ОЧЕРК А. Н. МУРАВЬЕВА «ТРОИЦКАЯ ЛАВРА» КАК ЯВЛЕНИЕ

Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 13 (228).
Филология. Искусствоведение. Вып. 54. С. 12–16.
О. Н. Александрова-Осокина
ОЧЕРК А. Н. МУРАВЬЕВА «ТРОИЦКАЯ ЛАВРА»
КАК ЯВЛЕНИЕ ДУХОВНОЙ ПРОЗЫ
В статье на примере очерка А. Н. Муравьева «Троицкая Лавра» рассматривается один из
важнейших аспектов поэтики паломнической прозы – ее идейно-художественное родство с духовной литературой. Эта связь прослеживается в круге проблем (вопросы религиозной веры,
религиозно-нравственные основы человеческой жизни, духовный смысл истории), а также в
стилевых ориентирах на поэтику церковной и древнерусской литературы. Осмысление паломнической прозы в этом аспекте позволяет соотнести ее с духовной традицией русской классической литературы XIX века.
Ключевые слова: русская классика, духовная литература, паломническая проза, древнерусская литература, духовная традиция, поэтика, экфрасис, символика.
Взаимодействие религиозной традиции
и русской литературы в первой половине
XIX века определялось двумя противоположными тенденциями: с одной стороны, начавшимся еще в XVIII веке процессом «государственно поддержанного уклонения значительной части словесности от коренной православной духовности» [8. С. 29], а с другой стороны,
процессами, противостоящими «расцерковлению общества» [11. С. 214], утверждением
православия как главной составляющей русской культуры.
В процессе создания основ национальной
словесности, формирования представлений о
русском национальном характере и народности русские писатели неизбежно выходили к
пониманию исключительной роли православия
в истории России. Справедливо высказывание
протоиерея Владислава Цыпина о том, что
только немногие русские писатели выражали
сознательно православные убеждения, но вместе с тем, вся русская литература была проникнута идеями евангельских истин [см.: 11].
Способы взаимодействия литературы с религиозной православной традицией многообразны: это и обращение к проблемам христианской религии и морали, и опора на идейнохудожественное богатство духовной и древнерусской литературы, освоение духовного
богатства церковной литературы. Свой вклад
в возрождение религиозных основ русской
словесности в первой половине XIX века внес
жанр паломнического путешествия.
В развитии этого жанра заметное место принадлежит творчеству А. Н. Муравьева. Его книга «Путешествие по святым местам русским»
(1836) стала едва ли не первым в литературе
XIX века произведением, показавшим русскую
историю в неразрывной связи с историей Русской православной церкви.
Это было отмечено одним из первых рецензентов, И. С. Тургеневым, который подчеркнул
ценность «Путешествия» для формирования
национального самосознания. «Равнодушие
к сим святым местам равно противно и духу
веры, и патриотизму, и самой пользе науки. С
каким же удовольствием видим теперь писателя, одаренного истинным талантом и согретого
любовию к святыне веры и к отечеству, который посвящает свое перо описанию предметов,
столь драгоценных сердцу христианина и русского» [13. С. 391].
Содержанием книги стала отечественная
священная топография: Троицкая Лавра, Ростов, Новый Иерусалим, Валаам; последующие
издания включали описания Кремля монастырей Москвы, Киева, Новгорода. Каждый очерк
«Путешествия» имеет законченный характер;
собранные воедино они создают единый образ
«Святой Руси».
Эстетическим ориентиром для писателя оказывается художественно-эстетический
опыт древнерусской литературы, к которому
он сознательно или интуитивно обращается.
Язык летописей, хождений, житий, исторических и воинских повестей, поучений, проповедей – всего богатства словесности Древней
Руси – оказал влияние на поэтику описаний.
Важными элементами оказываются религиозный экфрасис, пейзаж и портрет, религиознонравственная дидактика.
Ключевыми в книге стали образ Троицкой
Лавры и Преподобного Сергия Радонежского,
ставшие символами национальной истории,
Очерк А. Н. Муравьева «Троицкая Лавра»...
знаком объединения Отечества на основах возрождения православной веры.
О символической роли Троицкой Лавры
в русской культуре в начале ХХ века писал
П. А. Флоренский: «…тут не только эстетика,
но и чувство истории, и ощущение народной
души, и восприятие <…> русской государственности <…> Это то всестороннее жизненное единство Лавры, как микрокосма и
микроистории, как своего рода конспекта бытия нашей Родины, дает Лавре характер ноуменальности. Здесь ощутительнее, чем где-либо,
бьется пульс русской истории, <…> здесь Россия ощущается как целое» [15. С. 186].
Именно это видение и обнаруживает в своем очерке А. Н. Муравьев. Он выстраивает свое
повествование в рамках жанра паломнического путешествия (паломнического очерка). Этот
жанр, восходящий к древнерусскому «хождению», предполагает, прежде всего, дать такое
описание религиозной святыни, чтобы оно
могло служить мысленным духовным путеводителем, стать «словесной иконой» [9. С. 67].
«Основатель» жанра «хождения» в русской
литературе, игумен Даниил, так пишет об этом
в XII веке: «Написал это верных ради человек,
чтобы тот, кто услышал о сих святых местах,
прикоснулся бы душою к святым сим местам
и равную мзду принял от Бога с теми, кто доходил до сих святых мест» [16. С. 24].
В восприятии Муравьева визуальные наблюдения также оказываются поводом, импульсом
к размышлениям над духовным смыслом религиозного подвижничества, русской истории.
В главе «Троицкая лавра» образ Сергия Радонежского раскрывается через обращение к
страницам его жития, в рассказах об истории
монастыря, в описаниях Троицкого собора и
всего монастырского пространства.
Художественным импульсом к рассказу о
жизни Сергия послужили фрески Троицкого
собора. Автор не описывает их как явления живописи: для него несущественны художественные детали (цвет, форма и т. д.). Он передает
содержание изображенного, «прочитывает»
его как страницы жития. Росписи Троицкого
собора оказываются для Муравьева «живой
летописью»1 (6).
«Вот таинственный муж дает неопытному
отроку дар изучать письмена; вот он уже избрал себе дикое уединение и делится пищею с
лесными зверями; здесь собравшаяся братия,
умоляет его быть их наставником, <…> там
начертан его гражданский подвиг: он благо-
13
словляет Донского князя на борьбу с Мамаем
<…>» (5).
«Аскетизм» древнерусской живописи (Трубецкой) находит отражение в аскетизме авторского слова. Живопись и слово оказываются
взаимно переплетенными.
Описывая Троицкий собор, монастырское
пространство, ризницу, автор везде видит духовное, вневременное присутствие Сергия,
воплощает в своих описаниях то, что «не явлено через внешнюю визуализацию, но воспринимается религиозно настроенным сознанием» [7. С. 61].
Толковательный
(по
терминологии
В. В. Бычкова [см.: 1]) экфрасис Троицкого собора, созданный А. Н. Муравьевым, направлял
внимание не на художественные детали отделки, а на передачу смысловой, духовной сущности увиденного.
Создавая образ Преподобного Сергия, автор
ориентируется на древнерусскую (прежде всего, житийную) литературу. Можно вспомнить
высказывание Д. С. Лихачева, который писал,
что не жанр произведения определяет выбор
выражений и художественных формул, а сам
предмет, о котором идет речь [см.: 5]. «Высокий предмет» определил и авторский стиль:
Муравьев не использует жанровых формул жития или проповеди, но ориентируется на возвышенный пафос этих произведений.
Авторские эпитеты, символика, перифразы строятся с опорой на религиозно-духовные
оппозиции - «вечное/преходящее», «земное/небесное», «горнее/дольнее», «духовное/житейское». Муравьев открывает «общее, абсолютное
и вечное в частном, конкретном и временном,
невещественное в вещественном, христианские
истины во всех явлениях жизни» [6. С. 103].
Говоря о роли Сергия, автор выявляет ипостаси проявления его духовного наставничества: «чадолюбивый отец» (6); «двигатель царей и народов» (7); «действительный и доныне
угодник своей Лавры» (4). Важной оказывается
миссия заступничества святого: Сергий предстает «в ангельском его сане заступника своей
родины» (3); его гробница – это «торжественная колесница, с которой отражает он врагов
России», а гробовая доска – это «кипарисовый
щит», являющийся «надеждой царства» (7).
Каждый образ нацелен на обнаруживание
неявного, духовного смысла. Так, например,
в описании гробницы Сергия «великолепные
покровы», положенные «усердием Царей» на
«пышную раку» (7), на первый взгляд, кон-
14
трастируют с той скромностью и аскетизмом,
которую исповедовал Сергий при жизни. Но
эта антитеза простоты и роскоши приобретает
другой смысл, если обратить внимание на то,
что богатыми тканями покрыта «ангельская
схима» (7) Сергия. Эпитет ‘ангельская’ включает характеристики роскоши и богатства в
иное семантическое поле, переключает внимание с «земных» ценностей на «небесные» и выявляет суетность и тщетность богатств земных
«царей» перед лицом истинного духовного богатства «земного ангела».
Антитеза истинного и мнимого богатства обнаруживается и в описании иконостаса Троицкого собора. «От южных дверей и до северных
весь первый ярус высокого иконостаса облит
золотом, жемчугом и драгоценными камнями.
Врата царские, балдахин <…> вылиты из серебра. Ковчег <…> Евангелие, сосуды <…> цены
необычайной, но свыше всякой цены самые чудотворные иконы, памятные своими исцелениями и усердием царей, их украшавших» (8).
Еще более ярко выявляется идея истинного
богатства при осмотре ризницы. Спутник автора, наместник Троице-Сергиева монастыря архимандрит Антоний2, представляя сокровища
лаврской ризницы, где «глаза разбегались от
несметного числа камней и жемчуга» (50), показывая «драгоценные сосуды, митры, кресты,
харатейные евангелия <…> в златых досках»
(50), демонстрирует «первейшее сокровище
Лавры, затмевающее все прочие» – «посох,
крашенинная риза, деревянные сосуды» (51).
Слова со значением ‘богатства’ утрачивают комплекс материальных значений и приобретают значения духовные, символические,
обнаруживая свою близость с библейскими
представлениями о земных и небесных сокровищах.
Размышления об истинном и мнимом богатстве получают дополнительное значение в
словах архимандрита Антония о подарках (пожертвованиях) Лавре: «…более красноречивую летопись сердца хотелось бы мне раскрыть
перед тобою: те тайные чувства, которые возбуждали державных жертвовать Сергию. Чувством ли благодарности были они подвигнуты
за исцеления, или победы, или радости семейныя, или ради памяти усопших, или только из
простодушного послушания к словам писания»
(52). Таким образом, истинная ценность сокровищ ризницы не в их материальной стоимости
даже не в исторической памяти, а в том, что
они являются свидетелями душевных глубин-
О. Н. Александрова-Осокина
ных движений. Истинное богатство при таком
видении – это сердце человеческое.
В свете истинных и мнимых ценностей
раскрывается в очерке тема власти. Муравьев
формулирует идею равенства людей перед лицом святого: «…поклонники со всех концов
России» (6) стекающиеся к Сергию, «одни богатые благами земли, другие только своей верою и странническим посохом»; одни – «князья земли», другие – «убогие оратаи» (6).
В очерке противопоставлены понятия земной и духовной власти. Известный факт из
жизни Сергия – отказ его от предложения митрополита Всея Руси Алексия стать его преемником – Муравьев рассматривает как отказ
от сана митрополита «в земной жизни», но выполнение этого «духовного послушания» в загробном мире, уже в «ангельском чине». «Мог
ли смиренный Сергий духовно отказать в послушании, проведши в оном всю иноческую
жизнь? На небесах довершил он сей подвиг
послушания, приняв горе, предложенное ему
долу, и с тех пор не переставал радеть о пастве,
дивно обличая свое святительство» (7).
Антитеза «горнее/дольнее», «видимое/сущее» реализуется в мотиве целительства, которое присуще духовной, «ангельской» деятельности Сергия. Путь к Сергию – это путь исцеления, в котором наряду с телесными Муравьев
называет «душевные болезни» и «сердечные
сокрушения». Важным в контексте повествования является мотив «тайны», «закрытости от
света»: то, что «боятся доверить миру сильные
мира» (6) – они доверяют гробнице Сергия.
Важной в раскрытии образа Сергия является
тема учительства, духовной преемственности.
В этом ключе строится «священная география»
в очерке, Муравьев рассказывает об учениках
Лавры как основателях монастырей по всей
России: Преподобным Саввой основан СаввоСторожевский монастырь, Преподобным Ферапонтом – Феррапонтов, Преподобным Кириллом – Кирилло-Белозерский, Сильвестром
– Воскресный Обнорский.
Осмысливая национальную историю, Муравьев видит мистическую роль духовных наставников в деле укрепления Руси: «Воззри
духовным оком, на какие таинственные области разделена вся Россия; у каждого града свой
предстатель: здесь молится Сергий, в Ростове
– Дмитрий, и Даниил – в Переяславле» (50).
Говоря об исторической роли Сергия в судьбе
России, автор пишет о духовном присутствии
Преподобного в делах России: «время обще-
15
Очерк А. Н. Муравьева «Троицкая Лавра»...
ственных бедствий – есть его время: когда все
уже кажется гибнущим, тогда воздвигается
Сергий» (7).
Раскрывая свое понимание религиознодуховных основ истории, А. Н. Муравьев обращается к символу лествицы. Лествица – один
из фундаментальных символов в поэтике христианской литературы. Этот образ восходит к
Библии (Быт. 28: 12) и важнейшей духовной
книге «Лествица» Иоанна Лествичника. Образ
лествицы «фокусирует в себе онтологические,
этические и гносеологические смыслы, выражая религиозные воззрения на глубинную
связь дольнего и горнего миров, степени духовного восхождения к абсолютному источнику любви»[4. С. 213].
В восприятии Муравьева вся русская история предстает в виде лествицы: «…здесь представляются воображению две таинственные
лествицы: одна по бесчисленным ступеням деяний глубоко низводит на дно священной старины русской, другая молитвенно возводит к небу
рядом чудесных подвигов Св. Сергия, уже в ангельском его сане заступника своей родины, – и
в созерцании обеих, смущается мысль, блуждая
в дольних, теряясь в горних» (3).
Троице-Сергиевская Лавра и Преподобный
Сергий в символическом видении А. Н. Муравьева оказываются точками схождения «земного» и «небесного», вечного и преходящего.
В Троицкой Лавре он видит соединение двух
миров, «былого, где все уже обратилось в призрак, и вечного, где все живет не нашей жизнью, проникает невольным трепетом душу
<…> и кладет на уста молитву, сию связь и
язык всех времен и миров» (4).
А. Н. Муравьев вносит свой вклад в отечественную художественную историографию.
Его паломническое путешествие становится
не просто описанием религиозных центров,
но осмыслением исторических путей России,
и в этом своем качестве оказывается в русле
магистральных вопросов русской литературы
30-х годов XIX века.
Осмысливая сегодня христианские традиции русской литературы первой половины
XIX века, нельзя упустить и тот важный вклад,
который был внесен в этот процесс паломнической прозой. Обращение к вопросам духовного смысла истории, высота религиознонравственных оценок жизни, использование
стилистических возможностей церковной и
древнерусской литературы – все это служило
свидетельством того, что паломническая проза
в первой половине XIX века развивается в русле традиции духовной литературы. Этот факт
оказывается очень важен для изучения истории
развития русской литературы XIX века.
Духовная проза была представлена не только произведениями Н. В. Гоголя, славянофилов, Достоевского, но и творчеством менее известных сегодня писателей, таких, например,
как А. Н. Муравьев. Изучение их места в литературном контексте своего времени дает возможность увидеть многообразие литературных
форм, проследить творческие взаимосвязи и переклички писателей одной культурной эпохи,
выявить жанровую и идейно-художественную
преемственность. Это дает возможность оценить многообразие художественных воплощений духовной прозы XIX века и внести новые
детали в общую картину развития философскоэстетических идей русской литературы.
Примечания
1
Текст приводится по изданию: Муравьев, А. Н.
Путешествие по святым местам русским : репр.
воспроизведение изд. 1846 г. СПб. : Тип. III
Отд. Собств. Е. И. В. Канцелярии. М. : Книга ;
СПб. : Внешиберика, 1990.
2
Антоний (Медведев) (1792–1877), архимандрит, наместник Троице-Сергиевой Лавры,
преподобный [2].
Список литературы
1. Бычков, В. В. Малая история византийской эстетики. Киев : Путь к истине, 1991.
407 с.
2. Древо : открытая православ. энцикл. URL
: http://drevo-info.ru/articles/13899.html.
3. Духовная традиция в русской литературе
: сб. науч. ст. Ижевск, 2009. 524 с.
4. Коздринь, Я. Р. Символ лествицы в русской духовной литературе XVIII–XIX вв. //
Духовная традиция в русской литературе : сб.
науч. ст. Ижевск, 2009. С. 213-218.
5. Литературная критика 1800–1820-х годов. М. : Худож. лит., 1980. 343 с.
6. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской
литературы. М. : Наука, 1979. 352 с.
7. Меднис, Н. Е. Религиозный экфрасис в
русской литературе // Критика и семиотика.
Вып. 10. Новосибирск, 2006. С. 58–67.
8. Моторин, А. В. Духовные направления
в русской словесности первой половины XIX
века. Новгород, 1998. 212 с.
О. Н. Александрова-Осокина
16
9. Моторин, А. В. Образ Иерусалима в рус-
13. Тургенев, И. Путешествие по святым
ском романтизме // Христианство и русская литература. Сб. 2. СПб. : Наука, 1996. С. 61–89.
10. Муравьев, А. Н. Путешествие по святым местам русским : репр. воспроизведение
изд. 1846 г. СПб. : Тип. III Отд. Собств. Е. И. В.
Канцелярии. М. : Книга ; СПб. : Внешиберика,
1990. 287 с.
11. Цыпин, Владислав (протоиерей) Православие и русская литература XIX века // «Грядите с Богом». Преподобный Серафим Саровский и духовность русской литературы XIX
века. М. : Пашков дом, 2008. С. 213–220.
12. Трубецкой, Е. Н. Три очерка о русской
иконе. Новосибирск : Сибирь XXI век, 1991.
111 с.
местам русским. СПб., 1836. № 8. С. 391–410.
14. Флоренский, П. А. Иконостас. М. : АСТ,
2001. 208 с.
15. Флоренский, П. А. Троице-Сергиева
Лавра и Россия // Флоренский, П. А. Вопросы
религиозного самопознания. М. : ACT, 2004.
С. 185–212.
16. Хождение Игумена Даниила в Святую
землю // Памятники литературы Древней Руси
: XII век. М. : Худож. лит., 1980.