МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ — ГЕРОЙ ГУМАНИСТИЧЕСКОГО
реклама
МИХАИЛ ГОРБАЧЕВ — ГЕРОЙ ГУМАНИСТИЧЕСКОГО ДЕМОНТАЖА (Попытка социально-исторического портрета) М.Бри БРИ Михаэль, профессор Берлинского университета им.Гумбольдта. Представленные здесь в виде тезисов штрихи к социально-историческому портрету Михаила Горбачева относятся главным образом к периоду с марта 1985 по август 1991 г., между началом и концом политической роли Горбачева в истории советской системы. Исходный тезис состоит в том, что дух и практика этого периода входят составной частью в процесс самоликвидации государственного социализма на фоне кризисных изменений международных структур власти. Естественно, что различные аспекты этого процесса представляют собой в данном случае и различные аспекты анализа исторической личности Горбачева. Блеск и нищета самоликвидации советского госсоциализма определили силу и слабость этой личности. Такой подход дает возможность осознать, что Горбачев оказывался по преимуществу исполнителем уже вынесенного историей приговора государству и системе. Самобытность Горбачева состоит прежде всего в том, что он как человек и политик был ярким представителем определенного социального типа — поздней советской элиты "с человеческим лицом". В историю он войдет как один из истинных героев отступления (Г.М.Энценсбергер) или мирного преодоления госсоциализма и одно временно попытки прорыва к решению глобальных проблем. КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ ГОРБАЧЕВА ПРЕОДОЛЕНИЕ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА И ВНУТРЕННЕЕ "Свобода, равенство, братство" — лозунг и неизменный идеал Нового времени. Из него современные общества выводят цели и средства своего развития — прогресса. Отказ от рыночной экономики, парламентской демократии и правового государства, с одной стороны, и жесткая централизация собственности, власти и знания, с другой — все это привело к созданию в странах советского образца иного списка приоритетов, в соответствии с которым эти страны объявлялись олицетворением земного рая "в последней инстанции". В словах Маркса о том, что "свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех" коммунизм нашел свою (по сути анархо-либертарную) формулу будущего общества. Подобная цель, наряду с централизацией отношений собственности, власти и сознания, неизбежно узаконивала такое положение, в соответствии с которым — коротко говоря — окончательное освобождение каждого в отдельности достигается посредством временного (добровольного или вынужденного) его подчинения общим интересам и включения в единый партийный и государственный механизм. Ради провозглашенного равенства создавалась и укреплялась модель централизованно-иерархического неравенства: вожди — авангард — активисты — попутчики — лишенцы, а также диктатура пролетариата под руководством компартии. Можно было бы продолжить: братство достигается через верховенство избранных, личная собственность — через общественную собственность в форме государственной и т.д., и т.п. Так возникло расколотое и потому шаткое представление о миссионерской роли некоего авангарда в мировом процессе освобождения от всякой эксплуатации и угнетения. Но именно коммунистическая вера в творческую силу человека (идеи о том, что нужно "лишь" перестроить отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, отчужденным и презираемым существом, чтобы ликвидировать раб скую зависимость, порожденную разделением труда, а также сделать труд первой жизненной потребностью, чтобы "по мере всестороннего развития личности росли производительные силы и пополнялись источники коллективного богатства") лежала в основе и создавала возможность весьма радикальной, идущей снизу критики госсоциализма, подхваченной самой господствующей группой. Горбачев как никто другой реализовал эту возможность. Если исходно человек мыслится как универсальное, творческое существо, обладающее по природе своей способностью к самоосуществлению, притом при соблюдении солидарных интересов, то задача политики сводится лишь к устранению всех препятствий, к созданию условий перманентной культурной революции, к постоянному изменению (см. Фейербах). Соответственно все госсоциалистические формы власти и обобществления представляются по сравнению с таковыми в развитых странах Запада как меньшее зло, вполне поправимое при благоприятных обстоятельствах. Поэтому Горбачев снова прибег к понятию революции. Смелость Горбачева при демонтаже госсоциализма была обусловлена и мотивациями, коренящимися в коммунистическом сознании. Ревизия Горбачевым марксизма-ленинизма — по крайней мере, в некоторых аспектах — происходила в рамках коммунистической идеологии. Горбачев возвращается к истокам — к философии истории Маркса, отбрасывая другие примеси в сплаве марксизмаленинизма как волюнтаристские или в лучшем случае устаревшие. Только с помощью обходного маневра, прибегая к сугубо марксистски обоснован ной критике социализма, было мыслимо его отрицание. В западных обществах естественна критика противоречий между формальным равенством собственников — и рыночными тенденциями монополизации рынка, формальным равенством граждан — и реальными тенденциями узурпации политической власти, формальным равенством мнений — и реальными тенденциями манипуляции ими. В госсоциалистических же обществах, напротив, структуры обобществления про ходят такой отбор, что в тенденции непосредственно совпадают с управленческими структурами. Отсюда — приоритет крупной бюрократической организации над рынком, централизованного управления над выборами, административно-государственного распределения прав и обязанностей над государственно-правовым регулированием общественной жизни, пропаганды над правом свободного выражения мнений. Поэтому официально может существовать лишь критика с позиций "гуманистического коммунизма" или "демократического социализма". Этим и объяснялось мучительное бессилие всех попыток критиковать советский социализм иначе чем с позиций сохранения системы. Считалось, что критиковать систему могут только со стороны, извне (как тогда говорилось, "враги"). Так что, только доказав верность коммунистическому наследию, можно было проникнуть в идеологическую крепость реального социализма, подобно троянскому коню. Но тут и ждала ловушка: в соответствии с коммунистической посылкой никакие отношения собственности не могут в этом мире существовать. Такая критика не позволяла сделать обоснованный политический выбор. Потому одна из основных черт нового мышления — примат этики над политикой. НОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ГОРБАЧЕВЫМ МИССИИ ЛИКВИДАЦИЯ ГОСПОДСТВУЮЩЕГО ПОЛОЖЕНИЯ СССР СОВЕТОВ И Октябрьская революция положила начало антизападной модернизации и открыла путь в "социалистическую современность". Действенная сила и преимущество большевистского руководства по сравнению с другими политическими силами эпохи после 1917 г. состояли в том, что наиболее значительные элементы русского традиционализма ("Третий Рим", община — "мир", патерналистская форма господства в образе "строгого и доброго отца", имперские притязания) сочетались с односторонне отобранными атрибутами модернизирующихся обществ (индустриализация, урбанизация, всеобщая грамотность, бюрократизация, распространение массовой куль туры и т.д.). У революционной волны 1917 г. были два основных источника. Во-первых, ее питало, с одной стороны, противостояние общинного крестьянства и молодого еще пролетариата и, с другой, противоречия модернизации, начавшейся еще в старой России. Во-вторых, революционная волна 1917 г. явилась результатом поражения царской России в мировой войне с ее массовыми армиями и массовыми битвами. "Земля" и "Мир" были основными лозунгами революции. Прозападный и капиталистический путь модернизации себя не оправдал. Он казался явно противоречащим интересам народа и российского государства. Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз, его победа в Великой Отечественной войне и разрыв коалиции с западными союзниками после 1945 г. в пользу полной самоизоляции от них — все это узаконило в глазах народа, но прежде всего властных элит, другую, социалистическую и антизападную модель развития. За 70 лет Советский Союз превратился в милитаризированное общество, которое преимущественно тратило на вооружение более 30% валового общественного продукта и в результате госсоциалистической, квазифордовской модернизации и урбанизации порождало разрушительные социальные, экологические и культурные по следствия. Возникли глобальные проблемы — не в последнюю очередь в результате соревнования систем. Все это еще больше обессмысливало само противостояние систем в глазах послевоенного поколения, к которому принадлежал и Михаил Горбачев. К концу 70-х годов поражение Советского Союза в холодной войне стало уже очевидным, и его можно было лишь на некоторое время оттянуть. Сила международного воздействия советского опыта модернизации почти полностью иссякла. "Социалистические" развивающиеся страны переживали безнадежный кризис. Но и внутри страны утверждению о преимуществах социализма уже не верили. В 80-е годы западное сообщество переживало новые потрясения в связи с очередной волной индустриальной и постиндустриальной модернизации, а надорвавшийся в соревновании с ним советский государственный социализм вошел в заключительную фазу своего кризиса. И на этот раз Россия оказалась самым слабым звеном среди могущественных мировых держав. Крах Советского Союза — это нечто значительно боль шее, чем просто крах данного образца социализма. Нередко можно было услышать разговоры о "предательстве" Горбачева. А все дело в том, что он не стал уклоняться от трезвого анализа и постепенно делал из него выводы. Особенность же его политики состояла в том, что одновременно с неизбежным демонтажом сверхдержавы, ее вынужденным уходом (сначала очень осторожным, затем обвальным) из сфер влияния (начиная с Афганистана) он стремился создать формулу новой всемирной миссии СССР: сделать его глашатаем Нового мышления. Историческая заслуга Горбачева в том, что он намеревался объединить усилия, направленные на реформирование государственного социализма, с вкладом ' в решение глобальных проблем, что было восторженно встречено многими людьми. Его речи в ООН, переговоры в Рейкьявике, участие в демилитаризации планеты и создании совместных с Западом институтов по решению и предотвращению конфликтов, по перестройке мировой экономической системы — все это имеет непреходящее значение. При таком повороте международной политики Советский Союз мог попытаться вновь обрести традиционную роль "оплота" мира и прогресса, инициатора разоружения. Кроме того появилась возможность ослабить традиционный советский антагонизм между целями и средствами. Участие в гонке вооружений, применение военной силы в ГДР (1953), Венгрии (1956), ЧССР (1968), Афганистане (с 1979) объявлялись как "миротворческие усилия". Теперь же "миротворческая сущность социализма" должна была проявиться на практике. Социализм, таким образом, в соответствии с марксистской традицией становился вроде бы воплощением интересов всего человечества. Эти интересы уже ставились выше классовых, государственных. Но отказ от образа врага разоружал советское государство. Это был отказ от самого себя, и СССР не выжил. (Еще неизвестно, способны ли на такой отказ западные общества.) Поначалу чрезвычайно успешная попытка придать Советскому Союзу имидж всемирно исторического выразителя общечеловеческих интересов натолкнулась на элементарное противоречие: лишь в очень незначительной степени такая миссия соответствовала непосредственным интересам самого советского государства в международной структуре. Чем вероятнее становились разоружение и разрядка напряженности, тем более Советский Союз терял свою интегрирующую функцию в Варшавском пакте и СЭВ. Здравая, "разумная" политика Нового мышления предусматривала отказ от старых форм влияния, но не предлагала создание новых, "разумных" его структур. Советский Союз потерял свои прерогативы и в международных отношениях в целом, и в пространстве собственного геополитического влияния. Как носителя же Нового мышления его воздействие становилось символическим: его очередная "все мирно-политическая миссия" входила во все усиливавшееся противоречие с реальным положением в мире. В 1989 г. это проявилось воочию. Затем в 1991 г. последовал распад Советского Союза. Коллапс Нового мышления обусловлен, на мой взгляд, двумя причинами. С одной стороны, это неспособность правящих кругов СССР преодолеть кризис страны по средством перестройки своей власти и форм собственности. Вторая причина — и это со временем становится все более очевидным — заключается в том, что США и другие западные страны использовали новую политику Советского Союза, дабы скорректировать в свою пользу мировое соотношение сил, еще больше укрепив свое экономическое и политическое преобладание. Только прорыв с обеих сторон — Запада и Востока — к новым формам отношений в мировом сообществе мог способствовать перерастанию Нового мышления в "глобальную революцию", а ведь именно она, по замыслу Горбачева, стояла некогда на повестке дня. НОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ГОРБАЧЕВЫМ СОЦИАЛИЗМА: "ПРИЗРАК" ГОССОЦИАЛИЗМА ДОЛЖЕН СТАТЬ ДУХОВНОЙ И МАТЕРИАЛЬНОЙ СИЛОЙ Официальный идеал советского общества — это единая фабрика, на которой каждый является служащим государства и одновременно "товарищем" из сообщества "большого Мы". Такое парадоксальное соединение двух "начал" можно назвать бюрократической общностью, а ее высшей формой — Коммунистическую партию. Строгое принуждение в дисциплинированной централистской иерархии должно было в конечном счете успешно сочетаться с принципом добровольного союза единомышленников. Этот официальный образ советского общества воплощался во вполне реальных социальных структурах, от которых можно было отказаться только ценой разрушения данного общественного строя. Однако реальное общество может существовать при таких обстоятельствах лишь исторически короткое время, в исключительных условиях войны или массового террора. Только с помощью чудовищного насилия можно заставить людей принять этот общественный порядок, да еще считать подобные структуры единственно возможными и принудить их действовать. Любое общество, вопервых, означает разветвленную сеть действующих субъектов, которые постоянно стремятся к соблюдению также и собственных интересов. Во-вторых, централизованная концентрация и тотальное планирование в гигантских пространственных масштабах и на долгий срок невозможны хотя бы просто технически. В-третьих, сверхцентрализация вызывает ответные реактивные — подрывные — действия, которые грозят разрушить всю систему. В-четвертых, полная стагнация общественной жизни (как неизбежное следствие) вызывает явление, типичное для госсоциализма: некую смесь формальных и неформальных структур и подходов во всем — в материальной и нематериальной сферах, в том числе в образе мыслей. Это явление возникает вследствие двойственности госсоциализма. Здесь, очевидно, в особой степени справедливо то, что М.Манн описывает как всеобщий феномен социальной эволюции: "Под покровом господствующей властной сети люди роют новые или расширяют старые ходы, которые им нужны для достижения их целей, чтобы когда-нибудь выйти на поверхность со структурами, которые составят конкуренцию одному или даже нескольким до сих пор важным переплетениям власти". Реальные социальные субъекты производили и изменяли те структуры, которые представляли собой смесь из официальных госсоциалистических и якобы противоположных им неофициальных отношений. Причем данное явление было вовсе не умозрительным, а весьма реальным. О нем знал каждый. Потому эти субъекты действовали в условиях расколотой социальной действительности. Официальное госсоциалистическое общество и его неофициальная "тень" находились как бы в зеркальном соотношении. Эти две противоположности и породили сообща парные явления: план — и договоры, сходные с рыночными; распределение ресурсов сверху — и вертикальный обмен; единство декларированных интересов и потребностей — и реальные различия; фразеология партийных съездов — и политические анекдоты. Советский госсоциализм содержал в самом себе собственное отрицание как имманентное условие своего воспроизводства, и в ходе кризисных циклов раскол возрождался снова и снова, а в последние годы становился все сильнее. Реальные отношения, действующие лица, идеология все больше приобретали в советской системе такие формы и содержание, которые противоречили официальным. Поэтому существующие структуры уже не могли составить единого целого. В этом скрытом антиобществе внутри советского общества, в силу структурно отсталого характера советского госсоциализма по сравнению с западными общества ми, воспроизводились — одновременно и в деформированной, и в приспособленной к реальным условиям форме — черты современных западных укладов, которые прежде вытеснялись и подавлялись. Вот почему путь к любой иной модернизации в действительности был убежищем от раздвоенной реальности. Михаил Горбачев вырос в этом социальном пространстве, напряжение которого создавали два полюса: официального общества и скрытого. Его представления формировались в условиях послевоенной нормализации, в годы между концом послевоенного восстановления и появления признаков кризиса. Выходец из крестьянской семьи, он с ранних лет узнал тяжесть физического труда, деревенский быт; его характер сложился в пространстве того самого напряжения между коммунистическими убеждениями и противоречивой действительностью. Затем он попал на такие должности, которые дали ему возможность непосредственно наблюдать противоречия между официальным обществом и его тенью. Должность секретарей компартии разных уровней была, пожалуй, как никакая другая средоточием взаимопротиворечивых императивов. "Лучшие годы жизни" М.Горбачев провел на таких должностях. Ему нужно было, во-первых, обеспечивать политическую стабильность, экономический рост и заботиться об удовлетворении социальных и культурных потребностей. Во-вторых, находить баланс между политической и идеологической, с одной стороны, и технической и административной, с другой, элитами в собственном регионе, между региональной и центральной элитами. Выражая интересы собственного поколения, ему следовало, в-третьих, приспосабливаться к действительности в условиях затянувшегося господства довоенного поколения, сформировавшегося в годы сталинской индустриализации и террора и хотя бы отчасти защищать реформы 50-х и 60-х годов. Как представляется, именно эта способность Горбачева существенно помогла ему при выдвижении в Политбюро, а затем и на пост генсека КПСС. Настойчивость — и готовность к долгосрочным компромиссам, неукоснительное выполнение указаний сверху — и представительство перед центром интересов раз личных групп населения региона, и прежде всего региональных экономической, политической и интеллектуальной элит, верность коммунистическим убеждениям — и прагматическая ориентация на улучшение положения населения при сохранении статус кво, существование официальных структур общества — и максимальное использование неофициального антиобщества — вот лишь некоторые черты деятеля нового типа в советской провинции тех лет. Эти черты прекрасно воплощал М.Горбачев. Он был действительно первый среди равных, когда вместе с ними и вслед за ними вошел в Политбюро и в Кремль. Весьма примечательно, что к власти пришел представитель послереволюционно го и послевоенного поколения. Именно с этим поколением был связан процесс нормализации общества, которую и воплощало отчасти упомянутое антиобщество. Официальное же общество после десятилетий страданий, конфликтов и нестабильности представлялось ему лишь как временная обуза. С "официозом" для антиобщества уже не существовали обязательные связи. Приход к власти "нормального поколения" означал конец советского госсоциализма — из тени на свет выходило антиобщество, занимая место своей противоположности. За кратчайший срок Михаил Горбачев повторил почти все (кроме террора) классические попытки советского руководства найти выход из кризиса власти. Явное противоречие целей и средств — как характерная черта госсоциализма — в сталинский период выступало в форме антагонизма, но оно не могло быть долговечным. Это заставляло власть искать консенсуса на среднем уровне (социальная защита, повышение благосостояния и культурного уровня части населения и т.д.), а с другой — приводило к ослаблению госсоциалистических форм господства в результате вкрапления элементов законности и гласности, более широкого гражданского участия, частичного допущения смешанных форм частной и коллективной собственности и т.д. Вместе с Андроповым непродолжительное время Горбачев следовал идущей еще из эпохи Сталина политике "закона-и-порядка". Ссылаясь на Хрущева, он разработал титаническую программу ускорения и рассчитывал опереться, прежде всего, на новый энтузиазм освобожденного рабочего коллектива. Как и при Брежневе, в центр снова был поставлен вопрос благосостояния для всех. Горбачев стремился также продолжать и развивать известные формы примирения целей и средств зрелого госсоциализма. Еще позднее, ссылаясь на последние месяцы активной деятельности Ленина, Горбачев прибег к попытке (как и руководство ЧССР при Дубчеке в 1968 г.) снять само противоречие целей и средств. С конца 1987 г. он фактически считал средства госсоциализма главной помехой. Централизованная госсобственность, господство партийной бюрократии и показное величие страны воспринимались Горбачевым и его окружением как отжившие явления раннего социализма. И напротив, соединение социализма и плюрализма собственности, правовое государство, парламентская демократия и гласность постулировались как истинно социалистические формы раз решения общественного кризиса. Если раньше цель оправдывала средства, то теперь средства должны были оправдать цель. Понятие "демократический социализм" зафиксировало этот перелом, но само при этом устаревало по мере того, как термины "социализм" и "коммунизм" утрачивали свое прежнее значение. С 1986 г. слова "гласность", "демократия" и, наконец, "рынок" постепенно отодвинули в речах Горбачева "социализм" куда-то на второй план. Лишенный таких своих специфических черт, как диктатура пролетариата, руководство коммунистической партии, централизация основных хозяйственных ресурсов и их плановое распределение, "социализм" как таковой стал понятием, утратившим смысл. Однако Горбачев вплоть до августа 1991 г. все еще держался за термин "социализм", но все равно был не в состоянии придать ему новое сущностное содержание. Возможности легитимации госсоциализма исчерпали себя. Произошел своего рода сдвиг: легитимация рациональных целей повлекла за собой признание рациональности средств западных обществ. Это выразилось прежде всего в легализации общественных отношений, действующих фигур и т.д. антиобщества. Необходимость рынка оборачивается легализацией давно уже существовавшего бюрократического рынка. Свободные выборы и реальная их организация на деле становились попыткой превратить Москву в средоточие местных и центральных властных элит. Гласность была призвана перевести "разговоры на кухне" в информацию для СМИ. Призрак, таким образом, становился духовной и материальной властью, которая в конце концов устраняла официальное общество госсоциализма и стремилась в качестве реального общества утвердить самое себя. Налицо парадокс — политические требования сочетаются с собственным отрицанием: самоуправление предприятий и регионов — и в то же время сохранение централизации для воспроизводства; социальный патронаж государства — и эффективный рынок; шантаж правительства со стороны различных групп населения — и свободные выборы. Создается впечатление, что послегорбачевские политики по-прежнему исходят из намерения легализовать теневое антиобщество, не желая при этом расставаться с гарантиями официального госсоциалистического общества. Август 1991 г. развеял эту иллюзию, тень ненадолго пережила своего хозяина. Теоретическая концепция перестройки — это по существу попытка поднять идеологию антиобщества до уровня официальной доктрины. Здесь кроется объяснение кажущейся легкости превращения Савла в Павла, когда убежденные коммунисты обратились в пропагандистов рыночной экономики и парламентской демократии, а интернационалисты — в националистов. Это было лишь завершением их предыдущей эволюции. ПОЛИТИКА "НЕПОЛИТИКИ" ИЛИ ЗАМЕНА ПОЛИТИКИ ЭТИКОЙ Политика Горбачева основывалась на принципе коммунистического гуманизма, на попытке новой интерпретации общечеловеческой исторической миссии Советского Союза и была направлена на то, чтобы идеологию антиобщества госсоциализма поднять до уровня официальной доктрины. Но она, эта политика, попала в русло "неполитики" демонтажа власти. Его воззрения не нашли отражения в новых институтах. Интересы представали перед Горбачевым как идеалы. Он утратил чувство власти, которой мог лишиться не только он один, но и вся связанная с ним властная группа. Во всемирно-историческом плане его политика была продуктивной в своем качестве разрушения. Его политический напор ослабевал, как только речь заходила о реальностях создания нового общества и нового мирового порядка. В этом отношении политика Горбачева продолжала традицию многих полностью не реализовавших себя реформаторов в русской истории. Их главную особенность — перенос западных схем на русскую действительность — очень точно подметил историк Ключевский, говоря о реформах начала XIX в., которые при Александре I проводил Сперанский: "Приступив к составлению общего плана государственных реформ, он взглянул на наше Отечество, как на большую грифельную доску, на которой можно чертить какие угодно математически правильные государственные построения... Но, когда пришлось осуществлять этот план, ни государь, ни министр никак не могли подогнать его к уровню действительных потребностей и наличных средств России". Попытка непосредственного применения в Советском Союзе западных рецептов политической реформы (свобода слова, демократия, разделение властей) с первого раза не вышла, т.к. по мере ее осуществления таяла сама социальная база власти Горбачева и его окружения. Но вместе с тем не осуществилась и попытка заменить политику этикой. Язык перестройки — это язык добра. Экономика, наука, образование и прежде всего именно политика были транслированы в этический план и потому утратили свое специфическое содержание и действенность. Однако этическое отрицание политико-идеологической стороны советского общества, открыв по крайней мере дорогу требованиям экономической эффективности, научной правды, политической свободы и т.п., само вошло в противоречие с этими требованиями. Абсолютизация общечеловеческой этики в рассматриваемом случае означала завершение и преодоление принципа партийности. Но тот духовный подъем, который вызвала этизация, не мог удержаться надолго. Михаил Горбачев войдет в мировую историю XX столетия как человек, приведший в исполнение приговор Истории: неизбежное падение советской системы и включение охваченных ею обществ в мировой исторический процесс. Прежде всего именно ему в заслугу следует приписать, что сам коллапс этой системы сопровождался большими надеждами и, как в звездный час человечества, был связан с его лучшими ожиданиями. Горбачев — крупная личность. Согласно исторической закономерности, сильная сторона такой личности является одновременно и ее слабостью. Он полагался на разум, надеялся реализовать и в своей стране, и в мире общечеловеческие интересы, но ему не хватило силы заменить и здесь, и там старые властные отношения новыми. По сути Михаил Горбачев был представителем правящей элиты уходящей миро вой империи — элиты, которая стремилась выжить с помощью перестройки: пере стройки себя самой и основ своей власти. Из осознания растущей слабости и невозможности дальнейшего развития, из понимания вероятного краха выросли здравый смысл, способность к аргументированному диалогу, стремление к трансформации. Надо признать также, что попыткой трансформации СССР злоупотребили уже со стороны как средством сохранения сложившегося после холодной войны статус кво; многие глобальные проблемы остались нерешенными. Этическому дискурсу общечеловеческих интересов и всемирных ценностей под дался трезвый политический анализ. Как оказалось, Горбачев был больше способен к демонтажу отживших свое структур, чем к созиданию. Отступление власти опередило ее реорганизацию. Вследствие этого даже отказ от применения силы внутри и вне страны, обращение к всеобщим интересам стали симптомом слабости и упадка: когда у господствующего класса при всей его изворотливости нет ни решимости, ни желания применять силу, а подданные готовы на это, тогда свержение режима в большинстве случаев исторически оправдано (В.Парето). Август 1991 г., думается, еще раз доказал это. И эра Горбачева прошла, видимо, безвозвратно. Советский социализм с человеческим лицом и доселе небывалой для России политической свободой пал. Бескровный, породивший большие надежды конец большевизма был его поздней реабилитацией. И этим он прежде всего обязан Михаилу Горбачеву. И все же была им совершена великая попытка подвигнуть великую державу к решению глобальных проблем и тем самым сблизиться с другой цивилизацией. Из этого можно было бы извлечь урок о невероятно трудном соединении разума и власти, сказав про себя: "снова в путь".
