ЧЕГО ЖДЕТ ЕВРОПА ОТ РОССИИ? (С точки зрения Германии) X
реклама
ЧЕГО ЖДЕТ ЕВРОПА ОТ РОССИИ? (С точки зрения Германии) X. Тиммерман ТИММЕРМАН Хайнц, директор Федерального института восточноевропейских и международных исследований, г. Кѐльн. Статья публикуется с сокращениями. РОССИЯ И ЕВРОПА Провал путча, организованного реакционными силами в Москве в августе 1991 г., роспуск КПСС как несущей опоры прежней советской системы, переход власти в России (и в других республиках бывшего СССР) в руки избранных народом представителей - все эти радикальные перемены произошли на наших глазах. У многих политиков Запада они пробудили большие надежды на развитие России в направлении демократии, плюрализма, рыночной экономики, на ее европейскую ориентацию. В дальнейшем эти надежды укрепились вследствие того, что само российское руководство пообещало скорейшее приобщение своей страны и народа к западным "стандартам", ценностям, стилю и образу действий как внутри страны, так и в международных отношениях. Можно было бы нарисовать и дальнейшие перспективы: после переходного периода, преодолев экономический кризис и укрепив демократические структуры, процветающая, экономически развитая, миролюбивая страна вступает в объединенную Европу. «Страна, еще не изведанная, но которая обогатит Запад, когда прочно впишется в европейские политические и культурные традиции. "Жизнь в ней будут определять свободные выборы с соблюдением неотъемлемых и равных прав избирателей, многообразная пресса, гарантированные права граждан, некоррумпированные эффективные органы управления, дееспособный парламент западного типа, где ведутся споры, но на общей либеральной основе. Русский язык и литература присоединятся к многоголосому европейскому хору, оставив английскому его роль универсального средства общения. Европейские принципы защиты окружающей среды будут руководством к действию также и в России. Ее безграничные просторы сохранятся в своей первозданной красоте, и желающим отдохнуть европейцам представится возможность пожить на природе, как в Северной Америке, где еще есть нетронутые уголки, но туда надо лететь 8 или 10 часов, а в Россию 3-4 часа. Российские запасы нефти и газа позволят Европе приобрести отнюдь не маловажную независимость от неевропейских источников энергии, дадут возможность освоить огромный новый рынок для своей продукции. К французскому вину добавится русская икра, к голландскому сыру - русский борщ. Чем живописнее представляются воображению подобные картины, тем сильнее осознаешь, что на все подобное рассчитывать нельзя. Не так это просто. Достаточно обратиться к российской истории и культуре, которые определили, в свою очередь, неравномерность развития России и Западной Европы на их пути к индустриальной стадии. Поэтому в дальнейшем не раз будет затронут вопрос о том, к каким традициям должна сегодня обращаться Россия. Читателям предлагаются размышления по данному поводу. Когда в 1917 г. большевики взяли власть, страна уже сделала первый шаг к индустриальной стадии развития. Предпринимались попытки создания парламента, среди интеллигенции распространились либеральные идеи, существовало несколько промышленных центров, росла рабочая сила с весьма развитым самосознанием. И все же - дверь в индустриальную цивилизацию была открыта, но прорыв к индустриальному обществу не произошел. Попытки парламентаризации страны оказались лишь попытками и длились недолго. Государство по-прежнему было полуабсолютистским, в социальной структуре общества оставались черты позднефеодальных отношений. Промышленные центры образовывали как бы островки индустриальной стадии, но Россия была главным образом аграрной страной: 85% населения были заняты в сельском хозяйстве, и лишь 2% - в промышленности. 60% населения - неграмотны. Со времени освобождения крестьян сменилось лишь одно поколение. Буржуазия играла подчиненную роль; независимой, либеральной, мощной, настроенной на модернизацию буржуазии почти не существовало. Если сравнить Российскую империю периода первой мировой войны, например, с Пруссией, то (при всей ограниченности, которую содержит такое историческое сравнение) можно утверждать, что уровень ее развития соответствовал уровню Пруссии 1850 г. Собственно, прорыв к индустриальному укладу произошел в России уже при господстве большевиков (до этого можно говорить только о попытках формирования такого общества). Индустриальная стадия общественного развития и "реальный социализм" в большей степени совпадали, в отличие от ряда центрально- и восточноевропейских стран, которые были вовлечены в социалистический эксперимент только после второй мировой войны. Куда же могла бы сегодня "вернуться" Россия, если она хочет преодолеть фазу социализма? Со всей определенностью следует сказать: современную Россию отделяют от ее предсоциалистического прошлого не просто 70 лет. Это - целая эпоха, эпоха прорыва к индустриальной стадии общественного развития. Современная Россия, утратив свое (навязанное большевизмом!) самосознание, находится в поисках новой идентичности, а значит и "новых" традиций. Конечно, среди прочих предлагаются традиции предбольшевистского прошлого. Но нельзя упускать из виду, что речь идет, в основном, о "прединдустриальных" традициях, т. е. остаточных явлениях, анахронизмах, которые соответствуют структурам скорее аграрного, чем дифференцированного индустриального общества. Таким образом, поиски нового самосознания будут трудными и противоречивыми. На таком фоне возникают прежде всего четыре ключевых понятия, требующие более подробного рассмотрения. Это: демократия - международные отношения -экономика самосознание. Демократия. Само собой разумеется, если подходить реалистически, то никому не придет в голову, что Россия в один миг, лишь по своей воле вдруг превратится в демократическую страну с хорошо отлаженными механизмами (причем под "демократией" люди обычно подразумевают западноевропейскую модель). Как долго длился процесс демократизации в Западной Европе: сперва возникла сама идея демократии, а уже значительно позднее она начала осуществляться по мере создания правового государства, которое оттеснило государство административное; только с течением времени в сознании людей "партийные споры" стали необходимой формой согласования легитимных интересов и появилась возможность консенсуса. Ряд поколений тех, кто добивался этого, длинен, и путь их отнюдь не был гладким и прямым... Конечно, и в прежней России складывались подобные традиции. Но они всегда были уделом немногих, не проникнув в "сознание всех" (1). Демократия не создается исключительно "сверху", и дело не только в том, чтобы появились демократические институты. Партии функционируют лишь тогда, когда имеется достаточное количество людей, готовых действовать и исполненных решимости руководствоваться какой-то разумной программой. Политические споры плодотворны лишь тогда, когда при всей их остроте и резкости существует осознанное стремление к конструктивным решениям. Это умение нельзя в одночасье "заронить" в сознание. И в Германии, где наряду с авторитарными, "особыми", только ей присущими традициями, были и демократические традиции, последние складывались постепенно и после трагических заблуждений. Отношения между народами и к национальным меньшинствам. То, что относится к теме "демократия" внутри страны, справедливо и для международных отношений в Западной Европе. И здесь происходил длительный и чрезвычайно болезненный процесс до тех пор, пока сложилось убеждение, что войны как средство политики недопустимы, что вместо застарелой вражды необходимы если не партнерские, то хотя бы добрососедские отношения, что права меньшинств следует уважать. Западная Европа имеет давние демократические традиции. Трудно сказать, удалось ли (и насколько прочно) утвердить демократические принципы в международных отношениях, и в отношениях с меньшинствами как неотъемлемые ценности в сознании людей (напомним, например, о нынешних проблемах басков, о Северной Ирландии, о Корсике). Как с этим обстоят дела в России? Большевики начали с требования признания прав меньшинств и равноправного сосуществования многочисленных народов прежней царской России. Название "Союз Советских Социалистических Республик" (как союз равноправных государств) было обещанием, которое, как и многие другие обещания, не было выполнено: "союз" превратился в свою противоположность - он был подменен жестким, исходящим из Москвы центризмом. А прежняя, царская Россия? Хотя в ней предпринимались некоторые шаги к признанию прав меньшинств и установлению принципов мирного, равноправного сосуществования различных народов, но в русской истории возобладали централистские тенденции, стремление завладеть пограничными областями и русифицировать их. Это в большой степени способствовало провалу попыток демократизации, предпринимавшихся в России в XIX и начале XX в. Напомним здесь о борьбе декабристов за конституцию, об ограниченной либерализации при Александре II, а также о первых парламентских шагах вследствие революции 1905 г. Одна из серьезных причин того, что такие демократические устремления никогда полностью не осуществились, кроется, как метко заметил Сайме, в постоянном стремлении российских властей сохранить империю. С их точки зрения, ослабление авторитарного контроля неизбежно приведет недовольные и угнетенные народы к "ложным идеям", а именно - к идее борьбы за самоопределение и отделение от империи (так и случилось впоследствии) (2, c. 44f). Экономика. Россия - большая, богатая природными ресурсами и полезными ископаемыми страна. Еще о царской империи говорилось, что Россия "сама по себе" чрезвычайно богатая страна, и нужно лишь создать в ней лучшие условия и структуры. Эта оценка верна: необходимо, однако, чтобы она соответствовала своей сути. Конечно, современные технологии и "ноу-хау" могли бы дать мощный толчок для того, чтобы Россия наконец пробилась к своим богатствам. Но не следует недооценивать трудности в процессе технологических нововведений и интеграции. Возникает и другая трудность: требования защиты окружающей среды, естественно, наталкиваются на практике на значительное сопротивление. Высокоразвитые индустриальные государства устранили в XIX в. голод и создали в XX столетии для широких слоев населения немыслимый прежде уровень жизни. Только когда было устранено недоедание, обеспечено высокое качество жизни и удовлетворены многие потребности, началось постепенное переосмысление отношения к природным ресурсам. Так хотелось бы, так жизненно необходимо, чтобы российская экономика развивалась не за счет природы! Но как требовать от людей, чтобы они и впредь голодали и мерзли, жили в нищенских условиях только потому, что это абсолютно необходимо? Должны ли они снова, как было при "реальном социализме", жертвовать своим настоящим во имя туманного будущего? Самосознание. Напрашивается вопрос: что же можно было бы считать собственно "русским" в нарисованной выше картине будущего России? Не станет ли в действительности такая Россия безликой и внеисторичной, подогнанной к западным образцам частью Европы, сохранившей лишь некоторые специфические фольклорные элементы? Разумеется, чрезвычайно сложно в точности определить, что такое русский, немецкий, французский менталитет. Бесспорно, что-то характерное существует в каждом из них - совокупность ли это жизненных привычек, форм общежития, культурного наследия, убеждений, пристрастий и антипатий. Совместное развитие Европы было, помимо всего прочего, совместным развитием национальных менталитетов, или, по меньшей мере, постепенным осознанием того, что различные менталитеты могут мирно сосуществовать и обогащать друг друга. Но ситуация, сложившаяся после второй мировой войны, обусловила практически (хотя и не по принуждению) слияние только западных культур. Может ли и должна ли Западная Европа ожидать, что Россия войдет в нее лишь как новый географический фактор? Разумно ли с политической точки зрения ожидать, что Россия приспособится к западной системе и обществу, тоже не свободным от недостатков (недовольство партиями, "общество двух третей", растущая враждебность к чужакам)? Не следует ли пересмотреть и саму идею Европы, возникшую в специфических условиях совместной защиты от опасности с Востока, если действительно должна сложиться новая Европа, в которую восточнославянские регионы будут включены как ее неотъемлемые составные части в процессе континентального совместного развития? Конечно, против этого сейчас же возникает возражение: сколько должна утратить Россия при разрушении прежних структур и своем обращении к Европе, столько же должна будет потерять и Европа, стремясь вовлечь Россию в европейский интеграционный процесс. Западная Европа выросла из либерально-демократических традиций, к которым теперь, после падения коммунистических режимов, присоединяются народы Восточной и Центральной Европы. Нельзя подвергать сомнению такие традиции. Но при этом ведь не имеется в виду, что новые партнеры будут во всем уравнены со "старыми европейцами". У последних сохранилось многообразие в европейском единстве - в политической культуре, в организации экономики и во внешнеполитических интересах. Сказанное выше скорее означает, что специфические особенности вновь присоединяемых стран (в нашем случае - Россия) должны быть совместимы с принципами европейского сосуществования и исходить из основной общедемократической концепции. Партнеры европейского совместного развития должны иметь достаточно много общего, чтобы при всем своем разнообразии они могли жить под одной крышей. Эту связь - единства и демократии - вполне сознает и руководство России: не случайно в качестве главной современной проблемы своей страны, наряду с преодолением тяжелого экономического кризиса, министр иностранных дел России Козырев назвал необходимость создания "условий для политического развития российского общества в направлении либеральной демократии" (3). Таким образом, выявляется поле напряжения между единством и многообразием, между неотъемлемыми традициями сложившейся политической культуры Западной Европы, с одной стороны, и особенностями и условиями России - с другой. Вопрос стоит так: в какой мере готова Европа интегрировать специфически русское, где здесь проходят границы? И, наконец, главное: чего может и чего реально должна ожидать Европа от России, если та после неоднократных тщетных исторических экспериментов и 70 лет политической изоляции, экономической автаркии и классовой борьбы в международном масштабе хочет войти в европейскую цивилизацию? РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ В ЕВРОПЕ Когда речь заходит о будущей внутри- и внешнеполитической ориентации России и соответствующих ожиданиях ее соседей, то прежде всего приходит мысль о всеобщем характере революционных переворотов в этой стране и их воздействии на Европу. Но особый интерес имеет для европейцев (после восстановления российской государственности и суверенитета) проблема отношений между Россией и Германией, двух "крупнейших по своему человеческому и экономическому потенциалу государств Европы" (4). Подразумевается не только численное превосходство двух народов, на которые возложена особая ответственность за будущий облик Европы. Добавляется и то, что России и Германии еще предстоит определить - или вновь найти - свое место в интегрирующейся Европе: объединенная Германия теперь вновь обрела свое центральное положения в Европе и смотрит на Восток с укрепившейся - не только с географической точки зрения - позиции; и новая Россия, которая в качестве независимого государства во главе с президентом Ельциным стремится присоединиться к Западу. Особую остроту для Европы приобретают российско-германские отношения вследствие того, что эти государства прошли собственный исторический путь, более того, даже претендовали оба на некую "миссию" относительно европейских народов. Не вспомнит ли Россия о своей специфической миссии и не укрепит ли тем самым подобные притязания в Германии? И наоборот: будет ли Германия, тесно связанная с западным сообществом и разделяющая его ценности, использовать свои двусторонние отношения с Россией для того, чтобы привлечь ее к Европе? Германия и Россия. Их отношения складывались в течение долгого исторического времени, и объединяло две страны желание быть иными, отличаться от Запада с его эгалитарно-демократической политической культурой. Это отличие связывало промышленно развитую кайзеровскую империю, которая была хоть еще не демократическим, но уже правовым государством, с самодержавной аграрной страной царской империей. Следы такой специфической связи прослеживаются даже в Веймарской республике, сделавшей попытку подключения к западной политической культуре: в ее армии, унаследовавшей отнюдь не демократические, а "особые" германские традиции, и несмотря на острые политические разногласия с молодой Советской республикой, проходили обучение советские командиры. После 1945 г. и в немалой степени в последующие годы становилось все более ясно: Германия (а ФРГ считалась "настоящей" Германией, что бы там официально ни говорилось) после горьких уроков прошлого и тотального поражения в войне отказалась от представлений об "особом немецком пути" и приобщилась к западной либеральнодемократической политической культуре. Германия стала частью Запада -географически, духовно, политически. Ярким подтверждением подобного развития событий является роль Германии в процессе европейского объединения. Процесс казался необратимым. Но так ли это в действительности? Общественность еще мало обращает внимания на то, что в объединенной Германии растет число голосов тех, кто рассматривает процесс европейского объединения под новым - или старым? - углом зрения. Германия де не должна слишком растворяться в Европе, позволять Европе надеть на себя оковы, ей следует преодолевать "забывчивость" (реакция на прежнее "упоение властью"). Такие мысли выражают Борер, Кремп и другие представители национал-консерваторов. Германия после объединения гораздо больше нуждается в преодолении своего политического провинциализма; она должна, опираясь на вновь обретенный суверенитет, самосознание, как любое "нормальное государство" действенно отстаивать свои собственные национальные интересы в соревновании с другими сильными национальными государствами. Не могут ли подобные голоса обрести силу в случае, если из развалин Советского Союза возникнет Россия, которая не стремится приобщиться к политической либеральнодемократической культуре Запада, а напротив, старается подчеркнуть свою политическую и духовную "особость" и осуществлять ее в своих действиях? Если Россия станет такой, то не появится ли в ее лице мощный союзник для течений, разыгрывающих в Германии национальную карту? Не означает ли это в конце концов, что духовный и политический процесс европейского объединения, включения Германии в политическую культуру Запада вовсе не является необратимым? Допустим, такая постановка вопроса сегодня носит чисто академический, даже умозрительный характер. Но события недавнего прошлого и сегодняшний день учат нас, что история всегда преподносит сюрпризы, что мы часто склонны реально существующее считать единственно возможным и даже в перспективе исключаем вероятные альтернативы. Может ли партнерство с сильной Россией, опирающейся на почвеннические традиции и ценности, стать для Германии альтернативой ее включенности в процесс европейского объединения? В свете подобной - в высшей степени гипотетической - перспективы очевидно, что европейцы (среди них сегодня большинство и самих немцев, и их политических союзников), стремясь к включению Германии в европейское сообщество, связывают свои совершенно определенные надежды с политикой России. Они надеются, что Россия не вспомнит о своей традиционной "особой миссии" и о своем давнем историческом альянсе с Германией, а вольется в процесс развития европейского сообщества, руководствуясь принципами демократии и интеграции при сохранении своих специфических особенностей. КАКОЙ ПУТЬ ИЗБЕРЕТ РОССИЯ? При всей неопределенности будущего СНГ все же можно быть уверенным в том, что Россия (как страна с самой большой территорией среди государств бывшего Советского Союза, с наибольшей численностью населения, с самым большим экономическим потенциалом и как сильнейшая военная держава) и впредь будет играть центральную роль в регионе. Ее руководство дало это понять, объявив Россию правопреемницей бывшего Советского Союза и заняв, например, его место в Совете Безопасности ООН. Даже если страна еще долгое время будет ослаблена внутренними неурядицами, она все равно останется для своих соседей важнейшим партнером среди бывших советских республик. Эта исключительная позиция накладывает на Россию особую ответственность -как в отношении входящих в СНГ государств, так и в отношении остального мирового сообщества. Ввиду имперского прошлого российским политикам необходима высшая степень самодисциплинированности. Именно потому, что Россия была признана всеми сторонами (включая бывшие советские республики) наследницей Советского Союза в Совете Безопасности ООН и тем самым - гарантом международного порядка, ее руководство должно учитывать ответную реакцию на каждый ее шаг по ту сторону российских границ. Конечно, пока трудно, тем более со стороны, сформулировать надежды, обращенные к России, так как еще совершенно неясно, каким будет характер ее государственности, какой будет ее политическая генеральная линия и какая система организации утвердится: централизованная или конфедеративная. Возникает ли де-факто новый центр или регионы страны (по крайней мере, формально) станут равными среди равных, либо они отделятся от центра? Отсюда вытекает и другой, тесно связанный с вышеизложенным аспект: ввиду еще далеко не завершившихся процессов преобразований в России пока совершенно неясно, какие интересы и ценности возобладают в новой российской государственности. Большевики подавляли Россию, вошедшую в советскую империю, ее национальное самосознание, ее собственные специфические интересы. Хотя Россия, казалось бы, составляла костяк советской империи, но происходило это за счет ее кровных интересов, что привело к экономической, экологической и моральной катастрофе. Потому и возникло сегодня среди политических сил страны далеко идущее стремление считать одной из основных политических целей "возрождение России". В программных документах любой из новых партий, любого движения непременно присутствуют эти мотивы. Как будто бы в отношении цели наблюдается единство; но при конкретизации планов начинаются споры. Особенно далеко расходятся взгляды на то, каким должен быть процесс национального самоопределения России и его воплощение в жизнь, какое направление данный процесс должен принять. Эти разногласия, напоминающие об исторических спорах между "западниками" и "славянофилами" в XIX в., которые получили символическое выражение в фигурах Сахарова и Солженицына, а ныне отразились в спорах между национал-демократами, с одной стороны, и "национал-патриотами" - с другой, представляют отнюдь не только внутриполитический интерес. Исход борьбы между двумя основными течениями окажет также сильное влияние и на будущие внешнеполитические связи России, а тем самым - на отношение страны к интегрированной Европе с объединенной Германией в центре ее. Значительно упрощая, а также оставив в стороне тот факт, что основные силовые линии многократно пересекаются, можно представить следующие альтернативные перспективы: "национал-патриоты", поддержанные частью прежней коммунистической номенклатуры, будут опираться на те слои, которым кажется, что демократия и предпринимательство - чужеродные для России явления, и которые в целом относятся к Западу с недоверием. Они будут стремиться к тому, чтобы придать восстановленной государственности страны русский националистический характер ("русское государство"), в ущерб идее российского федерализма ("русско-российское государство"). Но это неизбежно еще более разожгло бы национальные конфликты в Российской Федерации, побудило бы этнически нерусское население (не менее 17%) в 16 автономных областях (от якутов в Восточной Сибири до чеченцев на Кавказе) бороться за полную независимость от России. Кроме того, русский народно-патриотический вариант - подобно тому, как это происходит в Сибири - нашел бы значительный отклик у русских, живущих в пограничных регионах и добивающихся присоединения их к России (на Украине 11 млн. русских из общего числа 52 млн. жителей; в Северном Казахстане 6, 2 млн. из 16, 4 млн. ). Выдающимся сторонником решения, напоминающего об исторической идее "собирания русских земель", является Солженицын. Совершенно ясно, что подобные планы несовместимы с нормами и ценностями европейцев, которые отражены в Хельсинкском процессе и закреплены в Парижской "Хартии для новой Европы" осенью 1990 г.: путь России в Европу, начатый Петром Великим, продолженный Александром II, а затем демократическими силами перед первой мировой войной, будет снова перекрыт. Тем более это возможно, что "национал-патриоты" решительно отвергают подобный путь, называя его распродажей русских интересов и ценностей. Вместо этого они отстаивают особую морально-политическую миссию России: "святая" Русь, принципиально отличающаяся от Запада. По мнению европейцев, вариант России, обращенной внутрь себя, а затем, чего доброго, восстановившей имперские притязания на земли до своих бывших восточных границ, по многим причинам крайне негативен. Особенно это задело бы объединенную, прочно вошедшую в европейский интеграционный механизм Германию. Хотя националпатриотическое направление, опираясь на плодотворный опыт прошлого, в своей внешней политике рассматривало бы Германию как приоритетного партнера, это должна была быть не та Германия, которая является ныне интегрированной составной частью и активным поборником европейского объединения, а такая Германия, которая тоже принялась бы раздумывать о своей особой исторической роли и ставить собственные национальные интересы выше идей европейской интеграции и западной цивилизации. Таким образом, в русском национально-патриотическом варианте под видом оживления традиционных "особых отношений" кроется опасность, что здесь, у нас, укрепятся силы, воспринимающие связь Германии с Европой скорее как помеху для национальных устремлений, для обращения к прежним ценностям германского духа. Исходя из всего этого, прорыв национал-патриотического движения в России отнюдь не в интересах ни европейцев, ни интегрированных в Европу немцев. С тем большими ожиданиями они связывают свои интересы с национал-демократами -подразумеваются те силы в России, которые, судя по словам президента Ельцина, выбирают "путь в направлении демократического, цивилизованного развития" (5) и стремятся включить свою страну в европейский процесс межнационального общения и интеграции. Но в свете вышеупомянутых исторических примеров и современных кризисов, это скорее желаемые представления и абстрактные надежды (6). Модель политической и экономической жизни, которая развивалась и отстаивалась на Западе Европы в течение столетий, не может быть автоматически применена к России. Как и другие страны Восточной Европы, она должна найти собственную реалистическую модель для своего "возрождения". В самой команде Ельцина наблюдаются на этот счет различные взгляды, есть в ней и сторонники идеи авторитаризма. И наконец, весьма сложно оценивать принципы будущей внешней политики России (в том числе и ее отношений с государствами СНГ), так как еще не существует определенной общей концепции с основными задачами и приоритетами. Однако после того, как Россия отказалась от идеологически оформленного мессианства и от имперской политики с позиции силы бывшего Советского Союза, при всем нынешнем увлечении Америкой и Японией все же она отдает предпочтение Европе, Западной и Восточной (и не в последнюю очередь потому, что почти 75% ее внешней торговли приходится на Европу). В противоположность "национал-патриотам", которые хотят оградить Россию от европейского политического, экономического и культурного влияния, ельнинское руководство создает условия для этого влияния, отказываясь от устаревших догм вроде "социалистического выбора", упрощая доступ к рынку для иностранных предпринимателей, неоднократно подтверждая, что страна намерена присоединиться к европейскому интеграционному процессу и даже, в перспективе, хотела бы войти в НАТО и взять на себя соответствующие обязанности. Опасения, что Россия может оказаться изолированной от европейского развития и будет вытеснена на периферию, побудили ельцинское руководство призвать европейцев принять участие в судьбе страны и помочь ей создать действенную инфраструктуру. Если эта линия получит концептуальное развитие, то она станет самым радикальным поворотом во всей российской дипломатии со времен царя Ивана Грозного, т. е. приведет к политике, которая преодолеет идеологические и имперские претензии в пользу взаимовыгодного сотрудничества с региональными и европейскими соседями. Впрочем, можно и к этим благоприятным для Европы перспективам относиться как к чему-то весьма далекому от действительности, тем более, что история показывает: все попытки европеизации России до сих пор если и удавались, то лишь в незначительной степени. Российский империализм оказался исторической константой. Но должно ли так продолжаться и в будущем? Между тем, Россия уже давно не та отсталая, с крестьянской общинной культурой аграрная страна, которая была в стороне от процессов технической модернизации Запада, тем более что реальный социализм за 70-летний период ускоренной индустриализации основательно перетряхнул общество в социальном плане. Произошла стремительная урбанизация страны, приведшая к "преодолению разрыва между городским и крестьянским укладами", к накоплению элементов современного знания и специализации (7). Конечно, руководство коммунистической партии делало упор на однобокую индустриализацию, т. е. в процессе строительства индустриального государства целенаправленно подавлялось создание индустриального общества. В рамках такой специфической модернизации советского типа все делалось для того, чтобы держать общество в атомизированном состоянии, препятствовать возникновению любых форм самосознания, а также взаимодействию активных граждан и групп, будь то партии, профсоюзы, объединения и т. д. Даже осознание человеком своих, независимых от государственной власти интересов и ценностей было парализовано, а возникновение гражданского общества пресекалось в зародыше. Но это уже не могло долго продолжаться после того, как стало ясно, что Советский Союз в экономическом плане все больше отстает от Запада. С повышением роли "человеческого фактора" в период гласности, с отказом от ограничения индивидуальных потребностей, идей и интересов, с появлением плюрализма в обществе, с возникновением независимой прессы в России начались попытки создания гражданского общества; эти явления и внушают европейцам надежды. Фактически ельцинское руководство в своем стремлении сблизиться с Европейским сообществом может найти опору в определенных общественных силах (хотя их численность и влияние трудно определить): сюда относится часть интеллигенции, недавно появившиеся предпринимательские и финансовые круги, кооперативные товарищества, некоторые отряды трудящихся (особенно там, где организуются стачкомы, советы трудовых коллективов и независимые профсоюзы). К ним следует причислить и широкие слои молодежи, которые в своих принципах и ценностях ориентируются на европейскую цивилизацию. Все эти группы встали - в прямом и переносном смысле - в первых рядах, когда в августе 1991 г. потребовалось защитить "Белый дом" от путчистов. ПОЗИТИВНЫЕ СЦЕНАРИИ Исходя из глубинных преобразований, переориентации и противоречий, необходимо тщательно выявлять те сферы, где реально можно было бы ожидать позитивных изменений и откуда исходило бы конструктивное влияние (разумеется, при помощи материального и духовного содействия со стороны Запада). Рассмотрим только позитивные возможности, однако вполне отдавая себе отчет в том, что процесс революционных преобразований может развиваться и в другом - негативном направлении. Это тем более вероятно ввиду того, что западные ценности, концепции и методы общественного устройства все больше теряют кредит доверия у населения из-за экономического хаоса и массовых социальных потрясений. Свобода, которая требует от широких слоев общества жертв в течение долгого срока, вряд ли найдет много защитников. Характер российской государственности. Будущее внутреннее устройство Российской Федерации и ее отношения с окружающим миром определяются тем, каким содержанием будет наполнено стремление к "возрождению России" (8). В границах России проживают свыше 120 национальностей, составляющих примерно 17% от всего населения. Для любого государства такая ситуация представляет серьезную проблему. Европейские государства, столкнувшись с подобными обстоятельствами, лишь после длительного периода бурных волнений находили удовлетворительные решения, но и до сегодняшнего дня многим это не удается. В России ситуация еще более обострена из-за того, что новое государство находится в стадии поиска нового самосознания - после краха идеологии, которая служила КПСС главным инструментом для скрепления как Советского Союза в целом, так и Российской Федерации. На чем будет основываться новое самосознание, в какую государственную форму оно выльется? Будет ли это русское национальное самосознание, скрепленное православной церковью? Будет ли "Российская Федерация" строиться как русское государство, т. е. одержат ли верх тенденции к русскому национальному возрождению и национально-патриотическому интегрализму с национал-коммунистическими и национально-религиозными компонентами, вырастающими не в последнюю очередь из представлений о своей "особости" в отличие от Запада? К сожалению, подобные решения ни в коем случае нельзя исключать: как уже отмечалось, национальные чувства, особенно в периоды кризисов, легче всего использовать в качестве аргумента для активизации подобных настроений. Кстати, в этом случае Россия продолжила бы унитаристские традиции царизма. С другой стороны, в России существуют, хотя бы частично, и другие тенденции: попытки предоставления независимости национальным меньшинствам и народам (например, Польше и Финляндии). Национально-демократическое течение, базирующееся на либеральных принципах, обнаруживает в сегодняшней России стремление избрать такой путь. Сможет ли утвердиться это движение, связывающее свои национальные, региональные, исторические и культурные устремления с поисками демократического консенсуса, с требованиями федеративного устройства на основе равенства, с политическими гарантиями свободного развития национальных меньшинств? Для этих сил характерна общность ценностей с европейскими демократиями, а не политическое и моральное самоутверждение против Запада, как у "национал-патриотов". Серьезным показателем прорыва России к современной государственности могло бы служить стремление руководства страны преодолеть этатизм (исторически сложившийся при царизме и "реальном социализме") посредством децентрализации права принятия решений (9). Именно в периоды радикальных преобразований, как показывает исторический опыт, сверхцентрализованное государство удается разделить на ряд более мелких частей и объединить их по принципу федерации. Такое решение, создавшее определенный баланс власти между "центром" и "периферией" и в то же время послужившее объединению многих неоднородных частей в единое целое, было с успехом осуществлено после второй мировой войны в Германии с ее "федеральными землями", сверхцентрализованными при фашизме, и в Италии - с ее самоуправляющимися "областями". Опыт Италии особенно интересен, так как здесь имеются различия между областями с обычным статусом и такими, которые сохраняют особый статус на основе специфических культурных, этнических или исторических черт (например, Сицилия, Сардиния, Балле д'Аоста, Трентино-Альто Адидже). Для России такое разделение на широкий спектр равноправных национальных и региональных единиц было бы полезно по многим причинам: оно противостояло бы бюрократическому, неэффективному централизму и стимулировало бы заинтересованность людей активно содействовать развитию своей "федеральной земли" (существуют, например, регионы с преобладающим русским населением вокруг СанктПетербурга, Екатеринбурга и Иркутска). Можно было бы снять остроту сепаратистских тенденции в этнически нерусских республиках (Татарстан, Дагестан и др.) и побудить их в дальнейшем вступить в федерацию. В конце концов Россия послужила бы примером для других государств бывшего Советского Союза и разрядила бы напряженность в зонах этнических конфликтов. Учитывая все эти аспекты, европейцы крайне заинтересованы в том, чтобы Ельцин выполнил одно из самых значительных своих предвыборных обещаний (июнь 1991 г.). Он обещал (в качестве второго приоритета после "укрепления суверенитета России") укрепление суверенитета Российской Федерации - с тем, чтобы народы России определяли свою жизнь без насилия, без приказа сверху, жили в мире и согласии (10). Такое решение, помимо всего прочего, способствовало бы демократизации в России. (...). Демократией плюрализм. Первые шаги к демократии Россия уже сделала с 1990 г. создано множество новых партий и движении. И все же при самых оптимистических оценках следует исходить из того, что пройдут еще годы, пока не возникнет дееспособная многопартийная система, подобная западноевропейской (11). Процесс демократизации замедлен и затруднен не только вследствие исторически обусловленного недостатка демократических традиций. К этому добавляются современные общественные проблемы, с которыми приходится бороться новым формациям. Вкратце и упрощенно можно указать на: отсутствие оформленных и организованных групповых интересов как основы для дифференцированной партийной системы; на весьма медленно пробуждающуюся способность людей вообще осознать и выразить свои и групповые интересы для строительства гражданского общества; на недостаток политической культуры дискуссий, когда демократия понимается как механизм для формулирования интересов и ценностей различных групп, а также для цивилизованного разрешения конфликтов посредством консенсуса и компромисса; на отсутствие конкретной стратегии преобразований, направленных на формирование социального рыночного хозяйства при приоритете частной собственности. Следует также упомянуть, что новая элита - по ее собственным словам - сама зачастую все еще "дитя прежней системы". На этом фоне надежды на поворот России к демократии европейского типа представляются не слишком оправданными. Тем более, что еще только предстоит создать новые политические объединения гражданского общества с его специфическими институтами, различными ценностными установками и солидарными действиями людей и групп, т. е. все то, что составляет основу эффективной партийной системы западных стран. Да и условия для рыночных отношений с сильным частным сектором еще не обеспечены, а они - главная предпосылка для дифференцированной социальной структуры, где действуют предпринимательские группы, "новые средние слои" и "квалифицированная рабочая сила", на которые обычно опирается большинство партий различных направлений. (...). Родственным партийным течениям Западной Европы предоставляются различные возможности содействовать новым объединениям России в их стремлении приобщиться к европейской политической культуре. Искушение авторитаризмом. Вследствие слабости новой институциональной системы и действующих в ней политических группировок надежды многих людей в России сегодня меньше связаны с партиями европейского типа, чем с харизматической личностью лидеров, которые берут на себя ответственность за духовное возрождение и материальное благосостояние страны. Это не удивительно в обществе, где - в отличие от Запада - до сих пор не было независимого посреднического звена между гражданами и государством, где не существовало баланса между представительной, исполнительной и судебной властями; создание же достойных доверия и эффективных структур посредников между государством и обществом - потребует много времени и самодисциплины от политического руководства. Наличие сильного лидера опасно: наделенный чрезвычайными полномочиями президент может сохранить авторитарные структуры и отношения, изменив лишь их обличье, и оставить слишком мало места для нарождающегося гражданского общества. Приспособление институциональной системы к президентской власти, "вертикальная структура власти", при которой уполномоченные Ельцина де-факто правят в местных органах управления - все это может привести к такому развитию событий, при котором президентская система плебисцитарного типа - якобы во имя национальной необходимости - оттеснит на задний план избранных народных представителей. Шансы, для позитивного развития заключаются в том, чтобы сильная, поддержанная демократами и контролируемая президентская власть наполнила новым содержанием вакуум, возникший в связи с развалом прежних центральных структур; своим авторитетом она содействовала бы комплексному подходу к процессу преобразований и тем самым предоставила бы новым партиям и движениям собственное поле деятельности. Так возникла бы правоцентристская коалиция, ориентированная на либеральноэкономические модели и соблюдающая интересы новых предпринимательских слоев. Параллельно могли бы сформироваться и левоцентристские силы, и таким образом были бы соблюдены принципы социальной справедливости. (...) Путь к демократии европейского типа будет в России - в случае, если вообще произойдет демократизация, - весьма трудным и длительным и пройдет через многие заблуждения. Возможен вариант умеренно авторитарного режима с националпопулистским уклоном. Демократия европейского типа, как считают представители российского демократического лагеря, может сформироваться только тогда, когда подрастет новое поколение руководителей, не обремененное стереотипами мышления и действий старой системы. Как бы там ни было, европейцы должны быть готовы к тому, что при недостатке демократических традиций авторитарный стиль правления, по крайней мере на переходный период, неизбежен. Правда, подобному стилю руководства может противостоять контрсила. Возможность такого развития событий имеется: уже сегодня в российской институциональной системе и в обществе есть силы, которые противятся неограниченному авторитаризму: парламент, который не поддержал Ельцина, когда он хотел применить силу против чеченцев; Конституционный суд, приостановивший попытку президентских структур слить в одно мощное супер-"министерство" остатки прежних МВД и КГБ СССР; и, наконец, независимая пресса, которая резко критикует возникающие опасные тенденции и мобилизует демократические силы. Точно также действуют властные структуры в США и во Франции, ограничивающие президентскую власть. Конечно, весьма трудно найти в истории пример, когда бы авторитарным путем в обозримый период времени был установлен демократический способ правления, да еще в условиях тяжелого социально-экономического кризиса. Но беспрецедентен и процесс развала Советского Союза, свидетелями которого мы являемся. Еще никогда так стремительно и без всякого нападения извне не рушилась империя, казавшаяся монолитной и незыблемой (...). ПЕРСПЕКТИВЫ Итак, каковы шансы на то, что сбудутся надежды европейцев, обращенные к России? Пока вряд ли удастся ответить на этот вопрос. С одной стороны, если "национал-патриоты" (... ) одержат верх, то с возвратом к "старым стереотипам", с упадком культуры, с разгаром политического невежества в борьбе против "экономической экспансии Запада" следует ожидать, что в "умах будет царить смесь тупого антикапитализма, традиционной ксенофобии и ожидания чуда некоего третьего пути" (12). С другой стороны, новое руководство России проявляет готовность сделать свою страну открытой для Европы (и особенно для объединенной Германии). Существуют же его обращение за поддержкой при построении демократии и рыночных структур, а также намерение приобщиться к европейским нормам и ценностям. Все это свидетельствует о решительном отказе от политической и культурной изоляции и экономической автаркии. Вероятно, ни одна из этих двух крайних позиций не возобладает, - будь то антизападный фундаментализм или прозападное направление. Возможно, Горбачев выразил мнение большинства, русских, сказав однажды (после своей отставки): ни одному обществу нельзя навязать какую-то модель, ни "Швецию нельзя экспортировать в Россию", ни "русский народ" рассматривать "как особую расу со специфической миссией" (13). Было бы нереалистично настраивать европейцев на вестернизацию России. В лучшем случае они могут ожидать, во-первых, оформления русского национального самосознания, которое бы одинаково воспринимало как многоэтничность внутреннего уклада России, так и интересы ближнего зарубежья при общей ориентации на Европу; вовторых, восстановления умеренно авторитарного режима, при котором сильная исполнительная власть сочеталась бы с уважением закона и политическим плюрализмом. Разумеется, не исключено, что в России (2, р. 53) раздастся призыв к сильной власти с диктаторским характером, власти, которая прибегнет к насильственным методам для восстановления "спокойствия и порядка" и преодоления социальных бед. Но последнему противостоит следующий важный фактор: до сих пор в России все революционные преобразования, от перестройки до радикальной смены системы, проходили мирным путем. Возможно, горький опыт заставил население особенно остро осознать, что насилие и репрессии скорее усложняют проблемы, а не решают их. В течение многих десятилетий Советский Союз выглядел монолитным и закостеневшим в своей неподвижности, и Западу было сравнительно легко предугадывать его реакции. Утрата предсказуемости, нарушение привычного порядка вещей в биполярном мире (14) внесли в жизнь Запада элемент неуверенности. Но нельзя забывать, что прежняя предсказуемость была предсказуемостью подавления, которая держалась на запрете права на самоопределение внутри страны и на длительном периоде международной напряженности. Новая непредсказуемость, как бы ни была тяжела, является по своей сути невероятным прогрессом; еще совсем недавно такое невозможно было и представить. Россия переживает переходный период, который не обещает чуда, но и не должен неизбежно завершиться катастрофой. Важно, чтобы Запад воспринимал развитие событий в России с открытой душой и пониманием, не отрекаясь при этом от собственных исторически сложившихся демократических принципов. Он должен отыскать -для чего потребуется творческий подход и воображение - некую точку равновесия между двумя задачами: установить, каковы же предельные условия, на выполнение которых реально способна пойти Россия, и выяснить, чего может и должен ждать от нее Запад. 1. Ср. также: Geyer D. Die Idee der Freiheit in der osteuropaischen Geschichte. - In: D. Geyer (Hrsg. ). Europaische Perspektiven der Perestrojka. Tubingen, 1991, S. 9-22. 2. См. об этом: Simes D. Russia Reborn. - "Foreign Policy" (Washington, ), 1991-92, N 87, Winter. 3. Сообщение московского радио 26. ХП. 1992. 4. См. например, речь Ельцина на приеме у Федерального президента Вайцзеккера. Сообщение ТАСС 22. XI. 1991. 5. "Spiegel", 1991, №47, S. 253. 6. Ср.: Knabe В. Die Russen im Herbst 1991. Ein Versuch zur Anriaberung an ihr Denken und Verbal-ten. - "Berichte des BIOst" (Koln), 1991, № 58. 7. Kljamkin I. Der sowjetische Weg zu Markt und Demokratie. - Beilage zur "Wochenzeitung Das Par-lament" (Bonn), № 52-53, 20. XII. 1991; общие сведения о социальных переменах в Советской Союзе см: Lewin M. Gorbatschows neue Politik. Die regormierte Realitat und die Wirklechkeit der Reformen. Frankfurt, 1988. 8. Ср.: Шевцова Л. Бег по замкнутому кругу. - "Известия", 28. XI. 1991. 9. См. об этом: Ионии Л, Реквием по Союзу. - "Новое время", 1991, № 52, с. 14-17. 10. Из предвыборной программы Ельцина. 11. Ср.: Timmermann Н., Scnneider Е. Voraussetzungen und Perspektiven fur die neuen Parteien in der Sowjetunion. - "Osteuropa" (Aachen), 1991, № 11, S. 1045-1065. 12. Vogel H. Der Londoner Gipfel und die Sowjetunion. - "Aujknpolitik" (Stuttgart), 1991, № 4, S. 323; ср. также: Tolz V., Teagne E. Is Russia Likely to Turn to Authoritarian Rule? "RFE/RL Research Report" (Miinchen), 1992, № 4, P. 1-8. 13. "Repufflica", 27. ХII. 1991. 14. Thierse W. ZeitgemiiBe emanzipatorische Strategien entwickeln. - "Intern" (Bonn),. 1992, № 1, S. 6.
