Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина

ДмитрийСанин
ДмитрийСанин
Сборниккороткойпрозы(на14/11/2009)
ИСТОРИИБЫВШЕГОКОТАВАСИЛИЯ.
ИСТОРИЯПЕРВАЯ:ЗАРЕШЁТКОЙ.
«Иди–иди–иди!» — запричитал домофон. Петя с ненавистью толкнул заиндевевшую
стальную дверь и вывалился из парадного. Стужа мгновенно пробила одежду, больно
дохнула на скулы. Нахлобучив поглубже капюшон, Петя потащился через двор — ёжась,
голоднозатягиваясьсигаретой,звякаядужкоймусорноговедра.
Над городом нависли тяжёлые шлейфы дымов ТЭЦ, розовые в лучах февральского
восходящегосолнца.
Вынести мусор — дело нудное, как стоять в пробке. Двадцать лет назад было проще:
помойка имеласьв Петиномдворе— покапервоклассникПетясдрузьямиеёне спалили.
Тогда помойку укрупнили, разместив в смежном проходном дворике — там она, верой и
правдой, долго служила всему кварталу. При Собчаке помойкам устроили люстрацию —
вместопомоекприезжалмусоровоз,порасписанию.Атеперьиотмусоровозаотказались;
помойку вернули, только ещё больше централизовали, и установили в двух кварталах от
Петиного дома, заняв детскую площадку — ибо громадные нарядные евробаки, врытые в
землю, требуют очень много места, «соответствующей инфраструктуры», как говорят
городские чиновники. Помойка ныне солидностью и обводами напоминает французскую
атомнуюэлектростанцию,ипочему–товызываетсмутныемыслиобукреплениивертикали
власти.
Петя,наглухоупакованныйвпуховик(наружуторчалитольконосисигарета),всапогах
на меху, уныло шаркал по наметённому снежку к выходу на улицу — тому самому
проходномудворику,вкоторомраньшебылапомойка.
Итутегоподстереглоогорчение.Привычныйдворик,вчераещёдоступныйвсем—вдруг
стал навсегда чужим. Дорогу преградила решётка. Тяжёлая решётка, крепкая, дорогая. Она
глумливоблестелашёлковымналётоминея,словнофатаневесты,выбравшейдругого:«Всё,
дорогуша! Иди отсюда, свободен!» За решёткой, в похорошевшем вдруг дворике, вольготно
расположилсяновенькийчёрный«ауди»,азаним—ещёмашины.
Петя,справившисьспервымприступомобидыиревности,снадеждойподёргалкалитку
—вдругещёнезаперта?Ноувы:замокужестоял.Инепримитивныйшифровой,который
любойоткроетвдвасчёта,анадёжная«таблетка»—толькодлясвоих…Петявспомнил,как
вчератутразворачиваласьбригадагастрабов.«Быстро…»—снеприязньюподумалон.
Однако долго расстраиваться Петя не стал, будучи большим оптимистом. Ничего не
поделать — придётся обходить через главный вход. Халява кончилась… «А молодцы
соседи… Предприимчивые…» — великодушно порадовался он за жильцов дворика. —
«Теперькнимводворниктонебудетшляться,ихмашинывбезопасности.Нето,чтонаши
тютилопоухие…»
— Вот ё–моё! — вдруг послышался знакомый зычный голос. — Совсем ох–хренели,
ворюги!
Петя оглянулся: это был дед Матвеич. Деда Матвеича, высоченного, как оглобля,
красноносого, ещё крепкого пожилого мужика, тащил огромный лохматый терьер Штыц.
Штыц отчаянно рвался гулять, суча и буксуя косматыми лапами, натужно хрипел на конце
длинногоповодка,выпускаяоблакапара.Дотянувдорешётки,могучийШтыцуперсявнеё
намордником,инедоумённоостановился,обнюхивая.
— Совсем охренели! — взревел дед Матвеич, злобно разглядывая решётку, торчащую
остриямипиквдвоевышеегороста.—Сороклеттутхожу—инатебе!
Матвеич дедом являлся только по возрасту и семейному положению — а так выглядел
чутьзапятьдесятибылвполнебодр—долговязый,сугловатымиплечами,румянымносом,
и чрезвычайно громогласный. Он оттащил Штыца от калитки, и вдруг пнул её — резким,
хорошо поставленным ударом. Дед Матвеич некогда был офицером–десантником — и,
говорят,весьманепростымдесантником.Удартяжёлогоботинкаоказалсяоченьсильным—
нокалиткаустояла,толькозвонпобежалволнойпорешётке,ипосыпалсяиней.
— Вот воррюги! — взбеленился окончательно Матвеич. Он широким лыжным шагом
заметался вдоль забора, глухо ругаясь и ища что–нибудь, подходящее для расправы с
калиткой.Штыц(грозныйШтыц!)сидел,испуганновжавогромнуюголовувузкиесобачьи
плечи и,заискивающеповесивуши,большимижалобными глазами косилсянабушующего
хозяина.Емуоченьхотелосьпримирительнодатьлапу;лучшедажеобе,дляверности.
—Почемуобязательно—ворюги?—вежливоспросилПетяМатвеича.—ЧтоуВасза
совдеповскиепредрассудки,чтовсеуспешныелюди—непременноворы?
СовкиПетюраздражали—своейузколобостьюичёрнойзавистливостью…
— А потому, Петюня, что это — психология вора! — с весёлой злостью, веско заявил
Матвеич,остановившись.—Еслиместочеловеказарешёткой—тоонибудетвсюжизнь
окружать себя решётками. Судьба у него такая. Судит об окружающих — по себе. Всех
такимижеворамисчитает.Вотиобноситсебярешётками,сигнализациями,высоченными
глухимизаборами.Ещёиколючкупротянутьноровит,ивертухаянавышкепоставить.Воры
думаютосебе,иникогданедумаютодругих.
Матвеич внушительно показал длинный палец. Глазки у Матвеича были голубенькие,
шальные и злые — но притом какие–то внимательные, пристально прищуренные. Как у
человека, имеющего рефлекторную привычку всё замечать. Для такого злость злостью —
былаипройдёт—абликоптикивлесупропуститьнельзя.Необычныйондед,Матвеич…
Хотьилюбитотвеситьерундудлякрасногословца.Руинаимперии.
Петя, сдерживая раздражение, уже собрался дать Матвеичу хорошую отповедь — мол,
заврался дед насчёт вышек и вертухаев, это всё бред совкового воображения — как вдруг
осёкся. Он вспомнил позавчерашнюю поездку — к Петровым, в их чудесный коттеджный
посёлок,вдесятикилометрахотПитера.Петров,надосказать,хотьсвойвдоскучеловек,и
дружатонисошколы—нонарукумалостьнечист.Водятсязанимкое–какиешалости…И
вот вокруг коттеджного посёлка, припомнил Петя с неприятным удивлением,
действительно,имелсяогромныйглухойзабор.Иохранникипривъездесидели—вуютной
кабинке, из которой видно территорию, и которую иначе как вышкой назвать трудно…
Раньше он как–то не обращал внимания… Надо же, что получается: коттеджи–бараки,
высокийзабор,ивышкасвертухаем…«Тьфуты»,—сдосадыоттакогосовпаденияплюнул
Петя,—«всёравноМатвеичпургунесёт!»
Тем временем, Матвеич откопал под снегом обрезок трубы, и стал просовывать в
калитку,длярычага.ПетяскептическисмотрелнанеугомонногоМатвеича:дедструбой—
противкачественнойрешётки…АШтыцпреданносиделпостойке«смирно»,иглазегоне
быловидноиз–засвисающихсолбалохм.
ИтутПетязаметил:водномизоконприниклокстеклулицо—бледное,перекошенное
злобой… Круглое лицо, холёное, с пухлыми откормленными губами. Бизнес–лицо. Явно
принадлежащеекому–тоизпоставившихрешётку.«Ай–яй–яй!»—тревожноподумалПетя:
запахло большим конфликтом. Пете очень не хотелось стать его участником, и он
заторопилсякдругомувыходусодвора.
Огибаядом,Петяобратилвниманиенарешётки.Многочисленныерешётки,понаряднее
ипопроще—новсекакоднакрепкие,аккуратновыкрашенныеикрасивопринаряженные
инеем—виднелисьвсюду,тянулисьвдольулицы,уходявледянуюдаль.Загодыдемократии
вокруг появилось множество решёток: решётками наглухо отгорожены дворы, и школа
теперь огорожена решёткой, и даже скверик, в котором маленький Петя гонял с
мальчишками в войнушку — тоже оказался обнесённым решёткой — основательно, по–
хозяйски.
«И это правильно», — оптимистично размышлял Петя. — «Людей, жильцов, уважать
надо. Уважать их право — право на приватность. Уважать право школьников на
безопасность.Хотятставитьрешётки—пустьставят!Этоихдело,ихправо.Теперьулюдей
естьправа—иэтоздорово!Унастеперьсвободнаястрана!»
Размышляя так, он поравнялся со злополучным двориком. Там, на повышенных тонах,
разбирались холёный бизнесмен и Матвеич, который таки проломился через калитку.
Бизнесменстоял,какчугунный,тяжелоупершисьрасставленныминогамивснег,изловеще
цедил Матвеичу какие–то жуткие слова. У бизнесмена было очень нехорошее выражение
лица,бычьяшея,чёрноедорогоепальтоибелыйшарф.Очень,оченьнехорошеевыражение
лица было у бизнесмена… Зарвавшийся Матвеич, в своём потёртом китайском тряпье,
метался перед деловым, не зная как выпутаться из истории — словно долговязая дворняга
передпитбулем.Воистину,руинаимперии—такинепонял,дурнойпенсионер,чтожизнь
уже совсем другая, и другие люди теперь всё решают… Серьёзные люди, а не Слава
Капээсэс.Петяускорилшаг,миновавзарешечённыйвнешнийпроходдворика.
СзадидонёссязычныйрёвправдолюбаМатвеича,пытавшегосяхорохориться:
— А ну пошёл отсюда! Ни хера ты не имеешь права — отчуждать территории общего
пользования!Ятебеэтурешёткусейчасразберунахрен,ипопрутикуводноместозатолкаю
— и буду прав! Тоже мне выискался, частный собственник!.. Ты о тех, кто здесь ходит —
подумал?Какпожарныесюдапоедут,есличто?Э!!!Тычто,охренел?!
Пак! Пак! — отвратительно резко хлопнули два выстрела, и Петя, инстинктивно
пригнувшись,пулейвлетелзаугол.«Яничегоневидел!»—метнуласьпаническаямысль,и
тут же, следом: «Бедный Матвеич…» Петя остановился, сдерживая дрожь в коленях,
машинальнополеззасигаретой,итут—пак!—донёссяещёвыстрел.«Контрольный…»—
с бессильной липкой тоской понял Петя, нервно отшвырнул незажжённую сигарету, и
помчалсягалопомдальше,нечуяног,тихонькоподвываяотужаса—инезамечаяэтого.—
«Бедныйдед…Надожесоображать,скемсвязываешься…»
…ОтпомойкиПетявозвращалсяподругойсторонеулицы.Сердцетяжелопрыгало.Но
не будет же он поджидать, верно?.. Поравнявшись со злополучным двориком, Петя
осторожнопокосилсянаправоиостановилсяотудивления.Подошёлпоближе.
Оберешётки— инавходе,инавыходеиздворика—валялась,покорёженные,словно
через них пронёсся бронетранспортер. Посреди дворика стоял чёрный «ауди», от него к
поваленнойрешёткетянулсябуксирныйтрос.Лобовоестекло«ауди»пошлотрещинами,ана
капоте имелись большие вмятины, словно били неким тупым предметом, размером с
человеческуюголову…
Возле «ауди» на снегу сидел её хозяин, холёный бизнесмен. Бизнесмен бессмысленно
смотрелсквозьПетю.Пальтоегобыловываляновснегу,пуговицыоборваны,напокатомлбу
краснелидвесвежиешишки.Рукамибизнесмендержалсязаволосы—трагически,стаким
видом, словно ему, как минимум, выстрелили жаканом в голову, и требуется удержать
растекающиесяостаткидоприходасудмедэкспертов.
— Вы должны засвидетельствовать… — обрадованно забормотал бизнесмен бабьим
голосом,заметивПетю.—Вызывайтемилицию!Частнуюсобственность…Ирезинострел
отнял!Мыегопосадим!
Онтихонькозастонал—раненымзверем,вторыесуткисидящимвкапкане.
—Яничегонезнаю!—нервноотрезалПетя,иторопливопошёлдомой,отвсейдуши
надеясь,чтоегонеузнаютвглухомкапюшоне.
«ВотведькозёлМатвеич!Подумаешь—решёткиемумешают!»—думалоннаходу.—
«Затотеперьунас—свобода!Выбирай,чтохочешь.Хочешь—селисьвцентре,вприватных
двориках за решётками. Хочешь — в новостройке. Люди могут делать, что раньше нельзя
было. Это называется свобода. А Матвеич — безнадёжный совок. Так в себе раба и не
преодолел…Раб!»
ИходитсвободныйПетя,чтопоказательно,междурешётками,закоторыеегобольшене
пускают. Покорно ходит, безропотно — ибо шаг влево, шаг вправо с улицы теперь
невозможны.Потомукактеперьсвобода.Араньше,когданебылорешёток,ивсякийходил
гдехотел—свободынебыло,известноедело.
Воттакойсвободныйчеловек—всвободноммире,тесноогороженномрешётками.
***
Это самая первая история, рассказанная мне Василием. Окончив рассказ, Василий
смерилменяравнодушнымижёлтымиглазами,изанялсявылизываниемлапы.
— Это ты к чему?.. — осторожно спросил я. Я и сейчас–то побаиваюсь Василия — а
тогда…
— А ни к чему, — фыркнул Василий. Он прекратил надраивать лапу, и пристально
посмотрелнаменя,забывубратькончикязыка.Глазаегополыхнулизелёнымифарами.—
Теберазвенеинтересно?
—Интересно,—горячопризналсяя.—Мнеоченьинтереснысовременныелюди…
—Разветебенеинтересно,чтосовсемипроисходит—втомчислестобой?
Я,совсемвсмятении,всплеснулруками.
— Дай ещё пожрать, — пригасил взгляд Василий, — да пойду я, пожалуй… Пусть это
будетмоейблагодарностью.
—Значит,вследующийразтожечто–нибудьрасскажешь?
Василий промолчал. Он немного вредный: никогда не ответит на ненужный, по его
мнению,вопрос.
Ияпошёлкхолодильнику.
Отом,ктотакойВасилий,ипочемуонбывшийкот—вдругойраз…
———————ИСТОРИЯВТОРАЯ:ЗДРАВСТВУЙ,ВАСИЛИЙ!
Знаете, как свора собак играет с котом? Это очень весёлая забава. Командная игра,
развивающаядухтоварищества,чувствособачьеголоктя,ивсётакое…Дляначаланаходится
зазевавшийся кот. Кота обступают, постепенно сжимая хоровод. Тут главное — делать это
игриво, дружелюбно, чтобы не спровоцировать кота немедленно начать дорого продавать
жизнь.Жертвевсегданадооставлятьнадежду.Котпокатанцует,вертится,выгнувспину—и
горе тому кто подставит морду под его восемнадцать когтей. Пёс без глаз не жилец. Но
спереди никто и не нападает, дураков нет — спереди только отвлекают. Подонок Дик,
например, это умеет делать просто виртуозно. Талант. Яростно наморщив морду,
остервенело рявкнув — чтобы аж слюна брызнула для убедительности — делает ложный
выпад, и кот совершает последнюю в жизни ошибку: бросается на Дика. Тогда Гадёныш
Фоша мгновенным броском хватает кота за хребет — и начинается весёлый волейбол.
Девятикошачьихжизнейхватитнавсех,всемдостанетсяживогокотика…
Вот и сейчас Подонок выходит на свой коронный номер. Гадёныш уже сзади, кот уже
заподозрилПодонка…Дурашка…Шаг…Ещёшаг…Пора!Х–х–гав–в!!!ТРАХ!!!Посыпались
искры,ошалевшегоФошуотшвырнулонапаруметров, Дикзавизжаликубаремпокатился.
Завонялособачьимужасомипалёнойшерстью.
Вотличиеотлюдей,собакисоображаютбыстро:ужечерезтрисекундыстаиводворене
было, только мелькнул облезлый хвост Дика, забегающего за угол последним.
Взлохмаченныйкотпроводилихгорящимнедобрымвзглядомираспрямилспину.Стоящая
дыбом серая шерсть его постепенно разглаживалась. Обошлось… Сейчас бы ещё мягкие
бабушкины руки погладили… И поесть бы… Есть, есть–то как хочется! Логисты, где вы?!
Бабушкабыужепарухвостовминтаядала…БабушкаТатьянаЕлисеевна…
Но бабушки больше не было в его жизни. Бабушка навсегда осталась за чертой одного
недоброго весеннего утра, когда пьяный от шального солнца Василий решил рискнуть и
перебежать дорогу. Не было никаких гудков, никакого визга тормозов… Его накрыло,
ударило, перевернуло несколько раз, он приземлился на все четыре, секунду постоял,
удивлённоглядянанепривычнокривуюлапуинаудаляющуюсямашину,потоммучительно
кашлянул на асфальт красным и забился в тоскливой смертной судороге. Мир исчез,
наступилаполнаятемнота.Апотомитемнотаисчезла.
Но исчезло не всё. Время не исчезло… Оно ещё где–то призрачно существовало. Еле
ощутимо трепыхалось — словно дрожащая паутинка колышет воздух из угла комнаты —
бледно,замирая…Складывалосьвсекунды,минуты,часынебытия…
Время прошло — и в конце его вдруг появилось слово. Слово встало, заполнило собой
всё,оносталомиром,Вселенной,онозначило,онобылотёплым,ярким,оноБЫЛО!Слово
было:ВЕЛИКАЯ.Затембылодругоеслово:БАСТЕТ.
Великая Бастет! Удивительно, как много смысла имели эти слова… Великая — это
сущность женского рода, непостижимая, перед которой преклоняются… А Бастет — это
вовсе не сброшенная со стеллажа статуэтка хорошенькой кошечки, за которую Василию
надрали уши, а несравненная богиня… Как много слов потянулось, как много смысла!
Великая Бастет, я жив! Под правым боком ощущалось что–то тёплое и мягкое, кругом
раздавалосьелеслышноегудение.Сильнопахло—чем–тонеживым.Икто–тоживойбыл
рядом. Василий приоткрыл глаза. Он лежал на процедурном столе, освещённый ярким
синим светом. Рядом, за границей света, стояли двое — Добрый и Вежливый. Они ждали
его.
От Доброго отделилась мысль и раскрылась внутри Василия. Это не было видно
зрением,этопростоощущалось.
—Здравствуйте,Василий!КакВысебячувствуете?
— Спасибо… Спасибо… Спасибо… — мысли входили в Доброго и Вежливого, они в
ответласковокивали.
—Выбудететеперьнаблюдать.
ТакВасилийсталнаблюдателем.Отнынеунегобылановаяжизнь—ионаемуужене
принадлежала. Его кошачий мозг усилили, разогнали, научили мыслить, в него поместили
массунужныхиненужныхнаблюдателюсведений…Скольковидовразумныхсуществживёт
наЗемле(три,несчитаяодногоразумногокота—наземные,подводныеипернатые;плюс
ещё один полудикий вид пернатых, паре представителей которого Василию в своё время
доводилось пускать эти самые перья)… Какие типы цивилизаций имеются вообще и на
Земле в частности (на Земле одна техногенная и две этико–иерархических)… Как летает
тарелка(добезобразияпросто,икакэтотолькоавиаконструкторыдосихпорнедогадались
— дисковидный несущий фюзеляж стабилизируется вращением, самая обыкновенная
фрисби)… Как добывать информацию и как с ней работать… И ещё терабайты всяких
«сколько»,«как»и«что».ВеликаяБастет,несведенияэти,вконцеконцов,важны—ведь
они же жизнь вернули ему! Жизнь! Уже только за это он был им благодарен и обязан до
гроба. Вернее, до полной выработки ресурса. А бабушку Татьяну Елисеевну нужно было
забыть, бабушка осталась далеко от Питера — в Опочке. И маму забыть, и папу, и ябеду
Катюшку,ивосемьтомовКонан–Дойля,исытнуюжизньленивоголюбимчика…
Да, сытная жизнь закончилась. С едой дело обстояло неважно. Красть — нельзя.
Охотиться на грызунов — тратить драгоценное наблюдательное время; да и опасно для
здоровья.Невмагазинжеидти,золотоотоваривать?Логистовбыловсегодвое,ионитоже
былизанятывработахнапределевозможностей,инемоглионитриразавденьприносить
еду…Оставляливусловленныхместах,иневсегдабыловремядоэтихместдобраться,ине
всегдаедатамдожидаласьВасилия…Сегодня,например,егообъелхозяинчердака,рыжий
Митька. Всё сожрал, весь суточный запас, и на радостях наоставлял вокруг своих
торжествующихметок,паразит…Икаконтолькотайникунюхал?
«Есть, есть–то как хочется!!!» — хрипло взвыл Василий. Судьбу он не проклинал,
конечно — не слабак. Просто очень хотелось есть. А вот вы — знаете, что такое не есть
большесуток?Навоздухе,впостоянномдвижении?
Тут с железным оглушительным грохотом распахнулась дверь парадного, и вылетел на
улицу разъярённый мужик — лицо небритое, помятое спросонья, в глазах слепая злоба, в
рукахведроиарматурныйпрут.МужикстрашнозамахнулсяарматуринойнаВасилия:
—ФУ!!!
Василийприжалсякземлеипопятилсяназад.
А мужик удивлённо остановился, оглядывая двор. Посмотрел на целого и невредимого
кота.
—Фу…—выдохнулонсоблегчением.—Удрали?Повезлокотейке…Кс–кс–кс!
Василийугрюмосмотрелнамужика.
—Кс–кс–кс!Даиди,иди!Напугался,да?Сосисокдам!Вкусныесосиски…Ням–ням…
Мужик поставил ведро с водой, отложил прут. Он держал лодочкой пустую ладонь,
наивноподманиваяВасилия.Онсюсюкалистроилумильныерожи,ивообщебылстрашно
доволен собой, что заступился за кота. Наивный и безобидный мужик, ему и в голову не
приходило,чтокотбезнегосправился…
Любойблагоразумныйкотсбежалбы,замахнисьнанегоарматуриной—ноВасилий,не
будьдураком,подошёл.ВеликаяБастет!Сосиски—стоящеедело,еслиневрёшь…
«Жра–а–ать… Да–а–ай…» — проскрипел он по–кошачьи и хитро зыркнул сияющим
глазом.
ТакмысВасилиемипознакомились.Яегоподкармливал,гладил;онподжидалменяу
двери,радовался,трясхвостомибодалсяобноги—вобщем,вёлсебя,каксамыйобычный
кот,подселившийсяпридоме.Иногдаоннеделямипропадал,иногдазаявлялсякаждыйдень.
И никогда б я не узнал, кто такой на самом деле Василий, если бы не занесло меня
однажды в Затерянную Империю Добра. По моей дурости занесло, честно скажу; сам
виноват.Досихпорстыдновспомнить…ИвытащилменяоттудаименноВасилий;безнего
ябыпропал.Когда–нибудь,может,ярасскажувамобэтом.Вотстехпормыиподружились
по–настоящему…
———————Третьяисториябывшегокота
НаследствоМидаса.
Фр–р–р–р!—этоблеснаЮссивзлетела,тащапаутинкулески,блестящуюнасолнце,и
летела долго–долго, как в замедленном кино. Лодку мощно качнуло. Микко, щурясь от
бликов, важно кивнул: блесна плюхнулась у дальних тростников. Да, Юсси — мастер
дальнихзабросов,Миккотакнеумеет…Хотятожезаядлыйрыбак.
ТутонзаметилсумкуЮсси—каквсегда,валяющуюся—изаботливоубралподбанку.
Юссиперкеле,когданаучишьсяубиратьвещи?!
—Хочешьводки?—спросилЮсси,сосредоточеннонакручиваякатушкуспиннинга.—
Уменявсумкеесть.
Онговорилпо–английски.
— Не хочу, спасибо, — ответил серьёзный Микко — лобастый, голубоглазый и
светловолосый,тожепо–английски.
Он тихонько подгребал, молча наблюдая как Юсси азартно работает спиннингом, и
неторопливо обдумывал, как бы поделикатнее отпроситься домой. Щекотливость
положениязаключаласьвтом,чтовчера,запивом,МикконаобещалЮссирыбачитьсним
целый день. Кружка за кружкой — пообещал показать и Щучью протоку. Юсси тут же
загорелся. Но с утра задул северный ветер, и чем сильнее он дул, тем меньше Микко
хотелосьрыбачить.Клёванебудет—значит,нетисмысласидетьнаводе.Новотпроблема:
обещал. И ещё проблема: Юсси — рыболов–маньяк, ему наплевать на клёв и северный
ветер, на потраченный впустую день. Он и Микко считает таким же — в своём русском
бесцеремонномкомпанействе.УсебявПиетарионкаждоеутро,вместопробежки,ходитна
Неву ловить рыбу; а два раза в месяц приезжает порыбачить к Микко. Приезжает в
Финляндию,потомучтовРоссиирыбымало—русскиенеумеютследитьзасвоимилесами
иводоёмами.И,похоже,Юссинеинтересует,почемутак—ичтонадо,чтобыунихтоже
стало хорошо. Они не строят вокруг себя уют — они просто приезжают за уютом в
Финляндию. А так жить неправильно, что–то в этом паразитическое — и Микко это
огорчаетинемноговозмущает;итолькоденьгисмиряютеговозмущение.
Вернуласьпустаяблесна,разочарованнозакапалаводойскрючьев.
— А я, пожалуй, хлебну… Ветер бодрит, — легкомысленный Юсси выудил из сумки
бутылку и крепко приложился. Рослый и тощий, в стёганой безрукавке, в зелёной кепке с
длиннющим козырьком, он был похож на крокодила Гену — такой же добродушный и
нелепый.
Микконеодобрительнопокосился—питьнаводенехорошо…Онзагрёбпосильнее.
Да,надостроитьуют…Отпустилбытыменя,Юсси,чёрттакой!Миккоссожалением
посмотрелвсторонусвоегодома.Стакогорасстояниядомаказалисьигрушками—яркими,
милыми и добрыми, как пластмассовые домики «Лего» из детства. У Микко немного
потеплело на душе. До чего же прекрасна его Финляндия! Тихая и благоустроенная, вся
украшенная нарядными домами, уютно расставленными по ухоженным лесам… Он
вздохнул.Русскимэтогонепонять—дикарионинеорганизованные,всёунихнаперекосяк.
А дома масса дел. Немытый почтовый ящик, немытый джип… В магазин надо, и газон
полить.
Эх,Юсси–рюсся,ничеготынепонимаешьвнормальнойуютнойжизни!..
Вообще–тоЮссизовутИваном—Миккодоверительнопереиначилегоимянафинский
лад;такунихиповелось.ВедькакойизнегоИван,всамомделе?..Отнегосовсемнепахнет
щамиимахоркой.Юссиненаглыйинезлой,негогочетинеорётнеприличнонавсюулицу.
Не норовит обжулить, или что–нибудь украсть, или сломать. Не тупой — по–английски
вполне понимает, и даже финский немного подучил. Не мусорит, за него не стыдно перед
соседями. Выпить любит — но не напивается до скотства и мордобоя. Не пристаёт с
пустыми разговорами насчёт контрабандной водки и травки — только ловит рыбу и
собираетгрибы.Микковсегдарадовался,чтоунеготакойприличныйпостоянныйдачник.А
немногобезалаберныйинеорганизованный—токудаужрусскомубезэтого…
СамЮсси,правда,утверждает,чтоонкакразнормальныйрусский.Простозаграницу,
поегословам,ездятвосновномтерусские,ктонедавноразбогател—бывшиеспекулянты,
воры,гангстеры,иихпродажныеженщины—людиоченьспецифические.Ииммигрируют
—тожевосновномвпоискахлёгкойбогатойжизни.Вотпоэтойпене,утверждаетЮсси,и
судят о русских. Но он, конечно, всё путает — по своей русской безалаберности и
легкомыслию. Уж Микко–то повидал разных русских! Да и богатство даётся только
трудолюбивым и хозяйственным — значит, это самые трудолюбивые и хозяйственные
русские,аостальныеещёхуже…
—Неповезлонамсегодня,—наконец,осторожноначалразговорМикко.—Зрятеряем
время.Не будет…—онзащёлкалпальцами,вспоминаяанглийскоеслово«клевать».—…
Ничегонепоймаем,короче.Северныйветер.А?
ОнмногозначительнопосмотрелнаЮсси—нототнамёканепонял.
— Поймаем! — утешительно сказал Юсси, улыбнулся и снова замахнулся спиннингом.
—Непереживай!ДойдёмдоЩучьейпротоки—тамнамветернебудетмешать.
Микко мысленно чертыхнулся, на его добродушном гладком лице промелькнула еле
заметнаятеньдосады.
—Понимаешь…—началонтщательнообдуманныйвторойзаход,каквдруг…
… Как вдруг Юсси напрягся и замер, словно прислушиваясь. Микко мгновенно забыл
меланхолию.Ну?!Юссиподождалсекунду…Аккуратно,плавноподсёк.Итогдаспиннинг
изогнулсядугой,задрожал,удилищесильноповеловсторону—совсем,каквпрошломгоду,
когда он поймал Ту Самую Щуку На Двенадцать Килограммов. Микко, ахнув, азартно
схватилподсачек—незабыв,впрочем,приготовитьбагор,навсякийслучай…Ничегосебе,
айдаЮсси—неужелиопятьтакуюгромадинузацепил?!
Юсси,сделавстрашноелицо,сусилиеммоталкатушку.Рыбабылаужеблизко—леску
водило из стороны в сторону; опытный Юсси не давал ни малейшей слабины. Это не был
лососьилифорель—свечекрыбинанеделала.Этонавернякабылащука.Огромнаящука—
ужоченьтяжелоидёт…Микковглядывалсявводу,свесившисьзаборт.
—Добраярыба,добрая,—приговаривалонпо–фински.
Там,вглубине,вдругвспыхнуложёлтым.Миккоудивился—неужелибольшойкарпсел
наблесну?Такнебывает…
Он, волнуясь, сунул в воду подсачек. Снова вспыхнуло жёлтым — уже совсем близко.
Микко,незамечая,чтомочитрукава,ждал.Сновавспышкажёлтого—прямовозлесачка—
иМиккоаккуратноподхватилрыбу.Ахнувотнатуги,онвывалилеёвлодку.
Этобылащука.Огромная,килограммовнадесять.
Счешуёйизчистогозолота.
Именнотак.
Обычноущукзелёнаячешуя—вернее,камуфляжная.Пятна,полосы,светлоебрюхо…У
карпов чешуя другая — тёмно–золотистая. А у этой щуки чешуя была червонно–золотой,
ослепительнополыхающейнасолнце,каккуполаИсаакиевскогособоравПиетари….
Каждаячешуйкасияла,какновенькаязолотаямонета.
ЮссииМиккомолчали,тяжелодыша.Ониоторопелоразглядывалиудивительнующуку.
На её золотое сияние было трудно смотреть. Она не билась, лежала спокойно, только
шевелила жабрами и разевала золотистый рот. Микко на всякий случай накрыл её
подсачеком—вдругвыпрыгнетизлодки?
Юссивзялплоскогубцы,осторожнозавёлщукевзубастуюпасть,дрожащейрукойвынул
крючки.
— У нас нет лицензии на такую щуку, — сказал Микко дребезжащим голосом. И
добавил:—Этофинскаящука,еёнельзявывозитьизФинляндии…
Миккосамудивился,какуючепухунесёт.
— Надо позвонить ихтиологам… — сказал Юсси, растерянный не меньше. Он
удивлённочесалтёмныеволосыподкепкой.
—Ителевизионщикам!—оживилсяМикко.
Точно!Этожеихшанспрославиться!ОнихбудетговоритьвсяФинляндия!Аможет,и
весь мир. Он представил многочисленные интервью, участие в шоу… О, это — оседлать
Удачу!
Ивдругзвучныйженскийголоссказал,начистоманглийскомязыке:
—ОТПУСТИТЕМЕНЯ,ПОЖАЛУЙСТА!
Микко и Юсси, совсем ошеломлённые, уставились друг на друга. Юсси недоверчиво
покосилсянабутылкуводки,лежащуюнасумке,потомсновауставилсянаМикко.
—Этотысказал?..
—Нет…Ядумал,мнепомерещилось…
— ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА! — повторила Золотая Щука, и скосила на
рыбаковумныйстрадальческийглаз.
Юсси и Микко одновременно нагнулись к щуке, чтобы лучше слышать, и больно
стукнулисьголовами.
Микко, с досадой держась за ушибленный лоб, подумал, что если Золотую Щуку
отпустить, то не видать им славы. С другой стороны — говорящая щука, разумная… Её
нельзяубивать.
ОчёмдумалЮсси,поегобыстрымкаримглазампрочитатьбылонельзя.
—ОТПУСТИТЕ!ЯИСПОЛНЮЛЮБОЕВАШЕЖЕЛАНИЕ!
—Толькоодно?..—быстроспросилЮсси.
—ДА.
МикконепонимающесмотрелнаЗолотуюЩуку,всёещёдержасьзалоб.Чтозначит—
любоежелание?Толькоодно…
—Дажестомиллионовевро?—уточнилон,всвоюочередь,неверя.
— ДА. ЛЮБОЕ, НЕ ПРОТИВОРЕЧАЩЕЕ ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ. ТОЛЬКО
ОТПУСТИТЕ.
Тогда нет ничего проще! Он мысленно прикинул в уме, сколько пятисотевровых купюр
влезетвлодку,чтобыонисмоглидоплытьдодома,иоткрылбылорот,какЮссисхватилего
заруку:
—Погоди!
— Я хотел попросить сто миллионов евро — как раз влезут в лодку… По пятьдесят
каждому.
— Погоди! — глаза Юсси остро блестели. — Погоди, я знаю это… Можно ведь
попроситьнетолькодлясебя.Можнопопроситьдлявсегочеловечества!
Микко, поражённый, уставился на Юсси. Действительно, можно попросить для всех
людейсразу—какжеонобэтомнеподумал?!
—Можно,мывначалеобсудимнашежелание?—попросилЮссиуЗолотойЩуки.
—ДА.ТОЛЬКОПОЛИВАЙТЕМЕНЯВОДОЙ.
Микко схватил черпак и аккуратно облил щуку. Что можно попросить для всех людей
сразу?Счастья?Вечнойжизни?Богатства?
Какойнепростойвыбор…
Онсновазачерпнулводыизадумался,хмурябелёсыеброви.
—Давайпопросимвечнойжизнидлявсех…—наконец,предложилон.
—Правильно,—одобрилЮсси.—Ятожетакдумаю.
—ЭТОПРОТИВОРЕЧИТЗАКОНАМПРИРОДЫ.
Миккообиделся:
—Этоещёпочему?
Нощукамолчала,тяжелошевеляжабрами.
—Может,попроситьсчастьядлявсех?—ссомнениемкусаягубу,спросилЮсси.
—Авдругнасвсехсделаютсчастливымиидиотами?—резонновозразилМикко.—Не
хочу я такого счастья… Давай лучше попросим всем долголетия, пусть все живут по сто
пятьдесятлет!
— Тогда можно попросить кое–что получше. Ведь такого долголетия можно достичь и
наукой.Давайпопросим,чтобынаукабурноразвивалась?
ИтутМиккоосенило:
—Аможет,лучшепопросить,чтобывмиребольшенебыловойн?Этобылобыдобрым
делом…
Юссизадумался.
—Простопрекратитьвойны—ещёничегонезначит.ВдругдляэтогоЩукауничтожит
человечество…
Почему–тоимобоиммерещилсяподвох.Чтоподелать—онинавидалисьжульничествав
своейжизни…
— Тогда надо сделать так, — сказал Микко, — чтобы все люди жили хорошо. Хорошо
трудились,жиливэкологическичистоммире,средиблагоустроеннойприроды.Чтобывсем
хватало еды, чтобы у каждого был уютный домик. Чтобы все были честными и
доброжелательными, уважали друг друга… Тогда и войн не будет, и преступности, и наука
будетразвиваться.
—Правильно!—горячоподдержалЮсси.—Ичтобычеловекбылвысшейценностью.
—Ну,эторазумеется…
—Значит,пустьнаЗемлеустановитсякоммунизм!
Микковдругсердитонахмурился.
— Не надо коммунизма! — зло замотал он головой. — Не надо. У меня дед погиб в
тридцатьдевятом,защищаялиниюМаннергеймаоткоммунистов.
—Нотыжесамтолькочтопредложилкоммунизм…Мывсегдамечталиименноотаком
будущем.Этоиестькоммунизм!
Миккоупрямотряскруглойголовой.
— Не надо коммунизма! Я предложил, чтобы все жили, как сейчас живём мы в
Финляндии.Унасхорошо,мынинакогоненападаем.
—Дажеввосемнадцатомгодуненападали?—кривоусмехнулсяЮсси.—Ивдвадцать
первом,ивсорокпервом?
Миккообозлился.
—Авыещёбольшенападали!
—Да–да,«своястрана—клубника,чужая—черника»…
Они смотрели друг на друга — пара быстрых карих глаз, и пара спокойных упрямых
голубыхглаз.
Неужелионипоссорятся,когдаможнодобитьсясчастьядлявсех?
ИтогдаМиккомягкоулыбнулся,протянулрукуисказалдоброжелательно:
—Вотты,Юсси,приезжаешьотдыхатьименновСуоми.Значит,унасхорошо,тебяэто
устраивает. У нас уютно — и тебе этого не хватает. Ты приезжаешь за нашим уютом.
Правильно?Почемубывсемтакнежить?Пустьвсеживутуютно.
ИтогдаЮссисогласился,ипожалгладкуюладоньМикко.Всамомделе,нучегонамещё
нужно?! Пусть все люди в мире заживут, как сейчас живут в Финляндии. Пусть наш мир
станетуютным,какФинляндия.
ТакониизагадалиЗолотойЩуке,отпускаяеёобратновхолодныеводыКииви–ярве.
Вечером,втеленовостях,ониувиделиначалоисторическихХельсинкскихпереговоров.
Какизвестно,экономическиеиполитическиепринципы,выработанныевходепереговоров,
положили конец печально знаменитой Великой Расплате, страшному долговому кризису
началаXXIвека,ипривелиПланетукнынешнемузолотомувеку.Иниктотакинеузнал,что
обязансвоимсчастьемдвумскромнымприятелям–рыболовам.
***
Пятьдесят лет спустя, ветреным августовским днём, Микко и Юсси рыбачили в
Отрадном.
Чистое небо полоскалось и играло в озере, оттого вода казалась акварельно–синей, с
золотыми блёстками холодного северного солнца. Вдали молодёжь гоняла на аэротерах —
прыгали десятиметровыми «блинчиками», закладывали крутые виражи, оставляя белые
петлиследовнаводе—там,наверное,стоялрёвисмех.Аздесьветершумелтростниками,
стелилсиниебархатныедорожкиповодеипрощальномахалкраснымигроздьямирябины.
Последнийденьавгуста,последнегомесяцалета,улеталвместесветром.
Фр–р–р–р! — взлетела блесна Юсси, и плюхнулась у тростников. Микко поправил
толстые дальнозоркие очки и довольно хмыкнул: наконец–то он сравнялся со своим
приятелемвдальностизаброса.Нотутжеемусталотоскливо.Ведьнасамомделе—они
простоодряхлели.Юссисовсемсдалвпоследнеевремя…
Микко налил некрепкий кофе в термокружку, и заботливо принёс на корму Юсси. Тот
докрутил катушку, вынул сияющую мокрую блесну и взял кофе. Долго молчал, отдыхая,
держа двумя слабыми руками кружку — одетый как из коробочки, ярко и нарядно, но
безнадёжно сутулый, совсем высохший, с бледноватой веснушчатой лысиной и дряблой
шеей. И похож он был не на крокодила — а на тритона. На тощей волосатой лапке Юсси
светился зелёным медбраслет, сообщая, что его хозяин более–менее здоров и в срочной
медпомощиненуждается.
— Страшно мне, Микко, — наконец, глухо сказал он, посматривая на приятеля
выцветшими слезящимися глазами. — Страшно уходить. Наверное, это мой последний
август…
Микко понимающе положил ему руку на плечо и слегка сжал. Лицо его стало
расстроенным.
—Мнетожестрашно…Ночтоподелать,Юсси,таковаприрода.Намнеочемжалеть—
мы прожили долгую и достойную жизнь. И мы сделали людей счастливыми — есть чем
гордиться,—глазаМикко,каквсегда,светилисьровнымголубымсветом.—Жальтолько,
мывБоганеверим…
Юсси рассеянно слушал и смотрел вдаль, на качающиеся ветки рябин. Там, справа от
рябин,стоялегопрекрасныйуютныйдом,хорошовидныйсводы.НоЮссинесмотрелна
дом—онсмотрелнарябину.
—Небудемсебяобманывать:мынесделалилюдейсчастливыми.Ядажесебянесделал
счастливым…—сказалонгорько.
Миккомягковозразил:
—Посмотри,какуютносталовмире.Выведьтожеобэтоммечтали—чистыйвоздух,
доброжелательные люди, уютные дома, нет войн… Вы мечтали о такой жизни в далёком
будущем—аонавот,наступиласейчас.
Нанихупалатеньпатрульногодирижабля.
— Уют… — сварливо сказал Юсси. — В том–то и вся беда, что вся наша жизнь —
сплошной уют. До чего ни дотронешься… В том–то и вся мерзость. Мы сидим на
комфортабельных анатомических креслах, ездим в бесшумных автомобилях, живём в
сверхуютныхкрасивыхдомах,вокругнасаккуратноотремонтированныефасады.Смотри—
вотсуперудобнаяручканакружке;сколькосил«ШмиттундБраун»ухлопаланаэтотпатент,
толькочтобымоейрукесталочуть–чутьудобнее,чемчеловеку,державшемукружкутысячу
летназад…всеуширекламойпрожужжали.
МикколасковопотрепалЮссипоплечу.
—Тыпростостарыйворчун.Какможноругатьсянато,чтотебеуютно?
— Слишком дорого обошёлся мне этот уют! Никто ведь меня не спрашивает — меня
окружают очень дорогими уютными вещами, и я должен работать и работать, чтобы их
оплатить. Мне навязывают ненужный мне уют. Всё чуть–чуть красивее и уютнее, чем мне
нужно,ичутьдороже,чемяготовотдать!«Живидостойно!»Зачеммнеэтатермокружкасо
сверхудобнойручкой?!Ябыиизобычнойпопилкофе!Зачеммненовыйнарядныйсайдинг
на доме?! Зачем мне это мягкое кресло, если я готов сидеть на простом стуле — только
вернитеднижизни,потраченныенаотрабатываниеуютногокресла!Зачемнамсостарухой
восемькомнатвдоме,еслиэтикомнатыоплаченыгодаминепрерывнойработы?Зачемнам
эти постоянные подновления фасадов на муниципальных зданиях и вычурная подсветка?
Онивсегдакрасивы,какизнабораигрушек—ноэтослишкомдорогаякрасота,потомучто
всесилыобществаотдаютсяей.
Я жизнь отдал за этот чёртов уют. Всю жизнь занимался своим уютным гнёздышком.
Уют стал смыслом жизни, заменив истинный смысл. А мы ведь мечтали о другом! Что
когда–нибудьжизньстанеттакой,чтоуютсампотихонькувойдётвнеё,неотнимаявсехсил,
неотнимаятвоегопредназначения.Ведьуютхорош,еслиондосталсядаром;ноеслинаего
достижение потрачено время — это время потрачено впустую. А уж если вся жизнь
потрачена…
Миккоразвёлруками.Нучтозавспышказастарелогодикарства…
— Я не делал ничего для людей, понимаешь? — сказал Юсси высоким голосом. — Я
прожилжизньзря.Строилвокругсебяуют—длясебя.Терпеливо,какмышкароетнорку.
Всюжизньрылнорку.Рыл,рыл—такипрожилдлясебя.Итеперьсужасомчувствую,что
прогулялсвоюнастоящуюжизнь,какшкольникпрогуливаетуроки.
— Как это — не сделал ничего для людей? — удивился Микко. Он даже очки снял от
удивления.—Тыжевсюжизньработал!
Юссипокивал,словноожидалэтихслов.
—Яработалдлясебя.Мнебылобезразлично,чтояделаю—мнебылинужныденьги,
чтобы оплатить дом, машину, катер, красивую одежду, уют… Я вкалывал ради этого
избыточногоуюта—анерадитого,чтобыделатьтолучшее,чтомогу.Ятрудилсярадиуюта
на работе, я трудился ради уюта дома. НА ЧТО Я РАСТРАТИЛ СВОЙ ТРУД?! И теперь
страшно.
Юссинадолгозамолчал,браслетегонехорошопожелтел.МолчалиМикко.Онпонял,о
чём говорил его друг. Но что поделать — не всем дано стать великими учёными или
творцами, оставляющими людям плоды своего гения… Простым людям нужно
довольствоваться скромным. Раз уж так — то хотя бы просто живи достойно. Делай, что
должен—ибудьчтобудет.
Микковдругспохватился,чтобраслетдругапожелтел,исхватилсязавалидол.
— А вот когда уходил мой дед, он не боялся, — сказал Юсси, отказываясь разжимать
кулак;Миккоссилойпихалвнеготаблетку.—Дедуходил,аегоделаоставалисьлюдям—и
вотондействительнопрожилнезря.
Миккотрепалегоплечо.
— Ты соси, соси таблетку… Твой дед был писателем или учёным? Ты ничего не
говорил…
— Дед был просто учителем физики. Но он был учителем по–настоящему, а не ради
денег.Еголюбилииценилиученики,ионгордился,сколькоегоучениковсталонастоящими
учёными…Яужинепомню,сколько.Аещёдедвоевал,победилфашизм—иэтотожебыл
егоподароклюдям…Понимаешь,тогдалюдижилинемногопо–другому,недлябогатстваи
уюта, а чтобы трудиться с пользой для человечества. Каждый делал, что мог — труд был
отчётомопрожитом.
Микко недоверчиво пригладил белоснежные волосы. Когда это — «тогда»? При
коммунистах, что ли? Труд… Вечно коммунисты про труд болтают, сплошной обман. Труд
нужендлятого,чтобыжитьдостойно…
Что–товдругщёлкнуловегоголове,какбудтосветвключили.
— Хорошо бы поймать снова ту щуку… — дрожащим голосом сказал Юсси, язык его
плоховорочалсяиз–завалидола.—Зрямыпопросилиунеёуюта.Надобылопросить…
—Стопятьдесятлетжизникаждому?
—Нет.Надобылопроситьнеэто…
—Ачто?..—вголубыхглазахМиккосветиласьнаивнаянадежда…
И вдруг — всё заколыхалось, рассыпалось, растаяло — и… оказалось, что они по–
прежнемусидятнаКииви–ярве,втотсамыйденьичас,когдаонипоймалиЗолотуюЩуку.
ИЮссипо–прежнемувстаройзелёнойкрокодильейкепкеижилетке,молодойистрашно
удивлённый.
Миккоошеломлённопровёлрукамипосвоейкуртке,потрогалчистоелицо.Чтоже,это
всёемупомерещилось?Ничегонебыло?НиЗолотойЩуки,нижелания,нистарости?..
Ониуставилисьдругнадругаимолчалинеменьшеминуты.
—Утебя,кажется,водкабыла,—запинаясь,пробормоталМиккопо–фински.
Юссиегопонял.ОнмощноглотнулизгорлышкаипротянулбутылкуМикко.
—Тебетожепоказалось,чтомыбылистариками?..
Миккобулькалводкой.Наконец,оноторвался,крякнулврукавиаккуратноубралпустую
бутылку,незабывзавинтитькрышечку.
—Поплылидомой.Уменятамвискиесть.
Юсситоропливозакивал.Емутожеоченьхотелоськакследуетнабраться.Всё–такиэто
былострашно—оказатьсястариком…
Передтем,какзавестимотор,Миккоспросилозабоченно:
—Юсси,атычиталМаркса?
—Конечно!
— И у Маркса написано про труд, что это смысл жизни человека? И что труд можно
организоватьпо–другому,нетак,какунас?
Юссирассеяннопожалплечами:
— У него много чего написано. Но уж больно занудно, — он с удовольствием
рассматривалсвоируки,сильныеимолодые.
— Это хорошо, — удовлетворённо кивнул Микко. — Значит, у него всё правильно
написано. Вы, русские, неорганизованные — вот вам и кажется, что у Маркса занудно…
Вечновывсёнетакделаете—поэтомуувасинеполучилосьсМарксом.
—Тыещёнаскоммунизмупоучи!..
—ТакнезряжевашЛенинкнамездил,вФинляндию,—оченьсерьёзносказалМикко.
Унегонемногопорозовелнос.—Онздесьнашеймудростинабирался…
ЗаревелмоторилодкапонесласькдомуМикко.
Анаберегу,накамне,сиделсерыйкот—издалипохожийнафигуркубогиниБастет.Он
довольно жмурил жёлтые глаза. Серия экспериментов по социальной мотивации людей
завершена;Вежливыйбудеточеньдоволен.
***
ЭтотретьяизисторийбывшегокотаВасилия.
—————————-
Бронесказка.
Отвойныдаот«кумы»незарекайся.
Танковаяпословица.
В крокодиловой коже динамической защиты, с противонейтронным подбоем,
расшвыривая гусеницами ошмётки дёрна, выбрался из прибрежных зарослей танк.
Настороженноприслушался,поводилкраснымиглазкамиИК–прожекторов—приземистый,
пугающий,какнильскаярептилия,такойжебезжизненный,немигающий,неспособныйна
жалость…
Речка мирно шумела, перекатываясь по россыпям валунов. С того берега удивлённо
смотрел крупный олень: такого чуднОго зверя с хоботом он ещё не встречал… Олень
посмотрел, величаво повернулся и медленно скрылся в зарослях, недоверчиво подрагивая
хвостиком. Заросли, в которых скрылся олень, вели вверх по склону – там, на залысой
вершине,ждалиоленихасоленёнком.Тоженикемнепуганые…
Следовательно—врагатамтоженебыло.
Тогда танк (оказавшийся новеньким Т–90А) коротко скомандовал — и следом на берег
речки, с неприметной лесной дороги (а кое–где и прямо из зарослей, ломая кривые
деревца), с тяжёлым грохотом вывалилась вся рота. Стало тесно, грязно и душно. Костяк
ротысостоялизсрочников,«семьдесятвторых»,чумазых,тощихизлыхнавесьсветпосле
суточного марша. С ними были трое резервистов: «шестьдесят второй» и пара стариков
«пятьдесятпятых».Имолчаливый«тунгус»впридачу.
Усталыетанкиприладилисьбылопередохнуть,нотут,набеду,поразмешаннойвгрязь
дороге примчался прапор с обеспечением — потёртый, бывалый Т–80УД «Берёза»,
въедливый, как ржавчина – и завертелась занудная проза полевого быта. Выставили
охранение, расчистили сектора обстрела, поставили маскировку. Танки, подгоняемые
прапором,деловитогудели,дымилисизымвыхлопом,вскрывалибанкиссолидоломибочки
с горючим. Самых грязных прапор погнал мыть катки. «Берёзу» побаивались – был он
мордаст, плечист, и весьма вспыльчив… Командир неподалёку педантично сверялся с
картами, колдовал над комплектом спутниковой связи. Прапор, убедившись, что все при
деле,укатилккомандирузараспоряжениями.
— Эх, «даночку» бы сейчас пощупать, — тут же растянулся в траве неугомонный
разгильдяйБэшка,показывая,какиеобъёмистыебокау«даночки».
— Смотри, Ромео, прилетит тебе в бок «ломик», оглянуться не успеешь, — хмуро
пробурчал один из резервистов, лобастый «шестьдесят второй» по прозвищу Компьютер,
возясьсоскользкойотпролитойсмазкибочкой.
Танки Компьютера уважали: он был настоящей энциклопедией на гусеницах – про
военную технику и сражения минувших эпох знал всё, сыпал цифрами, датами,
характеристиками, цитатами – побольше, чем в иной библиотеке; слушать его было одно
удовольствие.Вселенивопотянулисьпоближе:послетого,какнечаяннораздавилибумбокс,
словесные баталии между Компьютером и Бэшкой стали единственным развлечением в
роте.
— А мы сначала позаботимся, чтобы «даночка» одна осталась, — вкрадчиво объяснил
Бэшка.–Натомыитанчики!ВсемвкатимпосамыеНидерланды!
—Аеслитам«абрашка»окажется,или«лёпа»?–подначилкто–тоскептический.
— Командир его порвёт, как Тузик грелку! – убеждённо заявил Бэшка. – С нами же
Командир!
Всесолидносогласились:онитожевериливКомандира…
—Танкистанкаминевоюют,—напомнилКомпьютер,по–прежнемухмурый.–Наше
дело–взламыватьоборонуиидтивпрорыв.Анасчёт«абрашки»тысильнонеправ;недай
Мехвод с ним встретиться — даже Командиру… Ты что–нибудь про броню «чобхэм»
знаешь? А про уранокерамику? Таких зверюг взять можно только тактикой — если
повезёт…
—Нашитанкивсегдабылилучшимивмире!–гнулсвоёупрямыйБэшка.
—«Лучшими…»—проворчалКомпьютер.–Унихдажебез«абрашек»и«лёп»—увсех
тепловизоры, спутниковая навигация, автоматические системы управления огнём…
Обученные, натасканные, как овчарки. И хорошо знают, чего хотят; всё у них под цель
заточено. А у нас?.. Срочники да резервисты. Тепловизор только у командира… – он
сплюнул. – Бросили нас отдуваться — старьё, хлам доперестроечный… «Лексусов» с
«кайенами» себе напокупали — вместо тепловизоров. Либеральная, м–мать, империя… А
потом, случись что, ещё и скажут, что нас было больше… И не забывай, — он потыкал
пулемётомвверх,—нашглавныйврагтам,заоблаками.Такинеувидишь,откуда«маверик»
прилетел…
Танкитриждысплюнули.
— Ну, за облака я не достану – а вот «абрашку» отмудохаю, — шалопай Бэшка вдруг
вскочил. – Ты мне только покажи, где у него боекомплект, я уж его нащупаю! — он по–
боксёрски резко поднырнул. Жилистый и резкий, как разболтанная пружина, он настырно
надвигался на пятящегося Компьютера, показывая хлёсткими хуками со всех сторон, как
будетщупатьуврагабоекомплект.–Аукомандира–управляемоеоружие!Аукомандира–
«Штора»!Всехпорвём!
Странные чувства испытывали танки, слушая их споры. Компьютеру они верили
разумом,ивсегдапризнавалиегоскептическуюправоту;носледомделалходлихойБэшка–
ибудтотучирассеивались,ивыходило,чтоонтожеправ,ивсёнетакплохо…Хотяничего
умного он не говорил; просто была в нём какая–то дикая, вызывающая восхищение,
всесокрушающаянапористость,заразительнаявераввозможное,впростотужизниивсебя.
Обладателитакойверыидутпожизнилегко,невидянивчёмпрепятствий,расправляясьс
проблемами,окоторыхпрочимипомыслитьневероятно;всёимпоплечу;ониухитряются
уводить самых красивых и неприступных женщин – порой без копейки в кармане! — и
считают унизительным уступить хоть кому–то из встреченных, в чём бы то ни было…
Жизнькипитилегкопереламываетсявокругтаких;всегдазаудачупочитаешьбытьстакимв
однойкоманде;однабеда–трудноимудержатьсяврамкахдозволенного…
Такиспориливротедвеправды:правдазнания,откоторогомногиепечали—иправда
верывсебяисвоёоружие.Двеправды…
— Отставить балаган! — угрюмо осадил Бэшку незаметно подкативший прапор.
Недоверчиво вытянув ствол, он принюхивался к горючему и к выхлопам. Бэшка тут же
присмирел.—Разтвоёшиловгузненеугомонилось—бериКомпьютера—идуйбегомна
высоткуосмотреться.Есличисто—глянетезасклоном.Ищителюбыеследы.Вэфиребез
нужды не шуметь, три щелчка – «порядок». Пятьдесят пятые, — хрипло кашлянул прапор,
ткнуввстариков,—сменитеохранение.Остальнымотдыхать—час.Ихватитобэтом.
Откатившись,прапорпнулбочкусгорючим,прислушиваяськзвуку—бочкабылаполна.
—«Ихватитобэтом»,—состроилемувследрожуБэшка.—Подвигали,Компьютер.
—Янепонял!..–удивлённообернулсяпрапор.—Бегом—выполнять!!!
…Через пять минут пришли условленные три щелчка: Бэшка сообщал с вершины, что
вокруг чисто, и они идут осмотереться вниз по склону. А ещё через пять минут вдруг
бабахнуло, эфир взорвался стрельбой и криками. Докатило глухое эхо, встряхнуло до
потрохов,принесясосущеепротивноечувство,чтоэтоужепроисходит—наявуистобой…
—Нарвались!!!Командир,десятьчасоввнизпосклону,танки,неменьшероты!Отходи,
Компьютер!!!Отходи!!!
Было слышно, как задолбил спаренный пулемёт, снова гулко бабахнула пушка. В эфир
врывалась неразборчивая чужая речь, какие–то «альфа», «браво», «чарли». Кто–то
истерическивизжал«Йаху!!!»
—Пиндосы!!!–прорычалкомандир,взревевдизелем,ивсемсталонедопереживаний.–
Берёза,Тунгус,третийвзвод–высоту;остальные–замной!Бэшка,Компьютер–держаться!
Снова резко бабахнуло, кто–то замысловато выматерился – кажется, Компьютер, и это
былостранно—слышатьотнегомат…
—Бей,бейсуку!!!–оглушительнооралБэшка.–Молодец,отлично!!!
Танкивмолчаниинеслисьнапроломчерезжидкийлесок,сненавистьюсшибаядеревья.
Хлестали по броне ветви. Командир вёл чётко, безошибочно, как автомат – спускались,
карабкались,переваливали,перепрыгивали—вперёд,вперёд!Вэфирепо–прежнемустоял
трескстрельбы,икто–тоопятьвизжал«Йаху!!!»
—Всё… траки…—тоскливопросипелКомпьютер. Былоотчётливо слышно,каконс
надрывомдышит.
—Отползай!!!–оралБэшка.–Н–на,гнида!!!
—Немогу,—ответилКомпьютер,ужесовершенноспокойно.–Уходи.
—Трос!!!Тросготовь!
—Дурень!Уходи!..
Баханьепушекслышалосьужесовсемрядом,ичто–тооченьсильнорвануло.
—Н–на,гнида!!!
—Йаху!!!
ИтутБэшкаболезненноайкнул,ачерезсекунду—ещёраз…
…Впереди открылась излучина реки – точно такая же, как на которой отдыхали пять
минутназад.Стелилсядым,ревелидвигатели,вспыхивалогонь.
Компьютер, закопчённый, с красными пятнами грунтовки и сорванной взрывом
боекомплектабашней,догорал.Чутьближедымилисьтричужака,глядявразныестороны,
уткнуввземлюстволы.
АещёближерасстреливалинеподвижногоБэшку.
Расстреливали вдесятером, встав веером. Как учили, как на полигоне, по очереди — с
колена, лёжа, под башню, в борт. Кто–то по–прежнему после каждого выстрела в экстазе
визжал «Йаху!». Бэшка молча горел, вздрагивая от попаданий. А неподалёку кого–то
заботливо эвакуировали; молотил лопастями «ирокез» с красными крестами. Всё было
красиво,правильно,аккуратно—какнаборсолдатиковизкоробочки…
Бой был коротким. Вернее, боя–то уже никакого и не было… Только Тунгус угрюмо
пролаял:«Вижуударныйвертолёт«ирокез»!»—исрезалегоочередью.
КогдадомчалисьдоБэшки,всёужекончилось.ПередБэшкойвееромстояливражеские
танки–мёртвые.
Мёртвые—все,какодин.Свидуабсолютноневредимые–номёртвые,какмистическим
проклятием сражённые. Десять Т–72 — точно таких же, как подбежавшие наши. С
импортными нашивками и обозначениями, в пижонском пустынном камуфляже… Люки
настежь.ИсамБэшка,ихблизнец,толькообгорелыйдонеузнаваемости,чёрный,осевший
набрюхо…
И – всё… Снова мирно блестела на солнце речка, и леденил броню чистый горный
ветерок,унесядымисмрад.Ватнаягорнаятишинасъелавсезвуки…Какнебыловойны–
красотаипокой;наслаждайсяирадуйсяжизни,покадвижокмолотит…
Вскорбноммолчании,бережноподтащилиКомпьютера—страшногоискрюченного.
Закурили.
— Так они и не увидели своего «абрашку»… – наконец, сказал старик «пятьдесят
пятый»горестно,дотронувшисьдоостывающегобортаБэшки.—Парни,парни…
Командир постоял ещё несколько секунд — как всегда, аккуратный и подтянутый –
потоммолчаразвернулся,подкатилкТунгусу,ужеспустившемусясвысоты,ипринялсячто–
товыпытыватьвполголоса.
— Я не видел, что он санитарный… — отвирался Тунгус заунывным голосом, угрюмо
глядявсторону.–Ячитал…Яучил…Тамбылонаписано:«ирокез»—ударныйвертолёт…
Ятакидоложилпорадио—вижуударныйвертолёт«ирокез»,всеслышали…
Командирчто–тотихосказал,иТунгусвдругвытянулсяиобрадованнозалопотал:
—Такточно!Ядумал,этокрест,какнаихфлаге!..
—Воттебеибой,—всердцахсплюнулкто–то.—Свикторией,мля,славяне…
Сновасталотихо—тольковетершелестелтравинками.
— Мы не дрались, — ясным голосом, не оборачиваясь, ответил Командир. — Дрались
БэшкаиКомпьютер.Значит,победилиони.Этобылихбой.
— И хватит об этом, — совсем севшим голосом добавил прапор. Мрачно бренча
инструментами,онполезсниматьсмёртвыхвраговтепловизоры.
Все угрюмо стояли и думали — как же это так, как такое может быть — брошенные
танки… Танк может чувствовать — не так, как люди, но может. Он умеет обижаться,
ненавидеть,можетлюбить,дажебояться–одногонеумеет:удивляться.Иужтемболее—
удивляться до оторопи. Но сейчас… Это было непонятно, противоестественно — подло,
наконец!Вэтоневерилось.Оказывается,смертьбываетнетольковудареивзрыве—нои
воттак,когдаветергуляетвраспахнутыхлюках…Оказывается,войнабываетнетолькодо
победы — а ещё когда убил и сбежал. Оказывается, можно предать всех и вся – предков,
товарищей, даже свой танк — и всё равно это будет война, а предавшего кто–то назовёт
воином.Проклятаявойна,вкоторойнастоящеговрагатыдаженеувидишь—инепотому
что он высоко за облаками — а потому что сначала придётся драться с бывшими своими,
которыхподговорилипротивтебя,вцепившисьдругдругувглотку…
Зачью–тоуютнуюлюбовькденьгам.
ЗаРодину.
Вотдвеправдыобэтойвойне.Вернее,одна.
——————ПриключенияЗалепищева,иликомузавидуютбогатые.
Богатымвсезавидуют,иоттогоненавидят.Этоизвестнолюбомубогатому.
А ведь разбогатеть совсем несложно — что бы ни говорили лентяи и завистники! Это
тоже — хорошо известно любому богатому. Главное — иметь эту цель; упорно,
самозабвенноитрудолюбивостремиться,раститьитерпеливолелеятьмечту.Этоглавное.А
завистники, между тем, даже не пытаются! Как же можно разбогатеть, не пытаясь, не
стремясь к богатству, не любя деньги всей душой? Поэтому они и бедны. Надо быть
достойнымбогатства—итогдаононемедленнопридёт.Вотивесьсекрет.
Доказательств требуете? Пожалуйста: вчера отчим подарил Залепищеву на день
рождения деньги — восемнадцать новеньких гладких пятисотевровых купюр, и Залепищев
стал богатым. Видите — ничего сложного. Ибо капитал неустанно рыщет, куда быть
вложенным,ищетустремлённых,инициативныхиэффективных.Вступайтевклуббогатых;
забудьте,наконец,пробедность!
Купюры, жёсткие, как крылья майского жука, переливались радужными голограммами,
мистически просвечивая чистыми водяными знаками. «Мы — безраздельно твои» —
шуршали они. Они сладко нашёптывали тысячи сокровенных обещаний, от них исходила
сдержанная сила, аккумулированная энергия тысяч человеко–часов. Множество людей, из
самых разных уголков мира, вырабатывали эти человеко–часы — ради краткого обладания
ими—иЗалепищевбылнаседьмомнебе,полночисозерцаяиизучаяподарок.Наконец,он
заботливоуложилденьгив«Макроэкономику»Сакса(да–да,онтеперьстудентФинэка!)-и
счастливо заскрипел пружинами кровати, мягко подхватившей его тело — молодое
перспективноетелобудущегохозяинажизни.
Залепищев парил в мечтах. С абсолютной точностью, достойной будущего финансиста,
он знал, что будет делать с деньгами. На шесть тысяч он купит тюнинговую
стритрейсерскую'двенаху'-трёхлетку,несильноб/у—нохорошопролеченную,ивложитв
неёдополнительнотысячу.Ещёдветысячиемупонадобятся,чтобыпокоритьИванову.
Для покорения Ивановой был расписан специальный план — точнее сказать, бизнес–
план. Конечно, Иванова девчонка не из дорогих и престижных — но именно такие самые
верные.Иемуонанужнаненавечериненаночь—анавсюжизнь,ионготовпроститьей
всё.Понадобятсятолькоалыепаруса,чтобыуладитьдело…Залепищевпредставилсебе,как
каждый вечер, взрыкивая прямоточным глушителем, он подлетает к их парадной на своей
краснойзверюге,какнебрежновстаётизмашины.Сабвуфергулкопрокачиваетдворбасами,
а с другой стороны из машины поднимается верная Катя, насмешливо опустив тяжёлые
ресницы — и идёт с ним под руку к двери, с каждым шагом эффектно закручивая лёгкую
юбкувзад–вперёднасвоихкрутыхсмуглыхбёдрах.Ивсеоборачиваются…Иниодназараза
непосмеетвспомнить,скемгулялаКатькараньше—потомучтоонавамтеперьнеКатька,
агоспожаЗалепищева!
Сон всё никак не шёл, отогнанный волнующими мыслями. Залепищев встал, включил
настольнуюлампу,и,любуясь,опятьразложилкупюры,словнокартыТаро.Подстеклянной
столешницей, между разложенных купюр, проглядывала желтоватая антикварная
фотография Столыпина. Благообразный Пётр Аркадьевич, всегда такой холодный и
праведно–высокомерный, сейчас взирал на своего ученика с умилением: стремление
Залепищевакпроцветанию,методичноеитерпеливое,сталоприноситьпервыеплоды.Как
разкисходудвадцатилет,предвосхищённыхСтолыпиным…
Наутро, перед выходом из дому, Залепищев в сладком волнении пригладил волосы,
набриолиненныеназад.Втихомполусветеобширнойприхожей,окружённыйсовсехсторон
дорогимдеревом,онсмотрелвчистотуогромногозеркала.Сегодняпредстоялвеликийдень.
Пришлоеговремя.Дуракиилузерынепонимают,чтовжизнинадохватать—иделатьэто
настолько быстро, насколько возможно. Успеть ухватить то, до чего пока не дотянулись
другие, ненадолго задержанные делами. Разглядеть раньше всех; идти на шаг впереди
остальных;хвататьиопережатьдругихвсвоейнише—вотзалогуспеха.Недаром«успех»и
«успеть» так похожи! А начать надо с кусков помельче, которыми пока не интересуются
сильные…
Свысокогопотолкалилсямягкийсдержанныйсвет,похожийнаосвещениетрибуны—и
Залепищев, ощутив себя перед аудиторией, ещё некоторое время удовлетворённо
жестикулировал перед зеркалом. Онтопроницательно прищуривал своибыстрыеглаза, то
по–голливудски улыбался, то изображал холодную жестокость в адрес врагов — в общем,
строилвсевозможныесолидныерожи.Наеголице,чистомикруглом,необнаружилосьни
одного прыща. Да, он теперь взрослый. Он расправил плечи под джинсовой курткой, и
пожалел,чтобезвозвратноминулиблагословенныевременакотелковитростей.
В приподнятом настроении, лёгкой светской походкой джентльмена, он прошёлся по
магазинам—любуясьэластичностьюспросаитоварнымнасыщением.Егогород,сказочно
похорошевший с приходом финансовых потоков, блистал и сиял на солнце, как новенькая
серебрянаяюбилейнаямонетаСбербанка:улицыбылиподметены,фасадычистыинарядны
послеремонтной свежестью, и утреннее солнце ослепительно играло в заставленных
товарами витринах. Залепищев хозяйски обходил район, мысленно помахивая тростью. С
колокольни радостно трезвонили — и Залепищев, благочестиво спохватясь, солидно
крестился.Жизньпёрлаасфальтовымкатком,сметаяпрепятствия,впроцветающеебудущее,
в прекрасное далёко, которое ласково звало Залепищева — в свои богатые объятия. Люди
охотно тратили деньги, качая кровь экономики — а в киосках, с обложек глянцевых
журналов,сиялигладкойкожейпервыекрасавицыстраны.Все—сплошьсветскиельвицыи
знаменитости, стройными шеренгами выставляющие напоказ свою ослепительную наготу
— как наглядное доказательство, что красота теперь надёжно измеряется в рублях, и что
жизнь, наконец, твёрдо опирается на самый прочный фундамент — на товарно–денежные
отношения.ЗалепищевмысленносравнивалжурнальныхльвицсИвановой,судовольствием
находя,чтоИванованехуже.
Онкупилгромадныйбукеталыхроз,какойтолькосмоглисобратьу«Лиговки»,всамом
богатом цветочном ларьке. Неторопливо поднялся на пятый этаж к двери Ивановой, и,
аккуратно поправив воротник, чтобы была видна золотая цепочка, позвонил. Раньше он
никогда бы не решился на такое — но с деньгами он преобразился. Деньги насыщали его
силой,делалимужчиной—смелым,спокойным,увереннымвсебе,иотчаянноциничным.
Специальнокупленныйбольшойбумажник—дляоставшихсясемнадцатикупюр—лежалв
нагрудном кармане джинсовки и источал концентрированную энергию, словно маленький
ядерныйреактор.Деньги—этовластьнадмиром.ИуЗалепищеватеперьбылкусочекэтой
власти. Власть над кусочком мира… Он, как ни крути — теперь самый состоятельный
пареньмикрорайона…
Акрасивыеженщиныдолжныпринадлежатьбогатым,иникомудругому—такустроена
жизнь!Самыекрасивыеженщины—актрисы,певицы,какимибынеприступнымионисебя
неизображали—вседоодной—быстрооказываютсяраздетымиредакторамигламурных
журналов.Заденьги!Онинаперебойслетаютсянабогатыйгламурныйблеск—потомучто
выбралибогатство.Иненадонищебродскогоханжества:дажеГрэйбылбогат,когдаобрёл
счастьесАссолью…ИпустьИвановалёгкогоповедения—ноонаничемнехужебогатых
знаменитыхтелешлюх,публичнораздевающихсяв«Максиме»или«Плейбое».Блядитеперь
—тоженормальныеделовыелюди,инечеготутстесняться!Выкаждыйденьвидитеихпо
телевизору — они поют и ведут шоу, любят и ненавидят, страдают и радуются, они
искренниеилживые,умныеиглупые—каквсе.Такиежехорошие,какивы.Любятденьги.
Человечество движется вперёд, прочь от предрассудков, к демократичности и
толерантности,иблядствопостепеннообретаетвсёболееуважаемыйстатус—сферыуслуг
и шоу–бизнеса, где вертятся колоссальные средства. Бляди рекламируют себя в журналах,
продают себя миллионерам — да и сами имеют порой миллионные обороты, давно
оккупироваввысшееобщество,сценуителевидение…Ведьблядство—этонормально,это
всего лишь обострённое желание богатства — максимально доступным естественным
способом,иничегобольше.Кто–тоторгуеттелом,кто–то—национально–историческими
претензиями.Этоабсолютнотоже,чтоторговатьсвоимтрудом,знаниями,илинефтью—
justabusiness.Впостиндустриальнойреальностидоминируетсферауслуг.Такчтозабудьте
это омерзительное бранное слово — навсегда! Экономикс не признает бранных слов —
толькоблага,толькоудовлетворениепотребностейобщества.
Залепищев, цинично щурясь и по–крысиному задрав верхнюю губу, смотрел на старую
дверь,недавнопокрашеннуюпростоймаслянойкраской.Да,кегосчастью,Иванова—не
миллионная цыпа… Пока… Глаза Ивановой наполнятся благодарными слезами, и он
подниметеёвуютныйблагоустроенныймир,мируспешныхджентльменов…
Замокгромкощёлкнул.
—Толя?!—Ивановаобрадованноулыбаласьсвоимигладкимиполнымигубами.Ивовсе
не насмешливо, как обычно, а приветливо, слегка удивлённо и даже немного растроганно.
—Заходи,Толя…
— Здравствуй, Катя. — Залепищев удивился себе — раньше он немел в присутствии
Ивановой.Атеперьбылспокоениделовит.Онструдомпросунулогромныйбукетвузкую
дверь.—Этотебе.
Глаза у отступившей назад Ивановой стали совсем удивлёнными. Её огромные карие
глаза на тонком лице, и бархатные и блестящие одновременно, всегда такие загадочные и
красивые… Она ахнула, восхищаясь громадным букетом, немного растерянно засуетилась,
осторожноподхватиларозыипонеславванную,аЗалепищевлюбовалсяеёосинойталией,
ладно обтянутой лёгким летним платьем, и чёрным блеском длинных вьющихся волос,
усмирённыхинаправленныхмассивнойбелойзаколкой;итонкимиизящнымилодыжками,
восхитительно заканчивающими идеальные гладкие ровные ноги — лодыжками такими
изящными,будтобыонанебосикомпоприхожейшлёпала,анавысокихтонкихшпильках.
Онасмутилась,да!!!
Через минуту Иванова вернулась, глаза её сияли, она тихо и загадочно улыбалась.
Залепищевсходувзялбыказарога:
—Катя,будьмоейж…
Ивановастремительнопротянуласвойтонкийпальчик,ишутязажалаЗалепищевугубы:
—Толечка,солнышко,непроизносипоспешныхсловспорога!
От этого невинного, игривого прикосновения у неопытного Залепищева закружилась
голова. Он оторопело замолчал, и от его губ, до которых дотронулся её пальчик, по телу
потекло медвяное томление. А загадочные глаза Ивановой блестели в сумерках прихожей,
словнобыизвиняясь.ОнаживовзялаоцепеневшегоотсчастьяЗалепищевазаруку,иотвела
вкомнату,усадивнамягкийдиван,асамалегкоселавкреслонапротив.
— Толечка… — она тараторила что–то беззаботное, дружелюбно улыбаясь, но
Залепищев ничего не слышал. В голове его шумело, щёки постепенно раскалялись. Он
рассматривал комнатку Ивановой — давно не ремонтированную, без кондиционера, с
дешёвой мебелью тридцатилетней давности, но трогательно–чистенькую, с обязательными
ковром на стене, книгами в застеклённых полках, плюшевыми игрушками по углам и
детскимифотографияминастенах.Медвяноетомлениеподнималосьвнём,захлёстываяего
целиком, и текли непрерывной чередой головокружительные мысли. Он никогда здесь не
был — и вот он здесь! Он, взрослый мужчина, пришёл к женщине — и как всё оказалось
простоиестественно!Закакие–тотриминутыонуслышалотнеёсловразвстобольше,чем
за все десять лет в школе… Ключ мудрого отчима открыл дверь в большую жизнь! Да,
истинносказано,чтоуделкрасивыхженщин—принадлежатьбогатым,ибоонинуждаются
вбогатстведлясвоейкрасоты,абогатыенуждаютсявкрасивыхженщинах,испроснаходит
предложение с обеих сторон… Это даже удачно, что она немного б/у — тем дешевле
обойдётся, и конкурентов на неё нет. Он поднимет её со дна, очистит, немного в неё
вложится—ионазасияет!Иещёнесколькоминут—и…ОнсмотрелнагрудьИвановой,и
никак не мог оторваться. Эта прекрасная грудь, обтянутая лёгкой тканью, ничем не
поддерживаемая, совершенной формы — и смуглая кожа предгорий, нежно светящаяся в
скромном разрезе простенького платья… О, она может позволить себе быть скромной!
Самая красивая и самая большая грудь в микрорайоне. А ведь это он, Залепищев, первым
открылкрасотуэтойдевчонки—ещёвшестомклассе,когдаунеёничеготакоговпомине
небыло…Онбылпоушивлюблён,ионаиногдананегосмотрела…Апотомонарасцвела,
распустились они — и налетели со всех сторон наглые чужие охотники на готовенькое,
развратили юный цветок и всё кончилось… Она гуляла с ними! Залепищев их часто
встречал, с деланным безразличием отводя обожжённые ревностью глаза — и любовь,
растоптаннаябесцеремоннымикопытамичужаков,вскорезасохлаиугасла.
«Незасохла!!!Неугасла!!!»—внагрудномкарманебиласьмогучаясила.Онужерешил,
что делать. С предложением он пока решил повременить, на пару часиков: сначала он
воспаритсИвановойквершинаммужскойсостоятельности—каквсе,апотомуже,после
всего,спокойноснейобовсёмдоговорится.Плеватьнаденьги—одинразкаквсеможно!
Денегещёхватит—затоонбудетговоритьужекакмужчина!
Залепищев торопливо выхватил бумажник, трясущимися от возбуждения пальцами
демонстративно достал все восемь с половиной тысяч, и бросил на журнальный столик
пятьсот евро (без сдачи не было). Он хотел сказать «Я тут немного приподнялся, и делаю
теперь девять штук евров в месяц» — неторопливо, спокойно, с железобетонной
уверенностью—новместоэтогопрохрипел:
—Разденься…я…давай…—онсглотнулконецфразы.
—Толя…—Ивановаошеломлённоуставиласьнакупюру.Казалось,онаневерила.
Слишкомщедро?!
— Ты что — дурак?! — округлившиеся глаза Ивановой смотрели испуганно и как–то
болезненно.Оначасто–частоморгала,икрасивоезагорелоелицоеёвдругсталопепельно–
серым.
Мало или много?! Или ломается? Проклятье!.. Смешавшийся Залепищев решил
действоватьнаверняка.Накартестоялонимного,нимало,аегомужскаячесть.
— Красивые женщины должны принадлежать богатым! В этом справедливость. Тебе
даютстошкузаночь—воттебе…штука.Тыэтогодостойна…
Он щедро, не глядя, швырнул на столик ещё пятьсот, рухнул на колени и в сладостной
медвянойистомепотянулсякеёгладким,матовосветящимсязолотистымколенкам.
И тут прилетела обжигающая звонкая пощёчина слева, со звуком лопнувшего мяча, от
которой занемело лицо. И следом страшный гулкий удар в правое ухо — это Иванова,
молотящаянаотмашь,неглядя,промахнуласьлевойрукойипопалачутьдальше.Залепищев
ахнул от боли в повреждённой барабанной перепонке и потерял равновесие. Иванова, тем
временем, стремительно отскочила за кресло, с отвращением и ужасом глядя на
барахтающегосяначетверенькахЗалепищева.
—Ахты…мразь!Гад!Подоноктолстожопый!!!
Господи, сколько оскорбительной злобы и ненависти было в её словах, вылетающих
словно выстрелы в лицо… Как это было обидно слышать — от неё! Как это чудовищно и
омерзительно контрастировало с тем счастьем, что представлялось ему всего несколько
минутназад!Ах,всёпошлонетак…
Смертельно оскорблённый в лучших чувствах, Залепищев почувствовал, что сейчас
потеряетИвановунавсегда—инебудетужеснейидтиотмашинырукаобруку,назависть
всемудвору—еслинемедленнонеисправитположениеинеобъяснитсядоконца.
—Какбудтояничегонезнаю!Тыжеспишьзаденьги—сСергеевым,сУлумбаевым,ис
прочими!Онимневсёрассказывали!—Залепищеваобуревалправедныйгневобделённого;
стоя на коленях, он дотянулся и крепко ухватил отчаянно вырывающуюся Иванову за
запястья. — Дурочка моя ненаглядная! — (Да!!! Он решился это сказать!!! Да! Какое
всепрощающееблаженство!!!)-Аячемхуже?!Яженичемнехуже!!!Почемумненельзя?!Я
же хочу благородно… — Залепищев говорил громким срывающимся трагическим
полушёпотом, его душила кипящая смесь обиды, эротической страсти и страсти
возвышенной.Атутещёвзыгралавнёмпатриархальнаядобропорядочность,спавшаядотого
где–то в глубинах. Добропорядочность настойчиво призывала показать крепкую руку
хозяина, силой восстановив мир и порядок в отношениях с неразумной будущей женой —
дляпростотыиобщегоблага…
АИвановабешеновырываласьикричала,такчтозвенелиплафоныналюстре:
—Ану,руки!!!Пусти!!!Пусти,подонок!!!
В совершенно потемневших больших глазах её сверкали слёзы, побледневшие губы
расплылись.Онавсёкричалаинедаваласловавставить,иЗалепищевсильновстряхивалеё,
пыталсяпоцеловать—словноискусственноедыханиегибнущейлюбвиделал.Желаниебить
онужесумелпревозмочьволевымусилием,итеперьлишьласковобормотал:
—Дурочкатымоя…выслушайже…давыслушайже,наконец,итывсёпоймёшь!!!
Нозлаясудьбасыграласнимочереднуюнесправедливость:вкомнатуворвалсямладший
братИвановой,Витька.Онбылмладшенатригода,легчеименьше—но,нераздумывая,
бросилсянаЗалепищеваисталбитькулакамипоголове—умело,злоидовольнобольно.
Залепищев с силой оттолкнул Витьку, и пока тот с грохотом поднимался среди упавших
стульев,выставилпередсобойещёоднукупюру,вродещита:
—На!!!—прохрипелЗалепищев.—Этотебе,дуралей!Толькозато,чтобытвоясестра
спокойновыслушаламеня!!!
Витьканамгновениеуставилсянакупюру,какбычок–однолетокнакраснуютряпку—и
судвоеннойяростьюринулсянаЗалепищева,опрокинувжурнальныйстоликсденьгами:
—Ахты,подонок!!!
— Успокойся… Да успокойся же… — рычал Залепищев, отталкивая, но Витька всё
бросалсяибил.—Яжезнаю,чтоувасихлеб–токчаювечеромневсегдаесть!Чтовыиз
себя тут изображаете?! Вам же нужны эти деньги! Тоже мне — заповедник нищебродской
гордыни!
Залепищев мог поклясться, что ни на мгновенье не терял контроля — но каким–то
непостижимым образом вдруг оказался сидящим на асфальте во дворе, возле парадной
Ивановой. Лицо горело и болело со всех сторон, рот был залеплен какой–то кровавой
массой. Залепищев сплюнул — это оказались мятые, все в крови купюры. Он зажал их в
кулакеи,рыдаяотогромногогоря,необорачиваясь,бросилсявонсодвора.Сзадиснегопо
однойссыпалисьрозы,прицепившиесякрест–накрестшипамикджинсовке,ноонэтогоне
замечал.
Втуалетеприкафегорячейводынебыло,изрукомойникатеклаледянаятонкаяструйка.
Ксчастью,мылоимелось,иЗалепищевпопеременнотоотмывалокровавленныекупюры,то
плескал пригоршни холодной воды в отбитое лицо. К его великой радости, купюры
отмылись начисто, и совершенно не пострадали. Он отряхнул их и, бережно проложив
туалетной бумагой, спрятал в бумажник. Оставались ещё перемазанные штаны и куртка, и
поруганная честь. «Отвергнут… Отвергнут… Отвергнут…» — болезненно пульсировала
шишка на затылке, и Залепищев, приведя себя в мало–мальски приличный вид, горестно
побрёл, куда глаза глядят. Мечтая о дуэли, он машинально спустился в метро, и шёл по
перрону,мимопроносящихсясвоемпоездов.Потомкуда–тобездумноехалвоглушительно
грохочущемвагоне,выходил,переходил…Емумерещилось,чтовсевстречныевсёзнают,всё
понимаютииздевательскиухмыляются.
На душе было свинцово–тоскливо: он потерял такое близкое счастье. И его жестоко
унизили…«Подонок»—какоемерзкое,противное,всеразрушающееслово…
«А если это правда?! Если я и вправду подонок?!» — Залепищев остановился и стал в
замешательствеощупыватьлицо,словноослепший.Мимосгрохотомнёссяочереднойсеро–
голубойпоезд.
Как всякий глубоко порядочный человек, Залепищев трепетно относился к мнению
окружающих.«Неужелиябылнеправ?Неужелимояфилософияблагабогатстваможетбыть
где–тонесовсемверна,иячем–тодействительноихобидел?Неужелиядопустилошибку,
поверив?.. Нет, это чудовищно…» Он в ужасе, крепко стиснул голову. Откуда–то в мозгу
всплыло: «…до того оброс шерстью, что верил всяким гадостям о любимой девушке»…
Неужелион…Неужелиона…
Перед ним словно открылась пропасть, в которую страшно было шагнуть — как под
проносящийсяпоезд.
«Я—подонок?..Нет.Нет!Этогонеможетбыть!Яхочудобралюдям,высокогоуровня
жизни;ведьбогатствоумножаетблагаобщества!Яхочупосвятитьсвоюжизньпроцветанию
общества,качатьфинансовуюкровьповенамэтойстраны…Значит,яхороший!Хороший!»
И,повинуясьинстинктусамосохранения,онотпрыгнулотстрашнойпропасти…
И тогда из нагрудного кармана снова пришла, разлилась по телу уверенным теплом
спасительнаяСила.«Подонок—этопросторугательство,обзывалка»,—сказалаСилапод
нарастающийрёвновогопоезда.—«Этобрань,аэкономикснепризнаётбранныхслов.Это
абсолютноантинаучныйтермин—аразтак,товсегоэтогонесуществуетвприроде.Араз
не существует — то это просто ложь, и ты можешь быть абсолютно спокоен! Твоя
философия правильна: тебе нужно великое процветающее общество, а им нужны великие
потрясения…»
Залепищевснадеждойиоблегчениемвздохнул.
Фу ты! Ну конечно! Как он сразу не сообразил? Мучил только себя бессмысленным
самокопанием… Он поднял просветлевшие глаза, с удовлетворением щёлкнул влажными
пальцами — перед лицом, словно собирался крикнуть «Эврика!» — и, преувеличенно–
радостный,беззаботнопошёлпрочь.
«А судьи, судьи–то кто?!» — саркастически вопрошал сам к себе воспрянувший
Залепищев,ввосторге находу всплескивая рукамии хлопаяпоокруглымбёдрам. —«Они
же сами ни на грош в это не верили, они просто хотели сорвать на тебе злобу! Они —
озлобленные,глубокопорочныелюди—сестра–путанаибратец,тожебудущийсутенёр.Вот
ониотзлобыинаговорилитебегадостей!»
Они…
Они…
Ох, ёлки–палки! Залепищев даже засмеялся от облечения — во весь голос, нарочито
громко — словно заглушая что–то внутри себя, и кто–то из несущихся мимо пассажиров
обернулся.
ОХ,ЁЛКИ–ПАЛКИ,ДАОНИЖЕПРОСТОЗАВИДОВАЛИ!!!Всёоказалосьтакпростои
понятно!Да,онстолкнулсяссамойобыкновеннойзлобнойзавистью!
ИЗалепищевтутжевэтоповерил—ивдушееговоцарилосьспокойствие.
«Это классовая зависть», — с наслаждением от простоты решения размышлял он,
широкошагаявверхпонаклонномупереходумеждустанциями.«Онизавидуютбогатым—и
потомуненавидятнас.Вотивсё».Каквсёоказалосьпросто…
Впереди вспыхнула драка, и прямо на Залепищева больно толкнули какого–то
интеллигентного кавказского паренька. Тот испуганно пискнул «Извыните!», подхватил
падающиеочкивроговойоправе,ипроворноскрылсязаспинойЗалепищева,оставивзапах
приличнойтуалетнойводы—атолкнувшиеегожлобы,противные,водинаковыхкепках,с
тусклыми глупыми глазами и низкими выпуклыми лбами — очевидно скинхеды —
оглушительно–злобнокричалисорваннымиголосамиемувследчто–тообидное—чтобыне
смелтутторговать,убиралсявсвоигоры,итомуподобное.Апотомвдругяростновзвылии
рванулисьследом,расталкиваяпрохожих—видимо,храбрыйкавказецпоказалимкакой–то
обидный жест. Залепищев поспешно отскочил в сторону, и они пролетели мимо, бешено и
сосредоточенномолотяножищами,какжуткиедикиезвери.
«Тоже завидуют», — философски анализировал происходящее Залепищев, упиваясь
могуществом своего интеллекта. — «Завидуют богатому приличному парню с Кавказа,
который в их родном городе стал культурнее их — вот и ненавидят… Расовая ненависть и
классоваяненависть—каквсёпросто…»Онссимпатиейулыбнулсякакому–товстречному
кавказцу,опасливоостановившемусяпривидескинхедов.
ТутЗалепищеввпервыеобратилвнимание,чтовгрудиегоощущаетсястранныйхолоди
пустота.Онпривычнымжестомдотронулсядокармана—иобомлел:
БУМАЖНИКИСЧЕЗ!
Онрывкомстащилкуртку.Дрожащимирукамиощупалкарманы—пусто!Ивбрюкион
тоженепровалился…Имобильниканебыло…ТогдаЗалепищевстремительноразвернулся
и,рыскаянадполом,какпотерявшаяследгончая,ринулсяназад.Онужепонимал,чтоего
элементарноодурачили.Но,бытьможет,онпростовыронилбумажникиниктоещёнеуспел
подобрать?!
Через полчаса Залепищев сидел в отделе милиции, до потолка провонявшем
застоявшимся табачным дымом, и торопливо, без утайки, в точных деталях рассказывал
своюисторию.
Слёзыужевысохли,ивойдавнозатихвуспокоившемсягорле—осталасьтолькотоска,
достойная Иова. Ограбленный, избитый, поруганный, он ощущал себя ничтожнее
валяющегося окурка — никчемный, никому не нужный, выброшенный в этом жестоком
миренаобочину,неспособныйдажепозвонитьотчиму.Егогрелалишьвера—вжелезную
мощьзаконаигосударства,вторжествоправосудия.
Залепищев рассказывал про подарок, про Иванову, про деньги, и про «ссору с
неработающиммладшим братом Ивановой» (онстаралсяговоритьказённымязыком, как в
криминальной хронике). Ему было очевидно, что только Иванова и её брат, зная, что он
имеетприсебекрупнуюсумму,моглинаслатьнанего«заказнуюкражу».
—Раскрытьтакоепростоепреступление,—пояснилон,—погорячимследамтрудане
составит…
Он ждал. Он — честный гражданин, он готов делать всё: сотрудничать, опознавать,
участвоватьвзадержании…
— Слушай, Залепищев, — огромный прокуренный рыжеусый капитан, принимавший
заявление, поморщился; его серые цепкие глаза тускло блестели, как лезвие давно
находящегося в службе ножа. Капитан смотрел исподлобья, сердито жуя незажжённую
сигарету, от которой едко шибало дешёвым табаком. — Если б я собственными ушами не
слышал… в лицо сказал бы любому, что таких феерических идиотов не бывает! — он
раздражённозахлопнултяжёлойкраснойладоньюмятуюкартоннуюпапкусзаявлениями.
«Иэтоттожезавидует!»—всмятениипонялЗалепищев.—«Зачтоже?!Зачтонаменя
такиестрашныеиспытания?!!»
ИтогдаЗалепищевсделалто,чтоединственнооставалосьвегонезавидномположении.
Онвдругнеудержимосталзавидовать—самомусебе,какимонбылдвачасаназад;тому
незнающемупреград,недостижимомусчастливцу.
И сразу же следом, автоматически, возненавидел объект зависти. Как и положено по
теории.
Непомоглиемуниденьги,которыеотчим,напуганныйдушевнымсостояниемпасынка,
втотжевечерсновадалему;равнокакнепомоглинилечение,нифинансоваякарьера,ни
достигнутый успех. Зависть и ненависть к себе так и душили Залепищева всю оставшуюся
жизнь,свидувполнеблагополучнуюипреуспевающую.
——————Ложь–60.
—Мама,ты—проститутка!—сообщилвосьмилетнийКолькаиотпихнултарелку.Он
ненавиделгороховыйсуп.
Накухненаступилатишина.Потомсгрохотомупалакастрюля—этомамауронила.
—Так…—отецспокойноотложилложку.—Ты,Николай,конечно,ещёнезнаешь,что
это такое. Но выдрать тебя придётся — просто, чтобы научился думать впредь, что
родителямговоришь.
Онвсталипотянулсякремню.ОтецуКолькивоенный,ременьунеговсегдапоблизости.
Покаонтолькогрозил—носейчас,похоже,былнастроенсерьёзно.
—Мальчиквшколенабралсяслов,самнепонимает,—лепеталамама,хватаяогромного
отцазаруки,закрываяКолькусобой.—Ну,Вася,нуперестань…
— Пусть башкой учится думать! — делал грозные глаза отец, пытаясь прорваться к
Кольке.—Пусти!
Верныйпризнакнеправоты,междупрочим—когданасловаотвечаютсилой…
—Язнаю,чтотакоепроститутка,—неожиданногромкоиотчётливосказалКолькаиз–
за спины матери. Он стоял, скрестив руки на груди. — Я всё знаю. Проститутка — это
нехорошая,аморальнаяженщина,котораязанимаетсясексомзаденьги.Таквот,нашамама
—проститутка.
Родителизамерли.Умамыналицепроступиливеснушки.
—Коленька,глупый,чтотытакоеговоришь…
— Я не глупый. Я всё про вас знаю — хоть вы и пытались меня обмануть. Вы мне всё
времялгали.Лгали,лгали,лгали…—Колькаговорилясноиотчётливо,какбудтощелбаны
раздавал. Именно так и должна звучать правда. — Лгали про деда Мороза. Лгали, что
Вольфа отдали в дом для престарелых собак. А ведь Вольфа убили — «усыпили», как вы
выражаетесь! Лгали, когда говорили, что детей приносит аист. На самом деле дети
рождаютсяотсекса;асексомзанимаютсяголыепроститутки,—онсненавистьювыделил
слово «проститутки», — за деньги. Отец тебе за секс отдаёт зарплату — потому что ты
проститутка.
Мамастояла,ничегонепонимая.
—Коля…
—Так…—решительноотодвинулеёотец.
Колькапопятился.
—Ипротебявсёзнаю!—смелокрикнулонвлицоотцу,стоянапорогеиготовыйдать
стрекача. — Ты — никакой не защитник Родины, а каратель! Я всё знаю про твои
командировки…Хорошасемейка!Я–товаслюбил!Я–товерил,чтовы—лучшиенасвете,а
вы—лгали!..Ненавижу!!!
Отецвдруготбросилремень.Онсжалрукивкулаки,огромныеикрасные.Потомразжал
ладони,торопливоприсел,ищаглазамиКолькиныглаза,попыталсяухватитьегозаруки,но
Колькаотскочил:
—Несмейтрогать,всудподам!
—Дактотебетакойчепухинаговорил?!
— Дядя Альфред! И ничего это не чепуха — а правда! — голос Кольки сипел от
ненависти. — Он нас учит честности! Он порядочный человек, всю правду о жизни
рассказывает, ничего не таит — не то, что вы со своей ложью! Он ещё многому обещал
научить.Унегомногоконфетижевачек;емуихнежалко—нето,чтовам!Ифильмыпро
голых обещал мне показать — он честный, не ханжа, он не прячет кассеты с голыми в
шкафу,каквы!
—АльфредВениаминович?..—переспросилабледнаямама.
Тут карие глаза отца стали бешеными, он бросился на Кольку. Колька пулей вылетел с
кухни и спрятался в комнате. Он затаился под столом и, задыхаясь, ждал расправы. Дядя
Альфредучитребят,чтострадатьзаправду—благо…
Но отец прогрохотал мимо Колькиной комнаты. Страшно хлопнула входная дверь,
полетелилохмотьяпобелкиспотолка.
Разоблачённая мама всхлипывала на кухне. А Колька сидел под столом. Он не плакал,
нет — он уже большой. Ему просто было страшно и мерзко, его бил озноб — как жить
дальше?Отец—каратель,мать—проститутка.Передлюдьми—стыдно,жизнь—навсегда
сломана.Навсегда.Уйтииздома?..Взятьпотихонькухлеба,водыиуйтижитьвподвал.Или
к дяде Альфреду, он не бросит. Он — самый лучший человек во дворе и на свете, учит
пацанов играть в футбол, учит добру, учит честности и справедливости. И к Кольке он
относитсялучшевсех.КолькеоченьзахотелоськдядеАльфреду—посмотреть,наконец,его
коллекциюфутбольныхвымпеловикубков;давноужедомойприглашает…
Колька сильно вздрогнул — где–то далеко на улице били стёкла, кто–то истошно выл.
Какой страшный, несовершенный мир! Кругом ложь, зло и насилие. И лишь один в нём
честный и добрый человек — дядя Альфред из седьмого подъезда, который обожает
возитьсясмальчишками,обучаяихфутболу.
Вскоре вернулся отец; стал шуметь водой, шипя от злости, полез на кухне в аптечку.
Потом долго успокаивал маму. Когда он вошёл к Кольке в комнату — грозный, огромный,
тяжело скрипя паркетом, сопя и фыркая, как опасный дикий зверь — Колька сжался в
комочек. Он испуганно выглядывал в щель из–под стола. Кулаки отца были забинтованы,
рукавазакатаныполокоть,лицо—каменное.«Сейчасбудеткарать»—стоскливымужасом
подумалКолька.Онпредставилсебе,чтоотецстреляетвнегоизавтомата,каквкинопро
эсэсовцев.Наулицевдругвзвыласирена«скорой»,иКолькарешил,чтоэтоужеедутзаним.
Но отец всеголишь закряхтел, селрядом состолом напол исталспокойно говорить с
Колькой. Долго они говорили — как мужчина с мужчиной. И всё разъяснилось. Ложь
рассеялась—ибелаяложь,ичёрнаяложь;вернулисьлюбовьимир.Отец,конечно,немного
слукавил,недоконцавсёрассказал—ноКолькапотомбылблагодаренемузаэто.Всему
своёвремя.
Да, а «дядю Альфреда» посадили, как из больницы выписался — он ведь и к другим
мальчикампыталсяклеиться;всёвсплыло.
Хорошо, что Колька такой непосредственный, не затаил в себе. Хорошо, что у Кольки
отецесть.
Жаль, не было такого отца у диссидентов–шестидесятников — их ведь точно так же
обрабатывали.
—————Быдловедица.
«Спасите!!!»
По вагону метро, от сидения к сидению, каталась со звоном пивная бутылка. Бутылке
былотоскливо,одинокоистрашно.Онаплакала.Онапогибала.Иникомудоэтогонебыло
дела—впочтипустомвагоне…
«Спаситеменя,люди!!!»—отчаяннозвалабутылка.
Жизнь у бутылки хрупкая — задень её ботинком, беззащитную, стоящую на проходе
среди тысяч идущих мимо ног — и она полетит, и стукнется о мраморную колонну или
гранитную ступеньку, только осколки брызнут. И всё — конец. И никто не пожалеет
погибшую бедняжку, только будут злобно ругаться, поскользнувшись на стёклах–коньках…
Мало,чтосмерть—нокакаяпозорнаясмерть:заслужитьпроклятия,статьомерзительным
мусором,кощунствомпосредиторжественнойчистотыметро…
Поезд наддалскорости, вагоннакренилсявповороте, ибутылкапокатилась,ускоряясь,
вдольповагону—прямоинеотвратимонаострыйжелезныйуголсидения,всёбыстрееи
быстрее. Бутылка роняла частые крупные слёзы, она подпрыгивала и отчаянно звенела,
надеясь, что кто–нибудь из пяти пассажиров вагона вытянет ногу, задержит, спасёт… Она
ещёнадеялась.
«Люди,люди!Небудьтеравнодушными,спасите!!!»
Старик в потёртом пальто и пенсионерских ботах дремал, опершись подбородком о
стариковскуюпалку.Ах,еслибыонтолькоеёзаметил!Извсехпассажировпо–настоящему
надеятьсяможнобылотольконанего…«Дедушка!Утебякрошечнаяпенсия!Возьмименя,
сдай! Дедушка!!!» Но старик не открыл глаз. Пьяный парень рядом с ним крепко спал,
открыв рот, почти завалившись боком на сидение — на этого надежды никакой… Ещё
неподалёкусиделаккуратный,подтянутыймолодойчеловек…Ноувы—онбылпогружёнв
чтение дорогого журнала, не видя и не слыша происходящей трагедии. А напротив двое
длинноволосых,спроткнутымисерьгамилицами,неприличнооглушительнохохотали—им
ивовсенебылоникакогоделадопустойпивнойбутылки.Бутылкапролетеламимоихвсех
— и вот она, железная стойка. Всё, конец. Коротка оказалась её жизнь: отлили на заводе,
сверкнуло беззаботное счастье детства, звонко смеялись сёстры–выпускницы, и впереди
ждало неведомое взрослое будущее, стучали колёса товарного вагона, мелькали города…
Что, думалось тогда, принесёт она людям? Лекарство? Лимонад? Вино? Быть может, её
поставятвсервант,вколлекцию,будутлюбитьиценить…Или,выпив,наполнятдомашней
наливочкой,изаживётонадолгойжизньюприрачительнойхозяйке…Носудьбаоказалась
проще: в неё впрыснули дешёвое пиво из концентрата, торопливо запихнули в тёмный
разболтанный грузовичок, швырнули под прилавок, за полчаса продали, равнодушно и
бесчувственно высосали, и незаметно поставили на пол в вагоне («А чо? А все ставят…
Ничо я не мусорю — бомжи подберут…») И вот жизнь бессмысленно заканчивается
позором и гибелью — об железную стойку под скамейкой, загадив опасными осколками
вагон…
Поезд дёрнулся, тормозя перед станцией, бутылку развернуло, и она по касательной
проехалась под сидениями, звонко тормозя. Неужели обошлось?! Поезд встал, бутылка
медленновыкатиласьнасерединупрохода.Уф…
—«Политехническая»,—объявилГолос,идвериоткрылись.
— Пока, брателло! — спохватился длинноволосый. Он сильно хлопнул гогочущего
приятеляполадониипомчалсякдверям.Неглядяподноги,прямикомнабутылку.Высокий,
резкий, грубый, в тяжёлых армейских берцах — сейчас он её заденет, она вылетит в
открытыедвери,пролетитметровпятьнавесом,иразобьётсявдребезгиокаменныеплиты
пола.
—Пока,гы–гы–гы!—заоралемувследВторойЖлоб.
«Осторожно, двери закрываются», — предупредил корректный Голос. — «Следующая
станция—«Академическая»".
Бутылказажмурилась.Вотонприближается,тяжёлыйботинок!Сейчасбудетудар…
Но оба ботинка тяжело протопали рядом, не задев, и спасительно грохнули двери,
закрываясь.Поездтронулся,ибутылка,описавдугу,плавнозакатиласьподногидремлющего
старика.Ох!Какаяэтобыланемыслимаяудача!Вэтобылотрудноповерить…
— Дедушка! — звонко позвала бутылка. Она была готова целовать эти старенькие
пенсионерские боты. — Дедушка! Я здесь, здесь!!! Возьми меня, сдай… И доброе дело
сделаешь,иденежкуполучишь.
Стариктяжеловздохнул,приоткрылнасекундуглаза,переставилпалкупоудобнее.Нет,
ни за что не будет он собирать бутылки… Нет. Бутылка ясно расслышала его печальные
мысли,ейвдругсталопочему–тостыдно…
Вагон заложил поворот, бутылка вновь потеряла равновесие, покатилась… Неужели об
железный угол?! Но поезд выровнялся, и она неимоверным усилием задержалась возле
Подтянутого.
— Молодой человек! — приятно улыбнулась ему бутылка, нервно переведя дух. — Вы
такой умный и аккуратный! Я по Вашим ухоженным ботинкам и выглаженным брюкам
вижу…Поднимитеменя,пожалуйста,идонеситедоурны.Будьтелюбезны…Имирстанет
немногочище—ведьВытаклюбитечистоту,порядокиаккуратность…
Подтянутый,поджавгубы,оторвалсяотжурнала.Онвозмущённоскользнулвзглядомпо
бутылке, неприязненно покосился на развалившегося пьянчугу. От пьяного тяжело разило
смешаннымбукетом;преобладалаводочнаяструя.
«Быдло», — брезгливо определил Подтянутый. Мысли его были кристально ясны,
аккуратныиотчётливы—бутылкаихпрекраснослышала;воттольконепонялазагадочного
слова «быдло»… Между тем Подтянутый скривился: его стройная система взглядов на
жизнь снова подтвердились. — «Тупое быдло. Мешать напитки, напиться, как свинья, и
бросить под ноги людям бутылку… Ну и людишки… Безнадёжно испорченный генофонд.
Ничтоихнепеределает,толькомассовыерасстрелы…»
Подтянутый заметил старика в стареньком пальто, и губы его стали тоньше бумаги:
неспособныйследитьзасобой—стопроцентноебыдло,недостойноежалости…
Бутылка удивлённо слушала. Стоит ли говорить, что Жлоб напротив тоже оказался
безнадёжнымбыдлом,нелучшепьянчуги!..—«Тожемне,гермафродит—бабскиеволосыи
пирсинг. Выродок. Никакого чувства собственного достоинства, никакой дисциплины…
Развращённость и безответственность, животное… С таким быдлом мы никогда не будем
житьнормально.Толькострелять!Стрелятьбезжалости—всехвырожденцев,всехалкашей
—может,летчерезстонамиудастсявывестипородунормальныхлюдей…Какангличане
—перевешаливсёбыдло,итеперьсчастливы».
Впрочем, Подтянутый легко справился с накатившим раздражением. Мужчина должен
контролироватьэмоции…
Вагонкачнуло,ибутылка,совершеннорастеряннаяотуслышанного,обмираяотстраха,
вдруг оказалась возле Жлоба. К скучающему лицу Жлоба клеилась привычная ухмылочка,
ясновыражающаяегожизненнуюпозицию.
— Молодой человек, — нервно прокашлявшись, робея, попросила его бутылка. —
Пожалуйста, только не разбейте меня ненароком… А лучше — донесите до урны…
Пожалуйста…
Противная ухмылочка Жлоба стала ещё противнее. Глаза его саркастически
прищурились—набутылку,напьянчугу…
«Быдло…», — необычайно ядовито подумал он, и бутылка отшатнулась от потока
ехиднойзлобывмысляхЖлоба.—«Какоежекругомтупоебыдло!Напиться,каксвинья,и
бросить под ноги людям бутылку. Всё, всё загажено. Семьдесят лет климов чугункиных…
Когдавэтойстранебудетнормальнаяжизнь?!»
Он перевёл иронический взгляд на Подтянутого. — «А этот? Такое же быдло,
неспособное на самовыражение, неспособное быть свободным. Типичный конформист —
косой проборчик, с детства слушался мамочку, а теперь преданно лижет у Начальства и
голосует за План Путина… Ишь, сидит с равнодушным лицом, ни до чего ему нет дела…
«Бойтесьравнодушных…»Рабфеодальногорежима…»
«А дед?» — со злорадным наслаждением ухмыльнулся Жлоб, блеснув колечком в губе.
—«Заслужилты,дедушка,своюбыдляцкуюдолю.Неборолсятысрежимомзанормальную
жизнь;нидлясебя,нидлянас,потомков,нестарался—имытебя,быдлятину,жалетьне
обязаны. Извини, дедуля: самим не до жиру — балласт за борт… Нет, — ехидно щурился
Жлоб,—стакимбыдломмыникогданебудемжитьнормально…»
— «Академическая», — напомнил Голос. Двери открылись. Жлоб и Подтянутый
поднялись и, смерив друг друга взглядами, неторопливо, размеренно пошли на выход.
Почему–то им обоим одновременно понадобились одни и те же двери, и в проёме они
крепкостолкнулисьплечами—ХолодноеПрезрениеиИскренняяНеприязнь.
— Осторожно, двери закрываются, — торжественно объявил Голос. — Следующая
станция—«Гражданскийпроспект».
—Какие–топроблемы,уважаемый?..—донеслосьсперрона.
—Этотымне,брателло?!
Наперронепослышаласьвозня,злобноешарканьеичастоепыхтение.
Дверитяжелогрохнулирезиновымичелюстями.Поезд,убыстряясь,понёссявтоннель.
—Станция«Гражданскийпроспект»…
— Молодой человек! — над пьяным склонился старик, тряся его за плечо. —
«Гражданский»!Следующая—конечная…
Пьяныймгновеннопроснулся:
— Ох… спасибо… спасибо… — он, согнувшись, словно с низкого старта, ринулся к
дверям.
«Осторожно!»—крикнулабутылка,нобылопоздно:пьяныйнеуклюжезаделеёногой.
Бутылка отчаянно взвизгнула, бешено кувыркаясь, вылетела на перрон и с размаху, звонко
долбануласьгорлышкомогранитноеоснованиеколонны.
«А–а–а–й!!!»
Ночудомнеразбилась…Опятьейповезло!
— Вот черти, — пересохший язык пьяного ворочался с трудом. — Вечно они бутылки
подногиставят,идиоты…
Он вдруг, качнувшись, цепко ухватил бутылку, и, широко мотаясь из стороны в сторону,
целеустремлённозаспешилкэскалатору.
—Молодойчеловек!
Пьяныйобернулся,пытаясьпонять,ктожеегозовёт.Сзадикнемуспешилстарик.
—Давайте–каяВаспридержу,атоВыобязательноупадёте.АнаверхуВасмогутзабрать
вмилицию…
—Ох,спасибоВам,—потёрлицопьяный.—Спасибо.Извините.
Онивместезашлинаэскалатор.
— Извините меня, Бога ради, — сказал пьяный виновато и не очень разборчиво. —
Стыдуха. Перебрал. Понимаете, кандидатскую защитил, банкет… Ничего не помню, —
помахалонрукойпередлицом.
Идействительно—несмотрянапомятость,былонодетдовольноприлично.
—Хорошеедело,—заметилстарик,крепкоподдерживаяновоиспечённогокандидатаза
локоть.Стариквдругулыбнулся:отакихбанкетахонкое–чтозналнепонаслышке…
—Вамнатрамвай?
—Нет,нет…Ятут,черездворживу…Спасибо…Вам…Извините,чтотак…
—Ничего,ничего.Нампопути.Давайте–каяВасдодворадоведу.
Онивышлиизметроизаскрипелимолодымснежком,удаляясь.
А бутылка уютно лежала в тёплой урне, на мягкой бумаге. Все опасности остались
позади;она,ошеломлённая,ещёневерясвоемусчастью,прислушиваласькболтовненовых
подружек.
—Ну,икактебелюди?—пропищалаейглупенькая«пепсиколка»,вымазаннаяпомадой.
—Правда,душечки?Унихтакиевкусняшныежевачки,вау…
— Ой, не знаешь ты жизни, — нервно засмеялась наша опытная бутылка, затягиваясь
окурком. Пивные соседки понимающе закивали. — Это какой–то кошмар. Сплошное…
быдло.
————————Плохаяпримета.
…Обитатели бункера давно привыкли, что боятся их — а не они. И тем страшнее им
былосейчас.Страхпросачивалсячерезпотолок,вместесударамиканонады,растекалсяпо
коридорам и помещениям. Иногда бункер нервно дёргался от особо близких разрывов. На
столах валялись карты и схемы, зияли распахнутой пустотой сейфы. С верхних уровней
доносилисьзвукипатефона:тампьянствовалиобезумевшиесолдаты.
Перекошенный человечек, бледно–восковой от горя и ужаса, метался по тесному
подземному кабинету. Его колотила крупная дрожь; он придерживал трясущуюся руку
другой, словно прикрывал срам. Там, куда свисали руки, мучительно сосало, дёргало и
сжималось.НоГитлервсёещёверил,чтовыберется.Верилинадеялся:возледверейстояли
двачемодана,наодномлежалаженскаяшубка.
Вдверьтихостукнули,вошёлБорман.
— Мартин! — выдохнул Гитлер клекочущим горловым голосом, всплеснул руками и
бросилсяквошедшему.—Мартин!!!
ОнсхватилБорманазаруки.
—ГдеармияВенка?!!—егобезумныеглазабегалипозрачкамБормана.
—Мойфюрер,наВенканадеждынет,—печальнопокачалголовойБорман.—Придётся
спасатьсябегством.Коридорподготовлен.
—Не терять ни секунды! — затряс осунувшимися щекамиГитлер.Еговзмокшая чёлка
прилиплаколбу.—Будущеенационал–социализмаиЕвропырешаетсявэтомгновение!Мы
ещёостановимбольшевизм,вэтомнашеисторическоепредназначение!Ева!Ева!!!
И тут, откуда–то издалека, донёсся глухой металлический удар, словно гигантской
кувалдой:
—БАМ–М–М–М…
Гитлер и Борман вздрогнули. Через полсекунды удар повторился. Ещё раз… Ещё…
Мерные удары слышались всё яснее: БАМ–М–М… БАМ–М–М… БАМ–М–М… Они
приближались.
—Чтоэто?!
На пару секунд удары прекратились; в соседнем зале совещаний послышался
придушенныйвзвизг,будтораздавиликрысу.ИсноваэтижуткиеБАМ–М–М…БАМ–М–М…
БАМ–М–М…
БорманиГитлерстояли,держасьзаруки,оцепеневотужаса.
Дверираспахнулисьотудараногой,и,согнувшисьвтрипогибели,стремительновошёл
МеталлическийГость.
Гитлертоненькозавизжалотужасаибросилсявуголкабинета.УБорманаподкосились
ноги, он рухнул на пол и закрыл рукой голову. Многотонный Гость, двигаясь пугающе
угловатои быстро, придвинулся к Борману, придавил его металлической ногой и принялся
трамбовать — слышался треск костей и жуткое чавканье, как по грязи, летели красные
брызги. Надрывно, как бормашины, выли сервомоторы. Через несколько секунд под его
страшнойногойосталисьтольколужаигрязноетряпьё.
— Аста–ла–виста–бэби, — громыхнул гость бездушным металлическим голосом и
повернулсякГитлеру.
Гитлертихоскулил,закативглаза,ицарапалстенузаспиной.
Взвывсервомоторами,МеталлическийГостьвдвашагадостигфюрера.Левойрукойон
придерживалраспахнутоебронзовоепальто,правуювытянулвперёд.
—Плохая–примета–памятники–Ленину–трогать…—пророкоталон.Бронзовыепальцы
крепкоухватилисомлевшегоГитлеразагорлоиподняли.Гитлертрепыхалсявегобронзовой
руке,хрипяимелковздрыгиваяногами.
— Модель–9К720–точка–Берлин–1945–нормализация–истории–завершена, — доложил
терминатор, когда Гитлер обмяк. Бронзовое лицо робота было добрым, с бородкой и
лукавымприщуром.—Готов–к–отправлению–в–точку–СПб–2009–для–выполнения–второй–
части–миссии…
…И тогда Ющенко дёрнулся последний раз и с визгом проснулся. Он подскочил на
кровати — задыхаясь, держась за горло. Сердце ухало в желудке, мучительно болело
заспанное ухо, майка была липкой и ледяной. Возле кровати лежал DVD–диск с любимым
американскимфильмом.
Вспальнюзаглянулопереполошенноелицоохранника:
—ВикторАндреевич,сВамивсёвпорядке?!
Ющенкоколотилакрупнаядрожь.
И вместе с ним в эту секунду крупная дрожь колотила ещё десятки людей —
президентов,губернаторов,мэров,спикеровипрочуюдрянь.
——————Ахтунг!РежиссёрФёдорБандрачукснимаетримейк«Укрощенияогня»!
«После грандиозного успеха проекта «Необитаемый остров», режиссёр Фёдор
Бандрачук, по его словам, всерьёз увлёкся историей космонавтики и приступил к съёмкам
римейкафильма«Укрощениеогня».Фильм,какобещают,будетиметьрекордныйбюджети
стартуетвпрокате12апреля20ххгода.»
«Новостикино»
***
Уютный номер в тихом маленьком отеле. В открытом окне виден пик Тейде, ярко
освещённый полуденным солнцем. Ветер доносит шум океанского прибоя. За окном
покачиваютсяпальмы.
Впрохладнойполутьменомеранегромкоразговариваютдвое.Онисувлечениемговорят
оработе.
На столике перед ними разбросаны листочки с рисунками и текстами, помятые,
заляпанные разноцветными пятнами, с весёлыми следами круглых донышек разных
размеров.Бандрачук,развалившисьвмягкомкресле,задумчивотеребиткосматующетинку
вокруг рта. Он выглядит измученным и помятым, каким–то бомжеватым — гораздо хуже,
чем обычно в журналах и телевизоре. Продюсер грузно развалился в кресле напротив; он
щедро плещет в стаканы по третьей порции виски. Толкает стакан Бандрачуку через весь
стол,тотжадноловит.
—Дредыибородкакосичкой,говоришь…Ладно,ястобойсогласен,вобразеГлавного
Конструктора должны быть выраженные черты учёного–маньяка – так будет понятнее и
зрелищнее.Окей,Гошасправится.Сценарий…Нутутты,какфанатисториикосмонавтики,
разбираешься лучше моего, – Продюсер отодвигает стопку листочков. — А Первого
Космонавта кто играть будет? – помятые глаза Продюсера мало–помалу разлипаются,
начинаютблестеть,сквозьзарослинадавнонебритыхщекахпробиваетсярумянец.—Тыже
понимаешь – это патриотическое кино! Просвещение, нах! Так что Первый Космонавт
должен пробить зрителя. До печёнок. Он должен сказать «Поехали!» так, чтобы у зрителя
оргазмотпатриотизмаслучился,какнаXXVIсъездеКПСС!Твоюмать…
— Ну ты сам подумай: ничего не нужно изобретать, – уверенно скалится Бандрачук.
Расстегнув воротник мятой сорочки, он разминает непослушные щёки, мучительно трёт
блестящий загорелый череп и смотрит на Продюсера неопределённым взглядом, тоже
блестящим. – Гагарин же! Всё уже описано. Он же наш, первый парень на деревне – куда
проще!Унегоже,бля,улыбка!..
— Улыбка… — озадаченно чешет лоб Продюсер. — Кто у нас из портретов улыбаться
нормально умеет? Они же все — под спецназы и братву заточены. Ты хочешь, чтобы
Вдовиченковулыбался?ИлиСеребряков?Онитебеулыбнутся!Онитакулыбнутся—самвсе
деньгиотдашь…МиккиРурка,чтоли,зватьприкажешьулыбаться?..
— Всё уже придумано. Красивая улыбка — это красивые зубы и красивые губы, —
раздельно внушает Бандрачук. Он говорит хрипловатым солидным баском, сверкая
заплывшими глазами. – Это тебе любой журнальный фотограф скажет. Понимаешь? Ну?!
Неужелинесообразил,когомынаметили?
Продюсерсдвинулброви.Оннапряжённошевелитртом.
—Безруков?–онкоситсянаБандрачука,нолицотогонеподвижно.–Нет…
Вдругдонегодоходит.
—Зверев,сука,чтоли?!—проясняетсяеговзгляд.
—Бинго!–Бандрачук,сусилиемперегнувшисьчерезстолик,одобрительноподставляет
ладонь, и Продюсер, довольный своей проницательностью, хлопает в неё своей волосатой
пятернёй.
— Креативно, — с удовольствием соглашается Продюсер, и трясёт над стаканами
остатками из бутылки. – Окей, Гагарина будет играть Серёжа Зверев, красавчик, – они
звонкочокаются,—замётано.Аракеты?Бля,мнеэтастарпёровскаясовковаябанальщина
а–ля60е,всеэтисигарообразныеформы—нахненужны,—онпилитжирнуюшеюребром
пухлойладони.—Изрителю—нахненужны,унаснепрограмма«Время».НадвореXXI
век.Нужныконцептуальныедизайны,современные,чтобывсехпропёрло!..
—Я тебя умоляю! – уверенно показывает ладони Бандрачук. —Дизайн будет улётный,
командахудожников–мировойкласс.Надобудет—ДжейсонаБруксаподрядим.
—Допустим…Атысамкогоигратьбудешь?—ПродюсерхитросмотритнаБандрачука.
—Даяещёокончательнонерешил…
—Кого–кого?!–проницательногоПродюсеранепровести.
— Да так, — скромно опускает глаза Бандрачук, — эпизодическую роль. Секунд на
двадцатьэкранноговремени.
—Кого?!Колись!
Бандрачукпожимаетплечами.
—Даколисьже!–неотступаетПродюсер.
— А… Генералиссимуса, кого же ещё… Ну помнишь эпизод, когда тот наезжает на
Башкирцева – мол, нам не нужен космос, нам военную пользу давай. Понимаешь, —
задушевно объясняет Бандрачук, рассматривая и теребя пуговицу на сорочке, — никто не
хочетигратьСталина.Всезассали.Унас,конечно,теперькругомпатриотизм—новсессут,
как бы карьеру не поломали. Боятся, что в Голливуд дорогу закроют. Так что — придётся
мнеотдуватьсяиспасатьфильм…
— Сочувствую… – хихикает Продюсер. — Ну ладно, ты творец – тебе решать. Только
чтобсемейныеценности,патриотизм,иникакихБелоснежек.Теперьглавное.Бюджет?..
—Тридцать.
—Долларов?
— Евров, евров, — Бандрачук бросает быстрый умный взгляд на Продюсера. В
похмельныхглазахПродюсеравялаянеопределённость,итогдаБандрачукхрабродобавляет:
—Ипятнаху–нараскрутку.
—Нуты,Фэд,сука,иосваивать,т–твоюмать!–Продюсерввосхищениидостаётвторую
бутылку.
После этой прелюдии и начинается собственно разговор о главном — чрезвычайно
эмоциональный, насыщенный профессиональными терминами и приёмами, крайне
интересный для участников, но абсолютно непонятный и оттого неинтересный нам,
непосвящённым.
***
…Премьера. Адский грохот звука в кинозале, пол ходит ходуном. Шаттлы взлетают
навстречу астероиду, угрожающему Земле. Звучат могучие аккорды темы из «Космической
одиссеи2001».
Усталый Башкирцев провожает шаттлы печальным взглядом отца, благословляющего
повзрослевшегосынанабитву.Егокостлявыйносслетящиминозрямизадираетсявсёвыше
и выше, утренний ветерок играет дредами. Наконец, инверсионные следы исчезают в
вышине.
«Поехали!» — говорит Башкирцеву кто–то сладким, уютно–развратным контральто. –
«Да поехали же, любимый!» Камера отъезжает: Башкирцев, в белой кожаной куртке с
краснымивставками,восседаетначоппере,сияющемчёрныминикелем,свысокимрулём,
руки выше головы. Раненое левое плечо наскоро перевязано банданой. Сзади его крепко
обнимает руками и длинными ногами верная жена. К спине жены ремнём притянут
чемоданчикс50000000евро,отнятымиуглавногозлодея.Камераописываетдугу:уколёс
чоппера лежит и сам главный злодей, сексот КГБ. Тот самый, оклеветавший Башкирцева в
далёком1937м;глазаостекленели,вгорленадёжноторчитегожесобственныйнож–ацтек,
с гарпунными зазубринами. Башкирцев выкручивает газ, чоппер тяжело рычит и уносится
по пустынной ленте шоссе — навстречу солнцу, которое медленно встаёт — красное,
размером в полгоризонта. Ещё некоторое время виден чоппер, то исчезающий, то
поднимающийся в дрожащем мареве по волнам шоссе, уходящего прямиком к солнцу. А
красноесолнцеужевовесьэкран.
Плывутфинальныетитры,подразмеренныйречитативДецла:
Россиямоя,
Зелёныеполя.
Космическийветер–Крутымнепомеха…
***
«Явыходилиззала,дрожащимипальцамимялнезажжённуюсигарету,имечталлишьоб
одном: чтобы никто из впереди идущих случайно не обернулся, и не увидел моих слёз. Но
все молча шли, тихо пряча глаза и глядя пред собой, как и я. Фильм, яростный и
пронзительный,никогонеоставитравнодушным.Он—онассвами.Понимаете?!Ононас,
отехпростыхроссиянах,ктопрошёлужасысталинскихлагерей,инесломался,ктосвоими
рукамизачалкосмическуюэручеловечества.Мыначализабыватьсветлыестраницысвоего
прошлого. Сегодня я вспомнил – спасибо Фёдору Бандрачуку. Я горжусь этими нашими
великимидостижениями…Это,безсомнения,лучшеекиноXXIвека.»
ИзвестныйкритикБычков–Минтаев.
————————МрачнаятайнаЫ–н’тхуа–лхы–гхы.
Эта история тянется своими корнями вглубокую древность — седую,как обветренные
ледники,которыетогдамедленноотступаликсеверу.
…Ып–хы,храбрыйохотникизродаЫп–уп,неуклюжетопталсяувходавпещеруколдуна
Ы–н’тхуа–лхы–гхы. Он опасливо озирался, нерешительно приглаживая длинную чёрную
бороду;поминутнооправлялбезнуждыбольшойсвёртоккорымать–дерева,которыйдержал
подмышкой.Беспокоитьсуровогоколдунабылострашновато.Ещёстрашнее—еслиродичи
проведают, зачем он пришёл к колдуну… Наконец Ып–хы решился и, стиснув покрепче
свёрток,громкопрокашлялся.
— Заходи, кто пришёл! — раздался из пещеры сварливый, скрипучий голос. Ып–хы,
склонившись,раздвинулпологиторопливонырнулвнутрь.
Вмаленькойпещеребылотеплоисухо,елглазадым,веселотрещалогонь.КолдунЫ–
н’тхуа–лхы–гхы сидел на медвежьей шкуре возле очага, скрестив тощие волосатые ноги.
Отблески огня играли на его жилистом теле, натёртом жиром. Лицо колдуна всё заросло
буйнымволосом,цвета разъярённого моря; въедливые чёрные глазки поблёскивали из–под
косматыхседыхбровей.Завидевгостя,онотложилдваплоскихкамня,которымирастирал
какой–токолдовскойпорошок.
—Какохота,храбрыйЫп–хы?—спросилколдунсурово.
—Охотарадует,добрыйЫ–н’тхуа–лхы–гхы,—церемонноответилнаприветствиегость,
какполагалось.Онразвернулсвёртокипротянулколдуну—тамоказалсяокороккабана.
Колдунвзял,понюхал.
—Солёныйпшу…—довольнопричмокнулонипоскрёбпятернёйпышнуюбородищу.
Ып–хысмиренноселкочагу,какположеногостю.Онипомолчали,глядявогонь.Ып–хы
всё никак не мог решиться заговорить с колдуном о своём страшном деле – язык словно
лишилсясил,аротникакнехотелоткрыться.
— Пы–ытуа–ы–хы, вождь рода Пы–уп – большой дурак, — первым начал разговор Ы–
н’тхуа–лхы–гхы,видяробостьгостя.Онсердитофыркнулипоправилтрещащееполено.
Ып–хы продолжал скромно молчать: такого вождя он не знал. Далёкий род Пы–уп он,
конечно, знал, а вот вождя его – нет. Впрочем, чего там! Это храбрые вожди родов и
всесильныеколдунызнаютдругдруга–амыпростыеохотники…НавсякийслучайЫп–хы
солиднокивнулвзнаксогласия.
— Этот дурак решил пойти против духов… – противно скривился колдун, и Ып–хы
поёжился:идтипротивдухов–действительнострашнаяглупость…Онстарательнозакивал.
Ы–н’тхуа–лхы–гхы,междутем,продолжал,высокимскрипучимголосом:
— Всякому ясно: сытные корни и злаки, а также всякая трава и деревья рождаются
духами.Духилеса,незримыеивсесильные,сажаютростки,иотэтоговсёпроизрастаетпо
ихволе.АПы–ытуа–ы–хы,дурактакой,решилсамраститькорниизлаки—иженщинсвоих
подучивает… Говорит, из зерён вырастут колосья, без всякой воли незримых духов! Идиот
невежественный, – колдун зашёлся в сухом ехидном смешке. – Будет наказан духами, —
сообщил он сурово, вдруг прекратив смеяться. – Идти против порядка, установленного
духамилеса–глупость.
Ып–хысблагоговениемистрахомпосмотрелнаколдуна.Да,ихколдун–велик…Вожди
– всего лишь самые сильные воины; а колдуны ведают духов, они могущественнее всех
вождей,искоровождиуступятимсвоювластьнавсейземле,ктомувсёдавноидёт…Аих
колдун–самыймогущественныйсредиколдунов,кудаужкакому–товождюродаПы–упдо
него… Цвет гривы колдуна, цвет разъярённого моря – великий признак мудрости и
расположения духов; чтобы дожить до бороды такого цвета, надо пережить много–много
зим, многое–многое увидеть и понять… Много–много – Ып–хы даже не знал, сколько, он
умел считать только до восьми (два пальца у него когда–то откусил пещерный медведь).
Простыеохотникиивождистольконеживут,ониуходяткпредкамчерноволосыми…
— Вожди – глупцы, это ты верно думаешь, — проницательно посмотрел на Ып–хы
колдун, и опять противно хихикнул. Он поставил на очаг горшок с водой, всыпал горсть
чёрнойвяленойтравы.–Укогосамыекрепкиеруки–утехсамыеслабыеголовы.Да…Аты
знаешь,чтосильнеелюбыхрук,дажесамыхмогучих?
Ып–хывсмятениипомоталголовой.Чтоможетбытьсильнееруквождя,еслиэтируки
добиваютсамогобольшогомамонта?!
— Сильнее любых рук — Правда! Ведь вождь убивает мамонта не просто рукой, —
колдунсноваметнулнасмешливыйвзгляднаЫп–хы,—онделаетэтокопьём.Онзнает,как
сделать копьё и как нанести им удар. Он знает Правду о копье – и только благодаря этой
Правдеможетубитьмамонта.
Ып–хыпоразился:действительно—Правдасильнеерук!
— А Правда ведома именно нам, колдунам, — в ехидном голосе Ы–н’тхуа–лхы–гхы
послышалосьвеличие,–намеёоткрываютдухи…Мы—самыеумные,мы—впередивсех,
ипотомуПравдатолькоунас,большениукого.Смотри:развекто–тоещёумеетоживить
камень?! — колдун широко повёл чумазой рукой, указывая на стены пещеры. Глаза его
лучилисьяснымсветоммудрости.
Ып–хы, чьи глаза уже привыкли к сумеркам, в который раз подивился зверям и
охотникам,бегущимпокаменнымстенам.Воистину,рисовать–дардухов;толькоколдуны
способныоживлятькамнирисунками.Ып–хытайкомнесколькоразпробовалрисовать—и
головнёй,иохрой—ноунегоничегонеполучилось,толькокакие–тонеровныелинии…
— Это духи ведут нашей рукой, когда мы рисуем – так рождается правдивый образ.
Значит,снамиПравда–верно?
Ып–хысогласнокивнул.
—Духинаучилинас,амынаучиливсех,какоткалыватьострыекусочкикремня,икак
долбитьдырувкремне,чтобывставитьрукоять…
Тут Ып–хы чуть–чуть удивился: любой, кто делал топор, знает, что дырку не долбят, а
сверлят.Впрочем,разколдунтакговорит–емувиднее…Вглавномведьонправ:кто–тоже
научил дедов, которые учат мальчишек, сверлить камень? Кто, как не колдуны, которых
подучилидухи?!
—Акогдамы,колдуны,говорим–всенамвнимают.Почему?ПотомучтонашаПравда
вышеправдытех,ктослушает;ониниженас.БлагодарядухаммызнаемВеликуюПравдуи
просвещаемостальных.Иеслиужискатьгде–тоПравду–тотолькоунас,уколдунов…А
потомумыглавнеевсех,ивседолжнынамвниматьинесметьвозражать–дляихжеблага.
Понимаешь?
Ып–хы энергично закивал: да, воистину колдуны главнее всех – ибо кто такие все
остальные, чтобы тягаться с Правдой мудрых? Родами должны править мудрые, да. Скоро
такибудет,ивсемстанетхорошо…
—Номыотвлеклись,—помолчав,заметилЫ–н’тхуа–лхы–гхы,иясныйсветвегоглазах
погас,сменилсянаобычнуюколючуюехидность.—Закакимделомтыпришёл?
Ып–хы, увлечённый мыслями о Правде и мудрости колдунов, совершенно забывший о
своём деле, спохватился. От колючего взгляда всевидящего колдуна охотнику стало не по
себе,онмучительнопокраснелиопустилглаза.
—Слабетьястал,великийколдун…–наконец,отчаянносозналсяон,судорожнотиская
большойгрязныйкулак.–Хочетсяспатьцелымиднями;охотанерадуетбольше;идаже…–
егоголоспредательскидрогнул,—дажемоюЫп–худогонятьвлесунехочется…
Ып–хы смотрел на свои чёрные ногти на ногах, не смея поднять глаз. Слабеющий
охотник–этострашныйпозор…
—Ха!–колдунвдругзвонкощёлкнулпальцамипередбородойЫп–хы.
Ловкий охотник мгновенно отпрянул – и всё же колдун успел вырвать несколько
волосковизегобороды.Ып–хызарычалотнеожиданнойболи.
Ы–н’тхуа–лхы–гхысдулволоскивогонь,закатилглазаимелкозатрясся.–Ха!Хы!!!Ха!
Хы!!!
Он вскочил, закинув голову, широко раскорячив узловатые колени. Каждый кусочек его
тощегостариковскоготелатрясся,лицостянулосьвбезжизненнуюгрязнуюмаску.Онтопал,
трясгривойистучалспециальнымиколдовскимикосточками.
Ып–хы,забывпроболь,сблагоговениемсмотрелтанецдухов.
Колдун,сделаввтанцетрикругавокругочага,вдругиздалстрашныйвопльизамер.Онс
минутупостоял,закрывглаза,исноваселнашкуру,мрачноглядяпередсобой.
Ып–хы, затаив дыхание, ждал. Ы–н’тхуа–лхы–гхы сурово молчал, помешивая варево в
горшке.
Наконец,колдунзаговорил.
—Яобщалсясдухами,—сказалонскрипуче,упершиськолючимнемигающимвзглядом
вохотника,—итеперьвсёпротебязнаю.
ДурноепредчувствиепротивнымхолодкомпробежалопомогучейспинеЫп–хы.Чтоже
такоеузналЫ–н’тхуа–лхы–гхы?!
Колдун,такисверляохотникачёрнымиглазками,продолжил:
—Слабостьтвоя–неотплохойеды.Онатольковтвоейголове.Втебяподселилсязлой
дух, это он тебя морочит и тянет из тебя силы. Он очень злой и никого не слушает. Ты
долженпрогнатьзлогодуха!
— Прогнать злого духа… – всё так и оборвалось внутри Ып–хы. Он тоскливо повесил
голову.Большевсегоонбоялсяименноэтого…Связыватьсясдухами–самоестрашноедело;
дажеразъярённыйтигр,защищающийдобычу,неделаетвоинатакимробким,какдухи…
– Может, трава какая–нибудь поможет, а? – заискивающе, с робкой надеждой спросил
охотник.–Звери,когдаслабы,едятвсякиетравы…
— Молчи, невежда! – злобно зашипел Ы–н’тхуа–лхы–гхы. — Всё в нашем мире
управляется руками незримых духов, — разносился под низким закопчённым сводом
пещеркиегогнусавыйголос.–Заменизлогодуханадоброго—ионрасставитвсёвнутри
тебявправильномпорядке.Толькотак!
Ып–хы сидел, убитый страшной вестью. Сражаться со злым духом… Да лучше с тремя
пещернымимедведямисразу,дажебезкопьяитопора!
—Тынебойся:ябудупомогатьтебе,—вдругтихонькошепнулколдун—глядянарочито
в сторону, самым уголком рта — чтобы его не подслушал злой дух. — Ты приходи ко мне
каждыйдень,послеохоты–вместемыпрогонимзлогодуха!
О счастье! Ып–хы, едва услышав, что Ы–н’тхуа–лхы–гхы согласился ему помогать, с
облегчением вздохнул и доверчиво улыбнулся. Давящий потолок тесной душной пещера
словнобыотступил,сталолегкодышать.СлавадобромуЫ–н’тхуа–лхы–гхы!
«Всё управляется незримыми руками духов… Правда у них… Незримые духи всё
расставятпоместам…»—уходя,старательноповторялонзаклинание,которомуегонаучил
великийколдунЫ–н’тхуа–лхы–гхы.
***
Многотысячлетспустя,примерновтехжекраях,молодойчеловекпофамилииИванов,
смущённо улыбаясь, зашёл в некий кабинет. В кабинете было довольно уютно – мягкий
ковёр,шторы,диван;вуглуморгалогромныйплоскийтелевизор.
—Здравствуйте,—деликатнокивнулемувежливыйпожилойдоктор.–Чтобеспокоит?
Доктор–вбелоснежномхалате,пригалстуке,слицомпрофессора—оченьнапоминал
Айболита,толькоещёнеокончательнопоседевшего.
— Да вот, — мучительно покраснел Иванов, садясь перед доктором. Он машинально
обернулся в открытую дверь процедурной — но там никого не было. – Похоже, у меня
инфекция…
Пожилой доктор участливо покивал, погладив привычным жестом эспаньолку цвета
солисперцем:
—Ночьювстаёте?Жжениеиспытываете?..
Ивановсокрушённокивнул.
— Ну что же… Да, это, вероятнее всего, инфекция. Будем лечить, — ободряюще
улыбнулсядоктор.—Дляначаланужнособратьанализы,—идокторразмашистозашуршал
ручкойвмедкарте.
—КакзаписатьВашуфамилию?–поинтересовалсяоннебрежно.
—Горбунков,—быстроответилИванов.
— Горбунков… Семён Семёнович… – без малейшей тени улыбки записал бывалый
доктор.
— А анализы сколько будут стоить? – кашлянув, поинтересовался Иванов. Чтобы не
накрутилилишнего,ценувсегданадооговариватьзаранее…
Докторназвалцену,непрерываяписьма.
Ивановпогрустнел.
—Адолларами–можно?
— Как Вам будет угодно, — спокойно, с чувством собственного достоинства, ответил
доктор,поднявнасекундуумныеглаза.–Унассвободнаястрана,амы–свободныелюди.
Он сказал это так, что Иванову стало стыдно за свою несвободность, и что так плохо
подумалопрогрессивномдокторе,которыйсовсейдушойидётнавстречупациенту…
Покадокторписалиприклеивалкакие–толисточки,Ивановунылосмотрелвтелевизор.
Вотчёрт,всё–такинамоталнавинт…Онприкинул,восколькоемуобойдётсякурслечения
(асчётвэтойшарашкинойконторкеемунакрутятпополной,можнонесомневаться–кто–
то же должен оплачивать уютный ремонт с телевизором!), и как придётся каждый день
мотатьсясюдаделатьуколы—ипогрустнелещёбольше.
В новостях, тем временем, показывали встречу белорусского президента Лукашенко с
каким–тоРаулемКастро.КтотакойэтотКастро,Ивановпомолодостилетнезнал.
— Идиоты, — не отрываясь от медкарты, интимно поделился доктор, кивнув острой
эспаньолкой в сторону телевизора. – Мучают только свои народы, вместо нормальной
жизни…Насилуютзаконыэкономики,насилуютлюдей.Ипочемутакиеболванывовласть
попадают? Править должны умные, образованные, высокодуховные люди, а не всякие
председатели колхозов. Только тогда в обществе будет справедливость, порядок и
процветание—когдасамыеумные,самыедуховные,встанутвоглавеего,ибудутследовать
естественным законам экономического развития. А эти – разве они понимают, что такое
духовность? Ничего, кроме нищеты и насилия, породить не способны… – он закрыл
медкартуисноваподнялнаИвановачёрныеумныеглаза,лучащиесяинтеллигентностью.–
Такиживут,вбездуховностиинищете.
— И ещё чёртов кризис кругом… – дипломатично поддакнул Иванов. Спасибо
интеллигентномудоктору–теперьонпредставлял,ктотакойэтотКастро…
А по телевизору, тем временем, хлёстко выступил знаменитый режиссёр С.: он тоже
возмущённо клеймил режимы Рауля Кастро и Лукашенко, притом в удивительно похожих
выражениях.
—Сейчасвозьмёмпробу,—пригасилинтеллигентныйсветвглазахдоктор,поднимаясь
из–застола.–Снимайтебрюки,вставайтенатахту,начетвереньки…Воттак,налокти…
Ивановвдругсужасомосознал,чтосейчасдолжнопроизойти…Ногимгновенностали
ватными.
О, боже! Он много раз слышал об этом, хихикал над анекдотиками – но чтобы с ним,
прямосейчас?!Нет!!!
Доктортерпеливождал.
СробкойнадеждойвголосеИвановспросил:
— Доктор, а можно как–нибудь по–другому? Ну, кровь из вены… Если это вопрос
денег…
—Ксожалению,по–другомуникак,—мягкоулыбнулсядоктор.–Вынебеспокойтесь,
ничегострашного…
Иванов в тоскливом ужасе повиновался, и медленно, ослабевшими ногами, полез на
тахту,какнаэшафот.Чутьнеплача,зажмурясь,онждал—словноударатопора.
—Ненапрягайтесь,—посоветовалдоктор.
Ивановзажмурилсяещёкрепче.
— Вот Вы говорите – кризис. Только и слышно со всех сторон: «кризис», «кризис», –
успокоительно философствовал доктор. — Какой ещё кризис? Кризис — он, главным
образом,вголовах…Ненадобоятьсякризиса–незримаярукарынкарасставитвсёпосвоим
местам…
Идокторловконатянулнарукуперчатку,обильнонамазаннуювазелином.
«Незримая рука рынка…» — в панике повторял про себя Иванов, как древнее
заклинание.–«Незримаярукарынка…НезримаярукарынкА–А–А–А!..»
———————
Живаякнигаджунглей.
Чёрная,горячая,влажнаяночьмедленноотступила.
—Вижусолнце!..—протяжновыкрикнулиздалёкойвысиОрёл.
Душныеджунгли,задыхающиесяотгорячейутреннейбани,огласилисьторжественными
хорамиптиц.Птицынаразныеголосаобсуждаливосход.Наверхнихветкахликовали:подул
ветерок, видно чистое голубое небо и краешек солнца, хватает свежего воздуха… Птицы
пониже торопливо подпевали. Каждая птица радостно пела вокруг себя, чтобы слышали
подальше,изредкаприслушиваяськсоседкамиксамымверхним.Весёлыйгомонстоялдо
небес. Иногда птицы ненадолго отвлекались, улетая быстренько склевать пару–тройку
червяков и гусениц — и скорее вернуться к своему любимому пению. Не пропустить бы
нового!
Песенбылимиллионы.Восемьлучшихпесенбылиовосходесолнца.Девятаялучшая—
о том, взойдёт ли солнце снова. Десятая лучшая песня напоминала всем, что автор песни
номертри—каквсегда,идиотидятел,исейчасопятьНачнётся.Девяностопятьпроцентов
остальных песен, уникальных и неповторимых, были о том же самом. Оставшиеся пять
процентов–безнадёжнотерялисьвпесняхоглавном.
Гвалтвсёусиливался.
—Невзойдёт!Ах!Вдругневзойдёт!—тяжелопереживалисамыегрустные.
— Идиот! Дятел! Начнётся! Нагадить ему на красную шапочку! — иногда врезались
отдельныезлыетрели.
Но в подавляющем большинстве птицы самозабвенно и радостно передавали друг
дружкевесть:
— Солнце взошло! Солнце взошло! Солнце взошло! — хотя с восхода прошло уже часа
два,инебодавнобылозатянутогорячейхмарью…
К обеду небо налилось фиолетовым мраком. Оглушительно и резко грохнуло, совсем
рядом. Все испуганно замолчали, и в наступившей тишине, среди угрожающе
приближающегосятяжёлогошума,далекоразнеслосьсчастливоекарканьепопугая:
—Япр–редупреждал,пр–редупреждал,пр–редупреждал!
Попугайотсчастьязависнаветкевверхлапами.
Лирохвосточка,изверхних,немедленносложилакрасивуюпеснь,какейстрашноикак
она не хочет Этого. Многие подхватили жалобными чистыми голосами. Но подавляющее
большинствотеперьдемоническихохотало,ликуя:
—Вотдура!Онпредупреждал!Онпредупреждал!Онпредупреждал!Вотдура!
—Самивыдуры!—обиделасьЛирохвосточка,исталасгонятьсосвоейветкивсех,кто
назвал её дурой. Она топорщила крылышки, её сердечко отчаянно стучало: так горько
разочаровыватьсявприличныхптицах…
— Дуро! Дуро! Дуро! — слышалось с соседних веток. — Тупая Лирохвосточка — в
ТёплыхПёрышках!Гламурноедуро!
Лирохвосточка немедленно с гордостью оглядела свои нарядные и уютные тёплые
пёрышки.Нуразумеется,онивсезавидовали…
Сталосовсемтемно.Иначалось…Вспыхнулиодновременнодесяткиломаныхмолний,
над джунглями встал непрерывный грохот. Налетевший шквал вывалил тонны воды, согнул
деревья.Свежестионнепринёс—казалось,водальётсянараскалённуюплиту,ивзлетает
обратно душным горячим паром. Горячий ветер рвал джунгли в клочья. Задержавшегося в
высоте Орла швырнуло о торчащий из джунглей утёс. Нахохлившиеся птицы жались к
стволам,отчаянноцеплялиськогтямизаветви.Имбылоочень,оченьстрашно…
Но вскоре ливень прекратился. Посветлело. Гром укатился в мутную даль. Птицы
отряхивались.
—Орлаубило!–первойзапелаЛирохвосточка—печальным,красивымголоском.
—Орёлпогиб!—засвистеливокруг.—Какжаль!Чтомыбудемделать?!
—Орёлбылдрянью,дрянью,дрянью!–созлобнымнаслаждениемвывелкто–то.
—Ах!Уходипрочь!–вгневепогналаегоЛирохвосточкасосвоейветки.—Какможно
петьтакиепротивныегадости?
Долгоещёджунгливолнамигомонили,изконцавконец:
—Какжаль!Какжаль!Чтомыбудемделать?!
—Нет,Орёлбылдрянью!
ИтутсновазаоралПопугай,близорукооглядываясь:
—Солнцеуходит,дур–рачьё!Взойдётлионоснова?!
Джунглинемедленновзорвалисьторопливымипрощальнымитрелями:
—Солнцеуходит!Невзойдёт!Ах!Вдругневзойдёт!
Все спешили выразить своё сомнение. Как можно красивее и громче. Но самую
красивую песню об этом сложил, как всегда, Номер Первый. Над джунглями летела
горестнаямелодичнаятоска…
Уходилудушливыйвлажныйдень,наваливаласьгорячаятяжёлаяночь.Птицызамолкали,
набираясьсилпередновымднём,которыйпринесётновыеважныетемыдляпесен.Еслион
наступит,конечно…
Старыйтолстыйудав,сменившийужедвестишкур,сытодремал,обнявветку.Онобожал
пение птиц. В песнях он не разбирался, но благодаря пению всегда отлично знал, не
трогаясьсместа,сколькоигдеимеетсяпевуний,ичемзанятакаждая.Можнонеторопливо
подползать – никто и не заметит исчезновения соседки, увлечённый собственными
трелями…
***
Авнизу,подярусамиветвей,средивечнойгрязиилипкихиспарений,копошиласьсвоим
чередом другая жизнь — унылая, плоская, как сама земля, незаметная сверху. Ползали
толстыежуткиезмеи,топалиитрещаливетвямислоны.Кого–товсёвремяжрали.Угрюмые
обезьяны — не умеющие петь и летать, вечно грязные и лохматые, обленившиеся до того,
чтопересталивлезатьнадеревья—училисьпользоватьсяпальцами,камнямиипалками.У
них пока получалось плохо; они впадали в раздражение, ссорились, яростно щеря друг на
другакрепкиеклыки,ухающепереругивалисьпримитивныммемомизтрёхбукв.
ДоизобретенияИнтернетаоставалосьещёпятьмиллионовлет.
(Сборкана2009/11/14byИркмаан)
FB2documentinfo
DocumentID:ooofbtools-2009-11-14-23-0-15-1154
Documentversion:1.01
Documentcreationdate:14.11.2009
Createdusing:ExportToFB21software
Documentauthors:
FB2Fix
About
ThisbookwasgeneratedbyLordKiRon'sFB2EPUBconverterversion1.0.28.0.
Эта книга создана при помощи конвертера FB2EPUB версии 1.0.28.0 написанного Lord
KiRon