Высшая судебная власть в борьбе с коррупцией

УГОЛОВНАЯ ПОЛИТИКА: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА Наумов Анатолий Валентинович
доктор юридических наук, профессор,
профессор кафедры уголовного права и криминологии
Российской правовой академии Министерства юстиции РФ
(e-mail: society_and_law@mail.ru)
Высшая судебная власть
в борьбе с коррупцией
В статье рассматриваются проблемные вопросы противодействия и предупреждения коррупционных преступлений. Обозначаются имеющиеся пробелы и определяются возможные пути их
решения, а также высказывается мнение о месте Верховного Суда России и судов в целом в
системе борьбы с коррупцией.
Ключевые слова: борьба с коррупцией, судебная деятельность, предупреждение преступлений,
квалификация преступлений.
A.V. Naumov, Doctor of Law, Professor, Professor of a Chair of Criminal Law and Criminology of the Russian legal Academy of the Ministry of Justice of the Russian Federation; e-mail:society_and_law@mail.ru
The higher judicial authority in fight against corruption
In article problem questions of counteraction and the prevention of corruption crimes are considered.
Available gaps are designated and possible ways of their decision are defined, and also the opinion on a
place of the Supreme Court of Russia and vessels as a whole in fight against corruption system is expressed.
Key words: fight against corruption, judicial activity, prevention of crimes, qualification of crimes.
28
марта 2013 г. состоялась научнопрактическая конференция Верховного Суда Российской Федерации «Актуальные вопросы квалификации преступлений коррупционной направленности», в
ходе которой прошло обсуждение проекта постановления Пленума Верховного Суда «О судебной практике по делам о взяточничестве, коммерческом подкупе и иных коррупционных преступлениях». Что и говорить, событие неординарное само по себе, так как высший судебный
орган не часто осуществляет подобные мероприятия, особенно в связи со сверхактуальной
тематикой конференции – коррупцией. И слово
Верховного Суда в этом контексте – заведомо
обнадеживающее. Точность квалификации преступлений (в том числе и коррупционных)
сродни диагнозу врача о болезни пациента.
Ошибочный – не приведет к выздоровлению
последнего. И Верховный Суд увидел не мало
непрофессионального в практике судов и правоохранительных органов, увы, не так уж редко
своими решениями искажающих волю законодателя и в связи с этим снижающих антикоррупционную направленность соответствующих
уголовно-правовых норм. К числу таковых мы
отнесем, например, решение в тексте обсуждаемого на конференции постановления Пленума следующих вопросов: отличие уголовно
наказуемых провокаций взятки или коммерческого подкупа от правомерных действий сотрудников правоохранительных органов, осуществляющих оперативно-розыскную деятель-
ность; конкретизация незаконного оказания
услуг имущественного характера и незаконного
вознаграждения при коммерческом посредничестве и даче (получении) взятки; квалификация совершаемых должностным лицом так
называемых пресловутых «откатов» как получения взятки или присвоения либо растрату
чужого имущества; проблемы совокупности
коррупционных и смежных с ними преступлений; проблема ответственности лиц (при даче
взятки или посредничестве во взяточничестве),
которые после совершения преступления активно способствовали раскрытию и (или) пресечению преступления. Уточнение этих и многих других вопросов, разумеется, вносит определенный вклад в решение «всенародной»
проблемы противодействия коррупции именно
специфическим методом – точностью судебной
оценки, т.е. квалификации соответствующих
преступлений.
Все это так, тем не менее, в своей статье как
реакции автора на обозначенный проект постановления Пленума Верховного Суда и материалы его обсуждения в рамках конференции хотим обратить внимание читателей журнала на другое – на достаточную или нет эффективность такой формы воздействия высшего судебного органа страны (разумеется, в
рамках его компетенции) на решение коррупционной проблемы и, следовательно, на точность избранных методов и объектов (предметов) воздействия. Очень обнадеживающе вы-
61
УГОЛОВНАЯ ПОЛИТИКА: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
глядела преамбула указанного постановления
Пленума:
«Международное сообщество, признавая коррупцию общественно опасным, негативным социально-правовым явлением, призывает государства согласованными усилиями активно противодействовать ее распространению, способствовать принятию и укреплению мер, направленных на более эффективное и действенное ее
предупреждение». Прекрасные слова. Но только
соответствует ли им основное содержание постановления? Нет, не соответствует. Пленум
своим постановлением (как это видно из содержания его проекта) на это и не претендовал,
практически сведя свою задачу к обеспечению
единства судебной практики при рассмотрении
судами дел о коррупционных преступлениях. И
принятие такого постановления, разумеется, в
значительной степени способно обеспечить
единство судебной практики по рассмотренным в
нем вопросам, но не способно сколь-либо серьезно решить самые «больные» вопросы предупреждения коррупции. Последнее – не в формулировках уголовного закона о коррупционных
преступлениях и тонкостях их квалификации.
Совсем не в этом. А в другом – в реальном
намерении Власти бороться с этими самыми
«больными» вопросами.
Сошлемся на единственный пример, в котором, как в «капле воды», отражена суть проблемы. Например, из СМИ мы узнаем, что
были предъявлены претензии к председателю
Комитета Госдумы по безопасности и противодействию коррупции И. Яровой по поводу того,
что в своей декларации за 2011 г. она не указала дорогостоящую недвижимость в Москве
(квартиру). Реакция (опубликованная в правительственной газете) пресс-секретаря главы
указанного комитета на такое обвинение: все
это ложь и клевета, «в настоящее время владельцем этой московской квартиры является
совершеннолетняя дочь Ирины Яровой. А по
действующему законодательству депутаты
обязаны указывать собственные доходы и
имущество, а также своих супругов и несовершеннолетних детей. Подавать сведения о своих совершеннолетних сыновьях и дочерях
депутаты не обязаны» (Российская газета
12 марта 2013 г.).
Так что дело не в уголовном законе и его
применении, а совсем в другом. Сразу же после подписания знаменитого Закона о борьбе с
коррупцией 2008 г. в журнале «Уголовное право» (2009, № 2) обращали внимание на то, что
многое, именно антикоррупционное, в нем
было упущено. Укажем сейчас лишь на один
момент, всплывший в связи с законностью (или
незаконностью) отсутствия в декларации уважаемого депутата и по должности бескомпромиссного борца с коррупцией указания на
квартиру. Мы обратили внимание на то, что в
упомянутом Законе в категорической форме
сформулирована обязанность государственных
и муниципальных служащих представлять сведения о доходах, об имуществе и обязательствах имущественного характера. Первое впечатление от прочитанного: «Здорово! Теперь
земля будет гореть под ногами коррупционеров, а то привыкли: средиземноморский замок –
не мой, а моего дяди». Однако чуть позже содержание приведенного текста Закона конкретизируется следующим образом: госслужащий или
служащий муниципальной службы обязан предоставлять указанные сведения только о своих, а
также супруги (супруга) и несовершеннолетних
детей доходах и имуществе. Так что какой там
«дядя»? Перепиши тот же заморский замок на
папу или маму либо на достигшее восемнадцати лет «чадо» – и ты чист перед законом. Создается впечатление, что разработчики решили вывести крупных коррупционеров из-под
действия антикоррупционного закона.
Понятие «семья», в том числе и в рассматриваемом антикоррупционном плане, вовсе не
метафорически-детективное, а сугубо правовое. Основополагающим в этом является Семейный кодекс Российской Федерации. К членам семьи он относит: супругов, родителей и
детей (в том числе и усыновленных), в том
числе независимо от их совершеннолетия.
Другие отрасли законодательства конкретизируют понятие членов семьи (не оперируя данным термином) применительно к своим (отраслевым) проблемам. Гражданское право делает
это в отношении наследников: первой очереди –
дети (опять-таки независимо от совершеннолетия), супруг и родители; второй очереди – полнородные и неполнородные братья и сестры
наследодателя, его дедушка и бабушка как со
стороны отца, так и со стороны матери. Уголовное законодательство оперирует понятием
близкого родственника (с отсылкой к федеральному закону оно употребляется и в Конституции Российской Федерации), а уголовнопроцессуальное законодательство конкретизирует последнее – супруг, супруга, родители,
дети, усыновитель, усыновленные, родные братья и родные сестры, дедушка, бабушка, внуки. И
если исходить из обычной антикоррупционной
логики, то уголовно-процессуальное законодательство через понятие близких родственников
как раз и ближе всего к решению обсуждаемого
вопроса.
Почему же законодатель занял другую позицию? Ведь любой мало-мальски грамотный
«обыватель» (ничего обидного в этот термин я
не вкладываю и сам отношу себя к обывателям) это понимает. Но законодатель? Что ж,
предельно точно сказал на этот счет «наше
все» Александр Сергеевич Пушкин: «Мудрено
62
ОБЩЕСТВО И ПРАВО ● 2013 ● № 2 (44)
УГОЛОВНАЯ ПОЛИТИКА: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА быть державным!». Как человеку, патриотически воспитанному на советских традициях –
любви и обожании верховной власти, я искренне сочувствую ей, власти: доверие к ней от
указанных выше якобы антикоррупционных
норм, конечно же, не увеличилось.
Что изменилось за прошедшие более чем 5
лет? Власть по-прежнему проявляет похвальные инициативы в борьбе с коррупционными
преступлениями и, что особенно важно, в предупреждении их совершения госчиновниками
самого высокого уровня. Чего только стоит
проект Федерального конституционного закона
«О Правительстве Российской Федерации» и
Федерального закона «О запрете отдельным
категориям лиц открывать и иметь счета
(вклады), хранить наличные денежные средства в иностранных банках, расположенных за
пределами территории Российской Федерации,
и иметь ценные бумаги иностранных эмитентов». Вроде бы прекрасно, чего же более?
Однако из пояснительных записок к этим законопроектам видно, что указанный запрет опять
(как и в Законе 2008 г.) распространяется только на самих «суперчиновников», их супругов и
их же несовершеннолетних детей. Так что все
остается по-старому. Перепиши указанное
имущество на своих совершеннолетних детей,
на отца или мать – и ты перед законом «чист»,
как херувим. Только вот причем тут борьба с
коррупцией? И при чем здесь высшая судебная
власть?
А при том, что последней, если она всерьез
озабочена проблемой коррупции, куда важнее
было бы использовать свое право законодательной инициативы и выступить с предложением о конкретизации обязанности указанных
высокопоставленных чиновников и законодателей (да и вообще госслужащих) декларировать имущество не только супругов и несовершеннолетних детей, но и их «близких» (в понимании этого вопроса в гражданском, уголовном и уголовно-процессуальном праве). Тем
более, что один раз Верховный Суд воспользовался таким правом, предоставленным ему
Конституцией России, правда, повод для столь
«высокой» миссии был выбран, на наш взгляд,
не достаточно серьезный – «дробление» состава мошенничества на специальные составы
(ну не «царско-судебное» это дело).
В юридической литературе постсоветского
времени достаточно распространенным является мнение о том, что суд по определению не
относится к органам борьбы с преступностью.
При этом обычно приводятся доводы, которые
сами по себе сомнений не вызывают. Основной из них следующий: задача суда – не вставать априорно на сторону обвинения или защиты, а рассматривать и проверять доказанность предъявленных обвинением и защитой
материалов, т.е. выступать арбитром между
обвинением и защитой и отвечать на вопрос:
виновен человек или нет. Против этого спорить, действительно, трудно. Иное противоречит принципу состязательности сторон в уголовном процессе и приводит к обвинительному
уклону в правосудии, самому, пожалуй, отвратительному дефекту советской судебной системы, увы, не изжитому и в настоящее время.
Однако эти, повторяю, правильные сами по
себе соображения являются достаточными для
вывода об ошибочности опровергаемого тезиса (об отнесении суда к органам борьбы с преступностью) лишь с позиции принципа состязательности уголовного процесса. Но как быть с
правом уголовным? Боюсь, что об этом уважаемые (уважаемые по-настоящему) коллеги
просто забыли. Забыли о том, что такое уголовное наказание, кем и в каких целях оно
применяется. В связи с этим придется напомнить азбучные, в уголовно-правовом плане,
истины.
Во-первых, наказание есть мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда. Во-вторых, наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления. В-третьих, наказание заключается в предусмотренных Уголовным кодексом лишении и ограничении прав и свобод
этого лица. В-четвертых, наказание применяется в целях восстановления социальной
справедливости, а также исправления осужденного и предупреждения совершения новых
преступлений. Все это достаточно четко сформулировано в ст. 43 УК РФ. Из этого прямо и
без всяких оговорок следует, что наказание
есть уголовно-правовой инструмент, как раньше было принято говорить, борьбы с преступностью. Сейчас, исходя из того, что государству не удается в этой борьбе достичь громких
побед, появилась более «скромная» формулировка о том, что наказание есть инструмент
сдерживания и контроля преступности (хотя
думается, что различие между прежней и новой формулировкой в значительной мере метафорично: разве сдерживание роста преступности не есть борьба с ней?). Инструмент этот
(можно сказать, орудие) по своей карательной
направленности самый жесткий, если даже не
самый жестокий (но, иного пока человечество
не изобрело). В его (наказании) арсенале:
смертная казнь (которую на законодательном
уровне в России еще никто не отменял); пожизненное лишение свободы, лишение свободы на определенный («аж до тридцати лет!»)
срок; штрафы в достаточно «приличном» денежном выражении. Более репрессивного инструмента право как нашего, так и других государств (демократических, менее демократических, тоталитарных), не знает. Наказание, сле-
63
УГОЛОВНАЯ ПОЛИТИКА: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА
довательно, является не просто инструментом
уголовно-правовой борьбы с преступностью,
но и главнейшим таким инструментом (орудием). Иные средства (освобождение от уголовной ответственности и наказания, принудительные меры медицинского и воспитательного характера) являются хотя и важными, но все
же дополнительными по отношению к наказанию. И этот основной инструмент, это главное
орудие наиболее карательного свойства Закон,
Конституция вложили в руки Суда.
Противники возложения на суд задачи борьбы
с преступностью считают, что это принижает его
до уровня других правоохранительных органов –
дознания, следствия, прокуратуры… Помилуйте,
с чего вы это взяли? При самом богатом воображении уравнять указанные правоохранительные
органы с судом по силе и мощи карательного
оружия, вложенного государством в их руки,
просто невозможно. Возьмем, к примеру, область такого ограничения прав человека, как
ограничение свободы. Что дано Юпитеру (суду),
вовсе не дано ни дознанию, ни следствию. Первый, как уже отмечалось, может лишить этого
права навсегда (пожизненно), другие – на время
проведения предварительного следствия (измеряется месяцами). Какое уж тут равенство? Органы дознания и предварительного следствия
также получают (или получали) репрессивные
инструменты. Но если провести параллель с
военным делом, разница между судебным и их
инструментом – как между стрелковым оружием и ракетно-бомбовым арсеналом.
В доказательство якобы несовместимости
судебных функций с задачей борьбы с преступностью приводится и положение Федерального закона «О прокуратуре Российской
Федерации» о том, что суд не входит в систему
тех органов борьбы с преступностью, координация деятельности которых возложена на
прокуратуру. Суд среди них, действительно, не
значится, и правильно не значится. Но вовсе
не потому, что он не борется с преступностью.
А потому, что включение его в число органов,
подведомственных в этом смысле прокурату-
ре, подорвало бы принцип независимости власти судебной (в узком смысле) по отношению к
власти прокурорской. Это было бы равносильно тому, если бы президента страны с его
«ядерной кнопкой» подчинить Министерству
обороны.
Таким образом, хотят этого или нет противники материально-правовой (уголовно-правовой)
концепции наказания, нравится это им или нет,
но объективно суд не может не являться органом
борьбы с преступностью (сдерживания, контроля), так как главное оружие («меч», «ядерная
кнопка») в этой борьбе – наказание – вложено в
руки именно суда. Правда, до определенной
стадии уголовного процесса (до вынесения обвинительного приговора) суду не дано права
помнить об этом, что совершенно справедливо
для состязательного, а не инквизиционного,
процесса. Право это (и одновременно обязанность) возникает у суда после того, как с помощью состязательно-демократических процедур,
предписанных уголовно-процессуальным законом, суд придет к выводу о виновности подсудимого в совершении инкриминируемого ему преступления. Лишь в связи с этим суд приобретает право на применение тех мер борьбы с
преступностью (сдерживания, контроля), которые предусмотрел для этого уголовный закон
[1, с. 24–26].
Ну и последнее. Ну, а какое мое дело до
«влезания» в вопрос о конституционном праве
высшей судебной власти на законодательную
инициативу? Тем более, что я, воспитанный
еще на университетской скамье на идее Монтескье о разделении властей, считаю, что такое право противоречит этому принципу, и
странно, что Верховный Суд такой инициативой обладает, а, например, прокуратура – нет.
Но раз уж такое право есть, то кому как ни
Верховному Суду сказать, что «король то голый» (под королем мы понимаем наше основное антикоррупционное законодательство) и
выступить с соответствующей на этот счет
законодательной инициативой.
1. Наумов А.В. Суд как орган борьбы с преступностью, а прокуратура – как институт
общего надзора // Российская юстиция. 2002.
№ 1.
1. Naumov A.V. Court as fight against crime
body, prosecutor's office as institute of the general
supervision // Russian Justice. 2002. № 1.
64
ОБЩЕСТВО И ПРАВО ● 2013 ● № 2 (44)