Верные подданные и - Центральная научная библиотека ДВО РАН
advertisement
Вестник ДВО РАН. 2013. № 1 УДК 94:35.08(510) Ю.О. КАМОРНАЯ Верные подданные и «оборотни в чиновничьих халатах»: проблема верности в официальном историописании периода Цин В статье исследуется трансформация взглядов официальных властей империи Цин на проблему верности чиновничества минско-цинского переходного периода и отражение ее решения в государственном историописании эпохи Цин. Ключевые слова: неоконфуцианская ортодоксия, абсолютная верность, монарх, чиновник, мученики (сюньнань), южноминские активисты (иминь), минские коллаборационисты (эрчэнь), официальное историописание. Loyal subjects and «turncoats in official robes»: the problem of loyalty in official historiography of the Qing period. Yu.O. KAMORNAYA (Far East Federal University, Vladivostok). The article deals with the transformation of Qing authorities’ views on the problem of offi cials’ loyalty during the Ming-Qing transition period and its interpretation in official historiography of the Qing Empire. Key words: neo-confucian orthodoxy, absolute loyalty, monarch, offi cial, martyrs (xunnan殉难), Southern Ming activists (yimin遗民), Ming turncoats (erchen贰臣), official historiography. Начиная с периода Сун (960–1279 гг.) под влиянием неоконфуцианства, декларировавшего абсолютное подчинение подданного правителю, принцип верности, или преданности (чжун 忠), стал доминировать в интеллектуальном и политическом дискурсе по вопросу отношений монарх (цзюнь 君) – министр (чэнь 臣), или, в более широком смысле, чиновник1. В результате имперской индоктринации необходимость соблюдения подчиненными этого принципа еще более усилилась, вследствие чего он лег в основу одной из важнейших концепций ортодоксальной идеологии, определявшей поведение учено-служилого сословия в периоды Мин (1368–1644) и Цин (1644–1911). Несмотря на наличие определенной критики в адрес существующего правления, верность как одну из важнейших конфуцианских добродетелей в интеллектуальном обществе того времени принято было считать неотъемлемым моральным качеством каждого чиновника [9, 43]. Всецело разделяя общее убеждение о важности добродетели чжун для государственных людей, представители правящей элиты Поднебесной все же расходились во мнениях относительно конкретного объекта ее приложения. С позиций разных социально-политических групп объект верности трактовался крайне широко: от конкретного монарха или КАМОРНАЯ Юлия Олеговна – старший преподаватель, Школа региональных и международных исследований (Дальневосточный федеральный университет, Владивосток). E-mail: merit_nefer@mail.ru Согласно учению Чэн–Чжу отношение монарх–министр являлось основным компонентом системы саньган улунь (三纲五伦 Три устоя и пять человеческих взаимоотношений), олицетворявшей «Небесный принцип» (тяньли 天理) и лежащей в основе конфуцианских идеалов государства, семьи и человека. В этой системе нормы, определявшие поведение и обязанности людей, упорядочены по иерархическим признакам возраста – чжан / йоу (长старший / 幼младший) и субординации – цунь / бэй (尊почтение / 卑унижение). Они охватывают пять типов человеческих взаимоотношений (улунь五伦) между: 1) правителем и подданным, 2) отцом и сыном, 3) мужем и женой, 4) старшим братом и младшим братом, 5) друзьями. А три устоя (саньган三纲) декларируют абсолютную власть: 1) правителя над подданным, 2) отца над сыном, 3) мужа над женой [5, 8]. 1 148 династии до государства или даже определенной культурной традиции. Противоречивость природы категории чжун наиболее ярко проявлялась в тяжелые периоды истории Поднебесной, а именно во времена кризиса одной династии и прихода к власти ее преемницы. Одним из самых драматических периодов в истории императорского Китая, без сомнения, является XVII в. Политический, экономический и социальный кризис, крушение Великой Мин, вторжение маньчжуров и приход к власти новой иноземной династии Цин – вот лишь некоторые характеристики тех турбулентных лет. В сложившихся условиях представители интеллектуального и бюрократического мира Срединной империи оказались перед нелегким, но неизбежным морально-политическим выбором: сохранить верность своему почившему императору, последовав за ним в «лучший мир»; сохранить верность династии, вступив в борьбу за реставрацию терпящего крах минского режима; поставить верность народу и государству в целом выше верности конкретному правителю или династии, покорившись воле Неба и активно сотрудничая с новыми властями. Естественно, что личные, семейные и клановые интересы играли далеко не последнюю роль в каждом конкретном случае. Таким образом, интерпретация и практическое воплощение концепта верности стали одной из важнейших проблем политического, социального и интеллектуального дискурса XVII в.2 Представители ханьского учено-чиновного мира, однако, были не единственными, кто оказался в затруднительной ситуации. Маньчжурские власти столкнулись с не менее трудной задачей – созданием официальной интерпретации и оценки действий конкретных исторических личностей в этот сложный для страны период. Именно победители – маньчжуры – должны были с позиции властей объяснить, как относиться к персональному морально-политическому выбору тех или иных участников событий минско-цинского переходного периода, дать окончательную оценку их действиям и определить, кого все-таки считать верными подданными. Эта задача еще больше осложнялась тем, что затрагивала самые щепетильные для нового режима темы: причины падения минов, легитимность прихода к власти цинского правящего дома, сино-маньчжурский этнический конфликт и многие другие. Традиционно с древних времен проблемами династийного кризиса павшего правления, обоснования законности происшедшей смены власти и легитимации новой династии, а также оценкой действий основных исторических фигур соответствующего периода в императорском Китае занималась государственная историческая наука [3], которая основывалась на базовых морально-политических доктринах конфуцианства. В конфуцианском обществе почетная роль судьи и учителя отводилась именно историописанию, а официальная историческая наука помимо прочего представляла собой один из эффективных механизмов идеологической индоктринации. Таким образом, именно государственное историописание должно было выработать официальную интерпретацию проблемы верности. Задача эта оказалась настолько сложна, что на ее разрешение цинской династии потребовалось около 130 лет, за которые на драконовом престоле сменилось четыре Сына Неба. Заслуга если не полного решения проблемы, волновавшей общественное мнение в течение более 100 лет, то хотя бы создания ее окончательной официальной версии принадлежит одному из выдающихся правителей периода Цин императору Цяньлуну (пр. 1736–1795). Именно при его непосредственном участии были созданы три основных труда, вышедших в 1739, 1776 и 1785 г., которые поставили точку в долгих спорах об оценке действий участников минско-цинского переходного периода. Так что же такое верность с точки зрения «самой ортодоксальной и “идеологической” династии Китая» [Цит. по: 6, с. 211]? Подробнее по вопросу трактовки проблемы верности в Срединной империи конца Мин – начала Цин см. [9, 17, 19, 37, 43]. 2 149 Как уже отмечалось выше, сунское неоконфуцианство, ставшее ортодоксальной идеолого-политической доктриной Китая во времена Минской империи и полностью воспринятое новым правящим домом [6], провозглашало примат правителя и полное подчинение, т.е. абсолютную верность, подданного. Долг идеального чиновника состоял не только в верном служении государю, но и в готовности отдать жизнь за своего правителя. Высшим проявлением преданности считалось добровольное самоубийство в случае свержения династии и последующей смерти монарха [45]. Здесь следует отметить, что, хотя подобное мнение распространялось на весь чиновничий аппарат, состоявший на действительной службе, для служилых людей низших рангов административной иерархии почетный суицид считался, скорее, желательным, нежели обязательным [29] 3. Для высших же сановников добровольная смерть рассматривалась как долг, единственное средство воздать императору за его милость и сохранить свои честь и достоинство [45]. Как выразился по этому поводу знаменитый сунский историк, философ и государственный деятель Сыма Гуан (1019–1086), «верный министр не служит двум правителям, так же как добродетельная женщина не имеет двух мужей» [Цит. по: 19, p. 51]. Естественно, несмотря на широкое распространение подобных взглядов в обществе, случаи самопожертвования такой степени были относительно малочисленны, а сановники, принявшие решение сопровождать своего государя в мир иной, почитались как мученики (сюньнань 殉难) [45]. Типичным примером проявления абсолютной верности может служить смерть Ни Юаньлу (1593–1644), занимавшего пост главы Ведомства финансов при дворе последнего монарха из дома Чжу, Чунчжэня (пр. 1627–1644). Узнав о взятии Пекина повстанческими армиями крестьянского генерала Ли Цзычэна, Ни повернулся на север, символически обращаясь к императору, и, перед тем как покончить с собой, сказал: «Ваш министр был высшим сановником. Его вина состоит в том, что, являясь министром, он не сумел спасти государство» [Цит. по: 26, p. 268]. Сходные чувства выразил и помощник главного цензора Ши Банъяо, который, перед тем как повеситься, написал следующие строки: «Я стыжусь того, что не имел хотя бы толики плана, чтобы облегчить имеющиеся бедствия. Но у меня есть тело, которым я могу воздать за милость нашего господина» [Цит. по: 26, p. 268]. По сообщениям современников, только около 40 высших сановников покончили с собой в течение нескольких дней после самоубийства императора, а всего за короткое 42дневное существование династии Великой Шунь, основанной Ли Цзычэном, счеты с жизнью свели 55 чиновников [26]. Остальные представители бюрократии Северной столицы покорились мятежникам. Один из современников тех событий с прискорбием сообщает: «Жадность, агрессивность и бесстыдство шэньши4 к концу правления нашего последнего императора [Чунчжэня] достигли небывалого уровня. Они формировали клики, преследуя собственные интересы, и погрязли во взяточничестве и коррупции. Подобное поведение в конце концов привело к неверной политике и навлекло бедствия на наше государство. Когда бунтарские армии Ли Цзычэна вошли в столицу, только несколько сановников совершили самоубийство из верности; большая их часть просто покорилась. Многие из тех, кто прежде служили императору на высоких постах в столичном аппарате… и всегда считались истинными цзюнь цзы5, покорились мятежникам» [Цит. по: 29, p. 278]. 3 Также от необходимости совершать самоубийство освобождались чиновники, по каким-либо причинам вышедшие в отставку до смерти монарха, и представители правящего сословия, вообще не занимавшие какие-либо официальные посты в бюрократическом аппарате [9]. 4 Шэньши (绅士), букв. «ученые мужи, носящие широкий пояс», – одно из 4 официальных сословий императорского Китая. В современной синологии под шэньши понимаются люди, получившие традиционное конфуцианское образование, сдавшие экзамены на среднюю или высшую ученую степень и, как правило, занимавшие официальные посты в бюрократическом аппарате Срединной империи [13]. 5 Цзюнь цзы (君子), «благородный, или совершенный, муж». Идеал конфуцианской личности, наделенный всеми традиционными добродетелями. Противопоставляется сяо жэнь 小人 – ничтожному, маленькому человеку, воплощению эгоизма и безнравственности, неспособному преодолеть свою духовно-нравственную ограниченность [7]. 150 Следует отметить, что верность почившему монарху была далеко не единственной причиной, толкнувшей вышеуказанных сановников к самоубийству. Как видно из приведенной цитаты, общественное мнение того периода возлагало основную вину за гибель минского правящего дома именно на коррумпированность бюрократической элиты, о чем говорил и сам император Чунчжэнь. По сообщениям очевидцев, накануне взятия Пекина войсками Ли Цзычэна, 25 апреля 1644 г., когда ни один из сановников не явился на предрассветную аудиенцию, император сказал: «Мои министры подвели меня. Как правитель этой страны я [должен] отдать жизнь за алтари земли и зерна. Империя, что [существовала] 277 лет, потеряна за один день. Вина за то, что дошло до этого, лежит на моих вероломных министрах, увы!» [Цит. по: 26, p. 265]. Того же мнения придерживался и победитель Ли Цзычэн, утверждавший, что «большинство военных командиров, гражданских чиновников и низших служащих – неверная и не знающая сыновней почтительности свора» [Цит. по: 26, p. 284]. Таким образом, исходя из сложившейся ситуации, перед сановниками стоял небольшой выбор: либо принять добровольную смерть, став мучениками в памяти потомков, либо быть казненными новыми властями и вызвать еще большее осуждение в глазах общества. Кстати сказать, впоследствии многие из бывших минских чиновников, покорившиеся Ли Цзычэну, подверглись разного рода наказаниям, гонениям и даже были казнены [26]. Как показал в своем исследовании знаменитый американский историк Фредерик Вэйкман-младший, большинство из принявших смерть чиновников были выходцами из южных провинций Китая, их семьи и материальное достояние находились на тот момент в относительной безопасности. Более того, карьера большинства из них уже подошла к зениту [26], так что сотрудничество с новыми властями не сулило им каких-либо экономических или политических выгод. Тем не менее в официальной цинской трактовке выбор этих сановников нашел как нельзя более благоприятную оценку. В 50-х годах XVII в. император Шуньчжи (пр. 1643– 1661) развернул первую кампанию по признанию и восхвалению верных чиновников, преданных сыновей, целомудренных жен и добродетельных мыслителей, отдавших свои жизни во время оккупации Пекина мятежными армиями Ли Цзычэна. В 1653 г. Цао Жун, помощник главы Ведомства финансов, подал прошение на августейшее имя о пожаловании посмертных почетных титулов и воздании соответствующих почестей погибшим во времена шуньского междуцарствия Ни Юаньлу, Фань Цзинвэню (главе Ведомства общественных работ)6 и еще более чем 50 чел. [26]. В связи с этим император Шуньчжи повелел Ведомству церемоний организовать соответствующее обсуждение касательно необходимых «церемоний, дабы почтить и восхвалить души верных» (баолу еоучжун куандянь 褒 录幽忠矿典). Впоследствии один из выдающихся цинских политических деятелей того периода Вэй Ицзэ подал трону петицию, в которой благодарил августейшего императора за то, что тот обратил высочайшее внимание на данный вопрос. В своей петиции Вэй также говорил о своевременности подобных действий, так как после длительного периода хаоса и беспорядков настало время мира, а лучшим способом гарантировать победу над беззаконием и коррупцией, по его мнению, было бы явить примеры тех «благородных мужей», кто воздал своей стране (бао го报国) собственными жизнями. Помимо прочего Вэй Ицзэ ссылался на то, что даже минский Тайцзу, император-основатель Чжу Юаньчжан (пр. 1368–1398), после восшествия на престол почтил своих врагов и канонизировал их за верность. Это позволило минскому императору использовать добровольные смерти последних для поднятия морали и наставления «на путь истинный» целого поколения сановников [26]. Вняв словам своего царедворца, император Шуньчжи издал августейший эдикт в честь мучеников Пекина. В этом указе были оглашены имена 20 чел., официально Ни Юаньлу и Фань Цзинвэнь – единственные из 11 глав ведомств при дворе императора Чунчжэня покончили с собой при падении Пекина и последующей смерти монарха [44, с. 1400–1468, 2993]. 6 151 признанных мучениками. Кроме того, последующим указом монарх приказал построить гробницу для их останков и пожертвовать ей 70 му земли, он также наставлял регулярно отправлять жертвоприношения и поддерживать гробницу в надлежащем состоянии [44]. Помимо публичной канонизации имена Ни, Фаня и некоторых других верных подданных павшего правления были включены в «Историю династии Мин» (明史Минши), далее Минши, в раздел «Биографии» (лечжуань 列传) [44]. Не осталась без высочайшего внимания и «мученическая» смерть последнего минского императора Чунчжэня. В 1657 г. император Шуньчжи приказал Ведомству общественных работ изготовить и установить у гробницы почившего минского монарха специальную мемориальную стелу, восхвалявшую высочайшую добродетель последнего. В указе, выпущенном по этому поводу, провозглашалось: «Мы помним, как минский император Чунчжэн… пожертвовал своей жизнью за алтари земли и зерна. Если мы сейчас открыто не превознесем его, то… через тысячу лет он… попадет в ряды тех правителей, кто вызвал падение своих династий отсутствием добродетелей» [Цит. по: 26, p. 946]. Заметим, что цинские власти никогда не возлагали ответственность за крушение Мин непосредственно на императора Чунчжэня [4]. Даже один из величайших монархов периода Цин, император Канси (пр. 1662–1722), критикуя последнего минского Сына Неба за неумение ездить верхом и некомпетентность в вопросах конфуцианской классики, признавал невиновность последнего в крахе династии-предшественницы. По словам маньчжурского императора, «он, по крайней мере, пытался править, но ничего не мог поделать с тем состоянием дел, в котором пребывало государство» [Цит. по: 22, p. 88]. Цинский монарх был склонен обвинять в плачевном состоянии Поднебесной периода поздней Мин трех предшественников Чунчжэня, императоров Ваньли (Шэнь-цзун, пр. 1572–1620), Тайчана (Гуан-цзун, пр. 1620) и Тяньци (Си-цзун, пр. 1620–1627), он даже запретил делать подношения духам этих троих в государственных храмах [22]. Эти взгляды императора Канси нашли отражение в Минши 7. Старательно избегая упоминаний о щекотливых вопросах последних месяцев эры Чунчжэнь и неудачной попытке бегства императора накануне захвата Пекина крестьянскими армиями8, авторы повествуют о его мученической кончине. Согласно Минши, узнав о том, что Ли Цзычэн захватил Северную столицу и быстро приближается ко дворцу, император Чунчжэнь 25 апреля 1644 г. покинул свою резиденцию в сопровождении единственного верного евнуха, взошел на холм Ваньшоу и повесился на дереве. На своем одеянии он начертал следующие слова: «Недостаток моих добродетелей и слабая плоть навлекли наказание Небес. Сейчас предательские армии мятежников наводняют столицу. Всему виной мои министры. Я должен умереть, но я стыжусь предстать перед предками… Мятежники! Вы можете расчленить мое тело, но не причиняйте вреда моим подданным!» [Цит. по: 44, p. 335]. Для цинских властей официальное признание мученической смерти императора и минских сановников давало сразу несколько преимуществ. Во-первых, они отдавали дань конфуцианской традиции, непосредственными восприемниками которой себя представляли, наглядно демонстрируя свою готовность следовать базовым добродетелям ханьской политической и идеологической культуры. Во-вторых, такая политика имела практический эффект. Многие бывшие минские чиновники, перешедшие впоследствии на службу Великой Цин, до конца дней своих винили себя в том, что по тем или иным причинам Согласно Минши, ко времени восшествия на драконов престол последнего императора из дома Чжу династия уже находилась в глубоком кризисе и ее ничто не могло спасти. В предисловии к разделу «Бродячие разбойники» (люцзэй 流贼) сказано: «Чжуанле-ди вступил на престол после Шэнь-цзуна (пр. 1572–1620) и Си-цзуна (пр. 1620–1627). Шэнь-цзун от лени забросил дела правления, Си-цзун приблизил к себе евнухов. Изначальный дух пришел в упадок, пульс государства едва прослушивался. Если бы даже Си-цзун оставался на троне еще несколько лет, все равно гибель Поднебесной не удалось бы отсрочить. Когда Чжуанле-ди унаследовал трон, чиновничество уже было разобщено на группировки, силы полей и лугов были истощены, законы государства подорваны, на границах процветали грабежи» [Цит. по: 2, с. 170]. 8 О разных версиях самоубийства императора Чунчжэня см. [26]. 7 152 не смогли подобающе воздать своему почившему государю за его милость. Открыто поощряя «минских мучеников» и воздавая им почести, правители ранней Цин играли на чувствах бюрократии и интеллигенции, сознательно сея в их среде антагонизм, отвлекая внимание общества от более насущных проблем, например этнического вопроса, и не давая представителям чиновничества и интеллигенции объединяться в значительные политические альянсы. Особую актуальность эта политика приобретает, если учесть тот факт, что во времена правления императора Шуньчжи и в первую половину царствования его преемника, императора Канси, процесс физического «умиротворения» Китая был еще далек от завершения. А при самом августейшем дворе шла жесткая борьба за власть между представителями маньчжурской аристократии, «старыми сановниками» – ханьцами (цзю чэнь旧臣), перешедшими на службу цинам до их вступления в Пекин, и новоназначенцами (синь ба 新拔), представителями бывшей минской бюрократии, присоединившимися к Великой Цин уже после 1644 г. [12, 29]. С позиции концепции абсолютной верности, полностью воспринятой новыми правителями Поднебесной, морально-политический выбор представителей чиновно-ученой элиты Южной столицы, Нанкина, не заслуживал ничего, кроме порицания. Узнав о крушении империи и смерти своего монарха, никто из чиновников южного двора не только не лишил себя жизни, но даже не покинул свой пост9. Наоборот, 16 высших сановников во главе с Ши Кефа (1601–1645), главой Ведомства военных дел, дали клятву «призвать народ к праведной борьбе, дабы служить монарху (цинь ван勤王)» [Цит. по: 26, p. 321], провозгласив свою верность минской династии. Это событие ознаменовало собой начало антиманьчжурского сопротивления и движения за реставрацию Мин. Таким образом, страна оказалась разделена на цинский север и минский юг. Шесть последовательных правлений представителей минской императорской фамилии Чжу на территории южного и юго-западного Китая в современной синологии получили название «период Южная Мин» (1644–1662)10. 18 лет, вплоть до своего падения в 1662 г., Южная Мин оказывала активное сопротивление цинскому режиму [25]. Но даже ее крах не ослабил неприятия ханьскими шэньши нового правления. Сопротивление минских иминь (遗民)11 перешло в пассивную стадию, они просто отказывались служить маньчжурскому дому, некоторые даже сжигали свои чиновничьи халаты в знак протеста [11, 18, 41]. Социально-этнический антагонизм продолжал существовать в Поднебесной вплоть до конца правления императора Канси в 1722 г. Создалась весьма неприятная для новой династии и необычная для китайской истории ситуация: впервые со времен империи Хань (206 до н.э. – 220 н.э.) большая часть конфуцианских ученых оказалась вне государственного аппарата [6]. Здесь следует отметить, что именно южные районы страны (провинции Цзяннань, Чжэцзян и др.) в период конца Мин – начала Цин являлись интеллектуальным оплотом Китая [20]. Как отмечает известный синолог А.С. Мартынов, «один из основных персонажей китайской истории – “чиновник-конфуцианец” – проявил явную тенденцию к расколу…» [6, с. 213]12. Естественно, что в подобной обстановке о каких-либо положительных оценках южноминских режимов и их сподвижников со стороны маньчжурских властей не могло быть и речи. Будучи иноземным режимом, цинское правительство крайне болезненно относилось к любым антиманьчжурским высказываниям минских иминь, по большей части основанных В конфуцианском Китае добровольный отказ от чиновничьей службы рассматривался как своего рода «социальный суицид», отречение от бюрократической карьеры влекло за собой полную утрату статуса шэньши и расценивалось как равноценная замена физическому самоубийству (см. [9, 41]). 10 Подробнее о режимах Южной Мин см. [25]. 11 Иминь (遗民) – букв. «оставшиеся подданные», или лит. «выжившие подданные». Термин, как правило, относится к приверженцам павшего политического порядка, которые по каким-либо причинам не совершили суицида и не стали «мучениками», но отказались служить новым властям, тем самым сохранив верность ушедшему правлению (см. [28, 41]). 12 Подробнее о взаимоотношениях ханьской интеллигенции и цинских властей в период ранней Цин см. [18]. 9 153 на ханьском синоцентризме [10]. Имперская версия прихода к власти дома Айсинь Гиоро гласила, что мины утратили Небесный Мандат (тянь мин天命) на управление государством и были свергнуты повстанцем Ли Цзычэном. Избранный Небесами маньчжурский дом нанес поражение Ли и вырвал Китай из лап бандитов, спася тем самым китайцев от войн и бедствий [34, т. 3, с. 71]. Эти взгляды озвучил еще князь Доргонь (1612–1650), регент при малолетнем императоре Шуньчжи, в своем письме к Ши Кефа в 1644 г.: «Когда наша династия заняла Северную столицу, наши армии разбили вовсе не минский дом, а мятежного Ли Цзычэна, который надругался над храмами ваших предков и осквернил останки вашего императора» [Цит. по: 34, т. 3, с. 71–72]. С момента взятия Пекина маньчжурскими армиями единственной легитимной династией в Поднебесной провозглашалась Великая Цин, а все остальные политические силы, будь то минские иминь во главе с представителями павшего дома Чжу или крестьянские генералы, рассматривались официальными властями как «мятежники» и «бунтари», не знающие волю Небес [2, 10]. Эта интерпретация исторических событий конца Мин – начала Цин стала государственной политикой и сохранялась в неприкосновенном виде вплоть до середины правления императора Цяньлуна [10]. Тем не менее в период правления императоров Шуньчжи и Канси многие ханьские чиновники непрерывно предлагали правительству открыто признать и поощрить добродетели приверженцев Южной Мин, сохранивших верность павшему правлению [30, т. 2, с. 918–921], но их этические аргументы не убедили иноземных правителей. Хотя император Канси в ответ на настойчивые просьбы своих ханьских подданных в 1680 г. все же согласился внести биографии двух южноминских правителей, Хунгуана (пр. 1644–1645) и Юнли (пр. 1646–1659), в дополнение к разделу «Анналы» (бэньцзи 本纪) «Истории династии Мин» [40, с. 26–27], но впоследствии отказался от этих своих планов13. Стойкое нежелание властей ранней Цин признавать южноминские режимы говорило, с одной стороны, об отказе нового правительства идти на поводу у сложившихся обстоятельств и становиться заложниками своих ханьских подданных, а с другой – о решимости династии защищать свой легитимный статус с позиций китайской традиции ортодоксальной преемственности власти (чжэн тун正统) [40, с. 28–29], согласно которой у Небесного Мандата может быть только один законный владелец. Эта политика просуществовала вплоть до середины правления императора Цяньлуна, который хоть и не был удовлетворен качеством Минши, все же не находил необходимым пересмотр официальной интерпретации событий периода поздней Мин [34, т. 10, с. 397] и, следуя примеру своих предшественников, также стремился исключить все упоминания о сопротивлении из любых официальных документов, касавшихся предыдущей династии14 [39, с. 2–13]. Однако подобные взгляды цинских властей относительно значительной части ханьской интеллигенции, в состав которой входили многие выдающиеся деятели того периода, привели к определенной напряженности в обществе. Кроме того, несмотря на все запреты и карательные действия властей, в Поднебесной широко циркулировали частные исторические труды, воспевавшие героизм и все возможные добродетели минских иминь, в том числе и их верность павшей династии [10, 24], что также не способствовало Анналы императоров (бэньцзи 本纪) – раздел династийных историй, он представляет собой перечисление в строгом хронологическом порядке основных событий каждого легитимного царствования. Таким образом, отказ императора Канси от внесения южноминских режимов в бэньцзи еще раз продемонстрировал их нелегитимность (см. [2]). 14 Это отношение наглядно продемонстрировал исторический проект 1739–1746 гг., названный «Краткое содержание истории династии Мин» (Минши ганму 明史纲目), где сведения о южноминском сопротивлении были намеренно исключены. Труд был исправлен в 1775–1782 гг. и переименован в «Высочайше утвержденное Основное содержание “Всеобщего зерцала, правлению помогающего”» (Юйдин цзычжи тунцзянь ганму саньбянь 御定 资治通鉴纲目三编), но даже в его исправленной версии не содержалось материалов о режимах Лунъу и Юнли, а краткие сообщения о правлении Хунгуана, видимо, были добавлены после 1755 г. [38, с. 245–256, 272–276]. 13 154 социально-политической стабильности. Таким образом, для цинского режима назрела острая необходимость пересмотреть свое отношение к Южной Мин и ее последователям. Тем более что со времени этих событий прошло 100 лет и все их непосредственные участники были уже мертвы, что давало хорошую возможность создать выгодную для режима трактовку. Этой возможностью и воспользовался император Цяньлун, со второй половины своего царствования взявший курс на переоценку официальных взглядов ранней Цин по проблеме Южной Мин и ее приверженцев. Поворотной точкой в истории вопроса южноминских иминь стал указ 1766 г., запрещавший: именовать правителей Южной Мин уничижительным термином вэй (伪), означавшим «ложный» или «фальшивый»; осуждать как мятежников южноминских чиновников, которые сопротивлялись завоеванию [10]. В защиту своего решения император утверждал, что режимы князей Фу – Хунгуан (пр. 1644–1645), Тан – Лунъу (пр. 1647–1647) и Гуй – Юнли (пр. 1646–1659) следует отличать от мятежных сил поздней Мин, так как первые возглавлялись князьями крови, а вторые – бандитами и искателями приключений15. Основываясь на неоконфуцианской ортодоксии, император Цяньлун признавал моральную храбрость южноминских активистов и утверждал, что эти исторические личности были преданы минам и выполняли свой долг по защите павшей династии [10]. С этой точки зрения следовало признать их доблестное следование конфуцианскому принципу верности (чжун). Чтобы объяснить предшествующее осуждение южных минов, император указывал, что подобная политика была необходимой и целесообразной для ускорения консолидации новой империи в период социальной нестабильности. Основываясь на этих аргументах, цинский монарх пришел к заключению: так как все территории объединены уже на протяжении более столетия, такие временные меры следует отменить, а деяния исторических личностей того периода справедливо переоценить [34, т. 18, с. 373; 35, т. 4, с. 896–897]. В одном из эдиктов того периода августейший монарх заявляет: «Превознести и вознаградить верных – значит поощрить верность… Когда была основана династия… именно наш… [император Шуньчжи] пожаловал посмертные почетные титулы 20 мученикам периода поздней Мин… В то время только это небольшое число мучеников было официально одобрено, так как [правительство]… не имело времени провести всесторонние изыскания... Ныне [большинство деяний верноподданных] могут быть найдены в Минши. <…> Все они заслуживают называться лучшими мужами своего времени, и ими следует восхищаться. <…> Они встретили смерть без страха… и честно исполнили свой долг… Сведения об этих людях следует извлечь из историй (Минши и Юйпи лидай тунцзянь цзилань16) и [официально] объединить» [34, т. 21, с. 316–317; 35, т. 8, с. 86–87]. Подобное изменение взглядов во многом стало возможным вследствие того, что принцип абсолютной верности никогда четко не определял, должен ли истинно верный подданный умереть непосредственно вместе со своим императором или отдать свою жизнь во имя правителя, возможно, позднее [19]. Прямым результатом проводимой императором политики стал августейший указ от 27 марта 1776 г. [33], провозглашавший начало работ над официальной биографической компиляцией «Императором утвержденные записи о чиновниках прошлой династии, павших во имя долга» (钦定胜朝殉节忠臣录Циньдин шэнчао сюньцзе чжунчэнь лу), далее «Записи». Труд состоял из 12 томов (卷цзюань), разделенных на две секции: мученики Тем не менее император Цяньлун никогда не прекращал нападки на князя Фу за его распутство и поощрение придворного фракционализма [2, 10], а князей Тан и Гуй вообще считал недостойными императорского титула, так как вследствие успехов цинов их правления были короткими и территориально ограниченными только некоторыми регионами южного Китая (см. [34, т. 18, с. 373; 35, т. 4, с. 896–897]). 16 Юйпи лидай тунцзянь цзилань (御批历代统鉴辑览 Высочайше утвержденное собрание «Всеобщих зерцал» в порядке очередности династий) – исторический труд жанра «хроники» (бянь нянь编年), описывавший события китайской истории, начиная со времен императора Хуанди (ок. 2600 г. до н.э.) до падения династии Мин, включая Южную Мин (см. [2]). Трактовка южноминских режимов здесь дана с учетом новой политики императора Цяньлуна; истории правлений Хунгуана, Луну и Юнли вошли в труд в форме дополнений (см. [10]). 15 155 поздней Мин (11 томов) и мученики государственного переворота императора Юнлэ (пр. 1403–1424) (один том) – и освещал обстоятельства смерти 3717 чел. В это число входили 1759 биографий высших сановников и представителей шэньши в регионах, с пожалованием личных и общих почетных посмертных титулов, а также 1958 биографий низших чиновников и простолюдинов без присвоения титулов17 [10]. При работе над компиляцией цинские власти крайне избирательно подошли к проблеме «мученичества» с учетом своих политических интересов. Прежде всего показателен тот факт, что на собственно «мучеников» Южной Мин приходится только 20% (767) всех биографий. Остальные 80% (2822 биографии) посвящены жертвам периода конца Мин – начала Цин, не имеющим ничего общего с антиманьчжурским сопротивлением южноминских режимов, а также павшим в период Юнлэ. Причем наибольшее количество «мучеников» приходится на раздел «павшие при сопротивлении мятежникам», т.е. на крестьянские армии и другие повстанческие силы, действовавшие на территории Срединной империи в начале XVII в. [10]. Инкорпорация же «мучеников» периода Юнлэ расширяет масштаб проекта на весь период правления Мин [10], что также отвлекает внимание от активистов Южной Мин. Кроме того, «Записи» основывались исключительно на официальных материалах, которые уже прошли цензурный отбор и трактовали события с «правильной» точки зрения18. В биографиях приверженцев Южной Мин старательно избегали любых сведений о щекотливых вопросах касательно минско-цинского противостояния, например о жестокостях маньчжурских армий при захвате китайских территорий, особенно тех, которые оказывали серьезное сопротивление. А некоторые категории исторических фигур и вовсе были исключены из списка «мучеников» [10]. Труд был завершен в том же году и получил полное и безоговорочное одобрение императора, который даже пожаловал труду предисловие и поэму [34, т. 6, с. 830; 35, т. 1, с. 1–2]. Курс императора Цяньлуна на реабилитацию активистов Южной Мин имел значительные политические, идеологические и культурные последствия. Прежде всего подобная уступка ханьской интеллектуальной элите снижала социальную напряженность и демонстрировала политическую стабильность государства и силу властей. Кроме того, считалось, что исправление несправедливости в отношении минских приверженцев «воспитывает основополагающие принципы и непреходящие добродетели» для поддержания гармоничного социального порядка [10]. Следует отметить, что приятие императором мученичества Южной Мин, тем не менее, не предполагало отход от предшествующих маньчжурских установок относительно легитимности цинов. Напротив, император Цяньлун твердо стоял на защите легитимности ранней Цин. Акцентируя внимание на самопожертвовании южноминских активистов, сохранивших свои конфуцианские идеалы в чрезвычайных обстоятельствах, официальные власти в то же время прозрачно намекали на непродуктивность антицинской борьбы, которая с самого начала была обречена на поражение. Этот факт должен был явиться неоспоримым свидетельством того, что подъем цинов представлял собой «волю Небес» [2, 10]. Таким образом, политику августейшего монарха можно рассматривать как новую тактику, призванную ослабить аргументы некоторых конфуцианских ученых, бросавших вызов маньчжурским заявлениям [10]. Кроме того, являясь абсолютным приверженцем неоконфуцианской ортодоксии и всемерно восхищаясь соблюдением мучениками Южной Мин принципа «вечно неизменной Согласно общепринятой практике того периода почетные посмертные титулы (ши谥) могли быть присвоены только высшим сановникам, остальные социальные категории могли быть официально поощрены без пожалования титулов. Имена низших чиновников и простолюдинов (как мужчин, так и женщин), удостоившихся официального поощрения, указывались на специальных табличках, которые затем выставлялись в храмах для всеобщего поклонения (см. [10]). 18 Согласно частным источникам того периода, число жертв среди минских активистов, как добровольно принявших смерть, так и замученных цинскими солдатами, было значительно выше. По данному вопросу подробнее см. [10, 24]. 17 156 преданности до смерти» (юсы учэнь有死无贰) [34, т. 21, с. 301; 35, т. 8, с. 77–78], цинский император активно критиковал минских иминь за отказ пожертвовать жизнью во имя своей династии [34, т. 21, с. 318; 35, т. 8, с. 86–87]. Очевидно, что, поощряя первых и порицая вторых, он использовал официальное одобрение как стимул для продвижения в обществе концепта абсолютной верности [10], который приобретал особую актуальность в условиях абсолютной монархии, характеризующей эру Цяньлун. В культурном плане проект «Записей» стал эффективным средством цензурирования «еретических» сантиментов в трудах южноминских мучеников, так как имперское одобрение верности приверженцев Южной Мин отнюдь не предполагало правительственную терпимость к их антицинским политическим воззрениям. Поэтому большинство трудов всемерно восхваляемых мучеников не избежало запрещения в 1770–1780 гг. [10]19. Строгой цензуре подвергся даже архив Ши Кефа, включая его личную переписку, а ведь этого политического деятеля цинский монарх считал одним из ярчайших образчиков верности своего времени [26]. Окончание работ над «Записями» поставило официальные власти перед еще одним сложным вопросом: как относиться к тем историческим личностям, кто по каким-либо причинам презрел свою верность минскому дому и перешел на службу цинам, предпочтя сотрудничество с новой династией почетному суициду или борьбе за восстановление терпящего крах минского дома? Следует отметить, что в сложившейся социально-политической обстановке XVII в., скорее, именно активное сотрудничество, нежели сопротивление, представляло собой наиболее популярный морально-политический выбор ханьских шэньши [43]. Как сообщают документальные свидетельства, при взятии Пекина маньчжурскими армиями ни один из представителей шуньской администрации как в столице, так и на местах верноподданнического суицида не совершил, напротив, «правительство покорилось как единый организм» [26, p. 417]. Даже представители правящей элиты южных регионов Китая, наиболее приверженных династии Мин, проявляли определенную тенденцию к сотрудничеству с цинскими властями вплоть до издания князем Доргонем печально известного эдикта о введении маньчжурской косы и платья в обиход ханьских шэньши (как гражданских, так и военных) [9]. Этот указ был издан в 1644 г. вскоре после взятия цинскими войсками Пекина и вызвал сильнейший общественный резонанс среди учено-служилого сословия Срединной империи, особенно в южных регионах страны. Отказ брить голову на маньчжурский манер стал своего рода символом сопротивления минских иминь в период ранней Цин [14]. Тем не менее по мере продвижения победоносных цинских армий на юг Срединной империи подавляющее большинство минских активистов все же приняли новую власть и активно с нею сотрудничали20 [9, 43]. В этой связи показателен тот факт, что при взятии Южной столицы, Нанкина, резиденции императора Хунгуана, «из всех высших сановников только глава Ведомства правосудия, Гао Чжоу, покончил с жизнью, удавившись» [44, с. 4113], остальные приветствовали армии князя Додо (1614–1649), посланные умиротворить юг Поднебесной. Такое повальное несоблюдение носителями конфуцианских принципов своих собственных морально-этических установок может быть объяснено рядом причин, среди которых не последнее место занимает прагматичная политика цинских властей по отношению к минским коллаборационистам. Отлично понимая невозможность своими силами управлять таким гигантом, как Срединная империя, маньчжурские правители активно искали сотрудничества с представителями чиновничьей элиты Поднебесной. Подробнее о политике цинских властей в литературной сфере см. [16, 31]. За исключением небольшой группы «фанатиков», большинство минских иминь поддерживали тесные связи с коллаборационистами. Отказываясь служить маньчжурской династии, приверженцы Мин ничего не имели против того, чтобы их друзья, родственники и ученики поступали на службу новому режиму. Кроме того, их собственные воззрения по поводу нового режима менялись по мере того, как страна проходила стадию разрухи и постепенно стабилизировалась под властью новой династии (см. [43]). 19 20 157 Для привлечения «талантов» цинские власти не только сохраняли посты и продвигали по службе тех минских чиновников, кто добровольно решил сотрудничать с новым режимом [26], но и стремились привлечь интеллектуальную элиту бывшей Минской империи к работе над разными литературными и историческими проектами [23], демонстрируя своим ханьским подданным готовность как следовать традиционным конфуцианским морально-политическим принципам управления, так и признать за бывшими минскими шэньши первенство в вопросах традиционной культуры и идеологии [18]. Активно используя таланты коллаборационистов в деле консолидации династии, маньчжурский дом, тем не менее, не спешил выносить каких-либо официальных оценок относительно их морально-политического выбора. Официальные власти ранней Цин столкнулись с достаточно непростой дилеммой: с точки зрения концепции абсолютной верности сановники, служившие двум правлениям, предали не только своего бывшего императора, но и династию в целом и не заслуживали упоминания в официальных исторических хрониках [25, 30], однако, с точки зрения конкретных исторических реалий, многие из них занимали высокие посты в раннем цинском государстве и внесли немалый вклад в становление Великой Цин, что не давало маньчжурским властям возможности открыто порицать их как предателей. Как показывают многие исследователи, провозглашая себя строгими блюстителями конфуцианской морали, цинские правители, однако, отлично умели манипулировать идеологическим дискурсом и подходили ко многим вопросам практически. Поэтому там, где дело касалось собственных политических интересов, маньчжурский дом достаточно толерантно относился к службе своих нынешних чиновников как павшим Минам, так и бунтарю Ли Цзычэну [12]. Возникавшие периодически конфликты можно отнести, скорее, к фракционной борьбе за власть среди разных политических группировок при августейшем дворе, нежели к собственно идеологическим разногласиям (подробнее по этому вопросу см. [29]). Как и в случае интерпретации верности минских иминь, поворотным моментом в деле официальной оценки действий коллаборационистов минско-цинского переходного периода стала вторая половина царствования императора Цяньлуна. Цинский правитель резко критиковал тех, кто, «будучи неспособными пожертвовать собой во времена государственного кризиса, выжили по счастливой случайности в страхе перед смертью и, стыдясь этого, изменили своему верноподданническому долгу» [Цит. по: 24, p. 64]. Тем не менее августейший император признавал, что в те времена «было необходимо принимать на службу подобных личностей, дабы успокоить сердца людей и прояснить [последствия] покладистости». Он также добавлял: «Но, говоря о них сейчас, в мирные времена… как же можно считать их мужами добродетели?» [Цит. по: 24, p. 64]. Дабы разрешить эту дилемму, 11 января 1777 г. император Цяньлун издал указ о создании особого труда, получившего название «Биографии чиновников, служивших двум династиям» – (钦定国史) 贰臣传 (Циньдин гоши) Эрчэнь чжуань (далее «Биографии чиновников»), введя новую библиографическую категорию – эрчэнь (贰臣) [24]. Объясняя свое решение, монарх указывал, что, несмотря на то что было бы неправильно поместить биографии сановников, служивших двум правлениям, среди сообщений о более достойных государственных мужах в династийной истории, их биографии все же следует записать [24]. В этом же эдикте император Цяньлун наставлял чиновников, ответственных за составление труда: «Если тех, кто служил двум правлениям, полностью исключить из записей, люди никогда не узнают, что они порочны, а их проступки будут скрыты… мы не можем не обратить внимание на… неподобающее поведение тех, кто не исполнил свой высший долг верности, из-за их заслуг перед [нашим правлением]. <…> Создадим отдельный раздел… Эрчэнь чжуань (贰臣传) и в него внесем сообщения о тех, кто занимал государственные посты сначала при Мин, а затем на службе у нашего дома» [Цит. по: 15, p. 155]. Как видно из общего тона эдикта, цинский монарх открыто порицал коллаборационистов за то, что те «не исполнили свой высший долг», хоть и признавал их заслуги перед 158 домом Айсинь Гиоро. Действительно, полностью разделяя концепцию абсолютной верности и всемерно пропагандируя ее в обществе, император Цяньлун не мог по-другому относиться к эрчэнь. Тем не менее приверженность Сына Неба ортодоксальной идеологии была не единственной причиной, вызвавшей его столь негативное отношение к сановникам, служившим двум правлениям. Инициации проекта в немалой степени способствовал гнев августейшего монарха, вызванный работами историка и поэта минско-цинского периода Цянь Цяньи (1582–1664), который хоть и перешел на службу цинскому дому, но, тем не менее, позиционировал себя как верный минский подданный и в своих трудах оспаривал легитимность Великой Цин, говоря о маньчжурах как о варварах [28]. Такой же точки зрения придерживались и некоторые другие представители эрчэнь. Подобные взгляды Цянь Цяньи вызвали крайнее неодобрение императора Цяньлуна. Он утверждал, что заявления такого рода были бы приемлемы, выйдя они из-под кисти истинного приверженца Мин, но так как Цянь, непрерывно рассуждающий о верности, тем не менее, служил двум династиям, его идеи не вызывают ничего, кроме гнева. Кроме того, по мнению императора, именно неспособность Цянь Цяньи исполнить свой верноподданнический долг по отношению к павшей династии и спровоцировала его нападки на цинский дом, что делает его позорное поведение еще более постыдным [15]. Таким образом, можно сказать, что в противовес «Записям» проект Эрчэнь чжуань призван был явить обществу примеры недостойного поведения и потому августейшего предисловия не получил21. Составление «Биографий чиновников» заняло у цинских историографов 9 лет и завершилось в 1785 г. Из многих сотен, если не тысяч, человек, активно сотрудничавших с ранней Цин, были отобраны биографии 125 (60 – военных чинов и 65 – гражданских), которые, по мнению монарха, представляли собой наиболее наглядный пример недостойного поведения [26]. Как и в случае с «Записями», материал был подобран с великим тщанием и полным учетом политических и идеологических интересов цинских властей. В соответствии с августейшими стандартами абсолютной верности труд был организован следующим образом: 甲 – заслуживающие одобрения (20 тетрадей цэ册): 上. Те, кто впоследствии отдал жизнь за цинское правление; 中. Те, кто заслужил высокие почести; 下. Те, кто проявил особое усердие на службе Цин; 乙– не заслуживающие одобрения (37 цэ册): 上. Те, кто не оставил важных записей; 中. Те, кто совершил проступки; 下. Те, кто покорился как перебежчик или после сотрудничества с мятежниками [24]. Подобная «лестница позора» наглядно демонстрировала степень морального падения каждого эрчэнь. Первый раздел в основном включал в себя биографии «лучших из худших», т.е. тех сановников, которые покорились маньчжурам до их перехода через Великую стену и начала полномасштабного завоевания Китая в 1644 г.22 [12]. Ко второму разделу отнесены биографии тех сановников, которые подчинились цинам непосредственно после захвата Пекина (1644 г.) или позже. Стоит также отметить, что большинство коллаборационистов принадлежало к высшей бюрократии и генералитету [26]. Кроме того, подавляющее большинство эрчэнь (107 чел.), вошедших в труд, были собственно ханьцами, подданными Минской империи, т.е. являлись выходцами с территорий, расположенных непосредственно внутри Великой стены [12], и априори были обязаны хранить верность 21 Отсутствие предисловия характеризует негативное отношение монарха к труду. Именно в период Цин написание предисловий и пожалование особо важным историческим трудам специальных формул: «императором утвержденное», «подготовленное по высочайшему повелению», «отредактированное императором», «с высочайшего соизволения», «с комментариями императора», «императором отобранное», «с толкованием императора» и т.д. – вошло в обязанности императора [2, 10]. 22 Бывшие минские чиновники, перешедшие на службу маньчжурам в период 1618–1622 гг., к 1644 г. уже прослужили цинам значительное время, имели определенные привилегии и рассматривались как собственно маньчжурские подданные. Таким образом, биографии сановников, покорившихся до 1622 г., в «Эрчэнь чжуань» не вошли, а количество эрчэнь 1622–1644 гг. составляет только 39 чел. (см. [12, 26]). 159 дому Чжу23, что еще больше усугубляло степень их вины. Следует отметить, что биография упомянутого выше Цянь Цяньи вошла в подраздел «те, кто совершил проступки» [12], а все его опубликованные труды вплоть до табличек, используемых для ксилографической печати, были уничтожены [26]. С завершением работ над «Биографиями чиновников» еще один важный элемент минско-цинского переходного периода, хоть и не нашедший себе места в официальных династийных историях24, все же был соответствующим образом интерпретирован и внесен в историческое наследие Цинской империи. Таким образом, окончательно сформировать точку зрения по проблеме верности чиновничества минско-цинского переходного периода цинским властям удалось только к концу правления императора Цяньлуна. Изначально цинский дом позиционировал себя восприемниками и продолжателями традиций неоконфуцианской ортодоксии в целом и концепции абсолютной верности в частности. В дальнейшем взгляды маньчжурских властей на морально-политический выбор представителей учено-служилого сословия конца Мин – начала Цин претерпели трансформацию от полного неприятия в случае южноминских иминь и относительной толерантности к эрчэнь до открытого восхищения первыми и резкой критики вторых. Такая разительная перемена во взглядах была обусловлена в первую очередь социальнополитическими изменениями в Срединной империи. В отличие от предшествующих правлений императоров Шуньчжи, Канси и Юнчжэна, царствование Цяньлуна представляет собой «золотой век» Цинской империи. Политическая стабильность и экономическое процветание создали благоприятную среду для культурного расцвета, который в свою очередь привел императора к внимательному рассмотрению вопроса о роли государства в культурном развитии империи [10]. Его внимание было привлечено проблемой активного участия правительства в формировании приемлемой политики в культурной сфере страны. С этой точки зрения историописание как официальный проводник государственной идеологии представляло собой благодатное поле для деятельности. Как отмечают многие исследователи, император Цяньлун выказывал особый интерес к официальному историописанию [36]. За время своего 60-летнего правления он принял непосредственное участие в реализации более чем 60 исторических проектов [32, 36, 42]. С точки зрения истории культуры, исторические компиляции периода Цяньлун являют апекс цинского контроля над созданием официальной истории. Все детали и организационные аспекты исторических проектов отслеживались и одобрялись лично императором [42]. Такое трепетное отношение монарха к исторической науке отражало его всемерные попытки манипулировать интеллектуальным дискурсом в сфере китайской культуры и конфуцианских ценностей [10]. С этих позиций его интерпретация событий минско-цинского переходного периода в аспекте концепции абсолютной верности решала целый ряд важных задач как в сфере политики и идеологии, так и в области культуры. Прежде всего маньчжурским властям удалось не только поставить точку в длительном споре относительно легитимности прихода к власти Великой Цин и оценке роли в этом процессе разных социально-политических групп периода поздней Мин – ранней Цин, но и завершить не менее долгий и сложный процесс сино-маньчжурского этнического примирения [10]. Восхищение мучениками Пекина, реабилитация южноминских иминь и резкая критика эрчень позволили маньчжурским властям наглядно продемонстрировать свою «полную беспристрастность и абсолютную корректность» в трактовке событий минско-цинского переходного периода [34, т. 1, с. 5–9]. Строгое соблюдение базовых политико-идеологических установок, с одной стороны, и готовность к определенному компромиссу – с другой, говорит 23 18 биографий принадлежат выходцам из Ляодуна, расположенного за Великой стеной. Хоть номинально эти территории и принадлежали Минской империи, тем не менее цинские власти считали, что жители этих территорий не обязаны соблюдать верность минскому режиму ввиду их длительной ассимиляции народностями, проживавшими по внешнюю сторону от Великой стены (см. [12]). 24 Изначально предполагалось внести «Биографии чиновников, служивших двум династиям» в «Историю династии Цин» (Цинши) (см. [24]). 160 не только о последовательности официальных властей в реализации своего политического курса, но и о гибкости цинского правительства в отношении даже самых спорных проблем, что в конечном итоге сыграло основную роль в достижении социально-политической стабильности в Цинской империи. С позиции идеологии политика маньчжурского дома по всемерному продвижению в обществе концепции абсолютной верности демонстрирует полную приверженность официальных властей базовым ценностям неоконфуцианской ортодоксии и традиционной ханьской культуры как в целевых установках, так и в методах их достижения. При этом подходе наличие в историческом наследии Великой Цин названных выше трудов можно рассматривать как практическую реализацию в «макромасштабе» принципа баобянь (褒贬 «поощрения и порицания»), одного из основных принципов традиционного китайского историописания25. С культурной точки зрения унификация официальных взглядов на проблему верности, сопровождаемая жесткой цензурой литературного творчества как поощряемых южноминских оппозиционеров, так и, естественно, всемерно критикуемых позднеминских коллаборационистов, на базе все того же принципа баобянь привела к установлению цинской гегемонии в интеллектуально-культурной сфере страны посредствам государственного историописания. Монополизация императором Цяньлуном авторитета «главного судьи истории» и лишение конфуцианской элиты традиционного механизма опосредованного выражения своего мнения26 [10], с одной стороны, закрепляли доминирующую позицию маньчжурских властей в интеллектуальном дискурсе Срединной империи, а с другой – способствовали всемерному укреплению власти трона. Непрестанно трудясь на ниве политической и идеологической индоктринации общества, цинский Сын Неба, тем не менее, не забывал и о собственной августейшей персоне. С этой точки зрения политику всемерного поощрения абсолютной верности можно рассматривать как последовательные усилия императора по созданию имиджа мудреца-правителя, обладающего такими важными морально-этическими качествами конфуцианского монарха, как абсолютная беспристрастность, высшая справедливость и безграничная милость. Таким образом, разрешение проблемы чиновничьей верности минско-цинского переходного периода, реализованное в важнейших исторических трудах, позволило «самой идеологической династии создать задним числом самую идеализированную картину обретения ею власти над Поднебесной» [6, с. 211]. ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ 1. Воробьев М.В. «Правдивые хроники» чжурчжэньских императоров (шилу) // Письменные памятники Востока. М.: Наука, 1970. C. 199–207. 2. Доронин Б.Г. Историография императорского Китая XVII–XVIII вв. СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2002. 288 с. 3. Доронин Б.Г. К характеристике средневековой китайской историографии // XVI науч. конф. «Государство и общество в Китае»: тез. и докл. М.: Наука, 1985. Ч. 1. С. 222–225. 4. Доронин Б.Г. Политический процесс в императорском Китае и некоторые особенности его интерпретации традиционной китайской историографией // XXIV науч. конф. «Государство и общество в Китае»: тез. докл. М.: Наука, 1993. Ч. 1. С. 99–103. 5. Кобзев А.И. Философия китайского неоконфуцианства. М.: Вост. литература, 2002. 606 с. 6. Мартынов А.С. Традиция и политика в период Цяньлун // Конфуцианство в Китае: проблемы теории и практики. М.: Наука, Гл. ред. вост. литературы, 1982. С. 207–230. 7. Переломов Л.С. Конфуций: «Лунь юй». М.: Вост. литература, 2001. 148 с. 8. Тянь Аошуан. Китайская картина мира: Язык, культура, ментальность. М.: Языки славян. культуры, 2004. 240 с. 9. Chan Wing-ming. The Early-Qing Discourse on Loyalty // East Asian History. 2000. 19 June. P. 27–52. 10. Chang Wing-ming. The Qianlong Emperor’s New Strategy in 1775 to Commend Late – Ming Loyalists // Asia Major. 3-d ser. 2000. Vol. 13, N 1. P. 109–137. Подробнее об организации и принципах традиционного историописания см. [2, 27]. Китайские шэньши традиционно «ссылались на прошлое, говоря о настоящем» (借古喻今), что делало конфуцианское историописание «не только и не столько чисто научной или “литературной” дисциплиной, сколько делом государственным, политическим» [1, c. 199]. По данному вопросу см. также [21]. 25 26 161 11. Ch’en Kuo-tung. Tempel lamentation and robe-burning – gestures of social protest in seventeenth-century China // East Asian History. 1998. N 15/16, June / Decemb. P. 33–52. 12. Crossley P.A. A Translucent Mirror: History and Identity in Qing Imperial Ideology. Berkeley; Los Angeles; London: Univ. of California Press, 1999. 403 p. 13. Elman B. Political, social and cultural reproduction via civil service examinations in Late Imperial China // The J. of Asian Studies. 1991. Vol. 50, N 1. P. 7–28. 14. Godley M.R. The End of the Queue: Hair as Symbol in Chinese History // East Asian History. 1994. N 8, Decemb. P. 53–72. 15. Goodrich L.C. The Literary Inquisition of Ch’ien-Lung. 2d ed. N.Y.: Paragon, 1966. 275 p. 16. Guy R.K. The Emperor’s Four Treasuries: Scholars and the State in the Late Ch’ien-Lung Era. L.: Harvard Univ. Asia Center, 1987. 289 p. 17. Ho Koon-piu. Should We Die as Martyrs to the Ming Course? Scholar-officials’ Views on Martyrdom during the Ming-Qing Transition // Oriens Extremus. 1994. N 37, pt 2. P. 123–151. 18. Kessler L. Chinese Scholars and the Early Manchu State // Harvard J. of Asiatic Studies. 1971. Vol. 26, pt 2. Р. 171–200. 19. McMorran A. Note on Loyalty in the Ming-Qing Transition // Etudes Chinoises. 1994. Vol. 13, N 1/2. P. 47–64. 20. Mote F.W. Imperial China 900–1800. Cambridge; Massachusetts; London: Harvard Univ. Press, 2003. 1106 p. 21. Ng On-cho, Wang Q.E. Mirroring the Past: The Writing and Use of History in Imperial China. Honolulu: Univ. of Hawai’i Press, 2005. 306 p. 22. Spence J.D. Emperor of China: Self-Portrait of K’ang-his. N.Y.: Alfred A. Knopf., 1974. 217 p. 23. Spence J.D. The K’ang-his Regn // The Cambridge History of China. Cambridge: Camb. Univ. Press, 2008. Vol. 9, pt 1. P. 120–182. 24. Struve L.A. The Ming-Qing Conflict, 1619–1683: A Historiography and Source Guide. Michigan: Assoc. of Asian Studies, 1998. 423 p. 25. Struve L.A. The Southern Ming, 1644–1662 // The Cambridge History of China. Cambridge: Camb. Univ. Press, 2008. Vol. 7, pt 1. P. 641–725. 26. Wakeman F., jr. The Great Enterprise: The Manchu Reconstruction of Imperial Order in Seventeenth-Century China. Berkeley; Los Angeles; London: Univ. of California Press, 1985. 1142 p. 27. Yang Lien-Sheng. The organization of Chinese official historiography: principles and methods of the standard histories from the T’ang through the Ming dynasty // Historians of China and Japan. L.: Oxford Univ. Press, 1961. P. 44–59. 28. Yim L.C.H. The Poet-Historian Qian Qianyi. N.Y.: Routledge Academia Sinica on East Asia, 2009. 222 p. 29. Ying Zhang. Politics and Morality during the Ming-Qing Dynastic Transition (1570–1670): Dis. … Doctor of philosophy in the school. Michigan: Univ. of Michigan, 2010. 455 p. – http://deepblue.lib.umich.edu/bitstream/2027.42/77736/1/yingaa_1.pdf (дата обращения: 18.09.2012). 30. 琴川居士ed., 皇清名臣奏议 = Доклады именитых сановников Августейшей Цин / сост. циньчуаньский отшельник: в 68 т. 台北: 文化, 1967. 31. 雷梦辰 清代各省禁书会考 = Лэй Мэнчэнь. Исследование регионального запрещения книг периода Цин. 北京: 书目文献, 1989. 263 с. 32. 郭成康 [et al.] 乾隆皇帝全传 = Полная биография императора Цяньлуна / сост. Го Чэнкан. 北京: 学院, 1994. 908 с. 33. 清高宗[乾隆]御制诗文全集 = Полный сборник августейших эдиктов, поэзии и прозы цинского Гаоцзу [Цяньлуна]: в 2 т. 北京: 中国人民大学, 1993. 524 с. 34. 大清历朝实录 = Правдивые записи о всех правителях династии Великая Цин: в 60 т. 北京: 中华书局, 1985–1987. 35. 乾隆朝上谕档 = Сборник указов периода Цяньлун: в 18 т. 北京: 中国第一 历史档案馆, 1991. 36. 何冠彪 清代前期君主对官私史学的影像 = Хэ Гуаньбяо. Влияние маньчжурских императоров на официальную и частную историографию в период Цин // 汉学研究 = Синол. исслед. 1998. Т. 16, № 1. С. 155–184. 37. 何冠彪 生与死: 明李士大夫的抉择 = Хэ Гуаньбяо. Жизнь и Смерть: Выбор сановников конца Мин. 台北: 帘经出版公司, 1997. 297 с. 38. 何冠彪 清高宗纲目体史籍编纂考 = Хэ Гуаньбяо. Исследование компиляций цинским Гаоцзуном «основных содержаний» (ганму) важнейших исторических трудов // 明清人物与著述 = Основные исторические личности и литературные труды периода Мин-Цин. 香港: 香港教育图书公司, 1996. С. 215–280. 39. 何冠彪 清高宗对南明历史地位的处理 = Хэ Гуаньбяо. Место южноминских режимов в истории Китая: взгляд цинского императора Гаоцзуна // 新史学 = Новая история. 1996. Т. 7, № 1. С. 1–27. 40. 何冠彪 清初三朝对南明历史地位的处理 = Хэ Гуаньбяо. Место южноминских режимов в истории Китая: взгляды трех правлений ранней Цин // 明代史研究 = Исторические исследования периода Мин. 1995. Т. 23. C. 23–33. 41. 何冠彪 论明遗民之出处 = Хэ Гуанбяо. О проблеме ухода со службы минских иминь // 明末清初学术思想 研究 = Исследование мысли минско-цинского переходного периода.台北:台湾学生书局, 1991. C. 53–124. 42. 乔治忠 清朝官方史学研究 = Цяо Чжичжун. Историческое исследование официальных кругов династии Цин. 台北: 文津 出版社, 1994. 316 с. 43. 产永明 降清明臣于清初舆论 = Чань Винмин. Минские коллаборационисты и общественное мнение ранней Цин // 汉学研究 = Синол. исслед. 1998. Т. 27, № 4. С. 197–228. 44. 张廷玉 [et al.]. 明史 = Чжан Тинъюй и др. История династии Мин. 北京: 中华书局, 1974. 8642 с. 45. 赵园. 明清之际士大夫研究 = Чжао Юань. Исследование сановников минско-цинского переходного периода. 北京: 北京大学出版社, 1999. 553 с. 162
