Я.С. Линкова АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ

Я.С. Линкова
АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ РОМАНУ
XVIII-XIX ВЕКОВ: ДИНАМИКА РАЗВИТИЯ*
Согласно «Литературной энциклопедии терминов и понятий»,
предисловие является одним из компонентов рамы произведения,
которые окружают основной текст1. В аспекте исторической
поэтики становятся очевидными определенные изменения, которые
претерпевало предисловие, выделяются его устойчивые типы,
определяющие функцию предисловия в триаде автор – текст –
читатель. В настоящей статье корпус исследования ограничивается
французским романом XVIII и XIX веков. Выбранные временные
рамки не являются случайными. В этот период жанр романа
достигает своего расцвета и зрелости, выделяются новые
характерные особенности и черты, свойственные именно этому
жанру. И предисловие, как своего рода лакмусовая бумага, во
многом отражает его эволюцию, хотя бы в том, как в нем
проявляется голос самого автора.
Первое, что отличает предисловия XVIII века – это стремление
писателя скрыть авторство и выдать свое сочинение за мемуары,
записки, дневники, письма и т.д. Так, например, роман Кребийонасына «Шумовка, или Танзай или Неадарне» (Tanzaï et Néadarné ou
l’Ecumoire, 1734) имеет подзаголовок «Японская история» и
снабжен предисловием, состоящим из трех частей: «О
происхождении сей книги», «Как сия достопримечательная книга
попала во Францию» и «О трудностях, которые пришлось
преодолеть. Похвала переводчику самому себе». Уже из названий
глав следует понимать, что речь идет о какой-то переводной книге.
С первых же строк читатель убеждается в правоте своего
предположения:
Мы вряд ли погрешим против истины, если назовем это
произведение одной из жемчужин древности; китайцы настолько высоко
ценят сию книгу, что даже приписывают ее знаменитому Конфуцию.
<…> Однако своим появлением эта книга обязана Килохо-хээ2.
И Кребийон идет еще дальше в своей мистификации.
Оказывается, что это перевод
древне-японского языка одной ветхой древнеяпонской рукописи, японский
же автор, в свою очередь, прочел его на языке тютюрбан, народа, в то
время уже исчезнувшего с лица земли3.
Но и этого писателю недостаточно, поэтому он посвящает
вторую часть предисловия подробному описанию того, как же сие
сочинение оказалось во Франции (через Голландию, где ее перевели
на латинский язык, снабдив подробными научными комментариями,
и Венецию) и каким образом оно приобрело свой окончательный
вид, представ на суд французской публики. Подобное отдаление
автора от собственного сочинения преследовало определенные цели.
Текст представал как непосредственный документ. Соответственно,
он лишался тех черт художественного произведения, которые
вызывали наибольшее нарекание.
Одним из главных упреков тому, что именовалось “романом”, было
<…> обвинение в неправдоподобии, в невероятности изображаемых
приключений, в неестественной возвышенности, во всякого рода
экстравагантностях, которые все чаще и чаще стали восприниматься как
синоним романического4.
Возможно именно поэтому, Кребийон настаивает на том, что
«перевод книги отличается поразительной тщательностью,
точностью и ясностью»5, и считает, что, убрав из текста
«оглушительное красноречие и несуразные басни», переводчик
лишь улучшил попавшуюся ему рукопись.
Если же выдаваемые за действительные мемуары письма и
дневники все-таки содержали невероятные приключения и
отличались излишним красноречием, что заставляло усомниться в
подлинности публикуемого текста, то в предисловии ставилась цель
убедить читателя в обратном. Так, например, поступал А-Ф. Прево,
заверяя читателя в том, что история господина Кливленда получена
им от сына последнего, а история молодой гречанки была
обнаружена в среди бумаг известного человека высшего света6.
К роли простого переводчика-составителя сводит свой труд и
Монтескье в предисловии, предварявшим «Персидские письма»
(Lettres persannes, 1721). Свою заслугу “переводчик” видел в том,
что привел предлагаемые письма в порядок в соответствии с
современными нравами.
Вопрос о соотношении художественного текста и вкусов,
ожиданий или требований публики также является одной из
важнейших черт предисловий к романам XVIII столетия. Поэтому
некоторые из них объясняют, какие задачи ставят перед собой
авторы и какую цель преследуют. Основное желание – убедить
читателя в еще не признанных возможностях романа, в частности, в
его воспитательной и поучительной функции. Так, Кребийон-сын,
публикуя «Заблуждения сердца и ума» (Les Egarements du coeur et de
l’esprit, 1736), высказывает следующее предположение:
Le Roman, si méprisé des personnes sensées, et souvent avec justice,
serait peut-être celui de tous les genres qu’on pourrait rendre le plus utile, s’il
était bien manié…7.
(Роман, столь презираемый, и не без основания, здравомыслящими
людьми, мог бы стать одним из самых полезных жанров, если бы с ним
умело обращались).
Писатель четко называет недостатки современных сочинений:
выдуманные совпадения, небывалые герои, чьи приключения и
характеры далеки от правдоподобия (курсив мой – Я.Л.).
Несомненную пользу могло бы принести обращение к частной
жизни, поскольку тогда бы
... l’homme enfin verrait l’homme tel qu’il est; on l’éblouirait moins,
mais on l’instruirait davantage8
(…человек наконец-то увидел бы себя таким, каков он есть; его
перестали бы ослеплять, зато стали бы больше поучать).
Пример частной жизни литературного героя может принести
пользу, о которой ранее и не подозревали. И в этом отношении
писатели также довольно единодушны.
Так, аббат Прево в
предисловии к «Манон Леско» показывает, сколь бессильны
оказываются в конкретных жизненных ситуациях отвлеченные
рассуждения о морали и нравственности, в то время как описание
всесилия страсти и возможных последствий
сможет многих
предостеречь. И, хотя авторы практически не обращаются к
читателю напрямую (что также является характерной чертой текстов
восемнадцатого столетия), их предисловия предназначены, прежде
всего, здравомыслящему и вдумчивому читателю, способному по
достоинству оценить несомненную пользу таких романов. Однако
моральным назначением достоинство предлагаемых произведений
не ограничивалось, поскольку все они сочетали приятное с
полезным, тем самым, обеспечивая постоянный интерес читателя,
так
как
исключительная
назидательность
скучна
и
непривлекательна, а чистое развлечение быстро пресыщает.
Таким образом, большинство романистов хочет представить
свои произведения как чтение назидательное, в высшей степени
полезное, а свою деятельность – как подлинную услугу обществу
<…> Романисты не предлагали строгой сухой моральной проповеди.
Они давали читателю приятные, живые картины, где поучения были
замаскированы, а примеры добродетели – ненавязчивы9.
Если предисловия к романам XVIII века можно объединить и
выделить в них общие черты, то предисловия последующего
столетия поражают своим разнообразием. Практически любое
произведение, в момент ли публикации или при переиздании
сопровождается авторским посланием, причем это относится ко
всем литературным родам – прозе, поэзии, драматургии. Даже само
обозначение этого паратекста10 часто варьируется: préface, note,
notice, observations, avant-propos. Иногда оно получает особое
название – «Размышление о правде в искусстве» (А. де Виньи),
«Исследование о романе» (Г. де Мопассан), «Молодому человеку»
(П. Бурже). Несмотря на то, что обычно предисловие – это текст,
предваряющий художественное произведение в литературе XIX
века, оно иногда оказывается вписанным непосредственно в
романную структуру. Так, у Стендаля в «Люсьен Левене» оно
включено в первую главу. Постепенное разрушение жанрового
канона романа влияет и на форму рамы произведения, делая ее
более свободной и разнообразной.
Часть предисловий написано от первого лица. Шатобриан
пишет (1801):
J’étais encore très jeune, lorsque je conçus l’idée de faire l’épopée de
l’homme de la nature <...> Il n’y a point d’avantures dans Atala. C’est une sorte
de poème, moitié descriptif, moitié dramatique...11
(Я был еще слишком молод, когда задумал написать эпопею об
естественном человеке <…> В Атала нет никаких приключений. Это
своего рода поэма, наполовину описательная,
наполовину
драматическая…).
Некоторые писатели наследуют традицию предшествующего
века. Так, Сенанкур в предисловии к роману «Оберман» выдает себя
за издателя и отдает ему право представить произведение,
критиковать, анализировать форму, содержание и т.д. Эти
результаты наблюдений заключаются в двух основных идеях.
Первая затрагивает проблему новаторства и традиции произведения.
Сенанкур, совершенно в рамках приема XVIII столетия, заявляет,
что публикуемые письма не являются романом. Однако, в данном
случае, это утверждение преследует иные цели. Безыскусность
писем, отсутствие в них интриги, драматического развития действия
свидетельствуют об их несовершенстве, о чем несколько раз
упоминает издатель. Но, с точки зрения автора XIX века, это самое
несовершенство и является достоинством. Текст представляет собой
исповедь души человека чувствующего, которому свойственно
повторяться, пространно рассуждать или описывать свои
переживания, ведь речь идет о любви «senti d’une manière qui peutêtre n’avait pas été dite»12 (прочувствованной таким образом, о
котором, возможно, еще никогда не говорили). Подобные признания
допускают и длинноты, и несоответствия, и некоторую долю
противоречивости. Эти письма обращены к новому читателю –
человеку растерянному и глубоко чувствующему. И критика
недостатков и несовершенств в начале предисловия превращается в
восхваление задушевности, неуверенности, свободы, знаменуя собой
появление новой романтической эстетики.
Осмысление новой эстетики и развивающегося жанра влияют
на форму и содержание паратекста. Кроме этого, меняется и адресат
предисловия. С усилением роли литературной критики, все чаще
писатели стараются либо предупредить нападки, объясняя свою
концепцию жанра, либо отстоять свое право писать в соответствии
со своими собственными вкусами и представлениями. Сам образ
гипотетического читателя меняется. Так, Стендаль с горечью
заявляет:
Ce conte [«Люсьен Левен» – Я.Л.] fut écrit en songeant à un petit
nombre de lecteurs que je n’ai jamais vus et que je ne verrai point, ce dont bien
me fâche: j’eusse trouvé tant de plaisir à passer les soirées avec eux13.
(Эта история была написана в раздумьях о малочисленной публике,
которую я никогда не встречал и никогда не увижу, что меня сильно злит:
я получил бы столько удовольствия, проводя с ней вечера).
Возможность встретить читателя, достойного своего
творения, становится все более призрачной. Одновременно на
первый план выходит проблема определения самого понятия
литературы и искусства. И здесь опять возникает вопрос о правде в
искусстве. Только теперь писателю уже нет смысла прятаться за
спиной издателя для создания эффекта правдоподобия. Роман
должен быть зеркалом, утверждает Стендаль в предисловиях к
нескольким романам14; «наш роман правдив», – заявляют братья
Гонкуры в предисловии к роману «Жермини Ласертё» (Germinie
Lacerteux, 1864). Роман как жанр требует нового теоретического
осмысления, эта тенденция особенно усиливается со становлением
натуралистического романа. Э. Золя в «Экспериментальном романе»
(Le Roman experimental, 1880), Ф. Брюнетьер в работе
«Натуралистический роман» (Le Roman naturaliste, 1883), П. Бурже в
«Размышлениях о романе» (Reflexions sur le roman, 1884), каждый
по-своему, вносили свой вклад в исследование соотношения
литературы и реальности. Интересным опытом в этой области
предстает предисловие Г. де Мопассана к роману «Пьер и Жан»
(Pierre et Jean, 1888). В контексте настоящей статьи оно
представляет особый интерес, поскольку является определенным
свидетельством эволюции авторской позиции: это скорее
самостоятельный
текст,
нежели
предисловие
автора
к
последующему художественному произведению. Не случайно
Мопассан назвал его «Исследование о романе» (Etude sur le roman) и
опубликовал в прессе за два дня до выхода самого романа, тем
самым подчеркивая независимость этой публикации. В первом же
абзаце писатель подтверждает это положение: «Je veux m’occuper du
Roman en général»15 (Я хочу заняться романом вообще).
Исследование затрагивает несколько основополагающих аспектов:
пути развития романа в XIX веке, роль критики и принципы анализа
художественного текста, способы воплощения действительности,
правда и правдоподобие в литературе. Оригинальность позиции
Мопассана состоит в безусловной эстетической терпимости: любая
теория искусства имеет право на существование, и судить текст
следует, опираясь на позицию его создателя, а не на собственные
вкусы и представления. Отстаивая субъективность творчества,
писатель обосновывает необходимость объективности анализа.
Предпринятое в настоящей статье описание предисловий
затронуло лишь их небольшую часть, позволившую в общих чертах
показать, как паратекст отражает историю развития романа в XVIII
и XIX веках. Более подробное его исследование позволит полнее
осветить развитие эстетических и философских воззрений авторов,
их отношения к тексту, собственному творчеству и читателю.
Примечания
*
Линкова Я.С. Авторское предисловие к французскому роману XVIII – XIX вв.:
динамика развития // Литература XX века: итоги и перспективы изучения.
Материалы седьмых Андреевских чтений. М., 2009. С. 61 – 66.
1
Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина.
Институт научн.информации по общественным наукам РАН. М., 2003. С. 848853.
2
Кребийон-сын. Шумовка, или Танзай и Неадарне // Французский фривольный
роман/ Кребийон-сын, Ш.П. Дюкло, Ж. Казот, Д.Дидро. М., 2008. С. 23.
3
Там же. С. 24.
4
Разумовская М.В. Становление нового романа во Франции и запрет на роман
1730-х годов. Л., 1981. С. 29.
5
Кребийон-сын. Шумовка, или Танзай и Неадарне. // Французский фривольный
роман/ Кребийон-сын, Ш.П. Дюкло, Ж. Казот, Д.Дидро. М., 2008 С. 27.
6
Prévost A-F. Le Philosophe anglais ou Histoire de M. Cleveland, 1731; Histoire
d’une Grecque moderne, 1740.
7
См.: Vial F. Idées et doctrines littéraires du XVIII siècle. P., 1909. P. 398. (Здесь и
далее перевод мой – Я.Л.)
8
Ibid. P. 399
9
Разумовская М.В. Становление нового романа во Франции…, с. 42.
10
Определение, данное раме произведения Ж. Женеттом. См.: Genette G.
Palimsestes. P., 1981. P. 9.
11
Chateaubriand F-R. de. Préface/ Préfaces des romans du XIXe siècle. Antologie
établie, présentée et annotée par J. Noiray. P., 2007. P. 25-26.
12
Senancour E. de. Observations / Ibid. P. 51.
13
Stendhal. Lucien Leuwen / Ibid. P. 84.
14
«Арманс» (Armance, 1827), «Красное и черное» (Le Rouge et le Noir, 1831),
«Люсьен Левен» (Lucien Leuwen, 1834-1835).
15
Maupassant G. de. Etude sur le Roman. Préface à «Pierre et Jean» / Ibid. P. 364.