Russian Literature (Amsterdam: North Holland), XLVII

Russian Literature (Amsterdam: North Holland), XLVII-II (2000), pp.159-198
СРЕДИННЫЙ СТЕРЖЕНЬ В КОНАРМИИ БАБЕЛЯ:
«КЛАДБИЩЕ В КОЗИНЕ» И «ПРИЩЕПА»
Мария Ланглебен
Конармия построена как единство самостоятельных новелл, взаимное расположение и
связи между которыми не менее важны, нежели собственная форма каждой из них.
Исследуя многочисленные, часто перекрещивающиеся тематические линии,
пересекающие Конармию, ван дер Энг (van der Eng 1993) предложил подробную
классификацию приемов, с помощью которых рассказы Конармии объединяются в "роман
рассказов", с ясной линией развития как событий, так и характеров. Эта классификация
охватывает разнообразные, тонко замеченные типы пересечений и аллюзий, обнаружение
которых требует напряженной работы читателя. Предполагается, что в этой сложной сети
нет текстов неоформленных и выпадающих из контекста.
Но в самой середине Конармии расположены два рассказа, «Кладбище в Козине» и
«Прищепа» (далее соответственно КК и Пр), которые выделяются своими минимальными
размерами (135 и 270 слов), неотчетливостью формы и отрешенностью содержания. Друг
с другом эти две миниатюры как будто бы не имеют ничего общего; связь их с другими
рассказами выражена лишь с помощью неявных аллюзий1 и благодаря присутствию
(предположительно одного и того же) рассказчика. Построение обоих рассказов, повидимому, в силу их миниатюрности, довольно долго не привлекало внимания
исследователей. 2 Но, когда структура КК была впервые подробно проанализирована ван
1. По мнению ван дер Энга, некоторую связь между КК и рассказом «Берестечко» можно усмотреть в том,
что в обоих текстах есть упоминание об избиениях евреев во времена Хмельницкого (van der Eng 1993:257).
2. Ср., например, пренебрежительный отзыв Карен Луплоу о четырех миниатюрах «Конармии»: "[...] an
overall unity is achieved which, through the process of retrospective patterning, gives a larger meaning to the
individual stories, or even raison d'être for those stories which hardly seem to be short stories at all: "Prishchepa",
which is simply a brief anecdote, "The Cemetery at Kozin," which is a lyric sketch; "Continuation of the Story of a
Horse," which is two juxtaposed letters; and "The Brigade Commander", which is a brief character sketch." (Luplow
1982:110, курсив мой)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
2
Бааком (van Baak 1994), то обнаружилось, что эта, на поверхности бессюжетная,
миниатюра на самом деле обладает стройной, многоуровневой формой. Проследив
глубинные связи КК с другими рассказами Конармии, ван Баак справедливо полагает, что
КК, самый короткий рассказ цикла, чрезвычайно важен для определения как построения,
так и общей концепции Конармии.
Из всех возможных тропинок, расходящихся от КК, самая короткая и самая
необходимая - это та, которая соединяет КК и Пр. Прежде всего, срединная позиция КК и
Пр создает особенно благоприятные условия для внешнего выделения обеих миниатюр
как маркированного единства. В самом деле, своими размерами КК и Пр заметно
отличаются от предшествующего «Жизнеописания Павличенки» и последующей
«Истории одной лошади». Сближенные своей миниатюрностью, КК и Пр образуют
обособленный островок, вставленный в самую сердцевину Конармии.3 В сборнике,
изданном при жизни Бабеля, КК и Пр помещены не просто на соседних страницах, а на
развороте одного листа (Бабель1934, стр. 58-59), - и поэтому оба рассказа предстают перед
читателем одновременно, как некая срединная автономия, топонрафический центр цикла.
Это, конечно, объединение чисто визуальное, но на его фоне можно ощутить явственную
тематическую антиномию. По настроению и стилю КК и Пр резко контрастны: странное
видéние, почти мираж кладбища, застывшего, погруженного в свою скорбную,
нездешнюю древность - и не менее странная, но чрезвычайно динамичная история о том,
как казак Прищепа сжег дом своих родителей, погибших от рук белых. В обоих рассказах
царит молчание, разрешаемое лишь в конце - патетической речью могильных камней в КК
и рыданием бычка в Пр. От этого в обоих рассказах возникает оппозиция длительного
молчания кратковременному звучанию. Но акценты в этой оппозиции распределяются поразному: если в Пр подчеркнуто молчание (жителей станицы), то в КК акцентировано
именно нарушение молчания (песнь "зазеленевших скрижалей"). Оба текста напоминают
стихотворения в прозе; оба подчеркнуто картинны - хотя трудно представить себе
3. Во всех изданиях Конармии КК и Пр занимают соответственно 16-ое и 17-ое места. Если разделить цикл
пополам, по 17 рассказов в каждой части (на считая «Аргамака», опубликованного впервые в 1932 г.), то КК
и Пр окажутся в конце 1-ой части. В прижизненном издании 1934 г. КК и Пр расположены точно посредине
цикла, если считать по числу страниц: 52 страницы до КК (от «Перехода через Збруч» до «Жизнеописания
Павличенки» вкл.) и 52 страницы после Пр (от «Истории одной лошади» до «Сына рабби» вкл.)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
3
картины более различные, чем застывшее в древнем камне еврейское кладбище и
активное, кровавое действо, разворачивающееся в казацкой станице.
В этой работе я попробую, с помощью текст-лингвистического анализа, показать,
что поверхностное схождение двух соседних миниатюр есть проявление их тесной связи
по существу - что КК и Пр объединены глубинной темой, важность которой отразилась в
их маркированной срединной позиции. Будет показано, что эти маленькие тексты
образуют мастерски выполненное и функционально нагруженное контрастное единство,
причем каждый из двух рассказов обладает стройной и самостоятельной структурой,
искусно сопряженной с его содержанием и в конце концов выводящей к глубинному
смыслу.
Прежде, чем перейти к разбору КК и Пр, необходимо сказать несколько слов о
теоретических предпосылках анализа. Одним из важнейших факторов в фиксировании
письменного, и в особенности литературного, текста является необходимость
линеаризации. Непрерывное горизонтальное движение текста регулируется применением
различных "текстовых стратегий" (text strategies), т.е. предпочтением тех или иных
способов линейной связи (см. Enkvist 1986, 1987, 1991).4 По ходу текста различные
стратегии конкурируют друг с другом, и их суммирование приводит к формированию
индивидуальной траектории текста и к организации текста в суперсинтаксические
единства (ССЕ). ССЕ - это группа предложений, единство которых проявляется обычно в
двух признаках: общность формальной структуры и наличие граничных маркеров.
Достаточно одного из этих признаков для того, чтобы возникло ССЕ. Но даже при
отсутствии обоих признаков несколько предложений могут быть сплочены в ССЕ, если
окружающий их контекст организован в ясные, четко оформленные ССЕ.
Суперсинтаксическое единство существует в тексте наряду с абзацем, но не обязано с ним
совпадать.5 Членение текста на ССЕ становится фундаментом структуры текста, которая
сопряжена со стратегией, но не тождественна ей. Линеаризующая стратегия - это
динамический процесс, тогда как сопряженная с ней структура - результат процесса.
4. В работах Энквиста и его школы различаются стратегии времени, места, персонажей, действия; см. анализ
литературных текстов в соответствии с этими структурами в Bjørklund 1993 и Virtanen 1992.
5. О строении текстовых единиц, больших, чем предложение, см. Солганик 1973, Daneš 1995, Halliday &
Hasan 1976, Longacre 1979, 1983, Polanyi and Scha 1983, Giora 1983.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
4
Существенное различие между ними состоит в том, что между элементами структуры
возникают внутренние зависимости, выводящие ее из подчинения линейности. Так работа
по линеаризации текста приводит к его конечной делинеаризации.
Структура, сопряженная с линией текста, никогда не является в тексте
единственной, но среди многочисленных текстообразующих структур она занимает
особое место - она является среди них наиболее заметной, поскольку опирается только на
явные синтаксические маркеры. Будем называть такую структуру доминантной.
Описание доминантных структур лежит в основе предлагаемого ниже анализа КК и
Пр. Исходная гипотеза анализа состояла в том, что между двумя рассказами существует
негативное взаимопритяжение, вызванное полярно противоположными принципами
линеаризации и, соответственно, контрастирующими доминантными структурами. Я
попробую доказать, что течение текста в КК определяется постепенным вариативным
развитием синтаксиса, тогда как линеаризующим началом в Пр является хронологическая
последовательность событий. Контрастная взаимность доминантных структур послужит
основанием для интерпретации КК и Пр и, в конечном счете, для объяснения роли этих
миниатюр в Конармии.
«Кладбище в Козине»
В этом рассказе всего пятнадцать предложений:
Кладбище в еврейском местечке. Ассирия и таинственное тление Востока на
поросших бурьяном волынских полях.
Обточенные серые камни с трехсотлетними письменами. Грубое тиснение
горельефов, высеченных на граните. Изображение рыбы и овцы над мертвой человеческой
головой. Изображения раввинов в меховых шапках. Раввины подпоясаны ремнем на узких
чреслах. Под безглазыми лицами волнистая каменная линия завитых бород. В стороне, под
дубом, размозженным молнией, стоит склеп рабби Азриила, убитого казаками Богдана
Хмельницкого. Четыре поколения лежат в этой усыпальнице, нищей, как жилище водоноса,
и скрижали, зазеленевшие скрижали, поют о них молитвой бедуина:
«Азриил, сын Анания, уста Еговы.
Илия, сын Азриила, мозг, вступивший в единоборство с забвением.
Вольф, сын Илии, принц, похищенный у Торы на девятнадцатой весне.
Иуда, сын Вольфа, раввин краковский и пражский.
О, смерть, о, корыстолюбец, о, жадный вор, отчего ты не пожалел нас хотя бы
однажды?»
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
5
Здесь нет нарративного сюжета, и главной опорой текста является его изысканно
простое синтаксическое развитие.6 Синтаксическая отлаженность рассказов Бабеля
привлекла внимание уже самых ранних исследователей его творчества. Н.Л. Степанов
(1928: 28-36) первым заметил характерную "ритмическую замкнутость" бабелевского
абзаца и указал на основные особенности этой замкнутости: монотонность
синтаксических структур внутри абзаца и отмеченность его верхней и нижней границ. Мы
увидим далее, что это наблюдение очень созвучно синтаксической стратегии КК, с
существенной поправкой на то, что в профессионально отшлифованном худоджественном
тексте абзац имеет смысл рассматривать как типографскую единицу, сформированную на
фоне иерархической системы ССЕ - которые могут быть соизмеримы или несоизмеримы с
абзацем. Действительно, как мы увидим ниже, в КК все ССЕ ритмически замкнуты и
четко очерчены, - но далеко не все абзацы обладают этими свойствами.
Начальный импульс, приводящий в движение текст КК, исходит от заглавия.
Словосочетанием "Кладбище в Козине" задается исходная двучленная форма (NP + PrepN)
- синтаксическое зерно, из которого рождается весь текст. Заглавие спускается на уровень
текста и вступает в него как синтаксическая модель для пследующих, постепенно
расширяющихся предложений, каждое из которых состоит из подлежащего и предложной
группы. При этом референция остается неизменной: во всех трех предложениях NP
соотносится с кладбищем, а PrepN - с его местом. Следует отметить двойную референцию
NP в предложении (2): метафорически Ассирия соотносится с кладбищем, а буквально со восточной страной, фантастически отдаленной во времени и пространстве.
(0) Кладбище / в Козине.
(1) Кладбище / в еврейском местечке.
(2) Ассирия и таинственное тление Востока / на поросших бурьяном волынских полях.
Абзац заканчивается предложением (2), в котором двучленность синтаксической модели
дополнительно подчеркивается оппозицией акустических признаков. Высокие и
6. Анализ КК, выполненный ван Бааком (van Baak 1994), опирается не на синтаксис, а на пространственные,
временные и изобразительные особенности КК. Но многоуровневая структура, обнаруженная ван Бааком в
КК, сосуществует в тексте с незамеченной им суперсинтаксической организацией. Поскольку наш путь
анализа иной, то и толкование рассказа получается иное, впрочем, как будто бы не противоречащее
интерпретации ван Баака.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
6
небемольные фонемы в подлежащем противопоставлены низким и бемольным в
предложной группе:
асси ... аи .. ст ... ст / поро ... бур ... вол ... пол
Абзац закончен, но исходная модель продолжает развиваться: серия номинативных
предложений, оканчивающихся предложной группой, проникает и во второй абзац.
Неподвижные, немые камни отображены в монолитных номинативных синтаксических
структурах. Принцип кореферентности сохраняется в предложениях (3)-(6) лишь
частично: кореферентны только подлежащие (все они соотнесены с выточенными в камне
изображениями), но не предложные группы:
(3) Обточенные серые камни / с трехсотлетними письменами.
(4) Грубое тиснение горельефов, высеченных / на граните.
(5) Изображение рыбы и овцы / над мертвой человеческой головой.
(6) Изображения раввинов / в меховых шапках.
Портретные изображения людей - факт необычайный на еврейском кладбище; они
строго запрещены Второй Заповедью.7 Появление "изображений раввинов" дает
синтаксису толчок, от которого статичные номинативные структуры слегка оживляются, и
в следующие два предложения (7-8), порожденные все той же моделью, привносится
осторожная предикативность: причастие "подпоясаны" в (7) и нулевой глагол в (8). Кроме
того, в завершающем эту серию предложении (8) подлежащее и предложная группа
меняются местами, отчего возникает хиазм, создающий эффект синтаксической
завершенности:
(7) Раввины подпоясаны ремнем / на узких чреслах.
(8) Под безглазыми лицами / волнистая каменная линия завитых бород.
7 Вторая Заповедь ("Не делай себе изваяния и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле
внизу и что в воде под землею", Исх. 20:4) запрещает любое изобразительное подражение реальности. И
хотя сфера действия этого запрета была существенно сужена в иудаизме последующими интерпретациями,
никакие послабления не коснулись фронтальных портретных изображений, в особенности скульптурных и
рельефных (ср. Schwartzman 1993). Судя по всему, запрет на такие изображения не нарушался на еврейских
кладбищах Украины вплоть до наступления советских времен. На сохранившихся в Польше и на Украине
старинных еврейских кладбищах надгробия украшены богатой резьбой, но при всем их разнообразии,
барельефы лимитированы традиционными ограничениями. Очень часты символические изображения
тигров, львов, орлов, оленей. Рыба и овца (как символы вечной жизни и жертвы, или как знаки зодиака)
встречаются реже - и полностью отсутствуют портреты и фигуры людей. См прекрасные фотографии этих
надгробий в альбомах Krajewska 1982 и Revival: Rubbings of Jewish Tombstones from the Ukraine 1992.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
Другую общую особенность предложений (7)-(8) составляет метонимия: единственное
число ("ремнем", "волнистая каменная линия") употреблено вместо множественного, что
придает этой паре предложений заметный оттенок внутренней несогласованности.
Параллелизм в предложениях (7) -(8) показан на схеме 1.
Схема 1
Plur.
Раввины
V
подпоясаны
Sing.
ремнем
Plur.
на узких чреслах
Под безглазыми лицами
Plur.
(V)
волнистая каменная линия
Sing.
завитых бород
Plur.
Предложения (7)-(8) подводят итог развитию начальной синтаксической модели.
Скрепленные хиазмом и метонимией, они составляют ясно очерченную границу ССЕ-I первого по счету ССЕ.
Окинув взглядом весь уже прочтенный отрезок текста (т.е. ССЕ-I), легко увидеть,
что на пути от заглавия до предложения (6) поле зрения наблюдателя постепенно
сужается, взор его скользит по могильным камням и наконец останавливается в (6) на
изображениях раввинов, которые даются крупным планом в предложениях (6)-(8).
Подробности этих изображений (меховые шапки и завитые бороды) еще раз напоминают
о совмещении Волыни и Ассирии.
Абзац еще далеко не закончен, а мы уже вступаем в новое суперсинтаксическое
единство, ССЕ-II, состоящее из двух предложений, выделяющихся своей длиной и
сложностью. Предложение (9) отягощено причастными оборотами, а предложение (10) единственное в этом тексте сложно-сочиненное, делится надвое:
(9) В стороне, / под дубом, / размозженным молнией, / стоит склеп рабби Азриила, / убитого
казаками Богдана Хмельницкого.
(10a) Четыре поколения лежат в этой усыпальнице, / нищей, / как жилище водоноса,
(10b) и скрижали, / зазеленевшие скрижали, / поют о них молитвой бедуина
Одновременно со сменой синтаксической модели в тексте происходят и
содержательные изменения. От безглазых изображений раввинов точка зрения
7
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
8
перемещается резко в сторону, на периферию кладбища, где, отдельно от остальных
могил, стоит склеп рабби Азриила. От рядовых раввинов - к династии избранников. Не
покидая семантического поля раввинов, мы из безымянной общности входим в мир
индивидуальностей. И именно в этот момент синтаксис освобождается от ритмической
скованности, обретает свободное дыхание. Каждое из предложений разделено на
несколько коротких ритмических единиц. Наметившаяся ранее предикативность
утверждается: в этой группе доминирует глагольность. Правильно чередуются
совершенный и несовершенный вид, прошедшее и настоящее время:
размозженным
убитого
стоит
зазеленевшие
лежат
поют
Легко видеть, что благодаря чередованию личных глаголов и причастий,
пробужденное время расслаивается на две пересекающиеся реальности: несвершенное
настоящее (имперфективные личные глаголы) и завершившееся прошлое (перфективные
причастия) Глагольная линия (стоит - лежат- поют) ведет к постепенному оживлению и
озвучиванию кладбищенских камней, а причастия (размозженному - убитому зазеленевшие) создают фон прошлого. При этом последнее из причастий, "зазеленевшие",
неоднозначно. Употребленное вместо нейтрального "позеленевшие", это причастие имеет
заметное начинательное значение, как будто бы отмечая момент пробуждения - как будто
бы скрижали "зазеленели", готовясь к тому, чтобы запеть "молитву бедуина".
Особенного внимания заслуживает распределение причастий и глаголов в
предложении (9): глагольное предложение "стоит склеп рабби Азриила" симметрично
обрамлено двумя причастными оборотами, "под дубом, размозженным молнией" и
"убитого казаками Богдана Хмельницкого". Это предложение ощутимо выделяется в
тексте как своей сложностью, так и симметрией: намечается двойная параллель
насильственных смертей - с одной стороны, пострадавшие, дуб и Азриил, а с другой носители смерти, казаки и молния:
под дубом,
рабби Азриила,
размозженным
убитого
молнией,
казаками
стоит склеп
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
9
Как будет показано позже, эта параллель оказывает существенное влияние на глубинный
смысл КК.
В этой группе предложений исчезает кореферентность, и взамен появляются
другие средства когезии8: синонимия (склеп = усыпальница) и анафора (четыре поколения
= о них), которые соединяются в предложении (10b):
(9)
стоит СКЛЕП
↓
(10a) ЧЕТЫРЕ ПОКОЛЕНИЯ лежат В ЭТОЙ УСЫПАЛЬНИЦЕ,
↓
(10b) поют О НИХ молитвой бедуина:
На этом завершается второй абзац. Повествовательная часть рассказа окончена,
роль наблюдателя-рассказчика исчерпана, и слово берут "зазеленевшие скрижали". Камни
обрели дар речи, но речь эта монотонна и опять скована номинативностью - хотя и
обогащенной причастными оборотами.
(11) «Азриил, сын Анания, уста Еговы.
(12) Илия,
сын Азриила,
мозг, вступивший в единоборство с забвением.
(13) Вольф, сын Илии,
принц, похищенный у Торы на девятнадцатой весне.
(14) Иуда,
сын Вольфа,
раввин краковский и пражский.
Четыре номинативных предложения этой группы построены одинаково. Это новая
номинативная модель - тройной синонимический повтор, имя с двумя кореферентными
приложениями, не свободными от глагольности. Личные глаголы исчезли, опустошив
реальность настоящего времени. Тем отчетливее проступает свершившееся прошедшее,
выраженное в причастных оборотах. Образуется симметричное суперсинтаксическое
единство, в котором двум осложненным срединным предложениям (12) и (13)
противопоставлены облегченные краевые (11) и (12). Азриил и Иуда обходятся без
причастных оборотов и без доклада о смерти.
8. Cohesion - поверхностная связность, выраженная явными языковыми показателями, в результате которой
образуются "цепочки связности" (cohesive chains) - парадигматические множества текстовых элементов.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
10
Однако о смерти Азриила мы уже знаем из предложения (9), причем именно из
причастного оборота. Более того, ряд стандартных сообщений о смерти начинается не с
(11), а именно с двух причастных оборотов в (9). Так, в причастных оборотах,
составляется список разных обличий смерти, вплоть до последнего в роде, "раввина
краковского и пражского", смерть которого, с нулевым причастным оборотом, анонимна.
Заглавное место в ряду раввинских смертей занимает дуб, размозженный молнией. К
этому дубу, топографически и синтаксически срастившемуся с раввинской усыпальницей,
нам придется возвратиться еще раз.
На этом ССЕ-III заканчивается. Вслед за монотонным поминальным
перечислением, текст внезапно взрывается - бурной, оскорбительной инвективой,
обращенной к смерти:
(15) О, смерть, / о, корыстолюбец, / о, жадный вор, / отчего ты не пожалел нас хотя бы однажды?»
Ритмический рисунок этого вопроса, тройной синонимический повтор, унаследован от
предшествующих эпитафий (11)-(14), и еще удерживает читателя в кладбищенской
статике. Но режущая, кричащая предикативность (пожалел) шоковым ударом
выбрасывает текст в живой, страдающий мир. Граница между смертью и жизнью разом
стерта. На этом рассказ заканчивается.
Итак, синтаксический анализ КК позволил разделить текст на четыре части: три
ССЕ и концовка, состоящая из одного предложения. Части эти противопоставляются друг
другу с помощью двух маркеров: номинативность/предикативность и
монолитность/расчлененность, в сочетании с кореферентностью или анафорой (см. Табл.
1)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
11
Табл. 1: Дифференциальные признаки ССЕ в «Кладбище в Козине»
ССЕ
I
II
III
IV
Предложения
(0-8)
(9-11)
(12-15)
(16)
Синтаксические маркеры
(a)
(b)
номинативность
монолитность
предикативность
расчлененность
номинативность
расчлененность
предикативность
расчлененность
Тип связности
кореферентность
анафора
кореферентность
кореферентность
Согласно табл. 1, анафорические связи имеют место только в ССЕ-II, во всем же
остальном тексте преобладает кореферентность. Однако в табл. 1 учитывается только
связность внутри каждой из ССЕ. Картина существенно меняется, если принять во
внимание связность не только внутри, но и между ССЕ. Если это сделать, то
обнаруживается, что, начиная с предложения (9), анафорические связи простираются по
всему тексту, до самого конца:
↓
(9)
В СТОРОНЕ [от других могил] стоит СКЛЕП
↓
(10a)
(10b)
(11-14)
(15)
ЧЕТЫРЕ ПОКОЛЕНИЯ лежат В ЭТОЙ УСЫПАЛЬНИЦЕ,
↓
поют О НИХ молитвой бедуина:
↓
Азриил ...
Илия ...
↓
не пожалел НАС
Особенного внимания заслуживает совершившийся на границах между тремя ССЕ (II →
III → IV) переход от местоимения "они" к "мы". Здесь сцепляются две пары анафор и их
антецедентов: [четыре поколения → о них] и [Азриил ..., Илия ..., Вольф ..., Иуда → нас].
Сцепляются они таким образом, что взгляд со стороны сменяется взглядом изнутри,
причем момент этой замены точно определить нельзя - нельзя потому, что во второй паре
четыре поколения называются поименно, и список этот одинаково тесно связан с
предшествующим местоимением "о них" и с последующим "нас". Получается, что
вопрошают уже не зазеленевшие скрижали, а лежащие под ними четыре поколения.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
12
скрижали
четыре поколения → о них
↓
Азриил ..., Илия ..., Вольф ..., Иуда → нас
Но даже и этого нельзя утверждать; может быть, "мы" - все похороненные на этом
кладбище, может быть, все евреи на Волыни - или вообще все человечество? Референция
местоимения "нас" неопределимо расширяется, захватывая уже не только четыре
поколения раввинов, но и всех смертных, уже умерших и еще живущих. Это "нас"
драматически завершает линию постепенной индивидуализации, которую можно считать
одной из целей суперсинтаксического развития КК.
Общее строение КК представлено на Схеме 2. Цифрами обозначены предложения;
в верхней части схемы показано членение текста по синтаксическим признакам (т.е.
иерархия ССЕ), а в нижней - членение на абзацы. Легко заметить неэквивалентность этих
двух расчленений, нряду с их нарастающей непротиворечивостью, приводящей в конце к
полному совпадению абзаца с ССЕ. Регулярное совпадение номинативности и
глагольности подчеркивает доминантную структуру ССЕ.
Схема 2.
с у п е р с и н т а к с и ч е с к и е
е д и н и ц ы
I
III
номинативность
номинативность
II
IV
предикативность
предикативность
0
1
2
3 4 5
6 7 8
9 10a 10b
д е л е н и е
н а
11
12 13
14
15
а б з а ц ы
Итак, медлительное горизонтальное движение текста КК основано, в конечном счете, на
чередовании номинативности и предикативности. Может быть, ощутимая стилистическая
заторможенность этого текста объясняется, по крайней мере частично, особыми
отношениями между номинативностью и глагольностью, оппозиция которых составляет
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
13
самое основание грамматики (и связывается с разделением функций между полушариями
мозга.9)
Подводя итоги анализу КК, отметим, что при описании ССЕ эффективными
оказались два вида признаков: синтаксическое сродство предложений, составляющих
ССЕ, и тип когезии, объединяющей эти предложения. Линеаризующая стратегия состоит в
том, что предложения, входящие в ССЕ, построены по одной синтаксической модели
и/или характеризуются однотипной когезией. На границе же ССЕ происходит смена
синтаксической модели и/или типа когезии. Именно эти признаки и вызывают
замкнутость и монотонность абзаца, замеченную у Бабеля Степановым (1928) - но только
в том случае, когда границы абзаца совпадают с границами ССЕ. Анализ КК позволяет
оценить слаженность синтаксиса и содержания, целесообразность суперсинтаксической
структуры, ее очевидную оригинальность - и вместе с тем, ее несколько излишнюю
жесткость. Стройное - может быть, даже слишком стройное - здание текста вырастает
постепенно, из исходной атомарной формулы заглавия, подчиняясь музыкальной
дисциплине, как кажется, несколько более строгой и схематичной, чем это желательно в
словесном искусстве.
Стройность и логичность суперсинтаксиса КК не оставляет сомнений в том, что перед
нами не незначительный недомерок, не бесформенный "лирический набросок" ("lyric
sketch", Luplow 1982:110) а обдуманная, явно экспериментальная структура. Текст
осторожно и медлительно вырастает из заглавия по своим собственным законам, строго
чередуя номинативность и предикативность.
Дополнительная тонкость этой структуры состоит в том, что она иконически
связана с содержанием: группировка предложений и весь ход синтаксического развития
поставлены на службу не только содержанию, но и подтексту. Динамика развития текста
заставляет увидеть в нем постепенное пробуждение, оживление кладбища, вначале
совершенно неподвижного, и оплакивание предков - их собственными могильными
камнями.
В конце рассказа позеленевшие от древности, или наоборот, вдруг ярко
зазеленевшие скрижали сами выпевают свои надписи и человеческим голосом взывают в
9. О противопоставлении номинативного стиля речи глагольному в связи с различием речевых способностей
правого (безглагольного) и левого ("грамматического") полушарий мозга см. Иванов 1978:35-36.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
14
пустоту, обвиняя и оскорбляя "жадного вора и корыстолюбца" - самую смерть. путь от
статичного, бесстрастного и безличного начала к заключительному дерзкому воплю от
первого лица (почему ты не пожалел нас?") - постепенен, он проложен всей логикой
синтаксического развития. Благодаря скрытой энергии грамматических чередований,
пробуждение могильных камней воспринимается как закономерное. Кладбище смыкается
с миром живых.10
Оживлению кладбища незаметно помогают и тщательно подобранные личные
местоимения. В рассказе их всего три ("о них", "ты", "нас"), и они расставлены с большим
смыслом. Взгляд постороннего наблюдателя, который адресуется к четырем поколениям
раввинов в 3-м лице ("поют о них"), сменяется полной вовлеченностью: почему ты не
пожалел нас?" Возникает очень личный, не отстраненно наблюдающий, а здесь, сейчас
страдающий и протестующий агент - мы. Но это атакующее, множественное мы, храбро
восстающее против смерти, ускользает от референции. Кто это - мы? Как уже говорилось
выше, благодаря сцеплению анафор, мы - это уже не скрижали, а все смертные.
Схема 3.
скрижали
четыре поколения → о них
↓
Азриил ..., Илия ..., Вольф ..., Иуда → нас
Голос из могилы вызван длительным и строго организованным синтаксическим
развитием, устремленным к сильно акцентированной концовке.11 Голос этот необходим,
потому что больше нéкому оплакать мертвых - живых потомков у них нет. Кладбище
безнадежно пусто.
Суперсинтаксическая структура, ведущая текст от начала до конца, несомненно
является доминантной, поскольку ею организовано горизонтальное движение текста. В
самом деле, синтаксическими признакамиопределяются как четкие границы между
6. Об изначальной роли надгробных надписей как средства и гарантии воскрешения см. Фрейденберг
1936/1997:128-9.
11. Эта концовка отмечена ван дер Энгом как яркий пример pointed finale в рассказах Конармии (van der
Eng 1984). Ван дер Энг усматривает в концовке КК непосредственный отзвук другого pointed finale восклицания беременной еврейки в «Переходе через Збруч» (van der Eng 1991).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
15
чатырьмя ССЕ, так и внутренняя целость каждой из них. Но разумеется, что в этом тексте
есть и другие, совершенно необходимые структуры - которые, однако, не являются
доминантными в нашем понимании этого термина, поскольку не сопряжены с
линеаризующей стратегией. Так, очень интересная и в высшей степени целесообразная
стратегия времени совершенно не подчиняется линии текста, просто идет вразрез с ней.
Чередование плана настоящего и нескольких планов прошедшего, быстрые переходы от
реалий кладбища к таинственному Востоку, к временам историческим и легендарным,
создают фантастический хронотоп,12 в котором Волынь вытесняется бедуинской
пустыней и ассирийскими корнями иудеев, - актуальное настоящее растворяется в
истории и до-истории.
Текст разбивается на мелкие временные единицы; синтагматическая линейность
изламывается в плотной сюжетной спирали. Все объекты раcполагаются одновременно в
настоящем и в давно прошедшем, они столько же принадлежат обыденному здешнему
миру, сколько и мифическому нездешнему. Соединенные синтаксисом и встроенные в
линию текста, воедино срастаются современная Волынь и далекая древняя Ассирия, дуб и
размозжившая его когда-то молния, могила Азриила и погромы Хмельницкого, еврейские
надгробные надписи и молитва бедуина. Сгустившееся время-пространство не выпускает
из своих пределов.
Временнáя структура вносит свою неоценимую лепту в глубинное содержание КК;
она приковывает читателя к напряженному сгустку идей, неизбежно рождающихся от
этого совмещения пространств и эпох - к убеждению в несомненной чужеродности,
нездешности иудеев на славянской земле.
12 В КК строится тот "вертикальный" тип хронотопа, который, по Бахтину, характерен для
мифологического мышления, и в котором "готовы скорее надстраивать действительность (настоящее) по
вертикали вверх и вниз, чем идти вперед по горизонтальи времени" и "весь мир видится как
одновременный" (Бахтин 1975:298, 307).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
16
Чуждость, неуместность иудейского оазиса на славянской земле13 - это вторая
тема КК, не менее тягостная, чем самооплакивание предков. Нездешность кладбища
проявляется не только в экзотических его переназваниях (Ассирия, Восток), не только в
"молитве бедуина", но и в самом ахронизме этого текста, в его сгустившемся хронотопе и конечно, во всей системе образов. Неисправимая чуждость иудеев, непреодолимость
пространства, отделяющего "ассирийское" кладбище от Волыни, пронизывает всю
лексику КК. Экзотичны, отмечены "таинственным тлением Востока" древне-еврейские
имена раввинов. Вся метафорика в рассказе библейская, она заметно отклоняется от
русских культурных клише и, без обращения к Ветхому Завету, для русского читателя
едва ли проницаема. "Хижина водоноса" (именно водоноса, а не более привычного для
русского уха водовоза14 как крайняя степень нищеты может быть понята только через
историю о жителях Гив'она и о наказании, которое назначил им Иисус Навин (Иисус
Навин: 9:21, 25, 27).15 Характеристика Илии - "вступивший в единоборство с забвением" понятна лишь на фоне Псалма 87, в котором "земля забвения" означает загробный мир.16
13 Восприятие евреев как народа чуждого и все еще экзотического восточного, было вполне обычным в
русской демократически настроенной интеллигенции начала ХХ века. Ср. отзыв известной общественной
деятельницы А. Тырковой, которая в период 3-х Дум была журналисткой при кадетской партии об евреяхжурналистах: "Евреи обожают все сценические эффекты, острые слова, представления. Должно быть,
сказывается старое, восточное тяготение ко всякой красочности. Как тысячелетие рассеяния сказывается в
суетливости, мелькании, юркости. Вносили они все это и в ложу думских журналистов." (Тыркова 1998: 487,
курсив мой)
14. Для водовоза у Бабеля есть другое, стандартное русское клише: пьян, как водовоз: "А тем временем
несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре. Несчастье с шумом ворвалось в контору. И хотя на этот
раз оно приняло образ еврея Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз." («Как это делалось в Одессе»,
1923).
15. Жители Гив'она, желая избежать сражения с израильтянами, отрицали свое с ними соседство, чтобы
добиться от Иисуса Навина клятвы о ненападении. Посланцы Гив'она обманули Иисуса, придя к нему в
изодранной одежде, с заплесневевшим хлебом, - все это будто бы пришло в негодность за долгие дни пути.
Клятва была дана, но обман раскрылся, и они были наказаны: "За это прокляты вы, и будете рубить дрова и
черпать воду для дома Бога моего!" <...> "И сказали им начальники: пусть они живут, но будут рубить дрова
и черпать воду для всего общества" (Иисус Навин: 9:21, 25, 27). В каноническом русском переводе Библии
здесь инфинитивы. Но в оригинале вообще нет глаголов, только существительные: "xotkhey 'etzim ve-še'evey
maim" - букв.: "рубители деревьев и вытаскиватели воды". Бабель, очевидно, следует грамматической форме
ивритского текста Библии.
16. 'eretz nešiya, "страна забвения" - синоним к šeol - "потусторонний, загробный мир". Страна забвения
упоминается в одном из Псалмов Давида (Пс. 87:13), где живой человек, попавший в царство мертвых,
взывает к Всевышнему, умоляя Его отменить смерть. Воззвание это, как и в КК - очень смелое, как бы
ставящее под сомнение мудрость Божественного порядка: "Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? "Разве
мертвые встанут и будут славить Тебя? Или во гробе будет возвещаема милость Твоя, и истина Твоя - в
месте тления? Разве во мраке познают чудеса Твои и в земле забвения - правду Твою?" (Пс. 87:11-13).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
17
Титул Азриила, "уста Еговы" - сколок с библейской фразы, определяющей отношения
Моисея с Богом.17 Поющие скрижали напоминают о камне, возопившем из стены в
видении пророка Хаббакука (Авв. 2:2,11-12).18 Эпитеты смерти - корыстолюбец и
жадный вор (до известной степени предсказанные эпитетом "похищенный у Торы)
возможно, навеяны пророчеством Исайи.19
Лишенный потомков, окаменевший иудаизм сам говорит за себя, но говорит он
молитвой бедуина - и вступает в состязание с русским языком. Вызывающий выход за
пределы русской языковой системы совершается в конце. Рассказ заканчивается
нарочитым нарушением грамматического согласования: "смерть" сочетается с глаголом
"пожалел" в мужском роде: "О, смерть, и корыстолюбец, о, жадный вор, "отчего ты не
пожалел нас...?" несогласование это как бы становится неизбежным из-за двух мужских
образов, корыстолюбца и вора, вставших между смертью и жалостью. Однако диссонанс
остается, и это не анаколуф, а прямое вторжение иврита в русский язык - потому, что в
иврите смерть, "mavet", мужского рода.
Другая возможная аллюзия для забвения в КК - талмудическое понятие šekeNa, "забвение", которое
равносильно уничтожению, смерти в ее нематериальной сущности; с этим забвением должно бороться,
чтобы предотвратить, катастрофу. Ср. употребление этого понятия в формулах: "забвение мертвых",
"забвение Торы", "забыть Иерусалим".
17. Эпитет "уста Еговы", "pi YHWH" в Торе неоднократно применяется к Моисею. Моисей предстает как
физический исполнитель словесного повеления Бога: "'al-pi YHWH be-yad moše" ("с уст Иеговы рукой
Моше"), (Числа 4:45, 10:13.) Следует отметить, что Бабель переводит это выражение буквально, тогда как в
стандартных переводах Библии она обычно заменяется неметафорическими эквивалентами: "по повелению
Господню", "по слову Господню" (см. сноску 21)
18. Поющие скрижали в КК - это, очевидно, надписи, которые может прочесть каждый прохожий. Эти
скрижали напоминают не торжественные скрижали Завета, а скорее те общедоступные памятные скрижали
(luxot), о которых говорится в Книге пророка Аввакума: "И отвечал мне Господь и сказал: запиши видение и
начертай его на скрижалях ясно, чтобы (каждый) мог бы прочесть на бегу" (Авв.2:2)
Далее в том же монологе появляется камень, вопиющий из стены, и так же, как в концовке КК, немедленно
следует гневная речь этого камня, начинающаяся с междометия "О" (в оригинале - hoy): "Камень из стены
возопиет и деревянные балки отзовутся: «О (ты, который) строит город на крови и основывает поселение на
несправедливости» (Авв.2:11-12).
12. Образ вора связан со смертью многочисленными библейскими ассоциациями. Соотнесение смерти с
разбоем и грабежом можно усмотреть в пророчестве Исайи, где дважды употреблена фраза maher šelal xaš
baz - приблизительно означающая "спешит грабеж, торопится воровство", фраза эта субстантивируется и
застывает в виде единого собственного имени. В переводах Библии эта фраза лишь транслитерируется;
напр., в русском переводе: "И сказал мне Господь: возьми себе большой свиток, и начертай на нем
человеческим письмом: Магер-шелал-хаш-баз" (Ис. 8:1); "И сказал мне Господь: нареки ему имя: Магершелал-хаш-баз" (Ис. 8:3). См. также Фрейденберг 1936/1997 о метафорических инкарнациях смерти: с одной
стороны, в женском обличии (стр. 208, 225), а с другой - в виде вора или разбойника (стр. 226).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
18
Вся формулировка заключительного воззвания к не пожалевшей нас смерти
читается как вариант традиционной заупокойной молитвы, "'el male' raxamim", "Боже
милосердный".20 Вариант этот - не только не конвенциональный, но даже и
богоборческий, так как милосердный Бог уступает место безжалостной и неподвластной
Ему смерти. Концовку КК, вероятно, следует читать как альтернативную заупокойную
молитву, в которой безжалостная смерть оттесняет милосердного Бога, не повинуется
Ему.
Инородство, отчужденность языка и образов КК - не случайность, а важная часть
авторской стратегии, систематически уподобляющей текст содержанию. Под пером такого
мастера, как Бабель, ни нагромождения библеизмов, ни даже аграмматизмы не
обезображивают текста, - но все-таки возникает ощущение языка как бы не совсем
русского. Как это кладбище - чужое на Волыни, так и текст этот в русском языке чужой,
инородец.
Иудейский субстрат безраздельно управляет образной системой КК, но он совсем
не прочен в том, что касается соблюдения заповедей. Портреты раввинов, подробно
вырезанные на камне, демонстративно нарушают категорический запрет на человеческие
изображения.21 Характеристика Азриила, "уста Еговы", звучит еретически, поскольку имя
Бога запрещается произносить вслух.22 Схизму можно видеть и в заключительном
скрытом упреке Богу, исполненному жалости, но не всемогущему. Замещая
традиционную заупокойную молитву, эта "молитва бедуина", по существу, обращает свои
дерзкие слова не смерти, а самому Богу.
В чужестранности кладбища особую роль играет дуб, стоящий над склепом рабби
Азриила. Как ни герметически закрыто это кладбище, внешний, славянский мир
проникает в самую его сердцевину. Над каменным еврейско-ассирийским миражом
возвышается разбитый молнией дуб - единственное живое создание на этом кладбище,
20. Бабель не мог не помнить этой молитвы, без которой не обходятся ни одни похороны, и которая
упоминается в его рассказе «Конец богадельни»: "Самозванные канторы пронзительными фальцетами
запели «Эль молей рахамим» над разрытыми могилами" (Бабель 1992; т.2:198; во всех изданиях рассказа
неизменно повторяется опечатка: рахим вместо рахамим)
21. см. сноску 7.
22. Выражение "pi YHWH", "уста Иеговы" традиционно читается вслух как "pi 'adonay", "уста Господа",
что отражено и в переводах на другие языки (см. также сноску 14)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
19
единственный, кроме окрестного бурьяна, природный объект в этом рассказе. Место для
дуба тщательно выбрано: он стоит над склепом раббы Азриила, где в стороне от прочих,
похоронена избранная династия раввинов. То есть, дуб стоит не в топографическом
центре кладбища, а в его спиритуаьном фокусе, - над усыпальницей раввинской
аристократии. Этот размозженный дуб, пространственно и синтаксически тесно
связанный с династией раввинов, явно символичен. На этом нездешнем кладбище он, в
свою очередь - чужой, пришелец извне, - потому что это искалеченное древо жизни
несомненно славянского происхождения. В нем можно опознать мифологическое дерево,
пострадавшее в поединке Перуна со Змеем.23 В этом общеславянском мифе,
реконструированном Вяч. Вс. Ивановым и В.Н. Топоровым (Иванов и Топоров 1974),
верховное божество славянского пантеона преследует Змея, который прячется под дубом
или под камнем; Перун поражает Змея молнией или камнем, разбивая при этом дуб. (ibid.:
5,7,12,14-20,31,42,77). Поскольку Змей, носитель абсолютного зла, в славянском
фольклоре часто отождествляется с этнически чуждыми персонажами (в оппозиции "свой
- чужой", Иванов и Топоров 1965:156-9), в мифологическом сценарии КК Азриилу и его
потомкам достается роль поверженного Перуном врага. Немногочисленных деталей,
сообщенных в тексте КК, вполне достаточно для того, чтобы захоронение Азриила
представилось местом, где Перун сразился со Змеем: дуб разбит молнией, под ним могильный камень чужеземца, а вокруг - одни только камни.24 Этот славянский дуб
накрепко срастился в тексте с раввинской усыпальницей. Они тесно сближены не только
пространственно, но и синтаксически. Здесь уместно напомнить об особенной симметрии
предложения (9). Нападение казаков на Азриила и удар молнии в дуб выражены в
одинаковых причастных оборотах, симметрично расположенных относительно ядра
предложения - сказуемого и подлежащего ("стоит склеп"). (см. выше схему...) Друг
против друга, в два ряда выстраиваются пострадавшие и нападающие. Размозженный дуб
становится во главе списка усопших, за ним идет равный ему - убитый Азриил, который
23. О славянском культе дуба в связи с поклонением Перуну-Громовержцу см. Иванов и Топоров 1974,
Рыбаков1988:210-212.
24. Обилие камней соответствует фольклорной характеристике арены поединка; однако, это кладбище
расположено на волынских полях, т.е., на низком месте, в то время как поединок Перуна со Змеем
происходит обычно на возвышенности (Иванов и Топоров 1974: 7-11).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
20
ведет за собой, уже в другой конструкции (речи скрижалей), своих потомков, умерших,
судя по всему, ненасильственной смертью.
Параллелизм и симметрия синтаксических конструкций укрепляют параллелизм
ситуаций: убивая Азриила, казаки Хмельницкого как бы редуплицируют поединок
Перуна со Змеем, мифологическую расправу с Чужим. Историческое событие происходит
как неизбежный возврат мифа.
Заканчивая анализ КК, можно сказать, что глубинные идеи, высвеченные
различными формальными средствами, идеально подогнаны друг к другу. Библейская
система образов, оплакивание, заупокойная молитва, и весь вынесенный в восточную
друвность хронотоп составляют единый комплекс - культ предков, в отсутствие потомков.
Или еще конкретнее - похороны предков, которые сами себе поют заупокойную молитву.
Иудаизм предстает в непоправимой древности и чуждости, он погребен в
фантастичеких ассирийских могилах, не оставив на волынской земле ни одного живого
ростка. Этот замкнувшийся в себе мир разрывается мгновенным явлением грозных хозяев
реального пространства, которые двойным ударом - небесным и земным - поражают
нежеланных пришельцев, скрыто враждебных славянской земле.
В КК подводится печальный итог трехсотлетнему существованию иудеев "на
волынских полях." Но этот итог не замкнут в пределах этого рассказа. Вольф, сын Илии не единственный в Конармии династический "принц, похищенный у Торы" до времени.
КК читается как внесюжетный эпилог к истории другой династии раввинов, угасшей в
последнем рассказе конармейской трилогии «Гедали», «Рабби», «Сын рабби». Не
подчиняяс хронологии, КК перебрасывает мост между «Рабби» и «Сыном рабби». Судьба
мятежного Илии предсказывает судьбу Ильи Брацлавского, "последнего принца" из
"Чернобыльской династии", похищенного у Торы дважды - революцией и смертью.
Смерть настигла Илью в конце рассказа «Сын рабби»; этим рассказом и этой смертью
оканчивалась в первом издании Конармия.25
25. Ср. в рассказе «Рабби»: "он повел меня к рабби Моталэ, к последнему рабби из Чернобыльской
династии"; и в «Сыне рабби»: "мы увидели ... повисшее над Торой безжизненное, покорное, прекрасное лицо
Ильи, сына рабби, последнего принца в династии..." (126); "Он умер, последний принц, среди стихов,
филактерий, и портянок. И я - едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения - я принял
последний вздох моего брата" (129) - слова, которыми в 1-м издании оканчивалась Конармия.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
21
КК , как большинство рассказов Конармии, имеет под собой реальную основу. В
дневнике, который Бабель вел во время кампании, есть запись (21.7.20) его впечатлений от
посещения волынского местечка Козина:
Командарм вызывает начдива на совещание в Козин. 7 верст. Еду. Пески. Каждый дом
остался в сердце. Кучки евреев. Лица, вот гетто, и мы старый народ, измученные, есть еще
силы, лавка, пью кофе великолепный, лью бальзам на душу лавочника, прислушивающегося
к шуму в лавке. Казаки кричат, ругаются, лезут на полки, несчастная лавка, потный
рыжебородый еврей... Брожу без конца, не могу оторваться, местечко было разрушено,
строится, существует 400 лет, остатки синагоги, великолепный разрушенный старый храм,
бывший костел, теперь церковь, очаровательной белизны, в три створки, видный издалека,
теперь церковь. Старый еврей - я люблю говорить с нашими - они меня понимают.
Кладбище, разрушенный домик рабби Азраила, три поколения, памятник под выросшим над
ним деревом, эти старые камни, все одинаковой формы, одного содержания, <...> Новое и
старое кладбище - местечку 400 лет <...> Главное - лавка и кладбище (Бабель1991:382,
курсив мой, М.Л.)
Предложение, выделенное курсивом, читается как конспект КК, но с заметной
мтаморфозой деталей: разрушенный домик стал в рассказе нищим склепом; дерево,
выросшее над памятником - размозженным молнией дубом; одинаковые камни
покрываются щедрым многообразием горельефов. Непосредственные впечатления
("Каждый дом остался в сердце", "мы старый народ") переведены в густую сеть иудейских
ассоциаций. На фоне дневниковой заметки особенно ясно видна роль точной и тонкой
синтаксической формы, ведущей миниатюрный рассказ от начала до конца.
«Прищепа»
КК и Пр ощутимо разностильны во всех деталях, начиная с заглавий. Заглавие в Пр не
встраивается в текст, не служит моделью для зачина - оно остается на своем мета-уровне,
над текстом. Вообще, этот рассказ требует совершенно иного подхода, нежели КК. Мы не
найдем в Пр ни номинативных предложений, ни поступенного развития синтаксических
структур. Группировка предложений опирается, в основном, на повтор/смену агентивных
существительных, Начальный абзац, который отличается от всего остального текста
открытым присутствием авторского "я", составляет отдельную ССЕ. Приведем текст
рассказа целиком, разделив его на ССЕ. Элементы, определяющие границы ССЕ,
выделены курсивом: [EXPLAIN THE DIVISION!!]
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
22
А.Пробираюсь в Лешнюв, где расположился штаб дивизии. Попутчик мой попрежнему Прищепа
- молодой кубанец, не утомительный хам, вычищенный коммунист, будущий барахольщик,
беспечный сифилитик, неторопливый враль. На нем малиновая черкеска из тонкого сукна и пуховый
башлык, закинутый за спину. По дороге он рассказывал о себе...
B. Год тому назад Прищепа бежал
от белых. В отместку они взяли заложниками его
родителей и убили их в контрразведке. Имущество расхитили соседи. Когда белых прогнали с
Кубани, Прищепа вернулся в родную станицу.
C. Было утро, рассвет, мужичий сон вздыхал в прокисшей духоте.
D. Прищепа подрядил казенную телегу и пошел по станице собирать свои граммофоны, жбаны для
кваса и расшитые матерью полотенца. Он вышел на улицу в черной бурке, с кривым кинжалом за
поясом; телега плелась сзади.
E. Прищепа ходил от одного соседа к другому, кровавая печать его подошв тянулась за ним следом.
В тех хатах, где казак находил вещи матери или чубук отца, он оставлял подколотых старух, собак,
повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом.
F. Станичники, раскуривая трубки, угрюмо следили его путь. Молодые казаки рассыпались в степи и
вели счет. Счет разбухал, и станица молчала.
G. Кончив, Прищепа вернулся в опустошенный отчий дом. Он расставил отбитую мебель в порядке,
который был ему памятен с детства, и послал за водкой. Запершись в хате, он пил двое суток, пел,
плакал и рубил шашкой столы.
H. На третью ночь станица увидела дым над избой Прищепы. Опаленный и рваный, виляя ногами,
он вывел из стойла корову, вложил ей в рот револьвер и выстрелил.
I. Земля курилась под ним, голубое кольцо пламени вылетело из трубы и растаяло, в конюшне
зарыдал оставленный бычок. Пожар сиял, как воскресенье.
J. Прищепа отвязал коня, прыгнул в седло, бросил в огонь прядь своих волос и сгинул.
Это расчленение подтверждается (а) сменой агентов и (б) четко очерченными
границами ССЕ. В конце каждого ССЕ стоит короткая, очень веская по смыслу
синтаксическая единица (целое предложение или часть его, - выделены курсивом). Однако
деление на ССЕ в данном случает является лишь предварительным, поскольку линейное
движение этого текста направляется не только синтаксическими осоьенностями. Если
членение текста в КК опиралось только на внутреннюю гомогенность каждой из частеф,
то приметой деления текста в Пр являются граничные маркеры времени, гораздо более
заметные, чем все показатели ССЕ. Поэтому линеаризацию в этом рассказе можно
представить как двухступенню: первичное деление на ССЕ готовит почву для вторичной
линеаризации, которая осуществляется с помощью временнòй стратегии.26 Именно время
26. Необходимость вторичной линеаризации является , по-видимому свойством рафинированного
художественного текста (см.Enkvist 1991b).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
23
ведет текст Пр от начала к концу, делит его на непересекающиеся горизонтальные
отрезки. Структурирование предложений отходит на второй план, подстраивается под
временную постедовательность.
По контрасту с КК, доминантой в Пр оказывается временнáя структура, лексическим
индикатором которой является резко повышенная глагольность. Если в КК встретилось
всего три личных глагола и девять причастий, то почти четверть текста Пр занята
глагольными формами, из них 45 личных глаголов, 1 инфинитив, 13 причастий и 4
деепричастия. За исключением начального абзаца, рассказ написан весь в прошедшем
времени, с преобладанием совершенного вида, что усиливает эффект стремительной
энергии действия.27
Однако власть времени проявляется в Пр не сразу. Рассказ открывается
преамбулой, в которой темпоральная доминанта еще не определилась, и границы абзаца
совпадают с границами ССЕ. ССЕ-I составлено из четырех предложений, связь между
которыми обусловлена не столько синтаксическими признаками, сколько повтором семы
"дорога" в начале каждого предложения (Пробираюсь ... Попутчик ... По дороге) и
анафорическим местоимением (На нем):
(I) Пробираюсь в Лешнюв, где расположился штаб дивизии. (2) Попутчик мой
попрежнему Прищепа - молодой кубанец, не утомительный хам, вычищенный коммунист,
будущий барахольщик, беспечный сифилитик, неторопливый враль. (3) На нем малиновая
черкеска из тонкого сукна и пуховый башлык, закинутый за спину. (4) По дороге он
рассказывал о себе...
Преамбула как бы открыта в предтекстовое прошлое, в совместные странствия
нарратора и Прищепы, странствия неоднократные ("Попутчик мой попрежнему
Прищепа"), но никак не отраженные в Конармии. Читатель тщетно стал бы искать
упоминания о Прищепе в других рассказах - однако он легко может их найти в дневнике
Бабеля. Судя по дневниковым записям Бабеля, казак Прищепа действительно был
неоднократным его попутчиком, и совместная поездка в Лешнюв тоже не выдумана: "Из
Кривих с Прищепой еду в Лешнюв на Демидовку" (Бабель1991:384).
Дневниковый Прищепа похож на героя рассказа своей внешностью и биографией:
27. О роли совершенного вида глаголов в динамике литературного текста см. Виноградов 1936,
Золотова1982: 320-336, Падучева1989, Fleischman 1985.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
24
"Еду с Прищепой, новое знакомство, кафтан, белый башлык, безграмотный
коммунист"
(Бабель 1991:384);
"Душа Прищепы - безграмотный мальчик, коммунист, родителей убили кадеты,
рассказывает, как собирал свое имущество по станице. Декоративен, башлык, прост,
как трава, будет барахольщик".(там же, 386);
"Вспоминаю: у него, вероятно, сифилис, вопрос - излечился." (там же, 387).
По сравнению с дневником, в рассказе добавлена только обобщающая оценка Прищепы не утомительный хам и неторопливый враль.
Начальный абзац является отправным пунктом сюжета; по многим признакам этот
абзац противостоит всему остальному тексту. Во-первых, изложенная в преамбуле
подробная характеристика Прищепы создает фон, с которым читатель обязан считаться и
справляться по ходу рассказа. Во-вторых, этот абзац по времени относится к моменту
какой-то определенной поездки в Лешнюв - моменту композиционно очень важному,
поскольку от него отсчитывается начало событий. В третьих, в начальном абзаце сделано
кдинственное в Пр отступление от хронологического порядка событий. Начинается этот
абзац в настоящем времени: "Пробираюсь", а кончается в прошедшем: "рассказывал". В
середине же авзаца, где личных глаголов нет, происходит незаметный сдвиг времени: в
характеристике Прищепы есть упоминание о его прошлом: "вычищенный коммунист" и
немедленно после этого, предсказание его будущего: "будущий барахольщик".28 Так
список свойств Прищепы оказывается хронологически организованным очерком его
биографии, в пределах которой должна быть размещена вся драма его возвращения в
станицу. Когда все это произошло - до или после вычистки из компартии? А может быть,
из-за этого его и вычистили? Еще одной особенностью преамбулы является роль авторанарратора. Он выступает как самостоятельный рассказчик только в преамбуле; в
дальнейшем он снимает с себя ответственность за содержание, пересказывая историю,
пережитую или, возможно, сочиненную вралем Прищепой. Но и Прищепа отстранен от
этой истории, поскольку язык пересказа - чисто литературный, без каких-либо
28. "Барахольщиками", по-видимому, называли в Конармии бойцов-мародеров. Ср. в дневнике Бабеля
(18.7.1920): "Получен приказ из югзапфронта, когда будем идти в Галицию <...> обращаться с населением
хорошо. Мы идем не в завоеванную страну, страна принадлежит галицийским рабочим и крестьянам, <...>,
мы идем им помогать устанавливать советскую власть. Приказ важный и разумный, но выполнят ли его
барахольщики? Нет." (Бабель 1991:377)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
25
диалектизмов и разговорных интонаций. Иными словами, оба рассказчика отодвинуты на
почтительное расстояние от недостоверных событий.
Окончание преамбулы совпадает с резким скачком времени назад. В следующем
абзаце устанавливается исходный момент основного сюжета, "год тому назад"; после
этого события движутся только вперед, причем временные промежутки точно отмерены.
Явные, однозначные показатели времени ("Когда", "Было утро", и т.д.) почти все
выставленные напоказ в начале предложений,29 позволяют разделить весь текст, от начала
2-го абзаца до самого конца, на шесть ССЕ (II-VII):
II) Год тому назад Прищепа бежал от белых. В отместку они взяли заложниками его
родителей и убили их в контрразведке. Имущество расхитили соседи.
(III) Когда белых прогнали с Кубани, Прищепа вернулся в родную станицу.
(IV) Было утро, рассвет, мужичий сон вздыхал в прокисшей духоте. Прищепа подрядил
казенную телегу и пошел по станице собирать свои граммофоны, жбаны для кваса и
расшитые матерью полотенца. <...>, и станица молчала.
(V) Кончив, Прищепа вернулся в опустошенный отчий дом. <...>.
(VI) Запершись в хате, он пил двое суток, пел, плакал и рубил шашкой столы.
(VII) На третью ночь станица увидела дым над избой Прищепы. <...> и сгинул.
Если в КК членение текста опиралось на внутреннюю гомогенность каждого из
ССЕ, то текст Пр устроен иначе: он весь размечен показателями времени, благодаря
которым образуется очень прозрачная темпоральная структура, не отклоняющаяся от
прямого хода времени. Диктуемое этой структурой расчленение текста полностью
подтверждает границы всех четырех абзацев текста, внося дополнительное разделение 3го абзаца на три ССЕ: IV, V, VI. Четко размеченная темпоральными вехами, эта структура
создает строгий "хронологический" климат, в котором не только временные блоки II-VII,
но и все события внутри блоков строго подчинены ходу времени. Выстраивается
стремительная и как бы неотвратимая череда бегущих во времени событий, создается
неизбежность, под прикрытием которой не вполне понятные образы и логические
неувязки проскальзывают незамеченными. А неясности в этом рассказе довольно
серьезные, - особенно много их в конце рассказа, когда Прищепа, собрав наконец вместе
все свое движимое и недвижимое имущество, сжигает все дотла, вместе со скотиной.
Добровольное уничтожение наследственного добра не вяжется с характеристикой
29. О роли начальных показателей времени в предложениях при темпоральной стратегии текста см.
Virtanen 1992.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
26
Прищепы - "будущий барахольщик" и, с точки зрения здравого смысла, необъяснимо.
Нисколько не легче понять, зачем Прищепа "бросил в огонь прядь своих волос", и почему
пожар сравнивается с воскресеньем ("Пожар сиял, как воскресенье.").
Для того, чтобы это объяснить, одного только осознания ведущей роли времени в
Пр недостаточно. Да, структура времени в этом рассказе доминантная - но что из того?
есть ли у этой структуры смысловая нагрузка, и если есть, то какая именно?
Ответ на этот вопрос вот какой: доминантная структура времени в Пр выполняет
очень важную содержательную функцию. Помимо поверхностного рассказа, в Пр есть
глубинный сюжет, и хронологическое движение событий дает возможность перейти от
текста, открытого обозрению, к тексту скрытому. Временнàя структура может служить
посредником между поверхностным и глубинным сюжетом, потому что границы
темпоральных блоков образуют рамку, в которую этот глубинный сюжет вписан.
История, пересказанная нарратором со слов Прищепы, на поверхности может быть
интерпретирована как изощренное и извращенное мщение Прищепы.30 Конечно, мщение
это несколько странное - заодно с соседями, Прищепа мстит и самому себе. Описанная
выше временнàя структура позволяет усмотреть в глубине такста иной смысл. В самом
деле, перед нами конспект волшебной сказки, упрощенный, но совершенно отчетливый
отчетливый вариант классической схемы В.Я. Проппа (1928/1969). Конспект этот
составлен наким образом, что сохранены, в предписанном схемой порядке, все
существенные для движения сюжета элементы сказки (по Проппу, "функции"): отлучка,
вредительство, недостача, пространственное перемещение, борьба, победа, ликвидация
недостачи, празднество. Текст делится на фрагменты, в которых нетрудно опознать
сказочные "функции", и это разбиение естественным образом вкладывается в
поверхностную темпоральную структуру.
"Сказка о Прищепе" начинается с отлучки:
Год тому назад Прищепа бежал от белых.
В его отсутствие были убиты родители и расхищено их имущество, т.е., совершено
вредительство, вызвавшее недостачу:
30. Например, такое понимание Пр как рассказа о мщении насильственно навязывается английским
вариантом заглавия: "Prischepa's Vengeance" (см. Babel 1974:108).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
27
В отместку они взяли заложниками его родителей и убили их в контрразведке.
Имущество расхитили соседи.
Как герой волшебной сказки, Прищепа должен совершить пространственное
перемещение по направлению к своему антагонисту. Антагонистов-вредителей у
Прищепы два - убийцы-белые и воры-соседи. Белые изгнаны, и Прищепа не пускается в
погоню за ними, потому что ущерб, причиненный ими, невосполним - родителей оживить
нельзя. Иное дело раскраденное имущество, его можно вернуть. Но и тут антагонистпохититель раздваивается, он имеет два обличия, коллективное - родная станица, и
индивидуальное - соседи. Соответственно отделяются друг от друга две стадии пути
Прищепы. Вначале речь идет только о станице в целом:
Когда белых прогнали с Кубани, Прищепа вернулся в родную станицу.
Было утро, рассвет, мужичий сон вздыхал в прокисшей духоте. Прищепа подрядил
казенную телегу и пошел по станице собирать свои граммофоны, жбаны для кваса и
расшитые матерью полотенца. Он вышел на улицу в черной бурке, с кривым кинжалом за
поясом; телега плелась сзади.
Эта стадия очищена от индивидуальностей, спящие соседи метонимически растворяются
в собиррательном "мужичьем сне". Любопытно, что дома Прищепы на этой стадии как бы
еще нет. Сказано: "Он вышел на улицу" - неизвестно, откуда вышел. Дом тут не
упоминается по очень уважительной причине: по сказочному плану, возвращение героя "в
отчий дом" может состояться только после борьбы, победы и ликвидации недостачи.
Герою волшебной сказки в пути полагается помощник, но Прищепа совершает
свои передвижения в одиночестве. Однако, казенная телега, которая "плелась сзади",
свидетельствует о том, что по крайней мере один помощник у Прищепы был запряженная в телегу, но неназванная лошадь. Подчеркнутый медлительным движением
телеги (плелась) и несовершенным видом глаголов, путь Прищепы длится, он добирается
до каждого из соседей-воров по отдельности. Но тут предписанная сказочной схемой
борьба принимает форму односторонней расправы, подробной, но вместе с тем
поверхностной и явно символической. Прищепа почему-то не трогает главных
виновников расхищения, а обращает свой меч против жертв слабых и незащищенных:
Прищепа ходил от одного соседа к другому, кровавая печать его подошв тянулась за ним
следом. В тех хатах, где казак находил вещи матери или чубук отца, он оставлял
подколотых старух, собак, повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
28
Наконец, делается объявление о решительной победе Прищепы над врагом, станицей враг сдался, "ытаница молчала". Вместе с объявлением победы изменяется самый денотат
станицы. Прежде станица была локусом ("вернулся в родную станицу"), теперь же она
анимизируется, становится обозначением своих обитателей и сохраняет этот
метонимический статус до конца рассказа ("станица увидела").
Станичники, раскуривая трубки, угрюмо следили его путь. Молодые казаки рассыпались в
степи и вели счет. Счет разбухал, и станица молчала.
Цель борьбы достигнута - недостача ликвидирована. Украденные вещи отняты, соседиворы наказаны. Теперь наконец может состояться положенное по законам сказки
возвращение героя домой (Пропп 1969:53), и он именно это и делает:
Кончив, Прищепа вернулся в опустошенный отчий дом.
Ликвидация недостачи окончательно завершается, когда дом восстанавливается в своем
изначальном виде:
Он расставил отбитую мебель в порядке, который был ему памятен с детства, и послал за
водкой.
Когда Прищепа посылает за водкой, то можно ожидать, что сказка идет к своему
стандартному счастливому концу: в конце полагается быть торжеству, свадьбе. И в самом
деле, начинается пиршество, но в одиночку и отнюдь не радостное:
Запершись в хате, он пил двое суток, пел, плакал и рубил шашкой столы.
Плач Прищепы на одиноком пиру вполне понятен: его торжество - не свадьба, а
поминки.31 Правда, странно, что он, сначала расставив мебель по местам, потом почему-то
рубит столы. Но это, хотя и с некоторой натяжкой, можно объяснить его горем, в
сочетании с помутненным водкой разумом и привычной агрессивностью.
Сказка многое разъясняет: два возвращения, сначала "в родную станицу", потом в
"отчий дом"; подробный сбор вещей, одинокое пиршество. Но все-таки кое-что в этой
сказке остается непонятным. Вызывают недоумение и странный вид борьбы - расправа с
слабейшими, и непротивление станицы, пассивное молчание казаков, методичный подсчет
31. Замена свадьбы похоронами типологически опревдана их тесной семантической и обрядовой связью
(см. Пропп 1986:53, Байбурин и Левинтон1990).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
29
жертв. В предложении "Счет разбухал, и станица молчала" обращает на себя внимание
союз "и"; кажется, что здесь уместнее было бы "но". Благодаря союзу "и", сглаживается
противоречие между действиями Прищепы и бездействием казаков. Молчание станицы
оказывается естественным последствием разбухающего счета. Что же, станица молчит,
потому что ей полагается молчать? Это не совместимо ни с сказкой, ни с обыденной
реальностью.
Но до поры до времени неясности как-то терпимы. Общий порядок событий,
подчиненный сказочной схеме, в то же время не противоречит здравому смыслу. До сих
пор цепь событий разворачивается достаточно правильно, в соответствии с двойной
логикой: реальной и сказочной.
Однако чем ближе к развязке, тем больше несообразностей, и в конце концов
события полностью выходят из-под контроля как реальности, так и сказки. Начинается
тотальное уничтожение родительского гнезда, и торжество победы оборачивается полным
и окончательным саморазрушением:
На третью ночь станица увидела дым над избой Прищепы. Опаленный и рваный,
виляя ногами, он вывел из стойла корову, вложил ей в рот револьвер и выстрелил. Земля
курилась под ним, голубое кольцо пламени вылетело из трубы и растаяло, в конюшне
зарыдал оставленный бычок. Пожар сиял, как воскресенье. Прищепа отвязал коня, прыгнул
в седло, бросил в огонь прядь своих волос и сгинул.
С того момента, как Прищепа выходит из своего дымящегося дома, события явно теряют
управление, - и обыденная логика, и сказочная схема больше не контролируют поведения
героя. Они бессильны объяснить его дикие, нелепые поступки. Сказка часто начинается с
беды, но, по словам В.Я. Проппа, "к концу сказки беда обращается в благо" (Пропп
1986:47). Таков сказочный закон. В конце же Пр происходит непонятный возврат от блага
к беде, от полной ликвидации недостачи к новому вредительству, - на сей раз аутовредительству., Прищепа, уничтожающий свой дом и расстреливающий корову, выглядит
как свой собственный антагонист.
* !! Н о н и г д е н е с к а з а н о п р я м о , ч т о П п о д ж е г д о м и с ж е г б ы ч к а !!
Разрушение прищепиного хозяйства нельзя считать новым ходом сказки, потому
что новый ход требует продолжения борьбы и повторной ликвидации недостачи (Пропп
1969:83-86), а сказка о Прищепе на этом кончается. Иными словами, концовка рассказа
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
30
подвергает сомнению его сказочную интерпретацию и заставляет искать дополнительной
мотивировки немыслимого самовредительства.
Допустить, что Прищепа был в состоянии аффекта и полного помрачения разума,
вряд ли возможно. Наоборот, в процессе уничтожения своего наследственного хозяйства,
он как как будто трезвеет, пьяное буйство уступает место методически последовательной,
как бы обдуманной и необходимой деструкции - не менее обдуманной и необходимой,
чем сбор вещей по станице. Если столы он рубил с пением и плачем, то прядь своих волос
он бросает в огонь уже в полной собранности, на коне. В конце концов создается
впечатление, что никакого нового ущерба Прищепа себе не причинил - что, наоборот,
уничтожение усадьбы было почему-то необходимой частью того продолжительного
благотворного действа, которое, начавшись с обхода станицы и сбора родительского
имущества, длилось до самого отъезда Прищепы, и что это действо усмирило казака и
умиротворило его. Читателю приходится это все как-то увязать, иного выхода нет.
И вот наступает финал. Заключительное предложение ("Прищепа отвязал коня,
прыгнул в седло, бросил в огонь прядь своих волос и сгинул.") опять ошеломляет - на сей
раз внезапной сменой ситуации. Это предложение не выводится из предыдущего текста, вдруг появившийся конь и, в особенности, брошенная в огонь прядь волос открывают
совершенно новое семантическое пространство.
Но финальное сожжение волос проливает свет на смысл концовки. Это действие,
ритуальное par excellence, подвергает сомнению бытовую интерпретацию поведения
Прищепы и дает возможность предположить, что он расправляется со своим хозяйством
не в пьяном неразумии, а во исполнение какого-то обряда. На ритуальную окраску
событий в Пр обратил внимание Франк О'Коннор, который опознал в этом рассказе
универсальную эпическую модель: "That might easily be an incident in an Irish or Icelandic
saga" (O'Connor 1963:198). С этой трактовкой согласна Патрисия Карден, которая
расценивает поведение Прищепы как "ritualistic frenzy of destruction", (Carden 1972: 96-97,
116). Отправляясь от явно ритуального сожжения волос, попытаемся восстановить весь
обряд, выполненный Прищепой, и, возможно, составляющий конечную цель рассказа.
По мысли В.Я. Проппа, в глубине сказки, под ее схемой, кроется языческий обряд
(Пропп 1986). Но Пропп имел в виду только фольклор. Возможно ли, чтобы этот тезис
был применим к авторскому произведению, в котором нет никаких следов фольклорной
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
31
стилизации? Диалектизмы и элементы сказа, которыми щедро изукрашена Конармия, не
проникли в Пр; история Прищепы пересказана сугубо литературным языком. И все же,
если под стерильным дитературным одеянием уже обнаружилась каноническая сказочная
схема, то возникает соблазн проверить, не таится ли в сказке о Прищепе что-нибудь
похожее на упорядоченное ритуальное действо.
Сожжение волос, создающее ситуацию непосредственного общения с божеством,32
является важным компонентов различных ритуалов, в том числе и погребального. Во
многих культурах - от древней Эллады до современных африканских племен33 - родные и
близкие покойника сжигают свои волосы на разных стадиях обряда кремации. Сожжение
волос в Пр могло быть заключительным актом погребального обряда, который,
предположительно, начался в тот момент, когда Прищепа "вернулся в опустошенный
отчий дом" и расставил собранное имущество по местам. Допустим, что все то, чем он
после этого занимался - пел, плакал, рубил столы, поджигал дом, расстреливал корову относилось к исполнению этого обряда. Если принять это допущение, то весь рассказ
освещается иным светом.
Реконструируя индоевропейский погребальный обряд, Вяч. Вс. Иванов выделяет в
нем этапы оплакивания и предания огню трупа, вместе жертвенными животными (Иванов
1990:5,8). Связанный с идеей отправления в загробный мир, комплекс уничтожения
различных предметов сохраняется в славянской (купальской) обрядности (Виноградова &
Толстая1990:101). Можно предположить, что ритуал уничтожения, который предстает
перед нами в Пр, является тризной, в ее первичном значении погребального обряда
(Топоров 1990a:17). Нетривиальным событием этой тризны явилось сожжение дома событие это неоднозначно. Есть две возможности его прочтения.
С одной стороны, дом мог быть сожжен как субститут наполненной добром
"домовины" (Рыбаков 1988:212), - в этом случае метонимия возвращается к своему
32. "the subject who sucrifices is in direct communication with the god through the part of his person which is
offered up" (Hubert & Mauss 1964:11)
33. Так поступает Ахиллес при сожжении тела Патрокла: "Став при костре, у себя он обрезал русые кудри
/ <...> / <...> и, обрезавши волосы, в руки любезному другу / сам положил" (Илиада 23:141,152-3, анализ
этой сцены см. в Топоров 1990:27-8). Дж. Фрейзер упоминает племена Agweh (в восточной Африке) и
Alonga (в центральной Африке), которые после кремации полностью сбривают свои волосы и сжигают их,
чтобы очиститься от осквернения смертью (Frazer 1911, vol. 1:285-6).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
32
источнику. Но дом этот мог быть сожжен не вместо гроба, а вместо тел родителей, как
их олицетворение, - и тогда все предстает в ином свете. Правильные проводы покойника в
потусторонний мир необходимы для его окончательного отрыва от земли. Прищепа
возвратил дому, т.е., родителям, отнятое имущество, после чего он возводит все скопом на
погребальный костер и отправляет родителей в мир иной в достойном сопровождении.
Помимо этого, уничтожение дома можно счесть гипертрофированной манифестацией
ущерба, нанесенного этому дому смертью его хозяев. Вспомним, что Прищепа вернулся
не в пустой дом, а в опустошенный, т.е. ставший пустым в результате ограбления. Как
показывает в своем исследовании семантики дома Л.Г. Невская, в славянском
погребальном фольклоре "функционально дом приравнен матери или отцу, с их смертью
сирота как бы лишается и дома" (Невская 1981:109).34 И столы Прищепа тоже рубит не
случайно, в пьяном чаду; как отмечает там же Невская, "столы претерпевают
разрушительные изменения со смертью члена семьи" (Невская 1981:118). В этот контекст
естественно вписывается расстрел коровы и сожжение бычка, - это, очевидно, надо
понимать как жертвоприношение домашних животных, которые должны сопровождать
своих хозяев в загробный мир.35
Обряд в Пр уже близится к концу, когда природные силы, до сих пор ничем себя не
проявившие, вдруг пробуждаются и становятся чрезвычайно активными, в том числе и
грамматически: зесля и огонь появляются в виде агентивных подлежащих, открывающих
предложения:
Земля курилась под ним, голубое кольцо пламени вылетело из трубы и растаяло, <...>.
Пожар сиял, как воскресенье.
Энтузиазм стихий встраивается в обряд как ответ божественных реципиентов,
удовлетворенных правильно выполненным ритуалом. Сравнение пожара с воскресеньем
наводит на мысль о соперничестве язычества с христианством. Огонь - не пылающий, не
полыхающий, а именно сияющий, и в своем торжествующем сиянии божество огня не
уступает Воскресению Христа. Откровенно языческое настроение конца рассказа
34. См. также Невская 1990:143 о предикате разрушения в семантическом поле "дом". Предикат этот
выдвигается на передний план, когда речь идет о смерти хозяина.
35. E:,*Z жертвоприношения животных в виде сожжения костей или даже черепов сохранились в
славянских обрядах, в которых особое место занимает "коровья смерть", символ смерти в виде коровьей
или кобыльей головы (Иванов & Топоров 1965:78,146).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
33
перекликается с ранее совершенным кощунственным осквернением икон. "Иконы,
загаженные пометом", были не только местью станичникам, но и отвержением
христианства. Как кажется, в этом рассказе обычное русское двоеверие36 вытесняется
чистым язычеством.
Итак, озаренный сиянием пожара, Прищепа садится на коня. Но обряд еще не
закончен, течение его продолжается. Начинается заключительная фаза очищения, выхода
из ритуала (см. Hubert & Mauss 1964:45-48), которая сжата здесь в одно предложение:
Прищепа отвязал коня, прыгнул в седло, бросил в огонь прядь своих волос и сгинул.
Этот конь, на котором Прищепа, совершив сожжение, "сгинул", выполняет двойную роль.
С одной стороны, он, возможно, символизирует заключительную часть погребального
обряда - конное состязание, которое должно обозначить границу между жизнью и
смертью и возвратить живых к активной жизни (см. об этом Топоров1990a, Рыбаков
1988:312). Прядь волос, брошенная в огонь уже готовым в путь всадником - финальный
акт, освобождающий его нечистоты смерти. С другой стороны, моментальность отъезда
("сгинул" = исчез мгновенно, окончательно и бесследно) наделяет этого коня свойствами
волшебного средства для сообщения между миром живых и мертвых (Пропп1986:176177). Выполняя свою роль волшебного помощника, конь мгновенно уносит Прищепу из
станицы в другой мир, разрывая его связь с местом погребения (и, может быть, является
явной ипостасью той невидимой помощной лошади, которая тащила за Прищепой
казенную телегу.)
Выше мы предположили, что обряд похорон начался с пения и плача Прищепы,
т.е., с оплакивания. Но, по всей видимости, начало погребального действа следует отнести
к более ранним событиям, - поскольку ритуален и всеь процесс собирания вещей.
Медленно обходя станицу, Прищепа вершит суд над соседями, но возмездие его имеет
странный торговый оттенок. Этот суд скорее напоминает ритуальный обмен:
В тех хатах, где казак находил вещи матери или чубук отца, он оставлял подколотых
старух, собак, повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом. Станичники,
раскуривая трубки, угрюмо следили его путь. Молодые казаки рассыпались в степи и вели
счет. Счет разбухал, и станица молчала.
36. О двоеверии, т.е. о сочетании язычества ихристианства в русском православии, см. Bernshtam 1992;
Рыбаков 1988.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
34
Пара глаголов находил - оставлял указывает на то, что происходит не только мщение, но и
эквивалентный обмен, и та же тема продолжается в дважды повторенном слове "счет".
Намек на обмен можно увидеть и в иконическом соответствии трех типов предметов,
которые отбирал у соседей Прищепа ("пошел собирать граммофоны, жбаны для кваса и
расшитые матерью полотенца") трем типам жертв ("оставлял подколотых старух, собак,
повешенных над колодцем, иконы, загаженные пометом").37 Примечательно и то, что из
трех объектов поиска два - расшитые полотенца и жбаны - можно связать с славянской
обрядностью.38
Кровавый обмен совершается публично, при глубоком молчании и демонстративном
бездействии всех жителей станицы, напряженно наблюдающих за Прищепой. Население
станицы тщательно разделено на возрастные класы; каждый класс выступает в
назначенной ему роли, причем все роли пассивные - активен один Прищепа. Обход
станицы и все сопровождающие его действия показаны в замедленном движении, что
отражается не только в лексике, но и в видовых формах глаголов. Преобладающий в
рассказе совершенный вид вдруг сменяется несовершенным: "телега плелась", "Прищепа
ходил", "кровавая печать тянулась", "находил", "оставлял", "раскуривая ... следили", "Счет
разбухал".
Прищепа ведет себя как жрец, торжествено приступающий к жертвоприношению.
Обходя станицу, он не только возвращает себе украденное, не только мстит ворам, - он
священнодействует, приготовляя жертвенные предметы к ритуальному сожжению и
подтверждая свои действия "кровавой печатью" своих подошв. Прежде, чем предать
родительское добро жертвенному огню, он сакрализует каждую вешь, очищая ее кровью
или антихристианским кощунством - отсюда и подбор жертв, и молчаливое согласие
станицы, исповедующей то же веру и знающей, что ритуал должен быть непременно
совершен. Старухи и собаки - не враги Прищепы, не борется он с ними, а сакрализует их
кровью собираемую утварь. Количество сакрализаций должно соответствовать количеству
37. О многочисленных триадах в Конармии см. Хетени 1988.
38. О культовой роли полотенца и о мотиве матери-рожаницы в русских вышивках см. Рыбаков 1981:471527. Жбаны, включенные в список рядом с полотенцами, напоминают о славянских сосудах с
ритуальными орнаментами, см. Рыбаков 1981:186-208.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
35
собранных предметов - поэтому необходим тщательный подсчет, и поэтому параллельны
тройки предметов и жертв.
После публичной сакрализации родительских вещей, жрец-Прищепа уединяется
для выполнения следующего этапа очищения жертвы. подношение божеству должно быть
совершенным, физически безупречным (Hubert & Mauss 1964:29), поэтому Прищепа
обязан устранить дефекты дома, который был осквернен кражей и опустошением. В
полном одиночестве он восстанавливает интерьер дома, совершает возлияния и, наконец,
снова является народу для исполнения кульминационной части обряда. На почтительном
расстоянии от внимательно наблюдающих зрителей, он возжигает жертвенный костер и
убивает корову.39
По классической схеме Губерта и Маусса (Hubert & Mauss 1964 (1898)),
предварительное очищение жертвы, так же, как и чередование публичных этапов обряда с
уединением жреца для совершения таинств - составные части ритуала
жертвоприношения.40 И Прищепа, и станичники ведут себя в полном соответствии с этой
схемой. Таким образом, вся история мести Прищепы, с начала до конца, может быть
истолкована как похоронный обряд, с подробно разработанным двухступенным
жертвоприношением, причем публичные действия жреца чередуются с его уединением. 41
Обряд проходит следующие фазы:
Прибытие в станицу;
Приготовления к жертвоприношению:
Собирание и сакрализация жертвенных объектов (публичное);
39. Ритуальное восстановление и уничтожение дома в Пр можно сопоставить с подобными же действиями
в 4-ой главе Истории Пугачева А.С. Пушкина. В этой главе рассказывается о том, как, еще до поимки
Пугачева, по указу Екатерины II, был сожжен его дом в станице Зимовейской. Дом этот уже не
существовал: он "был за год пред сим продан <...>, и уже сломан и перенесен на чужой двор. Его
перевезли на прежнее место, и в присутствии духовенства и всей станицы сожгли." Эта государственная
акция материально тождественна деяниям Прищепы, и тоже частью ритуала - но другого. Прищепа
действует в рамках погребального обряда, а дом Пугачева был подвергнут ритуальной казни, которая
сопровождалась заклятием земли: "Палачи развеяли пепел на ветер, двор окопали и огородили, оставя на
веки в запустении, как место проклятое." (там же). Анализ этого отрывка из Истории Пугачева см. в
Ланглебен 1991.
40. Об архетипе ритуала см. Топоров 1988.
41. По определению М. Маусса, открытое, публичное исполнение религиозного ритуала отличает его от
ритуала магического, который совершается тайно, в отдаленном от жилья месте (Mauss 1972:23). По этим
признакам обряд, выполняемый Прищепой, очевидно является не магическим, а именно культовым, а сам
Прищепа играет роль жреца.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
36
Прибытие к "телу" (покойнику дому) (без зрителей);
Снабжение покойника имуществом для перехода в загробный мир (наполнение и
упорядочение опустошенного дома, отождествляемого с родителями);
Приготовления к жертвенной трапезе;
Трапеза и оплакивание (в полном уединении);
Приготовления к сожжению;
Сожжение покойника-дома (в отдалении от зрителей).
Принесение в жертву домашних животных;
Торжество удовлетворенных стихий;
Освобождение:
Ристание;
Очищение в огне;
Мгновенное удаление.
Исполнением этого обряда объясняется внешняя парадоксальность сюжета Пр.
Если в середине поверхностного сюжета и в конце "сказки" наблюдается отказ от уже
достигнутого блага и необъяснимое саморазрушение, то на уровне обряда события
продолжают спокойно продвигаться вперед к счастливому концу. Земное добро
жертвуется в пользу высшего блага - упокоения родителей в загробном мире, и
умиротворения в мире живых самого Прищепы, выполнившего свой долг (Топоров 1988).
Ритуал жертвоприношения охватывает весь текст, уже дважды структурированный
- поверхностным рассказом и сказочной схемой. В табл. 2 показано распределение всех
трех структур относительно последовательности абзацев, предложений и ССЕ. В таблице
видно, что текстовые пределы рассказа, сказки и обряда не вполне совпадают, - поскольку
сказка начинается позже рассказа, а обряд позже сказки. Однако, проследив
горизонтальное движение текста, легко убедиться в том, что этапы обряда и сказочная
схема соразмерны друг другу и поверхностной временнóй структуре. Каждая из трех
структур характеризуется своими специфическими маркерами, которые работают в
полном взаимодействии и гармонии друг с другом. Так, ярко выраженная непрерывность
действия, передаваемая лексико-грамматическими средствами, соответствует той
непреложной непрерывности, которая требуется для свершения ритуала
жертвоприношения. Сказочная "ликвидация недостачи" совпадает с процедурой
сакрализации предметов, приносимых в жертву. Резонанс, создаваемый тремя
сопряженными структурами, усиливает их суммарный эффект. Культ славянских предков,
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
37
представленный в Пр в отточенной квази-фольклорной форме, отражен в этом рассказе
еще более выпукло, чем культ еврейских предков в КК.
Табл. 2: Время, сказка и похороны в «Прищепе»
Абзацы
I
II
Предложения
1
2
3
4
5
6
7
8
III
9
10
11
12
ВременнÏе
маркеры
(Преамбула)
Сказочная схема
Похоронный обряд
(Преамбула)
(Преамбула)
Год тому назад
Отлучка
Вредительство &
недостача
Когда
Было утро
"
13
14
15
16
17
IV
20
21
22
"
- к соседям
Борьба
Прибытие
Сбор вещей покойных родителей:
сакрализация жертвенных
объектов (в присутствии
пассивно участвующих зрителей)
Победа
Кончив
18
19
Пространственное
перемещение - к станице
Возвращение
Окончательная ликвидация
недостачи
двое суток
Празднество
Прибытие к покойнику (к дому
родителей)
Оснащение покойника в
загробный путь (в уединении)
Оплакивание & Приготовления к
сожжению
Жертвоприношение
(в отдалении от
зрителей)
На третью
ночь
23
24
Мгновенная отправка;
конь - волшебный
помощник
Освобождение
Столы
Изба
Корова
Торжество
земли и
огня
Бычок
Пожар
сиял
Ристание
Очищение
огнем
Удаление
Таким образом, в Пр успешно сочетаются три сюжета. Необычайное по своей
строгости сопряжение времени, сказки и обряда вызывает к жизни мета-структуру, роль
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
38
которой нельзя определить никакими общими правилами и закономерностями. Эта
тройственная мета-структура, в состав которой входит доминантная временнáя структура,
сама доминантной не является, ни по своей функции, ни по своим свойствам.
Доминантные структуры относительно легко предсказуемы; они присутствуют в любом
хорошо организованном тексте, и типология их обозрима. Что же касается союза трех
структур, которому доверено глубинное содержание Пр, то он, по всей видимости,
уникален и непредсказуем ни по своей форме, ни по своему смысловому заданию.
Тройственная мета-структура в Пр должна быть отнесена к элитарному разряду структур
уникальных, необязательных и неповторимых, обнаружение которых в принципе не может
быть алгоритмизовано. 42
***
Анализ двух маленьких рассказов Бабеля подтверждает то впечатление контраста,
которое они призводят при первом же чтении. В результате анализа выяснилась причина
контраста: стратегии, направляющие поступательное движение текста в КК и Пр в конре
различны, и соответственно различны их доминантные структуры. Линейной доминантой
в КК является синтаксис, в то время как линейная организация Пр подчиняется
темпоральной стратегии. Доминантные структуры обоих рассказов противоположны и по
качеству: по сравнению с изысканным синтаксическим развитием КК, временнáя
организация Пр более чем проста. Примитивность временнóй структуры Пр оправдана
тем, что она служит лишь оболочкой для уникальной тройственной мета-структуры, и
стоит на границе между поверхностным текстом и глубинным сюжетом. Другими словами
- последовательность темпоральных блоков образует рамку, в которую вписан глубинный
сюжет. Ровно текущее время служит внешним футляром, в который вложена стандартная
модель волшебной сказки, в свою очередь, вместившая в себя схему погребального
обряда. Обе доминантные структуры идеально приспособлены к возложенным на них
художественным задачам; стилистические эффекты точно нацелены на передачу
42. Уникальность структуры определяется не столько ее сложностью, сколько неповторимостью и,
следовательно, сопротивлением стандартизации. Если такая структура, утратив свою неповторимость,
поступает в общее пользование - то она, независимо от своих внутренних свойств, переходит в класс
предсказуемых. Но возможно, что структуры предсказуемые и структуры уникальные относятся к разным
уровням создания художественного текста. (см. Langleben 1995).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
39
глубинных сообщений. Структурное противоположение КК и Пр позволяет объяснить все
сходно-контрастные детали этих миниатюр. Разумеется, это всего лишь гипотеза - но
гипотеза, позволяющая прочесть эти два рассказа как логически связное, осмысленное
целое.
Можно предположить, с большой долей уверенности, что ни соседство КК и Пр, ни
их срединная позиция не являются случайностью. Рассказы эти составляют контрастное
целое не только по формальным признакам. Культ предков, которому посвящены обе
миниатюры, является важным аргументом в пользу их функционального единства.
Совмещение на одном листе, в самом центре цикла, двух сходно-контрастных миниатюр
содержит в себе потенциальный заряд, фокусирующий одну из главных проблем
Конармии - евреи и казаки. В реальной Конармии эта проблема была очень острой, во
всяком случае такой она представлялась Бабелю. Противостояние евреев и казаков
проходит кровоточащей красной нитью через весь его конармейский дневник, там, на
реальной Волыни, еврейские местечки тоже умирают, но не от старости, а от руки
воюющих армий. Гибель местечек прямо связывается с сегодняшним днем; вот одна из
таких записей (Комарово,28.8.20):
Ненависть одинаковая, казаки те же, жестокость та же, армии разные, какая ерунда.
Жизнь местечек. Спасения нет. Все губят - поляки не давали приюту. Все девушки и
женщины едва ходят. Вечером - словоохотливый еврей с бороденкой, имел лавку, дочь
бросилась от казака со второго этажа, переломала себе руки, таких много.
Какая мощная и прелестная жизнь нации здесь была. Судьба еврейства. У нас
вечером ужин, чай, я сижу и пью, слова еврея с бороденкой, тоскливо спрашивающего можно ли будет торговать.
Тяжкая, беспокойная ночь. (424, курсив мой, М.Л.)
Такова была реальность, и она достаточно явно отражена в Конармии («Переход через
Збруч», «Путь в Броды», «Гедали», «Замостье» и др.). Но в этих двух маленьких рассказах
стороны разделены, конфликт между ними остранен, и очень легко пройти мимо, не
заметив его. Обычно так и случается, многие читатели, хорошо знающие Конармию,
начисто не помнят ни кладбища в Козине, ни буйного Прищепу. Однако КК и Пр
остаются на своем маркированном месте и выполняют назначенную им роль. Оплетенные
сетью контрастов, темы славянского язычества и экзотического иудаизма вместе образуют
срединный стержень Конармии. В безмолвном споре КК и Пр обнажаются древние корни
обоих народов, на протяжении всего цикла противостоящие друг другу. Лицом друг к
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
40
другу поставлены два мира - мудрый и безнадежно мертвый иудаизм и живое, буйное
язычество, полярно противоположные, несовместимые и неразделимые.
Миры КК и Пр не пересекаются, и можно было бы сказать, что иудейская и
славянская древности не видят друг друга - если бы не скрытые в этих текстах
мифологические аллюзии. Ко всему тому, о чем мы уже говорили выше, надо добавить
еще кое-что о роли природы в обоих рассказах. Природа, как можно было заметить на
протяжении анализа, подается в этих текстах более, чем скупо, и тем более значительно
каждое ее появление. В Пр она является только один раз, в облике деифицированных
земли и огня; в КК природа упомянута дважды - кладбище окружено "бурьяном на
волынских полях", а на самом кладбище мы встречаемся с мифическими дубом и
молнией. Сколь ни мгновенен осуществленный дубом контакт двух миров, он текстуально
отмечен. Через древний дуб, сросшийся с могилами раввинов, воинственный славянский
пантеон обрушивается на иноземный мир КК. Значение этого контакта нельзя
переоценить, ибо в результате его возникает глубинная асимметрия отношений между
двумя антагонистическими культурами, автохтонной и чужеземной.
Насколько достоверна предложенная здесь совместная интерпретация КК и Пр?
Позволительно ли счесть эти рассказы сознательным вкладом Бабеля в реконструкцию
архаической славянской религии - в "неомифологизм", дань которому отдали многие
русские писатели начала XX века?43 Эти вопросы нам придется оставить открытыми, так
как в рамках этой работы нет возможности углубиться в разыскания о происхождении
языческих мотивов а КК и сказочно-обрядовой модели в Пр. Разумеется, можно
предположить, что Бабель писал эти рассказы без всяких мыслей как о Библии, так и об
архаических славянских обрядах, и что фольклорно-культовые мотивы проникли в КК и
Пр независимо от его воли и сознания - или, хуже того, насильственно вчитаны в тексты
обоих рассказов автором данной работы. Однако, некоторые показания в пользу того, что
религия древней Руси и ее противопоставление иудаизму могли в данном случае входить
в осознанное поле зрения Бабеля, можно найти в его дневниковых записях. Я позволю
себе привести цитату из конармейского дневника Бабеля, которая может послужить если
не оправданием, то некоторой поддержкой выводам, сделанным на основе анализа текстов
КК и Пр:
43. О неомифологизме в литературе и искусстве России начала ХХ века см. Топоров 1990b:20-46.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
41
Из Кривих с Прищепой еду в Лешнюв на Демидовку. <...> В Демидовке к вечеру.
Еврейское местечко, я настораживаюсь. Евреи по степи, все разрушено. Мы в доме, где
масса женщин. <...> Зубной врач - Дора Ароновна, читает Арцыбашева, а вокруг гуляет
казачье. <...>
Главные раздоры - сегодня суббота. Прищепа заставляет жарить картошку, а завтра
пост, 9 Аба, и я молчу, потому что я русский.44 Зубной врач, бледная от гордости и
чувства собственного достоинства, заявляет, что никто не будет копать картошки, потому
что праздник.
Долго мною сдерживаемый Прищепа прорывается - жиды, мать, весь арсенал, они все,
ненавидя нас и меня, копают картошку, боятся в чужом огороде, валят на кресты, Прищепа
негодует. Как все тяжко - и Арцыбашев, и сирота гимназистка из Ровно, и Прищепа в
башлыке. Мать ломает руки - развели огонь в субботу, кругом брань. Здесь был Буденный
и уехал. Спор между еврейским юношей и Прищепой. Юноша в очках, черноволос, нервен,
злые воспаленные веки, неправильная русская речь. Он верит в Бога, Бог - это идеал,
который мы носим в нашей душе, у каждого человека в душе есть свой Бог, поступаешь
дурно - Бог скорбит, эти глупости высказываются восторженно и с болью. Прищепа
оскорбительно глуп, он разговаривает о религии в древности, путает христианство с
язычеством, а главное - в древности была коммуна, конечно плетет без толку, ваше
образование - никакого, и еврей - 6 классов Ровенской гимназии - говорит по Платонову трогательно и смешно - роды, старейшины, Перун, язычество (Бабель1991:386-7).
[[NB! Евреи по степи - Казаки рассыпались по степи]]
Даже помимо ее драматического содержания, эта запись сама по себе замечательна как
неординарно устроенный текст. Авторский текст перемежается вставками чужой прямой
речи, - репликами еврейского юноши и Прищепы, спорящих в присутствии молчащего
автора. В дневнике автор выдает себя как третий участник спора, реплики которого не
произнесены, а записаны. Получилось броское, непосредственное отображение жаркого
спора о религии, в который автор-наблюдатель вторгается как невидимый, но
чрезвычайно заинтересованный участник и одновременно как судья. С высоты своего
молчания он комментирует каждое высказывание юноши и Прищепы:
Ю: Бог - это идеал, который мы носим в нашей душе, у каждого человека в
душе есть свой Бог, поступаешь дурно - Бог скорбит;
А: эти глупости
А: Прищепа оскорбительно глуп
П: в древности была коммуна;
А: (П) плетет без толку,
44 Судя по дневнику, Бабель в Конармии по крайней мере иногда выдавал себя за русского или полукровку:
"Девочка - вы не еврей? <...> Горынь, евреи и старухи у крылечек. <...> Разговоры с евреями, мое родное,
они думают, что я русский, и у меня душа разрывается. <...> Я им сказал, что у меня мать еврейка, история,
Белая Церковь, раввин" (Дневник, 366)
Описать тот Хаст, сложная фурия, невыносимый голос, думают, что я не понимаю по еврейски,
ссорятся беспрестанно (368)
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
42
Ю: ваше образование П: никакого
А: 6 классов Ровенской гимназии
Ю: роды, старейшины, Перун, язычество
А: трогательно и смешно
Этот отрывок характерен для стиля этого дневника, где прямая речь часто вторгается в
авторскую запись, в особенности при описании сильных эмоций, напр.:
Обедаю у Мудрика, старая песня, евреи разграблены, недоумение, ждали советскую власть
как избавителей, вдруг крики, нагайки, жиды (369)
Однако запись о споре Прищепы с еврейским юношей отличается от других подобных
записей своей организованностью, ясным распределением диалогических ролей. И
содержание, и форма этой записи указывают на то, что на Бабеля произвело впечатление
двоеверие реального Прищепы. Можно думать, что история Прищепы "о том, как он
собирал свои вещи по станице" была тоже окрашена свойственной ему смесью язычества
и христианства. Более того, можно думать, что не один только коммунар-язычник
Прищепа, но и описанная в дневнике ситуация как-то причастна к созданию и соединению
КК и Пр. Может быть, противоречивое единство двух миниатюр было вызвано к жизни
столкновением двух народов в траурный день 9 Аба.45 Может быть, контраст между
мертвым, чуждым славянской земле, ассирийско-иудейским миром в КК и буйным
автохтонным язычеством в Пр есть в какой-то мере сублимация того нелепого спора о
древней Руси, который безграмотный, "простой, как трава", Прищепа вел с еврейским
юношей, несколько более образованным, но с "неправильной русской речью".
***
Все свойства КК и Пр указывают на то, что, поставленные рядом и сплетенные
воедино, они составляют особенный, маркированный фрагмент, в котором, может быть,
хранится ключ к "супер-связности" всего цикла Конармии. Такие формально отмеченные
фрагменты, наделенные своеобразной мета-информативностью, иногда встречаются в
45. 9 Аба - 9-й день 11-го месяца еврейского календаря; день разрушения 1-го и 2-го Храмов в Иерусалиме
(в 586 г. до н.э. и в 70 г. н.э.), отмечается постом.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
43
художественной прозе и, по-видимому, являются исключительной приметой утонченного,
элитарного мастерства.46 Приемы, с помощью которых строятся маркированные
фрагменты, бесконечно разнообразны; но можно в них различить нечто общее: (a) все
такие фрагменты отделаны с особой тщательностью; (b) они обычно стоят в отмеченной
позиции (начало, конец, середина) , (c) стилистически явно отличаются от своего
непосредственного окружения и (d) перегружены четко вылепленными структурами.
Формальная особость этих фрагментов обязательно сопровождается интенсивной
информативностью, открывающей доступ к обобщающей интерпретации произведения в
целом. Как правило, маркированный фрагмент выполняет роль "нервного узла" и
помогает найти оптимальный путь к анализу и осмыслению всего текста. Срединная
позиция и внешняя выделенность КК и Пр, их отчетливое до жесткости структурное
оформление и, наконец, тот отвлеченный смысл, который открывается нам в единстве
двух миниатюр - все это позволяет признать в сочетании КК и Пр яркий образец
маркированного фрагмента, который может дать направление анализу и интерпретации
Конармии в целом.
ЦИТИРОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Исаак Бабель. 1991. Дневник 1920 года (конармейский), 362-435; в: И. Бабель.Сочинения.
том 1. Москва: «Художественная литература».
И. Бабель.1934. Рассказы. Москва: Государственное издательство «Художественная
литература».
Isaac Babel. 1974. The Collected Stories, ed. and transl. by Walter Morison. Meridian Books.
Байбурин, А.К., Левинтон, Г.А. 1990. Похороны и свадьба. 64-98, в: Иванов и Невская
1990.
46. "Суперсвязность" (supercoherence) - связность высшего порядка, потребность в которой возникает в
литературном произведении (см. de Beaugrande 1987). Суперсвязность создается подспудными,
эксплицитно не выраженными идеями, разлитыми в тексте и неявно объединяющими его. В отличие от
микро- и макро- связности, супер-связность соотносится с идеями текста напрямую, без посредства
каких-либо формальных показателей - и потому не поддается рациональному лингвистическому анализу.
Кажется, что на этом уровне объективность полностью исчезает и уступает место бесконтрольной
интуиции: выявление ведущих идей и общая эстетическая оценка текста отдаются на волю ничем не
направляемого читателя (Enkvist 1991a). Маркированные фрагменты ("prominent fragments"),
принципиально сходные у совершенно разных авторов (Langleben 1990), дают некоторую надежду на по
крайней мере частичное ограничение этой беспредельной субъективности. Информативные
маркированные фрагменты, указывающие путь к возможной интерпретации текста, были обнаружены в
конармейском рассказе Бабеля «Замостье», в пушкинской Истории Пугачева, в «Шинели» Гоголя, в
маленьких рассказах Бунина (Ланглебен 1989, 1991, 1992, Langleben 1994).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
44
Бахтин, М.М. 1975. Формы времени и хронотопа в романе. 234-407, в: М. Бахтин. Вопросы
литературы и эстетики. М.: «Художественная литература».
Виноградов В.В. 1936. Стиль «Пиковой дамы» 74-147; Временник Пушкинской комиссии,
2. М.-Л.: Изд. АН СССР.
Золотова, Г.А. 1982. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М.: «Наука».
Иванов, Вяч. Вс. 1978. Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. М.:
«Советское радио».
Иванов, Вяч. Вс. 1990. Реконструкция структуры, символики и семантики
индоевропейского погребального обряда. 5-11, в: Иванов и Невская 1990.
Иванов, Вяч. Вс., Невская, Л.Г. (ред.) 1990. Исследования в области балто-славянской
духовной культуры: Погребальный обряд. М.: «Наука»
Иванов, Вяч. Вс., Топоров, В.Н. 1974. Исследования в области славянских древностей. М.:
«Наука».
Иванов, Вяч. Вс.., Топоров, В.Н. 1965. Славянские языковые моделирующие системы. М.:
«Наука».
Ланглебен, М. 1989. Композиция рассказа И. Бабеля «Замостье», Russian Literature and
History, ed. by W. Moskovich, J. Fraenkel, V. Levin, S. Shvarzband; Jerusalem: The
Hebrew Univ., 113-123.
Ланглебен, М.1991. Наказание мятежной природы: четыре фрагмента из Истории
Пугачева А.С. Пушкина. Russian Literature XXIX-II, 176-203.
Ланглебен, М.1992. Коробкин и Башмачкин. Славяноведение 6, 27-33; ;.: C@FF. !=.
Невская, Л.Г. 1981. Семантика *@<" 4 F<,0>ZN BD,*FH"&:,>46 & погребальном
фольклоре, 106-121, в: Балто-славянские исследования, п/ред Вяч.Вс. Иванова, М.:
«Наука».
Невская, Л.Г. 1990 Балто-славянское причитание: D,8@>FHDJ8P4b семантической
структуры. 135-146, &: Иванов и Невская 1990
Падучева, Е.В. 1989. О семантике грамматических категорий времени и вида в
повествовательном тексте. 164-176, Семиотика и инворматика, вып. 29, М.:
ВИНИТИ.
Платонов, С.Ф. 1967 (1917) Лекции по русской истории. 1917. Reprint: The Hague: Mouton
Пропп,В.Я. 1969 (1928). Морфология волшебной сказки. М.: «Наука».
Пропп,В.Я. 1986 (1946). Исторические корни волшебной сказки. Л.: изд. ЛГУ.
Пушкин, А.С. 1937. История Пугачева. ПСС, т.9, М.: АН СССР
Рыбаков, Б.А. 1981. Язычество древних славян. М.: «Наука».
Рыбаков, Б.А. 1988. Язычество Древней Руси. М.: «Наука».
Солганик, Г.Я. 1973. Синтаксическая стилистика: Сложное синтаксическое целое. М.:
«Высшая школа»
Степанов, Ник. 1928. Новелла Бабеля. 13-41 в: И.Э. Бабель: Мастера современной
литературы. п/ред Б.В. Казанского и Ю.Н. Тынянова; Л.: «Академия»
Топоров, В.Н. 1988. О ритуале: Введение в проблематику. Архаический ритуал в
фольклорных и раннелитературных памятниках. 8-55; М.: «Наука».
Топоров, В.Н. 1990a. Конные состязания на похоронах. 47-53, в: Иванов и Невская,1990.
Топоров, В.Н. 1990b. Неомифологизм в русской литературе начала XX века. Роман А.А.
Кондратьева «На берегах Ярыни» Trento: Edizioni M.Y. (Quaderni di Dipartimento
di Studi Eurasiatici, U. degli Studi di Venezia).
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
45
Тыркова-Вильямс, А. В. Воспоминания. То, чего больше не будет. М. «Слово», 1998 DK
264.13 T97
Фрейденберг, О.М. 1936. Поэтика сюжета и жанра. М.: «Лабиринт», 1997.
Хетени, Ж. 1988. Фольклорные элементы в Конармии Бабеля. Studia Slavica Hungaricae.
237-246
Baak, Joost van. 1994. Isaak Babel's 'Cemetery at Kozin'. Canadian Slavonic Papers, 36:1-2,
69-87
Balzer, M. M. (ed) 1992. Russian Traditional Culture: Religion, Gender and Customary Law.
New York: Sharpe.
de Beaugrande, R. 1987. Schemas for literary communication. In: L. Halász (ed.) Literary
Discourse: Aspects of Cognitive and Social Psychological Approaches. (Research in Text
Theory 11). Berlin: W. de Gruyter. pp. 49-99.
Bernshtam, T.A. 1992. Russian folk culture and folk religion. pp.34-47, In: Balzer 1992.
Bjørklund, M. 1993. Narrative Structures in „echov's 'The Steppe': Cohesion, Grounding and
Point of View. Åbo: Åbo Akademi U. Press.
Carden, P. 1972. The Art of Isaac Babel. Cornell U. Press.
Daneš, F. 1995. The Paragraph -- a Central Unit of the Thematic and Compositional Build-up of
Texts. in: Organization in Discourse: Proceedings from the Turku Conference, ed. by B.
Wårwik, S.-K. Tanskanen and R. Hiltunen. Turku: University of Turku (Series:
Anglicana Turkuensia, vol. 14). pp. 29-40.
Eng, J. van der 1993. Red Cavalry: A novel of stories. Russian Literature XXXIII, 249-264.
Eng, J. van der 1984. 'The pointed conclusions as story finale and cyclic element in Red
Cavalry'; In: B.A. Stolz, L.R. Titunik, L. Doleñel (eds). Language and Literary Theory.
in Honor of Ladislav Matejka. Ann Arbor.
Enkvist, N. E. 1987a. Text strategies: single, dual, multiple. In: R. Steele and T. Threadgold
(eds). Language Topics: Essays in Honour of Michael Halliday. v.II, 203-211.
Amsterdam: Benjamins.
Enkvist, N. E. 1987b. More about text strategies. W. Lörscher and R. Schulze (eds.) Perspectives
on Language Performance. To Honour Werner Hüllen, v.1. 337-350, Tübingen: Gunter
Narr Verlag.
Enkvist, N. E. 1991a. On the interpretability of texts in general and of literary texts in particular.
In: R.D. Sell (ed) Literary Pragmatics. London: Routledge. 1-25.
Enkvist, N. E. 1991b. Linguistics, writing, and 'writing'. Semiotica, 86-3/4, 325-343.
Falen, J. E. 1974. Isaac Babel: Russian Master of the Short Story. Knoxville: The U, of
Tennessee Press.
Fleischman, S. 1985. Discourse functions of tense-aspect opposition in narrative: Toward a
theory of grounding. Linguistics 23, 851-882
Frazer, J. G. 1911. The Golden Bough. Lnd: MacMillan, v.1
Giora, R. 1983. Segmentation and segment cohesion: On the thematic organization of the text.
Text 3:2, 155-181.
Halliday, M.A.K., Hasan R. 1976. Cohesion in English. London: Longman.
Hubert, H. and Mauss, M. 1964 (1898). Sacrifice: Its Nature and Function. London: Cohen &
West.
Krajewska, M. 1982. Czas kamieni (Wst“p: Anna Kamie½ska) Warszawa: Interpress.
«Кладбище в Козине» и «Прищепа»
46
Langleben, M. 1990. "Stylistic hints"; Stylistics and the Literary Text (Special Issue of A Journal
for Hebrew Descriptive, Computational and Applied Linguistics, #28-29-30), Bar-Ilan U.
Press, 39-48.
Langleben, M. 1994. "The Guilty House: A textlinguistic approach to the shortest prose by I.A.
Bunin". Elementa: A Journal of Slavic Studies and Comparative Cultural Semiotics,
vol.1, No.3, 265-304.
Langleben, M. 1995. "Predictable and unpredictable textual structures". In: Abstracts of the 28th
Annual Meeting of the Societas Linguistica Europaeae. U. of Leiden.
Longacre, R.E. 1979. The paragraph as a grammatical unit. T. Givón (ed) Discourse and Syntax.
Syntax and Semantics, 12, New York: Academic Press, 115-134.
Longacre, R.E. 1983. The Grammar of Discourse. New York: Plenum Press.
Luplow, C. 1982. Isaac Babel's "Red Cavalry". Ann Arbor: Ardis.
Mauss, M. 1972 (1950). A General Theory of Magic. London: Routledge & Kegan Paul.
O'Connor, F. 1963. The Lonely Voice: A Study of the Short Story. London: Macmillan & Co.
Polanyi, L. and R.J.H. Scha. 1983. The syntax of discourse. Text 3:3, 261-270.
Revival: Rubbings of Jewish Tombstones from the Ukraine. 1992. Department of Art History,
Hebrew U. of Jerusalem & Jerusalem Theatre.
Schwartzman, A. 1993. Graven Images: Graphic Motifs of the Jewish Gravestone. Foreword by
Chaim Potok. New York: Abrams.
Virtanen, T. 1992. Discourse Functions of Adverbial Placement in English. Åbo: Åbo Akademi
University Press.