достижения социально приемлемых социальных благ и гарантий.
На основе анализа полученных данных мы выявили три
ключевых вектора формирования социальной солидарности в
современном обществе.
1. Идеологический. В рамках данного вектора формируется
социально солидарное общественное сознание через ценностные категории личности и группы.
2. Социально-легитимный. Этот вектор включает в себя
официальные программы, резолюции и манифесты, отражающие дальнейшее развитие страны в целом и способы, цели, задачи солидарности населения.
3. Социально-приспособительный. Данный вектор отражает
формы и способы адаптации к условиям меняющегося общества,
различных социальных групп (от социально одобряемых и поддерживаемых, до маргинальных и социально осуждаемых).
69
ГЛАВА 3
ВЛИЯНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ
НА СОЦИОКУЛЬТУРНУЮ СОЛИДАРНОСТЬ
3.1. СОЦИАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
И СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
Социальная идентичность особенным образом проявляется
в эпоху социальных потрясений, крупных общественных перемен. Трансформация российского общества по пути преодоления социалистического и тоталитарного (соответственно) режимов через социально-экономические, политические, социокультурные модели в их различных проявлениях как на социетальном уровне, так и на уровне повседневности людей и широкого внедрения новых отношений затрагивает все пласты социальной жизни, векторы социального развития и формы социокультурной солидарности.
Социальная память поддерживает групповые идентичности. Она понимается как история «коллективных ментальностей», по метафорическому выражению П. Нора, которые могут
не совпадать как друг с другом, так и с официальным дискурсом.
Интересным представляется именно выявление форм социокультурной солидарности и идентичности личности. Согласие или протест с действиями властей, удовлетворенность или
неудовлетворенность условиями жизни, обучения, труда, возможностями и т. п. – все это показатели реакций и шаблонов
восприятия, задаваемых средствами массовой информации и
одновременно самоидентификацией человека.
Для того чтобы чувствовать себя в безопасности, человек
стремится принадлежать к какой-либо группе. В повседневной
суете мы редко задумываемся над тем, как формируется наша
социальная идентичность. Потому как свойство человеческого
сознания таково, что замечает что-то лишь тогда, когда это что70
то исчезает из жизни, или ведет себя иначе, или оказывается не
готовым использовать его как раньше.
Социальная идентичность переменчива и постоянна одновременно. Переменчива в силу ускорившейся социальной динамики – событий, происходящих в жизни одного человека гораздо больше, чем у его сверстника 200–300 лет назад. То, что может неоднократно меняться в жизни современного человека
(место жительства, работа, профессиональные и личные интересы, социальный статус и т. д.), ранее могло происходить только в жизни нескольких поколений. Динамика не одних социальных отношений, но и личного развития – это результат общественного прогресса.
В общемировой науке сложились подходы, изучающие социальную идентичность. С позиции психологии – социальная
идентичность рассматривается как часть структуры личности.
Данного подхода придерживались Э. Эриксон112, Дж. Марсиа113,
М. Заваллони114 и др. В рамках социологии – социальная идентичность рассматривается как возможность и результат идентификации человека с какой-либо группой (происходит формирование отношения «Мы – Они»). Исследования с этой позиции
проводили такие ученые, как В. Ядов115, Дж. Тернер116, П. Бергер
и Т. Лукман117 и др. Противостояние этих подходов заключается
в том, что один утверждает, что идентичность описывает наличие некой схемы, некоего фрейма, а второй присваивает ей объясняющий, описывающий механизм различного поведения индивидов.
В разных научных школах неодинаково понимают формирование социальной идентичности. В символическом интеракЭриксон Э. Детство и обществ : пер. с англ. 2-е изд., перераб. и доп. СПб. : Ленато, ACT, Фонд «Университ. кн.», 1996. 592 с.
113 Marcia J. E. Identity in adolescence // Handbook of adolescent psychology / ed.
J. Adelson. N. Y. : John Wiley, 1980. 273 р.
114 Moscovici S., Zavalloni M. The group as a polarizer of attitudes // J. Pers. and Soc.
Psychol. 1969. Vol. 12. P. 125–135.
115 Ядов В. А. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности. М. : Наука, 1979. 264 с.; Он же. Символические и примордиальные солидарности (социальные идентификации личности) // Проблемы теоретической
социологии. СПб., 1994. С. 169–184.
116 Тернер Дж. Структура социологической теории. М. : Прогресс, 1978. 472 с.
117 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по
социологии знания. М. : Медиум, 1995. 323 с.
112
71
ционизме (Дж. Мид118, Ч. Кули119, И. Гофман120) социальная
идентичность воспринимается как соединение самоидентичности (как сам человек себя видит) и публичной идентичности
(каким его видят другие). Представители данного подхода полагают, что у человека есть множество социальных идентичностей – соответствующих его социальным ролям (Дж. Тернер),
личностных установок (М. Кун121), ролевых идентичностей
(М. МакКолоу122) и др. Социальные идентичности выполняют
социальные ожидания индивида и группы, поэтому они взаимообусловлены.
Социальная идентичность формируется на основе различных аспектов индивидуального самосознания, проистекающих
от принадлежностей к социальным категориям и идентификации с ними (жизненный путь, гендер, религия, образование,
профессия, экономический статус), становящихся заметными в
тех контекстах, где эти категории принимают важное значение, и
позволяют проявиться личной и/или социальной солидарности.
Социальная идентичность отражает «социальные настроения» самоидентификации населения, показывает, какую роль в
обобщенном восприятии играет личность, группа людей или
целый народ, а также указывает на противоборство «Мы – Они».
Чем более выражена социальная идентичность и чем на большее количество населения она распространяется, тем более выражена социальная солидарность в обществе.
Социальная идентичность – это тот образ, который человек
или все общество выбирает для самопредставления. Это своеобразная когнитивная структура, раскрывающая карту внешнего
и внутреннего самоописания. А также, социальная идентичность регулирует и определяет деятельность индивида и всего
118 Mead G. H. Mind, Self and Society. Chicago, 1976. Р. 167; Мид. Дж. Интернализированные другие и самость // Американская социологическая мысль : тексты /
под ред. В. И. Добренькова. М. : Изд-во МГУ, 1994. С. 124.
119 Кули Ч. Социальная самость // Американская социологическая мысль : тексты / под ред. В. И. Добренькова. М. : Изд-во МГУ, 1994. С. 174.
120 Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. N. Y., 1959. 255 р.
121 Кун М., Макпартленд Т. Эмпирические исследования установок личности на
себя // Современная зарубежная социальная психология : тексты. М. : Изд-во
МГУ, 1984. С. 180–187.
122 McCullough M. E. Is gratitude a moral affect? // Psychological Bulletin. 2001.
N 127. P. 249–266.
72
общества, она является системообразующим элементом в формировании социальной сплоченности общества.
Одни идентификационные характеристики закладываются
ближайшим окружением (семьей, друзьями, родителями) и являются унаследованными, другие могут выбираться самостоятельно, т. е. являются приобретенными. В ХХ в. возможность и
реальность социальной идентичности превратилась из данности в задачу, хотя для многих она остается возможностью de
jure, но не всегда de facto. Проще жить по чужим правилам, чем
придумывать и отстаивать свои. То же самое касается и возможностей конструирования социальной идентичности. Идентичность – это многоуровневая система, она не едина и не постоянна.
Э. Дюркгейм поставил вопрос о механизмах формирования и
роли влияния на индивида его связей с различными общностями.
Не употребляя термина «идентичность», Э. Дюркгейм разработал
теорию трансляции социальных идентичностей, раскрывая структуру и процессы конструирования «социальной сущности» личности, которая представляет собой систему «надындивидуального»,
отражающего в индивидах групповую принадлежность (религиозные верования, моральные нормы и принципы и т. п.). Согласно
Э. Дюркгейму, «социальная сущность» (социальная идентичность)
передается в процессе социализации от поколения к поколению.
Благодаря идентичности человек создает для себя ясную и
понятную картину мира, вырабатывает и/или усваивает социальные представления, выражаемые общественным мнением,
стремясь тем самым сделать как можно проще и понятней лично для себя окружающую реальность. Новые условия жизнедеятельности общества приводят к вытеснению прежних программ, социального опыта предшествующих поколений, способов деятельности. Новые модели вызывают стрессовые эффекты, ненормальность (М. Фуко). Таким образом, рушатся старые
модели идентичности и конструируются новые – сообразные
изменившимся условиям.
По мнению Э. Гидденса, идентичность и самоидентичность
не даны в процессе деятельности, а создаются и поддерживаются в рефлексивной активности повседневной жизни123. Признаками «нормальной» самоидентичности являются: биографическая континуальность, в детстве сложившиеся отношения дове123
Giddens A. Modernity and Self-Identity. Stanford, 1991. С. 53, 55.
73
рия, способность целостно действовать в практике. Самоидентичность – это безопасность человека, толерантность к обществу и ответ на толерантность общества.
Наиболее активным проявлением самосознания этноса и
важнейшим фактором его воспроизводства выступают культурные традиции.
Еще один исследователь идентичности М. Серто полагает,
что идентификация – «аккультурация» к способам, нормам,
практическим рекомендациям в повседневной жизни. Человек
подчиняется стереотипам, процедурам, принятым в группе,
культуре. Эти процедуры зафиксированы прежде всего в языке:
в способах устной речи, письма и чтения. Обретение идентичности предполагает наличие таких социально-культурных элементов, как реализация лингвистической системы с помощью
речи; изобретение своего языка; самоутверждение в настоящем
(прошлое создано до, а будущее потом).
Социальную идентичность не стоит сводить только к социальным ролям, она представляет собой устойчивую взаимосвязь
индивидуальных, социокультурных, национальных или цивилизационных параметров. Ее ориентации определяются общим
социокультурным пространством личности или группы. В основе социокультурной идентичности населения лежат доминирующие в тот или иной период времени смысложизненные ценности мировоззренческого характера. Процессы глобализации
становятся серьезным моментом проверки идентичности, условием ее сохранения выступает диалог и преемственность культур, а также социокультурное взаимовлияние.
По мнению М. Серто, чтобы сформировать идентичность,
необходимо: самоутверждение во времени (через присвоение
обретенных умений, успешных качеств, быть независимым в
постоянно меняющихся обстоятельствах); присвоение способов
контроля, видения в удобных для этого пространствах (иметь
возможность видеть – значит иметь возможность предсказывать, бежать вперед времени путем чтения пространства); овладение знанием (чтобы трансформировать неопределенности
истории в читаемые пространства, иметь власть обеспечить себе собственное место (военные и научные стратегии, автономные города, независимые конституции)124.
124
Certeau de M. The Practice of Everyday Life. California, 1992. С. 136–138.
74
Реализовать такую жизненную стратегию возможно через
применение различных жизненных тактик. А тактики, в свою
очередь, формируются и расширяются только благодаря нашему взаимодействию с «Другими», через приобретение опыта.
Благодаря опыту люди выстраивают свои отношения, пытаются
найти свою нишу. Это ярко прослеживается в поведении мигрантов в новой стране: их опыт шире, чем опыт среднестатистического жителя принимающей страны, так как они знают,
как можно жить у себя на Родине и как можно тут, они более мобильны и гибки, готовы приспосабливаться – они проявляют
большую открытость в социокультурной солидарности. У них
был опыт путешествия125, и чем больше различий в жизни, территории, условиях и между там и тут, тем они более приспособлены к миру, так как мыслят категориями двух миров, двух пространств. Изменение сознания приводит к изменению индивидуальной и социальной идентичности. Сплочение мигрантов из
одной страны на новой территории гораздо сильнее, чем когда
они могли жить у себя на родине, так как им необходимо выработать и освоить новые принципы и способы жизни.
Но тут стоит указать на один немаловажный факт, на который обратил свое внимание Э. Эриксон и рассмотрел его в своей
работе126: он привел данные опроса турецких крестьян о возможности эмигрировать, для них это было «хуже смерти», и совсем иное настроение и восприятие у американца, который осваивал континент: «Если ты видишь дым, поднимающийся из
трубы твоего соседа, значит, пора двигаться». Эти примеры говорят о том, что общества имеют различный культурный потенциал расширения, а психология людей нацелена на соответствующие ему процессы. Общества разных социокультурных
оснований по-разному приспосабливаются к переменам. Не
только возможность, но и готовность человека меняться имеет
большое значение.
125 В античности, а потом и в Средние века и в Новое время считалось, что лучшее образование – это путешествие. Приезжая на новое место, человек приобретает иной взгляд на мир, не говоря уже о самой дороге, которая также меняет
представления человека. В нашей жизни любое изменение окружения (поездка
в другой город, отдых в незнакомых ранее местах, новые встречи и т. д.) так же,
как и тысячу лет назад, изменяют человека, дают ему новый опыт.
126 Эриксон Э. Идентичность и неукорененность в наше время // Филос. науки.
1995. № 5/6. С. 218–219.
75
Л. Г. Ионин утверждает следующее: «Идентичность – категория социально-гуманитарных наук (психологии, социальной
философии, культурной антропологии, социальной психологии
и др.), применяемая для описания индивидов и групп в качестве
относительно устойчивых, «тождественных самим себе» целостностей. Идентичность есть не свойство (т. е. нечто присущее
индивиду изначально), но отношение. Она формируется, закрепляется (или, напротив, переопределяется, трансформируется)
только в ходе социального взаимодействия. В строгом смысле
слова идентичность может быть атрибутирована только индивидами, поскольку только индивиды обладают качеством субъектности и, соответственно, способны относить или не относить
к себе определенные значения. Национальная идентичность
предполагает самоидентификацию с определенным политическим (национальное государство) и культурным (национальная
культура) сообществом. Поскольку большинство современных государств являются полиэтническими, гражданско-политическое и
культурное измерение национальной идентичности имеет приоритет над ее этническим измерением127.
Фундаментальным, на наш взгляд, является мнение И. Кона: «В науках о человеке понятие идентичность имеет три главные модальности. Психофизиологическая идентичность обозначает единство и преемственность физиологических и психических процессов и свойств организма, благодаря которой он
отличает свои клетки от чужих, что наглядно проявляется в иммунологии. Социальная идентичность – это переживание и
осознание своей принадлежности к тем или иным социальным
группам и общностям. Идентификация с определенными социальными общностями превращает человека из биологической
особи в социального индивида и личность, позволяет ему оценивать свои социальные связи и принадлежности в терминах
“Мы” и “Они”. Личная идентичность или самоидентичность (Selfidentity) – это единство и преемственность жизнедеятельности,
целей, мотивов и смысложизненных установок личности, осознающей себя субъектом деятельности. Это не какая-то особая
черта или совокупность черт, которыми обладает индивид, а его
самость, отрефлексированная в терминах собственной биограИонин Л. Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М. : Логос, 1996.
С. 118–119.
127
76
фии. Она обнаруживается не столько в поведении субъекта и
реакциях на него других людей, сколько в его способности поддерживать и продолжать некий нарратив, историю собственного Я, сохраняющего свою цельность, несмотря на изменение отдельных ее компонентов»128.
Если говорить о России, то для нас всегда был характерен
плюрализм идентичности, в силу расположения между Востоком и Западом, между Европой и Азией, соединение славянских,
угро-финских, тюркских и других народов. Поэтому подходы к
изучению идентичности в России строились на плюралистичной основе изначально, т. е. единство во множественности было
определено изначально. И кризис идентичности в России не в
том, что утрачено народом свое единое самовосприятие, а в том,
что отсутствует плюрализм как совместимость позиций, есть не
связанные между собой части, утратившие былое единство.
Динамика культурных ценностей раскрывается при сопоставлении их в прошлом и настоящем. Глубина социального запроса на взаимопроникновение исторических времен столь велика, что устоявшаяся формула «прошлое – настоящему» легко
трансформируется сегодня в иную «настоящее – прошлому».
Именно вращаясь в этой ценностной двуединости, современный
человек отыскивает свои «горизонты памяти», свою тропу из
суеты в суть. Известно, что история испещрена полосами моды
на старину, однако сегодняшний поворот к ценностям культуры
прошлого отнюдь не дань моде, а симптом глубоких социальных
перемен, происходящих в мире. Он свершается в тот критический момент историко-культурного развития, когда не отдельные страны, а человечество в целом уже ощущает всю глубину
экономических кризисов, стихийных революций, множественных локальных войн и экологических катастроф. В этих условиях происходит рост общесоциальной потребности пристально
вглядеться в прошлое, чтобы обратить его ценный опыт в настоящее и будущее129.
Кон И. С. Энциклопедия наследия [Электронный ресурс]. URL: bruma.ry.
Гребенюк М. Н. О социокультурной идентичности в России советского и постсоветского периода: общее и особенное [Электронный ресурс]// Аналитика культурологии : электрон. науч. изд. 2011. № 2(20). URL: http://www.analiculturolog.ru/
journal/new-number/item/721-on-the-socio-cultural-identity-in-soviet-and-postrussia-common-and-special-period.html.
128
129
77
Теория множества идентичностей, предложенная М. Н. Губогло130, основана на понимании многокультурности, проявляющейся как на индивидуальном, так и групповом уровнях.
Она учитывает временной и пространственный аспект, а также
ситуативные и стохастические факторы в их непредсказуемости
и разнообразии. Социальная идентичность россиян, носителей
многообразных идентичностей частного порядка, формируется
в новую надэтническую гражданско-политическую российскую
нацию (подобно индийской, американской, индонезийской и многим другим идентичностям, складывающимся в рамках государственных образований с многоэтническим составом населения).
Сущностные черты переходного общества обстоятельно
рассматриваются в работах Р. В. Рывкиной, по мнению которой,
переходность – «это такое состояние экономики и общества, когда во всех их компонентах, во всех структурах сохраняются
черты двух социально-экономических систем: той, от которой
начали уходить, и той, к которой вроде бы начали двигаться.
Переходность – это сочетание «духа социализма» и «духа капитализма» в одной и той же реальности – в одном и том же обществе, в одних и тех же людях, в одном и том же интервале исторического времени». Причем переходность, как подчеркивает
исследователь, – это комплексный феномен: черты переходности несут в себе и государство, и проводимая им политика, и социальная стратификация, и сознание жителей страны. Важно
отметить, что переходность возникает вследствие сочетания
«пережитков социализма» с отнюдь не «чистыми» моделями
капиталистического поведения, а с особыми российскими феноменами – такими, как неплатежи, рэкет, разные формы ухода
от налогов, бартер, фиктивная занятость. В результате в 1990-е
гг. сложилась особая переходная структура массового поведения
и сознания, которая отличает переходный процесс в России от
аналогичных процессов в других странах131.
130 Губогло М. Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки.
М. : Наука, 2003. 764 с.
131 Рывкина Р. В. Социальные болезни российского общества. М. : Центр соц. прогнозирования, 2011. 325 с.
78
В. С. Ахиезер132 относит переходность (транзитивность) к
атрибутивным признакам всей российской истории. В условиях
социальной трансформации процессы модернизации носят специфический характер, связанный с возникновением рецидивов.
В результате периодически возвращающейся, рецидивирующей
модернизации происходит усиление стихийных процессов, увеличивается социальная дифференциация и социальное неравенство. Вечно догоняющий характер такой модернизации интерпретируется населением как вызов истории.
Противоречивые тенденции переходного периода стали
основой распространения кризиса коллективной идентичности.
В. Хесле утверждает, что сущностью кризиса коллективной
идентичности является «…уменьшение идентификации индивидов с коллективной реальностью, которую они прежде поддерживали. Причины этого кризиса отчасти аналогичны причинам кризисов индивидуальной идентичности»133. В качестве
главных факторов общекультурного кризиса идентичности человека можно назвать отрицание символов, распад коллективной памяти, представленной традициями, а также утрату веры в
общее будущее, дисгармонию между описательным и нормативным образами «я», прерывность в истории, несоответствие
между представлением культуры о самой себе и ее образами в
других культурах, чувство неполноценности относительно более совершенной культуры.
В эпоху трансформаций человек теряет большую часть своих идентичностей: многое надо заново переосмысливать, приобретать. Социальная идентичность дает опору в жизни, а если
она утрачивается, то необходим поиск новой. Когда потеря социальной идентичности становится массовой, то, по мнению
А. Харенд, возникает «соблазн тоталитаризма», так как с авторитарной системой обретается опора и перекладывается ответственность со своих плеч на чужие.
Во время правления Б. Ельцина в России поощрялся этноцентризм, ослаблялась интеграция территорий. С приходом
В. Путина, а затем и Д. Медведева все сильнее звучат идеи инте132 Ахиезер А. С. Специфика российской цивилизации // Цивилизации. 2004. № 6.
C. 217–242.
133 Хёсле Х. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопр.
философии. 1994. № 10. С. 112–123.
79
грации культурного многообразия. Если говорить о современной России, то национальная идея, столь активно обсуждаемая в
настоящее время, лишена этнонациональной трактовки. Например, конкурс «Национальная идея», поддержанный президентом, проводимый компанией «BNT Alliance. Компания креативных коммуникаций» и активно обсуждавшийся в прессе.
Итогом конкурса стали следующие идеи: «Колесо Бренда
РОССИЯ: атрибуты: самая большая, богатая, северная, многонациональная; выгоды: культура, развитие, свобода, защищенность; ценности: духовность, история, восхищение, удивление,
удаль; личность: сильная, красивая, щедрая, мать; суть бренда:
ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ»134. В шорт-листе данного конкурса
(проектов, отобранных по итогам общего голосования) лидировали две темы: национально-патриотическая и патриархальная135. Данные проекты акцентируют свое внимание на достойной жизни всех россиян независимо от нации или религии и отражают некий запрос со стороны народа на стабильность, безопасность и социальную справедливость для всех.
Идентичность россиян в начале XXI в. строится на основе
«семьи», «друзей» и иногда «национальности», как способ заявления и отстаивания своих прав на уровне государства практически не встречается (так как государство не является «социальным гарантом»). Гражданская идентичность в России невозможна без социокультурной идентичности, которая строится на
Сайт конкурса «Национальная идея России» [Электронный ресурс]. URL:
http://zarus1.narod.ru/ZaRus2_8.htm.
135 Национал-патриотическая тема. Варианты: «РУССКИЕ, ВПЕРЕД!» Ключевое
слово «Русские», «Я Русский!» и «РУССКИЕ НЕ СДАЮТСЯ!!!» имеют одно происхождение и несут в себе практически один и тот же смысл. Но вот какой? Вокруг них на сайте велись горячие споры. Причем точки зрения были абсолютно
полярны. Противники этих вариантов считали их «откровенным фашизмом», а
сторонники обвиняли своих оппонентов… в «геноциде русского народа». Патриархальная тема. Здесь лидируют варианты: «Проект «Родовые поместья» построй дом, посади сад, вырасти сына!», «ПОМЕСТЬЯ РОДОВЫЕ – СИЛА И
ОПОРА БУДУЩЕЙ РОССИИ!» и «Родная Партия, Поместье Родовое, Богиня-Мать
Любовь и Бог-Отец Мечта, Россия, Русь, Ведруссия». Не можем не согласиться с
тем, что собственность и семейные ценности имеют важное значение. В шортлисте остается вариант: «Проект «Родовые поместья» – построй дом, посади
сад, вырасти сына!» – как набравший среди этих трех наибольшее количество
голосов. Остальные варианты снимаются. Формально – за несоответствие брифу. (Более подробно см.: Сайт конкурса «Национальная идея России» [Электронный ресурс]. URL: http://zarus1.narod.ru/ZaRus2_8.htm.
134
80
выборе духовных ценностей, а не гражданско-правовых (как в
западных обществах).
Сегодня критерии консолидации на основе идентификации
более размыты. «Семья и друзья» дают желание работать здесь
и сейчас, не углубляясь в ностальгию. Современные идентификации базируются на индивидуалистических настроениях, социальной апатии и отчуждении, тогда как в советское время
превалировали общественные настроения.
Идентификация с семьей дает возможность идентификации с большим социумом, пересечения различных социальных
групп и слоев, которые обладают разными ценностями, статусом и положением.
«В социальной солидарности россиян, – по словам Ю. Г. Волкова, – “семья и друзья” выступают тем символическим капиталом, который консолидирует общество, сплачивает разновекторные социальные устремления и воспринимается как сдерживание перспективы распада общества, открытых гражданских конфликтов и социального хаоса. Как это ни парадоксально, из одобрения россиянами ценностей семьи и дружественного общения просматривается возможность идентификации с
большим социумом, нахождения “точки кооперации” между различными социальными группами и слоями, которые разделены
социально-статусными и ценностно-поведенческими преградами»136, в чем мы совершенно согласны с данным ученым.
По убеждению Волкова, культурно-цивилизационный компонент российской идентичности «возвышается» над социальным, так как, апеллируя к доверию между государством и обществом, люди полагают, что социальная справедливость и социальный порядок легитимированы российской культурой, определяются нравственно-духовным богатством человеческих отношений. В социальном самочувствии россияне, по данным исследования Волкова, презентируют и идентичность микросоциума, и базовую, универсальную идентичность, основанную на
культурном капитале, символическом знании, исторической
памяти. «Минимизация государства и неэффективность советской идентификационной модели привели к росту влияния социальных микроидентичностей, но так как большинство рес136
Волков Ю. Г. Указ. соч. C. 15.
81
пондентов осознает призрачность достижения целей собственными средствами, то они ориентированы на “воображаемую”
социальную солидарность, находят основания в том, что “объединяет” на уровне ментальности»137.
Советское общество многие считают «обществом социальной справедливости» (51,9 % респондентов 36–45 лет; 73 % –
56–65 лет)138, общество, которое «победило в Великую Отечественную войну», «построило города», «построило БАМ», общество, в котором стали возможны «успехи в космонавтике» и т. д. –
это все то, что консолидировало граждан Советского Союза и
объединяет до сих пор тех, кто идентифицирует себя с человеком
«советского периода» – в среднем, это люди, которым за сорок.
Российская идентичность выявляется в социокультурном
измерении, выборе духовных ценностей, но амбивалентна по
отношению к гражданско-правовому состоянию. Возможно, в
обществе, где отсутствуют общие социальные цели и очевиден
кризис коллективных ценностей интегративного типа, только
такое самоопределение представляется наилучшим выходом.
Если исходить из результатов социологических исследований,
то видно: россияне осознают пагубность либерализации государства, социального хаоса, но не могут идентифицировать себя
с государством, которое не отвечает идеалу социальной справедливости, и обществом, которое существует “символически”,
но на уровне социального взаимодействия сегментировано по
социально-статусным, территориальным и этнонациональным
признакам»139. «Вероятно, российская идентичность, как принадлежность к истории, культуре, цивилизации, дает наибольшую возможность ощущения консенсуса, – говорит ученый, –
групповые формы идентичности в большей степени носят вынужденный, адаптивный характер, являются “безальтернативным выбором”, и альтерация на уровне группового самоопределения имеет следствием маргинализацию, потерю “ценностного
ядра” и отказ от привычного образа жизни»140.
Волков Ю. Г. Указ. соч. С. 18.
Граждане России: кем они себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить
(1998–2004 гг.) / под ред. М. К. Горшкова. М. : АИРО-ХХ, 2004. С. 9.
139 Там же. С. 19.
140 Граждане России: кем они себя ощущают ... С. 20.
137
138
82
В своем диссертационном исследовании М. К. Зверев подчеркивает, что «солидаризация на первичном социальном уровне, в принципе, является своего рода гарантом возможности солидаризации на уровне социетальном. Дело, по всей видимости,
«только» в создании мотиваций такой макросоциальной консолидации и определении её механизмов. Очевидно, что такая задача под силу только «самому макросоциальному» актору – государству, или, другими словами, власти»141.
Уникальность трансформирующегося социокультурного
пространства в России, так и во многих других странах с переходной или пост-переходной социоэкономической средой заключается в глубокой массовой дезориентации, утрате целостности общества, его самопознания и самоопределения, тотальном кризисе идентичности на различных уровнях социальной
организации. Перестали работать и исчезли традиционные
культурные коды, не стали обеспечивать комфортность и адаптивность личности профессиональные, культурные, экономические идентификации. Возникающие новые идентичности не
обеспечивали личности целостности, благополучия, полноценности социальной и культурной жизни, а наоборот, усиливали
кризис идентичности.
Переживание состояния маргинализации внутри индивида
приводит к маргинальной самоидентификации. Личность не
может соотнести себя ни с одной статусной или ролевой позицией. Подвижка целых социальных пластов, радикальные изменения, которые наблюдают и интерпретируют люди, привела к
«провисанию» прежних критериев самоидентификации и отнесения себя к тому или иному социальному слою. Явление статусной рассогласованности на рубеже веков в российском обществе привело к тому, что многие люди до сих пор затрудняются
найти свое место в социальной иерархии, не зная какую стратификационную ось принять за основу. Следует учитывать также
и значимость языка, понятийных конструкций в процессе легитимации новых социальных институтов. Отсутствие формальных определений для новых социальных явлений, например,
новых форм занятости в российской экономике, стало основой
для маргинальной самоидентификации. «Мимикрия» как способ
141 Зверев М. К. Особенности социальной солидарности в современном российском обществе : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Иркутск, 2009. 24 с.
83
социально-психологической адаптации приобретает значимость
в коррекции взглядов, норм поведения и ценностных ориентаций. Здесь способность личности «мимикрировать» иногда выражается в амбивалентности моральных воззрений, в несогласованности между исповедуемыми идеями и принципами нравственности, с одной стороны, и реальным уровнем моральных
требований к себе и окружающим – с другой.
По мнению Л. И. Якобсона, интенсивность и качество социальной политики не находятся в однозначной зависимости с
открытостью политической конкуренции, прочностью позиций
власти, ролью силовых структур, независимостью прессы и т. п.
Так, в 1990-е гг. в нашей стране существовал режим с относительно бо́ льшим, чем сегодня, набором механизмов артикуляции интересов и давления населения на власть. Вместе с тем, по
общепринятой оценке, социальная политика в тот период была
крайне слаба. Объяснение не может свестись лишь к нехватке
ресурсов, равно как и к недостаточному пониманию ситуации
реформаторами. При несомненной значимости этих обстоятельств ключевую роль, по Якобсону, играл дефицит энергии
взаимодействия внутри групп и между ними. «Речь идет о солидарности: внутригрупповой, позволяющей консолидированно
воспринимать и отстаивать групповые интересы, и межгрупповой, выводящей эти интересы за рамки своекорыстия и обеспечивающей поиск консенсуса (пусть неполного и не всегда прочного) в понимании справедливости»142.
Если поля солидарности слабы, по мнению ученого, сугубо
локальны или подавляют друг друга, слаба социальная политика, широки возможности произвола в социальном администрировании и велика вероятность эксплуатации суррогатов. В противном случае судьба социального администрирования определяется тем, как оно накладывается на существующие «поля солидарности». «Мы пока мало что знаем о полях солидарности, –
говорит Якобсон. – …В практическом плане важно, чтобы меры
властей в социальной области, как минимум, не вступали без
нужды в конфликт с тенденциями солидарности, характерными
для данного времени и места. Эффективность затрат на осуществление этих мер зависит не только от “политической воли” и
Якобсон Л. И. Социальная политика: попечительство или солидарность? //
Обществ. науки и современность. 2008. № 1. С. 75.
142
84
компетентного администрирования, но и от того, насколько
усилия государства попадают в резонанс со складывающимися
помимо него внутригрупповыми и межгрупповыми взаимодействиями»143.
В свою очередь В. А. Медведев и Ю. А. Красин также полагают, что России нужна социальная политика, увязывающая индивидуальные и групповые ценности и цели с коллективными, с
общим благом народа. «Именно такая политика, – на их взгляд, –
должна обеспечить сочетание либерального принципа частной
инициативы и предприимчивости с коммунитарными ценностями общественной солидарности, взаимной социальной ответственности граждан, бизнеса, общественных институтов и
государства»144.
В некоторых странах СНГ картина совсем иная. В Украине,
Белоруссии, Латвии, Грузии государственная идентичность145
превосходит иные социальные идентичности, выполняя мобилизационную функцию. В Казахстане, Таджикистане, Армении
сильна национальная идентичность146, но она дополняется еще
и государственной идентичностью.
Этнократическая модель государственности, основанная на
этнонациональной идентичности, доминировании «титульной
нации», неприменима для России. Потому что в 90-е годы разделение на «своих» и «чужих» привело к серьезным изменениям в
социальной идентичности граждан (и до сих пор лозунг «Россия
для русских» находит приверженцев – 10–12 %).
Негативная мобилизация (через угрозу терроризма) может
носить краткосрочный эффект. К тому же на страхе реально создать систему внешнего контроля, но социальное доверие строится на иных основаниях. К тому же данная мобилизация может
повлечь за собой рост националофобских или религиознофобских настроений, которые будут разрушать «совместную мирную жизнь». Консолидация «против» других народов приводит
к новой агонии конфликта и раздробления общества. Поэтому
Якобсон Л. И. Социальная политика: попечительство или солидарность? С. 79.
Медведев В. А., Красин Ю. А. Указ. соч. С. 29.
145 Государственная идентичность – «я гражданин Украины», «я гражданин
Белоруссии» – за основу берется не национальный признак, а государственноправовой.
146 Национальная идентичность – «я – казах», «я – армянин» – за основу берется
национальный признак.
143
144
85
солидарность должна строиться не «против», а «за» – вопрос в
том, на каких основаниях и условиях.
Л. Д. Гудков, рассматривая феномен «негативной мобилизации», которую он считает своего рода нездоровым заменителем солидарности в кризисном обществе, говорит о том, что
возникновение такой мобилизации обусловлено определенным
состоянием массового сознания и массового настроения, для
которых характерны диффузное массовое раздражение, страх,
ненависть, сопровождаемые чувствами общности или близости
друг другу членов сообщества, возникающие при появлении
врага или врагов, при перспективах крайне нежелательного
развития событий, чреватого утратой привычного образа жизни, статуса, девальвацией групповых ценностей. «Негативными»
эти механизмы интеграции Гудков называет потому, что моменты консолидации возникают «от противного»: «ввиду опасности утраты уже имеющегося или при отказе от значимых коллективных символов, что ведет к разрушению коллективной
идентичности. Интеграция происходит не на основе позитивных представлений и мотивов действия, связанных с ценностными значениями человека, потенциалом его развития, рафинирования этих способностей уже в качестве коллективных
приобретений, а как раз ввиду “отсутствия” положительных
значений человека, группы или сообщества в целом или признания их принципиальной невозможности в данный момент»147. То есть консолидация такого рода возникает тогда,
когда нет места надеждам на достижение в будущем каких-то
общих целей, утрачена вера в возможность улучшения жизни,
приближения общественных отношений и институтов к идеальным образцам, их совершенствования или облагораживания
в соответствии с представлениями о должном и «высоком» (т. е.
согласно моральным, правовым, гуманитарным и прочим ценностям). В общем, негативную интеграцию вызывает отсутствие
значимых и позитивных коллективных символов общности148.
Гудков Л. Б. Феномен негативной мобилизации // Обществ. науки и современность. 2005. № 6. С. 46.
148 Отметим, что в философии уже выделена необходимость учета социального
анализа факторов, отсутствующих в непосредственной данности, но оказывающих на эту данность самое ощутимое влияние. Данный методологический
феномен получил название «абсентеистской рациональности».
147
86
Эффекты отсутствия символических элементов напрямую
сказываются на состоянии социальной солидарности в изменяющемся обществе. В. Г. Федотова, сравнивая явление апатии
на Западе и в России, говорит о том, что в нашем обществе аномия возникла по причине радикального отказа от прежде коллективно санкционированных ценностей и норм и полного разрушения механизма социального конструирования реальности
при анархическом порядке 90-х гг. В результате, считает философ, сегодня мы не имеем коллективных представлений о различии добра и зла, о том, что такое сострадание, справедливость, жалость, милость, доброта, хороший тон, правильная
речь, самоуважение, уважение к другому, потеряло, с её точки
зрения, смысл и традиционно русское понятие правды. «Трактовка индивида, включенного в анархический порядок, как адекватного западному, попросту неграмотна, – говорит Федотова. – Буржуазный автономный индивид в корне отличается от
этого загнанного в угол одиночки. Западный индивид автономен, независим, инструментально рационален и персонально
интегрирован. Анархический, негативно-свободный индивид не
может быть автономным, является зависимым, ограничен в своей инструментальной рациональности, поскольку действует в
море хаоса и персонально дезинтегрирован. Особенно напряженно складываются отношения самопомогающего себе негативно свободного индивида с другими. При всей российской
склонности к коллективизму и стихийно возникающей кооперации “Другой”, – по мнению Федотовой, – все более представляется источником опасности, а потому автономия мыслится не
как самостоятельное целеполагание, а как изолированность.
Анархия как тип порядка не способствовала формированию
иных идентичностей и интересов, кроме адаптации (выживания
или обогащения)»149.
По убеждению Федотовой, становление массового общества
есть высшее воплощение апатического порядка. При данном
порядке апатии подвержено все, в том числе и культура. Апатический порядок, пришедший вслед за анархическим, не преодолел кризиса идентичности. Идентичность задается не только и
не столько властью, сколько всей совокупностью практик. Не
149
Федотова В. Г. Апатия на Западе ... С. 13.
87
преодолел этот порядок и кризиса солидарности: основной актор общественных отношений при такой системе – изолированный индивид, адаптирующийся к действительности так, как
может, не полагающийся ни на кого, кроме себя, и не желающий
ни на кого полагаться. Солидарность, предполагающая общность целей и интересов, реализуемых совместными усилиями,
не находит места в обществе, где торжествует апатичное отношение к миру, другим, и, по большому счету, себе. Разумеется,
что одним из основных мотивов такого рода жизненной стратегии и социального поведения является элементарная потребность выживания, которое, в свою очередь, представляется наиболее гарантированным при относительной стабильности общества, которую, опять же, наш человек научился ценить за последнее десятилетие. В другой своей работе Федотова пишет:
«Наблюдается рост социальных дисфункций. Эксплуатация имеет место, но все более в России социальный конфликт идет по
линии исключения больших слоев населения из социальной и
экономической жизни. …Манипуляция сознанием на этапе слома коммунизма сначала политизировала людей, а затем деполитизировала, представив социальные процессы как квазиприродные, стихийно складывающиеся и не зависящие от человека.
Если раньше казалось, что “хуже не будет”, то теперь определяющий мотив поддержки статус-кво массами – “может быть
хуже”»150. Она усматривает среди причин дезинтеграции (как
обратного солидарности процесса) влияние неолиберальной
доктрины, с таким энтузиазмом воспринятой в свое время правителями России.
Любые процессы социальной солидарности общества строятся вокруг культурной модели, которая состоит из разнообразных ориентаций (культурных, когнитивных, этических, политических, религиозных, экономических и т. д.), поддерживаемых определенными социальными группами в виде постоянных
практик. Практики создают соответствующие социокультурные
модели – ценностные и нормативные образцы взаимодействия
между людьми и институтами общества.
В настоящее время, считают указанные исследователи, раскол между элитными и массовыми группами не только не смяг150
Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений ... С. 19–20.
88
чился, но, напротив, еще более усилился. Элитные группы, обладая монополией на распределение общественных и государственных ресурсов, гораздо лучше массовых групп адаптированы
к условиям контролируемого государством рынка. Этим и объясняется тот факт, что представители элитных групп в большей
мере, чем представители массовых групп ориентируются на
достижительные ценности потребительского общества. Вместе
с тем анализ политических ориентации представителей элитных групп показывает их принципиальную неоднородность и
особого рода эклектичность. Причина здесь в том, что «в сознании большинства людей, формирующих высшие страты российского общества, сосуществуют установки и ориентации, несовместимые с формально-логической точки зрения и противостоящие друг другу в ценностном плане. Как, впрочем, они сосуществуют и в сознании большинства представителей массовых групп»151.
При определении «мы» в различных исследованиях152 респонденты часто указывают на моральные, личностные качества
или образ жизни близких им групп – зачастую он переходит из
сферы реального опыта в сферу виртуальных практик, где символические общности заполняют нишу идентичности и самоидентичности значительной части населения страны. То есть
налицо процесс утраты реальных солидарных практик, социально сближающих членов той или иной группы.
Для сплочения общества необходима символическая идентичность, основанная на духовной близости людей. В советское
время, безусловно, идеологическое начало формировалось за
счет конструирования новых идентичностей «советского человека» («комсомольца», «передовика», «строителя БАМа»).
Идентичность жителей современной России формируется в
рамках преодоления кризисных ситуаций общественного развития и формирования различных форм проявления солидарности российского общества через воспроизводимые коллективной памятью образы и символы группового единства, позволяющие разделить всех на «своих» и «чужих», выработать опреПантин В. И., Лапкин В. В. Политическое самоопределение ... С. 83.
Например, см.: Климова С. Г. Критерии определения групп «мы» и «они» //
Социол. исслед. 2002. № 6. С. 83–95; Шипилов А. В. «Свои», «чужие» и другие. От
античности до современности // Социол. исслед. 2006. № 5. С. 103–112.
151
152
89
деленные «маркеры», формирующие четкие критерии самоидентификации. Данное деление всегда находит формы выражения в социальном контексте формирования идеологии консолидации либо дезинтеграции. Выбор направления движения –
всегда за нами.
Общество не может строиться только на политикоправовых нормах, определяющих идентичность нации, народа
или группы. Как, например, происходило в первые годы установления советской власти, когда союзные республики получили новый социальный статус на бумаге, а в сознании многих из
них традиционные идентичности не стерлись, свидетельством
чего может служить активизация в конце ХХ в. национальнокультурных движений за сохранение национального языка,
культуры, традиций.
В эпоху глобализации социокультурная солидарность также трансформируется: от общекультурной к ценности локальных идентичностей, через сотворение индивидуального сакрального пространства153. Определенная сакрализация жизни
человека и группы может сформировать новые основания для
социокультурной солидарности. Ценными становятся примордиальные154 солидарности, строящиеся в рамках солидарности
общности истории (народы на территории России) или религии
(ислам, христианство, иудаизм). Первое отражает эмпатичный
смысл конструирования идентичности россиян, так как большинство россиян готовы защищать Родину, жертвовать своей
жизнью, если это необходимо для жизни своих родных и близких, для сохранения себя как народа155. Второе – в условиях глобализации религии увеличивают свое влияние. Глобализация не
унифицирует их, а наоборот, подталкивает религиозный подъем, причем не только среди традиционных конфессий, но и сре153 Сакральное не в контексте религиозного, а в контексте священных и ценных
принципов и правил жизни человека. Об этом говорил еще Э. Дюркгейм, когда
указывал на возможность нерелигиозной трактовки сакрального как составляющего подлинную основу человеческого бытия, его коллективистскую (традиционную) сущность.
154 Примордиальный – первоначальный, первичный, исконный, первобытный
(Яценко Н. Е. Толковый словарь обществоведческих терминов. СПб. : Лань, 1999.
528 с.)
155 Гордость и стыд за Россию [Электронный ресурс] // ФОМ. URL:
http://bd.fom.ru/pdf/d35gis10.pdf.
90
ди недавно возникших сект и движений (в России, США, Европе,
арабо-мусульманских странах, Израиле). Мы живем в уникальное время, когда многие религии возрождаются, перемещаются
и смешиваются – формируется новый смысл понятия «религиозность». Также сплачивающим началом для России стала бы
идеология «общего дела».
Социальная идентичность зависит от типа социума, об этом
говорил еще Э. Фромм, современное общество все больше включает в себя виртуальное пространство. Результатом этого процесса становится формирование нового типа социальной идентичности – сетевой идентичности. Сетевая идентичность дает
возможность приобщиться к другим социальным группам и новым категориям (чаще фэнтезийным – гномы, эльфы, гоблины).
Благодаря анонимности, невидимости и безопасности она позволяет создать идентичность по своему выбору, т. е. полностью
управлять впечатлением о себе (вплоть до того, что можно сменить пол, возраст, нацию или религию). Виртуальное пространство позволяет иметь несколько параллельных идентичностей,
что также меняет возможности и способы позиционирования и
самовосприятия.
Сетевые идентичности формируют новое социокультурное
пространство, где образуются свои ритуалы и традиции, нормы
и правила поведения. Включенная в данный процесс личность
или группа влияет и одновременно испытывает влияние данных правил. При этом происходит изменение и реального пространства вокруг этих людей: другим становится их поведение,
образ мышления, способы взаимодействия, восприятие мира.
Социокультурная солидарность такого рода дает как индивидуальную, так и групповую социальную идентичность нового
уровня и содержания. Благодаря коллективной памяти и коллективным действиям (реальным или виртуальным) начинают
работать сплачивающие или разобщающие общество социокультурные конструкты. Но не стоит забывать, что социокультурные факторы динамичны и изменчивы, их можно рассматривать в контексте определенного промежутка времени, с изменением условий меняются и они.
Таким образом, социокультурная солидарность многообразна и неоднозначна, строится на коллективной памяти, социальной и личной идентичности. Пересечение данных факторов
91
приводит либо к консолидации членов общества, либо к их
дифференциации. Это одинаково сильные и равновозможные
формы общественного развития. Изменение в ту или иную сторону происходит как под воздействием СМИ, государственной
политики, так и в связи с изменением социального устройства
общества под влиянием технического прогресса.
Социокультурные матрицы не разбивают информацию о
человеке, обществе, природе, а наоборот, аккумулируют в себе. В
силу того что в Европе некогда произошло разделение наук о
природе, человеке, обществе, Боге, утратилась целостность понимания процессов, влияющих на каждую из этих частей. Без
целостного восприятия невозможно понимать причины происходящих событий и делать прогнозы дальнейшего развития.
Социокультурные матрицы включают в себя индивидуальную и
коллективную идентичность, социальную память, сопричастность и солидарность с общим культурным наследием той или
иной территории.
Интеграция – это черта, присущая активизации социокультурных матриц. Она понимается как преодоление разобщенности, объединение, сближение, единство. Но вместе с интеграцией происходят и процессы дифференциации. Особенность настоящего исторического момента в том, что эти два явления могут быть взаимоподменены: внешне будут проходить процессы
интеграции, а внутренне – процессы дифференциации. Например, процесс объединения Европы можно расценивать как новый «передел» мира, попытку формирования новой социокультурной единицы. Но внутри страны далеко не все процессы объединения проходят гладко. В одном из недавних интервью Ангела Меркель признала, что формировать толерантное отношение к жителям Турции в Германии крайне сложно, и на сегодняшний момент не установились социокультурные связи, способствующие единению всех жителей Германии156.
Канцлер Германии Ангела Меркель заявила, что попытки ее страны построить мультикультурное общество потерпели полное поражение. Выступая на
собрании своей консервативной партии ХДС в Потсдаме, Меркель сказала, что
концепция мультикультурности, подразумевающая, что люди, представляющие разные культурные традиции, могут мирно сосуществовать друг с другом,
не работает в Германии. При этом она добавила, что иммигрантам надо прилагать больше усилий для того, чтобы интегрироваться в немецкое общество, для
чего необходимо выучить немецкий язык. Более подробно см.: Меркель: кон-
156
92
Вся социокультурная динамика рассматривается как постоянное изменение структуры социума за счет этих двух процессов. Причем они создают зону бифуркации (точку перехода
от хаоса к порядку, точку формирования нового порядка), только правила нового порядка пока не ясны и поэтому возникает
ряд вопросов и противоречий. Процесс перехода от хаоса к порядку неравномерный, возникает ряд трудностей у человека в
сфере его преодоления. Одним из инструментов этого переходного процесса является «диалоговость», готовность вступать в
коммуникацию, воспринимать «Другого» как себя – это дает
возможность «видеть» (Тейяр де Шарден), воспринимать «вызовы» (Тойнби), возникающие в социокультурном хронотопе, и
давать ответ (Сократ) на эти вызовы.
В зоне современной бифуркации данная возможность является ключом понимания социокультурной матрицы, которая,
как зеркало, отражает все процессы, только преломляя эти образы через социальную память народа, особенности идентификации, специфику восприятия других и т. д. Матрицы помогают
понять особенности как повседневной жизни, так и особенности
научного осмысления происходящих процессов в социуме.
При помощи матрицы мы можем увидеть и понять логику
глобализационных процессов. Для того чтобы понять условия
возникновения и развития социокультурных матриц, отражающих формы сплочения населения, необходимо выполнение нескольких условий: первое – это восстановление культурноисторического контекста, в котором формируется индивидуальная идентичность; второе – разработка и внедрение практик
воссоздания культурного потенциала личности для решения
задач управления сложными биосоциальными процессами.
Поиски нового идеала связаны с необходимостью спасения
процессов «природа», «культура», «человек» на основе диалога
культур и социокультурных процессов интеграции. Как говорится, все новое – это хорошо забытое старое, то, что необходимо вспомнить сегодня, скрыто на бессознательном уровне, на
дологическом уровне, на уровне паралогического сознания
(термин Л. Леви-Брюля), на чем строится социокультурная матцепция мультикультурности не работает [Электронный ресурс] // Русская
служба BBC. URL: http://www.bbc.co.uk/russian/rolling_news/2010/10/101016_
rn_merkel_multi.shtml.
93
рица. Речь идет о формировании новой социокультурной модели отношений «человек – мир» и «народ – народ».
Формирование новой модели потребует возрождения социокультурной солидарности, основанной на ментальных характеристиках, культурных и географических условиях. Чтобы
глобализация не привела к утрате стержня человеческих взаимоотношений в социальном пространстве, необходимо ориентироваться не столько на экономические и политические решения, сколько на социокультурные факторы.
Таким образом, идеи формирования социокультурной солидарности рассматривались учеными уже давно, но комплексного подхода так и не сформировалось. При этом с позиции разных наук, методологических подходов и оснований они все приходили к общим, единым формам и принципам конструирования солидарности в любом обществе.
Социокультурные основы являются универсальным признаком, пронизывающим всю систему, соединяющим членов
того или иного социума в общность. Это возможно благодаря
существующей в основе любого общества социокультурной
матрице, включающей в себя все возможные способы солидарности и разобщения того или иного общества.
Социокультурная матрица включает в себя природногеографические, национально-демографические, культурнорелигиозные и материально-технические условия, которые преломляются через самосознание индивида (как правило, уже гендерно сконструированное) и влияют на идентичность, язык,
ценности и нормы, общественные институты, определяя повседневное пространство, возможности и результаты творчества.
Рефлексируемые формы социокультурной солидарности строятся
на коллективной памяти и социальной идентичности человека.
Солидарность продолжает на примордиальном уровне выполнять ту же функцию, которую она призвана выполнять и на
уровне макросоциальном – консолидации сообщества для повышения его жизнеспособности и обеспечения социального
воспроизводства. Это, вне всякого сомнения, почти исключительно адаптационная стратегия, однако именно она и востребована сегодня в большинстве социальных групп и слоев российского общества. Более того, благодаря ей люди имеют возможность сохранять свой консолидационный потенциал, зада94
чей же государства в этой ситуации является, как минимум, не
мешать здоровым формам самоорганизации на низовом уровне,
а в идеале – всячески им способствовать и достичь однажды, тем
самым, уровня настоящей макросоциальной солидарности отечественного социума.
В ходе социальных изменений, происходящих в современном российском обществе, расширяются возможности индивидуального альтернативного выбора среди разнообразных идентификационных образов в поливалентной социальной реальности. Личность приобретает потенциальную возможность выбора (как реально, так и виртуально) социальных полей с целью
конструирования своей социальной идентичности на основе
традиционных признаков (пол, возраст, нация, религия, гражданство, профессия, семейное положение и т. п.) и принципиально новых видов (стиль жизни, круг общения, включенность в
общественную жизнь (гражданская активность) и т. д.).
3.2. СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ
И ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СИМВОЛЫ
Символы всегда имели большое значение в социальном
развитии общества и несли особую роль в формировании идентичности граждан страны. Символ – это образ, несущий в себе
скрытое или явное значение. Они объединяли людей, превращая толпу в единый народ. Символическое пространство имеет
огромное ценностно-мировоззренческое значение для развития
всего народа.
Сам по себе символ ничего не значит, но в то же время, он
определяет поведение людей, когда он олицетворяет время (например, «когда родился мой сын» или «умер отец», «когда я женился» или «закончил университет», «когда сделал важный
шаг» и т. д.). Государственные символы157 являются знаками
отдельного государства. Они формируются на протяжении столетий и олицетворяют власть. За них воюют, их отстаивают, они
157 Государственные символы, установленные конституцией или специальным
законом, особые, исторически сложившиеся, отличительные знаки конкретного
государства, олицетворяющие его национальный суверенитет и самобытность.
95
превыше всего (будь то знамя на поле боя, оружие в руках воина, герб в руках правителя или что-то еще). Именно они формируют идентичность граждан страны. На основе этого выделяют
«национальную идентичность», «гражданскую идентичность». О
нетождественности этих понятий всесторонне проанализировано в работе А. Г. Саниной158. Мы согласны с автором в том, что
для общественного развития, государство вынуждено проводить «политику национализирования государства», направленную на усиление культурной однородности. В общем и целом,
создание и поддержание основных элементов идентификации с
«единым целым» является способом и условием территориального и институционального выживания государства. Формируя
единый национальный рынок, денежную систему, общее пространство языка и законодательства, развивая бюрократическую структуру и армию, защищающую интересы страны, государство создает нацию. Поддержание идентичности граждан
при этом может быть рассмотрено как «институциональный
конструктивизм» – процесс использования развитой системы
социальных, политических, экономических институтов с целью
формирования «единого государства». С другой стороны, вопросы поиска индивидуальной и групповой идентичности – в том
числе, идентичности социокультурной, гражданской и политической – затрагивают всё общество в целом, хоть и не выступают первичной базовой потребностью для современного индивида. Государство при этом является значимым объектом самоотнесения, логической предпосылкой идентификационной цепочки «дом – поселение – регион – страна», предоставляя индивиду возможность соотнесения себя с социальным целым. В этом
плане государственная идентичность не противостоит гражданской; их взаимосвязь и взаимозависимость определяется потребностью индивидов в упорядочивании социальной реальности.
Благодаря государственной и национальной идентичности
формируется социальная эмпатия, чувство сопричастности и
сопереживания с другими гражданами страны, гордость за Родину,
место жительства, все то, что можно назвать патриотизмом.
Наиболее целостно эмпатию можно замерить через идентификационные векторы особенностей и направленности про158 Санина А. Г. Формирование российской идентичности: гражданско-государственный
подход // Социол. исслед. 2012. № 12. С. 57–65.
96
цессов идентификации, присущих членам общества. Люди
склонны идентифицировать себя с другими людьми, структурами, институтами, сообществами, в отношении которых испытывают устойчивое позитивное эмоциональное переживание.
Позитивные моменты идентификации способствуют позитивной солидарности, негативные, соответственно, наоборот.
Политические символы служат саморепрезентации идеологических и ценностных установок политических лидеров и инструментом транслирования и воспроизводства эмпатии. В качестве таких символических форм могут выступать исторические
термины, церемонии, знаки различия и формальности. Эти формы могут быть как унаследованы, так и изобретены, но главное,
они должны быть доступны пониманию большинства и приниматься этим большинством в качестве официальных символов159.
За последние 29 лет в России произошел существенный пересмотр государственных символов. На государственном уровне, принимаются программы по популяризации государственной символики160, направленные на формирование общей системы нравственных ориентиров, духовного единства народа,
самобытных культурных ценностей161. И вместе с тем существенно изменился уровень эмпатии в обществе. Все больше опросы общественного мнения показывают разорванность нашего
общества, враждебность граждан страны между собой162. В своем исследовании пришел к тем же выводам О. А. Кармадонов163.
Мкртчян С. С., Полюшкевич О. А., Санина А. Г. Визуальное измерение государственной идентичности: теория, методология и практика. СПб. : РГПУ им.
А. И. Герцена, 2012. С. 67.
160 Гаджиев К. С. Символы и атрибуты власти: генезис, семантика, функции.
СПб. : Изд-во СПбГУ, 1996. 182 с.; Глушаков Ю. А. Правовой символ: феномен правовой культуры // Правовая культура современного российского общества:
проблемы формирования и развития. СПб. : ГУП, 2003; Никитин А. В. Классификация правовых символов // Современные проблемы правоохранительной
деятельности. Н. Новгород, 1993; Соболева Н. А., Артамонов В. А. Символы России. Очерки истории государственной символики России. М. : Панорама, 1993.
208 с.
161 Послание Федеральному Собранию Российской Федерации // Рос. газ. 2007.
27 апр.
162 Стратификация российского общества по уровню жизни [Электронный ресурс]. URL: http://www.sociologos.ru/novosti/Socialnaya_struktura_Rossii_teorii_i_
realnost_-_novoe_izdanie_Instituta
163 Кармадонов О. А. Нормы и эмпатия как факторы социальных преобразований // Социол. исслед. 2012. № 4. С. 17–24.
159
97
Он утверждает, что уровень макросоциальной консолидации
российского общества весьма ограничен. Степень социальной
комплементарности – идентификации с ведущими политическими фигурами, программами развития общества, новыми социально-экономическими и политическими институтами крайне низка. Практически отсутствует эмпатическое присоединение к субъектам власти – агентам социального реформирования
(«модернизации»), и институтам, обеспечивающим как это реформирование, так и повседневное функционирование социума.
Отсутствие эмпатии на макросоциальном уровне является не
менее опасным, нежели на уровне микросоциальных интеракций164. На основе этого, мы можем говорить о уменьшении
уровня эмпатии.
Государственная символика изучалась разными авторами:
К. С. Гаджиев исследовал трансформацию символов и атрибутов
власти; Ю. А. Глушаков и А. В. Никитин рассматривали символ в
правовых аспектах государственного развития; Н. А. Соболева,
В. А. Артамонов изучали особенности истории государственной
символики России и т. д. Все они приходили к одному – государственный символ является консолидированным символом (знаком), способным сплотить общество. Государственные символы
вмещают в себя много смыслов и значений, объединяют разные
народы и этносы, культуры и страны. Знание и узнавание символов населением, понимание ими их очевидного и сакрального
смысла показывает важность в личном символическом пространстве такого явления, как власть, непонимание или незнание говорит об обратном процессе – отчуждении и уменьшении
возможности консолидации социальной системы.
Вместе с тем большое значение имеет и символическое наполнение (содержание) символа. Например, свастика – является
древним ярким и чистым символом солнца, но война гитлеровской Германии в середине ХХ в. качественно трансформировала
ассоциации большинства населения стран мира о смысле этого
символа. То же самое можно сказать и о пятиконечной красной
звезде Советского Союза. Она устойчиво ассоциировалась со
страной советов, хотя звезды есть и на множестве других флагов
мира (американском, турецком, новозеландском и т. д.). Те же
164
Кармадонов О. А. Нормы и эмпатия … С. 24.
98
процессы касаются и флагов различных государств (например,
кардинально поменяли символику: Ирак – после вторжения
американцев, Канада – после получения независимости, Китай –
после установления коммунистического режима и т. д.; другие
частично ее изменили: Кабо-Верде, Мозамбик, Гвинея и др.). Эти
действия не случайны. Изменения в политическом устройстве
стран привели к замене государственной символики. Новые государственные символы стали олицетворять новый этап развития государств и это повлекло изменение сознания населения в
оценке прошлого и настоящего. Через изменение символов,
власть может управлять установками и поведением населения.
Российские правители отказались от символа звезды (впрочем, также как и от иных символов коммунистической эпохи –
серпа и молота, гимна, ордена красной звезды и т. д.), а взамен
ничего не предложили. Тем самым связь между временем, пространством и целым народом, событиями в их жизни не связана
значимыми для них символами.
В современном российском обществе одновременно существуют старые и новые символы. Население старшего возраста
помнит старые символы, молодежь видела их в учебниках, некоторые символы советской эпохи до сих пор сохранены в архитектурном облике городов. Поэтому до конца избавиться от
прошлых символов невозможно. Но все же, происходит замена
старых символов, она приводит к формированию нового общественного сознания. Сознания основанного не на новых ценностях, а еще на не выработанных идеалах. Наверное, поэтому
данные символы неустойчивы и противоречивы, не дают той
силы вдохновения и убеждения, что давали советские или императорские символы для народа, верившего в них. «Di
habitamus ad dum credunt»165, то же можно сказать и о государственных символах – они дают силу духу и телу только тогда, когда народ верит в их мощь, важность, силу. Именно тогда мы можем говорить об эмпатии на уровне социальной идентичности.
Государственную символику знают практически все опрошенные респонденты (указали на флаг, герб и гимн)166. По данным ВЦИОМ, более половины наших сограждан (60 %) правильЛат. «Боги живут до тех пор, пока в них верят».
Какого цвета триколор? [Электронный
http://wciom.ru/index.php?id=269&uid=12316.
165
166
99
ресурс] //
ВЦИОМ.
URL:
но называют цвета государственного флага страны и их расположение. Около трети россиян (32 %) верно называют только
цвета. Лишь каждый двадцатый респондент (5 %) все указывает
неверно. Еще 3 % опрошенных не смогли вспомнить, как выглядит российский флаг167.
Символы цветов российского флага также указывают далеко не все (около 50 % высказало разные предположения). Что
весьма показательно, так как указывает на то, что образ и символ флага Российской Федерации не является частью подсознания, а внешний атрибут, не постоянный и не ассоциирующийся
с Россией. При социализме такого нельзя даже и представить –
красный флаг с гербом был в сознании каждого гражданина от
мала до велика. В ответах респондентов видится полный сумбур – вспоминается «Андреевский флаг», «французский флаг»,
«венгерский флаг» и т. д. Нет устоявшегося и закрепленного в
сознании образа. Среди выраженных вариантов были такие:
«Белый это духовность, небеса, такое светлое и чистое»; «синий – духовность», «синий – море», «синий – небо и близость к
Богу»; «красный – прошли через множество революций», «красный – это кровь», «красный – это богатство», «красный – много
земли, много крови было»; «Белый – это знак независимости,
синий – Богоматерь, и красный – к сожалению, не помню»; «Сразу же ассоциируется с французским флагом, Марсельезой»; «самое
известное, что бело-сине-красный еще это вода, небо, земля».
Остальные же 50 % затруднились ответить, объяснив это
тем, что никогда об этом не задумывались (в основном старшее
поколение) или же считают это не нужными знаниями, которые
можно уточнить в Интернете или книжке, но знать их не обязательно (черта людей среднего возраста – 30–45 лет): «Более молодые респонденты никак не захотели объяснить свое незнание – «Не знаю – значит не надо». Высказанные «объяснения»
своего незнания лишь подтверждают наше предположение о
разорванности символа и его образа в массовом сознании.
Только 20 % респондентов смогли рассказать историю возникновения российского флага. 42 % указали отдельные элементы исторической эволюции флага (практически все указали
на то, что в советское время был красный флаг, но как возник и
Треть россиян не знает гимн страны и ее герб [Электронный ресурс] //
ВЦИОМ. URL: http://www.yuga.ru/news/163924/.
167
100
что символизировал герб на флаге не указал никто; 24 % указали о том, что «был Андреевский флаг», «желто-черный флаг был
при Александре III», было высказано несколько версий о возникновении бело-сине-красного флага – возник при Петре I,
Александре I, Николае I, Александре II и т. д.) и 38 % сказали, что
не знают ничего об истории флага.
Информированность об истории российского герба и того
ниже. В точности его смогли описать только 15 % респондентов
в возрасте 26–35 лет, представители остальных возрастов указали лишь общий признак – «двуглавый орел». Данные ВЦИОМ,
в том же исследовании показывают, что 86 % россиян указывают какой герб в России, но не могут рассказать его историю и
четко описать.
Историю о возникновении и значении герба как символа
описывали следующим образом: «он из Византии пришел – западная и восточная часть как бы в нас объединены», «третий
Рим – Москва», «давно это было, он из Византии», «двуглавый
орел означает, что страна находится в Европе и в Азии», «Сейчас вот
еще есть интерпретация типа вот Медведев – Путин, ну на самом
деле он из Византии». Подобного рода ответы говорят о размытости
представлений о таком государственном символе как герб.
История российского гимна также известна далеко не всем.
Старшее поколение смогло назвать только гимны, бывшие в
СССР и в России в ХХ в. (Гимн Советского Союза и гимн России,
написанные на стихи С. Михалкова). Люди среднего возраста от
30 до 45 указывали на дореволюционный гимн «Боже Царя храня», на более ранние гимны и их авторов не указал никто. Около
50 % упоминали правильно первые строчки гимна, остальные
или неверно вспомнили (зачастую строчки из гимна СССР – респонденты в возрасте от 30 и старше) либо вообще не помнили
его. Данные ВЦИОМ также показывают схожие результаты:
лишь 39 % россиян помнят его первые слова, примерно столько
же (34 %) указывают их неверно, а 26 % не знают совсем168.
Таким образом, у молодых респондентов больше выбор,
больше мнений, чем старше человек, тем его представления более определены системой или условиями жизни. Молодые люди
в возрасте 18–22 лет не имеют целостной системы представле168 Полюшкевич О. А. «Свои» и «чужие»: социокультурные маркеры // Дискуссия.
2011. №5 (13). С. 84–90.
101
ний о государственной символике и флаг для них – это «кусок
ткани», герб – «значок на фуражке полицейского», гимн – это
музыка. Это «знаки», которые они замечают в обществе, но лично для них они не несут, ни эмоциональной, ни нравственной,
ни какой-то еще нагрузки, т. е. она не выступает в качестве доминаты. Респонденты старших возрастов обладают более целостной картиной о государственной символике, но не видя «толка», «поддержки», культивирования этих знаний со стороны государства, постепенно утрачивают память о ней. Символы ценны тогда, когда они наполняются смыслом – через песни, героические образы в фильмах, через общественное одобрение и обсуждение и т. д. Российская власть не использует опыт Советского Союза, а также других социально активных доминирующих стран (США, Китая, Франции, Великобритании и др.) в области идеологии и пропаганды символов власти, тем самым утрачивается важная связующая общество и власть государственная символика.
Интересен тот факт, что по данным ВЦИОМ, более половины россиян (56 %) испытывают чувства восхищения и гордости
при прослушивании гимна страны. При этом раздражение и антипатию они вызывают только у 1–2 % россиян169. В нашем исследовании, мы спросили респондентов, какие чувства они испытывают и какие ассоциации всплывают, когда видят флаг и
герб и слышат гимн страны?
Ответы можно разделить на несколько групп, выделенных
по принципу ассоциации. Административные органы (35 %) –
«государственные учреждения», «дума», «парламент», «Заседания Кремля сразу вспоминаются, Правительства», «на официальных мероприятиях (областные форумы, совещания)», «поступление в вузы».
Спортивные достижения (26 %) – «когда победителей видим», «когда есть чем гордиться за достижения», «в спортивных
соревнованиях», «на олимпийских играх»,
Праздники (21 %) – «гимн – это Новый год», «гимн – это
день независимости России», «Флаг и гимн – это праздники».
Историко-патриотическая направленность (13 %) – «Герб
ассоциируется с империей, напоминает об империи», «Гимн –
169
Треть россиян не знает гимн ...
102
это торжественность, мощь, сила», «в школах сейчас точно есть
изображения герба и флага, почти во всех есть уроки российской
государственности», «Флаг – это честь и доблесть России».
Бренды (5 %) – «Флаг еще со спортивным костюмом ассоциируется – Россия», «очень ротируемый материал, потому что
он есть везде – вплоть до общественного транспорта (наклейки,
флажки в автомобилях, брелки) и т. д.»
Таким образом, у населения основные ассоциации с государственной символикой вызваны либо административными
органами, либо спортивными победами (61 %), личное повседневное пространство, наполненное данной символикой важно
лишь для 34 %. Хотя, насколько это личностный, ценностный
выбор, сложно судить, скорее дань официальной идеологии и
просто признание самого факта, что флаг, герб и гимн есть, а
понимания, что это за собой несет – нет. Понимание будет только тогда когда будут личностные поступки – «я воевал под этим
флагом»«, «я хоронил под этим флагом отцов» – все атрибуты
которые использовали при социализме и используются в США и
других странах Европы, да, пожалуй, и мира – у нас сегодня нивелированы и идут процессы разотождествления (символ становится чужим, не своим – после этого, только один шаг, чтобы
его забыть). Причин тому масса. Одна из самых очевидных – это
стагнация империй (от царских до советских, приведшая к потере площадей) и последующая стагнация РФ. Другой аспект –
идеологическая составляющая государственной власти. Одним из
самых действенных механизмов внедрения государственной
идеологии на сегодняшний день являются СМИ и кинематограф. В
советском обществе фильмы снимались для укрепления государственной идеологии, сегодня прогосударственной идеологической пропаганды придерживаются фильмы только Н. Михалкова170.
Географическое пространство страны – это одно из самых
древних бессознательных явлений, утверждающих в массовом
сознании мощь и величие страны. Государственные символы
наполняются силой только тогда, когда за ними стоит реальная
мощь и каждый гражданин страны хотел бы присоединиться к ней.
Тот же процесс наблюдается и в бывших странах, владеющих колониями и утративших их. Например, современный порПолюшкевич О. А. Идеологическая пропаганда: анализ фильмов Н. Михалкова // Журн. социологии и соц. антропологии. 2011. Т. 13, № 4. C. 127–143.
170
103
тугальский ученый А. Буэрос приходит к схожим выводам относительно массового сознания жителей Португалии. Он утверждает, что «Португалия, утратив свои колонии, потеряла гораздо больше, чем экономические блага, она потеряла духовное
единство и мощь своих граждан, их веру в великую империю …
задача современного правительства создать новые символы,
способные придать португальцам новой стимул для жизни, консолидации и веры в свое возрождение»171.
Эмоциональное восприятие символов у россиян далеко не
одинаково, от возвышенных (51 %) до снисходительных (27 %)
и даже негативных (12 %). Безразличных было только 10 %.
К «возвышенным» можно отнести следующие: «Когда я за
границей, я вижу флаг наш российский, я очень радуюсь, чувство дома такое», «Гимн вызывает гордость за то, что ты русский,
в смысле россиянин», «Я хочу встать по стойке “смирно”», «Я
присутствую на мероприятии, и играет гимн – у меня прямо слезы на глазах, я вот с трудом сдерживаюсь». «По телевизору
слышу гимн и вижу флаг – чувство гордости, какой-то такой
подъем душевный», «Воодушевление, гордость за то, что это
наши соотечественники сделали», «В школе-то какие молодцы.
Все-таки сделали этот уголок российской государственности и
дети каждый день мимо проходят и всегда радостно, что дети,
может быть, лучше будут знать свои символы», «Положительные эмоции, гордость, состояние чуда и радости», «Просыпается
такой имперский дух, я чувствую величие нашей страны, я сам
историк по образованию и знаю, что наша страна действительно
велика, ее история велика, я об этом вспоминаю, когда слышу
наш гимн, у меня просыпается сразу патриотизм, всякие такие
чувства, я люблю вообще слушать наш гимн», «Раскрывающие,
расцветающие ассоциации, чувство вот безграничности, безграничности и патриотизма». Данная группа респондентов указывает на значимые достижения, работу, которой можно гордиться, и то, что она иллюстрирует национально-государственную
гордость, дает нам повод надеяться, что идеологическое возрождение России наступит.
К «снисходительным» мы отнесли следующие ответы: «Я
еще помню хорошо время, когда был другой гимн, в 90-х годах,
Buaros A. Solidarity in Portugal society. Portugal, Porto, University of Porto Business School, 2008. Р. 118–119.
171
104
вот эта песня Патриотическая, мне она очень не нравится, никаких ассоциаций не возникает, нет чувства гордости, и мне было
стыдно, что у нас не пели его», «Ну какие он ассоциации раньше
вызывал! Со всей душой люди его чувствовали и понимали, а
сейчас … хотя бы просто знали слова!», «Когда я гимн слышу, я
всегда вспоминаю советские слова, я не знаю российские слова,
и, видимо, знать не буду их никогда. А мой сын знает российские
слова. Каждому – свое». Данную группу объединяет чувство ностальгии и восхищения прошлым. Люди утратили веру в будущее, настоящее их не радует в силу разных причин, поэтому, они
пытаются найти точки опоры лично для себя в прошлом. Психологическое ощущение защищенности и безопасности для них
осталось в прошлом, впереди – тревога, разочарование. И то, что
эта группа довольно велика, говорит об очень тревожных настроениях в целом в обществе.
В «негативные» мы включили такие ответы: «Наш гимн
гнетущ, гнетущ и тяжел, ну для меня, по крайней мере, … гамма,
аккорды – давящие на мозг все», «Современный гимн – ничего
кроме раздражения не дает, вот советский – другое дело», «Российский гимн – он без души, он чужой, он не «наш». Негативная
оценка говорит о неприятии не просто нового государственного
символа – российского гимна, а неприятие всех социальных
трансформаций. Данная группа не хочет и не может найти свое
место в современном мире, поэтому ищет укрытие в старых
символах и, конечно же, находит в них гораздо больше достоинств, чем в современных. Какими бы не были последующие перемены – их оценка не изменится, они всегда будут негативной
оппозицией и будут тормозить развитие.
То, что группа «безразличных» в обществе занимает 10 %
также весьма опасно. На них может опираться любая группа из
вышеперечисленных и пополнять свои ряды или с их молчаливого согласия увеличивать социальное напряжение. Государству, следует более внимательно воспринимать «безразличных»,
так как под их молчанием скрывается вулкан, который может
взорвать рано или поздно, социально-политическое пространство страны.
По данным ВЦИОМ, более половины россиян (56 %) испытывают чувства восхищения и гордости при прослушивании
гимна страны. Эти же эмоции возникают у 52 % респондентов
105
при виде флага и у 49 % – при виде герба России. Симпатию же
чаще вызывает флаг (29 % опрошенных) и герб (28 %), нежели
гимн (25 %). Безразличными россияне остаются при виде государственных символов лишь в 14–17 % случаев172.
То, что россияне гимн слышат чаще при спортивных достижениях и восхищаются Россией только тогда, когда есть спортивные успехи – это еще раз подтверждает потерю значения государственной символики. В других сферах – нет значимых результатов. В Советском Союзе – каждый гражданин страны гордился достижениями в науке, космосе, в освоении Севера, медицине, образовании и т. д. Сегодня из перечисленных выше сфер
гордости имеет жалкое существование. Во всяком случае – гордости не вызывает. Поэтому символы страны теряют свою энергетическую нагрузку, так как сознание людей не обращается к
ним в восхищении и гордости, а скорее наоборот. В советское
время люди плакали от торжественности момента, когда слушали гимн, сегодня только 10 % участников исследования испытывали когда-либо такие чувства. Сегодня деньги, вложенные в спорт, науку, образование, не дают и части той гордости,
что испытывали люди в советское время. Об этом особенно говорят люди старшего поколения «а чем сегодня гордиться?»,
«страна разрушается на глазах – нет никаких достижений, за
которые я мог бы сказать своим внукам: “гордитесь – в какой
стране вы живете!”, а мой отец мне такое говорил». Молодые
люди не так категорично, но в целом также считают, что надежды особой на улучшение нет: «Да лучше бы уехать из этой страны – тут нет перспектив», «Страна не дает возможности для
нормальной жизни», «В России не живут – в России выживают».
Последствия данных процессов имеют самые разные воплощения, касаемые не только незнания и утраты государственной символики, но и повседневной жизни россиян – уменьшению рождаемости (нет уверенности в завтрашнем дне), увеличением смертности (незачем жить старшему поколению).
Символы перестали быть символами опоры и надежды, они стали символами провала и разрушения. И если сознательно данные вопросы рассматривает далеко не всё население, то на бессознательном уровне эта информация легко считывается.
172
Сайт ВЦИОМ [Электронный ресурс]. URL: http://wciom.ru.
106
Сегодня происходит трансформация смысла и сути государственных символов: от внутреннего трепета и восторга до
безразличия и непонимания или замены на личностные желания – встреча для того, чтобы выпить и пообщаться, что является показателем внутренней опустошенности и одиночества. Все
больше людей приходят поклоняться и вбирать в свою жизнь
все новые и новые симулякры и все меньше тех, кто видит, знает и понимает истинные события, смыслы и символы в настоящем и прошлом. Разрывается социокультурная преемственность поколений, теряется связь через смысловое символическое пространство.
107
ГЛАВА 4
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
ПОКОЛЕНИЙ
4.1. ОСОБЕННОСТИ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ
СОЛИДАРНОСТИ ПОКОЛЕНИЙ
Рефлексия сложившегося в первое десятилетие ХХI в. социального порядка дала основания И. Валлерстайну для вывода:
«...социальная система заходит в тупик, из которого миру будет
очень трудно выбраться. В настоящее время мы находимся на
развилке системных процессов. Вопрос уже не в том, каким образом капиталистическая система сможет исцелить свои раны и
возобновить наступление. Вопрос в том, что придет на смену этой
системе. Какой порядок вырастет из окружающего нас хаоса?»173
Поиск нового типа самоидентификации закономерно привел к оживлению интереса к классической проблеме мировой и
отечественной социально-философской мысли – проблеме связи
личности и общества и концептуализации парадигм, обосновывающих возможные оптимальные модели современной личностной детерминации социального порядка, способствующие минимизации глобальных угроз в современном кризисном мире.
Важным и недостаточно изученным аспектом здесь является аксиология личностного бытия в ее отношении к современному
социальному порядку, вычленение концептуальных оснований и
их продуктивных компонентов, которые обусловливают возможность «диалога» внутреннего и внешнего мира личности, связанного с его выбором, самосознанием, способностью к сохранению
ценностей и переориентации на новое ценностное сознание.
Валлерстайн И. Динамика (незавершенного) глобального кризиса: тридцать
лет спустя // Возвращение политэкономии: к анализу возможных параметров
мира после кризиса : материалы Междунар. конф. (11–12 сент. 2009 г.). М. : Ин-т
обществ. проектирования, 2009. С. 8.
173
108
Социокультурная солидарность – незыблемое начало общества, но в разные исторические периоды она может быть четко проявленной и осознаваемой всеми членами общества или
же, наоборот, скрытой и не до конца понимаемой. Последнее
происходит в современном обществе. Социокультурное начало
является условием возникновения самой солидарности, так как
оно выступает внутренним связующим элементом группы людей.
Как показала история, солидарность возникает при нескольких условиях.
Во-первых, при необходимости физического выживания
(рода, народа, страны) при войнах, болезнях, социальных и экологических бедствиях и проч. Примером может служить сплочение советского народа во время Второй мировой войны или
сплочение населения Японии после катастрофы на Фукусиме в
2011 г. До сих пор участники многих эпохальных, исторических
событий ассоциируют свою жизнь и жизнь своего поколения
именно с этими событиями (Э. К. Селлава-Колбовска о событиях
января 1945 г. в Варшаве, А. Стрельникова о местах памяти, об
Афганской войне174, П. Полян о депортированных и проч.).
Во-вторых, при необходимости изменения условий социально-духовного выживания (при борьбе за независимость от
рабства, борьбе за свободу слова или за равные права). Примером могут выступать феминистки, отстаивающие свои права на
равный труд, на равную оплату труда, на образование или полиСм.: Селлава-Колбовска Э. К. Тяжелый груз воспоминаний и неудобные «места памяти». Исследование коллективной и культурной памяти о событиях 17
января 1945 г. в Варшаве // Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER).
2011. № 6. С. 58–69; Стрельникова А. Коллективная память в городском пространстве: места памяти об Афганской войне // Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER). 2011. № 6. С. 118–126; Полян П. Увековечение памяти о депортированных – дело рук самих депортированных // Неприкосновенный запас. 2010. № 3 (71); Историческая память и политики меморизации // Россия
реформирующаяся: Ежегодник 2005 / отв. ред. Л. М. Дробижева. М. : Ин-т социологии РАН, 2006. С. 198–213; Юбилей Победы и память о нем: конфликтологический аспект // Конфликтология – теория и практика. 2010. № 1. С. 40–61; К
проблеме исторического «аналога» политического процесса (историческая память в модернизирующемся обществе: итальянский вариант) // Модернизация
и политика в ХХI в. / отв. ред. Ю. С. Оганисьян ; Ин-т социологии РАН. М. : Рос.
полит. энцикл. (РОССПЭН), 2011. С. 168–195; Рождественнская Е., Семенова В.
Социальная память как объект социологического изучения // Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER). 2011. № 6. С. 27–48.
174
109
тические партии, отстаивающие свои интересы в Конгрессе или
Совете Федерации. И феминистки, и политики пытаются найти
поддержку в широких слоях общества, тем самым сплачивая их
интересы вокруг своих персон или идей. Данные подходы отражены в кандидатских диссертациях О. А. Полюшкевич, В. К. Ушаковой, Т. И. Колмаковой175, работах Пилецкого, Е. А. Здравомысловой, А. А. Тёмкиной и др.176
Перемены, происходящие в современном мире, привели к
тому, что стало формироваться третье условие – игрализация/театрализация общества. При театрализации консолидирующим началом выступает не физическая или социальнодуховная потребность объединения для достижения целей, а
сами процессы, в которых участвуют люди. Эти процессы формируют массовая культура, глобализация и виртуализация современного общества.
Термин «игрализация» в социально-философский оборот
ввел Й. Хейзинга, когда заговорил о «человеке играющем», человеке строящем и развивающем свой мир через игру, так как
динамика, непостоянство и плюралистичность современного
мира определяют стиль жизни многих социальных групп. Стоит
сказать, что современные ученые эти явления называют неодинаково – макдональтизация (Дж. Ритцер), текучесть (З. Бауман),
эмерджентность (П. Блау).
Необходимо уточнить, почему мы предпочли термин «театрализация».
Полюшкевич О. А. Специфика идеологии современного феминизма в условиях
России : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Иркутск, 2006. 24 с.; Ушакова В. К.
Общественная роль женщины и идеология феминизма (критический анализ) :
автореф. дис. ... канд. филос. наук. М., 1984. 26 с.; Колмакова Т. И. Феминизм как
современная социально-политическая теория : автореф. дис. ... канд. полит.
наук. М., 1991. 24 с.
176 Пилецкий С. Г. О суфражистках, феминистках и иже с ними ... // Вопр. культурологии. 2010. № 9. С. 115–120; Здравомыслова А. А., Тёмкина А. А. Структурноконструктивистский подход в гендерных исследованиях // Социология гендерных отношений : учеб. пособие / под ред. З. М. Саралиевой. М. : РОССПЭН,
2004. С. 80–98; Здравомыслова А. А., Тёмкина А. А. Советский этакратический
гендерный порядок // Социальная история. Ежегодник. 2003. Женская и гендерная история / под ред. Н. Л. Пушкаревой. М. : РОССПЭН, 2003. С. 436–463;
Здравомыслова А. А., Тёмкина А. А. Феминистская эпистемологическая критика:
кризис социального знания и поиски выхода // Женщина. Гендер. Культура /
под ред. З. А. Хоткиной [и др.]. М. : МЦГИ, 1999. С. 66–82.
175
110
Если Макс Вебер под модернизацией старых европейских
обществ понимал прогрессирующую рационализацию всех сторон общественной жизни, то Ритцер за основу сравнения развития современного рационального общества берет ресторан быстрого питания «Макдональдс»177, подобно веберовской модели
бюрократии на ранних этапах развития современного общества,
которая окутывает собой все аспекты его жизни.
Согласно Ритцеру, ее отличительными чертами являются
эффективность, предсказуемость, акцент на количество, а не
качество и осуществление контроля посредством унификации
всех операций. Данная концепция существенно расширила веберовскую теорию в области потребления, где иррациональное
начало является одним из ключевых моментов всей социальной
системы.
Ограниченность теории макдональдизации, на наш взгляд,
обусловливается принципом, что все продается и покупается, на
всякий запрос можно найти ответ. Эта теория в большей степени приземлена и опредмечена (даже высшие ценности, такие
как любовь и дружба, вера и воля имеют свою цену, так как
формируются потребностью). А этот факт, по нашему убеждению, является весьма спорным. Ибо нельзя купить ощущение
утренней свежести на своем лице, нельзя купить щебетание
птиц, радующихся восходящему солнцу. В этом можно только
реально участвовать. Птицы поют не за деньги, а потому, что
реально живут такой жизнью.
Характеризуя современность, английский социолог З. Бауман178 развивает идею текучести и проницаемости мира. Он
говорит о разжижении мира, обращая внимание читателя на то,
что жидкости легко придать любую форму, но сложно эту форму
сохранить. Так же и современный мир – он постоянно меняется,
а потому он плохо понимаем и плохо управляем. Новые технологии, вошедшие в нашу жизнь, как ни парадоксально, но не дают
нам четкого представления, что будет дальше, слишком много
Ритцер Дж. Макдональдизация общества 5: исследование изменяющегося
характера современной социальной жизни. М. : Праксис, 2011. 512 с.
178 Бауман З. Текучая современность / пер. с англ.; под ред. Ю. В. Асочакова.
СПб. : Питер, 2008. 240 с.; Балацкий Е. В. Концепция текучей современности
З. Баумана и ее приложения // Обществ. науки и современность. 2011. № 3.
С. 134–146.
177
111
вариантов того, что может быть. В терминологии Ж. Делеза, Ф.
Гваттари «ризомность» как характеристика эпохи179 является
иллюстрацией подвижности и непостоянства. Сложно предсказать, как будет развиваться мир, что может стать толчком для
формирования качественно новых ценностей: техногенная, экологическая или социальная катастрофа, утрата моральных устоев или что-то еще. Новые социальные бунты по всей Европе ведут не к смене власти, а к требованию выполнить свои обязательства, взятые государством перед обществом.
Текучесть современного мира, по Бауману, является условием свободы человека, так как все пространство свободно, динамично, проницаемо. Но главная черта современности – отсутствие предсказуемости, отсутствие раз и навсегда выбранного
вектора развития человека, семьи, общества. С увеличением
скорости происходящих в обществе событий утрачивает свою
ценность пространство. Весьма убедительный пример приводит
Бауман – относительно военной политики США, в рамках которой трансформировался тысячелетний смысл ведения войны – в
захвате ресурсов (прежде всего территориальных), сегодняшняя
война – это насаждение своей идеологии, своей прозрачности и
пронизанности системы на как можно большие пространства.
По мнению Баумана, «...именно скорость движения стала
главным фактором социальной стратификации и социального
доминирования»180. Показателем экономической эффективности человека выступает скорость мышления, гибкость и готовность к переменам, мобильность, а не материальные ресурсы, не
оседлость, основательность, малоподвижность, что в былые века гарантировало приращение ресурса.
На наш взгляд, ограниченность термина «текучесть» как
характеристики современного общества является размытость
границ личности и общества, отсутствие четкого понимания
того, кто на кого в какой ситуации влияет.
Эмердженция – это «новые упорядоченные структуры или
качества, проявляющие себя в процессе самоорганизации сложДелёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / пер. с фр. и
послесл. Я. И. Свирского; науч. ред. В. Ю. Кузнецов. Екатеринбург : У-Фактория ;
М. : Астрель, 2010. 895 с.; Делёз Ж. Фрэнсис Бэкон: Логика ощущения / пер. с фр.
и предисл. А. Шестакова. СПб. : Machina, 2011. 176 с.
180 Бауман З. Текучая современность ... С. 163.
179
112
ных систем»181. Концепция «эмерджентных групп» позволяет
выделить в обществе группы, гомогенные по социальному составу, включенные в схожие практики, имеющие схожие ценностные ориентации. Эти группы формируются спонтанно, зачастую разрушаются так же быстро, как и создаются, но при этом
формируют сплоченную группу.
Слабой стороной данной теории является ограниченность ее
распространения даже в сложных системах, так как они требуют
постоянного четкого следования принципам их формирования.
Далеко не все люди могут объяснить, почему они вступают
в ту или иную группу, почему они согласны с одними и не согласны с другими. Данные условия опираются на объективную
реальность, отводя на второй план субъективные характеристики личности или группы, делающей выбор.
Этих пробелов, по нашему мнению, лишена теория игрализации. П. С. Гуревич182 рассматривал игру как предвестие культуры. Игра – это самая первая, доступная и понятная форма понимания мира. Без игры невозможно развитие. Культура возникает из множества элементов, и от того, в какой пазл она сложится, будет зависеть, как сложатся взаимоотношения внутри и
вовне ее. О парадигме игрализации общества на рубеже тысячелетий заговорил отечественный ученый С. А. Кравченко183. Этой
работе предшествовали разработки в русле модернистских теорий рациональности Дж. Хоманса, П. Блау, Р. Эмерсона184, включающие в себя принцип неопределенности, многовариантности.
Мы остановились на термине «театрализация», потому что
он более тонко подчеркивает социальные изменения, так как
предполагает некую игру и придуманность не только среди актеров, но и зрителей. Те, кто являются, казалось бы, сторонними
181 Corning P. The Reemergence of «EMERGENCE»: A Venerable Concept in Search of
Theory // Complexity. 1991. №7. P.18
182 Гуревич П. С. Философское постижение человека: проблемы, тенденции и
новые темы философской антропологии : монография. Germany, Saarbrucken :
LAP LAMBER Academic Publishing, 2011. 664 с.
183 Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика ... 172 с.
184 Хоманс Дж. Социальное поведение как обмен // Современная зарубежная
социальная психология. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 82–91; Блау П. М. Различные точки зрения на социальную структуру и их общий знаменатель //
Американская социол. мысль : тексты / под ред. В. И. Добренькова. М. : МГУ,
1994. С. 17–20; Эмерсон Р. Нравственная философия. Минск : Харвест; М. : ACT,
2001. 384 с.
113
наблюдателями, на самом деле уже являются актерами, игроками, порой сами того не замечая (например, политические выборы, поход в магазин, досуг, работа и проч.).
Это свидетельствует о целостной трансформации социально-философского основания развития общества. До конца ХХ в.
западное общество развивалось по принципам, сформулированным еще Рене Декартом (1596–1650), определяющим логичность и последовательность развития как человека, так и общества. Нынешние социально-философские основы строятся не на
рациональном познании, а на субъективном, множественном
опыте целых поколений.
В ХХ в. стало очевидно, что не объективные принципы определяют выбор и жизненные стратегии индивидов, а самосознание, личностные устремления и желания. Социальные институты отпустили человека на волю. Если ранее они полностью
контролировали его действия, ставили четкие рамки того, что
можно, а что нет (начиная от того, где и как работать, заканчивая тем, на ком жениться и какие выстраивать отношения в семье). Сегодня человек сам решает в соответствии со своим видением мира как строить свою жизнь. Данные идеи широко освещены в работах Э. Гидденса, К. Личтблау, Л. Джеймисон,
Л. Кайе, П. Самерсфилда, Г. Маркузе и проч.185 Человек пробует и
ошибается, а игровые, нереальные ситуации, например в виртуальном пространстве, воспринимает более серьезно. Эти процессы приводят к изменению сознания даже не одного человека,
а целых поколений.
Особенность современного периода истории в том, что
нынче играют не только дети, а все большие и большие группы
населения. Этому способствует массовая культура досуга и развлечений, широкое распространение виртуального пространст185 Giddens A. The transformation of intimacy. Sexuality, love & eroticism in modern
societies. Polity Press. 1992. 204 р.; Lichtblau K. Eros and culture: gender theory in
Simmel, Tennis and Weber / Georg Simmel. Critical Assessements. Frisby D. (ed).
Vol. 3. London : Routledge, 1994; Jamieson L. Intimacy transformed? A critical look at
the `pure relationship // Sociology, 1999. Vol. 33. Р. 130–145; Kaye L. Howard. Theory
on steroids: Antony Giddens on modernity // Qualitative Sociology, 1994. Vol. 17.
Р. 87–109; Finch J., Summersfield P. Social reconstruction and the emergence of companionate marriage, 1945–59 // The sociology of the family. A reader / G. Allan (ed).
Oxford : Blackwell Publishers. 1999; Маркузе Г. Эрос и цивилизация. М. : АСТ, 2002.
526 с.
114
ва и прочих современных характеристик общества. Еще 50 и тем
более 100 или 200 лет назад, была приемлема и абсолютно
правдоподобна поговорка – «делу – время, потехе – час». Сегодня ситуация изменилась на 180 градусов. Конечно, игровое
пространство для разных поколений не одинаково; но если
старшее поколение предпочитает проводить время у телеэкранов, а молодые люди – в Интернете, то разница лишь в выборе
ухода от реальности, а не в сути происходящих событий.
Иными словами, людей объединяют внешние явления, социальные процессы, которые касаются их лично, но в то же время, они происходят вовне. Солидарность – это социальная черта.
И пока будет существовать человечество, всегда будут существовать группы людей, солидарные друг с другом. Больше шансов найти общий язык и выступать консолидировано у тех, кто
имеет схожий социальный и личностный опыт, кто принадлежит к одному поколению.
В социальной философии существует довольно широкая
трактовка термина «поколение». В отличие от других наук, где
изначально предполагается, что исследуется либо смена возрастных групп (демография, статистика), либо социальная трактовка данного термина (этнография, психология, антропология). Поколение в социальной философии понимается как тип
«социальной связи и символической солидарности индивидов,
служа средством объединения разных возрастных слоев и в то
же время отражая индивидуальные особенности каждой из действующих в обществе межпоколенческих групп, слагающих социальную систему»186; это условная возрастная когорта, встроенная в ход социальных изменений, и точкой отсчета в эмпирическом определении границ символического поколения принято считать крупное историческое или социальное событие. Например, «дореволюционное поколение», «предвоенное поколение», «послевоенное поколение», «поколение протеста», «поколение перестройки» и т. д.
Социально-философское понимание поколения основывается на неких событиях, вокруг которых было сконцентрировано внимание и повседневная жизнь простых людей. Большие
массы одновременно (солидарно) проявляли интерес к тому,
Гагаев А. А., Гагаев П. А. Философия и культурно-типическая антропология.
Саранск, 2007. Т. 2, ч. 1. С. 121.
186
115
что происходило вокруг. Поколение – это временная общность
людей, объединяющая их мысли, поступки и желания. Само переживание времени группой или обществом является солидаризирующим началом. Это «переживание» соотносит человека или
группу людей с прошлым (характерно для традиционных обществ, где необходимо учиться у старших) или с будущим (характерно для современных обществ, где будущее творится в настоящем187). Такой подход широко освещен в работах М. Мид о
различных типах культуры (префигуративной, постфигуративной и конфигуративной). К. Манхейм подобного рода процессы
называл «исторической локализацией»188, когда условия развития среды следуют по нормам социокультурных потребностей
того или иного народа. Иными словами, люди объединены незримыми нормами и правилами, которые определяют необходимые мысли и действия каждого из членов этого сообщества.
В. В. Семенова189 приводит типологизацию локализации условных общностей (поколений, т. е. сплоченных между собой
людей), которые объединяются по хронологическому (календарному) принципу – «поколение 90-х гг.», или по символическому принципу (через соотнесение с определенным событием) – «поколение войны» или «поколение перестройки», по
принципу выдающейся личности – «поколение революционеров» или «поколение Пушкина», по принципу символических
ценностей – «потерянное» поколение (И. Кон190).
В русской социально-исторической традиции проблематике поколений уделялось всегда большое внимание. Это заметно
в рамках литературно-культурного дискурса как отождествление индивидуальной жизни «выразителей дум» поколения, например, писателей (акторов), со спецификой того времени, в котором они живут. «Моя судьба» и «судьба поколения» сливалась
в один контекст. На основе субъективного переживания литераторами своей индивидуальной судьбы как судьбы коллективной зарождался дискурс понимания поколения в России. СоциоGiddens А. The Class Structure of the Advanced Societies. London : Hutchinson, 1981.
Манхейм К. Очерки социологии знания. Проблема поколений – состязательность – экономические амбиции. М. : ИНИОН РАН, 2000. С. 16–17.
189 Семенова В. В. Социальная динамика поколений: проблема и реальность. М. :
РОССПЭН, 2009. 271 с.
190 Кон И. С. Социология поколений // Социология молодежи. СПб. : СПбГУ, 1996.
187
188
116
культурное описание своего поколения присутствует у многих
писателей XIX в. (Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Толстого,
Тургенева). Благодаря литературному контексту в российской
исторической традиции выработалась система анализа поколения через яркие образы выдающихся лидеров, олицетворяющих
символы поколения.
Данную традицию с успехом подхватили как современные
социологические центры (Левада-центр, ФОМ, ВЦИОМ), так и
отдельные ученые (В. А. Ядов, О. А. Кармадонов, В. Г. Немировский191), которые проводят опросы населения «о настоящем герое», «о значимом событии», «о том, кем можно гордиться и кого
презирать» и т. д. Эти исследования опираются на социокультурную традицию нашего народа.
В одно время живут представители разных поколений, если
нет согласованности и преемственности между ними, то происходит разрыв и утрата консолидирующего начала. О том, что
преемственность поколений нарушается, показывают в своих
исследованиях такие авторы, как К. Манхейм, Дж. Ортега-иГассет, М. Мид, С. Н. Эйзенштадт, Л. Розенмайер, В. В. Семенова,
И. С. Кон, Ю. А. Левада и мн. др. Именно поэтому, одни и те же
события разными поколениями воспринимаются неодинаково.
Указанные авторы по-разному называют эти процессы, но суть
их довольно близка: «исторические поколения» (К. Манхейм),
«дух времени» в сознании поколения» (Дж. Ортега-и-Гассет),
«межпоколенный контакт в поколенческой перспективе»
(М. Мид), «формы возрастной солидарности» (С. Н. Эйзенштадт),
«биографизация поколений» (Л. Розенмайер), «конфликт поколений» (И. С. Кон) и т. д.
Существует еще один аспект восприятия связи времени и
событий – это восприятие своего биографического времени как
совокупного жизненного опыта прохождения поколением определенных ролей и событий. В результате поколение формирует
191 Как люди делают себя. Обычные россияне в необычных обстоятельствах:
концептуальное осмысление восьми наблюдавшихся случаев / под общ. ред.
В. А. Ядова, Е. Н. Даниловой, К. Клеман. М. : Логос, 2010. 388 с.; Немировский
В. Г. Тайные общества и заговорщики. Куда они ведут Россию? СПб. : ПИТЕР,
2007. 256 с.; Символ и трансформация: социальные смыслы российского общества эпохи перемен (1984–2011 гг.) : коллект. моногр. / О. А. Кармадонов,
П. А. Баёв, О. А. Полюшкевич, О. В. Захарова, П. Л. Кузнецов ; под ред. О. А. Кармадонова, В. А. Решетникова. Иркутск : Изд-во ИГУ, 2012. 343 с.
117
свое совокупное представление о событии, но в то же время остается личностное, субъективное восприятие его.
В период социальных перемен высокая насыщенность событиями ведет к трансформации оценки социального времени
и, как результат, – собственного биографического времени.
В этот период меняется представление о связи прошлого, настоящего и будущего, происходят такие явления, как спрессованное время, разрыв связи времен, переоценка прошлого и т. д.
Возможности у одного поколения схожи, поэтому мы можем говорить о солидарности, основанной на бессознательных
установках восприятия своих личных жизненных событий и событий, в которые погружен человек совместно с другими (общественные события).
В исследованиях ряда ученых неоднократно звучит такой
термин, как «память поколений» (А. Портелли, Э. Гидденс,
П. Жедловри и проч.)192. Причем ХХ в. качественно изменил представления о памяти. Если в XIX в. память понимали как неизменное
хранилище прошлого опыта, то социально-политические трансформации ХХ в. убедительно показали, что память (как отдельного человека, так и поколения) – это динамическая характеристика, которая изменяется под влиянием внешних и внутренних
факторов. Память поколений конструируема и управляема властью. Память всегда связана с настоящим (те события, что мы
помним, мы их помним потому, что они имеют значение в настоящем). Память – это «временное поле» (П. Жедловри), в котором присутствует диалектическое единство прошлого, настоящего и будущего: с одной стороны, прошлое и настоящее
определяет будущее; с другой стороны, именно настоящее трактует, придает форму прошлому, реконструируя, убирая и создавая новые события и детали с целью того, что может помочь в
реализации задач в настоящем и будущем. Прошлое всегда актуализируется путем ментальной активности, выбора приоритетных событий, их сегрегации и ориентации на цели в настоящем и будущем. Память – это способ управления массами. Память – это способ интегрировать или дезинтегрировать большие группы людей.
Portelly A. Oral History Rewiew, 1995. Vol. 22, N 1. P. 1–2; Giddens А. The Class
Structure of the Advanced Societies. London: Hutchinson, 1981; Jedlowsri P. Memory
and Sociology: themes and issues. Time and Society. 2010. Vol. 10 (1). P. 29–44.
192
118
Существует еще одна теория поколений, созданная в 1991 г.
Н. Хоувом и В. Штраусом193. Указанные авторы выделили ценности людей, рожденных в разные годы, и по ценностным основаниям выделили основные группы поколений. Ценностные основы ребенка формируются под влиянием экономических, политических, культурных, технологических открытий и воспитания
в семье (что хорошо, а что плохо) до 10–12 лет, так как в это
время ребенок не оценивает то, что происходит вокруг, а осваивает технологии наиболее успешной и экологичной адаптации в
социуме. Сейчас во всем мире живет поколение GI (1900–1923 г. р.),
молчаливое поколение (1923–1943 г. р.), поколение БебиБумеров (1943–1963 г. р.), поколение Х (1963–1984 г. р.), поколение
Милениум или Y (1984–2000 г. р.), поколение Z (c 2000 г. р.).
Когда мы сегодня задаемся вопросом о том, что может объединить большие группы людей, ответ очевиден: либо представления о прошлом, либо события в настоящем, либо ожидания
от будущего. И у каждого поколения это будут свои ожидания.
Первый путь объединения людей – представления о прошлом (хорошем или плохом) – используется практически всеми
политиками и идеологами последние 8 тыс. лет. (Например, еврейский народ и сегодня объединяет «обида» за притеснения
иудеев в Египте 2 тыс. лет назад. Чувство коллективной вины
перед тем же еврейским народом присутствует у современных
немцев за политику нацистской Германии в 30–40-е гг. ХХ в.)
Второй путь объединения людей – события в настоящем.
Эта стратегия используется, когда имеется большая социальная
напряженность, реформы, острый недостаток различных ресурсов и т. д. (Она применялась при реализации перестройки в СССР
с 1985 по 1990 г., во время Великой Отечественной войны и т. д.)
Третий путь объединения людей – ожидание будущего. Эту
стратегию объединения активно использовали в СССР, когда
шли великие стройки века. Освоение Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока обязано идеологической работе партии,
определяющей единую цель для развития страны, а вместе с тем
каждого активного ее гражданина. (Примером исследования
193 Хоув Н., Штраус В. Основы Теории Поколений [Электронный ресурс] // Теория поколений в России : сайт. URL: http://rugenerations.wordpress.com.
119
этого явления могут служить работы А. Захарова, Н. Митрохина,
Т. Ворониной, А. Кушковой и др.194).
В любом случае социальное существование памяти и социальных представлений производится и воспроизводится через
дискурс СМИ, поэтому и мы попытались исследовать дискурсы и
коллективные нарративные практики, существующие в разных
социальных контекстах, определяющие театрализацию социокультурной солидарности.
4.2. ФОРМЫ ВЫРАЖЕНИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ
СОЛИДАРНОСТИ ПОКОЛЕНИЙ
В современном обществе, за последние двадцать пять лет,
произошли серьезные изменения. Поменялся не только политический режим, не только экономическая система, не только культурное развитие, но и изменился образ жизни россиян, изменилось их восприятие реальности. Стали формироваться новые
стратегии адаптации к меняющимся условиям, и как результат –
стали изменяться представления людей о происходящих в обществе переменах.
Социальные изменения изучались учеными с разных сторон. Питер Штомпка, рассматривая трансформацию стран так
называемого «второго мира» (к которым относил и Россию). Он
выделил их основные особенности: современные черты в одних
областях жизни (например, индустриализация) в сочетании с
архаичными элементами в других (например, отсутствие гражданского общества), а также большая доля имитирующих государственных институтов, таких как выборы, конституции195.
Анализируемые Штомпкой процессы изменения в странах со194 Захаров А. «Советское – значит отличное»: Российская Федерация как опыт
подражания // Неприкосновен. запас. 2009. № 3(65). С. 185–194; Повести о комсомольской любви 1950–1970-х гг. / сост. Н. Митрохин // Неприкосновенный
запас. 2009. № 3(65). С. 53–73; Воронина Т. Память о БАМе // Неприкосновенный
запас. 2009. № 2(64). С. 76–95; Кушкова А. Советское прошлое сквозь воспоминания о продовольственном дефиците // Неприкосновен. запас. 2009. № 2(64).
С. 174–187.
195 Штомпка П. Социология социальных изменений. М. : Аспект-Пресс, 1996.
С. 179.
120
циалистического содружества, заставляют говорить о пересмотре закономерностей социальных изменений в современном
мире. Значительная часть этих положений касается социальнопсихологических особенностей общественных трансформаций.
Другой ученый – Л. Г. Ионин, анализирует механизм трансформации культуры в современной России как смену жизненных стилей. Культура понимается им как «репрезентативная»
культура196, которая раскрывает суть происходящих социальных изменений и дает им оценку. Культурные репрезентации
определяют жизненный стиль той или иной социальной группы, который может иметь различную конфигурацию. По мнению Ионина, переход российского общества от социалистического режима к демократическому повлек за собой схему так
называемой инсценировки, которая в последующем распространилась на интерпретацию всех сфер жизни. Разнообразие,
внешняя броскость, театрализованный характер инсценировок
новых культурных стилей в культурной, политической, религиозной сферах знаменуют собой период «стилевого промискуитета»197, который при определенных условиях открывает путь
от моностилистической репрезентативной культуры, элементы
которой – убеждения, оценки, образ мира, идеология – обладают
внутренней связностью и активно разделяются либо пассивно
принимаются всеми членами общества, к развитию стабильной
полистилистической культуры социальных групп.
Идеология советского общества формировалась всеохватывающей политикой «линии партии», в современном российском
обществе четкой линии развития нет, и трансформации, в которых мы живем, не управляемы. Чтобы объяснить эти процессы,
Т. И. Заславская предложила концепцию «социетальной трансформации»: «в отличие от перехода, в основе которого лежат
целенаправленные действия власти, ни генеральное направление, ни конечные результаты слабо управляемой трансформации общества не предрешены»198. Политика власти, экономические преобразования – это только элементы более крупных изменений социального пространства России. Направление
Ионин Л. Г. Социология культуры. М. : Логос, 1996. С. 151.
Там же. С. 195.
198 Заславская Т. И. Современное российское общество: проблемы и перспективы // Обществ. науки и современность. 2004. № 5. С. 10.
196
197
121
трансформации, в отличие от переходного процесса, не задается
однозначно, а определяется в результате борьбы многих социальных сил, с заранее неизвестным итогом.
Достаточно близок такой трактовке общественной трансформации и подход В. А. Ядова. По его мнению, «особенность
российской трансформации общества – не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся микросистема), а скорее в том, что
мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность трансформируемой системы близка к состоянию “динамического хаоса”»199. Осуществляемые властью реформы, всё в большей степени углубляют раскол между
ней и обществом. В то же время внутренние, мобилизирующие
общество импульсы, которые бы объединяли его, в настоящее
время отсутствуют. Данная ситуация (рассогласования интересов общества и власти) описана П. Штомпкой как типичная для
постсоциалистических обществ. На практике это выражается в
двойных стандартах в поведении и речи политиков, в желании
«обойти систему», в инфантилизме по отношению к государству
и обществу, сопряженном с идеей «примитивного равноправия»200. Наличие целых групп с такими установками и представлениями значительно усложняет процесс трансформации общества.
Помимо общекультурных сдвигов нашего общества, происходит преломление личного опыта и условий выживания, влияния социальных стереотипов и требований в отношении мышления и поведения мужчин и женщин. И, соответственно, у них
вырабатываются различные представления о происходящих
трансформациях. Гендерная дифференциация в восприятии социальных трансформаций основывается на доминирующих в
обществе социальных представлениях. Социальные представления служат инструментом познания. Они одновременно являются и продуктом, и процессом: они позволяют описать, классифицировать и объяснить объекты социальных изменений и в
то же время, они позволяют людям перерабатывать информацию из внешнего мира. Благодаря этому формируются и закрепляются привычки, лишняя информация не воспринимается.
Ядов В. А. Россия как трансформирующееся общество: резюме многолетней
дискуссии социологов // Куда идет Россия? … Власть, общество, личность. М. :
Аспект-Пресс, 2000. С. 383–391.
200 Штомпка П. Указ. соч. С. 307–310.
199
122
Человек видит окружающий мир не таким, каков он есть на самом деле, а «сквозь призму собственных желаний, интересов и
представлений»201.
Помимо этого, социальные представления опосредуют поведение. Они появляются, проверяются и, наконец, регламентируют и определяют жизнь всех членов данной социальной группы (семье, школе, церкви, клубе, работе, клане и т. д.). Эта функция может проявляться как во внешних формах, например, в
регламентировании поведения или форме одежды, так и во
внутренних, например, эмоциональной реакцией на определенные события, поступки и слова, соответствующие людям определенного статуса, профессии и т. д. Таким образом, на эмоции и
поступки, цели и решения отдельного человека или группы людей влияют социальные представления.
Также, социальные представления выступают адаптационной функцией. С одной стороны, они адаптируют новые факты и
явления социально-политической и культурно-исторической
жизни общества к старым правилам и нормам, к уже сформировавшимся ранее взглядам. С другой стороны, благодаря социальным представлениям отдельный индивид может успешно
адаптироваться в социуме. То есть успешно ориентироваться в
социальной реальности возможно только тогда, когда индивид
или группа четко усвоили ценности и представления того или
иного социума. Социальные представления являются своеобразным ключом к социализации.
Социальные представления позволяют говорить о стабильной, устойчивой части социума, которая держит на себе
многие общественные формы развития и обладает высоким
уровнем динамичности. Социальные представления встроены в
общественное мнение и определяют поведение людей в любом
сообществе. Они консолидируют в себе идеалы современного
общества и находят им конкретное выражение. Причем оценивать эти идеалы они могут как позитивно, так и негативно (например, идеал успешного человека в советское время выражался
в таких престижных профессиях как «врач», «учитель», «милиционер»; примером не престижных профессий, или сфер деятельности являлись «фарцовщики», «спекулянты», «воры»; в начале
Донцов А. И., Емельянова Т. П. Концепция социальных представлений в современной французской психологии. М. : Изд-во МГУ, 1987. С. 54.
201
123
90-х – это распределение перевернулось в обратную сторону: социально успешными признавались «рэкетиры», «бандиты»,
«предпринимателями» (бывшие «фарцовщики»), а престижные
ранее профессии потеряли свою перспективность и важность202.
Мы провели исследование форм, структуры и особенностей
социокультурной солидарности поколений. Исследование проходило в 2013–2014 гг. Исследование проходило в несколько
этапов: 1) анкетирование (640 человек); 2) интервью (78 человек); 3) нарративное интервью (78 человек). Все данные анализировались при помощи факторного и кластерного анализа, с
применением контент-анализа и дискурс-анализа.
Транссимволический анализ позволил уточнить и детализировать полученные при опросе данные через доминирующие
символические триады. По рассматриваемым категориям были
выявлены более 600 единиц анализа, которые были сведены в
несколько переменных или категорий анализа. Когнитивные
символы характеризируют то, что именно привносят жизненные перемены, аффективные символы определяют сферы реализации этих изменений, деятельностные символы показывают
результат или оценку этих воздействий. Как правило, каждая
триада является законченным смысловым блоком, поэтому могут встречаться повторы отдельных терминов в разных триадах.
Рассмотрим представления о прошлом, настоящем и будущем в различных условных поколениях203 в России (табл. 2).
Оценка прошлого и настоящего респондентами, а также
ожидания людей от будущего, принадлежащих к разным поколениям, отличаются.
Когнитивные символы, характеризующие прошлое в России показывают, что прошлое воспринимается как «мощь», «сила», «величие», т. е. характеристики положительные для государства. В российской выборке среди молодежи есть оценка
прошлого как «террора» и «агрессии», т. е. оценка методов, но не
конечного результата.
202 Кармадонов О. А. Престиж и пафос как жизненные стратегии социоэкономической группы // Социол. исслед. 2001. № 1. С. 68.
203 Деление на поколения происходило по десятилетиям, так как вторая половина ХХ в. характеризуется большой динамикой жизни во всех аспектах, поэтому мы предположили, что каждые 10 лет будет формироваться новое смысловое пространство ценностей и смыслов. Молодежь специально разбита на две
неравномерные группы 16–22 года – это возраст обучения, а после 22 до 30 лет
происходит адаптация к социальному миру, реализация тех ценностей, что были усвоены ранее.
124
Таблица 2
Представления различных условных поколений о прошлом, настоящем и
будущем (на основе транссимволического анализа)* (в %)
Поколения
Когнитивный
смысл
«Прошлое»
Аффективный
смысл
Деятельностный
смысл
18–30 лет
Сила (77)
Террор (74)
Развитие (76)
Сила (75)
Непонятная (74)
Жестокий (72)
Тяжелое (71)
Жестокая (69)
Формирует (78)
Уничтожает (73)
Дает (71)
Умножает (67)
30–50 лет
Государство (72)
Мощь (70)
Сила (78)
Могущество (73)
Великое (68)
Сложная (65)
Могущественная (61)
Сильное (59)
Строит (65)
Трансформирует (62
Творит (64)
Изменяет (62)
50 лет
и старше
лет
Мощь (77)
Страна (72)
Величие (79)
Держава(77)
Великая (60)
Могучая (60)
Славное (67)
Мощная (66)
Растет (65)
Развивается (68)
Умножается (66)
Прирастает (61)
Когнитивный
смысл
«Настоящее»
Аффективный
смысл
18–30 лет
Отдых (56)
Жизнь (55)
Досуг (54)
Реальность (54)
Перспективный (55)
Непостоянная (51)
Мобильный (52)
Обширная (50)
Радует (76)
Напрягает (70)
Окрыляет (68)
Позволяет (64)
30–50 лет
Развлечения (56)
Суета (55)
Рутина (54)
Работа (53)
Ненадежные (53)
Сложная (50)
Непонятная (52)
Непредсказуемая (54)
Удовлетворяют (63)
Напрягает (61)
Изматывает (60)
Удручает (58)
50 лет
и старше
лет
Телевизор (48)
Жизнь (45)
Проблемы (50)
Досуг (47)
Жестокое (55)
Ненадежная (45)
Грубо (50)
Бесценностный (50)
Показывает (56)
Гарантирует (55)
Давят (54)
Развращает (52)
Поколения
Поколения
18–30 лет
Когнитивный
смысл
«Будущее»
Аффективный
смысл
Досуг (56)
Реализация (55)
Развлечения (54)
Самовыражение
(54)
Перспективно (53)
Многообещающая
(50)
Амбициозные (51)
Мобильное (48)
125
Деятельностный
смысл
Деятельностный
смысл
Изменяет (52)
Улучшает (50)
Создают (50)
Раскрепощает (46)
Окончание табл. 2
Поколения
Когнитивный
смысл
«Будущее»
Аффективный
смысл
Деятельностный
смысл
30–50 лет
Работа (53)
Деньги (51)
Социальный
статус (52)
Деньги (50)
Бесчувственно (47)
Цинично (45)
Непредсказуемо (45)
Жестоко (44)
Заставляет (49)
Зарабатываются (44)
Падает (48)
Обманывают (44)
50 лет и
старше
Выживание (51)
Работа (48)
Работа (49)
Выживание (46)
Наглое (46)
Жестокая (44)
Амбициозная (45)
Бесценностное (44)
Увеличивается (45)
Растет (41)
Растет (44)
Пугает (43)
* выделялись четыре наиболее значимые символы.
Оценка настоящего в российской выборке весьма интересна: человек не задумывается о том, что происходит вокруг, что
делают окружающие, его волнует только то, что делает он сам.
Итак, когнитивные символы в российской выборке показали весьма показательную картину. Респонденты говорят о прошлом, как о прошлом страны; о настоящем – о повседневном,
бытовом пространстве; о будущем – о своем будущем, а для
старших поколений – о будущем детей и вообще о будущем.
В России прошлое воспринимается пафосно и идеологически маркированно, что объясняется крайне разветвленной и
внедренной во все сферы жизни во время их молодости системы
марксистко-ленинской идей. Например, аффективные символы:
«могучее», «великое», «славное» и проч. – показывают внешнее
воздействие при их внедрении.
В оценке настоящего также имеются отличия в среде поколений. Вполне закономерно, что молодежь более позитивно и
оптимистично оценивает свое настоящее, чем более старшие
поколения. Для неё оно «перспективное», «хорошее», «радостное». Тогда как для старших поколений оно «жестокое», «ненадежное», «неясное». Интересен тот момент, что для старших поколений оно не только окрашено эмоционально: «жестокое»,
«грубое», «бесценностное», но и качественно «ненадежное»,
«непонятное», а также иная оценка времени: «динамичное»,
«быстрое» и т. д. Эти ответы показывают смещение восприятия
социальных событий: старшие поколения видят разницу во
126
времени и дают этому свою оценку, младшие поколения воспринимают это как должное.
Оценка будущего у молодых людей радужная: «перспективная, «активная», «многообещающая» и т. д. Но и люди более
старшего возраста схожи в ценностно-смысловых оценках будущего, оно «бесчувственное», «циничное», «аморальное», т. е.
будущее в представлениях старших поколений эмоционально
негативно окрашено.
Прошлое респондентами в деятельностном контексте рассматривается в целом положительно: как «усиление», «укрепление», «отстаивание» интересов и прав во всех аспектах жизни.
Настоящее показывает четкую тенденцию: когда говорится об
отдыхе, досуге, развлечениях, идет положительный контекст интерпретации, когда говорится о работе и обязательствах, то отрицательный. Ценность труда нивелируется. Если нет развлечения, нет
игры, то это «изматывает» и «удручает», «напрягает» и «печалит».
Старшие поколения эти явления оценивают негативно, как «развращение», более молодые – как «радость» и «раскрепощение».
Будущее видится не всегда оптимистично, ко всему необходимо прикладывать усилия, а это не всегда хочется. Поэтому
разные поколения довольно размыто и туманно говорят о будущем. В России формируются единые гносеологические установки, следовательно, принципы и условия формирования социокультурной солидарности универсальны.
Таким образом, различные поколения неодинаково реагируют на социальные трансформации, происходящие в обществе
из-за различного жизненного опыта, отличающегося опыта институциональной социализации, самосознания и групповой
идентичности. Все вместе это приводит к тому, что у каждого
поколения формируются свои ценности и идеалы, свои жизненные модели и стратегии.
Параллельно с этим все более углубляется разрыв между
поколениями на социокультурном уровне, разрушается вертикальная связь поколений (связь времен) из-за того, что опыт
родителей все более и более не актуален в жизненных ситуациях детей. При этом каждое поколение расширяет связи и взаимодействия внутри себя, т. е. формируется горизонтальная
связь поколений. Особенно ярко это прослеживается в молодежной среде и среде пожилых людей. У первых – благодаря
развитию новых коммуникативно-технических средств, у вторых – благодаря более свободному личному времени.
127
Также нами оценивались особенности восприятия и оценки
социального капитала респондентов. Важными характеристиками состояния развития страны, наряду с общеэкономическими и социально-демографическими показателями является ее
политико-правовая система, наличие в ней элементов развитого
гражданского общества, уровень политико-правовой и гражданской культуры населения, социальное самочувствие граждан,
социальная защищенность и ряд подобных им характеристик.
В последние два десятилетия среди не только социологов (Бурдье, Коулман), но и политологов (Фукуяма) для характеристики
уровня развитости гражданского общества и «качества демократии» стало своего рода хорошим тоном говорить о разного рода
«капиталах» – социальном, культурном, образовательном и иных.
Но определения и операционализации содержания этих понятий у разных авторов различаются. Так, к примеру, Фукуяма отождествляет социальный капитал с социальным доверием, а согласно трактовке, принадлежащей Дж. Коулману, социальный капитал означает «умение развивать сотрудничество в группах и в
организациях в целях реализации общих интересов». Он трактует
его как формирующийся в общностях и социальных группах «естественный ресурс», проявляющийся в различных формах: социальное доверие; социальные ценности, нормы и санкции; социальные
связи и сети; открытость и т. д.204 П. Бурдье говорит о социальном
капитале как совокупности ресурсов, связанных с «обладанием
устойчивой сетью отношений взаимного знакомства и признания,
т. е. с членством в группах»205. Д. Тросби, развивая мысли Бурдье,
утверждает, что основой развития любого общества является
культурный капитал – «средство объединения всех членов общества в единую систему, через уважение и признание друг друга, на
основе общих ценностей и установок»206. Польский социолог
П. Штомпка полагает, что основой социального капитала является
доверие – «положительная человеческая реакция на непредсказуемость и отсутствие контроля»207. Доверие является предпосылкой формирования общественного капитала, отражающегося в
204 Colemann J. S. Social Capital in the Creation of Human Capital // The American
Journal of Sociology. 1988. Vol. 94. Suppl. P. 95–120.
205 Bourdieu P. Forms of social capital // Handbook of Theory and Research for the
Sociology of Education / J. G. Richardson (ed.). N. Y. : Greewood Press, 1983. 248 р.
206 Trosbi D. Cultural capital // Journal of Cultural Economics. 1999. N 23. Р. 3–12.
207 Sztompka P. Trust. Cambridge : Cambridge University Press, 1999. Р. 25.
128
свою очередь в качестве жизни и социальном самочувствии граждан, определяющих развитие гражданского общества.
Иными словами, социальный капитал выступает ресурсом,
способным сплотить общество или наоборот, разобщить. Социальный капитал – это инструмент формирования практик социального взаимодействия, направленного на решение социальных проблем. Вопрос консолидации общества и формирования гражданского общества невозможен без таких элементов социального капитала, как доверие, толерантность, разнообразие общества (по
культурным, национальным, неформальным и прочим параметрам, образующим социокультурное многообразие государства)
(Вестланд и Калидони208). Другие ученые, Я. Фидрмук и К. Герцхани209 пришли к выводу, что социальный капитал варьируется в разных сообществах и культурах в зависимости от эффективности контроля социальных институтов, развития гражданского общества,
доверия, развитости социальных сетей и коммуникаций и проч.
Социальный капитал понимается как наличие связей с другими людьми или группами людей. У разных социальных групп
эти связи не одинаковы, что формирует социальное неравенство. Это выражается в неравенстве мужчин и женщин, представителей различных поколений, которое обусловлено неравным
доступом к общественным ресурсам (деньгам, власти, бизнесу,
информации), а также общей установки на выстраивание взаимодействия с таким же, как и ты сам (по признаку пола, образования, веры). Это способствует сохранению ригидности существующего социального порядка и, соответственно, возможностей
использования социального капитала. Данные исследования обнаружились в работах Н. Лин210. Те же данные мы обнаруживаем
в исследованиях У. Анух, Н. Дламини, М. Чин-Янг, Л. Смайл211,
У. Шармы212, Дж. Филд213 и др.
Westlund H., Calidoni F. The creative class, social capital and regional development
in Japan // Review of Urban & Regional Development Studies. 2010. Vol. 22, Issue 2–
3, July / November. P. 89–108.
209 Fidrmuc J., Gërxhani K. Mind the gap! Social capital, East and West // Journal of
Comparative Economics. 2008. Elsevier. Vol. 36, N 2. P. 264–286.
210 Lin N. Social Network and Status Attainment // Annual Review of Sociology. 1999.
Vol. 25. P. 467–487.
211 Social Capital and the Welfare of Immigrant Women: A Multi-Level Study of Four
Ethnic Communities in Windsor / U. Anucha, N. S. Dlamini, M. Chung-Yan, L. Smylie.
2006. 131 р.
212 Sharma U. Women, Work and Property in North West India. London : Tavistock.
1986. 120 р.
213 Field J. Social Capital. London : Routledge, 2003. 244 р.
208
129
Социальный капитал рассматриваемых условных поколений выражается в объективных и субъективных критериях
(табл. 3 и 4).
Таблица 3
Объективные критерии распределения социального капитала (%)
Критерии
Условно
младшее
поколение
Условно
среднее
поколение
Образование
67
75
31
22
2
3
Доход
Выше 50 000 руб.
14
1
30 000–50 000 руб.
36
8
15 000–30 000 руб.
31
43
До 15 000 руб.
19
48
Участие в неформальных группах
Социальные сети в Интернет
43
77
Хобби
42
35
Общественная работа
5
38
Некоммерческие организации
10
34
Другое
10
10
Высшее
Средне-специальное
Среднее
Условно
старшее
поколение
21
66
13
–
5
25
70
5
48
16
8
23
Таблица 4
Субъективные критерии распределения социального капитала (%)
Критерии
Условно
младшее
поколение
Условно
среднее
поколение
Условно
старшее
поколение
82
43
69
37
95
76
42
84
47
88
34
56
63
67
24
99
54
52
6
10
3
Понимание социальной
структуры (иерархии)
Соблюдение закона
Знание закона
Знание финансов
Знание иностранных языков
Знание ПК
Социальная известность
(на уровне города или страны)
130
Можно с уверенностью сказать, что молодое поколение в
когнитивном плане (на уровне знаний) обладает большим спектром информированности, чем старшее поколение. Но на уровне
реализации своего потенциала в реальные проекты, действия,
способные изменить их жизнь, происходит торможение. Причин
тому может быть несколько: от социальных стереотипов до отсутствия навыков реализации (или убеждений, что не получится, опять же социально формируемых).
Представители среднего поколения в большем количестве
случаев (до 76 %) связывают субъективные и объективные критерии формирования социального капитала в единую цепочку
формирования их личного социального опыта, отражающегося
на их карьере, финансовом благополучии и общественном признании. Представители младшего поколения, как правило, разделяют субъективные и объективные основания, объясняя это
«невозможностью» соединения, «разными интересами», «отсутствием перспектив», т. е. определенные социальные страхи
уменьшают возможности развития социального капитала.
Например, если знание законов и понимание финансовых
процессов для представителей среднего поколения приводит к
более быстрому карьерному росту, то для представителей старшего поколения это может отразиться в экономии домашнего
бюджета (планировании долгосрочных вложений, покупке недвижимости и т. д.). Или же знание иностранных языков, по
мнению молодого поколения, дает им возможность путешествовать и узнавать новые места (что само по себе не плохо).
Для среднего поколения, знание языков – это перспектива получить более высокую должность, перейти в зарубежную компанию и т. д. Шансы, которые изначально дают одинаковые
возможности, по-разному используются. Поэтому социальный
капитал разных поколений становится не одинаков по насыщенности и содержанию.
Представители среднего поколения более осторожны в соблюдении социальных норм. Например, для 75 % представителей этого поколения знание закона автоматически означает его
соблюдение. Для представителей младшего поколения такое
распределение верно лишь в 42 % случаев, в остальных ситуациях – знание не предполагает соблюдения (из-за «специфики
страны, в которой мы живем», «прав тот, у кого сила, а не закон»
131
и проч.). То есть для представителей среднего поколения характерно в большей степени соблюдение легитимных принципов
нашего общества и чем старше респондент, тем сильнее тяга к
соблюдению закона.
Старшее и частично среднее поколение в большей мере устанавливает родственные связи, а социальное взаимодействие не с
родственниками остается в стороне. Чем младше представитель
поколения, тем больше у него контактов вне родовых связей.
Раскрывая значение социального капитала, мы выделили
уровень межличностного доверия, уровень институционального
доверия, уровень гражданской идентичности (через «силу» и
«позитивность» гражданской идентичности).
1. «Религиозность». Данный блок утверждений отрицательно связан с показателями институционального и межличностного доверия и положительно – с показателем «силы» гражданской идентичности. Социальные утверждения этого блока
связаны с восприятием Бога в жизни людей. Причем положительные связи с гражданской идентичностью говорят о том, что
несмотря на уменьшение роли религии в нашей жизни, она все
еще значима для граждан страны и на ее основе возможно сплотить наше общество. Вера в единого Бога и «позитивная функция религии» (М. Бонд, К. Линг, К. Тонг)214 является базисом для
социального единства, что и отражается на положительном восприятии религии (именно в православном варианте) для наших
соотечественников.
Утверждения этого блока в большей степени разделяют
представители условно старшего поколения (51 %), условно
среднего поколения (32 %) и условно младшего поколения
(17 %). Хотя стоит сказать, что большинство респондентов не
являются воцерковленными, а скорее формально себя причисляющие к религиозной конфессии, не соблюдают пост, обеты, не
знают молитвы и жизнеописания святых. Это соответствует
данным ВЦИОМ, что Россия остается страной светской, а конфессиональное самоопределение выступает скорее как способ
идентификации с определенной культурной традицией, чем как
214 Combining Social Axioms with Values in Predicting Social Behaviors / M. H. Bond,
K. Leung, A. Au, K. K. Tong, Z. Chemonges-Nielson // European Journal of Personality,
2004. Vol. 18, N 3. P. 177–191.
132
подлинное проявление глубокой религиозности215. С возрастом
религиозность постепенно растет (18–24 года – 29 %, 25–39
лет – 38 %, 40–54 года – 44 %, 55 лет и старше – 49 %)216. Повышенной религиозностью отличаются пенсионеры, служащие без
специального образования и руководители, управленческие работники. Ниже средней религиозность у рабочих, значительно
ниже – у учащейся молодежи, а меньше всего религиозных людей – среди работников силовых структур.
Результаты транссимволического анализа показывают интересную картину. Для представителей условно старшего поколения религиозность и связь с высшими силами имеет следующие символические триады: когнитивные: сила (78 %), власть
(75 %), могущество (74 %); аффективные: искренняя (75 %),
сильная (74 %), всеобщая (72 %); деятельностные: контролирует (75 %), покровительствует (74 %), охраняет (70 %).
Для представителей условно среднего поколения, когнитивные: покровительство (83 %), контроль (82 %), смирение
(79 %); аффективные: полное (80 %), тотальный (76 %), искреннее (75 %); деятельностные: спасает (80 %), наказывает (78 %),
защищает (77 %).
Для представителей условно младшего поколения, когнитивные: защита (56 %), помощь (52 %), покровительство (41 %);
аффективные: открытая (58 %), искренняя (61 %), полное
(45 %); деятельностные: помогает (52 %), воодушевляет (52 %),
наставляет (36 %).
Можно заключить, что для представителей условно старшего поколения процессы религиозности и связи с высшими
силами воспринимают как форму высшего оберега, она не угрожает, а оберегает; для представителей условно среднего поколения как опасную угрозу, которой стоит бояться, поэтому ей
стоит подчиняться; для представителей условно младшего поколения некую форму помощи или благословения. Прослеживается психологическая готовность рисковать и действовать
215 Религиозность россиян и европейцев [Электронный ресурс] // ВЦИОМ. URL:
http://wciom.ru/fileadmin/Monitoring/96_1/2010_2(96)_10_Kofanjva.pdf.
216 Женщины в России более религиозны, чем мужчины, а меньше всего верующих среди силовиков [Электронный ресурс] // Левада центр. Новости.com. URL:
http://www.newsru.com/arch/religy/11mar2008/levada.html.
133
(у младших поколений) и не рисковать и сохранять неизменным
(у старших поколений).
2. «Социальный цинизм». Суть утверждений этого блока касается представлений о том, что «обществу невозможно в принципе принести пользу»; «думать о других не стоит, иначе сам
окажешься не удел», «за доброжелательность к людям мы дорого расплачиваемся сами», «не делай другим добра, не получишь
зла», «чтобы выжить в этом мире надо бороться за место под
солнцем». Бдительность, недоверие и скептицизм, неверие в
лучшие качества людей – это основной лейтмотив данного блока. Вполне понятно почему этот блок связан отрицательно с толерантностью – она в принципе прямо противоположна такому
мироощущению. Среди представителей условно младшего поколения, обладающих доминирующими качествами социального цинизма больше, чем среди представителей условно старшего поколения (62 % и 37 % соответственно). Чем больше людей
будет разделять данные утверждения, тем менее вероятно, что
мы построим толерантное, правовое, гражданское общество.
Достаточно высокие показатели (особенно у мужчин) заставляют сделать определенные выводы на уровне консолидации, так
как «социальный цинизм» способствует разобщению и дезинтеграции общества.
Аналогично можно объяснить отрицательную связь с оценкой «силы» и «позитивности» гражданской идентичности. Ориентация на индивидуализм и эгоистические ценности не способствует формированию гражданской идентичности и консолидации общества. Распределение среди представителей различных поколений пропорционально (38 %, 37 % и 25 % соответственно условно младшее, условно среднее и условно старшее поколения).
Отрицательная зависимость с «институциональным» и
«межличностным» доверием дополняет вышеизложенную картину. Когда люди живут из принципа «человек человеку волк»,
то о формировании доверия между членами общества мы не
можем говорить. Чем меньше люди могут доверять друг другу,
тем меньше возможностей сплотить общество. И среди молодого поколения таких ответов большинство.
Но между институциональным и межличностным уровнем
доверия у представителей условно различных поколений скла134
дывается не одинаковое отношение. Представителей старшего
поколения в большей мере склонны доверять институциональным отношениям (72 %) и в меньшей мере межличностным
(28 %). Это объясняется ориентацией старшего поколения на
выстраивание отношений во вне, через использование своего
социального капитала, связей и личных возможностей. Межличностное доверие предполагает опору только на личностные
качества, навыки и умения, что не всегда могут проявить молодые люди. У молодого поколения наблюдается прямо противоположная картина. Они доверяют в большей степени межличностным отношениям (58 %) и только 36 % доверяет институциональным. Представители среднего поколения находятся по середине. О причинах такого разделения мы говорили в начале
анализа результатов исследования.
Все респонденты указывают на важность в формировании
личного социального капитала. Он не образуется сам, а только
через взаимодействие с родственниками или близким кругом
друзей. Причем источником наибольшего социального капитала
у старшего поколения является семья (72,3 %), а у младшего поколения друзья (76,1 %). Это те области, которые наполняют
жизненное пространство и могут его обогащать.
Транссимволический анализ это также подтверждает. Для
молодого поколения семья опосредуется следующими когнитивными символами: очаг (66 %), дом (70 %), дети (75 %); аффективными символами: крепкая (70 %), большая (72 %), любимая (75 %); деятельностными символами: оберегает (68 %),
защищает (73 %), вдохновляет (76 %). Для старшего поколения
семья выступает несколько в иных смыслах. Когнитивные символы представлены следующими символами: удобство (70 %),
свобода (68 %), традиция (67 %); аффективные символы: тормозящая (69 %), радующая (68 %), изменяющая (66 %); деятельностные символы: защищает (68 %), оберегает (67 %), сохраняет
(65 %).
Все это олицетворяет традиционные формы и условия зарождения и развития семьи и социальных отношений. Для
старшего поколения семья выступает скорее как идеальная
цель развития отношений, а для младшего поколения семья –
это средство комфорта и обустройства быта, а не личного или
социального развития. То есть близкие по формальным показа135
телям принципы и критерии оценки семьи как социального капитала означают диаметрально противоположную ценность и
эмоциональную окрашенность семьи как социального института и как эмоционального ресурсного пространства.
В целом результаты транссимволического анализа в аспекте социального цинизма формируют следующую картину. Для
условно младшего поколения: когнитивные символы: сила
(76 %), мощь (74 %), воля (83 %); аффективные символы: социальная (77 %), материальная (76 %), мужская (75 %); деятельностные
символы: защищает (74 %), растет (73 %), доминирует (80 %).
Для условно среднего поколения: когнитивные символы:
расторопность (67 %), знание (66 %), хитрость (57 %); аффективные символы: хваткая (69 %), полное (62 %), личная (58 %);
деятельностные символы: укрепляет (65 %), убеждает (61 %),
спасает (54 %).
Для условно старшего: когнитивные символы: хитрость
(77 %), красота (80 %), богатство (69 %); аффективные символы:
женская (75 %), роковая (78 %), семейное (81 %); деятельностные символы: помогает (74 %), губит (75 %), спасает (75 %).
Данные результаты позволяют утверждать, что младшее и
среднее поколения опираются в большей степени на личную
харизму и волю, направленную на преумножение материальных
ресурсов, которыми они могут воспользоваться для достижения
своих результатов, старшее и среднее поколения используют
хитрость и свою красоту для того, чтобы преуспеть в семейной и
личной жизни. Это показывает вполне традиционное распределение социальных статусов и социальных ролей, закрепленных за
«разрешенными» (легитимными) формами поведения в обществе.
3. «Социальная сложность». Положительная корреляция
утверждений данного блока с показателями межличностного и
институционального доверия наблюдается только у младшего
поколения и показывает, насколько глубоко люди судят о вариативности индивидуального поведения и количестве факторов, оказывающих влияние на результаты социального поведения, насколько они осознают сложность отношений в социальном мире. Результаты исследования позволяют говорить о том,
что понимание социальных отношений способствует формированию доверия окружающим. Стоит уточнить, что доверие возникает лишь тогда, когда человек понимает природу социаль136
ных отношений и поэтому уверенно чувствует себя при взаимодействии с другими.
Отрицательная корреляция утверждений наблюдается у
представителей среднего поколения. В большинстве своем
(67 %) они не обладают высокой социальной сложностью, как
бы «закрываются» от других недоверием, поскольку не чувствуют в себе возможностей глубоко понимать социальные отношения и эффективно совладать с различными социальными
трудностями.
Отрицательная корреляция прослеживается и во влиянии
«социальной сложности» на «силу» и «положительную» оценку
гражданской идентичности и у мужчин, и у женщин. Парадоксально, но исходя из разных предпосылок, результат и у разных
поколений идентичен. Представители условно младшего поколения, понимая всю сложность социальных отношений, социальной структуры не надеяться как на опору на гражданскую
идентичность. Вероятно, это связано с отсутствием поддержки
со стороны власти (идеологии, пропаганды, патриотического
воспитания). Представители среднего и старшего поколений, не
особо включаясь и понимая социальные процессы, настороженно воспринимают гражданскую идентичность, так как не видят
положительных моментов в ее реализации. По ТВ показываются
ролики, фильмы, шоу, способствующие нивелированию ценностей гражданской идентичности, не формирующие патриотических чувств. Как образцы для подражания предлагаются западные ценности массовой культуры. Сложность социального пространства заменяется игрой с придуманными идеалами.
Многие социальные институты защищают россиян, но не
принимаются ими из-за «взяток», «неквалифицированности»,
«коррупции» и т. д. Причем условно молодое поколение выбирает экономико-политические институты (71,2 %), а условно
старшее и среднее поколение социально-культурные (69,5 %).
Транссимволический анализ также подтверждает эти тенденции. Для младшего поколения когнитивные символы выражены следующим образом: разруха (77 %), взятки (76 %), коррупция (75 %); аффективные символы: полная (76 %), чиновничьи (73 %), социальная (70 %); деятельностные символы: уничтожает (74 %), нивелируют (74 %), разрушает (70 %). Для среднего поколения когнитивные символы выражены следующим
137
образом: ценности (75 %), культура (73 %), мораль (70 %); аффективные символы: моральные (74 %), общественная (72 %),
народная (69 %); деятельностные символы: рушатся (72 %),
уничтожается (70 %), забывается (68 %). Для старшего поколения когнитивные символы выражены следующим образом:
идеалы (71 %), мораль (76 %), ценности (67 %); аффективные
символы: общественные (68 %), общественная (75 %), социальные (65 %); деятельностные символы: изменяются (72 %),
уничтожается (75 %), рушатся (65 %).
Вместе эти процессы, характерные для всех поколений,
уменьшают возможности и перспективы консолидации страны.
Когда общество теряет опору в виде идентичности, утрачивается ключевая нить связи социальных институтов, власти и народа.
4. «Награда за усилия». Этот блок имеет две тенденции анализа. С одной стороны, наблюдается отрицательная корреляция
у условно молодого поколения и положительная у условно
среднего и старшего поколений с уровнем доверия (как институциональным, так и межличностным). Это говорит о том, что
младшее поколение (75 %) в большей степени надеется на себя,
что за все усилия будет получено социальное вознаграждение (в
виде карьеры, финансовой стабильности и прочих материальных благ и т. д.). Иными словами, молодые люди больше ориентированы на достижения. А данная ориентация в чистом виде –
это противопоставление себя социуму. Это противопоставление
может способствовать недоверию.
Среднее и старшее поколения надеются и опираются на
круг своих близких или друзей. Успех и признание возможны
тогда, когда у тебя есть связи. Они (65 %) ориентированы на сохранение положения, выстраивание коммуникаций, но не на
прорыв и не на достижение карьерных задач личного финансового успеха и т. д.
Транссимволический анализ показывает схожую картину.
Для условно младшего поколения: когнитивные символы выражены следующим образом: карьера (74 %), положение (72 %),
финансы (71 %); аффективные символы: быстрая (73 %), социальное (71 %), стабильные (68 %); деятельностные символы:
закрепляет (72 %), стабилизирует (68 %), усиливают (67 %). Для
условно среднего поколения: когнитивные символы выражены
следующим образом: связи (71 %), знакомства (67 %), общи138
тельность (65 %); аффективные символы: семейные (69 %),
личные (65 %), личная (64 %); деятельностные символы: помогают (65 %), усиливают (63 %), поддерживает (62 %). Для условно старшего поколения: когнитивные символы выражены
следующим образом: отношения (63 %), семья (61 %), знакомые
(57 %); аффективные символы: родственные (65 %), большая
(62 %), хорошие (53 %); деятельностные символы: поддерживают (61 %), поддерживает (66 %), помогают (55 %).
Таким образом, социокультурные измерения (ценности,
нормы, ожидания и оценки) связаны с различными компонентами социального капитала (институциональным и межличностным доверием и гражданской идентичностью). Толерантность
достаточно слабо связана с усилением или развитием социального капитала.
Межличностное и институциональное доверие отрицательно связано с показателями гражданской идентичности (силой и позитивностью), хотя раньше данная связь была положительной. В результате мы сталкиваемся с социальнокультурным парадоксом – те ценности, которые позитивно связаны с доверием, имеют отрицательную связь с гражданской
идентичностью и наоборот.
Исследование показало, что у молодого поколения с доверием положительно связаны такие социальные аксиомы, как
«социальный цинизм» и «социальная сложность», у среднего и
старшего поколений эта связь отрицательная.
Таким образом, социальный капитал трансформируется в
обществе. Изменения касаются прежде всего социального самочувствия и качества жизни разных поколений. В целом они сводятся к утрате доверия населения к различным социальным институтам. По мнению П. Штомпки, к спаду доверия люди приспосабливаются разными способами: 1) через безропотное принятие ситуации и веру в судьбу, Бога или Вселенную; 2) различные формы коррупции (взяточничество, фаворитизм, семейственность); 3) избегание активных форм общественной жизни и
концентрация внимания на близком круге друзей, семьи и т. д.
Фукуяма акцентирует свое внимание на иных аспектах адаптации к ситуации утраты доверия к социальным институтам и
личным отношениям. Например, возлагание больших надежд на
государство и нежелании участвовать в общественной жизни
страны. Результатом этого становится разрушение межлично139
стных отношений внутри различных социальных групп, добровольных объединений, формирующих гражданское общество.
Именно эти процессы мы и наблюдаем в России. Вышеприведенные институты, призванные защищать интересы граждан, в
сознании россиян обесценены и нивелированы.
Социальный капитал – это продукт социокультурного
взаимодействия народа на протяжении многих десятков, а то и
сотен лет, его изменение – процесс трудоемкий и длительный,
требующий большого временного периода. При этом в нынешней Российской Федерации главенствуют идеи демократии, но
на глубинном уровне сильны нормы и ориентиры, сформированные в тоталитарном обществе. Поэтому сегодня ученые констатируют у населения тягу к «сильному лидеру», социальная
справедливость связана с «сильной властью», «с социальным
порядком и национальными интересами»217 и т. д. Чтобы увеличить социальный капитал людей, необходимы новые условия и
формы развития гражданского общества, строящегося не просто
на кальке западных приоритетов, а учитывающих национальные,
религиозные особенности той страны, в которой оно создается.
Оценка общественных трансформаций, представителями
различных поколений
Как показывают результаты исследования, ментальное восприятие социальных трансформаций респондентов можно разделить на несколько примерно одинаковых кластеров, внутри
которых выявляются межпоколенческие различия.
К первому кластеру относятся социально-экономические основания. Респонденты, характеризуя изменения, происходящие
в обществе за последние 29 лет, выделяют, прежде всего, изменение своего социального статуса, связанное с финансовым и
профессиональным положением. В большинстве случаев (67 %),
они указывали на ухудшение данной сферы своей жизни, только
33 % заметили улучшения. Например: «работы не стало», «нет
уверенности, что завтра будут деньги», «работаю не по профессии, а где платят лучше», «учились одному, а работаем подругому», «сегодня больше возможностей, хотя меньше стабильности» и т. д. Представители всех поколений в данном кластере представлены примерно одинаково – мужчин 48 %, жен217 Стабильность и перемены в России [Электронный ресурс] // ФОМ. URL:
http://bd.fom.ru/report/map/d072121.
140
щин 52 %. Это вызвано тем, что и мужчины и женщины вынуждены работать, выстраивать карьеру (по профессии или нет),
обеспечивать семью и т. д. вне зависимости от пола. Хотя, стоит признать, что условно младшее поколение социально-экономическое
положение оценивает более радушно и оптимистично.
Межпоколенческие различия данного кластера проявляются в психологической оценке социально-экономических изменений. Представители младшего поколения, говорят о том, что
«надо изменять условия», «надо добиваться своих целей», «есть
возможность проявить себя», «есть условия для действий»,
«есть возможность стать успешным» и т. д. Их позиция в активном доминировании, захвате, победе, социально-экономических
факторов – это способы для самоутверждения в изменяющемся
обществе. Представители среднего поколения говорят о том,
что «надо подстраиваться под власть/систему/руководителей»,
«работаю там, где есть возможность, а не там, где хочется», «зарабатываю столько, сколько платят, а не столько, сколько необходимо для выживания» и т. д. Их позиция ориентирована на
«подстройку» к социальным условиям, на «подстройку» к общественным изменениям, далеко не всегда их устраивающим, но
они не готовы что-то менять, поэтому соглашаются с тем, что
есть. В старшем поколении данная тенденция еще более усиливается, необходимо подстроиться, чтобы был результат.
Такое распределение иллюстрирует существующие в обществе стереотипы – закрепляющие за каждым поколением определенные образцы поведения, особенно ярко проявляющиеся в
региональном контексте. Последнее подтверждают данные социологических опросов, проводимых ФОМ218: жители регионов
Сибири и Дальнего Востока гораздо более традиционны и консервативны в своих взглядах и убеждениях, чем жители европейской части России. Социальные представления жителей
крупных городов европейской России более лояльны и гибки,
вне зависимости от возраста и социального статуса.
Ко второму кластеру относятся социально-психологические
основания. Респонденты, описывая трансформации, происходящие в обществе, опираются на изменение своего психологиче218 Например, см.: Социология гражданского общества (обзор результатов исследований ФОМа в 2003–2008 гг.) [Электронный ресурс]. URL: http://bd.fom.ru/
report/ map/sgo0801; Идентичность людей-XXI: ценности, практики, институции [Электронный ресурс]. URL: http://bd.fom.ru/report/map/People-21-08.
141
ского состояния. Представители всех условных поколений, в
рамках данного кластера указывали на общее увеличение «тревожности и беспокойства» (38 %), на изменение «ценностей и
приоритетов в жизни» (35 %), на «постоянный стресс и усталость» (27 %) и т. д. Например, «волнуюсь за детей, за себя нет
спокойствия», «есть недоверие между людьми», «страшно
жить», «у моих детей совсем другие ценности, чем у меня», «я
очень устаю от психологического давления на работе» и т. д. В
этом кластере доминируют представители старшего поколения – 51 %, представителей среднего поколения меньше – 32 %
и младшего поколения еще меньше – 17 %. Это можно объяснить тем, что представители старшего и среднего поколений
более близко воспринимают неуверенность в завтрашнем дне –
вызванную реформами, сокращением на работе, ростом цен
и т. д., так как на них лежит ответственность за семью, детей, за
их будущее. Молодое поколение отстранено от семенных забот
(в российской культуре), они ориентированы на проблемы во
внешней среде, которые, по их мнению, больше зависят от экономики и политики и в меньшей степени – от психологических особенностей. По нашему мнению, на этот кластер также влияют региональные особенности проживания респондентов – ограниченность рабочих мест, маятниковая миграция, ограниченность инфраструктурных ресурсов и проч. (особенно это касается жителей малых городов – Усолья-Сибирское, Черемхово, Шелехов и т. д.)
Отличается восприятие негативных элементов социальнопсихологического кластера у младшего и старших поколений.
Старшие поколения испытывают чувство тревоги, переносят
его «во вне» (83 %) – это дети, семья, муж, жена, работа и только
в 17 % – это беспокойство «за себя». Тогда как у представителей
условно молодого поколения – картина прямо противоположная – беспокойство «за себя», свое будущее, свои возможности,
свою состоятельность испытывают 76 % молодого поколения, и
беспокоятся о внешнем ближнем круге – о семье, детях, жене –
только 24 %. Данное разделение раскрывается через культуральные особенности психологического комфорта, надежности,
безопасности в российской культуре. В ней заложены определенные схемы поведения, схемы реакции на те или иные воздействия из вне для молодых людей, людей среднего и старшего
возраста, поэтому бессознательно – они им следуют. Психологический комфорт для молодого поколения – это его личный со142
циальный успех, психологический комфорт для среднего и
старшего поколений – это безопасность семьи, детей и их социальный успех. Поэтому при трансформациях общества уменьшается уровень надежности в получении психологического комфорта, у
людей развивается тревожность, страхи, усталость и т. д.
К третьему кластеру относятся ментально-культурные основания. Опрашиваемые рассматривают социальные трансформации как элемент общего мировоззренческого сдвига, который
начался с научно-технического совершенствования и экономических преобразований и заканчивается более тонкими ментально-психологическими изменениями целых социальных
групп. Например, они говорят о том, что: «изменяется социальное пространство», «изменяется наше восприятие работы, способов “зарабатывания” денег», «общество становится мультикультурным», «общество глобализируется», «теряется национальное, но приобретается межнациональное единство» и т. д.
Среди представителей данного кластера преобладают люди с
высшим образованием, занимающие высокое социальное положение и имеющие доход выше среднего. Также это в основном
жители крупных городов Сибири – Новосибирска, Красноярска,
Иркутска. Это объясняется тем, что именно в крупных городах
есть больше возможности соприкоснуться с новыми формами
работы, новыми сферами деятельности, больше возможностей
профессионального и социального роста, тогда как малые города –
это в основном моногорода с ограниченными возможностями трудоустройства, личных и социальных перспектив развития.
В этом кластере доминируют представители младшего поколения –54 %, среднего – 36 %, старшего – 10 %. Такое распределение можно объяснить тем, что молодые люди более вовлечены в рабочий, производственный процесс и в большей степени могут наблюдать изменение внешних условий работы и жизни в целом, чем старшие поколения, которые помимо непосредственной работы, должны выполнять много дополнительных
социальных ролей и функций и поэтому, не всегда акцентируют
свое внимание на более тонких социальных сдвигах, хотя, безусловно, также их замечают.
И тут срабатывает закон современного рынка – чем старше
человек, тем меньше у него возможностей преуспеть в жизни, и
наоборот, – чем младше – тем больше горизонтов перед ним открыто. В этом кроется одна из причин неприятия социальных
143
трансформаций старшими поколениями – они родились и выросли еще в той системе, где каждый прожитый год придавал
веса и авторитета, мудрости, уважения, социальных званий. Сегодня, увы, прожитые годы – не гарантия социального и финансового признания. Поэтому мы можем наблюдать увеличение уровня тревожности и депрессий среди людей старшего возраста219.
К четвертому кластеру относятся идеолого-политические
основания. Респонденты, полагают, что социальные изменения,
происходящие в России – это результат перестройки идеологических оснований, результат пересмотра политического развития страны. Жители разных городов, участвующие в опросе,
указывали примерно на одинаковые факторы: на «изменение
целей и ценностей социалистического общества на демократические», «потерю консолидации общества», «утрачен общий
стержень развития страны» и т. д. Это говорит о том, что идеолого-политическое пространство различных регионов Сибири
одолевают схожие проблемы: деидеологизации, политического
разобщения и разрушения политической культуры, что влечет
за собой общее социальное разобщение.
В рамках данного кластера преобладают представители
среднего (43 %) и младшего поколений – 39 %, представителей
старшего поколения – 18 %. Это объясняется традиционно
большей информированностью и вовлеченностью молодых и
зрелых людей в политические расстановки, хотя, и не всегда оправданные и объективные. Причем представители среднего поколения проявляют активную позицию в аспекте изменения этой
ситуации: «надо менять руководство», «надо создавать идею для
всех», «надо придумать новую философию для народа». Представители младшего поколения пока строят мечты или разрушают
систему (в мыслях), но не предлагая ничего в замен: «так жить
нельзя – надо все изменить и прежде всего выгнать тех, кто сегодня у власти», «нельзя старыми грязными руками строить новый
мир». Тогда как представители условно старшего поколения выбирают более пассивную и менее радикальную позицию: «реформы когда-нибудь закончатся», «общество найдет свою основу
и стержень», «придет настоящий хозяин и все наладит» и т. д.
Депрессия у людей среднего и пожилого возраста [Электронный ресурс].
URL: http://zhenskaja-mechta.ru/depressiya-u-pozhilyh-lyudej.
219
144
Но в таком разделении межпоколенных позиций прослеживается влияние стереотипов. Как бы мы не противостояли им,
они проявляются в поведении, мышлении, восприятии и оценке
социальной реальности, соответствующей индивидуальным
представлениям. Они усваиваются в раннем детстве как правило из вторичных источников, редко осознаются и воспринимаются как должное.
Транссимволический анализ позволил уточнить и детализировать полученные при опросе данные через доминирующие
символические триады (табл. 5). По анализируемым категориям
были выявлены более 350 единиц анализа, которые были сведены в несколько переменных. Когнитивные символы характеризируют то, что именно привносят экономические преобразования в жизнь; аффективные символы определяют сферы реализации этих изменений; деятельностные символы показывают
результат или оценку этих воздействий.
Таким образом, социальные трансформации в сфере экономики для молодого поколения выражаются в социально значимых и социально одобряемых формах самореализации (когнитивные символы: «статус», «достаток», «положение»). Причем
направленность экономических преобразований касается, прежде всего, их самих (социального положения, финансового или
профессионального – аффективные символы).
Социальные трансформации в экономике для среднего поколения проявляются в изменении финансового уровня и экономического статуса на общественном уровне, значимы не личные потери и приобретения, а социальные, и они выражаются в
более нейтральных формах, чем у молодого поколения (когнитивные символы: «страна», «деньги», «финансы»). Аффективные
символы – «заработанные», «народные», «быстро» показывают
отстраненность и социальную обусловленность этих символов.
У этого поколения прослеживается более негативный контекст
восприятиях экономических перемен, чем у молодого поколения (на это указывает деятельностный символ – «беднеет»,
«тратятся», «исчезают». Для молодого поколения преобразования носят либо нейтральный, либо позитивный контекст – их
положение и статус «меняется» или «укрепляется».
145
«Люди (62) – обманутые (64) –
не верят (68)»; «страна (61) –
родная (63) – бедствует (65)»;
«народ (66) – простой (69) –
вымирает (70)»
«Общество (66) – обманутое
(60) – рушится (62)»; «социум
(64) – разграбленный (57) –
распадается (55)»; «люди (60) –
брошенные (58) – выживают
(55)»
«Люди (73) – обманутые (70) –
бедствуют (67)»; «социум
(69) – современный (65) – изменяется (66)»; «пространство
(66) – социальное (63) – разрушается (65)»
Политика
Общество
146
* выделялись три наиболее значимые.
** указывался сразу – когнитивный, аффективный и деятельностный символ.
«Политики (64) – лживые
(65) – воруют (68)»; «страна
(77) – большая (74) – рушиться
(72)»; «народ (69) – не согласный (67) – протестует (65)»
«Политики (72) – ворующие
(69) – грабят (65)»; «общество
(71) – российское (68) – бедствует (66)»; «народ (68) – обманутый (64) – голосует (62)»
«Власть (77) – российская
(74) – ворует (71)»; «власть
(75) – далекая (73) – лишает
(72)»; «выборы (68) – демократические (65) – обманывают
(57)»
Экономика
«Родина (52) – быстро (57) –
разворовывается (55)»; «деньги (55) – отложенные (51) –
обесценились (55)»; «работа
(56) – честная (57) – не цениться (52)»
«Страна (56) – быстро (54) –
беднеет (52)»; «деньги (55) –
заработанные (54) – тратятся
(52)»; «финансы (53) – народные (50) – исчезают (48)»
«Статус (58) – социальный
(56) – меняется (53)»; «достаток (55) – финансовый (54) –
укрепляет (54)»; «положение
(54) – профессиональное (53) –
меняется (50)»
Условно старшее поколение, %
Условно среднее поколение, %
Символические триады**
Таблица 5
Условно младшее поколение, %
Категория
Символические триады оценки социальных трансформаций*
Социальные трансформации в области экономики для условно старшего поколения самые негативные из всех трех поколений. Опираясь на когнитивные символы: «Родина», «деньги», «работа» – сразу становится очевидным, какие сферы тревожат старшую возрастную группу в экономическом аспекте.
Деятельностные символы чётче дают понять смысловые контексты: «разворовывается», «обесценивается», «не ценится».
Аффективные символы лишь уточняют общую картину падения
уверенности в себе и своем будущем у представителей этого поколения. Родина как идеологический контекст теряет свою
важность и ценность на экономическом уровне, не строятся
производства, не возникают новые города, не осваиваются новые территории – это все приводит к деградации общества. Получаемые или зарабатываемые деньги данным поколением не
столь значимы, чтобы могли обеспечить достойный уровень
жизни. Работа не ценится и не оценивается так, как это было в
пору их молодости и зрелости. Экономический кластер один из
наиболее близких и негативно оцениваемых условно старшим
поколением.
Как видно из данных таблицы 5, символические триады категории «политика» у разных поколений схожи между собой.
Они в целом политические преобразования воспринимают одинаково негативно. Но молодое поколение говорит в основном о
«власти» и «выборах», тогда как условно среднее поколение
включают в процесс политических реформ кроме «власти» еще
«общество» и «народ» (когнитивные символы), т. е. воспринимают объемнее происходящие процессы. Аффективные символы у условно молодого поколения нейтральны и безоценочны
(«российская», «далекая» «демократические»), представители
среднего и старшего поколений дают эмоциональную, негативно-оценочную характеристику политики («ворующие», «российское», «обманутый»). Деятельностные символы совпадают у
всех трех рассматриваемых поколений по оценкам одинаково
негативных последствий политических изменений (молодое
поколение: «ворует», «лишают», «обманывает»; среднее и старшее: «грабят», «бедствует», «голосует», «воруют»). Таким образом, социальные изменения в сфере политики не устраивают ни
одно из поколений, что может стать поводом для негативной
консолидации общества.
147
Символические триады категории «общество» также достаточно близки у всех поколений, но все же, имеются и различия.
Идентична общая негативная оценка происходящих перемен –
совпадают по смыслу когнитивные и деятельностные символы.
Когнитивные символы у представителей трех поколений тождественны («люди», «социум», «общество», «страна», «народ»,
«пространство») и определяют тех субъектов, с кем происходят
основные изменения. Деятельностные символы также близки и
одинаково негативно проявляются (у молодого поколения:
«бедствует», «изменяется», «разрушается»; у среднего поколения: «рушится», «распадается», «выживают»; у старшего поколения: «не верят», «бедствуют», «вымирает»). Но аффективные
символы у среднего и старшего поколений носят негативные
контексты («обманутое», «разграбленный», «брошенные», «простые»), а у младшего нейтральные («обманутые», «современный», «социальное»). Это говорит о том, что представители
среднего и старшего поколений эмоционально и близко к сердцу воспринимают перемены, а молодое поколение отстраненно
и спокойно, рационально и эмоционально оценивает ситуацию.
Итак, обобщая результаты исследования, видно, что представители разных поколений по-разному воспринимают социальные трансформации, но при этом частично подтверждают
традиционное социальное распределение, особо ярко проявляющееся в региональном социуме.
Молодое поколение более жестко и целенаправленно оценивает социальные трансформации в разных сферах общества,
преломляют результаты на себя самих. Среднее поколение также достаточно активно, но при этом они больше ценят стабильность и спокойствие, и всякое нарушение этого вызывает страх
и тревогу. Наименее уверено в себе и своем будущем старшее
поколение, они негативно воспринимают перемены в области
экономики, политики и общества.
С одной стороны, на восприятие социальных перемен в российском обществе влияют социально-культурные изменения,
заставляя людей подстраиваться под новые рамки, с другой
стороны – сильны и достаточно жестко встроены в жизнь культурно-традиционные схемы, что и определяет поведение разных поколений. Они выбирают разные стратегии адаптации к
новым условиям, поэтому и образы восприятия происходящих
перемен не одинаковы.
148
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В данной монографии мы предприняли попытку создания
единой социально-философской трактовки социокультурной
солидарности в ее диахронной связи с социальной солидарностью. Осуществленный нами анализ теорий и подходов, рассматривающих социальную солидарность и опирающихся на
социокультурные основы общества, позволил нам сформулировать социокультурную базу.
Социокультурная солидарность могла возникать при условиях: необходимости физического выживания, необходимости
изменения условий (социально-духовного выживания) и необходимости театрализации (необходимости соответствовать
времени и условиям). Дихотомия личностного и социального
начала в процессах социокультурной солидарности в работе иллюстрируется через взаимодействие поколений, через образы
коллективной памяти и через социальные представления, а
также показывается влияние каждого из условий солидарности.
Универсальность социокультурной солидарности трактуется как сочетание духовных (религия), социальных (культура)
и материальных (экономика) потребностей индивида или целого народа. Эти три составляющие определяли развитие человечества последние 8 тыс. лет, сегодня они воссоздаются в новом
формате для адаптации и консолидации людей, о чем свидетельствуют проведенные исследования в России. Выраженность
каждого из этих начал не одинакова в разные периоды социального развития. Социокультурная солидарность наиболее ярко проявляется тогда, когда эти три начала уравновешены между собой.
Солидарность в социокультурном аспекте предполагает не
только знание о причинах общности, единства, но и ценность
духовной культуры, потому как объединение может быть вынужденным, основанным на страхе, угрозе и т. д. Но такая мобилизация общества не дает возможности выйти на новый этап –
этап совместного, солидарного социокультурного развития.
Чтобы единство стало неотъемлемой чертой внутренней сути
народов, необходимо наличие позитивного потенциала, позитивной установки на приоритеты развития.
149
Солидарность способствует выходу на новый уровень лишь
тогда, когда она идет из глубин человеческого сознания и нацелена на позитивные формы реализации, как это было во время
Советского Союза: всесоюзные стройки, БАМ. Люди жили идеалами, они сами хотели строить свое будущее. В современном
обществе таких идеалов нет, поэтому говорить о социокультурной солидарности можно лишь в перспективе. Объединяют людей экономические трудности и проблемы, память о великом
прошлом и пессимистичное восприятие настоящего и будущего.
Этой стране также не хватает внутреннего идеологического
стержня, способного изменить мотивы, установки и представления для формирования новых механизмов управления общественной системой.
В монографии показана сложность процесса консолидации
общества, которая обусловлена тремя онтологическими и гносеологическими коллапсами современности: 1) разрывом связи
поколений, происходящим в силу большого технического и технологического рывка; и различного уровня осознавания и адаптации к этим переменам в сознании различных поколений; 2)
конструированием властью новых типов социальной памяти
народа через СМИ, кинематограф, Интернет; 3) дифференцированностью социальных представителей разных поколений, опосредованных повседневным опытом. Разработанная нами модель социокультурной солидарности опирается на объединение
личностных и общественных потребностей через взаимосвязь
условий, инструментов и возможностей реализации социокультурных матриц в современных меняющихся условиях.
Онтологические и гносеологические изменения социетальной ткани общества приводят к формированию нового типа социальной идентичности людей, которая трансформирует привычные связи и способы интеграции и дезинтеграции. Этому
процессу способствуют явления глобализации, приводящие к
стиранию множества социальных, экономических, политических границ и виртуализации общества. Также происходит личностное переосмысление самоидентификации, самореализации
и рефлексивности своей жизни и общественной переоценке
знаковых и значимых событий. Изменяется восприятие и оценка внешних социальных процессов, роль этих изменений в жизни отдельного человека и всего общества.
150
Повседневное пространство обеспечивает пересечение и
апробацию онтологических и гносеологических условий жизни
одного человека и разных поколений. Социальные представления, существующие в повседневном пространстве, формируют
ценности общества и наоборот. Чем выше уровень рефлективности человека или общества в целом, тем больше наше сознание определяет бытие, чем ниже, тем больше свидетельств, что
бытие определяет сознание. Социокультурная солидарность
проявляется тогда, когда аксиологическое начало осознаваемо,
приемлемо и разделяемо большей частью населения.
Современные социальные трансформации изменяют ранее
гомогенное ценностно-мировоззренческое содержание и традиционалистский статус социальных идентичностей в иерархической оппозиции «мы – они» посредством универсализации интеграционно-гражданских ценностей. Изменения в иерархии
традиционалистских ценностей, процессы вестернизации, вызванные массовой культурой через механизмы глобализации
изменяют оценку социальных идентичностей. Социальная
идентичность и социокультурная солидарность российского
общества обусловлена историческим опытом тоталитарного
прошлого и последующей трансформацией путем либеральных
и демократических реформ; особенностями его осмысления на
государственном (объективно-официальном) и личном (субъективном) уровне; социальном самочувствии населений (основанном на оценке защищенности, уровня удовлетворенности жизни,
уровня самостоятельности, уровня социального оптимизма).
Глобализация уменьшает роль и значение традиционных
социальных институтов в формировании социокультурной солидарности, на первый план выходят неформальные институты,
личный опыт, происходит разрыв между поколениями и существенная трансформация единой коллективной памяти. Эти
процессы существенно изменяют готовность личности проявлять солидарность. Разрушение преемственности и солидарности поколений (вертикальная связь) приводит к тому, что усиливается солидарность различных социальных групп в пространстве (по интересам, по социальному статусу, по уровню
образования, по месту проживания и т. д.).
Таким образом, детально рассмотрена трансформация социокультурных основ солидарности в современном меняющемся мире: от физического выживания к борьбе за ценности и
идеалы, от борьбы за ценности и идеалы до «игры в реаль151
ность»; на основе этого исследована специфика консолидационных процессов в сегодняшнем российском обществе, что позволяет делать более точные прогнозы для развития.
Современное социокультурное пространство изучаемых
обществ позволяет говорить о редукции консолидации социального устройства. Это проявляется в отсутствии единой идеологической системы, разрыве социокультурной преемственности как в вертикальной (поколенческой), так и в горизонтальной (пространственной) социальных плоскостях, фактической
угрозе единому социокультурному коду общества, утрате позитивных символов общности, т. е. символической депривации,
переживаемой населением России. Причинами этого выступают
как внутренние факторы – глубокий системный кризис российского общества, длящийся около 30 лет, так и факторы внешние – сопряженные с глобализацией социокультурные плюрализации современного мира, выражающаяся в проблематизации
ригидных идентичностей и этнокультурных, статусных и поколенческих принадлежностей.
Символическое пространство социокультурной солидарности представляет собой пространство идентификационных интерпретаций, дающих возможность сравнивать жизненные позиции индивидов на основании их коллективной памяти, социальной идентичности и социальных представлений, что вносит
инновационность в понимание социокультурной солидарности,
с одной стороны, как формы самоопределения индивида в личном повседневном пространстве, и с другой, как объекта воздействия со стороны власти и иных социальных институтов, тем
самым показана символическая трансформация взаимодействия
онтологического и гносеологического аспектов социокультурной солидарности. Индивидуальный и групповой социальный
опыт, через обыденное знание раскрывает особенности феноменологии социокультурной солидарности в пространстве меняющегося мира.
Феноменология социокультурной солидарности развивается через тематизацию обыденного сознания и повседневного
пространства жизни, т. е. через анализ влияния на представления личностно-ориентированного опыта и коллективной памяти, направленных на конструирование личного пространства
мира, – это объясняет механизмы конструирования дезинтеграционных тенденций в обществе.
152
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Алексеев Н. Н. Евразийцы и государство / Н. Н. Алексеев //
Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. – М. : Наука,
1993. – 369 с.
2. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об
истоках и распространении национализма / Б. Андерсон. – М. : Канон-Пресс-Ц, Кучково поле, 2001. – 288 с.
3. Ануфриев Е. А. Российский менталитет как социальнополитический и духовный феномен / Е. А. Ануфриев, Л. В. Лесная //
Социально-политический журнал. – 1997. – № 3. – C. 16–27.
4. Арест-Якубович К. А. О кризисе российской интеллигенции /
К. А. Арест-Якубович // Свободная мысль. – 2007. – № 1. – С. 57–72.
5. Аристотель. Сочинения : в 4 т. – М. : Мысль, 1983. – Т. 4. –
830 с.
6. Арон Р. Измерения исторического сознания / Р. Арон. – М. :
Либроком, 2010. – 192 с.
7. Арутюнян Ю. В. О потенциале межэтнической интеграции в
московском мегаполисе / Ю. В. Арутюнян // Социс. – 2005. – № 1. –
С. 26–40.
8. Аузан А. А. Общественный договор и гражданское общество / А. А. Аузан // Мир России. – 2005. – № 3. – С. 3–18.
9. Афонцев С. А. Интересы граждан и политические механизмы
регулирования мировой экономики / С. А. Афонцев // Полит. исслед. – 2006. – № 2. – С. 151–161.
10. Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация управления
(опыт российской истории) / А. С. Ахиезер // Обществ. науки и современность. – 2004. – № 2. – С. 24–34.
11. Ахиезер А. С. Монологизация и диалогизация управления
(опыт российской истории) / А. С. Ахиезер // Обществ. науки и современность. – 2004. – № 2. – С. 24–34.
12. Ахиезер
А. С. Специфика
российской
цивилизации /
А. С. Ахиезер // Цивилизации. – 2004. – № 6. – C. 217–242.
13. Балацкий Е. В. Концепция текучей современности З. Баумана и ее приложения / Е. В. Балацкий // Обществ. науки и современность. – 2011. – № 3. – С. 134–146.
14. Барсукова С. Ю. Солидарность участников неформальной
экономики. На примере стратегий мигрантов и предпринимателей / С. Ю. Барсукова // Социол. исслед. – 2002. – № 4. – С. 3–12.
15. Бауман 3. Глобализация. Последствия для человека и общества / З. Бауман. – М. : Весь Мир, 2004.– 188 с.
153
16. Бауман З. Текучая современность / З. Бауман ; пер. с англ. ;
под ред. Ю. В. Асочакова. – СПб. : Питер, 2008. – 240 с.
17. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну /У. Бек. ;
пер. с нем. В. Седельника, Н. Федоровой ; послесл. А. Филиппова. –
М. : Прогресс-Традиция, 2000. – 384 с.
18. Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма – ответы на глобализацию / У. Бек. – М. : Прогресс-Традиция, 2001. – 302 с.
19. Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры / Р. Бенедикт. – М. : РОССПЭН, 2004. – 256 с.
20. Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру / С. Бенхабиб. – М. : Логос, 2004. – 350 с.
21. Бергер П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. – М. : Медиум,
1995. – 323 с.
22. Бергсон А. Два источника морали и религии / А. Бергсон. –
М. : Канон, 1994. – 384 с.
23. Бердяев Н. А. Царство Духа и царство Кесаря / Н. А. Бердяев. – М. : Республика, 1995. – 383 с.
24. Бердяев Н. А. Философия неравенства / Н. М. Бердяев. – М. :
АСТ, 2006. – 352 с.
25. Блау П. М. Различные точки зрения на социальную структуру и их общий знаменатель / П. М. Блау // Американская социол.
мысль : тексты / под ред. В. И. Добренькова. – М. : МГУ, 1994. – С. 17–20.
26. Боас Ф. Концепция эволюции в культурной антропологии // Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации
культуры. – СПб. : Университ. кн., 1997. – С. 209–225.
27. Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса / Ю. В. Бромлей. – М. :
Либроком, 2009. – 440 с.
28. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения /
С. Н. Булгаков. – М. : Республика, 1994. – 415 с.
29. Бызов Л. Г. От кризиса ценностей к кризису институтов /
Л. Г. Бызов // Свободная мысль. – 2008. – № 5. – С. 35–44.
30. Валлерстайн И. Динамика (незавершенного) глобального
кризиса: тридцать лет спустя // Возвращение политэкономии: к
анализу возможных параметров мира после кризиса : материалы
Междунар. конф. 11–12 сент. 2009 г. – М. : Ин-т обществ. проектирования, 2009. – С. 8.
31. Веселова А. Ю. Советская история глазами старшеклассников / А. Ю. Веселова // Отечеств. зап. – 2004. – № 5. – C. 126–131.
154
32. Виноградов Б. Мультикультурализм не пройдет / Агентство
политических новостей / Б. Виноградов, А. Савельев [Электронный
ресурс]. – URL: http://www.apn.ru/publications/article23654.htm.
33. Волин Б. Гражданин СССР / Б. Волин // Ист. журн. – 1938. –
№ 9. – С. 8–13.
34. Волков Ю. Г. Российская идентичность: особенности формирования и проявления / Ю. Г. Волков// Социол. исслед. – 2006. –
№ 7. – C. 13–22.
35. Вундт В. Проблемы психологии народа / С. Вундт. – М. :
Акад. проект, 2010. – 136 с.
36. Галкин А. А. Тенденции изменения социальной структуры /
А. А. Галкин // Социол. исслед. – 1998. – № 10. – С. 12–21.
37. Геллнер Э. Нации и национализм / Э. Геллнер. – М. : Наука,
1991. – 320 c.
38. Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет
нашу жизнь / Э. Гидденс. – М. : Весь Мир, 2004 – 120 с.
39. Граждане России: кем они себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить (1998–2004 гг.) / под ред. М. К. Горшкова. – М. :
АИРО-ХХ, 2004. – 340 с.
40. Грамши А. Гегемония западной культуры над всей мировой
культурой / А. Грамши // Тюремные тетради. Ч. 1. – М. : Изд-во полит. лит., 1991. – С. 134–135.
41. Грамши А. Из письма Татьяне Шухт от 7 сент. 1931 г. /
А. Грамши // Тюремные тетради. Ч. 1. – М. : Изд-во полит. лит.,
1991. – С. 99–105.
42. Гребенюк М. Н. О социокультурной идентичности в России
советского и постсоветского периода: общее и особенное [Электронный ресурс] / М. Н. Гребенюк // Аналитика культурологии. – 2011. –
№ 2(20). – URL: http://www.analiculturolog.ru/journal/new-number/
item/721-on-the-socio-cultural-identity-in-soviet-and-post-russiacommon-and-special-period.html.
43. Губогло М. Н. Идентификация идентичности: Этносоциологические очерки / М. Н. Губогло. – М. : Наука, 2003. – 764 с.
44. Гудков Л. Б. Феномен негативной мобилизации / Л. Б. Гудков// Обществ. науки и современность. – 2005. – № 6. – С. 46–57.
45. Гудков Л. Д. Перерождения «советского человека». (Об одном исследовательском проекте Левада-Центра) / Л. Д. Гудков //
Одиссей. Человек в истории. – 2007. – № 1. – С. 398–436.
46. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли / Л. Н. Гумилев. –
М. : Эксмо, 2007. – 552 с.
155
47. Гуревич П. С. Философское постижение человека: проблемы,
тенденции и новые темы философской антропологии : монография. – Germany, Saarbrucken: LAP LAMBER Academic Publishing,
2011. – 664 с.
48. Данилевский Н. Я. Россия и Европа / Н. Я. Данилевский. – М. :
Благословение, 2011. – 816 с.
49. Делёз Ж. Фрэнсис Бэкон: Логика ощущения / Ж. Делёз ; пер.
с фр. и предисл. А. Шестаков. – СПб. : Machina, 2011. – 176 с.
50. Делёз Ж. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Ж. Делёз, Ф. Гваттари ; пер. с фр. и послесл. Я. И. Свирского ; науч. ред.
В. Ю. Кузнецов. – Екатеринбург : У-Фактория ; М. : Астрель, 2010. –
895 с.
51. Дерябина С. Р. Россия и опыт мультикультурализма: за и
против / С. Р. Дерябина // Этнопанорама. – 2005. – № 1/2. – С. 14–18.
52. Добрынина М. И. Интеллигенция и взаимодействие культур / М. И. Добрынина, И. И. Осинский // Социол. исслед. 2008. –
№ 2. – С. 149–150.
53. Дойч К. У. Рост наций / К. У. Дойч // Этнос и политика : хрестоматия. – М. : УРАО, 2000. – С. 111–115.
54. Донцов А. И. Концепция социальных представлений в современной французской психологии / А. И. Донцов, Т. П. Емельянова. – М. : Изд-во МГУ, 1987. – 128 с.
55. Дробижева Л. М. Демократизация и образы национализма в
Российской Федерации 90-х гг. / Национальное самосознание, национализм и регулирование конфликтов в РФ : Междунар. науч.
проект. – М. : Мысль, 1996. – 382 c.
56. Дробижева Л. М. Социальные проблемы межнациональных
отношений в постсоветской России / Л. М. Дробижева. – М. : Центр
общечеловеческих ценностей, 2003. – 376 с.
57. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. / Э. Дюркгейм. – М. : Канон, 1996. – 432 с.
58. Европейская интеграция : учебник / под ред. О. В. Буториной. – М. : Деловая лит., 2011. – 720 с.
59. Жамсуева Н. К. Сибирская ментальность как региональная
особенность / Н. К. Жамсуева, Ц. Ц. Чойропов // Социол. исслед. –
2007. – № 3. – С. 136–139.
60. Женщины в России более религиозны, чем мужчины, а
меньше всего верующих среди силовиков [Электронный ресурс] //
Левада центр. Новости.com. – URL: http://www.newsru.com/arch/
religy/11mar2008/levada.html.
156
61. Замятин Д. Н. В преддверии аншлага / Д. Н. Замятин // Полит. исслед. – 2004. – № 1. – С. 33–35.
62. Заостровцев А. П. Конституционная экономика, общественный договор и российское общество / А. П. Заостровцев // Обществ. науки и современность. – 2008. – № 1. – C. 56–68.
63. Зарубина Н. Н. Без протестантской этики: проблема социокультурной легитимизации предпринимательства в модернизирующихся обществах / Н. Н. Зарубина // Вопр. философии. – 2001. –
№ 10. – С. 45–56.
64. Заславская Т. И. Современное российское общество: проблемы и перспективы / Т. И. Заславская // Обществ. науки и современность. – 2004. – № 5. –С. 5–15.
65. Затеев В. И. К определению понятия «этносоциальная
структура « общества / В. И. Затеев // Вестн. Бурят. ун-та. Сер. 5.
Философия, социология, политология, культурология. – 1998. –
Вып. 2. – С. 25–35.
66. Зверев М. К. Особенности социальной солидарности в современном российском обществе : автореф. дис. ... канд. филос. наук / М. К. Зверев. – Иркутск, 2009. – 24 с.
67. Иванов В. И. Родное и вселенское / В. И. Иванов. – М. : Республика, 1994. – 428 с.
68. Интеграция в Евразии / Сб. раб. под общ. ред. И. Задорина.
М. : Европа, 2006. – 152 с.
69. Ионин Л. Г. Социология культуры : путь в новое тысячелетие / Л. Г. Ионин. – М. : Логос, 1996. – 280 с.
70. Иорданский В. Б. Хаос и гармония / В. Б. Иорданский. – М. :
Наука, Гл. ред. вост. лит., 1982. – 343 с.
71. Историческая память и политики меморизации // Россия
реформирующаяся: Ежегодник – 2005 / отв. ред. Л. М. Дробижева. –
М. : Ин-т социологии РАН, 2006. – С. 198–213.
72. К проблеме исторического «аналога» политического процесса (историческая память в модернизирующемся обществе:
итальянский вариант) // Модернизация и политика в ХХI в. / отв.
ред. Ю. С. Оганисьян ; Ин-т социологии РАН. – М. : РОССПЭН, 2011. –
С. 168–195.
73. Как люди делают себя. Обычные россияне в необычных обстоятельствах: концептуальное осмысление восьми наблюдавшихся случаев / под общ. ред. В. А. Ядова, Е. Н. Даниловой, К. Клеман. –
М. : Логос, 2010. – 388 с.
74. Какого цвета триколор? [Электронный ресурс] // ВЦИОМ. –
URL: http://wciom.ru/index.php?id=269&uid=12316.
157
75. Кармадонов О. А. Престиж и пафос как жизненные стратегии социоэкономической группы / О. А. Кармадонов // Социол. исслед. – 2001. – № 1. –С. 66–72.
76. Кармадонов О. А. Нормы и эмапатия как факторы социальных преобразований / О. А. Кармадонов // Социол. исслед. – 2012. –
№ 4. – С. 17–24.
77. Карсавин Л. П. Путь православия / Л. П. Карсавин. – М. : АСТ,
Фолио, 2003. – 557 с.
78. Клеман К. Вызов властным отношениям / К. Клеман // Свободная мысль-XXI. – 2007. – № 1. – С. 86–97.
79. Климова С. Г. Критерии определения групп «мы» и «они» //
Социол. исслед. – 2002. – № 6. – С. 83–95.
80. Книга А. С. Европейская интеграция : учеб. пособие /
А. С. Книга, В. Н. Пархаев ; Алт. гос техн. ун-т им. И. И. Ползунова. –
Барнаул : Изд-во АлтГТУ, 2004. – 124 с.
81. Кон И. С. Энциклопедия наследия [Электронный ресурс] /
И. С. Кон. – URL: bruma.ru.
82. Кон И. С. Социология поколений / И. С. Кон // Социология
молодежи. – СПб. : СПбГУ, 1996. – 310 с.
83. Коротаев А. В. Мифы и гены: Глубокая историческая реконструкция / А. В. Коротаев, Д. А. Халтурина. – М. : Либроком /
URSS, 2010. – 286 с.
84. Коршунов А. М. Диалектика социального познания /
А. М. Коршунов, В. В. Мантанов. – М. : Политиздат, 1988. – 383 с.
85. Коуз Р. Маяк в экономической теории / Р. Коуз / Фирма,
рынок и право. – М. : Дело, 1993. – С. 169–192.
86. Коул М. Культура и мышление / М. Коул, С. Скрибнер. – М. :
Прогресс, 1977. – 261 c.
87. Кравченко И. И. Политические и другие социальные ценности / И. И. Кравченко // Вопр. философии. – 2005. – № 2. – С. 3–16.
88. Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика:
игрализационный подход: монография / С. А. Кравченко. – М. :
МГИМО-Университет, 2006. – 172 с.
89. Кравченко С. А. Нелинейная социокультурная динамика:
игрализационный подход / С. А. Кравченко. – М. : МГИМОУниверситет, 2006. – 172 с.
90. Красин Ю. А. Метаморфозы демократии в изменяющемся
мире / Ю. А. Красин // Полит. исслед. – 2006. – № 4. – С. 127–138.
91. Кузнецова А. М. Основания социального генезиса: варианты
репрезентаций : дис. ... д-ра филос. наук / А. М. Кузнецова ; Бурят.
гос. ун-т. – Улан-Удэ, 2006. – 297 с.
158
92. Кули Ч. Социальная самость / Ч. Кули // Американская социол. мысль : тексты / под ред. В. И. Добренькова. – М. : Изд-во
МГУ, – 1994. – С. 174.
93. Кулинченко А. В. Государственная власть и процессы общественной самоорганизации. (К вопросу о государственном строительстве в современной России) / А. В. Кулинченко // Полит. исслед. – 2004. – № 6. – С. 108–111.
94. Кун М. Эмпирические исследования установок личности на
себя // Современная зарубежная социальная психология тексты /
М. Кун, Т. Макпартленд. – М. : Изд-во МГУ. – 1984. – С. 180–187.
95. Лапин Н. И. Кризисный социум в контексте социокультурных трансформаций / Н. И. Лапин // Мир России. – 2000. – Т. 9,
№ 3. – С. 3–47.
96. Лапин Н. И. О многом и едином в российской трансформации / Н. И. Лапин // Обществ. науки и современность. – 2002. –
№ 6. – С. 28–32.
97. Лебедева Н. М. Социальная психология этнических миграций / Н. М. Лебедева. – М. : Ин-т этнологии и антропологии им.
И. Н. Миклухо-Маклая, 1993. – 195 с.
98. Левада Ю. А. От мнений к пониманию. Социологические
очерки 1993-2000. / Ю. А. Левада – М. : Моск. шк. полит. исслед,
2000. – 108 с.
99. Левашов В. К. Морально-политическая консолидация российского общества в условиях неолиберальных трансформаций /
В. К. Левашов // Социол. исслед. – 2004. – № 7. – С. 27–45.
100. Леви Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М. : Педагогика-Пресс, 1994. – 608 c.
101. Леви-Строс К. Первобытное мышление / К. Леви-Строс. –
М. : Республика, 1994. – 384 c.
102. Леви-Стросс К. Структурная антропология / К. ЛевиСтрос. – М. : Наука, 1985. – 415 с.
103. Левицкий С. А. Свобода и ответственность: «основы органического мировоззрения» и статьи о солидаризме / С. А. Левицкий. – М. : Посев, 2003. – 464 с.
104. Левчик Д. А. Комитеты общественного самоуправления:
тенденции развития / Д. А. Левчик // Социол. исслед. – 2002. –
№ 2. – С. 31–39.
105. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра / Н. О. Лосский. –
М. : Политиздат, 1991. – 368 с.
159
106. Лукин В. Н. Современный дискурс Европейской интеграции: инститцуциональный и культурный аспекты / В. Н. Лукин,
А. В. Мусиенко // Теорет. журн. «Credo». – 2007. – № 4. – С. ?
107. Малиновский Б. Научная теория культуры: научное издание / Б. Малиновский. – М. : ОГИ, 2005. – 184 с.
108. Манн М. Нации-государства в Европе и на других континентах: разнообразие форм, развитие, неугасание / М. Манн // Нации и национализм : сб. ст. – М. : Праксис, 2002. – С. 381–405.
109. Манхейм К. Очерки социологии знания. Проблема поколений – состязательность – экономические амбиции / К. Манхейм. –
М. : ИНИОН РАН, 2000. – 162 c.
110. Маркс К. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений // К. Маркс, Ф. Энгельс. Избр.
произведения : в 3 т. – М. : Политиздат, 1985. – Т. 1. – 635 с.
111. Медведев В. А. Гордиев узел социальной политики /
В. А. Медведев, Ю. А. Красин // Социол. исслед. – 2007. – № 11. –
С. 23–29.
112. Меркель: концепция мультикультурности не работает [Электронный ресурс] // Русская служба BBC. – URL: http://www.bbc.co.uk/
russian/rolling_news/2010/10/101016_rn_merkel_multi.shtml.
113. Мечников Л. И. Цивилизация и великие исторические реки / Л. И. Мечников // М. : Прогресс, 1995. – 464 с.
114. Мид М. Культура и мир детства: Избранные произведения / М. Мид. – М. : Наука, 1988. – 429 с.
115. Мкртчян С. С. Визуальное измерение государственной
идентичности: теория, методология и практика / С. С. Мкртчян,
О. А. Полюшкевич, А. Г. Санина. – СПб. : РГПУ им. А. И. Герцена,
2012. – 157 с.
116. Многоликая глобализация: Культурное разнообразие в
современном мире / под ред. П. Бергера, С. Хантингтона. – М. : Аспект-Пресс, 2004. – 379 с.
117. Мысливченко А. Г. Западная социал-демократия: поиск
обновления / А. Г. Мысливченко // Свободная мысль – XXI. – 2000. –
№ 5. – С. 64–71.
118. Назарчук А. В. Ю. Хабермас и К.-О. Апель: два подхода к
обоснованию теории общества в современной немецкой философии [Электронный ресурс] / А. В. Назарчук ; Библиотека РГИУ. –
URL: http://www.i-u.ru/biblio/archive/nasarchuk_ju/.
119. Немировский В. Г. Тайные общества и заговорщики. Куда
они ведут Россию? / В. Г. Немировский.– СПб. : ПИТЕР, 2007 – 256 с.
160
120. Паин Э. К вопросу о «крахе политики мультикультурализма» в Европе [Электронный ресурс] / Э. Паин // Эксперты для
гражданского общества. – URL: http://www.4cs.ru/materials/
publications/wp-id_1454/.
121. Паин Э. Л. Социальная природа экстремизма и терроризма / Э. Л. Паин // Обществ. науки и современность. – 2002. – № 4. –
C. 113-124.
122. Панарин А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств / А. С. Панарин // Вопр. философии. – 2003. – № 6. – C. 16–36.
123. Пантин В. И. Политическое самоопределение российского
общества / В. И. Пантин, В. В. Лапкин // Обществ. науки и современность. – 2006. – № 4. – С. 78–87.
124. Пантин В. И. Политическое самоопределение российского
общества / В. И. Пантин, В. В. Лапкин // Обществ. науки и современность. – 2006. – № 4. – С. 83.
125. Петрелла Р. Другая глобализация / Р. Петрелла, К. Агитон, Ш.-А. Удри. Альтерглобализм. Теория и прак-тика «антиглобалистского» движения. – М. : Едиториал УРСС, 2003. – 256 с.
126. Платон. Сочинения : в 4 т. – М. : Мысль, 1994. – Т. 3. – 623c.
127. Полюшкевич О. А. «Свои» и «чужие»: социокультурные
маркеры / О. А. Полюшкевич // Дискуссия. – 2011. – № 5(13). –
С. 84–90.
128. Полюшкевич О. А. Идеологическая пропаганда: анализ
фильмов Н. Михалкова / О. А. Полюшкевич // Журн. социологии и
соц. антропологии. – 2011. – Т. 13, № 4. – C. 127–143.
129. Полян П. Увековечение памяти о депортированных – дело
рук самих депортированных / П. Полян // Неприкосновенный запас. – 2010. – № 3 (71). –С. 30–48.
130. Религиозность россиян и европейцев [Электронный ресурс] // ВЦИОМ. – URL: http://wciom.ru/fileadmin/Monitoring/96_1/
2010_2(96)_10_Kofanjva.pdf.
131. Римашевская Н. М. Стратегии социальных реформ в России / Н. М. Римашевская // Свободная мысль – XXI. – 2002. – № 11. –
С. 4–13.
132. Ритцер Дж. Макдональдизация общества 5: исследование
изменяющегося характера современной социальной жизни / Дж.
Ритцер. – М. : Праксис, 2011. – 512 с.
133. Рождественнская Е. Социальная память как объект социологического изучения / Е. Рождественнская, В. Семенова // Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER). – 2011. – № 6. – С. 27–48.
161
134. Ромах О. В. Национальное самосознание россиян как
предмет культурологического исследования / О. В. Ромах // Фундамент. исслед. – 2012. – № 3 . – С. 163–166.
135. Российская идентичность [Электронный ресурс] // Сайт
ИС РАН. – URL: http://www.isras.ru.
136.
Рывкина Р. В. Социальные болезни российского общества / Р. В. Рывкина. – М. : Центр соц. прогнозирования, 2011. – 325 с.
137. Рэдклифф-Браун А. Р. Историческая и функциональная
интерпретации культуры и практическое применение антропологии в управлении туземными народами / А. Р. Рэдклифф-Браун //
Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретации культуры. – СПб. : Университет. кн., 1997. – С. 633–635.
138. Рэдклифф-Браун А. Р. Метод в социальной антропологии /
А. Р. Рэдклифф-Браун. – М. : Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. –
416 с.
139. Савченко И. А. Социокульутрная интеграция и дезинтеграция современных многоэтнических обществ : автореф. дис. ... дра социол. наук / И. А. Савченко. – Н. Новгород, 2012. – 36 с.
140. Сайт ВЦИОМ [Электронный ресурс]. – URL: http://wciom.ru.
141. Сайт конкурса «Национальная идея России» [Электронный ресурс]. – URL: http://zarus1.narod.ru/ZaRus2_8.htm.
142. Санина А. Г. Формирование российской идентичности:
гражданско-государственный подход // Социол. исслед. – 2012. –
№ 12. – С. 57–65.
143. Селлава-Колбовска Э. К. Тяжелый груз воспоминаний и
неудобные «места памяти». Исследование коллективной и культурной памяти о событиях 17 янв. 1945 г. в Варшаве / Э. К. СеллаваКолбовска // Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER). –
2011. – № 6. – С. 58–69.
144. Семенова В. В. Социальная динамика поколений: проблема и реальность / В. В. Семнова. – М. : РОССПЭН, 2009. – 271 с.
145. Серебрякова Ю. А. Философские проблемы национального
самосознания и национальной культуры. – Улан-Удэ : Бурят. кн.
изд-во, 1996. – 185 с.
146. Символ и трансформация: социальные смыслы российского общества эпохи перемен (1984–2011 гг.) : коллектив. монография / О. А. Кармадонов, П. А. Баёв, О. А. Полюшкевич, О. В. Захарова, П. Л. Кузнецов ; под ред. О. А. Кармадонова, В. А. Решетникова. – Иркутск : Изд-во ИГУ, 2012. – 343 с.
162
147. Смит Э. Д. Национализм и модернизм: Критический обзор
современных теорий наций и национализма / Смит Э. Д. – М. : Праксис, 2004. – 464 с.
148. Соловьев В. С. Национальный вопрос в России / В. С. Соловьев. – М. : АСТ, 2007. – 512 с.
149. Стабильность и перемены в России [электронный ресурс] // ФОМ. – URL: http://bd.fom.ru/report/map/d072121.
150. Статистика самоубийств [Электронный ресурс] // Проект
о жизни. – URL: http://lossofsoul.com/DEATH/suicide/statistic.htm.
151. Стефаненко Т. Г. Этнопсихология / Т. Г. Стефаненко. – М. :
Аспект-Пресс, 2004. – 186 с.
152. Стрельникова А. Коллективная память в городском пространстве: места памяти об Афганской войне / А. Стрельникова //
Интеракция. Интервью. Интерпретация. (INTER). – 2011. – № 6. – С.
118–126.
153. Тейяр де Шарден П. Феномен человека / П. Тейяр де Шарден. – М. : АСТ, 2002. – 554 с.
154. Тернер В. У. Проблема цветовой классификации в примитивных культурах на материале ритуала ндембу / В. У. Тернер ; под
ред. Ю. М. Лотмана, В. М. Петрова // Семиотика и искусствометрия. – М. : Мир, 1972. – С. 50–81.
155. Тернер Дж. Структура социологической теории / Дж. Тернер. – М. : Прогресс, 1978. – 472 с.
156. Тишков В. А. О нации и национализме. Полемические заметки / В. А. Тишков // Свободная мысль. – 1996. – № 3. – С. 31–37.
157. Тишков В. А. Реквием по этносу: Исследования по социально-культурной антропологии / В. А. Тишков. – М. : Наука, 2003. –
544 с.
158. Тишков В. А. Теория и практика многокультурности /
Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ : сб.
ст. – М. : Ин-т этнологии и антропологии РАН, 2002. – 356 с.
159. Толстой Л. Н. Христианство и патриотизм / Л. Н. Толстой.
Полное собр. соч. – М. : Наука, 2001. – Т. 39. – 650 c.
160. Треть россиян не знает гимн страны и ее герб [Электронный ресурс] // ВЦИОМ. – URL: http://www.yuga.ru/news/163924/.
161. Трубецкой Е. Н. Смысл жизни / Е. Н. Трубецкой. – М. : Республика, 1994. – 432 с.
162. Трубецкой Н. С. Евразийство / Н. С. Трубецкой. – М. : Директмедиа Паблишинг, 2002. – 671 с.
163
163. Трушков В. В. Современный рабочий класс России в зеркале статистики / В. В. Трушков // Социол. исслед. – 2002. – № 2. – С.
45–51.
164. Турен А. Возвращение человека действующего / А. Турен ;
пер. с фр. Е. А. Самарской. – М. : Науч. мир, 1998. – 204 с.
165. Усманова А. Р. Умберто Эко: парадоксы интерпретации /
А. Р. Усманова. – Минск : Пропилеи, 2000. – 200 с.
166. Федотова В. Г. Апатия на Западе и в России / В. Г. Федотова // Вопр. философии. – 2005. – № 3. – С. 3–19.
167. Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе
и в России / В. Г. Федотова // Вопр. философии. – 2005. – № 11. – С.
19–20.
168. Федотова В. Г. Хорошее общество / В. Г. Федотова. – М. :
Прогресс-Традиция. – 2005. – 544 с.
169. Флоровский Г. В. Избранные богословские статьи /
Г. В. Флоровский. – М. : Пробел, 2000. – 304 с.
170. Гордость и стыд за Россию [Электронный ресурс] //
ФОМ. – URL: http://bd.fom.ru/pdf/d35gis10.pdf.
171. Франк С. Л. Смысл жизни. / С. Л. Франк. – Духовные основы
общества. – М. : Республика, 1992. – 511 с.
172. Фролова Ю. С. Cоциокультурные изменения современной
российской полиэтнической провинции : автореф. дис. ... д-р соц.
наук / Ю. С. Фролова. – М. : МГУ, 2007 – 50 с.
173. Фулье А. М. Современная наука об обществе / А. М. Фулье. – М. : КомКнига, 2007. – 344 с.
174. Хелд Д. Глобальные трансформации / Д. Хелд, Д. Гольдблатт, Э. Макгрю. – М. : Праксис, 2004. – 576 с.
175. Хёсле Х. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности / Х. Хёсле // Вопр. философии.– 1994.– № 10.– С. 112–123.
176. Хоманс Дж. Социальное поведение как обмен // Современ. зарубеж. Соц. психология. – М. : Изд-во Моск. ун-та, 1984. – С.
82–91.
177. Хомяков А. С. Всемирная задача России / А. С. Хомяков. –
М. : Благословение, 2011. – 784 с.
178. Хоув Н. Основы Теории Поколений / Н. Хоув, В. Штраус
[Электронный ресурс] // Сайт Теория поколений в России. – URL:
http://rugenerations.wordpress.com.
179. Шадсон М. Культура и интеграция национальных обществ / М. Шадсон // Междунар. журн. соц. наук. – 1994. –№ 3(6). –
С. 82–90.
164
180. Шемятенков Б. Г. Европейская интеграция / Б. Г. Шемятенков : учеб. пособ. – М. : Междунар. отношения, 2009. – 400 с.
181. Шипилов А. В. «Свои», «чужие» и другие. От античности до
современности // Социол. исслед. – 2006. – № 5. – С. 103–112.
182. Шпет Г. Г. Введение в этническую психологию /
Г. Г. Шпет. – М. : Алетейя, 1996. – 160 c.
183. Штпомпка П. Социология социальных изменений / П.
Штомпка – М. : Аспект-Пресс, 1996. – 416 с.
184. Эко У. Политкорректность или нетерпимость? / Картонки
Минервы. Заметки на спичечных коробкáх. – СПб. : Симпозиум,
2010. – 310 c.
185. Эмерсон Р. Нравственная философия / Р. Эмерсон. –
Минск : Харвест ; М. : ACT, 2001. – 384.
186. Детство и общество. 2-е изд, перераб. и доп. / Э. Эриксон ;
пер. с англ. – СПб. : Ленато, ACT, Фонд «Университет. кн.», 1996. –
592 с.
187. Эриксон Э. Идентичность и неукорененность в наше время / Э. Эриксон // Филос. науки. – 1995. – № 5/6. – С. 218–219.
188. Эфендиев Ф. С. Этнокультура и национальное самосознание / Ф. С. Эфендиев. – Нальчик : «Эль – Фа», 1999. – 329 с.
189. Юбилей Победы и память о нем: конфликтологический
аспект // Конфликтология – теория и практика. – 2010. – № 1. – С.
40–61.
190. Ядов В. А. Россия как трансформирующееся общество: резюме многолетней дискуссии социологов // Куда идет Россия? …
Власть, общество, личность / В. А. Ядов – М. : Аспект-Пресс, 2000. –
С. 383–391.
191. Ядов В. А. Солидарности россиян в повседневной жизни и
в общегосударственном масштабе / В. А. Ядов // Общество и экономика. – 2002. – № 12. – С. 90–93.
192. Ядов В. А. Символические и примордиальные солидарности (социальные идентификации личности) // Проблемы теоретической социологии. – СПб., 1994. – С. 169–184.
193. Якобсон Л. И. Социальная политика: попечительство или
солидарность? / Л. И. Якобсон // Обществ. науки и современность. –
2008. – № 1. – С. 75.
194. Ясперс К. Смысл и назначение истории / К. Ясперс ; пер. с
нем. – М. : Политиздат, 1991. – 527 с.
195. Яценко Н. Е. Толковый словарь обществоведческих терминов / Н. Е. Яценко. – СПб. : Лань, 1999. – 528 с.
165
196. Alexander J. C. The Civil Sphere / J. C. Alexander. – N. Y. : Oxford University Press, 2006. – 816 p.
197. Anucha U., Dlamini N. S., Chung-Yan M., Smylie L. Social Capital
and the Welfare of Immigrant Women: A Multi-Level Study of Four Ethnic Communities in Windsor, 2006. – 131 р.
198. Bell D. Resolving the contradiction of modernity and modernism // Society. N. Y., 1990. Vol. 27, N 3. – P. 43–50; N 4. – P. 66–75.
199. Bhabha H. The Location of Culture / H. Bhabha. – London :
Routledge, 1994. – 304 p.
200. Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgement of
Taste / P. Bourdieu. – London : Routledge, 1989. – 479 p.
201. Bourdieu P. Forms of social capital // Richardson J. G. (Ed.)
Handbook of Theory and Research for the Sociology of Education. –
N. Y. : Greewood Press, 1983. – 248 р.
202. Breuilly J. Nations, states, and violence / J. Breuilly // International history review. – 2009. – N 31(3). – P. 706–708.
203. Brubaker R. Nationalism Reframed: Nationhood and the National Question in the New Europe / R. Brubaker. – Cambridge : Cambridge University Press, 1996. – 216 p.
204. Buaros A. Solidarity in Portugal society / A. Buaros. – Portugal,
Porto, University of Porto Business School, 2008. – 250 p.
205. Certeau de M. The Practice of Everyday Life / М. de Certeau. –
California, 1992. – 350 p.
206. Cesari J. European Muslims and the Secular State, Manchester / J. Cesari, S McLoughlin. – Aldershot : Ashgate, 2005. – 278 p.
207. Colemann J. S. Social Capital in the Creation of Human Capital // The American Journal of Sociology. – 1988. – Vol. 94. – P. 95–120.
208. Combining Social Axioms with Values in Predicting Social Behaviors / M. H. Bond, K. Leung, A. Au, K. K. Tong, Z. Chemonges-Nielson //
European Journal of Personality. – 2004. – Vol. 18, N 3. – P. 177–191.
209. Corning P. The Reemergence of «EMERGENCE»: A Venerable
Concept in Search of Theory/Complexity. – 1991. – N 7. – P. 18.
210. Fidrmuc J., Gërxhani K. Mind the gap! Social capital, East and
West // Journal of Comparative Economics. – 2008. – Vol. 36, N 2. –
P. 264–286.
211. Field J. Social Capital. – London : Routledge, 2003. – 244 р.
212. Giddens A. Modernity and Self-Identity / А. Giddens. – Stanford, 1991. – 260 p.
213. Giddens A. The transformation of intimacy. Sexuality, love &
eroticism in modern societies / A. Giddens. – Polity Press, 1992. – 204 р.
166
214. Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life / E. Goffman. – N. Y., 1959. – 321 p.
215. Greenfeld L. The Spirit of Capitalism: Nationalism and Economic Growth / L. Greenfeld. – Cambridge, Mass.; London : Harvard University Press, 2003. – 541 p.
216. Habermas J. The Postnational Constellation: Political Essays /
Jürgen Habermas. – Cambridge, MA: MIT Press, 2001. – 190 р.
217. Hall S. Representation: Cultural Representations and Signifying Practices (Culture, Media and Identities Series) / S. Hall. – London :
Sage Publications & Open University, 1997. – 400 p.
218. Hechter M. Internal Colonialism. The Celtic Fringe in the British National Development / M. Hechter. – London : Transaction Publishers, 1998. – 390 p.
219. Lin N. Social Network and Status Attainment // Annual Review of Sociology. – 1999. – Vol. 25. – P. 467–487.
220. Marcia J. E. Identity in adolescence // Adelson J. (ed.) Handbook of adolescent psychology. – N. Y. : John Wiley, 1980. – 273 р.
221. Is gratitude a moral affect? / M. E. McCullough, Sh. D. Kilpatrick,
R. A. Emmons, D. B. Larson // Psychological Bulletin. – 2001. – N 127. –
P. 249–266.
222. Mead G. H. Mind, Self and Society / G. H. Mead. – Chicago,
1976.
223. Moscovici S. The group as a polarizer of attitudes /
S. Moscovici, M. Zavalloni // J. Pers. and Soc. Psychol. – 1969. – Vol. 12. –
P. 125–135.
224. Mouzelis N. P. Modern Greece: Facets of underdevelopment /
N. P. Mouzelis. – L. : Macmillan, 1978. – 222 p.
225. Parsons T. The Social System / T. Parsons. – N. Y. : The Free
Press, 1951. – 620 p.
226. Sharma U. Women, Work and Property in North West India. –
London : Tavistock, 1986. – 120 р.
227. Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations / A. D. Smith. – Oxford : Oxf. Basil Blackwell, 1988. – 312 р.
228. Sztompka P. Trust. Cambridge, Cambridge University Press,
1999. – 120 р.
229. Tanton J. An Historian Looks at Polyethnicity. A Book Review:
W. H. McNeill. Polyethnicity and national unity in world history. University of Toronto Press, 1986. – 85 p. // The Social Contract. Summer. –
1993. – Vol. 3, N 4 : What makes a nation? – P. 294–295.
167
230. The Underdevelopment of Development: Essays in Honor of
Andre Gunder Frank / Ed. by S. Chew and R. Denemark / Thousand
Oaks : Sage Publications, 1996 – 427 p.
231. Trosbi D. Cultural capital // Journal of Cultural Economics. –
1999. – N 23. – Р. 3–12.
232. Turner R. Collective Behavior / R. Turner, L. M. Killian. – Englewood Cliffs, N. J. : Prentice-Hall, 1957. – 269 p.
233. Weber M. Economy and Society. Volume two / M. Weber ; ed.
by G. Roth, C. Wittich. – Berkeley, Los Angeles, London, 1978. – 1400 р.
234. Westlund H.The creative class, social capital and regional development in Japan / H. Westlund, F. Calidoni // Review of Urban & Regional Development Studies, 2010. – Vol. 22. – P. 89–108.
235. Wilkins K. Considering «Traditional Society» in the Middle
East: Learning Lerner All Over Again. Research Paper / K. Wilkins. University of Texas at Austin. Department of Radio-TV-Film. 1 University
Station, A0800. Austin TX 78712. – 17 p.
168
НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ
Полюшкевич Оксана Александровна
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ
В ТРАНСФОРМИРУЮЩЕМСЯ ОБЩЕСТВЕ
ISBN 978-5-9624-1090-6
Редактор Э. А. Невзорова
Дизайн обложки: П. О. Ершов
Темплан 2014 г. Поз. 152
Подписано в печать 20.11.2014. Формат 60х90 1/16
Уч.-изд. 8,9. Усл.-печ. л. 10,5. Тираж 500 экз. Заказ 202
Издательство ИГУ
664003, г. Иркутск, бульвар Гагарина, 36
ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК
ИРКУТСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
Институт социальных наук – учебное подразделение ИГУ, которое объединяет специалистов четырех кафедр: социальной философии и социологии, социальной работы, культурологии и управления социальными
процессами, государственного и муниципального управления.
В Институте ведется подготовка бакалавров и магистров по четырем
направлениям: «Социология»; «Социальная работа»; «Менеджмент», «Государственное и муниципальное управление».
В структуру Института входят социальный факультет и факультет
дополнительного образования. Действует аспирантура по трем специальностям – «социальная структура, социальные институты и процессы»,
«социология управления», «социальная философия».
На базе Института функционируют Иркутское отделение Академии
социальных наук и Иркутское отделение Российской социологической
ассоциации.
Научная деятельность Института развивается в соответствии с комплексными темами: «Современный гуманизм: история, теория и социальная практика» и «Социальная консолидация и социальное воспроизводство». Среди других приоритетных направлений научной деятельности – социальные трансформации, социология образования, политическая социология, гражданское общество, и др.
Институт активно сотрудничает со структурами Правительства Иркутской области и администрациями городов Иркутск, Ангарск, Шелехов, а
также с муниципальными органами местного самоуправления, различными специализированными центрами и организациями. Профессорскопреподавательский состав Института осуществляет экспертизу областных
и федеральных социальных проектов и программ, участвует в разработке государственных докладов. На базе Института могут пройти переподготовку и повышение квалификации преподаватели российских вузов и
ссузов, управленческий персонал социальной сферы, специалисты по социальной работе.
Институт социальных наук приглашает к сотрудничеству всех заинтересованных лиц для проведения совместных научных исследований, хоздоговорных работ по актуальным проблемам общественного развития.
КОНТАКТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Почтовый адрес: 664003, г. Иркутск, ул. Карла Маркса, 1, ИГУ, к. 302
Адрес Института: 664003, г. Иркутск, ул. Ленина, 3, корпус 3, к. 211
Телефон/факс: (3952) 243-748; (3952) 200-205
E-mail: [email protected]