- biz

ХРЕСТОМАТИЯ
Дальневосточное отделение
РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ. АРХЕОЛОГИИ И ЭТНОГРАФИИ
НАРОДОВ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА
УПРАВЛЕНИЕ ПО ДЕЛАМ АРХИВОВ САХАЛИНСКОЙ
ОБЛАСТИ
А.И. Костанов
ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
СИБИРИ
XVII - середина XIX вв.
Владивосток
Дальнаука
2007
Содержание
ВВЕДЕНИЕ
6
Глава I. СИБИРСКИЕ АРХИВЫ В СИСТЕМЕ ПРИКАЗНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ
РУССКОГО ГОСУДАРСТВА (Конец XVI - начало XVIII вв.)
1. Делопроизводственная культура допетровской Руси - основа зарождения
сибирских архивов
2. Архивы и архивное дело в воеводских учреждениях Сибири
3. «Государевы дела» Якутской приказной избы - эталонный архив эпохи русских
географических открытий XVII в.
20
39
67
Глава II. АРХИВЫ СИБИРИ В СИСТЕМЕ КОЛЛЕЖСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (20-е годы XVIII - начало XIX вв.)
1. Сибирские архивы на этапе петровских реформ центральных и местных
учреждений России
2. Архивоведческие исследования ГФ. Миллера и Академического отряда Второй
Камчатской экспедиции
3. Губернские и уездные архивы Сибири послепетровского времени
4. Архивы Охотско-Анадырского края, Камчатки и русских экспедиций на Тихом
океане в XVIII в.
90
103
115
132
Глава III. АРХИВЫ СИБИРИ В СИСТЕМЕ МИНИСТЕРСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ
РОССИИ (Первая половина XIX в.)
1. Архивы Сибирского генерал-губернаторства на этапе министерской реформы
Александра I
2. Сибирская реформа М.М.Сперанского (1822 г.) и развитие архивного дела в
восточных регионах Российской империи
3. Церковные архивы Сибири и Русской Америки
4. Сибирские и «колониальные» архивы Российско-Американской компании
5. Формирование сибирских и дальневосточных фондов в министерских архивах
Российской империи (20-50-е годы XIX в.)
6. Архивы Восточно-Сибирского генерал-губернаторства при Н.Н. МуравьевеАмурском
7. О судьбе архива Амурской экспедиции Г.И.Невельского
160
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
273
Примечания
283
170
192
210
223
242
259
6
Введение
В архивном деле, как и в иных сферах жизни, обращение к опыту прошлого неизбежно.
Более того, обобщение и анализ этого опыта могут оказаться полезными в свете преобразований
архивного дела на рубеже XXI в., осуществляемых в контексте крупнейшей реформы всей
системы государственного управления в России.
Предлагаемое исследование посвящено становлению и развитию архивного дела в Сибири
на протяжении XVII -середины XIX вв. Это более двух с половиной столетий, насыщенных
необычайно важными событиями отечественной истории. В 80-е годы XVI в., с похода казаков
под предводительством Ермака Тимофеевича и падения Сибирского ханства, начинается эпоха
географических открытий и освоения россиянами обширнейших территорий от Уральских гор до
Камчатки, Курильских и Алеутских островов, а затем и побережья Аляски. Оценивая
историческое значение этого процесса, выдающийся русский историк СМ. Соловьев писал о
распространении славянского населения на восток как о «главном явлении нашей истории»1.
В контексте всемирной истории действия России в Сибири и на Тихом океане в XVII середине XIX вв. можно охарактеризовать понятием «героические века», литературное восприятие
которых, по выражению А. Дж. Тойнби, «рождается в социальном и психологическом климате
эпохи установления границ»2. Но литературный образ эпохи и ее конкретную историческую
реальность разделяет бездонная пропасть Времени, которую историки преодолевают по шатким
мосткам, именуемым архивными документами. Наряду с другими историческими памятниками,
архивы - важнейший элемент историко-культурной среды, создающий эффект ее многомерности,
присутствия давнего прошлого в дне сегодняшнем.
Общеизвестно, что архивы хранят исторические документы, запечатлевшие минувшие
события жизни общества. Но много ли мы знаем о самих архивах? Конечно, о таких известных в
нашей стране хранилищах исторических документов как Государственный архив Российской
Федерации (ГАРФ) или Российский государственный архив древних актов (РГАДА), Отдел
рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ) и т.д., имеется обширная
историческая, архивоведческая и научно-справочная
7
литература. Значительно менее изучены региональные аспекты истории российского архивного
дела и история провинциальных архивов страны. Между тем их становление и развитие - важная
часть национальной культуры, где многое еще предстоит изучить, открыть и переосмыслить
заново. Не являются исключением в этом отношении и архивы Сибири, документальные фонды
которых являются неотъемлемой частью историко-культурного достояния народов России.
Следует подчеркнуть, что в данной работе речь пойдет лишь о сибирских архивах
российского происхождения. За пределами темы мы сознательно оставляем проблему наличия за
Уралом архивов эпохи, предшествующей «покорению» Сибири Ермаком. Для изучения
современных или, точнее сказать, дошедших до наших дней, архивов Сибири и Дальнего Востока
России эта проблема представляет чисто гносеологический интерес, будучи, главным образом,
объектом изучения археологов, лингвистов и этнологов. Их усилиями и трудами в XVIII-XX вв.
создана богатейшая научная литература, которая не оставляет сомнений в том, что некогда здесь
существовали древние актохранилища, где имелись документы, запечатлевшие, по выражению
родоначальника историографии и архивоведения Сибири Г.Ф. Миллера, «события древнейших
времен до русского владычества».
Историография исследуемой темы не столь обширна, как может показаться на первый
взгляд, хотя и имеет давнюю традицию. Поэтому мы ограничимся рассмотрением лишь основных
тенденций освещения истории сибирских архивов в отечественной литературе. В своих истоках
она напрямую связана с самыми ранними попытками использования архивных документов с
целью изучения прошлого Сибири, которые относятся, по всей видимости, к первой половине
XVII столетия. Во всяком случае, ссылку на документы прежних лет («писаньми испытовах») мы
встречаем уже в труде одного из первых сибирских историков Саввы Есипова - автора знаменитой
повести «О Сибири и сибирском взятии». В дальнейшем, на протяжении трех с половиной веков,
интерес представителей научного мира к архивам Сибири эпохи феодализма в России нельзя
назвать устойчивым. Иногда он внезапно вспыхивал и затем
8
постепенно угасал, чтобы вновь проявиться через какое-то время, в зависимости от общественных
потребностей или под влиянием политических обстоятельств. При этом отношение большинства
историков к самим архивам как таковым оставалось почти неизменным в том смысле, что носило
оно в основном сугубо прагматический характер. Архивы уважительно называли «бездонным» и
«бесценным» кладезем исторических сведений, но обращение с ними исследователей было, да и
остается, зачастую чисто потребительским, исключительно как к источнику информации. Работая
с документами архивного фонда или архивной коллекции, историки редко интересуются их
происхождением. Обычно это происходит в тех случаях, когда возникают вопросы о степени
полноты сохранности тех самых фондов и коллекций. В известной мере это вполне объяснимо, и
мы коснулись темы «историки и архивы» лишь потому, что развитие сибирской историографии по
общеисторической проблематике, по нашему мнению, заметно опережает на сегодня изучение
истории архивов и архивного дела в регионе. Между тем само осознание историками и
архивистами того явления, что данный «перекос» существует, крайне важно. Оно призвано дать
толчок дальнейшим изысканиям, позволяющим установить, как и при каких условиях
сформировалась современная документальная база истории Сибири, что именно сохранилось до
наших дней в составе архивных фондов, а что было утрачено в предыдущие времена.
Наиболее ранними описаниями сибирских архивов в научной литературе, относящимися к
первой четверти XVIII в., мы обязаны выдающему русскому историку В.Н. Татищеву и шведскому
исследователю Табберту фон Страленбергу (Strahlenberg, Ph. J.). В 1733-1743 гг. относительно
систематические сведения о состоянии архивов Сибири удалось собрать профессору Г.Ф.
Миллеру, возглавлявшему Академический отряд Второй Камчатской экспедиции. Именно Г.Ф.
Миллер впервые ввел в научный оборот делопроизводственные источники, извлеченные из дел
местных воеводских канцелярий. Краткие сведения об архивах в острогах Забайкалья, верхней
Лены, Камчатки и Охотского порта имеются также в трудах работавших под его началом других
участников экспедиции - С.П. Крашенинникова, Я.И. Линденау, Г.В. Стеллера. Их данные очень
неполны, но, тем не
9
менее, важны, поскольку характеризуют местные архивы в 30-40-е годы XVIII в. и, следовательно,
позволяют непосредственно судить о том, как отразилась на постановке архивного дела в Сибири
губернская реформа Петра I.
В обширной историографии Сибири XIX столетия история местных архивов оставалась
практически вне поля зрения авторов исторических исследований. Отдельные упоминания и
фрагментарные описания архивов региона встречаются в книгах и статьях В.Н. Верха, Ф.П.
Врангеля, В.М. Головнина, К.Т. Хлебникова, П.А. Словцова, Н.С. Щукина, Г.И. Невельского, П.А.
Тихменева, А.С. Сгибнева, А.С. Полонского и некоторых других авторов, посвященных
преимущественно истории освоения Сибири и русским географическим открытиям. К этому же
периоду относятся попытки широкого обследования сибирских архивов, инициированные
Археографической комиссией, действовавшей под эгидой Министерства народного просвещения.
Итогом этой большой работы стала публикация крупного массива источников по истории Сибири
XVII - первой четверти XVIII вв. в серии документальных сборников: «Акты исторические» (АИ.
Т.1-5, СПб., 1841-1843), «Дополнения к актам историческим» (ДАИ. Т. 1-12. СПб., 1846-1875),
«Памятники сибирской истории» (Кн.1-2, СПб., 1882-1885), а также в других изданиях
Археографической комиссии.
На рубеже XIX и XX вв. крупный вклад в изучение истории архивного дела в России внес
Д.Я. Самоквасов. Его двухтомный труд «Архивное дело в России» (М., 1902), посвященный
проблемам «архивного нестроения» в России, включает анализ состояния отечественных архивов
и архивного законодательства XVI-XIX вв. К этому же времени относятся работы известного
архивиста и писателя Н.Н. Оглоблина, оставившего заметный след в историографии,
архивоведении и источниковедении Сибири. В результате многолетнего обследования фондов
Московского архива Министерства юстиции (МАМЮ) он подготовил по своей системе
фундаментальный четырёхтомный труд «Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа» (Ч. IIV. М., 1895-1901). Это уникальное научно-справочное издание по сей день является, пожалуй,
одним из самых востребованных исследователями сибирской истории XVII - середины XVIII вв.
Не менее интересны историко-архивоведческие наолюдения и выводы Н.Н. Оглоблина. Он
полагал, что организа10
ция архивного дела в Сибири допетровского времени была на довольно высоком уровне и
отвечала общероссийским стандартам. Разбирая и описывая архивный фонд Сибирского приказа,
хранившийся в МАМЮ, он выделил специфические виды документации, характеризующие
постановку архивного дела в местных учреждениях Сибири допетровской эпохи. Это так
называемые «росписи» и «росписные списки», составленные в приказных и таможенных избах
Мангазеи, Нерчинска, Якутска и других городов Сибири. Выражаясь современным языком, это
архивные описи, которые уже в XVII в. делились на два вида: 1) сдаточные описи (перечень
отправляемых и принимаемых документов) и 2) описание архивов учреждения целиком или за
определенный период.
В начале XX в. содружество науки и архивов стало более ощутимым. Ряд крупнейших
ученых-историков, таких как А.С. Лаппо-Данилевский, А.А. Шахматов, А.Е. Пресняков и др.,
выступали инициаторами архивной реформы в России и выработки правил публикации
исторических документов. В последние предреволюционные годы благодаря усилиям местной
интеллигенции заметно активизировалась археографическая и архивоведческая деятельность в
ряде городов Сибири. В частности, это нашло отражение в создании церковно-археологических
комиссий при епархиальных управлениях, занимавшихся изучением православных древностей, в
том числе - старых церковных архивов и библиотек. По примеру других городов России, имевших
давние традиции сбережения и изучения местных архивов, в 1911 г. была учреждена губернская
ученая архивная комиссия в Иркутске, вскоре приступившая к изданию своих «Трудов» (Вып. IIII. Иркутск, 1913-1916). В них, наряду с историко-краеведческими статьями, публиковались
исторические документы и обзоры архивов. В конце 1912 г. начала работу Якутская областная
ученая архивная комиссия, на средства которой талантливый архивист и археолог Е.Д. Стрелов
издал капитальный сборник «Акты архивов Якутской области (с 1650 г. до 1800 г.)» (Т. 1. Якутск,
1916). В 1915 г. ученые архивные комиссии были образованы в Тобольске и Томске, где работал
тогда профессор Н.Н.Бакай, известный своими работами по источниковедению архивных фондов
и историографии Сибири.
Подводя краткий итог достижений дореволюционной историографии, посвященной истории
архивного дела в Сибири, следует
11
отметить, что она представлена немногочисленными, но исключительно ценными работами
авторов, занимавшихся, как правило, общеисторической проблематикой. Собственно историкоархиво-ведческие сюжеты отражены в них фрагментарно. Но главное достоинство этих
исследований в том, что их авторы имели возможность непосредственно общаться с подлинными
документальными материалами Сибири и Дальнего Востока XVII - середины XIX столетий в их
естественной среде обитания, т.е. по месту создания, что и нашло отражение в их трудах,
носивших преимущественно описательный характер.
В первые послереволюционные годы на территории Сибири ведущая роль в организации
работы по спасению и изучению местных архивов принадлежала университетским центрам в
Томске, Иркутске, Владивостоке. В этих городах в начале 1920-х годов трудились, совмещая
научную или преподавательскую работу со службой в архивных учреждениях, профессора Н.Г.
Любомиров, Н.Н. Бакай, В.И. Огородников, А.П. Георгиевский, А.В. Гребенщиков, известный
историк сибирского казачества генерал Г.Е. Катанаев, писатель Г.М. Пушкарев и др. Их окружали
студенты и краеведческий актив – люди, беззаветно преданные делу сохранения документального
наследия. К сожалению, эта страница истории архивного дела Сибири, тесно связанная с
краеведческим движением, слабо представлена в публикациях и официальных архивных
материалах.
В какой-то мере это объясняется тем, что революционные события 1917-1918 гг. в России, а
затем Гражданская война, затянувшаяся на востоке Сибири до конца 1922 г., кардинальным
образом повлияли на отношение значительной части общества к проблемам отечественной
истории. Углубленное изучение «царского времени» не только потеряло актуальность, но и стало
довольно опасным занятием в условиях крепнущей оольшевистской диктатуры. Именно поэтому
зарождающаяся советская историография в течение длительного времени мало обращалась к
истории архивов и архивного дела в Сибири в дореволюционный период. В немногочисленных
публикациях «красных архивистов» 20-30-х годов XX в. эти проблемы рассматривались, как
правило, лишь в контексте некоторых аспектов внутренней и внешней политики России в Азии
либо в
12
связи с архивообразующей деятельностью некоторых государственных учреждений Российской
империи.
Из крупных публикаций 20-х годов XX в., имеющих отношение к теме нашего
исследования, следует назвать книгу известного архивиста И.Л. Маяковского «Исторический
очерк архивного дела в России» (Пг., 1920), а также капитальные монографии и статьи С.В.
Бахрушина. Главная проблематика его трудов - русская колонизация и исторические судьбы
народов Сибири - не исчерпывает всего содержания этих блестящих работ, наполненных глубоким
историографическим и источниковедческим смыслом. Как известно, одним из важных научных
достижений С.В. Бахрушина является источниковедческий анализ сибирских летописей XVII в.,
выделение их генетического ряда и взаимосвязей протографов. Широкая источниковедческая база
исследований С.В. Бахрушина, включающая тексты летописей, документы приказного и
таможенного делопроизводства, картографические и агиографические материалы, делает их также
очень содержательными в архивоведческом отношении.
В послевоенные годы советская историография архивного дела пополнилась обобщающими
работами П.Г. Софинова, А.В. Чернова и В.В. Максакова, однако история провинциальных
архивов страны, в том числе и сибирских, освещена в них очень сжато, порой умещаясь в
несколько строк. К этому же времени относится выход в свет «Очерков исторической науки в
СССР» (Т. 1-5. М., 1955-1985). Первый и второй тома «Очерков...» включают разделы как по
истории архивного дела в России, так и по развитию сибирской историографии в дореформенный
период. Но весь фактический материал «Очерков...», имеющий отношение к нашей теме,
ограничивается в основном характеристикой археографических работ в Сибири и о Сибири в
XVIII-XIX вв. Эти пробелы в какой-то степени восполняют труды по истории русских
географических открытий в Сибири и на Тихом океане, принадлежащие перу таких крупных
историков как А.И. Андреев, А.В. Ефимов, М.И. Белов, А.И. Алексеев, Б.П. Полевой и др. В их
монографиях и статьях нашли отражение некоторые важные историко-архивоведческие сюжеты,
например, касающиеся перемещения в XVIII и XIX вв. крупных документальных комплексов из
Сибири в Петербург и Москву. В частности, А.И. Андрееву удалось глубоко осветить
13
проблему, связанную с историей формирования, составом документов и последующей судьбой
архивов камчатских экспедиций В.Беринга, находящихся в центральных архивохранилищах
СССР. Важным результатом исследований А.И. Андреева явилась также общая постановка
проблемы о необходимости выявления, описания и изучения архивных фондов Сибири XVII-XIX
вв., имевшихся на местах.
В 50-80-е годы XX в. решение этой задачи приобрело первостепенный характер для
архивистов и историков Сибири. В значительной мере этому способствовало создание за Уралом
академических центров исторической науки и активизация научно-издательской деятельности
архивных учреждений Сибири и Дальнего Востока. В этот период в журналах «Исторический
архив», «Вопросы архивоведения», «Советские архивы», «Проблемы востоковедения», а также на
страницах «Трудов МГИАИ» и «Археографического ежегодника» были опубликованы статьи С.О.
Шмидта, Р.В. Макаровой, Н.В. Бржостовской, В.Р. Лейкиной-Свирской, Ю.Ф. Кононова, М.И.
Автократовой, В.И. Гальцова, А.А. Преображенского, Е.Ф. Желоховцевой, Л.И. Шохина, В.Ф.
Иванова, посвященные истории архивного дела в России XVI-XIX вв. Углубленная разработка
дореволюционных архивных фондов Сибири приобрела особую актуальность в ходе подготовки
обобщающих трудов - «История Сибири» (Т. 1-5. Л., 1968-1969) и «История Дальнего Востока
СССР в эпоху феодализма и капитализма (XVII в. - февраль 1917 г.)» (М., 1990). Целый ряд
содержательных обзоров фондов XVIII и XIX вв., хранящихся в государственных архивах Омска,
Иркутска, Красноярска, Томска, Якутска и некоторых других городов страны, опубликовали в
1950-1970-е гг. сибирские историки-архивисты Н.В. Горбань, Ф.А. Кудрявцев, А.В. Воронова,
И.М. Кураева, Д.А. Тебекин, А.В. Зыков, А.П. Мещерский, В.А. Самоделкин, Ю.П. Колмаков, Л.С.
Кашихин, М.М. Степанова и др.
За последние полтора десятилетия изучение истории архивов и архивного дела, как и в
целом развитие современной отечественной историографии, претерпело коренные сдвиги. Новые
социальные реалии постсоветской России, отмена цензуры и развитие информационных
технологий неизбежно стимулировали количественные и главное - качественные изменения в
разработке данной проблематики. В числе крупных исследований но14
вейшего времени, касающихся проблем истории архивного дела в России, выделяются
монографические работы В.Н. Автократова, В.П. Козлова, В.Н. Самошенко, Т.И. Хорхординой,
Л.И. Шохина, А.В. Попова, В.С. Брачева, Д.М. Володихина, В.П. Макарихина. Активизировалась
разработка региональных аспектов истории архивов и архивного дела в России. Созданию и
деятельности государственной архивной службы на территории Восточной Сибири и Дальнего
Востока посвящены книги Н.Н. Бендик, В.Ц. Лыксоковой, И.П. Бедулиной. История архивных
учреждений, а также некоторых архивных фондов нашла отражение в научных докладах и статьях
Э.В. Ермаковой, А.А. Торопова, В.В. Моисеева, Н.А. Троицкой, А.И. Семеняк, Т.А. Пановой, В.М.
Розенблит, О.Т. Базалийской, В.Э. Олейник, Г.Я. Цветковой, Е.Б.Шободаева, К.Э. Безродного,
И.И. Юргановой и некоторых других авторов. При этом необходимо подчеркнуть, что заметно
возросшее за последние годы количество статей по историко-архивоведческой проблематике и
обзоров архивных фондов в государственных архивах Сибири и Дальнего Востока касается,
преимущественно, конца XIX - первой половины XX вв.
Таким образом, несмотря на растущее число публикаций, исследуемая тема раскрыта в
отечественной исторической и архиво-ведческой литературе крайне фрагментарно. Многие
важные аспекты формирования современной документальной базы истории Сибири XVII - первой
половины XIX вв. в монографических или диссертационных работах до настоящего времени не
рассматривались. Необходимость восполнения данного пробела в истории российского архивного
дела определила цель и основные задачи нашего исследования.
Предлагаемая работа является первой попыткой обобщающего историко-архивоведческого
исследования с целью показать проявление общеисторических закономерностей и региональных
особенностей зарождения российских архивов и становления архивного дела в Сибири в XVII середине XIX вв., то есть на этапе первоначального освоения и заселения этой обширной
территории русскими людьми - далекими предками нынешних сибиряков и дальневосточников. В
практическом плане автор ставил
15
перед собой более скромные и вполне конкретные задачи. Они состояли в том, чтобы, во-первых,
систематизировать и осмыслить имеющийся обширный фактический материал, отражающий
реалии формирования документальной базы истории Сибири в эпоху феодализма, представленной
в сохранившихся до наших дней архивных фондах государственных архивов России. Во-вторых,
показать процесс зарождения архивов и становления архивного дела в Сибири как закономерный
итог распространения на ее территорию государственного суверенитета России, а также ее
письменной и делопроизводственной культуры, уходящей своими корнями в эпоху Древней Руси.
В-третьих, проследить судьбу отдельных, наиболее крупных или исторически значимых
документальных комплексов и архивных фондов сибирского происхождения, оказавшихся в силу
различных причин и обстоятельств за пределами региона на территории России или на территории
иностранных государств. И, наконец, одной из задач исследования была попытка обозначить, хотя
бы в общих чертах, основные параметры и характеристики утраченных архивных фондов Сибири
рассматриваемого периода.
Последнее, видимо, стоит пояснить чуть шире. Сама по себе постановка этой задачи вызвана
тем, что выявление утраченных комплексов архивных документов - важнейший элемент
исторического исследования. Это действительно крупная проблема архивоведения, имеющая
также источниковедческое, историографическое и методологическое значение. В свое время об
этом блестяще писал Л.Н. Гумилев применительно к археологическим исследованиям, что отнюдь
не сужает общенаучного и, в первую голову, глубокого архивоведческого и источниковедческого
смысла его заключения. Как и исторические документы, памятники материальной культуры четко
обозначают этапы расцвета и упадка народов и при этом они также поддаются относительно
точной датировке. Однако, как отмечал Л.Н. Гумилев, вещи, поднимаемые из раскопа, наскальные
рисунки или древние захоронения не стремятся ввести исследователя в заблуждение или исказить
факты. (В отличие от некоторых архивных документов, заметим от себя.) Но вещи молчат, давая
простор воображению археолога, а наши современники не прочь пофантазировать и, хотя их образ
мысли весьма отличен от средневекового, нет никакой уверенности, что он намного
16
ближе к действительности. При этом надо постоянно помнить, что найденное - ничтожная часть
пропавшего. И «никогда неизвестно, что именно пропало, а считать пропавшее несуществующим
и не вводить на это поправки - ошибка, ведущая к заведомо неправильным выводам»3.
Следует отметить, что, несмотря на значительную географическую удаленность от
политических и культурных центров страны, архивы Сибири никогда не функционировали
изолированно. Поэтому их история на протяжении XVII-XX вв. укладывается в общих чертах в
рамки принятой в научной литературе периодизации архивного дела в России4. Ее критериями
служат изменения роли и места архивов в системе делопроизводства учреждений, обусловленные
внутренней логикой развития архивного дела, как специфической отрасли государственного
управления. Это в значительной мере определило структуру данной работы. Сначала архивы
Сибири рассматриваются нами на этапе их зарождения в недрах приказных учреждений Русского
государства и до начала петровских реформ государственного и местного управления (конец XVI начало XVIII вв.). Затем прослеживается их судьба в условиях создания и функционирования
коллежской системы управления (20-е годы XVIII -начало XIX вв.), основы которой заложил Петр
I, и, наконец, на этапе формирования министерской (первая половина XIX в.) системы
государственных учреждений Российской империи. Каждому из этих периодов присущи свои
черты в организации архивного дела, но были и общие проблемы. Центральная из них сохранность архивов учреждений, упраздняемых в ходе кардинальных реформ государственного
управления или крупных преобразований административного устройства. За порогом XXI в. для
архивистов России подобный подход к анализу исторического материала является очень
злободневным. Конечно, опыт двухсотлетней давности едва ли применим в нынешних условиях,
но и совсем его игнорировать было бы, наверное, тоже неправильно. Актуальность исследуемой
темы для современных архивистов и ученых-историков очевидна, ибо, как отметил руководитель
Росархива В.П. Козлов, именно знание истории административных преобразований служит
основой фондирования многих миллионов дел Архивного фонда
17
Российской Федерации, а значит, «ядром эффективного поиска любого из этих дел в любом уголке
страны»5.
Изучение истории архивов и архивного дела на территории Сибири в хронологических
рамках, охватывающих два с половиной столетия российской истории, потребовало привлечения
обширного круга источников, поставив автора перед задачей определения приоритетов в их
отборе и интерпретации. Документальной базой исследования послужил широкий круг
опубликованных и неопубликованных источников, выявленных в фондах Российского
государственного архива древних актов (РГАДА), Российского государственного архива Военноморского флота (РГА ВМФ) и Российского государственного исторического архива Дальнего
Востока (РГИА ДВ), а также государственных архивах Хабаровского края (ГАХК), Амурской
(ГААО), Иркутской (ГАИО), Камчатской (ГАКО), Омской (ГАОО) областей. Типологически
источники, положенные в основу исследования, можно разделить на три основные группы: 1)
акты российского законодательства; 2) делопроизводственные материалы; 3) описательноповествовательные источники (сибирские летописи, путевые заметки и описания
путешественников, мемуары и т.п.). Конкретный анализ некоторых из использованных
источников будет дан в соответствующих главах.
Таким образом, имеющийся историографический материал и источниковая база позволяют
осветить процесс становления и развития архивного дела в азиатской части России на протяжении
XVII - первой половины XIX вв. в контексте основных исторических событий и реалий сибирской
жизни той эпохи.
В заключение считаю своим долгом принести искреннюю благодарность за замечания,
советы и помощь в работе с архивными фондами А.А. Торопову и Н.А. Троицкой (РГИА ДВ), С.В.
Соболеву, (РГА ВМФ), Ю.М. Эскину (РГАДА), Г.Ю. Бородиной (архивное управление
Министерства государственно-правового развития Омской области), Т.А. Шевчик (управление по
делам архивов Правительства Хабаровского края), Н.А. Шестаковой (Архивное управление
Иркутской области), А.А. Капустину (Управление архивами Свердловской области), Б.М.
Пудалову (Комитет по делам
18
архивов Нижегородской области), М.В. Ларину (Всероссийский НИИ документоведения и
архивного дела), А.Т. Мандрику (Институт истории археологии и этнографии народов Дальнего
Востока ДВО РАН), а также сотрудникам государственных архивов Хабаровского края, Амурской,
Иркутской, Камчатской и Сахалинской областей.
19
Глава I
СИБИРСКИЕ АРХИВЫ В СИСТЕМЕ ПРИКАЗНЫХ
УЧРЕЖДЕНИЙ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА
(Конец XVI - начало XVIII вв.)
20
1 Делопроизводственная культура допетровской Руси
– основа зарождения сибирских архивов
Появление на территории Сибири архивов российского происхождения относится к рубежу
XVI-XVII вв. Это было начало эпохи географических открытий, завершившейся присоединением
к России земель Северо-Восточной Азии, островов Тихого океана и северо-западной части
американского континента. С созданием административных центров («острогов») и местного
управленческого аппарата в документах находили отражение различные стороны жизни на
восточных окраинах страны. Со временем старые бумаги накапливались, образуя комплексы
исторических документов, ставших источниковой базой гуманитарных и естественно-научных
исследований по широкому спектру проблем развития Сибири и отношений России со странами
Азиатско-Тихоокеанского региона.
Хотя самые ранние архивы в городах Сибири сохранились до наших дней с немалыми
потерями, об их происхождении мы располагаем вполне достоверными данными, ибо, как отметил
еще Г.Ф. Миллер, они «начинаются с тех лет, когда туда стали посылать особых воевод из
Москвы»1. Конечно, дату основания того или иного города нельзя механически отождествлять с
появлением местного архива. Но в современной научной литературе такой подход стал
общепринятым, поскольку образование на присоединенных землях первых учреждений,
осуществлявших властные полномочия Русского государства («съезжих» или «приказных изб»),
безусловно, можно считать отправной точкой зарождения сибирских и дальневосточных архивов в
нашем традиционном представлении2.
Ключом к пониманию происхождения и непростой судьбы архивов Сибири и Дальнего
Востока является история культу21
ры этого региона, которая на протяжении столетий формировалась и развивалась, осваивая
жизненные реалии края, под мощным воздействием культурных традиций Европейской России.
Генетическая связь сибирских архивов с многовековой письменной культурой Руси очевидна,
поскольку создание системы административного управления означало применение сложившихся
норм и правил ведения документации. Распространение на Сибирь делопроизводственной
культуры и опыта сбережения архивов Московского царства опиралось на традиции, уходящие
корнями в русское средневековье.
Древние летописи свидетельствуют, что отечественные архивы начали складываться давно,
еще в Киевской Руси. Они весьма отличались от нынешних, да и само слово «архив» до начала 20х годов XVIII в. в русском языке отсутствовало. В эпоху феодальной раздробленности наряду с
Киевом, а затем Москвой возрастает роль региональных хранилищ документов, которые
считались тогда большой ценностью. Местом их сосредоточения были княжеские дворы,
епископские кафедры и монастыри. Упоминание об одном из таких хранилищ документов
содержится в «местной» грамоте нижегородского вел. князя Дмитрия Константиновича 1367/68 г.,
данной боярам, князьям, а также дьякам и прочим дворянам, «кому с кем сидеть и кому под кем
садитца». В ней прямо указывается, что хранится «такова подлинная Беликова князя месная
грамота в Нижнем Новегороде в Печерском монастыре»3. Таких упоминаний в источниках
немало, но мы привели этот пример еще и потому, что в тот период Нижний Новгород был
важным пунктом на северо-восточных рубежах русских земель, ставшим позднее опорой борьбы с
Казанским ханством, а затем продвижения русских в Заволжье, на Урал и в Сибирь.
По мнению большинства авторитетных специалистов в области архивоведения, в
допетровскую эпоху на Руси не практиковалось обособленного хранения документов и архивов.
Хранили их обычно в княжеской или монастырской казне вместе с драгоценностями, деньгами,
книгами, которые также считались дорогой редкостью. Поэтому под «казной» часто имели в виду
и архив4. «Казной» называл Царский архив Иван IV, а в документах XVI-XVII вв. часты
упоминания о «конюшенной седельной казне», о казне «золотой», «свинечной», «соболиной»,
«судовой», «домовой» и т.п. «Казной»
22
называли и хранилища документов. Каждое учреждение имело свою «казну», где хранилась его
документация в подлинниках или «списках»5. В Сибири применение термина «казна»
одновременно к добытым ценностям (меха, моржовая кость и т.п.) и к документальным
материалам типично для XVII - начала XVIII вв. Но зачастую употреблялись и иные термины для
обозначения архивов - «государевы дела», «старые дела», «дела прежних лет» и др. Канцелярское
выражение «письменные дела присутственных мест», как обозначение архивов местных
учреждений, часто встречается в деловых бумагах XVIII и даже середины XIX вв.
Архивы никогда не лежали мертвым грузом. Они перемещались со своими владельцами,
порой разделяя их судьбу. Л.В. Черепнин, посвятивший фундаментальное исследование архивам
периода феодальной раздробленности, показал процесс их концентрации в связи с
объединительной политикой московского центра и борьбой с княжеской оппозицией6.
Большинство старинных феодальных архивов Руси не сохранилось. Они погибли в пламени
пожаров, от стихийных бедствий, плохих условий хранения и при вражеских нашествиях. Кроме
того, архивы считались важными военными трофеями. Известный археограф И.Л. Маяковский
писал: «В ту эпоху, когда на актохранилища смотрели как на средство укрепления своих прав и
орудие борьбы с чужими, неприятель, неоднократно проникавший вглубь московских областей, а
иногда достигавший и самой Москвы, не упускал случая захватить и собрания документов...».
Например, в Смутное время целые отделы московских архивов «были увезены в Польшу, где
попали частью в руки отдельных лиц, частью в государственные архивы - Польскую и Литовскую
Метрики». Среди них - так называемая «Опись царского архива» и иные материалы Посольского
приказа7.
Первые значительные комплексы документов, связанные своим происхождением с
делопроизводством московских великих князей, дошли до нас от правлений Ивана III и Василия
III (вторая половина XV - первая четверть XVI вв.). В основном это грамоты, относящиеся к
международным и междукняжеским отношениям, операциям с земельной собственностью,
завещания, клятвенные записи на верность служилой аристократии государям московским. Этот
период отмечен коренными изменениями системы го23
сударственного управления. Московское княжество превращается в Московское государство, и с
начала 70-х годов XV в. до 1521 г. территория, подвластная Московскому правящему дому,
вырастает в несколько раз. Прежний административный аппарат не мог эффективно справляться с
новыми управленческими задачами, поэтому возникла необходимость его масштабной
перестройки. Постепенно формируются центральные правительственные органы («избы»,
«приказы», «четверти») и территориальные учреждения («приказные избы», «губные» и «земские»
избы). Приказная система сложилась в общих чертах к середине XVI в. и затем на протяжении
полутора столетий расширялась и усложнялась. На местах велись обстоятельные описания земель
и городов, составлялись их чертежи: «писцовые книги» и земельные кадастры известны с конца
XV в., в XVI и XVII вв. они становятся одним из важнейших видов документации. По мнению
Д.М. Володихина, для организации архивного дела эти изменения имели важное значение. Вопервых, соотношения между центральными («столичными») и периферийными архивами
государственных образований эпохи феодальной раздробленности (XII - конец XV вв.) не ясны.
Вполне вероятно, что документальные массивы первых могли доминировать по сравнению с
последними, а в небольших княжествах и вовсе иметь исключительное значение. Теперь не могло
быть и речи о том, чтобы в архиве государей московских собирался сколько-нибудь значительный
процент от общей массы делопроизводства государственных органов. Каждое из многочисленных
новых учреждений имело свой, порой весьма крупный архив. Во-вторых, относительная
унификация и полная централизация бюрократического аппарата естественным образом привели к
унификации форм составления, классификации, хранения и копирования документов. Подобного
единообразия, конечно, не было до возникновения Московского государства8.
К сожалению, нововведения в делопроизводственной сфере и рост объемов документации не
подкреплялись мерами по се сохранности. Грозным бичом российских архивов были пожары.
Москва горела много раз, и не единожды - катастрофически. Архивохранилища сильно
пострадали от больших московских пожаров 1547 и 1571 гг., а также в Смутное время. Но
подлинным крушением всей центральной системы архивов считается
24
пожар 3 мая 1626 г. По словам современника: «...Бысть пожар велик зело и страшен. ...И государев
двор, и патриярхов, и дворцы з запасы, и приказы каменные, в них же многая государева казна и
дела всякие..., - все выгорело»9. Ущерб тот по нынешним меркам трудно вообразить, ибо многие
учреждения Москвы полностью лишились своей документации. Ушло немало усилий на
восстановление важнейших документальных комплексов с использованием уцелевших копий, но
основной массив делопроизводства XVI - начала XVII вв. сгинул бесследно. Спасен был только
архив Посольского приказа с внешнеполитической документацией, начиная с конца XV в., и
довольно большая часть Царского архива. К сожалению, были утрачены в Посольском приказе
«Книги Сибирские», вероятно, по посольствам 50-70-х годов XVI в.10. Как дьяки и подьячие той
эпохи, так и современные историки вынуждены четко разделять «допожарное и «послепожарное»
время: первое предлагает ученым жалкие остатки русских архивов, второе характеризуется
наличием систематизированного делопроизводства большинства центральных и периферийных
учреждений. Но 1626 г. - пропасть, крупнейший водораздел в актовом источниковедении. С
пожара 1626 г. и до наших дней для архивного дела России характерен «континуитет» наличия
государственной документации: для разных периодов ее может быть больше или меньше, но нет
никаких ярко выраженных «провалов», лакун ¹¹.
Сибирью, как новым краем Русского государства, изначально ведал Посольский приказ,
созданный в 1549 г. Но в его распоряжении были, видимо, и более ранние документы,
относившиеся к Сибири, например, сохранившаяся в списке конца XVII в. жалованная грамота
Василия III ненцам, живущим по реке Оби, о принятии их в подданство в 1525 г.12. И хотя тогда в
Москве даже помышлять не смели о сокрушении Казанского и Астраханского ханств,
блокировавших южные пути в сторону Азии, но через купцов и полярных мореходов располагали
сведениями, в том числе документальными, о землях и народах к востоку от Урала. Походы
новгородских дружин в XII-XIV вв. «за Камень», шертование местных князей и
25
номинальный вассалитет Москвы над севером Западной Сибири в XV в. неизбежно оставляли
следы в архивах и литературных памятниках того периода. Один из них - «Сказание о человецех
незнаемых в Восточной стране», сохранившееся в рукописных сборниках, древнейший из которых
датируется 1495-1498 гг.13. Все это не было секретом и для Европы, о чем свидетельствуют
описание и карта Северо-Западной Сибири Сигизмунда Герберштейна, дважды - в 1517 и 1526 гг.,
посетившего Московию в качестве посла Габсбургского дома14. При Иване IV в Посольский
приказ стекалась различная документация, касавшаяся связей с Сибирским ханством. Прежде
всего это дипломатические акты: о посольстве хана Едигера к Ивану IV в 1555 г., чтобы он «их
князя и всю землю Сибирскую взял во свое имя, ...и дань на них положить велел...»; документы о
посольстве за Урал М. Курова и об «опале царской» на Баянду - посла от хана сибирского в 1557
г.; грамота шертная 1558 г. «с княжею печатью», которую учинил князь Едигер, поклявшись «дань
царю и великому государю со всей Сибирской земли давать» и т.п.15.
Позднее в делах Посольского приказа системно отложились первичные документы о
«взятии» Сибири казаками Ермака, «поставлении» там городков и острогов. Об этом
свидетельствует описание архива приказа в 90-е годы XVI в., условно названное С.О. Шмидтом
«Перечневой описью». В ней отмечено 195 ящиков архивных материалов, в том числе - два ящика
(№№ 1,43) документов о связях с княжествами Сибирского ханства и казачьих походах за Урал.
Их содержимое включало 14 наименований, видимо, столбцов или свитков, среди которых были
документы «с кизылбашским и с шемахейским и з бухарским и с самарханским и с юргеньчеким и
с тюменским и визюрским и с сибирским и с казацким и с туркосан-ским и с ташкенским и с
крымшевкаловым и з барколским» делом16. Определение их конкретного содержания затруднено
суммарностью описания, но не вызывает сомнений, что это был тщательно сформированный
архивный комплекс об отношениях с азиатскими соседями Руси. Значительная часть этих
материалов касалась Западной Сибири, причем не только ее севера (Югра), но и более южной
части - царства Кучума («бухарское дело»), которого тогда считали выходцем из Бухары.
Напомним, что «Бухарская слобода» в шбольске не раз упоминается летописями XVII в.17 и даже в
начале XIX в. местных татар называли «ташкенцами» и «бухарцами»18.
26
Архивные материалы, обозначенные составителями «Перечневой описи» как
«самарханское» дело, вероятно, относились к покорению земли остяков, управляемых
влиятельным ханом («туре») Самаром. Его городок, также называвшийся Самар (близ устья
Иртыша, где он впадает в Обь), был разгромлен отрядом ермаковцев во главе с Богданом Брязгой,
а подданные обложены ясаком19. Упоминаемое в описи «тюменское дело» было связано, надо
полагать, с походом царских воевод В. Сукина и И. Мясного, основавших в 1585 г. Тюменский
острог. Указание описи на «визюрское» дело, очевидно, также имеет связь с названными в ней
сибирскими материалами 80-х годов XVI в. Как известно, пленение казаками Маметкула
выдвинуло на авансцену главного мурзу Карачу (летописи называют его «думной татарин»; поарабски -везир или визирь), не признававшего власть Кучума. Уйдя на реку Тара, он просил
поддержки Ермака, якобы для войны с Казахской ордой. Тот дал ему в помощь своего
ближайшего помощника атамана Ивана Кольцо. Но это была ловушка. Едва отряд из 40 казаков
достиг татарских кочевий, как все они были внезапно перебиты и затем, как повествует летописец,
«начаша по многим местам, по волостям и по улусам казаков погани и побивати». Разгром
«нечестивого Карачи» довершил, пленив заодно вместе с ним хана Сейдяка и царевича Казахской
орды Салтана, в 1588 г. доблестный Данила Чулков - основатель Тобольска. Знаменитые пленники
вскоре были отправлены в Москву20. Яркая детализация в передаче тех событий сибирскими
летописями говорит о том, что в основе их описания не воспоминания старых ветеранов, а
документы, составленные по «горячим следам» прямыми участниками.
Следует отметить, что в обширной литературе, посвященной эпопее Ермака, отсутствует
анализ «Перечневой описи» архива Посольского приказа 90-х годов XVI в. Между тем
географическая номенклатура названий дел, находившихся в ящиках 1 и 43, поразительно
совпадает с географией некоторых его «подвигов», и это подтверждается летописными
источниками. Так, например, за помеченным в описи «кизылбашским делом» усматривается
намек на осведомленность Москвы относительно прежних грехов атамана и его соратников. В
предисловии к Есиповской летописи (Академический список) об этих событиях говорится: «Есть
бо на полуденную страну река, глаголемая Дон, на ней живяху казаки.
27
От Дону не в далнем растоянии река, глаголемая Волга, на ней же оные казаки, придя з Дону,
воровали много..., овогда суды государевы громяху, овогда же послов кизылбаских и бухарских
(курсив мой. - А.К.) и иных многих громяху и убиваху. Царь же Иоанн Васильевич, слыша их такое
злое воровство, посылал на них воевод своих и велел их имать и вешать, и казнить. Многих же
переимали и казнили, а иные аки волки разбегошася. По Волге вверх от них побегоша 600 человек
по присылке Максима Яковлева Строганова, в них же старейшина атаман Ермак и иные многие
атаманы»21.
В этом контексте представляется крайне интересным тот факт, что составители «Перечневой
описи» выделили документы «с сибирским и с казацким делом». Возможно, это и был тот самый,
потом загадочно исчезнувший «архив Ермака», или иные документы о его экспедиции? Во всяком
случае, очень похоже, что как раз на них ссылался автор Погодинского летописца. Повествуя о
походе Ермака, разгроме хана Кучума и судьбе тех из его сыновей, которые «при прежних
государех были на Москве», он прямо указывал, что «тому писмо есть в Посолском приказе»22.
Путем текстологического анализа к такому заключению пришел Р.Г. Скрынников. Выделив
Погодинский список, как стоящий особняком среди других сибирских летописей Есиповской
группы, он подчеркнул наличие в его составе значительных фрагментов «архива Ермака» в виде
выписок из подлинных документов Посольского приказа23.
Связать зарождение русских архивов Сибири с «архивом Ермака» столь же заманчиво для
нашего исследования, сколь и проблематично по причине неполноты и противоречивости
источников. Но уклониться от этой темы было бы непростительно хотя бы потому, что данный
сюжет уже затрагивался нашей историографией в качестве дискуссионной проблемы, связанной с
хронологией похода Ермака, а также зарождением сибирского летописания24. Так, В.И. Сергеев на
основе упоминаний летописных источников «о полковых писарех», письме Ермака царю и
«отписках» Строгановым пришел к заключению, что можно говорить о какой-то «канцелярии» в
дружине Ермака25. А поскольку при тогдашнем делопроизводстве составлялись безадресные
черновики («от-иуски»), за время его похода сложилось два, притом «равноценных», архивных
комплекса. Первый образовали «отпуски» Ермака его патронам - купцам Строгановым, которые
должны были неизбежно
28
оказаться в их вотчинном архиве, и якобы ими пользовался сторогановский летописец, писавший
свой труд к встрече архиепископа Киприана, ехавшего через Сольвычегодск на тобольскую
кафедру в 1621 г.26. Второй комплекс материалов «канцелярии» Ермака, по мнению В.И. Сергеева,
представлял собой «отпуски» его отписок тем же Сторогановым, а хранили их почти сорок лет
уцелевшие сподвижники атамана. Затем они передали эти материалы архиепископу Киприану,
повелевшему составить на их основе знаменитый «Синодик» ермаковым казакам27. Высказанное
В.И. Сергеевым предположение о сольвычегодском, а не уральском происхождении
Строгановской летописи, было поддержано Е.К. Ромодановской в отдельной работе, посвященной
анализу известий о Ермаке в «Летописце старых лет». Этот малоизвестный источник последней
трети XVII в., происходящий из Сольвычегодска, позволяет, по ее мнению, уточнить характер
исходных материалов Строгановской летописи, автор которой «несомненно... пользовался
документами строгановского архива, не зная многих конкретных событий на местах, и это
наложило отпечаток на все его сочинение; однако в основе своей эти источники были
подлинными и не подвергались искажению в процессе их обработки»28.
Критический разбор Р.Г. Скрынниковым гипотезы В.И. Сергеева не оставляет сомнений, что
двух «архивов Ермака» не могло сохраниться, тем более за Уралом. Едва ли обладали
подлинниками таких документов и купцы Строгановы, но если они у них и были, например, в
Орел-городке, где находилась в тот период их главная резиденция, или в Сольвычегодске, или гдето еще, то документальные источники о том умалчивают. К тому же, как известно, первые годы
правления Бориса Годунова обернулись опалой для недавно всесильных Строгановых, и
правительство решило, аннулировав их привилегии, наложить руку на их богатства29.
И все-таки какое-то «делопроизводство» в войске Ермака, видимо, велось. Следовательно, не
стоит полностью исключать возможность того, что после гибели самого атамана остались какие-то
документы у его сподвижников. Кроме того, вполне очевидно, что трехлетняя эпопея ермаковской
дружины оставила «следы» не только в делах Посольского приказа, но и в местных учреждениях
на северо-востоке Руси. В частности, документы о тех событиях имелись в Чердынской крепости.
Об этом говорит хотя бы то,
29
что знаменитая «Опальная грамота» Ивана IV Максиму и Никите Строгановым 16 ноября 1582 г.
была инициирована отпиской здешнего воеводы В. Пелепелицына о прибытии в их пермские
владения атамана Ермака и его буйных товарищей. События за Уралом неизменно были под
пристальным вниманием чердынских воевод, что находило отражение в их документации. Это
видно из примечания В.Н. Татищева на упоминание в труде Г.Ф. Миллера маленькой крепости на
реке Лозьве, впадающей в Тавду. Возведенная тремя годами позже Тобольска, т.е. в 1590 г., она
вскоре была заброшена и, как писал Г.Ф. Миллер, «в сибирских архивах от этих лет не
сохранилось никаких дел»30. Но В.Н. Татищев бывал в тех же местах лет на десять раньше Г.Ф.
Миллера и писал уверенно: «О сем памятую, что о строении Лазвинского городка... в Чердынской
архиве достаточное известие имеется. И я оную, яко весьма древнюю архиву велел было разобрать
и нужное до истории выписать, токмо я тогда отлучен [был], и что зделано не знаю, нет ли о том
известия в Кабинете. А ежели нет, то весьма нужно стараться оную описать, ибо сия едина из
древнейших в той стороне сохранена»31.
Вполне очевидно, что за период с 1582 по 1590 г. в Чердынской приказной избе имелись и
иные аналогичные документы, но «архив Ермака», если таковой существовал, едва ли мог
«застрять» здесь или еще где-нибудь в Сибири. И хотя не ясно, как и в какой мере он был утрачен,
но, покидая Искер, тотчас занятый татарами, оставшиеся в живых 90 ермаковцев, безусловно,
держали при себе атаманские бумаги, ибо неизвестно, что ожидало их - царская милость или гнев
и расправа за постигшую неудачу. Между прочим, в их числе автор Погодинского летописца
назвал, даже как бы выделив, казака Черкаса Александрова, чье имя не раз встречается в его
тексте32. Случайность здесь исключена и важен, на наш взгляд, контекст, из которого
усматривается, что Черкас Александров был среди тех, кто мог иметь отношение к архиву, когда
ермаковцы «изыдоша из града Сибири». Этот деятель сибирской эпопеи 80-х годов XVI в. давно
привлекает внимание историков. Так, Е.К. Ромодановская, анализируя индивидуальные известия и
текстологические особенности Погодинского летописца, высказала гипотезу о раннем
происхождении этого памятника, возможно, предшествовавшего Есиповской летописи и в
наибольшей степени «запечатлевшего черты «Написания», автором которого она счита30
ет Черкаса Александрова по прозвищу Корсак. Он же, по ее мнению, мог быть официальным
историографом дружины Ермака33. Гипотеза Е.К. Ромодановской очень интересна. И было бы
логично считать, что если был «историограф», то именно он имел на руках и бумаги «архива
Ермака». О том, что такой архив мог существовать, свидетельствуют, хотя и косвенно, находки в
XVIII-XIX вв. некоторых реликвий, связываемых преданиями с походом Ермака: знамен и
хоругвей его дружины, а также пушки, отлитой якобы для ерма-ковцев во владениях Строгановых
в 1582 г.34. И все-таки, чтобы утверждать однозначно о наличии «архива Ермака» у кого-то из его
сподвижников, к сожалению, мало оснований. Более того, такой опытнейший архивист и
археограф, как А.А. Преображенский, считал, что попавшие в Посольский приказ единичные
исходящие документы Ермака вовсе не «архив» его дружины, а только «часть архива приказа не
более»35.
Относительно гипотезы Е.К.Ромодановской об «историографе» ермаковской эпопеи Р.Г.
Скрынников привел ряд контраргументов в пользу того, что основой «Написания» послужили
именно сведения ветеранов-ермаковцев, записанные в Тобольске. Что же касается Черкаса
Александрова, то ни он, ни какой-нибудь другой участник экспедиции, по мнению Р.Г.
Скрынникова, не причастны к составлению Погодинского летописца, автором которого был неизвестный «книжник» второй половины XVII в., имевший доступ к архиву Посольского приказа,
либо служивший в нем36. Не согласился Р.Г. Скрынников и с мнением А.А. Преображенского,
считая, что документы, привлеченные автором Погодинского летописца, представляли собой
подборку («отдельный фонд») в архиве Посольского приказа, целиком посвященную экспедиции
Ермака. К тому же самые важные ее документы были составлены либо са-
31
мим Ермаком, либо его ближайшими соратниками37. И хотя вопрос об источниках сибирских
летописей не входит в задачи нашего исследования, заметим, что эта точка зрения представляется
оправданной. Дело в том, что, судя по составу упоминавшейся выше «Перечневой описи»,
которую С.О. Шмидт датировал 1594-1598 гг., автор Погодинского летописца пользовался именно
бумагами из ящиков «с тюменским и с визюрским и с сибирским и с казацким... делом»38. Причем
эти документы не были единичными. Есть довод в пользу того, что он имел в своем распоряжении
не отдельные бумаги, а именно комплекс материалов о «сибирском взятии», осевший в
Посольском приказе. Этот неизвестный нам автор, которого Р.Г. Скрынников причисляет «к
московскому приказному миру», обозначает их хотя и редким, но специфическим архивным
термином XVII в. - «писмо». По наблюдениям Н.Н. Оглоблина, в некоторых источниках можно
«встретить указание на то, что иногда собранию архивных документов усвоялось в то время одно
общее название, именно «письмо» («писмо»)»39. В принципе с этим можно согласиться, хотя
современные исследователи древнерусских текстов дают несколько иные трактовки этого
термина, из которых наиболее близким по смыслу является «письменный текст», т.е. документ40.
Думается, все это дает повод считать, что в архиве Посольского приказа на рубеже XVI-XVII
вв. сложился, выражаясь современной терминологией, фонд архивных документов, в деталях
запечатлевших главные события присоединения Сибири к России. По установившемуся порядку
все бумаги и дела, относящиеся к связям с Азией, были разделены в нем на две подгруппы. Первая
- дела турецкие, персидские, крымские. Вторая - ногайские, астраханские, казанские,
шемаханские, сибирские, «казацкие», бухарские, грузинские, черкесские, ургенчские, калмыцкие.
Характерно, что формирующийся комплекс картографических материалов архива Посольского
приказа, собранных отдельно и в одной коробке, также включал два «чертежа» новых азиатских
владений России - это было изображение дороги из Казани в Сибирь и карта самой Сибири,
начиная от Чердыни41. Был ли среди этих материалов «архив Ермака» или только исходящие
бумаги его «канцелярии» - этот вопрос с архивоведческой точки зрения остается пока открытым.
Кстати, спор о том, кто был
32
автором Погодинского летописца, сибиряк или москвич, тоже не столь принципиален, поскольку
сибирская администрация XVII в. в значительной мере комплектовалась дьяками и подьячими,
посылаемыми из Москвы, которые обычно спустя какое-то время возвращались обратно. Какие-то
документы могли попасть в Посольский приказ и с одним из них.
С воцарением Бориса Годунова порядок управления Сибирью был изменен, и с 1599 г. всеми
зауральскими землями стал ведать Приказ Казанского дворца. К сожалению, все ранние сибирские
дела в его архиве также полностью сгорели в 1626 г.42. Но что интересно - тогда же власти
попытались хотя бы отчасти компенсировать этот урон. Дьяки Казанского приказа запросили
Разрядный и другие приказы о присылке новых «памятей», касающихся ссылки в Сибирь, и
других копий утраченных документов43. Одновременно по указанию из Москвы в Тобольске
началось изготовление заверенных копий документов первой трети XVII в. и затем эти копийные
книги отсылались в Казанский приказ. (Заметим к слову, что и за порогом XXI в. для
восстановления утраченных документов архивисты поступили бы точно так же, разница только в
орудиях труда - компьютер и сканер заменяют нам гусиное перо.) Эта мера оказалась очень
своевременной, т.к. в 1628 г. случился пожар, на сей раз уже в Тобольске, и все подлинники
документов в здешней съезжей избе поглотило пламя44. Таким образом, можно сказать, что перед
нами один из первых удачных примеров «страхового копирования» документов сибирских
архивов.
Становление воеводской системы управления краем оставило мощный пласт документов в
местных учреждениях азиатской Руси. Расширение русской колонизации на востоке подталкивало
московские власти к поиску новых форм управления сибирской «украиной», о чем
свидетельствует создание в 1627-1629 гг. временного приказа «У сибирских дел», возглавляемого
боярином Ф.И. Шереметевым и дьяком Т. Бормосовым45. Быстрое приращение сибирских
владений в 30-е годы XVII в. вызвало к жизни указ царя Михаила Федоровича, повелевшего 19
февраля 1637 г. «Сибирскому приказу быти особно, а ведати» его по33
ручил боярину князю Б.М. Лыкову с дьяками М. Шипулиным и М. Патрикеевым46. Сибирский
приказ оказался самым долговечным учреждением в системе центральных органов управления
Российским государством, просуществовавшим в общей сложности свыше ста лет. Его
деятельность, охватывая практически все стороны жизни края, в том числе и архивное дело,
оказала огромное влияние на формирование документальной базы истории Сибири и Дальнего
Востока.
Царствование Алексея Михайловича считается расцветом приказной системы, впоследствии
сильно реформированной петровскими преобразованиями. В этот период приказной аппарат
заметно усложнился за счет появления множества новых центральных приказов и временных
периферийных учреждений. Архивы важнейших приказов XVII в. - Поместного, Посольского,
Разрядного - дошли до наших дней и объединяют огромные массивы документов. То же самое
можно сказать и о Сибирском приказе, однако надо учитывать, что оформление его функций
произошло не сразу. На первых порах его дьякам и подьячим больше года пришлось ютиться при
том же Казанском дворце «в задней казенке, в тесном месте», прежде чем им выделили бывшее
помещение Новгородской чети47. Но и спустя двадцать лет, уже при царе Алексее Михайловиче,
как писал Г.К. Котошихин, главой Сибирского приказа был «тот же боярин, что и Казанский
дворец ведает, а с ним два дьяка»48. В целом же на протяжении второй половины XVII в.
Сибирский приказ, будучи центральным учреждением, с территориальной компетенцией,
приобрел несравненно более широкие полномочия, нежели другие областные приказы (чети),
ведущей функцией которых являлся сбор налогов. К его компетенции относились дела
административные, финансово-податные, таможенные, военные, торговые и даже
дипломатические. Но в структуре и делопроизводстве Сибирского приказа не выдерживалось
единого принципа, что вообще свойственно приказной системе. Управленческими вопросами
ведали территориальные «столы» (Томский, Ленский, Мангазейский и др.), а внутриприказны-ми
делами - его функциональные подразделения (Расценная, Купецкая, Казенная палаты и т.д.).
Распределение дел по столам было случайным и не совпадало с административным делением
34
Сибири на разряды49. В какой-то мере это отражало устоявшийся веками порядок приказного
делопроизводства.
Но даже в конце XVII в. Сибирский приказ считался сравнительно «молодым», и иногда
бумаги его компетенции по традиции уходили в архивы иных центральных учреждений. Так, еще
до создания в XVI в. Посольского приказа дипломатическая документация велась на Казенном
дворе. Поэтому спустя полтора столетия сюда продолжали поступать подлинники наиболее
важных дипломатических актов, например, текст Нерчинского договора, заключенного с Китаем в
1689 г.50. Лишь в феврале 1708 г. по указу Петра I, после очередного пересмотра и описания
архива Казенного двора, этот важнейший документ был передан на хранение в Посольский
приказ51.
Для изучения сибирской и дальневосточной проблематики XVII - первой половины XVIII вв.
хранящийся в РГАДА архив Сибирского приказа считается одним из основных и давно хорошо
известен исследователям, благодаря прекрасному описанию Н.Н. Оглоблина52. В 1708 г., в связи с
учреждением Сибирской губернии, приказ был преобразован в ее Московскую канцелярию. В
1730 г. Сибирский приказ был восстановлен, а затем окончательно упразднен в 1763 г. Отчасти
поэтому он представлен в РГАДА двумя документальными комплексами: фондом в собрании
бывшего Московского архива Министерства юстиции (МАМЮ) (ф.214, фондовые включения,
ок.10070 д., 1594-1780 гг.), сложившимся как архив самого приказа, о котором сказано выше53, и
небольшим фондом из бывшего Государственного архива Российской империи (ГАРИ)54.
Первый комплекс более раннего происхождения и представляет собой собственно архив
Сибирского приказа почти в том же виде, каким он был в конце 60-х годов XVIII в. Он включает
дела по управлению Сибирью Посольским приказом и приказом Казанского дворца (1594-1636), а
также Сибирского приказа (1637-1708), Московской канцелярии Сибирской губернии (1708-1730)
и Сибирского приказа (1730-1763). Какая-то небольшая часть документов, безусловно, была
утрачена, ибо после 1763 г. архив Сибирского приказа, и без того пребывавший в весьма
запущенном состоянии, несколько лет пролежал без движения. Затем его изучением занялась
комиссия во главе с профессором
35
Г.Ф. Миллером. Наконец 15 января 1768 г. последовал указ Сената «Об отдаче старых дел
бывшего Сибирского приказа в Разрядный Сенатский архив»55. Передача была произведена без
какого-либо упорядочения, поскольку указ разрешал сдавать архивные дела на хранение «коим
есть описи, те с описями, прочие же от гнилости поврежденные так, как они есть...»56.
В фонде довольно полно отложилась переписка приказа с воеводами городов и уездов,
таможенными и заставными головами, сибирскими архиереями (1637-1712): о состоянии Сибири,
назначении и смене воевод; о «прииске новых землиц»; о правительственной и «вольной»
колонизации; об основании острогов, слобод и их состоянии (в том числе Енисейска, Иркутска,
Нерчинска, Тобольска, Якутска и др.); об учреждении Сибирской епархии, состоянии ее церквей и
монастырей; об учреждении Якутского воеводства (1638-1641); о злоупотреблениях властей (в том
числе якутского воеводы П.П. Головина, 1645-1650); о бунтах в городах Томске (1637-1638, 1648),
Красноярске (1695-1699), Удинском и Селенгинском острогах (1695-1696); о побеге на Амур
казачьего атамана Верхнеленского острога М. Сорокина с товарищами (1655-1657); о нерусских
народах края - бурятах, вогулах, камчадалах, коряках, ламутах, остяках, тунгусах, чукчах, якутах,
юкагирах и др.; о сборе ясака; о политических и торговых связях с Китаем, Монголией; о войне с
Китаем (1686-1689).
Большую ценность представляют документы («скаски», челобитные) о географических
открытиях на Дальнем Востоке и в Тихом океане: о походах и службе М. Стадухина (1630-1659),
П. Бекетова (1632-1638), И. Ерастова, Н. Колобова и Ф. Чукичева (1630-1640, 1645/46); о плавании
вокруг Чукотки С. Дежнева, Ф. Попова и Ю. Селиверстова (1648-1665); о походах на Амур Е.
Хабарова (также о его награждении, жизни и деятельности, 1651/52) и В. Пояркова; о покорении
Камчатки В. Атласовым (1701-1715); о путях сообщения в Сибири; о приезде в Россию первого
японца Денбея и об оставлении его в Москве для обучения «русских робят» японскому языку
(1701-1702)57.
Социально-экономическое положение и хозяйственное освоение восточных окраин
характеризует документация съезжих (воеводских) изб: дозорные и переписные книги сибирских
земель, городов и острогов; ясачные книги (именные, приходные, Доимочные, сметные, пометные,
1622-1721); книги о служилых
36
людях (именные, верстальные, разборные, послужные, окладные и раздаточные жалованья, 16241716); переписка о заведении хлебопашества в Якутии и на Камчатке, приписке посадских людей
к Нерчинским заводам (1758-1763) и поселении там колодников. Сыскные дела Сибирского
приказа и местных приказных изб содержат документы о заговоре против воеводы в Якутске
(1677) и заговорах с целью побега на «вольные земли» казаков под началом В. Бугра и И.
Редькина (на Анадырь, 1647), служилых людей и крестьян под началом М. Сорокина (в Даурию,
1655-1657).
В составе фонда имеются дела (1730-1763): о посольствах и торговле с Китаем и Монголией;
о снабжении Второй Камчатской экспедиции В. Беринга и ее сотрудниках - А.И. Чирикове, Д.Я.
Лаптеве, профессорах Г.Ф. Миллере и И.Г. Гмелине; об открытии геодезистом М. Гвоздевым
побережья Америки (1742); о выдаче жалованья служителям Камчатской и Китайской духовных
миссий; о японцах, живших в России; о походах на чукчей (1740-1741)58.
К концу XVII в. сложилась жестко централизованная система документооборота между
столицей и уездами Сибири. Об этом свидетельствует любопытный доклад, датированный 1684 г.,
о том, чтобы сибирские воеводы не верили грамотам, которые привозят им разные лица «из иных
розных приказов, а не из Сибирского приказу, и по тем грамотам, о чем они присланы будут,
никаких дел не делать, не отписываясь великим государям к Москве...»59. В связи с этим, как
отмечалось, из множества функций Сибирского приказа следует выделить одну, имеющую прямое
отношение к нашей теме. Она состояла в контроле за ведением делопроизводства и архивов в
приказных избах сибирских воевод. Наличие элементов централизованного надзора и управления
архивами в Московском царстве отмечали в свое время такие авторитетные авторы, как Н.Н.
Оглоблин и Д.Я. Самоквасов.
Высший контроль за архивами был сосредоточен при особе государя, которому все приказы
обязаны были в определенный срок представлять «описные книги» архивных дел. Об этом
свидетельствует, в частности, именной указ от 9 декабря 1680 г. стольнику князю Н.И.
Приимкову-Ростовскому в Земском приказе. Указ о присылке рукопи37
сей, с угрозою царской опалы за неисполнение, был объявлен «памятями» главенствующим
дьякам 25 московских приказов, включая Сибирский. Представление «описных книг» являлось
обычной формой ежегодной отчетности и, конечно, сам царь их не читал. При Алексее
Михайловиче за использованием, целостью и сохранностью «государевых дел» надзирали Тайная,
или Комнатная царская дума и Приказ тайных дел. По мнению Д.Я. Самоквасова, аналогичный
порядок действовал и в отношении провинциальных учреждений, которые, препровождая
описания своих архивов в центральные приказы, всегда указывали перечень лиц, пользовавшихся
делами для канцелярских и иных занятий60.
Доступ к хранилищам «государевых дел» и в московских приказах, и в съезжих (приказных)
избах уездных воевод был строго ограничен. Это одна из причин того, что судьба архивного
документа зачастую полна загадок и превратностей. Хрестоматийный пример - плавание кочей
казака Семена Дежнева проливом между Азией и Америкой, зафиксированное в его отписках,
почти столетие оставалось тайной за семью печатями для картографов и ученых. Ни в Якутске, ни
в Тобольске, ни в Москве не оценили величайшего географического открытия. И в этом нет
ничего удивительного. Поступив в приказную избу, казачьи челобитные и «скаски» оседали в ее
сундуках и коробьях, откуда их могли не извлекать на свет десятилетиями. Именно так случилось
с подлинниками отписок С.И. Дежнева о его походе 1648 г., пока их не обнаружил в архиве
Якутской приказной избы Г.Ф. Миллер, доказавший, что «Чукотский Нос, лежащий между
Севером и Востоком и до неизвестных нам пределов Северной Америки простирающийся, давно
уже обойден морем»61.
Попадет или не попадет документ в Сибирский приказ, зависело от воеводы и его
ближайшего окружения. В связи с этим необходимо отметить, что распространению в Сибири
российской делопроизводственной культуры и, следовательно, становлению архивного дела в крае
способствовали некоторые традиции функционирования самой воеводской системы управления.
Дело в том, что в XVII в. назначенные воеводы отправлялись из Москвы и Сибирь, особенно в ее
крупные города, не одни, а с целой свитой помощников - дьяков, подьячих, письменных голов и
т.д. Они-то и становились вершителями дел в сибирских канцеляриях, через
38
руки которых проходили бумаги, дошедшие до нас как исторические источники.
Московские дьяки и подьячие заложили основы деятельности приказных изб в «далекой
государевой отчине» и формирования местных чиновничьих династий. На протяжении всего XVII
в. численность приказных людей в регионе неуклонно росла. Так, если в 40-е годы в 16 приказных
избах Сибири делами вершили 63 подьячих, то в 90-е годы их насчитывалось уже 118 человек. В
1698 г. по инициативе судьи Сибирского приказа А.А.Виниуса был произведен «разбор»
сибирских подьячих: для каждой приказной избы установлена их численность и размер
«окладного» жалованья. В итоге по всем городам Сибири численность дьяков и подьячих
определялась в 130 человек. Самой крупной была Тобольская приказная изба, где заседали 32
подьячих (даже в самом Сибирском приказе их было всего 25), 15 подьячих скрипели перьями в
Верхотурье, 10 - в Томске, 7 - в Енисейске, 13 - в Якутске 62.
В их ведении были не только дела с текущей перепиской, но и архивы, поскольку в столицу
из далекой Сибири попадали лишь отдельные, хотя и важные документы. Основной массив бумаг
оседал на местах, образовывая комплексы дел приказных изб - канцелярий воевод, управлявших
городами и уездами, а также многочисленных таможенных дворов и застав. Известный историк и
археограф А.И. Андреев, в частности, отмечал большое значение для изучения истории Сибири и
русских географических открытий XVII в. документов приказных изб: тобольской, томской,
иркутской, енисейской, нерчинской, якутской и др.63. Их архивы с большей или меньшей
полнотой дошли до нас, открыв, по сути, историю организации архивного дела в Сибири и на
Дальнем Востоке.
39
2 Архивы и архивное дело в воеводских учреждениях Сибири
Обозначить сеть архивов XVII в. на восточных окраинах России в целом не сложно,
поскольку ее формирование определялось административно-территориальным устройством
региона. В Сибири, как и в европейской части страны, основой административного деления были
уезды, которые образовывались по мере включения в состав России новых земель. Но управлять
из Москвы отдаленной и необъятной «государевой вотчиной» на обычных началах было сложно.
Поэтому в Сибири рано сложилось деление на «разряды», или военные округа, что в свою очередь
также влияло на документооборот и, следовательно, на формирование архивов края, ибо, по
замечанию В.О. Ключевского, «уездные воеводы были поставлены в зависимость от главных
окружных воевод как высших местных военно-гражданских управителей»64.
Тобольск, основанный в 1587 г., был «столицей» всего Сибирского царства и одноименного
разряда, объединявшего к 1629 г. 14 уездов в западной и центральной части Сибири. В 1629 г.
образовался Томский разряд в составе 6 уездов. Назначение (1638 г.) и прибытие на Ленский
волок в 1639 г. первых якутских воевод считается началом образования Ленского разряда. В 1648
г. Ленский разряд поделили на два уезда - Якутский и Илимский. К 1677 г. относится оформление
еще одного разряда, Енисейского, включавшего Енисейский, Мангазейский и Нерчинский уезды.
В 1681 г. к нему отошел Красноярский уезд Томского разряда, а в 1682 г. прибавились Иркутский
и Албазинский уезды. К исходу XVII столетия оформилось 20 сибирских уездов на пространстве
от Урала до Чукотки и от Северного Ледовитого океана до Амура65. Именно в Уездных центрах,
будь то город или острог, концентрировались основные массивы архивных документов,
относящихся к местному управлению.
40
Хотя на «разряд» воеводы назначались в Москве и формально подчинялись напрямую
Сибирскому приказу это не умаляло роли Тобольска как общесибирского центра, в том числе и по
части формирования архивов, в которых концентрировались наиболее важные документы по
управлению всеми русскими владениями за Уральским хребтом. Его административнополитическое значение подчеркивалось еще и местопребыванием в городе кафедры архиепископа
(в 1668-1767 гг. - митрополита), управлявшего самой крупной епархией Русской Православной
церкви, пределы которой быстро расширялись усилиями приискателей «новых землиц». К
сожалению, тобольские архивы XVII в. в подавляющем большинстве до нас не дошли. Считается,
что первый пожар, при котором сгорела здешняя приказная изба, а с ней «всякие государевы дела
и казенные и ясашные книги и десятинные и пошлинные книги», случился в ночь на Рождество
1598 г.66. Затем все повторилось в 1629 г., когда при пожаре канули в небытие практически все
тобольские архивы первой трети XVII в. «Это является причиной полного отсутствия всяких
сведений за это время не только о Тобольске, - писал Г.Ф.Миллер, - но и о других городах, где
недостаточно заботливо относились к хранению документов, так как, получая все указы из
Тобольска, они должны были туда направлять свои отпуски. Следовательно, если бы не было
этого пожара, можно было бы найти все материалы собранными в Тобольске как в общем архиве,
и по этой причине об этом пожаре приходится особенно сожалеть»67. Правда, как уже отмечалось,
незадолго до этого, в 1626 г., в Москву была отослана в заверенных копиях часть тобольских
документов. В РГАДА в фонде Сибирского приказа имеется также описание («роспись») делам,
сгоревшим в 1629 г. в Тобольской съезжей избе68.
Но, к сожалению, на этом злоключения тобольских архивов не кончились. Известно, что в
XVII столетии полностью или частично Тобольск горел многократно - в 1649, 1658, 1662, 1674,
1677, 1680, 1686, 1690, 1701 гг. и т.д.69. Насколько опустошительными были эти пожары,
свидетельствуют описания летописцев. Например, 29 мая 1677 г. от удара молнии «бысть пожар.
И выгорел на горе град Тобольск рубленой и соборная церковь, и архиерейский двор весь, и
протчих 7 церквей, старой и новой приказы, и ряд, и гостин двор, и воеводские, и мирских 105
дворов, и Знаменский
41
монастырь... и дворцы - все сгорело без остатку, и все воедино время...» 70. Из другой редакции
Сибирского летописного свода узнаем, что сгорела в том пожаре также и тобольская таможня, а
жар оыл настолько велик, что расплавились все церковные колокола,
42
включая старинный «углецкой». Но и в этом кошмаре горожане спасали не только себя. «...Ис
соборные церкви и ис приходцких церквей божие милосердие иконы и книги и протчая утварь
божи-ею милостию сохранися, и государская казна болшой наряд цело ж», - подчеркивал
летописец71. Из ссылок Г.Ф. Миллера на некоторые документы первой половины XVII в. и, в
частности, на архивные описи, составленные в 1636-1637 гг., можно сделать вывод, что с
«государской казной» спасли тогда и часть тобольского архива.
Не меньше страдали от пожаров и другие сибирские города. Например, в июне 1621 г.
сгорел город Пелым, в 1642 г. - Березов и Мангазея, в октябре 1657 г. - Верхотурье72. Тарский
острог горел в 1624 г., но затем был отстроен, а в 1669 г. очередной сильный пожар испепелил в
городе 380 дворов, церкви, множество казенных строений, включая приказную избу и воеводский
дом73. Сколько архивных документов погибало в каждом из этих случаев, определить невозможно,
даже предположительно.
Вообще следует признать, что выявление сведений о том, что собой представляли
воеводские архивы Сибирского царства в XVII в. - задача более трудная, нежели традиционное
изучение документов тех же самых архивов. Это объясняется тем, что внутриархивная
документация, в частности, описи местных архивов того периода, по которым можно было бы
судить об их содержании, встречаются крайне редко. И тем ценнее для истории архивного дела
выявление каждого такого документа. К рассмотрению главного из них - описи архива Якутской
приказной избы, мы еще вернемся в этой главе нашего исследования. Самый же
распространенный тип архивных описей XVII столетия, который выделил еще Н.Н. Оглоблин, по
нынешней терминологии можно назвать «сдаточными». Появление этого типа описей связано с
особенностями ведения переписки Сибирского приказа.
В тот период из Сибири в Москву бумаги поступали, как правило, целыми подборками, т.к.
вследствие дальних расстояний и тягот пути воеводы ждали (кроме экстренных случаев)
накопления почты и разом отсылали коллекцию своих отписок, разного рода таможенных книг,
«челобитных» служилых и жилецких людей и т.п. (Только к концу XVII в. сложился порядок
относительно регулярного обмена документацией между Москвой и уездами
43
Сибири. Об этом говорят указные грамоты 1697 г. якутским, иркутским, нерчинским и илимским
воеводам о посылке государю «отписок» по 6 раз в год.)74. Это собрание документов непременно
сопровождалось «росписью», или, выражаясь по-современному, - описью. «Росписи отпискам и
книгам» составлялись кратко, включая лишь заголовки посылаемых в Москву документов.
Особенность «росписей» в том, что в них обозначались не бумаги воеводского архива, а
документы, которые отсылались. Поэтому Н.Н. Оглоблин не считал их описями в собственном
смысле слова, хотя и признавал, что по сути они «несомненно относятся к типу архивских
описей»75.
Описание документов - одно из главных направлений архивной деятельности. В XVII в. оно
характерно для абсолютного большинства провинциальных архивов России, во всяком случае, тех,
что формировались в уездных центрах. Первым это отметил Н.Н. Оглоблин, выделивший виды
документации, характеризующие уровень архивного дела в допетровской Сибири. Прежде всего,
речь идет об архивных описях, появление которых в сибирских учреждениях известно, по крайне
мере, с 30-х годов XVII в. Их анализ свидетельствует об использовании подьячими сибирских
приказных изб приемов и способов описания документальных материалов, отвечающих
общероссийским «стандартам»76. Глухие заголовки в описях, как правило, заменяются
подробными, раскрывающими главные отличительные признаки документов. Печати и подписи
(«приписи») почти всегда отмечаются в описях. Обозначаются внешние признаки документов:
материал, на котором они написаны, наличие дефектов и следов порчи. Документы в описях
обязательно датируются, а при отсутствии дат - делаются оговорки об этом. Почти непременным
элементом составления описей были топографические отметки о местонахождении документов,
что придавало им четко выраженный инвентарный, то есть учетный характер. Подьячие, ведавшие
архивами, в описях того времени зачастую обозначали и содержание документов. Чаще всего оно
давалось как подробный пересказ, с оценкой подьячими исторических фактов, изложенных в
описываемых документах77.
Использование архивных описей XVII в. как обычных документов - настолько они
информативны - не редкость в трудах историков. Этот прием известен еще со времен Г.Ф.
Миллера, у
44
которого не раз встречаются ссылки именно на архивные описи, как на источник, например,
«столпа, за приписью дьяка Григория Протопопова, отписок ко государю к Москве и в сибирские
городы и остроги и из сибирских городов и острогов в Тобольск и наказных и доездных памятей и
росписей о калмыцких делех и о Кучумовых внучатах, о Девлеткирее з братьею, и о государевых
изменниках, о тарских, юртовских и о тюменских волостных татарех сентября с 1-го 144-го году
да сентября по 1-го 145 году»78. Перед нами характерный заголовок архивного дела («столпа») с
перепиской тобольской приказной избы за один делопроизводственный год (1637-й),
начинавшийся и заканчивавшийся 1 сентября, когда при воеводах М.М. Темник-Ростовском и А.В.
Волынском служил дьяк Г.Е. Протопопов79. Отмеченные приемы описания архивных дел
свойственны в равной мере для большинства воеводских учреждений Сибири в тот период.
Иногда при структурировании описей их составители учитывали местные особенности. В
качестве примера Н.Н. Оглоблин ссылался на хорошо систематизированную опись Чердынской
приказной избы конца XVII в. Как уже отмечалось, здесь имелся весьма древний архив, поскольку
еще во времена Ивана IV через Чердынь, столицу края Великая Пермь, шли на восток караваны, и
здешняя пограничная таможня играла важную роль в сибирских делах. Хотя после 1598 г., со
строительством так называемой Бабиновской дороги и Верхотурского острога, Чердынь утратила
роль перевалочной базы, до 1613 г., когда центр воеводства перевели в Соликамск, город сохранял
свое стратегическое значение в связях между Москвой и Сибирью80. С бумагами чердынского
архива успешно работали В.Н. Татищев и Г.Ф. Миллер, но в 1792 г. страшный пожар уничтожил
большую часть города и «поглатил остатки старинных памятников»81. Упоминаемая Н.Н.
Оглоблиным опись относилась к 1680 г. и состояла из трех групп документации: 1) финансовой; 2)
административной; 3) судной. «Эта опись, - писал он, - представляет собой очень редкий пример
постановки финансовых документов впереди документов административных. Не объясняется ли
это тем, что Чердынь была довольно бойким финансовым пунктом - по сбору «мягкой рухляди» и
проч.»82. Как и в других регионах страны, к концу XVII в. описи, составлявшиеся в приказных
избах и таможнях Сибири, служили основным средс45
твом учета и охраны документальных материалов, наведения и выдачи справочных сведений
практического, а позднее и научного характера.
Можно говорить об унификации приказного делопроизводства и правил ведения архивов в
российской провинции XVII - начала XVIII вв. Это подтверждается идентичностью
делопроизводственных приемов, видовым составом документов и системой палеографических
признаков, в частности, данными сфрагистики и геральдики. Интересен в этом отношении анализ
изображений и надписей на сибирских печатях, являющихся уникальными памятниками
делопроизводственной культуры, а также порядок их использования.
Наделение городов и острогов Сибири печатями считалось важным государственным актом
и оформлялось указами московских царей. Известно, например, что по указу Василия IV
(Шуйского) в июне 1607 г. были присланы печати для трех городов - Верхотурья, Тобольска и
Березова83. Но в остальных городах, число коих росло по мере освоения края, воеводы всех рангов
пользовались своими печатями, изготовленными на местах. Обычно ими опечатывалась ясачная
казна, финансовая и служебная документация. «А в отписках своих про те печати, каковы те
печати, не описывали, и на Москве в приказе Казанского дворца те печати были неведомы», отмечалось в грамоте Михаила Федоровича в Енисейск от 19 декабря 1634 г. И в этом власти
узрели способ злоупотреблений, ибо у служивых людей и целовальников, доставлявших «мягкую
рухлядь» в столицу, зачастую выявлялась ее «недостача». Поэтому воеводе была выслана царская
печать со строгим наказом: «...Есмя в Енисейском остроге нашу ясачную и поминоч-ную, и
десятинную, и всякую мяхкую рухлядь, и иные наши дела и отпуски, и у торговых и у
промышленных людей мяхкую рухлядь, и проезжие грамоты печатать тою нашею печатью»84.
Всего же в 1635 г. царские печати получили сразу 16 сибирских городов. Г.Ф. Миллер, обнаружив
в тобольском архиве их «роспись» (опи46
сание), писал: «Эти печати следует рассматривать не только как знаки удостоверения, обычно
употреблявшиеся в официальной переписке, но и в связи с развитием науки о гербах». Наряду с
введением единого порядка взимания «печатной пошлины» был ужесточен и порядок их
применения. Старыми («своими») печатями воеводам пользоваться запрещалось, а новые нельзя
было держать при себе, «велено печатать теми же государевыми печатми всякие государевы дела
в съезжих избах»85.
Подлинных сибирских печатей XVII в. сохранилось мало, но, благодаря архивным
документам, запечатлевшим их изображения и описания, мы знаем о них больше, чем о печатях
других областей России. Сибирская эмблематика той поры наряду с четко выраженными
региональными элементами непременно подчеркивала принадлежность края к Русскому
государству86.
Чаще всего гербы и печати сибирских острогов XVII в. включают в качестве естественных
фигур изображения зверей и птиц (соболь, лисица, олень, бобер, волк, барс, орел и т.п.), а в
качестве искусственных - арматуру воинскую, лук и стрелы в различных комбинациях87. Яркий
пример сочетания общегосударственной и региональной традиции - хранящаяся в
Государственном Эрмитаже круглая серебряная печать Албазина. По ее центру - окруженное
двойным ободком, углубленное изображение орла, держащего в левой лапе лук, а в правой оперенную стрелу острием вниз. Вне ободка - круговая надпись: «Печать Великих Государей
Сибирские земли Албазинского острогу». Композиционно она повторяет печати Иркутска (1635
г.) и Нерчинска (1692 г.), на которых также изображен орел с луком и стрелой. Появление стрелы
на сибирских эмблемах уходит корнями в царствование Ивана IV. На его большой государевой
печати 1577 г. гербом Сибири была стрела, опущенная вниз острием, а уже с 30-х годов XVII в.
стрела присутствует на печатях Березова, Илимска, Нарыма, Обдорска, Тобольска; лук и стрела на эмблеме Енисейска88.
47
Более полутора веков в Сибири для документов употреблялось два основных типа печатей городские, которыми пользовались воеводы, и таможенные. (Только во второй половине XVIII в.,
когда создавались гербы для всех российских городов, эмблематика Сибири и Дальнего Востока
претерпела изменения.) Теми и другими скреплялись официальные документы и
корреспонденция, уходившая в Сибирский приказ. Обычно они различались надписью по кругу
типа: «Печать царства Сибирского города Тобольска» или «Печать государевой земли Сибирской
Сургутского города таможенная», а посредине оттиска - герб города. В некоторых городах гербы
на таможенных и воеводских печатях отличались друг от друга89. Ненадлежащее их использование
каралось очень строго. Достаточно сказать, что Соборным Уложением 1649 г. (гл. IV, ст.1-2)
устанавливалась смертная казнь за изготовление поддельных грамот, печатей, приказных писем и
наложение печати на «воровские», т.е. подложные документы90. Для корыстолюбивых чиновников
применялись и иные наказания. Например, в указе 1700 г. по поводу беспорядков в Красноярске
подьячим, уличенным в подлогах документов, повелевалось «отсечь... у обоих рук пальцы, чтобы
впредь к писму были непотребны»91.
Вообще в допетровское время московские и местные власти относились к документам и
архивам весьма строго. Архивы в приказных избах находились в личном ведении уездных воевод.
В их переписке с Сибирским приказом и иных документах архивы упоминаются под названиями
«государевы дела» или «дела прежних лет». Обычно новый воевода принимал от
предшественника печать города, городские и острожные ключи, огнестрельный снаряд, денежную
и хлебную казну. При этом составлялись «росписные списки» (акты приема-передачи), по
которым принималась и документация: прежние наказы и грамоты; именные списки; приходные,
расходные, ясачные, оброчные книги и т.п. Вступив в должность, воевода докладывал царю, когда
прибыл и сколько принял в городе запасов, денег, «государевых дел» и т.д.92. В ежегодных отчетах
воевод - «сметных списках» - сообщалось и об архивных описях документов. Отсутствие этих
сведений могло обернуться служебными неприятностями. Так, например, Г.Я. Цветкова отмечала,
что периодически назначаемые правительством ревизии - «сыски» о «лихоимствах воевод» неоднократно фиксировали факты
48
утраты документов93. Но анализ имеющихся источников позволяет утверждать, что в
допетровское время случаи умышленного уничтожения архивов в Сибири были все-таки
исключением, чаще архивы страдали от пожаров и иных стихийных бедствий.
Об отношении местных властей к архивам говорит и один из первых известных нам случаев
их эвакуации. Имеется в виду архив Мангазейского острога, построенного в 1601 г. на берегу реки
Таз. Более полувека Мангазея была административно-торговым центром обширного уезда и
местом сбора ясака. Поэтому здесь сложился довольно крупный архив, тщательно оберегаемый.
Такой вывод можно сделать хотя бы потому, что архив этот в XVII в. содержал несколько сотен
дел, несмотря на то, что в 1643 г. город почти весь выгорел, включая воеводский двор и съезжую
избу. В 1672 г. из-за резкого оскудения пушного промысла в Мангазейском уезде город пришел в
упадок и был заброшен. Жители переселились в Новую Мангазею (Туруханское зимовье), или
Туруханск94. Сюда же был вывезен и мангазейский архив, состоявший главным образом из бумаг
съезжей избы и таможенного двора. Это достоверный факт, позволивший историку М.И. Белову,
автору книги «Мангазея», выстроить повествование в форме исторических рассказов от лица
последнего мангазейского воеводы - стряпчего Данилы Тимофеевича Наумова. Он предстает
перед читателем как упорный собиратель документов и исследователь архивов Сибирского
приказа, Тобольска, Новой Мангазеи и Троицкого монастыря, что стоял напротив Туруханского
зимовья95.
И хотя документальные источники умалчивают об «архивных» изысканиях Д.Т. Наумова в
Сибири, но это не вымышленный персонаж и, надо полагать, он в самом деле мог знать немало о
«златокипящей Мангазее» в пору ее заката. Именно он в 1672 г. принял «государевы дела» у
мангазейского воеводы Р.М. Павлова и затем занимал эту должность в течение пяти лет96. Судя по
всему, архив уездного воеводства содержался тогда должным образом. Прошло еще около
семидесяти лет, и к архиву Старой Мангазеи обратился Г.Ф. Миллер. Он специально ездил в
Туруханск летом 1739 г. и пробыл там около месяца. Результат его работы - сборник копий в
архиве РАН (Ф.21. Оп.4. Д.21), включающий «Опись отысканным в Мангазейском архиве делам»
(лл.1-12), «Экстракт из ясышных книг» 1607-1644 гг. (лл.13-72) и копии 146 докумен49
тов, писанных студентом В.Третьяковым97. Об архивных изысканиях Г.Ф. Миллера еще пойдет
речь в следующей главе. Здесь мы лишь отметим, что, судя по его экспедиционным наблюдениям
в 1733-1743 гг., даже несмотря на частые пожары и иные катаклизмы, катастрофических потерь
архивных документов приказных изб в XVII столетии Сибирь, видимо, еще не знала. В
автобиографии («Описание моих служб») он отмечал, что «пересмотрел и в порядок привел
архивы во всех сибирских городах; також и города Чердына, и нужное списал, которые списки
составляют больше 40 больших книг в десть; остатки древностей я описал и велел изобразить в
лицах»98.
Внешнее обустройство приказных изб Сибири XVII в. и состояние их архивов, видимо, мало
отличались от других провинциальных городов. Условия хранения архивных документов обычно
ухудшались по мере увеличения их объемов. Отмечая эту тенденцию, Н.Н. Оглоблин писал: «Если
недостатки зданий дурно влияли на состояние документов, то последние еще более страдали от
постоянного людского соседства. Документы хранились главным образом в тех помещениях
приказных зданий, где находились канцелярия и присутствия. Кроме чинов учреждения, здесь
постоянно толпились посторонние люди, приходившие сюда по делам к воеводе. Как те, так и
другие, находясь в постоянном соприкосновении с документами, не могли соблюдать осторожное
обращение
50
с ними, но волею-неволею привыкали смотреть на них как на лишнюю обузу, стеснявшую их
движения». Старые бумаги старались переместить из «палат» в «чюланы» и «амбары»,
«пороховые погребы» и «гостинные дворы», т.е. подсобные складские помещения. Здесь соседями
архивных дел становились еще более вредные существа – мыши» 99.
Встречающиеся иногда при раскопках сибирских и дальневосточных острогов XVII в.
канцелярские принадлежности также несут отпечаток общероссийской делопроизводственной
культуры и традиций, уходящих в далекое прошлое. Например, обнаруженные в Мангазее
футляры для вислых восковых печатей хорошо известны археологам по древнему Новгороду, где
они часто попадаются в слоях XV в. и ранее100. В раскопе одного из домов Мангазеи, близ
таможни, найдена кисточка для смахивания песка и чернильница из чернолощеной керамики,
внутри которой сохранились даже налипшие на стенки следы чернил. Найдены также три
чернильницы из поливной керамики, близкие по типу к переносным чернильницам,
изготовленным из меди и известным по инвентарю московских приказов XVII в.101. Аналогичная
переносная чернильница из бронзы, с ушками для подвески, найдена при раскопках НижнеКамчатского острога102.
Наиболее распространенными средствами хранения архивных бумаг в допетровское время
служили сундуки, ящики, коробьи, ларцы с замками и печатями103. Степень сохранности
дошедших до нас архивов приказных изб Сибири различна, но в целом они свидетельствуют о
развитой системе делопроизводства, аналогичной в общих чертах иным государственным
учреждениям XVII в. «Древние акты» Сибири включают царские грамоты, отпуски, памяти,
челобитные, допросные и расспросные речи, поручные записи, списки и росписи, судебные дела,
различные книги (приходно-расходные, мерные, отказные и т.п.) и другие виды документов. Под
«древними актами» обычно подразумеваются наиболее ранние из всех сохранившихся в крае
документов. Этот термин с XIX в. употреблялся для обозначения архивных материалов
допетровской Руси, а иногда и включая эпоху реформ Петра I.
Основная масса документов составлялась в виде столбцов (групп документов, объединенных
последовательностью делопроизводства по темам), формировавшихся в отдельные документы и
51
дела из листовой россыпи по хронологическому или номинальному признакам. Преобладающее
количество столбцов - типичная форма приказного делопроизводства XVII в.104. Хранить и
пользоваться столбцами, при растущем объеме документации, было крайне сложно. Это наглядно
видно из царской грамоты енисейскому воеводе Б.Д. Глебову от 11 декабря 1700 г., в которой
отмечалось: «...И во всех сибирских городах нашего великого государя дел случается по все годы
много, и те дела до нынешнего времени писали в столбцы на одной страницы, и в том исходило
бумаги много, а дела клеили в столбцы и сбирали в годовые болшие столбцы, которые, лежа в
полатах, от сырости росклеивались и гнили и мыши портили, и для справок частных ради
приисков во многом разбивании с краев и в срединах те болшие столбцы дрались, и от того
многие старые дела, докладные записки и указы, валяясь по разным местам в небрежении,
терялись и вовсе пропадали, и многие трудности и отпускам мешкоты и остановки от того
чинились»105.
Названная грамота, отправленная из Сибирского приказа в Енисейск по именному указу
Петра I, - важнейший документ, появление которого связано с реформированием всего
государственного делопроизводства и переходом от столбцовой формы документации к тетраднокнижной. Для нас он интересен еще и тем, что содержал требования, способствовавшие в какой-то
мере улучшению архивного дела в Сибири. Енисейск в этот период являлся центром
одноименного разряда (области), включавшего огромную территорию - от Мангазеи до Иркутска
и Нерчинска. Во-первых, в ней шла речь о писании деловых бумаг не в стобцах, а «в лист и на
обоих сторонах в тетради», отчего расход бумаги будет меньше, «да и в тетрадях и в книгах лежат
дела прочнее». Во-вторых, в грамоте подробно излагались новые правила формирования дел и
описания документов, включая их оглавление и внутреннюю опись. Главной целью этой
внутриархивной работы было улучшение и ускорение выдачи справок: «А впреди всякой книги
написав оглавление, что в которой книге каких выписок, грамот и отписок, сказок, допросов и
всяких дел по главам имяновать, какие есть выписки к выпискам, а грамоты к грамотам, а отпуски
к отпускам. А также и сказки и допросы и росписи и протчие дела, какие могут именоватися,
всякие под свою главизну, для того, что подъячему для справки и прииску, недолго забавлятся и в
наших великого го52
сударя и челобитчиковых делах никакой мешкоты ни остановки б не было. И то соверша и тетрати
переплетя в книгу, на корени той книги приклеить широкий ерлык, болшими словами подписать,
коего стола и повытья и году или полугоду та книга, и поставить на полках по годам сряду, чтоб
для справки всякое дело скоро и удобно сыскать было возможно»106. В-третьих, грамота
регламентировала порядок хранения старых документов, с которых для практического
использования предписывалось снять в тетради заверенные копии: «А которые прошлых лет
столпы о всяких делах в Сибирском приказе и в сибирских городах обретаются, и с тех погодно
сряду, что нужно и впредь для ведома надобно, выписав в тетрати, потомуж переплесть в книги и
учинить такие оглавления, как писано выше сего; а подлинные по се число обретающиеся столпы
впредь для справки подклея, держать в сундуках за замками и печатями в таких местах, где бы от
случай пожарных и от всякой гибели было бы в сохранении». Выборочному копированию «для
всякого спору» подлежали в основном государевы указы и грамоты, «каковы после 203 году (1695
г. от Р.Х. - А.К.) и в разные сибирские города посланы»107.
Как видим, Сибирь не отставала по части нововведений в делопроизводственной сфере.
Правила составления бумаг и хранения архивов, установленные в 1700 г. в связи с петровской
реформой делопроизводства, в сибирских канцеляриях стали применяться одновременно с
другими регионами России. По видовому составу и делопроизводственным приемам материалы
архивов приказных изб в Тобольске, Томске, Якутске или Нерчинске во второй половине XVII в.
внешне так же мало отличались от архивов в городах европейской России, таких как, скажем,
Смоленск или Воронеж108.
Отдельно стоит сказать, хотя бы кратко, об использовании архивных документов в
приказных избах сибирских воевод. Быстрое расширение владений Русского государства за
Уралом требовало четкого ведения документации, т.к. создание новых административных единиц
нуждалось в соответствующем информационном обеспечении. Прежде всего, это касалось
ведения ясачных книг и их хранения, дабы избежать повторного сбора податей и иных
злоупотреблений. За этим пристально следили власти и в Тобольске, и в самой Москве. Например,
в апреле 1618 г. тобольский воевода князь И.С. Куракин затребовал от кетского воеводы Ч.Ф.
Челищева
53
копии ясачных окладных книг тех волостей, где он «наперед сего ясаку имал», и которые
отходили к новому Енисейскому острогу109. Известен случай, когда в 1687 г., «по отписке»
тобольского воеводы Ф.А. Головина, Сибирский приказ распорядился посадить в тюрьму
илимского воеводу Ф.М. Павлова за то, что тот по своему «уезду ясашным людям не прислал...
имянных книг»110.
На дьяках и подьячих лежала обязанность подготовки разного рода архивных выписок и
справок, в том числе биографического характера. Например, в 1662 г. на основании «росходных»,
«окладных и имянных» книг Якутской приказной избы была составлена воеводская отписка о
службах С.И. Дежнева. Фактически это его краткий послужной список за 23 года: сначала в
Енисейском и Ленском острогах, а затем в дальних походах, где 19 лет выдающийся
землепроходец не получал денежного и хлебного жалованья, «потому что он, Сенька, все был... на
службе на Колыме и на Анадыре реках для великого государя ясачного збору и прииску новых
землиц и аманатов имал»111.
Ответственность за соблюдение порядка копирования и заверения грамот, ясачных книг и
иных документов лежала непосредственно на уездных воеводах или на атаманах в небольших
отдаленных острогах, которым в случае необходимости поручалось, «списав список слово в слово
за своими руками, прислати в Тобольск» необходимые бумаги112. Обмен документацией «прежних
лет» между уездными приказными избами или острогами в XVII в. едва ли был очень
интенсивным, но в целом такая практика была обычной, и она предполагала обращение к
архивным бумагам.
Кроме приказных изб, в уездных центрах Сибири было еще две категории государственных
учреждений, имевших свои архивы. Это таможни и кружечные дворы. Видовой состав их
документации Довольно хорошо известен. В основном это «таможенные книги», являвшиеся в
XVII в. главным учетным и отчетным документом, а также переписка113. Но порядок
формирования самих таможенных архивов изучен недостаточно. Так, по мнению Н.Н. Оглоблина,
в XVII в. свои архивы в провинции имели только учреждения, не подчинявшиеся местному
воеводе, а документы остальных присутственных мест города или уезда, так или иначе ему
подведомс54
твенных, стекались напрямую в архив приказной избы. «Описи архивов свидетельствуют, - писал
он, - что документы последних учреждений (таможенных и кружечных дворов. - А.К.) хранились
вместе с документами собственно воеводских архивов, но никогда не составляли отдельных
архивов при своих непосредственных и ближайших начальниках»114. Однако нам представляется,
что все обстояло несколько сложнее, и описанный порядок был все-таки не совсем характерен для
восточных регионов России, по крайней мере, к исходу XVII столетия. Дело в том, что
таможенная система Сибири формировалась с конца XVI в., когда в Русском государстве еще
отсутствовало единое финансовое управление. То же самое можно сказать о кружечных дворах,
которых в Сибири долгое время не было вообще, и только с 1617 г., по сообщению летописца, «в
Тоболску, первее почали быть кружечьные дворы и в продаже государское горячее вино»115. В
другой редакции Сибирского летописного свода уточняется, что тот кружечный двор
просуществовал до 1623 г., и что к тому времени «многие дворы и животы свои испропили»116.
Тогда кружечный двор в Тобольске, видимо, был в ведении воеводы. Только по указу от 22
октября 1680 г. сбор таможенных и кабацких сборов в стране, за исключением Сибири, был вверен
приказу Большой казны. Но еще до этого, в середине XVII в., все таможенные дворы за Уралом
были выведены из структуры местных финансовых учреждений в прямое подчинение Сибирскому
приказу. Воеводы имели право лишь общего надзора за деятельностью таможенных и кабацких
голов117. В некоторых городах кружечные дворы (до 1652 г. они назывались кабаками) были
объединены с таможнями, имели с ними общее делопроизводство и архив, который, как и архив
местного воеводы, не обособлялся тогда от текущих дел. Таможенная система Сибири постоянно
совершенствовалась и к середине XVIII в. включала три вида учреждений: внутренние таможни
(упразднены в 1754 г.), портовые и пограничные.
В допетровский период для таможенных и кружечных дворов действовали те же требования
хранения и описания архивов, что и для приказных изб, а при смене начальных лиц - аналогичный
порядок приема-передачи документов. В этом случае также составлялась опись («росписной
список») имущества, текущей документации и архива, которая предоставлялась воево55
де, а иногда и в Сибирский приказ. Этот редкий вид документации XVII в. позволяет судить о
постановке архивного дела в этой категории местных учреждений Сибири и Дальнего Востока.
Сохранившиеся в фонде Сибирского приказа три «росписных списка» принадлежат таможенным
избам Соликамска, Мангазеи и Нерчинска.
Из них выделяется «росписной список» Мангазейских таможенных голов 1636 г.,
замечательный своей древностью и особенно обстоятельным описанием архива таможенной
избы118. Он открывается кратким перечнем зданий и имущества, а затем содержит подробнейшее
описание документов архива, самый ранний из которых относился к 1623 г. «Это описание, отмечал Н.Н. Оглоблин, - совершенно исключительное среди известных мне архивских описей
XVII в.: нигде не приходилось встречать таких подробных и обстоятельных отметок о внешнем
состоянии документов, как в мангазейском росписном списке 144 г. Это образец настоящих
«инвентарных описей»: после краткого, но ясного и точного заголовка документа (здесь богатый
материал для изучения терминологии таможенных документов XVII в.), идут отметки о
количестве листов в документе («листье»), о состоянии всех или некоторых листов (нередки такие
замечания: «а листье в книгах мыши изъели», л. 101 и др.; или: «грамота Тобольская без начала, а
начало у нее отодрано, средина грамоты драно, л.130 и т.п.), о «последней статье» в книгах,
вставочных «статьях» там и проч.»119.
Опись мангазейского таможенного архива имела четкую структуру: сначала шли «книги»,
затем «столпы» и, наконец, документы «в свертках» и «в связках». Внутри разделов документы
располагались строго по хронологии. «Столпы» подбирались по содержанию: «столпы прежних
проезжих грамот» со 132 г. и т.п. Опись дает подробное представление о содержании книг и даже
отдельных документов. Среди них были весьма ценные, например, именные списки
промышленных людей Мангазейского уезда за 1625-1633 гг., с указанием не только их имен, но и
родины120. Заметим, что значение подобных документов выходит за рамки исторических сюжетов,
связанных собственно с Мангазеей, и имеет, так сказать, общесибирское значение. Ведь
некоторые из этих промышленников или их дети в дальнейшем проторяли пути «встречь солнцу»
- на Лену, Колыму, Индигирку и далее к берегам Тихого океана.
56
Составителями «росписи» были устюжанин Иван Кокорин и Петр Брагин из Тотьмы,
принимавшие дела Мангазейского таможенного двора. Их опись - едва ли не самый ранний
памятник истории архивного дела в Сибири. Даже сдержанный в оценках Н.Н. Оглоблин,
восхищаясь уровнем их техники описания документов, отмечал по этому поводу: «...Мне
думается, что в этом маленьком факте из жизни этих маленьких людей (посадских людей из
поморских городов) кроется намек на некоторую «культурность» их. С такими намеками
встретимся не раз и дальше - при обозрении многих документов таможенного управления, всецело
лежащего в XVII в. на плечах именно таких маленьких людей, какими были Кокорин, Брагин и
т.п. посадская братия московских и сибирских городов. Оценка всей их деятельности на пользу
государства внесет очень крупные и во многом новые штрихи в характеристику русской жизни
XVII века...»121.
Практика обязательного приема-передачи таможенных архивов существовала в Сибири на
протяжении всего XVII столетия. Но возраставшие физические объемы хранения документов,
видимо, уже не позволяли делать их подробных описаний, и старым бумагам уделялось все
меньше внимания. Тому пример - Нерчинский «таможенной росписной список» 1702 г.,
составленный новым таможенным и кружечным головою В. Поповым, принимавшим дела у
своего предшественника П. Худякова. Из приложенной описи архива Нерчинской таможни видно,
что это было внушительное хранилище документов, наиболее ранние из которых относились к
1648 г., но «статьи приема расположены без всякой системы, в безпорядке». Сохранилась также
опись («роспись»), составленная в 1649 г. в Якутской таможне, но она касалась не всего архива, а
только части его документации - таможенных книг за 1644-1648 гг. По мнению Н.Н. Оглоблина,
этот документ «очень ценен для обрисовки деятельности таможенных изб»122.
К сожалению, ни один из таможенных сибирских архивов XVII в. не сохранился хотя бы в
относительно цельном состоянии, в виде обособленного архивного фонда. Их материалы
представлены главным образом в составе документации Сибирского приказа (РГАДА, ф.214), где
они описаны в качестве фондовых включений. Всего в этом фонде имеется 955 единиц хранения,
отправленных в свое время в Москву из 27 таможенных застав, и 31 единица хранения из 10
кружечных дворов Сибири ¹²³. Их пере57
чень124 дает представление о сети таможенных и кружечных дворов Сибири, имевших в
допетровскую эпоху свои архивы, которые до наших дней не дошли.
Наряду с архивами светских учреждений ценный массив документальных источников об
освоении Сибири образовался в деятельности Русской Православной церкви. В принципе, с
архиво-ведческой точки зрения, появление церковных архивов Сибири логично было бы связать с
учреждением архиепископской кафедры в Тобольске в 1620 г., что и сделал автор в одной из своих
публикаций, посвященных этой теме125. Но такой подход следует признать все-таки схематичным,
ибо церковная жизнь зародилась в Сибири намного раньше. Не случайно датой основания городов
на Руси зачастую считался день освящения церкви или места ее закладки. Сохранялась эта
традиция и в Сибири. Например, поставив в 1585 г. первый за Уралом «град Тюмень», воеводы В.
Сукин и И. Мясной, по сообщению летописца, «домы себе устроиша, и церковь воздвигоша в
прибежище християном»126. К сожалению, архивные документы ранних лет церковной
колонизации Сибири крайне редки, и тому были объективные причины.
Как известно, начало христианизации народов Зауралья и Сибири совпало с крупным
событием в истории православия - созданием в 1589 г. Московского патриархата. Тем самым
автокефалия Русской церкви получила законченное выражение, усилилось се влияние на жизнь
общества и государства. Но что характерно, отмечая историческое значение «патриаршеского
поставления», официальные сибирские летописи крайне скупы конкретными известиями о
церквях и монастырях за первые 30-40 лет после похода Ермака. Как редкие исключения упоминания в «Книге записной» о возведении Троицкой церкви при «зачатии Тобольска» в 1587 г.
и о том, что Пелым, основанный в 1593 г., населен «угличанами ссылными людьми за убиение
царевича Димитрия, и они и город ставили... А колокол, в который заблаговестили, как царевичу
Димитрию убиение на Угличе учинилось, сослан в Сибирь, в Тоболск, к церкви ко
всемилостивому Спасу...»127. Этот глухой отзвук событий грядущей Смуты в летописи очень
симптоматичен. Ведь земли за Уралом в церковном отношении относились тогда непосредственно
к Московской епархии и, вполне очевидно, что
58
драматические события конца XVI - начала XVII вв. не способствовали расширению связей, в том
числе - переписки, московских иерархов с далекой Сибирью. Поэтому, надо полагать, что какихлибо систематических архивов за этот период отложиться в сибирских монастырях просто не
могло.
В свое время на это обратил внимание Г.Ф. Миллер. Немалых трудов стоило ему отыскание,
главным образом в архивах приказных изб, немногих документов о строительстве первых
монастырей и православных храмов в Тюмени (1600-1601 гг.), Мангазее (1603 г.), Туринске (1604
г.), Верхотурье (1604-1606 гг.), Березове (1605 г.) и т.д. Скрупулезно сопоставляя данные
воеводских отписок с летописями, он не раз сетовал, что местные архивы дают об этом «только
неясные указания»128. К сожалению, это замечание Г.Ф. Миллера относительно «древних актов» о
церковной колонизации восточных окраин России не раз подтверждалось, и вот почему. Вопервых, абсолютное большинство этих документов погибло в пламени многочисленных пожаров,
уничтожавших в XVII-XIX вв. главные церковные центры Сибири - города Тобольск и Иркутск.
Во-вторых, надо думать, что создавались эти документы не часто. Слишком трудными были
условия жизни первых миссионеров, да и сибирские монастыри в ту пору достатком не
отличались, к тому же, как отмечал известный сибирский историк и архивист Н.Н. Бакай, их
основателям «пришлось встретить совершенно неподготовленную почву для своих трудов и на
первых порах претерпеть немало лишений». Это видно из двух царских грамот, посланных в 1622
г. Верхотурскому воеводе об оказании помощи монастырям: Никольскому - мужскому, и
Покровскому - женскому, в которых «образов и книг, и колоколов не было и выменить нечем»129.
Что касается в целом церковных архивов допетровского периода, то, как в Москве, так и в
провинции, формировались они обособленно от иных учреждений, традиционно отличаясь
высокой систематизи-рованностью документальных комплексов. Еще в XVI в. Московский
митрополичий дом (до 1589 г. главное учреждение Русской церкви) был крупнейшим
средневековым хранилищем книг, рукописей и разрабатывал свои образцы документов, составляя
из них пособия и формулярники для наглядности: «како писати от святителя наместнику», «како
писати отпускная попу и другую епископию», «како писати
59
грамота игумену» и т.д. Церковные служители нередко привлекались для ведения дел в
канцеляриях светских правителей страны и местных воевод. Патриарший дом, будучи фактически
полуавтономной структурой, представлял собой сложную систему учреждений. В эпоху
«покорения Сибири» при нем действовало несколько приказов, напоминавших по функциям
государственные управленческие учреждения. Архив Московского патриаршего дома включал
ряд хранилищ, содержавших крайне разнообразную по тематике текущую и старинную
документацию130.
Полноценное формирование церковных архивов на территории азиатской Руси начинается с
20-х годов XVII в., когда была учреждена самостоятельная Тобольская епархия. Это важное
событие в духовной и политической жизни Сибири, как и само становление новой епархии,
связано с именем выдающегося церковного и политического деятеля первой трети XVII в.
архиепископа Киприана (Старорусенкова) - одного из ближайших сподвижников патриарха
Филарета Романова, фактического правителя страны при царе Михаиле. С прибытием «на
первопрестольство свое» 30 мая 1621 г. архиепископ сибирский и тобольский Киприан развернул
бурную деятельность по строительству монастырей, храмов и укреплению церковного
хозяйства131. В Тобольске, рядом с Софийским собором, он приступил к возведению обширного
архиерейского подворья. Здесь же размещалась его канцелярия («архиерейский приказ») и
хранился епархиальный архив, который пополнялся весьма интенсивно. Об этом свидетельствует
анализ записей «копийной книги», включавшей только за 1621-1626 гг. 108 различных
документов, что отнюдь не исчерпывало всего объема исходящей и входящей переписки
архиепископа Киприана и его преемника Макария, принявшего кафедру с апреля 1625 г.132.
Важно отметить, что содержание документов этого архива не ограничивалось делами сугубо
церковными, ибо влияние архиерейского дома охватывало многие аспекты политической,
экономической и культурной жизни края. Сибирские владыки считались «сильными» не только в
делах духовных133. Они имели право обращаться лично к царю, и на Москве им верили порой
больше, нежели воеводам. Примечательна в этом отношении царская грамота Киприану в нояоре
1621 г. В ней живописуются нравы «слуг государевых» и та-ие нюансы ведения дел в местных
канцеляриях, которые не встре60
чаются в воеводских бумагах. «Да в сибирских же городех подьячие живут годов по дватцети и
болши, и живучи забогатели, дворы и деревни у них поставлены болшие. А воевод во всех
сибирских городех подьячие не слушают и всякое насилство людям чинят, и смута от них», писал с огорчением царь. И, не доверяя светским властям, он обращался к владыке с поручением:
«А которыя татаровя и остяки, и черные люди, и пашенные крестьяне учнут вам на воевод и на
всяких людей, и в их насилствах бити челом, и ты б, богомолец наш, поймал у них челобитные и
прислал к нам к Москве»134.
Глубокий знаток «соборного и келейного чина», а также древнерусских летописей, Киприан
стремился придать своей епархии духовный блеск135. Известно, что в 1622 г. он велел собрать
оставшихся живых казаков Ермака, которые поведали «како они приидоша в Сибирь и где у них с
погаными бои были»136. Они же принесли владыке казачье «Написание» о тех событиях, созданное
около 1600-1601 гг., послужившее документальной основой знаменитого «Синодика»,
представленного в позднейших летописных сводах Сибири. Мнение Г.Ф. Миллера о том, что
именно архиепископ Киприан стоял у истоков сибирской литературы и летописной традиции,
разделяют многие авторитетные исследователи137. Его влияние на развитие культуры края
коснулось, несомненно, и церковных архивов.
Не вдаваясь опять-таки в истоки сибирского летописания, заметим, что его развитие само по
себе говорит о востребованности местных архивов первой четверти XVII в. Такое заключение
можно сделать, например, из упоминания В.Н. Татищевым о «Летописце тобольском», который
хранился в Далматовом Успенском монастыре у архимандрита Исаакия. Его автор - ротмистр
Станкевич, живший во времена Годунова, Шуйского и Михаила138. Возможно, он застал также и
архиепископа Киприана, т.к. в тексте этой повести упоминался Енисейск, основанный в 1618-1619
гг.139. Вскоре появились и наиболее известные общесибирские летописи – Есиповская и
Строгановская. Первая из них («О Сибири и сибирском взятии») написана подьячим Тобольского
архиерейского приказа Саввой Есиповым как официальная местная летопись. Ее создание, по
мнению С.В. Бахрушина, было вызвано тем, что, по ходатайству архиепископа Нектария,
«прославление» Ермака и его казаков 16 февраля 1636 г. утвердили высшие власти в лице царя,
патриарха и освященного собора140.
61
Этот факт проливает, на наш взгляд, некоторый свет на реальные обстоятельства
использования архивов края и тех, кто был к ним приставлен. Дело в том, что Нектарий прибыл в
Тобольск 1 апреля 1636 г. и вместе с ним в «приказных людех» Никифор Веревкин, назначенный
вскоре енисейским воеводой. И 1 сентября того же года закончил свой труд Есипов141. Итого,
исполнение поручения нового владыки заняло у него менее пяти месяцев. Создать за такой срок
завершенное историческое описание, облеченное к тому же в прекрасную литературную форму,
мог лишь человек подготовленный, хорошо знающий Сибирь и ее прошлое. Взяв за основу
«Синодик» Киприана, он обобщил (что также требовало времени и осмысления) ряд иных
источников - татарских летописей, рассказов очевидцев, архивных документов, о чем прямо
указывается в одном из вариантов предисловия: «О царстве же Сибирском и о княжениях, и о
иных многих, и о протчих вещех ино с летописца татарского, ино ж достоверными мужи и писаньми испытовах»142. Понятно, что, едва прибыв на место, архиепископ Нектарий не мог сразу же
поручить составление летописи любому из своих людей, например, тому же Н.Л. Веревкину,
прибывшему с ним из Москвы. Выбор владыки пал на С. Есипова явно не случайно, ибо
сопоставление дат, а также подчеркивающая профессионализм автора ссылка на источники, в том
числе фраза - «писаньми испытовах» (т.е. изучив старые документы), говорят о том, что этот
подьячий, возможно, имел непосредственное отношение к архиву архиерейского приказа и был
осведомлен о составе его документов. Ведь выявление и отбор источников - один из самых
трудоемких этапов исторического исследования, а он со своей задачей справился блестяще и
относительно быстро.
К сожалению, о личности самого Саввы Есипова науке известно крайне мало. Документы
скупы фактами о его жизни, и даже автографов летописца установлено всего два, причем оба они
столь кратки, что не дают четкого представления о его почерке, что затрудняет в свою очередь
палеографическое изучение текстов, идентификацию графики письма и подтверждение
авторства143. о связи с этим для нашей темы особенный интерес представляет обнаруженная А.А.
Преображенским в столбцах Сибирского приказа подлинная челобитная приказных людей
тобольского владыки М. Трубчанинова и С. Есипова с жалобой на старца Малаха,
62
поданная 25 сентября 1640 г. Суть деяний Малаха из ее текста не ясна, но, требуя его удаления из
архиерейского дома, челобитчики писали: «Старец тот ведомый вор: преже... в Софейском дому
поваренную избу сжег. И ныне от него, ...боимся тово же, чтоб он Софейского дому не зажог и не
покрал и иные какие пакости не учинил»144.
Подтекст челобитной будет понятнее, если учесть, что в течение всего 1640 г. в Тобольске
отсутствовал владыка. Архиепископ Нектарий 7 января выехал в Москву, где, сложив с себя сан,
ушел в монастырь, а его преемник на тобольской кафедре архиепископ Герасим прибыл только в
январе 1641 г.145. Понятно, что эти обстоятельства налагали на служащих архиерейского приказа
повышенную ответственность за сохранность имущества и, прежде всего, его ценностей, в том
числе библиотеки и архива. Это совершенно очевидно, ибо едва ли М. Трубчанинов и С. Есипов в
самом деле «боялись» и не нашли бы управы на того ссыльного старца. Напомним, что если дьяк
Есипов был лицом гражданским, то тобольский сын боярский М.Г. Трубчанинов был крутой
вояка. Еще в 1619-1625 гг., выполняя важные поручения, он возглавлял отряды служилых людей,
собирал ясак, воеводствовал в Енисейске и «сыскивал» про измены146. Не исключено, что на
склоне лет он нашел должность поспокойнее в приказе сибирского архипастыря. Таким образом,
можно сделать вывод, что в 1636-1640 гг. именно писатель-историк Савва Есипов и бывший
военный Максим Трубчанинов были непосредственно причастны к хранению архива Тобольского
архиерейского дома147. И хотя не известно, сколько длилась их совместная служба до и после 1640
г., сей факт, как заметил А.А. Преображенский, безусловно, заслуживает внимания, учитывая
ссылку летописца на воспоминания очевидцев «сибирского взятия».
В середине XVII столетия в ведении Московского патриархата насчитывалось 13 епархий,
самой крупной из которых была Сибирская (Тобольская). К этому времени заметно возросло и
число церковных архивов Сибири, т.к. пределы епархии расширились, охватив всю Восточную
Сибирь, в том числе сопредельную с Китаем территорию Забайкалья. Не случайно
«поставленный» на кафедру в 1664 г. архиепископ Корнелий спустя четыре года был вызван в
Москву и возведен в сан митрополита «царствующего града Тобольска и всей Сибири»148.
Строившиеся на присоединенных землях храмы, и в особенности монастыри, становились
центрами
63
распространения книжности и хранения церковных документов. В 1664 г. возник Спасский
монастырь в Якутске, а годом ранее – Усть-Киренский Троицкий монастырь. Основатель
последнего иеромонах Гермоген известен еще и как строитель Спасского монастыря,
возведенного в 1671 г. на Амуре близ Албазинского острога. Посланной из Москвы по царскому
указу духовной миссией во главе с игуменом Феодосием на реке Селенге (в 60 км северо-западнее
нынешнего города Улан-Удэ) в 1683 г. был возведен Свято-Троицкий Селенгинский мужской
монастырь, а в самом конце XVII в. на берегу Байкала, при устье реки Прорвы, появилась еще
одна обитель - Посольский Спасо-Преображенский монастырь, игравший позднее крупную роль в
церковной и культурной жизни на юго-востоке Сибири. Анализ количественного и качественного
состава церковных и монастырских библиотек второй половины XVII в. свидетельствует, что в
основном это были богослужебные книги, в том числе рукописные. Наиболее распространенной
светской книгой того периода было Соборное Уложение149.
Тобольская архиепископия была центром зарождения сибирской агиографической
литературы. К числу ее основных памятников XVII - начала XVIII вв. относятся рассказы о
местных подвижниках благочестия и чудотворных иконах («Жития» Василия Мангазейского и
Симеона Верхотурского, «Повесть об Абалакской иконе богородицы» и др.)150. Ризница
Софийского собора слыла богатейшей дарохранительницей архиерейского дома. Она располагала
крупным собранием драгоценной церковной утвари и произведений прикладного искусства, но
еще более была знаменита своей библиотекой. Здесь хранились подлинные тексты сибирских
летописей, а также редкая подборка книг церковного и светского содержания, в том числе на
иностранных языках. Об этом можно судить из описания библиотеки митрополита Игнатия (1700
г.); в описании ризницы наряду с ценностями упоминаются документы («заемные памяти»,
«росписки» и т.п.), а в «описных книгах» по разделу «архиерейской келейной казны» после
перечня трех «образов» идет опись около 70 «печатных» и «письменных» книг151.
Были у казацких походов XVII в. и свои летописцы-современники из числа служителей
церкви. Подтверждением тому служит Фрагмент рукописи, обнаруженный в 1954 г. в Отделе
рукописной и редкой книги библиотеки Академии наук. Он содержит описание одного из первых
походов на Камчатку Луки Морозко и Ивана Голыгина в 1695-1696 гг. По мнению Б.П. Полевого,
автором этой
64
рукописи, составленной по рассказам казаков, является служивший на Анадыре священник
Якутской соборной церкви Св. Троицы Яков Степанов. Кстати, именно отец Иаков впервые
доставил в Якутск невиданное доселе «письмо на бумаге иноземские руки» - документ, писанный
японскими иероглифами152.
Рассмотрев появление в Закаменной Руси архивов государственных и церковных учреждений,
было бы, наверное, неправильно совсем ничего не сказать о еще одной категории архивов личных собраниях документов, имевшихся в распоряжении жителей Сибири в XVII столетии.
Строго говоря, это совершенно самостоятельная и довольно крупная архивоведческая проблема,
выходящая тематически за рамки нашего исследования. Поэтому в последующих главах,
касающихся сибирских архивов XVIII и первой половины XIX вв., мы будем затрагивать эти
сюжеты лишь в незначительной степени, и постольку, поскольку это будет необходимо для
характеристики общей картины формирования источниковой базы Сибири и Дальнего Востока
этого периода.
Следует сразу признать, что обозначение для Сибири хронологического рубежа зарождения
такого историко-культурного феномена, как частные или фамильные архивы, проблематично в
силу особенностей социально-экономического развития региона в эпоху феодализма. Ведь, как
известно, здесь не было боярских или помещичьих усадеб и вообще старинных «дворянских
гнезд», этих островков цивилизации на просторах крестьянской России, где традиционно
формировались и передавались по наследству родовые архивы. И, тем не менее, отдельные, хотя и
разрозненные факты, позволяют коснуться этой темы.
Считается, что частное собирание исторических документов «о сибирском взятии» началось
еще в конце XVI - начале XVII вв. усилиями купцов Строгановых, проявлявших исключительную
заботу о своих фамильных архивах. Позднее, примерно в 30-40-е годы XVII в. Строгановы
провели большую работу по их упорядочению и свезли в Соль Вычегодскую все старые бумаги,
хранившиеся в их пермских, московских, калужских и прочих вотчинах. Каждый манускрипт был
снабжен ярлыком с указанием даты его составления, наличия печатей, подписей и т.д. «Позже, во
второй половине XVII в. мы уже не замечаем такой тщательности в работе строга65
новских архивистов», - писал А.А. Введенский, по мнению которого, все это могло быть связано с
работой неизвестного нам автора над историческим сочинением, известным как Строгановская
летопись153. Такого же мнения придерживается Е.К. Ромодановская, которая в своей статье
«Строгановы и Ермак» писала: «Пересмотр вопроса о роли Строгановых в присоединении Сибири
позволяет поднять значение Строгановской летописи как исторического источника, уточнив
характер ее исходных материалов. Несомненно, что ее автор пользовался документами
строгановского архива, не зная многих конкретных событий на местах, и это наложило отпечаток
на все его сочинение; однако в своей основе эти источники были подлинными...»154.
Говорить о собирательстве документов в самой Сибири в первой половине XVII в. значительно
сложнее, поскольку ее население было тогда крайне немногочисленным. И все-таки среди
первоосвоителей края, несомненно, были те, кто также собирал и хранил некоторые наиболее
ценные для себя документы. Например, в столбцах Якутской приказной избы есть запись от 7
июня 1640 г. о доставке личных бумаг и карт Е.П. Хабарова 155. Иногда частные архивы попадали
в Сибирь вместе с их владельцами. Один такой архив «застрял» в Якутске, причем самые ранние
документы в нем относились к началу XVII в. Дело в том, что, отправляясь из Москвы на
воеводство, стольник П.П. Головин по какой-то причине захватил с собой и бумаги своего
вотчинного архива. Большая часть этих документов относилась еще к карьере его отца боярина
Головина на рубеже XVI в. и эпохи «Смутного времени». Видимо, П.П. Головину, служившему в
Якутске до февраля 1644 г., пришлось оставить этот архив, когда начали следствие по его
злоупотреблениям и «розни» с М.Б. Глебовым, потребовавшее изучения личных оумаг воеводы,
некоторые из которых относились к его назначению и проезду на Лену 156.
В личном владении коренных сибиряков имелись тогда и редчайшие уникальные материалы,
передававшиеся от поколения к поколению. Например, в 1721 г. В.Н. Татищев, будучи в Сибири,
получил от раскольника рукопись «весьма древнего письма на пергаменте». Она называлась
«Повесть времянных д[н]ей Нестора, черноризца Федосиева Печерского монастыря» и
оканчивалась 497 г. «И оной для древности наречия и начертания, кроме того раскольника, никто
списать не мог», - отмечал будущий автор «Истории Российской»157. Вполне очевидно, что
обнаружение за
66
Уралом письменного памятника эпохи Киевской Руси связано с русской колонизацией края конца
XVI и XVII вв. Хранились такие документы в семьях очень бережно, как драгоценная святыня, и
историкам остается лишь догадываться, сколько таких памятников поглотило страшное время
Раскола, с его многочисленными случаями массового самосожжения противников никонианства, о
которых повествуют сибирские летописи.
Но хранение каких-либо ценных документов в среде неслужилого люда было все-таки
исключением, нежели правилом. Понятно, что их обладателями могли стать лишь те, кто имел
доступ в канцелярии - воеводы, дьяки, письменные головы, дети боярские и т.п. К сожалению, их
архивы, если таковые и были, до нас практически не дошли, хотя редкие бумаги XVII в. в семьях
сибирских служилых людей встречались и спустя полтора столетия. Например, летописи
упоминают воеводу Т.А. Вындомского и его сына Вавилу, сосланного в 1663 г. «с Москвы в
Тобольск... в дети боярские» 158. Один из их потомков - помещик С.Ф. Вындомский известен как
археолог и собиратель древностей. Его фамилия встречается также в протоколах
Археографической комиссии за 1838 г., где указано, что отставной прапорщик гвардии С.Ф.
Вындомский прислал две наказные памяти, доставшиеся ему от предков. Один из них служил
илимским воеводою (1659 г.), а другой был послан на собскую и обдорскую заставы (1676 г.).
Решив опубликовать эти документы в «Собрании историко-юридических актов», Комиссия
отметила, что «они дополняют наши сведения об образе старинного управления сибирским краем,
о путях тогдашней торговли, о порядке ясачного сбора с инородцев и пр. Сверх того одним из этих
актов достоверно определяется географическая точка, которую русские занимали в Восточной
Сибири в половине XVII столетия» 159.
Вполне возможно, что на территории самой Сибири и Дальнего Востока родовые архивы
имелись у отдельных представителей местной знати. Известно, например, что существовал
обширный архив князей Гантимуровых, перешедших на русскую службу и принявших
православие в 80-е годы XVII в. История этого тунгусского рода чрезвычайно интересна 160. Из
документов начала 20-х годов XX в. известно, что архив Гантимуровых, сильно пострадавший в
период Гражданской войны в Забайкалье, находился в селе Урульга - бывшем административном
центре Степной думы 161.
67
3 «Государевы дела» Якутской приказной избы
- эталонный архив эпохи русских географических открытий XVII в.
68
Наиболее ценные первичные документы, относящиеся к освоению Дальнего Востока,
концентрировались в архиве Якутской приказной избы. Его систематическое формирование
началось, вероятно, в 1639-1640 гг., когда на Лену прибыли из Москвы первые воеводы П.П.
Головин и М.Б. Глебов. Трудно сказать, какие именно «государевы дела» они приняли, ведь
основанный в 1632 г. отрядом енисейских казаков П.И. Бекетова Якутский (Ленский) острог в
первое десятилетие своего существования дважды переносился на новое место 162. К тому же, по
замечанию С.В. Бахрушина, 30-е годы XVII в. - «смутное время» для Ленского края, когда сюда и
далее на восток из всех углов Сибири ринулись партии жадных искателей богатства и
приключений. Между ними то и дело вспыхивали распри и сражения из-за ясака и добычи: «меж
себя у тех тобольских и у енисейских, и у мангазейских служилых людей для тое своей корысти
бывают бои, друг друга и промышленных людей, которые на той реке Лене соболи промышляют,
побивают до смерти, а новым ясачным людям чинят сумнение, тесноту и смуту и от государя их
прочь отгоняют». Кроме убытков казне эта «смута» ничего не сулила, и в Москве решили
проблему кардинально: изъяв вновь открытые земли из ведения наличных сибирских воевод,
запретили ходить на Лену енисейским, мангазейским, томским и другим служилым людям 163. Но
к прибытию в Якутск воевод П.П. Головина и М.Б. Глебова какой-то архив в остроге, безусловно,
существовал, поскольку объем переписки с тобольским начальством и финансовой документации
в остроге был значителен. Достаточно сказать,
69
то в «Книге ясачного и десятинного Ленского острожка енисейского сына боярского Парфена
Ходырева» за 1639-1641 гг. приводятся названия 32 волостей Якутского уезда 164.
Известно, что вместе с первыми воеводами прибыли из Москвы дьяк Е.В. Филатьев,
письменные головы Е.Л. Бахтеяров и В.Д. Поярков, а также 246 служилых людей из Тобольска и
50 человек из Березова 165. Понятно, что появление в Ленском остроге столь внушительной
команды служилых людей уже само по себе требовало большого объема письменной работы в
здешней съезжей избе, делами которой заведовал Е.В. Филатьев. Позднее, в 70-е годы XVII в.,
съезжая изба была переименована в приказную, которая делилась на четыре стола: денежный,
хлебный, разрядно-ясачный и судный. В ее штате к тому времени было четыре подъячих и
несколько целовальников. В подчинении приказной избы находилась таможенная изба во главе с
таможенным и заставною головою и судные избы в острожках и зимовьях 166.
Ниже мы остановимся на характеристике архива Якутской приказной избы, который
комплектовался довольно интенсивно уже с середины XVII в., когда Якутск стал
административно-политическим центром земель от бассейна реки Лены до побережья Тихого
океана на востоке и от Ледовитого океана до Прибайкалья - на юге. Управление столь обширным
краем требовало немалых затрат и огромной переписки как с московским начальством из
Сибирского приказа, так и с дальними острогами и зимовьями, где велось свое делопроизводство
и имелись небольшие архивы.
Как уже отмечалось, видовой состав документов сибирских архивов XVII в., в том числе и
Якутской приказной избы, выглядел примерно так же, как и в других провинциальных архивах
России допетровского времени. Хотя определенные различия в документации, связанные с
особенностями политической и социально-экономической жизни самых восточных окраин
Сибири, освоение которых носило пионерный характер, безусловно, существовали. Прежде всего,
это касается документов о «приискании новых землиц». В количественном отношении этих
материалов немного, поскольку в дошедших до нас фондах приказных изб документы,
непосредственно относящиеся к походам «встречь солнцу», с описаниями географических
открытий, встречаются чрезвычайно редко. Находка в современных архивах каждого такого
документа
70
становится заметным научным событием. Поэтому остановимся подробнее на обстоятельствах их
возникновения и особенностях видового состава.
Документы об экспедициях россиян XVII в. можно разделить на несколько групп. Это
«роспросные речи», «скаски», «челобитные» и «отпуски»,«наказные памяти» и «подорожные
грамоты».
При внешнем сходстве большинство этих документов разнится манерой написания, в
зависимости от положения их авторов на «государевой службе». Казаки, будь то рядовые или
атаманы, могли вести переписку лишь непосредственно с воеводами, в форме «отписок».
Воеводы, в свою очередь, отчитываясь перед царем, Сибирским приказом или Боярской думой,
также составляли отпуски, в которых освещались дела, относящиеся к службе. Отпуски - вид
официального документа, и степень детализации событий в них различна: наряду с лаконичными,
написанными для проформы, известны и весьма подробные, например, такие, как «отписка» Е.П.
Хабарова о его походе на Амур 167. По сути это не донесение, а настоящий подробный отчет об
экспедиции, написанный емко и талантливо его непосредственным участником. Чтобы составить
такую «отписку», требовалось фиксировать в пути множество событий, делать географические и
этнографические заметки, т.е. вести что-то вроде походной «канцелярии». И воевода
Д.А.Францбеков, видимо, учитывал это обстоятельство. Направляя Хабарова «в новую Даурскую
землю», он усилил его отряд промышленными, служилыми людьми и... канце70
ляристом, а в наказной памяти от 27 июля 1651 г. на сей счет особо подчеркнул: «Служилому
человеку Богдашке Забышеву, быть с тобою, Ерофеем, в подьячих... Да к тебе ж, Ерофею,
послано для ратного бою 30 пуд зелья, да 30 пуд свинцу, да стопа бумаги писчей...» (курсив мой. А.К.) 168.
Челобитные - особый род документов. Они содержали обращения по личным вопросам и
адресовались по установленной форме на царское имя. Как правило, наиболее важные челобитные
пересылались из Якутска в Москву, в Сибирский приказ. М.И. Белов отметил некоторые
существенные особенности этой группы документов. Дело в том, что в своих челобитных казаки,
добиваясь наград и положенного жалованья, старались обратить внимание властей на свои
«верные службы» - военные походы, оставляя в тени детали и обстоятельства путешествий, а
иногда и значительные географические открытия. В отписках, адресованных воеводам, на первое
место ставились вопросы сбора и отсылки ясака. Сохранились также отпуски казаков с описанием
дорожных приключений: гибели судов, стычек с туземцами и т.п. Не случись несчастья, казаки
благополучно достигли бы места назначения, не упомянув позднее о своих плаваниях по
«студеному морю». В целом же документы сибирских приказных изб скупы на описания морских
и сухопутных походов, которые совершались ежегодно, были будничным делом, и писали о них
редко. Еще сложнее вести поиск документов о неслужилых людях, которые, за исключением
целовальников (таможенных чиновников - помощников приказчиков зимовий и острожков), не
могли письменно общаться с Якутском. Торговый или промышленный человек мог, конечно,
обратиться к царю с челобитной по какому-то, чаще подсудному делу. Но редки случаи, когда эти
люди в челобитных, хотя бы вскользь, упоминали о своем участии в морских плаваниях. По
мнению М.И. Белова, из этого следует, что систематических сведений о мореходстве на СевероВостоке Азии в архивах нет и быть не могло 169.
Последнее замечание крайне важно. С ним в принципе соглашался и А.И. Алексеев, хотя
аргументировал свою точку зрения иначе. Он считал, что ни один поход казаков во второй
половине XVII в. на Колыму или Анадырь «не оставался бесследным - отпуски, чертежи
своевременно приходили к воеводам», но часто дело этим, к сожалению, заканчивалось. В лучшем
случае воеводы
71
делали список-копию и отсылали его в Сибирский приказ. Если же, по их мнению, поход не
представлял серьезного интереса, то он оставался достоянием молвы. «Сами же отпуски или
пропадали, или спустя какое-то время сгорали во время частых пожаров, а архивное дело еще не
было поставлено должным образом» 170.
Видимо, оба названных авторитетных автора правы, хотя, вероятно, ближе к истине точка
зрения А.И. Алексеева. Учитывая малочисленность казачьих отрядов и типичный для эпохи
пристальный фискальный интерес сибирской администрации к «приисканию землиц», трудно
предположить, что какой-то их «вояж» мог не оставить документальных следов.
Еще один распространенный вид приказной сибирской документации XVII в. - «наказные
памяти». Это своего рода инструкция казакам от воеводы, где излагалось содержание поручения и
указания, как поступать в тех или иных обстоятельствах, определялись взаимоотношения с
туземцами и порядок сбора ясака.
«Роспросные речи» или «скаски», пожалуй, наиболее содержательный вид документации,
т.к. обычно в них освещался ход путешествия со слов его непосредственных участников. Яркий
тому пример - «роспросные речи» В.Д. Пояркова перед якутскими воеводами о его амурском
походе. Опубликованный впервые в 1848 г. Археографической комиссией, этот документ является
одним из ключевых в изучении русских географических открытий XVII в. 171. «Скаски»
первопроходцев проникнуты народным духом. В бесхитростных выражениях, сочным и образным
языком казаки старались передать в них наиболее полно свои впечатления об увиденном. Это
своеобразные географические и этнографические рассказы об открытых землях, на основе
которых, по мнению В.Г. Мирзоева, выросли впоследствии исторические сибирские повести 172.
Известно, что иногда тобольские дьяки включали казачьи «скаски» в тексты официальных
летописей, как было, например, с рассказом об известном камчатском походе Л.С. Морозко и И.В.
Голыгина в 1695-1696 гг. 173. Не случайно Н.Н. Оглоблин, характеризуя особенности этой
категории сибирской документации допетровского периода, писал: «Это далеко не те будничные и
однообразные «доношения» и «отношения», какие породил XVIII век, которые можно разбивать
как угодно, так как сами по себе эти канцелярские произведения , с их убийственным для
понимания языком, не представляют
72
ни малейшего интереса...» 174. М.И. Белов отмечал, что «роспросные речи» и «скаски» характерны
для первых лет пребывания русских на Лене, когда еще совершались походы в «новые землицы».
Затем они встречаются относительно редко 175.
Следует иметь в виду, что запись «роспросных речей» иногда происходила спустя годы
после описываемых событий. Пример тому - «скаска» казака Нехорошего Иванова Колобова о его
службе на реках Улье и Охоте в отряде Ивана Москвитина. Этот источник, раскрывающий
обстоятельства первого похода россиян к берегам Тихого океана, неизменно привлекает внимание
историков, а его интерпретация породила обширную литературу по проблеме открытия устья
Амура и Сахалина 176. Для нас же интересно проследить происхождение этого документа.
Томский казак И.Ю. Москвитин возглавлял отряд, направленный атаманом Д. Копыловым
для открытия земель к востоку от реки Алдан. В 1639 г. москвитинцы первыми из россиян вышли
к Тихому океану. Этот поход стоит в ряду важнейших экспедиций на Дальний Восток в XVII в.
Огромный интерес представляют сведения москвитинцев о реке Амур и земле гиляков (нивхов), в
область расселения которых входил и Сахалин. Кто знает, может быть, и канули бы в лету
эпизоды этого путешествия, если бы не товарищ Москвитина - «Ленского Якутцково острогу
служилой человек Нехорошко Иванов сын Колобов». Спустя шесть лет, он с казаками был послан
из Якутска сопровождать ясачную казну. На Ленском волоке его встретили ехавшие в Якутск
воеводы В.Н. Пушкин и К.О. Супонев. Здесь, в съезжей избе, 8 января 1646 г. и была составлена
«скаска» о походе казаков «на большое море окиян». На Ленском волоке в разные числа января
1646 г. были допрошены и другие казаки, бывавшие на северо-востоке, «скаски» которых
отложились в архиве Якутской приказной избы 177.
Анализируя источники, Б.П. Полевой, как и М.И. Белов, пришел к выводу, что в XVII в.
ценные сведения фиксировались не всегда, все зависело от обстоятельств создания документа, и,
следовательно, могли не отложиться в архивах. Например, в «скаске» Москвитина «Роспись
рекам, имена людем», составленной в Якутске, не упоминается его плавание к устью Амура. Б.П.
Полевой объяснял это тем, что якутские власти считали томских и красноярских казаков своими
незваными соперниками и не раз жалова73
лись на них в Сибирский приказ. Когда москвитинцы вернулись в Якутск, воевода П.П. Головин в
июле 1641 г. отнял у них всю пушную казну, полученную в ясак, и потребовал от Москвитина
«роспись всему ево ходу». Видимо, это и была «Роспись рекам, имена людем». Учитывая
негативное отношение воеводы к томским казакам, Москвитин, вероятно, скрыл часть
информации, которой он сам и его спутники собирались воспользоваться позже. В подтверждение
этой гипотезы Б.П. Полевой ссылается на «роспросные речи» Д. Копылова и И. Москвитина,
записанные в Томской приказной избе 28 сентября 1645 г. В них четко указывалось, что
москвитинцы были у островов, «где гиляцкая орда», то есть непосредственно близ устья Амура 178.
О местных архивах Якутского воеводства второй половины XVII в. мы можем судить по
крайне отрывочным сведениям. Возникали эти архивы не в любом населенном пункте, а лишь там,
где имелось постоянное население, и осуществлялись некие государственные функции. Таким
типом ранних русских поселений принято считать ясачные зимовья, возникавшие в географически
и экономически важных точках Восточной Сибири. В отличие от промысловых зимовий, где
проживали охотники за пушниной и морским зверем, да изредка навещавшие их торговцы,
ясачные зимовья являлись государственными поселениями, т.е. создавались и содержались за счет
казны. Позднее наиболее значимые ясачные зимовья, увеличиваясь в размерах и обрастая
защитными сооружениями, назывались острогами или имели в бумагах двойное наименование
зимовья и остроги 179.
Одним из таких ясачных центров, вероятно, вторым по значению после Якутска, было
русское поселение, стоявшее с 1643 г. на месте современного Средне-Колымска. Б.П. Полевой,
изучив колымскую документацию 40-50-х годов XVII в., считал, что именно здесь находилась
первая столица Колымы - колыбель экспедиций С.И. Дежнева, Ф.А. Попова, М.С. Стадухина и
других полярных мореходов. Первоначально она именовалось просто Колымским острожком
(зимовьем), а после 1648 г., с основанием Верхне-Колымского зимовья при устье «Анты реки»,
стало называться Средне-Колымским. Здесь в середине XVII в. производилась смена колым74
ских приказных и хранились официальные документы 180. Такими же центрами накопления
архивов на крайнем Северо-Востоке являлись Охотский и Анадырский остроги, возникшие
изначально как ясачные зимовья. На юге Дальнего Востока, к образованному в 1656 г. Даурскому
уезду, который охватывал территорию современных Читинской и Амурской областей, а также
часть Хабаровского края, относились остроги забайкальские (Аргунский, Баргузинский,
Селенгинский, Удинский, Еравнинский, Телембинский, Иргенский, Нерчинский) и приамурские
(Албазинский, Усть-Стрелочный, Кумарский, Ачанский, Косогорский). По оценке Н.П. Крадина,
во второй половине XVII в. на дальневосточных рубежах России было около двух десятков
укрепленных пунктов - зимовий, острогов и крепостей 181.
Якутские власти мирились с тем, что сообщения «о прииске землиц» бывали предельно
краткими, но строго взыскивали с приказчиков зимовий и целовальников за нарушения в учетной
документации. При заступлении на должность для них действовал тот же порядок приемапередачи документов, как и при смене начальных лиц в уездных учреждениях, хотя и более
упрощенный. Это видно, в частности, из отпуски якутскому воеводе И.Ф. Голенищеву-Кутузову
от сына боярского К. Лошакова, посланного в 1668 г. на Индигирку «на перемену» А. Булыгину:
«...а велено мне Коземке у того Андрея великих государей Зашиверской ясачной острожек
принять, и служилых людей, аманатов, и ясачные книги и... с ним Андреем росписаться» 182.
Конечно, документы, накапливавшиеся в острогах и ясачных зимовьях, лишь условно можно
назвать архивами. В основном, это были записи «пошлинного збору» и иные документы
фискального характера. Самой распространенной категорией документов являлись ясачные книги,
куда заносились именные списки ясачных людей и записи о поступлении в казну собираемого с
них пушного ясака. В XVII в. велось несколько разновидностей этих книг (именные, приходные,
доимочные и т.д.). Не было, очевидно, и обособленного хранения этой документации, которую
вели приказчики или целовальники, а затем пересылали в Якутскую приказную избу, как правило,
вместе с «государевой пушной казной». Например, М.С. Стадухин, отправляя в 1658 г. из Охотска
в Якутск собранную пушнину, посылал одновременно ясачные книги, «чертеж земли и рекам», а
также челобитные и отпуски с напоминанием о заслугах своей тридцатилетней службы в Сибири
183
. Понятно, что под словом «казна» имелся в виду и архив. Как отмечалось,
75
эта традиция сохранялась в Сибири до начала XVIII в. Так, новый приказной Иван Исаков,
прибывший в мае 1681 г. принимать дела на Пенжину, докладывал воеводе, что в здешнем остроге
ни «ама-натства», ни «казны великого государя ясашной и книг нет» 184
Документальных фондов судных изб и ясачных зимовий в современных государственных
архивах России не существует. Архивные материалы этой категории низовых учреждений
сибирской администрации XVII - начала XVIII в. давно утрачены. Еще П.А. Словцов в 20-30-е
годы XIX в. писал: «Дела столбцами писанные до 1700 г. замечены мною в Верхотурье, близ
Туринска в Панаевой фабрике, Нерчинске и Якутске». В иных населенных пунктах Восточной
Сибири архивы XVII в., по его словам, уже почти полностью были истреблены «огнем и
временем» 185. Это замечание знаменитого сибирского историка вполне объяснимо, если
представить реальные обстоятельства создания и хранения документов в первых русских
поселениях.
Во-первых, опасности и неисчислимые приключения, неизбежные для жизни
первопроходцев, мало способствовали сохранности документальных материалов. Так, например,
есть сведения о гибели каких-то документов экспедиции В.Д. Пояркова, которые он отправил в
сентябре 1645 г. в Якутск из Охотского острожка. Случилось это, когда его посланец Микула
Тимофеев спускался по реке Мае и ночью его лодка, налетев на корягу, перевернулась 186. Другой
первопроходец, И.М. Рубец, известный своими походами на Анадырь и Камчатку в 60-е годы
XVII в., однажды сообщал, что все его «росписи идучи в Якутцкой острог на море с ясачными
книгами потонули». И в самом Якутске отмечали, что «против его, Ивашки, челобитья выписать
не исчева и ведать не почему, потому что с Анадыря реки о тое его, Ивашковой, косте в Якутцком
остроге в съезжей избе отписок и книг и ведома никакова нет» 187. Впрочем, бывали и случаи
умышленного уничтожения документов. Так, осенью 1657 г. в Охотском острожке вспыхнул
казачий бунт, вызванный «насильствами» тамошнего таможенного целовальника Лариона
Мартемьянова. Арестовав его, казаки порвали все хранившиеся у него кабальные записи, а
имущество - «кафтан и весь нажиток подуванили», то есть разделили меж собой 188.
Во-вторых, особо следует сказать о материале, на котором создавались документы.
Основными носителями дошедших до нас
76
документальных памятников XVII в. является бумага, реже - пергамент. Но, как известно, своего
бумажного производства до 70-80-х годов XVII в. Россия не имела и даже московские приказы,
испытывая острую потребность в бумаге, пользовались большей частью продукцией зарубежных
мануфактур189. По этой причине оба этих материала - бумага и пергамент, стоили в ту эпоху
весьма дорого, особенно для служилых людей, годами не получавших жалованья в дальних
походах, о чем в архивах отложилось немало свидетельств. Зачастую на местах бумаги для письма
не хватало или она вообще отсутствовала. Например, в упоминавшемся «росписном списке»
архива Мангазейской таможни за 1636 г. говорится о наличии связки «выписей розных зимовей,
от приказных и от служилых людей и от целовальников», всего 13 таких документов, из коих «две
писаны на картах». Н.Н. Оглоблин высказал догадку, что, вероятно, имеются в виду игральные
карты, на которых вынужден был - за неимением писчей бумаги - сделать официальную «выпись»
приказной человек какого-то захолустного зимовья 190, а может быть, речь идет о «харатьях», т.е.
выделанных кусках кожи, вроде пергамента.
Даже спустя столетие снабжение бумагой учреждений на восточных окраинах империи было
крайне неудовлетворительным, а воеводы отчитывались за каждую ее «десть» и «стопу» наравне с
расходами денег и запасов хлеба, количеством пушек, пищалей, свинца и т.п. Так, из отпуски
якутского воеводы узнаем, что в 1709-1711 гг. в остроги Камчатки наряду с ценным имуществом и
вооружением отправлено 40 дестей «бумаги пищей... для всяких твоих великого государя дел» 191.
Это в общей сложности 960 листов за три года, что было явно недостаточно. По этой причине в
дальних острогах и зимовьях для текущего делопроизводства (ведения ясачных книг и т.п.) взамен
бумаги употреблялся издревле известный на Руси материал - береста. Например, в рапортах С.П.
Крашенинникова с Камчатки за 1737-1741 гг. неоднократно отмечалось, что в «Болшерецкой
приказной избе бумаги не имеется». Вместо нее шла в дело береста. В Нижне-Камчатском остроге
«за скудостию бумаги» метеорологические обсервации записывались в «берестяные книги»192. Это
подтверждает и Г.В. Стеллер. Обследовав камчатские архивы, он писал, что «сохранившиеся
доселе документы, особенно находящиеся в Большерецком остроге, написаны, за отсутствием
бумаги, на березовой коре китайской тушью» 193.
77
Есть основания полагать, что в дальневосточных острогах береста как материал для письма
применялась даже более широко, нежели обычно представляется 194. Ее использовали и для
переписки с Якутском. Так, например, в 1711 г. якутский воевода Д.А. Траурнихт, посылая
охотского приказчика Петра Гуторова разведать морской путь на Камчатку, тщательно готовил
этот поход, но при этом снабдить его бумагой для переписки якутские власти, видимо, не смогли.
Донесение Гуторова с устья реки Иглиган (Сиглан), рассказывающее об этом походе, сохранилось,
но написано оно было на бересте 195.
Поступая в Якутскую приказную избу, документы на бересте, как и документы на бумажной
основе, отлагались в ее архиве, который до начала XIX в. сохранялся в первозданном виде, но
затем сильно пострадал. Ценное свидетельство на сей счет, относящееся к 1830 г., оставил
писатель-историк Н.С. Щукин (старший): «Даже в якутских юртах я видел окна, сделанные из
старинных рукописей, и с одной из них снял донесение томских казаков об открытии ими
Охотского моря. (Возможно, речь идет о каком-то документе, относящемся к походу И.Ю.
Москвитина, который так и остался неизвестным для историографии русских географических
открытий XVII в. - А.К.). Между рукописями попадались писанные на бересте, но они не старше
XVII века» 196.
Феномен создания документов на бересте известен в Сибири на протяжении четырех
столетий. Например, П.А. Кропоткин в 1866 г., готовясь к своей знаменитой Витимской
экспедиции 197, обнаружил карту на бересте, попавшую в Иркутск из района олекминских
приисков. Ее вырезал ножом один из тамошних тунгусов. «Эта берестяная карта..., - писал П.А.
Кропоткин, - так поразила меня своею очевидною правдоподобностью, что я вполне доверился
ей». Не исключено, что и прежде русским первопроходцам попадали в руки такие же карты, как
эта, названная П.А. Кропоткиным «отличным примером полезности геометрической способности,
даже для первобытного человека» 198. В Сибири береста применялась для письма даже в XX в.
Например, после Гражданской войны, когда о перьях и бумаге и думать было нечего, в школах
делали тетрадки из березовой коры 199. Староверы-отшельники использовали бересту для писания
рукописных книг. В 1994 г. стало известно о находке целого собрания таких документов в
заброшенной деревушке, затерявшейся в приобской тайге за сотни километров к северу от Томска.
По всей видимости, это семейный архив, часть документов
78
которого, относящаяся к периоду 20-х годов XX в., представляет собой бытовые дневники на
старославянском языке, повторяющие структуру древнего летописания 200.
В XVII-XVIII вв. и позднее из-за нехватки бумаги на Дальнем Востоке, кроме бересты,
использовались иные, порой экзотические «носители информации». В частности, когда в 1690 г.
на реку Тугур пришло цинское «войско с пушками и со всяким огненным боем», но, не дойдя до
Удского зимовья пять дней пути, китайцы почему-то вернулись обратно, оставив на дереве текст,
писанный иероглифами. Удские казаки вырубили сие «дипломатическое послание» целиком и
доставили в Якутск, где им занялись переводчики 201. Еще один интересный случай - письмо на
моржовом клыке участников Северо-Восточной географической экспедиции 1785-1795 гг. сотника
И. Кобелева и Н. Дауркина, выявленное в фондах ГИМа и опубликованное С.Г. Федоровой 202.
Или, например, японец Дайкокуя Кодаю, побывав в России в 1783-1792 гг., обратил внимание на
широкое использование «аспидных» досок из черного сланца (по-голландски - griffellei), которые
применялись в школах для изучения алфавита в качестве «прописей», а также как записные
книжки 203. Фрагменты таких грифельных досок с надписями и гравированными рисунками граффити были найдены при раскопках американских археологов на о. Кодьяке и их российских
коллег на о. Урупе, входящем в Курильский архипелаг. Служащими Российско-Американской
компании они иногда использовались для учета «упромышленных» морских зверей, календарных
записей и т.п. 204. Но в повседневной жизни названные «носители» информации были крайне
неудобны и потому широко не применялись.
Иное дело береста - пластичный, но, увы, недолговечный материал, требующий для
длительной сохранности особых условий и техники изготовления. Прежде всего, текст такого
документа должен быть процарапан специальным инструментом - «писалом», металлическим или
костяным. Лишь в этом случае береста может донести сквозь века текст или иную графическую
информацию. Кстати, дальневосточным археологам известны такие находки, хотя и единичные.
На юге Сахалина О.А. Шубина при раскопках айнской крепости обнаружила в культурном слое XXII вв. берестяное изделие с резным орнаментом и прямоугольно-зубчатым штампом 205.
Теоретически аналогичные находки нельзя исключать и при раскопках первых русских поселений
на Дальнем Востоке, если только для передачи информации на бересте не применялись чернила.
79
Опыт работы археологов с берестяными грамотами, найденными при раскопках в Новгороде
и под Саратовом, свидетельствует, что длительное пребывание в грунте исписанной чернилами
бересты бесследно уничтожает текст. Береста сохраняется в двух случаях: когда к ней нет доступа
влаги или когда к ней нет доступа воздуха. Как отмечал В.Л. Янин, обнаружение в культурном
слое древних чернильных текстов - редчайшая археологическая удача. Для этого нужно в самом
раскопе искать каких-то невероятных почвенных ситуаций в виде естественных или
искусственных «тайников», чудом оказавшихся недоступными ни влаге, ни воздуху 206. Береста
как писчий материал вообще не терпит воздействия воздуха. Вот почему кануло в небытие
абсолютное большинство документов сибирских острогов, созданных на этом носителе. При
доступе воздуха берестяной свиток быстро иссыхал и, трескаясь по прожилкам, разваливался.
Чтобы письмо на бересте хранилось долго, его нужно держать под прессом, не давая
скручиваться, тогда лист принимает плоскую форму. Поэтому, в частности, уцелели старинные
берестяные книги, где прессом служил массивный переплет 207.
Эти хрупкие документы поистине уникальны. Среди них несколько камчатских ясачных
книг начала XVIII в. Пять из них дошли до нас в составе Музейного собрания РГБ (Музейный
фонд № 7754), остальные - в Отделе рукописной и редкой книги Библиотеки РАН в Петербурге 208.
Одну из этих книг вел в 1715 г. известный первооткрыватель Камчатки и Курил И. Козыревский,
вторая сделана от имени его преемника «призкашчишки» Алексея Петриловского - внука Артемия
Петриловского, племянника Ерофея Хабарова 209. В 1848 г. в Археографическую комиссию
прислали из Иркутска две челобитные на бересте (в списках) служилых людей Гаврилы Юрлова и
Афанасия Новгородова, датированные 1716 г., «об обидах и злоупотреблениях по сбору ясака» на
того же казачьего пятидесятника А.Петриловского 210. В РГАДА имеется два сибирских документа
на бересте, создание которых разделяет почти столетие: один из них - роспись ясака с якутов
Нерюнгрейской и других волостей за 1663-1664 гг.; другой - челобитная Лабинского протопопа
Симеона Мефодиева в Сибирскую губернскую канцелярию в 1760 г. 211.
Даже по этим отрывочным данным можно утверждать, что на востоке Сибири береста
долгое время вынужденно использовалась для создания различной документации: ясачных книг,
ме80
теорологических записей, деловой и личной переписки. Большая часть документов на этом
носителе безвозвратно утрачена, и до нас дошли лишь те документы первооткрывателей
сибирских и дальневосточных земель, что были созданы на бумаге.
Как уже отмечалось, документы XVII в., имевшиеся в первых русских острогах и зимовьях,
как целостные архивные фонды не сохранились. Какая-то их часть, в виде исходящих документов,
представлена ныне в фондах вышестоящих учреждений, каковыми были приказные избы уездных
воевод. Для Сибири самым крупным таким документальным собранием является архив Якутской
приказной избы.
Исчерпывающее представление об архиве Якутской приказной избы на рубеже XVII-XVIII
вв. дает его опись («Переписная книга»), сделанная при воеводе Дорофее Афанасьевиче
Траурнихте. Поводом к ее составлению послужила грамота Сибирского приказа от 30 мая 1701 г.,
за приписью дьяка Ивана Чепелева. Эту опись, впечатляющую по своему объему (574 стр.) и
тщательности описания документов, можно без преувеличения считать памятником истории
архивного дела в Сибири 212. Опись снабжена своего рода предисловием, с изложением самой
грамоты, в которой предписывалось «столпы и книги, буде где подраны - переклеить погодно и
переписать в тетради на перечень: в котором столпу какие грамоты и отпуски и всякие великого
государя и челобитчиковы дела, и какие книги, и коих годов...». Один экземпляр этой перечневой
описи надо было прислать в Москву, а другой хранить в приказной избе. Сделавши опись, все
«столпы и книги и всякие дела, и впредь которые будут велено держать в великой бережи, и
класть сряду в сундук, и подписать на столпах и книгах - коих лет и в какой сундук положены, а к
сундукам приложить ярлыки - в какой сундук и какие столпы и дела и книги положены, чтоб
скорее и удобнее мочно сыскать...» 213.
Опись открывается с документов 146 г. (1638 г.), т.е. с самого начала Якутского воеводства.
Во главе стоит «наказ» первым воеводам Петру Головину, Матвею Глебову и дьяку Ефиму
Филатову. Опись составлена по хронологии и весьма подробно: «грамоты» и «книги» большей
частью описаны - каждый документ отдельно, а остальные по «столпам»: «столп отписок... о
разных делах», «столп о верстанье», «столп судных дел» и т.п. По годам сначала идут «столпы» и
«грамоты», затем «книги». Некоторые грамоты описа81
ны очень обстоятельно, представляя иногда целые выписи. В конце описи, где идут конечные
годы XVII и начальные годы XVIII в., документы расположены по столам приказной избы. Опись
оканчивается материалами 1703 г. - рукоприкладство на боковых полях стольника Д.А.
Траурнихта. В конце указывается, что «справил» опись подъячий Данила Васильев, и помета
Сибирского приказа: «1707 год, декабря в 14 день, присланы» 214.
Опись архива Якутской приказной избы 1703 г. - фундаментальный архивный труд и
чрезвычайно ценный исторический источник. По существу, это первый справочник, прадед
современных путеводителей, к документам об освоении россиянами Восточной Сибири. Для
истории архивного дела она интересна не только методикой и техникой описания документов, но
и как свидетельство важности этой работы в рассматриваемую эпоху. Из нее можно заключить,
что на рубеже XVII-XVHI вв. в главных центрах Сибири, как и в целом по России, еще не было
разделения документальных материалов на собственно исторические и делопроизводственные
архивы. Но это отнюдь не показатель какой-либо культурной отсталости восточных окраин
страны. Более того, «Переписная книга» Якутской приказной избы 1703 г. действительно
уникальна, ибо очень полно характеризует видовой состав и содержание документов данного
комплекса, запечатлевших важнейшие события второй половины XVII в. - жизнь Ленского края,
выход россиян к берегам Тихого океана, освоение Колымы и Чукотки, присоединение Камчатки и
т.д. Это позволяет говорить не только о высоком уровне «архивной техники» описания
документов, но и о глубоком научном видении ее составителей или составителя, каковым являлся
подъячий Д. Васильев - один из первых дальневосточных архивистов. Вероятно, это был
культурный и образованный человек, высокопрофессиональный чиновник, понимавший
практическую ценность документов и их значение как исторических источников. Он служил в
Якутске довольно долго и, видимо, при нем происходила реорганизация управления сибирскими
уездами, начатая Петром I. Это видно из инструкции Д.А. Траурнихту от 17 марта 1710 г., где
говорилось: «В съезжей избе у ясачного сбору и у всяких дел великого государя и челобитчиковых
дел велено быть в старых подъячих бывшему приказной избы подъячему Данилу Васильеву, будет
наперед сего в приказной избе в каком воровстве и причине не отличился, а оклад ему учинить в
приказной избе изубылых подъяческих окладов 8 рублев» 215.
82
Кстати, с большой долей уверенности можно утверждать, что к описанию архива Якутской
приказной избы в 1701-1703 гг., а также к архивам некоторых других городов Сибири имел
отношение еще один малоизвестный, но весьма интересный деятель того времени - дьяк Максим
Григорьевич Романов. С конца 80-х годов XVII в. его имя не раз встречается в летописях и
документах. Он серьезно интересовался историей края и, видимо, был собирателем старинных
рукописей, что подтверждается, в частности, его автографом текста Сибирского летописного
свода, представляющим ранний, официально не отредактированный вид Головинской редакции с
дополнениями до 1707 г. 216. В Якутск он прибыл в 1695 г. и, несомненно, был хорошо осведомлен
о главнейших событиях на крайнем востоке Сибири. Например, «скаски» В. Атласова о походе на
Камчатку были адресованы в 1700 г. воеводе Д.А. Траурнихту и дьяку Максиму Романову 217.
Спустя три года, в связи с назначением стольника Траурнихта в Енисейск, М.Г. Романову было
повелено «Якутцкой город и на горе снаряд, и в приказной избе великого государя печать и
всякую казну, и дела, и наказы воеводцкие принять» и «ведать выше [писанное] все» до приезда
нового воеводы 218. Анализируя поздние сибирские летописи, Н.А. Дворецкая установила, что
присутствие подьячего Разрядного стола, а затем дьяка М.Г.Романова четко прослеживается на
протяжении 29 лет среди чиновных лиц Тюмени, Якутска, Томска и Тобольска, где он занимал
видное положение, а роспись таких лиц по городу Якутску в Погодинском списке вообще
напоминает изложение его служебной карьеры. Едва ли это случайность. «У нас нет данных о том,
что М.Г. Романов сам писал окончание Сибирского летописного свода по Погодинскому списку, отмечала Н.А. Дворецкая. - Но о его участии в летописании мы можем сказать более определенно.
Погодинский список показывает, что в последней части Сибирского свода стал ясно слышен голос
дьяка - делового администратора, с его ведомственным интересом к делам приказной палаты, с его
стремлением подняться по служебной лестнице, с его привычкой к языку деловой письменности»
219
.
Безусловно, такой опытный чиновник, как М.Г. Романов, понимал роль архивов. И в этом
контексте несколько иначе воспринимается один любопытный эпизод, относящийся как раз к тому
времени, когда в Якутске служил подьячий Д. Васильев под начальством М.Г. Романова. Дело в
том, что все богатство здешнего архива, сформировавшегося за XVII столетие, могло бы вообще
не
83
сохраниться, не прояви о нем местные власти особую заботу в ночь на 27 декабря 1701 г., когда
город охватил сильный пожар. Огонь полностью уничтожил соборную церковь, встроенную в
стену рубленой крепости, три башни, приказную избу и ряд других зданий 220. Но старинные дела
и свитки удалось каким-то образом спасти, и пребывали они, судя по «переписной книге» 1703 г.,
в приличном состоянии. Не менее важную роль в дальнейшей судьбе якутского архива сыграло и
то, что в 1704 г. (по другим данным в 1707 г.) для приказной избы было построено первое в городе
каменное здание. Оно состояло из двух просторных «палат», обращенных окнами на южную и
северную стороны и разделенных прихожей. Южную комнату занимала воеводская канцелярия;
другая, северная, имела высокий сводчатый потолок, а по углам наверху - железные перехваты и
большие кольца. В ней хранилась пушная и денежная казна 221. Надо полагать, что здесь же при
канцелярии держали и старые «государевы дела» - тот самый архив, о котором чуть позднее с
восхищением писал его первый исследователь Г.Ф. Миллер.
Упорядочение, описание и создание оптимальных условий хранения документов главнейшие элементы, так сказать - «три кита» практической архивной работы. По этим
критериям архив якутского уездного воеводы в начале XVIII в., т.е. на закате существования в
России приказной системы государственного управления, можно считать образцовым. И не
исключено, что спустя полтора столетия именно это обстоятельство сыграло свою роль в
выделении документов приказной избы из общей массы архивов Якутии, подвергшихся во второй
половине XIX в. тотальному истреблению. К счастью, архиву Якутской приказной избы повезло и
от него сохранилось в общей сложности свыше 7 тыс. Дел за период с конца 30-х годов XVII до
начала XVIII в. И хотя по ряду причин они оказались рассредоточенными в разных
архивохранилищах Москвы и Петербурга, в совокупности это единый пласт документальных
источников эпохи русских географических открытий на Дальнем Востоке. Для сравнения
сообщим, что подлинных документов того же якутского архива за весь XVIII в. (фонды Якутской
воеводской, а затем провинциальной канцелярий) едва ли наберется чуть более трехсот дел, то
есть в 20 раз меньше. Основными обладателями документов Якутской приказной избы ныне
являются РГАДА (ф.1177, 5906 д., 1634-1718 гг.) и архив Санкт-Петербургского Института
истории РАН (фф.115, 160, 258; 1135 д., 1638-1704 гг.) 222.
84
Это разделение сложилось исторически. Начало разобщению архива Якутской приказной
избы положили местные чиновники где-то между 1839 и 1845 г., когда надворный советник И.С.
Сельский по заданию генерал-губернатора Восточной Сибири обследовал исторический архив
Якутска и отобрал наиболее интересные материалы для пересылки в Археографическую
комиссию. (К деятельности И.С. Сельского и других корреспондентов Археографической
комиссии, сыгравших важную роль в судьбе архивов Восточной Сибири, мы еще вернемся и
расскажем о ней более подробно). По ходу этой работы, с 1840 г. в Петербург поступали связки
«древних актов» Якутска до начала XVIII в. Кроме этого, в 1846 г. якутский гражданин Михайлов
также передал Археографической комиссии некоторые дела из воеводской канцелярии. Теперь эти
бумаги (49 картонов, или 1116 столбцов) хранятся в фондах архива Института истории РАН в
Санкт-Петербурге. Небольшие коллекции якутских документов XVII в. приобрели в разные годы
Государственный Исторический музей и Рукописное отделение Российской национальной
библиотеки. В 1867 г. в Министерство юстиции стали поступать дела местных учреждений,
упраздненных судебной реформой 1864 г. В их числе в поместно-вотчинный отдел Московского
архива Министерства юстиции (МАМЮ) прибыло из Якутска 9 объемистых неописанных связок,
среди которых были и документы приказной избы XVII в., уцелевшие от уничтожения 223.
Вероятно,
85
тогда же в МАМЮ предпринимались попытки описания документов Якутского воеводского
управления. Следы этого описания иногда можно обнаружить на оборотной стороне первого и
последнего листа столбцов, но опись, скорее всего, так и не была составлена. Современное
описание комплекса документов Якутской приказной избы (ф.1177, 5906 д., 1634-1718 гг.),
имеющего четыре описи, было выполнено в 40-70-е годы XX в. сотрудниками РГАДА трех
поколений: Н.П. Воскобойниковой, С.И. Сметаниной, Б.Д. Кац и другими под руководством таких
выдающихся историков и специалистов в сфере архивоведения, как И.Ф. Колесников и А.А.
Новосельский; консультировал работу член-корреспондент АН СССР В.И. Шунков 224.
В фонде представлены грамоты Сибирского приказа, памяти Тобольской приказной избы,
отпуски якутских воевод об обороне и снабжении острогов, организации экспедиций для
«приискания новых земель», казенных и ясачных сборах, взаимоотношениях с аборигенами (16391711); переписка воевод с приказчиками зимовий, острогов и пашенных слобод (1640-1714).
Значительная часть документации - приходно-расходные книги Якутска и острогов, а также
росписные списки (1634-1712). Документы фонда содержат сведения об управлении и состоянии
Якутска, острогов и зимовий - Алазейского, Анадырского, Бутальского, Верхоленского
(Братского), Верхоянского, Вилюйских (Верхнего, Нижнего и Среднего), Индигирского,
Камчадальского, Колымского, Олюторского, Охотского, Тугурского, Ленского волока и др. (16381714). Именно документы Якутской приказной избы служат основными источниками о жизни и
деятельности известных персонажей дальневосточной истории XVII в. Так, в фонде имеются
сведения о пашне и соляном промысле на Усть-Куте Е.П. Хабарова (1639-1647), а также о его
походах на Амур (1638-1648), доставке в приказную избу карт и его личного архива (1642); об
условиях службы С. Дежнева, С. Моторы, М. Стадухина и других участников их походов (16381669), выписи о приеме у С.И. Дежнева в Москве соболей и документов Якутской приказной
избы.
Для изучения истории географических открытий на Дальнем Востоке наибольший интерес
представляют дела, содержащие сведения о деятельности землепроходцев и мореходов. Это
«расспросные речи», «скаски», «челобитные» и иные документы о походах С. Дежнева (16381670), Д. Зыряна (1644), Н. Колобова и Ф. Чукичева (1646), К. (Курбата) Иванова
86
(1639), М. Перфильева (1640-1642), В. Пояркова (1640-1650), М. Стадухина (1640-1665), Ю.
Селиверстова (1657), В. Атласова (1698-1703) 225.
Упорядочение, проведенное в 1701-1703 гг., несомненно, способствовало хорошей
сохранности якутского архива, который можно считать эталонным для определения общего
объема древних актов, отложившихся в сибирских архивах к исходу XVII в. Это интересная и
важная проблема, ибо архивы сибирских приказных изб понесли крупные потери вследствие
различных неблагоприятных обстоятельств, а также многократных преобразований учреждений
местного управления в XVIII - первой четверти XIX вв. В связи с этим неизбежно возникает
вопрос о том, насколько полно вообще дошли до нас сибирские архивы допетровского времени.
Ответить на него в полном объеме затруднительно. Этому стоило бы посвятить отдельную
монографию, настолько многоплановой является эта тема, разработка которой в будущем может
привести архивистов к важному практическому результату - реконструкции утраченных архивных
фондов Сибири XVII в.
Мы же ограничимся характеристикой ее общих параметров, попытавшись определить
среднестатистические объемы ныне утраченных архивов Сибири и Дальнего Востока. В
настоящее время только два областных государственных архива за Уралом, в Тюмени и Чите,
хранят подлинные документы приказных изб XVII в., подключенные к фондам учреждений более
позднего периода - Тюменской (ф.47, 5541 д., 1782 гг.) 226 и Нерчинской (ф.10, 137 д., 1686-1780
гг.) 227 воеводских канцелярий.
Перемещение и дробление архивов уездных приказных изб Сибири XVII в. началось в
основном с первой губернской реформы Петра I (1709-1715 гг.) и продолжалось в течение
полутора столетий. К середине XIX в. часть из них усилиями Археографической комиссии
оказалась в столице и ныне находится в архиве Санкт-Петербургского Института истории РАН.
Другая, причем большая часть древних актов Сибири, оставалась еще на местах, а затем в ходе
реформ местных учреждений 60-70-х годов XIX в. поступила в МАМЮ и теперь находится в
РГАДА, где трудами нескольких поколений архивистов, зачастую из россыпи, из них
сформированы самостоятельные архивные фонды приказных (съезжих) изб Сибири. На сегодня в
РГАДА имеется 15 таких фондов (таблица 1), что составляет примерно три четверти от сети всех
уездных архивов за Уралом во второй половине XVII в. Это само по себе го87
ворит о полной утрате архивов некоторых приказных изб Сибири этого периода.
Как видим, в двух государственных архивохранилищах Российской Федерации,
сосредоточивших основной массив документов приказных изб Сибири XVII в., находится всего
около 14,8 тыс. единиц хранения. Из них 47,6 % - бывший архив Якутской приказной избы - 7041
единица хранения за 1634-1718 гг. 228. В силу многих обстоятельств, зачастую случайных, из
сибирских архивов XVII в. это самый крупный и относительно полный документальный комплекс,
дошедший до нас в результате деятельности одного учреждения-фондообразователя. Можно
определить и примерные объемы утрат древних актов Якутской приказной избы. Известно, в
частности, что в 1857 г. «особая архивная комиссия» Якутска санкционировала уничтожение 8084
дел за 1674-1750 гг. Из них около 400 относились ко времени до 1720 г., т.е. периоду,
предшествующему началу петровских реформ управления краем 229.
С учетом того, что сохранились материалы только на бумажной основе, реальный объем
архива Якутской приказной избы можно определить примерно в 10 тыс. единиц хранения,
относящихся к «древним актам». Это - безусловный минимум, но для нашего анализа он весьма
показателен. Ведь Якутский острог не являлся самым крупным, а подчиненная ему территория,
будучи обширнее других уездов Сибири, все-таки уступала им по количеству жителей, а самое
главное, по числу имевшихся в них острогов, ясачных и промысловых зимовий, крестьянских
слобод. Поэтому логично предположить, что в старых и более крупных административных
центрах, таких как Березов, Тобольск, Томск, Тюмень, Енисейск и т.д. документооборот был
интенсивнее. Следовательно, их архивы, если бы они уцелели в той же степени, что и в Якутске,
были изначально больше последнего по физическому объему, несмотря на все превратности
процесса «поставления» сибирских городов и острогов с конца XVI до начала XVIII вв., когда они
неоднократно горели, переносились на новые места и т.д. 230. Ориентируясь на наш расчетный
эталон - архив Якутской приказной избы, - можно с большой долей вероятности заключить, что
физический объем хранения документов в 20 уездных архивах Сибири составлял примерно - 200250 тыс. дел, охватывающих эпоху открытия и освоения края в XVII — начале XVIII вв., то есть
до реформы местного управления, инициированной Петром I. Из них до нас дошло только 6-7 %,
представленных в фондах государственных архивохранилищ России.
88
Таким образом, изложенный в данной главе материал свидетельствует о том, что
допетровская эпоха в Закаменной Руси, охватывающая конец XVI - начало XVIII вв., может с
полным основанием рассматриваться как самостоятельный этап истории российского архивного
дела в этом регионе, этап его первоначального становления и формирования архивов, как одного
из непременных элементов историко-культурной среды обитания населения. На обширной
территории, от Уральских гор - на западе, до Якутского и Албазинского воеводств - на крайнем
востоке Сибири, сформировалась сеть архивов, основу которых составляли «государевы дела»
уездных приказных изб.
Даже при значительной географической удаленности от столицы сибирские архивы
функционировали не изолированно. С одной стороны, они являлись неотъемлемой и весьма
важной частью местного государственного аппарата, с другой - несли в себе все основные черты и
традиции делопроизводственной и письменной культуры России того времени. Пользование
архивами и надзор за дьяками и подьячими были основаны на единых нормах общероссийского
законодательства XVII в. Элементы централизованного управления и контроля в сфере архивного
дела наглядно видны в деятельности Сибирского приказа, ведавшего состоянием архивов наряду с
другими важными вопросами жизни края.
Несмотря на частые пожары в деревянных городах и острогах, а также прочие катаклизмы,
катастрофических потерь архивных документов в тот период Сибирь, видимо, еще не знала. К
сожалению, XVIII-XIX вв. и особенно первая половина XX в. наполнят историю архивного дела в
России примерами совсем обратными, при этом в значительной мере пострадают древние свитки,
запечатлевшие для потомков замечательную эпоху географических открытий россиян на СевероВостоке Азии в XVII столетии.
89
Глава II
АРХИВЫ СИБИРИ В СИСТЕМЕ КОЛЛЕЖСКИХ УЧРЕЖДЕНИЙ
РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (20-е годы XVIII - начало XIX вв.)
90
1 Сибирские архивы на этапе петровских реформ
центральных и местных учреждений России
Новые явления в российском архивном деле, относящиеся к царствованию Петра I,
неизбежно коснулись Сибири и Дальнего Востока. Преобразования в провинциальных архивах
были следствием коренного реформирования центральных и местных учреждений Российской
империи в первой четверти XVIII в. Изменения шли по двум направлениям: во-первых, путем
создания архивов при новых учреждениях, во-вторых, в виде устройства фондов
ликвидированных управленческих структур и документации действующих учреждений,
потерявшей справочное значение 1.
Преобразование центрального государственного аппарата завершилось в 1719-1721 гг.
упразднением многочисленных приказов с их нечеткими функциями и созданием 12 коллегий. По
«Генеральному регламенту коллегий» 1720 г. (гл. 44) при учреждениях создавались обособленные
структурные подразделения - «архивы». Предусматривалось также создание двух центральных
архивохранилищ «под надзиранием» Ревизион-коллегии и коллегии Иностранных дел, но эта мера
не была реализована на практике. «Генеральный регламент» юридически закрепил отделение
архивов от канцелярий и архивных документов от делопроизводства. Устанавливался трехлетний
срок, по истечении которого документы коллежских канцелярий сдавались на хранение
специальным чиновникам - архивариусам. Им надлежало «письма прилежно собирать, оным
реестры чинить, листы перемечивать». Поэтому 10 марта, день опубликования подписанного
Петром I «Генерального регламента», ныне принят как профессиональный праздник - День
архивов 2.
91
Расширение документооборота потребовало детализации круга документов, обслуживающих
непосредственно нужды монархии и управленческого аппарата. Поэтому «Генеральный
регламент» установил для документов государственных учреждений единообразную форму
печатей, с которых убрали всевозможные витиеватые надписи, заменив их гербом Российской
империи с соответствующей надписью 3.
Влияние на архивное дело оказала и отмена Петром I столбцового делопроизводства, о чем
мы уже упоминали в предыдущей главе. По мнению В.Н. Самошенко, не последнюю роль в этом
сыграла заинтересованность правительства в экономии писчего материала 4. Новая форма
делопроизводства, введение новой азбуки и гражданского шрифта повлияли на содержание и
структуру деловых бумаг. Палеографы отмечают у канцеляристов XVIII в. выработку особых
приемов «писарского почерка» с тенденцией к стандартизации графики письма 5.
Реформирование центрального государственного аппарата Российской империи в какой-то
мере положительно отразилось на состоянии местных архивов. Это связано с тем, что коллегии,
созданные при Петре I, уделяли больше внимания делопроизводству и наведению порядка с
хранением документов своих подведомственных учреждений в провинции. Например, известно,
что в декабре 1724 г. Берг-коллегия, ведавшая горными промыслами, дала указание
администрации Нерчинских заводов: «Все книги и всякие дела, которые напредь сего были с
начала тех заводов по 1725 год, разобрав погодно и по месяцам, и по числам, и по нумерам, также
и впредь разбирать и по стечении каждого года переплетать, как наискорее закрепив те книги
своими подписями» 6. В марте 1725 г. Берг-коллегия направила в Забайкалье очередной циркуляр
с повелением: «Присланный список окладным при Нерчинском заводе служителем с прочими
делами впредь до ведома переплесть и обкладных в штацку контору списав копию послать» 7.
Военные реформы также способствовали улучшению постановки архивного дела в армии и
на флоте. Любимое детище Петра I - военный флот, играл важную роль в изучении северной части
Тихого океана, и одним из центральных ведомств, проявлявших интерес к архивам
дальневосточных учреждений по своей компетенции, являлась Адмиралтейств-коллегия, ведавшая
мор92
скими делами. Флот стал важнейшим инструментом реализации государственных интересов
России в XVIII-XIX вв., и поэтому работа морских экспедиций, а также деятельность местных
флотских учреждений (портовых управлений) имели важнейшее, а в некоторые годы, можно даже
сказать, определяющее значение не только для научного изучения и укреплении
обороноспособности, но и для экономического развития тихоокеанского побережья России.
Офицерский корпус флота традиционно поставлял кадры для местных гражданских учреждений
Дальнего Востока, а в отдельные исторические периоды его представители занимали высшие
посты в административной иерархии края. Благодаря этому значительные комплексы
исторических документов, характеризующих освоение земель Дальнего Востока и Русской
Америки, морей Тихого и Северного Ледовитого океанов отложились в архивах Морского
ведомства. Среди них главное место занимал архив Адмиралтейств-коллегий, учрежденный 17
января 1724 г. по «изустному» указу Петра I, который повелел «для собирания дел в архиву
определить архивариуса и к нему копиистов» 8. Первым флотским архивариусом был назначен
Михайло Фомин. С тех пор, подобно кораблю, архив Адмиралтейств-коллегий не раз менял свою
«гавань» и название, менялась также его роль в системе учреждений флота и центральных
архивохранилищ страны. Ныне это Российский государственный архив Военно-морского флота
(РГАВМФ) 9.
Объемы документов, создававшихся на судах и в учреждениях флота, были весьма
значительны. Напомним, что только за годы петровского царствования было построено около 150
линейных кораблей и фрегатов, более 360 галер и большое количество мелких судов, основано 30
верфей, сложился блестящий офицерский корпус, кадры квалифицированных судостроителей и
иных специалистов морского дела. Заложив правовую основу деятельности флота («Устав
Морской», «Регламент адмиралтейский»), Петр I совершенствовал его командную структуру. В
1700 г. создается Приказ адмиралтейских дел; 1712 г. - учреждается «особливая канцелярия
адмиралтейства», ведавшая всем личным составом; 1715 г. - образован морской комиссариат,
ведавший доходами и расходами по адмиралтейству, а управление верфями возложено на
«адмиралтейскую контору». С 1718 г. управление морскими делами со93
средоточилось в Адмиралтейской коллегии во главе с президентом генерал-адмиралом Ф.М.
Апраксиным 10. Эта централизованная система управления флотом просуществовала до середины
XIX в. На востоке Сибири в рассматриваемый период хранилищами документов флота были
портовые архивы в Охотске, Большерецке и Петропавловске. В 50-70-е годы XIX в. их документы
были эвакуированы в Николаевский порт при устье Амура, а затем во Владивосток, ставший с тех
пор главной базой российского флота на Тихом океане. По мере совершенствования архивного
дела в Морском ведомстве статус его местных учреждений и взаимоотношения их архивов с
главным хранилищем в Петербурге, порядок приема и хранения дел претерпевали изменения, что
отразилось на составе дошедших до нас архивных фондов. При этом следует учитывать, что в
XVIII и XIX вв. портовые архивы Дальнего Востока, являясь таковыми по сути, хранили и
документацию местных гражданских учреждений. Разделение фондов происходило постепенно и,
к сожалению, не обошлось без потерь.
Множество исторических документов и «именных» указов Петра I свидетельствуют о том,
что его очень интересовала Сибирь, ее география, природные ресурсы, экономический и людской
потенциал. Можно сказать, что это обстоятельство в какой-то мере стимулировало активизацию
использования материалов местных и центральных архивов. Вот только два примера. В указе
боярину И.Б. Репнину «с товарищи», данном 10 января 1696 г., говорилось о «снятии чертежа
Сибири на холсте с показанием в оном городов, селений, народов и расстояний между
урочищами» - после предварительной подготовки на местах чертежей «всех русских и ясачных
волостей» и отправлении их в Тобольск 11. Безусловно, эта работа требовала обобщения
обширного картографического и документального материала. И в том же 1696 г. в стенах
Сибирского приказа, «при сиденье» в нем князя И.Б. Репнина и думного дьяка А.А. Виниуса,
развернулась работа над Окладной книгой Сибири, представляющей собой своеобразный
справочник о 19 городах, расположенных за Уралом. Он включает их описание дороги,
укрепления, доходы, оклады и количество служилых людей, крестьян, ясачных и т.п. Основой для
исторического введе94
ния Окладной книги послужил краткий рассказ о присоединении Сибири (типа статьи Нового
летописца) и Есиповской летописи основной редакции 12.
История - дитя архивов. С их изучения начинается действительно научное осмысление
прошлого. В петровское время, под влиянием реформ в сфере науки и образования, на смену
летописной традиции приходит научное сибиреведение и историография нового времени. При
Петре I собирание документальных памятников, причем не только российского происхождения,
но и древних письменных памятников народов Сибири, становится уделом ученых. В 1714 г. была
создана Кунсткамера - первый естественно-исторический музей России, а спустя десять лет - 29
января 1724 г. - Петр I подписал устав Санкт-Петербургской академии наук. С первых лет
существования оба эти учреждения играли важную роль в собирании уникальных рукописных
материалов и сбережении документов по истории Сибири 13. 6 января 1728 г. распоряжением
первого президента Академии наук Л.Л. Блюментроста был создан ее архив, ставший в XVIII-XIX
вв. одним из главных хранилищ документов многих экспедиций по изучению Сибири, Русской
Америки и островов Тихого океана. Для службы в архиве был определен студент академической
гимназии Г.Ф. Миллер, впоследствии академик и первоисследователь сибирских архивов. В числе
наиболее ранних и ценных поступлений архива Академии наук были документы
путешествовавшего по Сибири в 1720 - 1727 гг. Д.Г. Мессершмидта, Первой Камчатской
экспедиции В. Беринга и т.д. 14.
К 1720 - 1721 гг. относят биографы В.Н. Татищева начало его работ по русской истории.
Тогда же, т.е. еще при жизни Петра I и более чем за десять лет до снаряжения Академического
отряда Второй Камчатской экспедиции, он начал целенаправленно выявлять в научных целях
бумаги старых сибирских архивов 15. О географии его архивных изысканий, относящихся, по всей
видимости, еще к первому пребыванию в Сибири в 1720 - 1723 гг., можно судить по одному из
примечаний на «Историю Сибири» Г.Ф. Миллера, где В.Н. Татищев прямо указывал: «...Сие из
архив тобольской, тарской, томской, которые я имею (курсив мой. - А.К.), многое изъяснить и
пополнить можно» 16. Есть основания полагать, что, кроме научного интереса, имелись у «отца
русской истории» и причины личного свойства для глубокого изучения архивов Сибири. Один
небольшой штрих говорит о том, что В.Н. Татищев пытался и, возможно, нашел в Тюмени какието документы, относящиеся
95
к судьбе его предка, заметив об этом кратко: «Прадед мой Стефан Лазаревич Татисчев, в 1625-м
разоря, построил выше оного (города Тюмени. - А.К.) град Терек и тамо скончался. И оба сии
места достаточно видимы, но Терек после перенесен был ниже» 17. Будучи в Тобольске, В.Н.
Татищев снял копию с «Книги Большому чертежу» и позднее написал к ней комментарии. Вполне
возможно, что в Тобольске или где-то в других местах В.Н. Татищев встречался с выдающимся
картографом С.У. Ремезовым, а также немецким ученым Д.Г. Мессершмидтом и шведом
Таббертом фон Страленбергом (Ph. J. Strahlenberg), чьи труды о Сибири получили вскоре
широкую известность в Европе и отчасти в России 18.
Воля Петра, выраженная в его «именных повелениях» и указах, дала мощный стимул
зарождению на рубеже XVII-XVIII вв. российского востоковедения 19. Изначально научное
изучение Китая, Японии, Монголии сопровождалось собиранием памятников древней
письменности, редких книг и архивных документов этих стран, повлияв на развитие архивного
дела в России. Например, в указе («наказных статьях») Петра I от 5 января 1701 г. нерчинскому
воеводе говорилось, в частности, о том, чтобы с китайскими, калмыцкими, «мунгальскими»,
киргизскими «людьми» «задора не чинилось», а если «китайские листы будут присланы», то их
«велеть перевесть, а те подлинные листы и с них переводы, а с ответных листов списки... прислать
в Москву в Сибирский приказ» 20. Развитие архивного востоковедения было тесно связано с
деятельностью русских дипломатов в странах Азии, но наряду с этим немалую роль в
формировании востоковедных фондов, представленных ныне в библиотеках, музеях и архивах
России, играли сибирские города и порты Дальнего Востока 21.
Из начинаний Петра I, отразившихся на содержании документов сибирских архивов той
эпохи, стоит упомянуть меры по развитию почтовой связи. Дело в том, что в конце XVII в. Сибирь
была единственным регионом страны, куда запрещалась доставка частной корреспонденции. 24
декабря 1695 г. появился даже специальный наказ таможенным заставам на Верхотурье
досматривать «с великим радением», невзирая на чины и сан, всех проезжающих в Сибирь и
обратно, конфисковывая при этом любые «письма и грамотки», и отсылать их в Сибирский
приказ. Чем объяснялась такая строгость в отношении частных писем, источники умалчивают.
Видимо, этими ограничениями объясняется тот факт, что сибирские фонды конца XVII в.
содержат в основном официальную
96
документацию и крайне бедны частной перепиской. Организация регулярной почты за Уралом, с
приемом частных писем, возлагалась на Сибирский приказ. Его глава - думный дьяк А.А. Виниус
по распоряжению Петра I 12 ноября 1698 г. отправил наказ «О сборе в сибирских и поморских
городах с товаров таможенных пошлин», предусматривавший учреждение ямской гоньбы. Наказ
содержал примечательную норму: «...Ни чьей грамотки не распечатывать и не смотреть, чтоб всяк,
заплатя достойную заплату, был обнадежен, что его грамотка в дом к нему дойдет». Тем самым
впервые в истории российской службы связи правительство гарантировало тайну переписки своим
подданным 23. Надо думать, эта мера не худшим образом сказалась на информативности частных
писем из Сибири в XVIII в.
Роль архивов в системе государственных учреждений еще более рельефно выглядит в
контексте активизации внутренней и внешней политики России. Петр I, считая Сибирь важным
источником прирастания экономической мощи империи, укреплял «основы азиатской России»,
перестраивал сибирские города и поощрял в них каменное строительство. Для сохранности
архивов эта мера имела хотя и опосредованное, но ощутимое значение. Достаточно напомнить,
что до начала XVIII в. по Сибири почти не возводилось каменных зданий, а деревянные города и
остроги подвергались опустошительным пожарам. Тот же Тобольск, Пелым, Мангазея, Тара и
другие старинные города Сибири, с их богатейшими архивами, не раз выгорали дотла полностью
или частично. Между тем фискальные нужды государства требовали строгого ведения
канцелярских дел и судопроизводства, наличия архивов и отчетности. Но казенных средств не
хватало, и каменное зодчество развивалось в Сибири с немалыми трудностями. В 1700 г. царским
указом было «поведено построить Каменный приказ в Тоболску» и тогда же «обложена
государева судейская каменная палата с образцом таковым же, каков на Москве Посолский
приказ» 24. Кроме того, местным воеводам было указано возвести в Тобольске, Верхотурье,
Иркутске и Якутске для «всяких нужд и клади» каменные амбары «от пожарного разорения» 25.
Чтобы представить материальные условия хранения местных архивов, приведем такие данные: к
1803 г. по всей Сибири насчитывалось около 230 каменных построек, из них - 115 культовых, 4
крепостных, 37 административных и 72 частных 26. Для огромного края это скромные цифры, но
начало было положено, и в XIX в. темпы
97
каменного строительства в Сибири, особенно в городах, ощутимо наращивались.
Однако наиболее существенное влияние на состояние архивов Сибири оказали
инициированные Петром I и продолженные его преемниками на троне реформы местного
управления. Как известно, управление территориями в России до начала XVIII в. было
двухступенчатым: воеводское управление в уездах и приказное - в центре. Хронологически
петровская реформа административного устройства Сибири проходила следующим образом.
Вначале это было разделение России на губернии и провинции (1709-1715 гг.), затем на губернии
и доли (1715-1719 гг.) и, наконец, на провинции и дистрикты (1719-1727 гг.) 27. В результате
осуществления этих реформ были, прежде всего, упразднены все старые центральные органы
управления - приказы и воеводско-приказные учреждения на местах. При первой областной
реформе по указу от 18 декабря 1708 г. в числе восьми прочих была образована Сибирская
губерния с центром в Тобольске, уезды ликвидированы, а основными административными
единицами стали дистрикты (округа). По сути, это была попытка централизации управления
обширнейшей территорией от берегов Тихого океана до приуральской части Европейской России.
При этом Сибирский приказ был упразднен, а воеводы (коменданты) стали назначаться из
Тобольска 28. Но фактически оформление губернского управления произошло лишь в октябре 1712
г., когда в Тобольск приехал первый губернатор - бывший судья Сибирского приказа князь М.П.
Гагарин. Бюрократическим аппаратом, позволявшим ему справляться с обязанностями, был новый
орган - губернская канцелярия. В 1713 г. все дела в ней вершили пять дьяков и 24 подъячих - семь
старых, два «средней статьи» и 15 молодых. Структура канцелярии была в основном унаследована
от Тобольской приказной палаты 29. И, надо полагать, что на этом этапе никаких крупных
потрясений с ее архивом не происходило. Он находился под наблюдением опытных и знающих
чиновников, в числе которых был, кстати, дьяк М.Г. Романов, уже упоминавшийся нами как
крупный знаток сибирских архивов. Из текста Академической редакции Сибирского летописного
свода мы узнаем, что он оставался дьяком в Тобольске и в 1714 г., вместе с замещавшим князя
М.П. Гагарина тарским воеводой С.П. Карповым, а также (с тем же обер-комендантом С.П.
Карповым) в 1718 г.,
98
когда губернатор был «по указу паки взят в Санкт-Питербург к следствию» 30.
В ходе второй областной реформы (1719-1725 гг.) Сибирь поделили на три провинции:
Вятскую, Соликамскую и Тобольскую; в 1724 г. из Тобольской провинции выделились еще две Енисейская и Иркутская. По указу от 29 апреля 1727 г. Вятская и Соликамская провинции отошли
к Казанской губернии, а в составе Сибирской губернии остались три провинции - Тобольская,
Енисейская и Иркутская. Распределение уездных городов по провинциям отдавалось усмотрению
сибирского губернатора, как будет «удобно по местным условиям». Например, Иркутская
провинция, включавшая всю Восточную Сибирь и Дальний Восток, состояла первоначально из
десяти уездов, центрами которых были города Иркутск, Верхоленск, Селенгинск, Удинск, Илимск,
Баргузин, Нерчинск и Якутск, Ильинский и Балаганский остроги 31. Эта структура постепенно
совершенствовалась, и в 1731 г. был образован Охотский уезд, для управления землями ОхотскоАнадырско го края.
Но если говорить в целом, то реформы местного управления первой четверти XVIII в., как и
другие петровские преобразования, имели для сибирских архивов как положительные, так и
отрицательные последствия, ибо чиновники при любой реорганизации озабочены, прежде всего,
своим будущим, нежели судьбой старинных бумаг, переполнявших к их досаде канцелярские
палаты. Эта двойственность оценок нашла отражение и в историографии. Так, например,
известный архивист И.Л. Маяковский с реформами Петра I связывал начало «длительного хаоса»,
в котором пребывали российские архивы на протяжении XVIII и XIX вв. 32. В противоположность
ему А.В. Чернов, отметив, что хотя реформа архивов, указанная в Генеральном регламенте, была
проведена в жизнь не полностью, она имела прогрессивное значение, приблизив построение
архивов в России к организации архивного дела в европейских государствах 33. В современных
исследованиях, в частности, в монографии Т.И. Хорхординой, дается более сдержанная оценка
влияния на состояние архивов Генерального регламента, который касался «только организации
делопроизводственного процесса в рамках новой, коллегиальной системы управления
государством». При этом сама «архивная работа рассматривалась как составная, но явно
третьестепенная часть делопроизводственного процесса» 34. С этим заключением трудно не
согласиться. Действительно, установленное Генеральным регламентом 1722 г. отделение от те99
кушего делопроизводства документов, утративших практическое значение, их обособленное
хранение под надзором специальных лиц стало важным шагом к формированию исторических
архивов не только в столицах, но и в российской провинции. Но в реальной жизни это был
необычайно сложный процесс, который в Сибири и на Дальнем Востоке, где административный
аппарат был не столь многочисленным и менее квалифицированным, затянулся, с большими или
меньшими издержками, почти на столетие. Обособление архивных документов от бумаг текущего
делопроизводства в сибирских канцеляриях окончательно оформилось лишь после реформы
управления краем, проведенной в 1822 г. по инициативе М.М. Сперанского.
Преобразования первой четверти XVIII в. коснулись и архивов Русской Православной
церкви, т.к. за реформами государственных учреждений последовало упразднение Петром I
патриаршества и изменение церковно-территориального устройства Сибири. Расформированные
приказы Патриаршего дома были подчинены светским властям. Единый прежде архив Дома также
распался. Значительная его часть оказалось в распоряжении Святейшего Синода, образовав
Синодальное собрание свитков и грамот; все остальное было передано отдельным
государственным учреждениям, в частности, Коллегии экономии 35.
Крупные массивы архивных документов хранились в местных церковных архивах. На
рубеже XVIII в. Россия делилась на 24 епархии, в которых насчитывалось 15 тыс. церквейприходов и свыше 600 монастырей 36. По именным указам, объявленным из Сената 20 декабря
1720 г. и 16 февраля 1722 г., было проведено их сплошное обследование с целью выявления
наиболее ценных исторических документов. Предписывалось из всех «епархий и монастырей, где
о чем по описям куриозные, то есть древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и
гражданские летописцы степенные, хронографы и прочие сим подобные, что где таковых
обретается взять в Москву в Синод...». С них должны были снять копии, а подлинники возвратить
на места 37. К сожалению, мы почти ничего не знаем о результатах этой работы в церковных
архивах Сибири, где в тот период имелось немало документов XVII в., многие из которых были
позднее утрачены.
100
Тобольская епархия в рассматриваемый период являлась самой крупной в России. Ее
территория простиралась от Урала до Камчатки, где с 1705 г. действовала православная духовная
миссия, возглавляемая архимандритом Мартинианом 38. Нам не удалось выявить сведений о
состоянии епархиального архива на этот период. Возможно, это объясняется очередным
опустошительным пожаром, случившемся в Тобольске 4-5 июня 1701 г. Сначала огонь уничтожил
множество домов «на нижнем посаде», а затем перекинулся на архиерейское подворье. «...Из
подгорья загорелось на Софейском дворе церковь живоначальныя Троицы, ...деревянное строение
и на каменном строении кровли. И от Софейского дому пламень велий распаляшася и згорели на
горе церкви Вход во Иерусалим и Нерукотворного образа, Петра и Павла и Девичь монастырь, и
колокольни и острог, и башни, гостин двор и бага-дельня, все без остатку згорели», - сообщается в
Сибирском летописном своде 39.
Видимо, по этой причине, как и абсолютное большинство других тобольских архивов этого
периода (воеводской приказной избы, таможенного двора и др.), комплекс исторических
документов архиерейского дома XVII- начала XVIII вв. в целостном виде фактически не
сохранился. Его фонд, находящийся в РГАДА (ф.1446, 53 д., 1740-1764 гг.), состоит из
материалов, выделенных уже в наши дни из коллекции «Дела с известным титулом» 40. Столь же
фрагментарными материалами представлен фонд канцелярии епископа Сибирского и
Тобольского, хранящийся в Тобольском филиале ГАТО (ф.57, 355 д., 1729-1929 гг.) 41.
Значительно полнее хранящийся там же архив Тобольской духовной консистории, которая была
открыта в 1621 г. и до 1744 г. именовалась архиерейским приказом (ф.156, 36407 д., 1721-1919 гг.)
42
. Он и по сей день остается самым крупным архивным фондом церковных учреждений Сибири,
но документы за первые сто лет его существования отсутствуют 43.
15 января 1727 г. императрица Екатерина I утвердила указ св. Синода об образовании из
бывшего викариатства Тобольской митрополии новой «местной» епархии 3-го класса. Первым
самостоятельным архиереем, с титулом епископ Иркутский и Нерчинский, стал епископ
Иннокентий (Кульчицкий). Для начала митрополит Тобольский Антоний (Нарожницкий) выделил
в его ведение не всю, а только часть Восточной Сибири, а именно: Иркутск, Нерчинск, Селенгинск
и Верхнеудинск с уездами, в ко101
торых насчитывалось около полусотни церквей и четыре монастыря 44. Но их число постепенно
увеличивалось. Благодаря усилиям епископа Иннокентия был учрежден «архиерейский приказ»,
который следил за состоянием церковных приходов; при нем же начал формироваться и
епархиальный архив. К 1733 г. в юрисдикции Иркутской епархии состояло уже 72 храма и восемь
монастырей 45. С середины XVIII в. начинается христианизация коренных жителей Курильских
островов, Алеутского архипелага и побережья Аляски. К этому времени в ведении иркутских
архипастырей находились церкви Якутии, Охотска, Камчатки, Русской Америки, а также
Пекинская духовная миссия. Консисторский архив Иркутской епархии, хотя и меньше
Тобольского, но тоже весьма внушительный, хранится в Государственном архиве Иркутской
области (ф.50,12602 д., 1725-1919 гг.) 46. Исторически его дополняют документы Иркутского
архиерейского дома, выделенные в РГАДА из коллекции «Дела с известным титулом» (ф.1390
Иркутский архиерейский приказ, 28 д., 1740-1742 гг.) 47.
О местных церковных архивах Сибири, и особенно ее восточной части, в этот период
известно мало. Отдаленность от епархиальных центров, безусловно, сказалась на их состоянии. Не
последнюю роль играло и то, что сибирские нравы в ту эпоху были чрезвычайно дикими:
пьянство, разврат, грабеж, драки, произвол и суеверия наполняли ежедневный быт русского
населения. В борьбе за веру и нравственность сибирским владыкам приходилось быть очень
суровыми. Известно, например, что епископ Иннокентий (Кульчицкий) запретил отпевать
умерших «от винопития» и велел их, как самоубийц, отвозить и хоронить далеко за городом.
Причт сибирских церквей был сплошь малограмотным; случалось нередко, что некоторые
священники не знали даже положенных молитв 48. В значительной мере именно этим, на наш
взгляд, объясняется тот факт, что местные церковные архивы Сибири крайне бедны материалами
не только конца XVII, но и первой трети XVIII в. Учитывая это обстоятельство, мы будем в нашей
работе неоднократно обращаться к документам Камчатского духовного правления. Ныне они
включены в ту часть архива Камчатской духовной консистории, что находится в городе
Благовещенске в фондах Государственного архива Амурской области (ф.4) 49. Они позволяют
более или менее детально проследить ряд сюжетов истории церковных архивов Дальнего Востока,
т.к. именно здесь представлены подлинные документы о деятельности Русской церкви на
тихоокеанском побережье в ис102
следуемый период. Сложной оказалась судьба этого уникального собрания документов, самые
ранние из которых относились к началу XVIII в., когда было учреждено на Камчатке духовное
правление, подчинявшееся сначала митрополиту Тобольскому, а затем Иркутской духовной
консистории.
Камчатские храмы - колыбель православия на тихоокеанских берегах Азии и Северной
Америки. Первую церковь во имя Св. Николая Чудотворца построил И. Енисейский в 1713 г., в
бытность архимандрита Мартиниана. В 1725 г. ее освятил иеромонах Иосиф Лазарев. Но
действовала она недолго и в 1731 г. была сожжена восставшими ительменами вместе с НижнеКамчатским острогом на реке Ключи и Успенской пустынью Якутского Спасского монастыря,
построенной «собственным иждевени-ем» И. Козыревского 50. Однако кое-что из документов
церковного архива, видимо, удалось спасти. К концу 30-х годов XVIII в. на Камчатке имелось пять
православных храмов, в том числе - двухпредельная Успенская церковь в «новом Нижнем
остроге» на реке Радуге, считавшаяся старейшей из них, хотя она и была отстроена только в 1737
г. Именно здесь хранились старинные бумаги начала XVIII в., принадлежавшие духовной миссии.
Мы знаем об этом благодаря Г.В. Стеллеру. В ходе Второй Камчатской экспедиции, педантично
собирая документальные и устные свидетельства о В. Атласове и его современниках, он первый
обратился к архиву Камчатской духовной миссии и держал в руках документы, которые до нас не
дошли. «Со времени присоединения страны, - писал Г.В. Стеллер, - из всех казаков, прибывших на
Камчатку, не умерла естественной смертью и третья их часть: большинство было перебито, в чем
я специально убедился при просмотре церковной книги, в которой находится полный список всех
насильственно умерщвленных» 51.
103
2 Архивоведческие исследования Г.Ф. Миллера и Академического отряда Второй
Камчатской экспедиции
Многовековой опыт российских архивистов вывел простую истину - любые кардинальные
реформы в жизни страны неизменно ложатся на их плечи тяжким грузом ответственности за
миллионы архивных дел предшествующего периода, о которых новые власти заботиться не
спешат. Так уж повелось в России с Петра Великого, и в первые десятилетия XVIII в. это
испытали на себе в полной мере прежние дьяки и подъячие, переименованные по Табели о рангах
в «секретари» и «регистраторы».
За 20-25 лет, прошедших после губернской реформы Петра I, архивы многих уездных
городов Сибирской губернии оказались не только перегружены «делами прежних лет», но пришли
в основательное запустение. Это отметил профессор Г.Ф. Миллер, возглавлявший в 1733-1743 гг.
Академический отряд Второй Камчатской экспедиции. Г.Ф. Миллер и некоторые его сотрудники,
прежде всего Г.В. Стеллер и С.П. Крашенинников, были по сути первыми исследователями,
осуществившими сплошное обследование архивов сибирских городов и острогов - от древней
Чердыни до далекой Камчатки.
Практическая работа самого Г.Ф. Миллера с архивами Сибири оставила глубокий след в
российском архивоведении и источниковедении. Как отметил С.С. Илизаров, в трудах Г.Ф.
Миллера мы впервые встречаем употребление научного термина «источник». Зафиксированы три
случая его применения, из них два - в неопубликованном тогда предисловии к «Истории Сибири»,
написанном Г.Ф. Миллером на русском языке в 1749 г. 52. Ему же принадлежит заслуга введения в
научный оборот архивоведческих понятий: «архивные письма», «списки», «архивное дело» 53.
Наконец, именно во
104
время экспедиции в Сибирь Г.Ф. Миллер открыл для исторической науки и впервые широко
использовал в научных трудах, вышедших из-под его пера, новый вид источника делопроизводственные материалы сибирских приказных изб XVII в. 54.
Восприятие нынешними историками огромных заслуг Г.Ф. Миллера в становлении научного
сибиреведения чуть затеняет, на наш взгляд, тот факт, что за годы напряженных исканий его
отношение к сибирским архивам, приемы работы с ними также претерпели эволюцию. На этом
следует остановиться подробнее, условно разделив все путешествие Г.Ф. Миллера на два этапа до и после его знакомства с архивом Якутской воеводской канцелярии. Есть немало оснований (в
том числе свидетельства самого Г.Ф. Миллера) считать, что его мнение об архивах Сибири
изменилось именно после Якутска, где перед ним предстал «эталон» архива уездного города
допетровской эпохи. Благодаря этому он как ученый приобрел критерий оценки архивноинформационных ресурсов других городов Сибирской губернии и важный опыт восполнения
исторических лакун путем осмысленного поиска необходимых документов. Всего этого,
преодолевая Уральский хребет, двадцативосьмилетний профессор истории, конечно же, еще не
знал.
В конце января 1734 г. Г.Ф. Миллер достиг Тобольска и, преодолевая собственную робость,
приступил к архивным изысканиям. «...Я еще не очень знал все, что мне следовало требовать или
о чем спрашивать, - вспоминал Г.Ф. Миллер. - Для этого нужны практические сведения, которые
приобретаются только опытом, даже если бы и даны были предварительные наставления, которых
мне недоставало. Здесь я положил начало осмотра сибирских архивов и велел списывать из дел,
которые могли объяснить историю и географию страны... Все бумаги прошедшего времени были
щедро сообщены из архива: по большей части они хорошо сохранились, и только некоторые
потерпели порчу от пожара». Увидев, что дела «не в отличном порядке», Г.Ф. Миллер стал
систематизировать их по хронологии, «чтобы старинные столбцы и книги каждого места
расположить по годам» и, просматривая, отмечал, что следует для него выписывать. Тобольский
губернатор А.М. Плещеев оказывал историку всемерную помощь. Сам Г.Ф. Миллер признавался:
«Для большего себе удобства, я волен был брать с собою на дом что хо105
тел. Мне только надобно было ставить знаки на полях, а в переписчиках, которые мне давались из
губернской канцелярии, а после из всех прочих канцелярий, не было недостатка... Во многих
местах канцелярии распорядились потом расположить архивные дела по моему распорядку» 55.
Кажется, Г.Ф. Миллера озадачило то, что в присутственных местах сибирской столицы не
сохранилось документов конца XVI в., как он надеялся. Самые древние свитки тобольской
«архивы» датировались 1625 г. Позднее он уже не удивлялся этому обстоятельству и, посетив
Кузнецк, Колывань, Томск, Енисейск, Красноярск, с огорчением констатировал: «...Много я
трудился в пересматривании канцелярских дел, не принимаясь еще за старинные архивские
подлинники, потому что они по большей части уже сгнили». Только в архивах Тюмени, Пелыма,
Березова и Тары имелись документы с 1593-1594 гг., т.е. от времени основания этих городов. Чуть
забегая вперед, напомним, что в итоге обследования сибирских архивов Г.Ф. Миллер 1 марта 1742
г. докладывал в Академию: «...Я имел счастье извлечь из архивов подробные известия о всех
главных происшествиях, случившихся с 7101 года по греческому времяисчислению (т.е. с 1593 г.
от Р.Х. - А.К.). Но о годах предшествовавших, а также о первых, которые были учреждены и
приказаны из России после начатого Ермаком Тимофеевым в 7085 [году] покорения Сибири, - в
сибирских архивах ни каких старинных известий не попадалось...» 56. Неожиданно для себя этот
провал в источниках Г.Ф. Миллер компенсировал, получив от енисейского воеводы П.Ф.
Мировича рукопись Ремезовской летописи. «Я был так счастлив, - писал он позднее, - что достал в
Тобольске старинную сибирскую летопись с изображениями, которая разъясняет все недоумения
и против которой невозможно возражать. По возращении моем я преподнес эту рукопись
академической библиотеке, как особенную драгоценность. С нее не существует ни одного списка
кроме того, который я велел сделать для собственного употребления. На ней основывается
история завоевания, как оно рассказано мною в первой части моей Сибирской истории» 57.
Но, прежде всего, Г.Ф. Миллера интересовали, конечно, первоисточники. Тобольск стал исходным
пунктом многолетней кропотливейщей работы по их выявлению и копированию. В ней
106
Г.Ф. Миллеру и его помощникам-студентам помогали десятки служащих уездных канцелярий. В
итоге в распоряжении ученого оказался массив документов конца XVI - начала XVIII вв.,
составивший 35 объемистых томов: 34 из них хранятся в Петербурге (филиал Архива РАН) и один
в РГАДА. Более двух столетий к ним не иссякает интерес историков Сибири и Дальнего Востока,
т.к. значительная часть подлинников этих документов позднее была утрачена. Описание 34
«копийных книг» сибирских архивов, составленное под руководством самого Г.Ф. Миллера в 40-е
годы XVIII в., находится в РГАДА и недавно опубликовано 58. Эти описи служат сами по себе не
только ценным историческим источником, но и дают сведения о местонахождении и основном
содержании почти всех документов, занесенных в указанные копийные книги.
Как известно, после Тобольска для сбора географической, экономической, демографической
и исторической информации Г.Ф. Миллер широко использовал метод анкетирования. Его
«вопросные пункты» неизменно включали также и данные о наличии в сибирских городах и
острогах старинных архивов и условиях их хранения. Особенно интересовали Г.Ф. Миллера те
места, где могли находиться документы, касающиеся «северного морского хода», казачьих
походов в Приамурье, к берегам Тихого океана и других крупных событий XVII в. Педантично по
крупицам собирая и анализируя эти сведения, он в 1735-1737 гг. составил анкеты для Иркутской
провинциальной канцелярии, уездных канцелярий в Селенгинске, Нерчинске, Илимске, Якутске, а
также для канцелярии Охотского порта. Однако, как отметил А.Х. Элерт, посвятивший
монографию изучению этого уникального источника, получаемые ответы не всегда удовлетворяли
ученого, т.к. местные власти зачастую отделывались отписками типа «в архиве дел не отыскано»
или «все дела от воли божеской згорели без остатку» 59.
Столкнувшись с фактами недостоверности при анкетировании, Г.Ф. Миллер продолжал
лично обследовать сибирские архивы, совершенствуя приемы работы с ними. Так, о своей работе
с бумагами Илимского острога в марте 1736 г. он писал: «...Прежде всего требовал я только
архивным делам реестры и по оным замечал, что мне потребно было; а где реестров не было, то
переводчик и студенты дела читали и ежели по своему разсуждению к моему намерению и к
выписке в мои книги что находили полезного, оное особо
107
откладывали и потом мне для пересмотру приносили. В разсуждение небольшого числа в
илимской архиве книг принял я такие меры: понеже архивным письмам реестру еще не было
сделано, то сам я трудился в перекладывании оных по годам, и между тем временем как реестры
изготовлялись, одну книгу за другою пересматривал и что к моему намерению прилично было,
оное приказывал выписывать. Сей труд подал мне великую ясность в обстоятельном познании
подлинного архивы состояния. При том же удостоверился я, как то впредь на чужие глаза не
надлежит надеяться (курсив мой. - А.К.). Потом хотя архивы сколь велики ни были, однако я в
пересматривании оных поступал всегда выше показанным образом и имел от того такую
великую пользу, которая может быть в последующие времена явна будет» 60.
Позволим себе небольшое отступление, ибо это замечание Г.Ф. Миллера кажется
примечательным в свете того, что после экспедиции его ждали отнюдь не лавры
первоисследователя сибирских древностей, а ревнивые гонения академического начальства. В
числе прочих обвинений именно его собирательская работа в архивах Сибири подверглась
критике, когда в октябре 1750 г. возник известный конфликт М.В. Ломоносова с Г.Ф. Миллером, и
последний был разжалован на год «из профессоров в адъюнкты» 61. Тогда в определении
президента Академии наук графа К.Г. Разумовского Г.Ф. Миллер был обвинен в том, что он «не
поехал в Камчатку» и послал вместо себя Крашенинникова, «а сам, претворяя болезнь, как то
известно было тогда, остался в Сибири, пользуясь напрасно чрез девять лет немалым иждевением
ее императорского величества, и оттуда ничего иного не привез, кроме собранных им из
сибирских архивов по большей части копий с грамот, летописцев и других канцелярских дел, что
все тамошними служителями учинено. А оные самым малым иждевением можно было получить
чрез указы правительствующего сената, не посылая его Миллера, на толь великом жалованье
содержащемся...» 62.
На самом же деле те десять месяцев, с 4 сентября 1736 по 9 июля 1737 г., что Г.Ф. Миллер
прожил в Якутске, стали, пожалуй, наиболее плодотворными за всю его сибирскую эпопею. По
мнению его омографа П.П. Пекарского, их омрачили бесчинства и унижения со стороны
находившегося там же В. Беринга. При виде его самодурства и дрязг меж офицеров экспедиции, у
Г.Ф. Миллера и его спутника профессора И.Г. Гмелина, кажется, «явилась впервые мысль
108
уклониться от поездки с Берингом в Камчатку» 63. К этому периоду относятся занятия Г.Ф.
Миллера с архивом Якутской приказной избы, где он вплотную занялся выявлением документов о
географических открытиях на Тихом океане. Обнаружив в Якутске залежи документов о походах
и морских вояжах казаков на восток, он явно удивился этому обстоятельству. Посылая Сенату в
январе 1737 г. описание Селенгинского и Нерчинского уездов, Г.Ф. Миллер отмечал, что оно
составлено «гораздо совершеннее» прочих (описания Томского уезда и др.). «Не только о
Иркутске, Илимске и Якуцке, - продолжал он, - но и о самой Камчатке уже многие документы
имею, а из здешнего архива получил столько известия, что над оными до будущей весны
трудиться и пространнее прежнего описывать буду, причем описание реки Амура и всех по ней
прежде всего бывших российских селений и завоеванных мест из здешнего архива опять
подробнее и обстоятельнее сочинить надобно, нежели в описании Нерчинского уезда находятся».
По срочному предписанию из Петербурга в конце 1740 г. Г.Ф. Миллер подготовил работу,
посвященную Амуру, использовав материалы Якутского и Иркутского архивов 64.
В общей сложности Г.Ф. Миллеру удалось скопировать 714 различных документов
«Якуцкой архивы» за период с 1639 по 1720 г., составивших пять толстых тетрадей 65. По его
мнению, Якутский архив мог служить образцом для остальных городов Сибири. В декабре 1737 г.,
сообщая в Академию наук о своей затянувшейся «ипохондрической болезни», мешавшей
исследованиям, он писал: «...а в Якутске времени в забавах терять не хотел для того, что
тамошний уезд весьма велик, а особливо, что я тамошний архив в полном состоянии нашел и для
того ничего упустить не хотел дабы ежели нам в Камчатку ехать не случится, то дабы я однажды в
состоянии быть мог об отдаленнейших и северных краях надлежащее известие учинить» 66.
В целом же сохранность архивов на восточных окраинах России Г.Ф. Миллер считал
неудовлетворительной. Осмотрев архивы 20 сибирских городов и острогов, он с огорчением
писал, что во многих из них «великие недостатки примечены: инде от пожаров, а инде дела от
небрежения сгнили» 67. Известны также случаи умышленного уничтожения документов, с целью
сокрытия злоупотреблений местных властей. Так случилось, например, в городе
109
Томске, где почти весь архив уездной канцелярии уничтожили по приказу воеводы накануне
приезда Г.Ф. Миллера, приняв его за ревизора. Несколько ночей старинные архивные дела и
свитки тайком вывозили и сбрасывали в воды реки Томь 68. В результате этой акции документов
архива Томской приказной избы XVII в. почти не осталось. Ныне лишь несколько десятков
случайно уцелевших дел имеется в РГАДА (фф.633, 859; 6 д., 1624-1676 гг.) и архиве
Петербургского Института истории РАН (фф.110, 158, 238; 27 д., 1634-1694 гг.) 69. Увы, в нашей
работе мы еще не раз будем возвращаться к теме чиновничьего вандализма в отношении
исторических документов, как одной из главных причин невосполнимых потерь сибирских
архивов.
Столкнулся с этой проблемой и Г.Ф. Миллер, когда на обратном пути из Восточной Сибири
осенью 1740 г. он вновь оказался в Тобольске. Прошло около семи лет после того, как он разобрал
и даже частично описал старые дела в архиве губернской канцелярии, но труд сей был затрачен
зря. «Я снова принялся за просмотр здешнего архива, - писал Г.Ф. Миллер, - но он во время моего
отсутствия пришел в такой беспорядок, что многие volumina, или так называемые старинные
столбцы, находившиеся там прежде и из которых я намеревался велеть делать выписки, вовсе не
отыскиваются. При этом, так же как и во всех прочих делах, о которых, по своим занятиям
письменно и словесно предлагал канцелярии, я встречал холодность и медленность в исполнении
дел». Тобольск, так понравившийся ему в первый приезд, Г.Ф. Миллер покинул, не скрывая
досады, и вынужден был в донесении сенату 28 марта 1741 г. пожаловаться на сибирскую
губернскую канцелярию 70.
Кроме Г.Ф. Миллера, некоторыми ценными сведениями о сибирских и дальневосточных
архивах мы обязаны другим участникам экспедиции, прежде всего - С.П. Крашенинникову и Г.В.
Стеллеру. Степан Петрович Крашенинников вошел в анналы отечественной и мировой науки
своими исследованиями на Камчатском полуострове 71. Менее известны материалы о
путешествиях С.П. Крашенинникова по Забайкалью, где он впервые Приобрел опыт обследования
местных архивов. Они были опубликованы при содействии академика А.П. Окладникова только в
110
1966 г. 72. «Дорожный журнал» С.П. Крашенинникова с сентября 1734 по март 1736 г. отражает
его маршрут через старинные сибирские города и остроги: Кузнецк, Томск, Енисейск, Красноярск,
Канск, Удинск, Иркутск, Селенгинск, Нерчинск, Чита, Баргузин, Верхоленск и далее на Якутск.
Первоначально он во всем помогал профессорам И.Г. Гмелину и Г.Ф. Миллеру. Позднее, увидев
старательную заинтересованность студента в полевых исследованиях, они поручали ему
самостоятельные поездки во главе небольших отрядов.
Для нас особенно интересно путешествие Крашенинникова зимой 1736 г. в район целебных
источников близ Баргузинского острога. Основанный в 1648 г., этот острог 73 служил важным
пунктом на пути русской колонизации Забайкалья и Приамурья. Здесь имелись документы второй
половины XVII в., интересовавшие Г.Ф. Миллера. Поэтому к поручению профессора Гмелина по
изучению «теплых вод» он присоединил свое задание пересмотреть «тамошние старинные
приказные дела и выписать нам все то, что до истории оного острогу и дистрикту принадлежит» 74.
Прибыв 8 февраля в Баргузинский острог, Крашенинников вручил здешнему «прикащику» указ
Иркутской провинциальной канцелярии, разрешавший ознакомиться с архивом. Об этой работе,
занявшей более недели, он позднее сообщал: «...Как мы оные дела пересматривали, то мы в них
ничего не нашли, что бы до построения оного острога принадлежало, кроме того, что мы о
изменах баунтовских, и кучидских, и верхнеангарских ясашных тунгусов выписали, а прочее все
было о делах челобитчиковых» 75. Обратный путь Крашенинникова и его спутника геодезиста А.
Иванова пролегал по льду Байкала через остров Ольхон, вдоль западного побережья до
Верхоленского острога, где они находились с 1 марта по 19 мая 1736 г. Здесь он также занялся
изучением архива, о чем и докладывал в рапорте: «...Мы в канцелярии старинные дела
пересматривали и выписали все то, что, нам казалось, принадлежит до истории Верхоленского
острогу» 76. Слишком краткие сообщения Крашенинникова, к сожалению, не дают полного
представления об обследованных архивах, где наверняка имелись очень ценные документы XVII
в. Например, как известно, именно в Верхоленском остроге завершился поход отряда казаков во
главе с И.Ю. Москвитиным; здесь в 1640 г. он сдал собранный ясак, а в доказательство наличия на
111
Амуре руды предъявил медный котел и три круга серебра, которыми эвенки украшали одежду 77.
Едва ли такое событие не оставило в Верхоленске документальных следов.
Следующим этапом архивных розысканий С.П. Крашенинникова стал Камчатский
полуостров. Главный итог его напряженных исследований с октября 1737 по июнь 1741 г. -книга
«Описание Земли Камчатки». Это фундаментальный научный труд географа, ботаника, зоолога,
этнографа, лингвиста. Можно добавить, что он проявил себя и как историк, собиратель
документальных памятников. При отправлении на Камчатку ему «позволено было пересматривать
и списывать приказные дела в острогах» 78. В 1737-1738 гг. он написал две исторические работы
под одним и тем же названием: «О завоевании Камчатской землицы, о бывших в разные времена
от иноземцев изменах и о бунтах служивых людей». Обе они основаны на «словестных известиях»
старожилов современников В. Атласова. Видимо, первое время Крашенинников хотя и
просматривал местные архивы, но мало использовал их. Можно сказать, что его разочаровали
документы камчатских канцелярий. В рапорте «благородным господам профессорам» Гмелину и
Миллеру от 5 августа 1739 г. он писал: «А живучи в означенном остроге (Верхне-Камчатском. А.К.) пересматривал я старинные дела, которых хотя и много было, однако ж из них к выписанию
годного мало нашлося, ибо все почти книги ясачного збору и челобитные были» 79.
Столь скептическая первоначальная оценка Крашенинниковым просмотренных архивов в
общем-то объяснима. К этому времени у него было представление о старых архивах Восточной
Сибири и Забайкалья, формировавшихся с первой половины XVII в. и имевших более
разнообразный видовой состав материалов. По сравнению с ними «молодые» камчатские архивы
выглядели скудновато на исторические известия. В бытность Крашенинникова на Камчатке было
три главных острога, основанных в 1703 г., - Верхне-Камчатский, Нижне-Камчатский и
Болыперецкий 80. В них проживало постоянное русское население и находились местные
канцелярии. Следовательно, здесь имелись документы, относящиеся к (событиям примерно
тридцатилетней давности, а возможно и более Ранним, поскольку, как отмечал Б.П. Полевой,
история возникновения этих острогов известна плохо 81. Впрочем, интересовавшие
112
Крашенинникова и его наставника Г.Ф. Миллера исторические документы в относительной
сохранности могли быть только в Верхне-Камчатске и Большерецке. Едва ли что-то уцелело от
бумаг в канцелярии Нижне-Камчатского острога, сожженного дотла в 1731 г. восставшими
камчадалами. Проводившие следствие по этому делу подполковник В.Ф. Мерлин и капитан Д.И.
Павлуцкий занимались отстройкой острога и оставались на Камчатке по август 1739 г. 82.
Позже С.П. Крашенинников изменил отношение к местным архивам. Заключительная часть
его книги построена на документах, с привлечением устных известий. Например, в главе «О бунте
камчатских казаков, о убивстве трех прикащиков, о бывшем по тому делу следствии, и об
отправлении служивых для проведывания островов и Японского государства для заслуживания
вин своих» (ч. 4, гл. 2) он дал яркое описание первых походов казаков на Курилы. Использование
воспоминаний камчатских казаков - участников тех событий, делает книгу Крашенинникова
оригинальным источником, ибо, как уже отмечалось, по разным причинам многие события того
времени не фиксировались документально.
С.П. Крашенинников первым попытался собирать подлинники документов из загадочной
«страны Нипон», изредка попадавших на Камчатку при крушениях японских судов или же через
Курильские острова от тамошних туземцев. В августе 1738 г. он сообщал: «В остроге
Большерецком подарил мне обретающийся здесь иркутский сын боярской Матвей
Новограбленной книжку на четверте листа незнаемым языком писанную, которая состоит из
листов 73. Оная книжка местами по краям объедена, а взята она на японской же бусе». В декабре
1739 г. в Нижне-Камчатске один из казаков подарил ученому «маленький столбик незнаемого
письма». Все эти документы, вместе со своими научными материалами и коллекциями, он отсылал
Г.Ф. Миллеру. Поиск японских документов очень интересовал Крашенинникова.
Отправлявшемуся на Курилы сборщику ясака С. Плишкину он, в частности, поручил «купить у
тамошних иноземцев японских писем и денег» для отсылки в Кунсткамеру 83.
Из первоисследователей дальневосточных архивов и собирателей документов, живших в
самой Сибири, стоит упомянуть Якова Ивановича (Jakob Johann) Линденау, также работавшего во
Второй Камчатской экспедиции. В 1744 г., просматривая дела Якутской
113
воеводской канцелярии, он собрал сведения об Охотском, Удском острогах и прилегающей части
Охотского побережья. Последние годы жизни отставного прапорщика Я.И.Линденау прошли в
Иркутске и, к сожалению, большая часть его личного архива погибла в 1795 г., когда «он, 95летний, вместе со своим жилищем, со всеми бумагами и записками сделался добычей пламени» 84.
Рукописи Я.И. Линденау, в основном на немецком языке, хранятся в РГАДА в «портфелях
Миллера», а его переписка и некоторые копии документов - в Петербургском филиале архива
РАН. Часть из них увидела свет лишь в 1983 г. благодаря прекрасной публикации З.Д. Титовой 85.
Труды Академического отряда Второй Камчатской экспедиции положили начало изучению
документальных памятников Сибири. Г.Ф. Миллер и его сотрудники, выполнив огромный объем
работы, сделали их достоянием современников и потомков, что позволяет говорить о крупном
научно-практическом значении их деятельности. Г.Ф. Миллер первым обозначил проблему
спасения сибирских архивов, придав ей публичное звучание, по крайней мере, в академических
кругах. Даже сам факт, что «благородные профессора» из далекой столицы интересовались
пыльными бумагами старых сибирских архивов, едва ли остался без внимания местных воевод. В
частности, возможно, именно с этим была связана попытка Якутской канцелярии вывезти с
Камчатки исторические архивы, о которой упоминал Г.В. Стеллер. На Камчатку он прибыл
осенью 1740 г. и затем участвовал в плавании В. Беринга к берегам Америки. Возвратившись на
полуостров 26 августа 1742 г., Стеллер прожил здесь еще почти два года, интенсивно работая над
своей книгой «Описание земли Камчатки», русский перевод которой вышел в свет в 1999 г. В
целом о местных архивах ученый с огорчением писал: «Достойно сожаления, что в архивах
Камчатского приказа не найти ни малейших указаний на все то, что касается присоединения
страны... Хранились они без всякого присмотра в сырых амбарах и поэтому отчасти сгнили,
отчасти совершенно потускнели и стали неудобочитаемыми. Уже много лет назад это зло
оказалось непоправимым. Несмотря на это, несколько лет назад сюда было направлено из Якутска
специальное лицо с поручением изъять местный архив изо всех
114
острогов и доставить его в Якутск, но и этому лицу пришлось безрезультатно вернуться» 86.
Удалось ли Г.Ф. Миллеру и Г.В. Стеллеру побудить местное начальство к мерам по
сохранности исторических документов, мы: не знаем, поскольку научная литература крайне бедна
сведениями о сибирских архивах XVIII столетия, методично истребленных «особыми архивными
комиссиями» в 60-70-е годы XIX в.
Следует подчеркнуть, что обследуя архивохранилища Сибири и Дальнего Востока, Г.Ф.
Миллер, а также остальные члены Академического отряда Второй Камчатской экспедиции
ограничивались, преимущественно, выявлением «древних актов» допетровской эпохи.
Документов текущего делопроизводства первой трети XVIII в. в провинциальных и уездных
канцеляриях Сибири они, как правило, не касались, да и доступ к ним по порядкам того времени
был строго ограничен. Этот пробел своих архивных розысканий Г.Ф. Миллер компенсировал
позднее. Будучи директором МГАМИД, он продолжил целенаправленно собирать материалы о
русских плаваниях в Тихом океане до и после В. Беринга. В принципе это уже иной пласт
документальных источников, формировавшийся в архивах Сибири и Дальнего Востока с 20-40-х
годов XVIII в. под влиянием нововведений в архивном деле, рожденных петровскими реформами.
Большей частью эти документы создавались в деятельности учреждений, связанных с изучением
северной части Тихого океана. Главным образом это были морские и сухопутные экспедиции, как
государственные, так и частные. Их документация в большом количестве откладывалась в
делопроизводстве центральных, а также местных учреждений Сибири.
115
3 Губернские и уездные архивы Сибири послепетровского времени
Реформирование местного административного аппарата в первой четверти XVIII в. привело
к крупным перемещениям архивов. На смену хранилищам документов приказных изб в городах
Сибири учреждались архивы при вновь создаваемых учреждениях: губернской и провинциальных
канцеляриях, а в уездах - при земских комиссарах. Эти хранилища комплектовались документами
действующих местных учреждений, сюда же свозили старые дела упраздненных приказных изб и
острогов. Таким образом, общее количество архивов по Сибирской губернии увеличилось;
возросли и объемы хранящихся в них документов.
С целью упорядочения местных архивов в 1728 г. Сенат разослал наказ губернаторам и
воеводам, которым обязывал их, вступая в должность, обязательно принимать архивы по
имеющимся описям, а при приеме-передаче составлять особую опись («росписной список»), один
экземпляр которой отсылать в Сенат, а другой хранить в канцелярии. Все старые архивные дела и
документы ликвидированных учреждений предписывалось собрать, описать и хранить в
отдельном безопасном помещении 87. Тем самым было положено начало созданию при губернских
и провинциальных канцеляриях специальных архивов, хранивших документы не только Данного
учреждения, но и его предшественников.
Судя по всему, тобольские власти исправно выполнили требования указа 1728 г. об
отделении архивных дел от текущей канцелярской переписки и приняли меры по его безопасному
хранению. По описанию Г.Ф. Миллера, Сибирская губернская канцелярия занимала в 30-40-е
XVIII в. большое двухэтажное каменное здание, стоявшее напротив Нижнего города в один с
крепостной стеной; вход был изнутри крепости. На верхнем этаже хранился архив («все
губернские дела»), а в первом
116
располагались гарнизонная канцелярия, полицмейстерская контора и казначейство 88. К
сожалению, во многих остальных городах Сибири, включая уездные центры, условия хранения
архивов были несравненно хуже из-за отсутствия приспособленных помещений и
квалифицированных кадров чиновников. В этом отношении характерен, например, пограничный
город Нерчинск, игравший важную роль в отношениях России с Китаем. К началу XVIII в. здесь
имелся весьма крупный и ценный архив, поскольку в субординации сибирских городов Нерчинск
имел несколько обособленный статус - до 1661 г., а затем с 1689 по 1710 г., пока не была
образована губерния, нерчинские воеводы, как правило, рапортовали в Москву, минуя Тобольск,
т.к. подчинялись напрямую Сибирскому приказу. «Раньше, когда Нерчинск был еще в хорошем
состоянии, особенно во время китайских торговых караванов, - писал Г.Ф. Миллер, - здесь был
представлен обычно один подсекретарь или так называемый подьячий с приписью, который
управлял делами вместе с воеводой. Сейчас этого нет уже... Во время нашего присутствия в 1735
г. весь штат канцелярии составляли шесть канцеляристов и несколько копиистов, из них еще трех
самых умелых забрали в Иркутск» 89.
Почти все центральные и местные учреждения, созданные при Петре I, функционировали
без принципиальных изменений более полувека, до губернской реформы 1775 г. Исключением
была Сибирь, управление которой в царствование Анны Иоанновны; претерпело дополнительную
реконструкцию, отразившуюся на документообороте местных учреждений 30-х - начала 60-х
годов XVIII в. и, соответственно, на составе дошедших до нас их архивных фондов.
Главное изменение было связано с восстановлением 20 декабря 1730 г. Сибирского приказа,
который в 1708 г., с образованием Сибирской губернии, был упразднен, а точнее - преобразован в
ее Московскую канцелярию. Вновь созданный приказ подчинялся Сенату, обеспокоенному
бесконтрольностью властей в отдаленных местах Сибири, где «ни о чем не видно, как воеводы
поступают». Но теперь его права значительно урезали: он ведал только
117
делами местной администрации, таможенными, кабацкими и иными сборами, откупами,
казенными караванами между Россией и Китаем, «соболиной казной», научными экспедициями в
Ледовитом и Тихом океанах. Из его компетенции были изъяты горно-металлургические
предприятия, ямская и таможенная службы, воинские команды (с 1748 г.) и посольские отношения
с сопредельными странами 90. Поскольку некоторые вопросы Сибирский приказ решал совместно
с Коммерц-коллегией, Адмиралтейств-коллегией, Коллегией иностранных дел и т.д., немало
документов его компетенции представлено в архивных фондах этих учреждений.
Структура архивных фондов сибирских учреждений, созданных в результате петровских
преобразований, отражает чрезвычайно громоздкую систему управления краем на протяжении
XVIII и начала XIX вв. Как заметил В.О. Ключевский, своей губернской реформой Петр I создал
«поверх местного управления довольно густой новый административный пласт», не показав при
этом «ни медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки» 91. Например, схема
подчиненности самого удаленного от столицы Охотского уезда, ставшего в 1731 г. фактически
административным центром всех территорий, прилегающих к тихоокеанскому побережью России,
выглядела следующим образом: Охотск (канцелярия начальника порта) - Иркутск
(провинциальная канцелярия) - Тобольск (губернская канцелярия) - Сибирский приказ - Сенат.
Соответственно в делопроизводстве каждого из этих учреждений откладывалась документация,
относящаяся к Дальнему Востоку.
На преодоление такой многоступенчатости в какой-то мере был направлен указ от 30 января
1736 г. о том, что Иркутская провинция, управляемая вице-губернатором, подчиняется напрямую
Сибирскому приказу, минуя губернатора всей остальной Сибири, находившегося в Тобольске, в
ведении которого по-прежнему остались Тобольская и Енисейская провинции 92. Можно считать,
что с этого времени наиболее важные дела, касающиеся Охотско118
Камчатского края, а затем и американских колоний России, решались уже не через
Якутскую, а через Иркутскую провинциальную канцелярию, и документы, соответственно,
попадали в ее архив, формировавшийся с момента ее образования в 1727 г. Кстати, под номером 1
«по указной, приказной описи» за этот год в нем значилось дело «О винах Антона Девиера и
Григория Скорнякова-Писарева», из которого А.С.Сгибнев почерпнул материал своей статьи о
двух первых начальниках Охотского порта 93, дальнейшем, почти на полтора столетия, до
учреждения в 1884 г. Приамурского генерал-губернаторства, Иркутск стал столицей Восточной
Сибири и Дальнего Востока. Именно в учреждениях этого города концентрировалась основная
документация по управлению обширным краем и формировались наиболее важные архивы,
дошедшие до нас, к сожалению, с большими потерями.
Одна из причин этого состояла в том, что постановка архивного дела в городах Сибирской
губернии, как и во всей России послепетровского времени, зачастую находилась в противоречии с
законодательными актами. Достаточно напомнить ряд указов Сената, которые предусматривали
строительство для архивов «каменных палат» с железными решетками (указ 1736 г.); запрещение
выносить документы из хранилищ, а архивы держать за печатями (указ 1763 г.); «выбирать в
архивариусы людей трезвого жития и не подозрительных, в пороках и иных пристрастиях не
замеченных» (указ 1768 г.); в учреждениях документы ежегодно описывать и проверять состояние
архивов (указ 1781 г.) и т.д. За нарушение этих требований закон грозил штрафами и наказаниями,
но в реальной жизни, как правило, все оставалось по-прежнему 94.
Как отметил В.Н. Самошенко, на протяжении XVIII в. диаметрально менялось отношение к
архивам носителей верховной власти и их окружения. Если на некоторых бумагах, прошедших
через руки царя-реформатора, остались резолюции: «Положить в архив к вечному известию», что
свидетельствует о понимании Петром I роли документа как исторического источника, то в указах
его преемников на троне наоборот встречались указания: «Отдать в архив; к вечному забвению» 95.
Понятно, что в такой формулировке речь шла не об архивных документах как таковых, а о
заключенной в них информации. Это показатель разных подходов к архивному делу как одному из
элементов внутренней политики государства.
119
«… В архив к вечному забвению», - политический принцип, способ воз действия на умы
своих подданных и на общественную память. Он широко применялся правителями России на
протяжении столетий. Этот принцип был порожден эпохой дворцовых переворотов, начавшейся
со смерти Петра I, и политическими кознями при дворе с непременным выявлением грехов
предыдущего царствования. Была и другая причина нелюбви чиновников к архивам. Ее можно
обозначить одним словом - коррупция. Воздействие этого явления на национальные архивы почти
не изучено, что не дает повода его преуменьшать. Во всяком случае, для Сибири это был важный
фактор, влиявший на судьбу архивов.
Можно сказать, что в послепетровское время, по крайней мере, до вступления на престол
Екатерины II, в столице и в провинции возобладало пренебрежительное отношение к «архивским
бумагам», обреченным пребывать в тесноте и сырости неприспособленных хранилищ. Немало
старинных архивов по-прежнему истреблялось пожарами. Так, например, «от пожарных случаев
згорело» много дел бывшей Мангазейской воеводской канцелярии 96. Произошло это в 1712 г. в
Туруханске, где, как уже отмечалось, находились архивы Старой Мангазеи, перенесенной на
Енисей. «Древние акты», другого крупного центра Сибири - Енисейска, также сохранились крайне
фрагментарно. Огромный архив этого старинного города, где Г.Ф. Миллер извлек некогда немало
ценных исторических документов, погиб при пожаре в 1778 г.; та же участь постигла и
Красноярский архив 97.
Правда, в годы «просвещенного абсолютизма» внимание властей к сбережению
документального наследия несколько возросло. В правление Екатерины II стала складываться сеть
общегосударственных архивов. В 1763 г. при ликвидации Московской конторы Сената ее
документы объединили с делами Разрядного приказа, образовав самостоятельный РазрядноСенатский архив. Развертывание работ по Генеральному межеванию российских губерний
потребовало хранения значительных объемов документов, и для них в 1768 г. был учрежден
специальный Межевой архив. Реорганизация Сената и местных учреждений в 60-70-е годы XVIII
в. привела к ликвидации коллегий (кроме иностранных дел, военной и морской) и их контор,
документы которых сдавались в Петербургский и Московский архивы старых дел, учрежденные в
120
1780 и 1782 гг. Документация, отражающая помещичье землевладение, рассредоточенная по
различным приказам, с 1786 г. поступала в Поместно-Вотчинный архив 98.
В этой системе общегосударственных хранилищ наиболее важные документы, отражающие
политику России в отношении стран Центральной Азии и Дальнего Востока, концентрировались в
Московском архиве коллегии иностранных дел, созданном еще в 1724 г. Основой его собрания
послужил старейший в России а хив Посольского приказа, хранивший материалы
дипломатического характера 99. С середины XVII в. сюда поступили документы о торговле с
Индией и о русско-китайских отношениях: статейные списки послов Ф.И. Байкова и Н.Г.
Спафария, дневник путешествия последнего по Сибири и Китаю 100. «Сибирские дела» в собрании
этого архива (ф.130, 34 д., 1570-1798 гг.) представлены документами не только о связях с
иностранными государствами, но и. по внутреннему управлению. Среди них материалы об
отправке из Иркутска в Петербург пяти японцев, доставленных с Курильских островов (1746);
переписка Иностранной коллегии с Иркутской; канцелярией об экспедициях русских
промышленников на Курилы и о сношениях с Китаем и Японией во второй половине XVIII в. 101.
С 1772 по 1783 г. Г.Ф. Миллер, будучи управляющим Московского архива Коллегии иностранных
дел, поддерживал тесные связи с Дальним Востоком, где у него были надежные корреспонденты,
помогавшие в собирании исторических документов. Среди них сибирский губернатор Ф.И.
Соймонов, главный командир Анадырского острога (затем Охотского порта) Ф.Х. Плениснер,
начальник Больщерецкой канцелярии Т.И. Шмалев. Они не только постоянно общались с купцами
и мореходами, совершавшими морские «вояжи», но и имели доступ к местным архивам 102.
К сожалению, такие ценители архивных древностей, как Т.И. Шмалев, в среде сибирского
чиновничества встречались редко, Служба «у архивы» считалась непрестижной, и огромные
объемы малосодержательной переписки, забивавшей архивы XVIII в., - показатель не только
бюрократической волокиты, но и низкой квалификации чиновников, порождавшей массу казусов
и ошибок, вроде пресловутого «подпоручика Киже». В.Н. Татищев по этому поводу;
саркастически писал: «...в Сибирь и Астрахань во все городы присланы указы о нерублении дуба,
не ведая того, что во всей Сибири
121
дуба не знают, а в Астрахани никакого леса почти нет. Следственно, бумага, труд и провоз туне
приключен» 103.
Проблему кадров для сибирских канцелярий власти пытались решить за счет подготовки
чиновников на месте. Первыми специальными образовательными учреждениями были навигацкие
школы в Якутске, Иркутске, Охотске, Нерчинске. В 50-90-е годы XVIII в. их выпускники шли
штурманами на суда, служили по адмиралтейству и нередко замещали чиновничьи должности:
приказных служителей, уездных землемеров, канцеляристов нерчинского горного ведомства и т.п.
104
. Большинство таких чиновников-«архивариусов» относилось к своей службе как к надоевшей
рутине и едва ли серьезно заботилось о сохранности вверенных им архивов.
Мы коснулись темы весьма важной и острой для российского архивного дела. Причины
исконной нелюбви чиновной бюрократии к архивам многообразны и имеют в России очень
глубокие корни. Наверное, это могло бы стать темой еще одного исследования, имеющего
множество аспектов, - культурологического, социологического, психологического и юридического
свойства и т.д. Но в данном случае мы вынуждены ограничиться и остановиться очень кратко
только на одном из этих аспектов.
Дело в том, что весь имеющийся и, кстати, весьма обширный и достоверный, фактический
материал, убеждает в том, что, кроме плохих условий хранения, на состоянии сибирских и
дальневосточных архивов XVIII - начала XIX вв. отразились неимоверная коррупция и произвол
местных чиновников, которые зачастую видели в архивных документах ненужный и, главное, опасный для себя бумажный хлам, из которого могли извлечь против них лишние улики в случае
какой-либо ревизии или следствия, проводившихся в тот период довольно часто.
Как уже отмечалось, в ХVII столетии ревизии назывались «сысками», объектами которых
являлись не только злоупотребления воевод, но и различные «непорядки» в управлении Сибири.
Но что характерно: именно начало самостоятельного царствования Петра I было отмечено
широкими «сысками» и разоблачениями. В 1689-1696 гг. под руководством Сибирского приказа
было организовано сразу три «сыска» о «воровском винном курении»: то122
больского дворянина Б.И. Струнина в Енисейском, Красноярском и Илимском уездах, тобольского
дворянина Ф.Р. Качанова и подъячего Сибирского приказа С. Великосельского в Якутском уезде и
тобольского дворянина И.С. Полозова в Енисейском, Иркутском и Илимском уездах. Вслед за
этим по результатам «сыска» Ф.Р. Качанова был начат, пожалуй, один из самых громких в
тогдашней Сибири «большой сыск», который вели в 1696-1702 гг. думный дьяк Д.Л. Полянский и
дьяк Д. Берестов. Первоначально им поручалось провести следствие о злоупотреблениях в городах
Сургут, Нарым, Кетск, Енисейск, Илимск и Якутск. Но в итоге их «сыск» охватил почти всю
Сибирь и вылился в целый ряд «розысков», под которые попали воеводы и приказные люди
Мангазеи, Якутска, Иркутска, Нерчинска, Сургута, Красноярска, Братского и Балаганского
острогов 105. Описание Н.Н. Оглоблиным материалов «сыска» Д.Л. Полянского, хранящихся в
фонде Сибирского приказа, дает представление о видовом составе документов, привлекавшихся в
ходе следствия. В их числе были и бумаги, извлеченные «сыщиками» из сибирских архивов, а
также материалы прежних «сысков» 106.
Судя по всему, архивные материалы были привлечены и по делу о злоупотреблениях
первого сибирского губернатора князя М.П. Гагарина. Материалы следствия («выписки» и т.п.)
охватывали более чем десятилетний период его деятельности, начиная еще с должности
нерчинского воеводы 107. Приговор М.П. Гагарину - «казнить смертию», наказания кнутом и
тюрьмой не изменили сибирских порядков и чиновничьих нравов. Язва мздоимства, казнокрадства
и самоуправства разъедала бюрократический аппарат, особенно в глухих «медвежьих углах»
Сибири. При этом единственным более или менее эффективным орудием борьбы с этим злом попрежнему были все те же следственные комиссии - сенатские и местные, коих в XVIII столетии
было множество. Поводом к их созданию являлись жалобы и доносы, а учреждались они всегда
органом более высоким, чем учреждение или лицо, деятельность которого подлежала
расследованию 108.
Для нашей темы стоит отметить определенную положительную роль следственных
комиссий и ревизоров в сбережении архивов и отдельных ценных, порой - уникальных
исторических документов. Их полномочия позволяли арестовывать переписку,
123
опечатывать канцелярские дела и изымать необходимые бумаги из архивных сундуков. Все эти
материалы откладывались в делах следственных комиссий, которые затем сдавались на
постоянное хранение в Сибирский приказ или Сенат, реже в местные архивы. Например, в
делопроизводстве лейб-гвардии капитан-поручика М.П. Измайлова, расследовавшего в 1723-1727
гг. злоупотребления должностных лиц Якутской провинции, имеются материалы более раннего
периода - архивные выписки с 1703 г., допросы служилых людей с описанием событий 1704-1720
гг., документы о восстании на Камчатке в 1717 г. и возведении Большерецкого острога 109.
Следствия тянулись годами, и их результатом было массовое изъятие документов, причем
достаточно важных, т.к. зачастую речь шла о крупных чиновниках. Иногда следователь сам
оказывался в роли подсудимого. Так произошло в 1730-1732 гг., когда подполковник Енисейского
пехотного полка А.М. Сухарев вел следствие в отношении тарского воеводы И. Рукина и,
насколько можно судить, вел его энергично и добросовестно. Но двенадцать лет спустя уже А.М.
Сухарев, в чине генерал-майора и в должности сибирского губернатора, сам попал под следствие,
тянувшееся до его смерти. И чем крупнее было дело, тем дольше и сложнее оно велось, тем
больше изымалось в сибирских канцеляриях документов, в том числе и архивных, часто без какойлибо реальной пользы. Так, например, когда исследовались проступки того же А.М. Сухарева, то
следственной комиссии пришлось вести переписку не только с Сенатом, но еще и с Тайной
канцелярией, сенатской конторой и Сибирским приказом в Москве. «Само собою разумеется, писал Ю.В. Готье, - что необходимость принимать во внимание интересы различных учреждений
и ведомств очень замедляла дело», понижая успех следственных комиссий 110.
Этот аспект деятельности следственных комиссий и ревизий мы затронули столь подробно
по двум причинам. Во-первых, сами комиссии и ревизии, как и «сыски XVII в., были
распространенным явлением сибирской жизни рассматриваемого периода. Во-вторых, изъятия
документов из местных архивов достигали иногда значительных объемов, в виде многих десятков
и даже сотен дел, что, безусловно, сказывалось на содержании дел и полноте архивных фон-лов.
Столь крупные изъятия объясняются тем, что, по завершении следствия, все делопроизводство
комиссий, вместе с показаниями подследственных лиц и свидетелей, обычно отсылалось в
столицу.
124
Главной частью этого производства были донесения самих следователей и «экстракт» всего
дела, предназначенный для доклада Сенату или даже самому императору. В связи с этим, кстати,
стоит обратиться к статье-памфлету принадлежащей перу декабриста В.И. Штейнгеля. Она была
написана в 1834 г., но прежде, еще до того как оказаться в роли «государственного преступника»,
он, будучи морским офицером, служил в Охотске и Иркутске, объехал всю Камчатку, бывал на
Курилах и в Забайкалье. Создавая галерею «сибирских сатрапов» за 1765-1819 гг., он опирался на
собственные наблюдения и, «сверх того, по некоторому случаю имел многие бумаги Иркутского
архива в своих руках» 111. Видимо, оттуда В.И. Штейнгель привел фрагмент императорского указа
по поводу судебного дела над генерал-поручиком И.В. Якоби, начинавшегося так: «Читано перед
нами несколько тысяч листов (курсив мой. - А.К.), под названием Сибирского, Якобиевского дела,
из коего мы ничего иного не усмотрели, кроме ябеды, сплетен и кляуз...» 112.
Действительно, доносы - очень распространенный вид документации следственных дел.
«Слово и дело» процветало в ту эпоху и считалось нормой жизни. Например, дух доносительства
пронизывал ежедневность Второй Камчатской экспедиции. Писали многие, но самыми кляузными
доносами отличались капитан-поручик В.И. Казанцев, лейтенант М.Г. Плавутин и начальник
Охотского порта Г.Г. Скорняков-Писарев. Абстрагируясь от нравственных аспектов темы, следует
признать, что доносы, спустя три столетия, - истинный подарок историку. В них заключена
уникальная информация о житейских взаимоотношениях людей, не попавшая в официальные
бумаги. Написаны доносы, как правило, эмоционально, сохраняют для потомков личностные
переживания и амбиции авторов 113.
В целом же коррупция была для архивов таким же злом, как и невежество. Можно лишь
догадываться, сколько ценных документов охотских, камчатских, как и других местных сибирских
архивов, сгинуло по злому умыслу чиновников, чье самодурство, деспотизм, и злоупотребления
вошли в историю. «Собачьей оспой» называла людская молва поездки по краю охотского
коменданта полковника Г.А. Козлова-Угренина, снятого с должности и отданного под суд в 1800
г. (Поскольку допуск к портовому архиву был в его ведении, не исключено, что именно при
содействии этого выдающегося взяточника в 1787 г. соплаватель Лаперуза Ж.Б. Лессепс «нашел»
в Охотске рукописную карту «неизвестного мореходца», на которой близ 18-го курильского
острова обозначена земля, «золотом и серебром изоби125
луюшая») 114. Еще более одиозной фигурой был охотский совестный судья И.Г. Кох. С его именем,
вошедшим в поговорки («Кох не бог, а все его боятся», «На небе бог, а в Охотске - Кох»), та же
молва связывала неожиданную смерть Т.И. Шмалева - честнейшего офицера и. кстати,
прекрасного знатока дальневосточных архивов.
Следует признать, что проследить в деталях историю архивных фондов Сибири и Дальнего
Востока второй половины XVIII в. необычайно сложно. Во-первых, причиной тому являются
огромные утраты исторических документов этого периода, уничтоженных «особыми архивными
комиссиями» в 60-70-е годы XIX в. Во-вторых, это было связано с неоднократными
реорганизациями административно-территориального деления и всей системы управления,
коснувшимися сибирских учреждений с верху до низу в царствования Екатерины II и Павла I.
Для начала, 15 декабря 1763 г., Екатерина II своим указом упразднила Сибирский приказ,
который, по выражению П.А. Словцова, «крепко держался за старый порядок». Его полномочия
отошли к V департаменту Сената и учреждениям Сибирской губернии. Архив приказа поступил в
хранилище кабинета Е.И.В., фонды которого затем вошли в состав Государственного архива
МИД, основанного в 1834 г. и более известного как Государственный архив Российской империи
(ГАРИ). Он сформирован по коллекционному признаку из бумаг личных императорских
канцелярий, центральных и местных учреждений, в том числе ведавших делами управления и
хозяйственного освоения Сибири и Дальнего Востока 115. Так образовался второй документальный
комплекс Сибирского приказа, также находящийся ныне в РГАДА (ГАРИ, ф. 24.-Разряд XXIV,
642 д., 1703-1825 гг.) 116.
Среди документов этого фонда имеются дела с материалами о Второй Камчатской
экспедиции В. Беринга (1732-1735); об организованной «охотским начальником» Ф.Х.
Плениснером экспедиции сержанта С. Андреева, открывшей Медвежьи острова (1763-1766); о
службе Т. Шмалева (имеется письмо Г.Ф. Миллера статс-секретарю С.М. Козьмину о снаряжении
его экспедиции, 1770), о плаваниях капитанов П. Креницына и М.Левашова (1766), И.Биллингса и
Г-Сарычева (1791-1794). Не меньший интерес представляют разного рода проекты и записки:
«Известия о плаваниях из устья Лены Для открытия восточных стран с 1636 по 1736 гг.»;
«Известие о ко126
ряках и чукчах» Д. Коростелева (1750); записка Ф.Х. Плениснера о Чукотке (1763-1766); записка
иркутского наместника И.В. Якоби о предоставлении купцу Г.И. Шелехову монополии пушных
промыслов на Аляске (1789); сочинения И.Ф. Крузенштерна и других лиц по истории колонии
России в Калифорнии (1821-1825) и т.д. 117.
Года не прошло после упразднения Сибирского приказа, как 19 октября 1764 г. Сибирская
губерния была преобразована в Сибирское царство в составе двух губерний - Тобольской и
Иркутской, во главе с генерал-губернаторами. Губернии делились на провинции, а те в свою
очередь на уезды и комиссариатства. Дальний Восток относился к Иркутской губернии, которая
включала три провинции: Иркутскую (уезды Иркутский, Киренский, Балаганский);
Верхнеудинскую (уезды Удинский, Селенгинский, Баргузинский, Нерчинский); Якутскую (уезды
Якутский, Илимский, Алданский, Олекминский, а также Гижигинское, Верхоянское и
Среднеколымское зимовья) 118. Как известно, для царства Сибирского чеканились даже свои
монеты, но порядок воеводского управления краем почти не изменился. Хотя число местных
учреждений все увеличивалось, можно сказать, что эта реформа не повлияла принципиально на
сеть и характер комплектования сибирских архивов, поскольку функции воевод и их канцелярий,
как исполнительных органов власти, остались прежними.
В начале 1766 г. в Иркутске, как и в других губернских городах, был получен указ Сената от
12 декабря 1765 г., которым повелевалось «канцелярии, архивы, губернские и воеводские дома и
прочие публичные здания для лутчей безопасности и крепости делать каменные» 119. Это мера
оказалась более чем своевременной, т.к. уже в начале 80-х годов XVIII в. местные архивы Сибири
пережили настоящий обвал старых дел. Это было вызвано тем, что важнейший акт
екатерининского законодательства - «Учреждение для управления губерний» от 7 ноября 1775 г.,
довершивший создание новой структуры местного управления, наконец-то было решено
распространить и на Сибирское царство.
На этом фоне стоит отметить один малозаметный факт, имеющий значение не столько для
исследователей сибирских архивовов, сколько для архивистов-практиков, связанных в наши дни с
проблемами сохранности и реставрации исторических документов. Дело в том, что в 70-е годы
XVIII в. в сибирских городах появляются наконец-то чернила собственного изготовления.
Например
127
как отметил в «Иркутской летописи» Ю.П. Колмаков, в 1777 г. в Иркутск впервые были
привезены «для письменных дел» чернильные орешки и купорос, т.е. при создании документов
стали применяться чернила. До этого жители Иркутска, как и других городов Сибири,
пользовались при письме китайской тушью 120.
Еще одна из примечательных черт преобразований екатерининской эпохи - дальнейшее
развитие сибирской геральдики. Так, например, в 1776 г. были учреждены гербы городов Ирбита,
Усть-Киренска, Балаганска и Алдана. Известно, что в составлении трех из них лично участвовал
главный герольдмейстер князь М.М. Щербатов - видный государственный деятель, автор
«Истории Российской от древнейших времен» 121. Полное геральдическое оформление восточных
окраин империи связано с Высочайшей грамотой «на права и выгоды» городам, пожалованной
Екатериной II 21 апреля 1785 г. Городовое положение (ст. 28) предписывало каждому городу
иметь герб, утвержденный императрицей, «и оный герб употреблять во всех городских делах».
При учреждении новых губерний и провинций надо было возводить в ранг городов некоторые
села и слободы, для которых в герольдмейстерской конторе создавали гербы. Последнее было
необходимо и для городов, не имевших прежде гербов 122. Прямого отношения к архивному делу
эти меры не имели, но они нашли отражение в делопроизводственном оформлении документации
местных учреждений конца XVIII в. Итогом большой работы стало утверждение 26 октября 1790
г. собственных гербов для городов Иркутского наместничества, таких как Акланск, Баргузинск,
Верхне-Удинск, Верхоленск, Гижига, Жиганск, Зашиверск, Иркутск, Киренск, Нерчинск, НижнеКамчатск, Нижне-Удинск, Олекминск, Охотск, Сретенск, Якутск 123.
Система воеводского управления была окончательно разрушена в ходе новой губернской
реформы и образования за Уралом трех наместничеств: Тобольского (1782 г), Колыванского (1783
г.) и Иркутского (1783 г.). Тобольское наместничество объединялось с Пермским и поручалось
генерал-губернатору Е.П. Кашкину, а в Иркутске у генерал-губернатора И.В. Якоби
сосредоточилось управление Колыванским и Иркутским наместничествами. К последнему
относилась территория Восточной Сибири и Дальнего Востока в составе четырех областей Иркутской (4 уезда), Арчинской (4 уезда), Якутской (5 уездов) и Охотской (4 уезда). Характеризуя
последствия этой реформы для сибирских
128
архивов, П.А.Словцов отмечал, что «вообще, старина юридически попалась в опалу с открытием
наместичеств, все прежнее было брошено с небрежением» 125. Думается, эта оценка была все-таки
излишне строгой. На исходе XVIII в. в городах Сибири имелись колоссальные архивы, и власти
предпринимали кое-какие меры их сохранности.
Реорганизация 1782-1783 гг. сопровождалась сдачей большого объема дел ликвидированных
учреждений. В городах, являвшихся центрами наместничеств и областей, для их хранения
создавались обособленные архивы, вводились должности архивариусов. Например, имеются
упоминания о существовании в Тобольске с 1782 г. губернского (областного) архива, когда в
городе было учреждено наместническое правление для областей Западной Сибири 126. В одном из
описаний Иркутска этого периода отмечается, что в каменном здании бывшей губернской
канцелярии «ныне пребывание имеет архивариус с некоторыми делами». Кроме того, имелся еще
и деревянный дом «архивской», в котором находилось, надо понимать, хранилище документов 127.
С губернской реформой 1783 г. связана попытка упорядочения архивов прежнего
административного управления в Якутской области. В Якутске в том же году для этой цели была
создана комиссия, которую возглавил подпоручик геодезии Яков Федоров. Ему подчинялось
около десяти человек, приступивших к систематизации архивных документов «по годам» и «по
родам». Такие же комиссии функционировали в других уездных городах, приведя в порядок
немало старых бумаг 128. К сожалению, о деятельности этих комиссий известно мало, и это
кажется весьма симптоматичным, ибо любые усилия по упорядочению архивов не приносили
результатов из-за плохих условий их хранения и частых пожаров. Самой невосполнимой утратой
этого периода была, безусловно, гибель архива при Тобольском наместничестве в 1788 г., когда
город в очередной раз охватил грандиозный пожар 129. Выгорели даже каменные строения, не
говоря о деревянной застройке. Сгорел и великолепный каменный дворец наместника,
построенный в 1780- 1782 гг. Его обгоревший остов стоял разоренным более тридцати лет, затем
был перестроен под здание Присутственных мест, считающееся памятником архитектуры первой
трети XIX в. 130. К этому времени Тобольск утратил свое былое административно-экономи129
ческое значение и, следовательно, перестал быть местом концентрации архивных документов в
Восточной Сибири.
Анализ паспортных данных, хранящихся в РГАДА, фондов местных учреждений по
управлению Сибирью до образования наместничеств, т.е. до 1783 г., свидетельствует о том, что их
архивы дошли до наших дней с огромными потерями. Например, фонд самого главного архива
Сибири, сформировавшегося в Тобольске при губернской канцелярии (ф.415, 581 д., 1712-1780 гг.)
131
, значительно уступает по полноте даже некоторым фондам уездных канцелярий. То же самое
можно сказать и об архивных фондах учреждений среднего звена в губернской иерархии,
каковыми являлись канцелярии провинциальных воевод - Енисейского (ф.428, 307 д., 1720-1782
гг.), Иркутского (ф.1025,81 д., 1722-1777 гг.) и Якутского (ф.416, 33 д., 1773-1873 гг.)132. По
существу, это фрагменты некогда крупных провинциальных архивов, по которым сложно
составить представление об их истинных объемах до 1782-1783 гг.
Несколько иная картина складывается при анализе уцелевших архивов уездных воевод,
являвшихся важным звеном в системе государственных учреждений Сибири и Дальнего Востока.
Под их началом состояли уездные канцелярии, делившиеся на повытья (столы или отделы) во
главе с подъячими. Число столов разнилось в зависимости от объема работы и нужд управления.
Канцеляристы, подканцеляристы и «пищики» назначались воеводой. Кроме них, в уездных
канцеляриях работали так называемые счетчики, занимавшиеся учетом и хранением казенных
денег и Ценностей. Они выбирались посадскими людьми и заменяли прежних целовальников 133.
Централизация управления, охватывая все стороны жизни, порождала обширное
делопроизводство. Движение дел начиналось с указов губернских учреждений. В ответ следовали
рапорты уездных канцелярий об их получении и выполнении. Уездный воевода слал по волостям
свои указы, получая ответные рапорты, Доношения и заявления. Так, например, через Илимскую
воеводскую канцелярию с 1725 по 1774 г. прошло до 200 тыс. различных по содержанию и объему
дел. Большая часть ее документооборота приходилась на переписку с волостными приказными
избами, воеводские указы, а также ответные рапорты, доношения и заявления волостей составляли
81,5 % ее корреспонденции. Указы губернских учреждений и ответные рапорты воеводских
канцелярии составляли только 18,5 % деловой переписки. Показательно
130
распределение исходящих из приказных изб документов внутри илимской воеводской канцелярии.
По данным за 1732 г., 29,2 % бумаг оседало в денежном повытье, 21,4 % - в хлебном, 20,6 % - в
судном, 13,5 % - в разрядном, 11,1 % - в подушном, 2,9 % - в соляном, 0,9 % - в ясачном и 0,4 % - в
счетном 134.
Из приведенных данных можно предположительно судить о составе и физических объемах
документации, наполнявшей на протяжении XVIII в. архивы сибирских канцелярий. По крайней
мере, до середины XIX в. архивы эти и в самом деле были колоссальны, показа их чистку не
принялись «особые архивные комиссии». В настоящее время в государственных
архивохранилищах России имеется около трех десятков фондов воеводских уездных канцелярий,
входивших в Сибирскую губернию до 1783 г., т.е. до образования наместничеств и
окончательного упразднения системы воеводств 135. В результате неоднократных перемещений на
протяжении XIX и первой половины XX вв. большая часть архивов воеводских уездных
канцелярий Сибири (20 фондов, насчитывающих около 9,5 тыс. дел) сосредоточил РГАДА, где
они были полностью упорядочены и описаны; с учетом частей фондов, имеющихся в архиве
Петербургского института истории РАН и Национальном архиве Республики Саха (Якутия), а
также государственных архивах Тюменской и Читинской областей (7 фондов, объемом около 7,7
тыс. дел) в распоряжении историков имеется в общей сложности примерно 17,2 тыс. дел (таблица
2) уездных воеводских канцелярий Сибири 136. По современным меркам это объем хранения
одного не очень крупного муниципального архива, например, такого, как в городе Киренске
Иркутской области, игравшего в рассматриваемый период важную роль в освоении восточных
окраин Российской империи 137.
Закономерно возникает вопрос - насколько вообще презентативны фонды этой категории
сибирских учреждений XVIII в.? Не претендуя на абсолютную истину, попробуем на него
ответить, взглянув на проблему с двух точек зрения: географической и статистической.
Географический аспект наиболее нагляден. Дело в том, что большинство этих фондов
насчитывает, как правило, несколько десятков, реже - сотен дел, представленных к тому же не
всегда систематически, с явными лакунами по хронологии. Из имеющихся для подсчета 20
архивных фондов лишь немногие выделяются относительной полнотой. Это хранящиеся
полностью в РГАДА фонды Илимской (ф.494, 4929 д. 1717-1774 гг.) 138, Кузнецкой (ф.517, 1069 д.,
1723-1780 гг.) 139 и Усть-Киренской(ф.1424, 1398 д., 1740, 1773-1785 гг.) 140 уездных воеводских
131
канцелярий, а также фонд Тюменской воеводской канцелярии, основной массив которого
находится в ГАТО (ф.47, 5541 д., 1604-1782 гг.) и немного в РГАДА (ф.665, 13 д., 1741 г.) 141. В
общей сложности это 12950 дел. Следовательно, уездное звено, составлявшее в 20-70-е годы XVIII
в. фундамент пирамиды государственных учреждений Сибири, на 75,2 % представлено
документами только четырех фондообразовате-яей: Илимской, Кузнецкой, Усть-Киренской и
Тюменской воеводских канцелярий.
Следует подчеркнуть, что в эти подсчеты не включены архивные фонды учреждений
Охотско-Камчатского края. Хотя они и относились к Иркутской провинции, но в рассматриваемый
период имели несколько обособленный статус в системе государственного управления Сибири.
Как и до 1783 г., наиболее важная документация, касающаяся Дальнего Востока и Русской
Америки, формировалась в делах канцелярии наместника Иркутского и Колыванского, которые
вскоре пришлось принимать губернскому архивариусу в Иркутске.
Едва вступив на трон, император Павел I 12 декабря 1796 г. издал именной указ «О новом
разделении государств и губерний», которым были ликвидированы наместничества и образована
Иркутская губерния из 15 уездов. При этом упразднялись областные правления в Якутске,
Охотске и Нерчинске, ставших уездными городами. Кстати, в 1796 г. впервые в отечественном
законодательстве упомянуты и американские владения Российской империи, отданные в
административное управление Иркутской губернии 142. Новая реорганизация была неожиданной
для местных властей в Иркутске и Тобольске и, безусловно, добавила неразберихи в делах
упраздненных учреждений Сибири конца XVIII в. Вместе с тем, именно в правление Павла I,
стремившегося к упрощению и удешевлению чиновничьего аппарата, завершился процесс
унификации низового административного звена. Для формирования местных архивов это имело
важное значение, поскольку в Сибири, как и в центральных губерниях, низшая исполнительнораспорядительная структура, именовавшаяся «судной избой», с 1762 г. - «земской избой», а с 1797
г. - «волостным правлением», играла значительную роль в жизни крестьянского населения.
При Павле I для казенной и приписной деревни на смену острогам, слободам, сотням и иным
видам территориальных образований пришла единая структура - волость, имевшая свой
небольшой архив. Юридически это закрепил Высочайше утвержденный
132
7 августа 1797 г. доклад Экспедиции государственного хозяйства «О разделении казенных селений
на волости и порядке внутреннего их управления». В нем говорилось: «...В том селении, где будет
волостное правление, назначать ежегодно по очереди одну из обывательских изб для его
пребывания, или установить оное в одном непременном месте..; там в ларце или сундуке за
замком и печатью волостного головы... хранить приходные и расходные тетради, деньги той
волости.., все письменные дела и насылаемые от начальства повеления» 143.
В системе местного самоуправления, оформившейся к исходу XVIII в. на территории
Сибири, за исключением, пожалуй, только, Охотско-Камчатского края, волостные правления
являлись самой многочисленной категорией учреждений, имевших свои архивы. Причем кое-где в
Восточной Сибири волостные архивы хранили весьма древние документы. Например, в 1914 г.
член Иркутской ученой архивной комиссии М.П. Овчинников во время командировки в Киренск
обследовал более 50 хранилищ в волостных правлениях и сельских обществах. В некоторых из
них обнаружились архивные дела, относившиеся к XVIII и даже концу XVII в. 144.
4 Архивы Охотско-Анадырского края, Камчатки и русских экспедиций
на Тихом океане в XVIII в.
История дальневосточных архивов XVIII столетия требует отдельного рассмотрения не
только в силу их чрезвычайной отдаленности от столицы и административных центров Сибири, но
еще и потому, что их формирование в этот период отмечено появлением новых форм ведения
документации и ее видов, связанных с деятельностью морских экспедиций по изучению Тихого
океана,
133
организованных как на государственные средства, так и по частной инициативе. Опорными
пунктами российской власти на Северо-Востоке Азии, центрами хозяйственной жизни и базами
многочисленных научных и промышленных экспедиций были морские порты Охотск, НижнеКамчатск, Болыперецк и Петропавловск, а также крепости-остроги Анадырская, Гижигинская,
Тигильская, Удская и др. В них имелись свои архивы, представленные ныне фондами
гарнизонных канцелярий при комендантах (командирах) крепостей и острогов, которые, кроме
«гарнизонных и армейских дел», ведали и вопросами гражданского управления.
Наиболее ранние и потому особенно ценные архивы, относящиеся к освоению Россией
тихоокеанского побережья, находились в учреждениях Охотского порта. Обычно его основание
относят к 1647 г., когда близ устья реки Охоты казаками было заложено ясачное зимовье 145, но в
некоторых изданиях называется более ранняя дата - 1641 г. 146. С середины XVII в. он назывался
Охотское зимовье, Косой острожек, Охотский острог. Не раз сжигали Охотский острог «немирные
иноземцы», и казаки возводили его на новом месте. Ныне это небольшой районный центр на
севере Хабаровского края, где мало что напоминает о бурном прошлом бывшей тихоокеанской
«столицы» России 147. Все документы здешнего муниципального архива отражают в основном
социально-экономическое развитие Охотского района последних пятидесяти лет 148. Даже
архивные фонды Охотска 20-50-х годов XX в. находятся в Хабаровском краевом госархиве 149. Там
же, в Хабаровске, недавно случайно обнаружились попавшие неисповедимыми путями в музей
им. Н.И. Гродекова несколько страничек каких-то старинных документов (судя по всему обрывки журнала входящих и исходящих бумаг) Охотской канцелярии конца XVIII в. 150.
Все это свидетельствует о сложной истории архивов Охотска, представляющих для нас
особый интерес еще и потому, что с ними тесно связана судьба исторических фондов Анадырской
и Гижигинской крепостей, а также Камчатки, относящихся к основному корпусу источников для
изучения истории Дальнего востока России в XVIII - первой половине XIX вв. По сути это единый
пласт исторических документов, оказавшихся в XX столетии разобщенными между
государственными архивохранилищами Москвы, Петербурга, Владивостока, Хабаровска, Якутска.
134
Сведения об архиве Охотской судной избы XVII - начала XVIII вв. очень фрагментарны. Но
этот архив едва ли был очень велик и состоял в основном из ясачных книг, казачьих челобитных и
переписки с уездными воеводами. Представление о содержании этих бумаг дает, в частности,
отписка сына боярского А. Булыгина; в Якутскую приказную избу в начале 1655 г., в которой он
ссылается на различные документы в бытность его «на Охоте реке в новом ясачном острожке» 151.
Наличие здесь старого архива отражают и более поздние источники. Например, в 1743 г. на запрос
в Охотск от Я.Линденау - участника экспедиции Беринга: «Не бывало преж сего от иноземцев
каких нападений...» - пришел ответ: «...О том в канцелярии Охоцкого порта в архиве известия по
делам не имеетца, но токмо при Охоцкой церкви в Синодике (а есть поминанник) о убиенных от
здешних ламских еже есть охоцких тунгусов в разные годы упоминается, а именно, убито во 170-м
году на Юдоме и на Ине и Охоте реках якуцких служилых 52 человека, во 178 г. - 66 человек, во
186 г. - на Ураке реке - 871 человек, во 188 году на Юдоме реке стольник Данил о Библиков да
служилых 62 человека, и того всех 268 человек» 152. Это сообщение об Охотском синодике и
событиях 1662-1680 гг. очень примечательно. Из него следует, что, выйдя к океану, казаки
принесли с собой традицию, зародившуюся в Сибири при архиепископе Киприане, - «кликати»
павшим товарищам «вечную память», наряду с пострадавшими за веру. Кроме того, сам факт
составления синодика (поминальной книги) почти за двадцатилетний период говорит о
стремлении сберечь историческую память, что было бы трудно сделать без обращения к
документам архива Охотского острога конца XVII в. На этот же синодик ссылался и А.С. Сгибнев,
который в своем известном исследовании по истории Охотска опирался на материалы архивов
Якутска и Иркутска, где в сере-дине XIX в. еще можно было найти «древние акты» острогов и
ясачных зимовий Охотско-Анадырского края 153.
Важным рубежом в судьбе Охотска стал 1716 г., когда построенная на местной верфи ладья
«Восток» под водительством; морехода Н.М. Трески отправилась к берегам Камчатки. Вскоре эти
плавания стали регулярными, и Охотск приобрел значение главного порта на Тихом океане 154.
Создание на крайнем востоке
135
Российской империи новых учреждений и, следовательно, формирование их архивов относится к
первой трети XVIII в. Этому способствовали два обстоятельства. Во-первых, неоднократные
выступления аборигенов против русской экспансии. Во-вторых, организация ряда крупных
правительственных экспедиций в Ледовитом и Тихом океанах, а также к берегам Северной
Америки и в Японию. Первым таким учреждением, оставившим след в сибирских архивах, была
экспедиция полковника Я.А. Ельчина «для проведывания и покорения неизвестных земель»,
называвшаяся Большим Камчатским нарядом. В 1717-1719 гг. базой ее действий был Охотский
острог. В ведение Я.А. Ельчина отдали «подчиненные до того якутской канцелярии три
камчатские, анадырский, охотский, тауйский и удский остроги, а также ясачный сбор с охотских и
камчатских инородцев». Судя по масштабам работ и солидным издержкам казны,
делопроизводство Большого Камчатского наряда было обширным, но велось оно чрезвычайно
плохо. Не случайно после его упразднения подьячий Иван Петров, воротясь в Якутск, зарезался,
«не имея возможности привести в порядок запутанные дела наряда». Все бумаги и отчетность по
Большому Камчатскому наряду почти на полтора столетия осели в якутском архиве, где в
середине XIX в. с ними работал А.С. Сгибнев. В самом же Охотске какие-либо архивы едва ли
могли уцелеть, ибо после 1719 г. здесь воцарилось на несколько лет «совершенное безначалие» 155.
Конечно, такая ситуация беспокоила тобольское и якутское начальство, но интересовалось
оно прежде всего не архивами как таковыми, а отчетной документацией и требовало соблюдать
установленный порядок. Так, при отправлении на Камчатку в 1724 г. нового «прикащика»
дворянина Степана Трифонова сибирский губернатор князь А.М. Черкасский своим указом ему
приказал: «...Остроги и всякую наличную казну, порох, служилых и прочих людей принять, по
именному списку, а также аманатов, книги и всякие дела. Во всем росписаться и разменяться
росписными книгами». Понятно, что под «книгами и всякими делами» имелись в виду архивные
материалы. В острогах они хранились вместе с финансовыми документами и использовались в
фискальных целях. Например, 1734 г. дворянин Добрынский прислал в Иркутск окладную
136
перепись камчадалам, составленную им «по старым ясашным книгам, заведенным вскоре после
покорения Камчатки» 156.
В Петербурге внимание к землям на крайнем востоке Сибири усилилось после завершения
работ Первой Камчатской экспедиции. Указом от 10 марта 1731 г. захолустный Охотск был
объявлен портовым городом, а уже 24 апреля туда назначен и первый начальник порта - бывший
директор морской академии, Г.Г. Скорняков-Писарев, отбывавший ссылку в Жиганске. Ему
поручалось «иметь над оным местом полную команду, и ...людьми умножить, и хлеб завесть, и
пристань с малою судовою верфию, ...дабы оное яко новое место с добрым порядком к пользе и
прибыли государственной приведено было». Первыми жителями Охотска были «неоплатные
должники», отправленные туда вместо отбывания каторги 157.
Управление Охотским портом отделили от Якутска, подчинив напрямую Иркутской
провинциальной канцелярии, а по делам, относящихся флоту и мореплаванию, - Адмиралтействколлегий. В инструкции от 30 июня 1731 г. Скорнякову-Писареву предписывалось использовать
силы Анадырской секретной экспедиции для усмирения чукчей и коряков 158. Таким образом,
Охотск стал административным центром обширнейшего Охотско-Анадырского края, а в лице
командира порта сосредоточилась вся военно-полицейская и гражданская власть в этом регионе.
Изначально это наложило специфический отпечаток на характер документации, хранившейся в
архиве портовой канцелярии. Отчасти по этой причине спустя 200 лет советские архивисты
встретили ряд трудностей при определении фондовой принадлежности архивных документов
Охотска второй половины XVIII - начала XIX вв. В итоге это вылились в дробление и хаотическое
перемещение между государственными архивами СССР разного профиля фрагментов некогда
единого, исторически сложившегося комплекса материалов архива Охотского порта.
В сентябре 1733 г. был утвержден штат Охотского порта, состоявший из командира,
воеводского товарища, секретаря, трех канцеляристов, четырех копиистов и сторожа 159. Но
фактически портовый архив начал формироваться, видимо, не раньше 1735 г., когда Г.Г.
Скорняков-Писарев наконец-то прибыл в Охотск. К сожалению, за первые двадцать лет
существования портового уп137
равления его архив полностью утрачен. Мы можем судить о нем тишь по отрывочным
упоминаниям и исходящим документам. Главная причина этого - плохие условия хранения
документов и частые наводнения (1731, 1736, 1768, 1775 гг.), разрушавшие жилые и казенные
здания Охотска 160. Впрочем, как отмечалось, в других более старых городах на востоке Сибири, за
исключением, пожалуй, Якутска, состояние архивов было не менее удручающим.
И все-таки с организации регулярных плаваний на Камчатку, а затем к Курильским,
Алеутским островам и в Русскую Америку портовый архив Охотска стал формироваться более
тщательно, поскольку к ведению корабельной и экспедиционной документации, а также к ее
хранению и использованию предъявлялись довольно строгие требования, как со стороны
Адмиралтейств-коллегий, так и со стороны иркутских властей. Остановимся на этой теме
подробнее, т.к. для изучения историками дальневосточной проблематики этого периода архивы
российского флота представляют наибольший интерес.
Хронологически рубеж формирования морских архивов Дальнего Востока обозначен Первой
(1725-1730 гг.) и Второй Камчатскими экспедициями (1733-1743 гг.). Их деятельность запечатлена
в документах, отличающихся как содержанием, так и видовым составом по сравнению с теми, что
достались нам от мореходов допетровского периода. К делопроизводственным материалам флота
в XVIII в. относятся указы, наставления, ордера, инструкции, рапорты, доношения, ведомости,
экстракты, письма, вахтенные и шканечные журналы и т.п. Другая важнейшая категория
документов - картографические материалы: морские и топографические карты, схемы, планы и
т.д. Нет необходимости в Детальной характеристике каждого вида документов. Скажем, ордер или
наставление по содержанию схожи с тем, что мы называемой инструкцией (в XVII в. - «наказная
память»). Эта категория Документов информационно не столь содержательна. Иное ело - рапорты.
Это, как правило, краткие, но емкие по содержало документы. Их авторы - офицеры, чиновники,
сотрудники
138
научных экспедиций, т.е. люди квалифицированные и зачастую талантливые. Писались рапорты
обычно по «горячим следам» самими участниками событий.
Из документальных материалов, появлению которых мы обязаны русским морякам, следует
выделить вахтенные журналы, ведут штурманы на судах 161. Первостепенное значение этого
специфического вида документации, как источника по истории морских экспедиций,
подчеркивали многие исследователи 162. В них ежедневно, по часам, заносились данные о курсе
судна, погоде парусной оснастке, открытых землях, события корабельной жизни. Для историков
представляет интерес совокупность всех этих сведений. Именно вахтенные журналы служат
первоисточником при определении маршрута и подтверждении приоритета в географических
открытиях; в них заключено немало сведений по гидрологии и биологии моря, этнографии и т.д.
Вахтенные журналы служили зачастую главными источниками, на основании которых позднее
писались рапорты, донесения, отчеты и доклады. Источниковедческому анализу и
археографическим особенностям публикации этого ценного вида документов посвящены
интересные работы А.А. Сопоцко 163.
По Адмиралтейскому регламенту (1722 г.) вахтенные, или шканечные журналы («юрналы»)
были обязательными отчетными документами об итогах плавания, и капитан сдавал их командую
ющему флотом вместе с рапортом о состоянии корабля и экипажа. Такую же норму содержал
Портовый регламент (1722 г.), который обязывал вахтенного офицера «всему держать журнал и
репертовать.., и по вся субботы из записной книги делать выписку и пс сылать главному
командиру над портом» 164. В архив управления Охотского порта вахтенные журналы русских
судов, плававших в морях Тихого океана, сдавались систематически, по всей видимости, начиная с
40-50-х годов XVIII в. Главным образом, это были вахтенные журналы и иная корабельная
документация, относившаяся к плаваниям судов, принадлежавших сибирским купца
промышленникам. Вахтенные журналы и документация государственных экспедиций,
считавшаяся особо секретной, сдавала большей частью напрямую в Адмиралтейств-коллегию.
Документальные материалы тихоокеанских экспедиций пост пали в различные учреждения
Российской империи, отлагаясь в
139
делопроизводстве в виде переписки, периодических отчетов, рапортов и т.п. Итоговые материалы
(вахтенные журналы, отчеты, карты и планы) сдавались, как правило, в Адмиралтейств-коллегию
и концентрировались в ее архиве. Из столицы за этим следили внимательно. Например, в указе
Сената от 25 сентября 1743 г. А.И. Чирикову и М П. Шпанбергу о прекращении работ Второй
Камчатской экспедиции говорилось: «Буде же от вас... последних ваших вояжей журналы и карты
в Адмиралтейскую коллегию поныне еще не отправлены, оные вам через Тобольскую губернскую
канцелярию или с нарочным отправить немедленно» 165.
Но четких правил сдачи дел в архив Адмиралтейств-коллегий и порядка их использования в
практических целях еще не существовало, и некоторые ценные материалы о географических
открытиях оказались утраченными. Такая участь постигла, в частности, архивы Второй
Камчатской экспедиции, которая была предприятием беспрецедентным для того времени и по
числу участников - около 5 тыс. человек, и по масштабам. Об этом можно судить по объему
документов, связанных с ее подготовкой и проведением, отложившихся в архивах Сената,
Верховного Тайного совета, Адмиралтейств-коллегий, Сибирского приказа, Академии наук,
провинциальных и уездных канцеляриях Сибири и Дальнего Востока. До сих пор опубликована
лишь малая часть этих документов 166, а большинство, оставаясь достоянием узкого круга
специалистов, - находится в фондах РГА ВМФ (ф.216, экспедиция В. Беринга; ф.212,
Адмиралтейств-коллегия; ф.230, канцелярия адмирала Н.Ф. Головина; ф.223, канцелярия адмирала
Ф.М. Апраксина; ф.913, коллекция по гидрографии; ф.1331, коллекция атласов, карт и планов),
РГАДА (ф.9, Кабинет Петра I; ф.24, Сибирский приказ; ф.199, «Портфели Миллера»; ф.248,
Сенат), АВПРИ (ф. РАК и ф. Сибирские дела), ПФА РАН (ф.3 и ф.21), РГВИА (ф. ВУА). Лучшим
и, пожалуй, наиболее полным источниковедческим обзором этих материалов мы обязаны А.И.
Андрееву, Уделившему особое внимание трудам и документам академического отряда экспедиции
167
.
Не меньше интересовал А.И. Андреева и вопрос о судьбе архивов камчатских экспедиций,
отложившихся непосредственно в делопроизводстве В. Беринга. Дело в том, что хорошо
известный историкам фонд его канцелярии, находящийся в РГА ВМФ (ф.216, 119
140
д., 1725-1771 гг.) 168, не является архивом самого командора, которь сдал в 1730 г.
адмиралтейскому начальству только дела (4 ед.) по первой своей экспедиции 169. Дел о Второй
Камчатской экспе ции несравненно больше, но они представлены главным образом документами о
ней из делопроизводства Адмиралтейств-коллегии за 1732-1746 и последующие годы. Анализ их
содержания привел А.И. Андреева к неутешительному выводу о том, что «архив экспедиции, в
собственном смысле слова, надо считать утерян. Уцелела лишь небольшая часть переписки самого
Беринга, переданная в Адмиралтейств-коллегию С.Л. Вакселем и М.П. Шпанберг архивы
отдельных отрядов экспедиции (исключая отряд Д. Овь) А.И. Андреев считал утраченными
полностью 170.
Что приключилось с архивом Второй Камчатской экспедиции В. Беринга, в общих чертах
известно. После плавания к берегам Америки А.И. Чириков принял все бумаги его канцелярии
привез их в Томск, а уезжая в 1745 г. в Петербург, он сдал архив по описи лейтенанту С.Л.
Вакселю. По той же описи его шкипер Д. Коростелев и хранил около десяти лет, а затем сдал
капитан-лейтенанту В.А. Ртищеву. В Адмиралтейств-коллегии осталась опись, составленная еще
при сдаче архива А.И. Чириковым. Из нее следует, что весь архив экспедиции насчитывал более
единиц хранения: кроме 12 «столпов» (связок) указов и инструкций, он содержал 390 «столпов»
различной входящей и исход переписки 171.
В 1755 г. сибирский губернатор В.А. Мятлев Адмиралтейств-коллегию выслать ему в
Тобольск инструкции, указы, данные в свое время Берингу. Это было связано с тем, что в декабре
1753 г. Сенат утвердил проект В.А. Мятлева о возобновлении деятельности Камчатской
экспедиции (новая экспедиция получила позднее название Секретной Нерчинской) 172. Ком
сообщила, что эти документы остались в Томске, и на этом переписка об архиве Беринга
обрывается. Как уже отмечалось, время беринговский архив был в ведении В.А. Ртищева, который
в Томске выполнял различные поручения В.А. Мятлева и, скорее всего, переправил архив в
Тобольск. Вскоре В.А. Ртище правился в Охотск, чтобы принять должность командира после того,
как в Тобольске генерал-лейтенанта В.А. Мятлева в 1757 г. сменил на губернаторском посту Ф.И.
Соймонов, возглавлявший до того Нерчинскую экспедицию 173.
141
Для организации работ Нерчинской экспедиции в Тобольск, кроме архива Беринга,
доставили из Петербурга и другие материалы Второй Камчатской экспедиции. В частности, в 1754
г. со всех карт, составленных ее офицерами и имевшихся в одном экземпляре, в Морском
шляхетском корпусе были сняты копии. Затем подлинники и некоторые повторные экземпляры
копий отправили в Тобольск. Всего туда поступило 53 подлинника карт, составленных в свое
время сотрудниками Беринга, и часть его судовых журналов. Но воспользоваться всеми этими
материалами Ф.И. Соймонов и его преемники во главе Нерчинской секретной экспедиции в
полной мере не успели. В 1763 г. Ф.И. Соймонов получил назначение в московскую контору
Сената, а 17 июня 1765 г., ввиду напряженных отношений с Китаем, последовало высочайшее
повеление «тобольскую секретную комиссию» (т.е. Нерчинскую экспедицию) упразднить.
Практический интерес к архивным документам экспедиции Беринга на какое-то время угас; они
застряли в Тобольске, где и погибли в 1787 г. при большом пожаре, уничтожившем сибирскую
столицу. Как считал А.И. Андреев, тогда же сгорел и комплекс документов Нерчинской секретной
экспедиции, т.к. основная переписка по ее деятельности велась В.А. Мятлевым, а затем Ф.И.
Соймоновым в Тобольске 174.
Трудно сказать, почему ценные архивы Второй Камчатской и Нерчинской секретной
экспедиций, стоивших государственной казне огромных средств, не вернули своевременно в
Петербург. Возможно, о них просто забыли, хотя еще в 1764 г. Адмиралтейств-коллегия, в целях
упорядочения комплектования своего архива, дала предписание учреждениям флота сдавать дела
на хранение по частям, по мере завершения их в делопроизводстве. Но малочисленный штат
архива (архивариус, его помощник и несколько копиистов) не мог обеспечить прием, описание и
хранение поступавших материалов. В таком положении архив находился почти 100 лет, накопив
за это время до 2 млн дел 175. Пользоваться таким массивом документов было весьма сложно, ибо
большинство из них сдавалось без всякой экспертизы ценности.
Следует отметить, что организация регулярных морских экспедиций на Тихом океане, как
государственных так и част142
ных промышленных, имела важные последствия для отечественного архивного дела. Дело в том,
что постепенно, начиная 20-30-х годов XVIII в., на российском флоте была выработана целая
система порядка ведения судового делопроизводства, призванная запечатлеть все этапы
путешествия, его научные, политические и коммерческие итоги. Правительство и сибирская
администрация старались использовать каждое плавание русских кораблей для получения
географической информации, имевшей в то время важное политическое и экономическое
значение. На местах за сдачей документации надзирали портовые власти Охотска и Камчатки. Это
видно хотя бы из «изъяснения» казака С.Т. Пономарева и передовщика С.Г. Глотова, открывших в
ходе плавания 1758-1762 гг. острова Умнак и Уналашка. Дело об этой экспедиции завела
Нижнекамчатская канцелярия по их возвращении в 1762 г. Оно хранилось в ее архиве и в XIX в.
попало в частное собрание П.И.Щукина (опубликовано в «Щукинском сборнике», вып. V, с. 148174), подаренное им Государственному историческому музею в Москве. Кроме «изъяснения», С.Т.
Пономарев представил камчатским властям карту Алеутского архипелага, на которой он
обозначил к северо-востоку от Уналашки еще восемь больших островов 176.
Можно сказать, что уже во второй половине XVIII в. все дальние экспедиции, уходившие в
плавание из Охотска или портов Камчатки, готовились тщательно не только в мореходном
отношении. Так, например, в указе Сената от 24 августа 1761 г. шкиперам купеческих судов,
уходивших на пушной промысел в Тихом океане, поручалось «чинить журналы и записки» и
представлять их сибирскому губернатору Ф.И. Соймонову, а «найденные на морских островах
вещи отсылать при указе в канцелярию Академии наук» 177. В 1775 г., при отправлении «на
дальние» Курильские острова бота «Св. Николай», начальник экспедиции И.М. Антипин получил
три шнуровые книги: «казенному платью и товарам мохнатым» (т.е. айнам), «продажным товарам
для японцев» и «для записки ясаков», а также три журнала: «О мореплавании», «Для вписывания
всего замеченного об островах» и «Для внесения штрафов». Кроме того,ему вручили наставление
Академии наук «о собирании любопытных вещей для натуральной истории», карту островов и,
наконец, своего рода инструкцию по секретному делопроизводству – указ
143
Петра I от 17 января 1724 г. «О делах тайности подлежащих» 178.
Поскольку иногда плавания длились годами, на корабле скапливался довольно объемистый
архив, сохранность которого была предметом особых забот лично капитана или начальника
экспедиции, а в случае их гибели - старших по званию офицеров. В частности, так произошло во
время известной экспедиции П.К. Креницына и М.Д. Левашова, собравшей в 1764-1770 гг.
богатейший картографический и описательный материал (географический, этнографический,
иконографический) об Алеутских островах 179. 4 июля 1770 г. капитан 1-го ранга П.К. Креницын
трагически погиб в устье реки Камчатки. В рапорте об этом несчастье капитан-лейтенант М.Д.
Левашов докладывал Адмиралтейству: «...Главную команду принял я, а данные ему (Креницыну. А.К.) секретные инструкции, веденныя морские журналы и все письменные дела, запечатав, взял в
свое смотрение» 180. Он же доставил в Петербург архив экспедиции, ныне представленный в
упоминавшемся объединенном фонде канцелярий капитан-командора В.Й. Беринга, капитана А.И.
Чирикова и капитана 1-го ранга П.К. Креницына (ф.216) и ряде других фондов РГА ВМФ.
В плаваниях, организованных с научными целями правительством, подготовка
экспедиционных архивов к сдаче в Адмиралтейств-коллегию начиналась еще на Дальнем Востоке.
Во время зимовок писались рапорты и промежуточные отчеты, обрабатывались дневники,
журналы плаваний и береговые лагбуки, меж которыми еще не делалось четких различий: часто
вахтенными журналами называли и те, что вели в море, и те, что на берегу, а журналы морских
походов - путевыми лагбуками. Все журналы делились на беловые; (подлинные), черновые и
копийные, в оформлении и сдаче которых существовали установленные правила. Объемы
сдаваемых Адмиралтейств-коллегией архивов тихоокеанских экспедиций определялись не только
их продолжительностью и количеством участников, но и усложнением исследовательских задач.
Например, экспедиция Креницына-Левашова оставила за шесть лет только одних экспедиционных
журналов 53 единицы хранения - больше, чем обе Камчатские экспедиции первой половины XVIII
в., а члены Северо-Восточной географической экспедиции 1785-1795 гг., более известной как
экспедиция И.И. Биллингса - Г.А. Сарычева, сдала более 150 экспедиционных журналов 181.
Помимо обязательных ат145
рибутов - сведений о ходе плаваний и сухопутных переходов, все журналы названных экспедиций
содержат ценные сведения по географии, гидрографии, климатологии, этнографии и природных
условиях Чукотки, Камчатки, Алеутских и Курильских островов 182.
Документация правительственных экспедиций на Тихом океане, особенно журналы и карты,
длительное время считалась совершенно секретной 183. В архивах сибирских канцелярий и
Адмиралтейств-коллегий доступ к ней был сугубо ограничен, что натагало на офицеров и
чиновников немалую ответственность за ее доставку и сохранность. Кстати, аналогичные правила
действовали и на кораблях иностранных флотов, все чаще появлявшихся у тихоокеанских берегов
России в последней трети XVIII в. И порой реальная угроза случайной утраты бесценных архивов
на обратном пути в Европу вынуждала иностранных мореплавателей на нестандартные решения.
Пример тому - связанная с именем начальника Камчатки премьер-майора М.К. Бема необычная
история с экспедиционным архивом Джеймса Кука. Как известно. 14 февраля 1779 г. этот
британский мореплаватель погиб на Гавайских островах, а в апреле его корабли «Резолюшен» и
«Дискавери» прибыли в Петропавловский порт. В признательность за помощь русских властей
преемник Кука капитан Чарльз Клерк подарил М.К. Бему кое-что из своих материалов, в том
числе «некоторым вновь обысканным островам карты», а также «из диких людей мужеска и
женска пола странных видов патреты» 184. Узнав, что премьер-майор отъезжает в Петербург, Ч.
Клерк решил передать с ним наиболее ценные материалы экспедиции: дневники покойного Кука и
свой собственный, отчеты, карты и другие документы. Эту просьбу М.К. Бем исполнил со всей
щепетильностью, хотя и поплатился за это офицерским чином из-за конфликта с иркутским
губернатором Ф.Н. Кличкой, который изъял из почты англичан некоторые морские карты. Прибыв
в столицу, М.К. Бем вручил британскому посланнику бесценные документы его соотечественника,
а подаренную ему этнографическую коллекцию передал в Кунсткамеру. Ее предметы и ныне
представлены в экспозиции МАЭ им. Петра Великого 185.
Благодаря помощи русских властей на Камчатке уцелела также часть экспедиционного
архива Ж.-Ф. Лаперуза. В 1787 г., при содействии охотского коменданта Г.А. Козлова-Угренина,
он от146
правил из Петропавловска участника своей экспедиции вице-консула королевского двора Ж.Б.
Лессепса, доставившего в Париж отчеты и другие документы кругосветного путешествия, из
которого сам великий французский мореплаватель так и не вернулся 186.
Важным этапом формирования архивов Охотско-Камчатского края стали 60-80-е годы XVIII
в. Как уже отмечалось, 19 октября 1764 г. последовал именной указ Екатерины II «О наименоваю
Сибири Сибирским царством и об учреждении в ней другой губернии - Иркутской», к которой
относился и Охотский уезд. Управлял уездом по-прежнему командир Охотского порта, на
должность которого был назначен подполковник Федор Христианович Плениснер 187. Прежде он
возглавлял Анадырскую секретную экспедицию и отлично знал Охотско-Камчатский край, где
служили некогда еще под началом В. Беринга. По всей видимости, именно Ф.Х.Плениснеру мы
обязаны тем, что в начале 70-х годов ХVIII в. в Охотск эвакуировали архив Анадырской крепости,
сыгравшей
147
важную роль в закреплении за Россией Чукотки.
Напомним, что Анадырский острог был заложен в 1649 г. на одном из островов реки
Анадырь, в 480 км от устья, участниками похода С.И. Дежнева. Спустя десять лет его преемник
Курбат Иванов на этом месте «аманатскую избу с нагороднею и... крепостьми, и зимовья
построил» 188. Местность оказалась бедна в промысловом отношении, и в 70-е годы XVII в. здесь
было всего 16 казаков и один приказчик. Казне дорого обходилось их содержание, и в 1676 г.
якутский воевода А.А. Барнашлев предложил царю острог упразднить 189. Но отношения с
аборигенами были сложными, и еще почти целое столетие Анадырская крепость служила
форпостом русского влияния на крайнем Северо-Востоке Азии. Здесь имелся свой небольшой
архив. Это видно из отпуски якутского служилого человека Петра Попова о походе в землю
чукчей «для сбора сведений о тамошних жителях и призывания их в ясачный платеж».
Вернувшись в сентябре 1711 г., он упоминал в своей отписке, что «о всем велено ему Петру
записывать в книгу имянно, и той их Чюкоцкои земле написать чертеж и тот чертеж подать в
Анандырском остроге в судной избе» 190. С 1713 по 1718 гг. отсюда управлялась и Камчатка, т.к.
назначенный ведать камчатскими острогами драгунский капитан М.П. Татаринов избрал своей
штаб-квартирой Анадырскую крепость 191. К сожалению, за этот период анадырских архивов как
таковых не сохранилось.
Новый этап истории Анадырска связан с созданием Секретной экспедиции, направленной в
«Чукотскую землю» по именному указу от 3 марта 1727 г. 192. Экспедиция базировалась в
Анадырском остроге и как военно-полицейское учреждение фактически находилась
непосредственно в ведении Военной коллегии. В отличие от предприятий В. Беринга, а также
Нерчинской секретной экспедиции, деятельность Анадырской секретной экспедиции не имела
отношения к научным исследованиям и была направлена в основном на покорение «немирных
чукчей» и сбор ясака, поэтому название «секретной» сохранялось за ней до самой ликвидации.
Как правильно отметил А.С. Зуев, именно Анадырский гарнизон вынес на себе тяготы так
называемой «чукотской войны» 30-60-х годов XVIII в., по ожесточению сравнимой с походом
Ермака в Сибирское ханство 193.
Для Крайнего Севера Анадырский острог считался в тот период довольно крупным
поселением. В ноябре 1741 г. начальник
148
отряда Второй Камчатской экспедиции Д.Я. Лаптев писал, что острог «построен на острову
деревяной ис талого лесу с пятью ба нями ворота одни. Да за островом одна церковь да сто
тридцать изб жилых и казачьих и прочих чинов. А остров длиною два, a цц риною одна верста» 194.
Через год, закончив исследования, Лаптев оставил в крепости все свое тяжелое снаряжение,
включая nушки и ядра, где они лежали многие десятилетия, напоминая о первой экспедиции,
связавшей инструментальной съемкой Колыму Анадырем 195.
В 1760 г. главным командиром Анадырской секретной экспедиции Сенат утвердил
подполковника Ф.Х. Плениснера. По поручению сибирского губернатора Ф.И. Соймонова,
убедившись в военной нецелесообразности дальнейшего содержания крепос на реке Анадырь,
Ф.Х. Плениснер предложил ее ликвидировать, а Секретную экспедицию распустить. В результате
Ф.И. Соймонов издал указ, утвержденный в 1766 г. Екатериной II, об упраздни нии Анадырской
крепости и создании Гижигинского управления, подчиненного начальнику Охотского порта. Но
фактически Анадырский острог, как укрепленный пункт с небольшим гарнизоном, существовал
еще несколько лет и окончательно был снесен, а точнее - выжжен только в 1771 г. 196. К тому
времени здесь имелся довольно крупный архив, который, по нашему мнению, являлся единым
документальным комплексом гарнизонной канцелярии Анадырской секретной экспедиции за 3070-е годы XVIII в., делопроизводство которых велось совместно. От старой крепости не осталось и
следа. Какое-то время о ней напоминала лишь прогалина в лесу, но и она вскоре исчезла, смытая
течением разыгравшегося русла реки 197. Но основной массив документов дырского архива уцелел
и, скорее всего, в конце XVIII в. даже был раздроблен на части, как произошло позднее.
Подполковник Ф.Х. Плениснер, как главный начальник крепости отправляясь в Охотск,
поручил капитану Пересыпкину перевезти часть гарнизона и все имущество в Гижигинскую
крепость. Не был забыт и архив. Как писал А.С. гибнев, в 1768 г. Пересыпкин сначала отправил в
Гижигу 53 человека, а 15 ноября 1769 г., «с писменными делами, артиллерийскими припасами и
другими вещами выступил из острога сам, на собаках и оленях, нанятых у коряков, оставив для
охранения церкви и крепостных построек полк сол149
дат с офицером. Только в марте следующего года, когда пришло азрешение об упразднении
анадырской церкви, начался последний этап эвакуации, и крепость перестала существовать 198. В
каком состоянии находился в тот период архив Анадырской крепости, судить сложно, но,
вероятно, его все-таки благополучно доставили через Гижигу в Охотский порт, начальником
которого до 1772 г. был все тот же Ф.Х. Плениснер 199. Хотя не исключено, что какая-то часть
анадырских бумаг «застряла» и в канцелярии Гижинской крепости, где служил комендантом Т.И.
Шмалев - страстный собиратель исторических документов, который, как и Ф.Х. Плениснер,
немало помог Г.Ф. Миллеру в пополнении его «портфелей» уникальными дальневосточными
материалами XVIII в. 200. Конечно, перемещение документов канцелярии Анадырской крепости не
обошлось без потерь, но в данном случае важно другое - это был первый успешный опыт
эвакуации местных архивов в пределах русского Дальнего Востока.
В связи с этим стоит сделать отступление относительно дальнейшей судьбы архива
Анадырской крепости, тем более что конкретных упоминаний о нем в литературе XIX и начала
XX вв. не встречается. Складывается впечатление, что он как бы исчез почти на 200 лет,
«растворившись» в архивной россыпи других учреждений Охотско-Камчатского края,
ликвидированных в конце XVIII столетия и позднее. В какой-то мере это объясняется тем, что с
середины 1850-х годов, с началом колонизации Приамурья и Приморья, главное внимание
правительства и администрации Восточной Сибири было обращено на юг Дальнего Востока, а его
север - Анадырь, Камчатка, Охотск и Гижига окончательно отошли на второй план. И уж тем
более у властей не доходили руки до спасения здешних архивов. О них вспомнили, по всей
видимости, после того, как в 1859 г. с ревизией земских управлений и гражданской полиции в
Петропавловском, Охотском, Гижигинском и Удском округах Приморской области побывал
переводчик штаба Сибирской флотилии А.Ф. Филипиус 201. Однако прошло еще несколько лет,
прежде чем администрация Приморской области приступила к перемещению старых архивов из
Охотского порта. Это видно из протокола заседания областного правления от 9 апреля 1867 г. В
нем отмечалось, что при передаче в Николаевск архивных дел бывшим охотским земским
исправником Атласовым не оказалось в наличии
150
110 единиц хранения упраздненного окружного казначейства и 183 единиц хранения из архива
бывшей гражданской полиции. В связи с этим правление приказало областному архивариусу «об
утрате дел произвести следствие, затем архивные дела на казенном судне прислать в Николаевск и
об исполнении донести» 202.
В Охотске с исполнением этого указания не спешили. В декабре 1874 г. тамошний окружной
полицейский исправник сообщал, что подготовил для отправки в Николаевск «архивные дела,
закупоренные в 28 рогожных кулях, значащиеся в прилагаемых 13-ти копиях с описей»203. Время
шло, а документы все еще оставалис в Охотске. В июле 1876 г. тот же исправник докладывал, что
весь архив хранится на пустующем гостинном дворе «и может бьг съеден крысами; более же
удобного помещения для архивных дел книг Свода Законов нет». Исправник просил о доставке
архива к мандира зашедшей в Охотск канонерки «Горностай», но тот отказался, ссылаясь на то,
что «не имеет соответствующих приказаний из Владивостока и лодка «Горностай», будучи
боевым судном, не приспособлена для перевозки грузов, особенно боящихся сырости» 204.
Наконец, 1 сентября 1876 г. охотский исправник доложил военному губернатору, что «дела
Охотского архива и книги Свода Законов приняты контрагентом купцом 1-й гильдии Филипиуо
для доставки во Владивостокский порт...» 205.
Судя по всему, исторические архивы вывозились из Охотска и в последующие годы.
Например, 6 сентября 1878 г. окружное полицейское управление докладывало Приморскому
военно губернатору, что «означенные в указе от 9 апреля 1867 г. дела» нашлись ныне при
проверке дел прежних лет для отсылки их архив 206.
Тогда же или чуть позже во Владивосток вместе с делами охотских учреждений попали,
очевидно, и документы Анадырск крепости, хранившиеся, скорее всего, в архиве канцелярии
начальника порта, где о них попросту забыли на целое столетие. Поздно-уже в советский период,
Анадырский архив с документами 40-70-х годов XVIII в., насчитывающий свыше 140 дел,
оказался разделен между тремя центральными государственными архивами СССР и РСФСР,
являющимися ныне федеральными архивохранилищами. Во Владивостоке самые ранние
документы РГИА ДВ представлены фондом канцелярии Анадырской секретной экспе151
диции (ф. 1067, 64 д., 1741-1762, 1772-1787 гг.) 207. Сведений о его поступлении в РГИА ДВ не
обнаружено 208, это косвенный признак того, что до 1941 г. эта часть анадырского архива не
покидала Дальний Восток и оказалась в Томске вместе с эвакуированными фондами Приморского
краевого архива, которые затем вошли в состав ЦГА РСФСР ДВ. Впервые его описание было
выполнено томскими архивистами в 1944 г., затем фонд частично дополнялся и перерабатывался,
а последнее усовершенствование описи относится к 1985 г. Наличие в фонде дел за 1787 г.,
относящихся к деятельности начальника Охотского порта, может рассматриваться как
доказательство того, что именно в Охотске хранились более 100 лет анадырские архивы. Кстати,
Н.В. Слюнин - автор книги «Охотско-Камчатский край: Естественно-историческое описание»
(СПб., 1900. Т.1-2.) не раз сетовал, что архивы Охотска, имевшиеся в распоряжении А.С.
Сгибнева, к концу XIX в. были утрачены. Но, как заметил А.В. Макашин, часть документов, на
которые ссылается Н.В. Слюнин в своем фундаментальном труде, отложилась как раз в фонде
1067 209. Другая часть анадырского архива, зафондированная как документы канцелярии
командира Анадырской крепости, находится в РГАДА (ф.1095, 64 д., 1745-1774 гг.) 210. В Москве
они оказалась, видимо, в результате «концентрации» исторических документов, проводившейся
Центрархивом РСФСР в 20-30-е годы XX в., поскольку в РГАДА этот фонд поступил в 1939 г. из
ЦГАОР 211. И, наконец, третий фрагмент архива Анадырской крепости представлен в фондах
РГВИА (ф.10917, 14 д., 1743-1769 гг.) 212. Исторически эти три фонда XVIII в. дополняет
небольшой комплекс документов Анадырской Спасской церкви (ф.239-и, 9 д., 1752-1776 гг.),
находящийся в Национальном архиве Республики Саха (Якутия) 213. Это все, что уцелело до
наших дней от архива знаменитой Анадырской крепости, сыгравшей важную роль в освоении
Россией крайнего Северо-Востока Азии. Впрочем, не исключено, что какие-то фрагменты этого
архива, в виде отдельных дел, могут быть еще опознаны архивистами в составе иных
дальневосточных фондов конца XVIII в., поскольку мы знаем, что личный состав Анадырской
екретной экспедиции разместили в Гижигинской, Тигильской и ижнеколымской крепостях,
которые «учредилися» на границе с чукчами. Среди них роль главного пограничного пункта
играла P в Гижиге 214. В ее гарнизонной канцелярии также имел152
ся весьма крупный архив, формировавшийся с начала 40-х годов XVIII в. К сожалению, в
советское время его постигла та же участь, что и архив Анадырской крепости. Он также оказался
разобщен на три части между РГАДА, РГВИА и РГИА ДВ. Архивам гражданских учреждений
Гижиги конца XVIII - первой половины XIX вв. «повезло» чуть больше, и все они или, точнее, то,
что от них осталось, представлены в фондах РГИА ДВ (таблица 4), за исключением находящейся в
Магаданском облгосархиве небольшой части документов Спасской Гижигинской церкви (ф.73, 14
д., 1843-1911) 215, исторический архив которой следует считать утраченным.
Значение документов исторических фондов Гижигинской крепости чрезвычайно велико,
поскольку в рассматриваемый период через ее канцелярию велась не только переписка иркутского
начальства и командира Охотского порта с Анадырем и Камчаткой, но и решались многие
вопросы управления этими землями.
Подчиненность командира Гижигинской крепости менялась, что не могло не отразиться на
документообороте его канцелярии. Это объясняется сложной ситуацией на Камчатке, доставляв
шей массу хлопот сибирским и центральным властям. В 1769 г. эпидемия оспы унесла в
камчатских селениях свыше 6 тыс. жизней. На следующий год полуостров испытал страшный
голод, а в 1771 г. ссыльный польский конфедерат М. Беневский учинил в, Большерецке мятеж и,
захватив корабль, бежал с бунтовщиками через Макао во Францию. В Японии и Европе эти
события имели негативный резонанс, как свидетельство слабости России на Тихом океане, вызвав
глубокую озабоченность Екатерины II 216. По: ее указу в 1772 г. Камчатка обрела самостоятельное
управление, и туда с широкими полномочиями был назначен главный командир, уже
упоминавшийся М.К. Бем. Его резиденцией стал Нижне-Камчатск, в ведение которого перешла и
Гижигинская крепость 217. М.К. Бем ревностно взялся за устройство края, а спустя восемь лет,
вернувшись в столицу, сдал бумаги своего делопроизводства в архив Кабинета Е.И.В. 218. Это
единственный уцелевший комплекс документов камчатских архивов второй половины XVIII в.
Все остальные документы местных архивов Дальнего Востока этого периода дошли до нас в
составе фондов учреждений Охотска и Гижиги.
153
Образование по указу от 6 марта 1783 г. Охотской области в оставе четырех уездов
(Охотского, Гижигинского, Акланского и Усть-Камчатского), в отличие от предыдущих реформ,
затронуло не только территориальное деление, но и всю систему управления на Дальнем Востоке
219
. В уездных городах был создан ряд гражданских учреждений, наделенных административнополицейскими, судебными и надзорными функциями (городничие, верхние и нижние расправы,
совестные и уездные суды, казначейства, уездные стряпчие и т.д.). Их делопроизводственная
документация стала основой формирования архивов первых гражданских учреждений Дальнего
Востока конца XVIII - первой половины XIX вв.
Главный архив Охотской области по-прежнему находился при канцелярии начальника
порта. Теперь он назывался комендантом, и поскольку эту должность не всегда замещали
флотские офицеры, у него был заместитель - «заведующий морской частью» 220. Условия хранения
архивов в учреждениях Охотска, как и прежде, были отвратительными. Казенные здания,
теснившиеся на портовой кошке, часто беспокоили наводнения и штормы, приводившие порой к
разрушениям и жертвам. Предложения о переносе порта в более удобное место обсуждались
многократно, так и оставаясь на бумаге. Как раз в 80-е годы XVIII в. возник проект
перебазировать порт из Охотска в Удский острог 221, но по ряду причин от него отказались.
Кстати, этот острог, основанный казаками в устье реки Уды в 1679 г. (по другим данным в 1681
г.), имел весьма ценный архив. О его значении говорит хотя, бы то, что здесь несли службу Любим
Дежнев - сын известного полярного морехода, А. Ципандин, назначенный вскоре «начальным
человеком» Анадырского острога, и будущий «камчатский Ермак» - В. Атласов. После
заключения Нерчинского договора 1689 г. часть албазинцев ушла в Удский острог, ставший
опорой русского влияния на юго-западном побережье Охотского моря 222. Трудно сказать, как и
когда был утрачен архив Удского острога, заключавший немало интересных документов.
Известно, в частности, что в них имелись сведения об «экспедиции, собиравшейся на Сахалин еще
в 1789 г., но ограничившейся, по неблагоприятным обстоятельствам, посещением Шантарских
островов». Были здесь и иные
154
материалы, свидетельствовавшие о попытках русских промышленников достичь Сахалина в конце
XVIII в. 223.
Хотя комендант Охотской области по морским вопросам подчинялся Адмиралтействколлегий, признаков упорядоченной передачи дел из портовой канцелярии в ее архив не
обнаружено. Не видимо, имел место их выборочный прием по определенным темам». Так, в 1788
г. историограф флота П.С. Паллас обратился с доношенау ем о сборе документов для написания
истории русских плаваний в Тихом океане, и с этой целью он просил «послать указы в Иркутске
наместничество, дабы из Якуцкаго, Охотскаго и Болыперецкаго архивов изтребовать все сколько
найдутся журналы и известия, и прислать оных точныя копий, а также и всех мореходами сочинеш
специальных карт и планов, чем самым и архива Государственной адмиралтейской коллегии
может сделаться знатно пополненным» 224. Подобные запросы, будучи показателем растущих
потребностей документной информации, способствовали улучшению хранения и использования
дальневосточных архивов.
Как уже отмечалось выше, многие ценные документы сохранились благодаря трудам
братьев Василия и Тимофея Шмалевь служивших в 50-80-е годы XVIII в. в Анадырской секретной
экспедиции, в Гижиге, на Камчатке и в Охотске. В 1770 г., будучи в Москве, Т.И. Шмалев
познакомился с Г.Ф. Миллером, который поручил ему составлять описание примечательных
событий в Охотске и на Камчатке, начиная с 1740 г. Это поручение капитан Шмалев выполнял с
большим знанием дела до смерти академика в 1783 г. Настойчиво разыскивая в местных архивах
документы о прежш экспедициях, Шмалев снимал с них копии и отсылал в Москву. Высылал он
материалы и об экспедициях, в подготовке которь участвовал лично. Мореходы, возвращаясь из
«вояжей», доставляли камчатской или охотской администрации доношения о своих плаваниях, и
часто их рапорты адресовались начальнику Большерецкой канцелярии Т.И. Шмалеву. Поэтому
еще задолго, дружбы с Миллером он по своей инициативе занялся собирание и систематизацией
источников об открытии островов в Восточнс море, их жителях, о добыче «мягкой рухляди» и т.д.
Из его рукописных работ наибольший интерес представляют написанные совместно с братом
Василием «Примечания о морских экспедицк промышленных разных компаний с 1744 по 1755
гг.», дополнен155
ные затем сведениями до 1781 г., а также «Описание Алеутских и Курильских островов».
Поскольку архивные материалы, привлеченные Шмалевыми, позднее погибли, их труды имеют
исключительное значение. Богатейшее собрание копий документов, присланных ими Миллеру,
явилось крупным вкладом в создание источниковои базы истории Дальнего Востока и Русской
Америки 225.
Периодически у иркутского начальства просыпался острый интерес к старым «архивским
бумагам». В 70-90-е годы XVIII в. правительство и сибирские власти усиленно собирали любую
информацию об отношениях с японцами, положении Курильских островов и Сахалина. Причина
тому - беспокойство, вызванное мятежом М. Беневского, и появление у российских берегов
кораблей Дж. Кука, Ж.-Ф. Лаперуза, У.Р. Броутона и других иностранных экспедиций. В ответ
Россия укрепляет свои тихоокеанские порты и пытается наладить отношения с Японией. Каждой
такой попытке предшествовало изучение архивов, где для участников экспедиций снимались
копии наиболее важных документов. Так, в 1775 г., при отправлении на Южные Курилы и
Хоккайдо экспедиции И.М. Антипина, для него в Большерецкой канцелярии специально
изготовили архивную выписку «о приметах» из журнала сотника И. Черного, бывавшего на
Курильских островах в 1766-1769 гг. 226.
Не лежали без дела и старые архивы XVII в., поскольку порой запросы начальства касались
очень глубокой истории. Так, например, в 1786 г. генерал-губернатор И.В. Якоби приказал
коменданту Якутска подполковнику Г.А. Маркловскому разыскать в архиве областной канцелярии
документы 1639-1640 гг. о походе И.Ю. Москвитина. Почему-то И.В. Якоби считал, что с первым
плаванием россиян по Охотскому морю связано открытие южных островов Курильского
архипелага 227. Неизвестно, смог ли якутский архивариус, перевернув горы старинных свитков,
выполнить это поручение. Здесь какая-то архивная загадка, ставшая спустя 200 лет
историографическим актом в интерпретации авторов, утверждавших, что будто бы еще в первой
половине XVII в. до Москвы «докатились слухи» о Курилах, открытых москвитинцами 228. Б.П.
Полевой, отметив несостоятельность этой версии, связывал с именем И.В. Якоби попытку
закрепиться на Южных Курилах путем установки там металлических досок с надписью «Земля
Российского владения» 229.
156
Зарождавшаяся российская историография Сибири и Дальнего Востока опиралась на
широкий круг разнообразных исторических источников (археологических, этнографических,
летописных, фольклорных), в том числе и на архивные документы. Как известно, среди тех, кто
заложил фундамент отечественной историографии Дальнего Востока, были выдающиеся ученые и
писатели XVIII в., принадлежавшие к разным направлениям исторической мысли: официальнодворянскому (В.Н. Татищев, Г.Ф. Миллер, И.Э. Фишер), просветительскому (С.П.
Крашенинников, Г.В. Стеллер, И.Г. Георг, М.В. Ломоносов), демократическому (А.Н. Радищев)
230
. Но в целом научно-практическое использование документов дальневосточных архивов во
второй половине XVIII - начале XIX вв. следует признать эпизодическим. Изданные труды Г.Ф.
Миллера, С.П. Крашенинникова и других участников Камчатских экспедиций далеко не
исчерпывали материалов, собранных в ходе обширных и весьма дорогостоящих исследований в
Сибири и на Тихом; океане. Однако на правительственном уровне почти ничего не делалось для
их публикации. Как отметил А.А. Сопоцко, отчеты В. Беринга и его сотрудников, составившие
горы рукописей, оказались похороненными в архивах Сената, Адмиралтейства и мелких
сибирских канцелярий, откуда «лишь время от времени просачивались скудные и обычно
неправильные известия, становившиеся, достоянием широкой общественности» 231.
Наглядным показателем изученности тихоокеанских окраин империи является изданное при
Екатерине II «Пространственно землеописание Российского государства...» (СПб, 1787). В нем
даны этнографические описания аборигенных племен: тунгусов, юкагиров, чукчей, коряков,
камчадалов, курильцев (айнов) и алеутов; географический обзор Иркутского наместничества,
характеристикой четырех его областей (Иркутской, Нерчинском Якутской и Охотской), а также
основных населенных пунктов городов и острогов 232. Примечательно, что отдельный раздел этог
издания (rn.V) содержит «Описание Курильских и Алеутских островов». К владениям России
отнесен 21 остров Курильского архипелага - от Шоумчу (Шумшу) до Матмая (Хоккайдо). Об их
международном статусе говорится кратко, но вполне определенно: «...Сколько далеко
простирается, как их (т.е. японцев. - А.К.), так и китайское в северной стороне Матмая владение,
доселе еще неиз157
вестно. В средине сей земли обитают независящие ни от Китая, ни от Японии курильцы» 233.
Вполне очевидно, что такой вывод основывался на информации, полученной русскими
экспедициями, и на документах архивов Дальнего Востока, научное изучение которых только
начиналось.
Таким образом, фактический материал данной главы показывает, что XVIII в. был отмечен
важными изменениями в развитии архивного дела на территории Сибири. Следствием реформ
Петра I и, прежде всего, создания коллежской системы управления Российской империей явилось:
во-первых, увеличение документооборота между столицей и провинцией, во-вторых, появление
архивов учреждений, подчинявшихся не только сибирскому начальству в лице губернаторов или
воевод и т.п., но и центральным ведомствам - военному, морскому, горному, финансовому и т.д.
На протяжении столетия эта система ведомственных архивов усложнялась. Преобразования
Екатериной II государственного аппарата в 1775-1785 гг. еще более увеличили число местных
административных, судебных и финансовых учреждений. В них создавались обширные
комплексы документов, и в их же архивы поступали неоконченные дела ликвидированных
учреждений, относившихся к компетенции местных властей. Однако общее состояние архивов
Сибири к исходу XVIII в. едва ли можно назвать удовлетворительным, особенно в небольших
уездных городах, где в небрежении и почти полном забвении еще хранились старинные архивы
допетровского времени.
В то же время некоторые положительные тенденции в сфере архивного дела в этот период
были связаны с развитием отечественной науки и культуры. Это проявилось в деятельности
многочисленных экспедиций, организованных Сенатом, Адмиралтейств-коллегией. Академией
наук, а также по личной инициативе Русского купечества. Благодаря этому можно говорить о
«подорожании» документной информации, в том числе и ретроспективного характера.
Сложившиеся в XVIII в. правила ведения походной Документации и приемы сбережения
экспедиционных архивов чолволили сформировать ценнейший корпус документальных
источнпков, всесторонне характеризующих процесс изучения и ос158
воения территории Сибири, Дальнего Востока, побережья Аляски и островов северной части
Тихого океана, особенности материальной и духовной культуры населявших их племен и народов.
Важной чертой данного периода было зарождение частного собирательства документов по
истории Сибири и географических открытий на Тихом океане. У его истоков стояли В.Н. Татищев,
Г.Ф. Миллер, С.П. Крашенинников и ряд других выдающихся ученых, заложивших своими
трудами основы отечественной историографа Сибири и Дальнего Востока.
159
Глава III АРХИВЫ СИБИРИ В СИСТЕМЕ МИНИСТЕРСКИХ
УЧРЕЖДЕНИЙ РОССИИ
(Первая половина XIX в.)
160
1 Архивы Сибирского генерал-губернаторства на этапе министерской реформы
Александра I
На пороге XIX в. Россия жила ожиданиями государственных реформ. Император Александр
I - «Гамлет на троне», по выражению А.И. Герцена, в первые годы своего царствования
намеревался «ограничить самовластье», даровав стране конституции Либерализм его правления
был порождением европеизации государственного управления при Екатерине II, провозгласившей
принципы сословно-просвещенного абсолютизма и «народного самодержавия», с элементами
буржуазного гражданского общества. Не случайно это время отмечено в России всплеском
интереса ее собственной истории, вызванного общественной потребностью глубже вникнуть в
«биографию» государства, раскинувшегося пространстве трех континентов - Европы, Азии и
Америки.
С другой стороны, первая половина XIX в. отмечена, известно, углубляющимся кризисом
феодально-крепостнической системы, охватившим все стороны жизни российского общества.
Одним из его проявлений было усиление бюрократического централизма. Вступление на трон
Александра I, ознаменовавшиеся крупными преобразованиями центральных и местных учредений,
в том числе в Сибири, привело к некоторым измененениям в сфере архивного дела, повышению
административно-практической роли архивов и их значения как хранилищ исторических
источников 1. На этом фоне характерно зарождение идеи о ценрализации управления архивами
империи. Ее выразителем был М.М.Сперанский, составивший в те годы ряд трактатов и записке
на имя царя по вопросам государственных преобразований. В иболее важной из них - «Записке об
устройстве судебных и правительственных учреждений в России» (1803 г.) он предложил
161
учредить при Сенате исполнительном, состоящем только из министров, особую должность 3-го
или 4-го класса - «начальник государственных архивов с экспедициею и ведомства всех архивов»
2
. Для нашей темы эта нереализованная идея важна не столько сама по себе, сколько личностью ее
автора - выдающегося реформатора и государственного деятеля, который разработал крупнейшую
реформу управления Сибирью, коснувшуюся напрямую и архивного дела на ее территории.
Начатая указом от 8 сентября 1802 г. реформа центрального государственного аппарата,
связанная с созданием министерств, дала толчок развитию новых форм делопроизводства и
увеличению документооборота. Принятый 25 июня 1811 г. закон «Общее учреждение
министерств», установив их компетенцию и структуру, способствовал дальнейшей унификации
деятельности канцелярий и всего сосредоточенного в них «письмоводительства» 3. В дальнейшем,
как известно, «Общее учреждение министерств» вводилось в действие постепенно, вплоть до
начала 30-х годов XIX в., и этом этапе в структуре и порядке их делопроизводства сохранялись
элементы смешанной коллежско-министерской системы управления, созданной в 1802 г. 4.
Поскольку архивы, особенно в местных учреждениях, входили в структуру канцелярий,
указанный закон отразился и на их состоянии. При периодически назначаемых «сенаторских
ревизиях», к которым уже с 1813 г. стали прибегать Комитет министров и отдельные
министерства, проверялись содержание и условия хранения дел, правильность составления
заголовков, порядок выдачи справок и т.п. 5.
Из восьми министерств (военного, морского, иностранных и внутренних дел, финансов,
коммерции и народного просвещения), образованных в 1802 г., наибольшее значение для
формирования документальной базы истории Сибири и Дальнего Востока дореволюционного
периода имела деятельность учреждений подведомственных Министерству внутренних дел
(МВД), а также министерств военно-морских сил и иностранных дел. Ряд изменений коснулся
архивов Русской Православной церкви, имевших свою несколько обособленную структуру.
Следует отметить, что созданная александровской реформой отраслевая (министерская) система
делопроизводства и ведения архивов почти не коснулась на первых порах провинциальных
162
учреждений, где организация архивного дела была компетенцие МВД. Это объясняется тем, что
местные архивы являлись струц турной частью государственных учреждений губернского
(областного) и уездного звена, организованных на иных принципах, установленных еще
екатерининским законодательством. Для преодоления этого противоречия между общей
централизацией ведомственному принципу и децентрализаторскими началами, заложенными в
«Учреждении о губерниях» 1775 г., потребовало переходный этап, занявший в Сибири и на
Дальнем Востоке десятилетия 6. За это время Сибирь претерпела две крупных формы своего
административно-территориального устройства управления, отразившихся на организации
архивного дела и составе документальных фондов всего XIX столетия.
В ходе первой реформы, проведенной в 1803 г., было образовано Сибирское генералгубернаторство в составе трех губерний - Тобольской, Томской и Иркутской. К последней
относилс Охотско-Камчатский край, где указом от 12 апреля 1803 г. была образована Камчатская
область с центром в Нижне-Камчатске и та называемое Охотское предварительное управление.
Колымский край в 1805 г. отошел к вновь учрежденной Якутской области и тогда же было
упразднено Нерчинское областное правление 7. Таким образом, Иркутск, Якутск и Охотский порт
по-прежнему оставались главными центрами хранения исторических архивов и формирования
документальных фондов учреждений по управлению Дальним Востоком в первой половине XIX
в., которые в больше или меньшей сохранности дошли до наших дней. Забайкальские города -
Нерчинск, Селенгинск, Троицкосавск (Кяхта) также обладали крупными архивами за период
конца XVII-XVIII вв., которые были позднее утрачены.
Отдельно стоит сказать об архивах Камчатки, доставлявшей массу хлопот иркутским и
столичным властям с тех пор, как в 1799 г. здесь расквартировали регулярные войска. Штаб
гарнизоннс батальона, коего командир был одновременно комендантом все полуострова,
находился в Нижне-Камчатске. Здесь же хранился архив, формировавшийся, по крайней мере, с
30-40-х годов XVIII в. Истратив за десять лет на содержание батальона фантастическую для того
времени сумму - почти 1,8 млн рублей, правительство так и не решило проблему безопасности
тихоокеанского побережья. В
163
1809 г. иркутский губернатор Н.И. Трескин отослал в Петербург генерал-губернатору И.Б.
Пестелю неутешительный доклад, подчеркнув, что затратные «опыты хлебопашества» и
присутствие войск лишь отняли «у камчадалов их первобытную простоту, свободу и спокойствие.
...Край упал до того, что не скоро может поправиться». Хотя не сразу, но был образован особый
комитет во главе И.Б. Пестелем. В него вошли мореплаватели Г.А. Сарычев, И.Ф. Крузенштерн,
Л.А. Гагемейстер и профессор Г.Г. Лангсдорф. Они разработали новое «Положение о Камчатке»
из 90 пунктов, Высочайше утвержденное 9 апреля 1812 г. По нему на полуострове как и в
Охотске, вводилось упрощенное управление во главе с морским офицером. Его резиденция с
небольшим штатом чиновников (секретарь, объездной комиссар, два писаря,два лекаря, три
лекарских ученика) отныне находилась в Петропавловской гавани 8. Сюда же были переведены и
все камчатские архивы.
Специальная инструкция, утвержденная сибирским генерал-губернатором в конце 1815 г.,
предписывала иметь при канцелярии начальника «особый архив, в который должны быть
вывезены из Нижне-Камчатска все прежние дела, бывшие в уничтоженном областном правлении и
какие остались от последнего правителя Камчатки, генерал-майора Петровского» 9.
Перевод областного правления и возведение казенных зданий в Петропавловске начал в мае
1817 г., т.е. еще до приезда первого начальника Камчатки П.И. Рикорда, исполнявший эту
должность лейтенант И.Д. Рудаков со шлюпа «Диана». В 1819 г. из лиственничного леса
разобранных строений Нижне-Камчатска построили в порту канцелярию 10. Видимо, тогда же или
чуть позже в Петропавловск вывезли все или почти все старые камчатские архивы – гражданские,
военные и церковные. Во всяком случае, сделано это было своевременно, т.к. весной 1838 г., при
разливе реки Ратуги, все дома бывшей столицы Камчатки были полностью смыты вместе с
церковью и остатками деревянных городских укреплений 11.
О Камчатке мы упомянули не случайно. Морские архивы были, пожалуй, наиболее
востребованными в первой половине XIX в. Вообще же, если говорить о внимании к местным
архивам Сибири со стороны вновь образованных министерств, то на практике как и прежде, оно
сводилось в основном к периодическим ре164
визиям и письменным запросам с требованиями срочно найти те или иные важные бумаги. Так,
например, при подготовке первой кругосветной экспедиции министр коммерции граф Н.П.
Румянцев решил собрать документы о прежних контактах России с Японией и 4 марта 1803 г.
поручил иркутскому губернатору Б.Б. Леццано выяснить, «где точно отыскать можно
оригинальный лист, данный японским правительством в 1793 году г-ну Лаксману, в Японию из
России тогда посланному?». Необходимые материалы нашлись в иркутских архивах. Путевой
журнал, карты, а также «переводы с японских бумаг» были высланы Н.П. Румянцеву из Иркутска,
«при особом регистре» 12.
Иногда в столицу истребовались документы текущих архивов. Например, в мае 1808 г.
министр военно-морских сил П.В. Чичагов по представлению Адмиралтейского департамента
запросил у командира Охотского порта И.Н. Бухарина карты Японии и документы, которые он
годом ранее незаконно изъял у лейтенанта Н.А. Хвостова и мичмана Г.И. Давыдова. Это
мотивировалась тем, что «между оными бумагами есть журнал путешествия их и некоторые
записки, которые довольно любопытны и могут быть употреблены в пользу...» 13. Речь шла о
документах экспедиции Н.А. Хвостова к берегам Сахалина и Южных Курил и, в частности, о
вахтенном журнале тендера «Авось», который вел в этом плавании Г.И.Давыдов 14. Кстати
сказать, служба И.Н. Бухарина оставила недобрую память в Охотске и отразилась на состоянии
здешнего портового архива. В 1805 г., принимая должность командира порта, он имел поручение
привести архив в порядок, но выполнил его своеобразно - арестовал самочинно своего
предшественника капитан-лейтенанта В.Я. Башуцкого и перепоручил ему упорядочение старых
архивных дел. Для Охотска опять настали тяжкие времена, ибо жестокость и бесчинства капитана
1-го ранга Бухарина не знали предела, а во избежание огласки он задерживал и вскрывал всю
почту, шедшую через Охотск в Иркутск и на Камчатку. Наконец, сибирский генерал-губернатор
И.Б. Пестель вынужден был просить адмирала П.В. Чичагова «для спасения жителей Охотского
края от зверств и истязаний Бухарина» сменить его немедленно. Скандал дошел до императора, и
в декабре 1811 г. Бухарина под конвоем доставили в Петербург. На особой подводе везли
доказательства его деяний - около 70 томов мате165
риалов следствия и документов, изъятых в канцелярии и архиве Охотского порта 15.
Но министерские циркуляры приходили в Охотск или на Камчатку редко, а залежи ценных
документов в их портовых архивах, пылясь и плесневея, годами оставались невостребованными. К
тому же доступ к ним был строго ограничен по причине секретности. Многие мореплаватели,
обогатившие мировую науку собственными открытиями, не одобряли российские порядки по
длительному засекречиванию морских архивов, о которых знали не понаслышке. Например, В.М.
Головнин, критикуя Джеймса Кука за его неточности на картах и географические ошибки,
«которые русским были известны», с огорчением признавал: «Прежним нашим мореплавателям
запрещалось объявлять свету о своих открытиях, а журналы и описи их были представлены
местному начальству, которое в те времена, по примеру испанцев все их держало в тайне и тем
лишало славы своих мореплавателей. Впоследствии многие из сих бумаг сгнили и растерялись;
осталось лишь несколько кратких выписок из них, да и те были сделаны людьми, в мореплавании
не сведущими...». Характерно, что проблему доказательства приоритета в географических
открытиях В.М. Головнин напрямую связывал с небрежным отношением к старым архивам:
«...Беринг и Чириков - не одни наши мореплаватели, которые обозрели тот край (северо-западный
берег Америки. - А.К.); впоследствии там плавали Левашев, Креницын и многие штурманы,
командовавшие торговыми судами, которых журналы могли быть любопытны и полезны, если бы
в Охотске с них брали списки и отсылали в Адмиралтейскую коллегию, где бы из них делали
надлежащее употребление. Если бы журналы наших мореплавателей не сгнили в архивах, а были
бы исправлены, сличены один с другим, приведены в исторический порядок и напечатаны тогда
иностранцам (от мыса св. Илии к северу) 16 не осталось бы другого занятия, как только определить
долготы разных мест астрономическими наблюдениями, чего наши мореплаватели тех времен не
имели способов сделать» 17.
Сетование В.М. Головнина на небрежное отношение к местным архивам Дальнего Востока
опиралось на факты. Он имел в виду находку лейтенанта кн. А.Е. Шаховского, который,
оказавшись в 1815 г. в должности начальника Охотского порта,
166
обнаружил в его архиве около 120 ранее неизвестных или, точнее сказать - забытых и потому не
использовавшихся вахтенных журналов русских мореплавателей, начиная с 1787 г. 18. Изучение
этих архивных материалов, а также собственные гидрографические исследования позволили А.Е.
Шаховскому существенно улучшить морские карты северной части Охотского моря - одного из
самых опасных и сложных в навигационном отношении районов Тихого океана.
Несмотря на служебную принадлежность к морскому ведомству начальника Камчатки и его
коллеги по Охотскому предварительному управлению, большая часть переписки их канцелярий
велась через Иркутск, где после образования в 1803 г. единого Сибирского генералгубернаторства формировались главные государственные хранилища архивных документов,
запечатлевших управление необъятными территориями от Урала до Калифорнии 19. Среди них
выделялись своим значением (не считая городских учреждений самого Иркутска) два архива,
которые, по нашему мнению, существовали обособлено и, отчасти, поэтому впоследствии имели
разную историю.
Собственно говоря, к первому из них (назовем его «новым») понятие архив в то время
применимо условно, ибо он формировался только с 1803 г. на основе делопроизводства
канцелярии генерал-губернатора Сибири. Второй архив - губернский - был действительно
«старым» и хранил исторические документы всех упраздненных учреждений, едва ли не со времен
основания Иркутского острога, причем лишь малая часть из них была учтена. В начале 1807 г. по
указанию губернатора Н.И. Трескина для него было отведено помещение, сделаны шкафы и
полки, что позволило приступить к упорядочению архивных дел бывшего Иркутского
наместничества. Всего было сдано 78 тыс. дел, составивших основной комплекс документов
губернского архива 20.
По данным, которые привел недавно в своей статье Е.Б.Шободаев, к 1812 г. в Иркутском
губернском архиве находилось 118,2 тыс. дел и из них только на 12,1 тыс. дел имелась опись.
Обязанности губернского архивариуса определялись специальной инструкцией, утвержденной
губернатором Н.И.Трескиным. Штат архива включал помощника архивариуса, двух канцеляристов и сторожей. Инструкция жестко регламентировала порядок
167
пользования документами, которые категорически запрещалось выдавать из хранилища без
санкции высших должностных лиц губернского правления. Работа с делами чинов канцелярии
допускалась в исключительных случаях; все справки и выписки должны были делать архивные
служители, фиксируя свои действия в особых журналах-регистрах с приложением письменных
требований. Предусматривалось разделение архива на четыре главных отдела: 1-й включал дела
бывшего наместничества, а также самого губернского правления, казенной палаты, приказа
общественного призрения, судебных учреждений; 2-й отдел состоял из документов уездных
присутственных мест; 3-й отдел включал старинные дела воеводского управления, которые
предполагалось обработать в обратном порядке, от более позднего периода к ранним годам от
«основания Иркутска»; 4-й отдел должны были образовать документы «по военной части» и
контор иных ведомств 21.
Иркутский губернский архив начала XIX в., безусловно, был самым крупным в Сибири. Но,
рассматривая организацию его структуры, названный автор все-таки несколько преувеличивает
заслуги Н.И. Трескина, отмечая «новаторский подход к архивному делу», который будто бы
«контрастировал с деятельностью столичных учреждений, где бурными темпами шло создание
ведомственных архивов, а от документов предшествующих стремились избавиться». То же самое
можно сказать и относительно «создания централизованного губернского архива» 22. Нам
представляется, что в реальности структура и состав документов губернского архива в Иркутске
были отражением упрощенной военно-полицейской системы административного управления в
Сибири и на Дальнем Востоке, при которой вплоть до 50-60-х годов XIX в. в областные и даже
некоторые городские архивы края зачастую сваливали без всяких описей документы по
гражданской, судебной, военной, морской части и т.д., создавая немало проблем с их
упорядочением и практическим использованием.
По сравнению с губернским архивом упоминавшийся архив сибирского генерал-губернатора
был относительно невелик, но в нем отложились наиболее важные документы, относящиеся к
Сибири, Дальнему Востоку и Русской Америке за 1803-1822 гг. Однако при их изучении следует
учитывать некоторые осооенности формирования этого архива, а также его чрезвы168
чайно сложную судьбу до начала 20-х годов XX в., прежде чем он оказался в Государственном
архиве Омской области, где и находится по сей день.
Хотя резиденцией первого сибирского генерал-губернатора И.О. Селифонтова (1803-1806
гг.) считался Иркутск, ему разрешалось переезжать и в Тобольск, чтобы находиться там, пока это
необходимо. Сменивший его И.Б.Пестель в 1809 г. выехал в Петербург и, как известно, почти
десять лет управлял Сибирью оттуда, перепоручив практические дела иркутскому губернатору
И.Н. Трескину. Сам И.Б. Пестель лично никаких серьезных документов не писал, и большинство
бумаг сочинялось для него в Иркутске по заказу того же И.Н. Трескина 23. После скандального
смещения И.Б. Пестеля с занимаемой должности, 22 марта 1819 г. проведение ревизии в Сибири, с
одновременным назначением туда генерал-губернатором, было поручено М.М. Сперанскому,
переживавшему тогда опалу на скромном посту пензенского губернатора. В самом Иркутске М.М.
Сперанский находился недолго, но зато он лично объехал большую часть Сибири, посетив, кроме
губернских центров, города Омск, Семипалатинск, Верхнеудинск, Кяхту и др. Собрав
необходимые материалы, в том числе архивные, для разработки проекта реформы, весной 1821 г.
он возвратился в столицу и оттуда управлял Сибирью еще полтора года. Понятно, что при такой
постановке дела значительная часть документации, адресованной непосредственно генералгубернатору, вообще не попадала в его иркутскую канцелярию и оседала в Петербурге в частных
архивах. В этом несложно убедиться, поскольку личные фонды графа М.М. Сперанского,
хранящиеся в РГИА (ф.1251, 362 д., 1783-1847 гг.) и Отделе рукописей РНБ (ф.731, 2340 д., 17781848 гг.) 24, хорошо известны. Вне поля зрения историков Дальнего Востока остался, пожалуй,
лишь личный архив И.О. Селифонтова, уволенного от должности императором Александром I 3
марта 1806 г. 25. После отставки его бумаги хранились в семье и фактически влились в
документальное собрание его внука - сенатора и члена Государственного совета Н.Н.
Селифонтова, являвшегося в 1891-1900 гг. председателем Костромской губернской ученой
архивной комиссии 26. В фонде семьи Селифонтовых в Костромском облгосархиве (ф.655, 563
169
1627-1900 гг.) 27 бумаги первого генерал-губернатора Сибири насчитывают свыше 60 единиц
хранения, начиная с середины XVIII в. и по 1806 г. Наличие подлинников и некоторых копий
говорит о том, что И.О. Селифонтов держал при себе не только важные документы своего
делопроизводства 28, но и тщательно подбирал материалы из архивов Тобольска и Иркутска,
касающиеся практически всех аспектов социально-экономической и духовной жизни Сибири и
российских владений в Америке 29.
Что же касается непосредственно генерал-губернаторского архива, то в Иркутске им
заведовал 3-й стол III отделения его канцелярии, чиновники которого занимались сбором общих
статистических сведений, ревизиями делопроизводства и хранением послужных списков. Все
оконченные дела в установленном порядке передавались в архив, где хранились по описям,
составленным по годам, столам и отделениям 30. В результате за девятнадцать лет в Иркутске
сформировался крупный массив документов, отражающий деятельность правительства и
сибирской администрации по освоению Дальнего Востока и Русской Америки. В составе фонда
представлены: мнения М.М. Сперанского о привилегиях РАК; его распоряжения и предписания об
устройстве управления и снабжении Камчатки, Охотска, Гижиги; отношения в центральные
министерства о воспрещении меновой иностранной торговли в дальневосточных портах и т.п.
Большой интерес представляют также малоисследованные документы относительно торговли,
сбора ясака и злоупотреблениях начальников Охотско-Камчатского края; о развитии
транспортных связей, судостроения и о первых медицинских учреждениях, о положении воинских
и казачьих команд на Камчатке, о «заговоре» промышленников против управителя РАК А.А.
Баранова и т.д. 31.
170
2 Сибирская реформа М.М.Сперанского (1822 г.) и развитие архивного дела в
восточных регионах Российской империи
Министерская реформа Александра I докатилась до местных учреждений Сибири через
двадцать лет и, по стечению обстоя-тельств, была инициирована, а затем законодательно
оформлена в 1822 г. опять-таки благодаря М.М. Сперанскому. Именным указом от 22 марта 1819
г. он был назначен генерал-губернатором Сибири вместо И.Б. Пестеля, получив одновременно
поручение провести тщательную и всестороннюю ревизию управления краем. По возращении
М.М. Сперанского в Петербург для рассмотрения его отчета и плана реформ 21 июня 1821 г. был
создан I Сибирский комитет. Через него осуществлялась основная работа по реализации
реформаторских проектов, получивших широкое освещение в отечественной историографии 32.
Вместе с тем следует отметить, что влияние Сибирской реформы 1822 г. на архивы и
архивное дело почти не затрагивалось в научной литературе. Вероятно, это объясняется тем, что
М.М. Сперанский и на сей раз не смог реализовать, уже на уровне вверенного ему региона, свою
идею о централизованном управлении архивным делом. В результате как бы подразумевается, что
«Общее учреждение министерств» во всем, что касалось новых форм делопроизводства,
документооборота и ведения архивов, перекочевало на сибирскую почву, создав внешнее
впечатление порядка и не решив реальных проблем сохранения историко-документального
наследия края. Но это впечатление все-таки поверхностное, что дает повод подробнее
остановиться на этой интересной проблеме.
171
Многочисленные факты говорят о том, что сибирские архивы М.М. Сперанский знал
неплохо, поскольку процесс подготовки преобразований потребовал изучения и обобщения
огромного массива самой разнообразной информации, в том числе архивных документов. Сам
М.М. Сперанский был заинтересован в их получении и потому, несомненно, был осведомлен о
состоянии архивов края. Во-первых, об этом ему было известно из материалов назначенных им
ревизий по многочисленным злоупотреблениям местных чиновников и, прежде всего, И.Н.
Трескина. Во-вторых, благодаря личному знакомству с некоторыми крупными учеными
исследователями края, в числе которых были близкие сотрудники М.М. Сперанского во время его
пребывания в Сибири. Прежде всего, это известный сибирский историк П.А. Словцов - давний
друг М.М. Сперанского по Невской семинарии. Знакомство П.А. Словцова с документальными
раритетами началось летом 1814 г., когда он приехал однажды по делам образования в Нерчинск.
Обнаружив в здешнем архиве древние свитки, он «был устрашен в своем археографическом
любопытстве и пылью, и старинною скорописью». Вскоре П.А. Словцов приступил к многолетней
работе над своим знаменитым «Историческим обозрением Сибири» 33. Что значила встреча с ним
для М.М. Сперанского, видно из его письма от 18 сентября 1819 г. обер-прокурору Синода А.А.
Столыпину: «Я нашел здесь Словцова, не в счастии, но в спокойном философском уединении; он
совестный судья и директор гимназии, постарел, но свеж еще мыслями. Разумеется, что мы
каждый день вместе, и советы его мне весьма полезны» 34. Но, судя
172
по всему, П.А. Словцов не только помогал генерал-губернатору вникнуть в суть насущных
проблем жизни края, но и подбирал для него какие-то документы. Материалов этих было довольно
много, и позднее в среде иркутских краеведов даже существовало мнение, что часть своего
сибирского архива М.М. Сперанский подарил П.А. Словцову. Известно, что в 1852 г. эти
архивные материалы пытались найти члены Сибирского отдела Русского Географического
общества В.Н. Баснин и П.В. Громов. После неудачных поисков в Тобольске они посылали
запросы в Петербург и другие города, считая необходимым продолжить «розыскание переданного
от графа Сперанского к П.А. Словцову материала исторических, статистических и
этнографических сведений о Восточной Сибири» 35.
Одним из помощников Сперанского в Иркутске был и губернский землемер А.И. Лосев,
который представил «Статистическое описание Восточной Сибири» (1819 г.), составленное им на
основе исторических документов, а также собственных географических, этнографических и
статистических исследований 36. Коренной иркутянин А.И. Лосев, получивший образование в
навигацкой школе, немало потрудился в местных архивах. Его деятельность как архитектора,
географа, краеведа-летописца и картографа очень высоко оценивалась современниками и оставила
глубокий след в изучении Восточной Сибири 37.
Среди тех, кто интересовался старыми архивами края в бытность Сперанского генералгубернатором, следует назвать Е.Ф. Тимковского, сопровождавшего в Пекин в качестве пристава
очередную смену русской духовной миссии. На заре своей дипломатической карьеры он стал
известен благодаря опубликованному вскоре трехтомному труду - «Путешествие в Китай через
Монголию в 1820 и 1821 годах» (СПб., 1824) 38. О встрече Е.Ф. Тимковского со Сперанским в
июне 1820 г. упоминается в письме из Иркутска другого известного путешественника – мичмана
Ф.Ф. Матюшкина, который вместе с лейтенантом Ф.П. Врангелем тогда готовился отправиться в
их знаменитую экспедицию на север Колымского края 39. Спустя год МИД обратился к
Сперанскому с отношением о допуске к сибирским архивам коллежского асессора Е.Ф.
Тимковского «для собирания сведений Азиатскому департаменту нужных». Интересная запись по
этому поводу с изложением ответа М.М. Сперанского от 17 августа 1821 г. зафиксирована в
173
нале исходящих документов ведавшего архивом 3-го стола III отделения канцелярии генералгубернатора. Из этой записи видно как содержались местные архивы, и каковы были условия
работы архивариусов. «...Сведений сих, - отвечал М.М. Сперанский, - кроме архива Иркутского и
Троицке-Савской пограничной канцелярии нигде почерпнуть неможно, ибо Тобольский архив в
1787 году весь почти истреблен пожаром. ...Здания, в коих архивы сии помещаются, суть
холодные, без печей, и, следовательно, зимою трудиться в них весьма неудобно, и г. Тимковский,
совершив столь дальнее путешествие, вероятно, будет просить дозволение возвратиться
немедленно в столицу и может быть личное его объяснение по путешествию столь
примечательному найдено будет настоятельным» 40. Возвращаясь в Петербург, Сперанский четыре
месяца работал в Тобольске 41. Здесь он познакомился с В.Н. Верхом, занимавшимся в тот период
изучением старых сибирских архивов и поисками участников плаваний русских купцов в Тихом
океане. К сожалению, содержание бесед известного историографа флота со Сперанским
неизвестно, но проблем спасения документальных богатств Сибири они, безусловно, не обошли.
Ведь В.Н. Берх был одним из активных членов так называемого Румянцевского кружка,
объединявшего собирателей древних книг и редких документов, а Сперанский, в свою очередь,
близко знал многих из них и разделял их взгляды о значении архивов для государства и общества.
По всей вероятности, именно об этом в конце 1820 г. В.Н. Берх сообщил Н.П. Румянцеву, который
сразу же откликнулся ответным письмом: «...Вы меня помысленно обрадовали, сказав, что
Михайло Михайлович Сперанский меня помнит и вам поручил то мне свидетельствовать, покорно
вас прошу ему сказать мою благодарность и попросите его, чтобы он указал мне в Петербурге
особу, которой бы я мог вручить многие полезные для отечественной истории книги; получа
уведомление ваше я тогда к нему писать буду, прося, чтобы все сии книги взнесть в библиотеку
Иркутскую» 42.
Прекрасным знатоком края был коренной сибиряк и ближайший помощник Сперанского Гавриил Степанович Батеньков, исполнявший обязанности начальника X (Сибирского) округа
путей сообщения. Принято считать, что именно благодаря ему удалось в 1819-1821 гг. поставить
подход к готовящейся реформе на научно-практическую основу. Затем, когда по рекомендации
174
Сперанского инженер-капитана Батенькова назначили секретарем I Сибирского комитета, он
вплотную занялся разработкой актов «Учреждения Сибирского», о которых позднее, будучи в
томской ссылке, писал: «...Я редактор здешних (т.е. сибирских. - А.К.) законов, и многие
установления мною изобретены и названы» 43. По своей прежней должности в ведомстве путей
сообщения и в период работы со Сперанским он собрал обширный документальный материал по
экономике, географии, статистике, этнографии, который частично использовал в серии своих
статей о Сибири, печатавшихся в 1822 -1823 гг. в журнале « Сын Отечества» 44. Сфера интересов
будущего декабриста Г.С. Батенькова охватывала не только современность, но и собирание
древних актов по истории Сибири, о чем свидетельствует его коллекция, поступившая в 1862 г. в
Археографическую комиссию 45. Она включает 79 документов за 1655-1691 гг., некоторые из
которых позднее удостоились публикации в Дополнениях к Актам историческим (ДАИ. T.VIII.
№№ 100, 101, 109-112). Почти все эти документы были извлечены Г.С. Батеньковым из
нерчинских архивов 46.
Близкое знакомство разработчиков реформы, в том числе и самого М.М. Сперанского, с
состоянием сибирских архивов неизбежно нашло отражение в нормативных актах, определивших
их роль в системе местных учреждений Сибири фактически до конца XIX столетия.
22 июля 1822 г. Александр I утвердил «Учреждение для управления Сибирских губерний» 47.
Оно включало девять уставов и положений, составивших комплекс законодательных актов,
изложенных в 4019 параграфах и ряде приложений к ним. «Учреждение Сибирское»
устанавливало, что отныне всеми делами местной компетенции ведали два Главных управления Восточной и Западной Сибири, возглавляемые генерал-губернаторами и Советами, члены которых
назначались высочайшими указами (пп. 13-14). Местные административные органы
подразделялись на четыре ступени: главные, губернские, окружные (городские), сельские и
«инородческие». Главное управление Восточной Сибири (ГУВС) с центром в Иркутске являлось
учреждением первой ступени и считалось частью «министерского установления». Нормы
«Учреждения Сибирского» (пп. 158-633) подробно регламентировали вопросы соподчиненности и
контроля за деятельностью всех звеньев
175
Главных управлений, порядок прохождения службы чиновников, ведения делопроизводства и т.п.
48
.
По новому административному делению к Западной Г бири с центром в Тобольске были отнесены
Тобольская, Томская губернии и Омская область, а к Восточно-Сибирскому краю относились
Иркутская, вновь образованная Енисейская губернии, Якутская область, а также Охотское и
Камчатское приморские и Троицкосавское пограничное управления. Губернии и области делились
на округа, а последние - на волости и инородные управы. Важной особенностью нового краевого
(генерал-губернаторского) управления явилось создание коллегиальных совещательных органов в
виде Советов Главных управлений Западной (ГУЗС) и Восточной (ГУВС), губернских и окружных
советов. Главные управления призваны были не только ограничивать единоличную власть
генерал-губернаторов, но и осуществлять связь с высшими и центральными учреждениями,
будучи частью «министерского установления, действующего на месте» 49.
Для нашей темы важно отметить то, что Сибирская реформа 1822 г. способствовала
введению единых правил организации архивного дела на всей территории от Урала до берегов
Тихого океана. «Учреждение Сибирское» содержало, хотя и в общем виде, целый ряд норм,
регламентирующих ведение текущего делопроизводства, а также деятельность архивов местных
учреждений и порядок использования архивных документов. Оно устанавливало, что все
оконченные дела «отдаются в свое время в Архив», который должен был иметь «два рода описей:
одну общую по алфавиту, другую частную но предметам и отделениям, к коим они принадлежат»
(пп. 268-269). В каждом самостоятельном учреждении (экспедиция, губернский, окружной Совет и
т.д.) имелись своя канцелярия и архив, который должен был содержаться отдельно от материалов
текущего делопроизводства (пп. 349-421) 50.
Возглавлял архив особый начальник (архивариус), обязанности которого состояли: 1) в
принятии дел и «содержании их в исправности, в извлечении справок и сведений и в
незамедлительном их сообщении по востребованию»; 2) в подготовке описей «всем Делам в
архиве состоящим, располагая оную по содержанию их и по годам их производства» (пп. 626,
628). Общий порядок приема документов на постоянное хранение требовал, «чтоб вступающие
176
дела действительно были кончаны, отпуски сверены, число листов перемечено, каждое дело
скреплено столоначальником и имело верную опись». Наряду с управленческой документацией
архивариус должен был также «содержать в порядке табели, ведомости карты, планы, чертежи и
составленные из них атласы». Справочная работа в архиве («исторические выписки из дел»)
проводилась по указаниям управляющего канцелярией (627, 629-630) 51.
К сожалению, эти правила касались только ведомственных архивов при действующих
учреждениях и почти не затронули проблемы сохранности исторических материалов. Для них
любая бюрократическая реорганизация оборачивалась бедой, подобной пожару. Яркий тому
пример - история архивного фонда самого Сибирского генерал-губернаторства, который с
разделением края на Западную и Восточную Сибирь оказался раздробленным и сохранился до
наших дней фрагментарно. Сначала, после 1822 г., делопроизводство и архив упраздненного
генерал-губернатора всей Сибири оставались в Иркутске, но затем какая-то часть этих
документов, отобранная по непонятно какому принципу, была передана в распоряжение
канцелярии генерал-губернатора Западной Сибири, находившейся тогда в Тобольске. Известно,
что в 1829 - 1831 гг. этот архив был приведен в относительный порядок и в 1838 г. вместе с ГУЗС
переместился в город Омск. В 1882 г. в связи с ликвидацией Западно-Сибирского края, все дела
ГУЗС принял архив Степного генерал-губернаторства, который также находился в Омске по ул.
Александровской, дом 9. К началу XX столетия в Омске имелся ряд крупных архивов местных
учреждений края, которые значительно пострадали в годы Гражданской войны. Есть сведения о
том, что пришедшие в архив советские служащие распорядились продавать старые бумаги на вес и
отправили в тюрьму более 100 пудов исторических документов на «выделку бумажных кульков»
52
.
Только в 20-е годы XX в. документы бывшего Сибирского генерал-губернаторства были
выделены в отдельный фонд Государственного архива Омской области (Ф. 2, 380 д., 1803-1822 гг.)
53
. Историк и архивист Н.В. Горбань, опубликовавший в 1959 г. его подробное описание, отмечал,
что имеющееся в фонде количество единиц хранения крайне недостаточно, к тому же из них 34
дела содержат книги царских и сенатских указов, полученных
177
генерал-губернаторами в Иркутске, а 50 дел - журналы входящих исходящих документов.
Следовательно, сохранилось лишь около 300 архивных дел за девятнадцать лет существования
Сибирского генерал-губернаторства. Между тем по журналам входящих и исходящих документов
видно, что ежегодно в его канцелярии формировались сотни дел. Вполне возможно, и это уже
отмечалось, что часть фонда была утрачена в период Гражданской войны, когда архив Степного
генерал-губернаторства оказался без присмотра и подвергся расхищению. Кроме того,
значительная часть бумаг за годы пребывания в Петербурге генерал-губернаторов И.Б. Пестеля
(1807-1819 гг.) и М.М. Сперанского (1821-1822 гг.) осталась там. Наконец, какая-то часть дел
Сибирского генерал-губернаторства «застряла» в Иркутске, была в 1822 г. передана ГУВС и
хранилась в его архиве. Позднее эти документы использовал и частично опубликовал в
приложениях к своему известному двухтомнику «Исторические сведения о деятельности графа
М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г.» (Ч. I-II. СПб, 1872) историк и литератор В.И.
Вагин. В наши дни фонды ГАИО хорошо описаны, но ни в одном из опубликованных обзоров и
научно-справочных изданий нет упоминаний о самостоятельном фонде Сибирского генералгубернаторства в его хранилищах 54. По всей вероятности, они были утрачены в 1879 г. при
большом иркутском пожаре, и нынешние историки располагают лишь теми его материалами, что
сохранились в Государственном архиве Омской области.
Наряду с Тобольском и Иркутском, в 20-50-е годы XIX в. не только губернские или
областные города (Томск, Омск, Енисейск, Якутск, Нерчинск, Охотск и др.), но и некоторые
города окружные, как бывшие исторические центры управления землями Сибири и Дальнего
Востока, обладали колоссальными архивными залежами, охватывающими почти двухсотлетний
период. Между тем многие из этих малых городов, особенно на севере и востоке Сибири, за сотни,
а то и тысячи верст от крупных административных центров, клонились к упадку, пережив расцвет
в эпоху «землеискателей» и полярных мореходов XVII - начала XVIII вв. Начальникам из
губернских и областных канцелярий до них не было, как правило, никакого дела. Например,
служивший енисейским губернатором
178
действительный статский советник А.П. Степанов издал в 1835 г солидный двухтомный труд
«Енисейская губерния», в котором использовано немало статистических материалов и иных
документов, имевшихся в его канцелярии. Но исторические архивы его почти не интересовали.
Лишь единственный раз, упомянув о старинном архиве Саянской станицы на юге Енисейской
губернии, где из некоторых дел А.П. Степанов сделал выписки, он кратко заметил: «Архив есть
собрание древних картин, часто не стоящих внимания, но в которых можно открывать иногда
обычаи, обряды и даже самый дух прошедших времен» 55.
Можно сказать, что состояние архивов в малых сибирских городах целиком зависело не от
министерских циркуляров и губернаторских приказов, а от распорядительности здешних
исправников (частных комиссаров) и усердия их помощников - секретарей и писцов, штат
которых был невелик, а квалификация весьма низкой. Как правило, все эти чиновники были
местными уроженцами, выходцами из среды мещан и мелких купцов. В юности «научившись
несколько грамоте у священника или причетника, - писал Ф.П. Врангель, - будущий вершитель
судеб где-нибудь на Индигирке или Колыме «посвящается постепенно в таинства сибирской
торговли пушным товаром или определяется в писцы какого-либо присутственного места для
достижения чинов, на которые и в Якутске бывают крайне падки» 56. Архивы таких чиновников
обычно не интересовали, и они равнодушно взирали на них, стараясь сбыть с глаз долой в какойнибудь старый чулан или сарай, куда можно не заглядывать годами.
К слову сказать, самый северный в Российской империи городской архив пребывал в
крохотном заполярном Нижне-Колымске (68° 31' с.ш., 160° 35' в.д.), являвшем собой в 20-30-е
годы XIX в. своего рода исторический «заповедник». Острог, заложенный в 1644 г. казаками М.
Стадухина, через 60 лет был перенесен на новое место и обведен высоким забором, по углам
которого выстроены маленькие остроконечные башни. Внутри ограды находилось несколько
сараев и большое строение для канцелярии или «присутственного места». Надо думать, здесь же
находился и городской архив. В двух сараях хранилось снаряжение бывшей здесь в 1739 г.
экспедиции лейтенанта Лаптева, а также имущест179
во с судов «Паллас» и «Ясашна», на которых капитаны Сарычев и Биллингс совершали свои
плавания по Ледовитому океану. Чтобы не пропадать добру, на Масленицу захолустный
городишко расцвечивался флагами знаменитых исследователей Арктики 57. Все это видели здесь
члены экспедиции Ф.П. Врангеля, оставившего в своих записках яркую зарисовку местных
бюрократических нравов: «...Приезжает из Средне-Колымска исправник со своей канцелярией для
сбора податей и тому подобного. С его появлением исчезает беспечная радость обитателей
Нижне-Колымска и является несчастная страсть к тяжбам... Пользуются каждым поводом к
жалобе исправнику, который не всегда находит свой расчет в водворении между жителями мира и
согласия. Наконец из Островного приезжает казак с известием о приближении чукчей; тогда все
отправляются в путь и исправник, оставя неоконченные дела в архиве до будущего года, спешит в
Островное» 58. Там, на ежегодной меховой ярмарке, исправник вершил свои главные «дела» и,
довольный, спешил затем в свою среднеколымскую резиденцию, а не рассмотренные им жалобы
годами накапливались, образуя груды бумаг, пыльных и ненужных для современников, но столь
драгоценных для будущих историков.
Действительно, многочисленные факты говорят о том, что установленные «Учреждением
Сибирским» правила ведения архивов на местах выполнялись плохо. Например, с утверждением
20 июля 1822 г. штатов Главных управлений для Западной и Восточной Сибири был введен и
новый штат Охотского приморского управления. Отныне его начальнику полагалось иметь при
себе совет из чиновников, ведавших особыми частями, секретаря (он же стряпчий), лекаря с
учеником, окружного судью с двумя заседателями, четыре присяжных счетчика, исправника и при
нем письмоводителя. Вводились также должности управляющего полицией (он же начальствовал
над казачьей командой) и мещанского старосты, для городового хозяйства. Канцелярия при
портовом управлении была оставлена без изменений. Архивы некоторых учреждений Охотского
порта, дошедшие до нас в виде отдельных фондов (см. таблицу 3), отражают в целом очень
сложную систему управления для этого крошечного городка, порождавшую огромное количество
бумаг. Но, несмотря на множество чиновников, Правильно формировать и хранить архивы было
зачастую просто
180
некому. В августе 1823 г. начальник Охотского порта капитан-лейтенант В.Г. Ушинский, а через
год его преемник капитан 2-го ранга А.С. Валронт добивались расширения штата приморского
управления, в том числе введения специальной должности архивариуса. Однако в Иркутске сочли
эти предложения излишними «по малолюдности населения Охотского края» 59.
Тогда же канцелярская волокита и казнокрадство местных чиновников загубили попытку
выстроить новое помещение для архива в Гижиге. Дело в том, что летом 1824 г. в этой старинной
крепости случилось мощное наводнение, смывшее несколько «партикулярных» строений, в том
числе «здание, в котором хранились денежная казна с ясачной рухлядью, [и] архив с письменными
делами». В результате возникла идея перенести городские строения на более удобное место. Для
этого канцелярия ГУВС запросила у Охотского приморского управления план генеральной
застройки и историческую справку о значении бывшей Гижигинской крепости «для тамошнего
края». Начальник Охотского порта капитан А.С. Валронт, получив это распоряжение в июне 1827
г., переадресовал его гижигинскому исправнику Бубыкину. Тот, в свою очередь, отделался
формальным рапортом, в котором отмечал: «Мне, как исправнику, поручено поверхностное
наблюдение за Гижигинским краем, а потому я, по случаю, своего недавнего пребывания в
Гижиге, не имею достаточных сведений от жителей, а архив, из которого можно было бы
позаимствовать требуемые генерал-губернатором сведения, находится в полном беспорядке, яко
вынесенный из помещения, бывше расположенного на берегу и сломанного разлитием воды, и
ныне сложенный в сарае, что при соляном магазине». А.С. Валронту не оставалось ничего, кроме
как доложить в Иркутск: «...Сочинить записку, требуемую генерал-губернатором, я не могу, ибо в
Охотске нет древнего архива, а есть таковой в Гижиге, куда я, по многочисленности своих
обязанностей, отлучиться не могу; но желая исполнить волю его высокопревосходительства, я
вместе с сим, командирую в Гижигу флота лейтенанта Фофанова для составления исторической
записки» 60.
Только в ноябре 1828 г. лейтенант Фофанов исполнил это поручение, отметив в записке, что
сведений об основании Гижигинской крепости он не обнаружил «по случаю безпорядка
181
ветхости архива», а потому написал все со «слов достоверных стариков», переселившихся сюда
после упразднения крепости на Анадыре в 1769 г. Учитывая значение Гижиги, как самого
крайнего пункта российского влияния на Северо-Востоке Сибири, в августе 1830 г. правительство
выделило «под расписку охотского командира» 15 455 рублей, чтобы «возвести на новом месте»
ряд зданий для нужд местных учреждений, в том числе и архив. Уже 21 ноября 1831 г. тот же
Бубыкин доложил, что «за окончанием рыбного промысла вновь построено одно здание для
канцелярии гижигинско-го исправника с архивом». Но вскоре выяснилось, что все здания в
Гижиге построены «без соблюдения меры и отвеса; разваливаются сами собою...». Переписка по
этому поводу наполняла тома разных учреждений Иркутска и Охотска еще восемнадцать лет, а
для Гижигинского земского управления с его архивом по-прежнему приходилось нанимать
обывательский дом «на счет экстраординарных сумм» 61.
Согласно «Учреждению Сибирскому» 1822 г. архивы отделялись от текущего
делопроизводства, однако произошло это не сразу, и процесс затянулся на несколько лет. Не
только в уездных (окружных), но и в областных сибирских городах министерские и генералгубернаторские циркуляры об упорядочении архивов исправно подшивались в дела, оставаясь
годами без исполнения. Старинные бумаги и свитки хранились небрежно, заполняя бессистемно
шкафы и сундуки местных канцелярий. Когда места не хватало, их перемещали в какие-нибудь
амбары, подвалы или на чердаки. О таре уже не заботились и, в лучшем случае, документы
укладывали в бочки, а чаще просто сваливали связками и россыпью. К сожалению, подобная
ситуация с хранением исторических архивов была типична не только для восточных областей, но
и для многих других российских губерний, поскольку правительственного органа, ведавшего
архивами, в Российской империи не существовало. Правда, время от времени Сенат принимал
отдельные Указы и проводил ревизии архивов на местах, но эти усилия были малоэффективны. В
частности, одна из таких мер по усовершенствованию организации архивного дела в Сибири была
предложена в ходе сенатской ревизии 1827 / 28 гг.
182
В начале 1827 г. из столицы в Сибирь отправилась сенаторская ревизия князя Б.К.Куракина и
В.К.Безродного с целью выяснить степень эффективности «Сибирского учреждения» и
соответствие местным условиям начатых на его основе реформ. Обширная программа ревизии
основывалась на указании императора Николая I, чтобы «сенаторы не ограничивались общею инструкциею, но приняли бы в соображение свое все то, что к пользе означенного края и обитателей
послужить может». Впрочем, по замечанию А.В.Ремнева, несмотря на глобальность задачи, ревизия велась как обычно, ограничившись выявлением наиболее вопиющих злоупотреблений и
обозрением делопроизводства в присутственных местах62. При этом неизбежно всплыли проблемы
сохранности документов и, хотя сенаторы обследовали только Западно-Сибирский край, по части
содержания архивов их выводы имели значение в равной мере и для Восточно-Сибирского
генерал-губернаторства.
Одно из предложений ревизии Б.К.Куракина и В.К.Безродного касалось непосредственно
сибирских архивов. Оно сводилось к тому, что, «заметив в частных архивах некоторых
присутственных мест неисправность, сенаторы-ревизоры предложили местным начальникам в
каждом городе учредить общий архив для хранения решенных дел всех присутственных мест».
Конечно, создание единых городских архивов, каждый из которых находился бы «в особом
здании», могло значительно улучшить сохранность документов. Но эта здравая идея так и не
воплотилась на практике, утонув в бюрократической переписке. Местные чиновники стали
жаловаться, что содержание городских архивов «без особых постоянных издержек невозможно, а
сумм канцелярских в излишестве нет». При этом они ссылались на то, что «и в самом «Сибирском
Учреждении» устроение общих архивов не предполагается». В результате 23 декабря 1832 г.
Николай I утвердил Положение Сибирского комитета «О порядке хранения архивных и решенных
дел», которое, фактически ничего не меняя, предписывало все документы «оставить на прежнем
основании в частных архивах присутственных мест, которые, имея своих архивариусов, за
исправность их сами обязаны ответственностью»63. При такой «законодательной базе»
спорадические попытки местных властей улучшить хранение архивов заканчивались ничем.
183
Показателен в этом отношении архив Якутского областного управления. После губернского
архива в Иркутске в рассматриваемый период его можно считать вторым по значению
хранилищем исторических документов всей Восточной Сибири. К сожалению, как отмечает И.И.
Юрганова, установить точную дату его создания затруднительно в связи с пожарами (здание
областного управления горело в 1879 и 1890 гг.), уничтожившими часть документов начала XIX в.
По некоторым источникам Национального архива РС(Я) можно предположить, что архив при
областном управлении в Якутске функционировал, видимо, с 1829 г. Известно, что областным
архивариусом служил в 20-30-е годы XIX в. Иван Старостин, в обязанности которого входили
прием дел и выдача по ним справок. В областном архиве хранились дела до 1805 г. из бывшей
воеводской канцелярии, казначейства, уездных судов, окружного полицейского управления,
областного землемера и областного прокурора, тюремного и статистического комитетов, других
присутственных мест 64. Но о том, как в реальности выглядели условия содержания областного
архива, можно судить по яркому описанию писателя Н.С. Щукина (старшего), побывавшего в
1830 г. в Якутске. Он, в частности, сообщал, что в городе «из старинных строений существуют три
анбара: в одном из них, где прежде... хранилась мягкая рухлядь, помещен теперь архив» 65.
Обследование самого хранилища привело Н.С. Щукина не только в восторг, но и к глубокому
огорчению: «Якутский архив есть один из замечательнейших во всей Сибири, как по своей
древности, так и по рукописям в нем сохранившимся. Архивы прочих городов Сибири истреблены
пожарами, но Якутск оставался до времен любопытного Миллера во всей полноте. Известно, что
Якутск был главным городом всех стран, завоеванных на востоке от Енисея. Но в малом уважении
находились эти драгоценные исторические факты: они брошены были на жертву времени и
стихиям в амбаре, сквозь гнилую кровлю которого текла дождевая вода, и бедные свитки исчезли.
Некоторые их них превратились в прах, другие нельзя уже развернуть - от сырости они слиплись в
одну массу. Множество рукописей растащено и употреблено на заклейку окон» 66.
На удручающее состояние якутских архивов в 1839 г. обратил внимание надворный советник И.С.
Сельский, сотрудничавший с Археографической комиссией. В значительной мере бла184
годаря ему «древние акты» Якутска удалось спасти, о чем будет сказано ниже. Но таких
чиновников, как И.С. Сельский, даже в «столичном» Иркутске было немного. Например,
архивариусом ГУВС служил тогда, по свидетельствам современников, хотя и неглупый, но
престарелый и мало знакомый с краем бывший титулярный советник И.Я. Фельдман. Когда-то, в
бытность митавским уездным казначеем, за растрату казенных денег он был лишен чина,
дворянства, ордена Св. Анны и сослан на жительство в Восточную Сибирь. По ходатайству
генерал-губернатора В.Я. Руперта в 1839 г. ему разрешили поступить на гражданскую службу 67.
Его интересы, как и большинства сибирских чиновников всех рангов, были весьма далеки и от
местной истории, и уж тем более от проблем спасения архивов. Не случайно будущий известный
сибирский историк В.И. Вагин, служивший в юности канцеляристом III отделения ГУВС, писал в
своих воспоминаниях: «...Ни один из тогдашних дельцов Гл[авного] управления] не отличался
знанием дела, - ... и очень редко справлялись с законами; а если, в экстренных случаях - особенно
в случае недоразумений в смысле законов и пререканий между властями - им встречалась
настоятельная необходимость действовать на законном основании, то они до такой степени
рылись в Своде, что этим обличали явное незнание ни системы его, ни тех узаконений, которые
им были нужны» 68. Под «пререканиями», видимо, имелись в виду многочисленные факты
служебных нарушений и коррупции властителей местных канцелярий.
Это показала ревизия сенатора И.Н. Толстого в 1843-1848 гг., пожалуй, самая серьезная из
когда-либо проводившихся в Восточной Сибири. Двое из его сотрудников, камер-юнкер И.Д.
Булычев и выпусник училища правоведения князь Л.Ф. Львов, проверили состояние
«гражданского делопроизводства» в Охотске и даже побывали с этой целью на Камчатке 69. Судя
по книге И.Д. Булычева, являвшегося еще и членом недавно учрежденного Императорского
Русского Географического общества, он пытался, хотя не очень успешно, обследовать наряду с
текущими делами канцелярий еще и старые местные архивы. Так, за два с половиной месяца
ревизии в Петропавловске он «собрал исторические сведения с самого начала покорения
[Камчатского края] и основания нашего в нем управления» 70.
185
Помимо отчета, изобличавшего ГУВС и местных чиновников в злоупотреблениях,
халатности и запущенности хозяйственной жизни региона, И.Н. Толстой представил Комитету
министров обширный материал и предложения по переселению крестьян в Енисейскую губернию
и на Камчатку, устройству Кругобайкальской дороги, реорганизации золотых приисков и т.п. 71. О
привлечении И.Н. Толстым большого числа архивных документов свидетельствует, в частности,
составленное им «Историческое обозрение ссылки в Сибирь», хранящееся в фонде ГУВС. Кроме
сведений о сибирской ссылке во второй половине XVIII в., в нем показано положение
ссыльнопоселенцев и каторжников, занятых на казенных заводах и рудниках 72.
Проблемы создания правильной организации ссылки и вообще всей пенитенциарной
системы были для Сибири очень актуальны на протяжении всего XIX столетия. В связи с этим
стоит остановиться, хотя бы кратко, на архивах учреждений, ведавших в крае ссылкой и каторгой.
С созданием в 1802 г. Министерства внутренних дел связано совершенствование
пенитенциарной системы Российской империи. Для изучения истории Сибири архивы этой
категории государственных учреждений очень важны, поскольку в рассматриваемый период
ссылка являлась важным фактором социально-экономического развития региона. Обособленное
формирование таких архивов относится к первой четверти XIX в., хотя взгляд правительства на
Сибирь как на край ссылки установился в России гораздо раньше. Со времен Бориса Годунова в
«государевых делах» уездных воевод имеются документальные комплексы, запечатлевшие
историю ссылки, которая широко применялась властями как репрессивная мера в отношении
политических оппонентов и уголовных преступников, в целях «штрафной колонизации»
окраинных земель. В XVII и XVIII вв. обычно вся переписка и иная Документация, относящаяся к
ссылке, попадала в архивы при канцеляриях местных воевод, комендантов и губернаторов, а также
подчиненных им полицейских учреждений. Каких-либо обособленных хранилищ для них не
существовало, и из общего массива дел выделялись, как правило, лишь секретные материалы,
относя186
щиеся к важным «государственным» преступникам, коих Сибирь знала немало. Одним из первых
учреждений, специально предназначенным для приема ссыльных из России и отправки их далее в
Сибирь, можно считать Общее по колоднической части присутствие в городе Тюмени, архив
которого представлен отдельным фондом в Государственном архиве Тюменской области (ф.16,
182 д., 1809-1848 гг.). Образованное в 1807 г. Общее присутствие функционировало до 1823 г. и
находилось в ведении городской полиции, подчиняясь непосредственно городничему 73.
М.М. Сперанский в ходе подготовки своей реформы уделил самое серьезное внимание
упорядочению юридических видов и организации ссылки, получивших законодательное
закрепление в «Уставе о ссыльных» 1822 г. Это объясняется расширением масштабов ссылки в
Сибирь, которая с 1807 по 1824 г. увеличилась в пять раз и достигла 11 тыс. человек ежегодно 74.
Для их приема и учета правительственным указом от 22 июля 1822 г. был образован Тобольский
приказ о ссыльных. Часть его некогда обширного архива 75 по сей день хранится в Тобольском
филиале ГАТО (ф.471, 157 д., 1823-1868 гг.), и там же находится фонд подчинявшейся ему
Тобольской экспедиции о ссыльных (ф. 330, 5075 д., 1828-1895 гг.), в функции которой входило
распределение и организация этапирования ссыльных по различным районам Сибири 76. Эти
фонды исторически и логически дополняют материалы, созданного в 30-е годы XIX в.
губернского попечительного о тюрьмах комитета (ф.659, 204 д., 1839-1916 гг.). В его задачи
входило наблюдение за порядком размещения арестантов в камерах, состоянием тюремных зданий
и больниц, препровождением ссыльных по этапу, снабжении их продовольствием и т.п.
Возглавлял комитет вице-президент, утверждаемый президентом Петербургского попечительного
комитета. В связи с развитием в 60-е годы XIX в. пароходного сообщения по сибирским рекам
Тобольский приказ о ссыльных перевели в 1869 г. в Тюмень и в 1895 г. переименовали в
Тюменскую экспедицию о ссыльных, просуществовавшую до Февральской революции 1917 г. 77.
Среди архивов тюремных учреждений Сибири XIX в. центральное место занимают,
безусловно, архивы Нерчинской каторги, зародившейся еще при Петре I, когда в юго-восточных
районах Забайкалья появились серебро-свинцовые рудники и заводы. Они подчинялись
Нерчинской горной экспедиции, преобразованной затем в Нерчинский горный округ. На его
рудниках основной ра187
бочей силой были каторжники, распоряжалось которыми горное начальство. В 80-90-е годы XVIII
в. появилась группа «секретных» каторжан, о поведении которых регулярно извещались
иркутский губернатор и правительственные власти в Петербурге78. Золото сначала добывали на
небольшом Куемском руднике, но с открытием в 20-е годы Карийских золотых россыпей добыча
этого драгоценного металла резко возросла, увеличив соответственно и контингент ссыльнокаторжных.
До 1869 г. заведование Нерчинской каторгой и всеми ее тюрьмами входило в компетенцию
горного отделения ГУВС. Можно сказать, что его собственный архив, а также архивы
административных и горно-промышленных учреждений Нерчинского горного округа первой
половины XIX в., насчитывающие в совокупности несколько тысяч дел, образуют массив
документальных источников, всесторонне характеризующих становление самой массовой каторги
в Российской империи (таблица 6). Большинство архивных фондов этой группы учреждений в
советский период никуда не перемещалось и хранится по территориальной принадлежности в
государственных архивах Читинской и Иркутской областей. Исключением является архив самого
управления Нерчинской каторгой, который в 20-30-е годы XX в. оказался разобщенным и ныне в
ГАЧО находится лишь незначительная его часть, основной же массив этого ценнейшего
комплекса исторических документов представлен в собраниях двух федеральных архивохранилищ
- ГАРФ и РГИА ДВ.
Причина, по которой архив управления Нерчинской каторгой оказался раздробленным,
вследствие его перемещения в Москву, связана с его исключительной ценностью для истории
революционного движения в России. Массовая ссылка и поселение «во глубине сибирских руд»
деятелей революционного движения начинается с декабристов. В Нерчинском горном округе их
оказалось не менее 75 человек из 124 осужденных к каторжным работам и поселению в Сибири по
«делу 14-го декабря» 79. Историография жизни и деятельности декабрис. ов в Сибири слишком
обширна, чтобы мы повторяли здесь хотя бы главные ее моменты. Заметим лишь, что среди
прочих мер секретности, связанных с их доставкой и содержанием на Нерчинской каторге, власти
ввели особый порядок делопроизводства, сосредоточенного главном образом в одном месте, а
также жесточайший контроль над корреспонденцией осужденных, которым запрещалась любая
«письменная переписка без сведения правительства» 80.
188
Для декабристов построили первую в Сибири политическую тюрьму, избрав для этого
Петровский завод. Здесь было учреждено управление коменданта Нерчинских рудников, на
должность которого 3 августа 1826 г. был назначен генерал-майор С.Р. Лепарский. При его
канцелярии сформировался архив, судьба которого оказалась не совсем обычной. К концу 1830-х
годов, когда большинство узников-декабристов, отбыв каторжные сроки, вышли на поселение,
отпала и необходимость содержания здесь особого комендантского управления. Мероприятия по
его ликвидации коснулись и архива, который было решено расформировать, а документы особой
важности и секретности вывезти из Забайкалья в столицу. В письме графу А.Х. Бенкендорфу от 10
июня 1839 г. военный министр А.И. Чернышев предложил: «...7. Дела комендантского
управления, до государственных преступников относящиеся, передать в III отделение с.е.и.в.
канцелярии для хранения. Прочие же - затем по принадлежности в те ведомства, куда имеют
поступить части упраздняемого комендантского управления» 81. Насколько нам удалось
проследить судьбу каторжных архивов Сибири первой половины XIX в., других крупных изъятий
документов политического характера власти в этот период не осуществляли, хотя надзор над
ссыльными «государственными» оставался неизменно строгим и даже усиливался по мере роста
революционного движения в стране. В связи с этим стоит упомянуть об одном эпизоде, связанном
с декабристами, но интересном для нас, прежде всего, зафиксированным фактом появления в
Сибири в середине 40-х годов XIX в. совершенно нового вида документов - даггеротипов.
Летом 1845 г. приехавший в Иркутск художник А. Давиньон сделал даггеротипы со многих
жителей города, в том числе и находившихся на положении ссыльных С.Г. Волконского, С.П.
Трубецкого, А.В. и И.В. Поджио, П.А. Муханова и членов их семей. В конце года, узнав об этом
из писем, шеф жандармов граф А.Ф. Орлов допросил художника и строго указал по этому поводу
генерал-губернатору. По квартирам декабристов были произведены обыски 82.
Рассматривая состояние архивного дела в Сибири в 20-50-е годы XIX в., нельзя не сказать о
том, что в результате реформы М.М. Сперанского была заложена правовая основа формирования
189
«нерусских» архивов края. Прежде всего, имеется в виду разработанный Г.С. Батеньковым «Устав
об управлении инородцев», подразделявший их на три категории: бродячих, кочевых и оседлых.
На последних распространялась волостная система, а для кочевых вводились родовые управления,
инородческие управы и степные думы 83. При этом важно подчеркнуть, что регламентирование
«Уставом…» их деятельности учитывало сложившиеся веками нормы обычного права
аборигенного населения Сибири, а также допускало ведение делопроизводства и, следовательно,
формирование архивов с документацией, созданной не только на базе русской письменности.
«Устав…» был итогом обобщения обширного материала, собранного еще на стадии разработки
основных законопроектов «Сибирского учреждения». Спустя полвека эти документы издал в
варшавской типографии И. Носковского крупный архивист Д.Я. Самоквасов 84. Необычная
история их публикации – малоизвестная страница сибирской археографии, о которой стоит
рассказать.
По поручению М.М. Сперанского рукописный сборник законов сибирских аборигенов был
составлен «самими инородцами, на собственных их языках»; свои показания они «обязаны были
утверждать собственноручными подписями или приложением печатей и фамильных знаков»85.
Известно, что «в подлинниках и точных переводах» эти материалы хранились во II Отделении
собственной Е.И.В. канцелярии, когда ею ведал М.М. Сперанский. При подготовке Свода законов
Российской империи он имел в виду издать также и свод законов для народов Сибири. Труд этот
был поручен действительному статскому советнику Величко, но по каким-то причинам
публикация не состоялась, а после смерти Величко подлинники затерялись и, по всей вероятности,
пропали. К счастью, служивший в 1830-е годы во II Отделении сенатор P.M. Губе имел
возможность оценить эти в высшей степени интересные материалы и приказал сделать для себя
копии, с целью издать их, если этого не сделает правительство.
P.M. Губе – крупный польский историк-юрист и, вероятно, благодаря ему единственный
уцелевший экземпляр оказался в Варшаве. По нему, с согласия ректора и Совета университета,
Д.Я. Самоквасов и подготовил эту уникальную публикацию, запечатлевшую нормы обычного
права в том виде в каком они применялись в начале XIX в. у калмыков, татар Бийского уезда,
вогулов, остяков, самоедов, тунгусов Нерчинского ведомства, братских (бурят) и других
сибирских народов. Как публикатор, Д.Я. Самоквасов
190
сожалел об отсутствии «указаний на юридический быт народов северо-восточного угла Азии и
принадлежащих островов», отметив, что этот пробел восполнен трудами русских
путешественников XVIII в. 86. Наиболее объемно в сборнике представлены материалы об обычаях
народов Восточной Сибири - «ведомства князя Гантимура», являвшегося главой 25 родов
забайкальских тунгусов; братских (бурят) Верхоленского, Нерчинского, Хоринского и
Селенгинского «ведомств», а также якутов 87.
Согласно «Уставу об управлении инородцев» их родовым учреждениям (управы, степные
думы) придавался государственный статус. Будучи сословно-представительными органами с
административными, финансово-хозяйственными и, отчасти, судебными функциями, они вели
свое делопроизводство. В инородных управах документацией ведал письмоводитель или его
помощник, на их же попечении был и архив. Более сложное делопроизводство имели степные
думы, которые первоначально были учреждены только для бурят и хакасов, а с января 1827 г. и
для южных якутов 88. Сохранившиеся документы степных дум и инородных управ представлены в
фондах Национальных архивов республик Саха (Якутия) и Бурятии, а также в Госархиве
Иркутской области.
Для истории архивного дела у народов Восточной Сибири особенно примечательны фонды
бурятских учреждений, содержащие документы на старомонгольской письменности. В
Национальном архиве Республики Бурятия имеются фонды Агинской, Баргузинской,
Селенгинской и Хоринской степных дум, а также ряда инородных управ и дацанов,
формировавшиеся с 20-х годов XIX в. В свое время Р.Е. Пубаев, сопоставив документацию
указанных четырех степных дум, выделил, как наиболее показательное, делопроизводство
Агинской степной думы. Правда, это не значит, что агинские буряты лучше владели
старомонгольским письмом, просто влияние русской администрации на бурят Хоринской и
Селенгинской степных дум было глубже, нежели на удаленную от окружных центров Агинскую
степную думу. Даже подчиненные ей инородные управы вели свое делопроизводство на
старомонгольском, тогда как в трех других степных думах постепенно все более преобладала
документация на русском языке.
Вся переписка степных дум заносилась в трёх видов журналы. А) входящих бумаг с кратким
изложением содержания и записью принятых решений; б) регистрации входящих и исходящих
бумаг
191
без записи решений; в) входящих и исходящих конвертов и пакетов («Разносная тетрадь»). Все
бумаги на русском языке, поступавшие в канцелярии степных дум, переводились на монгольский
и записывались в отдельный «Переводной журнал» 89.
Дела, как правило, формировались по темам и, постепенно накапливаясь, образовывали
внушительные залежи архивных материалов. Поэтому спустя два десятка лет после реформы 1822
г. архивы степных дум, так же как и архивы при канцеляриях иных российских учреждений
Сибири, нуждались в создании обособленных хранилищ. Об этом свидетельствует, в частности,
переписка Агинской степной думы, которая в 1843-1849 гг. добивалась от начальства Нерчинского
округа разрешения на постройку здания для хранения «письменных дел». И хотя средства на эти
цели были собраны «со всего Агинского общества», до строительства здания архива дело так и не
дошло 90.
При увеличивающихся объемах хранения документов в канцеляриях местных учреждений
Восточно-Сибирского генерал-губернаторства несовершенство российского законодательства об
архивном деле все более отрицательно сказывалось на их состоянии. «Свод губернских
учреждений» предписывал формирование в каждом «присутственном месте» двух архивов «текущий и оконченных дел (окончательные)». В первом хранились материалы (документы,
уставы, книги, инструкции и т.п.), необходимые «для справок и соображений по текущему
производству дел»; во второй сдавались «дела не подлежащие более решению и исполнению» 91.
Таким образом, как и всюду по России, формирование архивов края приобрело почти стихийный
характер. Создавалась множественная и дробная сеть ведомственных архивов, до которых у
чиновников ГУВС руки просто не доходили. Поскольку отбора документов для постоянного
хранения не производилось, «архивы оконченных дел» в учреждениях разбухали до невероятных
размеров. Разборкой именно этой категории архивов займутся впоследствии «особые архивные
комиссии», Уничтожившие в Восточной Сибири до 90 % исторических архивов XVIII и начала
XIX вв.
192
3 Церковные архивы Сибири и Русской Америки
Министерская реформа Александра I коснулась и церковных учреждений, которые с 1817 по
1824 г. относились к Министерству духовных дел и народного просвещения 92. Но на положении
архивов Русской Православной церкви, во всяком случае в Сибири, эта реорганизация никак не
отразилась. Продолжая рассмотрение истории церковных архивов края, начатое в предыдущих
главах, следует, прежде всего, отметить два существенных обстоятельства.
Во-первых, это значительное увеличение числа церковных архивов в азиатской части
России, что явилось следствием расширения хозяйственного освоения этих территорий и роста
численности русского населения, которое за первую половину XIX в. удвоилось, составив к 1850
г. около 2,9 млн человек 93. Вся Сибирь делилась на две епархии - Тобольскую и Иркутскую,
пределы которой достигали северо-западного побережья Америки. В американских колониях
России к началу 20-х годов XIX в. имелось четыре храма и насчитывалось, по некоторым
источникам, до 10 тыс. православных христиан 94. Правда, в отношении Русской Америки эта
цифра вызывает сомнения, будучи несколько преувеличенной.
Во-вторых, церковная жизнь Сибири этого времени характеризуется некоторыми новыми
тенденциями, имеющими прямое отношение к нашей теме. Они проявились в том, что с
расширением влияния Русской Православной церкви в Сибири все более и более
активизировались работы по изучению «церковных древностей» в научных целях. В своих истоках
этот процесс выглядел как вполне естественный, ибо под понятием «церковные древности»
традиционно подразумевался мощный пласт народной культуры. Старинные храмы, иконы и
книги, храмовая утварь, древние рукописи и бумаги епархиального делопроизводства, церковные
погос193
ты - все это реальные свидетельства духовной жизни российского общества, неизменно
привлекавшие исследователей прошлого.
Как уже отмечалось, система церковных архивов России была довольно стройной. В св.
Синод стекалась масса документации из епархий и духовных миссий, функционировавших к
началу XIX в. в Китае и Русской Америке. Синодальный архив, выделенный в 1839 г. в
самостоятельное учреждение, включал ряд крупных документальных комплексов, представленных
ныне в фондах РГИА. Прежде всего, это документация канцелярии св. Синода (ф.796, 371939 д.,
1707-1918 гг.), а также канцелярии его обер-прокурора (ф.797, 94134 д., 1704-1918 гг.) 95 и др. К
полномочиям св. Синода относились контроль за состоянием делопроизводства и архивов в
епархиях, разработка и утверждение новых форм и правил ведения церковной документации. В
качестве примера можно привести появление в начале XIX в. «обыскных книг». Вообще-то
брачный обыск известен с конца XVII в. («Священникам делать обыск, нет ли препятствия по
браку и родству или по другим причинам»). Как формальный письменный акт «обыск» был введен
в 1765 г. и подтвержден Синодским указом 1775 г. В тексте нового указа св. Синода от 17 мая
1802 г. подчеркивалось, что в «случае справок не меньшим о браке доказательством служат
обыски», которые ранее писались на особых листах, а не в заведенных для сего книгах и,
следовательно, легко могут быть». Поэтому с 1802 г. акты стали оформляться в шнуровых
обыскных книгах, отдельно от книг метрических. Обыскные книги - ценный исторический
источник. Они включали все сведения о вступающих в брак лицах и заверялись подписями
священников, свидетелей, поручителей, причта, жениха и невесты. Часто в книги заносились
оригиналы или копии всех представленных документов. Законченные обыскные книги
оставлялись для постоянного хранения в церковных ризницах вместе с метрическими книгами 96.
В первой половине XIX в. разработка истории православия в России оформилась в качестве
вспомогательной литургической дисциплины, получившей название церковной археологии.
Впервые этот термин ввел иеромонах Иродион (Ветринский) в 1829 г. Наряду с историколитургическим направлением церков194
ной археологии, изучающей происхождение и эволюцию богослужения, развивалось ее историкоописательное направление, восходящее к жанру «хождений» паломников Древней Руси, запискам
участников «академических путешествий» XVIII в., к описям церковных и монастырских
имуществ. На рубеже XVIII-XIX вв. стали издаваться описания святынь и церковных памятников
в виде путеводителей по Пскому, Киеву, Новгороду и другим древним русским городам 97.
Крупным событием духовной жизни Сибири явилось прославление в лике святых епископа
Иркутского и Нерчинского Иннокентия (Кульчицкого) в 1805 г. 98. Биография этого крупного
деятеля Русской церкви, полная ярких и драматический событий, вдохновляла не только
создателей его жизнеописаний, но и стимулировала интерес к историко-церковным
исследованиям, развитие которых в конечном счете невозможно без сохранения и изучения
старинных архивов.
К этому же времени относится появление в Сибири работ историко-церковного характера, в
том числе основанных на архивных материалах. Об этом свидетельствует, например,
«Историческое описание Посольского Спасо-Преображенского монастыря Иркутской епархии»,
датированное 1806-1807 г. 99. Литературная форма этого труда несет отпечаток традиций
церковного летописания, которые сохранялись в сибирских монастырях весьма долго. Хотя,
строго говоря, это, конечно же, не летопись, а именно «историческое описание» (т.е. жанр
научного сочинения, свойственный второй половине XVIII - началу XIX вв.), составленное на
основании сведений, почерпнутых «из архивных монастыря сего бумаг» 100. Но это не принижает
его значения как документального источника, ибо многие монастырские архивы дошли до нас с
огромными пробелами. Кстати, из аналогичных «светских» описаний известно, что и в других
монастырях Забайкалья имелись редкие документы со времени их основания. Например, в архиве
Троицкого Селенгинского монастыря, построенного по указу царя Федора Алексеевича и
благословению патриаха Иоакима, «оригинально» хранились две грамоты сибирского
митрополита Павла «с прописанием повелений патриарших и царских»101.
Есть много свидетельств, что в начале XIX в. не только старинные сибирские монастыри, но
и маленькие приходские хра195
мы за тысячи верст от губернских и областных центров, где-нибудь на Колыме или на Камчатке,
обладали собраниями древних икон, рукописных и старопечатных книг, старинных документов,
дорогой церковной утвари и иных ценностей, имевших историко-культурное значение. Так,
например, известный мореплаватель В.М. Головнин, объехав в 1811 г. Камчатку, оставил об этом
яркое свидетельство: «...Если здешние храмы наружностью бедны, то внутри богатым
иконостасом и утварью далеко превосходят церкви больших наших городов, ибо когда торг
пушными товарами по островам Восточного океана не был представлен исключительно
Американской компании, а производили оный частные купеческие общества, то промышленные,
отправляясь на острова, обещались в случае благоприятного возвращения делать в храм божий
весьма богатые вклады, что они всегда и исполняли с точностью, а потому-то здесь оклады на
образах, сосуды, евангелия, ризы и пр. по своей цене годились бы для соборов столицы» 102.
Православные древности Сибири манили пытливых исследователей, хотя порой отсутствие
четких методологических принципов церковно-археологических исследований оборачивалось для
них крупными огорчениями. На всю Россию прогремела скандальная история с работами на
захоронении сподвижника Петра I фельдмаршала А.Д. Меншикова в городе Березове. Могила
знаменитого изгнанника находилась у алтаря сооруженной им церкви. В январе 1826 г. ее вскрыли
в научных целях по приказу тобольского гражданского губернатора Д.Н. Бантыш-Каменского.
Скоро слухи об этих раскопках докатились до столицы, и будущему знаменитому историку
пришлось пережить немало неприятностей и даже объясняться по этому случаю с самим
императором Николаем I 103.
В суровом сибирском климате церковные храмы, абсолютное большинство которых были
деревянными, быстро ветшали, и на их месте возводились новые. При этом от плохих условий
хранения зачастую страдали имевшиеся в них старинные Документы и книги. Тем не менее в
первой половине XIX в. многие сибирские монастыри, городские соборы и даже небольшие
приходские церкви обладали крупными архивами за сто и более лет. Это подтверждается
анализом паспортных данных современных фондов городских и сельских церквей в
государственных архивах Тюменской, Томской, Омской, Иркутской областей, Красноярского
196
и Хабаровского краев, Национального архива Республики Саха (Якутия) и других регионов
Сибири 104.
По нашим наблюдениям, сохранность и полнота архивных фондов низовых церковных
учреждений Сибири тем лучше, чем удаленнее они были от больших административных центров,
где церковные архивы сильно пострадали в ходе коммунистических богоборческих кампаний,
особенно в 20-30-е годы XX в. В качестве примера можно привести хранящиеся в НА РС(Я)
архивные фонды трех Спасских церквей: Зашиверской на реке Индигирке (ф.244-и, 69 д., 17231891 гг.), Колымской (ф.250-и, 266 д., 1731-1918 гг.) и Анадырской (ф.239-и, 1752-1776 гг.) 105. Из
дошедших до наших дней это, пожалуй, самые ранние архивные фонды местных церквей
Восточной Сибири, хотя и они понесли крупные потери при «отделении церкви от государства» в
1918 г. и позднее. Об этом, в частности, упоминается в любопытной заметке, опубликованной в
журнале «Архивное дело» в 1926 г. со слов очевидца: «...Нижне-Колымская церковь, средоточие
миссионерской деятельности (Сен-Кельский и Эломбальский станы), была хранительницей всех
«бумаг», касающихся этих трех пунктов. Сохранилась разрозненная переписка с половины XVIII
столетия: ряд царских манифестов, консисторских посланий, дневники миссионеров, клировые
ведомости и проч. Старожилы из духовенства утверждают, что много интересного и ценного
материала растащено в недавнее время. Такая же участь постигла и миссионерскую библиотеку...;
остатки икон и картин, палатка миссионерской походной церкви еще уцелели; отдельные
экземпляры книг, даже старинных, встречаются в частных руках (кстати, церковная библиотека с
частью церковного архива Средне-Колымской церкви употреблена на оклейку вместо обоев)» 106.
По всей России подобная участь постигла в советское время многие тысячи церковных
архивов. Поэтому, чтобы дать представление о составе документов архива обычного церковного
прихода в Сибири первой половины XIX в., мы взяли в качестве примера сохранившиеся бумаги
Спасо-Николаевской церкви Удского острога, являвшегося в тот период самой крайней точкой
присутствия русских властей на юго-западном побережье Охотского моря. (К югу от него
находилась территория Приамурья, считавшаяся «не разграниченной» по Нерчинскому договору
1689 г. меж-
197
ду Россией и Китаем). Материалы Удской церкви поступили в Государственный архив
Хабаровского края в 2000 г. из его филиала в городе Николаевске-на-Амуре вместе с документами
других православных приходов Нижнего Амура, в количестве 114 дел за 1826-1922 гг.,
собранными, по всей вероятности, уже после революции из фрагментарных остатков их
церковных архивов 107.
В делах Удской церкви отложились типичные, но довольно ценные документы, отражающие
повседневную жизнь одного из самых отдаленных пограничных русских поселений на
тихоокеанском побережье. Это метрические книги, путевые журналы миссионеров, клировые и
исповедные ведомости, брачные документы (прошения о вступлении в брак, различного рода
свидетельства и удостоверения на вступление в брак, паспорта, копии метрических записей и т.п.).
Важное место среди этих материалов занимают пересылавшиеся иркутской духовной
консисторией императорские указы и делопроизводственная переписка, которая в таких глухих
местах была не очень интенсивной. Это видно, в частности, из журнала причта Удской
Николаевской церкви, в котором за 1828 г. было зарегистрировано 50 входящих и 66 исходящих
бумаг 108. В совокупности все эти документы с годами образовали объемистый архив, которым,
как и всей нехитрой церковной «канцелярией», заведовал обычно сам приходской священник,
либо поручал это местному дьячку. К сожалению, обнаружить следы составления описей местных
церковных архивов этого периода не удалось. Видимо, делалось это нерегулярно, как и
составление актов приема-передачи архивов при смене церковных служителей.
Но вообще следует заметить, что сибирские архиереи весьма требовательно относились к
вопросам письмоводительства в своих епархиях. Это видно, в частности, из циркуляра Иркутской
консистории Камчатскому духовному правлению от 12 октября 1831 г. В нем изложена резолюция
архиепископа на рапорте посольского архимандрита Феодорита, с предписанием «для
непременного исполнения всем монастырям, настоятелям, духовным правлениям и благочинным в
непосредственном ведении Консистории находящимся». Поводом для этого стал небрежно
составленный рапорт отца Феодорита, что вызвало недовольство владыки, и он повелел
«циркулярно предписать, дабы отныне всякие бумаги в Консисторию и ко мне были писаны на
целом листу: ибо против198
ное означает непочтительность к начальству» 109. Подобные распоряжения архиереев следовали
неоднократно, но на местах, вдали от епархиального начальства, они не всегда исполнялись. Все
зависело от конкретных людей, облеченных полномочиями. Как и на государственной службе,
заботу о хранении старых архивных бумаг проявляли некоторые священники, понимавшие их
значение для науки и практики.
В числе тех, кому мы в значительной мере обязаны сохранением церковных архивов Сибири
и первыми трудами в сфере церковно-археологических исследований на ее территории, следует
назвать два имени - святителя Иннокентия (Вениаминова) - митрополита Московского, апостола
Америки и Сибири, и его современника - протоиерея П.В. Громова. Имя последнего в
исторической литературе, к сожалению, мало известно. Между тем отец Прокопий был не только
сподвижником И. Вениаминова на ниве церковного служения, но и видным деятелем культуры,
оставившим заметный след в развитии исторической науки в Сибири в 30-70-е годы XIX в. Кстати
сказать, в жизни они были очень дружны еще со времени совместной учебы в Иркутской духовной
семинарии 110.
Сын тулунского священника Прокопий Васильевич Громов начал службу цензором
проповедей Иркутской духовной консистории в 1824 г. Он получил хорошее церковное
образование, окончив семинарию, а затем и духовную академию со званием кандидата
богословия. Указом иркутской духовной консистории от 31 августа 1833 г. П.В. Громов был
определен настоятелем Петропавловского собора, благочинным камчатских церквей и
первоприсутствующим в Камчатском духовном правлении. 15 сентября 1834 г. на транспорте
«Елизавета» он прибыл в Петропавловский порт 111.
Архив Камчатского духовного правления, безусловно, самый «старый» из дошедших до
наших дней фондов церковных учреждений на востоке Сибири 112. После того как
Петропавловский порт стал административным центром полуострова, по Высочайшему указу от
24 февраля 1816 г. здесь открылось первое на Дальнем Востоке духовное училище, а в ноябре 1826
г. завершилось возведение собора во имя святых Петра и Павла. По штату,
199
утвержденному еще в 1822 г. в связи с переводом в Петропавловск духовного правления, причта
полагалось при соборе - протоиерей, два священника, диакон и четыре причетника 113. Вместе с
правлением из Нижне-Камчатска в Петропавловский был перемещен и его архив, находившийся в
довольно запущенном состоянии. Скорее всего, весь этот комплекс очень ценных исторических
документов, самые ранние из которых относились к началу 20-х годов XVIII в., хранился при
Петропавловском соборе без какого-либо описания, вместе с текущим делопроизводством самого
духовного правления.
Едва приступив к своим обязанностям и обследованию церковного хозяйства, П.В. Громов
сразу обратил внимание на состояние здешнего архива, поскольку глубоко интересовался
церковной стариной и вообще проблемами истории Сибири. Уже 8 октября 1834 г. последовало
строгое распоряжение нового благочинного «о приведении разстроенного Камчатского духовного
правления Архива в узаконенный порядок». Поручение выполнял член правления священник
Василий Сизов (в других документах - В. Сизых. - А.К.). Работа по первичному упорядочению
архива оказалась очень трудоемкой и заняла у него более года. В рапорте благочинному отец
Василий докладывал, что все дела Камчатского духовного правления «с 1720-го по настоящий
1836 год разобраны по сортам подшитых материалов» 114. Была составлена также черновая опись
дел, которую, к сожалению, обнаружить не удалось.
С именем протоиерея П.В. Громова связано и научное использование церковных архивов
Камчатки. Известно, в частности, что он состоял в переписке с выдающимся историком Сибири
П.А. Словцовым и неоднократно отсылал ему исторические справки, а также копии документов
духовного правления и других местных архивов. Это была большая и сложная по тем временам
работа. В одном из писем П.А. Словцов писал П.В.Громову: «...Как далеко Вы заброшены; письмо
от 15 октября 1837 года я получил в июле 1838 года - в такое время когда рукопись моя о Сибири
была в типографии и это причиною было, что я не воспользовался сведениями в письме Вашем
сообщенными. Это можно будет вознаградить во 2-й книге, за которую я еще не принимался.
Покорнейше прошу Вас уведомить: 1) (если возможно) как называется и в далеком ли разстоянии
от бывшего Анадырского остро200
га та сопка, близ которой пал Павлуцкий; 2) кто после Павлуцкого командовал Камчаткой, и нет
ли там реестра начальников, приезжавших на смену друг другу...; 4) в иностранной книжке читал я
что Курильские острова приобретены Россией около 1770 г.; нельзя ли это пояснить
обстоятельствами и лицами, в том участвовавшими...» 115. Как видим, вопросы ученого (некоторые
из них звучат вполне современно) своему камчатскому корреспонденту требовали основательной
работы с источниками и для ответов на них требовалось изучить немало архивных дел.
За двенадцать лет службы на Камчатке П.В. Громов глубоко изучил этот край и его историю.
Известно, что он вел подробный дневник, который, к сожалению, сгорел вместе с его обширной
библиотекой и архивом при большом иркутском пожаре в 1879 г. На основе документов
камчатских архивов П.В. Громов опубликовал ряд статей по истории Русской Православной
церкви на Дальнем Востоке 116. Что же касается деятельности П.В. Громова, связанной с архивами,
то мы к ней еще вернемся в этой главе.
В 20-40-е годы XIX в. церковно-административное устройство Сибири претерпело ряд
важных изменений. В 1828 г. в Западной Сибири была учреждена Алтайская духовная миссия, а в
1832 г. - Обдорская миссия для обращения в православие остяков и самоедов. В 1834 г. из состава
Тобольской епархии была выделена самостоятельная Томская епархия под управлением епископа
Агапита (Вознесенского). К тому времени на ее территории имелся ряд ценных исторических
архивов, в частности, в одном из старейших в Сибири Богородице-Алексеевском мужском
монастыре, основанном в 1662 г. 117. Хранящийся ныне в Государственном архиве Томской
области фонд духовной консистории (ф. 170, 18811 д., 1759-1921 гг.) является одним из самых
крупных документальных собраний, сформировавшимся в деятельности Русской Православной
церкви на территории Сибири 118. В XX столетии этот фонд, к счастью, никуда не перемещался, и
полнота его состава объясняется относительно неплохими условиями хранения с первых лет
существования Томской епархии. Это видно, в частности, из материалов обследования архивов
Сибири и Дальнего Востока,
201
проведенного в 1913 г. Иркутской губернской ученой архивной комиссией. На ее запрос Томская
духовная консистория сообщала, что в ее ведении имеется два крупных исторических архива:
«один при сей консистории существует с 1835 г.; помещается в нижнем этаже каменного здания,
занимаемого консисторией, и второй при Томском Богородице-Алексеевском монастыре с 1710 г.;
помещается в правом нижнем ярусе монастырской каменной колокольни, в просторной и высокой
комнате вместе с библиотекой монастыря. В означенном помещении архив находится в 1846 г.
Содержимое архива хранится в особом шкафу под замком. Помещение для архива удобное и
достаточно безопасное» 119.
Значительно сложнее оказалась судьба церковных архивов на крайнем востоке Сибири и в
американских колониях России. Важным этапом их формирования явилось учреждение в январе
1841 г. особой епархии во главе с епископом Камчатским, Курильским и Алеутским. Первым в
управление новой епархией вступил епископ Иннокентий (Вениаминов), о жизни, творчестве и
архипастырских трудах которого сложилась обширная историография 120.
Начало его служения в Русской Америке (о. Уналашка) относится, как известно, к 1824 г.
Тогда на одном из островов Алеутского архипелага еще оставался в живых и по мере слабеющих
сил окор-млял немногочисленную паству последний участник Кадьякской духовной миссии
валаамский монах Герман (в миру Герасим Зырянов). С трудов этой миссии, прибывшей на о.
Кадьяк в 1794 г., можно было бы, наверное, отсчитывать предысторию Камчатской епархии, хотя
ее более чем тридцатилетняя деятельность оставила немного документальных следов. В основном
это некоторая переписка, заметки и воспоминания мореплавателей. Никакого делопроизводства и,
следовательно, собственного архива при миссии не велось. Причиной тому не только ее
отдаленность. Во-первых, попытка назначить в колонии архиерея закончилась неудачей после
гибели епископа Иосафа на судне «Феникс» в 1799 г. Формально числившееся на Кадьяке
викариатство в 1811 г. пришлось упразднить. Во-вторых, взаимоотношения администрации
колоний с членами духовной миссии были крайне сложными, если учесть беспощадную
эксплуатацию туземцев и безудержный разврат в среду русских промышленных людей. Главный
правитель колоний А.А. Баранов, представлявший власть российско-американс202
кой компании, притеснял и чинил множество препятствий валаамским инокам, пытавшимся
возражать против его жестокости и бесчинств 121. Ценное свидетельство на сей счет оставил
командир шлюпа «Камчатка» В.М. Головнин. В 1818 г. он проводил ревизию русских колоний и
для выяснения причин сокращения численности туземного населения запросил метрические книги
за время существования миссии, т.е. с 1794 по 1818 г. Позднее в своем отчете он отметил, что, по
сообщению отца Германа, «компания никогда не давала им способов вести метрические книги и
не сообщала ни о родившихся, ни об умерших и что алеуты часто во множестве умирают в
отдаленных поселках, и потому метрических книг при миссии нет» 122.
Правильную постановку дела смог организовать только преосвященный Иннокентий. Среди
множества хлопот он большое внимание уделял четкому ведению документации и церковных
архивов. Этот выдающийся миссионер-просветитель и талантливый ученый в полной мере
понимал значение документов, как источников для научных исследований. Он даже разработал
свои правила делопроизводства, изложив их в специальном «Наставлении священнику,
назначаемому для обращения иноверных и для руко-водствования обращенных в христианскую
веру» 123. Они касались всех церковных дел: денежной и имущественной отчетности, ведения
метрических записей, переписки и т.п. Кстати, один из пунктов инструкции, непосредственно
касавшийся собирания сведений для церковной истории, гласил: «...57) Для того, дабы начальство
могло видеть успехи и труды каждого из священников и миссионеров и потому ценить их,
каждому из них поставляется в обязанность вести журнал, в который записывать все действия,
касающиеся обязанностей их, а также и то, что стоит внимания. И таковой журнал каждогодно
представлять благочинному, который со своими отметками препроводит его к епархиальному
начальству» 124.
В «Миссионерских записках» самого И. Вениаминова неоднократно упоминаются архивы в
приходах Дальнего Востока и Русской Америки. Например, объезжая епархию в 1842-1843 гг., он
посетил Кадьякскую церковь и, будучи явно недоволен, писал: «В церковном архиве, состоящем
почти только из нескольких циркуляров Святейшего Синода на имя Преосвященного Иоасафа,
Иркутской епархии викария и епископа Кадьякского и прочих
203
принадлежащих к нему в Америке островов в 1799 и 1800 годах, также нет никаких документов и
даже записок о миссии...». На островах Уналашка и Атха он отмечал: «По делам церкви найдена
совершенная исправность: метрики и росписи целы... Приходно-расходные книги исправны и
чисты... Все дела церковные рассмотрены и, где надлежало, даны приличные наставления» 125.
Местопребывание епископа было назначено в Ново-Архангельске на острове Ситха, где
усилиями главного правителя американских колоний РАК капитана 2-го ранга А.К. Этолина был
выстроен прекрасный архиерейский дом, сохранившийся до наших дней как исторический
памятник. В бытность преосвященного Иннокентия на Ситхе здесь же хранился и основной архив
Камчатской епархии. О порядке его формирования судить довольно сложно, т.к. обычно
корреспонденция приходила через иркутскую духовную консисторию на Камчатку дважды, а в
Америку только морским путем - один раз в год. К тому же И. Вениаминов многие месяцы
проводил в путешествиях и зачастую почте трудно было найти адресата, появлявшегося то в
Америке или на Алеутских островах, то где-нибудь на Камчатке, то в Гижиге или Охотске, то в
Аяне. Территория епархии расширялась, и в 1847 г. к ней был присоединен Удский край. Росло и
количество церковных приходов. Только за поездку по епархии, в 1847 г. И.Вениаминов освятил
четыре новых храма, в том числе в селении Удском. Свидетельством возросшего значения
молодой Камчатской епархии стало возведение И. Вениаминова в 1850 г. в сан архиепископа 126.
В 50-е годы XIX в. И. Вениаминову пришлось неоднократно менять место своей главной
резиденции, и поэтому архивы Камчатской епархии оказались весьма разрозненными. В июле
1852 г. к Камчатской епархии была присоединена Якутская область, а через год в Якутск переехал
на постоянное жительство и преосвященный Иннокентий 127. Какую-то часть текущей
документации в виде небольшой «походной канцелярии» в этот период он, видимо, держал при
себе. Что же касается самого епархиального архива, заключавшего немало ценных исторических
документов, то он практически весь остался на Ситхе. Причины этого окончательно не ясны.
Считается, что инициатором перенесения кафедры из Русской Америки в дальневосточные
пределы страны был сам архиепископ Иннокентий. Но в таком случае, надо полагать,
204
он обязательно озаботился бы судьбой своего архива и обязательно постарался перевезти его в
один из городов Дальнего Востока. Однако на самом деле все было не так просто. Во-первых,
этому помешали военные события 1854-1856 гг. Во-вторых, взаимоотношения владыки с
администрацией американских колоний РАК были не столь идиллическими, как это подается в
современной исторической литературе. Это видно, в частности, из письма отправленного 11
февраля 1852 г. генералом Политковским, возглавлявшим Главное правление РАК, Н.Н.
Муравьеву: «...Он (И. Вениаминов. - А.К.) очень не любит Компанию и позволяет себе о ней
неправильные и резкие суждения. Душевно был бы рад, если бы архиерейскую кафедру перенесли
из колонии куда угодно, Компания бы избавилась от многих неприятностей и столкновений,
которые встречаются теперь от противодействия духовной власти, весьма расширившей свое
влияние. Для колоний достаточно иметь благочинного, а архиерея нам совсем не нужно, чем он
умнее, тем труднее ему уживаться с главными правителями и быть некоторым образом в
подчинении местной власти» 128. Понятно, что, зная о таком к себе отношении, И. Вениаминов,
видимо, просто не стал обращаться с дополнительными просьбами в Главное правление РАК в
отношении архивов. К тому же стремительное изменение политической обстановки на берегах
Тихого океана в середине 1850-х годов сделали бы такую просьбу весьма обременительной и
трудноисполнимой. И хотя на этом рубеже обозрение архивов Камчатской епархии выходит за
хронологические рамки нашей темы, мы позволим очередное отступление, поскольку дальнейшая
судьба этого важнейшего комплекса документов показательна для истории архивов российского
Дальнего Востока в XIX в.
Как известно, решив «Амурский вопрос», с середины 50-х годов XIX в. Россия приступила к
освоению Приамурья, Приморья и Сахалина. В связи с этим в 1857 г. св. Синод согласился с
предложением И. Вениаминова о перенесении кафедры архиепископа в город Благовещенск центр Амурской области, и учреждении викариатства в Ситхе и Якутске. Неустроенность первых
лет слу205
жения И. Вениаминова на Амуре не позволяла ему вести систематическое делопроизводство. 25
мая 1860 г. в донесении Синоду он писал: «...что касается до открытия здесь консистории, то в
настоящее время этого привести в исполнение невозможно по многим причинам, а главное
потому, что в Благовещенске находится один только священник. И поэтому исполнение
обязанностей консистории остается на якутском духовном правлении» 129.
Разделение огромного комплекса документов Камчатской епархии и ее церквей произошло в
1867 г. в результате продажи США американских колоний России. При этом часть материалов,
видимо, небольшая, осталась в Якутске, но главный архив епархии, относящийся к американским
колониям России, по-прежнему находился в Ново-Архангельске, т.к. формально Аляска еще
оставалась в ведении Камчатской епархии. Лишь в 1870 г. была учреждена новая зарубежная
Алеутская и Северо-Американская епархия Русской Православной церкви 130. Какое-то время
«американская» часть епархиального архива оставалась на Ситхе. Затем в 1872 г. резиденция
епископа и консисторский архив были перенесены в Сан-Франциско, а с 1904 г. - в Нью-Йорк. В
то же время на Аляске и Алеутских островах продолжали действовать 17 православных приходов
и 36 церквей, располагавших своими архивами. В 1928 г. официальные лица Русской
Православной церкви в США передали Библиотеке Конгресса (Вашингтон) в виде архивной
коллекции часть исторических документов бывшей Камчатской епархии; в 1940 г. туда же
поступила в качестве дара и вторая - последняя часть церковного архива по 1933 г. включительно.
Этот документальный комплекс хранится в Библиотеке Конгресса и теперь под титулом «Архивы
Аляскинской Русской церкви» (Alaskan Russian Church Archives). Коллекция включает огромное
количество документов - 150 тыс. единиц, хранящихся в 1062 картонных коробках-боксах. Эти
документы, в основном рукописные, как из архива самой консистории, так и из некоторых
приходов, были разбиты на четыре периода: сибирский - 1772-1840 гг.; аляскинский - 1840-1872
гг.; западно-американский - 1873-1905 гг. и восточно-американский - 1904-1933 гг. Первые два
периода, относящиеся непосредственно к теме нашего исследования, составляют около половины
материалов коллекции 131.
206
В обзоре В.Л .Белобородько отмечалось, что физическое состояние коллекции в целом
удовлетворительное. Лишь часть документов, в основном поступивших из церковных приходов,
оказалась несколько испорчена временем и влагой, очевидно, во время перевозки их с островов.
Интересно, что значительно лучше сохранились документы первых лет деятельности
православных миссионеров в Русской Америке. Возможно, это объясняется хорошим качеством
бумаги и чернил, употреблявшихся в те времена. По содержанию материалы коллекции делятся на
три группы: метрические записи; исповедные расписки; хозяйственная документация (ежегодные
отчеты о состоянии церковного имущества, финансов, о содержании приходов, строительстве
церквей и т.п.); путевые журналы и дневники священников; различная переписка 132. Метрические
записи о рождении, смерти и регистрации браков православного населения американских колоний
России составляют примерно треть всего архива. Исповедные расписки - вторая группа
документов - дают представление о численности поселенцев на Аляске по годам и социальной
структуре тамошнего общества.
Кроме Вашингтона, отдельные коллекции документов, катающихся деятельности
православных миссионеров в Русской Америке, хранятся в университетских библиотеках США. В
частности, в Университете Беркли (Калифорния) находится дневник одного из первых
миссионеров Аляски иеромонаха Ювеналия. Какая-то часть материалов осталось также на
Кадьяке, в Фербенксе и в Джуно 133.
В 1980 г. Барбара Смит опубликовала довольно подробное описание архивных материалов
Русской Православной церкви на Аляске 134. Небольшая коллекция копий документов о
деятельности православных священников на Алеутских и Курильских островах в 20-60-е годы
XIX в. представлена в собрании РГБ. В основном это дневники и журналы, веденные
священниками церкви Св. Николая на острове Атха Яковом Нецветовым, Лаврентием
Саламатовым и Василием Шабалиным. Кроме записей, касающихся миссионерских обязанностей,
состояния церквей и приходов, эти материалы содержат немало сведений о жизни русского и
туземного населения Русской Америки, что делает их весьма ценным документальным
источником, выходящим за рамки историко-церковной проблематики 135.
207
Не менее сложной оказалась судьба «русской» части консисторского архива Камчатской епархии.
В середине 60-х годов XIX в. большую его часть составляли, видимо, документы Камчатского
духовного правления, находившиеся в тот период на прежнем месте в городе Петропавловске.
Однако в 1866 г., по предложению архиепископа Иннокентия, правление вместе с его архивом
перевели в Николаевск, где в тот период находились все гражданские и военные учреждения
Приморской области.
После выделения в 1869 г. Якутии в самостоятельную епархию возник вопрос об архивных
документах, необходимых для ее практической деятельности. В связи с этим архиепископ
Иннокентий получил выписку из указа Синода от 3 марта 1870 г. с предложением переслать из
Благовещенска «все дела, касающиеся Якутской епархии, в том числе отчеты Якутских викарных
преосвященных о состоянии епархии, а также необходимые циркулярные указы Святейшего
Синода в копиях» 136. 29 октября 1870 г. епархиальный Совет постановил: «Отобрать все дела
касающиеся до Якутской епархии и составив оным опись препроводить при отношении в
Якутскую духовную консисторию». Сохранились и сами эти описи. В одной из них, содержащей
только делопроизводственную нумерацию, числится 55 архивных дел за 1853-1869 гг. В другую
опись («реестр», составленный вообще без нумерации) внесено 94 дела за 1863-1870 гг. 137. Таким
путем образовался уже упоминавшийся комплекс документов Камчатской духовной консистории
(ф.227-и, 216 д., 1856-1910 гг.), находящийся ныне в Национальном архиве Республики Саха
(Якутия) 138. Вполне очевидно, что все перемещения и выделение части дел из консисторского
архива осуществлялось без какого-либо упорядочения, негативно сказываясь на его состоянии.
Отдельно следует остановиться на исторической части архива Камчатского духовного
правления. Дело в том, что по мере заселения Южно-Уссурийского края и Приамурья все
очевиднее проявлялись неудобства пребывания духовного правления в Николаевске. Оно
оказалось в стороне от подчиненных ему церквей, и особенно тех, что были разбросаны на
огромных расстояниях по морскому по208
бережью в Удском, Охотском, Гижигинском и Камчатском округах. Еще более осложнилось
положение Камчатского (Николаевского) духовного правления в 70-е годы XIX в., после
перенесения главного порта из Николаевска во Владивосток.
В 1879 г., при очередном инспектировании епархии, епископ Мартиниан (Муратовский)
посетил духовное правление в Николаевске и, ознакомившись с положением дел, обратился в
Синод с предложением о его переводе в Благовещенск. Особое внимание владыки привлек архив,
выглядевший крайне запущенным. Оставлять его и дальше в Николаевске было нельзя, т.к. своего
здания в городе духовное правление не имело и ютилось в сторожке при ограде Николаевского
собора. 17 июля 1880 г. епископ Мартиниан писал в консисторию, что «весь архив, привезенный
из упраздненного Камчатского Д[уховного] Правления в Николаевское, находится в безпорядке и,
за не имением средств, не может быть там приведен в форменное благоустройство; между тем в
этом архиве заключаются такие драгоценные манускрипты, которые могут доставить богатый
материал для истории Камчатской церкви, а особенно со времени открытия Камчатской епархии».
Чтобы спасти «эти памятные древности от истребления и доставить преподавателям
Благовещенской Д[уховной] Семинарии возможность заняться разработкою этих материалов с
научною целию», владыка решил перевезти архив в консисторию, поручив это преподавателю
Благовещенской семинарии А.В.Кириллову. Николаевскому духовному правлению епископ
Мартиниан приказал «укупорить весь архив до 1866 года и сдать оный на пароход под
наблюдение г. Кириллова». Деньги на перевозку выделялись из «остаточных епархиальных сумм»
139
.
Как видим, епископ Мартиниан, будучи глубоко просвещенным человеком, заботился об
архиве не только из практических, но и из научных соображений, о чем говорит его внимание к
«драгоценным манускриптам». Не трудно представить, какая участь их ожидала, останься архив
на прежнем месте. И, конечно, едва ли этот архив уцелел бы в пожаре «николаевских событий»
1920 г. Между прочим, осенью 1880 г., при перевозке архива в Благовещенск, тоже возникали
сложности. 10 ноября А.В. Кириллов докладывал владыке, что отправить документы из
Николаевска он не смог. По его словам, «главным препятствием для этого послужила усилен209
пая перевозка груза, вследствие чего ни один пароход не согласился принять от меня груз, как от
частного лица». Поэтому пришлось дожидаться зимнего пути по Амуру и отсылать архив частями
на почтовых. Лишь 21 февраля 1881 г. диакон Пыжнов телеграфировал в консисторию о том, что
«последний тюк сдан на почту» 140. К слову сказать, хлопоты с архивом благовещенский архиерей
поручил А.В. Кириллову тоже не случайно. Интересы молодого кандидата богословия не
ограничивались преподаванием латыни 141. Его научные труды и рукописное наследие по сей день
привлекают внимание историков 142.
В мае 1881 г. А.В. Кириллов, исполнявший тогда обязанности ректора Благовещенской
духовной семинарии, передал доставленные материалы в консисторский архив. Как следует из
рапорта занимавшихся приемкой архива секретаря консистории титулярного советника Николая
Чернова и канцелярского служителя Николая Жилина, исполнявшего обязанности ее архивариуса,
документы охватывали период с 1723 по 1867 год. О физической сохранности архива они
сообщали: «Дела и книги находятся в самом жалком состоянии, особенно первых годов, так
например: нет начальных, конечных или средних листов в делах, другие без обложек и без
начальных листов, некоторые при перевозке архива и Петропавловска в Николаевск подмочены,
почему листы слиплись, чернилы отцвели и бумага сгнила; указы св. Синода находятся или в
делах, или порознь. Из дел много выпавших или оторванных листов, которые связаны составляют
кучу бумаги, стоп до шести. Все дела требуют новых обложек, перешивки и составления новой
описи, так как оная хотя и есть, но составлена неправильно (без обозначения когда началось или
кончилось дело) и многих дел не оказалось» 143.
Оставшая в Николаевске часть архива (около 26 пудов) осенью того же года была принята по
«сдаточным ведомостям» членом правления протоиереем Александром Протодиаконовым. Кроме
дел самого Николаевского духовного правления, по всей вероятности, эта часть архива включала и
бумаги местных приходов Камчатской епархии (метрические книги, исповедальные росписи,
клировые ведомости и т.п.) за 1740-1866 гг. Судя по описям, это пыли документы старинных
камчатских церквей Большерецкой, Петропавловской, Нижне-Камчатской, Верхне-Камчатской,
210
Мильковской, Тигильской, Ключевской, а также «разных церквей» Приамурского края за 18661872 гг. Все эти материалы тоже подлежали передаче в Благовещенск, т.к. указом св. Синода
Николаевское (Камчатское) духовное правление упразднялось с 1 января 1882 г. 144. Таким
образом, в начале 80-х годов XIX в. именно в Благовещенске сложился единый комплекс самых
ранних документов по истории православия на Дальнем Востоке, представлявший собой архив
Камчатской духовной консистории, который в советские годы вновь оказался разобщенным.
В настоящее время сохранившиеся крупные документальные комплексы Камчатской
духовной консистории находятся в РГИА ДВ (ф.1009, 2081 д., 1812-1923 гг.; в состав данного
фонда входят также документы Благовещенского епархиального Совета) и Государственном
архиве Амурской области (ф.4, 807д., 1751-1904 гг.). Небольшой архивный фонд Камчатской
духовной консистории, состоящий из разрозненных дел и документов, сформирован также в
Государственном архиве Хабаровского края (ф.7-и, 5 д., 1859-1891 гг.) 145. Кроме этого, в Якутске
в фондах НАРС (Я) отложилась сравнительно небольшая часть как самого консисторского архива
Камчатской епархии, так и документов о ее деятельности, представленных в фондах церквей
Колымского края и Чукотки 146.
4 Сибирские и «колониальные» архивы Российско-Американской компании
В нашем исследовании до этого мы рассматривали, главным образом, формирование и
функционирование архивов государственных учреждений Сибири на этапе министерских реформ
России. Но, коснувшись в нашей работе сюжетов, связанных с архивными документами по
истории Русской Америки, эту тему стоит продолжить. Как известно, в этот же период с
деятельностью
211
ряда высших органов государственной власти, в том числе некоторых министерств и Главного
Управления Восточной Сибири, теснейшим образом было связано формирование архивов
Российско-Американской компании (РАК), игравшей важную роль в хозяйственной жизни
Дальнего Востока, освоении Алеутских и Курильских островов, а также Аляски. С одной стороны,
создание компании, наделенной особыми «привилегиями», отражало стремление правительства
создать под своей эгидой мощное монопольное объединение для противодействия иностранной
конкуренции и упрочения влияния России в северной части Тихого океана147 С другой - подвело
черту этапу первичного изучения и хозяйственного освоения ее новых американских владений,
когда процесс концентрации купеческого капитала и вытеснения мелких звероп-ромышленных
компаний более «сильными», обозначившийся в 70-90-е годы XVIII в., получил свое законченное
оформление148.
В принципе сложная и запутанная история архивов РАК, особенно их судьба после продажи
Аляски США в 1867 г., отдельная большая тема, со своей историографией. В рамках нашего
исследования мы остановимся лишь на тех ее аспектах, которые касаются общих тенденций
истории сибирских архивов первой половины XIX в. Обстоятельный обзор современной
«географии» уцелевших архивов РАК дал Н.Н. Болховитинов в контексте общего анализа
документальных источников по истории Русской Америки, которые, будучи весьма обширны и
разнообразны по видовому составу, рассредоточены ныне по разным архивохранилищам России и
других стран 149. Со своей стороны мы считаем необходимым отметить лишь то обстоятельство,
что употребляемый часто в исторической литературе термин «архивы Русской Америки» явно
нуждается в конкретизации. В архивоведческом смысле он касается проблемы более общей, т.к.
обычно под ним подразумевается весь массив документальных материалов об американских
колониях России. Между тем, по нашему мнению, все «американские» архивы России можно
разделить на группы архивных фондов, которые, хотя и связаны между собой исторически,
разнятся по происхождению, т.е. имеют разных фондообразователей, чем и объясняется в
значительной мере их нынешнее состояние. Итак, к ним относчятся: 1) архивы собственно
Российско-Американской компании, как юридического лица, и прежде всего ее управленческая
документация 150; 2) церковные архивы представ212
ленные главным образом документами аляскинских приходов, относившихся к Иркутской, а затем
к Камчатской (с 1840 г.) епархии 151; 3) документация многочисленных государственных и
частных экспедиций; 4) личные фонды и документальные коллекции служащих РАК,
мореплавателей, ученых и государственных деятелей, так или иначе имевших отношение к жизни
американских колоний России до 1867 г. 152. Детальное исследование каждой из этих групп
архивных фондов выходит за рамки нашей темы. Поэтому мы ограничимся характеристикой
общей картины зарождения и формирования архивов РАК в первой половине XIX в., когда из
торгового сообщества она стала почти «государством в государстве».
Мы не знаем точно, что собой представлял изначально архив РАК, учрежденной в 1799 г.
наследниками купца и мореплавателя Г.И. Шелихова, ибо впоследствии он оказался разобщен и в
значительной мере утрачен. Но, вполне очевидно, что такой архив существовал и находился в
начале XIX столетия в Иркутске, где было учреждено и располагалось первоначально Главное
правление компании, а в Петербурге ее интересы представлял уполномоченный РАК Н.П. Резанов
153
. Основу этого комплекса документов составляли дела компаний, предшествовавших
образованию РАК: Северо-Восточной (создана в августе 1781 г. Г.И. Шелиховым совместно с
купцом И.Л. Голиковым и его племянником М. Голиковым) и учрежденной в июле 1797 г.
Американской Соединенной компанией (создана путем слияния компаний - Северо-Восточной,
Северо-Американской и Курильской, принадлежавших наследникам Г. Шелихова и И. Голикову, с
Иркутской компанией Н. Мыльникова) 134. По нашему мнению, в принципе реконструкция этого
архива возможна и может стать темой самостоятельного исследования, т.к. исходящие документы
компаний И. Голикова и Г. Шелихова, хотя и очень разрозненны, но весьма многочисленны и
имеются ныне во многих фондах государственных архивов России. Отчасти это объясняется тем,
что на стадии образования единой Российско-Американской компании иркутские власти не оченьто вмешивались в дела купеческих промысловых «кумпанств», зная, что Екатерина II не
приветствовала создание монополий. Поэтому они предпочитали переадресовывать в столицу дела
с ходатайствами наиболее влиятельных и настойчивых купцов и, в конечном счете, их бумаги
нередко оказывались в прави213
вительствующем Сенате, на столе у Екатерины II, а затем и у Павла I. Больше всех в этом «везло»
клану купцов Шелиховых 155.
В последующие годы архив Главного правления РАК формировался в Петербурге, куда оно
переместилось по указу Павла I от 19 октября 1800 г. 156. С этого же времени переписка и иная
документация оседала в делах Иркутской и Охотской контор РАК, имевших свои архивы, причем,
довольно крупные, учитывая их документооборот. Например, возглавивший в 1802 г. Охотскую
контору курский купец А.Е. Полевой, «по силе данных ему полномочий», ведал всеми делами и
капиталами РАК в Якутске, Гижиге, на Камчатке и в Америке 157. Что касается архива Главного
правления РАК в Иркутске, то он, по всей видимости, не был присоединен к делам «нового»
Главного правления, разместившегося в столице, а остался в личном распоряжении М.М.
Булдакова – зятя Г.И. Шелихова и первенствующего директора компании в 1799-1828 гг., как его
частный архив, с годами пополнявшийся новыми документами 158. (В противном случае он бы
разделил судьбу архива Главного правления компании, доставившего после упразднения РАК
немало хлопот чиновникам архива Морского министерства и впоследствии утраченного).
Некоторые документы архива М.М. Булдакова по его деятельности в качестве директора РАК
приобрел, вероятно, в конце XIX в. московский фабрикант и коллекционер А.П. Бахрушин, среди
них список акционеров и реестр товаров, полученных с Алеутских островов 159. И хотя история
архива Г.И. Шелихова – М.М. Булдакова во многих деталях неясна, по всей вероятности, именно
этот архив, насчитывавший свыше 5 тыс. документов, был случайно обнаружен в Вологде в 1923
г. 160.
Тщательный анализ имеющейся литературы, а самое главное – материалов входящей и
исходящей переписки самой компании, немалая часть которой опубликована 161, позволяет
утверждать, что за период с 1800 по 1867 г. в деятельности РАК постепенно сформировалось два
основных архива: первый из них находился в Петербурге в ее Главном правлении, а второй – в
Русской Америке, хотя и меньший по объему, но не по значению, так называемый «колониальный
архив». Об этом архиве за ранние и самые трудные годы утверждения РАК на Аляске и Алеутских
островах
214
известно крайне мало. Однако можно с уверенностью сказать, что его целенаправленное
формирование также началось еще до официального оформления РАК по инициативе Г.И.
Шелихова, понимавшего значение исторических документов и собиравшего любые материалы об
Аляске, Алеутских и Курильских островах 162. Первым хранителем «колониального архива» был
каргопольский купец А.А. Баранов, поступивший на службу в Северо-Восточную американскую
компанию Г.И. Шелихова «хозяйским главным правителем» 15 августа 1790 г. Из контракта,
заключенного в этот день между ними в Охотске, следовало, что наряду с многочисленными
обязанностями А.А. Баранов должен завести «порядочные тамо книги», т.е. учетную
документацию, «и журнальных две - в одной вписывать каждодневные произшествии тамо
текущих дел и случаев, а во второй - поведение каждого ис подчиненных людей, дабы
добронравие и развратность и в предъидущие времена видимы были» 163.
Сначала «колониальный архив» находился в селении Павловском (гавань Св. Павла) на
острове Кадьяк, где с 1792 г. был центр всех русских поселений на Алеутских островах и в
Америке. По описанию участника кругосветного плавания на шлюпе «Нева» иеромонаха Гедеона
(Федотова), здесь насчитывалось два десятка строений: «новый правительский дом с
библиотекою», церковь, такелажная, «прежде бывшая деревянная полуциркулем крепость, коей
третья часть за ветхостию уже отломана», казармы и жилые дома промышленных, кузница, лавка,
магазин для пушных товаров. В старом доме правителя размещались училище и духовная миссия
164
. В доме правителя колоний находился и его архив. А.А. Баранов сам занимался «канцелярией»
и ведением документации, отнимавшей немало времени. Некоторое представление о его
переписке и, следовательно, о содержании бумаг этого архива, можно составить из его писем Г.И.
Шелихову. Так, например, 24 июля 1793 г. А.А. Баранов писал ему: «...Много обременен был
бумагами, ис коих Охотскому начальнику два донесения о разных материях, одно ис тех
секретное, третье представление о Лебедевских здесь поступках и деяниях, на кои я перемарал
немало бумаги... И писцом здесь в Чугачах толко один Кусков, и бумаги в компании недостаточно,
хотя и прислано от вас 4 стопы на Орле, но вся почти исходит, то щеты, то тетрадки по гавани и по
артелям, то разные
215
сношения компании с Лебедевскими, сверх того переписка, а на формальные конторские книги и
вовсе ничего не остается» 165. О наведении порядка в делопроизводстве А.А. Баранов докладывал
20 мая 1795 г. своему патрону: «...Завели теперь по получении бумаги входящие и исходящие
реэстры по нумерам, считая год с 1-го Мая, потому что с тово времени все новое действие
начинается и печать конторская теперь зделана юже на бумаге видите» 166.
Кроме «канцелярии» А.А. Баранова, свои небольшие архивы имели также отделы РАК,
которых при ее создании было три: Уракский (Охотский), Кадьякский и Уналашкинский. В 1804
г., когда был восстановлен Ново-Архангельск, пострадавший при нападении индейцев-колошей,
образовался Ситхинский отдел 167. Тогда А.А. Баранов вынашивал замысел перенести на остров
Ситха свою резиденцию, но окончательно смог перебраться туда только к осени 1808 г. Надо
полагать, что с этого же времени постоянным местопребыванием «колониального архива» стала
контора правителя дел РАК в Ново-Архангельске. Его документы отражали промышленнохозяйственную деятельность компании и основные события на Аляске, Курилах и Алеутских
островах по крайней мере с 90-х годов XVIII в.; значительную часть составляли финансовые
документы, переписка с Главным правлением в Петербурге и местными факториями. Известно,
что к материалам этого архива обращались некоторые известные исследователи Русской Америки,
например, К.Т. Хлебников, который в 1818 г. занимался приведением «колониального
делопроизводства» в порядок 168. Не исключено, что ими пользовался в свое время и В.Н. Берх, но
наиболее обстоятельно использовал «колониальный архив» В.М. Головнин, дважды ревизовавший
по поручению правительства дела компании и составивший «Обозрение состояния и действий
Российско-Американской компании с 1797 по 1819 год» 169.
Постепенно, кроме архива при делопроизводстве Главного правителя колоний, в НовоАрхангельске накапливались и иные материалы, представлявшие культурно-историческую
ценность. Известно, в частности, что достопримечательностью Ново-Архангельска была
библиотека, насчитывавшая более 1200 книг на нескольких европейских языках, и при ней
«музеум». Основу этого собрания заложил еще Н.П. Резанов. В 1803 г., собираясь в Русскую
Америку и желая всячески «способствовать образованию
216
отдаленного края», он предложил знаменитым вельможам передать жителям американских
колоний книги, журналы, физические и астрономические приборы, навигационные инструменты и
т.п. На эту просьбу заинтересованно откликнулись, прислав книги с сопроводительными
письмами, митрополит Амвросий, граф Н.П. Румянцев, граф П.А. Строганов, адмирал П.В.
Чичагов, поэт И.И. Дмитриев, министр юстиции Н.Н. Новосильцов, историк А.Н. Оленин, сенатор
И.С. Захаров и другие известные деятели. Ситхинский «музеум» наряду с экспонатами
естественной истории хранил довольно ценную документальную коллекцию - карты, планы,
атласы, строительные и корабельные чертежи 170.
На внешний документооборот РАК, а также унификацию форм ее внутренней
распорядительной документации и переписки, безусловно, повлиял Высочайший указ Александра
I от 15 декабря 1811 г. о передаче компании в ведение Министерства внутренних дел, которому
предписывалось «истребовать ныне же от главного правления компании сей обстоятельнейших
сведений о всех движениях дел ее, какого бы рода оные ни были, о ее распоряжениях,
предначертаниях и успехах». Все эти материалы Главное правление отныне должно было
представлять монарху через МВД, «дабы во всякое время все ее действия были подробно
известны» 171. К этому времени окончательно сложилось два главных центра, где
концентрировалась основная делопроизводственная документация и формировались архивы
компании - в Петербурге (набережная Мойки, д.72) и в Ново-Архангельске на острове Ситха.
Первый архив оказался почти полностью утрачен в 70-е годы XIX в., а второй сохранился
фрагментарно и представлен ныне в виде коллекции в Национальном архиве США 172. Но
констатирование этих фактов само по себе не объясняет некоторых «белых пятен» в судьбе
архивов РАК, которые неизменно привлекают внимание исследователей истории Русской
Америки.
Насколько можно судить по имеющимся источникам, четких «правил письмоводительства»
и пользования архивами ни в Главном правлении РАК, ни в ее отделах долгое время не
существовало. Не случайно в Петербурге сетовали на «постоянные за медления со стороны
Баранова в доставлении в Главное правление
217
подробной отчетности о колониальном делопроизводстве, многие статьи которого оставались
неразъясненными с 1808 г.» 173. И вполне возможно, что именно с этим было связано крупное
перемещение документов из ситхинского архива РАК в столицу, когда А.А. Баранова все-таки
сменили в должности правителя. В 1818 г., собираясь вернуться в Россию на корабле «Кутузов»,
он забрал с собой все личные бумаги и какую-то часть деловой переписки из архива Главного
правителя, сформировавшегося за 28 лет его службы в колониях. Как считает Н.Н. Болховитинов,
в столице А.А. Баранов рассчитывал использовать эти материалы, чтобы оправдаться перед
директорами компании. В плавании здоровье его ухудшилось, он часто болел и скончался 16
апреля 1819 г., когда «Кутузов» шел Зондским проливом. Архив «аляскинского лорда», как
называли А.А. Баранова, по всей видимости, остался на попечении командира корабля Л.А.
Гагемейстера, который и доставил его в столицу. Впоследствии архив, вывезенный А.А.
Барановым, к сожалению, постигла та же участь, что и весь остальной архив Главного правления
РАК в Петербурге 174.
Думается, что точка зрения Н.Н. Болховитинова вполне основательна и к вопросу об «архиве
Баранова» мы еще вернемся, тем более, что объем вывезенных им архивных документов был
значителен. Это подтверждается, в частности, записками известного исследователя Аляски Л.А.
Загоскина. Не найдя в архиве Ново-Архангельского порта некоторых интересовавших его
материалов, он с огорчением заметил, что «трудно и почти невозможно собрать несберегаемые
материалы для составления полной картины быта времен барановских» 175.
Для понимания, что собой представляли архивы РАК, следует иметь в виду, что ее
структура, сложившаяся в основном к се-Редине 20-х годов XIX в., была очень разветвленной. С
расширением сферы деятельности компании увеличивался ее флот; кроме крупных контор в
Москве и Иркутске, фактории и уполномоченые РАК имелись на Камчатке, в Охотске, Гижиге,
Якутске, Кяхте других городах Сибири. К ним нужно добавить отделы компании на Алеутских
островах, имевших артели и поселения на побережье Аляски, и открывшийся в 1828 г. Курильский
отдел на ост218
рове Уруп 176. Исходя из этого, можно представить, сколь велики были объемы переписки и
различной отчетности между Главным правлением и нижестоящими учреждениями РАК, не
считая его переписки с министерствами и правительством. Контролировать хранение документов
из столицы было крайне сложно, но Главное правление пыталось это делать, хотя бы изредка.
Например, капитан 2-го ранга М.И. Муравьев, приняв должность главного правителя Русской
Америки, в декабре 1821 г. начал осмотр «сей колонии» с Кадьякского отдела. Наряду с
хозяйством он обследовал и архив, о чем докладывал в Петербург: «...Должен я был обратить
внимание на дела конторы, которые я нашел ныне текущие в очень хорошем поряде... Старые же
дела и счеты многих содержателей в таком запущении, что нет возможности привести их в
порядок, ибо некоторые съедены мышами, а другие растерены или разбиты, и я не надеюсь видить
их в добром устройстве» 177.
Более или менее правильное ведение архивов РАК относится к завершающему этапу ее
деятельности. Новый устав компании, утвержденный 10 октября 1844 г., детально
регламентировал ее делопроизводство и предусматривал в штате канцелярии Главного правления
особую должность архивариуса-журналиста, являвшегося чиновником XII класса, с
«причислением относительно мундира» к X классу. На Ситхе «колониальным архивом» при
канцелярии Главного правителя заведовал помощник его секретаря 178.
Никаких данных о целенаправленной передаче архивов в Петербург из Ситхи в 40-60-е годы
XIX в. пока не обнаружено. В связи с этим стоит обратить внимание на одно странное, на первый
взгляд, обстоятельство, ускользавшее прежде из поля зрения исследователей, занимавшихся
проблемой поиска так называемого «архива Российско-Американской компании». Мы имеем в
виду краткую переписку, возникшую по поводу сдачи в архив Морского министерства архивных
документов РАК вследствие ее ликвидации. 25 февраля 1870 г. вице-директор компании А.А.
Пещуров обратился к начальнику архива В.Г. Чубинскому с просьбой принять на хранение дела
«колониального и здешнего архивов» 179 (здесь и далее курсив мой. - А.К.). Понятно, что под
«здешним» имелся в виду архив Главного правления в Петербурге, но это разделение и
упоминание «колониального архива» в письме А.А.Пещурова выглядит деиствтельно странно. Как
известно, именно он был комиссаром по пере219
даче правительству США российских колоний по Вашингтонскому трактату от 18 (30) марта 1867
г. 180, и, следовательно, знал содержание его 2-й статьи, которая специально устанавливала, что
«все дела, бумаги и документы правительства, относящиеся до вышеозначенной территории и
ныне там хранящиеся, передаются уполномоченному Соединенных Штатов; но Соединенные
Штаты, во всякое время, когда встретиться надобность, выдают Российскому правительству,
Российским чиновникам или Российским подданным, которые того потребуют,
засвидетельствованные копии с этих документов» 181. Хотя по букве договора США
передавались «бумаги и документы правительства», «не составляющие частной собственности»,
фактически речь шла обо всех русских архивах на Аляске, Алеутских островах и в самом НовоАрхангельске, где 14 октября 1867 г. капитан 2-го ранга А.А. Пещуров подписал официальный
протокол, в котором зафиксирована передача уполномоченному федерального правительства
генералу Л.Х. Руссо «бумаг и документов» колониального архива 182.
Какие документы «колониального архива» были в Петербурге в 1870 г., трудно утверждать
однозначно, поскольку описей к ним не имелось. Мы полагаем, что за всей этой перепиской
проглядывает ни что иное как след «архива Баранова». В частности, абсолютно очевидно, что
именно с этими материалами работал в конце 1850-х гг. историограф компании П.А. Тихменев. В
этом убеждает прежде всего анализ состава документов, опубликованных им в виде исторического
приложения к 2-й части его известной монографии 183. Это почти полсотни необычайно ценных
документов за 1794-1806 гг., но большая их часть по происхождению никак не связана с Главным
правлением в Петербурге. Понятно, что П.А. Тихменев извлек их из связок с бумагами личной
переписки и иных документов А.А. Баранова, которые с 1819 г. еще лет сорок так и оставались
неразобранными.
Не стали заниматься этим и чиновники архива Морского министерства. Получив указание о
приеме документов РАК, В.Г. Чубинский договорился с Инспекторским департаментом и очистил
для этого отдельную комнату, а затем отправил своего по-ставщика с целью осмотреть архив,
ознакомиться предварительно с его содержанием и определить объем. 20 марта 1870 г. он доклаладывал управляющему Морским министерством: «...По сему осмот220
ру оказалось, что дела колониального и частию здешнего архива сложены на бирже в пакгаузах и
закупорены в бочках и деревянных ящиках, а потому и ознакомиться с положением их не было
возможности. По объяснению же чиновника компании Архив колониальный собственно дел
никаких в себе не заключает, а состоит из связок бумаг и приходно-расходных книг, и при них
решительно никаких описей не имеется. Здешний архив состоит большей частью из таких же
связок и книг, и также никаких описей не имеет, за исключением последнего времени» 184.
Из этого следует, что архивов РАК, а говоря точнее, по современной терминологии архивных фондов, в Петербурге в 70-е годы XIX в. было действительно два. Опытный архивист
В.Г. Чубинский, много лет возглавлявший архив Морского ведомства, едва ли мог ошибаться.
Документы, вышедшие из-под его пера, хотя и не блещут изяществом стиля, зато отличаются
терминологической точностью, присущей профессионалу. Общая масса бумаг и книг «в обоих
архивах» составляла до 40 возов. На их перевозку требовалось всего-навсего от 60 до 100 рублей,
однако нести эту «издержку» Главное правление компании отказалось. Не располагал такой
суммой и архив Морского министерства, имевший к тому же в штате всего двух чиновников.
Поэтому В.Г. Чубинский предложил образовать комиссию для приема документов РАК, о чем он
обещал доложить особо «по перевозе бумаг и книг в Архив, и при ближайшем осмотре их». Далее
А.А. Пещуров доложил Правлению РАК о проблемах, возникших со сдачей архива, и на этом
переписка оборвалась 185. Принято считать, что причиной утраты архива РАК было отсутствие у
Главного правления денег на его упорядочение и хранение. Но это совсем не так. Н.Н.
Болховитинов убедительно доказал, что и накануне, и после продажи Аляски финансовое
положение компании было хотя и трудным, но не критическим. Несмотря на то, что ее реальная
власть в Русской Америке прекратилась в октябре 1867 г., формально она продолжала
существовать до 1881 г. и даже выплачивала дивиденды вплоть до 1888 г. 186. Так что при желании
средства на хранение архива Главное правление могло бы изыскать, но по каким-то причинам
этого не сделало. Чиновничье небрежение обернулось утратой ценнейшего комплекса
исторических документов, отражающих освоение Россией Дальнего Востока и Русской Америки.
221
Мы не случайно вышли за хронологические рамки нашей темы, сделав экскурс в
организацию делопроизводства и постановку архивного дела внутри самой РАК. Интерес к ее
архивам в XX в. оживлялся периодически и по разным поводам, как среди научного сообщества,
так и у государственных органов 187. Так, например, 12 августа 1901 г. в «Охотничьей газете»
появилась заметка под заголовком «Где архив Российско-Американской компании?». Неожиданно
этой публикацией заинтересовались в Министерстве земледелия и государственных имуществ.
Вскоре Управление государственными имуществами Приамурского генерал-губернаторства
получило из столицы запрос относительно архива РАК, в котором, в частности, отмечалось:
«...Принимая во внимание, что означенный архив, заключая в себе сведения о котиковых и других
промыслах Дальнего Востока, представляет громадную ценность... просим озаботиться собранием
сведений о нем и сообщить таковые в департамент» 188. Хабаровские власти переадресовали это
письмо во Владивосток военному губернатору Приморской области Н.М. Чичагову, который, в
свою очередь, 10 января 1902 г. направил его председателю Общества изучения Амурского края
(ОИАК). Ответ долго не приходил и только после неоднократных напоминаний
Распорядительный комитет ОИАК письмом от 21 июня 1903 г. уведомил областное правление о
том, «что в делах Общества имеется архив Российско-Американской компании» 189. Как
отреагировали власти на это интересное сообщение, мы не знаем. Но дальнейшей переписки по
этому поводу не последовало, что и не удивительно, ибо никакого «архива» РАК во Владивостоке
не было и быть не могло. В лучшем случае, речь шла о бумагах из конторы бывшего Аянского
порта компании, либо о фрагментах архивов ее факторий, имевшихся в первой половине XIX
столетия в Охотске, Гижиге и на Камчатке. К слову сказать, среди них тоже могли быть старые и
ценные документы, касающиеся, в частности, меховой торговли. (Известно, например, что в 90-е
годы XVIII в. на Анадыре и в Охотске интересы Г.И. Шелихова, а затем Российско-Американской
компании представлял родной брат А.А. Баранова - Петр Андреевич, заслуги которого в 1803 г.
были даже отмечены золотой медалью от правительства. Последующие сорок лет П.А. Баранов
жил в Гижиге, бойко торговал пушниной на Чукотке и умер только в 1844 г.) 190. Но гадать об
222
этом не стоит. Что же касается каких-либо документов о деятельности РАК в портах Дальнего
Востока, то они, в большем или меньшем количестве, могли попасть во Владивосток в 70-е годы
XIX в. вместе со старыми архивными делами, отложившимися в архиве Приморского областного
правления. Этот эпизод, по нашему мнению, показателен из-за характерной терминологической
путаницы. Дело в том, что «архив Российско-Американской компании» - понятие собирательное.
В реальности, как уже отмечалось, такого архива, как единого документального комплекса, не
существовало и существовать не могло.
Таким образом, возвращаясь к нашей теме, мы можем с полным основанием говорить о
заметном приращении сети архивов на востоке Сибири в первой половине XIX в. за счет
Российско-Американской компании, которая являлась по сути государственно-промышленной и
полувоенизированной бюрократической организацией, более полувека (до 1867 г.) полностью
распоряжавшейся на Аляске, Алеутских и Курильских островах 191. К началу 1860-х годов общее
управление колониальными владениями РАК разделялось на два отдела: Ситхинский и
Кадьякский. В непосредственном ведении отдела на Ситхе было 10 местных управлений
(филиалов): 1) Северное (Михайловский и Колмаковский редуты); 2) Унгинское; 3)
Уналашкинское; 4-5) на о-вах Прибылова; 6) Атхинское; 7) на о. Атту; 8) на о. Беринга; 9) на о.
Медном; 10) Курильское (о-ва Шумшу и Уруп) 192. Документооборот структурных подразделений
РАК постоянно увеличивался и в апогее ее влияния, по всей видимости, был сопоставим с
документооборотом сибирских учреждений губернского уровня. «Директора этой компании
надменно царствовали в Ситхе, - писал в начале 1850-х годов К.М.Дитмар, - управление их скорее
напоминало министерство или казенный департамент, чем торговое общество»193. К сожалению,
расширение масштабов деятельности РАК никак не отражалось на улучшении содержания ее
архивов. Условия их хранения были значительно хуже, чем в сибирских государственных
учреждениях рассматриваемого периода.
223
5 Формирование сибирских и дальневосточных фондов в министерских архивах
Российской империи (20-50-е годы XIX в.)
Здание министерских реформ довершил преемник Александра I на троне император Николай
I. В развитии государственного единства России этот период отмечен двумя взаимосвязанными
тенденциями: во-первых, усложнением системы административного устройства и управления,
вызванной расширением территории империи; во-вторых, усилением бюрократической
централизации и единообразия в деятельности органов власти. Обе тенденции, в равной мере,
коснулись организации архивного дела, состояние которого отныне все более зависело от влияния
столичных ведомств. Даже в Сибири и на Дальнем Востоке роль отдельных министерств в
решении проблем сохранности и использования документов местных архивов стала более
весомой, нежели Главных управлений Западной или Восточной Сибири, не говоря уже о
губернских и уездных (окружных) властях.
Наряду с Министерством внутренних дел, в числе центральных ведомств, немало
занимавшихся в 20-50-е годы XIX в. по своей линии сибирскими архивами, следует выделить
Морское министерство 194, Министерство иностранных дел, традиционно игравших важную роль в
дальневосточных делах, а также Министерство народного просвещения, под эгидой которого дейс
твовала Археографическая комиссия.
В силу особенностей географического положения Дальнего Востока и Русской Америки
крупные массивы документов, характе224
ризующие внутреннюю и внешнюю политику России в этом регионе формировались в морских
архивах. В первой половине XIX в. престиж военного флота России был необычайно высок.
Славу, добытую в морских сражениях времен Екатерины, русские моряки преумножили
географическими открытиями на просторах Мирового океана. С кругосветного плавания
И.Ф.Крузенштерна и до Амурской экспедиции Г.И. Невельского морские офицеры вписали
немало ярких а страниц в историю отечественной науки и оставили в архивах мощный пласт
документальных источников, питающих по сей день дальневосточную историографию 195.
Морское офицерство, в основной своей массе, относилось к наиболее образованной и
просвещенной части общества. И можно сказать, что развитие архивного дела на флоте в тот
период связано даже не столько с реформированием самого морского ведомства, сколько с
приподнятой общественной атмосферой, окружавшей первые кругосветные плавания, и
повышенным интересом к историческому опыту русских моряков, который можно было
почерпнуть из архивных документов. В числе тех, кто в 20-е годы XIX в. имел непосредственное
отношение к архивам морского ведомства, занимаясь их разбором и упорядочением, следует
назвать Н.В. Берха, участвовавшего в плавании в Русскую Америку на шлюпе «Нева» под
начальством Ю.Ф. Лисянского. Еще тогда, побывав в Ново-Архангельске, а затем на Камчатке и в
Охотске, мичман В.Н. Берх заинтересовался сибирскими архивами, о чем свидетельствуют
вышедшие вскоре его работы по полевой археографии и истории географических открытий 196. В
феврале 1828 г., уже будучи известным автором многочисленных трудов о русских плаваниях на
Тихом океане, подполковник корпуса флотских штурманов В.Н. Берх был назначен официальным
историографом флота 197. После смерти В.Н. Берха его вдова решила подарить обширный личный
архив историка Археографической комиссии. Из протокола ее заседания 4 июля 1835 г. мы
узнаем, что в архиве этом имелось 800 столбцов, 15 древних грамот и рукописей, а также прочие
бумаги, заключавшие «в себе множество частных сведений, полезных для истории и географии
нашей» 198. Наряду с В.Н. Верхом заметный след в изучении архивов Сибири и Русской Америки,
а также в организации деятельности ведомственных архивов флота оставили морские офицеры
А.С. Сгибнев и П.А. Тихменев.
225
До 1827 г. морское ведомство сохраняло смешанную коллежско-министерскую систему
управления. Его «коллежский» архив подчинялся Адмиралтейств-коллегий и хранил в основном
только ее документы. Все иные учреждения флота хранили свои архивы самостоятельно. Крупные
комплексы документов откладывались при портовых канцеляриях, а также во всех военнопоходных канцеляриях адмиралов и у отдельных лиц 199. Кроме того, при Адмиралтейском
департаменте имелся Морской музеум, пополнявшийся наряду с экспонатами и морскими
реликвиями ценными документальными материалами. В начале XIX в. у моряков стало традицией,
возвратясь из дальних плаваний, дарить музею собранные редкости и некоторые документы журналы, атласы, карты, планы, чертежи, рисунки и т.п. В формировании его коллекций
участвовали И.Ф. Крузенштерн, Ю.Ф. Лисянский, В.М. Головнин, Ф.Ф. Белинсгаузен, Ф.П. Литке,
Ф.П. Врангель и другие выдающиеся исследователи Тихого океана. К сожалению, казеннобюрократический характер николаевского правления сказался и здесь. В конце 1826 г. царь
посетил музей и вскоре приказал «расскассировать» это уникальное учреждение, которое вело
свою истории от Модель-камеры, созданной еще в 1709 г. указом Петра I 200. Николай I узрел в
музее гнездо вольнодумства, поскольку оба его прежних директора - капитан-лейтенант Н.А.
Бестужев и лейтенант Д.И. Завалишин были приговорены к каторжным работам по «делу 14
декабря» 201. Основная масса музейных экспонатов была передана Министерству народного
просвещения, часть - в Кунст-камеру Академии наук, а библиотека и документальные материалы
поступили в архивохранилище Гидрографического депо.
В августе 1827 г. «Общее учреждение министерств» было распространено на Министерство
военно-морских сил, преобразованное в Морское министерство, и утверждена его новая структура
. Это повлекло за собой изменения в системе документооборота морских учреждений и
способствовало совершенствованию порядка хранения документов флота. Дела архива
Адмиралтейств-коллегий принял созданный в том же году Общий архив министерства,
подчинявшийся Инспекторскому департаменту на правах отдела. Были расширены его права и
обязанности, разработаны правила приема дел, которые сдавались на хранение по их завершении в
делопроизводстве всех департаментов, экспедиций и
226
ва, за исключением «частей Гидрографической и Ученой, имеющих свои архивы». В Общий архив
министерства поступали также документы морских команд, расположенных в столице,
Петербургского и других портов. Начиная с 1828 г. для разбора дел в нем работала специальная
комиссия; в 1831 г. ее сотрудников включили в штат архива, который довели до 41 человека. По
отзыву комиссии, состояние архива оставляло желать лучшего: «Все покои с верху до низу
наполнены делами, помещенными на полках, устроенных со всевозможным утеснением близ стен
и по средине, но множество дел по недостатку места складены на полу, частью в кулях, частью без
оных связками». К концу 30-х годов XIX в. архив принял более упорядоченный вид: документы,
находившиеся в россыпи, - переплетены, дела разобраны по учреждениям-фондообразователям, а
внутри описаны по хронологии 203.
Между тем текущие архивы центральных и местных учреждений флота по-прежнему
заполнялись огромным количеством старых бумаг, т.к. четких ведомственных правил экспертизы
ценности документов не существовало. Для разрешения этой проблемы было решено взять за
основу правила выделения дел к уничтожению, введенные с 1836 г. в Военном министерстве. Они
предусматривали разделение всей документации на три разряда. К первому разряду относились
дела, подлежавшие уничтожению сразу по завершении их в делопроизводстве; ко второму - дела
временного хранения; к третьему - дела постоянного хранения. По представлению начальника
Архива Морского министерства 4
227
июля 1849 г. Высочайшим повелением эти правила были распространены на учреждения военноморского флота 204. Новым шагом к усовершенствованию архивного дела на флоте стало решение
Адмиралтейств-совета от 21 сентября 1855 г., которым на архив Морского министерства
возлагался контроль за хранением и уничтожением старых дел в портовых и иных местных
архивах морского ведомства 205. Однако осуществлять из столицы такой контроль в отношении
дальневосточных архивов было проблематично. Это объясняется не только отдаленностью и
отсутствием надежной связи, но и сложной международной обстановкой на Тихом океане, где в
этот период развернулись боевые действия.
К первой половине XIX в. относится практическое становление такого важного направления
отечественного архивоведения, как целенаправленное формирование востоковедных фондов,
«ведущая роль в собирании, изучении и хранении письменных памятников народов Дальнего
Востока России и сопредельных стран Азии принадлежала Академии наук и Министерству
иностранных дел, которым сибирские власти оказывали посильное содействие.
В структуре МИД Российской империи исторические документы и рукописные книги на
восточных языках концентрировались в Азиатском департаменте, образованном 19 апреля 1819 г.
206
. Особым его вниманием пользовалась Российская духовная миссия в Пекине, которая с 1715 по
1864 г. не только представляла
228
Русскую Православную церковь, но и была фактически неофициальным дипломатическим
представительством России в Китае 207 Ряд министерских чиновников наряду со службой
занимались научным востоковедением и собиранием документальных коллекций, как, например,
упоминавшийся уже пристав Пекинской миссии Е.Ф. Тимковский. Причем в этой сфере у
Азиатского департамента МИДа сложились тесные контакты с Академией наук, президент
которой С.С. Уваров инициировал открытие с 1 января 1819 г. при Кунст-камере «особого
отделения для медалей, рукописей и книг восточных» - будущего Азиатского музея 208. Кстати
сказать, в том же, 1819 г. был основан еще один из признанных в научном мире центров
отечественного востоковедения - Восточный отдел библиотеки Петербургского университета,
фонды которого в XIX в. активно комплектовались рукописями, ксилографами и печатными
изданиями, в том числе редкими, на языках стран Дальнего Востока (Китая, Кореи, Японии), а
также Монголии и Индокитая 209.
Сотрудники Пекинской духовной миссии сыграли заметную роль в формировании
востоковедных фондов открывшейся официально в 1814 г. Императорской Публичной библиотеки
(ныне - Российской национальной библиотеки). В 1829 г. для описания ее китайских и
маньчжурских материалов на должность почетного библиотекаря был зачислен старейший
синолог Н.Я. Бичурин (отец Иакинф). Ценным пополнением библиотечного собрания были книги,
рукописи и переводы, поступившие от архимандрита Петра (П.И. Каменского) 210. Вскоре после
возвращения из Пекина, в июле 1832 г., он в очередной раз подарил часть своих китайских и
маньчжурских коллекций различным библиотекам и учреждениям, в том числе 33 книги Публичной библиотеке, из них 8 – маньчжурских 211.
Следует отметить, что собирание рукописных памятников восточных культур, как на
территории российского Дальнего Востока (особенно в Забайкалье), так и сопредельных с ним
государств, являясь, в силу своей специфичности, уделом узкого круга специалистов, возникло и
успешно развивалось благодаря сочетанию научных и государственных интересов. Не случайно в
роли собирателей документальных и книжных коллекций стран Дальнего Востока, а также их
исследователей и публикаторов зачастую вы229
ступали деятели, чье служение, не ограничиваясь должностью, нераздельно было связано и с
наукой, и с дипломатической практикой и с проблемами безопасности страны. В какой-то мере
этому способствовал институт членов-корреспондентов Академии наук, учрежденный еще в 1759
г. и позволивший в XIX в., укрепляя ее научные связи, координировать усилия специалистов
разных ведомств, занимавшихся изучением географии, истории и культуры стран зарубежного
Востока. Напомним, что членами-корреспондентами Академии наук, а затем ее почетными
членами являлись известные мореплаватели Г.А. Сарычев и И.Ф. Крузенштерн. В 1818 г. за
заслуги «в умножении наших познаний о Японии и японцах» членом-корреспондентом был
избран В.М. Головнин и его помощник в плавании на шлюпе «Диана» П.И. Рикорд. В 20-е годы
XIX в. членами-корреспондентами Академии наук стали морские офицеры Ф.П. Врангель и Ф.П.
Литке; оба они в 1845 г. были в числе учредителей Русского Географического общества, а Ф.П.
Литке - еще и президентом Академии с 1864 по 1882 г. 17 декабря 1828 г. общее собрание
Академии избрало членами-корреспондентами «по разряду литературы и древностей Востока»
архимандрита Иакинфа (Н.Я. Бичурин), профессора Петербургского университета О.И.
Сенковского (барон Брамбеус), чиновника МИД П.Л. Шиллинга 212. Спустя полтора года ПЛ.
Шиллинг и выдающийся синолог о. Иакинф (Бичурин) отправились в экспедицию, ставшую
важной вехой в изучении документальных памятников Забайкалья, Китая и Монголии.
Возглавил экспедицию барон П.Л. Шиллинг, чье имя уже тогда было известно научной и
культурной общественности благодаря его трудам по электротехнике и востоковедению. (Такое
сочетание научных интересов позволило ему создать в 1832 г. первый практически пригодный
телеграфный аппарат для передачи электромагнитных сигналов с помощью кодовых знаков.) Этот
выдающийся изобретатель и ученый был знаком с А.И. Тургеневым, К.Н. Батюшковым, А.
Мицкевичем и А.С. Пушкиным, который даже собирался отправиться с ним в Восточную Сибирь.
Между тем прямая служебная деятельность П.Л. Шиллинга была тайной за семью печатями даже
для высших сановников империи. Будучи членом цифирного комитета с момента его создания в
1823 г., он служил в отделении, занимавшемся разработкой шифров и дешифровкой
перехваченных
230
донесений иностранных послов, а с 1828 г. стал начальником этого абсолютно засекреченного
подразделения МИД. В историю криптографии П.Л. Шиллинг вошел прежде всего как создатель
шифров так называемого биграммного типа 213.
В 1830-1831 гг. главной базой экспедиции П.Л. Шиллингаи Н.Я. Бичурина была Кяхта.
Покрыв своими маршрутами за восемнадцать месяцев свыше 7 тыс. верст, ученые посетили сотни
дацанов, пограничных постов и селений. В Нерчинске П.Л. Шиллинг, со свойственной ему
энергией, организовал целое предприятие по переписке уникальных документов и рукописей
восточных авторов, имевшихся в единичных экземплярах, собрав для этого до двух десятков
самых искусных каллиграфов, какие имелись в бурятских храмах. Они жили в юртах,
расставленных прямо во дворе дома, где жили русские путешественники. Перечень книг и
рукописей, привезенных экспедицией в Петербург, включал свыше 6 тыс. наименований, только
их транспортировка обошлась в 8 тыс. рублей. Жемчужиной этой коллекции был «Ганджур» собрание древних буддийских трактатов, систематически переводившихся на протяжении
длительного времени (главным образом, по-видимому, в VII в. н.э.) с санскритского на тибетский
язык. Все предыдущие попытки европейцев хотя бы ознакомиться с «Ганджуром» неизменно
встречали отпор со стороны буддийских лам, но П.Л. Шиллинг настолько с ними сблизился, что
смог получить в подарок одну из наиболее любопытных частей этого уникального письменного
памятника - «Юм», что означает «Мать», состоящую из 100 тысяч двухстиший 214.
Принадлежавшее П.Л. Шиллингу богатейшее собрание восточных книг и рукописей пополнило
библиотеку восточного отделения Петербургского университета (1830 г.) и фонды Азиатского
музея (1835, 1839 г.) 215.
В сфере внимания П.Л. Шиллинга были и старые документы местных архивов, особенно
дела об отношениях с Китаем. Они крайне интересовали МИД, который еще в 1828 г. просил
ГУВС «озаботиться собиранием всевозможных статистических и этнографических сведений о р.
Амуре». В частности, 16 января 1832 г. П.Л. Шиллинг направил из Иркутска показания беглого
ссыльного Гурия Васильева, который почти шесть лет прожил на Амуре и через его устье в 1827 г.
добровольно явился в Удский острог. В дальневосточной историографии этим документом из
архива Азиатского
231
департамента МИД впервые воспользовался П.А. Тихменев, характеризуя предысторию
«Амурского вопроса» 216.
С середины 30-х годов XIX в. в обследование столичных и провинциальных архивов России,
в том числе сибирских, с целью выявления древних письменных памятников активно включилась
Археографическая комиссия, учрежденная при Министерстве народного просвещения 24 декабря
1834 г. 217. Первоначально, в силу ограниченности средств и загруженности сотрудников, работа с
архивами в отдаленных губерниях, а тем более в городах Сибири и Дальнего Востока не входила в
ее планы. Но в конце 1836 г. министры финансов и внутренних дел получили Высочайшее
повеление о доставлении в Археографическую комиссию «старинных актов (грамот и столбцов)
из губернских присутственных мест». Тогда же Министерство народного просвещения обратилось
к начальству сибирских губерний и епархий с просьбой «уведомить комиссию: нет ли по
ведомству их старинных рукописей, а также грамот и столбцов в архиерейских домах,
консисториях, духовных правлениях, семинариях, монастырях, пустынях, соборах и приходских
церквах, не исключая и сельских, некогда обращенных в приходы из бывших монастырей» 218.
После этого через несколько месяцев завязалась интенсивная переписка между Петербургом и
сибирскими властями, которые пытались привлечь внимание членов Археографической комиссии
к местным архивам.
10 мая 1837 г. на заседании Комиссии было зачитано отношение иркутского гражданского
губернатора действительного статского советника Евсевьева о том, чтобы поручить учителю
Иркутской гимназии Смысловскому «разбор архивов в Селенгинске, Троицкосавске, Нерчинске,
Киренске, Якутске и даже в Охотске, с назначением ему на проезд необходимой суммы».
Последнее обстоятельство, видимо, стало причиной негативной реакции Комиссии, которая, «не
предвидя пользы от подобного осмотра сибирских архивов», в представлении Министерству
народного просвещения отметила, что «отправление учителя Смысловского с этою целью в
различные сибирские города не вознаградит тех издержек, которые потребуются со стороны
Комиссии». Затем правитель дел Комиссии П.М. Строев доложил свое заключение о 23
232
актах конца XVII в., присланных из Иркутского губернского архива, и три из них предложил
издать219.
О роли выдающегося археографа Павла Михайловича Строева в изучении «древних актов»
Сибири стоит сказать чуть шире. Историей Закаменной Руси он увлекся, видимо, еще в ту пору,
когда граф Н.П. Румянцев предложил ему, молодому лектору Московского университета, оставить
кафедру и занять должность главного смотрителя при Комиссии печатания государственных
грамот и договоров. Занимаясь историей казачества, П.М. Строев обратил внимание на скудость и
противоречия в источниках о присоединении Сибири и ее древней истории вообще. Тогда же,
имея доступ к делам Московского архива государственной коллегии иностранных дел, он
обнаружил «совсем неизвестные памятники Сибирской дипломатики», и в итоге появилась
объемная работа (54 листа большого формата) под названием «Критический розыск к объяснению
и поправлению бытосказаний и хронологии начальной истории Сибирского царства». В ней юный
автор дерзнул полемизировать с «отцом сибирской истории» Г.Ф. Миллером, но бдительное око
Московского цензурного комитета не дремало. 19 июля 1817 г. рукопись была запрещена для
печати и почти полтора столетия оставалась неизвестной для историографов и источниковедов
Сибири 220. С сибирской проблематикой П.М. Строев вновь соприкоснулся в 1829-1832 гг., когда
во главе Археографической экспедиции, организованной под эгидой Академии наук, он
обследовал архивы северных губерний. В 1833 г. при посредстве пермского губернатора он
получил из уездных архивов Соликамска и Кунгура два ящика свитков XVII в. и хранил их у себя
в Москве. Масштаб этой работы был расширен Археографической комиссией, которая в сентябре
1837 г. получила через МВД из архивов присутственных мест Соликамска еще 17 ящиков
старинных документов 221.
Тем временем в адрес Археографической комиссии шли посылки с архивными бумагами из
Иркутска. Как следует из протоколов ее заседаний за 24 мая, 21 июня и 5 июля 1837 г.,
присылаемые свитки, грамоты, столбцы и тетради конца XVII – начала XVIII вв., удалось выявить
в хранилищах губернского и Нерчинского архивов 222. Правда, делая обзор поступивших
документов, на заседании 20 сентября Я.И. Бередников отозвался об их научной ценности
довольно скептически. Возможно, это шло от недооценки сибир233
ской и дальневосточной тематики в общем контексте российской историографии, а может, над
ним и его коллегами еще довлел авторитет их великого предшественника – Г.Ф. Миллера, и они
всерьез считали, что «все лучшее уже есть в его портфелях». В заключение Я.И. Бередников
категорично заявил, что «вообще нельзя ожидать из Сибири важных археографических
приобретений», поскольку «вся сибирская юридическая письменность, за исключением некоторых
актов, извлеченных Миллером, едва ли простирается далее XVII века». Посему он предложил
просить министра народного образования «сделать распоряжение о прекращении присылки в
Комиссию старинных сибирских бумаг, или, по крайней мере, ограничиться доставлением актов
только до 1700 года, счетных же книг и тетрадей вовсе не присылать» 223.
Это предложение – ограничить собирание сибирских актов по формально-хронологическому
признаку, диктовалось не научными критериями, а «Правилами», подписанными в том же 1837 г.
министром народного просвещения С.С. Уваровым, которые ограничивали хронологические
рамки публикуемых Археографической комиссией документов XVII столетием. Через несколько
месяцев, 14 марта 1838 г., тот же Я.И. Бередников в докладе о работах Археографической
экспедиции подчеркнул, что, хотя ей и удалось обозреть «половину великороссийских губерний,
самую богатую старинною письменностью», но огромные массивы древних документов попрежнему остаются в безвестности, погибая безвозвратно для истории. При этом в отношении
перспектив изучения документальных памятников за Уралом он высказался уже более осторожно,
отметив, что «в Сибири, в прежнем столетии, академик Миллер производил разыскание в
тамошних городских (однако же не во всех) архивах, но библиотеки и архивы духовного
ведомства остались не осмотрены» 224.
На том же заседании член Комиссии А.А. Краевский сделал очередное сообщение о
рассмотренных им актах из архивов Иркутской губернии, насчитывавших 45 столбцов и 40
«разной величины сшитых и несшитых тетрадей, писанных в лист и в четвертую долю листа».
Самые ранние документы из этой партии, присланные генерал-губернатором Восточной Сибири
А.С. Лавинским, относились к 1681 г. и состояли из приходно-расходных книг Баргузинского,
Селенгинского и Иркутского остро234
гов по «сборам ясачно-соболиному, денежному и десятинному, по хлебным и пушечным запасам»
и т.п. «Все эти книги, - заключал А.А. Краевский, - представляя значительный археологический
материал для будущего историка Сибири, не имеют общей исторической важности, которая
сделала бы необходимым напечатать их в «Актах Археографической комиссии» 225. И хотя
большинство этих бумаг относилось ко временам царствований Петра I, Екатерины I, Петра II и
даже Анны Иоанновны, А.А. Краевский выделил среди них документы явно уникальные,
например, два донесения одного из первооткрывателей Курильских островов геодезиста Ф.Ф.
Лужина, посланного по Высочайшему повелению в 1724 г. «для составления ландкарты городов и
уездов Иркутской провинции, и для описания рек ея» и затем получившего повеление «отыскать в
стороне Оки-реки, на высокой каменной горе, именуемой на российском языке Сазан-камень, а на
Мунгальском - Табун-Мундука; для чего дан был ему в указатели боярский сын Иван Буткеев,
который, как оказалось, не мог ничего указать Лужину; но посланные от него два школьника, два
человека служилых людей и толмач нашли в Мунгальской землице идола Бутур-Бучи», с которого
сняли рисунок, находящийся при означенных донесениях Лужина» и присланный вместе с ними и
другими актами в Археографическую комиссию. Члены заседания единогласно решили
препроводить донесения Ф.Ф. Лужина и рисунок в редакцию «Журнала Министерства народного
просвещения» для «напечатания по ее усмотрению» 226. Кстати, на подлинном протоколе этого
заседания Археографической комиссии рукою министра С.С. Уварова начертано карандашом:
«Весьма любопытно» 227.
Нам представляется, что противоречивые оценки и возникавшие порой споры членов
Археографической комиссии о значении сибирских актов для изучения российской истории были
закономерны. Ведь в эпицентре ее усилий была публикация актов эпохи средневековья (XI-XVII
вв.), выявление которых велось в столичных и провинциальных архивах европейской части
России. Со временем география деятельности Комиссии расширялась, охватывая актохранилища
других стран, а также окраины империи - Кавказ, Земля Войска Донского, Поволжье, степные
губернии и обширные территории за Уралом, считавшиеся не очень перспективными для «жатвы
археографической». Но постепенно выяснялось, что архи235
вные залежи Западной и Восточной Сибири исследованы крайне поверхностно и, по существу, в
30-40-е годы XIX в., благодаря работам Археографической комиссии, мы можем говорить о
втором их открытии (первое, безусловно, принадлежит Г.Ф. Миллеру) для научного сообщества и
становлении нового этапа развития источниковедения и отечественной историографии Сибири. В
подтверждение этого отметим, что только с 1837 по 1848 г. на заседаниях Археографической
комиссии около 30 раз обсуждались различные вопросы, так или иначе касающиеся обследования
сибирских архивов, экспертизы ценности и публикации их документов, охватывающих конец XVI
- начало XVIII вв. К этой работе, по сути, черновой и весьма трудоемкой, непосредственное
отношение имели сотрудники и члены Комиссии, в том числе видные историки-археографы П.М.
Строев (академик с 1849 г.), его младший брат С.М. Строев, Я.И. Бередников (академик с 1847 г),
И.И. Григорович, А.А. Краевский (редактор журнала «Отечественные записки», 1839-1868 гг.),
Н.В. Калачов (академик с 1883 г.), а также М.А. Коркунов, В.Д. Комовский и др. Первоначальный
скептицизм членов Археографической комиссии относительно древних актов Сибири сменился
пристальным профессиональным интересом, когда в Петербург стали поступать в подлинниках и
копиях документы из архивов и библиотек Иркутского епархиального управления, Киренского и
Селенгинского монастырей, Нерчинского собора, Тобольской духовной семинарии. Но самые
значимые находки обнаружились в Якутском областном архиве. Об этом свидетельствует,
например, «Опись свиткам, представленным якутским областным архивариусом» в областное
управление в сентябре 1840 г. Среди 49 грамот XVII в. в ней, в частности, упоминается грамота
1605 г. «О принятии присяги на верность подданства царю и великому князю Дмитрию
Ивановичу» (Самозванцу) 228. Но наиболее ценными материалами Якутского архива были,
безусловно, документы второй половины XVII в. - отпуски воевод, челобитные и скаски казаковпервопроходцев об их походах «встречь солнцу». Их анализом и оценкой, с последующими
докладами на заседаниях Комиссии, одно время занимался о. проиерей И. Григорович. Это
полузабытая страница его научной биографии, ибо в анналы отечественной историографии он
вошел как крупный историк и археограф Белоруссии, опубликовавший «Белорусский архив
236
древних грамот» (Ч.1. 1824), а впоследствии «Акты, относящиеся к истории Западной России»
(Т.1-5. СПб., 1846-1853)229. В протоколах Археографической комиссии (март 1839 - октябрь 1841
г.) зафиксировано шесть докладов и сообщений И.И. Григоровича с тщательным разбором
нескольких сотен грамот и столбцов из Нерчинского, Иркутского и Якутского архивов. Часть этих
документов, в том числе о походах Е. Хабарова «в Даурскую землю и военных действиях в оной»
(1649 г.), В.Кузнеца «в Корякскую землю для призыва жителей в подданство и убиении чукчами
его» и т.п. были предложены к публикации в «Актах исторических» 230, значительно обогатив
документальную базу историографии русских географических открытий XVII в.
Поскольку критерии отбора документов были не очень четкими, некоторые «акты,
относящиеся до военной истории», отсылались в Военное министерство для хранения в его архиве
231
. Известен случай, когда Археографическая комиссия решила вернуть документ, присланный из
Сибири, ввиду его уникальности для истории края. В 1848 г. Я.И. Бередников, предложив к
публикации в «Актах юридических» ставленную грамоту Иркутской Владимиро-Богородицкой
церкви дьякону И. Терентьеву от 8 сентября 1727 г., отметил на ней наличие собственноручной
подписи: «Смиренный Иннокентий, епископ Иркутский и Нерчинский, рукою власною». Грамоту
Комиссия решила «препроводить в Иркутск для хранения при мощах святителя Иннокентия, если
там автографов его не имеется» 232.
В числе первых и, пожалуй, наиболее активных корреспондентов Археографической
комиссии был И.С. Сельский, чья неустанная деятельность в 30-50-е годы XIX в. сыграла важную
роль в судьбе архивов Восточной Сибири. В 1831 г. купеческий сын Илларион Сергеевич
Сельский окончил Московский университет и после двух лет службы в канцелярии Министерства
финансов перевелся в Иркутск, где также служил по финансовой части. В 1839 г. он стал членом
Совета ГУВС от Министерства финансов и формально оставался в этой должности более двадцати
лет, до конца своих дней. Это был просвещенный человек с разносторонними интересами; он
серьезно занимался ботаникой, садоводством и не был лишен литературных наклонностей. Но
главным увлечением И.С. Сельского, которому он отдавался с
237
подлинной страстью, была история края и архивные разыскания. Еше в 1836 г., будучи по делам в
Нерчинске, он «между служебными занятиями» занялся разборкой местного архива 233. И надо
полагать, что, главным образом, его же инициативой объясняется установление переписки между
администрацией Восточной Сибири и Археографической комиссией.
Но одного желания и энтузиазма было недостаточно, чтобы развернуть широкое
обследование архивов Восточно-Сибирского края. Не последнее значение имел, видимо,
служебный статус И.С. Сельского, позволявший ему вести эти изыскания, на которые не каждый
чиновник мог получить дозволение начальства. Доступ в местные архивы был строго ограничен.
Декабрист М.А. Бестужев в своих записках оставил на сей счет любопытное свидетельство: «Вы
просите сообщить сведения о ссыльных в Селенгинск аннинских, елизаветинских и
екатерининских времен. Но вы лучше, нежели кто, знаете, как в России труден доступ к архивам,
даже лицам уполномоченным от правительства. В Сибири же, особенно нам, носящим печать
отвержения... Когда же случилось нам просить о подобных справках людей дружески к нам
расположенных, бесполезные хлопоты всегда были результатом их попыток. Они встречали так
мало сочувствия к их просьбам от хранителей этого мертвого капитала, находили его в таком
хаотическом беспорядке и небрежном, жалком положении, что не было никакой возможности
найти хоть искру света в этой тьме кромешной» 234. Есть основания считать, что, упоминая «людей
дружески к нам расположенных», М.А. Бестужев имел в виду именно И.С. Сельского. Он близко
знал многих из последней партии декабристов, которых в конце 1830-х годов выпустили из
тюремного замка Петровского завода, расселив по селам Иркутской губернии. Среди тех, с кем он
подружился и старался помогать по мере сил, были братья М.А. и Н.А. Бестужевы, жившие в тот
период на поселении в Селенгинске. В частности, при содействии И.С. Сельского они получили
разрешение на поездки по округу. Познакомился он и с братьями В.К. и М.К. Кюхельбекерами и
даже собирался привлечь их к участию в задуманном им литературном альманахе. К сожалению,
это издание не увидело свет, видимо, по цензурным причинам 235.
В 1838 г. И.С. Сельский обследовал городские архивы Забайкалья: Баргузинский,
Верхнеудинский, Троицкосавский,
238
Нерчинский, а также хранилища Селенгинского, Троицкого и Успенского монастырей. На
следующий год, побывав в Якутске, он убедился в наличии там чрезвычайно ценных документов.
Итогом его командировки стала «Записка о старых столбцах Якутского архива», в которой он с
тревогой писал генерал-губернатору В.Я. Руперту об отвратительных условиях хранения
исторических документов, сваленных в старом помещении с ветхой крышей. Препровождая его
записку в Петербург, В.Я. Руперт указывал, что надворный советник И.С. Сельский «изъявляет
готовность доставлять Археографической комиссии сведения по части русской археографии и в
особенности сибирской истории». Комиссия, рассмотрев записку, решила ходатайствовать перед
МВД «о вытребовании из Якутского архива столбцов, которых содержание означено запискою г.
Сельского». Выразив генерал-губернатору В.Я. Руперту признательность за содействие, Комиссия
просила поручить И.С. Сельскому «доставить, по возможности, подробнейшие сведения о
сибирских осмотренных им архивах» 236.
Обычно И.С. Сельский отправлял в Петербург описи выявленных им материалов,
насчитывавших десятки и даже сотни столбцов; среди них были уникальные - в виде челобитных
(в том числе на бересте) и грамот времен Михаила Федоровича, Алексея Михайловича и т.п.
Наиболее интересные документы, в подлинниках или списках, отсылались затем в
Археографическую комиссию. Насколько ценными бывали порой находки, видно из протокола ее
заседания 28 октября 1841 г., когда И.И. Григорович предложил «войти в сношение с генералгубернатором о предоставлении в Комиссию всех столбцов, означенных в препровожденной им от
16 прошедшего августа, описи актов Якутского архива» 237. Сотрудничество И.С. Сельского с
Археографической комиссией, длившееся несколько лет, позволило сформировать крупное
собрание древних актов Восточной Сибири допетровской эпохи. Большую его часть составила
коллекция материалов из Якутского областного архива, которая пополнялась и позднее.
Например, в 1855 г. учитель якутского училища Райский прислал 13 копий документов за 16401691 гг. 238. Как уже отмечалось, ныне эта коллекция, насчитывающая свыше 1 тыс. ед. хр.
якутской приказной избы XVII - начала XVIII вв., хранится в архиве Петербургского Института
истории РАН 239. Создание этой коллекции можно счи239
тать, пожалуй, самым первым перемещением столь крупного массива архивных документов с
Дальнего Востока в столицу, что позволило в тот период не только спасти их от опасности
бессмысленной утраты, но и оказало значительное влияние на дальнейшее развитие
историографии Сибири.
Масштабы работ с архивами Якутска, Иркутска, Нерчинска и некоторых других городов, а
также монастырей Восточной Сибири, выполненных в 30-40-е годы XIX в. при поддержке
Археографической комиссии, выглядят более впечатляюще на фоне аналогичной деятельности в
Западно-Сибирском генерал-губернаторстве, хотя и здесь были крупные находки. В частности,
местом богатой «археографической жатвы» стал прекрасно сохранившийся архив Верхотурского
уездного суда, где в 1838-1839 гг. было выявлено и разобрано около 10 тыс. столбцов,
относящихся к XVII – началу XVIII вв. 240. В эти же годы в Тобольске на склоне лет работал над
главной книгой своей жизни - «Историческое обозрение Сибири» - замечательный писатель и
историк П.А. Словцов. Посвятив свой труд Г.Ф. Миллеру, он писал, обращаясь к нему мысленно:
«Без твоего прихода Клио Гиперборейская доныне перешептывалась бы с дьяком Есиповым и
сыном боярским Ремезовым, потому что архивы наши сгорели, рукописные летописи редеют, а в
обителях и благородных сословиях не заметно ни Нестора, ни Болтина». Свои собственные
изыскания источников по ранней истории Сибири П.А. Словцов оценивал скромно и, очевидно,
намекая на затрудненный доступ к местным архивохранилищам, с огорчением отметил, что сам он
в основном «пользовался услугами чужих упражнений, и не умел в свое время поставить себя в
доступности (курсив мой. – А.К.) к архивным папкам» 241. Некоторые из использованных им
рукописных источников он отослал в Археографическую комиссию. Среди них – сборник,
выполненный скорописью XVII в. и содержащий тексты: «Слово Аввакума пророка на обидящие
и насильствущыя», «Сибирская летопись Саввы Есипова», «Летописные известия, касающиеся
Сибири». В конце этой рукописи рукою П.А. Словцова отмечено: «В книге сей 384 стр. 1843,
января 21» 242.
С 1843 г. контакты с Археографической комиссией поддерживал ученик и последователь
П.А. Словцова в историко-краеведческих изысканиях смотритель березовских училищ Тобольской
губернии Н.А. Абрамов. Он происходил из семьи, осевшей за
240
Уралом чуть ли ни во времена Ермака, образование получил в тобольской семинарии, знал
латинский и древнееврейский языки и, что особенно важно для сибиреведа, - татарский. Н.А.
Абрамов оставил после себя множество статей и очерков по истории, статистике, этнографии и
археологии Сибири. Их отличает богатая фактографическая база - результат неустанных архивных
поисков автора 243. Одной из первых ценных его находок, отосланных в Археографическую
комиссию, были столбцы, принадлежавшие одному из остяцких князцов 244. К 1850-1853 г. он
обследовал архивы ряда монастырей Западной Сибири, архиерейской ризницы и духовной
семинарии в самом Тобольске, где обнаружил рукопись под названием «Сибирская летопись» на
300-листах, а также 28 грамот и других актов в столбцах за 1600-1603 гг., относящихся к
царствованию Бориса Годунова. Но в целом тобольский край оказался заметно беднее древними
актами, нежели восток Сибири. Как бы подводя итог своим изысканиям, в одном из сообщений
Археографической комиссии Н.А. Абрамов отмечал, что в «тобольских церквах с основания
своего (до заведения каменных), частовременно подвергавшихся пожарам, древних замечательных
рукописей не найдено. Есть древности вещественные, но поименование их не входит в программу
требуемых от меня сведений о рукописях» 245.
Усилия Археографической комиссии по обследованию местных архивов и собиранию
древних актов Сибири можно сравнить с охранными раскопками археологов. Они позволили в
какой-то мере упредить разрушительную «работу» на архивном поприще, инициированную в этот
период некоторыми министерствами. Прежде всего речь идет о МВД и Министерстве юстиции,
чьи подведомственные учреждения в провинции буквально ломились от старых архивов. Только
по Министерству юстиции к 1842 г. в присутственных местах было «не очищено» 33 млн дел 246.
Почин избавления от «ненужных» архивов принадлежал МВД. В его отчете за 1847 г. отмечалось,
что по представлению особых архивных комиссий разрешено уничтожение до 30 тыс. дел в 18
губерниях. С 1848 г. на места и, в частности, в Сибирь стали приходить циркуляры о порядке
уничтожения дел в уездных архивах. При отсутствии четкого законодательства в сфере архивного
дела и безграмотности местных чиновников это вылилось в повсеместное истребление не только
макулатуры, но и массы ценнейших документальных источников. В 1852 г. министр
241
внутренних дел санкционировал уничтожение уже 68 тыс. дел. И хотя в предписаниях
министерства говорилось о необходимости сохранить документы, «в которых впоследствии может
встретиться надобность... при составлении исторических, статистических и других ученых
сведений», и даже давались их перечни, но губернские и уездные чиновники мало уделяли им
внимания 247.
В этих условиях значение усилий Археографической комиссии по спасению
документального наследия народов России невозможно переоценить. Кроме этого, за первые
двадцать пять лет ее существования, с 1834 по 1859 г., результаты обследований архивов,
библиотек и пожертвования частных лиц позволили ей обнародовать около 9 тыс. актов самого
разнообразного содержания 248. Одним из важных итогов этой деятельности Археографической
комиссии явилось то, что мощный пласт уникальных архивных источников о колонизации
Сибири, выявленных ее добровольными корреспондентами в 30-50-е годы XIX в., был
опубликован в сериях документальных сборников «Акты исторические» (Т. 1-5. СПб., 1841-1843)
и «Дополнения к актам историческим» (ДАИ.Т.1-12. СПб., 1846-1875). Они включали документы
не только московских приказов XVII в., например, Сибирского, но и местных приказных изб Якутской, Нерчинской, Иркутской, Селенгинской, Тарской, Томской, Верхотурской и т.д.
Безусловно, издания Комиссии не избежали изъянов, поскольку она являлась учреждением
официальным, подведомственным правительству в лице Министерства народного просвещения,
что отразилось прежде всего на отборе документов, ограниченном XVII столетием 249. Приемы
обработки документов отдельных томов «Актов исторических» и «Дополнений...» отличает
археографический разнобой передачи текстов, ошибки в их датировке, заголовках и легендах. Не
случайно, еще в 1906 г., крупный историк-архивист Н.П. Павлов-Сильванский в критическом
обзоре трудов Археографической комиссии подчеркнул необходимость их «переиздания с
проверкой по рукописям» 230. Это пожелание не утратило смысла по сей день, в том числе для
источников, относящихся к «покорению» Сибири и географическим открытиям россиян в XVII в.
Более того, как доказательно отметил В.А. Тураев, многие документы, опубликованные в
«Дополнениях к актам историческим», при их неоднократных переизданиях в советское
242
время (отпуски Е. Хабарова, И. Москвитина, В. Пояркова и др.), не только не сверялись с
оригиналом, но и подвергались безжалостному купированию по политико-идеологическим
мотивам 251.
6 Архивы Восточно-Сибирского генерал-губернаторства при Н.Н. МуравьевеАмурском
Деятельность Археографической комиссии по введению в научный оборот исторических
документов о русских географических открытиях имела не только научное, но и определенное
поли243
тическое значение, если взглянуть на эту тему в контексте проблем, стоявших перед Россией на
Дальнем Востоке. В период раздела мира между ведущими европейскими державами
оторванность от метрополии американских колоний России, а также Курильских островов и
Камчатки, нерешенность пограничного размежевания с Китаем и Японией сулили ей в реальной
перспективе осложнения и даже утрату этих территорий 252. Тема приоритета в географических
открытиях русских землепроходцев и мореходов зазвучала весьма актуально, как один из мотивов
внешнеполитической деятельности русского правительства в 20-50-е годы XIX в. Нормы
международного права того времени это допускали. Не случайно после своего второго
кругосветного плавания В.М. Головнин писал о Русской Америке: «Право обладания России сим
краем основано на началах, принятых за истинные и справедливые всеми просвещенными
народами, а именно: по праву первого открытия и по праву, еще того важнейшему, первого
занятия» 253.
Однако уровень обобщения научной информации, заключенной в архивных материалах,
оставлял желать лучшего. Об этом можно судить, в частности, по «Меркаторской карте части
Камчатского берега с островами Сахалином, Эзо и Курильскими», составленной с разных карт в
1817 г. в чертежной Адмиралтейского департамента. Хотя в заголовке Сахалин и назван островом,
но на карте он соединен с материком обсыхающей отмелью и помечен надписью: «Полуостров
Сахалин или Карафуто» 254. Это картографическое противоречие очень показательно, ибо слабая
географическая изученность южной части Дальнего Востока, и прежде всего Приамурья и
Сахалина, имела не абсолютный, а относительный характер. Данные экспедиций Ж.-Ф. Лаперуза,
У. Броутона, И.Ф. Крузенштерна и их ошибочные выводы о полуостровном положении Сахалина
противоречили «сказкам» русских мореходов XVII в. «Неупорядоченность политических дел в
этом районе, - писал А.И. Алексеев,- находилась в тесной связи с географической
неосведомленностью» 255. Как следствие этого - пробуждение внимания к «амурской проблеме» не
только у географов и моряков, но и у читающей русской общественности. Не случайно в 20-40-е
годы XIX в. на страницах популярных журналов «Северный архив» (Ф. Булгарин) и
«Отечественные записки» (Б. Федоров) вспыхнул оживленный спор о географическом положении
Сахалина.
244
статьей в «Московском телеграфе» отреагировал на него писатель Н.А. Полевой, проявлявший
большой интерес к открытиям на Тихом океане, ведь его отец - иркутский купец Алексей Полевой
значился в учредителях Российско-Американской компании. Известен отклик на этот спор В.Г.
Белинского 256.
Мы не склонны преувеличивать значение ретроспективной документной информации в
сложном процессе постановки и реализации конкретных политических задач, но и преуменьшать
ее тоже не стоит. Поэтому в числе тех, кто имел отношение к поискам практических решений
«амурского вопроса» в конце 40-х годов XIX в., следует назвать Александра Пантелеймоновича
Баласогло. Он служил в Государственном архиве МИД, созданном в 1834 г. на базе бывшего
Петербургского архива Коллегии иностранных дел. В литературе его еще называют
Государственным архивом Российской империи (ГАРИ), т.к., по существу, это было хранилище
важнейших политических документов недипломатического характера, образовавшихся в
деятельности центральных учреждений России, членов царской фамилии («кабинетные» или
«комнатные» архивы) и крупных сановников 257.
А.П. Баласогло принадлежал к поколению разночинной интеллигенции 30-40-х годов XIX в.,
впитавшей идеи утопического социализма, и более известен как поэт и член кружка петрашевцев,
нежели как архивист 258. В 27 лет он отказался от карьеры морского офицера и с 1841 по 1849 г.
служил в Государственном архиве МИД. Сферой научных интересов А.П. Баласогло была история
стран Востока. Он мечтал поступить в Азиатский департамент МИД, служба в котором позволила
бы осуществить его замыслы. Но директор департамента Л.Г. Сенявин отказал ему, и тогда А.П.
Баласогло приняли в Государственный архив, где имелась вакантная должность архивариуса. За
шесть лет «неусыпной и восторженной работы» в архиве А.П. Баласогло разобрал и восстановил
«самую разбитую, пренебреженную и нетроганную часть дел» - о Кавказе, татарах, калмыках, всей
Средней Азии, Индии, Китае, Японии, Сибири, Русской Америке и вообще Восточном океане с
1801 по 1820 г. К документальным материалам А.П. Баласогло подходил не только как архивист,
но и как ученый-историк (что по большому счету одно и то же). Позднее в своих показаниях он
говорил: «Я восстановлял целые ряды событий, сводил их лицом к лицу, …они так были,
245
так происходили в минуту своего совершения. Я странствовал по Дальнему Востоку со своими
посольствами, со своими армиями, отрядами и учеными экспедициями. Я проверил тут на
государственных актах, мнениях и отчетах бывших деятелей государства всю свою начитанность
о Востоке и сношениях с ним России, почерпнутую из тысяч других источников».
Исследовательская работа в архиве сделала А.П. Баласогло исключительным знатоком русской
внешней политики и, в частности, дальневосточной проблематики, что имело не только научнопознавательное, но и важное практическое значение 259.
В 1846 г. при учреждении Императорского Русского Географического общества (ИРГО) А.П.
Баласогло стал его членом по отделению этнографии. Он разработал проект экспедиций по
описанию Сибири и Восточного океана и пытался искать в ИРГО поддержки своим замыслам. В
одной из таких экспедиций он хотел лично участвовать в качестве этнографа и увлек своими
планами товарища по Морскому корпусу Г.И. Невельского. Несомненно, идея Г.И. Невельского о
поисках прохода из устья Амура в Тихий океан, вынашивалась им при участии А.П. Баласогло,
который высказал ряд интересных мыслей по этой проблеме 260. Зимой 1847/48 г. архивариус и
командир транспорта «Байкал» пытались, и не безуспешно, заинтересовать своими планами
генерал-майора Н.Н. Муравьева, только что назначенного генерал-губернатором Восточной
Сибири. К сожалению, дальнейшая жизнь А.П. Баласогло сложилась трагически – арест по «делу
петрашевцев» сломал его замыслы, затем последовали ссылка и больница для умалишенных; по
выздоровлении он преподавал в Черноморской штурманской роте Николаевского порта, где, повидимому, и умер в начале 1880-х годов. Одна из записок А.П. Баласогло, написанных им для Н.Н.
Муравьева, появилась в печати в 1875 г. без указания авторства, идентифицированного позднее
Б.П. Полевым 261. Проанализировав этот, в общем-то, известный историографический факт, Н.П.
Матханова пришла к тому же выводу – ряд документов, касающихся «амурского вопроса»,
управления Восточной Сибирью и русско-китайских отношений, вышедших позднее из-под пера
Н.Н. Муравьева, по смыслу и многим позициям сходны с текстом записки А.П. Баласогло 262.
Наверное поэтому Н.Н. Муравьев так тщательно хранил в свох бумагах записки опального
архивариуса, хотя и не удостоил
246
А.П. Баласогло аудиенции перед своим отъездом в Иркутск, которой тот долго и тщетно
добивался.
Отмеченное эпохальными событиями «муравьевское время» в Сибири (1847-1861 гг.)
традиционно привлекает внимание ученых-историков и почему-то мало интересует архивистов.
Между тем это время не только оставило мощный пласт документальных источников,
являющихся почти полтораста лет базой для дальневосточной историографии, но и сами события
тех лет отразились на судьбе архивов крайнего востока России. К тому же одна из черт,
характерных для государственной деятельности Н.Н. Муравьева, - не только руководить, но и
управлять, вникая в мелочи и детали, напрямую коснулась архивного дела. Вообще с
документами, в том числе архивными, Н.Н. Муравьев работал много и охотно. Прибыв в Иркутск,
среди множества хлопот и перспективных замыслов он выкраивал время для изучения дел
«прежних лет», заставив канцеляристов стряхнуть с них архивную пыль. Это видно из его
обширной переписки, которую он зачастую вел «своею рукою, требуя к себе только дела и
справки», особенно если речь шла о секретных планах, касающихся установления границы с
Китаем и защиты тихоокеанских владений России в преддверии войны с коалицией морских
держав Европы. Конец 1848 г. Н.Н. Муравьев посвятил ознакомлению с Енисейской, Иркутской
губерниями и Забайкальем, а на следующий год отправился на Камчатку, посетив по пути Якутск,
Охотск и Аян. Сопровождавший его в этой поездке Б.В. Струве «ревизовал все попутные
волостные правления». Возвращаясь с тихоокеанского побережья, они задержались в Якутске
более месяца в ожидании зимнего пути, и за это время Б.В. Струве провел подробнейшую ревизию
делопроизводства всех областных присутственных мест 263. Открытия экспедиции Г.И.
Невельского летом 1849 г. окончательно убедили Н.Н. Муравьева в неотложности занятия устья
Амура и Сахалина, а ссылка на старые архивы усиливала его аргументы в затянувшейся полемике
с перебургскими оппонентами, главным образом в лице В.К. Нессельроде, возглавлявшего МИД.
В письме министру внутренних дел Л.А. Перовскому по этому поводу он писал: «...К донесению
моему столько приложений, что отделка их требует времени, а самое мое донесение,
основывающееся не только на личном моем обозрении, но и на огромных томах и кипах, из
247
которых я делаю самое краткое извлечение, требует моей личной усиленной работы»264.
Упоминаемые Н.Н. Муравьевым документы, по всей видимости, ему доставляли из
канцелярий иркутских учреждений и архива ГУВС, который начал целенаправленно
комплектоваться с конца 40-х годов XIX в. Как известно, Н.Н. Муравьев не очень-то жаловал
местных иркутских чиновников, но, обратив внимание на глубокие исторические познания И.С.
Сельского, назначил его заведовать делами архива ГУВС 263. Это поручение отвечало научным
интересам И.С. Сельского, который охотно взялся за дело.
Находящийся в ныне Государственном архиве Иркутской области архивный фонд ГУВС
(ф.24, 29153 д., 1822-1887 гг.) является одним из крупнейших в составе его документальных
собраний 266. В нем представлены первичные материалы по управлению территорией Восточной
Сибири до образования в 1884 г. Приамурского генерал-губернаторства. К сожалению,
документов 20-50-х годов XIX в. в фонде ГУВС сохранилось сравнительно мало, многие из них
погибли во время иркутского пожара 1879 г. 267. Имеющийся в РГИА ДВ небольшой архивный
фонд ГУВС (ф.701, 246 д., 1859-1884 гг.) 268 очень ценен, но этих потерь не восполняет, ибо
«образовался» в Томске путем выделения документов из фондов дальневосточных архивов,
вывезенных в советское время в Сибирь. Несмотря на явные лакуны, значение иркутского архива
ГУВС еще и в том, что он никогда не дробился и, в отличие других крупных сибирских фондов
XIX в., его документы представлены систематически, сохранив в деталях особенности
делопроизводственной организации и функционирования фондообразователя.
Архивный фонд ГУВС в ГАИО отличается разнообразием, но очень сложен по содержанию и
структурному построению. По штатам 1822 г. ГУВС состояло из совета и трех отделений. В 1848
г. были учреждены IV отделение и дипломатическая канцелярия. Кроме того, в системе ГУВС
находилось V отделение (горное), а в 1874 г. образованы еще три: VI – дорожно-строительное, VII
– почтовое и VIII – учебное. Отделения подразделялись на два-три стола, каждый из которых имел
свое делопроизводство. С 1847 г. все оконченные делопроизводством дела начали поступать в
архив, причем сдача их на хранение происходила только по постановлению Совета ГУВС.
Наиболее полно сохранились
248
документы с 1850-х годов и значительно меньше материалов второй четверти XIX в. Документы
самого Совета ГУВС почти не сохранились, за исключением нескольких томов с протоколами его
заседаний 269. Из начинаний первых лет генерал-губернаторства Н.Н. Муравьева стоит особо
отметить создание музея и при нем хранилища наиболее ценных исторических документов. Об
этом упоминается в его письме от 14 января 1850 г. министру внутренних дел Л.А. Перовскому:
«Вообще в последние два года здесь много скопилось материалов, и я употребляю их покуда для
моих соображений, но жаль будет, если этим только и кончится; на всякий случай однакож я
завожу архив и музеум, чтоб там, по крайне мере, осталось для моих преемников все то, что я не
успею употребить в дело» 270.
17 ноября 1851 г. на квартире Н.Н. Муравьева состоялось заседание проживавших в
Иркутске действительных членов ИРГО, с целью учреждения его Сибирского отдела (СО ИРГО).
В их числе были иркутский губернатор К.К. фон Венцель, статский советник И.С. Сельский,
протоиерей П.В. Громов, иркутский городской голова купец 1-й гильдии В.Н. Баснин, майор М.С.
Корсаков и другие известные деятели, оставившие яркий след в событиях той эпохи и в ее
историографии.
Еще на стадии разработки плана предстоящей работы ряд членов Сибирского отдела
подготовили доклады и записки, на канцелярском языке того времени - «мнения», о перспективах
научного изучения Восточной Сибири, в том числе и в историческом отношении, основываясь «на
рассмотрении всех сведений, находящихся в распоряжении частных лиц и архивов» 271.
И.С.Сельский в своей записке отметил, что «в настоящее время приводятся в порядок древние
документы наших архивов, бумаги эти в известном порядке поместятся в вновь устроенном
музеуме и в случае необходимых справок всегда будут доступны...». Формирование музейноархивного собрания он понимал широко, считая, что для развития научных исследований СО
ИРГО «нужно иметь все печатные источники о Восточной Сибири, как на русском, так и на
других языках изданные. В одно и то же время мы должны собирать письменные материалы, как
архивные, так и те, которые хранятся у разных частных лиц». Опираясь на поддержку Н.Н.
Муравьева и свои опыт сотрудничества с Археографической комиссией, он предла249
гает привлечь к этой работе губернаторов, через которых можно бьло получить «для скопирования
письменные статистические и географические сведения, присылаемые со всех мест начальниками
округов и другими служебными лицами» 272.
На общем собрании членов СО ИРГО, состоявшемся 1 декабря, все изложенные «мнения»
были обобщены в «Своде программ для занятий Сибирского отдела», включавшем обследование
местных архивов края и собирание документальных коллекций. В дальнейшем сообщения об этом
направлении работы СО ИРГО постоянно заслушивались на его заседаниях. Так, например, 2
апреля 1852 г. И.С. Сельский доложил о находке документов, касающихся пребывания на
Камчатке экспедиции Лаперуза. Занимаясь разбором дел губернского архива, он обнаружил там
дело «О американцах и о французском консуле, оставленном бывшею в Петропавловской гавани
флотилиею, и о вывезенном Арапе, Португальце и Японце». По окончании доклада священник
П.В. Громов дополнил И.С. Сельского ответом на вопрос: «Хранит ли память о Лаперузе
Камчатка, и если сохранила, то какую?» Оказалось, что сохранила. В частности, сам П.В. Громов
не раз беседовал с опачинским тойоном Григорием Трапезниковым, коему во время пребывания
Лаперуза было около десяти лет. Но памятью он обладал отменной и мог сообщить подробности,
отличавшиеся от данных, приведенных позже Лессепсом и другими авторами 273. Такие доклады
были в духе времени. Очевидно, в преддверии войны с Англией и Францией тревогу Н.Н.
Муравьева по поводу незащищенности Камчатки разделяли и его сотрудники. Кстати, через два
года после боя на Николиной горе в Петропавловске у одного из английских офицеров, убитых на
Николиной горе, нашли любопытные документы, среди них - «список бывшему с ним десантному
войску» и план Петропавловского порта 274.
Н.Н. Муравьев считал СО ИРГО своим детищем и непременно отражал его деятельность в
своих официальных отчетах. Так, например, в «Отчете по управлению Восточной Сибирью за
1859 год» отмечалось, что библиотека общества имеет 1367 книг, 215 манускриптов и архивных
дел, а также различных карт, чертежей и планов 141 единицу хранения 275. В результате
обследования и изучения местных архивов документальные коллекции СО ИРГО быстро
пополнялись. В 50-х и начале 60-х годов XIX в. в этой работе наряду
250
с И.С. Сельским активно участвовали П.В. Громов, А.А. Мордвинов, А.С. Сгибнев и ряд других
членов общества. К 1861 г. в его архивном собрании насчитывалось 304 свитка, 268 рукописей и
325 дел, содержавших, например, такие ценные документы, как «Собрание дел о дипломатических
отношениях между Российским и Китайским государствами», «О давности и законности
обладания левым берегом р. Амура» и т.д. К сожалению, иркутский пожар 1879 г. уничтожил все
эти материалы 276. Некоторое представление об этой коллекции архивных документов дают статьи
И.С. Сельского по истории контактов европейцев с Японией и об осаде Албазина маньчжурами в
1687 г., опубликованные им в «Записках» Отдела 277. В 1859-1861 гг. он являлся правителем дел
СО ИРГО 278 и, вполне очевидно, что в эти годы собирательской деятельности СО ИРГО
способствовала поддержка Н.Н. Муравьева-Амурского. Будучи очень честолюбивым, он не был
равнодушен к мнению потомков о себе, особенно в последние годы своего генералгубернаторства. В хранилище СО ИРГО он оставил часть своих бумаг 279.
Усилия членов СО ИРГО ограничивались в основном собиранием исторических документов
в самом Иркутске и некоторых местных архивах, которые к концу 50-х годов XIX в. были
настолько забиты старыми делами, что разобраться в них или найти что-нибудь было весьма и
весьма сложно. Видимо, не без влияния И.С. Сельского и СО ИРГО Н.Н. Муравьев выступил
тогда же с предложением упорядочить губернские и уездные архивы края. Но прежде, чем
рассказать к чему это привело, стоит отдельно остановиться на архивах Дальнего Востока, где в
1849-1856 гг. происходили очень важные события.
К сожалению, об архивах Охотско-Камчатского края этого периода мы располагаем
отрывочными и противоречивыми сведениями. Это объясняется перемещением архивов
некоторых местных учреждений (или какой-то части их архивов) в связи с административно-
территориальными преобразованиями на Дальнем Востоке в 40-70-е годы XIX в., а также в ходе
военных действий на Тихом океане в период Крымской (Восточной) войны. Немалыми потерями
для исторических фондов Охотска и
251
Камчатки обернулись и некоторые трагические события первой половины XX в.
Роль Охотского порта поблекла с началом кругосветных плаваний, хотя он еще служил
важным опорным пунктом на тихоокеанском побережье России. Перевод в 1845 г. конторы
Российско-Американской компании в порт Аян, видимо, не коснулся дел здешней канцелярии. Ее
огромный архив хранил документы по гражданскому управлению и морской части почти за 100
лет. Известно, например, что Г.И. Невельской нашел в архиве Охотского порта необходимые ему
материалы об экспедициях к берегам Сахалина А.Е. Шельтинга в 1742 г. и Н.А. Хвостова с Г.И.
Давыдовым в 1806 г. 280.
2 декабря 1849 г., с упразднением Охотского и Камчатского приморских управлений, была
образована Камчатская область, которая включала и Гижигинский округ, а город Охотск, как
центр одноименного округа, отошел к Якутской области 281. Военный губернатор Камчатской
области назначался из чинов морского ведомства, обладал всеми властными полномочиями по
гражданской части, военным и морским делам на территории края, что, несомненно, отразилось на
составе документов архивных фондов подчиненных ему учреждений. По штатам, утвержденным
10 января 1850 г., в его подчинении были командир Петропавловского порта (он же помощник
губернатора), правитель канцелярии, два чиновника по особым поручениям, инспектор по
медицинской части, горный инженер, землемер и т.д. Начальник Аянского порта В.С. Завойко,
произведенный в контр-адмиралы, стал губернатором новой области. 20 августа он прибыл в
Петропавловск 282.
Реорганизация 1849 г., никак не затронув старинных архивов, неизбежно отразилась на
документации морских и гражданских учреждений Охотска. Их текущие архивы, по крайней мере
частично, вместе с самими учреждениями переместились в Петропавловск. Кстати сказать, при
ликвидации Охотского порта перевезли в Петропавловск и его весьма ценную библиотеку. Это
старейшее на Дальнем Востоке книжное собрание к концу 40-х годов XIX в. насчитывало более
тысячи томов 283.
С образованием Камчатской области и перенесением главного тихоокеанского порта в
Петропавловск историческая миссия Охотска была выполнена. Прошлое края было предано
забвению,
252
а его архивы оказались под глухим запретом. Старые города и крепости, где еще имелись ценные
архивы эпохи географических открытий, жили нищей полусонной жизнью. Об утрате многих
памятников старины с огорчением писал путешествовавший в 1852-1854 гг. по Камчатке К.М.
Дитмар. Впечатление пустыря средь голой тундры оставили у него Гижига и ее 475 жителей, не
чаявших вырваться из бедности и убожества. 115ижнее-Камчатск превратился в заброшенную
деревеньку из 20 дворов, где около сотни обывателей по привычке величали своего дряхлого
старосту «городничим», в память о том, что некогда здесь был областной центр. В Тигиле от
бывшей крепости «не осталось и следа, кроме пары старых пушек с пометкой 1790 года» 284. В
Большерецке, с населением 29 человек, от былого блеска уцелело только девять домишек; среди
них – обветшавшая церковь, да еще более древний, разваливающийся магазин, в котором не было
«ничего кроме старой пожарной трубы, весов и запечатанной несколькими печатями связки
старых бумаг – остатка архива». Об этой находке К.М. Дитмар написал: «К прискорбию моему, ни
здесь, ни потом в , Петропавловске я не мог получить разрешения просмотреть содержание этого
архива» 285.
Восстановить реальную картину состояния архивов Камчатки в середине XIX в. довольно
сложно. Во-первых, в рассматриваемый период и позднее они неоднократно перемещались по
территории самого полуострова, постепенно концентрируясь в Петропавловске; в дальнейшем их
частями вывозили на материк, где они оседали в архивах различных учреждений Николаевска,
Благовещенска, Владивостока, а с 20-30-х годов XX в. – в центральных архивохранилищах
Москвы и Ленинграда. При этом отсутствие учетных документов и даже обычных описей
зачастую приводило к тому, что камчатские архивные фонды конца XVIII – первой половины XIX
вв. произвольно дробились или смешивались с фондами других дальневосточных учреждений. Вовторых, ряд лакун в фондах камчатских архивов и, как их следствие, в историографии Дальнего
Востока вообще, связаны с крупными утратами документов. Известно, например, что летом 1905
г., в конце русско-японской войны, японский десант разрушил здание уездного управления в
Петропавловске и похитил архив 286. В 1920 г., в ходе Гражданской войны, старинные камчатские
архив
253
пограбили англичане и другие иностранцы 287. Но и после этого в Петропавловске оставался
огромный массив исторических документов, насчитывавший десятки тысяч дел. С середины 1920х годов советские власти пытались создать на Камчатке губернский (областной) архив, однако
фактически он стал функционировать только в 1934 г., и тогда же было выделено к уничтожению
около трех тонн документов и книг, поскольку архив «в срочном порядке должен был освободить
помещение для другого учреждения» 288. Но самая страшная беда, точнее – катастрофа, случилась
21 ноября 1939 г., когда пожар уничтожил здание Камчатского облисполкома, на чердаке которого
находились фонды облгосархива. Местные власти так и не удосужились создать для облгосархива
более безопасные условия хранения, несмотря на все усилия его директора М.И. Артамоновой 289.
К счастью, незадолго до этого ей удалось добиться перемещения части исторических фондов в
другое здание; после пожара из 17,8 тыс. дел уцелело меньше половины, в том числе 3,8 тыс. дел
(17 фондов) дореволюционного периода 290. Хотя не исключено, что на самом деле реальные
цифры утраты документов Камчатского облгосархива в 1939 г. очень занижены. Время было
страшное – разгар репрессий, и поскольку госархивы только что передали под эгиду НКВД, кара
за халатность, а то и «вредительство» могла настигнуть здешнее чекистское начальство, без того
напуганное волной арестов в своих рядах после смещения наркома Ежова. Может быть, поэтому
историю с гибелью фондов областного архива они постарались замять как можно скорее 291.
Мы не случайно сделали этот экскурс в историю Камчатского облгосархива. Возвращаясь к
нашей теме, следует иметь в виду, что фактически научное описание вывезенных в Хабаровск, а
затем в Томск и Москву архивных фондов Камчатки конца XVIII и XIX вв., десятилетиями
пребывавших в хаотическом состоянии, началось лишь в 50-60-е годы XX в. и не может считаться
завершенным по сей день. Характерной иллюстрацией к этому служит находящийся ныне в РГИА
ДВ комплекс документов упраздненного в 1849 г. Камчатского приморского управления (Ф-1007,
521 д., 1810, 1819-1896 гг.), включающий документы из архивов иных фондообразователей: за
1810, 1819-1822 гг. – дела Охотского земского комиссара и начальника Камчатки; за 1850-1896 гг.
дела канцелярии военного губернатора Камчатской облас254
ти и Петропавловского окружного исправника 292. Примечательно что сведения о первоначальном
поступлении в РГИА ДВ (бывший ЦГА РСФСР ДВ) документальных материалов Камчатского
приморского управления в «деле фонда» отсутствуют, а в своем нынешнем виде, также далеко не
полном, он сложился только в 1966 г. в Томске, когда из ЦГАДА поступил значительный
комплекс документов (131 дело), относящийся к его составу 293.
Но и это не все документы Камчатского приморского управления. Часть из них за 1833-1849
гг. находится также в РГИА ДВ, но включена в фонд военного губернатора Камчатской области
(ф.84, 735 д., 1833-1856 гг.), имеющего свою непростую историю. Дело в том, что при
первоначальном описании в нем имелась одна опись на 231 дело, а затем в 1983 г. в Томске, при
плановой переработке этого фонда, к нему было присоединено еще 498 дел (опись № 2),
относящихся к первой половине 50-х годов XIX в. и выделенных из фонда № 1005, содержащего
документы канцелярии гражданского губернатора Камчатской области, образованной в 1909 г. 294.
Конечно, со временем фонд военного губернатора Камчатской области будет окончательно
усовершенствован, но неточность, допущенная томскими архивистами при определении
хронологических рамок этого фондообразователя, очень симптоматична и даже в чем-то
оправдана. Дело в том, что в реальности, возможно, так оно и было, что какое-то время, по
крайней мере, до апреля 1855 г. дела Камчатского приморского управления хранились в
Петропавловске вместе с текущим делопроизводством канцелярии В.С. Завойко. Для изучения
событий на Дальнем Востоке в первой половине 50-х годов XIX в. материалы этого фонда крайне
важны. Они включают распоряжения и переписку Н.Н. Муравьева и В.С. Завойко об уп-равлении
краем, подготовке портов Восточного океана на случай войны с Англией; рапорты и докладные
записки офицеров о возведении батарей и укреплений Петропавловского порта; отчет командира
порта за 1854 г., когда был успешно отражен англо-французский десант и т.д. Особый интерес
представляют некоторые документы об организации и снабжении Амурской экспедиции под
руководством Г.И. Невельского, а также о подготовке в 1853 г. Сахалинской экспедиции с целью
учреждения русского поста в заливе Анива 295.
255
По содержанию материалы фонда военного губернатора Камчатской области в РГИА ДВ
(ф.84), относящиеся к периоду правления В.С. Завойко, дополняют хранящиеся в РГА ВМФ
документы подчиненных ему военно-морских учреждений, прежде всего Петропавловского порта,
46-го флотского экипажа и др. В основном они находились при штабе капитана порта, который
являлся также помощником военного губернатора и командиром флотского экипажа 296.
Делопроизводство штаба порта и его архив были весьма обширны. Достаточно сказать, что по
утвержденному 14 марта 1851 г. штату портового управления, кроме нескольких десятков
офицеров и чиновников, в нем значились 20 писарей и специальная должность архивариуса. Еще
восемь писарей служили в нестроевой роте 46-го флотского экипажа 297.
Хотя архивные фонды военно-морских учреждений Камчатки более упорядочены, чем
фонды ее гражданских учреждений середины XIX в., они также дошли до нас с немалыми
потерями, которые начались, видимо, с пожара в здании штаба командира Петропавловского
порта в ночь с 18 на 19 октября 1853 г. 298. Анализ состава их документов свидетельствует, что по
происхождению они тесно связаны с предшествующим периодом, когда главной базой морских
сил на Тихом океане был еще Охотский порт. Затем приказом Главного Морского штаба от 22
февраля 1850 г. флотский экипаж и мастеровая рота в Охотске были переведены на Камчатку и
объединены с Петропавловской флотской ротой, а вновь образованная морская часть стала
называться 46-й флотский экипаж, офицеры и матросы которого сыграли важную роль в событиях
1850-1856 гг. В частности, с 1851 г. в его штате, «со всеми правами и преимуществами служащим
в этом экипаже присвоенными», числились два штаб-офицера для особых поручений при генералгубернаторе Восточной Сибири: капитан 1-го ранга Г.И. Невельской и капитан-лейтенант П.В.
Казакевич, выполнявшие особую секретную миссию для «блага государства», возглавляя
Амурскую экспедицию. В августе 1853 г. лейтенантом Н.В. Рудановским из матросов 46-го
экипажа был сформирован основной состав Сахалинской экспедиции, которую возглавил майор
Н.В. Буссе 299. Спустя год матросы и офицеры экипажа участвовали в героической обороне
Петропавловска. Из 18 знаков св. Георгия, присланных из Петербурга для всех награжденных,
шесть
256
были вручены экипажу, получившему в июне 1854 г. новый номер - 47-й (№ 46 в соединении с 44м и 45-м экипажами составили Каспийскую флотскую бригаду). В дальнейшем номера этой части
также менялись 300. С передислокацией на Амур, в Николаевский порт, 47-й флотский экипаж был
переименован в 27-й, а в 60-е годы XIX в. фактически на его основе был сформирован Сибирский
(до 30 декабря 1874 г. - Амурский) флотский экипаж. Это было одной из причин, по которой
некоторые документы 1850-х гг. оказались в составе их фондов (см. таблицу 5). Хотя более
логично было бы оставить их в фонде Петропавловского порта, поскольку начальник порта с 1850
по 1855 г. являлся одновременно командиром 46-го флотского экипажа, и все делопроизводство
по строевой части, организации обороны и эвакуации Петропавловска велось при его штабе.
Сохранилась составленная в этот период опись дел штаба командира Петропавловского порта 301.
Как известно, Петропавловск недолго был областным центром и главной базой Охотской
(Камчатской) флотилии 302. Несмотря на блестящую победу, одержанную его защитниками во
главе с В.С. Завойко над англо-французской эскадрой 18-17 августа 1854 г., соотношение сил было
не в пользу России. Это побудило Н.Н. Муравьева, с санкции управляющего Морским
министерством вел. кн. Константина Николаевича, отдать приказ о перебазировании флотилии и
учреждений Камчатской области в устье Амура 303. По мнению Г.И. Невельского, адмирал В.С.
Завойко распорядился переброской порта великолепно. Едва разошелся лед в Авачинской бухте,
корабли эскадры покинули Петропавловск, забрав войска, «все се-меиства и все имущество порта»
304
.
Организовав спешную эвакуацию, В.С. Завойко не забыл и об архивах. В рапорте вел. кн.
Константину Николаевичу от 3 апреля 1855 г. № 453 он докладывал: «С 3-го же марта я
немедленно приступил к снятию укреплений, к исправлению и вооружению судов и погрузке на них
казенного и частного имущества и дел присутственных мест...» (курсив мой.- А.К.) 305. Вполне
очевидно, что в данном случае В.С. Завойко имел в виду основную служебную документацию по
управлению областью, а также наиболее важные дела портового архива. Старых камчатских
архивов эвакуация не коснулась. Они были оставлены в Петропавловске, но об их спасении тоже
позаботились и, надо полагать, не последнюю роль в этом
257
сыграл правитель губернаторской канцелярии А.Д. Лохвицкий, известный как добросовестный и
высокопрофессиональный чиновник 306. Морской историк А.С. Сгибнев, современник и в какой-то
мере участник тех событий, писал, что все ценное имущество, которое «не могли поместить на
суда, вывезли во внутрь страны». Вполне очевидно, что при этом были эвакуированы и
исторические архивы. В противном случае спустя два месяца они неизбежно погибли бы, когда в
опустевшем Петропавловске бесчинствовал англо-французский десант, предав огню большинство
казенных зданий 307. Или что еще хуже - петропавловские архивы могли стать их трофеем. К
счастью, этого не произошло, хотя архивные документы, несомненно, интересовали командование
союзной эскадры, ибо любая информация о русских силах на Тихом океане была для него
чрезвычайно важна. Это подтверждает случай с захватом архива Курильского отдела РоссийскоАмериканской компании на острове Уруп. В конце августа 1855 г. два фрегата - английский «Пик»
и французский «Сибилла» - подошли к бухте Тавано (современное название - Алеутка) и 3
сентября высадили десант. Здесь находилась фактория, основанная в 1828 г. служащими компании
С. Слободчиковым и А. Мыльниковым. Администрация РАК требовала от байдарщиков в своих
отделах подробного документирования событий и, надо думать, что «архив Урупа» содержал
немало ценных сведений о жизни одного из русских поселений на Курилах. При обыске здания
управляющего французы обнаружили архив, состоявший из книг, журналов и объемистой
переписки. Разорив факторию, они тщательно упаковали все документы и забрали их на борт
«Сибиллы» 308. (Этот факт установил В.О. Шубин, занимавшийся историко-археологическим
изучением русской колонизации Курил. Ему же удалось пролить свет на судьбу «архива Урупа».
После Крымской войны через русское посольство в Париже Главное правление РАК смогло
получить этот архив и в мае 1857 г. на корабле . «Царица» собиралось отправить его в НовоАрхангельск. Достиг ли он места назначения, неизвестно 309. Если «архив Урупа» и попал в
Русскую Америку, то, вероятно, в 1867 г., при передаче колониального архива США, эти
документы, как и материалы других отделов РАК, были уничтожены. Но, по мнению В.О.
Шубина, поиск «архива Урупа» стоит все-таки продолжать. Возможно, что эти уникальные
материалы осели в одном из архивов США.)
258
За исключением этого эпизода, дальневосточные архивы пережили потрясения, связанные с
Крымской (Восточной) войной без каких-либо крупных потерь. И хотя некоторые детали тех
событий нуждаются в уточнении, судя по всему, наиболее важная часть документов,
эвакуированных с Камчатки, включая архив канцелярии В.С. Завойко и подчиненных ему
учреждений морского ведомства, к лету 1855 г. благополучно оказалась в Николаевске. На Амуре,
в новой временной «столице» Камчатской (с октября 1856 г. - Приморской) области, а затем, с
начала 70-годов XIX в., во Владивостоке этот комплекс исторических документов составлял,
пожалуй, наиболее ценную часть портового архива. Однако, как и в любом ведомственном
хранилище, они долго оставались невостребованным. Минуло четыре десятилетия, и к годовщине
событий Крымской войны, летом 1895 г., Приамурский отдел ИРГО командировал своего
сотрудника А.П. Сильницкого «для разборки архивов северных портов, хранящихся в настоящее
время» в Николаевске и Владивостоке 310. Выявленные в архиве Владивостокского порта
документы оказались настолько интересны, что генерал-губернатор С.М. Духовской распорядился
издать их отдельной книжкой в типографии Приамурского военного округа 311. Но, к сожалению,
до начала 1920-х годов никаких работ по упорядочению и описанию камчатских архивов не
проводилось. Впоследствии эти материалы, претерпев немало перемещений, образовали
несколько отдельных, но исторически связанных между собой архивных фондов, находящихся
ныне во Владивостоке и в Петербурге 312.
К их числу относится находящийся в РГА ВМФ архив Петропавловского военно-морского
порта (ф.906,48 д. 1850-1859 гг.), который, при сравнительно небольшом объеме, насыщен
исключительно ценными документами о событиях на Дальнем Востоке в первой половине 50-х
годов XIX в. Среди них приказы В.С. Завойко и Н.Н. Муравьева; документы о перенесении порта
из Охотска в Петропавловск, а затем в устье Амура; материалы об учреждении морского училища
и школы кантонистов; переписка по личному составу порта и сформировании сводного экипажа из
судовых команд фрегатов «Паллада», «Диана», «Аврора» и шхуны «Восток». Один из важнейших
документов, представленных в этом фонде, - журнал входящих и исходящих документов
Амурской и Сахалинской экспедиций 313. Их наличие само по себе свидетельствует о том, что
259
с 1850 по 1855 г. в Амурской экспедиции Г.И.Невельского велось собственное делопроизводство
и, следовательно, существовал ее архив, который до наших дней не сохранился. Это важная тема,
и на ней необходимо остановиться подробнее.
7 О судьбе архива Амурской экспедиции Г.И. Невельского
Если оборона Петропавловска под руководством В.С. Завойко обеспечила славу русскому
оружию, то усилия Амурской экспедиции 1851-1855 гг. во главе с Г.И. Невельским позволили, в
конечном итоге, мирным путем присоединить к России Приамурье, Приморье и Сахалин. Но, увы,
с ее архивом повторилось почти то же самое, что столетием раньше случилось с архивом Второй
Камчатской экспедиции В. Беринга. Исключительно ценные в научном, политическом и
стратегическом отношении материалы Амурской экспедиции, работы которой являлись в тот
период государственной тайной, должны были поступить в высшие учреждения Морского
министерства, чтобы затем, как и положено, храниться в его архиве. Мощный пласт
документальных источников, характеризующих деятельность Г.И. Невельского и его сотрудников,
действительно отложился в ряде наших федеральных архивохранилищ, но, как ни странно, самого
архива Амурской экспедиции, в виде отдельного фонда, ни в одном из них нет. Его
безрезультатными поисками, а также поисками личного архива адмирала Г.И. Невельского
занимались многие исследователи Амурского вопроса», являющегося одной из ключевых проблем
в историографии Дальнего Востока середины XIX в.
Эта загадка давно занимает историков, и чтобы понять, почему так произошло, необходимо,
на наш взгляд, учитывать два
260
обстоятельства. Во-первых, сам статус Амурской экспедиции также ее структура и
местонахождение штаб-квартиры менялись, что отразилось на ее документообороте, который был
весьма интенсивным. Во-вторых, с середины 1855 г., когда экспедиция была уже фактически
расформирована, определяющую роль в судьбе ее архива сыграли непростые личные отношения
Г.И. Невельского с Н.Н. Муравьевым, В.С. Завойко и их ближайшим окружением.
Как известно, из-за борьбы придворных группировок по вопросу об Амуре и отношениях с
Китаем понадобилось полтора года, прежде чем открытия Г.И. Невельского на транспорте
«Байкал» получили признание, и 7 февраля 1851 г. было утверждено решение Особого комитета о
создании Амурской экспедиции, имевшей сначала полуофициальный статус. Будучи
неправительственным учреждением, она подчинялась генерал-губернатору Восточной Сибири, но
действовала при этом под «вывеской» фактории РАК. Вуаль секретности особенно плотной была
первые два года. Из-за этого случались курьезы - бумаги из Главного правления РАК зачастую
адресовали прапорщику Д.И. Орлову, которого чиновники компании принимали, к досаде Г.И.
Невельского, за начальника экспедиции, а его самого за офицера, прикомандирован-ного для
выполнения какой-то специальной миссии 314.
Только весной 1853 г. в Петербурге решился вопрос о новых штатах Амурской экспедиции,
ставшей «засим уже исключительно правительственною» 315. Теперь Г.И. Невельской «на правах
губернатора или областного начальника» подчинялся непосредственно генерал-губернатору
Восточной Сибири и имел в своем распоряжении, кроме чинов флотской роты и казачьей
команды, несколько чиновников, в том числе - правителя канцелярии с одним или двумя
помощниками, три писаря и т.д. 316.
Делопроизводство экспедиции, в виде всевозможной переписки, официальных бумаг и
научных материалов, увеличивалось с каждым месяцем, образуя весьма солидный архив. Г.И.
Невельской неизменно держал все эти бумаги при себе, сначала в Петровском зимовье, где до
сентября 1854 г. находилась его главная резиденция, а затем в посту Николаевском. Всю осень и
зиму с 1854 на 1855 г. здесь кипело строительство, и Николаевск принял «вид как бы города, хотя
по улицам его торчали пни». В одном из новых флигелей разместились канцелярия экспедиции,
казначейство и
261
гауптвахта 317. Надо полагать, что здесь же, при канцелярии, хранился и ее архив.
Прибывший в Николаевск летом 1854 г. чиновник морского ведомства Д.Д. Губарев занял
должность письмоводителя Амурской экспедиции. Вообще-то он должен был идти на транспорте
«Двина» в Петропавловск, где имелась вакансия столоначальника, но Н.Н. Муравьев распорядился
оставить его при Г.И. Невельском, у которого работа с документацией отнимала все больше
времени. Вместе с Г.И. Невельским он перевез из Петровского зимовья имущество и все
делопроизводство экспедиции. При этом не обошлось без непрятностей: в шторм у мыса Пуир оба
катера залило водой и в Николаевске Д.Д. Губареву пришлось сушить дела, а заодно и казну около 100 тыс. рублей ассигнациями, оставленных Н.Н. Муравьевым на экспедиционные расходы
318
. Несмотря на многие трудности и стесненность бытовых условий, архив экспедиции тщательно
оберегался, и за весь период ее деятельности утрат документов не было.
Свое несложное делопроизводство вели некоторые начальники постов, учрежденных Г.И.
Невельским для занятия края. К концу 1853 г. таких постов было пять: Николаевский (устье
Амура), Александровский (залив Де-Кастри), Мариинский (близ озера Кизи), Константиновский
(Императорская Гавань), Муравьевский (залив Анива, о. Сахалин). И хотя порой постовые
«архивы» умещались в походной сумке или чемодане начальников - молодых мичманов и
подпоручиков, их материалы очень важны. Например, часть дел архива Николаевского поста за
1852-1854 гг. уцелела в личных бумагах его начальника А.И. Петрова, запечатлевшего в своих
записках повседневную жизнь и имена «тех, которые были невидными, но весьма полезными
деятелями на Амуре, которые принесли государству безропотно, не ожидая наград и повышений,
громадную услугу и, терпя страшные лишения, подорвали свое здоровье и почти все... лежат там,
на Амуре, в земле сырой» 319.
После командировок офицеры экспедиции и начальники постов сдавали Г.И. Невельскому
краткие отчеты, рапорты, строевые записки и иную документацию. Этот порядок соблюдался
неукоснительно. В целях секретности офицерам запрещалось сообщать на родину, где они
находятся, и даже упоминать
262
слово «Амур», а свои частные письма обязаны были представлять Г.И. Невельскому
незапечатанными 320. Однако при снятии Муравьевского поста в 1854 г. этот порядок был нарушен
и, вероятно, поэтому его небольшой, но очень ценный архив, тогда же оказался раздробленным.
Кроме служебных документов и переписки с Г.И. Невельским, он включал материалы
экспедиционных исследований лейтенанта Н.В. Рудановского на юге Сахалина 321. Начальник
поста майор Н.В. Буссе научной стороной этих работ интересовался мало и, согласившись,
вопреки указаниям Г.И. Невельского, на эвакуацию «сахалинского десанта», похоже оставил себе
только дневниковые записи, опубликованные позднее его наследниками 322. Сначала все бумаги,
вывезенные из Муравьевского поста, находились у Н.В. Рудановского, но в июле 1854 г. он
передал некоторые материалы по гидрографии, географии и этнографическому описанию юга
Сахалина адмиралу Е.В. Путятину, собиравшемуся идти на фрегате «Диана» в Японию для
продолжения переговоров. Затем, в августе того же года, Н.В. Рудановский через начальника
Аянского порта А.Ф. Кашеварова отослал материалы своих исследований Главному правлению
РАК, поскольку по императорскому указу от 11 апреля 1853 г. Сахалин находился в ведении
компании 323. Таким образом, значительная часть документов Сахалинской экспедиции после ее не
совсем удачного завершения, скорее всего, так и не поступила к Г.И. Невельскому 324. У него
имелись лишь те рапорты Н.В. Буссе и выписки из походных журналов Н.В. Рудановского,
которые доставил с Сахалина в феврале приказчик компании Д.И. Самарин.
Конечно, сам факт что большая часть архива Сахалинской экспедиции не поступила к Г.И.
Невельскому, на первый взгляд, может показаться не столь уже важным обстоятельством на фоне
хлынувших вскоре таких крупных событий, как известие о войне, первый сплав по Амуру во главе
с самим Н.Н. Муравьевым, прибытие на Дальний Восток дипломатической миссии Е.В. Путятина
и героическая оборона Петропавловска. Но за ним уже проглядывал один из симптомов тех
острых разногласий о путях решения «Амурского вопроса», что обозначились к лету 1854 г., когда
в Николаевске встретились Н.Н. Муравьев, Е.В. Путятин и Г.И. Невельской. Двое последних, по
свидетельству А.И. Петрова, «просто были враги» 325. Улетучились и былые симпатии к
263
Г.И. Невельскому со стороны генерал-губернатора, который предпочитал окружать себя людьми
более удобными. К тому же, по его мнению, с перенесением Петропавловской морской базы на
Амур «предприятие Невельского» становилось лишней структурой, как и он сам. Из письма М.С.
Корсакову 25 февраля 1855 г. видно, что Н.Н. Муравьев, заранее готовясь к отстранению Г.И.
Невельского, собирался назначить его «для успокоения» начальником своего амурского штаба, то
есть на второстепенную, без реальных полномочий, должность. И тогда «Невельской с громким
названием не будет никому мешать и докончит свое там поприще почетно» 326.
Пятилетняя Амурская эпопея завершилась по-бюрократически тихо, без официальной
процедуры, и потому особенно оскорбительно для щепетильного и порывистого Г.И. Невельского.
27 мая 1855 г., прибыв в Мариинск с передовым отрядом второго амурского сплава, Н.Н.
Муравьев сразу же отправил в Николаевск нарочным мичмана К.Ф. Литке. Он-то и передал Г.И.
Невельскому распоряжение прибыть в Мариинский пост, сдав начальство над экспедицией,
которая «заменялась» управлением Камчатского военного губернатора. Все офицеры и нижние
чины отныне поступали в подчинение B.C. Завойко 327. К слову сказать, нигде в архивах этот
документ по сей день не обнаружен и воспроизводится обычно лишь в пересказе Г.И.
Невельского, который, между прочим, по штатам 1853 г. обладал правами областного начальника
328
. Но одновременная встреча с двумя отличившимися и авторитетными адмиралами, каждый из
которых был в ранге губернатора, не входила в планы Н.Н. Муравьева. Видимо, поэтому никакой
передачи дел не было и, как считали подчиненные Невельского, именно Муравьев устроил так,
чтобы он не встретился с Завойко. В начале июня Невельской отплыл со своей семьей в Мариинск
на пароходе «Надежда», и на этом его миссия закончилась 329. Вполне очевидно, что наиболее
важную часть экспедиционного архива он взял с собой и впоследствии с этими материалами
никогда не расставался. Чтобы понять, о каких документах идет речь, следует иметь в виду, что на
самом деле архив Амурской экспедиции был огромен и включал сотни, а может быть, и тысячи
разнообразных документов. Анализ документальных и мемуарных источников позволяет сделать
вывод, что весь архив Амурской экспедиции состоял, говоря условно, из трех групп документов.
264
К первой из них мы бы отнесли бумаги государственной важности и научноисследовательскую документацию. Прежде всего это распоряжения правительства и генералгубернатора Восточной Сибири по тем или иным аспектам деятельности экспедиции, а также
входящая и исходящая переписка Г.И. Невельского с Н.Н. Муравьевым, вел. кн. Константином
Николаевичем, Главным правлением РАК и командиром Аянского порта, учреждениями
Морского министерства (Главный Морской штаб, Гидрографический департамент и др.),
командирами кораблей, действовавших на Дальнем Востоке в 1850-1855 гг., и т.д. Довольно
многочисленной была внутренняя документация, которая включала инструкции и предписания
Г.И. Невельского офицерам экспедиции и начальникам постов, а также их отчеты о
командировках по изучению края, письма, рапорты и донесения. Важной частью
исследовательских материалов были карты, планы и схемы, записи глазомерных маршрутных
съемок, данные гидрографических работ, метеорологических наблюдений, записки с
этнографическими описаниями и т.п. Условно эту группу документов мы бы назвали «основным
архивом Амурской экспедиции», и на ее судьбе остановимся чуть ниже.
Вторая группа включала служебно-строевую документацию: книги приказов, распоряжения,
докладные записки и строевые рапорты, представления о награждениях или взысканиях, списки
личного состава и т.п.
И, наконец, третья группа представляла собой весьма крупный комплекс финансовохозяйственной документации. Это всевозможные ведомости, ордера, акты, шнуровые приходнорасходные книги и т.п. Эти документы касались расчетов с РАК, поставок товаров для подарков и
торговли с туземцами, снабжения продовольствием и амуницией чинов экспедиции, выдачи им
жалования, провианта и имущества и т.п. За множеством дел у Г.И. Невельского зачастую руки не
доходили до денежной отчетности, и на этой почве у него даже бывали мелкие стычки с мичманом
А.И. Петровым, назначенным в сентябре 1854 г. казначеем и ревизором экспедиции 330. Позднее он
вспоминал: «Мне сдали около 100 000 рублей денег и пачку разных расписок о выданных деньгах,
но нигде не записанных. Пришлось мне принять, или, лучше сказать, сводить воедино, но
ведомостям... провиант, инструменты, порох, патроны,
265
лазаретные вещи, баркасы, паруса, брезент и другое казенное имущество, разбросанное в
Петровском, Николаевском, Мариинском, Александровском постах, чего я и в глаза не видел. Я
часто теперь вспоминаю об этом и думаю, как я был тогда глуп, что решился принять на себя
такую ответственность... Так как провиант и имущество было и морского и сухопутного ведомств,
то мне пришлось вести двойные книги. Всех книг с казначейскими было до двадцати» 331.
По нашему мнению, разделение архива Амурской экспедиции произошло в июне 1855 г., с
устранением Г.И. Невельского из Николаевска, где он явно мешал своей самостоятельностью
генерал-губернатору и его людям. К слову сказать, не очень-то устраивал теперь Н.Н. Муравьева и
адмирал Завойко с его славой. Острый конфликт по поводу плана обороны Николаевска довел их
взаимоотношения до абсурда. Поскольку штаб-квартира генерал-губернатора находилась в
Мариинске, то в Николаевске он бывал наездами и жил только на пароходе, а когда съезжал на
берег, Завойко сказывался больным, и они не встречались. Из записок того же А.И. Петрова
следует, что В.С. Завойко приказал ему ко 2 августа окончить всю отчетность по экспедиции и
сдать все имущество содержателям Петропавловского порта 332. Видимо, вскоре после этого,
закончив отчет, А.И. Петров действительно сдал ту часть архива экспедиции, которая была при
нем в Николаевске, в канцелярию порта или в штаб 47-го флотского экипажа. Прежде всего,
имеется в виду служебно-строевая и хозяйственно-финансовая документация. Но что касается
документов «основного архива» Амурской экспедиции, в содержание которых мог быть посвящен
лишь узкий круг лиц, то он находился в Мариинске у Г.И. Невельского, а отдавать ему какие-либо
приказы B.C. Завойко не имел полномочий. Едва ли этот архив интересовал и людей из чиновного
окружения Н.Н. Муравьева, более озабоченных наличием вакансий с блестящей карьерной
перспективой и составлением наградных реляций. Не случайно такой умный и тонкий
наблюдатель, как В.А. Римский-Корсаков, с горькой иронией отметил в те дни разительную
перемену в повседневной жизни Николаевска, принявшего «какую-то подъяческую физиономию»
с прибытием туда Завойко и свиты генерал-губернатора 333.
Вскоре после переезда в Мариинск Невельской представил генерал-губернатору отчет о
действиях Амурской экспедиции с июня 1850 по июнь 1855 г. Понятно, что при этом он исполь266
зовал свои архивные материалы, но в данном случае важно другое – выводы и тон отчета не могли
понравиться Н.Н. Муравьеву Как отмечал и сам Невельской, его мнение радикально расходилось с
воззрениями тех, кого он называл «питомцами Кавказа и Марсовых полей», и кто жаждал военных
подвигов вместо ме-роприятий по освоению края, считая «южный Приамурский и
Приуссурийский бассейны с прибрежьями их… ненужными для России» 334. Генерал-губернатор
был в гневе, а т.к. сплетни были в большом ходу при его штабе, то многие офицеры знали: он
«рассорился» с Невельским, и тот теперь в большой опале 335. Не скрывал этого и Н.Н. Муравьев.
При отъезде он прямо указывал в письме Завойко, что в Мариинске Невельской – не начальник
штаба, а частный человек и ни в коем случае не должен «вмешиваться в какие-либо там
распоряжения» 336.
Вынужденно оказавшись не у дел на зимовке 1855/56 гг. в Мариинске, Невельской имел
возможность привести в порядок свои бумаги. Лишенный начисто бюрократических
наклонностей, он относился к ним бережно и серьезно, ибо понимал, что, несмотря на все труды и
понесенные лишения, недоброжелателей у него хватает и в Иркутске, и в Петербурге, а,
следовательно, архив может понадобиться не только для написания мемуаров, о которых он пока
не задумывался. Следует заметить, что в фондах РГИА ДВ хранится дело на 48 листах под
заглавием «О сдаче контр-адмиралом Невельским всех дел и инструкций по Амурской экспедиции
Камчатскому военному губернатору», датированное 24 июня 1855 – 28 октября 1856 г. 337. (К
сожалению, мы не имели возможности с ним ознакомиться, т.к. уже более десяти лет, после
переезда во Владивосток, ряд исторических фондов РГИА ДВ не выдаются исследователям.) Но в
любом случае, имеющиеся в этом деле бумаги, конечно же, не архив Амурской экспедиции за
1850-1855 гг., примерный состав которого мы попытались охарактеризовать. Можно уверенно
утверждать, что, покидая Дальний Восток, Г.И. Невельской не считал для себя возможным сдать
основной архив экспедиции ни Н.Н. Муравьеву, ни тем более В.С. Завойко, с которым у него
также были крайне напряженные отношения.
В результате основной комплекс документов Амурской экспедиции оказался в Петербурге и
хранился у Г.И. Невельского в его личном архиве. Это было в порядке вещей, т.к. грань между
«государственными» и «личными» бумагами считалась очень зыбкой в кругах высшего
офицерства, да и служилого дворянства во269
обще. В этом нетрудно убедиться, ознакомившись с видовым составом документов в личных
фондах современников и сослуживцев Г.И. Невельского. В свое время попытка их краткого
обозрения вылилась у автора этих строк в небольшую монографию 338, которая, при всех ее
недостатках, дает общее представление о содержании дошедших до нас частных архивов П.В.
Казакевича, М.С. Корсакова, В.С. Завойко, В.А. Римского-Корсакова, И.И. Бутакова и некоторых
других участников событий на Дальнем Востоке в 1849-1855 гг.
Трудно сказать, когда у Г.И. Невельского созрел замысел написания книги об Амурской
экспедиции. Например, А.И. Алексеев, один из самых авторитетных его биографов, считал, что
обдумывать и понемногу работать над рукописью адмирал начал после того как опубликовал в
«Морском сборнике» отчет о действиях экспедиции 339. Видимо, А.И. Алексеев имел в виду
обстоятельную критическую статью-отклик Г.И. Невельского на выход в свет второй части
«Исторического обозрения Российско-Американской компании» (гл. XII-XIV) ее официального
историографа П.А. Тихменева 340. И хотя анализ всех обстоятельств, сопутствовавших появлению
на свет главного труда Г.И. Невельского – книги «Подвиги русских морских офицеров на крайнем
востоке России», выходит за рамки нашего исследования, нельзя не коснуться отдельных
архивоведческих аспектов этой интересной темы.
Не вызывает сомнений, что документы Амурской экспедиции из архива Г.И. Невельского
после его кончины 17 апреля.1876 г. еще оставались в семье, во всяком случае до ухода из жизни
его супруги Екатерины Ивановны в марте 1879 г. Затем следы архива теряются и, думается, в
немалой степени, причиной тому стал мрак исторического беспамятства, опустившийся на Россию
в 1917 г. О том времени И.Г. Эренбург, со свойственной ему иронией, заметил: «…В газетах
писали, что сын за отца не отвечает, но приходилось отвечать и за дедушку». Досталось от новой
власти и героям Амурской эпопеи. Сейчас уже почти никто не помнит, как 4 апреля 1923 г. в
центре Владивостока прошли символические похороны жертв революции. Шесть обычных
деревянных гробов, выкрашенных в красный цвет, были установлены на орудийных лафетах.
Погребение состоялось у памятника Г.И. Невельскому. По такому случаю снесли двуглавого орла,
венчавшего шпиль обелиска, заменив его пятиконечной звездой, а место перед памятником
адмиралу и его сподвижникам по Амурской экспедиции переименовали в площадь Жертв
революции 341. Разрушили во Владивостоке па270
мятник адмиралу B.C. Завойко, а в Хабаровске - Н.Н. Муравьеву-Амурскому. Лишь в годы
Великой Отечественной войны, и особенно после разгрома милитаристской Японии, появились
проблески их «реабилитации» как исторических личностей, коими можно и должно гордиться в
своей стране.
В 1947 г. в прессе промелькнула статья о потомках Г.И. Невельского. Судя по ее тексту, речь
шла о семье его внучки - Е.П. Охотниковой, якобы сохранившей личный архив адмирала (старые
письма, фотографии и т.п.), который предполагалось передать на хранение музею Военноморского флота в Ленинграде 342. Возможно, речь шла лишь о какой-то части семейного архива
Невельских, уже к тому времени оказавшегося очень раздробленным.
А.И. Алексеев, отдавший много лет изучению этой проблемы, считал, что, по всей
вероятности, архив Г.И. Невельского можно считать утраченным. Впрочем, сохранялась надежда,
что этот архив находится во Франции, где постоянно проживала одна из дочерей адмирала 343.
Путем многолетних поисков А.И. Алексееву удалось разыскать почти всех потомков Г.И.
Невельского, проживавших не только в СССР, но и во Франции, США, Бразилии. Однако ни у
кого из них семейного архива Невельских середины XIX в. не оказалось. Не удалось найти и
рукопись его книги, оригинал и заверенную копию которой получила Е.И. Невельская 344.
Тем не менее утверждать, что мы совсем ничего не знаем об архиве Невельского, по крайней
мере, той его части, которая включала материалы Амурской экспедиции, будет неверно.
Некоторое представление об их составе и содержании дает его книга, где многие документы
переданы в изложении либо цитируются и даже приводятся полностью. Абсолютно ясно, что
адмирал сам их отбирал и систематизировал по тематике и хронологии событий. Например»
анализ текста показывает, что при описании действий экспедиций с января по декабрь 1853 г.
(главы 19-24), он использовал около 60 документов (рапорты, инструкции, циркуляры, приказы,
материалы переписки, выписки из журналов и т.п.), хранившихся в его архиве 345. Работая над
рукописью, для более убедительной аргументации в полемике со своими сановными оппонентами
и некоторыми авторами, такими, как П.А. Тихменев, Н.В. Буссе и другие, Г.И. Невельской
привлекал новые источники, пополняя свое собрание документов материалами в виде копий. Это
подтверждается его ссылками па секретные дела из архивов Морского минис271
терства и Азиатского департамента МИД, а также архива Главного правления РоссийскоАмериканской компании. В связи с этим заслуживает внимания одно из примечаний В.В. Вахтина
- редактора первого издания книги Г.И. Невельского. Комментируя его «разногласие» с П.А.
Тихменевым в описании плавания поручика корпуса флотских штурманов А.М. Гаврилова на
бриге «Константин» к лиману Амура в 1846 г., он объяснил его тем, что Невельской «имел в своих
руках всю секретную переписку (курсив мой. - А.К.), тогда как Тихменев не знал о ее
существовании» 346.
Безусловно, книга Г.И. Невельского, как любые мемуары вообще, является сложным
историческим источником. Исключительную ценность ей придает значительный массив
использованных автором документальных материалов, которые до нас не дошли в составе
архивных фондов центральных учреждений Российской империи и представленных ныне в ряде
федеральных архивохранилищ. Имеется в виду, во-первых, внутренняя документация Амурской
экспедиции и, во-вторых, исходящая переписка Г.И. Невельского с учреждениями Восточной
Сибири за 1849-1856 гг., поскольку архивный фонд ГУВС, а также архивные фонды портовых
канцелярий Охотска, Аяна, Петропавловска и Николаевска страдают крупными лакунами в
составе документов этого периода. На судьбе архива Амурской экспедиции мы остановились
столь подробно еще и потому, что это был по существу последний документальный комплекс,
происхождение и формирование которого целиком и полностью относится к периоду
присоединения к России земель Дальнего Востока и их первоначального освоения. Труды
Амурской экспедиции подвели достойную черту, завершив собой целую историческую эпоху,
начало которой было положено русскими землепроходцами и мореходами первой половины XVII
в. Для историков эта эпоха оставила мощный пласт документальных источников, являющихся
важной частью культурного наследия народов России.
Таким образом, первую половину XIX в. следует считать важным этапом формирования
документальной базы Дальнего Востока, несмотря на недостатки и негативные тенденции в сфере
архивного дела, сопровождавшие реализацию министерской реформы, начатую Александром I и
продолженную Николаем I. В ходе этой реформы был создан или частично реорганизован ряд
цент272
ральных ведомственных архивов, принимавших крупные документальные комплексы из
восточных регионов Российской империи.
В результате преобразований по управлению Сибирью, осуществленных в 1822 г. по
инициативе М.М. Сперанского, роль и место архивов в структуре местных учреждений стала
более определенной в правовом отношении. Вместе с тем усилилась ведомственная
разобщенность архивов края, преодолеть которую при сложившейся законодательной базе не
могли даже сибирские генерал-губернаторы с их обширными полномочиями.
В России, как унитарном государстве, роль центра в политической, экономической и
культурной жизни даже самых отдаленных регионов традиционно была очень велика, с точки
зрения как положительных, так и отрицательных последствий его воздействия. Заметным
явлением 20-50-х годов XIX в. было дальнейшее развитие собирательской деятельности
государственных учреждений и частных лиц по выявлению и сохранению документальных
свидетельств о географических открытиях россиян и освоении ими крайнего востока Сибири и
Русской Америки. Огромное значение для сохранения документальной истории Сибири имела
деятельность Археографической комиссии, целенаправленный характер приобрело формирование
востоковедных фондов, ставшее важным направлением развития отечественного архивоведения и
полевой археографии. Все это напрямую или опосредованно, через систему правовых норм и
социальных связей, почти неизбежно сказывалось на положении местных архивов, которые в
рассматриваемый период являлись составной частью формирующейся историко-культурной среды
азиатской части Российской империи. Это был сложный и противоречивый процесс, ибо влияние
министерств на реальное состояние подведомственных им архивов края зачастую определялось не
законами и циркулярами, а усилиями конкретных заинтересованных людей, представлявших в
Сибири и на Дальнем Востоке российскую интеллигенцию.
274
Заключение
Мы не случайно ограничили наше исследование событиям происходившими в середине 50-х
годов XIX в. на крайнем востоке России. Последние залпы Крымской войны 1853-1856 гг.,
прогремевшие на берегах Тихого океана, были своеобразным прощальным салютом целой эпохе
российской истории - эпохе феодализма. Через несколько лет Великая реформа 1861 г. дала
мощный стимул кардинальным социально-экономическим преобразованиям в России,
окончательно ступившей на путь буржуазного развития. Была подведена черта и под очень
важным периодом в истории освоения Сибири. Дело, начатое казаками Ермака, Россия успешно
довершила, решив в свою пользу «амурский вопрос». Это дало ей возможность приступить к
юридическому оформлению своих границ в Азии, заключив ряд международных договоров,
прежде всего с Китаем и Японией.
На востоке Сибири начался новый этап реформирования административного устройства,
связанный с включением в состав Российской империи Приамурья, Приморья и Сахалина. Эти
преобразования сопровождались созданием новых и ликвидацией старых учреждений, что самым
непосредственным образом отразилось на состоянии архивов края. Здесь появляются молодые
города - Благовещенск, Хабаровск, Владивосток, ставшие вскоре областными центрами
российского Дальнего Востока. В тот период в них имелись главным образом только текущие
архивы. Находились они при местных канцеляриях, а хранение и пользование делами
осуществлялось по общим правилам, установленным «Сибирским Учреждением» 1822 г.
Иная ситуация с архивами сложилась в исторических центрах Сибири, таких как Омск,
Тобольск, Иркутск, Якутск и др. Здесь «решенные дела» полуторастолетней давности хранить
было просто негде. Инициатором решения этой проблемы выступил с присущей ему
энергичностью Н.Н. Муравьев-Амурский. В 1858 г. он представил в МВД записку о том, что «в
присутственных местах вверенного ему края накопилось множество решенных дел. которые,
напрасно занимая места в архивах, по тесноте архивных помещении требуют издержек увеличения
казны или для устройства особых помещений, или для найма оных у частных лиц. Поскольку в
Сибирском Учреждении» не содержалось определенных правил разбора и уничтожения старых
дел, генерал275
губернатор просил Сибирский комитет разрешить создание в губернских и уездных
присутственных местах особых комиссий для выполнения этой работы, причем речь шла о делах
«всех министерств». Учитывая масштаб этих работ, он предлагал привлечь к ним директоров
гимназий и смотрителей училищ 1.
В столице к этому предложению отнеслись благосклонно, поскольку и прежде, в 1848-1853
гг., МВД не раз направляло в Сибирь циркуляры о порядке уничтожения «старых дел» в уездных
архивах. На сей раз, учитывая, что такая же ситуация с архивами сложилась и в ЗападноСибирском генерал-губернаторстве, чиновники МВД предложили «разрешить настоящий вопрос в
виде общей меры для всей Сибири». С этим согласились министерства народного просвещения,
государственных имуществ, финансов и юстиции. 25 декабря 1858 г. Александр II утвердил
положение Сибирского комитета «Об учреждении в Восточной Сибири особых комиссий для
разбора и уничтожения решенных архивных дел» 2.
Его реализация на практике развернулась незамедлительно, благо для этого не требовалось
дополнительных финансов. Более того, в ряде регионов Сибири, например, в Якутской области,
эта работа велась полным ходом и прежде. Как и в других сибирских городах, в Якутске
действовала «особая» архивная комиссия, в которую входили: прокурор (председатель), стряпчий,
архивариус и писцы. На них возлагалась задача разобрать документы по ведомственной
принадлежности и хронологии, составив на них описи. Председатель был фигурой номинальной,
обязанной лишь «наблюдать за действием» комиссии, а вся практическая работа велась областным
архивариусом, стряпчим и писцами. Можно сказать, что не только разборка и описание, но и
уничтожение архивных материалов зависели от низших канцелярских служителей, весьма далеких
от проблем архивоведения и исторической науки. В 1857 г., при разборке архивных дел приказной
избы и воеводской канцелярии, комиссией были «положены в опись 8084 единицы хранения за
1674 - 1750 гг. Изучив эту опись, якутский историк В.Ф. Иванов сделал вывод, что при отборе
материалов к уничтожению комиссия исходила из следующих крите-риев: 1 ) давность
происхождения, т.е. дела, получившие «окончательное решение»; 2) их дефектное состояние
(«ветхость»); предположение о том, что эти документы впоследствии не принесут никакой
существенной пользы». По существу речь шла об
276
уничтожении документов, утративших к моменту их «экспертизы» свое практическое значение, но
как ценные исторические источнике по истории края они просто не рассматривались. В 1858-1860
гг. комиссия разобрала еще свыше 15,5 тыс. дел воеводской канцелярии за 1750-1775 гг., 4,7 тыс.
дел провинциальной канцелярии за 1775 -1785 гг. и 4,4 тыс. дел якутских комендантов за 17841789 гг. 3.
После этого губернатор области запросил в МВД о возможности уничтожения «означенных
дел». 19 сентября 1860 г. министр дал свое «разрешительное предписание», и областное правление
распорядилось продать документы с аукционного торга. О том, что отбор производился
поверхностно, говорит такой факт – в августе 1861 г. губернатор возвратил просмотренные им
описи, отметив, что в них включено «много дел, составляющих интерес в историческом
отношении», и которые «не должны быть уничтожаемы». Среди них оказались указы,
предписания, журналы, протоколы, ясачные и таможенные книги, материалы о Камчатских
экспедициях Беринга и т.п. Поэтому комиссии было приказано «тщательно пересмотреть все
дела», выделив из них «не подлежащие уничтожению». К сожалению, это правильное решение не
спасло положения, ибо весной 1863 г. во время ледохода на реке Лене областной архив оказался
«потоплен водою». Многие дела, книги и описи пришли в «совершенную негодность», и комиссия
постановила, что они должны быть «по необходимости уничтожены» 4.
Не менее важным фактором, повлиявшим на состояние источ-никовой базы истории Сибири
эпохи феодализма, явились буржуазные реформы 60-70-х годов XIX в. Неизбежный процесс
создания новых и ликвидации старых учреждений был отмечен небывалыми по масштабам
объемами уничтожения архивных документов. Это был крайне противоречивый период развития
архивного дела в России. Как известно, с одной стороны реформы, начатые императором
Александром II, «оживили» архивную деятельность в стране. «Серебряный век» русской культуры
способствовал поддержанию высокого общественного интереса к национальной истории.
Растущая роль архивных документов, как исторических источников, была обусловлена развитием
исторической науки и общей культуры. С другой стороны, годы реформ ознаменовались
масссовой гибелью архивов не только в Петербурге и Москве, но и на самых отдаленных окраинах
империи. Это было вызвано тем, что ар277
хивные хранилища повсеместно стали заполняться документами упраздненных и
реорганизованных учреждений. Столь интенсивное комплектование, при отсутствии
общегосударственных законов по охране архивов, привело к тому, что уничтожение архивных
документов разрешалось официально, на основании ведомственных правил «О порядке разбора и
уничтожения решенных дел». В 1862 г. такие «Правила...» были утверждены Министерством
государственных имуществ, в 1864 г. - Министерством финансов, в 1865 г. - МВД, в 1871 г. Министерством юстиции. Позднее Д.Я. Самоквасов с горькой иронией писал: «...Все министры
стали подписывать смертные приговоры архивам... своего ведомства, виновным в том, что они
требовали помещения для своего существования» 5. Аналогичные правила в 60-80-е годы XIX в.
издавались и для разбора архивов местных учреждений: судебных палат, окружных судов и
мировых судей, приказов общественного призрения, присутствий по крестьянским делам и т.п.
Расширялись права местных властей в отношении архивов. Так, в 1867 г. губернаторы получили
право самостоятельно решать вопросы уничтожения старых архивов в учреждениях,
подведомственных МВД 6.
В сибирских городах из-за их удаленности полномочия местной администрации по части
уничтожения архивов были расширены еще раньше. Поскольку положение от 25 декабря 1858 г.
касалось только «разбора и уничтожения старых дел» в губернских и областных архивах,
Забайкальский и Иркутский губернаторы вышли с представлением, чтобы и в окружных городах,
где нет городничих и стряпчих, а все гражданское управление сосредоточено в земских судах,
также можно было создавать «особые комиссии». В итоге 20 октября 1859 г. было утверждено
положение Сибирского комитета «О составе в незначительных городах Сибири комиссий для
разбора и уничтожения архивных дел». Отныне вынесение окончательного вердикта о судьбе
архивов предоставлялось «ближайшему усмотрению начальников губерний и областей», а сами
комиссии могли состоять из трех членов, а где «сего исполнить невозможно, то и двух...» 7.
Масштабы разрушительной работы в архивах Сибири приняли невиданный доселе размах,
захватив низшее звено местных учреждений - волостные правления и инородческие управы.
генерал-губернаторам поручалось «принять надлежащие, по их
278
усмотрению меры», чтобы при разборе старых архивных дел непременно были выделены те их
них, которые «могут представить интерес в историческом отношении». На эти дела следовало
непременно сделать «особые описи» и опубликовать эти описи «в губернских ведомостях для
общего сведения всех лиц, занимающихся разработкою исторических материалов» 8.
Как эти требования исполнялись в губерниях и областях Сибири, и исполнялись ли они
вообще, сказать сложно, а указание о публикации описей наиболее ценных дел местных архивов,
видимо, так и осталось в сфере благих пожеланий начальства. Между тем опустошительная
деятельность «особых комиссий» набирала обороты, а методичное истребление архивов Сибири
продолжалось с санкции областных или губернских властей и в последующие годы.
Но самыми крупными и безвозвратными потерями для архивов Сибири XVIII - первой
половины XIX вв. обернулся грандиозный пожар, охвативший Иркутск в жаркий воскресный день
24 июня 1879 г. Скученность деревянных построек дала пищу огню, тут же распространившемуся
на двухэтажный дом военно-топографического отдела Восточно-Сибирского военного округа, где
имелся крупный архив. Через полчаса пылало два квартала, и остановить пожар «было не в силах
человеческих: две стихии, огонь и ветер, делали свое обоюдное дело разрушения». Центр города
превратился в ревущее море пламени. Жар был настолько сильным, что большой колокол
Благовещенской церкви расплавился и стек на землю. К вечеру все вокруг Тихвинской площади
было в огне: горел и гостиный двор, и мещанские торговые ряды, внизу которых были лавки, а
наверху помещался губернский архив, в котором еще Г.Ф. Миллер черпал из старинных свитков
материалы для своей «Истории Сибири». Когда деревянная кровля торговых рядов обгорела и
рухнула, вспыхнули старые архивные дела, образовав гигантский фейерверк. К утру от лучшей и
благоустроенной части Иркутска остались одни догорающие руины каменных домов и церквей.
Пожар уничтожил 75 городских кварталов, а общие убытки превысили 30 млн рублей. Что же
касается ущерба для науки и культуры, то он просто невосполним. Кроме исторических фондов
Иркутского губернского архива, в музее Сибирского отдела ИРГО пожар поглотил архив и
библиотеку, насчитывавшую свыше 10 тыс. книг, а также более 22,3 тыс. экспонатов различных
коллекций - геологических, этнографических,
279
археологических и т.п. 9. Погибла масса старинных дел различных учреждений Сибири, в том
числе вывезенных в Иркутск из других мест. Так, например, до нас не дошел очень важный для
изучения пограничных отношений с Китаем архив кяхтинского пограничного комиссара.
Вывезенные из Троицкосавска 122 дела бывшего пограничного правления поместили в музей
Сибирского отдела ИРГО. Здесь же хранился и огромнейший архив Кяхтинской таможни,
насчитывавший до 40 тыс. дел, начиная с середины XVIII в. 10.
Мы не случайно остановились в завершении нашего исследования столь подробно на
событиях 60-70-х годов XIX в. и связанных с ними крупных потерях, понесенных сибирскими
архивами. Деятельность «особых архивных комиссий» в эти годы и в Сибири, и европейских
губерниях России, к сожалению, имела свою логику. В реформах нуждались все звенья
государственного механизма Российской империи, включая и архивы. От требований жизни
отставало не только архивное законодательство, но и разработка теоретических основ организации
архивного дела в стране. С архиво-ведческой точки зрения это еще была «эпоха господства
эмпиризма в архивном деле», отмеченная, по определению Т.И. Хорхординой, многочисленными
противоречиями в подходах к его организации как на общегосударственном, так и на
региональном уровнях, «хаосом в приемах и методах обработки архивных материалов».
Становилось все более очевидным, что в России «стихийно созрела настоятельная потребность в
теоретическом осмыслении основ архивной службы», нашедшая затем отражение в трудах
крупнейшего архивиста пореформенного периода Н.В. Калачова, сделавшего первый шаг «к
формированию «оснований науки об архивах», т.е. замене прагматического (эмпирического)
архивоведения традиционной наукой об архивах» 11.
Характерно, что в 80-е годы XIX в. вновь заметно оживился интерес к историческим
архивам Сибири. Отчасти этому способствовало широко отмечавшееся научной общественностью
России 300-летие похода Ермака. Напомним, что 20 мая 1881 г. в Московском архиве
Министерства юстиции (МАМЮ) состоялось научное заседание, на котором обсуждался вопрос о
точной дате присоединения к России сибирских земель и перспективах архивных изысканий по
этой теме. Но фактически в сибирской историографии пореформенного периода уже
просматривается более
280
широкая постановка проблемы - выявления и введения в научный оборот всего массива архивных
документов, характеризующих русские географические открытия XVII в. и колонизацию Сибири в
XVIII и первой половине XIX вв.
Утратив свое практическое значение, архивы (архивные фонды) дореформенного периода
стали естественным элементом формирующейся историко-культурной среды сибирских городов,
над которыми, казалось, витал еще дух русских первопроходцев - современников Ермака,
Дежнева, Москвитина, Беринга. Находились эти фонды в хранилищах губернских и областных
архивов, вместе с архивными документами, поступавшими из действующих местных учреждений.
Крупные комплексы архивных документов дореформенного периода были представлены в
хранилищах при епархиальных управлениях и в библиотеках сибирских монастырей. Конечно, на
рубеже XX в. города Сибири жили не столько своим прошлым, сколько настоящим, которое несло
на себе своеобразный и непривычный для «европейской» России колорит. Особенно
чувствовалось это своеобразие в городах тихоокеанского побережья. Именно сюда раньше, чем в
центральные губернии, приходили из Европы и Америки новинки техники и такие «достижения»
цивилизации как моды на платья и некоторые идеи. Стиль определял декор, фасады и оформление
интерьеров, в которых причудливо переплетались традиции исконной Руси и мотивы загадочного
Востока - от Тибета до островов Океании. В городах Сибири пульсировала общественная жизнь:
предприимчивым людям здесь легче было найти поддержку и сочувствие, актерам - зрителей,
музыкантам - слушателей, библиотекам - читателей, а для ученых и просто любознательных
открывался необычайный простор познания огромного края и его природных богатств. Сибирские
и особенно дальневосточные газеты начала XX в. не страдали «провинциальностью» беспрестанно создавались какие-то общества и комитеты, просветительные и благотворительные
организации, объявлялись подписки, городские сплетни и политические новости всех континентов
обсуждались заинтересованно и остро. Жизнь текла своим чередом, но ее документальные
свидетельства оставались.
Но более всего трудилась для будущих историков армия чиновников-канцеляристов и
писарей (хотя и не всегда думая о этом) многочисленных учреждений, как гражданских, так и во
281
енных. Они бесстрастно фиксировали и подшивали в дела следы этой общественной и
государственной жизни, поскольку создавали и сохраняли документы - повелевавшие,
рекомендовавшие, утверждавшие, запрещавшие и т.д. В Сибири эпохи российского капитализма
интенсивно формируется новая сеть архивов, как государственных, так и негосударственных,
принадлежавших частным компаниям, фирмам, банкам, научным обществам и т.п. При этом вся
система архивов государственных учреждений постоянно усложнялась и включала в себя уже не
только местные, т.е. «гражданские» архивы, подведомственные Министерству внутренних дел. К
началу XX в. в регионе сформировались крупные ведомственные архивы учреждений и частей
Военного и Морского министерств, Отдельного корпуса пограничной стражи, таможенных,
жандармско-полицейских, судебных учреждений и т.п., игравших важную роль во внутренней и
внешней политике России. Эта формирующаяся система архивов была следствием
расширяющейся колонизации территории Сибири, увеличения численности ее населения,
развития экономики и культуры.
На этом фоне очень рельефно проявилась потребность сибирского общества узнать как
можно больше о себе и своем прошлом. Выразителем этой тенденции явилась нарождающаяся
прослойка местной интеллигенции, связанная с Сибирью не только служебными, но и личными
узами. С хранением и использованием документов местных архивов по-прежнему было связано
множество проблем, как материально-технических, так и юридических. Но они уже
воспринимались не как бумажный хлам, а как наследие и документальная память ушедших
поколений сибиряков. Шел органичный естественный процесс формирования историкокультурной среды, являющейся признаком духовной оседлости населения и важным условием его
интеллектуального развития. Жизнь была очень динамичной, и скоро этот «культурный слой»,
непременной частью которого стали архивы дореформенного периода, оказался востребованным и
вовлеченным в культурный обиход. На это были нацелены усилия Западно-Сибирского, ВосточноСибирского и Приамурского отделов ИРГО, Общества изучения Амурского края, церковноархеологических комиссий, военно-исторических обществ и т.д. Их деятельность на «архивной
ниве» фактически стала предтечей настоящих ученых архивных комис282
сий, возникших в начале XX столетия в Иркутске, Якутске, Омске, а несколько позднее и во
Владивостоке.
Как сегодня, так и тогда круг деятелей, взявших на себя по службе или добровольно обязанность
быть хранителями документальной памяти народа, не был слишком обширен. Но у этих людей
хватило сил и гражданского мужества, чтобы выполнить свою историческую миссию - в условиях
страшной Смуты, захлестнувшей Россию в 1917 г., они спасли для будущих поколений старые
архивы, библиотечные собрания, музейные коллекции, памятники истории и культуры. В истории
архивного дела в Сибири наступил необычайно сложный и очень важный период, но это уже тема
другого исследования.
Примечания
285
ВВЕДЕНИЕ
1
Соловьев С.М. Взгляд на историю установления государственного порядка в России до Петра Великого //
Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М, 1990. С.193.
2
Тойнби А. Дж. Постижение истории. Пер. с англ. М., 1991. С.541.
3
Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. Изд. 3-е. Л., 1990. С.47-48.
4
См.: Самошенко В.Н. История архивного дела в дореволюционной России. М., 1989. С.8-9; Костанов А.И.
Архивное дело на Дальнем Востоке России: от «государевых дел» до государственных архивов (XVII первая четверть XX вв.) //Дальний Восток в системе международных отношений в Азиатско-Тихоокеанском
регионе: история, экономика, культура (Третьи Крушановские чтения). Владивосток, 2006. С.477-489.
ГЛАВА I
Миллер Г.Ф. История Сибири. T.I. Изд. 3-е. М., 2005. С.295.
2
Томашевский В.В. Краткий обзор источников и литературы по истории колонизации Сибири и Дальнего
Востока в XVII в. // Сборник статей по истории Дальнего Востока. М., 1958. С.104; Костанов А.И. К вопросу
1
о периодизации истории архивного дела на Дальнем Востоке России в дореволюционную эпоху (XVII-XX
вв.) // Дальневосточные архивы: прошлое - будущему. Владивосток, 2003. С23-31.
3
Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV - начала XVI в. Т.Ш. М., 1964.
С.ЗЗ5-336.
4
Автократова М.И., Буганов В.И. Сокровищница документов прошлого. М., 1986. С.5-6.
5
Шмидт С.О. К истории Царского архива середины XVI в. // Труды МТИАИ. М, 1958. С.374-378.
6
Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV-XV веков. Ч. 1. М. -Л., 1948. С6-7идр.; 4.2. М., 1951. С.4, 6
и др.
7
Маяковский И.Л. Исторический очерк архивного дела в России. Пг., 1920. С. 103.
s
Володихин Д.М. Архивы русского средневековья. М., 1996. С.7-8.
9
Так называемое Иное сказание. Издание Императорской Археографической комиссии. СПб., 1907. Ст.139.
10
Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII в. М, 1972. С.18-20.
11
Володихин Д.М. Указ. соч. С.10-11.
286
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. В 4 томах. T.I. М., 1991. С. 104.
13
См.: Плигузов А.И. Первые русские описания Сибирской земли // Вопросы истории. 1987. №5. С.38-50.
14
Герберштейн С. Записки о Московии. Пер. с нем. М., 1988. С. 156-161; Ключевский В.О. Сказания
иностранцев о Московском государстве. Пг., 1918. С.33-37.
15
Татищев В.Н. История Российская. В 7 томах. Т. VI. М. -Л., 1966. С.239,260-261,268.
16
Опись Государственного архива конца XVI в. (Предисловие С.О. Шмидта, публ. подг. И.А. Балакаева) //
Археографический ежегодник за 1974 год. М., 1975. С.346-348.
17
Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т.36. Ч. 1. М., 1987. С. 103,336 и др.
18
Мирзоев В. Историграфия Сибири (Первая половина XIX века). Кемерово, 1965. С.196.
19
Атласи Хади. История Сибири. Пер. с татар, яз. Казань, 2005. С.67.
20
ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.65, 134. 21Тамже.С78.
22
Там же. С.1 37.
23
Скрынников Р.Г. Ранние сибирские летописи // История СССР. 1979. № 4. С.99; он же. В поисках
«архива» Ермака // Наука и жизнь. 1982. № 6. С.49-51.
24
Присоединение Сибири к России и поход Ермака Тимофеевича является, как известно, одной и
центральных проблем исторического сибиреведения и своего рода «вечной темой» отечественной
историографии, имеющей ряд традиционных направлений. См.: Преображенский А.А. Некоторые итоги и
спорные вопросы изучения начала присоединения Сибири к России (по поводу книги Р.Г.Скрынникова
«Сибирская экспедиция Ермака») // История СССР. 1984. № 1. C.101-118.
25
Сергеев В.И. К вопросу о походе в Сибирь дружины Ермака // Вопросы истории. 1959. № 1. С.123-124; он
же. У истоков сибирского летописания // Вопросы истории. 1970. № 12. С.52.
26
Отсутствие этих материалов в архиве Строгановых В.И. Сергеев объяснил тем, что документы о походе
Ермака в середине XVIIIв. собирал управляющий их имением П.С. Икосов, автор «Истории о родословии гг.
Строгановых (1791г.)» (Пермь, 1881).
27
Сергеев В.И. У истоков сибирского летописания. С.52-53.
28
Ромодановская Е.Ж. Строгановы и Ермак // История СССР. 1976. №3. С. 144-145.
29
Скрынников Р.Г. Ранние сибирские летописи. С.98-99. Он же. Сибирская эк12
287
спедиция Ермака. Новосибирск, 1986. С.268-271.
30
Миллер Г.Ф. История Сибири. T.I. М., 2005. С.271; Там же. Приложения. Док. № 7. С.335-336.
31
Татищев В.Н Указ. соч. Т. VII. С.439-440.
32
ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.1 32, 135-136.
33
Ромодановская Е.К. Погодинский летописец (К вопросу о начале сибирского летописания)// Сибирское
источниковедение и археография. Новосибирск, 1980. С.57-58.
34
Сутормин А.Г. Ермак Тимофеевич (Аленин Василий Тимофеевич). Иркутск, 1981.С.98-105.
35
Преображенский А.А. Некоторые итоги и спорные вопросы изучения начала присоединения Сибири к
России. С. 104.
36
Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. С.53-55.
37
Там же. С.59.
38
Опись Государственного архива конца XVI в. С.346-348.
39
Оглоблин Н.Н. Провинциальные архивы в XVIIвеке (Очерк из истории архивного дела в России) //
Вестник археологии и истории. 1886. Вып.6. С.30.
40
Словарь русского языка XI-XVIIee. Вып. 15. М., 1989. С.57.
41
Гольцов В.И. Архив Посольского приказа во второй половине XVI - начале XVII в. // Археографический
ежегодник за 1981 год. М., 1982. С.1 34-147.
42
Буцинский П.Н. К истории Сибири. Тюмень, 2003. С. 10.
43
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). Ч.З. Документы по
сношениям местного управления с центральным. М., 1900. С.58.
44
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т.П. Изд. 2-е. М., 2000. С.646.
Власть в Сибири: XVI - начало XX вв. Изд. 2-е, перераб. и доп. / Сост. М.О. Акишин, А.В. Ремнев.
Новосибирск, 2005. С.15.
46
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). 4.4. Документы
центрального управления. М., 1902. С.117.
47
Там же. С.18.
48
Котошихин Г.О. России в царствование Алексея Михайловича. СПб., 1906. С.93.
49
История Сибири. Т. II Сибирь в составе феодальной России. Л., 1968. С.124-125.
50
Гольцов В.И. Архив Посольского приказа в XVII веке. (Опыт изучения описей Посольского архива):
Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1976. С.7,21.
51
Опись посольских дел, переданных в 1708 г. из Казенного приказа в Посольский. Публ. В.И. Гальцова //
Археографический ежегодник за 1974 год. М., 1975. С.354.
45
288
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). Ч. 1-4. М., 1892-1895;
Краткое описание этого фонда и его библиографию см.: Центральный государственный архив древних
актов: Путеводитель. Ч.1. М., 1946. С.194-195, 220-223; Центральный государственный архив древних актов
СССР: Путеводитель. В 4 томах. T.I. М., 1991. С.159-170; Т.II. М., 1992. С.369.
53
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. В 4 томах. Т. 1. С. 159-170.
54
Характеристика данного фонда (ф.24), содержащего, главным образом, документы XVIII и даже начала
XIX вв. дается в следующей главе.
55
Находившийся в Москве Сенатско-разрядный архив был создан в 1763 г. путем объединения архива
Разрядного приказа с Московским архивом Сената; в 1852 г. в результате слияния Сенатско-разрядного,
Поместно-вотчинного и Московского архива старых дел был образован Московский архив Министерства
юстиции (МАМЮ).
56
Сборник материалов, относящихся до архивной части в России. T. I. Пг., 1916. С.84.
57
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель в 4 томах. T. I. С. 160-161.
58
Тамже. С. 161-169.
59
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. Ч. 4. С. 19.
60
Самоквасов Д.Я. Русские архивы и царский контроль приказной службы в XVII веке. М., 1902. С.7,12-13.
61
Цит. по: Белов М.М. Подвиг Семена Дежнева. М., 1973. С.180.
62
Власть в Сибири: XVI - начало XX в. С.27.
63
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.1. XVII век. М.-Л., 1960. С.25.
64
Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения. В 8 томах. T.III. М., 1957. С.152.
65
История Сибири. Т.II. С.126.
66
Миллер Г.Ф. История Сибири. Изд. 2-е, доп. Т.II. М., 2000. С.646.
67
Там же. С. 77.
68
Там же. Примечания к главе 9. С.646.
69
ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.99, 100-101, 103, 106, 170, 172, 336, 373, 375, 378.
70
Там же. С. 170.
71
Тамже.С. 212.
72
Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т. II. С. 77-79.
73
Цветкова Г. Город на речке Аркарке // Тарская мозаика (история края в очерках и документах. 1594-1917
гг.). Омск, 1994. С.22.
74
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. Ч. 4. С. 28.
52
289
Он же. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. (1592-1768 гг.). Ч. 1. Документы воеводского
управления. М., 1895. С.45.
76
Он же. Провинциальные архивы в XVII веке. С. 80-115.
77
Шобухов М.Н. Описание документальных материалов в архивах дореволюционной России. М., 1955.
С.10-11.
78
Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т.П. Примеч. к гл. 9. С.709-710.
79
ПСРЛ. Т. 36. Ч. 1. С. 151.
80
Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С.444445.
81
Верх В.Н. Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. СПб.,
1821. С.57.
82
Оглоблин Н. Провинциальные архивы в XVII веке. С.86.
83
Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. II. Приложения. Док. № 35. М., 2000. С.232.
84
Тамже. T. III. Приложения. Док. № 38, 40. С. 211-212, 214-217.
85
Тамже.С.89, 216.
86
См.: Каменцева Е.И., Устюгов Н.В. Русская сфрагистика и геральдика. М., 1974. С. 144-147.
87
Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской империи, внесенные в Полное собрание законов
с 1649 по 1900 год. Сост. П.П. фон Винклер. СПб., 1899. С. 14-138.
75
Артемьев А.Р. Еще раз о печати Албазинского острога // Новое в дальневосточной археологии (материалы
медиевистов). Южно-Сахалинск, 1989. С.44-46.
89
Вигилев А.Н. История отечественной почты. Ч. 2. М., 1979. С. 49.
90
Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 томах. Т. III. Акты Земских соборов. М., 1985. С. 91.
91
Памятники сибирской истории XVIII века. Кн.1. СПб., 1882. С. 44.
92
РГАДА. Ф. 1142. Дело фонда. Л. 6.
93
Цветкова Г.Я. Архивное дело в Западной Сибири и Омской области в дореволюционный период //
Архивный вестник. № 3. Омск, 1992. С.2.
94
Буцинский П.Н. Указ. соч. С.323-327.
95
Белов М.И. Мангазея. Л., 1969. С.12-13, 60, 72-73.
96
ПСРЛ. Т. 36. Ч. 1. С. 327-331.
97
Миллер Г.Ф. История Сибири. T. I. Примечания. С. 497.
98
Цит. по: Голицын Н.В., кн. Портфели Г.Ф. Миллера. Приложение 1. М., 1899. С. 138-139.
99
Оглоблин Н. Провинциальные архивы в XVII веке. С.23-24.
100
Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф. Мангазея: Материальная культура русских полярных
мореходов и землепроходцев XVI-XVII вв. Ч.2. М.,
88
290
1981. С.35.
101
Там же. С. 39.
102
Токов А.В. Нижне-Камчатск на реке Радуге. Памятник культуры русского населения Камчатки XVIII-XX
веков. Петропавловск-Камчатский, 1989. С.14.
103
Самоквасов ДЯ. Архивное дело в России. 1852-1902. Кн.1. Современное архивное нестроение. М., 1902.
С.5.
104
Колесников И.Ф. Столбцы. (К методике работ по систематизации и описанию)//Архивное дело. 1939. №
2. С.28-59.
105
Памятники сибирской истории XVIII века. Кн. 1. С.96-97.
106
Тамже.С.97-98.
107
Тамже.С.99-100.
108
См.: Гоголева А.А. Документы приказного делопроизводства по истории Воронежского края XVII начала XVIII в. // Отечественные архивы. 1999. №5. С.18-21.
109
Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т.П. Приложения. Док. № 132. С.284.
110
Сибирский летописный свод //ПСРЛ. Т36. 4.1. С.224.
111
Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах: Сб. документов. М.-Л., 1952. С.137-139.
112
Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т.П. Приложения. Док. № 114. С.269-270.
113
См.: Мерзон А.Д. Таможенные книги XVII века. М.: МГИАИ, 1957. С.7-16; Булгаков М.Б. Таможенная
книга г. Переславля-Рязанского 1614/1615 г. как исторический источник// Отечественные архивы. 2005. № 5.
С.35-42.
114
Оглоблин Н. Провинциальные архивы в XVII веке. С. 10.
115
Сибирский летописный свод // ПСРЛ. Т36. 4.1. С.261. тТамже.С193.
117
Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. М., 1955. С.385.
118
РГАДА. Ф.214, Оп З. Сибирского приказа столбец М 51, лл.100-152 (список); лл.167-203 (подлинник).
119
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). 4.2. Документы
таможенного управления. М., 1897. С.6-7.
120
Там же. С.8.
121
Там же. С.8-9.
122
Там же. С.9, 17.
123
Подсчитано по: Российский государственный архив древних актов. T.III. Ч.1. М, 1997. С.165-198.
124
В подсчет включены: таможни - Березовская, Верхотурская, Енисейская, Илимские, Ирбитская,
Иркутская, Кетская, Красноярская, Кузнецкая, Мангазейская, Нарььиская, Нерчинские, Олекминская,
Пелымская,
291
Сургутская, Газовская, Тарская, Тобольские, Томская, Туринская, Туруханская, Тюменская, УстьКиренская, Усть-Кутская, Чердынская, Якутские, Ялуторовская; кружечные дворы - Березовский,
Верхотурский, Енисейский, Нарымский, Нерчинский, Пелымский, Тарский, Тобольский, Томский,
Тюменский.
125
Kocmanoe AM. Архивы Русской Православной церкви на Дальнем Востоке (XVII - начало XX веков) //
История государственности и церкви на Сахалине: Сб. статей. Южно-Сахалинск, 2001. С.48-68.
126
ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.35.
127
Там же. С.139.
128
Миллер Г.Ф. Указ соч. Т.П. С.16-19,27.
129
Бакай Н.Н. Общий обзор главнейших актов, относящихся к истории колонизации Сибири в конце XVI и
XVII веке. Красноярск, 1891. С. 12-13. 130ВолодихинД.М. Указ. соч. С.5-17.
131
Миллер Г.Ф. Указ. соч. Т.П. С.79-86.
Тобольский архиерейский дом вXVIIвеке: История Сибири. Первоисточники. Вып.4. Новосибирск, 1994.
С.137-233.
133
С 1620 по 1668 г. тобольскую кафедру занимали архиепископы: Киприан (1620-1625 гг.), Макарий (16251635 гг.), Нектарий (1636-1640 гг.), Герасим (1641-1650 гг.), Симеон (1651-1663 гг.), Корнелий (1664 г.;
возведен в сан митрополита 25 мая 1668 г.). - См.: Миллер Г.Ф. Указ. соч. T.IIL С.107, 470-471.
134
Тобольский архиерейский дом в XVII веке. С.180.
135
Ромодановская Е.К Киприан Старорусенков//Ромодановская Е.К. Сибирь и литература. XVII век:
Избранные труды. Новосибирск, 2002. С.358-366.
136
ПСРЛ. Т36. 4.1. С.70.
137
Миллер Г.Ф. Указ. соч. T.I. Примечания. С.461-462; Бахрушин СВ. Очерки по истории колонизации
Сибири в XVI и XVII вв. М., 1927. С.2-35; Ромодановская Е.К. Погодинский летописец (к вопросу о начале
сибирского летописания)// Сибирское источниковедение и археография. Новосибирск, 1980. С.56-58.
138
Татищев В.Н. Указ. соч. T.VIL С.438.
139
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.313.
140
Бахрушин СВ. Указ. соч. С.5.
141
Есиповскаялетопись (Основнаяредакция)//ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.72.
142
Есиповскаялетопись (Титовский вид)//ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.79.
143
Неизвестный автограф сибирского летописца Саввы Есипова. Публ. ААЛреображенского// Советские
архивы. 1983. № 2. С.63.
144
Там же. С.64.
132
292
ПСРЛ. Т.36. 4.1. С152-153.
146
Тамже.С.146-147.
147
При временном отсутствии владыки в Тобольске такая практика считалась обычной. Например,
аналогичный случай имел место при архиепископе Симеоне, который 24 января 1654 г. уехал почти на
целый год в Москву, будучи вызван туда на собор, созванный патриархом Никоном против старообрядцев.
На время своего отсутствия дела епархии он поручил приказному Григорию Черткову и дьяку Ивану
Струне. Оба они, особенно И. Струна, сильно злоупотребляли своим положением, и архиепископ по своем
возвращении в Тобольск в декабре 1654 г. нашел, что в казенной, житейной и других службах
епархиального Софийского дома «воровства и кражи объявилося много». К этому же времени относится
конфликт архиерейского дьяка с протопопом Аввакумом, находившемся в Тобольске на положении
ссыльного. - См.: Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Иркутск,
1979. С.274-275.
148
ПСРЛ. Т36. Ч.1. С.160-163.
149
Артемьев А.Р. Русская Православная церковь в Забайкалье и Приамурье во второй половине XVII - XVIII
в. // Вестник ДВО РАН. 2000. № 2. С.33-34.
150
См.: Ромодановская Е.К. Сибирские повести об иконах (XVII - начало XVIII в.) // Освоение Сибири в
эпоху феодализма (XVII-XIX вв.). Новосибирск, 1968. С.82-96.
151
Оглоблин Н.Н. Библиотека сибирского митрополита Игнатия. 1700 г. СПб., 1893. С.1-2.
152
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. 4.2. Петропавловск-Камчатский, 1997. С.53-61.
153
Введенский А.А. Дом Строгановых в XVI-XVII вв. М., 1962. С.8-9, 67-68.
154
Ромодановская Е.К. Киприан Старорусенков // Сибирь и литература. XVII век. С.262.
155
РГАДА. Ф.1177. Оп.З. Стб.79.Л.655-656.
156
РГАДА. Ф. 1177. Дело фонда. Л. 148.
157
Татищев В.Н. Указ. соч. TIV. C.47. 158ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.161,327.
159
Протоколы заседаний Археографической комиссии. 1835-1840. Вып. 1. СПб., 1885. С.254.
160
См.: Артемьев А.Р. России верное служение (Род Гантимуровых//Забытые имена. История Дальнего
Востока России в лицах. Вып.1. Владивосток, 1994. С.47-59.
161
ГАРФ. Ф.5325. Оп.9.Д.740.Л.4.
162
Якутия. Хроника. Факты. События. 1632-1917 гг. Изд. 2-е, доп. Сост.
145
293
А Л.Калашников, Якутск. 2002. С.17-29; Якутск // Города России: Энциклопедия. М., 1998. С.535.
163
Бахрушин СВ. Указ. соч. С.163-164.
164
Якутия. Хроника. Факты. События. С.25.
165
Книга записная//ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.152.
166
Якутия: Хроника. Факты. События. С.27.
167
Дополнения к актам историческим. Т.III. СПб., 1848. С.359-370.
168
Русская тихоокеанская эпопея: Сб. документов. Хабаровск, 1979. С.93.
169
Белов М.И. Введение // Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах: Сб. документов. М.-Л., 1952.
С.12-13.
170
Алексеев А.И. Береговая черта. Магадан, 1987. С.44.
171
Дополнения к актам историческим. Т.Ш. С.50-56.
172
Мирзоев В.Г. Присоединение и освоение Сибири в исторической литературе XVII века. М., 1960. С.86.
Сибирский летописный свод//ПСРЛ. Т.36. 4.1. С.299-300.
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. (1592-1768 гг.). 4. 1. Документы
воеводского управления. С. 11.
175
Белов М.И. Введение // Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах. С.14.
176
См.: Высокое М.С. Советская историография истории открытия и исследования Сахалина и Курильских
островов. Южно-Сахалинск, 1984. С.З-13; Костанов А.И. Документальные источники по истории Сахалина
и Курильских островов (XVII - первая половина XIX вв.) // Краеведческий бюллетень. 1992. № 1. С.22-45.
177
Белов М.И. Указ. соч. С.53.
178
Полевой Б. О первом русском названии Сахалина// Сахалин: Литературно-худож. сб. Южно-Сахалинск,
1989. С.210-211.
179
Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф. Мангазея: Материальная культура русских полярных
мореходов и землепроходцев XVI-XVII вв. 4.2. М., 1981. С.5.
180
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. Ч.1. Петропавловск-Камчатский, 1997. С.52.
181
Крадин Н.П. Крепость Албазин: Оборонное строительство на Северо-Востоке Русского государства в
XVII веке // Россия и АТР. 1992. № 1.С.71.
182
Цит. по: Окладников А.П., Гоголев З.В., Ащепков Е.А. Древний Зашиверск: Древнерусский заполярный
город. М., 1977. С. 156.
183
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. 4.1. 1997. С.89.
184
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. Ч. 2. Петропавловск-Камчатский, 1997. С.37.
173
174
294
Словцов П. А. Историческое обозрение Сибири. Новосибирск, 1995. С.83.
186
Полевой Б.П. Первооткрыватели Сахалина. Южно-Сахалинск, 1959. С.25.
187
Цит. по: Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. 4.2. С.21-22.
188
Там же. 4.1. С.89.
189
Лукичев М.П. К истории бумажного производства и торговли бумагой в России в XVII веке //Лукичев
М.П. Боярские книги XVII века: Труды по истории и источниковедению. М., 2004. С.385-398.
190
Оглоблин П.П. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). 4.2. Документы
таможенного управления. С.8.
191
Памятники сибирской истории XVIII века. Кн.2. СПб., 1885. С.471.
192
Крашенинников СП. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949. С.581, 607, 616.
193
Стеллер Г.В. Описание земли Камчатки. Пер. с нем. яз. Петропавловск-Камчатский, 1999. С.134.
194
На Руси береста постепенно выходила из употребления с конца XVI в. «Впрочем, - отмечала
А.Т.Николаева, - на бересте писали иногда в Сибири даже в XVII в.».- См.: Николаева А.Т. Русская
палеография. Учебное пособие. М., 1956. С.46.
195
Летопись занятий Археографической комиссии за 1861 г. СПб., 1862. Вып. 1. С.12-14.
196
Щукин НС Поездка в Якутск. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1844. С.202-203.
197
О научно-практических итогах этой экспедиции, положившей начало изучению Олекминско-Витимского
нагорья, через которую в XX в. пролегла линия БАМа, см.: Козовский Ю.М. Молодость Кропоткина.
Хабаровск, 1983. С.94-98.
198
Кропоткин П. Записки революционера. СПб.-М., 1920. С.165.
199
Георгиев Ю., Гузанов В. Из колчаковской Сибири с докладом к Ленину // Япония сегодня. 2005. №3.
С.23.
200
Долматов В., Смирных А. Сибирские Робинзоны // Родина. 1994. № 2. С.115-122.
201
Яковлева П.Т. Первый русско-китайский договор 1689 года. М., 1958. С.201-202.
202
Федорова С.Г. Письмо на моржовом клыке // Ежегодник Государственного исторического музея за 1958
г. М., 1960. С. 147-161.
203
Кацурагава Хосю. Краткие вести о скитаниях в северных водах («Хокуса монряку»). Пер. с яп. яз. М.,
1978. С.231,370.
204
Шубин В.О. Обнаружение первых граффити на Курильских островах // Вестник Сахалинского музея. №2.
Южно-Сахалинск, 1995. С.231-242.
205
Шубина О.А. Этапы заселения древним человеком поселения Белокаменная185
295
часи на Южном Сахалине // Вестник Сахалинского музея. № 6. Южно-Сахалинск, 1999. С.244.
206
Янин ВЛ. Я послал тебе бересту... М., 1975. С.28-29.
207
Он же. Берестяная почта столетий. М., 1979. С.53.
208
Полевой Б.П. Камчатские берестяные ясачные книги начала XVIII в. // Вопросы географии Камчатки. №
4. Петропавловск-Камчатский, 1966. С.124-127.
209
Тамже.С125.
210
Протоколы заседаний Археографической комиссии. 1841-1849 гг. Вып.2.
СПб., 1886. С.409.
211
РГАДА. Ф.1177. Оп.З. № 57; Ф.135. Прил. Рубр. VI, № 9. Л.1-3. (Оба документа выявлены ЮМ.Эскиным).
212
РГАДА. Ф.214. - Сибирский приказ. Кн. № 1396. Л.1-574.
213
Там же. Л.1-2.
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). 4.1. Документы
воеводского управления. С.292-293.
215
Памятники сибирской истории XVIII века. Кн.2. С523.
216
На л. 480 имеется запись: «1724-го году сентября в 15 день продал я сию книгу, концелярии Сибирской
губернии подьячей Иван Максимов сын Романов, Садовой слободы Михаилу Тихонову сыну Лопканову
зачисто и подписал свою рукою».- ПСРЛ. Т.36. 4.1. Предисловие. С.22-23.
217
Оглоблин Н. Две скаски Вл. Атласова об открытии Камчатки // Чтения МОИиДР. 1891.KH.III. С.1-18.
218
Сибирский летописный свод. Нарышкинская редакция // ПСРЛ. Т.36. Ч. 1.
С.291.
219
Дворецкая НА. Изменения в официальном сибирском летописании на рубеже XVII-XVIII вв. (Анализ
Погодинского списка Сибирской летописи) // Сибирская археография и источниковедение. Новосибирск,
1979. С.50-52.
220
Якутия. Хроника. Факты. События. С.71-72.
221
Там же. С.74.
222
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. В 4 томах. T.IIL 4.2 М., 1997.
С.1058.
223
Белов М.И. Введение // Русские мореходы в Ледовитом и Тихом океанах.
С21-22.
224
РГАДА. Ф.1177. Дело фонда. Л.82-83 ; Российский государственный архив древних актов: Путеводитель.
В 4 томах. Т.III. 4.2. М., 1997. С.154-156.
225
Там же.
226
Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. Тюмень,
1962. С.17.
214
296
Архивные фонды Государственного архива Читинской области: Краткий справочник. Чита, 1980. СЮ.
228
Фактически документов Якутской приказной избы сохранилось даже несколько больше; небольшие
коллекции ее документов представлены также в фондах ТИМ и ОР РНБ. Общей картины презентативности
сибирских архивов XVII в. это не меняет, и поэтому эти данные в подсчеты не включены.
229
Иванов В. Ф. Судьба архивных материалов Якутии XVIII - начала XIX в. //Археографический ежегодник
за 1982 год. М., 1983. С116.
230
Резун Д.Я. К истории «поставления» городов и острогов Сибири // Сибирские города XVII - начала XX
века. Новосибирск, 1981. С35-57.
227
ГЛАВА II
Самошенко В.Н. История архивного дела в дореволюционной России. М., 1989. СЗЗ.
2
Решение коллегии Федеральной архивной службы России «О Дне архивов» от
5 марта 2003 года.
3
Полное собрание законов Российской империи. Собрание I (далее - ПСЗ). СПб., Т. VI, № 3534, Гл. 15.
4
Самошенко В.Н. Указ. соч. СЗЗ.
5
Черепнин Л.В. Русская палеография. М., 1956. С.483.
6
Цит. по: Бардакова В.В. Из истории забайкальской архивной службы // Читинский архивный вестник. № 1.
Чита, 2000. С52.
7
Там же. Цитируемые документы хранятся в Государственном архиве Читинской области.- См.:ГАЧО.
Ф.2396. Оп.1.Д.812.Л.50.
8
РГАВМФ. Ф.212. On. 7. Д.37. Л. 105.
9
Малевинская М.Е., Мазур Т.П. Сокровищница на Миллионной: Очерк. М., 1994. Сб.
10
Очерки истории СССР. Россия в первой четверти XVIII в. М., 1954. С.369-371.
11
Куликова A.M. Востоковедение в российских законодательных актах (конец XVII в. - 1917 г.). СПб., 1993.
С.63-64.
12
Ромодановская Е.К. О летописной части Окладной книги Сибири // Рукописная традиция XVTXIX вв. на
Востоке России. Новосибирск, 1983. С39.
13
Князев Г.А., Шафрановский КМ. Архив Академии наук в XVIII веке // Исторический архив. 1969. №4.
С.115-117.
14
Левшин Б.В. Архив Академии наук (к 250-летию АН СССР) // Советские
1
297
архивы. 1974. №2. С.17-25.
15
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. XVIII век (первая половина). М.-Л., 1965.
СЛ'1-328.
16
Татищев В.Н. Указ. соч. Т. VII С437.
17
Тамже.С437.
18
А.И.Андреев. Труды В.Н.Татищева по истории России // В.Н.Татищев. История Российская. В 7 томах.
T.I. М.-Л., 1962. С.6-8; Шакинко ИМ. ВЛ.Татищев.М., 1987. СЗО.
19
Куликова AM. Указ. соч. С.12-59.
Тамже.С61.
Курныкина Г.И. Архивное востоковедение в Западной Сибири // Проблемы истории государственного
управления и местного самоуправления Сибири XVI-XXIee. Новосибирск, 2006. С.385-387.
22
Вигилев А.Н. Указ. соч. С46.
23
Там же. С.49.
24
ПСРЛ.Т36.Ч.1.С298.
25
Баландин СП. Начало русского каменного строительства в Сибири // Сибирские города XVII - начала XX
века. С193.
26
Там же. С.196.
27
Очерки истории СССР: Период феодализма. Россия в первой четверти XVIII в. М., 1954. С318.
28
Тамже.С339.
29
Власть в Сибири XVI - начало XX вв. С.43-44.
30
ПСРЛ.Т36.Ч.1.С378.
31
Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до Екатерины П. Т.1.М., 1913. С.110.
32
Маяковский ИЛ. Исторический очерк архивного дела в России. Пг., С. 113.
33
Чернов А.В. История и организация архивного дела в СССР. (Краткий очерк). М., 1940. С.39-40.
34
Хорхордина Т.Н. Российская наука об архивах: История, теория, люди. М., 2003. С110,113.
35
В настоящее время основная часть приказной документации Патриаршего дома распределена между
несколькими фондами РГАДА, а Синодальное собрание принадлежит Отделу рукописей ТИМ.- См.:
Володихин Д.М. Указ. соч. С.5-17, 19.
36
Преображенский А.А. О Православной церкви в истории России XVII века// Православная церковь в
истории России. М., 1991. С.93.
37
Реформы Петра I: Сб. документов. М., 1937. С330-331.
38
Активный участник восстания казаков 1711 г. архимандрит Мартиниан
20
21
298
в 1717 г. был задушен в Нижнекамчатском остроге своими же дворовыми, новокрещеными камчадалами.См.: Окунь СБ. Очерки по истории колониальной политики царизма в Камчатском крае. Л., 1935. С87, 100.
39
ПСРЛ.Т.36.Ч.1.С.378.
40
Российский государственный архив древних актов: Путеводитель в 4 томах. Till. 4.2. М., 1997. С 731,896.
41
Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. С 136-137.
42
Там же. С. 137-138; История Русской Православной церкви в документах региональных архивов России:
Аннот. справочник-указатель. М., 1993. С.595.
43
В 1768 г. Тобольская митрополия была упразднена и восстановлена епископская кафедра. После
учреждения новых епархий в Иркутске (1725 г.) и Омске (1815 г.) власть Тобольского епископа
ограничилась пределами губернии.
44
Наумова О.Е. Иркутская епархия. XVII - первая половина XIX вв. Иркутск, 1996. С.34.
45
ДмитрукА., протоиерей. Патерик Сибирских святых и подвижников благочестия. Единецко-Бричанская
епархия, 2006. С.348-349.
46
Государственный архив Иркутской области: Путеводитель. Иркутск. 1975. С.74.
47
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. Till. 4.2. С. 725.
48
ДмитрукА., протоиерей. Указ. соч. С.348.
49
Весь комплекс документов Камчатского духовного правления уже в советское время оказался разобщен.
Судя по опубликованным данным большая его часть оказалась в РГИА ДВ, где представлена в виде
отдельного фонда (ф.1О11, 3500 д., 1722-1901 гг.), так и качестве фондовых включений. -См.: Центральный
государственный архив РСФСР Дальнего Востока: Путеводитель. T.I. Дореволюционный период. Томск,
1961. С.233; ЦГА РСФСР ДВ: Краткий межархивный справочник (по одноименным фондам центрального,
краевых, областных архивов Дальнего Востока). 1758-1982 гг. Томск, 1992. С.14.
50
Токов А.В. Нижне-Камчатская церковь в свете данных историко-топографического исследования
поселения 1984-1990 гг.//Краевед, записки. Вып.7. Петропавловск-Камчатский, 1991. С.98; Полевой Б.П.
Первооткрыватели Курильских островов. Южно-Сахалинск, 1982. С.48.
51
Стеллер ТВ. Указ. соч. С. 140.
52
Илизаров С.С. О формировании термина «исторический источник» в русской научной литературе XVIII в.
//Источниковедение отечественной истории: Сб. статей. 1984 г. М., 1986. С.201.
299
Там же. С.202.
54
Хорхордина Т.И. Указ. соч. С. 126.
55
Цит. по: Пекарский П. История Императорской Академии наук в Петербурге. T.I. Жизнеописания
президентов и членов Академии наук, вступивших в нее в 1725-1742 гг. СПб., 1870. С.322-323.
56
Тамже.С.ЗЗО. 57Тамже.С322.
58
Актовые источники по истории России и Сибири XVI-XVIII веков в фондах Г.Ф.Миллера. Описи
копийныхкниг. В 2 томах. Новосибирск, 1993-1995.
59
Элерт А.Х. Экспедиционные материалы Г.Ф.Миллера как источник по истории Сибири. Новосибирск,
1990. С. 16-29.
53
Цит. по: Пекарский П. Указ. соч. С.325-326.
Куликова A.M. Указ. соч. С.71.
62
Цит. по: Пекарский П. Указ. соч. С.364. 63Тамже.С329.
64
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.87.
65
РГАДА. Ф. 199. Портфель 482. 4.2. Д. 14-18; Актовые источники по истории России и Сибири XVI-XVIII
веков в фондах Г.Ф.Миллера. Описи копийных книг. Т.П. С. 191,202,213,221,228.
66
Цит. по: Андреев А.И. Труды Г.Ф. Миллера о Сибири//Г.Ф.Миллер. История Сибири. T.I. М.-Л. 1937.
С.70.
67
Цит. по: Архивы Сибири // Сибирская советская энциклопедия. Т. I. M., 1929. С.143.
68
Бакай Н. Архивы Сибири//Жизнь Сибири. 1923. № 8 (12). С24
69
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. Till. 4.2. С.1056.
70
Пекарский П. Указ. соч. С.329.
71
См.: Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.164-229; Полевой Б.П. Предисловие //
С.П.Крашенинников. Описание земли Камчатки. В 2 томах. Репринт, воспроизвед. 1-го изд. T.I. СПб, 1994.
С.3-29; Фрадкин Н.Г. С.П.Крашенинников. Изд. 3-е, доп. М., 1974 и др.
72
С.П.Крашенинников в Сибири: Неопубликованные материалы /Подгот. текста и вступит, статья
Н.Н.Степанова. М.-Л., 1966.
73
Ныне - поселок городского типа Баргузин в Бурятии.- См.: Баргузин // География России: Энциклопедия.
М., 1998. С.59.
74
СП. Крашенинникове Сибири: Неопубликованные материалы. С.111.
75
Там же. С. 114.
76
Там же. С.119.
77
Яковлева П. Т. Указ. соч. С.19.
60
61
300
Крашенинников СП. Описание земли Камчатки. М.-Л., 1949. С.92.
79
Там же. С.587.
80
Полевой Б.П. Новое об открытии Камчатки. 4.2. С 120, 124.
81
В исторической литературе называются и иные даты основания первых камчатских острогов: ВерхнеКамчатского - 1697 г., Нижне-Камчатского - 1703 г., Большерецкого - 1704 г.- См.: Тимофеев Д.Н.
Хронологическая таблица основных событий в истории освоения Камчатки (XVII-XVIII вв.) //
Краеведческие записки. ВыпЗ. Петропавловск-Камчатский, 1971. С.149-154.
82
СловцовИА. Указ. соч. С.273.
83
Крашенинников СП. Указ. соч. С.564,566, 604.
84
Лагус В.Э. Лаксман, его жизнь, путешествия, исследования и переписка. СПб., 1890. С185.
85
См.: Линденау Я.И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII века): Историко-этнографические
материалы о народах Сибири и Северо-Востока /Пер. с нем., публ. и предисл. 3Д.Титовой. Магадан, 1983.
86
СтеллерТ.В. Указ. соч. С.133-134, 140.
87
Чернов А.В. Указ. соч. С42.
88
Элерт А.Х. Указ. соч. С237.
89
Там же. С177.
90
История Сибири. Т.П. Сибирь в составе феодальной России. С307.
91
Ключевский В.О. Курс русской истории//Ключевский В.О. Сочинения. 8 томах. Т.IV. М., 1958. С.157, 160.
92
/Алексеев AM. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. М., 1982. С.148.
93
Сгибнев А.С Скорняков-Писарев и гр. Антон Девьер в Сибири. Очерк по подлинным документам
//Русская старина. 1876. T.XV.KH.2. С.449.
94
Чернов А.В. Указ. соч. С.43.
95
Самошенко В.Н. Указ. соч. С.56.
96
РГАДА. Ф. 199. портфель 481. 4.5. Л. 109.
97
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.156.
98
Самошенко В.Н. Исторические архивы дореволюционной России. М., 1981; он же. Московский
государственный архив старых дел (1782-1852 гг.) // Советские архивы. 1984. № 4. С.15-19; он же.
Центральные государственные исторические архивы дореволюционной России (XVIII - начало XX вв.):
Автореф. дис. доктора ист. наук. М., 1988.
99
См.: Гольцов В.И. Архив Посольского приказа во второй половине XVI -начале XVII в. //
Археографический ежегодник за 1981 год. М., 1982. С.134-147.
78
301
Он же. Архив Посольского приказа во второй половине XVII в. // Советские архивы. 1984. № 4. С.19-24.
101
Центральный государственный архив древних актов: Путеводитель. 4.2. М., 1946. С97-98.
102
Макарова Р.В. Роль Тимофея Шмалева в изучении истории русских географических открытий на Тихом
океане в XVIII в. // Труды МГИАИ. Кн.6. М., 1954. С.166-176.
103
Цит. по: Шакинко ИМ. Указ. соч. С101.
104
Артемьев А.Р. Навшацкие школы Восточной Сибири в XVIII - начале XIX века//Вестник ДВО РАН. 2001.
№ 3. С.31-36.
100
Власть в Сибири: XVI - начало XX вв. С.37.
Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа (1592-1768 гг.). 4.2. С.327-325.
107
Реформы Петра I: Сб. документов. С234-235.
108
Рафиенко Л.С Следственные комиссии в Сибири в 30-60-х годах XVIII в. // Освоение Сибири в эпоху
феодализма (XVII-XIX вв.). Новосибирск, 1968. С.136-164.
109
РГАДА. Ф.248. Оп.5. Кн.290-299.
110
Готье Ю.В. История областного управления в России от Петра I до ЕкатериныII. Т.П.М.-Л., 1941. С.7475.
111
Штейнгель В.И. Сибирские сатрапы (Письмо барона В.И. Штейнгеля к А.П. Ермолову //Исторический
вестник. 1884. № 8. С370.
112
Тамже.С370-371.
113
Федорова Т.С Доносы и жалобы на В.Беринга как источник по истории Второй Камчатской экспедиции
// Русское открытие Америки: Сб. статей. М., 2002. С.19 5-204.
114
Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1799-1815: Сб. документов. М.,
1994. С62.
115
Кононов Ю.Ф. Из истории бывшего Государственного архива (Российской империи). (1801-1917 гг.):
Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1949; он же. Из истории организации и комплектования Государственного
архива б. Российской империи// Труды МГИАИ T.XVIII. М., 1957. С.298.
116
Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель в 4 томах. T.I. С.159,377.
117
Тамже.С377-378.
118
Готье Ю.В. История областного управления России от Петра I до Екатерины II. T.I. M., 1913. С.12.
119
Иркутская летопись 1661-1940 гг./ Сост., автор предисл. и примеч. ЮЛ.Колмаков. Иркутск, 2003. С.29.
105
106
302
Там же. С31.
121
Куренная И. Летящий из глубины веков. Чита, 1997. С 33.
122
Лакиер А.Б. Русская геральдика. М., 1990. С. 192.
123
Гербы городов, губерний, областей и посадов Российской империи, внесенные в Полное собрание
законов с 1649 по 1900 год. Сост. П.П. фон Винклер. СЮ-172.
124
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. С.150.
125
Словцов П.А. Указ. соч. С.83.
126
Панова ТА. Тобольский архив// Отечественные архивы. 2003. № 1. С.60.
127
Описание Иркутского наместничества 1792 года. Новосибирск, 1988. С.68.
128
Иванов В.Ф. Судьба архивных материалов Якутии XVIII - начала XIX в. //Археографический ежегодник
за 1982 год. С.112-113.
129
Сохранившаяся часть архива Тобольского наместнического правления (ф.341,363 д., 1787-1797 гг.)
включает, главным образом, только документы после пожара 1788 г.- См.: Путеводитель по
государственным архивам Тюменской области. С.67.
130
Кирилов В. Тобольск. М., 1984. С.150-153.
131
Российский государственный архив древних актов: Путеводитель. T.III. Ч.1.С.239-240.
132
Там же. С.229,286,303-304.
133
История Сибири. Т.П. С303. 134Тамже.С304.
135
В подсчет включены воеводские канцелярии: Алданская, Березовская, Верхотурская, Илимская,
Краснослободская, Красноярская, Кузнецкая, Мангазейская,
Нарымская,
Нерчинская,
Пелымская,
Селенгинская, Сургутская, Тарская,
Томская,
Туринская, Тюменская, Усть-Киренская, Якутская,
Ялуторовская.
136
Подсчитано по: Российский государственный архив древних актов: Путеводитель. ТЫ. 4.1. С.304-307;
Там же. T.III. 4.2. С.1041-1058.
137
Город Киренск, основанный в 1630 г., имеет, по нашим оценкам, наиболее полные исторические архивы
XVII-XX вв., представленные отдельными фондами в собраниях PIАДА и Госархива Иркутской области.
Районный архив в Киренске, образованный в 1935 г., хранит в настоящее время документы только
советского периода (89 фф., 13117 д., 1925-2000 гг.).- Архивные учреждения Иркутской области:
Справочник. Иркутск, 2003. С.194-201.
138
Российский государственный архив древних актов: Путеводитель. Т.III. 4.1. С318-319.
139
Там же.С. 330-331.
120
303
Тамже.С371.
141
Там же. С369; Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. С.17-19.
142
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. С.151.
143
Местное самоуправление на Алтае. 1747-1919: Сб. документов. Барнаул, 2003. С.45.
144
Чирикова М.В. Проблемы сохранения архивных фондов органов местного управления и участие в их
решении Иркутской губернской ученой архивной комиссии // Архивы и управление Восточной Сибирью.
Иркутск, 2004. С.131.
140
Алексеев А.И. Охотск - колыбель русского тихоокеанского флота. Хабаровск, 1958. С.16-28;
Хабаровский край: Страницы истории. Владивосток, 1996. С.29.
146
Охотск // География России: Энциклопедический словарь. М., 1998. С.435.
147
Вус В. Заветный край особой русской славы: Научно-популярный очерк истории Охотска. Хабаровск,
1990. С.17-25,167-215.
148
Современный муниципальный архив Охотска включает 43 фонда, насчитывающих 5572 единицы
хранения за 1939-2005 гг.- См.: Паспорт архивного отдела администрации Охотского района на 1 января
2006 г. (Автор считает своим долгом выразить признательность за предоставленные сведения главному
специалисту управления по делам архивов Хабаровского края О.И. Ивановой); Андреенко Т.К. Жизнь и
судьба Охотского района в фотодокументах архивного отдела // Дальневосточные архивы: прошлое
будущему. Владивосток, 2003. С.117-120.
149
Путеводитель по фондам Государственного архива Хабаровского края и его филиалов в городах
Комсомольске-на-Амуре, Николаевске-на-Амуре, государственного архива Еврейской автономной области.
Хабаровск, 1981. САЗ, 45,52.
150
Гребенюкова Н.П. «Одинаковы в доле безвременья... и коллежский асессор, и Ной...» (Образцы
канцелярского делопроизводства XVIII в. в ГМДВ им. Н.И. Гродекова) // Зап. Гродековского музея. Вып.9.
Хабаровск, 2004. С.134-140.
151
Открытия русских землепроходцев и полярных мореходов XVII века на Северо-Востоке Азии: Сб.
документов. М., 1951. СЗОЗ-306.
152
Цит. По: Линденау Я.И. Описание народов Сибири (первая половина XVIII века). Магадан, 1983. С.157158.
153
Сгибнев А. Охотский порт с 1649 по 1852 г. (Исторический очерк) // Морской сб. 1869. № 11. Неоф. Отд.
С.4-5.
154
Там же. С.6-9.
145
304
Он же. Большой Камчатский наряд (экспедиция Елъчина) // Морской сб. 1868. № 11. Неоф. отд. С.131139.
156
Сгибнев А. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке // Морской сб. 1869. № 3. Неоф. отд.
С. 109, 135.
157
ПСЗ. Собр. 1-е. СПб., 1830. T.VIII. Ст.5753,5813.
158
Тамже.Ст.5818.
159
Алексеев А.И. Охотск - колыбель русского тихоокеанского флота.
С.45-46.
160
Тамже.С.51,85.
161
Специальные книги - вахтенные журналы ведутся на судах всех стран. На кораблях ВМФ они
называются вахтенными, а на гражданских судах - судовыми журналами. По международному морскому
праву вахтенные (судовые) журналы, как юридические документы, признаны всеми странами. Это
положение распространяется как на те, которые ведутся в наше время, так и на те, что хранятся в архивах.Мизерницкий А.И. Основы морского судовождения. М., 1973. С.321.
162
Андреев AM. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.46.
163
Сопоцко А.А. Вахтенные журналы - важные документы по истории судостроения // Судостроение. 1974.
М 5. С.69-70; он же. Вахтенные журналы как источник сведений по морской биологии // Биология моря.
1975. № 3. С.77-79; он же. Вахтенные журналы кораблей В.Й. Беринга// Известия ВГО. 1978. Т. 110. Вып.2.
С. 164-170; он же. К вопросу о публикации вахтенных журналов //Археографический ежегодник за 1977 год.
М., 1978. С.102-111.
164
Майкова Т.С. Военные «юрналы» петровского времени (По материалам ЦГАДА) // Вопросы военной
истории России. XVIII и первая половина XIX веков. М., 1969. С.382.
165
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в.: Сб.
документов. М., 1984. С.280-281.
166
Экспедиция Беринга: Сб. документов. М., 1941; Русская тихоокеанская эпопея: Сб. документов. С.119282; Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана в первой половине XVIII в.: Сб.
документов. С.21-282.
167
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С. 73-310.
168
РГА ВМФ: Аннотированный реестр описей фондов (1696-1917). Автор-сост. ТИМазур. СПб, 1996. С.102.
169
Андреев А.И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып.2. С.59.
170
Тамже.С.57-58.
171
Тамже.С58.
172
Артемьев А.Р. Секретная Нерчинская экспедиция 1753-1765 гг. и археоло155
305
гическое изучение Нерчинска // Вестник ДВ О РАН. 1996. № 2. С.51-56.
173
Болгурцев Б.Н. Участник Второй Камчатской экспедиции во главе Охотского порта // Русские
первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. T.IV. Владивосток, 2003. С.132.
Андреев А.И. Русские открытия в Тихом океане в XVIII в. (Обзор источников и литературы) // Русские
открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII веке: Сб. документов. М., 1948. С. 16-19,52.
175
РГАВМФ. Ф.283. On. 1.Д1780. Л. 10.
176
Андреев А.И. Предисловие//Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII-XIX веках:
Сб. материалов. М. -Л., 1944. С.9.
177
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. М., 1989. С.59.
178
Полонский А. Курилы. СПб., 1871. С.80-81.
179
Алексеев А.И. Сыны отважные России. Магадан, 1970. С.110-117.
180
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. С.141.
181
Там же. С.350-351; 364-365.
182
См.: Этнографические материалы Северо-Восточной географической экспедиции: 1785-1795 гг. Магадан,
1978.
183
Медушевская О.М. Картографические источники XVII-XVIII вв. М., 1957. С21.
184
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. С.185.
185
Мартыненко В.П. Начальник Камчатки (Михаил Карлович Бем) // Забытые имена. История Дальнего
Востока в лицах. Вып. 1. Владивосток, 1995. С.44-46.
186
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. С248; Берн Ж. История великих путешествий. Кн.2. Мореплаватели XVIII века. Пер. с франц.
яз. М., 1993. С.316.
187
ПСЗ. Собр. 1-е. СПб., 1830. T.XVI. Ст.12,269.
188
Алексеев АЛ. Береговая черта. Магадан, 1987. С.44; Открытия русских землепроходцев и полярных
мореходов XVII в. на Северо-Востоке Азии: Сб. документов. М., 1951. С.399.
189
Очерки истории Чукотки с древнейших времен до наших дней. Новосибирск, 1974. С82.
190
Памятники сибирской истории XVIII века. Кн.1. 1700-1713. СПб., 1882. С.457.
191
Зуев А.С. Приказчики камчатских острогов в 1700-1731 гг. //Русские первопроходцы на Дальнем Востоке
в XVII-XIX вв. Т.IV. С.71.
174
306
ПСЗ. Собр. 1-е. СПб., 1830. ТVII. Ст.5051.
193
Зуев А. С. К вопросу об изучении так называемой «чукотской войны» (30-70-е гг. XVIII в.) // Русские
первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. Т.П. Владивосток, 1995. С231-237.
194
Цит. по: Алексеев А.И. Сыны отважные России. С. 70.
195
Там же. С. 74.
196
Вдовин КС. Очерки истории и этнографии чукчей. М., 1965. С. 134-136.
197
Майдель Г. Путешествие по северо-восточной части Якутской области в 1868-1870 годах. T.I. СПб, 1894.
С.179.
198
Сгибнев А. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке. 1759-1772 г.//Морской сб. 1869. № 6.
Неоф. отд. С.41-42.
199
Алексеев AM. Охотск - колыбель русского тихоокеанского флота. С76,80.
200
Костанов А.И. Документальные источники по истории Сахалина и
Курильских островов (XVII - первая половина XIX вв.) // Краеведческий
бюллетень. 1992. М 1. С.22-45.
201
РГИА ДВ. Ф. 1. On. 1. Д. 1900. Л. 109-110.
202
Тамже.Д533.Л.14.
203
Тамже.Л.6.
204
Тамже.Л.1-1об.
205
Тамже.Л.5-5об.
206
Там же. Л.13.
207
ЦГА РСФСР ДВ: Путеводитель по фондам архива. Ч. 1. Дореволюционный период. Томск, 1990. СЮ.
208
РГИА ДВ. Ф. 1067. Дело фонда. Л. 1-5.
209
РГИА ДВ. Ф. 1067. On. 1. Предисловие. Сост. А.В.Макашин. С. 17.
210
Российский государственный архив древних актов: Путеводитель. T.IIL 4.1. С.520-521.
211
РГАДА. Ф. 1095. Дело фонда. Л.2.
212
Центральный государственный военно -исторический архив СССР: Путеводитель. Ч.З. М., 1979. С.582.
213
Краткий справочник по фондам ЦГА ЯАССР с филиалами (1701-1985 гг.). Якутск, 1989. С.40.
214
Зуев А. С. Численность военнослужилыхлюдей на северо-востоке Сибири в 1720- 1760-х гг. // Русские
первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIXee.TIV.C99.
215
История Русской Православной церкви в докумжтшрегиональньюс архивов. С.332.
216
Василенко М.В. Восстание 1771 г. в камчатском Большерецком остроге,
или так называемый «бунт Беневского», по русскоязычным источникам//
Русские первопроходцы на Дальнем Востоке. Т.IV. С.111-129.
192
306
РГИА ДВ.Ф. 1075. On. 1. Д.28. Л.47.
218
Кононов Ю.Ф. Из истории организации и комплектования б. Государственного архива
Российской империи // Труды МГИАИ. T.VIIL М., 1957. С.298; Центральный государственный архив
древних актов. Путеводитель. 4.1. М., 1946. С.168.
219
Казарян ИЛ. Из истории административного устройства и управления северо-востоком Сибири в 16291821 гг. // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. Т.IV. С.26-27.
220
При первичном описании охотских архивов в ЦГА РСФСР ДВ сначала было выделено два родственных
фонда: ф. 1520 «Комендант Охотской области» и ф. 1623 «Заведующий морской частью Охотского порта».
Но в 1985 г., учитывая их небольшой объем и в целях усовершенствования научно-справочного аппарата,
оба эти фонда были объединены с фондом № 1059 «Начальник Охотского порта».- РГИА ДВ. Ф.1059. Оп.1.
Предисловие. Сост. А.В.Макашин. С.8.
221
Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968. С. 123, 149.
222
Каберник Л.И. Из истории Удского острога в XVIIв.//Зап. Гродековского музея. Вып.5. Хабаровск, 2003.
С.24-32 ; Полевой Б.П.Новое о Владимире Атласове//Дальний Восток. 1976. № 4. С. 130-135.
223
Де-Прерадович Ф. Этнографический очерк Южного Сахалина// Сборник историко-статистических
сведений о Сибири и сопредельных ей странах. Т.П. Вып.1. СПб., 1875 С2.
224
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. С.240-250.
225
Макарова Р.В. Роль Тимофея Шмалева в изучении истории русских географических открытий на Тихом
океане в XVIII в. // Труды МГИАИ. Кн.6. М., 1954. С.166-186.
226
Полонский А. Указ. соч. С.80-81.
227
История Дальнего Востока СССР в эпоху феодализма и капитализма (XVII в. - февраль 1917 г.). М.,
1991. С.102.
228
Русская тихоокеанская эпопея: Сб. документов/ Дивин В.А., Черевко К.Е. Введение к разд. 4 «Земля
российского владения». С.433; Черевко К. «...И называют русских братьями//Неделя (Москва). 1985. №31.
С.8.
229
Полевой БЛ. Первооткрыватели Курильских островов. Южно-Сахалинск, 1982. С.152-153.
230
Сем Ю.А. Историография русского Дальнего Востока (XVIII век) // Материалы по истории Дальнего
Востока (история, археология, этнография, филология). Владивосток, 1973. С.297-320.
217
307
Сопоцко А.А. История плавания В.Беринга на боте «Св.Гавриил» в Северный Ледовитый океан. М., 1983.
С.29.
232
Пространственное землеописание Российского государства, изданное в пользу учащихся по
Высочайшему повелению Царствующим Императрицы Екатерины Вторым. СПб, 1787. С.170-186,330-339.
233
Тамже.С. 378-379.
231
ГЛАВА III
Самошенко В.Н. История архивного дела в дореволюционной России. С.66-67.
2
Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб., 2002. С.314.
3
Российское законодательство Х-ХХ вв. В 9 томах. Т. VI. Законодательство первой половины XIX в. М.,
1988. С.92-134.
4
Приходько М.А. Становление министерской системы управления в России //Вопросы истории. 2004. М 12.
С101-102.
5
Конькова А.Ю. Делопроизводство губернских канцелярий XIX века // Делопроизводство. 1998. № 1. С.94100.
6
Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой
половине XIX в. Омск, 1995. С.45.
7
Там же. С.51-52.
8
Сгибнев А.С. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке // Морской сб. 1869. № 7. Отдел неоф.
С.73-75,91.
9
Тамже.С.1О1.
10
Витер И. Хроника строительства города Петропавловска (1740-1923). Петропавловск-Камчатский, 1997.
С.18-21.
11
Дитмар К. Поездка и пребывание на Камчатке в 1851-55 гг. 4.1. Исторический отчет по путевым
дневникам.- СПб., 1901. С.305-308.
12
Головнин В.М. Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812 и
1813 годах, с приобщением замечаний его о Японском государстве и народе.- Примеч. ВА.Дивина.
Хабаровск, 1972. С.512.
13
Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1799-1815: Сб. документов. С.191.
14
Подлинник этого журнала хранится ныне в Рукописном отделе РНБ, и опубликован в извлечении только
в 1994 г. (Ф.550. QIV. 430. Л.1-14).- См.: Тамже.С.172-182.
15
Болгурцев Б.Н. Взлеты и падения командира Охотского порта // Россия и АТР 2002. № 4. С.89-96.
1
16
Мыс св. Илии открыт В.Берингом.
309
Головнин В.М. Путешествие вокруг света на шлюпе «Камчатка» в 1817, 1818и 1819гг.//ГоловнинВ.М.
Сочинения. М.-Л., 1949. С.338-339.
18
Сгибнев А.С. Охотский порт с 1649 по 1852 г. (Исторический очерк) // Морск. сб. 1869. № 12. Отдел
неоф. С.14-17.
19
Кудрявцев Ф.А. Материалы по истории Восточной Сибири в конце XVIII и первой половине XIX вв.
(Краткий обзор) // Иркутский архив (информ. -краевед, сборник). Иркутск, 1961. С.9-16.
20
Иркутская летопись 1661-1940 гг. С.38.
21
Шободоев Е.Б. Формирование архивных учреждений Восточной Сибири в 1-й половине XIX
века//Архивы и управление Восточной Сибирью. Иркутск, 2004. С.190-191.
22
Тамже.С.188,192.
23
Сперанский М.М. Избранные письма // Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. С.602.
24
Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР: Указатель. Т.П. М., 1963. С.186.
25
ГАОО. Ф.2. Оп.1.Д.39.Л.115.
26
Кивокурцева О. «Да, великие силы таятся здесь...»//Костромская старина. 1998. №№ 10-11. С.10-11.
27
Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР: Указатель. Т.П. С.154.
28
ГА Костромской обл. Ф.655. Оп.2. Д.237,247-250,250-а, 250-6.
29
Там же. Д.209-246; 251-280.
30
Обзор фонда сибирского генерал-губернатора/ Сост. Н.В.Горбань. Омск, 1959. С.8-9.
31
Там же. С.24,40-43.
32
Вагин В.И. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири. T.I-II. СПб.,
1872; Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX в.
Омск, 1995; Чибиряев С Л. Великий русский реформатор. Жизнь, деятельность, политические взгляды
М.М.Сперанского. М., 1989 и др.
33
Крещик В. Опальный историк, или путь к радуге // Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири.
Новосибирск, 1995. С.46.
34
Сперанский М.М. Указ. соч. С603.
35
ГАИО. Ф.293. On. 1. Д. 1. Л. 103-104 об.
36
Словцов П.А. Указ. соч. С.339.
37
Гаращенко А .И. Автографы А .И.Лосева в Государственном архиве Иркутской
области// Сибирский архив. Вып.1. Иркутск, 2000. С.81-86; КешиковаА. Иркутский краевед, историк и
архитектор Антон
17
310
Иванович Лосев // Сибирский город XVIII - начала XIX вв.: Сб. статей. Вып.5. Иркутск, 2005. С169-183.
38
Скачков К А. Еще о покойном Тимковском // Московские ведомости. 1875. 14 марта.
39
Письма Ф.ФМатюшкина из Сибири//Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю,
совершенное в 1820-1824 гг. экспедицией под начальством флота лейтенанта Ф.П.Врангеля. М., 1948. С.354.
40
ГАОО. Ф.2. Оп.1.Д.430. 150об.-151.
41
В Тобольск М.М.Сперанский прибыл 8 октября 1820 г. и выехал оттуда 8 февраля 1821 г.
42
Письма гр. Н.П.Румянцева к В.Н.Берху. Изд-е Археографич. комиссии. СПб., 1876. С.27.
43
Батеньков Г.С. Сочинения и письма. T.I. Письма. Иркутск, 1989. С.258.
44
Декабристы: Антология в 2 томах. T.I. Л., 1975. С426-428; Лучшее Ал. Декабрист Г.С.Батеньков // Дум
высокое стремленье. Иркутск, 1975. С.242-245.
45
Летопись занятий Археографической комиссии за 1862-1863. Вып.2. СПб., 1864. С.6-8.
46
Курдюмов М.Г. Описание актов, хранящихся в архиве Археографической комиссии. Пг., 1923. С.101-111.
47
ПСЗ. Собр. 1-е. СПб., 1830. Т.38. С.345-568.
48
Кодам СВ. М.М.Сперанский и кодификация сибирского законодательства // Политика самодержавия в
Сибири XIX - начала XX века: Сб. науч. тр. Иркутск, 1988. С114-123.
49
Власть в Сибири: XVI - начало XX вв. С. 148-149.
50
Сборник материалов, относящихся до архивной части в России. T.I. C.101.
51
Там же. С.102.
52
Цветкова Т.Я. Архивное дело в Западной Сибири в дореволюционный период // Сибирские архивы и
историческая наука. Кемерово, 1997. С.7.
53
Государственный архив Омской области и его филиал в г. Таре:Путеводитель. 4.1. Омск, 1984. С.21-23.
54
Самоделкин А.В., Тагоров З.Т. Хранилище исторических документов. Иркутск, 1959; Тагаров 3.
Государственный архив Иркутской области // Вопросы истории. 1954. № 7; Государственный архив
Иркутской области: Путеводитель. Иркутск. 1975.
55
Степанов АЛ. Енисейская губерния. 4.2. СПб., 1835. С.146.
56
Путешествие по северным берегам Сибири и Ледовитому морю, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и
1824 гг. экспедицией под начальством лейтенанта флота Ф.П.Врангеля. М., 1948. С.109-110.
311
57
Там же. С.151.
Там же. С158.
Сгибнев А. Охотский порт с 1649 по 1852 г. (Исторический очерк) // Морской сб. 1869. № 12. Отдел неоф.
отд. С.21-24.
60
Силъницкий А.П. Меры правительства для поднятия благосостояния Гижигинского края, с 1819-1840 г. //
Зап. Приамур. отдела ИРГО. ТIV. Вып.1. Хабаровск, 1898. С.55, 61.
61
Тамже.С.64-65,72.
62
Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика в первой половине XIX в. С. 161-163.
63
Сборник материалов, относящихся до архивной части в России. T.I. C.110.
64
Юрганова И.И. Архивы дореволюционной Якутии//Якутский архив. 2001. М1.С.11.
65
Щукин КС. Указ. соч. С.199. 66Тамже.С.202-203.
67
Вагин В.И. Мои воспоминания//Мемуары сибиряков. XIX век. Новосибирск,
2003. С.256. 68Тамже.С85-86.
69
Мартыненко В.П. Письма Екатерины и Петра Ушаковых (Жизнь Петропавловска 40-х годов XIX
века) // Краеведческие записки Камчатского областного музея. Вып.12. Петропавловск-Камчатский,
2002. С.65-67.
70
Булычев ИД. Путешествие по Восточной Сибири. 4.1. Якутская область, Охотский край. СПб., 1856.
С.127.
71
Паина Э.С. Сенаторские ревизии и их архивные материалы (XIX - начало XX вв.) // Некоторые вопросы
изучения исторических документов XIX - начала XX в.: Сб. статей. Л., 1967. С.163-164.
72
Кудрявцев Ф.А. Указ. соч. С. 10.
73
Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. С.28-29.
74
Ядринцев Н.М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении.
Новосибирск, 2003. С.199-200.
75
После революции и Гражданской войны уцелевшая часть архива Тобольского приказа о ссыльных была
вывезена в Москву и в настоящее время находится в ГАРФ (ф.1183, 1 on., 1260 д., 1822-1889 гг.). - Фонды
Государственного архива Российской Федерации по истории России XIX - начала XX вв.: Путеводитель. T.I.
М., 1994. С.74-75.
76
Путеводитель по государственным архивам Тюменской области. С.93-94.
77
Там же. С28,95.
78
Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга. T.I. Док. № 2.
58
59
312
Новосибирск, 1993. С.26.
79
Там же. Док. № 73. С.118-138.
80
Там же. Док. № 3. С.27-29.
81
Там же. Док. № 30. С57.
82
Иркутская летопись 1661-1940 гг. С51.
83
История Дальнего Востока в эпоху феодализма и капитализма (XVII в. -февраль 1917 г.). С.131-132.
84
Сборник обычного права сибирских инородцев. Издание ДЯ.Самоквасова. Варшава, 1876.
85
Тамже.С.1Х-Х.
86
Там же. С.XI.
87
Тамже.С.25-280.
88
Степная дума была создана только в Якутском округе одноименной области. В Вилюйском,
Олекминском, Верхоянском и Среднеколымском округах улусами ведали инородные управы.- См.: Якутия:
Хроника. Факты. События. 1632-1917 гг. С.165-166.
89
Пубаев Р.Е. Архивные документы по истории Бурятии на старомонгольской письменности//Архивное
дело в Бурятской АССР: Сб. статей. Улан-Удэ, 1960. С.45,56.
90
Лыксокова В.Ц. Архивное дело в Бурятии: история организации и развития
(60-е годы XIX в. - 1991 г.). Улан-Удэ, 2001. С.22.
91
Тамже.С.27-28.
92
Российское законодательство Х-ХХвеков. В 9 томах. Т. VI. Законодательство первой половины XIX века.
М., 1988. С.140-141.
93
Колесников АД. Темпы и источники роста населения Западной Сибири в XVIII-XIX вв. // Освоение
Сибири в эпоху феодализма (XVII-XIX вв.). Новосибирск, 1968. С.226-227.
94
Вахрин СИ. Предыстория Камчатской епархии // Краеведческие записки. Вып.8. ПетропавловскКамчатский, 1993. С. 169.
95
Российский государственный исторический архив: Путеводитель в 4 томах. T.I. СПб., 2000. С.167170,170-175.
96
Романова СП. Документальный состав церковного архива дореволюционного периода // Приход.
Православный экономический вестник. 2002. Л£ 12. С.52-54.
97
Православная энциклопедия. Под общ. ред. Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. М., б.г. С.459460.
98
Словарь исторический о святых, прославленных в Российской церкви и о некоторых подвижниках
благочестия, местночтимых. СПб., 1862. С.104-105.
99
См.: Историческое описание Посольского Спасо-Преображенского монас313
тыря Иркутской епархии // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIXee. (Историкоархеологические исследования). Т.III. Владивосток, 1998. С. 70-82.
100
Санников А.П., Бычков О.В. Комментарий к историческому описанию Посольского СпасоПреображенского монастыря//Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. Т.III. С.83-88.
101
Описание Иркутского наместничества 1792 года. С.85.
102
Головнин В.М. Путешествие на шлюпе «Диана» из Кронштадта в Камчатку, совершенное под
начальством флота лейтенанта Головнина в 1807-1811 годах. М., 1961. С.294.
103
Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский - известный в XIX в. историк России и Украины, сын
выдающегося археографа Н.Н.Бантыш-Каменского, под руководством которого он начал занятия историей.
Сегодня вскрытие могилы АД.Меншикова назвали бы охранными раскопками, т.к. она находилась в десяти
саженях от берега реки Сосъвы, подмывавшей это захоронение.- См.: Разрытие могилы кн. АД.Меншикова,
спустя 100 лет после его кончины//Русская старина. Т.113. 1903. Январь-март. С.67-72.
104
История Русской Православной церкви в документах региональных архивов России: Аннотированный
справочник-указатель. М., 1993.
105
Краткий справочник по фондам ЦГА Я АССР с филиалами (1701-1985 гг.). С.40-41.
106
Сергеев И. Архив Колымского края // Архивное дело. 1926. № VIII-XIX. С.116.
107
ГАХК Ф.95-и. Опись № 46. Предисл. Е.Б.Бакшеевой. Хабаровск, 2000. С.1-3.
108
ГАХК. Ф.85-и. Оп.46.Д1.Д.15-19.
109
ГААО. Ф.4. On. 1. Д.25. Л.1-1 об.
110
Лебедев Л., протоиерей. «Колумбы Росские». Апостольство Русской Православной церкви в Америке
(XVIII-XIX вв.). М., 2003. С. 146.
111
Кусков В.П. Краевед Прокопий Громов // Краеведческие записки. Вып.2. Петропавловск-Камчатский,
1970. С.129.
112
Костанов AM. Архивы Русской Православной церкви на Дальнем Востоке (XVII - начало XX веков) //
История государственности и церкви на Сахалине. С.48-68.
113
Витер И. Хроника строительства города Петропавловска. С.19-24.
114
ГААО. Ф.4. Оп.1. Д.215. Л.9-9 об.
115
Цит. по: Бакай Н.Н. Памяти ПА.Словцова, как историка Сибири. Красноярск, 1918. СЮ.
116
Громов П.В. Историко-статистическое описание камчатских церквей
314
//Амур. 1861. №№ 72, 73, 75; он же. Какими судьбами я был отправлен в Камчатку // Иркутские
епархиальные ведомости. 1869. №№ 2-3; он же. Назначение в Камчатку духовной миссии в 1742
г.//Иркутские епархиальные ведомости. 1874. №№ 30,32, 41, 43, 49; То же. 1875. №№ 1,2, 7, 8, 10, 15,21,2426, 40-42, 44; он же. Несколько мыслей о Камчатке // Сб. газеты «Сибирь». T.I. Иркутск, 1876.
117
Дмитрук А., протоиерей. Указ. соч. С.561,572,580.
118
История Русской Православной церкви в документах региональных архивов России. С551.
119
ГАИО. Ф.310. Оп.1.Д.20.Л.116.
120
Творения Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского: В 3 кн. М., 1886-1888; Письма
Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского: В 3 кн. М., 1883; Барсуков И. Иннокентий,
митрополит Московский и Коломенский по его сочинения, письмам и рассказам современников. М., 1883;
Гончаров И А. Фрегат «Паллада». Л., 1986; Окладников АЛ. От Анги до Уналашки: удивительная судьба
Ивана Попова// Вопросы истории. 1976. № 6. С. 122-135 и др.
121
Корсун С. Преподобный Герман Аляскинский: Жизнеописание. М., 2005. С.18-65.
122
Записка капитана 2-го ранга Головнина о состоянии алеутов в селениях Российско-Американской
компании и о промышленных ее // Материалы для истории русских заселений по берегам Восточного
океана. Вып.1. СПб., 1861.С.117-118.
123
Наставление было написано и первоначально предназначалось для миссии, действовавшей на Камчатке
и в русских северо-американских колониях, когда И.Вениаминов был посвящен в сан епископа. Затем он
представил его митрополитам Петербургскому Серафиму и Московскому Филарету. Утвержденное этими
иерархами и Святейшим Синодом (указ об открытии Камчатской епархии от 10 января 1841 г. № 42),
«Наставление», по мнению И.П.Барсукова, имело «не только историческое, но и каноническое
руководственное значение... для всех миссионеров отечественной Церкви».
124
Избранные труды Святителя Иннокентия, митрополита Московского и Коломенского. Новосибирск,
1997. С.178-179.
125
Там же. С.125-126, 141, 143.
126
Путешествия и подвиги Святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Америки и
Сибири. М., 1999. С89-99.
127
Якутия. Хроника. Факты. События. 1632-1917. С.192-195.
128
Цит. по: Струве Б.В. Воспоминания о Сибири. 1848-1854 гг. СПб., 1889. С.130.
315
Цит. по: Лескова Т.А. Обзор архивов по истории православной церкви в фондах государственного
архива Амурской области // Христианство на Дальнем Востоке. Владивосток, 2000. С.60.
130
По данным на 1912 г. в Алеутской и Североамериканской епархии Русской Православной церкви имелось
60 церквей, 74 часовни и молитвенных дома, 1 монастырь, 3 двухклассных миссионерских школы.
131
Белобородько В.Л. Архив Русской церкви на Аляске в библиотеке Конгресса США//Вопросы истории.
1969. № 8. С.189-190.
132
Тамже.С.190-192.
133
Русская Америка: По личным впечатлениям миссионеров, землепроходцев, моряков, исследователей и
других очевидцев. М., 1994. С.191-195.
134
Smith В. Russian Orthodoxy in Alaska: a history, inventory, and analysis of the church archives in Alaska with
annotated bibliography. Published for the Alaska historical commission, 1980.
135
Материалы Российско-Американской компании: Описание единичных архивных материалов (ф.743. № 2.
20-28). Подготовлено Е.Н.Ошаниной // Зап. Отдела рукописей Гос. биб-ки СССР им. В.И Ленина. Вып.40.
М., 1979. С.149-150.
136
ГААО. Ф.4. On. 1. Д. 197. Л. 1.
137
Там же. Л.3-3 об., 4-7,9-15 об.
138
Краткий справочник по фондам ЦТ А Я АССР с филиалами (1701-1895 гг.). С.39.
139
ГААО. Ф.4. On. 1. Д.259. Л.6-6 об.
14О
Тамже.Д.12.Л.2О.
141
Кириллов Александр Васильевич (1851- ок. 1910) - общественный деятель, ученый и краевед. Родился в
г. Архангельске. После окончания Московской духовной академии преподавал в Благовещенской духовной
семинарии, мужской прогимназии, затем гимназии. В 1898-1905 гг. - городской голова. Активно
сотрудничал в сибирских и дальневосточных изданиях. Организатор «Амурской газеты» (1885-1899).
Автор ряда книг и статей по проблемам истории и хозяйственного освоения Амурского края.- Амурская
область: опыт энциклопедического словаря Благовещенск, 1989. С.202.
142
В 1905 г. А.В.Кириллов уехал из Благовещенска, и его личный архив оказался в собрании РГИА в
Петербурге (ф. 1638,248 д., 1873-1909 гг.). Он включает его дневники, переписку, коллекцию исторических
документов, хронологические перечни событий по Амурскому краю и иные ценные материалы, не
утратившие своей значимости.- См.: Ермацанс И.А. А.В.Кириллов // Да ведают потомки: к 100-летию
Амурского областного краеведческого музея. Благовещенск, 1991. С. 12-15; Исаченко Б.И. Архивные
документы в трудах
129
316
А.В.Кириллова по истории православия на Дальнем Востоке // Итоги и перспективы развития архивного
дела в Дальневосточном регионе на рубеже тысячелетий. Владивосток, 2001. С.71-73; Личные фонды в
государственных хранилищах СССР: Указатель. T.I. M., 1962. С327.
143
ГААО. Ф.4. Оп.1.Д.12.Л.21-21об.
144
Там же. Л.22,23-30,37,83-86,95 об.
145
ЦГА РСФСР ДВ: Краткий межархивный справочник (по одноименным фондам центрального, краевых,
областных архивов Дальнего Востока). 1758-1982 гг. Томск, 1992. С.14.
146
Краткий справочник по фондам ЦГА Я ССР с филиалами (1701-1985 гг.). С.39-42.
147
Окунь СБ. Российско-Американская компания. М.-Л., 1939. С.39,49.
148
Макарова Р.В. Русские на Тихом океане во второй половине XVIII в. М., 1968. С.115-135.
149
Болховитинов Н.Н. Заметки об архивных источниках по истории Русской Америки // История Русской
Америки (1732-1867): В 3 томах. T.I. Основание Русской Америки (1732-1799). М., 1997. С.364-376.
150
Андреев AM. Материалы о Российско-Американской компании и ее деятелях // Изв. ВТО. 1943. № 5.
С.55-59; он же. Об архиве Российско-Американской компании // Изв. ВТО. 1943. № 3. С.61-62; Баскаков
Э.Т., Иевлев В.В., Кохов В.Ф. Документы Российско-Американской компании в Национальном архиве США
// История СССР. 1963. № 5. С.212-216; Преображенский А.А. Документы по истории РоссийскоАмериканской компании // Исторический архив. 1959. № 2. С.229-234.
151
Белобородько В.Л. Указ. соч. С. 189-190; Smith В. Russian Orthodoxy in Alaska: a history, inventory and
analysis of the church archives in Alaska with annotated bibliography. Published for the Alaska historical
commission, 1980.
152
Болховитинов Н.Н. Завещание Н.Н. Резанова // Вопросы истории. 1994. № 2. С.164-168; Костанов А.И.
Источники по истории Сахалина и Курильских островов в фондах и коллекциях личного происхождения.
Конец XVIII - начало XX вв. (По материалам архивохранилищ Российской Федерации). Владивосток, 1994.
153
Военский К. Русское посольство в Японию в начале XIX в. // Русская старина. 1895. № 7. С125.
154
Макарова Р.В. Указ. соч. С.120, 134.
155
Петров А.Ю. Роль государства в процессе образования Российско-Американской компании // Русская
Америка и Дальний Восток (конец XVIII в. - 1867 г.): Материалы междунар. науч. конф. Владивосток, 2001.
С38.
317
156
Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1799-1815. Сб. документов. С.25.
Тихменев П. Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ее до
настоящего времени. 4.1. СПб., 1861. С78.
158
Андреев А.И. Предисловие//Русские открытия в Тихом океане и Северной Америке в XVIII-XIX веках:
Сб. материалов. С13.
159
Эти документы представлены в личном фонде А.П.Бахрушина (ф. 1,277 д., 1673-1917 гг.), хранящемся в
Отделе письменных источников ТИМ.- См.: Путеводитель по фондам личного происхождения отдела
письменных источников Государственного исторического музея. М., 1967. С.32.
160
К сожалению, этот комплекс документов, отражавших становление РАК в ранний период ее
деятельности, также оказался раздроблен в 1929-1930 гг.- См.: Брюханов А.Ф. К судьбе архива РоссийскоАмериканской компании // Вестник АН СССР. 1934. № 9. Cm.37-38; Материалы из архива директора
Российско-Американской компании М.М.Булдакова // Зап. Отдела рукописей Гос. биб-ки СССР им.
В.ИЛенина. Вып.28. М., 1966. С.167-169.
161
К истории Российско-Американской компании: Сб. документальных материалов. Красноярск, 1957;
Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1799-1815.: Сб. документов. М.,
1994; Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1815-1841.: Сб. документов.
М., 2005.
162
Полевой Б.П. «Колумб росский» Григорий Иванович Шелихов и его книга (предисловие) //
Г.И.Шелихов. Российского купца Григория Шелихова странствования из Охотска по Восточному океану к
американским берегам,. Хабаровск, 1971. С.5-34.
163
Русские экспедиции по изучению северной части Тихого океана во второй половине XVIII в.: Сб.
документов. С.278.
164
Записки иеромонаха Гедеона о первом русском кругосветном плавании и Русской Америке, 1803-1808
гг. // Русская Америка: По личным впечатлениям миссионеров, землепроходцев, моряков, исследователей и
других очевидцев. М., 1994. С.56.
165
Тихменев П. Историческое обозрение образования Российско-Американской компании и действий ее до
настоящего времени. 4.2. Приложение 2. СПб., 1863. С.44.
166
Там же. С.90.
167
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. С.118.
168
Тихменев П. Указ. соч. 4.1. С.245.
157
318
Алексеев А.И. Судьба Русской Америки. Магадан, 1975. С. 160, 178.
170
Русская Америка в «Записках» Кирилла Хлебникова: Ново-Архангельск. М., 1985. С176-178.
171
Тихменев П. Указ. соч. Ч. 1. С.226.
172
Fisher R. Records of the Russian-American Company. 1802, 1817-1867. Washington, 1971.
173
Тихменев П. Указ. соч. 4.1. С.242.
174
Свою точку зрения Н.Н.Болховитинов аргументирует тем, что в фонде «колониального архива» РАК,
хранящегося в Национальном архиве США (92 тома, 1802-1867 гг.), практически отсутствует
систематическая переписка о деятельности компании до 1817 г., которую АА.Баранов скорее всего взял с
собой. - См.: Болховитинов Н.Н. Заметки об архивных источниках по истории Русской Америки. С.369.
175
Путешествия и исследования лейтенанта Лаврентия Загоскина в Русской Америке в 1842-1844 гг.
Москва, 1956. С.365.
176
Российско-Американская компания и изучение Тихоокеанского севера. 1815-1841: Сб. документов. М.,
2005. С.217.
177
Там же. С.119.
178
Тихменев П. Указ. соч. 4.1. С.27-29; 48-49; 63.
179
РТА ВМФ. Ф.411. On. 1. Д.220. Л. 1.
180
Шилов Д.Н. Государственные деятели Российской империи. 1802-1917: Биобиблиографии, справочник.
Изд. 2-е. СПб., 2002. С.573-575.
181
Цит. по: Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски. 1834-1867. М., 1990.
С.ЗЗЗ.
182
Тамже.С273.
183
Тихменев П. Указ соч. 4.2. Приложение 2. С.1-292.
184
РГАВМФ. Ф.411. Оп.1. Д.220. Л.2.
185
Там же. Л.3-3 об., 4.
186
Цит. по: Болховитинов Н.Н. Русско -американские отношения и продажа Аляски 1834-1867. С.282.
187
Поиски уцелевших архивов РАК с участием архивистов и ученых велись с нарастающей интенсивностью
с начала 1930-х годов. В связи с установлением дипломатических отношений между СССР и США возникла
необходимость изучения историко-правовых аспектов проблемы Русской Америки, а также выяснения ряда
вопросов о судьбе собственности Российской империи, оставшейся за рубежом после 1917 г. Об этом
свидетельствуют материалы секретной переписки Центрархива РСФСР с НКИД СССР за 1935-1937 гг.,
касающиеся предоставления Госдепартаменту США копий документов о продаже Аляски, выявлении
документов о Русской Америке и
169
319
деятельности мореплавателя А.И. Чирикова.- ГАРФ. Ф.5325. Оп.1. Д.1082, 1158, 1353.
188
РГИА ДВ Ф. 1. Оп. 1. Д. 1656. Л. 4.
189
Там же. Л.1-3,13.
190
Рierce R. Russian America: A biographical Dictionary. Kingston, Ontario : Farbanks, Alaska, 1990. P.25.
191
В августе 1808 г. указом Александра I РАК получила право устраивать также свои поселения на о.
Сахалине.- См.: Внешняя политика России XIX и начала XX в. Документы Российского министерства
иностранных дел. Сер.1. ТIV. М., 1965. С.314.
192
Тихменев П. Указ. соч. 4.2. С.285. тДигпмарК. Указ. соч. С.128.
194
До 1827 г. называлось Министерством военно-морских сил.
195
Витер И.В. Материалы РТА ВМФ как источники изучения Камчатки и Петропавловска-Камчатского //
Российский флот и история Камчатки. Тезисы науч. конф. Петропавловск-Камчатский. 1997. С.10-12;
Костанов А.И. Документальные источники по истории открытия Сахалина и Курильских островов (XVII первая половина XIX вв.) // Краеведческий бюллетень. 1992. № 1. С.22-45; Марков СМ. Клады «Колумбов
Российских». Документы о русской морской славе//Морской сб. 1944. №№ 8-9. С. 76-81; № 10. С.81-88;
Мезенцев Е.В. Из предыстории организации первой кругосветной экспедиции русского флота в конце XVIII
- начале XIX вв. (Обзор архивных документов)// Советские архивы. 1987. № 1. С.73-76; Мухачев Б.И.,
Субботин Д.Т., Шарапов В.А. К истории обороны Петропавловска-на-Камчатке в 1854 г. // Исторический
архив. 1959. № 2. С.242-244; Торопов А.А. Экспедиции морских офицеров российского флота (1719-1891
гг.) в документах РГИА ДВ//Российский флот на Тихом океане: история и современность. Вып.1.
Владивосток, 1996. С.48-51.
196
Верх В.И. Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей. СПб.,
1821; он же. Древние государственные грамоты, наказные памяти и челобитные, собранные в Пермской
губернии, СПб., 1821; он же. Хронологическая история всех путешествий в Северные полярные страны, с
присовокуплением обозрения физических свойств того края. 4.1-2. СПб., 1821; он же. Хронологическая
история открытия Алеутских островов или подвиги Российского купечества с присовокуплением исторического известия о меховой торговле. СПб., 1823.
197
Болгурцев Б.Н. Морской биографический справочник Дальнего Востока России и Русской Америки.
Владивосток, 1998. С.32-33; Мирзоев ВТ. Историография Сибири. Первая половина XIX века. Кемерово,
1965. С.27320
34; он же. Историография Сибири (домарксистский период). М., 1970. С146-149.
198
Протоколы заседаний Археографической комиссии. 1835-1840 г. Вып.1. СПб., 1885. С.7.
199
Дуклер М.Я. К вопросу об экспертизе ценности документальных материалов дореволюционного Военноморского флота// Проблемы архивоведения и источниковедения. Л., 1964. С. 105.
200
Кушнарев Е.Г. и др. Центральный военно-морской музей. Л., 1968. С.6-9.
201
Мироненко СВ. Декабристы: Биографический справочник. М., 1988. С.21-22,69-70.
202
Российское законодательство XXX веков. Т. VI. Законодательство первой половины XIX века. С136-137.
203
Малевинская М., Мазур Т. Сокровищница на Миллионной: Очерк. М., 1994. С.7-8.
204
РТА ВМФ. ФАЮ. Оп.2.Д267. Л.24-25. 205Тамже.Д1513.Л.З.
206
Куликова A.M. Указ соч. С.52-53.
207
Уникальная библиотека книг и древнекитайских рукописей, а также ценнейший архив Пекинской
духовной миссии, хранивший документы почти за 200 лет истории русско-китайских отношений были
уничтожены в июне 1900 г. во время Ихэтуаньского («боксерского») восстания. - Чернявская Л. С.
Документы архива Министерства иностранных дел по истории русских православных миссий за границей //
Отечественные архивы. 2001. № 4. С.32-33.
208
Куликова A.M. Указ. соч. С.28, 100.
209 ft 1917 г. фонды Восточного отдела библиотеки Петербургского университета насчитывали около 50
тыс. единиц хранения.- Абрамов АЛ. Восточный отдел Научной библиотеки им. A.M.Горького
Ленинградского ордена Ленина Государственного университета им. А.А.Жданова // Востоковедные
фонды крупнейших библиотек Советского Союза. Статьи и сообщения. М., 1963. С218-219.
210
ИИКаменский (1765-1845) - ученик 8-й (1794-1807 гг.) и начальник 10-й (1821-1830 гг.) духовных миссий
в Пекине.
211
Маньчжурские рукописи и ксилографы Государственной Публичной библиотеки имени М.Е. СалтыковаЩедрина: Систематический каталог/ Сост. КС.Яхонтов. Л., 1990. С.5-8.
212
Куликова A.M. Указ. соч. 0.110-111; Болгурцев Б.Н. Морской биографический справочник Дальнего
Востока России. С.48-49, 57, 106-107, 113, 118, 161.
321
Соболева Т.А. История шифровального дела в России. М., 2002. С.195-209.
214
Яроцкий А.В.Павел Львович Шиллинг. 1786-1837. М., 1963. 0.47-51.
215
О присоединении к библиотеке Академии наук собрания азиатских книг, купленного у барона Шиллинга
фон Канштадта//Журнал Министерства народного просвещения. 1835. 4.7. Отд.1. С.9-10.
216
ТихменевИА. Указ. соч. 4.2. С.42-43.
217
См.: Брачев B.C. Петербургская археографическая комиссия (1834-1929 гг.). СПб., 1997.
213
Отчеты о занятиях и изданиях Археографической комиссии за двадцатипятилетнее ее существование
(1834-1859 г.). СПб., 1860. САЗ.
219
Протоколы заседания Археографической комиссии. 1835-1840. Вып. 1. СПб., 1885.0.100,103.
220
Моргайло В.М. Неизвестная работа П.М.Строева//История СССР. 1965. №4.0150-152.
221
Курдюмов М.Г. Описание актов, хранящихся в архиве Императорской Археографической комиссии.
СПб., 1909. СНГ V.
222
Протоколы заседания Археографической комиссии. Вып. 1. С. 104, 117-118.
223
Там же. С.149.
224
Тамже.С228.
225
Тамже.С.231.
226
Тамже.С233.
227
Тамже.С.221-228.
228
Тебекин ДА. Заметки об архивах и документах // Исторический архив. 1958. № 6. С.223.
229
Рукопись «Белорусского архива древних грамот» (4.2) была обнаружена в 1958 г. в Красноярском
архиве.- Григорович, Иван Иванович // Советская историческая энциклопедия T.IV.M., 1963. Ст.787.
230
Протоколы заседаний Археографической комиссии. 1841-1849. Вып.2. СПб., 1886. С.15-17.
231
Там же. С.464-466.
232
Тамже.С.4О9.
233
Матханова П.П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири середины XIX века. Новосибирск, 1998. С. 79.
234
Записки декабриста Михаила Александровича Бестужева // Своей судьбой гордимся мы. Декабристы в
Сибири. Иркутск, 1977. С. 183.
235
Бахаев В.Б. К вопросу о культурных связях декабристов в Бурятии // Сибирь и декабристы. Вып.1.
Иркутск, 1978. С.86-88.
236
Протоколы заседаний Археографической комиссии. Вып. 1. С.477-478.
237
Там же. Вып.2. С.69-70.
218
322
Протоколы заседаний Археографической комиссии. 1850-1868. Вып.З. СПб 1892.С.151.
239
Иванов В. Ф. Судьба архивных материалов Якутии XVIII - начала XIX в.// Археографический ежегодник
за 1982 г. М., 1983. С.113
240
Протоколы заседаний Археографической комиссии. Вып.1. С.195, 214, 254-266.
241
СловцовПА. Указ. соч. С.75.
242
Барсуков Н. Рукописи Археографической комиссии. СПб., 1882. С. 122.
243
Мирзоев В.Г. Историография Сибири. Первая половина XIX века. С.138-147.
244
Протоколы заседаний Археографической комиссии. Вып.2. С. 194,290.
245
Там же. Вып.З. С.15.
246
Ключевский В.О. Указ. соч. T.V. C.271.
247
Самоквасов Д.Я. Архивное дело в России. М., 1902. Кн. 1. С. 1; Кн.2. С.59-60.
248
Отчеты о занятиях и изданиях Археографической комиссии за двадцатипятилетие ее существования
(1834-1859 г.). СПб., 1860. С.24.
249
Этот недостаток изданий Археографической комиссии, объясняющийся, как отмечалось, ее
«Правилами», утвержденными в 1837 г., позднее отчасти был компенсирован публикацией двухтомника
«Памятники сибирской истории XVIII века» (Кн.1-2. СПб., 1882-1885).
250
Силъванский НИ. Погрешности актов Археографической экспедиции. СПб., 1906. С.26.
251
Тураев В А. О характере купюр в публикациях документов русских землепроходцев XVII в. // Русские
землепроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. Вып.2. Владивосток, 1995. С.154-169.
252
Нарочницкий АЛ., Губер А.А., Сладковский М.И., Бурлингас ИЯ. Международные отношения на
Дальнем Востоке. Кн. 1. С конца XVI в. до 1917г.М., 1973. С.58,90.
253
Головнин В.М. Путешествие вокруг света на шлюпе «Камчатка» в 1817, 1818 и 1819 гг.//Головнин В.М.
Сочинения. М.-Л., 1949. С.338.
254
РГА ВМФ. Ф. 1331. Оп.4. Д. 143.
255
Алексеев А.И. Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки. С.49.
256
Полевой Б.П. Полемика литераторов: «Сахалин остров или полуостров?» //Изв. Сахалинского отдела
ВГО СССР. Вып.1. Южно-Сахалинск, 1970. С.250-257.
257
Кононов Ю.Ф. Из истории бывшего Государственного архива (Российской империи). (1801-1917 гг.):
Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1949.
258
После Октябрьской революции обнаружился личный архив AM.
238
323
Баласогло (РГИА, ф.647. 28 д., 1767-1850 гг.), включающий и часть коллекции собранных им копий
документов по истории России.-См: Личные фонды в государственных хранилищах СССР. Указатель. T.I.
М., 1962. С.56.
259
Лейкина-Свирская В.Р. Архивариус АЛ.Баласогло //Вопросы архивоведения. 1961. №4. С.98-99.
260
Алексеев А.И. Геннадий Иванович Невельской (1813-1876). М., 1984. САЗ, 46-47.
Восточная Сибирь: Записка о командировке на остров Сахалин капитан-лейтенанта Подушкина/ Сообщ.
В.Н.Баснин// ЧОИДР. 1875. Кн.2. С.103-188; Полевой Б.П. Опознание статей петрашевца А.П.Баласогло о
Сибири, Дальнем Востоке и Тихом океане (1847 г.) // История СССР. 1961. № 1. С.155-159.
262
Матханова Н.П. Указ. соч. С.151-152.
263
Струве Б.В. Указ соч. С.66,82.
264
Барсуков И. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский по его письмам, официальным документам,
рассказам современников и печатным источникам. М., 1891. С.238,251.
265
Матханова Н.П. Указ. соч. С. 79.
266
Государственный архив Иркутской области: Путеводитель. Иркутск, 1975. С.11.
267
Кудрявцев ФА. Материалы по истории Восточной Сибири в конце XVIIIи первой половине XIX вв.
(Краткий обзор)//Иркутский архив (информационно-краеведческий сборник). Иркутск, 1961. С.9.
268
Центральный
государственный
архив
РСФСР Дальнего
Востока: Путеводитель. T.I.
Дореволюционный период. (Ротапринт). Томск, 1961. С.4-5.
269
Мещерский АЛ. Краткое обозрение фонда Главного управления Восточной Сибири // Иркутский архив
(информационно-краеведческий сборник). С.17-18.
270
Цит. по: Барсуков И. Граф Н.Н.Муравьев-Амурский. С.246.
271
Мнения действительных членов ИРГО об основных направлениях и перспективах исследований
Сибирского отдела РГО// Сибирский архив. Вып.З. Иркутск, 2002. С.24.
272
Там же. С.34.
273
Кусков В.П. Указ. соч. С.131.
274
РГИА ДВ. Ф. 1053. On. 1. Д. 10. Л.9-11.
275
РГИА. Ф.1281. Оп.6. Д. Д.105. Л.80-80 об. Характерно, что уже с 1860 г. в аналогичных отчетах
М.С.Корсакова, сменившего Н.Н.Муравьева-Амурского
261
324
на посту генерал-губернатора, о деятельности Сибирского отдела ИРГО не упоминается.
276
Кузнецова М.В. Сибирский Отдел Русского Географического общества: первое десятилетие
деятельности// Сибирский архив. ВыпЗ. С.63.
277
Сельский И.С. Исторический материал о сношениях европейцев с Япониею // Зап. СО ИРГО. СПб.,
1857.Кн.4. Отд2. С.17-22;Онже.П<хжд^шяосадаАлбазина маньчжуро-ттайцами//3ап. СО ИРГО. СПб.,
1858.Кн.5. Отд.1. С.101-118.
278
Список членов Восточно-Сибирского Отдела ИРГО со дня его основания по 17 ноября 1891 г. [Иркутск,
1891.]. СJ, XVII.
279
Полевой Б.П. Опознание статей петрашевца АЛ.Баласогло о Сибири. С.157.
280
Невельской Г.И. Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России. С.53.
281
ПСЗРИ. Собр. 2-е. СПб., 1850. Т.24. С.287.
282
Витер И.В., Смышляев АЛ. Город на Авачинской бухте. Петропавловск-Камчатский, 2000. С.48.
283
При эвакуации Петропавловского порта в 1855 г. книжное собрание бывшей Охотской библиотеки было
доставлено в Николаевск, а затем в 1872 г. часть сохранившихся книг была передана во Владивостокскую
морскую библиотеку. - См.: Письма Екатерины и Петра Ушаковых (Жизнь Петропавловска 40-х годов XIX
века) // Краеведческие записки Камчатского областного краеведческого музея. Вып.12. ПетропавловскКамчатский, 2000. С.67.
284
Дитмар К. Указ. соч. С.307,423,473.
285
Тамже.С.561.
286
Витер И.В., Смышляев А.А. Указ. соч. С'.91.
287
Ермакова Э.В. Зарождение архивного дела в Приморье // Изв. РГИА ДВ. T.I Владивосток, 1996. Сб.
288
ГАКО. Ф.177. Оп.1.Д.1.Л.1,69-70.
289
М.И.Артамонова в 1933 г. Окончила МГИАИ и получила диплом его первого выпуска за № 1.До войны
работала в государственных архивах Крыма и Камчатки. В последующие годы трудилась на ответственных
должностях в архивных учреждениях Московской области, ЦГАОР СССР и ЦГАНХ СССР; была
награждена орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».-См.: Юбилей Марии Ивановны Артамоновой //
Вопросы архивоведения. 1963.№4.С.120.
290
ГАКО. Ф.177. Оп.1.ДЗ.Л.1-4;Д4.Л.З.
291
На Камчатке, как и в других регионах Дальнего Востока, Указ Президиума Верховного Совета СССР от
16 апреля 1938 г. и приказ НКВД СССР от 17 января 1939 г. о приеме местных архивных органов в систему
этого ве325
домства почти год оставались без исполнения. Поэтому формально вина за утрату фондов Камчатского
облгосархива лежит на руководстве областного управления НКВД, не принявшего никаких мер для его
сохранности. Между тем приказом от 3 октября 1940 г. М.А Артамонова была уволена, как «не
обеспечившая руководство архивного отделения», но сохранилась ее докладная записка от 29 марта 1940 г.,
в которой отмечалось, что по некоторым сведениям в 1924-1925 гг. Камчатский губархив насчитывал 78.590
дел. И хотя эта цифра представляется нам несколько завышенной, она дает представление о масштабах
катастрофы, постигшей архивы Камчатки в результате пожара 21 ноября 1939 г. - ГАКО. Ф. 177. On. 1. Д.6.
Л.1-1об.;Оп.2.Д.1.Л.8-а.
292
ЦГА РСФСР ДВ: Путеводитель по фондам. 4.1. Дореволюционный период. С.14.
293
РГИА ДВ. Ф.1007. Оп.1. Предисловие. Сост. А.Ю.Шомас. С.3-5.
294
РГИА ДВ. Ф.84. Оп.1. Предисловие. Сост. ГА.Рот. С.4-5.
295
ЦГА РСФСР ДВ: Путеводитель по фондам. Ч.1. Дореволюционный период. С.33-34.
296
До декабря1853г. эту должность занималкапитан 2-го ранга К.В. Фрейганг. Прибывший на его место в
июне 1854 г. капитан 1-го ранга АЛ .Арбузов вскоре испортил отношения с В.С.Завойко, который своей
властью отрешил его от командования портом и 46-м флотским экипажем. Поэтому в 1854 г. все отчетные
документы и приказы по экипажу подписаны капитаном 1-го ранга Семеновым.
297
Сгибнев А.С. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке // Морской сб. 1869. № 8. Отдел
неоф. С.88.
298
РГИАДВ. Ф.84. Оп.2.Д229.
299
Латышев В.М. Муравьевский пост 1853-1854 гг. Южно-Сахалинск, 1986. С.6-10.
300
Барканова Л.А. История флотских экипажей Петропавловского порта в XIX в. // Третьи Международные
исторические и Свято-Иннокентьевские чтения. Петропавловск-Камчатский, 1998. С.110-113.
301
РГИА ДВ. Ф.84. Оп.2. Д.419. К сожалению, в ходе нашего исследования мы не имели возможности
ознакомиться с этим документом, поскольку значительная часть фондов РГИА ДВ после его перемещения в
1992 г. во Владивосток более десяти лет остается недоступной для исследователей.
302
В научной и мемуарной литературе, как, впрочем, и в архивных документах середины 1850-х годов,
встречается много разночтений в наименовании Морских сил России на Тихом океане, которые называют
Охотской, Сибирской, Камчатской флотилией. Официально Охотская флотилия
326
была переименована в Сибирскую только в конце 1856 г., а ее командиром стал П.В.Казакевич, являвшийся
военным губернатором Приморской области. - См.: Анисимов АЛ. Деятельность администрации Восточной
Сибири по укреплению российских военно-морских сил на Тихом океане в середине XIX в. // Российский
флот на Тихом океане: история и современность. Вып. 1. Владивосток, 1996. С.38.
303
Станков П.П. Как и почему Камчатская морская база была перенесена с Камчатки в Николаевск-наАмуре (по архивным материалам) // Изв. Приморского губернского архивного бюро. T.I. Вып.2.
Владивосток, 1923. С.22-31.
304
Невельской Т.Н. Подвиги русских морских офицеров на Крайнем Востоке России. С.341.
305
РТА ВМФ. ФАЮ. Оп.2. Д.922. Л.79 об.
306
АДЛохвицкий был протеже Н.Н.Муравьева, а затем его преемника на посту генерал-губернатора
Восточной Сибири М.С.Корсакова. Служил в Сибири с 1852 г., отличился при обороне Петропавловска,
позже был вице-губернатором Забайкальской области, якутским и енисейским губернатором.- См.:
Матханова Н.П. Указ. соч. С.197.
307
Сгибнев А. С. Исторический очерк главнейших событий в Камчатке // Морской сб. 1869. № 8. С. 108109.
308
Шубин В.О. Малоизвестный эпизод Крымской (Восточной) войны 1853-1856гг. Препринт. ЮжноСахалинск, 1989. С.7, 13-14.
309
Там же. С12.
310
Отчет о деятельности Приамурского отдела ИРГО за 1894-1895 гг. Хабаровск, 1897.С.11.
311
Сильницкш А. Архивные материалы к истории событий на Дальнем Востоке России, с 1847-1855 год,
извлеченные из дел Владивостокского портового архива. Хабаровск, 1897. С.1-134.
312
К началу XX в. архив Владивостокского порта был самым крупным на Дальнем Востоке. После
окончания Гражданской войны в нем насчитывалось до 200 тыс. дел за 1842-1922 гг., оказавшихся в крайне
запущенном состоянии, поскольку «никакого делопроизводства со времени основания архива, архивному
материалу не велось и все категории [документов были] смешаны в кучу». Но следует заметить, что
Наркомат по Морским делам РСФСР раньше других ведомств озаботился сохранностью своих архивов. На
основании его указаний был издан приказ по Морским силам Дальнего Востока от 21 марта 1923 г., в
соответствии с которым началось перемещение исторических материалов Владивостокского портового
архива в Петроград в Главный Военно-морской архив (ныне РТА ВМФ).- РТА ВМФ.
327
Ф.749-Р Оп.1.Д.501.Л.9,16,29-30об., 131;Д5О2.Л.36;Д5ОЗ.Л.1О6.
313
Российский государственный архив ВМФ: Аннотированный реестр фондов (1696-1917). С.322.
314
Петров П.И. Амурский щит (записки первостроителя Николаевска-на-Амуре). Хабаровск, 1974. С.401.
315
Барсуков И. Граф Н.Н.Муравьев-Амурский. С.324.
316
Невельской Г.И. Указ. соч. С.226. 317Тамже.С334.
318
Петров AM. Указ. соч. С.188, 190.
319
Тамже.С92.
320
Там же. С.49.
Алексеев А.И. Сподвижники Г.И.Невельского. Южно-Сахалинск, 1967. С. 123-130; Латышев В.М.
Записки Н.В.Рудановского как источник для му-зеефикации Муравьевского поста // Проблемы сахалинского
краеведения. Южно-Сахалинск, 1988. С.31-33.
322
Буссе Н.В. Остров Сахалин и экспедиция 1853-54 гг. Дневник 25 августа 1853 г. - 19 мая 1854 г. СПб.,
1872.
323
Рудановский Н.В. По поводу воспоминаний Н.В.Буссе об острове Сахалине и экспедиции 1853 года //
Вестник Европы. 1872. №8. С.918.
324
В 1856-1857 гг. лейтенант Н.В.Рудановский продолжил исследования на Сахалине, а затем был
переведен на Балтику. В 1864 г. он передал свои «записки и планы» в архив ИРГО в Петербурге. - РТА
ВМФ. Ф.909. On. 1. ДА. Л.59.
325
Петров А.И. Указ. соч. С.181.
326
Алексеев А.И. Дело всей жизни. Книга о подвиге адмирала Г.И.Невельского. Хабаровск, 1972. С.268.
327
Алексеев А.И. Геннадий Иванович Невельской (1813-1876). С.158.
328
Невельской Г.И. Указ. соч. С226,343.
329
Петров А.И. Указ. соч. С.202.
330
Тамже.С193.
331
Тамже.С.193-194,197.
332
Тамже.С.203-204.
333
Римский-Корсаков В.А. Балтика-Амур. Хабаровск, 1980. С.256.
334
Невельской Г.И. Указ. соч. С.346-347.
335
Петров А.И. Указ. соч. С.204.
336
Алексеев А.И. Дело всей жизни. С.273. 337РГИАДВ. Ф.84. Оп.2.Д447.
338
Костанов А.И. Источники по истории Сахалина и Курильских островов в фондах и коллекциях личного
происхождения. Конец XVIII - начало XX вв. (По материалам архивохранилищ Российской Федерации). С.
15-28.
321
328
Алексеев А.И. Геннадий Иванович Невельской (1813-1876). С.170; он же. Хозяйка залива Счастья: Книга
о большой любви и исполненном долге. Хабаровск, 1981. С.198.
340
Невельской Г.И. Обзор результатов действия на северо-восточных пределах России офицеров нашего
флота в деле восприсоединения Приамурского края к России (Замечания на книгу «Историческое обозрение
Рос. -Америк, компании», Ч.2)// Морской сб. 1864. № 6. Критика и библиография. С.21-45; № 7. С.1-17; № 8.
С.21-38.
341
Время. События. Люди: Приморье (1917-1980). Владивосток, 1982. С.63
342
Алексеев В. Правнук адмирала Невельского // Советский Сахалин. 1947. 27июля.С.З.
343
Алексеев А.И. Дело всей жизни. С.26.
344
Он же. Хозяйка залива Счастья. С.214.
345
Невельской Т.И. Подвиги русских офицеров на Крайнем Востоке России. С.204-271.
346
Тамже.С68.
339
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Сборник материалов, относящихся до архивной части в России. T.I. Пг., 1916. С.128-129.
2
Тамже.С.129-130.
3
Иванов В. Ф. Судьба архивных материалов Якутии XVIII - начала XIX вв. //
Археографический ежегодник за 1982 год. С. 112-116.
4
Тамже.С117.
5
Самоквасов Д.Я. Архивное дело в России. Кн. 1. М., 1902. С.125.
6
Самошенко В.Н. История архивного дела в дореволюционной России. С. 128.
7
Сборник материалов, относящихся до архивной части в России. T.I. С.131-132.
8
Там же. С137.
9
Панов В.П., Тюкавкин ВТ. Очерки по истории Иркутской области. Иркутск,
1970. С 68-69.
10
Митрохин С.А. Развитие архивного дела в Бурятии // Архивное дело в Бурятии: Сб. статей. Улан-Удэ,
1960. С.14.
11
Хорхордина Т.И. Российская наука об архивах: История. Теория. Люди. М., 2003. С.144.
1