Grand Hotel Europe Как и большинство россиян (примерно 85%), я родился и вырос в Европе. Однако для россиянина родиться и вырасти в Европе еще не значит стать европейцем. Так уж сложилось, что на протяжении веков Россия для Европы – это больше Азия, Сибирь, хотя сама Сибирь для россиян вроде меня (а таких, напомню, чуть ли не девять десятых) – ничуть не меньшая экзотика, чем для итальянца, бельгийца или ирландца. Если верить географической карте, Европа исчерпывается Уралом, где, собственно, и начинается Сибирь, тот самый край, куда до обидного мало моих соотечественников добиралось в своих путешествиях. Вы не поверите, но с востока на запад, за Альпы, перевалило куда больше граждан России, чем с запада на восток, за Уральские горы, только едва ли это имеет значение: в сознании «единой Европы» Россия – это все-таки Азия, даже если большинство ее граждан отродясь не бывали нигде, кроме… Европы. Отсюда вывод: Европа – это не география. Европа – это статус. Родной континент не очень родной ему я покидал лишь однажды. Будучи в Штатах, как-то услышал от американца-приятеля: и почему это у вас, в Европе (он так и сказал: у вас, в Европе, а я взял и кивнул: дескать, все правильно: в Европе – это у нас), почему в Европе руль на автомобиле располагается справа, а не слева, как надлежит? И тогда я подумал, что, должно быть, у каждого есть своя потайная Сибирь – то место, где ты никогда не бывал, но откуда, по представлению иноземцев, никогда и не выбирался. Отсюда вывод: Европа – это Европа только сама для себя. Да и то – с оговорками. В Азии я бывал трижды, причем всякий раз приезжал туда лишь на несколько дней. До сих пор не понимаю, отчего, стоило мне там оказаться, она испытывала меня на прочность. Сперва в пух и прах разгромила школьную нашу команду на турнире по шахматам в гостеприимной во всем остальном столице Азербайджана, где уже тогда блистал безжалостный гений бакинца Гарри Каспарова. Никому бы в те времена и в голову не пришло, что спустя годы он, как внезапный чужак – отец еврей, мать армянка, – покинет Баку и переселится в Москву, чтобы с отчаяния стать россиянином. Тот первый азиатский опыт закончился для нас катастрофическим унижением: худший результат за все годы наших шахматных увлечений. Отсюда вывод: Азия своими нас не признала. Миновало несколько лет, и, будучи уже студентом, я тайком от родителей покинул Владикавказ, сбежав на пару дней в Тбилиси, чтобы насладиться с друзьями раем на земле, где рекою льется вино и отовсюду колосятся песни. Однако грехи караются, и уже через полчаса я пожалел о проступке. Вы бы тоже пожалели, если бы, подобно нам, зависли колесом над пропастью. Случилось это в Дарьяльском ущелье, на самой границе между европейской Осетией и азиатской Грузией, которая, между прочим, сейчас, вот уже год с небольшим, вроде бы больше Европа, чем Кремль, Москва, а значит, и сама Россия, несмотря на ее пресловутые 85% живых (или полуживых) европейцев. Показав нам в окошко всю чудовищность бездны в точке скрещения двух частей света, водитель автобуса шепотом, который услышали все как один пассажиры (с тех пор я знаю, что громче шепота, застрявшего, как в луже, в ноте ужаса, бывает лишь тишина после взрыва), – так вот, водитель шепотом приказал нам податься влево и замереть. Мы подались и замерли, слушая, как жалобно воет мотор, пытаясь прорваться сквозь невидимую, но крепкую, словно железная цепь, проклятую и, 1 пожалуй, прóклятую границу, разрезавшую по живому материк и, как выяснится позже, еще и людские судьбы. Отсюда вывод: Европа – это не только точка отсчета. Европа – это и точка просчета… Прошло много лет, и я съездил в Турцию, где увидел разом столько стройных женских ног, обтянутых модными джинсами, сколько не встречал нигде и никогда, даже в собственных снах. Стамбул баловал нас изысканной кухней и обходительностью: за все время нам ни разу не дали открыть своими руками где-либо дверь. Не потому, что двери были заперты, напротив: они распахивались перед нами благодаря учтивости молодых людей, проявленной ими с такими скромностью и достоинством, что впору было заподозрить, будто юноши только что отлучились из какой-то красивой восточной легенды и вернутся обратно в нее, едва отдадут дань гостям. Однако город, зависший, подобно давнишнему колесу, между Европой и Азией, отомстил напоследок мне тем, что снабдил меня вирусом гриппа, приковав к постели на пару недель. Этих дней мне хватило, чтобы признаться себе: Европа – не Азия, как бы они ни роднились. Сколько ни открывай двери, а порог существует. И порог этот в каждом из нас. Ибо все мы продукты истории… В Осетии, откуда я родом, жителей вдвое меньше, чем в Брюсселе: всего 600 000. При этом они представляют 96 разных народностей. Впечатляющий интернационал. Семья моя – часть его: мать – русская с гордой фамилией Суворова. Судя по ее решительному характеру, наверняка потомок знаменитого генерала, одолевшего пару веков назад неприступность швейцарских Альп одной лишь удалью да бесшабашным российским задором. Жена у меня болгарка, в чем я нахожу с удовольствием символический смысл: в русско-турецкой войне мой осетинский прапрадед защищал православных болгар от жестокого ига длиною – страшно подумать! – в полтысячи лет. Теперь они тоже Европа. Через пару лет вольются в ЕЭС и станут Европой совсем. Разумеется, я тому рад. Однако бывает, что злюсь. И вот почему: в последние годы все чаще меня приглашают на Запад в качестве литератора-гостя. Увы, одного приглашения недостаточно: я должен подать документы в посольство и запросить себе визу. Процедура не из приятных – раз за разом доказывать, что ты не верблюд. Между тем супруга моя, приглашаемая в качестве сопровождающего меня лица, вправе перемещаться в пределах Европы свободно. Конечно, она симпатичней меня, но прежде я как-то не думал, что это так очевидно… Отсюда вывод: Европа – это, конечно, отель, но попасть в него можно, лишь пройдя фэйс-контроль. Перед отъездом сюда я побывал в первой школе в Беслане. Той самой, в которой случилось несчастье, потрясшее весь наш циничный и такой равнодушный, казалось бы, мир. От Владикавказа Беслан отделяет всего ничего – менее двадцати километров. В той самой школе, где случилась беда, я в детстве играл с пацанами в футбол, проводя лето у бабушки. Она до сих пор там живет, в трехстах метрах от школы. Если и есть где-то место на свете, которое можно считать средоточием боли и горя, я знаю, где это место находится. И знаю, что знаете его и вы, даже если и не догадывались, что Беслан – это все же Европа. Теперь-то уж точно Европа, потому что Европа – это, храни ее Бог, сострадание. Это Рим, где сто с лишним тысяч вышли в ночь со свечами на улицы Вечного города, чтобы отдать дань погибшим в те черные дни. Это десятки стран, больших и малых, старых и новых, сытых и полуголодных, но в равной степени готовых приютить чудом выживших в аду детей и дарящих им тепло миллионов 2 сердец. Это бескорыстная, умная помощь и щедрые пожертвования, поток которых не иссякает вот уже многие месяцы. Это сотни виз, выданных в кратчайшие сроки и без единого отказа, потому что нельзя же, в самом деле, отказать во въезде тем, кто так нужен Европе, чтобы Европа почувствовала, как она нужна тем, кто оказался в беде! Ибо Европа – это не только Европа как география, статус, как точка отсчета, как неАзия или отель. Это гораздо больше. Это – идея Европы как той части света, где все еще жив тот духотворный луч, что способен пробудить великую энергию милосердия, через которую нам только и дано питать пронзительную надежду, что мы все-таки люди, сколько б ни совершали бесчеловечных грехов. Не потому ли Европу и называют Старым Светом? Имя это по-русски звучит точнее, чем на других языках. И пусть мы будем для вас какое-то время еще лишь Сибирью, язык наш, открывший значенье Европы в его метафорической полноте, и есть тот залог, который мы оставляем, как гарантию собственной кредитоспособности, на стойке престижной гостиницы, над входом которой светится вывеска “Grand Hotel Europe”. Мы читаем в ней обещание сокровенного откровения: Европа – это великий приют для света, что родом из вечности… Алан Черчесов 3