Зайцева А.Р. Концепция истории в антифашистском романе
реклама
Зайцева А.Р. Концепция истории в антифашистском романе-предостережении Ю. Домбровского «Обезьяна приходит за своим черепом» В статье рассматривается концепция истории в романе «Обезьяна приходит за своим черепом» Ю. Домбровского. Анализ образного, идейно-структурного уровней произведения позволяет делать вывод о том, что трагическая версия истории писателя основана на идее цикличности кризисных пиков цивилизации и предотвращения возвратов к ним. Ключевые слова: Ю. Домбровский, роман-предостережение, концепция истории, цикличность, философия фашизма, палеонтология, хронотоп, сюжет, композиция, авторская идея. Творчество «последнего классика ХХ века», как сказал о Ю. Домбровском Ж. Сартр, наполненное суровыми обобщениями, пророческими предупреждениями автора, обретает особую актуальность в наше время, когда культ силы, фашизм вновь становятся реальной угрозой миру. В романе «Обезьяна приходит за своим черепом» трагический опыт XX века, осмысленный через глубинные «слои истории» (Ю. Домбровский), позволил писателю выстроить жесткую, критическую концепцию истории как цепи неизбежных повторений тех ее разломов, когда рушатся гуманистические устои жизни, «когда все живое, разумное, мыслящее объявляется подлежащим уничтожению» [1, II, с. 138]. Ю. Домбровский был одержим идеей предотвращения трагических возвратов к этим «черным провалам». Роман, написанный в 1943 году, рассказывающий о событиях 1955 года, можно считать первым в нашей литературе антифашистским романомпредостережением, обращенным к глобальным проблемам: цикличность и перспективы развития цивилизации, пути спасения ее, свобода, культура, абсолютизм. Универсализм происходящего выражен в кольцевой композиции книги, где настоящее обращено в прошлое и будущее, и в романном хронотопе: события охватывают пятнадцать лет жизни вымышленного европейского государства. В прологе 1955 год изображен как время очередного кризиса истории и возрождения фашизма в Европе. В ретроспективных частях романа о событиях 1940 года исследуются истоки и природа фашизма как мирового зла. Показана оккупированная немцами страна, дом директора Международного института палеоантропологии Леона Мезонье, в который пришли фашистские «обезьяны». Они – на пике завоеваний, под их пятой – пол-Европы, впереди – «великая восточная война» с Россией. Профессор Мезонье, не желая служить «обезьянам», добровольно уходит из жизни. Эпилог, возвращающий к современности, повествует о стоицизме сына ученого, редактора юридического отдела самой влиятельной газеты города Ганса Мезонье, который во имя предотвращения новой катастрофы жертвует своей жизнью по примеру отца. 107 Сюжетообразующим событием пролога является случайная встреча Ганса с виновником смерти отца Гарднером. Журналист публикует статью о преступном прошлом Гарднера, который через три дня был убит неизвестными. Обвиненный в «подстрекательстве к убийству лица, находящегося под государственной защитой», Ганс Мезонье оказался под судом. Целью провокации была не только расправа с неугодным журналистом, который своими публикациями «подрывал основы государства». Политическое убийство должно было спасти высоких покровителей Гарднера, знавших о зверствах бывшего немецкого палача и прочивших его на «очень высокий политический пост главы отдела Международной полиции». Провокатор Ланэ и королевский прокурор настаивают, чтобы Ганс Мезонье покинул страну и тем спас свою жизнь. Понимая, что он является главным препятствием на пути властей, боящихся гласности, журналист отказывается от предложения и готовится к публичному выступлению на суде. Автор оставляет героя на жизненном изломе, когда можно лишь догадываться о страшных последствиях его выбора. История его отца подтверждает догадки читателя, объясняет логику поступка сына и обнажает философские грани частного случая. Сюжет романа создается историей духовных исканий журналиста, которые совпали с кризисными пиками цивилизации. Он начинает понимать трагическую закономерность разгула фашизма. Источник беды – беспамятство человечества, чреватое всеобщим «сумасшествием», смещением мира и его гибелью. Уроки войны забыты уже через десять лет. Выпущенные на свободу нацисты становятся героями дня, на антифашистов идет облава. В прошлом редактор фашистского листка сейчас заведует отделом прессы прокуратуры. Бывший начальник гестапо – «органа уничтожения и смерти» Гарднер ныне «заместитель председателя фонда ветеранов и членом президиума общества бывших ветеранов», «лояльнейший и охраняемый всеми законами гражданин», сделавший блестящую политическую карьеру. Герой-партизан Крыжевич, спасший в концлагере жизнь нынешнего прокурора, объявлен им преступником и подлежит аресту. «Предатель и шкурник» Ланэ, как его называли в доме профессора Мезонье, стал символом антифашистского сопротивления, «крупным ученым», и под его началом работает журналист Мезонье. Мир вновь опрокинулся вверх дном, история вошла в очередной тупик: «Уже нельзя разобраться, кто враг и кто друг. Все, что казалось установленным на веки веков, стало опять таким же неясным, как и десять лет тому назад. Добро и зло <…> обменялись между собой местами» [1, II, с. 36]. Концепция истории как цепи трагических возвратов к катастрофическим состояниям мира определяется пессимистическим взглядом автора на законы диалектики, его сомнением в позитивизме циклического развития цивилизации. Цикличность, по Ю. Домбровскому, означает периодичность возвратов прежде всего к тупиковым рубежам истории, в частности, к гитлеровскому абсолютизму, эпохе угрозы существованию человечества. Пи108 сатель-лагерник уверен, что на новых витках времени повторяются именно трагические моменты («после мучеников всегда идут палачи»), и они знаменуют исчерпанность одного исторического цикла и начало другого. В 1955 году Европа, забывшая уроки войны, вновь оказалась перед пропастью: «Забудем все прошлое! – орали газеты, и тогда по улицам замаршировали солдаты, солдаты, солдаты; самый надежный и неподкупный гарант мира – война; вместо восстановления разрушенных городов и деревень производительные силы мира начали изготовлять смерть во всех видах. Это была поистине страшная индустрия уничтожения, и вскоре вся нация, каждый труженик уже работал не во имя жизни, своего ребенка, не на свою семью, а исключительно на смерть неизвестного солдата» [1, II, с. 38]. Название романа содержит ключевой образ-концепт, указующий на губительность очередного возвращения культа животного безрассудства. Фашистское нашествие на Европу показано как «триумфальное обезьянье шествие», под которым «в течение недель погибает все, что вырабатывалось тысячелетиями и казалось вечным и незыблемым» [1, II, с. 138]. Обезьяний лик, символизирующий примитив ума и чувства, является главным лейтмотивом в структуре образов фашистов – Гарднера, Курцера, Бенцинга, Геббельса. Имя последнего не названо в романе, но легко угадывается по обезьяньей внешности и повадкам: «уродливое обезьянье личико», «карлик, худенький, черноволосый, с подвижным обезьяньим лицом», «удлиненным обезьяньим черепом» [1, II, с. 129, 115] и т.д. Парадокс исторического момента заключается в том, что именно «этот уродец, эта жалкая мартышка была судьбой, роком» мира, «той грубой, непонятной, даже почти неразумной, но хорошо организованной силой, которая несла смерть и разрушение – только смерть и разрушение» [1, II, с. 130]. Звериное начало проступает в облике высокопоставленного нациста, в котором прочитывается рейхсмаршал Геринг: «От его грубого лица орангутанга, узловатой походки, коротких, узловатых пальцев – от всего-всего исходила тупая, неразумная мощь» [1, II, с. 115]. Однако версия истории Ю. Домбровского связана и с мыслью о том, что повторяемость всплесков безумия не может быть бесконечной. Подобная цикличность означала бы остановку прогресса и гибель человечества. Потому образ обезьяны в романе символизирует не только воинствующее невежество фашизма. В руках ученого Мезонье обезьяньи черепа являются знаком истины. Они свидетельствуют о единстве происхождения и историческом равенстве всех народов и упреждают, что человечество не имеет права скатываться к обезьяньему уровню культуры и мышления. Ю. Домбровского волновало, на каких путях можно предотвратить регресс, какова роль во всеобщей истории свободного духа одной мыслящей личности. В судьбе отца и сына Мезонье заключена вера автора в торжество культуры, памяти и человеческого разума над безумием. «Прекрасен человек и то, что творит его разум», – говорит профессор. Главная сила его и сына – памятливость. Не случайно эпиграфом к «Факультету ненужных 109 вещей» писатель избрал слова Р. Брэдбери: «Когда спросят нас, что мы делали, мы ответим – мы вспоминаем. Да, мы память человечества, поэтому мы в конце концов непременно победим» [1, V, с. 9]. Повествование в романе организовано как воспоминания Ганса об отце, которые помогают ему выстоять перед новым накатом дикости и являются напоминанием того, что может и не должно повториться. Предметом художественного исследования Ю. Домбровского стала расовая теория Третьего рейха. Немецкий фашизм задумал варварский эксперимент над человечеством: разделение его на «высших» и «низших» путем превращения мира в опытную антропологическую лабораторию, подобную газовой лаборатории нациста-ученого Курцера. Ставка делается на науку о происхождении человека и рас. Заручившись ее поддержкой, нацизм стремится утвердиться в глазах человечества как идея исключительной расы, обладающей правом переустройства мира и повелевания им. Философия фашизма сводится к «идее покорения мира» через селекцию истории, ее подчинения грубым утилитарным целям: «высшая», арийская нация восходит к «полубогу», «низшая» – к «шимпанзе». С этой целью фашистская обезьяна вернулась за «своим черепом»: не за тем древнейшим черепом неандертальца, от которого пошел весь род людской, а за более поздним, совершенным черепом кроманьонца, который немецкая раса считает истоком своей популяции. Утилизация науки, подчинение объективной истины идеологической утопии мыслится фашизмом как основное орудие победы. «Мы должны группировать вокруг себя лучшие умы Европы, – говорит главный идеолог нацизма Геббельс. – Выиграть войну <…> надо еще в умах людей, самые великие события совершаются в мозгу» [1, II, с. 324]. Носителями идеи союза «меча, гильотины и науки», «пули, петли, топора» и «скальпеля ученого» являются Гарднер, бывший ученый Курцер, Геббельс: «Не было бы у нас в руках этой нашей науки, не было бы у нас в руках автомата. Идея покорения мира родилась не на поле сражений, а в тихих кабинетах физических, медицинских, антропологических и химических лабораторий» [1, II, с. 259]. На стражу своих идей нацизм хочет поставить именно палеоантропологию. Наука о «биологической равноценности всех народностей» уничтожает святая святых «завоевателей земли» – идею расовой дифференциации человечества и «ведущей роли великой белой расы». Курцер говорит профессору Мезонье: «Вы задели нас в самом больном месте – в вопросе о происхождении нашей расы, в вопросе крови и чести нации, – и мы этого допустить не можем» [1, II, с. 198]. На условиях признания преимущественного происхождения арийской расы ученому обещают «почет, деньги, свою академию». В дело пущены шантаж, расправа с единомышленниками. Профессор Гаген повешен на перилах городского моста. Профессор Бернс покончил с собой. Последним ударом, который Мезонье не смог вынести, было подписание сотрудниками его института, в том числе любимыми учениками Ганкой и Ланэ, декларации с отказом от направления научной деятельности института, с 110 обвинением в научных подлогах учителя. Самоубийство Мезонье – свидетельство не сломленности, а внутренней свободы и победы человека мысли над временем «обезьян». В структуре повествования романа публицистически заостренная диалогическая форма превалирует над описательным и изобразительным. Развернутые дискуссии героев о прошлом и настоящем, вечном и преходящем, о цели и смысле жизни, о роли науки и культуры в истории человечества, о долге и предательстве составляют проблемное и композиционное ядро романа. Диалоги строятся как вопрос-ответ, в которых идет свободная апробация и столкновение различных научных концепций и нравственно-этических мнений, из которых высекается авторская позиция. Диалоги Курцера, Ланэ, Гарднера, Геббельса вскрывают антигуманистическую философию фашизма как современной формы вечного зла. В размышлениях отца и сына Мезонье, садовника-подпольщика Курта, Крыжевича встает мир культуры и гуманизма. Сшибкой этих мировых идей создается философский план конфликта. Книга строится как спор о путях развития человечества. «Главная ее тема, – писал автор, – человеческое первородство в борьбе за гуманизм» [2, с. 7]. Нацизм ХХ века пытается вернуть цивилизацию в «веселое и славное время средневековья, во времена господства единого разумного бога из всех богов, сотворенных человеком, – грубой физической силы» [1, II, с. 198]. Животный закон «естественного отбора» объявлен им законом социальной истории. Фашизм не может простить науке Мезонье и ее гуманизм: идею восхождения обезьяны к человеку через разум и добро. «Мы боремся против вас потому,- чеканит Курцер, - что вы заразили мир жалостью» [1, II, с. 199]. Его устами фашизм формулирует свой идеал человека: «Я – освобожденный от жалости, чувства добра и совести» [1, II, с. 339]. Спор Мезонье, Курцера и Ланэ составляют интеллектуальный центр романа. Мезонье и Ланэ – два этических полюса романа, два разных ответа на проблемы, поставленные в нем, два варианта внутреннего выбора мыслящей личности перед лицом разыгравшейся всечеловеческой трагедии. Ланэ избирает фарисейскую игру с судьбой и выживает, Мезонье бросает ей вызов и гибнет. Одной из кульминационных точек сюжета является письмо и исповедь Ланэ о его измене. Судьба и поведение провокатораученого воплощают драму сознания большинства: 1955 год – это время миллионов, избравших принцип выживания и приспособления как единственно здравый закон жизни. Ланэ уверен: нужно переждать время торжества обезьян и коротким отступничеством от правды сохранить главное – жизнь. Поэтому он «зажмурился, плюнул и подписал» подготовленное фашистами письмо с отречением от науки и учителя. Свою измену научной и нравственной истине Ланэ называет «добровольной и искренней», ибо «искренне убежден – наше дело проиграно намного столетий вперед». Пришло время силы и кулака: «С чем и как я приду воевать с этой обезьяной? – спрашивает он. – У него в руках дубина, а у меня что? Универси111 тетское свидетельство! <…> что на свете может быть сильнее кулака? Не тот прав, у кого мозга больше, а тот, у кого дубина тяжелее. И вот я пришел к заключению, что сопротивление бесполезно» [1, II, с. 139]. Из своего предательства Ланэ выстраивает целую мифологему, по которой уступка злу в условиях смертельной опасности есть необходимая закономерность истории, неизменно повторяющаяся и являющаяся, может быть, залогом сохранения истины для будущего: «Так было, когда под натиском варваров погибла троянская культура, так было, когда гибли, рассыпались страны древнего Востока, так было при разрушении и распаде Римской империи, и вот такая же судьба ждет и современную Европу» [1, II, с. 142]. Ученыйотступник Ланэ открыто признает бессилие культуры перед тотальным невежеством и насилием. «Что ж тут выламываться перед гориллой и декламировать ей Сенеку!». В подтексте романа возникает ассоциативная связь между приспособленческой позицией Ланэ и идеологией фашизма. В основе того и другого – примитивный животный инстинкт выживания. «Я хочу жить, я очень хочу жить! – срывается Ланэ, отказываясь от нравственных рефлексий, оправдывая свое падение реминисценцией из «Гамлета»: «Так трусами нас делает раздумье» [1, II, с. 140]. В пластах истории бывший ученый ищет опору своей философии: выживет тот, кто освободится от мук духа и «приспособится к изменившимся условиям». Поэтому «в юрский период, – говорит он, - выжил не атлантозавр, а маленькая сумчатая крыса. Такой сумчатой крысой я и хочу просуществовать где-нибудь в щелке все это страшное время <…> Я – крыса! Только крыса, никак не больше, чем крыса!» [1, II, с. 141]. Так возникает прозрачная аналогия фашизм-крысы-Ланэ. Их исключительность в диалектической эволюции заключается в умении адаптироваться в любых условиях и элементарно выжить. Образ крысы так же, как обезьяны, олицетворяет жизнестойкость животного примитивизма и становится еще одним образом-предостережением. Предсмертные слова профессора Мезонье наполнены тревогой за будущее, которое нужно беречь от «крыс»: «Марта, береги мой дом от крыс … в наш дом заползли крысы» [1, II, 397]. В «Обезьяне» Ю.Домбровский использует прием, который определит художественную концепцию его романов «Хранитель древностей», «Факультет ненужных вещей»: делая палачей и предателей причастными к миру культуры и науки, автор искушает их возможностью отпадения от зла. Этот сюжетный ход позволяет предельно обострить главную проблему творчества писателя – проблему нравственного выбора человека культуры, чье поведение и судьба неотделимы от его знания. По Ю. Добровскому, культурно-историческое знание само по себе не является гарантом человеческой состоятельности и правоты. Добро и зло одинаково опираются на достижения культуры и научной мысли. Линия предателя Ланэ подкрепляется судьбой практика расизма Курцера, также бывшего ученика Мезонье. Некогда профессор вышвырнул его из своей лаборатории за фальсифика112 цию эксперимента, которым тот хотел добиться славы. Тогда молодой честолюбец Курцер проводил псевдолабораторные опыты, которые теперь фашизм с его помощью продолжает в масштабах мира. Научный опыт мелкого фальсификатора – основа современной «индустрии смерти и разрушения». Она гордится тем, что опирается на практический ум ученого, доказавшего: сколько должен весить нож, и какого сечения он должен быть, с какой высоты ему должно падать, чтобы быстро отсечь голову осужденного. Курцер «научно вывел», какой концентрацией газа, в каких дозах и в течение какого времени можно задушить определенное количество людей. «Все! Наука!» – восхищается Геббельс. Лжеученый Курцер также своего рода «хранитель древностей»: он обладает уникальной коллекцией из двух тысяч «образцов» татуированной человеческой кожи, которыми он обтягивает абажуры и которым посвятил свою монографию. Нетрудно догадаться, как были добыты эти «экспонаты» начальником экспериментальных лабораторий и газовых камер. У «псевдохранителя» свои причуды («игра в футбол человеческими черепами») и свое представление о законах диалектики: расизм – естественное правило и «закон охраны чести и достоинства нации» избранных, а «идея единства наций – бессмысленность». Приобщая добро и зло к завоеваниям человеческой мысли и культуры, Ю. Домбровский ставит философский вопрос об этической и исторической ответственности ученого перед миром. Роковой выбор Мезонье определен пониманием гуманистической сущности его дела и нравственным долгом перед человечеством. Позицию ученого можно определить известным сократовским постулатом: «Знание и добродетель неразрывны». По мнению Мезонье, история – это единство оппозиций мировых констант добра и зла, истины и лжи, свободы и насилия. Задача каждого – своим коротким пребыванием в истории не способствовать нарушению этого паритета в сторону зла, сохранить «уровень мирового добра». Поведение профессора Мезонье в эпоху всеобщего безумия диктуется именно этим знанием. В сюжете возникает второй ретроспективный пласт, связанный с памятью не только сына, но самого отца. Его историческая прапамять раздвигает личное и социальное пространство-время, соотносит современность с вечностью. Так в романе формируется другой излюбленный прием Ю. Домбровского, который будет отточен и возведен в степень главного художественного принципа поэтики «Факультета»: развертывание конкретноисторических событий в контексте «древности», которая становится не только фоном, но участницей современного действа. Писатель в «Обезьяне» был на пути к свободной полифонической композиции с множественным взглядом на мир, скрепляющим воедино прошлое и настоящее, создающим образ не дискретного, а единого пространства-времени. Реальный сюжет раздвигается и углубляется системой историко-культурных реминисценций и ассоциаций, в свете которых конкретные коллизии и судьбы получают историко-философское обоснование. Вечность проступает в 113 романе в музейных черепках ученых, в озвученных героями строках Сенеки, Шекспира, в оживших мыслях Паскаля, Кювье, Дарвина, Кампанеллы, Сервантеса и др. Это та «древность», которую хранит в себе старый ученый, которая влияет на исход конкретной исторической ситуации в Европе и становится главным гарантом спасения цивилизации. Палеоантрополог Мезанье убежден, что современность есть звено единой цепи человеческой истории и ей не дано самовольно распоряжаться законами целого. Она сама зависит от него и подчиняется ему. Эту истину нельзя поймать в плен идеологии, подчинить расистской утопии. Невозможно поздние черепки кроманьонца приписать арийской расе, а череп неандертальца – всем остальным. Невозможно, ибо этого не было. Свобода выбора «хранителя древностей» определяется долгом перед этой правдой и ясным пониманием неизбежности гибели сил разрушения. Незадолго до смерти он дважды цитирует стихи любимого Сенеки о рождении «от земли и огромного змея» железных воинов, сеющих смерть, и об обреченности «семени змеиного»: «Перед зарей вас родила земля, / Погибнете вы раньше звезд вечерних!». О современных «воинах смерти» Мезонье говорит жене: «И они погибнут, Берта, все до одного. Они любят ссылаться на древнюю историю и мифологию. Так вот, во всех мифах человек всегда побеждал дракона» [1, II, с. 114]. Историк понимает, что фашизм с его философией «резать, жечь, убивать» по праву «высших и во имя высших» не имеет будущего. Таким образом, «слои истории» и культуры формируют самосознание героев, мотивируют их внутренний выбор. Полярный выбор Мезонье и Ланэ определяется тем, что они вынесли разные уроки из науки и времени. Ланэ усвоил закон самосохранения, выживания, перед которым отступают нравственные императивы; Мезонье – мысль о суде совести и веков. Ланэ воспринимает мощь безысходных обстоятельств как освобождение от моральных обязательств и оправдание его греха; Мезонье – как концентрацию личной ответственности за происходящее, как указание на долг и честь. Мезонье верит в истину, Ланэ – в силу. Ланэ боится смерти, Мезонье – изменить себе. Ланэ – временщик, невольник обстоятельств, воспринимающий историю как нечто надличностное. Мезонье понимает, что жизнь целого во все времена определяется жизнью каждой отдельной личности. В сознании профессора великие стоики прошлого Архимед, Сенека являют тот идеал вершин духа, добровольной мученической смерти за идею, которыми он соизмеряет свои решения и жизнь. Мезонье впервые появляется на страницах романа со словами, объясняющими, почему он не покинул город, куда вошли немцы: «Я остался здесь, чтобы, как Архимед, охранять свои чертежи». Жена плачет: «Конец Архимеда был известен и ей» [1, II, с. 75]. Как и его духовные пастыри, Мезонье знает о роковой предопределенности судьбы человека, ставшего на путь служения правде, и не страшится его. На провокационный вопрос Курцера, знает ли он, чем кончил его любимый философ, старик отвечает: «Сенека вскрыл себе вены по приказанию Нерона и истек кровью. Теперь, когда в мир явился новый 114 Нерон и тысячи моих братьев истекает кровью, его пример стоит всегда перед моими глазами» [1, II, с. 204]. Обреченность на правоту делает Мезонье абсолютно свободным, дает силы бросить смертельный вызов злу. Отметая доводы Курцера, пытающегося склонить его к сотрудничеству, он спокойно говорит: «Ваши предложения мне никак не подходят. Придется вам двинуть против меня танки и марширующие войска» [1, II, с. 224]. Не дожидаясь петли палача, профессор принимает яд. «Обезьяна» выстроена как философема о непобедимости свободного мыслящего человека. Руководитель антифашистского сопротивления Курт формулирует тезис, который будет доказан судьбами ученых в романе: «Случись что – этот мирный профессор археологии будет отстреливаться из музейного пистолета до последней щепотки пороха, а захватят его живым – старик вспомнит какого-нибудь героя древности и откусит себе язык» [1, II, с. 386]. Этот выбор сделают профессор Ганка, который будет стрелять в Гарднера и погибнет сам; Войцик, который вместе с Курцером выбросится из окна; Мезонье и Бернс, которые предпочтут смерть бесчестию. Судьба Мезонье-отца стала истоком нравственного выбора его сына. Ганс также понимает, что сегодня вновь на кон поставлены главные ценности человечества, и чувствует себя ответчиком за исход борьбы. Память о прошлом и нависшее над миром безумие также укрепили в нем чувство внутренней правоты и свободы. Он решительно отказывается от возможности сохранения собственной жизни и выбирает гибельный путь борьбы одиночки. Он остается в стране, чтобы защищать память и дело отца, бороться до конца с надвигающейся армадой новых «обезьян» и «крыс». Роман-предостережение Ю. Домбровского 1943 года есть первое свидетельство возникновения нового художественного сознания, которое сформирует «антологию предупреждений» конца века с эсхатологической концепцией человеческого бытия. Идеи мировой пантрагедии будут развернуты в романах А. Адамовича «Последняя пастораль» (1987), А. Кима «Отец-лес» (1989), Ч. Айтматова «Тавро Кассадры» (1996), Л. Леонова «Пирамида» (1994). Ю. Домбровский обращается лишь к одной из сторон трагической современности и предупреждает о возможном возврате к «обезьяньему» уровню цивилизации. «Мое сегодня так похоже на мое вчера, что, познав его, я уже не сомневаюсь, каким будет мой завтрашний день», – говорит его Ганс Мезонье. При всем критицизме взгляда на историю и природу человека, не способного изжить «темные инстинкты», писатель завершает книгу верой в разум и в гуманистическую состоятельность мира. Дидактическая обнаженность начала и финала романа, прямое обращение героя-повествователя Ганса Мезонье ко «всем соотечественникам, всем людям земного шара» объясняется сверхзадачей автора – удержать мир на краю новой бездны: «Я рассказал вам о своем отце, об участи его друзей и сына. Да минует же их участь, добрые люди, вас, ваших детей и жен! Уверяю вас, добрые люди, что все происходящее – это новое поку115 шение на вас самих, это тот топор, который завтра же опустится на вашу голову, револьвер, который убийцы тайком суют в руки вашего ребенка. О, если бы вы, прочитав мою книжку, подумали над тем, что происходит перед вашими глазами! О, если бы вы только хорошенько подумали над всем этим! [1, II, с. 448]. Ю. Домбровский не боится риторики и назидательности. Желание упредить повторение трагедии было сильнее художественных задач. Список литературы 1. Домбровский Ю. Собрание сочинений: в 6 т. – М.: ТЕРРА, 1993. 2. Домбровский Ю. Обезьяна приходит за своим черепом. Роман. – Алма-Ата: Википедия, 1991. Михайлова М.А. Мемуарная литература в «Новом мире» эпохи А.Т. Твардовского: стратегия отбора и тактика публикации В статье предпринято исследование принципов и критериев отбора мемуаров, опубликованных в журнале «Новый мир» в годы «оттепели». Показано, как решение о публикации воспоминаний соотнесено с общей этико-эстетической стратегией журнала под руководством А. Твардовского. Предпринята попытка типологизации мемуаров «Нового мира». Ключевые слова: «Новый мир», мемуарная литература, правда факта, личное свидетельство, типология. В русской литературной истории ХХ века «Новый мир» среди других многочисленных журналов занял позицию, которая отвечала самой природе литературы, принципам ее развития в эпоху «оттепели». До января 1970 года журнал возглавлял А.Твардовский. Это было время перелома в жизни общества, соответственно, и в мире литературы. Основной эстетической задачей того времени был уход от всего того, что напластовалось за прошедшие десятилетия. К концу пятидесятых годов для большинства авторов стало привычным исходить не из жизни, а из заданных идей. Вяч. Воздвиженский отметил: «Сложилось представление о творчестве, нуждающемся в постоянной опеке, контроле, указаниях. Главным делом критиков и, что еще хуже – редакторов и издателей – стали именно вмешательство и контроль. Сами художники в большинстве своем приняли как естественную принадлежность опеку над собой, следование обязательным нормативам» [2, c. 3]. Задача подцензурной литературы в эти годы состояла в том, чтобы мягко изменить курс движения, вернуться к опыту освоения подлинной жизни, обрести самостоятельность, совершить переоценку ценностей в сознании читателей. Всё это стал осуществлять «Новый мир». Г. Владимов 116
