ПОЭТИКА РАССКАЗОВ КИМ ДОНГ ИНА
реклама
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 33 (287). Политические науки. Востоковедение. Вып. 13. С. 151–156. И. Л. Пак ПОЭТИКА РАССКАЗОВ КИМ ДОНГ ИНА В статье рассматриваются художественные особенности разговорного стиля «танпхёнсосоль» основоположника прозы и зачинателя движения за «чистую литературу» Ким Донг Ина, с именем которого в корейской литературе ХХ века связывают зарождение жанра современного корейского рассказа. Благодаря его нововведениям корейский рассказ становится релевантным и значимым, появляются новые формы изображения, начинают использоваться элементы психологического анализа, и вслед за ним корейские авторы смело экспериментируют с разными направлениями, которые приводят к обогащению корейской литературы и достижению новой стадии ее развития. Ключевые слова: корейский рассказ, натурализм, психологизм, Ким Донг Ин, литературные проблемы, художественные детали. Становление современной корейской литературы проходило в довольно сложных исторических и политических условиях, включавших в себя и условия колониального государства, и ускоренное овладение достижениями мировой науки и культуры. Неоднозначный характер этого периода осложняется еще и тем, что, с одной стороны, японской администрацией, намеревавшейся лишить корейцев национального самосознания, были разработаны всевозможные меры для подавления как корейских политических лидеров, так и писателей. Художественные произведения подвергались цензуре и порой не допускались к опубликованию. С другой – вынужденный отказ от «политики самоизоляции» и знакомство с западной и японской литературами привело к освоению новых приемов и методов. На протяжении веков корейская литература, особенно проза, уделяла основное внимание определенным моделям поведения и конфуцианским добродетелям, таким как преданность королю, почтительность к родителям, уважение к старшим, верность в дружбе и женское целомудрие. Традиционная корейская проза говорила на языке сверхъестественных случайностей и магии, Добро вознаграждалось, а Зло наказывалось. Главным в литературе, согласно конфуцианской традиции, было поучение, нравственное наставление. Все персонажи традиционной литературы – и положительные, и отрицательные – были гиперболизированы. Персонажи не чувствовали и не размышляли – они просто действовали согласно своей природе, хорошей или дурной, и авторов интересовали именно их действия в системе государственных и се- мейных отношений. А герои, которым не удавалось вписаться в эту систему, обращались к буддийским идеалам, становились отшельниками, стремясь к слиянию с природой. Всю традиционную корейскую литературу пронизывал фатализм, в чем конфуцианство и буддизм играли немалую роль. Конфуцианство подчиняло человека Обществу и Семье, а буддизм – природе1. И если еще в начале 10-х годов ХХ века в корейской литературе прослеживаются элементы традиционности, а большинство персонажей все еще статичны, то начало 20-х годов в истории корейской литературы отмечено влиянием различных направлений, отражающих стремление изобразить современную действительность. Это привело к изменению традиционных элементов, особенно в прозе, использовавшихся в корейской литературе на протяжении нескольких столетий. В первую очередь обновление началось с изменения тематики. Писатели этого периода отходят от стремления следовать четкому разделению на плохое и хорошее и выделения «хэппи энда». Отражение страданий интеллигенции, блуждающей во мраке действительности, и иллюстрация несчастной жизни рабочих и крестьян становятся преобладающими. Писателей начинает интересовать не просто положительные или отрицательные герои, их внимание привлекают обыкновенные люди, с их достоинствами и недостатками. Меняется язык повествования, он становится иногда грубее и жестче, усугубляя ощущение действительности. А использование бытовых и сленговых оборотов только подчеркивает приземленность произведений. В таком ракурсе вполне закономерно использование более лаконичных форм и мо- 152 бильных жанров. И поэтому выдвижение жанра рассказа как наиболее широко используемого в этот период становится закономерным. Вообще в истории корейской литературы короткая беллетристика занимает особое место, так как еще в средневековый период появление новеллы пхесоль ознаменовало новый этап развития корейской прозы, добавив элемент развлекательного чтива, острого, современного, быстро откликающегося на злободневные темы смешными ситуациями. В литературе Запада понятия «рассказ» и «новелла» очень близки, хотя многие исследователи разграничивают эти термины. На Востоке термин «новелла» следует, пожалуй, применять для обозначения короткой формы в жанровой системе традиционной литературы. Традиционную новеллу отличал занимательный сюжет, неожиданная развязка. Структура новеллы предполагала наличие экспозиции, завязки и кульминации. Не факты были существенны, а пораженность читателей ими, новизна решения. Жанр рассказа предоставил автору большую свободу, допуская внесение описательного и психологического элементов, иначе говоря, способствуя реализации лирического начала, не очень свойственного традиционной новелле. Авторы, создавая литературные образы рассказчиков, стали вводить в повествование индивидуально окрашенную прямую речь. При ослаблении сюжетного аспекта, замедлении действия возросла роль аспекта субъективно-оценочного. Место необыкновенного происшествия занял обыкновенный случай, обыкновенная история, осмысленные в их самостоятельной значимости. При этом рассказ по-прежнему представлял собой замкнутое повествование, сгруппированное вокруг определенного эпизода, события, человеческой судьбы или характера2. Учитывая тот факт, что корейский эпический жанр сосоль всегда включал в себя три формы: малую (танпхёнсосоль), среднюю (чунпхёнсосоль) и большую (чанпхёнсосоль), то становится понятным, что корейская литература просто трансформировала малую форму танпхёнсосоль в жанр рассказа, а противоречия в корейском обществе начала ХХ века, управляемом оккупантами, определили выбор в пользу правдивого изображения современной действительности. Реалистический аспект корейских рассказов этого периода, отражающий типические стороны корейской действительности 20-х И. Л. Пак годов, имеет место во многих произведениях корейских писателей этого времени. Несмотря на жестокую цензуру, на свет появляются такие шедевры, как «Лабораторная лягушка» Ём Сансопа (1921), «Удачный день» Хён Джингона (1921), «Немой Сам Рёнг» На До Хяна (1925) и другие. В этих произведениях корейские писатели впервые предпринимают попытку исследования психологии личности, описывая не только страдания интеллигенции в оккупированной стране, но и проблемы современной истории. Рассказы этих писателей, изображавших жизнь среды и рассчитанных на читателей своего круга, показывают новых героев. Их герои, измученные бесплодными поисками работы и пропитания для семьи видят наяву кошмары, сходят с ума, в диком озлоблении убивают таких же несчастных, как они сами. Один из основателей современной корейской прозы, мастер современного корейского рассказа, Ким Донг Ин своими произведениями «Горе слабых», «Беттараги», «Картошка» задал тон в формировании корейской короткой беллетристики. В его рассказах поднимаются темы трагедии личности, блуждающей в поисках смысла жизни. Бесстрастное описание и введение новых временных форм делает его произведения глубокими и остросюжетными. Его герои – обычные люди, для которых первостепенное значение имеет смысл выживания в жестоком и чаще всего несправедливом мире. Для Кореи этот период ознаменован началом развития реалистических элементов и одновременным освоением мирового опыта – не только Бальзака и Толстого, но и Флобера и Золя, а также творческих изысканий японских натуралистов. В это же время начинают изучаться и программные документы французского натурализма, главным образом, Золя. Основным положением нового веяния стала «научная» объективность художественного воспроизведения, к достижению которого соратники Э. Золя шли не путем типизации характеров и обстоятельств, как это принято в эстетике реализма, а через метод «усредняющего упрощения». Человек у натуралистов предстал не творцом своей судьбы, а чем-то вроде одушевленного автомата, действующего по заданной извне социальной или биолого-генетической программе. Авторская же позиция сводилась к роли эксперта, изучающего мир людей с таким же беспристрастием, с каким ученые натуралисты исследуют и описывают Поэтика рассказов Ким Донг Ина мир пресмыкающихся или насекомых. Судьба же героя рассматривалась без художественного приукрашивания, а за сюжетами натуралистических произведений нередко просвечивали уголовное дело или клиническая история болезни. Теория экспериментального романа Золя оказалась привлекательной для корейских писателей. Новым был для них мотив объяснения зла сложившимися обстоятельствами и социальной средой, тогда как вплоть до конца XIX века побуждением, движущим романтическое действие, была конфуцианская мораль «поощрения добра и наказания зла». Сближение искусства и науки, требование научной объективности, скрупулезного изучения фактов, бесстрастности естествоиспытателя – все это имело далеко идущие последствия для корейской литературы, где ничтожно малую роль в художественной практике играли наблюдение, изучение, анализ3. Например, в рассказе «Картофель» Ким Донг Ин реализовал положения Золя и Таяма Катай о полной объективности изображения фактов с максимальной точностью, изобразив жизнь обитателей трущобы – мало приглядной стороны действительности – фотографически точно, без обобщений и оценки. Здесь не социальная среда, а бытовая, герои рассказа не социальные типы и не индивидуальности. Они не в состоянии преодолеть ни среду, ни свою человеческую природу. Героиня Покнё, доведенная до отчаяния бедностью и бессмысленностью своего существования, раз ступив на путь порока, остается на поводу низменных инстинктов. Правда, попутно дается реалистическая трактовка ее поведения: она занялась проституцией, чтобы выбиться из нищеты, разбогатеть. Даже не столько ревность, сколько потребность сохранить за собой любовника заставляет ее броситься в бой. А фатальная природная леность мужа героини предопределила всю его никчемную жизнь. В этом рассказе Ким Донг Ин реализовал положение натуралистической эстетики Золя, согласно которому литература – изображение «потока жизни», анализ фрагментов действительности такими, какие они есть. Метод «усредняющего упрощения» можно проследить в рассказе Ким Донг Ина «Пальцы ног». Автор беспристрастно изображает факты жизни главного героя, попавшего под влияние низменных инстинктов, и со стороны наблюдателя рассказывает о частной жизни мужчи- 153 ны, страдающего последствиями разгульной жизни в виде букета венерических заболеваний. Помимо аспектов жизни корейской действительности 1920-х годов в рассказе прослеживается изображение неприглядных сторон человеческой сущности как объекта изучения биологической программы. Образ героя не типизируется, а с научной скрупулезностью изучается, автор концентрируется на личных переживаниях господина М. Автор, в лице доктора, объективно, без обобщений и оценки, констатирует явственные признаки хронической болезни, акцентируя внимание на характерных элементах, сопутствующих течению гонореи4. Как и в «Картошке», главный герой – упрощенный тип без желания измениться или поменять стиль жизни. Даже начав лечение, он не пытается остановить свою пагубную страсть, а просто «плывет по течению», надеясь на лучший исход. «М. избегал моего взгляда. И по его бегающим глазам я понял, что он лгал. Немного помолчав, он начал говорить: – Служащий получил зарплату и тут же пошел наелся, купил себе что-то, словом, потратил все деньги, как его душе было угодно. И когда он возвращался домой, понял, что в кармане у него нет ни гроша. Но он никак не осмеливался заглянуть в кошелек, потому что надеялся, что по счастливой случайности там еще осталось немного денег. Но когда он, наконец, откроет кошелек, ему ведь все равно придется увидеть, что там ничего нет? И, опасаясь этого, он обманывал сам себя. Поэтому он шел домой, как можно дальше спрятав кошелек». И детерминизм в рассказе не столько реалистический, сколько натуралистический, то есть не социальный, а биологический, носящий фатальный характер. Многие рассказы Ким Донг Ина привлекают, прежде всего, необычными, напряженными ситуациями, образами незаурядных героев, одолеваемых сильными страстями, стремящихся к неведомым идеалам. Утонченный эстетизм, не чуждый самому писателю, отличает персонажей его рассказов – творцов, ищущих вдохновение в насилии и считающих, что великое творение должно вобрать в себя страдание. И наиболее полное и законченное выражение эстетизм нашел в его двух рассказах – «Безумный художник» и «Безумно-огненная соната». В первом художник всю жизнь ищет девушку, чей облик ему захотелось бы запечатлеть на портрете и, наконец, однажды вечером случайно встречает 154 такую неподалеку от своего дома. Девушка слепа и, не видя его уродливости, остается с ним до утра. Художник мог бы жениться на ней. Но он не думает ни о чем, кроме портрета, который уже почти закончен – остается только дорисовать глаза. «Глаза девушки светились радостью... Но это были не те глаза, что понравились ему вчера. Они больше не были прекрасными. Это были глаза женщины, которой нужна любовь мужчины... Художник смотрел в глаза жены, в глаза, полные желания... Не эти глаза он мечтал нарисовать десять лет». Осуществление мечты далось ему дорогой ценой – убийством женщины, потерявшей для него эстетический интерес. Во втором рассказе на первое место выдвигается проблема искусства и морали, поднятая во время беседы между профессиональным музыкальным критиком и социологом. Главный герой – гениальный композитор, который вдохновение находил в совершении преступлений. И чем ужаснее были его преступления, тем совершеннее были его шедевры: поджог – «Соната безумства огня», издевательство над трупом – «Кровавая мелодия», убийство – «Мертвая душа». И основополагающей проблемой этого рассказа становится полемика по поводу сплетения гениальности и преступного инстинкта. Позиция социолога в том, что «преступление должно быть наказано», на что критик отвечает: «Да, это так. Но с позиции искусствоведа можно взглянуть на дело иначе. После Бетховена музыка постепенно потеряла силу. … Для деятеля искусства это грустно. Сильное искусство, рельефно очерченное искусство, грубое, дикое искусство, переполненное грубой, дикой силой, – вот что мы долго ждали. … Поджог? Убийство? Стоит ли жалеть о том, что мало чего стоящие несколько домов и людей принесены в жертву во имя появления его искусства. Не будет ли еще большим преступлением уничтожение великого гения, рождающегося раз в тысячу лет или в десять тысяч лет». Можно предположить, что интерес Ким Донг Ина к личности творца в момент наивысшего напряжения его духовных сил питала эстетика романтизма, в которой искусство должно было нести гармонию и человечеству, и самому художнику. В своих произведениях автор возлагал на художника миссию поиска идеала, и если он не приходил к гармонии, то становился жертвой искусства, ибо оно несло ему трагический разлад с действительностью. И. Л. Пак Серьезным и немаловажным элементом творчества Ким Донг Ина становится использование художественных деталей, в особенности в описании портрета. Соответствие черт портрета чертам характера – вещь довольно относительная; она зависит от принятых в данной культуре взглядов и убеждений, от характера художественной условности. На ранних стадиях развития культуры предполагалось, что красивому внешнему облику соответствует и душевная красота: положительные герои нередко изображались прекрасными и по наружности, отрицательные – уродливыми и отвратительными. Портрет символизировал, прежде всего, социальную роль, общественное положение, а также выполнял оценочную функцию. «Она ступает как ласточка по балке Большого светлого дворца, словно курочка гуляет по залитому солнцем двору. Очень хороша!», «…красавица, почтительна к старшим, талантлива, образованна! Она усвоила пять вечных добродетелей и три нравственных начала, исправно вела хозяйство. Она была создана Небом, среди женщин – совершенство, как феникс среди птиц или пион среди цветов!» или «Что за страшилище эта Хо: бульдожьи щеки, глаза – что два медных колокола, нос – кувшином, рот как у сома, волосы – свиная щетина, ростом с верстовой столб, голос подобен рыку дикого зверя, стан – в два обхвата!.. Ну а нрав и того хуже: ...пакостила всем без разбору». Благодаря Ким Донг Ину в корейской беллетристике этого периода связи внешнего и внутреннего в литературном портрете существенно усложняются, выполняя не только изобразительную, но и оценочную функцию. Портретное изображение в его произведениях индивидуализировано, наполнено теми неповторимыми чертами и черточками, которые уже не дают спутать одного героя с другим и в то же время указывает уже не на социальный или иной статус героя, а на индивидуальные различия в характерах. «Лицо, нос, рот, глаза, само тело – все квадратное. Глубокие морщины на лбу и черные брови говорили о пережитых тяготах и прямолинейном характере» («Беттараги»), «Что же чудится склонившейся девушке с челкой, чуть развевающейся от ветра и разлетающейся от соприкосновения с соснами? Что же кажется девушке, полностью отдавшейся созерцанию, которая все мечтания, всю страсть, весь восторг свой сосредоточила в очаровательной улыбке, сияющей в глазах и на губах?» («Безумный художник»). Поэтика рассказов Ким Донг Ина Портретная детализация персонажей еще не играет существенной роли в корейском рассказе этого периода. В большей степени можно отметить не портретное описание, в котором с разной степенью полноты дается своего рода перечень описательных деталей, а портретное впечатление. Тем более что введение в раннесовременной прозе повествования от первого и третьего лица помогает более ясно создать впечатление от внешности героя. Своеобразие же такого описания состоит в том, что портретных черт и деталей здесь как таковых нет вообще, остается только впечатление, производимое внешностью героя на стороннего наблюдателя или на кого-нибудь из персонажей произведения. «Странный смех, словно у дурочки, исходил от нее, из ее полуразомкнутых губ. Но, наконец, они раскрылись в недоброй улыбке…» («Картофель»), «Какой-то мужчина средних лет с выражением страдания на лице прячется в тутовом саду за северными воротами Синму… Но что он делает? Только и сидит со страдальческим видом, обливаясь потом» («Безумный художник»), «его дыхание нарастало. Он тяжело дышал и дрожал, а затем обеими руками обнял себя» («Безумно-огненная соната»). Нарисовать иллюстрацию по подобным характеристикам практически невозможно, но авторам этого и не нужно, чтобы читатель наглядно представлял себе все портретные черты героя, важно, что достигнуто определенное эмоциональное впечатление от его внешности и достаточно легко сделать заключение о его характере. Надо отметить, что этот прием был известен в корейской литературе задолго до начала ХХ века, но именно в период становления современной литературы он достигает особого колорита. И если в классической корейской литературе это отражается в использовании стандартных портретных клише, то в современной ставятся несколько иные задачи: не просто индивидуализировать персонаж, а наполнить его оттенками и ощущениями, производящими на читателя особое впечатление, раскрывая психологические портретные черты. И в данном аспекте особое место занимает описание пейзажа. Изображение места действия практически во всех рассказах корейских писателей раннесовременной корейской литературы имеет принципиальное значение, будь то просто комната или квартал, в котором обитает персонаж. Если ранее в корейской литературе особое ме- 155 сто занимало описание пейзажа как олицетворения красоты и гармонии в природе, то в этот период назначение пейзажа состоит в отражении особого душевного состояния персонажей, вводя еще одну его функцию – психологическую. Показателен в этом отношении рассказ Ким Донг Ина «Беттараги», в котором автор много внимания уделил описательным элементам пейзажных зарисовок, характерным именно для традиционной литературы. Все исследователи сходятся во мнении, что это произведение свидетельствует о влиянии на творчество Ким Дон Ина идей романтизма, а также о склонности писателя к эстетизму. Рассказ ведется от лица молодого интеллигента, отдыхающего в Пхеньяне в парке Моранбон и восхищающегося красотой природы: «До центра города весна еще не добралась, но ее приход уже предвещают зеленеющие ростки ивы, пробивающиеся, расталкивая трескающуюся землю, а на горе Моранбон и в лесу, что виднеется за Тэдонганом, напоминая о плодородных землях Ханаана, весна уже в полном разгаре... По небу кочуют облака. Тени, только что лежавшие на пшенице, уплывают вслед за облаками, а на их месте расплываются пятна первозданно-зеленого цвета. Когда дует ветер, крепкая пшеница то ложится, то встает волнами, играя оттенками зеленого и синего. Восхваляя весеннюю праздность, высоко в небе выписывают круги коршуны, и весна кажется еще прекрасней...». Ким Донг Ин был превосходным пейзажистом, мастером зарисовок. Однако в целом его стиль производит странное впечатление отрывочности, именно оттого, что некоторые части текста отшлифованы особенно тщательно. Именно эта тщательность в описании и выдвигает на первый план человеческую индивидуальность, которая начинает находить счастье в беззаботности, в наслаждении, в красоте жизни, выступая против традиционного морализма. В кругу проблем, интересовавших Ким Донг Ина, центральной всегда была проблема личности, именно вокруг нее группировались все остальные идейно-эстетические проблемы. Познание мира было для писателя, прежде всего, самопознанием, и свою основную творческую задачу он усматривал в раскрытии самоценной значимости личности. Однако личность в его произведениях зачастую оставалась довольно пассивной и, в сущности, статичной. Богатейшее содержание духовного мира че- И. Л. Пак 156 ловека мыслилось им выходящим за пределы его общественных связей, при этом в основе его творчества лежало неприятие окружающей действительности, стремление встать над ней, что и выразилось в его рассказах. С именем Ким Донг Ина в корейской литературе ХХ века начали обретать право на существование разные литературные методы, направления, стили – романтизм, реализм, натурализм, эстетизм, – представленные в разных произведениях, а то и существующие в пределах одного. Как основоположник прозы разговорного стиля и зачинатель движения за «чистую литературу», он один из первых разработал жанр современного корейского рассказа. Более чем за тридцатилетнюю литературную деятельность Ким Донг Ин написал множество рассказов, ряд повестей и романов, литературно-критических статей и очерков. По словам Ким Юнсика, он в большей степени, чем ктолибо из других писателей, делал сознательную ставку на «новаторство» и «современность», открывая новые возможности для современных корейских писателей. Содержание произведений этого периода становится более глубоким, в них звучат размышления о жизни, о предназначении человека, то есть тематика произведений становится более разнообразной. Стараясь отразить свое мировоззрение, авторы изображают человека в различных жизненных ситуациях, показывают его чувства, мысли, переживания, что означает становление новой оригинальной литературы, присущей именно корейскому народу. И хотя трудно сказать, что последователи Ким Донг Ина подошли к той отметке в отражении детализированности или психологического отражения состояния души, которой достиг один из основателей современной корейской прозы, но корейский рассказ уже становится актуальным и содержательным, появляются новые формы изображения, начинают использоваться элементы психологического анализа, а корейские авторы смело экспериментируют с различными направлениями, что приводит к обогащению литературы и достижению новой ступени ее развития. Примечания См.: Солдатова, М. В. Современная литература Кореи : учеб. пособие / М. В. Солдатова, К. А. Пак. Владивосток : Изд-во Дальневост. ун-та, 2003. 284 с. 2 См.: Солдатова, М. В.Становление национальной прозы в Корее в первой четверти ХХ века : дис. ... канд. филол. наук. М., 2005. С. 65. 3 См.: Тен, А. А. Очерки корейской литературы 20-го века (до 1945 г.) : сб. ст. по корееведению. Сеул, 2003. С. 53. 4 См.: Пак, И. Л. Влияние японской «эгобеллетристики» и западного натурализма на творчество Ким Донъина : материалы междунар. науч. конф. Ташкент, 2006. С. 179. 1
