Т.Ф.Приходько. Образ рассказчика и авторская точка зрения в
реклама
Т. Ф. ПРИХОДЬКО ОБРАЗ РАССКАЗЧИКА И АВТОРСКАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ В РОМАНЕ ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»* Образ рассказчика может быть определен как единство стилистических приемов (особенностей) художественного текста, реализующее определенную функцию структуры литературного произведения: автор – повествователь – рассказчик – система персонажей. Полифоничность повестей и романов Достоевского потребовала усложнения этой иерархии отношений, и, пожалуй, самый сложный и многоплановый в этом смысле роман – «Братья Карамазовы». «Братья Карамазовы» тесно связаны с «Дневниками писателя», в которых Достоевский выступает как публицист и журналист. Задача совместить злобу дня, достоверность исторических и житейских фактов с широкими философскими обобщениями реализуется благодаря стилистической и структурной многослойности произведения. Вступление от автора – не прием, а действительно авторское, «диалогическое» слово, хорошо знакомое по «Дневникам писателя». В них Достоевский не только обращался к своим современникам, но и отвечал на их письма, на заметки, опубликованные и в других периодических изданиях. Поэтому стиль ответа на предполагаемые вопросы в авторском предисловии к художественному произведению – продолжение диалогического слова Достоевского-публициста. В первых главах происходит трансформация этого стиля в художественную ткань романа. Подробно описывая жизнь героев, автор постепенно перевоплощается в рассказчика, выбирает ход, оправдывающий такую осведомленность: он – земляк действующих лиц и многое знает о них. Замечания типа «как говорили», «а была и другая версия случившегося» и т.д. – еще один прием, помогающий убедить читателя в достоверности излагаемых событий, стирающий впечатление вымышленности. Постепенно изложение событий лишается и оценочных характеристик. Образ рассказчика-хроникера, начиная уже с первой главы романа, формируется буквально на глазах у читателя. Уже функции описания собрания в келье старца передаются автором повествователю: для него характерно неперсонифицированное изложение событий от третьего лица, с глубинной точки зрения передающего суть происходящего. В начале книги второй («Неуместное собрание») уже нет стилистических конструкций от первого лица, дается только намек на личностный стиль повествования от рассказчика: «наши посетители монастыря к обедне, однако, не пожаловали». Рассказчик, упоминавший о 13-летней давности происходящего как бы не вправе передавать все детали событий, он отступает на задний план, уступает место повествователю, а тот, в свою очередь, описывая происходящее, излагает и точки зрения то одного, то другого персонажа. «Благословив их, старец ответил им каждому столь же глубоким поклоном, перстами касаясь земли, и у каждого из них и для себя попросил благосло- вения. Вся церемония произошла весьма серьезно, вовсе не как вседневный обряд какой-нибудь, а почти с каким-то чувством» (повествователь). «Миусову, однако, показалось, что все делается с намеренным внушением… он в одну секунду переменил решение: важно и серьезно отдал он довольно глубокий, по-светскому, поклон и отошел в сторону» (повествователь – Миусов). «Точно так же поступил и Федор Павлович, на этот раз как обезьяна совершенно передразнив Миусова» (повествователь – Федор Павлович). «Кровь залила щеки Алеши; ему стало стыдно. Сбывались его дурные предчувствия» (повествователь – Алеша). Так возникает множественная точка зрения, а вместе с ней и полифония «идеологических голосов» персонажей. Например, споры о соотношении роли церкви и государства построены как прямые диалоги, без развернутых комментариев повествователя, роль которого сведена к чисто вспомогательным, безоценочным замечаниям – «сказал», «ответил». Они только изредка дополняются характерными определениями поведения персонажа, вступающего в разговор. Главным образом повествователь помогает самораскрытию персонажей, выявлению их «идеологического голоса». И выполняя функцию организации системы персонажей в целом, повествователь начинает раскрывать глубинный смысл событий. Старец поднял руку и хотел было с места перекрестить Ивана Федоровича. Но тот вдруг встал со стула, подошел к нему, принял его благословение и, поцеловав его руку, вернулся молча на свое место. Вид его был тверд и серьезен. Поступок этот, да и весь предыдущий, неожиданный от Ивана Федоровича, разговор со старцем как-то всех поразил свой загадочностью… Но автор, не отступая от замысла хроникальной достоверности, время от времени выводит на первый, внешний план рассказчика, и он – то там, то здесь – обнаруживает себя в замечаниях от первого лица, представляет новых действующих лиц, излагает видимую цепь происходящего. При появлении в келье старшего брата Дмитрия Карамазова, рассказчик, говоря о нем, вновь выступает в роли земляка и апеллирует к мнению горожан: «… все знали или слышали о чрезвычайно тревожной и кутящей жизни, которой он именно в последнее врем у нас предавался». Такова же роль рассказчика и в эпизоде с госпожой Хохлаковой: «Они уже с неделю как жили в нашем городе, больше по делам, чем для богомолья». Более развернутое рассуждение о кликушестве дано от первого лица, но это не авторское отступление, а сообщение рассказчика, выдержанное в характерном для этого вида повествования стиле. Но тогда же я услышал от иных помещиков и особенно от городских учителей моих, на мои расспросы, что это все притворство, чтобы не работать, и что это всегда можно искоренить надлежащею строгостью, причем приводились для подтверждения разные анекдоты. По мере того как на первый план в романе начинает выходить нравственно-философская проблематика, а главным фактором развития сюжета становится полифония идеологических голосов персонажей, – рассказчик полностью уступает место повествователю. Таков напряженный диалог Мити и Алеши в главах «Исповедь горячего сердца». Подход к исповедальным откровениям Мити еще подготавливает рассказчик («Скажу заранее: криков отца и приказания переселиться домой… он не боялся немало), а вот описания внешних обстоятельств общения Мити и Алеши даются уже в безличностной манере: «Беседка строена была бог весть когда, по преданию лет пятьдесят назад…» В одной из самых напряженных по внутреннему драматизму глав «Pro et сontra» даже начало (разговор Алеши с Лизой Хохлаковой, сцена со Смердяковым) уже не требует присутствия хроникера-рассказчика – все персонажи представлены, их позиции заявлены – начинают выявляться глубинные конфликты. В точках высшего напряжения даже в стилистической ткани произведения нет места и повествователю – никакой «чужой», «сторонней» точке зрения – только тому или иному «идеологическому» голосу персонажа или диалогам этих голосов. В лаконичном описании трактира, где вот-вот произойдет важнейший в романе разговор двух братьев о вере и безверии, точка зрения повествователя совмещается с точкой зрения Алеши. Через минуту Алеша сидел рядом с братом. Иван сидел один и обедал. Находился Иван, однако, не в отдельной комнате. Это было окно, отгороженное ширмами… Пожалуй, самый большой интерес с точки зрения принципа введения в структуру произведения вызывает такой метасюжет, как Легенда о Великом Инквизиторе1. Применительно к прозаическому произведению «Легенда о Великом Инквизиторе» в романе Достоевского «Братья Карамазовы» – очень убедительный пример метаконструкции в структуре произведения: автор – повествователь – рассказчик – система персонажей. Рассказчик-хроникер описал внешнюю сторону событий – убийство в одном провинциальном городе отца случайного семейства. Представил, опираясь на слухи и мнения горожан, действующих лиц. Вновь как хроникер появился на суде, излагая видимую сторону происходящего. Его роль этим и ограничилась. Функции перехода к изложению собственных идеологических голосов персонажей автор передает повествователю. Этот безличностный стилистический пласт от третьего лица тоже невелик по объему в общей стилистической ткани романе. Соотносясь с условно-персонифицированной стилистикой «хроникального рассказа», он играет роль саморазвивающегося внутреннего пласта сюжета. Главные сюжетные линии – идеологические голоса персонажей. Автор добился эффекта их самостоятельности, достоверности, независимой от вымысла беллетриста. Это значение было особенно явным для современников Достоевского, читателей «Дневников писателя» и вышедшего год спустя романа «Братья Карамазовы»2. И там и здесь – речь о случайном семействе, о лакействе мысли, о преступлениях, о вере истинной и спекулятивной и т.д. и т.п. И появление в романе «Легенды о Великом инквизиторе», – философско-художественного, метафизического и метапсихического обобщения развития человечества и человека в истории, – нуждалось в серьезном обосновании. Сделав этот метасюжет воплощением идеи независимого идеологического голоса Ивана – автор на новый уровень возводит идею саморазвития проблематики своего произведения. Структура взаимоотношений автор – рассказчик – повествователь – система персонажей повторяется на новом уровне в «Легенде о Великом Инквизиторе». Автор метасюжета – один из персонажей, Иван. В начале изложения событий многовековой давности обнажена его роль как рассказчика (в структуре романа в целом – это своего рода метарассказчик, не имеющий ничего общего с хроникером-земляком персонажей). В ходе изложения Иваном «Легенды» литературные характеристики уступают место лаконичным замечаниям метаповествователя и далее начинает развиваться полифонический спор «метаперсонажей» – Великого Инквизитора и Христа. Именно как метаперсонаж может быть определено это «значимое отсутствие» традиционного романного персонажа, к которому постоянно обращается Великий инквизитор. На новый уровень «метадиалога» восходит спор Духа разрушения и зла с самим Создателем, о котором вслед за Иваном повествует такой метаперсонаж как Великий инквизитор. Впрочем, это уже тема другого исследования. Итак, образ рассказчика в «Братьях Карамазовых» подвижен, он выполняет свои функции в зависимости от развития всей структуры романа: автор – рассказчик – повествователь – система персонажей. Рассказчик – это и стилистическое единство, характеризующее хроникера, земляка действующих лиц романа и металитературный стилистический пласт, с помощью которого через одного из персонажей – Ивана в произведение вводится метасюжет. Примечания Приходько Т.Ф. Образ рассказчика и авторская точка зрения в романе Достоевского «Братья Карамазовы» // Литература XX века: итоги и перспективы изучения. Материалы Пятых Андреевских чтений. Под редакцией Н.Н. Андреевой, Н.А. Литвиненко и Н. Т. Пахсарьян. М., 2007. С. 98 – 101. * 1 О понятиях метасюжета, метаметафоры и шире – метаконструкции литературного текста, связанной не с образным сравнением (сопротивопоставлением) одноплановых явлений, а с целым рядом опосредованных структур, см., например: Кедров К. Метаметафора (метакод и метаметафора). М., 1999. 2 Он стал выходить с 1879 года , вскоре после последнего выпуска « Дневника писателя» от 1877 года, как бы вместо него, а потом возобновился отдельным выпуском после завершения публикации романа в 1880 году.
