Трансформация суверенитета национальных государств
реклама
Симон Марк Евгеньевич. кандидат политических наук, научный сотрудник Института экономики РАН Трансформация суверенитета национальных государств Европы под воздействием процессов регионализации: аспект формирования идентичностей В последние десятилетия представители различных научных школ предпринимают попытки концептуального осмысления структурных характеристик, а также основных тенденций развития мировой системы международных отношений. Наблюдаемые во второй половине XX – начале XXI веков политические, экономические, социальные и культурные трансформации, так или иначе затрагивающие судьбы общепланетарной целостности, принято характеризовать как процессы «глобализации». Частичная потеря национальными государствами своих традиционных функций контроля над передвижением финансовых, трудовых, миграционных, а также информационных потоков, инспирировала теоретические дискуссии о «закате» государствоцентричной модели международных отношений и наступлении новой исторической эпохи. Одной из популярных трактовок конфигурации «нового мирового порядка» стал дискурс «Империи», получивший широкое распространение в научной литературе в начале 2000-х годов. Подобная интерпретация имеет несколько разновидностей, каждая из которых отличается определенной спецификой. Так, с точки зрения Найла Фергюсона1, после периода межблокового противостояния мировая система переходит к гомогенности и однополярности, обеспечиваемой усилиями одной сверхдержавы. Таким образом, совершается своеобразный возврат от эпохи «национальных государств» к эпохе «империй», однако в нынешних условиях на роль гегемона претендует не Великобритания, а США. Иное понимание «Империи» обнаруживается в работах современных марксистских критиков мирового капитализма – Майкла Хардта и Антонио Негри2, акцентирующих внимание на качественно новом характере контроля над мировой системой, основной особенностью которого становится детерриторизация власти. Данная трактовка отличается от подходов Фергюсона тем, что глобальные механизмы регуляции общественного производства и товарообмена приводят к появлению новой формы суверенитета, не привязанной к институтам власти того или иного государства. Тем самым Хардт и Негри указывают на принципиальное различие между «Империей» и 1 2 Ferguson, N. Empire: How Britain Made the Modern World. New York: Basic Books, 2003. Хардт М, Негри А. Империя. М.:Праксис, 2004. 2 «империализмом»3. Разветвленные транснациональные сети, в которых тесным образом сплетаются интересы финансовых и политических элит, создают ощущение неуловимости и неконтролируемости их власти. В то же время в теориях международных отношений существует и другой тип дискурса глобализации, возникший в начале 1990-х годов и остающийся по сей день весьма актуальным в академической среде. Его именуют «Новое Средневековье»4. Указанное направление так же, как и «имперское», построено на применении приема исторической аналогии, однако в отличие от последней оно акцентирует внимание на том, что мировая система находится в «переходной фазе», с присущей ей высокой степенью неопределенности будущей конфигурации мирового порядка. Следует отметить, что изложенный подход сформировался в контексте европоцентричной универсалистской научной традиции, что делает его несколько уязвимым, учитывая тот факт, что аналогии с «довестфальской Европой», находящейся в преддверии формирования нового типа международно-правового регулирования, с трудом подлежат экстраполяции на другие части света, историческое развитие которых происходило принципиально иным образом5. Оптика анализа исследователей, развивающих теоретические построения в рамках упомянутого направления, сфокусирована на том аспекте трансформации суверенитета национальных государств, который связан с процессами региональной интеграции во всем их многообразии: субрегиональным от передачи органам правительствами самоуправления до компетенций формирования локальным и трансграничных региональных объединений, а также усиления в мировой политике и экономике роли крупных интеграционных организаций, включающих существенное количество странучастников (ЕС, АСЕАН, МЕРКОСУР, НАФТА)6. Таким образом, проблематика «регионализма» и «регионализации» становится одной из ключевых в рамках изучения последствий воздействия процессов глобализации на трансформацию суверенитета национальных государств. Парадоксальность наблюдаемых явлений международной жизни заключается в том, что, с одной стороны, можно констатировать все большую открытость и проницаемость национальных границ в контексте передвижения транснационального финансового капитала, а также рабочей 3 Хардт М, Негри А. указ. соч., с.12. оригинальное название “New Medievalism” – нередко встречается в работах представителей Английской школы международных отношений, в частности у Хэдли Булла: Bull, H. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. 2nd Ed.London: Macmillan, 1995. 5 см. Mann M. Has Globlization Ended the Rise and Rise of the Nation-State // Review of International Political Economy, 4:3, Autumn 1997. – p.473. 6 Fabbrini, S. European Regionalism in Comparative Perspective // Paper submitted at the 3rd Pan Hellenic Conference on International Political Economy, Charokopeion University, Athens, May 16-18, 2008. http://aei.pitt.edu/14996/1/EurReg.pdf 4 3 силы, с другой же, - происходит своего рода «фрагментация» мирового пространства, выражающаяся в появлении новых институтов региональной власти, деятельность которых способствует не только интеграции, но и размежеванию различных социальнокультурных сообществ. продемонстрировали, что События последних двух потенциал национального десятилетий строительства в наглядно условиях глобального рынка не исчерпан, о чем свидетельствует активность различного рода сепаратистских движений, претендующих на признание права на самоопределение со стороны мирового сообщества, а также правительств тех национальных государств, под юрисдикцией которых они находятся. Феномен возникновения региональных социальных общностей, стремящихся к политической институционализации, связан, в первую очередь, с процессом создания новых идентичностей или же, наоборот, актуализации старых в современных исторических реалиях. Как отмечает норвежский исследователь Ивэр Нойманн, строительство регионов происходит аналогичным формированию наций способом - и те и другие суть конструкты и представляют собой, в первую очередь, тип «воображаемых сообществ»7, идеологическое содержание которых в существенной степени определяется манипуляциями тех или иных акторов8. В основе данного исследования лежит теоретическая предпосылка, сформулированная Мишелем Фуко в работе «Археология знания»9 (разделяемая многими представителями рефлективистского направления в изучении международных отношений), суть которой заключается в том, что тот или иной дискурс, будучи сознательно выстраиваемым посредством создания образа «непрерывности истории», становится своего рода репрезентаций властных отношений, существующих в различных сегментах общества. Если следовать этой логике, становится очевидным, что регионы определяются при помощи «речевых и иных актов»10, выявляющих существование соотношения между «знанием» и «властью». Кроме того, тот или иной тип идентичности актуализируется, в первую очередь, под влиянием социального контекста, вызывающего ее к жизни, а также фактором «внешнего раздражителя», что может быть формализовано при помощи бинарной оппозиции «Я/Другой»11. Суть указанной формулы заключается в 7 термин Бенедикта Андерсона (Андерсон Б. Воображаемые сообщества, М.:Канон-Пресс-Ц, 2001) Нойманн И. Использование другого. Образы Востока в формировании европейских идентичнсотей, М: Новое Издательство, 2004. – с.158. 9 Фуко М. Археология знания, М.: Гуманитарная академия, 2012. 10 Нойманн И. указ. соч., с.160. 11 “Self/Other” (англ.) – формула, которая активно применятся в изучении международных отношений, начиная с 1980-х годов, в том числе, благодаря представителям постколониальных исследований (Э.Саид, Г.Ч.Спивак). 8 4 том, что процесс отождествления индивида с той или иной общностью неразрывно связан с необходимостью противопоставления образу «иного», чуждого и враждебного по отношению к ней субъекта. Таким образом, в условиях глобализации государства теряют контроль не только над социально-экономической сферой деятельности общества, но и над циркуляцией смыслов, в том числе в сфере культуры и исторического знания, что приводит к возникновению новых форм легитимации региональной политической власти, исходящих из наличия соответствующих идентичностей. Тем не менее упомянутые процессы не следует рассматривать исключительно с точки размежевания сообществ внутри национальных государств. Необходимо проанализировать процессы возникновения новых форм транснациональной и глобальной солидаризации различных акторов (НПО, социальные движения, институты меж– и трансрегионального сотрудничества), что также существенным образом сказывается на изменении традиционных функций государствнаций. В этом аспекте современная Европа представляется одним из наиболее наглядных примеров сложности, противоречивости и слабой предсказуемости изменений, которые претерпевает система национальных государств, в меру наличия гибридных форм идентичности в различных сообществах, отсылающих нас к многомерным социальным и политическим контекстам. Задачи исследования заключаются в обнаружении корреляции между различными типами идентичности строительства; анализе и содержанием соотношения процессов между европейского локальным, регионального национальным и наднациональным уровнями власти в Европейском союзе в условиях трансформации традиционных функций государства; определении степени взаимозависимости между процессами глобализации, интеграции и регионализации с точки зрения многообразных сосуществующих механизмов культурной и политической самоидентификации; выявлении роли различных акторов международных отношений в упомянутых процессах; соотнесении понятий «социальное государство», «гражданское общество» и «представительная демократия» на примере современного ЕС. Теоретические подходы к классификации идентичностей в условиях глобализации и интеграции В результате «постпозитивистских интервенций», которые испытала дисциплина «международные отношения» в течение последних трех десятилетий, исследованиям влияния фактора идентичности на формирование политического сознания тех или иных акторов мировой политики уделяется все большее внимание. Данная проблематика 5 затрагивается не только видными представителями «западного» академического сообщества, но и российскими учеными. Так, Л.А. Фадеева в статье, посвященной конструированию европейской идентичности, отмечает, что «идентичность рассматривается в социальных науках как множественная, гибкая, изменчивая, социально конструируемая, меняющаяся в зависимости от исторического и политического контекста и стратегии акторов структура». На ее взгляд, «один из важных моментов в исследовании идентичности заключается в том, в какой степени она может быть сконструирована, на какой основе и какими акторами»12. С методологической точки зрения, принципиально важный момент в исследовании образования идентичностей заключается в выявлении фигуры активно действующего в социально-политическом пространстве субъекта – ее носителя: как индивидуального, так и коллективного. Анализ представлений субъектов о самих себе, формирующихся в результате соотнесения себя с теми или иными культурными, социальными и политическими общностями, весьма значимо многочисленными при способствует лучшему пониманию их мотиваций, что изучении участниками сложных механизмов международной взаимодействия коммуникации. Эти между вопросы представляются особенно актуальными в контексте Европейского союза, где в наиболее интенсивной степени наблюдается институционализация негосударственных субъектов социальных, экономических и политических процессов в рамках углубления и расширения сфер международной и региональной интеграции. Интеграционные процессы имеют как «вертикальное» (иерархическое), так и «горизонтальное» (трансграничное пространственное) измерение, что обусловливает необходимость типологизации различных видов идентичностей при проведении соответствующих научных изысканий. Так, по мнению И.С.Семеренко, следует различать «средовую» (социальную) и «макрогрупповую» (политическую) идентификации13. Кроме того, упомянутый автор указывает на еще один тип идентичности – «гражданский», в котором сочетаются социальная и политическая компоненты, что позволяет преобразовывать нормативное содержание в осмысленное политическое действие посредством соответствующих демократических институтов представительства. Существует и несколько иной подход к классификации идентичности, предложенный испанским социологом, автором теории «сетевого общества» Мануэлем Кастельсом. 12 Он выделяет следующие разновидности: 1) «легитимирующую», Фадеева Л.А. Конструирование европейской идентичности: стратегии и акторы // Идентичность как предмет политического анализа (сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции), ИМЭМО РАН, 2011. – с.101. 6 используемую представителями различного уровня институтов власти для утверждения собственного господства над социальными сообществами; 2) «идентичность сопротивления», возникающую вследствие неприятия подобного вида господства теми или иными субъектами; идентификацию, и, 3) наконец, предполагающую «проектную» преимущественно социально-культурную горизонтальные формы коммуникации между акторами во имя осуществления преобразований социальной структуры и утверждения новой системы ценностей14. Большинство исследователей, так или иначе соприкасающихся с проблематикой идентичности, отмечают, что ее актуализация в различных общественных и научных дискурсах явилась феноменом «эпохи модерна» в меру возникновения множественности социальных контекстов, в рамках которых формируется представление о «себе» и «других», а также постепенного преодоления поляризации между публичной и частной сферами коммуникации. Особенно наглядно деконструкция оппозиции «публичное/частное» наблюдается с 1960-х годов в связи с возникновением феминистских и экологических международных движений, а также интенсификацией борьбы за права различного рода «меньшинств». Глобализация, которую принято характеризовать как фазу «позднего модерна» (или даже «постмодерна»), способствовала не только распространению «проектной» идентичности, носителями которой выступают представители транснациональных общественных движений и организаций, но и усилению «идентичности сопротивления», возникающей как ответ на исключение «инакостей» из тех или иных сообществ. Широкое распространение миграционных и информационных потоков вследствие все большей открытости и проницаемости границ национальных государств создало предпосылки для транскультурного диалога, результатом которого стал феномен появления «гибридных идентичностей». Представители других частей света, приезжающие в Европу по тем или иным причинам, оказываются вовлеченными в процессы адаптации к институциональной и гражданской культуре тех сообществ, в которые они вынуждены интегрироваться. Однако зачастую невозможность ассимиляции, возникающая из-за ощущения мигрантами их «инакости» и нежелания коренных жителей признавать их в качестве равноправных членов сообщества, создает предпосылки для усиления «идентичности сопротивления», проявляющейся в замыкании на узкой социальной группе и противопоставлении собственной культуры культуре страны13 Семеренко И.С. Идентичность в предметном поле политической науки // Идентичность как предмет политического анализа, ИМЭМО РАН, 2011. – с.9. 14 Castels, M. The Power of Identity (The Information Age: Economy, Society and Culture), second edition, WileyBlackwell, 2010 – p.8 7 реципиента. Тем не менее отождествление глобализации и вестернизации представляется неправомерным, поскольку представители «западного мира» также воспринимают и впитывают элементы культур других частей света, становящихся неотъемлемой частью их повседневности. На современном этапе феномен «отчуждения» от национальной идентичности наблюдается в Европе не только в среде сообществ мигрантов. Ограничение потенциала реагирования национальных европейских правительств на вызовы, связанные с потерей территориального контроля вследствие взаимного влияния процессов глобализации и интеграции, обусловило необходимость диверсификации системы управления, предполагающей усиление роли как наднациональных, так и региональных структур. Сложная и многоступенчатая институциональная архитектура ЕС, построенная на механизмах перераспределения полномочий между центром и периферией, законодательно закрепленных в Маастрихтском договоре (1992 г.) и формализованных в виде принципа субсидиарности, создала широкие возможности для репрезентации социально-экономических и политических интересов граждан на муниципальном, региональном, национальном и наднациональном уровнях. Таким образом, национальное государство перестало восприниматься как единственный гарант соблюдения общественных интересов и сохранения баланса между ними. Как отмечает Кастельс, утверждение «легитимирующей идентичности» становится характерным для любого уровня власти, поскольку желание тех или иных акторов конституировать собственное господство посредством институционального строительства неминуемо ведет к дальнейшей классовой стратификации внутри гражданского общества, а также конфликту интересов локальных и национальных элит15. Таким образом, данный тип идентичности неразрывно связан с «идентичностью сопротивления», распространяющейся как вовнутрь, так и за пределы сообщества. В то же время возникновение «идентичности сопротивления», а также «проектной идентичности» своего рода защитная реакция на воздействие процессов глобализации, создающих все большее ощущение нестабильности и непредсказуемости, а также неспособности национальных правительств обеспечить соответствующий уровень защиты от их последствий. Невозможность простой категоризации угроз на «внешние» и «внутренние», с одной стороны, обусловливает делегирование суверенитета коммунитарным органам Брюсселя, а также унификацию норм европейского законодательства, с другой, усиливает роль региональных автономий, способных выработать более эффективные подходы к решению локальных проблем. В связи с этим отмечается усиление роли 8 негосударственных акторов на территории ЕС, в том числе международных неправительственных организаций и социальных движений, главным лозунгом которых в начале XXI века стала формула: «Думай глобально, действуй локально». В то же время нельзя отрицать все большую «фрагментацию» европейского пространства, вызванную стремлением региональных образований не только к кооперации, но и к обособлению, что становится достаточно очевидным в условиях глобального экономического кризиса. Многие еврорегионы претендуют не только на социально-экономичесую, но и на политическую автономию, что свидетельствует о неисчерпанности потенциала национального строительства на территории Европы. Усиление региональной идентичности, сформированной на основе культурно- исторических и лингвистических предпосылок, нередко обретает форму достаточно радикального сепаратизма, примером чему служат движение за отделение Страны Басков и Каталонии в Испании, Валлонии и Фландрии в Бельгии, Северной Ирландии и Шотландии в Соединенном королевстве и т.д. В свете описанных тенденций необходимо отметить, что в современной научной литературе нередко можно встретить термин «глокализация», отражающий надежды представителей различных социальных групп на построение более справедливой (чем государственная) модели распределения благосостояния, а также представительство общественных интересов как в локальном, так и в глобальном измерении. В условиях социально-экономического неблагополучия эмоциальные предпосылки к возникновению «идентичности сопротивления» подкрепляются прагматическим и нередко эгоистическим стремлением отказаться от бремени общей ответственности путем исключения «чуждых» форм общности. Если принять тезис Мишеля Фуко о том, что власть как форма отношений между индивидами пронизывает все социальные страты общества, то нужно учитывать, что она основывается, в первую очередь, на манипуляции различными видами знания в зависимости от конъюнктурных интересов тех или иных сил16. Политика идентичности, формируемая региональными акторами и выражающаяся в конструировании определенных дискурсов, становится таким образом важным фактором при исследовании «дрейфа гражданской лояльности» от национальных правительств к местным органам. Однако надо иметь ввиду и то обстоятельство, что националистический дискурс не является исключительно прерогативой элит. Во многом наличие подобного рода идентификации зависит не столько от желания заинтересованных акторов использовать 15 Castels, M. Ibid., p.8. 9 его в своих целях, сколько от того, насколько устойчивыми в историческом отношении оказываются механизмы культурного самовоспроизводства. В первую очередь, здесь играет роль наличие языка, который нередко оказывается ключевой предпосылкой для самоопределения в категориях «нации», как это происходит во многих регионах Европы (Каталония, Страна Басков, Фландрия и т.д.). Аналогичным катализатором может служить также религиозный фактор. Так, историческая память о дискриминации ирландцев из-за принадлежности к католической вере продолжает детерминировать сепаратистские настроения определенного общественного сегмента в Северной Ирландии17. При классификации различных видов идентичности не следует забывать также о границах использования данного конструкта в изучении различных социальнополитических явлений. Так, Ивэр Нойманн отмечает, что понятие «идентичность» необходимо отличать от «Я», поскольку первое всегда контекстуально обусловлено, а второе проявляется во всей своей полноте и подлинности лишь в трансконтекстуальном аспекте18. Таким образом, один и тот же субъект зачастую оказывается носителем множественных форм идентичности, конкретное проявление каждой из которых зависит главным образом от внешних вызовов. Кроме того, восприятие «Другого» может носить как негативный, так и позитивный или же нейтральный эмоциальный характер, а сближение с ним или, наоборот, дистанцирование от него во многом зависит от наличия знаний об особенностях его идентичности19. «Социальное государство» и «гражданское общество»: поиски дискурсивного компромисса на региональном уровне Уникальный опыт развития интеграционных механизмов в современной Европе нельзя осмыслить вне исторического контекста, поскольку прецедент добровольного делегирования части государственного суверенитета наднациональным и региональным институтам власти во многом был обусловлен невозможностью сохранения за бывшими колониальными странами их прежнего статуса. Следует принимать во внимание тот факт, что международно-правовой порядок, центральным элементом которого принято считать национальное государство (в его современном понимании) - явление относительно недавнее с точки зрения исторических изменений, которые претерпело европейское 16 см. Faucault, M. History, Discourse and Discontinuity // Psychological Man: Approaches to an Emergent Social Type, No.20, Summer-Fall 1972. http://www.jstor.org/stable/i40023834 17 В Северной Ирландии локализация католиков и протестантов осложнена тем, что существует множество примеров смешанных шотландо-ирландских и англо-ирландских браков, что существенно усложняет картирование по религиозному принципу. Кроме того, далеко не все католическое население поддерживает идеи отделения или присоединения к Ирландии. 18 Нойманн И. указ. соч., с. 19 Тодоров Ц., цит по. Нойманн И. указ соч., с. 50. 10 политическое пространство. Начало строительства национальных государств в Европе, как правило, отождествляется с подписанием Вестфальского мирного договора, однако становится очевидным, что содержание понятия государственного суверенитета существенным образом трансформировалось в течение XVII-XIX веков. Если изначально, в соответствии с текстом Вестфальского соглашения, носителем суверенитета признавался монарх-сюзерен, то в результате «революций модерна» (в первую очередь, Французской революции) легитимность аппарата государственного управления стала опираться на «народный суверенитет», построенный на создании образа «пустого места» власти20. Этим обстоятельством объясняется факт сосуществования национальной и гражданской идентичностей в европейских социумах. Кроме того, наряду с происходившими в указанный исторический период процессами государственного строительства, предполагавшими формирование идентичности, связанной, в первую очередь, с самоотождествлением различных этнических, культурных и социальных групп с конструктом «единой нации», суверенитет ведущих европейских держав все интенсивнее распространялся далеко за пределы континента. Таким образом, сформировавшийся международный порядок, основанный на «равенстве суверенитетов», «невмешательстве в дела другого государства», а также «нерушимости государственных границ», не действовал в отношении стран-колоний. Стоит отметить также, что модели взаимодействий европейских колониальных империй (Британской, Французской, Испанской, Португальской, Нидерландской) на мировой арене вряд ли возможно экстраполировать на отношения указанных национальных государств в постколониальный период. В связи с этим, логично предположить, что структурный анализ международной политики, основанный на абстрактном моделировании, при котором национальные государства рассматриваются в качестве основных единиц, зачастую страдает аисторичностью, поскольку не учитывает различий содержания и конкретного опыта национального строительства стран, расположенных в различных частях земного шара. Как отмечает британский социолог Майкл Манн, тот факт, что сама форма национальной государственности в конечном счете была привнесена на другие континенты усилиями метрополий, вовсе не означает, что развитие взаимоотношений между государствами в остальных частях света будет развиваться в том же бесконфликтном и интеграционном русле, как в современной Европе21. 20 Федорова М.М. «Обретение демократии и онтологизация политического» (К.Лефор) // Журнальный клуб Интерлогос, №1, 2008. http://www.intelros.ru/readroom/politiko-filosofskij-ezhegodnik/pfe-1-2008/7257obretenie-demokratii-i-ontologizaciya-politicheskogo-klefor.html 21 Mann, M. Ibid., p.493. 11 Уникальная институциональная и гражданская культура, проявляющаяся в деятельности многообразных органов демократического представительства, легитимированных благодаря наличию соответствующих идентичностей, сформировалась в Западной Европе во многом благодаря тому, что на протяжении нескольких веков этот макрорегион был центром «мировой системы», контролировавшим другие части света посредством военной и экономической экспансии. Однако в результате двух мировых войн он лишился подобного рода гегемонии, что привело к коренной трансформации взаимоотношений между извечно соперничавшими друг с другом державами. Таким образом, процессы региональной интеграции и делегирования части суверенитета негосударственным акторам стали возможными благодаря осознанию национальными европейскими правительствами неспособности в одиночку преодолеть трагические (во всех смыслах) последствия Второй мировой войны. Еще одно существенное отличие эпохи «модерна» (и «позднего модерна») от предыдущих исторических этапов заключается в постепенно усиливавшемся проникновении национального государства в сферу неполитического (экономику, науку, искусство, спорт), что принципиальным образом повлияло на механизмы формирования национальной идентичности и обусловило ее доминирование во многих социальнокультурных контекстах. Этим обстоятельством объясняется также наличие различных коннотаций и смысловых оттенков понятия «социальное государство» (“welfare state”), столь значимого для европейского пространства. Немецкий философ и социолог Юрген Хабермас обращает внимание на то, что “welfare state” может быть переведено не только как «социальное государство», но и как «государство всеобщего благоденствия», что подразумевает модель общественного устройства, при которой именно аппарат центральной политической власти ответственнен за перераспределение материальных благ и ресурсов в соответствии с принципами «социальной справедливости»22. Подобное понимание «всеобщего блага» приводит к неминуемому ощущению торжества государственного патернализма, что по определению не соответствует сути гражданского общества. Несовпадение двух указанных понятий, подразумевающих различные (и зачастую противопоставленные друг другу) виды идентичности, усиливается в результате невозможности выполнения государством его традиционных функций в условиях глобализации, что приводит к необходимости поиска новых форм «дискурсивного компромисса» между ними. В этом смысле роль региональных и муниципальных органов 22 Ashenden S. Habermas on discursive consensus: Rethinking the welfare state in the face of cultural pluralism // Welfare and Culture in Europe: Towards a New Paradigm in Social Policy, Jessica Kingsley Pub., 1999 – p. 216. 12 самоуправления трудно переоценить, поскольку, с точки зрения Хабермаса, изначально процесс закрепления гражданских прав и свобод посредством кодификации шел «снизу вверх»: от локальных сообществ к общегосударственным законодательным актам. Однако подобный механизм, постепенно подталкивавший правительства ко все большему контролю над экономической распределительной сферой, в конечном итоге послужил закреплению «односторонней рационализации»23 (субъектом которой выступало исключительно государство), что выразилось в символической репрезентации категорий «деньги» и власть» на всех уровнях общественной жизни, в то время как пространство подлинной личной свободы в действительности начало сокращаться. Делегирование вследствие интеграционных процессов части суверенитета государств муниципальным и региональным органам обусловило появление новых возможностей для граждан принимать участие в решении насущных проблем повседневной жизни, а также новых механизмов перераспределения общественных благ, что, по мнению Хабермаса, способствует преодолению описанной амбивалентности конструкта «социального государства» и позволяет нивелировать поляризацию между институтами центральной власти и гражданским обществом. Так, в различных европейских странах в последние десятилетия наблюдается процесс передачи предметов ведения в сфере частного права в пользу региональных законодательств. Наиболее характерными примерами в данном контексте представляются Каталония и Шотландия, где на региональном уровне осуществляется законодательное регулирование производства, финансовой сферы (в том числе, условий заключения сделок и договоров), социального обеспечения и т.д24. Описанная тенденция вызывает усиление взаимодействия между региональными парламентами и институтами брюссельской бюрократии в обход национальных правительств. Формирование подобных законодательных дискурсов во многом определяется стремлением сопротивления «англизации» (в случае Шотландии) и «испанизации» (в случае Каталонии) повседневной жизни указанных регионов и обретению большей независимости в социально-экономической сфере. В этом контексте представляется уместным привести точку зрения французского неомарксистского философа Анри современной Лефевра, урбанистики, посвятившего заключающихся множество в том, работ что анализу истоки феноменов возникновения идентичностей в новых исторических реалиях следует искать не столько в плоскости создания образа «непрерывной истории», сколько в пространстве повседневных 23 Ibid., p.222. 13 социальных практик25. Таким образом, фокусировка оптики анализа на иной «культуре повседневности» (“life style”) позволяет увидеть не только национально-политическое и идеологическое измерение формируемых в региональных автономиях идентичностей, но и их социальные, а также гражданские компоненты. Анализируя конструкты современных западноевропейских наций, Юрген Хабермас акцентирует внимание, в первую очередь, на наличии осознанной гражданской солидаризации, превалирующей над идентичностями, складывающимися по этническому и религиозному признаку26. В этом смысле весьма примечательно, что во многих странах трудовые мигранты, имеющие вид на жительство, но не имеющие гражданства приобретают возможности выбирать местные органы самоуправления. Так, в Швеции, начиная с 1976 года, иностранные граждане получило право голосовать на муниципальных выборах27. Не менее интересен тот факт, что одной из особенностей последних предварительных референдумов по объявлению независимости Каталонии стало то, что мигрантам, проживающим на территории региона, но не имеющим испанского гражданства, было позволено принять в них участие. Данный шаг правительства Каталонии был высоко оценен представителями мигранстких общин. Таким образом, можно констатировать, что региональная идентичность в Западной Европе в большей степени детерминирована социо-культурными и языковыми факторами. Однако нельзя забывать, что совсем по-иному обстоит дело в других частях континента, в особенности на территории балканских стран. Парадоксальность наблюдаемых процессов состоит в том, что, несмотря на все большее распространение описанных форм «локализации» гражданства и многообразия институтов демократического представительства, ослабление государственного вмешательства в регулирование рынка не сопровождается нахождением иного более эффективного механизма контроля, что отражается, в том числе, и на социальной сфере. В последние годы наблюдается нарастание разочарования граждан Европы в достижениях интеграции, а также неудовлетворенность в связи с последними реформами наднациональных структур ЕС, предусмотренными Лиссабонским договором. По данным Евробарометра, основные претензии предъявляются в связи с ухудшением уровня 24 см. Regional Private Laws and Codification in Europe (ed. by MacQueеn, H., Vaquer, A., Espiau, S.), Cambridge University Press, 2003 – p.12. 25 Knowles, C. Cultural perspectives and wеIfаrе regimes: The contributions оf Foucault and Lefebvre // Welfare and Culture in Europe: Towards a New Paradigm in Social Policy, Jessica Kingsley Pub., 1999 – p. 216. 26 Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм, М.:Праксис, 2002. - с. 367. 27 Котельников В.С. Мультикультурализм для Европы: вызов миграции // Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа, группа «Архипелаг». http://www.antropotok.archipelag.ru/text/a263.htm 14 занятости вследствие неолиберальной политики, проводимой европейскими элитами, а также уменьшением возможностей влиять на нее при помощи органов демократического представительства28. Вероятно, этим объясняется снижение явки на последние выборы в Европарламент, отмеченное в 2009 году, – органы представительной демократии (всех уровней), по сути, не способны существенным образом повлиять на вектор общеевропейского развития. Впрочем, точно такие же претензии предъявляются и национальным правительствам. По мнению Зигмунда Баумана, нет противоречия между новой экстерриториальностью капитала и усиливающейся региональной фрагментацией, выражающейся в «стремлении выкраивать новые — все более слабые и располагающие все меньшими ресурсами — «политически независимые» территориальные единицы» 29. Так, передача регионам предметов ведения в области законодательного регулирования частного права, направленная на упрощение осуществления финансовых процедур, с одной стороны, а также унификация норм публичного права на общеевропейском уровне, с другой, - вполне соответствуют основным тенденциям развития глобализации. Как это ни печально, культурная плюрализация, безусловно способствующая утверждению многомерных и многообразных форм идентификации, поощряемая как европейскими наднациональными институтами, так и самими государствами (в том случае, если это не угрожает распаду их территориальной целостности) нередко обусловлена не столько наличием гражданской активности, сколько запросами мирового рынка на различия и желанием повысить собственный престиж в глазах мирового сообщества30. Механизмы регионального строительства в Европе: «извне внутрь» или «изнутри вовне»? В научной литературе, посвященной проблематике европейской интеграции, нередко применяются два термина, значения которых требуют уточнения: «регионализация» и «регионализм». Они используются в географических, политических, экономических, культурных и социальных контекстах, зачастую приобретая разные значения в зависимости от сферы употребления. Так, в официальном докладе Ассамблеи Европейских Регионов (АЕР) отмечается, что под «регионализацией» следует понимать 28 Public Opinion in the European Union // Standard Eurobarometer, 78, Autumn 2012. http://ec.europa.eu/public_opinion/index_en.htm 29 Бауман З. Национальное государство – что дальше? // Отечественные записки, № 6, 2002. http://www.strana-oz.ru/2002/6/nacionalnoe-gosudarstvo-v-chto-dalshe 30 Малахов В.С. Культурные различия и политические границы: национальный, локальный и глобальный контекст // Философский журнал, №1(4), 2004 - сс.117-118. 15 процесс создания субрегиональных единиц внутри государств, а также передачи им властных полномочий от национального правительства. В то же время «регионализм» подразумевает политическую концепцию, утверждающую необходимость регионализации. По мнению одного из авторов доклада (Валентины Гуэрры), «регионализм» не следует отождествлять с сепаратизмом, поскольку он не влечет за собой процесс отделения региона от государства31. Весьма распространена и та точка зрения, что «регионализм» – это целенаправленная политическая стратегия элит, а «регионализация» суть объективный процесс институционализации локального самоуправления32. Изложенная трактовка не представляется исчерпывающей, поскольку формирование европейских региональных объединений нередко выходит за рамки национальных границ (трансграничные регионы), а также существует методологическое разделение на макро– и микрорегиональный уровень интеграции в Европе. Так, Владимир Каганский указывает, что если под «регионализмом» изначально понималась идеология и практика общностей, обладающих этнической и культурной идентичностью (что нередко обусловливало актуализацию анализа сепаратистских настроений), то «регионализация» сфокусирована, в первую очередь, на повышении институционального статуса регионов, выходящих за пределы традиционных разделений на географические районы, а стало быть, базируется на социальной солидаризации, выражающей общность интересов в контексте перераспределения ресурсов на общеевропейском уровне33. Таким образом, указанная интерпретация «регионализации» подразумевает смысловое смещение от обособления на основе этнической или религиозной идентификации к институциональной и экономической конкуренции европейских регионов в условиях трансформации суверенитета национальных государств. В то же время многие исследователи обращают внимание на то, что процессы европейской интеграции существенно изменили традиционные представления о «регионализме» вследствие возникновения конструкта «Европы регионов», в котором «регион» начал пониматься, в первую очередь, как уровень власти, занимающий промежуточное по отношению к государственным и муниципальными органам управления положение34. 31 The State Of Regionalism in Europe (Report) // Assembly of European Regions, June 2010. http://www.aer.eu/fileadmin/user_upload/MainIssues/Regional_Democracy/AER_Regionalism_Report/EN-FirstPart-DEF2_2_.pdf 32 Смищенко Р.С. Регионализм и модели регионализации в сравнительной перспективе // журнал теоретических и прикладных исследований «Известия» Алтайского Государственного Университета, 42(72), 2011, с.278. 33 Каганский В.Л. Регионализм, регионализации, пострегионализация // Русский Архипелаг http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/rus-regions/region/ 34 Каримова А.Б. Регионы в современном мире // Социологические исследования, № 5, 2006. http://ecsocman.hse.ru/data/183/675/1216/Sotsis_5_06_p32-41.pdf 16 В то же время, нельзя забывать и том, что существует фактор «внешней» для европейского регионального пространства среды, позволяющий выявить определенные политико- и социокультурные, Нойманн в исследовании, а также институциональные общности. посвященном использованию образа Так, Ивэр «Другого»35 в международном контексте, отмечает, что создание «европейской» идентичности на разных исторических этапах приобретало различное содержание, однако оно становилось возможным благодаря соотнесению с образом «чуждой» культуры и системы ценностей. Безусловно, созданию единства такого рода способствовало и обращение к конструкту «внутренней инакости» религиозные (например, меньшинства), однако основополагающим маркером идентификации всегда становился «внешний» субъект (Нойманн в своей работе анализирует роль Турции и России как европейских «Других»). В данном контексте весьма любопытным представляется анализ макрорегиональных европейских конструктов, поскольку они воспроизводятся во многих аспектах мировой политики. Наличие конкретных интересов авторов программ регионального строительства формулируется, таким образом, в международном дискурсе, что приводит к восприятию многих регионов как данности36. В качестве примеров можно упомянуть послевоенную Скандинавию, страны Балтии после обретения независимости в начале 1990-х годов, Балканский регион и.т.д. Примечательно, что в каждом отдельном случае анализ географических, социально-политических, а также экономических основ для выделения такого рода объединений демонстрирует внутреннюю неоднородность включаемых в них стран, не говоря уже о наличии совершенно различных внешнеполитических интересов в каждый конкретный исторический период. В этом отношении такие единицы как «Северная», «Центральная» и «Восточная» Европа также не выдерживают критики, однако нельзя отрицать наличие соответствующие имиджей в массовом сознании. Как и в случае национального строительства, авторы проектов «воображаемых сообществ» оперируют образом «непрерывности истории», предполагающим, что констатируемое внутреннее единство существовало испокон веков37. В то же время, в отличие от национальной, макрорегиональная идентичность такого рода вряд ли может похвастаться наличием столь же обширной контекстуальности, обуславливающей ее актуализацию. Следует также учитывать, что существуют два пути методологического обоснования единства регионов. Первый можно охарактеризовать как строительство «извне внутрь», прослеживающее региональное развитие в зависимости от изменений в 35 36 Нойманн И. указ. соч., с.70. там же, с.161. 17 мировом и европейском порядке38. По сути, такой подход обусловлен исключительно политическими факторами. Так, для постсоциалистических стран Центральной и Восточной Европы ключевым фактором солидаризации стало осознание необходимости реформ, способных обеспечить успешную «трансформацию» обществ, суть которой заключается в переходе от командно-плановой к рыночной экономике, а также демократизации политической системы. Несмотря на очевидное стремление правительств указанных стран к интеграции в общеевропейское пространство, построенной на «образе коммунизма» как коллективного «Другого», после их вступления в ЕС устойчивость описанной формы идентичности вызывает большие сомнения. Отсутствие консолидированной позиции новых стран-членов по многим вопросам европейской политики свидетельствует о наличии конкуренции, а не консолидации в рамках интеграционных механизмов. Примечательно, что при анализе указанного способа осознания «Другого» возникает не только пространственное, но и временное измерение: в данном случае идеологема движения «от прошлого к будущему». В то же время существует и иной нарратив конструирования – «изнутри вовне», основанный на постулировании регионального центра или «ядра», вокруг которого происходит взаимодействие различных акторов39. Данный подход характеризуется размытостью границ региона, подразумевающей возможность присоединения к нему новых территориальных единиц в случае обнаружения общности социокультурных факторов. Как правило, он не является государствоцентричным, а, напротив, предполагает наличие взаимодействий неправительственными между многими организациями, акторами: политическими партиями, международными коммерческими предприятиями, бюрократическими аппаратами различных уровней, профсоюзами и т.д. Так, при описании Скандинавского региона теоретики, прибегающие к описанной логике, отмечают единство социальных и экономических моделей общественного устройства. Стоит отметить, что упомянутый тип конструирования нередко становится основой архитектуры европейской безопасности: Швеция и Финляндия не являются членами НАТО, но активно участвуют в создании так называемых европейских «боевых групп». В то же время пример Норвегии, не желающей вступать в ЕС, показывает ограниченность пределов применения данной логики, даже несмотря на то, что в норвежское законодательство инкорпорируются многие нормы общеевропейского законодательства. Необходимо отметить, что подход «изнутри вовне» применятся при формулировании программ регионального развития Европейской комиссии, поскольку 37 38 Достаточно вспомнить проект Фридриха Науманна «Срединная Европа» (1915 г.) Нойманн И. указ. соч., с.172. 18 одна из основных стратегических задач ЕС заключается в «выравнивании» социальноэкономического положения различных частей интеграционного объединения. Концептуальная основа данной политики заключается в возможности строительства трансрегиональных (наряду с субрегиональными) образований, позволяющего подключать к работе уже сложившихся в ходе интеграции европейских региональных «центров» новых областей с целью улучшения инфраструктуры, транспортных сетей, инвестиционного климата, а также решения проблем занятости населения. Однако не стоит забывать, что успех указанной политики в значительной степени зависит от заинтересованности того или иного государства в содействии ее реализации. Очевидно, что у стран, стоявших у истоков интеграционных процессов, гораздо больший опыт сотрудничества в межрегиональной сфере (например, Альпийские и Пиренейские организации, а также кооперация между городами Западного Средиземноморья) и соответственно их региональное развитие представляется гораздо более сбалансированным, чем у новых членов, не готовых на данном этапе делегировать региональным органам аналогичную степень суверенитета. Достижение своего рода баланса между «старой» и «новой» Европой, а также между государствами-еврооптимистами и евроскептиками (таковым традиционно считается Великобритания) стало возможным благодаря закреплению в Амстердамском договоре о ЕС (1997) принципа «Европы многих скоростей»40, позволяющего заинтересованным в нем странам осуществлять более интенсивное сотрудничество в определенных областях и в то же время не посягать на суверенитет государств, не желающих с ним расставаться. Подобный механизм кооперации был модифицирован в результате принятия Лиссабонского договора и (2009) на сегодняшний день подразумевает необходимость наличия не менее девяти заинтересованных государств, в то время как остальные имеют возможность участвовать в обсуждении рассматриваемых проектов, но не имеют права голоса41. То обстоятельство, что в Брюсселе находится постоянно действующий при Еврокомиссии Комитет Регионов – совещательный орган, обладающий правом законодательной инициативы, позволяет формулировать насущные проблемы регионального развития и учитывать интересы различных областей. В то же время, как отмечает Кастельс, конфликт идентичностей продолжает нарастать в контексте социально-классовой 39 стратификации, возникающей в результате встраивания там же, с.162. “Multi-Speed Europe” 41 The Treaty of Lisbon: A Second Look at the Institutional Innovations // Joint CEPS, EGMONT and EPC Study, September 2010. http://www.emmanouilidis.eu/download/EPC_EGMONT_CEPS---Treaty-of-Lisbon.pdf 40 19 региональных представительств в европейские бюрократические структуры. Гражданское население зачастую перестает считать национальные, партийные, а также региональные элиты ЕС истинными представителями его интересов, а, напротив, воспринимает их как единый и монолитный класс, преследующий, в первую очередь, собственные меркантильные цели. Заключение Проведенный анализ позволяет сделать вывод о том, что на процессы трансформации суверенитета европейских национальных государств в значительной мере влияет потеря ими монополии на создание образа «непрерывности истории». Очевидно, что механизмы культурного и экономического взаимодействия в рамках так называемых «исторических областей» (и между ними) сложились в Европе задолго до возникновения государств в их нынешнем понимании: достаточно вспомнить речные торговые пути или приграничные горные зоны. Так, итальянцы, проживающие в Альпах, имеют несравнимо больше культурных сходств с австрийцами и швейцарцами, нежели с жителями юга своей страны. В условиях интеграционных процессов и приобретения суб- и трансрегиональными образованиями все большей автономии, наблюдается актуализация «локальных» идентичностей в самых различных контекстах. В то же время не следует забывать о неоднородности региональных образований в разных частях континента как в социальноэкономическом, так и в институциональном плане, что свидетельствует о необходимости дифференцированного подхода к анализу изменений соотношения между центральной и периферийной властью. Причины конфликтов идентичностей следует искать не только в плоскости этнических, культурных и религиозных различий, но и в аспекте социальной стратификации, возникающей вследствие приобретения региональными, а также наднациональными элитами новых полномочий и возможностей. Логика развития рыночных механизмов в реалиях взаимного влияния процессов глобализации и интеграции обусловливает высокую степень культурной гомогенизации обеспеченных слоев населения и в то же время разрозненности низших страт. Обращает на себя внимание тот факт, что проявляющаяся в результате социальной неудовлетворенности «идентичность сопротивления» далеко не всегда ведет к классовой солидаризации, а, напротив, развивается в русле поиска внутренней «инакости». Во время экономического кризиса в ЕС растут антииммигрантские настроения, отчего выигрывают, в первую очередь, представители реакционных националистических и ультраправых политических сил. 20 В то же время нельзя отрицать существенную роль неправительственных организаций и социальных движений, активистов которых можно охарактеризовать как носителей «проектной идентичности», нацеленных на осуществление трансформаций в социальной сфере. Наличие развитого гражданского общества в Европе, а также высокой культуры общественного контроля над различными уровнями власти обеспечивает значительно большую степень прозрачности принятия решений, чем во многих других регионах мира. Однако частичный демонтаж традиционного «социального государства» вследствие общего вектора неолиберальной политики не способствует выработке эффективных механизмов вмешательства в рыночные процессы на макроэкономическом уровне. Нельзя не отметить и усиливающуюся бюрократизацию, а также формализацию демократических процедур в ЕС. Примечательно, что положение брюссельских чиновников обязывает их отказываться от следования национальным интересам в рамках работы в коммунитарных наднациональных структурах. Формирование подобного типа идентичности, подразумевающего сопротивление проявлениям лоббизма, в то же время приводит к усилению лояльности общеевропейской элите и все меньшей репрезентации интересов гражданского населения. В результате провала проекта Европейской Конституции на национальных референдумах во Франции и Голландии в 2005 году многие авторы начали отмечать «кризис достижений» европейской интеграции, а также «кризис идентичности»42, выражающийся, в том числе, в неготовности европейцев наделять ЕС символами государственности. Таким образом, говорить о нивелировании роли национального государства и соответствующего типа идентичности весьма преждевременно. Однако не стоит забывать о контекстуальной обусловленности того или иного механизма самоидентификации. Очевидно, что несмотря на все различия при возникновении внешнего раздражителя и сопоставлении с другими частями света разговоры об общеевропейском культурном пространстве начинают актуализироваться. Так, в соответствии с опросами последних лет, большинство граждан Европы не желают видеть Турцию в качестве нового члена ЕС, поскольку эта страна отличается иной религиозной, бытовой, а также управленческой культурой. Как бы то ни было, на сегодняшний день ЕС представляет собой наиболее сложную и многоуровневую интеграционную систему. Богатый опыт кооперации в различных сферах деятельности обществ и возникновение новых форм гражданского 21 самоуправления весьма важен для изучения. Тем не менее, принципиальным становится не только наличие развитых форм интеграционного взаимодействия, но и содержание наблюдаемых процессов в условиях доминирования транснационального капитала. Очевидно, что границы между различными сообществами в том или ином виде будут существовать всегда, поскольку основа их наличия - не столько материальный (физический) раздел территории, сколько ментальные барьеры в воображении индивидов. Литература 1. 2. 3. 4. Официальные и аналитические документы: Public Opinion in the European Union // Standard Eurobarometer, 78, Autumn 2012. http://ec.europa.eu/public_opinion/index_en.htm The Role of the Regions in Reconnecting Europe with its Citizens // AER White Paper, March 2006 http://www.aer.eu/fileadmin/user_upload/MainIssues/Communication/GB_White_Paper_ Europe.pdf The State Of Regionalism in Europe (Report) // Assembly of European Regions, June 2010.http://www.aer.eu/fileadmin/user_upload/MainIssues/Regional_Democracy/AER_ Regionalism_Report/EN-First-Part-DEF2_2_.pdf The Treaty of Lisbon: A Second Look at the Institutional Innovations // Joint CEPS, EGMONT and EPC Study, September 2010. http://www.emmanouilidis.eu/download/EPC_EGMONT_CEPS---Treaty-of-Lisbon.pdf Монографии: 5. Castels, M. The Power of Identity (The Information Age: Economy, Society and Culture), second edition, Wiley-Blackwell, 2010. 6. New Regionalism and the Europеan Union: dialogs, comparisons and new research directions, ed. by Warleigh-Lack A., Robinson N., Rosamond B., N.Y., London: Routledge, 2011. 7. Planning Cultures in Europe. Decoding Cultural Phenomena in Urban and Regional Planning (ed. by Knieling J., Othengraphen F), Ashgate, 2012. 8. Regional Private Laws and Codification in Europe (ed. by MacQueеn, H., Vaquer, A., Espiau, S.), Cambridge University Press, 2003. 9. Welfare and Culture in Europe: Towards a New Paradigm in Social Policy, Jessica Kingsley Pub., 1999. 10. Идентичность как предмет политического анализа (сборник статей по итогам Всероссийской научно-теоретической конференции), ИМЭМО РАН, 2011. 11. Нойманн И. Использование другого. Образы Востока в формировании европейских идентичнсотей, М: Новое Издательство, 2004. Научные статьи в сборниках и журналах: 12. Бауман З. Национальное государство – что дальше? // Отечественные записки, № 6, 2002. http://www.strana-oz.ru/2002/6/nacionalnoe-gosudarstvo-v-chto-dalshe 13. Каримова А.Б. Регионы в современном мире // Социологические исследования, № 5, 2006. http://ecsocman.hse.ru/data/183/675/1216/Sotsis_5_06_p32-41.pdf 42 Крук Ю.Н. Конституция Европейского союза: история подготовки и причины провала ее ратификации // Журнал международного права и международных отношений, №2, 2009. http://evolutio.info/content/view/1550/232/ 22 14. Малахов В.С. Культурные различия и политические границы: национальный, локальный и глобальный контекст // Философский журнал, №1(4), 2004, сс.107-118. 15. Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достижения и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм, М.:Праксис, 2002, сc. 364-380. 16. Хенкин С.М. Регионы как соперники государства: опыт Испании // МГИМО. www.mgimo.ru/files/34545/Khenkin-Regions-Spain.doc 17. Cooley, L. We Are All Scotts Here // London Review of Books, 12 December 2002. http://www.lrb.co.uk/v24/n24/linda-colley/we-are-all-scots-here 18. Fabbrini, S. European Regionalism in Comparative Perspective // Paper submitted at the 3rd Pan Hellenic Conference on International Political Economy, Charokopeion University, Athens, May 16-18, 2008. http://aei.pitt.edu/14996/1/EurReg.pdf 19. Faucault, M. History, Discourse and Discontinuity // Psychological Man: Approaches to an Emergent Social Type, No.20, Summer-Fall 1972. http://www.jstor.org/stable/i40023834 20. Hannerz U. Cosmopolitans and Locals in World Culture // Global Culture: Nationalism, Globalization and Modernity. A Theory, Culture & Society (ed. by Featherstone, M.), London: SAGE Pub., 1991, pp.237-251. 21. Mann M. Has Globlization Ended the Rise and Rise of the Nation-State // Review of International Political Economy, 4:3, Autumn 1997, pp.472-496. 22. Molchanov M. Regionalism and Globalization: The Case of The European Union // Globalization and political ethics, ed by R. Day and J. Masciulli, Leiden:Brill, 2007, pp.431-446. 23. Welsch, W. Transculturality - the Puzzling Form of Cultures Today // Spaces of Culture: City, Nation, World, (ed. by Featherstone, M., Lash S.), London: Sage Pub., 1999, pp.194-213.