Политическая культура, массовое участие и электоральное поведение. Россия в сравнительной перспективе

Гельман В. Я.
Политическая культура, массовое участие и электоральное
поведение. Россия в сравнительной перспективе
Часть 2
Итак, почему избиратели голосуют на выборах. Почему они голосуют особенным
образом, именно так или иначе. В поисках ответа на этот вопрос исследователи,
анализировавшие участие в выборах, электоральное поведение в западных
демократиях, разработали три разные теории, получившие названия социальнопсихологическая, экономическая и социологическая. Надо сказать, что каждая из них, в
той или иной мере, оказалась применима и по отношению к России.
Социально-психологический подход объясняет выбор избирателя с помощью
ключевого понятия “партийная идентификация”. Иначе говоря, под воздействием
политической социализации (в раннем возрасте в семье, в школе, позднее в армии, в
колледже) у индивидов складываются определенные предпочтения политических
партий. И эта идентификация очень часто передается из поколения в поколение. В
Америке, скажем, весьма распространенной является модель, когда и отец, и сын, и
внук, голосуют за республиканцев (или за демократов). Конечно, иногда происходят
межпоколенческие изменения ценностей и эта картина нарушается. Например, в 70 –
80-е годы в Западной Европе был зафиксирован сдвиг настроения избирателей в
сторону новых партий, прежде всего, экологических. Это принято связывать с так
называемым постматериалистическим сдвигом в массовом сознании. Но все-таки
модель основана на представлении о том, что избиратель выбирает свои предпочтения
на основе солидарности с какими-то общностями, с которыми он себя соотносит, будь
это семья, будь это церковь, будь это какая-то социальная группа. Но как только мы
начинаем говорить в этих категориях о поведении избирателей в новых демократиях, с
известными оговорками к ним можно отнести и Россию, то здесь возникает серьезная
проблема: каким образом изначально возникает партийная идентификация. Можно
предположить, что она основана на таких мировоззренческих предпосылках, то есть на
том, каким образом индивиды видят мир. А связь между этими мировоззренческими
предпосылками и конкретными политическими действиями, в том числе голосованием
на выборах, обеспечивается через политические идеологии. Американско-немецкий
исследователь Герберт Китчел предложил рассматривать политические предпочтения в
посткоммунистических странах (он это говорил о Восточной Европе, но в известной
мере это имеет смысл и для России) на основании двух идеологических измерений.
Первое измерение – это отношение к роли государства в экономике, и здесь основной
конфликт пролегает между либералами и татистами, сторонниками государственного
регулирования. Второй идеологический раскол связан с отношением к открытости
общества внешнему миру. Идет ли речь о сторонниках авторитарности и закрытости,
или о космополитах, открытых внешнему миру. Китчел полагал, что в пост
коммунистических странах основное размежевание проходит с одной стороны между
либеральными космополитами, а с другой стороны авторитарными татистами. Эта
схема, действительно, во многом служит заменителем тех моделей идеологических
размежеваний, которые присущи странам Запада.
И, действительно, многие исследователи российских выборов показывают, что
такого рода альтернативы являются значимыми и для нашей страны. Хотя другие
исследователи говорят о том, что, конечно, набор идеологических альтернатив в России
этим не исчерпывается, существуют разные политические направления. Но в то же
время разные данные показывают, что доля сторонников этих идеологических
течений, по крайней мере на протяжении 90-х годов, оставалась сравнительно
стабильной. То есть изменения в предпочтениях избирателей, которые наблюдались в
этот период, происходили вовсе не из-за того, что избиратели, скажем, меняли
идеологическую ориентацию и из либералов вдруг становились татистами и наоборот,
а за счет того, что существующая, достаточно влиятельная, группа неопределившихся
избирателей кочует от одной идеологической тенденции к другой. То есть можно
говорить о том, что политическая идентификация носит идеологический характер, но
не партийный. Некоторые исследователи в этой связи ставят вопрос о том, что, да, не
существует пока еще устойчивых партий, за исключением очень незначительного
числа, но существуют так называемые партийные семьи, то есть избиратель может
голосовать, допустим, за либеральные партии, но при этом менять свои предпочтения в
рамках либерального лагеря. Но уж точно, избиратели, голосующие за либеральные
партии, имеющие либеральную политическую идентификацию, не отнесут себя,
скажем, к сторонникам коммунистического лагеря, националистического и так далее.
Но тогда остается открытым вопрос о том, каковы причины такой стабильности в
ситуации, когда происходят столь масштабные социально-экономические
преобразования, то есть почему избиратель, один раз выбрав для себя некоторую
идеологию, в дальнейшем остается ее приверженцем, хотя, возможно, она не
соответствует его текущим и перспективным интересам. Ответ на этот вопрос частично
призвана дать социологическая теория голосования. Она связывает выбор избирателя
вовсе не с его индивидуальными характеристиками, а с макросоциальными
переменными. Ее обосновали в свое время американский социолог Сеймор Мартин
Липсет и норвежский исследователь Стейн Роккан. Они анализировали исторические
аспекты формирования партийных систем в странах Западной Европы и выдвинули
модель, получившую название “структура раскола”. Они показали, что та структура
конфликтов между разными социальными группами, которая сложилась в Западной
Европе в ходе индустриальных революций, в ходе формирования национальных
государств, позднее оказалась заморожена в контурах партийных систем. То есть
социальные базы ведущих партий в Западной Европе воспроизводили те конфликты,
которые сложились и развивались задолго до формирования этих партий.
Липсет и Роккан выдвинули предположение о том, что существует, по крайней
мере в Европе, четыре таких базовых конфликта между разными социальными
группами. Прежде всего, между собственниками и рабочими (этот конфликт был
типичен для Англии XIX века), конфликт между городом и селом, точнее между
землевладельцами и горожанами (этот конфликт был присущ, прежде всего,
индустриализирующимся аграрным обществам), конфликт между центром и
периферией (достаточно характерный для некоторых скандинавских стран) и, наконец,
конфликт между церковью и светским государством (самым ярким примером которого
являлись, безусловно, католические страны и прежде всего Франция и Италия). Эти
конфликты оказались достаточно устойчивы. Анализ выборов в странах Западной
Европы показал, что за сто лет конкурентных выборов (с конца XIX по конец XX века)
изменение социальных баз партий в целом составило всего 8 % (достаточно небольшой
показатель).
Надо сказать, что в исследованиях российских выборов эта модель тоже
получила определенную популярность. Уже первые выборы показали так называемый
эффект 55-й параллели. Эта зона на карте служила границей между российским
севером и югом. В регионах, которые были расположены к северу от этой границы,
избиратели чаще поддерживали партии и кандидатов либеральной ориентации, а на юге
голосовали за коммунистов и националистов. Некоторые специалисты делали вывод о
том, что на юге России было исторически унаследовано крепостное право, а север был
свободен от крепостничества, поэтому север более либерален, а юг более
консервативен. Очень интересная гипотеза. Но когда были получены более детальные
данные, то стало ясно, что, на самом деле, все очень просто. Речь идет о том, что на
севере более высокий уровень урбанизации, чем на юге и разделение между севером и
югом отражает всего лишь на всего различие голосования между городом и селом. Эта
дихотомия трактовалась совершенно иначе, как размежевание между крупными
городами, которые служат модернизационными центрами и отсталой, консервативной
периферией. То есть речь идет о все той же дихотомии между модернизацией и
традиционализмом, который хорошо описан в рамках модернизационных теорий, в том
числе, принесенных Советскому Союзу и соответствует концепции культурного
раскола российского общества, о которой я уже говорил.
Но при этом возникает вопрос, какое влияние оказывают другие социальные
характеристики на поведение российских избирателей. Действительно, существует
достаточно серьезная связь между социальным статусом и электоральным поведением,
прежде всего, участием в выборах. Менее активно голосуют молодежь, жители городов
и избиратели с высоким социально-экономическим статусом и, наоборот, пожилые
избиратели, сельские жители, имеющие низкие доходы, как правило, проявляют более
высокую активность. Но в том, что касается предпочтений электоральных: не только
придти на выборы, но и за кого проголосовать, то оказывается, что, скажем, при
голосованиях на выборах в Государственную Думу, когда предстоит выбор из
нескольких политических партий, то единственной наиболее значимой
характеристикой является все то же размежевание между городом и селом, то есть
уровень урбанизации. Отчасти можно объяснить этот факт просто несовершенством
социальной статистики в условиях перехода. Действительно, данные о доходах
населения, которые фиксирует Госкомстат, мало имеют отношения к реальной картине,
равно как, скажем, статистика занятости, статистика преступности и так далее. Но, в то
же время, можно говорить о том, что социальные группы, социальные классы, слои
просто еще не сложились в России и, конечно, возникновение этой структуры расколов
и ее замораживание – процесс очень длительный.
Помимо этого существует и фундаментальная критика концепции структуры
раскола. Она связана с тем, что, в действительности, в обществах существует очень
много противоречий, но при этом остается совершенно непонятно, почему одни
противоречия становятся основой раскола и становятся основой состязания в рамках
партийных систем, а другие – нет, почему в одних странах одни конфликты
оказываются значимыми, а другие – нет. Надо сказать, что и социальнопсихологическая, и социологическая теории голосования между собой очень близки.
Они рассматривают голосование как некоторый акт выражения солидарности.
Неважно, идет ли речь о малых группах типа семьи или церковной общины, или о
больших группах как, например, класс. Но в любом случае выбор избирателя носит
экспрессивный характер.
В противовес этому экономическая теория отталкивается от представления о том,
что избиратель эгоистичен, рационален и его голосование носит сугубо
инструментальный характер. То есть избиратель связывает свое голосование с
оценками экономического положения и перспектив его изменения в зависимости от
результатов выборов. Самый простой вариант здесь связан с так называемым
ретроспективным голосованием. То есть избиратель своим голосом или поощряет, или
наказывает инкумбентов, то есть партию или кандидата, который находится у власти, в
зависимости от того, как отражается их правление на его собственном экономическом
благополучии. Это так называемая “эгоцентрическая модель”. Предполагается, что
избиратель не имеет достаточных знаний о партийных платформах, о перспективах
того, что принесет ему лично и стране в целом тот или иной экономический курс, но,
по крайней мере, избиратель представляет, как ему жилось при нынешней власти, и
голосует, таким образом, своим кошельком.
Некоторые критики утверждают, что избиратель способен оценивать не только
собственное личное экономическое благополучие, но и благополучие общества в
целом. Эта модель получила название “социотропная”. Также возможно и
перспективное голосование, когда избиратель оценивает, каким образом на его
экономическое положение повлияет успех на выборах той или иной партии или
кандидата. Надо, конечно, иметь в виду, что в условиях переходной экономики такая
перспективная модель очень мало реалистична, потому что от избирателя она требует
очень значительных усилий по сбору данных о кандидатах, по их обработке и по их
осмыслению, а поиск информации – это действия, которые требуют значительных
затрат времени и сил, рационально мыслящий индивид не станет расходовать на это
ресурсы. А уж информация о состоянии собственного кошелька, о благополучии
собственной семьи гражданину заведомо известна.
Но у этой теории существует другой фундаментальный недостаток. Дело в том,
что она не позволяет объяснить, почему избиратель вообще ходит на выборы.
Действительно, голос одного избирателя на выборах практически ничего не значит; в
России 107 миллионов избирателей, почему я должен пойти на выборы, когда от моего
голоса в конечном итоге ничего не зависит, изберут нынешнего Президента,
губернатора, депутата или предпочтут им кого-то другого. И надо сказать, что теория
рационального выбора не в состоянии дать ответ на этот вопрос в принципе. Тем не
менее, она применяется достаточно часто и вариант ретроспективного голосования,
казалось бы, выглядит таким очень логическим объяснением. Действительно,
проправительственные партии проиграли на выборах 93-го и 95-го годов, когда
избиратели наказали их за снижение уровня жизни, за ухудшение экономической
ситуации в процессе реформ и, наоборот, выборы 99-го, 2000-го годов прошли в
условиях, когда после тяжелого кризиса российская экономика начала улучшать свои
показатели, уровень жизни начал потихоньку восстанавливаться и в этих условиях
проправительственная партия "Единство" и кандидат в Президенты Путин могли
получить поддержку избирателей. Действительно, опросы показывают, что негативная
оценка ситуации в экономике очень часто связана с голосованием за оппозиционные
партии и кандидатов. Но при этом влияние собственного экономического положения,
то есть эгоцентрические оценки влияют на голосование в значительно меньшей мере.
Это можно объяснить. Дело в том, что в России экономическая политика правительства
и экономическая ситуация в стране в целом гораздо в меньшей степени определяется
результатами выборов, чем это имеет место быть в стабильных демократиях. А если
так, то стимулы к тому, чтобы наказывать правительство или его поощрять, в общем,
оказываются подорваны. Грубо говоря, от того, какую политику проводит
правительство, никак не следует его поддержка на выборах и наоборот.
Помимо этих подходов в объяснениях результатов выборов очень часто играют
роль институциональные факторы, прежде всего, разделение власти и избирательная
система. Ибо эти институты оказывают очень сильное влияние не только на то, как
ведут себя на выборах кандидаты и партии, но и на поведение избирателей. Иначе
говоря, они влияют на формирование не только предложения, но и спроса на
электоральном рынке. Действительно, та избирательная система, которая применяется
в России способствует такой множественности стратегий поведения избирателей:
избиратели могут голосовать на парламентских выборах по партийному списку за одну
партию, на выборах в одномандатном округе за кандидатов совершенно другой партии
или вовсе беспартийных кандидатов, они могут делать совершенно другой выбор на
президентских выборах. И это ведет к тому, что повышается фрагментация партийной
системы и смещаются линии раскола, размываются границы партийной
идентификации. Напротив, на президентских выборах ситуация выглядит совершенно
иной, то есть голосование играет роль референдума по вопросу о доверии или
недоверии тому или иному кандидату, и выбор избирателей, в общем, носит
вынужденный характер. Иногда голосование происходит за предпочитаемого
кандидата, как это было в 2000 году, когда большинство российских избирателей
проголосовали за Владимира Путина и, наоборот, на выборах президентских 96-го года
скорее это было голосование против кандидатуры Геннадия Зюганова, нежели
голосование в поддержку Бориса Ельцина.
Кроме
того,
институциональное
устройство
оказывает
не
только
непосредственное, но и опосредованное влияние на голосование избирателей. То есть
разница в полномочиях между Президентом и Парламентом в пользу Президента
делает разными в глазах избирателей не только функции этих органов, но и цену,
значимость, этих выборов с точки зрения их политических последствий. Иначе говоря,
голосование на парламентских выборах является выборами второго порядка по
сравнению с главными, президентскими выборами, не говоря о том, что они проходят в
разные сроки. Парламентские выборы, по сложившемуся в России электоральному
расписанию, предшествуют президентским. Надо сказать, что некоторый аналог мы
можем найти в европейских странах , потому что европейские избиратели очень часто
по-разному голосуют на выборах в Парламент собственных стран и в Европейский
Парламент (Европейский Парламент наделен гораздо меньшими полномочиями по
сравнению с Национальными Парламентами). Очень часто наблюдается эффект, когда
на выборах второго порядка большинство получает оппозиция, а на главных выборах –
правящая партия. И это неудивительно, поскольку на выборах второго порядка выбор
избирателей очень часто носит инструментальный характер, а на главных выборах
избиратели руководствуются экспрессивной мотивацией и связующим звеном между
этими механизмами выбора остается та идеология, которую представляют кандидаты и
политические партии.
Казалось бы, такая модель голосования может выглядеть вполне убедительным
объяснением загадки выбора российских избирателей. Но пока трудно говорить о том,
насколько она окажется устойчивой. По крайней мере, последний цикл выборов 1999
года в Государственную думу, выборы президента в 2000 году заставляют очень сильно
усомниться в том, на сколько непоследовательны российские избиратели, как можно
объяснить эту непоследовательность с помощью конкурирующих теорий. Но, конечно,
существуют сугубо политические факторы, которые связаны с особенностями разных
выборов, со стратегиями партий, кандидатов и с их избирательными кампаниями.
Известно, что огромная часть российских избирателей не имеет устойчивых
электоральных предпочтений и, по разным оценкам, от трети до четверти голосующих,
делает свой выбор непосредственно накануне голосования. Кроме того, существует еще
один очень важный элемент политического выбора – это коалиционная политика
партий и кандидатов или отсутствие такой политики. Опять же сошлемся на опыт
выборов президента России в 96-м году, когда Борис Ельцин заключил между первым и
вторым туром выборов стратегический союз с Александром Лебедем. И, по мнению
очень многих экспертов, этот союз помог Ельцину привлечь дополнительные голоса
избирателей и одержать уверенную победу над Геннадием Зюгановым, хотя
первоначально часть сторонников Лебедя не собиралась голосовать за Ельцина. И,
наконец, весьма значимой для российских избирателей оказывается идеологическая
идентификация партий и кандидатов. Те партии, которые не смогли предложить на
электоральном рынке более ли менее ясно очерченную идеологию, оказались не у дел
по итогам парламентских выборов. И, конечно, не утрачивает своего значения
способность к мобилизации, способность к проведению эффективной избирательной
кампании и, пожалуй, здесь хрестоматийным примером уже стал опыт выборов в
Государственную Думу в 1993 году. Когда, благодаря яркой избирательной кампании и
успешного использования телевидения, Владимир Жириновский и возглавляемая им
Либерально-демократическая партия России одержали победу, а главный
проправительственный блок “Выбор России” набрал гораздо меньше голосов, чем
ожидалось.
Ключевое значение в ходе кампании приобретают те стратегии, которые
используются инкумбентами – кандидатами и партиями, находящимися у власти. Вопервых, потому что они обладают большими возможностями по представлению
соответствующей идеологии. А во-вторых, потому что они могут стимулировать в свою
пользу экономическое голосование, скажем, обеспечить выплату долгов по зарплате,
повышение пенсий и пособий, как это делал Борис Ельцин во время выборов 1996 года
и, надо сказать, что успешное применение этих стратегий привести к повышению доли
голосов, поданных за инкумбентов. Но не следует преувеличивать возможности этой
электоральной мобилизации, потому что ее пределы уже ограничены контурами
идеологических предпочтений избирателей. А они в свою очередь определяются
политическими идентификациями и структурами социальных расколов. В последнее
время очень распространенным в России становится мнение, что такие изощренные
избирательные технологии, очень часто выходящие за рамки закона и за рамки морали,
способны принести успех на выборах любой ценой. Есть многочисленные данные,
которые опровергают это мнение. Большинство серьезных исследователей сходится на
том, что пределы этой мобилизации ограничены десятью, пятнадцатью, двадцатью
процентами избирателей. Не вдаваясь в эти подробности, я хотел бы просто напомнить
известное высказывание Авраама Линкольна о том, что, конечно, можно достаточно
долго обманывать немногих людей и можно небольшой промежуток времени, недолго,
обманывать многих, но невозможно всегда обманывать всех. Конечно, это замечание
имеет смысл только в условиях демократического правления. Его перспективы в
России по-прежнему остаются достаточно неопределенными и во многом лишь
перспективы демократического правления смогут прояснить для нас ответ на вопрос о
закономерностях политической культуры, политического участия и электорального
поведения Российских избирателей.