ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛАКАТ ФРАНЦИИ КАК КРЕОЛИЗОВАННЫЙ
реклама
Е. Ю. Ходус Политический плакат Франции как креолизованный текст Филологические науки ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛАКАТ ФРАНЦИИ КАК КРЕОЛИЗОВАННЫЙ ТЕКСТ Е. Ю. Ходус THE POLITICAL PLACARD OF FRANCE AS A CREOLIZED TEXT Khodus Е. J. The peculiarities of the correlation of verbal and iconic elements of the France political placard are considered in the article in the aspect of its agitation orientation; graphic and metagraphic, lexical levels of placard text organization are analyzed. Key words: creolization, verbal and nonverbal texts, a political placard, script, vocabulary. В статье рассматриваются особенности соотношения вербального и иконического элементов политического плаката Франции в аспекте его агитационной направленности, анализируется графический и метаграфический, лексический уровни организации текста плаката. Ключевые слова: креолизация, вербальный и невербальный тексты, политический плакат, графика, лексика. УДК 811.133.1; 81.272 118 Обращение современной лингвистики к политическим текстам определяется повышенным интересом к политической жизни общества, его политизации. Политические тексты, политический дискурс, политические технологии, характеризующиеся манипулятивностью, находятся в центре внимания современных ученых. Языку политики, являющемуся ядром политического семиозиса, уделяется пристальное внимание как некоему индикатору аксиологических установок и прагматических задач. Изучение политического плаката Франции – сложного семиотического образования – позволяет рассмотреть определенные аспекты политической жизни страны. При этом политическая ситуация во Франции понимается и принимается в мире как некий классический образец. С одной стороны, Франция исторически представляет образец для изучения определенных моделей управления: агрессивный характер (этимон Франции – название германского племени франков, захвативших романизованную Галлию; имперские аппетиты Наполеона), череда дворцовых смен правления (династические сдвиги: Меровинги, Каролинги, Капетинги, Валуа, Бурбоны), классический абсолютизм (Людовик XIV) и, наконец, республики, каждой из которых дается счет. С другой стороны, Франция – это родина «просвещенного» правления (недаром во всех цивилизованных странах народное заседание прямо или косвенно называют французским словом parlement) и яркий 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета пример крайнего революционного стиля мышления (только во времена Французской революции был отменен григорианский календарь, христианское летосчисление, система месяцев, по сути дела, сделан шаг к неоязычеству). Это определяет знаковую систему политической ситуации, вербализуемую в языке политики современной Франции, ярким выражением которой становится в современном государстве политический плакат. В то же время стоит отметить определенный акт театрализации, присущий как современной политической ситуации во Франции, так и мировой политике в целом. Политический плакат является частью, а в некоторые моменты и центром, политического театра. Интересно, что генетически политический плакат по форме и знаковой соположенности исходит из театральной афиши. Театральность французской политической системы имеет свою историю. Жан Брейар, исследуя политическую ситуацию во Франции XVIII века, отмечал, что «сама политика – театр». «В национальную ассамблею приходят как на спектакль… За пять лет до книги Шатобриана «Исторический, политический и нравственный опыт о древних и новых революциях, рассмотренных в их отношениях с нынешней Французской революцией» (1797), Карамзин разоблачает мистификаторский механизм революции, искусственность ее театрализованных аллюзий к Римской республике и Спарте, в контексте принципиально иной цивилизации, где господствует материальный интерес, промышленность, роскошь и коммерция» (4, с. 76). Политический плакат выполняет основную роль в борьбе за власть: он разговаривает с избирателем в отсутствие кандидата. При этом свой выбор значительная часть электората осуществляет «не на основе рациональной оценки программы политических движений и их лидеров или их решений и деятельности, а на эмоциональном уровне, на основе сложившегося соотношения симпатии и антипатии, степени доверия и недоверия к конкретным лидерам и организациям» (12, с. 73). Политический плакат представляет «единичное произведение искусства, лаконичное, броское (обычно цветное) изображение с кратким текстом (как правило, на большом листе бумаги), выполненное в агитационных, рекламных, информационных или учебных целях» (9, с. 15). В рамках этого определения выделяется воздействующая функция плакатного текста, который должен привлечь внимание и вызвать интерес, активизировать восприятие, нацелить в нужном направлении сознание и волю к действию. Т. С. Магера отмечает, что для политического плаката «характерна установка на убеждение, при которой учитываются цели и условия коммуникации. При этом нужно отметить сознательность, преднамеренность акта коммуникации. Коммуникативная целеустановка политических текстов – это установка на воздействие, убеждение» (11, с. 33). Политический плакат создан для адресанта и без него не существует, также как политический текст вне потенциальной политической аудитории «семиотически пуст». А. Г. Алтунян отмечает, что для политического текста характерна принципиальная направленность на потенциального читателя, слушателя. Более того, функция политического текста полностью исчерпывается его прагматической функцией. В то время как, например, поэтический текст – всегда больше, чем обращение к потенциальной читательской аудитории. Поэтический текст нельзя без остатка разложить на приемы. Политический же текст не существует сам по себе и для себя, что теоретически возможно для других типов текстов. Он всегда инструмент воздействия на потенциальную аудиторию. Все его приемы принципиально должны поддаваться расшифровке, а все его смыслы – полностью исчерпываться при анализе прямого слова и тех приемов, которые употребил автор текста. Политический текст может быть полностью разложен на свои составляющие (1). При широком подходе к отбору источников для исследования политической коммуникации используются не только тексты, 119 Е. Ю. Ходус Политический плакат Франции как креолизованный текст созданные собственно политиками, но иные тексты, «посвященные политическим проблемам». Как отмечает П. Серио, не существует высказывания, «в котором нельзя было бы не увидеть культурную обусловленность и которое нельзя было бы тем самым связать с характеристиками, интересами, значимостями, свойственными определенному обществу или определенной социальной группе, их признающей в качестве своих. В любом высказывании можно обнаружить властные отношения» (цит. по: 5, с. 26). Политический текст является элементом политического дискурса. В современной лингвистической традиции дискурс мыслится как субстанция, которая не имеет четкого контура и объема и находится в постоянном движении. В основе дискурсивного процесса лежит план говорящего – внутреннее ментальное задание, которое говорящий имеет до формирования внешней языковой формы. В процессе реализации этого плана «говорящий совершает многочисленные выборы, и языковая форма является уже результатом этих выборов. При описании некоторой ситуации говорящий должен расчленить ее на отдельные события, и эти события затем вербализуются при помощи предикативных структур» (13, с. 31). Значимым в определении дискурса является высказывание М. Фуко, который понимал дискурс как «совокупность высказываний, принадлежащих к одной и той же системе формаций». Именно таким образом можно «говорить о климатическом дискурсе, дискурсе экономическом, дискурсе естественной истории и дискурсе психиатрии» (14, с. 108). Понятия текст и дискурс могут быть разграничены как различные формы существования речемыслительного произведения. При таком подходе текст рассматривается как аспект формального структурирования «ткани» речемыслительного произведения; дискурс понимается как грань речемыслительного произведения, что связано с процессом его творения автором и восприятием адресантом. О. Л. Михалева, определяя особенности политического дискурса, отмечает, что «по- 120 мимо основной (борьба за власть), политическому дискурсу присущи дополнительные цели: стимулирование, побуждение, а также информирование, выступающее фоном для формирования у аудитории такого понимания действительности, которое есть у адресанта, поскольку основная функция политического текста (как фиксация политического дискурса) – убедить аудиторию в правильности нарисованной автором картины мира» (12, с. 34). Коммуникативные цели, прагматика текстов, функционирующих в области политического дискурса, определяются не только задачами непосредственной передачи информации, но и погружением данной информации в эмоционально-позитивный контекст, способствующий когнитивной благоприятности адресанта. «В качестве характерной черты политического дискурса можно назвать конвергенцию функциональных стилей, экспрессивных средств и стилистических приемов в одном тексте, что значительно повышает его воздействующую силу, т. е. его прагматику». Средства «экспрессивизации» речи в политическом дискурсе направлены на решение ряда задач. «Одна из них – сделать политический текст ярким, броским, привлекательным, интересным, чтобы более эффективно воздействовать на ratio и emotion адресата; другая функция – реализация интенции самовыражения политического деятеля или аналитического обозревателя» (15, с. 262). Рационально-эмоциональная спаянность восприятия политических текстов достигается за счет семиотически сложного моделирования в пространстве политического плаката, достигаемого через синтез информативной направленности вербальных и невербальных средств. Этот синтез берет исток в особой форме словесного творчества, объединившего слово звучащее (эпос или лирика) с действием показанным, вербалику и невербалику, слово-историю и жестритуал, в творчестве драматическом, реализовавшемся в греческом театроне. Театрализация политики, в частности политики современной Франции, создает определенные характеристики политическо- 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета го дискурса и в то же время определенным образом регламентирует политические тексты. Так, текст политического плаката Франции опирается на богатую традицию театральной жизни страны, на приемы мистификации и абсурдизма. В текстах политического плаката это достигается через абсолютизацию прогресса форм выражения идеи в слове и невербальном знаке, а также через череду «выпуклых» элементов текста. Для политического плаката «иллюстрирование вербального текста вносит модификации в процесс его восприятия и конструирования его содержания» (7, с. 23). Со-функционирование и со-единство словесного и изобразительного знака в современной лингвистике принято называть креолизацией. «Основная задача текста заключается в том, чтобы обеспечить читателю или зрителю оптимальные условия для понимания и интерпретации. Поэтому, учитывая характер и назначение текста, автор может обращаться к тем или иным средствам выражения – языковым и неязыковым. Сочетание вербальных и невербальных, изобразительных средств передачи информации образует креолизованный (смешанного типа) текст. Взаимодействуя друг с другом, вербальный и иконический тексты обеспечивают целостность и связность семиотического текста, его коммуникативный эффект, поскольку сочетание разнокодовых сообщений дополняют и поясняют друг друга» (10, с. 76). Таким образом, креолизованный текст определяется как особый лингвовизуальный феномен, в котором «вербальные» и «иконические высказывания» образуют одно визуальное целое, оказывающее комплексное прагматическое воздействие на адресата (2, с. 17). При употреблении термина «креолизованный текст» акцент делается на существование разных кодов. Возможность креолизации в пространстве политического текста обусловлена тем фактом, что «антагонизм слова и изображения возникает лишь на стадии формирования феномена «чистой эстетичности» (8, с. 123). Креолизованные тексты – сложные семиотические образования, построенные на основе, с одной стороны, знаковой системы естественного человеческого языка (включая устную, письменную, печатную формы ее реализации, каждая их которых будет характеризоваться своими специфическими чертами) и, с другой стороны, любой другой знаковой системы (рисунков, фотографий, музыки, танцев, запахов и т. д.). Статус креолизованного может приобретать, например, устный вербальный текст, сопровождаемый жестами, мимикой и даже запахами. Также выделяют тексты с частичной креолизацией и тексты с полной креолизацией. В первой группе вербальные и иконические компоненты вступают в равные отношения, когда вербальная часть сравнительно автономна и изобразительные элементы текста оказываются факультативными, т. е. могут быть удалены без значительного ущерба для понимания смысла языкового сообщения. Такое сочетание обнаруживается в газетных, научно-популярных и художественных текстах. Главенствующая роль в креолизованном тексте все же отводится вербальной составляющей, так как, следуя утверждению Р. Барта, «неязыковые объекты становятся по-настоящему значащими лишь постольку, поскольку они дублируются или ретранслируются языком» (цит. по: 7, с. 74). Изображение в креолизованном тексте занимает вторичную позициию, но в то же время определяет фоновое эмоциональное пространство, расширяющее коммуникационный канал. У. Эко выделяет следующую систему кодирования изображения: 1) коды восприятия; 2) коды узнавания; 3) коды передачи; 4) тональные коды; 5) иконические коды (включая фигуры, знаки, семы); 6) иконографические коды; 7) коды вкуса; 8) стилистические коды; 9) коды подсознательного (16, с. 198–202). Иконические и символические (не зависящие от интерпретатора) знаки сочетаются в одном акте коммуникации и вступают в различные типы связей для построения общего смысла политического сообщения. Вербальный текст и изображение очень тесно взаимодействуют и образуют один многослойный знак, вводящий в контекст сразу несколько значений. 121 Е. Ю. Ходус Политический плакат Франции как креолизованный текст Креолизация в пространстве современного политического плаката Франции отражает временность и социально-эстетическую соотнесенность семантики политического плаката: верная интерпретация невозможна без погружения в социополитический контекст и без привлечения сведений об аксиологии и онтологии политической ситуации эпохи. И если цвет может быть интерпретирован на основе архетипических представлений не только французов, но и европейцев вообще, то языковая игра и метаграфемика политического текста анализируется только на основе контемпоральных данных. «Временная структура текста сообщения, коим … и является плакат, допускает также перспективное и ретроспективное отношение между различными его элементами. Из времени плаката (то есть той временной позиции, в которой находятся автор и адресат) задается тот или иной взгляд на прошлое (ретроспектива) или будущее (перспектива), задается система ценностей, и тем самым, определенная идеология» (3). Через несколько десятилетий любой француз будет в «эмоциональном плане» уравнен с любым нефранцузом, если плакат «VOTEZ LE PEN» с фотографией Н. Саркози не будет прокомментирован специалистом. В данном плакате выражены эмоции предвыборной кампании 2007 года, отражающие особенности дебатов и политической конкуренции. Эмоции сформированы адресатом в определенных условиях и могут не быть прочитаны позже. Таким образом, стилистически обоснованная эмотивность, присущая тексту, в прагматическом аспекте должна учитывать эмоциональную компоненту, сформированную адресатом. В указанном примере эмоциональность явно достигается на стилистическом уровне несоответствием подписи (Le Pen) изображению на фотографии (Sarkozy). Однако прагматический компонент может быть определен лишь в контексте прагматических задач данного плаката. Один из значимых компонентов креолизации – соположение цвета, изображения и шрифта. Наиболее глубинным значением в аспекте обобщенности является цвет. Во 122 французском лингвокультурологическом пространстве основным цветовым соотношением, несомненно, является соотношение «синий – белый – красный». Это наиболее важная триада французского сознания, отраженная в структуре государственного флага. В политических плакатах использование данных цветов в значимой последовательности является достаточно частотным. Так, например, в плакате Жака Ширака, в верхней его части, лозунг: La France en grand La France ensemble написан белым шрифтом на синекрасном фоне. Последовательность цветов «синий – белый – красный» не прямая, но структурно определенная, содержит непосредственную отсылку к теме Франции, что соотносится с семантическим центром вербализованного высказывания. В другом плакате («Votez oui…») нет вербализованного выражения темы Франции, однако ее тема задается на уровне соотношения цветовой гаммы. Каждая строка в тексте плаката выделена разным цветом: Votez oui (синий) Votez non (белый) mais Votez (красный). Вертикальное прочтение семантики цвета определяет архетипический образ Франции. При этом соотношение семантики цвета и семантики вербализованного высказывания позволяет определить коннотативный семантический потенциал, который должен воспринимать адресат. Так, голосование «против» выделено самым нейтральным цветом (белым), голосование «за» – позитивным цветом (синим), а призыв к голосованию – самым «агрессивным» цветом (красным). Таким образом, по цветовому содержанию основным в прагматической установке плаката является сам факт голосования. Определенную выше прагматическую заданность анализируемого плаката усиливает его шрифт и композиционная структура. «Поскольку любая визуальная форма имеет свое содержание, она несет определенную информацию, которая в принципе с достаточной степенью точности может быть 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета передана вербально. Информация, полученная невербальным путем, корректирует восприятие информации вербального текста. В результате перекодировки вербальных единиц средствами изобразительного искусства происходит не только перевод вербального текста в наглядное представление, но и возбуждение в сознании реципиентов иных когнитивных структур, являющееся следствием восприятия семантики визуальных параметров изображения» (6, с. 35). В пространстве плаката шрифт лексемы «votez» (прямой шрифт) противопоставлен другим лексемам: «oui», «non», «mais» (курсив). Курсивное написание всегда указывает на второстепенную, хотя и выделительную позицию знака. Шрифт лексемы «votez» также крупнее, а в последнем высказывании – самый крупный в пространстве плаката. Это является еще одним фактом значимости семантики глагола votez «голосуйте». Композиционно шрифт также подтверждает призыв к голосованию: глаголы votez расположены непосредственно друг под другом, а буквы v острием входят друг в друга. Образуется единое пространство буквы-знака V, в котором отражается цветовая структура французского флага. При этом выделение, точнее своеобразное отделение буквы-знака V выражает новую семантику. Обособленно знак V – это знак победы, образованный через заместительную позицию: V выражает слово victoire «победа» (это же наблюдается и в других языках, например, в английском, и даже реализуется на уровне интернационального жеста: поднятого указательного и среднего пальцев). Сложная структура корреляции вербального текста с невербальными компонентами – цвет и шрифт – создает четкую прагматическую установку на голосование, которая при анализе всех компонентов показывает дополнительную установку на предполагаемое осознание адресантом победы Франции. Значимое соотнесение цвета, шрифта и изображения обнаруживается в политическом плакате предвыборной кампании Сеголен Руайаль. Интересно, что имя кандидата выполнено наименьшим, хотя и хорошо различимым шрифтом. Это только подпись к основному содержанию текста плаката. Основным содержанием текста является изображение-фотография кандидата на голубом фоне, что, по мнению исследователей, означает верность делу: голубой цвет означает верность, преданность чему-либо. В цветовой гамме французской языковой картины мира нет четкого разделения голубого и синего оттенков (как, например, в русской языковой картине): оба передаются словом bleu. Однако использование различных оттенков обладает семантической значимостью. Частотность соотношения голубого и синего оттенков обусловлена популярностью использования небесного свода, а на его фоне – лозунг кандидата или часть его изображения (костюм или галстук, как, например, у Н. Саркози) синего цвета. В анализируемом плакате надписи выполнены синим цветом: La France Présidente Ségolène Royal Здесь же наблюдается интересная тенденция: все слова употреблены в женском роде, хотя слово président в значении «президент Французской республики» осознавалось в основном в мужском роде, а в тексте политического плаката использовано слово présidente (женского рода). Именно этот прием является центральным знаком текста: он сопоставлен в категории рода с Францией и самой Сеголен Руайаль. Но именно Франция, чья позиция выделена определенным артиклем La (женский род), подчеркивает необходимость выбора президентаженщины. В другом политическом плакате изображение, шрифт и цвет вступают в достаточно плотные отношения, дополняя содержание вербального компонента. Так, плакат предвыборной кампании Ф. Миттерана состоит из надписи GENERATION MITTERRAND на бежевом (нейтральном) фоне. Особенность изображения – ребенок, глядящий вверх на взрослого, держащего его за руку – заключается в том, что оно заключено во 123 Е. Ю. Ходус Политический плакат Франции как креолизованный текст внутренние границы букв. Шрифт избран достаточно крупный с широкими графическими элементами, и изображение просматривается без труда. И цвет букв, таким образом, представляет элемент изображения. Интересно, что фотография выполнена на синем фоне, что позволяет центральному буквенному сочетанию -RAT- первого слова быть абсолютно синим и выражать уверенность и надежность, свойственные этому цвету. Таким образом, политический плакат Франции представляет креолизованный текст, в котором вербальное сообщение ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. Алтунян А. Г. Анализ политических текстов. – М.: Логос, 2006. Анисимова Е. Е. Лингвистика текста и межкультурная коммуникация (на материале креолизованных текстов). – М.: Академия, 2003. Басков А. Идеологическое оружие. Поэтика и идеология агитплаката // Рекламодатель. – № 12. – 2003. Брейар Ж. Париж, город страха в «Письмах русского путешественника» Николая Карамзина // Семиотика страха: сборник статей. – М.: Русский институт: издательство «Европа», 2005. Будаев А. В., Чудинов А. П. Зарубежная политическая лингвистика. – М.: Флинта; Наука, 2006. Вашунина И. В. Взаимовлияние вербальных и невербальных (иконических) составляющих при восприятии креолизованного текста. – М., 2009. Ворошилова М. Б. Креолизованный текст в политическом дискурсе // Политическая лингвистика. Вып. 3 (23). – Екатеринбург, 2007. – С. 73-–78. Герчук Ю. Я. Художественные миры книги. – М.: Просвещение, 1989. 124 (лексическая система), содержащее основополагающую информацию, вплетено в контекст невербального пространства (цвет, графика, фотография), основная задача которого – формирование эмоционального коммуникативного канала. Сложное взаимодействие вербального и иконического знаков образует семиотическое поле воздействия, способствующее выработке позитивного восприятия программы политического лидера, достижению агитационных целей, формированию заданных когнитивных стереотипов. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. Демосфенова Г. Советский политический плакат. – М.: Просвещение, 1962. Елина Е. А. Семиотика рекламы. – М.: Издательско-торговая корпорация «Дашков и Ко», 2009. Магера Т. С. Текст политического плаката: лингвориторическое моделирование (на материале региональных предвыборных плакатов). – Барнаул, 2006. Михалева О. Л. Политический дискурс. Специфика манипулятивного воздействия. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. Рассказы о сновидениях: Корпусное исследование устного русского дискурса. – М.: Языки славянских культур, 2009. Фуко М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. – М.: Прогресс, 1977. Шаховский В. И. Лингвистическая теория эмоций. – М.: Гнозис, 2008. Эко У. Отсутствующая структура. – СПб.: Симпозиум, 2008. Об авторе Ходус Елена Юрьевна, ГОУ ВПО «Ставропольский государственный университет», соискатель кафедры Пятигорского государственного лингвистического университета, старший преподаватель кафедры романских языков. Сфера научных интересов – креолизованный текст, политический дискурс, французское языкознание. xoduseu@ mail.ru 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета Философские науки МОРАЛЬНЫЙ И ПРАВОВОЙ НИГИЛИЗМ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ В. В. Бабошин MORAL AND LEGAL NIHILISM: COMPARATIVE ANALYSIS Baboshin V. V. The article deals with manifestations of nihilism in the areas of moral, legal and social reality. On the foundation of the theory of communicative action is the first typology of nihilistic judgments, as well as their consequences for human life and development of modern society. Moral and legal nihilism defined as form of socially nihilism. Key words: social action, communication, moral nihilism, legal nihilism, social nihilism В статье рассматриваются проявления нигилизма в сферах моральной, правовой и социальной реальности. На фундаменте теории коммуникативного действия производится типологизация нигилистических суждений и оценкой, а также их последствия для жизни человека и развития современного общества. Моральный и правовой нигилизм определяются как формы социального нигилизма. Ключевые слова: социальное действие, коммуникация, моральный нигилизм, правовой нигилизм, социальный нигилизм. УДК 167.1 Правовой нигилизм – это поведение, выражающееся в отрицании права как социального института. Правовой нигилизм может иметь социальные и культурные причины, но в ряду типов социального нигилизма он стоит особняком. Само отрицание права и закона происходит либо в форме восприятия их как несправедливых и «неправедных», либо сам факт закона и права трактуется как противоречащий человеческой свободе и отождествляется с насилием. Эти две линии отрицания закона и права очень сильно отличаются друг от друга и по содержанию, и по своим социальным последствиям. Как отмечает Г. Дж. Берман, израильские первосвященники в I тысячелетии до н. э. обосновывали свои решения в терминах откровения. Это характерно и для принятых в раннем христианстве способов легитимации тех или иных видов социального действия. «В обществе, переживающем политическую революцию (таком как Советский Союз в первые годы после 1917 г.), – пишет он далее, – правовое обоснование может растворяться в политической аргументации и обосновании классовой борьбы. Такой разброс настойчиво наводит на мысль, что в любом обществе существует глубокая связь между логикой, риторикой, дискурсом права и господствующими в нем убеждениями, касающимися религии, политики и других аспектов общественной жизни, включая взгляды на природу самого доказательства» (4, с. 57). Американский философ имеет в виду, что в разных обществах по-разному 125 В. В. Бабошин Моральный и правовой нигилизм: сравнительный анализ понимается сам феномен правового обоснования, что обусловлено доминированием различных моделей рациональности, связывающих воедино системы мысли и системы действия. В современной философии права до сих пор идут перманентные споры о природе и сущности права, что порождает сомнения в самой идее правового бытия и правовой реальности. Позитивисты и прагматисты, отрицающие возможность экспликации какого-либо права, существующего отдельно от закона, показывают тем самым, что право как и закон – дело рук человеческих. Следующий шаг к теоретическому обоснованию правового нигилизма – тезис о том, что все сделанное людьми может быть подвергнуто сомнению и, в конечном итоге, отвергнуто другими людьми. Знаменитый протагоровский афоризм о том, что человек есть мера всех вещей, в своем исходном софистическом значении, содержит это утверждение и умноженный на мировоззренческий субъективизм, приводит к заключению о том, что право находится во власти тех, кто обладает силой и используется ими для осуществления господства. Именно такая критика несправедливого общественного устройства лежит в основе той ветви правового нигилизма, который фактически смыкается с нигилизмом социальным, потому что ее инициирует неверие в социальные институты и в бюрократию. Русская пословица «Закон что дышло – куда повернешь, туда и вышло» показывает наличие и корни правового нигилизма в обыденном сознании. Но и тех, кто осуществляет теоретическое обоснование отрицания права более чем достаточно. Не случайно В. С. Нерсесянц назвал идеологию коммунизма философией отрицания права, показывая, что «марксистское негативнокоммунистическое отношение к частной собственности полностью распространяется на все надстроечные явления (право, государство и т. д.), порожденные частнособственническим способом производства, оформляющим и обслуживающим его» (8, с. 113). Согласно учению Маркса, право не имеет собственной сущности, оно носит су- 126 губо «надстроечный» характер и необходимо обществу лишь там, где средства производства находятся в частной собственности. Как известно, одним из главных постулатов марксизма было утверждение о том, что переход от общества с частной собственностью на средства производства к их обобществлению происходит именно на этапе конца эры капитализма, то есть на пути от капиталистического социалистическому общественному строю. Эту мысль Маркса в полном объеме приняли и большевики во главе с Лениным, благодаря чему в СССР, а затем и во всех странах социалистической ориентации право оказалось теоретически необоснованным. Учения о праве как об особой сущности, независимой от государства и законов, было объявлено буржуазным анахронизмом, а будущее права было определено в таких терминах как отживание, постепенное исчезновение и даже отмирание. Это следовало из гегелевского тезиса о неразрывной связи права с государством, которое также должно умирать по мере построения коммунизма. Среди философских источников марксизма особое место занимает гегелевское учение об отрицании и противоречии, и не случайно марксисты франкфуртской школы уже в ХХ веке обращались к ним для обоснования своих нигилистических идей и анархистско-революционных лозунгов. «Для анархизма Бакунина, – пишет Нерсесянц, – весьма примечательно, что суть революционной борьбы он видит в «беспощадном отрицании»: односторонний акцент лишь на «отрицании» («на негации») – существенный характерный момент для многих последующих анархистских и полуанархистских интерпретаций гегелевской диалектики (вплоть до «негативной диалектики» Г. Маркузе и др. в ХХ в.)» (8, с. 236). Отношение к юристам как к потенциальным защитникам прав во все времена было неоднозначным, ибо они могли ограничивать власть и произвол. Так, о правовом нигилизме власти и церкви известно из средневековой, новой и новейшей истории. Ф. В. Тарановский отмечает, что в XIV–XVI веках, когда борьба королей с феодальной 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета раздробленностью и церковной автономией привела к нападкам на профессиональных юристов, которые превратились в инструмент централизации. В XVIII веке просвещенный абсолютизм породил движение просветителей, которые выдвинули тезис о том, что естественный свет разума не нуждается в теоретических усложнениях и особом искусстве толкования правовых норм. Сами законодатели считали, что «построенные на рациональных началах законы доступны пониманию всякого, и что применение их не требует никакого умения, являясь формально-логическим дедуцированием из большей посылки, представляемой законом, к малой посылке частного случая жизни. Поэтому принципиально отрицали посредничество юристов между законом и жизнью, считая его ненужным и вредным» (12, с. 245). Такая разновидность правового нигилизма является реакцией на их участие в политической жизни общества. Причем она в разных случаях вызывается и добросовестным исполнением юристами своего долга, и действительно недопустимым преследованием интересов какой-либо социальной группы, а также своих собственных корпоративных предпочтений. Но даже когда правоприменительная практика препятствует чьим-то намерениям и желаниям, само правоприменение, как правило, идет в разрез с желаниями тех, кто заменяет логику права рассуждениями о целесообразности. Именно идеи революционной целесообразности стали толчком для самых разрушительных деяний большевиков, хотя эти деяния и совершались с мыслью об светлых идеалах, заботой об общественном благе и будущей всеобщей справедливости. Можно отнести к проявлениям правового нигилизма и некоторые концепции самих юристов, теоретиков и философов права. Например, М. Вилле, не отрицая классические теории права и целесообразность правоприменительной практики, резко выступил против понятия и концепции прав человека. В своей книге «Право и права человека» он писал, что права человека ирреальны и что их бессилие доказано практикой. «Ошибка состоит в том, что эти права обе- щают слишком много: жизнь, культуру, равное здоровье для всех (уж не имеется ли в виду пересадка сердца для каждого сердечника?)… Обещания деклараций имеют тем меньше шансов на реализацию, что их формулы нечетки и неопределенны. Они даруют нам «свободу», но по поводу значения этого слова до сих пор не утихли споры» (5, с. 208). Но во многом проблема правового нигилизма действительно является результатом различий в понимании свободы и справедливости, обусловленном многообразием культур, цивилизаций и форм социального опыта. Так, в знаменитой альтернативной декларации прав человека, подготовленной под руководством М. Герсковица, прямо отмечено, что права человека не могут быть всеобщими, ибо они контекстуальны и включены в историко-культурный и социальноисторический контексты их появления. Правосознание также зависит от этнической психологии и является производной народного духа (Volksgeist), как об этом писал еще Ф. К. фон Савиньи. Эта идея близка и многим отечественным исследователям. отмечающим, что причина правового нигилизма может быть связана с проективным характером современного законодательства. Путем законодательных преобразований реформаторы от Петра до наших дней пытались сформировать институты, успешно функционирующие в странах, которые кажутся образцом для подражания. При этом, как кажется сторонникам особого пути, институты права должны быть связаны с социальным опытом и эта точка зрения также может трактоваться как правовой нигилизм. «Не пора ли, – пишет А. Н. Агафонов, – обратить внимание на народное правосознание и в нашей стране? И не стоит ли начать его, наконец, учитывать, вместо того, бесконечно сетовать на правовой нигилизм и цитировать известное стихотворение Аксакова? Российский законодатель царского, советского и постсоветского времени грешит тем, что относится к закону не как к средству выражения, а как к средству изменения и даже ломки народного правосознания» (1, с. 9–10). Эта позиция является своеобразной реакцией на радикальный правовой позити- 127 В. В. Бабошин Моральный и правовой нигилизм: сравнительный анализ визм, согласно которому все то, что является законом, не может быть внеправовым. Еще более однозначный вердикт выносит А. И. Пригожин, говорящий не об абстрактном правовом нигилизме, а о правовом нигилизме населения. «Еще один предрассудок: правовой нигилизм власти приводит к правовому нигилизму населения. Скорее наоборот: неразвитость ценности права в национальной культуре соблазняет даже юридически образованную власть действовать по усмотрению, вопреки своим же законам, по корыстному желанию» (10, с. 127). Моральный нигилизм можно рассматривать как синоним социального, но это неверно. Отрицание морали вполне может сочетаться с признанием важности и значимости социальных институтов, если, например, истолковывать и институты и ценности как возможные средства в духе социального утилитаризма. Без институтов нельзя, а моральные запреты не имеют действительной силы и могут быть как вредными, так и полезными – такова логика такого морального нигилизма. Но чаще эти вещи сочетаются в одной мировоззренческой позиции. Говоря о моральном нигилизме, следует различать мораль индивидуальную и мораль общественную. «Не всякая мораль является общественной, – утверждает Р. Г. Апресян в полемике с Б. Г. Капустиным и А. В. Разиным, – ибо не всякая мораль обслуживает интересы социума. Ценности блага и единения как основополагающие моральные ценности созвучны в первую очередь потребностям и ожиданиям индивида. Пространство индивидуальной морали – это пространство решений и действий, сориентированных на благо другого и совершенных (только) из соображений блага другого» (2, с. 64). Это различение весьма важно, оно дает методологический ключ к анализу повседневности. Именно в расхождении общественного идеала и реальности, как и в несоответствии общественной и частной морали, может крыться причина современного нигилизма. Моральный нигилизм выдвигает самые разнообразные аргументы в пользу своего отрицания. Но главными среди них являются следующие: 128 1) мораль придумана теми, кто хочет ослабить бдительность других, не считая для себя обязательным выполнение моральных норм; 2) моральные нормы и запреты лишь затрудняют нормальную общественную жизнь, где, как и в природе, побеждает сильнейший; 3) моральные нормы изменчивы, а следовательно их необходимо время от времени пересматривать; 4) мораль – удел слабых и утешение для угнетенного большинства, тогда как избранным позволено все. Моральный и правовой нигилизм связаны друг с другом более тесно, чем другие типы и формы, их связь в идее справедливости, а иногда она касается того, что сегодня называют теорией справедливости. Если в традиционном философском и научном обосновании права и морали именно понятие справедливости было тем связующим звеном, которое объединяло эти два начала социальной жизни. Но среди юристов всегда предпринимались попытки оказаться не покидать «твердую почву» правового дискурса, значительно более строгого и однозначного, чем лишенной дисциплины и аподиктической достоверности пространство морального суждения. Так, в позитивизме само понятие справедливости трактуется как нечто внешнее по отношению к правовой реальности. «В скромной форме правовой позитивизм еще не выдвигает возражения против справедливости. Он лишь утверждает, что правоведение должно утвердиться в качестве автономной, в частности независимой от политики и философии науки, понятийно отделяя позитивно действующее право от морально постулируемого» (13, с. 47–48). Лишь радикальный позитивизм представляет собой определение позитивного права без какого-либо обращения к понятиям морали или справедливости. Но моральный нигилизм может быть также результатом биологических трактовок человека, то есть фундироваться посредством натуралистической антропологии и социобиологии. Автор знаменитой книги «Социобиология: новый синтез» Э. Уилсон ут- 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета верждает, что этика должна быть истолкована с позиций биологии, потому что для этического поведения человека существует целый комплекс эволюционных оснований. Довольно часто обсуждается тема наличия у моральных чувств и запретов некоего эволюционно-биологического резона. Так, например, освещенный традициями и религиозными преданиями моральный запрет на вступление в брак с близкими родственниками можно выводить из некоего чувства, но это чувство возникло как результат естественного отбора. Можно легко убедиться в том, что не обладавшие этим чувством индивиды не смогли конкурировать с обладателями и подверглись вырождению. А примеры нарушения данного запрета, встречающиеся в элитах и обусловленные прагматическими соображениями, лишь подтверждают правило. Сторонники традиционной этики обвиняют нативистов (сторонников социобиологической доктрины) в совершении натуралистической ошибки. Они убеждены, что мораль как нормативная дисциплина просто не может быть объединена с биологией, которая оперирует эмпирически полученными знаниями. Еще К. Поппер предлагал различать истину нормы и истину факта. П. А. Плютто утверждает по этому поводу, что человеческую мораль можно редуцировать к понятию адаптивной ценности, но и это будет «определенной интерпретацией естественных моральных фактов. Следовательно, в конечном итоге, он основывается именно на них, сами же моральные факты являются просто наличествующими и неотменяемыми» (9, с. 101). Но истолкование моральных явлений в терминах инструментальной рациональности имеет давнюю традицию. Этическая традиция утилитаризма довольна влиятельна и принадлежит не только истории этики, но и ее настоящему, если не будущему. Существует даже утилитаристское понимание справедливости, содержащееся в принципе утилитаризма: «общество устроено правильно, когда его институты максимизируют чистый баланс удовлетворения. Принцип выбора для одного человека распространяет- ся на выбор для группы людей. Социальная справедливость – это принцип рационального благоразумия в применении к совокупной концепции благосостояния группы» (11, с. 35). В правовом нигилизме можно выделить следующие особенности: 1) Правовые нигилисты убеждены в том, что деятельность судов и правоохранительных органов носит декоративный характер, прикрывая интересы власть имущих или свои собственные (коррупция, нежелание защищать права и справедливость). 2) Правовые нигилисты считают, что законы, принцип презумпции невиновности и процедуры доказывания не только не помогают, но и препятствуют эффективному социальному порядку, справедливо наказывающему преступников. 3) Правовые нигилисты полагают, что право не может быть приведено в соответствие с моралью и естественными представлениями о справедливости и тем более не могут быть моральны правовые институты, а также правоприменительная практика. 4) Правовые нигилисты убеждены в том, что право выражается в нормах, то есть в универсальных утверждениях нельзя выразить жизнь, которая всегда уникальна. 5) Правовые нигилисты считают, что право формулируется людьми исходя из собственных представлений о свободе и справедливости, а они складываются исторически и детерминируются культурой, религией, нравами. Предельно близок к правовому нигилизму нигилизм политический или гражданский. По данным социологических исследований, степень политической активности россиян снижалась на протяжении всего последнего десятилетия (7, с. 213–214). Отчасти это можно объяснить усталостью от политики, возникшей после политического хаоса и политической взбудораженностью позднесоветских лет, когда активное вовлечение масс в политику привело к разрушению страны и господствовавшего строя. Но и влияние современности, когда политическое и гражданское участие все более уступает место ориентацией на потребление и развлечения. Целая индустрия развлечений 129 В. В. Бабошин Моральный и правовой нигилизм: сравнительный анализ сформировала иной образ жизни, когда участвовать в работе политических институтов становится обременительно. Политический и правовой нигилизм возникают как итог неработающей политико-правовой системы и деформации политической и правовой реальности. Но и сбой в работе таких систем никогда не бывает автономным и независимым от других сфер социальной жизни. Как отмечает Ф. Бенетон, политика не существует автономно от таких явлений как религия, экономика, нравы (3, с. 127). Отвечая на вопрос, каково это влияние, надо ответить, что часто оно бывает решающим: теократические государства подчиняют религии всю политику, а в охлократических – экономику. В этих случаях возникают и развиваются социальные системы, которые с полным основанием можно назвать неравновесными: подавление или замещение одной сферой социальной жизни другой, замещение в области выполняемых функций порождает те самые деформации, ответом на которые становится социальный нигилизм. Рассмотрение политического и правового нигилизма позволяет предположить, что данное явление зависит от преобразования общества. Когда рационализация и инструментализация сферы дискурса и жизненного мира приводят к нарушению баланса между социальной системой и жизненным миром. «Модернизированный и рационализированный жизненный мир предполагает коммуникативное вскрытие священного ядра тради- ЛИТЕРАТУРА 1. 2. 3. 4. Агафонов В. А. Формы права и проблемы правового нигилизма / политическая и правовая система России начала XXI века. – Ростов н/Д., 2005. Апресян Р. Г. Понятие общественной морали. Послесловие к дискуссии // Вопросы философии. – 2009. – № 2. Бенетон Ф. Введение в политическую науку. – М., 2002. Берман Г. Дж. Правовое обоснование // Вестник МГУ. Серия 7. Философия. – 2009. – № 2. 130 ций, норм и авторитета для свободного обсуждения и замену конвенционально обоснованного нормативного консенсуса консенсусом на основе коммуникации» (6, с. 558). Все вышесказанное позволяет заключить о том, что различные формы нигилизма в современном обществе приобретают характер единого социального нигилизма, выражающегося в недоверии и к общественным ценностям, и к идеалам, и к политикоправовым институтам, и к разнообразным нормам и правилам. Особенностью современного общества является потребность в понимании значения этого самого общества, потребность в высоком уровне сознательности, потребность в солидарности с различными социальными структурами. То, что в социальных порядках традиционных обществ обеспечивалось автоматически благодаря их укладу, в обществах модерного типа должно быть гарантировано поддержкой со стороны сознательных граждан, разделяющих заботу о коллективном благе. И, соответственно, отказ от этого, представляется социальным нигилизмом, причины которого в деформации социальной жизни, в деструкции и нарушении естественных коммуникаций между его членами. Таким образом, можно сделать вывод о том, что в основе всех форм нигилизма лежат социальные причины, и что сами проявления нигилизма имеют отчетливо выраженную коммуникативную природу. Нигилизм во всех своих проявлениях и социален, и коммуникативен по своей сущности. 5. 6. 7. 8. 9. Кравцов Н. А. Философия права Мишеля Вилле // Вилле М. Право и права человека: пассив прав человека. – Ростов н/Д., 2005. – С. 208. Коэн Д., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. – М., 2003. Модернизация социальной структуры российского общества. – М., 2008. Нерсесянц В. С. Философия права Гегеля. – М., 1998. Плютто П. А. Моральное сознание: между культурой и природой (А-культурой) // Философские науки. – 2009. – № 1. 76/2011 Вестник Ставропольского государственного университета 10. Пригожин А. И. Качество целей // Общественные науки и современность. – 2010. – № 2. 11. Ролз Д. Теория справедливости. – Новосибирск, 1995. 12. Тарановский Ф. В. Энциклопедия права. – СПб., 2001. 13. Хеффе О. Справедливость: Философское введение. – М., 2007. Об авторе Бабошин Василий Викторович, Ставропольский филиал НИИ МВД РФ, кандидат социологических наук, старший научный сотрудник. Сфера научных интересов – нигилизм как социальный феномен, социальная философия модерна, социальная теория, философия права, социологическое исследование девиантного поведения, философская антропология. aver@ stavsu.ru 131
