Судьба писателя – судьба народа

Департамент культуры и охраны объектов
культурного наследия Вологодской области
Бюджетное учреждение культуры Вологодской области
«Вологодская областная детская библиотека»
Отдел документально-информационный поддержки образования
Судьба писателя – судьба народа
(Конкурсные работы, представленные на Фестиваль краеведческой
детской книги «Душа жива в слове», посвященный 80-летию В.И. Белова)
Вологда
2012
Дорогие друзья!
В номинации «Судьба писателя – судьба народа» Фестиваля краеведческой детской книги «Душа жива в слове», посвящённого 80-летию В.И.
Белова, свои силы пробовали учащиеся старшего возраста, с 7 по 11 класс.
Им было предложено письменное исследование творчества Василия Ивановича Белова на любую тему, которая интересна участнику конкурса. Участие в номинации потребовало от ребят вдумчивого, основательного подхода чтению произведений В.И. Белова, умения отбирать литературный материал, творческого осмысления прочитанного.
В номинации было рассмотрено 11 работ, каждая из которых раскрывала авторское, оригинальное прочтение творчества писателя. Поэтому не
случайно, что почти половина работ была отмечена дипломами.
Представляем вашему вниманию работы победителей Фестиваля
«Душа жива в слове» в номинации «Судьба писателя – судьба народа»,
взгляд подрастающего поколения на творчество знаменитого вологодского
писателя.
Сборник проиллюстрирован работами участников Фестиваля в номинации «Я рисую книгу» (иллюстрации к рассказам В.И. Белова).
Все работы даны в авторской редакции.
2
«Лучшая книга, прочитанная летом»
Сабитова Амина,
ученица 7 «б» класса СОШ № 13 г. Выборг
Занимаясь русским языком на каникулах, я писала задание из Сборника
диктантов для 7 класса. Обычно, когда я первый раз читаю название диктанта, пытаюсь составить для себя его «рисунок». Так интереснее - я люблю рисовать. А потом, по ходу диктанта, дополняю картину.
«Наступление ночи в лесу» - на листе рисунка появились: темное небо, луна, звезды и во всю длину силуэты деревьев, на которых засыпают птицы.
Сразу стало скучно - что интересного в темном лесу - страшно и холодно.
Даже мурашки пробежали по спине. Я представила себя в дремучем лесу и
мне захотелось быстрее дописать диктант, чтобы наступило утро и появилось солнышко.
«Июльский сумеречно-теплый лес неторопливо готовился ко сну».
Это первое предложение понравилось незнакомыми словами «сумеречнотеплый лес», почему-то ушел страх и пропали мурашки.
«Я перелез высокую изгородь и увидел в готовящемся к ночному покою лесу
домик с белым крыльцом». Оказывается, я в лесу не одна и есть домик,
наверное, лесника. Представила, как я перелезаю через изгородь к домику.
По мере того как после каждого предложения я дорисовывала воображаемую картину ночного леса мне становилось интересно. Темные краски
пропадали. Лес становился не таким мрачным, холодным и страшным. Тем
более, что в лесу был домик.
«Он стоял на неширокой поляне, осенённый спящими соснами» Деревья уже
не стояли вплотную друг к другу. Была поляна, вокруг стояли спящие сосны. Стоп. Как могли спать сосны, если лес только готовился ко сну? Диктант стало писать уже интересно.
«Трава вокруг его рубленых стен белела цветочками земляники, и её запах мешался с запахом сухой, еще не опустившейся наземь росы». Я хорошо представила себе белые цветочки земляники: у меня на огороде растет земляника,
много ее собирала в лесу. Но белые цветы земляники не пахнут и, тем более, роса не может быть сухой и появляется на траве только под утро.
«За домиком сквозь сосновые лапы и кусты ивы, березовую и рябиновую листву виднелась не очень широкая, светлая даже ночью река». Рисунок дополнился
ивой около светлой реки, березой и красными ветками рябины. Темные
краски из моего первоначального рисунка пропадают полностью.
«У воды белели песчаные косы, а дальше клубилась лиственная зелень, перемежаемая более темными сосняками и ельниками» Даже незнакомое слово
«перемежаемая» стало сразу понятным.
«Левее была обширная, пересеченная старицей и окаймленная лиственным недвижимым лесом пойма». Следующее незнакомое слово «старицей» отложилось в памяти, но не нарушила композицию рисунка. Это, как упавшее дерево через не широкую реку, оно или есть, или его нет - дорисовать всегда
можно.
«Пойма была покойно - светла; копила в своих
низинах белый туманец, и он сперва стушевал; потом гасил цветочную синь и желтизну ещё некошеного луга».
С этим предложением окончательно темные
краски уступили место краскам живых цветов,
яркие и сочные: синие, желтые, зеленые и красные. Получилось то, что я
хотела в самом начале, быстрее написать диктант, чтобы наступило утро и
появилось солнышко.
И реально получалось, что темнеющий лес с домиком лесника, с цветками земляники оставался в правой части листа рисунка, а левее текла речка,
светлая пойма с белым туманом, не скошенный луг с полевыми цветами и
только не хватало рассвета и восхода солнца!
Следующее предложение было, как гром среди ясного неба!
Это означало, что диктант закончился, и я должна была посчитать количество слов в диктанте и отдать на проверку или проверять самой.
Прогремел гром. Пошел дождь и смыл с листа все акварельные краски!
Неоконченный рисунок смыло дождем. Первый раз я потребовала продолжение диктанта! Но продолжения не было. Я перелистала весь Сборник
диктантов - продолжения не было!
А было много вопросов и по самому тексту. В нем ни слова о подготовке
леса ко сну и воображаемому неоконченному рисунку - если есть упоминание утренней росы, то где солнце?
Я буквально «зациклилась» на солнце. Мне очень хотелось, чтобы оно
появилось и наступило утро!
Я перерыла дома все учебники литературы с третьего по седьмой класс в
поисках автора «Наступление ночи в лесу» писателя В. Белова. Не нашла.
Пошла в поселковую библиотеку и попросила книгу с рассказами В. Белова. Мне дали книгу «Сельские повести». Во внутренних обложках книги
были нарисованы березы и со всех сторон падали зеленые листья. Это меня
обнадежило.
Я методично просмотрела всю книгу в поисках названия моего воображаемого рисунка. В книге главы были пронумерованы цифрами или имели
названия, но не моё. Только в повести «Привычное дело» нашла описание
жуткого места после лесного пожара. У нас есть тоже такое же место и мы
его всегда обходим.
4
Мы поехали с папой в город Выборг в городскую библиотеку Алвара
Аалто, чтобы найти рассказы Василия Белова. Книги не было в библиотеке
и нам заказали ее из центрального хранилища. (Из-за ремонта библиотека
разбросана по всему Выборгу и ютится в маленьких помещениях).
Но воображаемый рисунок диктанта «Наступление ночи в лесу» оставался не оконченным. Ждать несколько дней, как и догонять, тяжело. Погода,
практически, все время бы «нелётной» из-за постоянных дождей. Во двор
не выйдешь, поливать огород нет необходимости.
Нашли детский отдел городской библиотеки. В отличие от читального
зала и взрослого отдела детскому абонементу достались шикарные апартаменты! Громаднейшие помещения! Но размещены были на четвертом этаже Дома офицеров.
Я хорошо помню, как готовился отдел к переезду год назад, и представляю, какого труда стоило перевезти все книги на четвертый этаж, а еще и
инвентарь.
На мою радость мне дали книгу «Гудят провода» с детскими рассказами
Василия Белова.
И я смогла погрузиться в свои поиски рассказа «Наступление ночи в лесу».
На удивление, названия я не нашла, но было много других рассказов, в
которых возможно было бы знакомое содержание.
Читая рассказы, я увлекалась ими, иногда даже забывала о поставленной
самой себе задаче - дойти до истины и «закончить» рисунок. Иногда даже
успокаивала себя тем, что художники писали свои картины годами. Так,
картину «Три богатыря» художник В. Васнецов писал двадцать лет! Но в
моем распоряжении только летние каникулы, которые заканчивались. И
еще узнала о детском конкурсе «Лучшая книга, прочитанная летом».
О том, что лучшая и любимая книга «Гудят провода » с рассказами Василия Ивановича Белова у меня сомнений не было. Рассказы я читала иногда
и ночью.
Через несколько дней из взрослого отдела получили толстую книгу В. И.
Белова
«Рассказы и повести» и я поняла, что «объять необъятное», как говорил
Кузьма Прутков, не смогу. Пришлось хитрить. Я предложила папе: «У меня
детские рассказы, а у тебя взрослые рассказы и повести Василия Белова,
давай разделимся и будем искать».
Папа сам заинтересовался продолжением «Наступления ночи в лесу», тем
более что из-за чтения диктанты забросили писать окончательно.
Работа пошла быстрее и интереснее. Дело доходило до того, что я давала
читать рассказы из своей книги, а папа давал читать рассказы из своей. Так
я узнала, как во время войны жили в деревне женщины и дети из рассказа
«Скакал казак», а мальчик Славка вёз свою маму в тюрьму за горсть зерна,
которую она взяла, чтобы накормить детей.
Папа со смехом читал «Рассказы о всякой живности», особенно то место,
где ворона воровала цыплят у Феди.
Так мы потихоньку втянулись в чтение, которое прерывалось поиском
смысла незнакомых русских слов в рассказах. И какова же была моя радость, когда я натолкнулась на предложение: «Июльский сумеречнотеплый лес неспешно готовился отойти ко сну». Нашла рассказ с текстом
нашего диктанта! Название рассказа было «Бобришный угор»!
«Июльский сумеречно-теплый лес неспешно готовился отойти ко сну. Смолкали одна по-за одной непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой елки. Затвердевала смола. И ее запах мешался с запахом сухой, еще не
опустившейся наземь росы.
Везде был отрадный, дремотный лес. Он засыпал, врачуя своим покоем наши
смятенные души, он был с нами добр, широк, был понятен и неназойлив, от него
веяло родиной и покоем, как веет покоем от твоей старой и мудрой матери...
Ах, тишина, как отрадна и не тревожна, бывает она порой, как хорошо тогда
жить. И это была как раз та счастливая тишина. Хотя где-то неопределенные и по
происхождению явно человеческие звуки выявляли окрестные деревни. Но это
еще больше оттеняло главную мелодию нашего состояния. Мелодия же нашего
состояния заключалась в том, что кругом нас и в нас самих жил отрадный, добрый, засыпающий лес, и жила июльская ночь, и была везде наша родина».
Воистину: «Душа жива в слове». Это выражение полностью соответствовало изложению подготовки июльского леса ко сну! Я была в восторге! Какие замечательные слова: «В дорожном просвете, в этом готовящемся к
ночному покою лесу, я увидел домик. Домик с белым крыльцом, на Бобришном угоре. Я перелез осек - высокую изгородь, которая определяет границы лесных выпасов, - и увидел опять, как дорога, словно не желая быть
назойливой, ушла куда-то вправо. Еле заметная тропка ответвилась от нее,
попетляла меж сосен и умерла на полянке, около домика. Несмотря на ночные сумерки, трава на поляне белела цветочками земляники. Она, эта ягода
моего детства, особенно густо цвела позади домика: я стоял на одном месте, боясь переступить и растоптать ее белые цветочки. Тотчас же родилась
где-то между ключицами и остановилась в горле жаркая нежность с этими
звездочками, но я тут же изловил себя на сентиментальности...
Я вышел к высокому, почти обрывистому берегу, на котором стоял домик. Далеко внизу, сквозь сосновые лапы, сквозь кусты ивы, березовую и рябиновую
листву виднелась не очень широкая, светлая даже ночью река. Она набегала к
угорку издалека и заворачивала вправо, словно заигрывая с Бобришным угором.
Тот, противоположный берег, был тоже низкий, холмистый, но угор все равно
господствовал над ним. Там, у воды, белели песчаные косы, а дальше клубилась
6
лиственная зелень, перемеживаемая более темными сосняками и ельниками. Левее была обширная, пересеченная извилистой старицей и окаймленная лиственным недвижимым лесом, пойма. Коростель как раз и жил в этой пойме. Сейчас
он снова размеренно драл нога о ногу, как говорят в народе. Пойма была спокойна-светла, копила в своих низинках белый туманец, и он сперва стушевал, потом
тихо гасил цветочную синь и желтизну еще не кошенного луга.
Домик таинственно и коротко глядел на все это с высоты угора, а позади тихо
спали теплые ельники».
Я готова была писать под диктовку всю
первую главу рассказа « Бобришный угор»!
Все познается в сравнении. Каково же было
мое не скрываемое удивление оттого, что рассказ-диктант «Наступление ночи в лесу» из
Сборника, его содержание было очень далеко от
авторского описания леса.
Безликость «Наступления ночи в лесу» - это
даже не диктант.
А засыпающий лес в рассказе «Бобришный угор» - это Диктант русского
языка.
Благодаря своим поискам я открыла для себя Великого писателя!
Василий Иванович Белов очень интересно пишет о жизни простых людей
в деревне, сельской местности.
Я не городская. У нас нет водопровода, канализации, а газ - если есть,
привозной. Топим печку дровами и без электричества бывает приходиться
сидеть. Но у нас, на острове Твердыш, живая природа! Находится природный музей-заповедник - живописный «Парк Монрепо».
Я с осени часто и долго, по неделям, бываю на спортивных соревнованиях.
Условия проживания выше городских. Чего только стоит нахождение десяти дней в отеле «Санкт-Петербург» на соревнованиях СЗФО РФ. Но мы с
папой всегда с радостью возвращаемся домой! Какое блаженство сидеть у
печки, подбрасывать дрова и смотреть на огонь, слушать потрескивание
дров!...
Многое, написанное пером Василия Ивановича, мне знакомо, сказано им
живой речью - душой. Спасибо ему за это. И спасибо вам за то, что изучаете его творчество.
Вот только жаль, что автор – «... утром я проспал восход солнышка...
Высыхающая роса в союзе с солнцем рождала в лесу радужно-золотую мглу,
мимолетную, словно ребячий сон, золотую мглу. Радостно и отрешенно пели вокруг птицы...».
Замечательно!!!
Р.С. Папа пообещал на следующий год поездку в заказник «Бобришный
угор».
Он часто вспоминает Вологду и срочную службу танкистом в Севской
дивизии.
«Народный язык «Рассказов о всякой живности» В. И. Белова»
Завгородняя Татьяна
Судьбина Яна
МОУ «Средняя общеобразовательная
школа с углубленным изучением
отдельных предметов №8» г. Вологды.
В. И. Белов писал: «Ясно, что социальные сдвиги, общественные условия
сильнейшим образом взаимосвязаны с переменами в языке. Скопление людей в больших городах уравнивает быт миллионов, стирает даже национальные различия. Одинаковые дома, однообразная мебель, еда, одежда,
определенный набор способов общения, заблаговременное планирование
поведения — все это заставляет и говорить одинаково. То есть стерто, безобразно. Стандарт, очень полезный в технике, губителен для искусства и
языка, вообще для духовной культуры». Поэтому необходимо приобщение
молодого поколения к живому народному слову, и оно должно носить систематический и постепенный характер, только тогда может открыться человеку вся красота русской речи с заключенной в ней мудростью народа,
богатством выразительных оттенков. На наш взгляд, богатый и доступный
материал для этого представляют «Рассказы о всякой живности» В.И. Белова, которые благодаря теме единства человека и животных будут близки
и понятны каждому юному читателю.
1. Имена собственные.
С древнейших времен рядом с человеком живут кошки, собаки и другие
домашние животные, давая клички которым, люди старались отметить присущие им качества. Так, в рассказах Белова клички животных делятся на
группы по следующим принципам. (см. Приложение 1)
Наиболее многочисленная из них группа - это
клички, в основе которых принцип наименования по внешним качествам. Это не случайно,
ведь по внешним признакам наименования давались не только животным, населенным пунктам,
и рекам, но даже и людям. Об этом свидетельствуют фамилии, возникшие на основе прозвищ,
Шаврина Галина. «Кот Рыжко».
например, Белоглазов или Кривошеин.
8
Поэтому Малькой автор называет собаку, которая «сама маленькая. Ножки, что спички, и очень кривые». Возможно, происхождение этой клички
связано со словом «мальга», которое распространено в вологодских говорах в качестве характеристики человека и обозначает «низкорослый».
Кот Рыжко «яркий, как огонь, очень рыжий, даже оранжевый, с белым брюшком. Ничего не скажешь, красив» А кот по кличке Заплаткин «весь
пестрый, словно в заплатках».
Внешним качествам вполне соответствует и
кличка козла. Автор рассказывает забавную историю ее появления: «Козла же бабушки Марьи не
Васильева Валерия.
«Заплаткин».
звали никак, просто - козел. Федя, правда, называл
его, но весьма оскорбительно — душной. То есть
вонючий, с дурным запахом. Душной, так Душной. Бабушка незаметно для
себя тоже стала его так называть». Думаем, к этой группе следует отнести и
кличку Валетко. В Толковом словаре Лопатина говорится, что валет — это
младшая фигура в игральных картах, следовательно, так могли назвать молодого, с присущими молодости качествами, пса. В рассказе «Валдай и Валетко» читаем: «Третий собачий персонаж в деревне был маленький веселый Валетко. Песик этот, непонятно какой породы и масти, состоял на содержании у дедка Остахова».
Вторая группа кличек малочисленная, это наименования по внутренним
качествам. Например, конь Верный, выделенный колхозом, чтобы доставлять почту, вполне оправдывает свое имя. Оставшись без седока, «Верный
на всем пути, во всех деревнях ни разу не ошибся. Он по очереди подходил
ко всем домам, где выписывали газеты. ... Верный зашел даже к дедку
Остахову, который выписывал «Сельскую жизнь». Конь встал у крылечка и
простоял ровно столько, сколько стоял всегда».
Прием «говорящих» кличек позволяет писателю сделать акцент на самых
важных чертах характера или внешнего вида.
2. Особенности диалектной лексики.
В статье «О языке» В. Белов сетовал на то, что его не раз критиковали за
злоупотребление диалектизмами. Но в «Рассказах о всякой живности» диалектизмы естественно и непринужденно вплетаются в ткань повествования.
А.С. Пушкин считал, что «истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и
сообразности». Это, на наш взгляд, хорошо удается В. Белову.
Большая часть диалектных слов - имена существительные (Приложение
2). Многие из лексических диалектизмов не требуют объяснения, так как
уже привычны и встречаются в словаре Даля, например, пестерь, гумно,
околица, князек. Автор прибегает к использованию существительных, обо-
значающих предметы деревенского обихода для создания местного колорита, реалистического описания быта населения одной из вологодских деревень. Например, лава — это «два стесанных бревна, перекинутых с одного берега на другой». Проулок — это, как можно понять из текста, свободное от построек пространство. «И тут я увидел большого ястреба, который
стремглав, низко над землей, метнулся между домами. Ласточки, стрижи,
синицы дружной стаей преследовали серого хищника. Он, не зная куда деваться, вильнул в другой проулок».
Горницей в северных деревнях называют неотапливаемое помещение в
крестьянском доме. Вот почему, видя снежинки из окна горницы, автор делает вывод: «Лето кончилось, пора уезжать из этой деревни». В горнице
жить уже невозможно. Федя проводил его ночью за околицу, то есть за
пределы деревни.
Очень знакомо слово «пестерь», встречающееся и в других говорах и
обозначающее плетеную заплечную корзину. Привычно и слово «шкирка»
в значении «загривок». «Федя взял клюшку и начал по одному выгребать
потомство, намереваясь всех утопить. «Только выволоку, - рассказывал он,
- а матка его за шкирку обратно».
Слово «кутенок» объединяет в себе и уменьшительно-ласкательное значение и характеристику по месту обитания. «Куть» в северных говорах
«часть избы, предназначенная для кухни, где помещается русская печь,
полка для посуды и кухонной утвари», следовательно, «кутенок» - щенок
родившийся или живущий там.
Глагол «обзарился», т.е. соблазнился, прельстился, красноречиво передает решительное желание поскорее получить, приобрести: «Тракторист одной из дальней деревни возил Феде лес для ремонта дома. И почему-то обзарился на гусей».
Не менее интересными и выразительными представляются слова «старутки», «кокот», значение которых легко объясняете контекстом.
3. Существительные экспрессивно-оценочного характера.
Лексическая система языка хранит богатую информацию о системе ценностей народа.
Традиционным является выделение при помощи существительных экспрессивно-оценочного характера тех качеств, которые не вписываются в
привычные понятия о хорошем, поэтому большинство таких слов выражают негативную оценку, отмечают какие-либо отрицательные качества. Это
подтверждают использованные В. Беловым существительные оценочного
характера: «увалень», «приставала» и другие.
Например, ругая собаку, принесшую двух щенков, хозяйка называет её
«блудней», «батявкой», «шельмой», а ее новорожденных детей «шаромыжниками». Слово «батявка» «Словарь вологодских говоров» трактует как
10
«человека, ведущего праздный образ жизни». Следовательно, рождение
щенков, с точки зрения хозяйки, проявление необдуманности, беспечности.
Кота Рыжко, подозреваемого в краже цыплят, нарекают «прохиндеем».
Валдая, ожидающего подачки, — «крохобором».
4. Стилистические особенности.
Естественность живой речи ощущается благодаря широкому использованию разговорных и даже просторечных слов и выражений. Низкая стилистическая окраска создает впечатление будничности происходящего. «Мы
с Федей долго охотились за бесстыжей воровкой: она была хитра и коварна. Наконец, Федя все же укокал ее из моего ружья». (Рассказ «Про ворон»).
«Наконец, корова подоена. Пес Валдай глядит на Федю с сочувствием.
Кузя вопит в хлеву, требуя есть…». (Рассказ «Шеф-повар»).
«Федя травил веревку, женщины внизу замерли, козел жалобно заблеял,
заюлил ногами, когда бултыхнулся с крыши, и повис на рогах».
«И все это на трехметровой высоте над настилом сарая. Как он не брякнулся еще тут — не понятно». (Рассказ «Душной»).
Эту же функцию выполняют и фразеологизмы
разговорного характера. Валдай, например, «ни на
кого не кидался зря, не драл горло, как Лидина
Малька». Пчелы дедка Остахова «начали воровать
свой же мед, они украли все, дочиста, и оставили Чеканова Ирина. «Душной».
старика с носом». А у Феди «неожиданно сдают
нервы».
Иронический тон повествованию придает смешение лексики разных стилей. Например, в рассказе «Хорь» читаем: «Погибших кур Федя ничуть не
жалел. Но когда хорь сделал покушение на гусыню, Федя рассердился всерьез.
Хорь ночью напал на гусыню. По-видимому, он поволок ее в нору. Но
поскольку всю гусыню тащить было не под силу, то он отгрыз у нее левую
лапу. И уволок. Искалеченную гусыню пришлось скоропостижно ликвидировать.
Федя был вне себя. Он взял выходной. Первым делом он хорошо изучил
все фортификационные сооружения хоря».
Сочетание нейтральной лексики с официально-деловой («скоропостижно», «ликвидировать», «погибших») и разговорной («тащить», «поволок»)
не создает впечатления неестественности, надуманности, а наоборот служит средством характеристики героя и способом выражения авторской
оценки.
Автор является не только сторонним наблюдателем, но и участником со-
бытий. Создается впечатление, что «зажившись здесь на несколько дней, а
потом часто приезжая в эти края», он становится частью этого деревенского мира. Поэтому авторские оценки часто принимают незамысловатую, но
меткую и точную, сродни народному языку, форму: «Федя был смел и
находчив. Он сделал из веревки петлю наподобие ковбойского лассо, которые показывают в кино. И с перворазки накинул козлу на рога».
Повествователь не отделяет себя от жителей и мерит себя той же меркой,
что и всех героев цикла. Этим объясняются резкие, но в то же время ироничные замечания в свой адрес: «Этот рев приближался. Я выбежал за угол
и порядком струхнул: громадный бык шел напрямик». (Рассказ «Рома»). А
порой он совсем себя не щадит: «Вместе с Егоровной в зал явился и Валдай. Я тоже сдуру приперся» (Рассказ «Валдай в клубе и дома»).
Таким образом, автору удается достичь «единства содержания произведения и его формы — языка. Живая народная речь предстает в прозе В. Белова естественно и органично. Ему удается воплотить в местном говоре не
один только колорит, но сам дух народного языка, а, следовательно, и
народное мироощущение, поэтическое восприятие мира, слияние «я» автора и народа».
12
«Тема войны и послевоенной деревни в творчестве писателя»
Башмакова Оксана,
ученица 11 «А» класса
МБОУ «Харовская СОШ №3
Великая война и великое страдание, великие потери и великий героизм,
великий народ и великая судьба - такими они были и остались с нами благодаря писателям, которые запечатлели их на страницах своих книг.
Русская деревня вынесла на своих плечах все тяготы военного лихолетья.
Старики, женщины и дети пережили непосильный труд, голод и холод.
Только непоколебимая вера в победу помогла им выстоять.
В эту пору начиналась жизнь великого писателя России: начиналась с тяжелых потерь близких и родных людей.
В.И. Белов - мой земляк, уроженец деревни Тимониха Харовского района. Семья,
в которой воспитывался писатель, перенесла все лишения войны. Гибель отца на
фронте, голодное детство. Как и все дети
той поры, он рос окруженный разговорами
взрослых о войне, тревожными ожиданиями вестей с фронта, тихими беседами женщин о голоде и тяжелой физической работе. Подростком, наравне со своими сверстниками, помогал в крестьянском труде женщинам и старикам.
Поэтому ему близко и понятно внутреннее состояние детей и взрослых того
времени.
Тема войны у автора нашла своё отражение во многих произведениях. Он
по-своему подходит к решению военной темы: трагедию военного времени
осмысливает через судьбу мирной деревни и её жизни в глубоком тылу. Об
этом рассказы «Весна», «На Росстанном холме».
Оптимистичное название рассказа «Весна» по смыслу противоречит
внутреннему содержанию. Драматический сюжет произведения рождён самой жизнью. Время действия - несколько последних месяцев войны: конец
зимы по май 1945 года. Судьба главного героя рассказа «Весна» - судьба
русского человека, сельского труженика в годы войны. Иван Тимофеевич обычный житель северной деревни, крестьянин.
Перед нами короткий, как будто незамысловатый рассказ о том, как, потеряв трёх сыновей на войне и похоронив умершую от горя жену, Иван Тимофеевич решает уйти из жизни. Но в этом повествовании, проникнутом
чувством сострадания и боли, глубокое содержание: война — это смерть,
слёзы, страдание, голод, холод, одиночество.
Война наложила отпечаток на жизнь деревни, сельских жителей. Кроме
Ивана Тимофеевича и инвалида-сапожника Ярыки мужиков в деревне не
осталось: «Всех побили до единого», «...оскоблили деревню подчистую».
Женщины вынуждены пахать на себе. «Бабы боронили вспаханный Иваном
Тимофеевичем участок». «Они впряглись в борону...».
В начале рассказа мы узнаём о горестных событиях в его семье: приходит
в дом вторая похоронка на младшего сына, а они с женой едва успели
опомниться от горя после первой, сообщающей о гибели на фронте старшего.
Трагедия отца велика, но он сдержан в проявлении своих чувств. Глубокие душевные страдания героя раскрываются автором с помощью внутреннего монолога. Любовь к погибшим на войне сыновьям, к ушедшей из жизни от горя жене проявляется не в словах, а в силе переживаний, которые
писатель передает с помощью лаконичной, но верно подобранной фразы:
«Ох-ооох, обоих укокало», - и глубокого вздоха-плача «Ооо-ох!», проникновенно-пронзительной игры на гармони, которая лучше всяких слов рисует горе Ивана Тимофеевича: «...игра была нежна и печальна», «...за тоскливым звоном ладов», «щемящие переходы», «...от всего веяло...неведомой
горечью».
Как и у многих людей, его думы и мечты порой очень просты: «... поскорей бы кончилась война, приехал бы Лёнька, завернули бы ему свадьбу».
Но жизнь готовит новые испытания. Трудной была эта последняя военная
весна не только для семьи Ивана Тимофеевича, но и для всего колхоза. Голодают в деревне крестьяне. Голодают не только взрослые, но и ребятишки.
«В котле сидел Витька и ел глиняную обмазку». «Кривые тощие ножонки
сложил калачиком...». Гибнет от бескормицы скот. «Половина лошадей передохла, коровы держались кое-как на соломе, снятой с крыш». Трубят
наперебой на ферме голодные коровы. На голодной лошади едет Тимофеевич собирать для коров сено с остожьев. От голода гибнут его кормильцы корова и лошадь Свербеха.
Каждая глава приводит читателя к выводу: в самой жизни кровоточат раны войны.
Потрясает конец рассказа - описание трагедии одинокого человека. Иван
Тимофеевич принимает решение уйти из жизни. Центром мироздания для
него являлись дом, семья. Он живёт и работает, перенося невзгоды военной
поры, пока жив его последний сын Леонид, рядом Михайловна - его жена.
Но всё рушится с приходом похоронки на Лёньку, погибшего в самом конце войны. Умирает жена. Иван Тимофеевич остаётся один: «Никого у него
не осталось...». Душа словно окаменела: «Горя как будто не было».
Глубоко правдивый, простой и мудрый рассказ В. Белова не оставляет
равнодушным и открывает для читателя ещё одну сторону войны: трагические картины жизни русского человека в суровые для страны дни и годы.
14
Несмотря на драматизм происшедших с героем событий, произведение не
оставляет тяжёлого, гнетущего чувства, потому что и название, и финал
звучат жизнеутверждающе. Символично уже само название рассказа «Весна», потому что с этим понятием, обозначающим время года, связаны
не только приход тепла, радость крестьянского труда на земле, но и победный май - конец войны, счастливое спасение Ивана Тимофеевича (Полька
Балашова вынимает Ивана Тимофеевича из петли), осознание необходимости жить и трудиться.
В рассказах В.И. Белова представлены судьбы русских женщин, жён, матерей, разделивших долю печального одиночества. Женщины в войну выполняли непосильную работу, страшно голодали, потому что им надо было
сохранить от смерти ещё и своих детей.
Рассказ «На Росстанном холме» передаёт
нам не утихающую боль разлуки с мужем не
старой ещё женщины. «На Росстанном холме испокон веку расставались люди». И
холм этот, как граница, как невидимая нить,
по одну сторону которой мирная жизнь, по
другую - военное лихолетье.
Война в рассказе ассоциируется с грозой:
«Всё почернело, когда она с мужем бежала в
деревню, всё омертвело». «Враз во многих
местах бухнули, раскололись чёрные западные небеса, и какая-то струнка в душе тонко
заныла и оборвалась, не найти кончиков, не
связать...». Самым безрадостным, трагичным становится раздумье: «Не придёт. Нет,
видно уж не придёт». Плач и причитания
Марии, её ожидание мужа - это символ женской верности на все времена.
В рассказах писателя одной мечтой соединены миллионы людей:
«...поскорей бы кончилась война». Радостную весть о долгожданной победе
в рассказе «Весна» сообщает Полька: «…судорожно трясясь плечами, глотая слёзы». Это слёзы радости и боли.
Но как дальше будет жить деревня? Колхоз стал не колхоз, а одна беда.
Но земля дожидается человеческих рук, и Иван Тимофеевич (рассказ «Весна») радуется первому вспаханному загону, уговаривая лошадь пройти
«ещё шагов десять...». Преодолеть своё горе и одиночество Ивану Тимофеевичу помогает осознание старинной народной мудрости: «Помирать собрался — рожь сей». Пришла весна, земля ждёт человеческих рук, её нужно
засеять, она родит хлеб, значит, надо жить и делать своё крестьянское дело.
Возвращение к труду да безграничная любовь ко всему, что окружает дере-
венского жителя, - вот, что не даёт озлобиться, согнуться: «...Надо жить, сеять хлеб».
Молодая крестьянка Поля, потерявшая мужа, который ушёл на фронт в
первый же день войны, да так и не вернулся, раньше времени родила сына,
ребенок выжил «…и Поля сама словно заново родилась». Для неё счастье и
смысл жизни в её ребёнке.
В рассказе «На Росстанном холме» Белов поднимает проблемы о смене
поколений, о вечности и верности человеческих чувств, о неумирающей
надежде. Мария, воспитав свою дочь, вдруг словно проснулась и заметила,
что дети становятся взрослыми, жизнь продолжается. «И Мария заплакала:
«Матушки милые, небеса не упали на землю, и гром не гремит на белом
свете...». «И солнышко утром вдругорядь взойдёт над лесом, а люди опять
пойдут косить сено».
Женщине снова нужно было найти силы вернуться к реальной жизни,
смириться с тем, чего не изменить, понять, что повторение в детях - это
продолжение и смысл жизни.
Обращаясь к теме Великой Отечественной войны на страницах рассказов,
писатель В.И. Белов остаётся суровым реалистом: война не бывает без
утрат, страданий и горя.
Труд в тылу в годы войны, труд на пределе физических возможностей человека, труд как нравственная опора, позволяющая выстоять, не сломиться,
как бы тяжело ни сложились обстоятельства.
В своих рассказах автор представляет читателю судьбу человека и судьбу
целого поколения. В.И. Белов описывает жизненный случай, трагическую
судьбу главных героев, жителей северных деревень в годы Великой Отечественной войны. Характер героев раскрывается в их поступках. Горе и
страдания сделали людей немногословными, сдержанными в проявлении
своих чувств, но в то же время люди сохранили удивительную способность
сопереживать. Автор пишет: «Плакали все до одного, плакали навзрыд.
Равнодушных не было.»
Женщины не утратили способность хранить в своём сердце веру и надежду: «Никому не верила: ни бумагам, ни людям, одному сердцу».
Не растерять свою сущность, сохранить себя, продолжать жить вопреки
всему — вот смысл рассказов. «Удивительными, простыми, мудрыми, глубоко правдивыми» назвал их поэт - фронтовик А. Яшин.
16
«Тема войны и послевоенной деревни в произведениях В.И. Белова»
Харитонов Евгений
МОУ «Средняя общеобразовательная школа
с углубленным изучением
отдельных предметов №8» г. Вологды
В.И. Белов родился перед войной. Наверное, поэтому в его произведениях не встретишь изображения боевых действий. Но многие рассказы писателя повествуют о трудностях военного времени. Ведь война - это не только передовая, это еще и тыл, где не щадя себя люди трудились ради победы, отдавая силы ради тех, кто шел в бой. Слово «подвиг» (то есть «героический поступок») у Белова имеет еще значение «самоотверженный труд».
Очень часто труд вопреки нечеловеческим обстоятельствам, преодолеть которые не каждому по силам. Преодолевая тяготы войны, сопротивляясь жестоким социальным условиям послевоенного времени, они внесли свою посильную лепту в победу над врагом. Василий Иванович любит своих героев, совершавших каждодневный трудовой и нравственный подвиг. Об этом
рассказы «Весна», «Скакал казак», «Такая война».
Рассказ «Весна»
Главный герой рассказа «Весна» Иван Тимофеевич за недолгий период
времени теряет самых родных и близких ему людей: на войне умирают два
сына. Автор подчеркивает, что «в эту зиму Ивана Тимофеевича все чаще
прихватывала тоска. Началось это после того, как пришла вторая похоронная — похоронная на младшего - Колюху. Только успели опомниться от
горя после первого извещения - извещения на старшего, как опять принесли бумажку из сельсовета. В ней писалось, что сын геройски погиб при выполнении задания, что похоронен там-то и там-то. Два
года — две головы...». «За что беда такая, за что?» - думает Иван Тимофеевич. Но даже это не отвлекает его от
выполнения повседневной работы. Он едет на ослабевшей от голода лошади за дровами, рискуя жизнью: «Передний волк дважды прыгал к горлу Свербехи, и каждый раз, кувыркаясь, отлетал, отброшенный запрягом».
Следующее событие - смерть коровы, когда в колхозе
началась бескормица. После этого жена Ивана Тимофеевича начала заговариваться, но героя, видимо, поддерЕдличко Павел.
живают будничные заботы, и даже лошадь он призыва«На родине».
ет: «Ну, потерпи, потерпи».
Однажды утром накануне пахоты он надевает новую рубаху, радуясь,
выкатывает из гумна плуг и выводит Свербеху на борозду, уговаривая:
«Давай, матушка, давай, надо ведь». Радость весенних работ омрачается
третьей похоронкой. «У Ивана Тимофеевича затряслись руки, когда он
начал читать. Солнце покатилось и перевернулось вместе с небом, деревня
перевернулась крышами вниз...
- Левонида! Левонида убило! — закричал Ярыка, и вся деревня сбежалась
к этому крыльцу. Плакали все до одного, плакали навзрыд о погибшем на
чужой стороне за три дня до конца войны».
Не стерпев горя, умирает жена, остается один лишь старый друг - кобыла
Свербеха, спасительный огонек, дающий душевное тепло и силы для дальнейшей жизни, но и он вскоре затухает от голода. «Свербеха лежала на левом боку и не двигалась. Иван Тимофеевич кинулся к ней, дернул за холку,
но тяжелая оскаленная голова была холодна и неподвижна, большие копыта
откинуты. Иван Тимофеевич медленно опустился на холодный лошадиный
круп».
У Ивана Тимофеевича не остается ничего, что могло бы смягчить неутихающую боль, чем можно было бы оправдать пребывание в этом мире, и он
решается на добровольный уход в мир иной. Он решает повеситься. Но односельчанка Полька спасает его от смерти. Та Полька, которая сама потеряла на фронте мужа, и осталась одна с маленьким сыном. И перед нею совестно становится старику за совершенное. «Не говори, Полинарья, никому,
— повторял Иван Тимофеевич, стыдясь того, что случилось».
Почему стыдно герою? Почему не желает он, чтобы о его поступке узнали в деревне? Герой осознает, что не один он такой несчастный и раздавленный обстоятельствами, что все терпят такие же трудности. В свете этого
его желание уйти из жизни кажется ему проявлением слабости, предательством по отношению к односельчанам, среди которых не осталось мужчин,
и к родной земле. «Надо было жить, сеять хлеб, дышать и ходить по этой
трудной земле, потому что другому некому было делать все это».
Рассказ «Скакал казак»
Судьба Ивана Тимофеевича напоминает судьбу бригадира Гудкова, героя
рассказа «Скакал казак». Воспринимать всё происходящее в жизни как
должное - именно так относится к действительности Степан Михайлович.
Питаясь жидкой картофельной похлебкой и пареной брюквой, он целый
день хлопочет по хозяйству, которое он знает и любит. В конце дня в своей
книжке бригадир записывает: «24 октября. В четверьг. День прошел благополучно», А ведь в этот день произошло много, далеко не приятных событий: чуть не скончалась от угара одна жительница: «Шурка была без чувств
от угару. Зеленая слюна пенилась на сжатых зубах, глаза были закрыты»
Другая, желая хоть как-то прокормить и порадовать своих детей, взяла
себе несколько горсточек ржи и теперь будет посажена в тюрьму на полтора, а то и на два года, «...о том, что Костерьке дадут полтора, а то два года
знала вся деревня». Знал это и бригадир, знал, что и с него за это могут
18
спросить.
Везти рожь приходится отправлять оскорбивших его подростков, уговорить которых стоило Гудкову немалых усилий. И все это — помимо тревожного ожидания вестей с фронта, похоронок, хронического недоедания,
физического истощения, непомерно завышенных планов хлебозаготовок,
нехватки рабочих рук, изнурительного труда, безумной тирании председателя сельского исполкома.
Почему же Степан Михайлович называет этот день благополучным? Да
потому, что зерно всё-таки удаётся вывести. И не из-за того, что все боятся
председателя, а потому, что хлеб действительно нужен на фронте.
В заботе об общественном благе проявляются лучшие черты Степана
Михайловича. Он понимает, что отдать хлеб - это долг Родине. Но он понимает, что и колхозницам приходится нелегко, поэтому старается всячески помочь им. Понимает Степан Михайлович и Костерьку, которая украла
несколько горсточек ржи. Понимает он и Яшу, которому не в чем ехать, и
Анютку, у которой уже два нарыва, и Поликсенью, которая боится лошадей. Но понимает он и то, что «жить без работы и совсем не было никакого
толку».
Рассказ «Такая война»
Ещё один типичный образ крестьянки, поставленной в жестокие условия
и мирно несущей все трудности жизни, показывает Белов в рассказе «Такая
война». Героиня рассказа Дарья Румянцева переносит все сложности, но не
теряет той доброты, миролюбия, которые воспитывает в человеке христианская вера. На фронте умирает единственный сын Дарьи, Иван, и ей приходит похоронка, но Дарья не верит, не хочет верить в это. Поэтому героиня старается найти причины фальшивости похоронки: каждый раз, как приезжают цыгане, она просит их погадать, не жалея для этого самого лучшего, что у неё есть. «Когда через деревню проезжали цыгане, Дарья каждый
раз ходила гадать на Ваню. Карты ложились веселые, все почти красные.
Дарья уходила от цыганки радостная, просветленная, не жалея ни козьей
сметаны, ни последней напойки еще довоенного китайского чаю».
Вера в то, что её сын всё-таки жив, помогает Дарье самой жить дальше:
«Сердце ее успокаивалось, и она ходила по всем домам с одним разговором: «Жив у меня Ванюшко, жив, пустая эта бумага, неверная...»
Несмотря на все тяготы, она не потеряла
способности ценить самое обыденное. Приходя вечером в конюшню, Дарья радуется за лошадей, которые, наконец-то, могут отдохнуть
и поесть: «Пока она шла длинным коридором,
в ней светилось чувство покоя и удовлетворения, но она не знала, что это была всего лишь
радость за измученных за день и теперь утолявших голод лошадей». Эту
любовь проявляет Дарья не только к лошадям, но и к своей козе, которая
приносит хозяйке только хлопоты. Дарью даже штрафуют из-за проделок
козы: «То забиралась коза в колхозный хлеб, и тогда Дарью, как, впрочем,
и других, штрафовали на пять-десять трудодней». Но героиня всё терпит и
даже жалеет козу: «Из-за всего этого и называла Дарья свою «корову» разными кличками: то Валькой, то Щепоткой, но всегда без особого зла, и, в
общем-то, жалела животину».
От козы никакого толку, да ещё и полный налог приходиться платить.
Дарья мучается, но старается всё выплатить, ведь понимает, что надо: «С
нее брали полный налог: яйца, мясо, шерсть, картошку. Все это она сдала,
кое прикупив, кое заменив одно другим, и только по мясу числилась недоимка, да денежный налог был еще весь целехонек, не говоря уже о страховке, займе и самообложении». Но Дарья рада пришедшему напомнить ей о
долге Пашке: «завыставляла самовар, от души радуясь гостю». Не жалеет
она и о козле, которого не успела сдать в счет мясопоставок, его отбирают в
виде штрафа за умершего не по её вине мерина. Было обидно, но Дарья ни
на кого не держит зла.
Когда наступает голод, бабы начинают менять вещи на еду. Всё, что
осталось у Дарьи, - полушерстяной Иванов костюм, с которым ей тяжело
расстаться. «Она не могла осмелиться идти с бабами и тогда, когда начали
пухнуть ноги». Но жить надо, и приходится отдать костюм: «Она выменяла
на Иванов костюм полмешка картошки и обрезками посадила полторы гряды».
Дарья не мыслит себя без односельчан, чувство коллективизма оказывает
лечебный эффект и на душу, и на ее больные ноги: «Дарья каждый день ходила с бабами косить: в куче и время шло быстрее, и есть меньше хотелось,
и тоска как будто стихала». И даже, когда ей становится плохо, Дарья терпит, и в ней откуда-то опять появляются новые силы. Приходя домой, от
тоски она разговаривает с самоваром. Самовар-единственная ценность, что
остается у неё. Вот и бежит она укрывать самовар, когда начинается гроза:
«Дарья, слабея от страха, задвинула вьюшку, плотно укрыла самовар холщовой скатертью, и в это время грохнуло так, что она, не успев перекреститься, бессильно упала на пол и потеряла память». Когда за долги перед
государством описывают имущество, она, не сопротивляясь, отдает шерсть,
но когда Куверик забирает даже самое последнее - самовар, несмотря на
мольбы оставить его, у Дарьи не остается ничего, чтобы жить дальше.
Как жить больной, ограбленной, одинокой женщине, у которой кроме веры, что сын жив, нет ничего? Тело Дарьи находят через некоторое время в
заброшенном сарае. Добровольный ли это уход из жизни? Могла ли Дарья
уйти умирать подальше от дома, чтобы не видели односельчане? Старик
20
Миша смеялся над такими предположениями. Не верит в это и автор. После
конфискации самовара Дарья бредит, ей кажется, что она видит Ивана на
пригорке без оружия и спешит спасать сына: « ...Дарья побежала к нему,
вся в жестокой тревоге. Ей хотелось бежать быстрее, а ноги ее не слушались, и что-то тяжелое, всесильное не давало ей бежать к сыну. И ряды
солдат неотвратимо, медленно удалялись от Дарьи все дальше и дальше...».
Нет, не добровольный это уход из жизни, это было бы слишком легко: умереть, оставив в опасности сына, бросив односельчан, которым тоже нелегко.
Дарья не умирать шла, поэтому она взяла с собой и корзинку с едой. Она
погибает от голода и усталости, думая, что спасает сына. Разве это не героическая смерть!
Заключение
В сборнике рассказов В. Белова «Душа бессмертна» представлены люди
разных возрастов и полов. Судьбы каждого из героев похожи, как и их отношение к действительности, к миру: все они не борцы, а страстотерпцы,
для них отказ от этой доли есть проявление слабости, предательство по отношению к ближним. Они живут по принципу «если не я, то кто же» и не
перекладывают свою ношу на других, а несут тяжелый крест вместе со своим народом. Это и есть подвиг в понимании писателя.
«Лад» как поэма о России и русском народе»
Федукова Анастасия,
МБУО «Усть-Печенгская СОШ»
В.И. Белов - лауреат Государственной премии СССР, писатель, автор многих
широко известных произведений: «За тремя волоками», «Привычное дело»,
«Плотницкие рассказы» и других.
Книга «Лад» представляет собой серию очерков о северной народной эстетике.
Лад - в народной жизни - стремление к совершенству, целесообразности, простоте и красоте в жизненном укладе. Именно на этой стороне быта останавливает
автор свое внимание.
Осмысленность многовековых традиций народного труда и
быта, «опыт людей, которые жили до нас», помогают нам создавать будущее. «Вне памяти, вне традиций истории и культуры нет личности. Память формирует духовную крепость человека».
Книга называется «ЛАД» потому, что рассказывает о ладе
крестьянской жизни. Она - сборник зарисовок о северном быте и народной эстетике. Автор старался рассказать лишь о том,
что знал, пережил и видел сам, либо знали, пережили близкие ему люди. Будущие поколения не могут обойтись без ныне живущих. Им также будет необходим нравственный и культурный опыт, как нам необходим сейчас опыт людей,
которые жили до нас.
Здесь отражены только несколько страниц из деревенской жизни русского
народа.
Жилище. Клеть.
Строили в старину довольно быстро, примером тому та же церковь Спаса-обыденного в Вологде, построенная и освященная за один день. За год
полтора после частых пожаров отстраивались целые большие деревни, лесу
мужики не жалели. Спали досыта только зимой, а топоры точили чаще, чем
парились в бане.
Характерная особенность северного деревянного зодчества в том, что
любое строение (храм, дом, гумно, баня, амбар) можно разобрать по частям, а, значит, и перевозить с места на место, и заменять поврежденное
или сгнившее бревно. Тонкослойные, косые, смоляные бревна, если они
под крышей и проветриваются, служат, практически, вечно, тогда как плохие бревна дрябнут уже через пять-шесть лет. Следовательно, качество леса
очень ценилось при строительстве.
Известно, что срубленное дерево не может соседствовать с землей, оно
сразу же начинает гнить. Материальной силой, сопрягающей строение и
землю, служит камень, иногда смоляные и обожженные комли толстых деревьев, почти не поддающиеся гниению.
Если положить на четыре вкопанных в землю камня два бревна, а в их
концы врубить еще два, получится квадрат, который назывался закладом
сруба. Чтобы углы были прямыми, замеряли диагональное расстояние между сытями противоположных углов, оно должно быть одинаковым. Клеть
вырастала ряд за рядом. Снизу у каждого последующего бревна выбиралась
топором лоткообразная выемка, повторяющая конфигурацию верхней части
нижнего бревна. Для этого верхнее бревно причерчивали специальной чертой. Двое хороших плотников да день вырубали пять-шесть рядов, что
равнялось половине среднего сруба.
Бревна накатывались на стену по слегам с помощью веревок. Простейшая
рубленая клеть — это лесной сарай или сеновня, не имеющие ни пола, ни
потолка. Бревна в них не причерчивались, чтобы в щели проникал ветер и
продувал сено. Такую клеть рубили напрямую, сруб не перекатывали, тогда
как у сруба, предназначенного для сохранения тепла, бревна размечали
цифрами, затем раскатывали и уже после этого собирали на мху. «Сколько
гостей, столько и постель», - говорится в загадке. Моховая прокладка укладывалась на всю длину двух очередных противоположных бревен и зажималась двумя последующими. При ветре нельзя было собирать сруб, так
22
как моховую прокладку сдувало с бревен. Осевший, устоявшийся сруб становился намного ниже, поскольку мох спрессовывался. «Не клин бы да не
мох - и плотник бы сдох»,- утверждает пословица.
Изба.
Самая простая изба, которую строили для бобылей, а также для временного жилья, состояла из клети, только с перегородкой, то есть пятой стеной,
отделявшей холодные без потолка сени. Рубленое, сужающееся кверху
продолжение передней и задней стены называлось посомом. При односкатной крыше «на скос» рубились боковые стены. Посом последние годы сменился фронтоном, этот треугольник уже не рубят, а зашивают досками.
Стропила при этом ставятся тоже прямо на стену, а не на выпущенные за
стены концы балок, называемые огнивами.
Бревна для прочности сажались на специальные шипы и на коксы. Окно,
не разрушающее цельность бревна, называлось волоковым. Оно задвигалось
изнутри доской, врезанной в продольные пазы.
Более обширное окно с косяками, удерживающими концы перепиленных
бревен, называлось косящатым. В косяках, а также в нижнем и верхнем
бревне оконного и дверного проемов выбиралась четверть для рамы или
дверного полотна. Вставные пороги, а у окон вершники и подушки прирубались к бревнам и косякам очень прочно и сажались на мох. Под подушку
подкладывалась береста, чтобы не гнило нижнее дерево, так как зимой у
окна постоянно скапливалась влага.
Большая щель между верхним бревном в проеме и вершником называлась витреником, ее заполняли мхом и зашивали с обеих сторон досками.
Вообще для тепла все делалось в закрой: и половицы, и потолочины, и доски, из которых набирались дверные полотна.
Изба, стоявшая на камнях, иногда не касалась земли, под ней гулял ветер,
отчего она не гнила, но тепло в ней было благодаря второму, черному полу.
Между черным и белым полом засыпали землю, засыпалась земля также и
на потолок. Плотность пола у хороших плотников такова, что вода в щели
не протекала.
Самым интересным у русской избы была крыша, противостоявшая всем
ветрам и бурям, не имея ни единого гвоздя. Древние плотники обходились
вообще без железа: даже дверные петли делали из березовых капов, а
створки рам задвижные. Крыша, как и вся изба, делалась так, чтобы каждая
последующая часть держалась за предыдущую, нижнюю, причем чем выше,
тем крепче, чтобы не снесло ветром. Внизу такая цепкость не нужна, так
как крепость зависела от тяжести. Так в посомы врубались решетины, зажимаемые верхней тяжестью посомных бревен. В решетины врубались курицы, держащие поток. Желоба (или тесины) кровли вставлялись нижними
концами в выемку потока, а их верхние концы зажимались тяжелым вы-
долбленным бревном — охлупнем. Охлупень закреплялся на крыше штырями, пропущенными сквозь верхнюю решетину, врубленную в посомы.
Первый ряд толстых, тесаных желобов стелили на кровле выемкой вверх,
второй ряд выемкой вниз или вверх горбом. Гонтом называлась поперечная нижняя вторая кровля, поверх нее стелили тесовую дороженую, то есть
с дождевыми канавками. Желоба в древности делались из двух половин
расколотого клиньями толстого бревна, для чего подбирались прямослойные деревья. Желоба называли еще и тесом, позднее их начали не тесать, а
пилить. На какое-то время широко распространились крыши драночные,
нынче же повсеместно избы кроют шифером. Соломенные кровли считали
в северных селениях признаком хозяйственной несостоятельности.
Дом.
Если поставить избу на подклеть, то такое строение можно назвать домом. Было время, когда в подклети держали зимой скот. Из избы в подклеть
был вход со спуском, называемый гобцем. Позднее подклеть превратилась в
простой подвал, вход в него стали делать изнутри, а с фасада, прямо с улицы. Раскрашенные, иногда обитые железом двери в подвал делали с перспективной на лавочную торговлю. Независимо от этого подвалы служили
в хозяйстве хорошим местом для хранения всякой всячины.
Дом с подвалом был практически двухэтажным, но и по-настоящему
двухэтажные дома встречались на Севере очень часто. В таких домах зимней избой, зимовкой, служила нижняя часть дома и отпадала необходимость рубить выносную зимовку в виде отдельного сруба, пристроенного
сбоку основного здания.
Задняя часть - двор - сооружалась не менее обширной и тоже в два этажа:
внизу размещались хлевы и конюшня, вверху сенники, чуланы и перевалы
для хранения кормов. Двор нередко ставился на столбах, поскольку хлевы
от животного тепла сгнивали быстрее. На поветь (верхний сарай) вел въезд
— широкий настил на балках, куда въезжали на лошади с возом.
Вход в дом осуществлялся по внутренней лестнице на мост, соединявший жилую переднюю часть с двором и поветью. Лестницу часть строили
выносной, крытой, на столбах-подпорах, с перилами, либо поручнями. Во
многих домах имелись еще лестницы на вышку, то есть на чердак, где врубалась летняя горенка для девиц.
Разницу в типах домов определял способ
рубки зимовки и передка. Чаще всего зимовка
была выносная, а передок пятистенным, разделенным поровну с пятой, капитальной, стеной. Вход с моста делали или в обе половины
передка, или в одну и вторую последовательно.
Иногда пятая стена рубилась не посередине, и
24
тогда меньшее помещение, называемое повалушей, было, как правило, холодным: летом там спали, зимой хранили съестное и прочее добро. Широко
был распространен тип дома с двумя одинаковыми срубами, стоящими
впритык друг к другу под одной крышей. Если их ставили не впритык, то
между ними получался проем с фасада, оборудованный дверьми и лестницей. Очень интересным в архитектурном смысле было соединение двух отстоящих друг от друга срубов в единое целое на уровне вышки и второго
этажа. Помимо двух полуподвальных, а также двух обширных жилых помещений второго этажа, в посом, нередко врубалась еще одна, самая верхняя горница, и тогда дом становился, по сути дела, трехэтажным. В такой
горнице вместе с окном любили делать небольшой балконец с перилами,
откуда была видна вся деревня и то, что за нею...
Гульбище - настил с перилами, сооруженный на уровне окон второго этажа. Для балконов, лестниц и гульбищ точили из дерева специальные столбики, называемые балясинами. Резные украшения по фасаду назывались
полотенцами и причелинами. Окна обносились наличниками.
Высота и просторность северных домов, еще и сейчас во множестве сохранившихся, поражает и наводит на определенные размышления каждого,
кто хочет беспристрастно и здраво заглянуть в русскую старину.
Строительная традиция, как и песенная, в настоящее время также прервана. В конце 19 века родился обычай обшивать жилую часть дома тесом.
Обшитый тесом да еще покрашенный дом терял в своем облике нечто такое, что роднило его с древнейшими типами построек.
Под влиянием городской, дворянской, мещанской и купеческой среды
значительно меняется и интерьер крестьянского дома. В домах появились
обои, а лавки, заборки, полы и деревянные лежанки начали красить. В таком смешении бытовых и эстетических потребностей становится не по себе
единому северному стилю. И все же северная бытовая архитектура надолго,
можно сказать, до наших дней, сохранила свои особенности, свою удивительную неповторимость.
Строительство жилья можно сравнить с писанием икон. Искусство живописца и плотника с древних времен питало истоки русской культуры. Нет
совершенно одинаковых икон на один и тот же сюжет, хотя в каждой из
них должно быть нечто обязательное для всех. То же с домами. Типы жилья
на русском Севере достаточно многообразны. Для большинства домов характерны общая крыша над жилыми и хозяйственными помещениями,
наличие летнего и зимнего жилья. Соблюдение хотя только одного из этих
условий заставляло строить большие, обширные хоромы, каких не строили
в других местах Отечества.
Зимняя изба, зимовка, куда переходили жить с первыми холодами, строилась по-разному, но если в ней нет большой печи, либо лавок, либо пола-
тей, то это уже не зимовка, а что-то другое.
Все в избе, кроме печи, деревянное. Стены и потолки от времени начинали желтеть и с годами становились янтарно-коричневыми, если печь сложена по-белому. В черной же, более высокой избе, верхняя часть становилась темной и глянцевитой от частого обтирания. Лавки и полы оставались
белыми или желтовато-белыми, их драили к каждому празднику.
По чистоте пола судили о девичьем трудолюбии и чистоплотности. Но не
так-то и просто соблюдать чистоту в зимовке, если семья велика и каждое
утро надо согреть и вынести в хлев десятка полтора ведер пойла для скотины. Поэтому пол в избе (как лен в поле) всегда был и женской радостью, и
женской бедой.
В избах, топившихся по-белому, раз в год, на пасху, мыли стены и потолок. Печь белили разведенной в воде золой. На окнах русской избы в старые годы не вешали занавесок. Заглянуть в избу с улицы разрешалось кому
угодно, и в этом не видели ничего дурного. Зимой между рамами чернел
древесный уголь, поглощающий влагу, а для красоты клали рядом с ним
оранжевые кисти рябины или рассыпали горсть клюквы.
Божница и стены украшались сухими целебными, связанными в пучки
травами, по праздникам — белоснежными платами и полотенцами. Если в
доме кто-то из мужчин занимался охотой, то на главный простенок прибивали хвосты и растопыренные крылья глухаря либо тетерева.
Под матицей обычно висел большой бычий пузырь с гремящими в
нем горошинами, у дверей вместо
вешалки нередко приделывали лосиные рога.
Чуть ниже потолка по стенам, повторяя длину и ширину лавок, шел
полавошник, у дверей, от печи до стены, настилались полати. Воронец это мощный брус, на котором держался полатный настил. Во время
свадьбы или очередного игрища над воронцом торчали детские головенки.
Опираясь на кулачки, глазели ребятишки на происходящее. Никто не приневоливал их спать. И как много интересного можно было узнать и увидеть,
глядя сверху, ощущая свою недосягаемость и защитный уют родной избы!
В будние вечера, лежа на полатях, старые старики говорили для деток
сказки, засыпая на самых заветных местах. Ребенок будил бабушку или дедушку, но тот забывал, на каком месте остановился, и начинал все сначала.
Зимой в избе редко не пахло то сосновой иглой, то принесенной с мороза
еловой хвоей, которой натирали клепцы для заячьей ловли. Но особенно
26
терпко и вкусно пахли свежие черемуховые вицы для рыболовных снастей,
а также заготовки вязов и стужней для вязки саней и дров. Когда же закрывали печь с пирогами или же хлебами, запах печеного теста побеждал
все остальные. Особенно приятен он был на улице, среди мороза и снега.
И все же обширность летней избы, ее долгожданный простор чуялись в
течение всей зимней поры. Весенний переход на жительство в «передок»
всегда был радостным. Но до этого выставляли зимние рамы в зимовке, меняли валенки на сапоги, переставали до конца закрывать слегка угарную
печь и т.д.
Спутник женской судьбы. Лён.
«Лён» - такое же краткое слово, как и «лес», оно так же объёмно и так же
неисчерпаемо. Разница лишь та, что лес - это стихия мужская, а лён - женская. И та и другая служат почвой для народного искусства. Лён - это на
протяжении многих столетий спутник женской судьбы. Женская радость и
женское горе, начиная с холщовых младенческих подстилок, через девичьи
платы и кончая саваном - белой холстиной, покрывающей человека на
смертном ложе.
Лён сеют в тёплую, но ещё чуть влажную землю, стремясь сделать это
пораньше. Весь долгий и сложный льняной цикл подвластен одним женщинам. Девочка с самых ранних лет проходит около льняной полосы с особым
почтением, ведь с восьми — десяти лет надо ей готовить себе приданое и
свадебные дары.
Когда лён цветёт, словно бы опускается на поле
сквозящая синь северных летних небес. Несказанно
красив лён в белые ночи.
Лён положено было вытеребить до успениева дня
(к концу августа). Да, нелегко пробудиться в самый
разгар молодого, крепкого, сладкого девичьего сна!
Но что значит эта краткая мука по сравнению с радостью утреннего, ещё не затянутого хмарью усталости труда? Новая сила приходит лишь в умной и
добровольной работе, приходит неизвестно откуда.
Бывало и так: с утра обряди скотину, до обеда на
стог накоси, после обеда стог сметай да суслон нажни. А уж на лён что
останется. Оставалось, не смотря ни на что. Научившись теребить лён, невозможно не научиться другим полевым работам, поскольку все они легче
и, приятнее для подростка. Но и в тереблении льна тоже есть особенно приятные места: рука ощущает эдакое земляное похрустывание, звучание выдёргиваемых из мягкой земли корешков. Лён вязали в снопы. Обмолот.
Снопы везли на гумно, сажали их на овин, а под вечер дедко брал растопку
и шёл разживлять овинную теплину. За ночь снопы высыхали, их сбрасы-
вали вниз и сидя околачивали специальными колотушками. Обмолоченные
снопы везли снова на поле для расстила. Льносемя вместе с неотвеянной
массой головок, называемой коглиной, сгребалось в ворох пехлом, тщательно заметалось метлой и провеивалось лопатами на малом ветру. Расстил. К ильину дню ночи становятся такими долгими, что « конь наедается,
а казак высыпается». В такие вот ночи и падает на скошенные луга крупная,
чистая и ещё не очень холодная роса. Она просто необходима, чтобы лён
превратился в тресту. Лёжа на скошенной луговине, бурый лён принимает
серо — стальной цвет. От ежедневной смены тепла и свежести, а также сухости и сырости волокно отопревает от твёрдого ненужного стебля, который становится из гибкого хрупким. Матери или сёстры, выкроив свободный часок, прибегают на луг, расстилают лён рядами тонким слоем. Получались длинные дорожки, словно половики. Участки, застланные такими
дорожками, окантовывались такой же дорожкой, округло загибающейся по
углам. Выходила как бы большая узорчатая скатерть, иногда её называли
зеркалом.
Закончив расстил, приговаривали: «Лежи, ленок, потом встань да в зеркало поглядись, не улежался - так ляг и ещё полежи, только удайся белым
да мяконьким». Детям всегда почему - то хотелось пробежать босиком
именно по льняным дорожкам, окантовывающим застланный луг. Но это
запрещалось. Вылежавшийся и высушенный лён — это только начало дела.
Мятка. Сухая, легко ломающаяся треста так и просится в мялку. Стоит
два — три раза переломить горсть, и посыплется с треском жесткая костица, обнажая серые нежные, но прочные волокна. Осенью работы в поле и
дома не меньше, чем в разгар лета. Женщины и девушки скрепя сердце забывали на время про лён. Но с первым снежком, с первым морозцем, когда
мужчины начинают сбавлять скотину и ездить в лес, когда всё, что выросло
на грядках, в поле и в лесу, прибрано, собрано, сложено, в такую вот пору и
начинает сосать под ложечкой: лён, сложенный в гумне не даёт покоя женскому сердцу. Весь предыдущий ход обработки льна был индивидуальным,
порой семейным, а трепать же собирались в одно место иногда и всей деревней, если деревня была невелика. Всякое соревнование всегда определённо, личностно, наглядно. Под мялками быстро вырастают кучи кострики, которую, пока не сгнила под дождём, используют на подстилку скоту.
Левой рукой хлопают деревянной челюстью мялки, правой подсовывают
горсть тресты.
Трёпка. Существовала пословица: «Смотри молодца из бани, девицу из
трепальни». По степени популярности трепало для женщины можно сравнить с топором для мужчины. Трёпка сочетала в себе трудовые и эстетические потребности молодёжи. Во время работы пели хором, пробирали «супостаточек» из других деревень, смеялись, дурачились. Работа была тяжё28
лой и пыльной.
Очёс. Оттрёпанный лён держат сухим, как порох, затем очёсывают. Первый очёс - в крупную, железную щеть. Второй очёс - в щеть помельче, сделанную из щетины.
После него к ногам падают волокна подлиннее, они называются пачесями. Пачеси — это волокно среднего качества. Повесмо становится ещё
тоньше. Оставшееся в нём волокно самое лучшее.
В избушке, распевая,
Дева прядёт,
И, зимних друг ночей,
Трещит лучинка перед ней. (А. С. Пушкин).
Пряжа. Прясть принято было только в свободное время. Не случайно о
девичьих и женских достоинствах судили по пряже. Сидя на прялочном копыле, девушка левой рукой вытягивала волокно из кудели, а большим и
указательным пальцами правой руки крутила веретено. Пряхе требовалось
достаточно много места на лавке. Песни, шутки, сказки, игры на таких супрядках сводили на нет утомление во время пряжи и суровую её обязанность. Тканье. По-видимому, в разговоре о прошлом нашего народа культуру тканья можно поставить наравне с культурой земледелия или же строительства.
Трудно даже предположить, из каких веков, из каких древних времён тянуться к нам льняные нити холщовой основы. Сложнейшая ткацкая технология всегда сочеталась с высоким художественным мастерством, более того, степень этого мастерства в ткацком деле зависела от степени технологической сложности. За день хорошая мастерица ткала одну стену простого
холста. Так же изо льна вили верёвки, вязали рыболовные снасти. Женщины всё могли: шили, вязали, плели кружево.
У русского народа на протяжении тысячелетий сохранялась особая любовь ко всему льняному. И одежда была льняная, и скатерть на столе льняная, и простыни на кровати тоже льняные... И не зря.
Лен — здоровье нации. Это чистейшее из растений, один из лучших плодов земли, употребляется не только для верхнего и нижнего облачения благочестивых египетских жрецов, но и как покров для священных предметов. Лен обладает уникальными
бактерицидными свойствами. Известно, что во
время первой мировой войны царская армия
была одета в льняное нижнее белье, и поэтому
у раненых крайне редки были заражения.
Льняное волокно хорошо тем, что быстро
впитывает влагу и так же быстро ее испаряет. И прилегающая к телу льняная одежда создает впечатление чуть влажной прохлады. Теперь вот изо
льна делают и вату, и бинты. И операционные палаты льняной тканью отделывают.
Родина льна — Южная Азия, Персия, Индия, Средиземноморье, где и теперь встречаются дикорастущие поля. У нас же лен всегда выращивали
специально. Но использовали и другие «прядильные» растения. Это обычная крапива, иван-чай, белый донник, подорожник, хлопчатник.
В Большой Советской Энциклопедии в статье «Лен» изложены удивительный факты: «При раскопках свайного поселения на реке Модлоне археологи обнаружили глиняную корчагу с семенами культурного льна. Радиоуглеродный анализ семян показал, что возраст их насчитывает более
трех тысяч лет». Значит, уже в те времена в наших краях жили люди и возделывали эту замечательную культуру.
Лен в нашем народе - любимая культура, хотя и многодельная. Лен любит поклон. А уж сколько народ придумал вокруг льна обрядов, праздников!
Сеют лен в конце мая, когда хорошо прогреется земля. А сеял крестьянин
лен без штанов. Он штаны не надевал, чтобы Господь Бог видел, в какой
нужде человек: так обносился, что и надеть ему нечего. Растрогается Бог и
пошлет крестьянину хороший урожай на лен. А лен даст крестьянской семье работу на целый год. В августе нужно его вытеребить, связать в снопы,
поставить в суслоны. Потом свезти на гумно, обмолотить, провеять семена,
а соломку снова свезти на поле, разостлать под августовские росы, чтобы
соломка под их воздействием превратилась в тресту.
Дело в том, что волокно в льняном стебле спаяно с кострою клейким веществом — пектином. Через несколько дней росы разрушат пектин, и тресту снова собирают в снопы, везут в гуменники, где женщины отсортируют
лен, льномялкой изомнут, потом очешут остатки костры.
И вот, наконец, получается пушистое, почти воздушное волокно, из которого долгими зимними вечерами девки и бабы будут прясть нитки, а потом
уж из ниток на кроснах станут ткать полотно.
Весной, когда придут мартовские насты, выкладывают холсты на снег и
под воздействием солнышка и морозов холсты отбелятся, можно будет уже
кроить, шить и вышивать девичье приданое - сарафаны, рубахи, полотенца,
скатерти».
Приготовление льняного масла.
Битьё масла. Масло готовилось в маслобойке. Битьё масла было своеобразным ритуалом, чем-то праздничным, развлекательным. Льносемя надо
просушить, истолочь и просеять. Разогреть и заложить в колоду между
двумя деревянными плашками. Эти плашки сдавливали при помощи клинь30
ев. По клиньям били кувалдой, с каждым ударом приближался тот занятный момент, когда первая капелька густого янтарного масла ударится о
подставленную сковородку. Этот момент с интересом караулят и дети и
взрослые. Выбив, вернее, выдавив масло, вынимают сплющенный кулёк и
вставляют в колоду свежий, горячий. Льняное и конопляное масло выбивалось на Руси, видимо, в очень больших количествах, поскольку шло не
только в пищу, но и на изготовление олифы.
Пряхи. Есть ли душа у прялки?
Прялка — не простой инструмент. В этом нехитром приспособлении живет душа, живут легенды и целая народная философия.
Мастер, получавший заказ на прялку, выбирал самую большую, самую
лучшую ель, чтобы корни у нее были мощные, широкие. Затем нужно было
произнести особое заклинание, подрубая корни, чтобы душа дерева не
умерла, а переселилась в будущую прялку. Чтобы в дальнейшем все крестьянские труды были сопряжены с законами и ритмами природы.
Из корня дерева тесалось донце, ствол превращался в лебединую шею с
лопастью на конце. А уж потом на лопасть наносил мастер рисунок, резьбу
или инкрустацию. Все зависело от принятых в этой местности традиций.
Вихревая розетка обозначала солнце, прямые насечки - гром, косые дождь, пересекающиеся линии внизу - пашню. А заштрихованные по углам
лопасти сегменты — это четыре времени года. Зима, весна, лето, осень...
Получается, что на прялке нанесена модель Вселенной. Крестьянин мыслил
себя частью этого мира. А отсюда и понимание счастья - ощущать себя частицей вселенской гармонии. Поэтому в народном понимании из-под пальцев пряхи выходила не просто льняная нить, а нить всей жизни, нить поколений. Ну, а если на лопасти изображено дерево - это
символ плодородия. Змейка с внутренней стороны прялки с насечками - количество детей у ее владелицы.
В долгие зимние вечера собирались деревенские девушки в одной просторной избе, и начиналось между ними состязание: кто больше напрядет и чья пряжа тоньше.
К девицам на огонек приходили парни с гармошками и
балалайками, приглядывая самую искусную и работящую, самую пригожую и звонкоголосую.
И под треск березовой лучины сказывались сказки, побасенки, звенели частушки и долгие протяжные песни.
О многом способны рассказать любопытному и знающему глазу старые
бабушкины прялки. Так же как и искусно сделанная и украшенная резьбой
льномялка на четырех ногах, трепала, похожие на деревянные мечи, большой станок, похожий на пароход. Это кросна, один вид которых воодушевлял.
Ткачи. Ткацкий станок.
Обычно среди зимы с повети приносились в избу стылые деревянные
кросна. Начинали звучать новые непонятные слова: нитчанки, пришвица,
бердо, притужальник, кобылка...
Вносился в пол избы огромный четырехлопастный ворот, на который
сматывались нитки, и начиналась эта самая женская работа, которой предшествовали вечера с бесконечным утомительным прядением льняной нитки.
Каждое уважающее себя ремесло старалось создать вокруг себя некую
таинственность, легенду. Вот и ткачи создали свою язык, особую, отличную от остальных систему исчисления — так называемый гайтовый счет.
Полотно, как известно, состоит из ниток, одни протянуты вдоль стана это основа. Вторые, с челнока сматываемые, идут поперек основы. Это
уток. Счет ниток идет на чисменки. В каждой чисменке три нитки. Десять
чисменок - будет пасма. Ширина полотна определяет количеством пасм.
Треть избы занимал ткацкий стан - кросна. Стучало и стучало неутомимое бердо, скрипели веревочно-деревянные педали-рычаги, росла бабина с
готовым полотном.
И так будут стучать деревянные ткацкие станки, наверное, самые сложные машины деревенского русского быта, до самой весны, пока другие неотложные заботы не позовут решительно мастериц. И только еще бабушки,
отставленные от забот о печи и хозяйстве, еще засидятся недели две-три за
кроснами. А там уже снова разберут и выставят на повить.
По домам ткали холстин, полотняная пестрядь с крашеными нитками,
была тоньше холста и шире. Одна из первых полотняных фабрик, подаренная Петром I купцу Затрапезникову, выпускала дешевое полотно, которое в
народе стали звать затрапезным. Ткачей звали еще полотнянщиками, скатерииками, хамовниками. Отсюда название района в Москве - Хамовники.
Одежда. Обувь.
Нигде, как в одежде, так прочно и так наглядно не слились воедино два
человеческих начала: духовное и материальное. Об этом говорит и бесчисленный ряд слов, так или иначе связанных с понятием одежды. Одежду в
народе и до сих пор называют «оболочкой», одевание - «оболоканием» (в
современном болгарском языке «облекло» обозначает также одежду). Оболакиваться, оболокаться, значит, одеваться. В терминах этих звучит нечто
зыбкое, легкое, временное, напоминающее преходящую красоту небесного
облака.
Народное отношение к одежде всегда подразумевало некоторую усмешку, легкое пренебрежение, выражаемые такими словами, как «барахло»,
«хламида», «трунье», «виски», «рухлядь», «тряпки». Но все это лишь маскировало, служило внешней оболочкой вполне серьезной и вечной заботы о
32
том, во что одеться, как защитить себя от холода и дождя, не выделяясь при
этом как щегольством, так и убогостью, что одинаково считалось безобразием.
Эстетика крестьянской одежды на русском Севере полностью зависела от
национальных традиций, которые вместе с национальным характером складывались под влиянием климатических, экономических и прочих условий.
Народному отношению к одежде была свойственна прежде всего удивительная бережливость. Повсеместно отмечался сильнейший контраст между рабочей и повседневной одеждой.
Человека с младенчества приучали к бережливости. Замазать грязью новые, впервые в жизни надетые штаны, потерять шапку или прожечь дыру у
костра было настоящим несчастьем. Рубахи на груди рвали одни пьяные
дураки. Костюм-тройку в крестьянской семье носило два, а иногда и три
поколения мужчин, женскую шерстяную пару также донашивали дочь, а
иногда и внучка. Платок, купленный на ярмарке, переходил от матери к
дочке.
Купленную одежду берегли особенно. Холщовая, домотканая одежда тоже давалась непросто, но она была прочней и доступней.
Летний мужской рабочий наряд выглядел очень просто. Лаконизм и отсутствие лишних деталей у холщовых портов и рубахи дошли до 20-30 годов нашего века из глубокой славянской древности. Скромная лаконичная
вышивка по вороту и рукавам допускалась
в таком наряде. Порты имели только
опушку да 2-3 пуговицы, сделанные из
межпозвонковых бараньих кружков. Иногда порты красили луковой кожурой, кубовой или синей краской, но чаще они были вовсе не крашеными. В жаркую пору
крестьянин ничего не надевал поверх исподнего, не подпоясывался, лапти носил
на босу ногу. Лапти и берестяные ступни
нельзя считать признаком одной лишь бедности, это была превосходная рабочая обувь.
В межсезонье крестьянин надевал армяк либо кафтан, в ненастье поверх
армяка можно было натянуть балахон, для тепла носили еще башлык. Шапка, сшитая из меха, дополняла мужицкий гардероб осенью и весной. Зимой
почти все носили шубы и полушубки. В дорогу обязательно прихватывали
тулуп, который имелся в каждом доме. Вообще, шубная, то есть овчинная,
одежда была широко распространена. Из овчины шили не только шубы, тулупы, рукавицы, шапки, но и одеяла. В большом ходу были мужские и женские овчинные жилеты, или душегреи с вересковыми палочками вместо пу-
говиц. Встречались и мужские шубные штаны, которые были не заменимы
в жестокий мороз, особенно в дороге. Кушак, либо ремень - обязательная
принадлежность мужской рабочей одежды.
Праздничный наряд взрослого мужчины состоял из яркой, нередко кумачовой вышитой рубахи с тканым поясом, новых, промазанных дегтем сапог
и суконных, хотя и домотканых штанов.
Основу женского крестьянского наряда составляли рубаха и сарафан.
Нельзя забывать, что всю одежду, кроме верхней, которую шили специально швецы, женщина изготовляла себе сама, как сама плела, вышивала, ткала и вязала. Поэтому она нередко создавала себе одностильный, высокохудожественный и, конечно же, индивидуальный наряд.
Рубахи назывались исподками, шились с глухим воротом и широкими рукавами. С появлением ситца начали шить воротушки, у которых ситцевая
верхняя часть пришивалась к холщовому стану. В жаркую пору на поле
трудились в одних рубахах.
Поверх рубахи женщина надевала шерстяной сарафан, его верхний край
был выше груди и держался на проймах. По талии он обхватывался тканым
поясом, носили его и без пояса, особенно в теплое время. Юбка отличалась
от сарафана тем, что держалась не на проймах, а на поясе, для нее ткали
особую узорную, выборную, часто шерстяную ткань. Шили сарафаны, юбки и казачки довольно разнообразно, с морхами, с воланами и т.д. Юбка и
казачок, составлявшие пару, появились, вероятно, из мещанской или купеческой среды, оттуда же пришел и сак - верхняя одежда, заменившая шубу.
Сак, сшитый на фантах, назывался троешовком.
Одежда для девушки, да и для парня много значила, из-за нее не спали
ночами, зарабатывали деньги, подряжались в работу. Многие стеснялись
ходить на гулянья до тех пор, пока не заведут женскую пару или мужскую
тройку. Полупальто для парней (его называли и верхним пиджаком) и сак
для девушки тоже серьезное дело.
Брачный смешанный быт еще в 20-х годах научил девушек носить шапки
и ватные брюки. Работа в лесу на лошадях обучила мужским словам и манерам. И все же, отправляясь на всю зиму на лесозаготовки, многие девушки брали с собой хотя бы небольшой праздничный наряд.
Женская обувь в старину не отличалась многообразием, одни и те же сапоги девушки носили и в поле, и на гулянье. Особо искусные сапожники
шили для них башмаки или камаши. В семьях, где мужчины ходили на заработки, у жен или сестер в конце прошлого века начали появляться полусапожки - изящная фабричная обувь.
Платок и плетеная кружевная косынка так и остались основным женским
головным убором. Богатой и представительной считалась крестьянка, имеющая муфту. Полусапожки, пара, косынка, кашемировка считались обяза34
тельным дополнением к приданому полноценной невесты.
Русская национальная кухня.
Застолыцина.
Ржаное.
Зерно, или злак, с древнейших времен принадлежность и признак оседлого образа жизни. Способность одного ржаного зернышка давать несколько
стеблей (кущение), стойкость к влаге и холоду сделали рожь любимым злаком на русском Северо-Западе. Рожь - это прежде всего хлеб, а о хлебе
сложена такая пословица: «Ешь пироги, хлеб береги».
С вечера хозяйка затваривала тесто на чуть подогретой речной воде. Домовитое ритмичное постукивание мутовки о края квашни, словно мурлыканье кота, или шум самовара, или поскрипывание колыбели, дополняло
ощущение семейного уюта и основательности.
Квашню завязывали скатертью и ставили на теплое место. Иногда на шесток, иногда прямо в печь. Ночью большуха заботливо просыпалась, глядела, «ходит» ли, а утром замешивала. Пока топилась печь, тесто продолжало
подниматься, и хозяйка начинала его катать над сеяльницей. Она брала тесто деревянной хлебной лопаткой, клала в посыпанную мукой круглую деревянную чашу и подкидывала тесто в воздухе. Оно на лету переворачивалось с боку на бок. Круглые, облепленные мукой лепехи кувыркали на чистую холщовую ширинку. Печь, начисто заметенная сосновым помелом,
должна быть хорошо протопленной. Караваи опрокидывали с ширинки на
широкую деревянную лопату и один за другим совали в жар.
Каравай хлеба всегда лежал на столе вместе с хлебным ножом и солонкой. Ничего не было вкуснее ржаного посоленного хлеба с чистой водой.
Запивали его и молоком и простоквашей. Из толченых ржаных сухарей в
постное время делали сухарницу. Тюря, или мура, из чистого ржаного хлеба
также пользовалась уважением. Рецепт изготовления тюри самый простой:
наливали чашку кипятку, крошили туда хлеб, затем лук, добавляя по вкусу
льняного масла и соли.
Из ржаной муки пекли калачи, когда хлеба нет, а есть хочется. Муку
очень густо замешивали на воде, разминали
большой сгибень, гнули из него калачи, катали колобки и совали в печь. Из такого же
теста сочила скалкою сочни. Утром же на
скорую руку частенько варили кашу-завару,
используя способность ржаной муки солодеть, развариваться, приобретать клейкие
свойства. Эту густую кашу ели с молоком, с
простоквашей, с поденьем - растопленной перед огнем сметаной.
На широких тонких ржаных сочнях готовили рогульки картофельные.
Разведенную на молоке толченую картошку равномерно разверстывали по
сочню, загибали и ущипывали края, затем поливали сметаной, посыпали
заспой и совали в горячую печь. Такие рогули нередко пекли из творога
(его почему-то называли гущей), из разваренной напоминающей саламат
крупы, из гороховой и ячменной болтушки.
Еще пекли сиченики. Мелко нарубленную репу или брюкву хозяйка запечатает в сочни, испечет и плотно закроет на часок, чтобы сиченики упарились. Так же точно пекли в сочнях резаный картофель и вареный горох.
Житное.
Из ячменя варили кутью. Для этого надо отмочить и опихать (толочь в
ступе, обдирать кожуру с ячменя или овса) зерно в мокрой ступе. Сваренный в смеси с горохом ободранный ячмень и называли кутьей. Из ячменной, как говорили яшной (ячневой), муки пекли яшники - пироги в виде лепешек. В осеннее время тесто обычно опрокидывали на большие капустные
листы. Если пироги пекли из смеси ячневой муки с другой (пшеничной, овсяной или гороховой), их называли двоежитниками. Иногда сразу после
мельницы смешивали даже три сорта муки, она получалась уже троежитной, а пироги из нее — троежитниками.
В большие праздники пекли чистые пшеничники, которые затваривались
и замешивались однородной пшеничной мукой. Хлебную квашню для пирогов в хозяйственных семьях не использовали, для этого имелась большая
глиняная крынка или корчага.
Самым известным и любимым считался рыбник, когда в тесто загибали
свежего леща, судака, щуку и т.д. Начиняли пирог и бараниной, и свиным
салом, и рублеными яйцами. Однако, если говорить о начинке, то свежие
рыжики среди других — самая оригинальная. Губник, или рыжечник, ни с
каким другим пирогом не спутаешь. Нередко запекали в тесте давленую
свежую чернику, получался ягодник. Если ничего под рукой не было, пекли
луковики, а иногда и простой солоник. Посыпушками называли пироги, политые сметаной, посыпанные крупой и после печи обильно помазанные
маслом. Налитушками назывались пироги, политые разведенной на молоке
картошкой и сметаной. Пекли также саламатники (саламат — рассыпчатая,
хорошо промасленная каша из овсяной крупы). Тесто, испеченное без всякой начинки, называли мякушкой.
Пироги, выпеченные перед отъездом кого-либо из дому, называли подорожниками. Пекли в дорогу и пшеничные калачи, а для детей готовили
крендельки, то есть те же калачи. В день весеннего равноденствия сажали в
печь «жаворонков» - миниатюрных тютек из пшеничного теста.
Самым непопулярным пирогом считался гороховик, испеченным из горо36
ховой муки, но кисель из той же муки любили многие, ели его в постные
дни горячим и холодным. В посты частенько варили и круглый немолотый
горох - густой, заправленный луком.
Самым распространенным после ржи был овес, из которого делали муку,
толокно и заспу. Из заспы и крупы варили овсяную кашу, саламат и овсяные, так называемые постные щи, куда нередко сыпали толченые сухари.
Овес, истолченный пестами, превращался на толчее в муку, и ее нужно было дважды просеять. Высевки использовались для варки овсяного киселя,
мука же обычно шла на блины. Овсяный кисель - любимейшая русская еда.
Это о нем сложена пословица: «Царю да киселю места всегда хватит». Квасили овсяные высевки, заранее пускали в ход сулой, утром его процеживали и начинали варить у огня. Горячий кисель густел на глазах, его надо есть
- не зевать. Хлебали вприкуску с ржаным хлебом, заправляя сметаной или
постным маслом. Остывший кисель застывал, и его можно было резать ножом. Из разлевистой крынки его кувыркали в большое блюдо и заливали
молоком либо суслом. Такая еда подавалась в конце трапезы, как говорили
«наверхосытку».
Блины из овсяной муки готовили в межговение, по утрам, в большом
изобилии, особенно в масленицу. Пекли с доброй подмазкой, на больших
сковородах, на хорошем огне. Овсяный блин получался обширный и тоненький. Ели с пылу, с жару, с топленым коровьим маслом, со сметаной, с
давленой черникой, брусникой, с солеными рыжиками.
Скоромное.
Достаток в мясной и молочной пище целиком зависел от успехов на пахотном поле и на сенокосном лугу. Для работы со скотом нужен особый талант. За лето и осень скотина выгуливалась, и с первыми заморозками пастух прекращал пастьбу. В каждом доме на семейном совете решалось, кого
и сколько пустить в зиму. С первым сильным морозцем в деревне сбавляли
скот.
Мясные туши подвешивали на жердях и замораживали. Зимой периодически отрубали мясо и ежедневно варили щи. Если наступала сильная оттепель, мясо приходилось солить в кадках. Солонина даже в сенокос не была
в особом ходу. Баранина в северном крестьянском быту предпочиталась говядине. В дело уходило практически все. Шкуру подсаливали, либо сразу
выделывали из нее овчину, кожа теленка шла на сапоги. Женщина-хозяйка
до пяти раз промывала в реке кишки забитого животного, из которых готовилась превосходная еда, не говоря уже о печенке.
Ноги и голову палили на углях и хранили до праздников для варки холодца, или студня. Холодец был традиционной закуской по праздникам, а за
обычным обеденным столом его хлебали в квасу. Из бараньих внутренно-
стей обязательно вытапливали сало, оно хранилось кругами в ларях. Вареный и изжаренный с таким салом картофель подавали на стол или утром,
или в обед, после щей, причем обязательно добавляли в него овсяной крупы.
Хрустящие остатки перетопленной на сале бараньей брюшины назывались ошурками, шкварками.
Мясо ели только в студне, во щах, мелко нарезанным и запеченным в пирог. Во многих домах, если солонины не хватало до сенокоса, резали барана
или ярушку летом, в самый разгар полевой страды. Сварив раза два свежие
щи, оставшуюся баранину вялили в горячей печи и хранили в ржаной муке.
Щи из такой баранины приобретали совершенно другой вкус.
У тех, кто занимался охотой, зайчатина, тетерева и рябчики переводились
лишь на время весенней и летней поры.
Еще обширнее и сложнее традиции женского обихода, связанного с молочной едой. С какой бережливостью относились к молоку, говорит то обстоятельство, что его пили только младенцы. Остальные хлебали ложками.
Молока наливали в большую общую
чашку, крошили туда ржаной хлеб, и
дети хлебали его между вытями, то есть
дополнительно. Простоквашу ели также
с крошеным хлебом. Простокваша,
смешанная с вершком (сметана, получающаяся при квашении молока), подавалась реже, поскольку сметану старались копить. Вечерами женщины сбивали сметану мутовками в особых
горшках, называемых рыльниками. После длительного болтания появлялись
первые сгустки смеса, масла-сырца. Постепенно они сбивались в один общий ком. В рыльник добавляли воды, сливали жидкость, а смес перетапливали в нежаркой печи. Затем сливали и остужали. Получалось янтарного
цвета русское топленое масло. Остатки после такого перетапливания назывались поденьем, им заправляли картошку, ели с блинами и т.д.
Снятую простоквашу также ставили в горячую печь, к вечеру из нее получалась гуща (творог) и сыворотка - приятный кисловатый напиток.
Ставец (крынку) с молоком ежедневно ставили в печь. Такое молоко
называлось жареным, взрослые добавляли его в чай, детям позволялось лакомиться этим деликатесом.
Зимой применялся несколько странный способ хранения молока. Его замораживали в блюдах, затем выколачивали ледяные молочные круги и хранили на морозе. Такое молоко можно было пересылать родственникам и
брать в дорогу.
38
Рыбное.
Рыбу варили, жарили, пекли, сушили, солили и вялили. Настоящий, знающий рыбак сам варил двойную уху: когда в бульон, сваренный из рыбной
мелочи (ерши, окуньки, сорога), заливали уже добрую рыбу (щуку, судака,
налима, леща) и кипятили вновь. Леща, судака, щуку, запеченную в ржаном
тесте, вскрывал сам хозяин и обязательно по косточкам разбирал рыбную
голову, причем в щучьей голове старались найти костяной крестик. Голову
крупного леща из ухи преподносили гостю в знак почета, но отнюдь не
каждый мог управиться с нею. Сушеную рыбу, называемую сущем (сняток,
ряпус, окунь, сорога), варили в посты, в дороге и на сенокосе. Солили
обычно крупную рыбу. Многие любили в пироге рыбу соленую «с душком», предпочитая ее свежей. Очень вкусна была соленая икра, например,
щучья, налимья, сорожья. В свежем виде ее вместе с молоками разводили
на молоке и ставили в горячую печь. Пироги также нередко пеклись с молоками и свежей икрой, годилась для этого и налимья печенка.
Огородное.
Первые стрелочки лука, зеленые, весенние, горькие убивали во рту любую заразу! Они же неожиданно приходили на выручку, когда летом в печи
было пусто; нарвать пучок, нарезать ножом и истолочь пестиком в деревянной чашке было минутным делом. А в паре с картофелиной луковица
уже делала погоду на крестьянском столе. Так лук и вареный картофель в
квасу да полкаравая ржаного хлеба заменяли в пост и мясные щи. Давленый
картофель с редькой в квасу и сейчас любимая сенокосная еда в тех местах,
где еще водится солодовый квас.
Картофель, печеный в осеннем костре, любили не только дети, но и многие взрослые, пекли его и в банях, и в овинах, и в домашних печах. Во времена лихолетья распевались такие частушки:
Картошка, картошка,
Какая тебе честь. Кабы не было картошки,
Чего бы стали есть.
Обычная репа, потесненная в начале XX века брюквой, затем и вовсе исчезнувшая , увековечена даже в сказках. Репу сеяли по занятому пару на
Иванов день, в середине лета, чтобы не съела земляная блоха. Поэтому
овощ этот, как и горох, скорей всего был полевой, а не огородный. Из репы
варили рипню - густую похлебку. Пекли уже описанные сиченики, но, самое главное, ее парили в печах. Набив вымытыми репами большой горшок,
его вверх дном, на лопате сажали на ночь в теплую печь. Пареницу ели дети
и взрослые, наголо и с хлебом, с солью и без соли. Если же пареницу тонко
изрезать и на противне посадить посадить в печь еще на одну ночь, то по-
лучится уже вяленица - самое популярное детское лакомство. Еще более
славилась вяленица из пареной моркови, ее иногда заваривали вместо чая.
Странную популярность имела на русском Севере брюква, за иностранное происхождение прозванная галанкой (голландской). Ее не сеяли в поле,
а сажали рассадой на огороде. Она росла большой, но была уже не такой
вкусной, как репа, зато лычей, иными словами, ботва была подспорьем в
прокормлении скота. Из брюквы парили ту же пареницу и вялили вяленицу,
но позднее и ее подменил турнепс, из которого уже не получалось ни того,
ни другого.
Моркови, огурцам и свекле обязательно отводилось по небольшой грядочке. Свежие резаные огурцы, смешанные с вареным картофелем и политые сметаной, ели под осень вместо второго. Свекла же и большая часть
моркови уходили почему-то скоту. Зато капуста была опять же в большой
чести. Щи заправляли только ею. Свежую капусту, как и репу, парили в печи. Солили ее двумя способами: плашками и шинкованной. В посты резаную капусту смешивали с давленым вареным картофелем и поливали льняным маслом. Так же поступали и с тертой редькой.
Лесные дары.
Из всех культурных злаков самым близким к народному быту была рожь.
Не зря ее называли матушкой, кормилицей. Среди деревьев — это береза,
воспетая в песнях, а среди грибов, конечно же, рыжик. Ни один гриб не мог
соперничать с ним, поскольку рыжик, как и рыбу, можно варить, солить,
запекать в пироге и даже, сперва слегка подсолив, есть в свежем виде. В
грибной год народ солил рыжики кадушками, их ели с картофелем и блинами, варили
до самого сенокоса. Но все-таки похлебка
из соленых рыжиков или же из сушеных
маслят - губница была на самом последнем
месте в ряду мясных, рыбных и прочих похлебок. На сушку в достатке заготовляли
маслят. Их же в разгар лета собирали на
жаренину, обдирали коричневую кожицу и
томили на таганке. Сушили их в нежаркой печи, затем нанизывали на суровую нить и подвешивали под матицу или ссыпали в деревянную дупельку.
Собирали грибы дети, старики и убогие, остальные делали это только попутно. То же можно сказать о сборе ягод, лесного дягиля, щавеля, кислицы,
о гонке березового сока. Все зависело от того, в какую пору созревала ягода
и убран ли под крышу хлеб, лен, сметаны ли стога. Даже глубокой осенью
женщина с трудом выкраивала время сходить, например, по клюкву, без которой немыслима жизнь северянина. Собранную клюкву катали на решете,
40
отбрасывая остатки мха и других примесей. На зиму ее замораживали. Варили кисель и напиток, давили для еды с блинами.
С клюквой состязалась брусника. Ее мочили, но больше парили. Ели бруснику с
блинами, с толокном, с кашей-заварой, в
молоке, заправляли ягодой чай, готовили
из нее напиток и просто лакомились
«наверхосытку» после еды.
Существует ягода младенчества и раннего детства - это, несомненно, земляника.
Запах и аромат земляники рождался даже
и от полутора десятков спелых ягодок, дома он становился еще сильнее. Собранные ягоды хлебает с молоком во
время обеда вся семья!
В число непопулярных ягод входила кисленькая костяника. Рябиновый
год считали почему-то предвестником пожаров, может быть, от того, что
леса и впрямь тут и там полыхали беззвучным пламенем. Мороженую, собранную осенью рябину, гроздьями висевшую на чердаках, приносили в
избу, и даже взрослым казалось необъяснимым ее неожиданное превращение из горькой в сладкую.
Среди болотных ягод голубика была самая нелюбимая, ее нельзя сушить,
она всех водянистей, и собирали ее только тогда, когда не было черники.
Такое же несерьезное отношение чувствуется к княжице - красной смородине. Особняком среди ягод стояла и стоит морошка — ягода в чем-то аристократическая, не похожая ни на какие другие, с удивительным медовым
вкусом. Малину и черную смородину собирали для лакомства и для сушки
в медицинских целях, как и черемуху. Очень малочисленной, но и самой
вкусной из ягод была повсеместно ныне исчезнувшая поляника.
Посуда.
Первая посуда была, в основном, из глины, дерева, бересты, дранки. Она
оберегалась знаками земли и украшалась растительным орнаментом.
Встречаются и изображения животных.
Наиболее раннюю группу древнерусской керамики составляют сосуды,
изготовленные вручную, без помощи гончарного круга, техникой спирального и кольцевого налепа. Лепные сосуды обжигали в печах и на кострах.
Самый массовый вид керамики - горшки (для приготовления щей, супов).
Другой, также очень распространенный вид посуды - миски. Третьим видом
лепной керамики являются толстостенные сковородки для выпечки хлеба.
Стеклянная посуда появилась на Руси на рубеже X — XI века.
Основным предметом посуды были
глиняные горшки разных размеров. В
более высоких горшках — крынках —
хранилось молоко, сметана, простокваша, масло. Специальные узкие
крынки — маслобойки служили для
сбивания из сливок масла.
Из дерева делали бочки, жбаны и
дежи (квашни). Деревянными были
мутовка, корыта и чашки для рубки
капусты, овощей и мяса. Кстати, ножи-секачи для этого делали полукруглой или круглой формы с ручкой наверху.
Из дерева же вырезали (выдалбливали) миски, ставцы, блюда и ложки, а
также разнообразные ковши и ковшики, служившие вместо стаканов и чашек. Ложки резали из клена - дерева вязкого и с красивой текстурой.
Особенно среди древней посуды интересны скобкари. Есть две формы
таких изделий. Одна в форме утицы с ручкой в стороне хвоста. Вторая имеет с одной стороны голову птицы, с другой - коня. И обе головы служат
ручками. Эти сосуды использовались в свадебных обрядах как символ создания единого целого — семьи. К большой чаше скобкаря, словно утята к
утке, цеплялись маленькие ковшики.
В обиходе широко использовались железные сковороды (ранее их делали
из глины). Сковороды ставили на угли, поэтому они быстро изнашивались
(железо пригорало).
Очень широко использовались в хозяйстве наших предков бондарная тара. Это бочки, кадки — (предназначались для засолки мяса, рыбы, грибов);
ведра, ушаты, лохани, шайки (использовались в бане для мытья, на дворе
для кормления скота, под рукомойником вместо ведра, таза); маслобойки
(для сбивания масла, для изготовления гнетенного творога), и
другие изделия.
В древней Руси одним из основных поделочных материалов
была береста. На ней писали
письма, вели деловые записи,
обучали детей грамоте, из нее
делали самые разнообразные сосуды от небольших туесков до
огромных коробов, береста шла
на изготовление поплавков и
прокладок для ножен и задников сапог; берестой оплетали треснувшие гли42
няные горшки. Плотная эластичная береста была надежным хранилищем
для различных продуктов (муки, зерна, соли и других), одежды и других
тканых изделий. Сосуды из бересты не пропускали влагу, поэтому в них
могли храниться моченая ягода, и, возможно, напитки. Можно выделить
несколько типов берестяных сосудов: это различные туески, лукошки, коробы.
Составитель:
М.В. Мельникова, зав. ДИПО;
Технический редактор, оформление:
Е.Б. Резванцева, зав. ред.-изд. сектором;
Ответственный за выпуск:
Н.Б. Шпагина, директор ВОДБ.