Э.М.Зобнина. Типология героя в романах Б.Ш.Окуджавы
реклама
Э.М. ЗОБНИНА ТИПОЛОГИЯ ГЕРОЯ В РОМАНАХ Б.Ш.ОКУДЖАВЫ* Изучение русской литературы ХIX и ХХ веков как единого художественного процесса – одна из актуальных задач современной русистики. В контексте этой общей проблемы творчество Б.Ш.Окуджавы представляет особый интерес, так как оно особым образом синтезировало отечественную литературную и культурную традиции. Эта статья – лишь начальная попытка комплексного исследования генетических и типологических параллелей между художественным миром Окуджавы и эстетической концепции типологии героев в прозе ХIX века. В первую очередь интересно проанализировать воспринятые Окуджавой, сознательно или бессознательно, от русской классической литературы творческие принципы, приемы и способы эстетического пересоздания «жизни действительной» в реальность художественного мира, а также показать силу влияния культурной атмосферы современных Окуджаве исторических произведений (особенно романов Н.Эйдельмана) на типологию прозаических образов. Окуджава усваивал и трансформировал, преломляя и пропуская сквозь фильтр своей творческой индивидуальности, самые оригинальные и в перспективе развития искусства ХХ века наиболее плодотворные тенденции, инспирированные русской литературой ХIX века. В связи с этим мы не ограничиваемся собственно «литературными традициями» русской классики в творчестве Окуджавы. Нам важно, указав на генетическую преемственность (там, где она есть) между двумя эстетическими феноменами, обнаружить и проанализировать те типологические «предчувствия», которые, зародившись в искусстве ХIX века, проросли в художественном мировоззрении Окуджавы как писателя ХХ века. Новации русских писателей ХIX в области поэтики предвосхитили многие существенные черты художественного стиля Окуджавы. Интригующая игра масками автора – рассказчика – героя – один из излюбленных приемов Окуджавы (нарративные модели романов «Бедный Авросимов», «Путешествие дилетантов», «Свидание с Бонапартом», повести «Похождение Шипова»). Писатель живет в каждом из своих созданий, при этом предоставляя им внешнюю свободу и не показывая своего «лица»: такая модель отношений между автором и героем возникла в ХIX веке. В первую очередь на ум приходят взаимоотношения автора – героя – читателя в «Евгении Онегине», а также игра с подставным автором в «Повестях Белкина». Мы видим её и в романе «Бедные люди»: «Во всем, – писал Достоевский брату Михаилу, – они привыкли видеть рожу сочинителя; я же моей не показывал. А им и не в догад, что говорит Девушкин, а не я, и что Девушкин иначе и говорить не может»1. Эксперимент Окуджавы в области построения романа предвосхитила оригинальная модель «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, построенная на сложных диалогических взаимоотношениях субъектов разных уровней: автора («издатель»), рассказчика («летописец») и персонажей (авторы «Оправдательных документов»). Окуджава несколько усложняет традиционную систему взаимоотношений. В романе «Путешествие дилетантов» повествование ведется от «лица»: автора-издателя (который является автором вставных глав о Николае I и Современного послесловия и который разбивает текст на главы и нумерует их, он же комментирует два последних письма); рассказчика (Амиран Амилахвари); главного героя Мятлева (через его дневник). Мы также узнаем о дальнейшей судьбе героев из документов «свидетелей» случившегося (записки, частные письма, анонимки, мемуары, официальные бумаги и т.п.), у которых есть свои авторы – сами герои романа. Всех их объединяет стремление проникнуть в тайну случившегося, и каждый стремится зафиксировать свою версию истории Мятлева и Лавинии. При этом в некоторых из так называемых лирических отступлениях романа трудно однозначно определить, чей голос мы слышим, от чьего лица ведется повествование (Амирана Амилахвари или современного издателя Окуджавы). Подобные «мерцающие», по выражению Ю.М.Лотмана, поля –традиционная форма онегинской «болтовни» с читателем. Выбранная Окуджавой модель структуры произведения дает автору возможность, намеренно запутывая читателя, выступать под разными масками (псевдонимами), вообразить самого себя «поручиком в отставке», создать уникальный художественный мир. Реминисцентная ориентация романа на традицию предыдущей литературы усложняет смысловую структуру произведения, углубляет его философский подтекст и создает историкокультурную перспективу. Многообразие межтекстовых связей следует признать отличительной чертой русской литературы ХIX века, а это позволяет говорить о том, что интертекстуальность постмодерна берет начало в классическом искусстве. Исключительное разнообразие форм субъективированного повествования в русской литературе ХIX века можно по степени «отстраненности» автора от сотворенной им «объективной» художественно реальности условно разделить на три разновидности: повествование от лица персонажа, психологически и нравственно близкого автору; перевоплощение в «чужое» сознание иного, чем у автора, психологического склада и, наконец, наррация от лица персонажа, чье слово изначально подаётся как неавторитетное. Все эти модели используются Окуджавой. В романе «Бедный Авросимов» рассказ о следствии по делу декабристов ведется от лица «рыжего писаря», малообразованного провинциала с чистым сердцем. Глава II романа «Свидание с Бонапартом» отдана Окуджавой Луизе Бигар, иностранке, которая плохо ориентируется в русской жизни. Именно из ее воспоминаний мы узнаем о пожаре в Москве и дальнейшей судьбе героев. У Окуджавы герои, типологически близкие автору в интеллектуальном, моральном и духовном плане (Мятлев, Лавиния; Николай Опочинин, Свечин, Варвара Волкова…) обычно включены в систему объективного (сочувствующего) повествования. Субъективированное повествование используется для «освоения» изнутри «чужого» типа сознания, цель его – исследование психологии личности с иным, чем у автора, типом сознания – Шипов («Старинный водевиль»), Луиза Бигар, Пряхин («Свидание с Бонапартом»), Пестель («Бедный Авросимов»), Николай I («Путешествие дилетантов»). Следующий шаг субъективированного повествования – составление целого из частей по принципу мозаики, открытое Лермонтовым в «Герое нашего времени», стало максимально продуктивным способом организации подобной поэтической структуры. Кроме того, Окуджава унаследовал, значительно усложнив, от писателей ХIX века прием повествования от лица множества рассказчиков как наиболее продуктивный способ постижения души персонажа и сотворения многомерного образа героя. В связи с исключительной насыщенностью произведений Окуджавы заимствованиями следует различать цитаты как «чужое слово» и реминисцентную организацию текста как способ эстетического освоения реальности. Путь от «подражательности» до реминисцентной организации текста как поэтического приема прошла русская литература в течение XVIII – XIX веков. Наша изящная словесность родилась в XVIII веке как переводная и подражательная, а «заимствования» лишь доказывали высокий уровень культуры и считались достоинством. На протяжении нескольких десятилетий вольные переводы или «русифицированные» переложения из западной и восточной литератур были почвой для оригинального творчества русских писателей. Исключительная способность нашей культуры усваивать иностранные влияния и, трансформируя, делать «чужое» своим предполагала возникновение нового особого типа художественного мышления, отличительной чертой которого следует признать повышенную реминисцентную насыщенность текста. Рождение этого типа художественного мышления можно вести от «Евгения Онегина», где культурологическое «подсвечивание» образа героя возникло как самостоятельный художественный прием. Пушкинский роман, как заметил Ю.Тынянов, «сплошь литературен: герои и героини являются на фоне старых романов как бы пародическими тенями»2. Последующая литературная традиция весьма продуктивно использовала этот прием «подсвечивания» в прямой форме или в полемической цитации, аллюзии, сюжетной или структурной парафразе. В романах Окуджавы имя персонажа достаточно часто выполняет роль реминисцентного ключа к тексту. Рассмотрим комплекс аллюзий, связанный с именем героини «Путешествия дилетантов» – Лавинии. 1) реальное историческое лицо – Лавиния Жадимировская из исторического очерка П.Е.Щеголева «Любовь в равелине» (1922 г.)3 2) Более десяти стихотворений Ап. Григорьева обращены «к Лавинии», три из них одинаково названы «К Лавинии». Под этим именем Григорьев скрывал свою возлюбленную Антонину Корш. И псевдоним этот выбран не случайно – Лавинией зовут героиню одноименной повести Жорж Санд. 3) Окуджава многократно использует в романе образ лавины, напрямую связанный с героиней. 4) Звучание имени героини вызывает множество маркированных фонетических ассоциаций: лава, вина, возможно, английское love – любовь… В романе «Путешествие дилетантов» автор применил новый прием создания образа главного героя Мятлева, окружив персонажа системой реминисцентных отражений, густой сетью аллюзий на произведения А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, отчасти Л.Н.Толстого, Н.Некрасова и др.; кроме того, образ Мятлева во многом создаётся через переосмысление черт биографий реальных исторических лиц прошлого (А.С. Грибоедова, М.С. Лунина и др.). Подобный полилогизм художественного мышления (множество реминисценций из культуры и литературы прошлого) не исключительная особенность поэтики Окуджавы, он продиктован спецификой русского типа культуры и поэтического мышления, генетически восходящего к «Евгению Онегину». Пушкинскому роману мы во многом обязаны осознанием того, что тип культуры русского дворянства представляет собой не монокультуру, не механическое смешение различных влияний, а органический синтез поликультур. В этом синтезе русского искусства зародилась традиция русского романа и особого типа героя. Поэтому, говоря о генетической особенности образа князя Мятлева, необходимо осветить два аспекта восприятия пушкинского романа. С одной стороны, по отношению к последующей традиции «Евгений Онегин» выступает как своеобразный эталон. Роман, задуманный Пушкиным как прямая противоположность нормам поэтики романа, сам превратился в норму романной поэтики, во многом определившую черты, которые ныне ассоциируются со спецификой русского классического романа. С другой стороны, восприятие «Евгения Онегина» последующей традицией подвергает смысл романа существенным и весьма характерным трансформациям. Разные авторы извлекают из сложного романного целого отдельные смысловые срезы, развивая и вместе с тем схематизируя его структуру. «Евгений Онегин» выступает по отношению к последующей литературной традиции не только историко-литературным фактом, но и продолжает жить в ней, изменяясь и оставаясь неизменным. Роман Лермонтова «Герой нашего времени» соединяется в сознании читателя с пушкинским, главным образом, благодаря трансформации повествовательных принципов «Евгения Онегина» в системе «Героя нашего времени». Характерный для «Евгения Онегина» принцип самоосмысления или самокодировки героев сквозь призму литературных штампов активно применялся в «Герое нашего времени». В «Герое нашего времени» расстановка акцентов другая. Печорин кодирован онегинским типом. Именно поэтому для Печорина Онегин - это роль или маска, которую он примеряет на себя. Реминисценции из текстов предшественников дают Окуджаве возможность вступить с ними в диалог. Система произведения включает в себя аллюзии на предшествующие тексты, но работать они начинают тогда, когда автор одновременно напоминает читателю художественную концепцию предшественника и выражает свою. В романе «Путешествие дилетантов» подобная форма диалога претерпевает существенные изменения. Герой Окуджавы, Сергей Васильевич Мятлев, на страницах романа предстает перед нами разочарованным мечтателем, похоронившим своего великого товарища – Лермонтова и усвоившим при этом, «чем оканчиваются попытки навязать своре собратьев свои собственные пристрастия»4. Мятлев у Окуджавы не принадлежит к декабристам, он человек безвременья, представитель лермонтовского поколения, жизненный путь которого захватывает и 40-е и 50-е годы – время «лишних людей» и первых «нигилистов», начало тургеневско-некрасовской эпохи5. Между тем автор наделяет своего героя счастливой судьбой. Как известно, самый жестокий провал ждал «лишнего человека» на rendez-vous. Типичные «лишние люди» не могут реализоваться, осуществить свои стремления, найти достойное применение своим силам. Мятлев состоит из внутренних противоречий, недовольства собой и окружающим, но находит способ преодолеть это, и залогом этого преодоления является истинная любовь, освобождающая Мятлева от проклятья индивидуализма. Он способен понять, услышать, помочь, спасти, осчастливить, что не дано ни одному из классических «лишних людей»: Печорин, Бельтов, Рудин, Обломов… Героиня даже говорит о Мятлеве, что он «безупречен, как воздух» (84). Образ князя Мятлева у Б.Окуджавы предстает мозаичным, так как автор не столько ориентируется на поэтические или прозаические тексты предшественников либо современников, сколько самостоятельно осмысляет биографии живых лиц прошлого. «Бывают странные сближенья», – писал А.С.Пушкин. Вероятно, избирательное творческое видение Б.Окуджавы помогло создать образ главного героя на основе принципа «странных сближений» из черт реальных ярких личностей ушедшей эпохи. Можно предположить, что от А.С.Грибоедова у Мятлева страстная любовь к музыке и очки. И спешит Грибоедов навстречу судьбе, близоруко прищурив глаза…6 Из современников Пушкина он и еще, пожалуй, А.Дельвиг сохранились в памяти потомков как поэты в очках. Надо предполагать, что миф о трагической гибели независимого по духу Грибоедова на Кавказе также повлиял на структуру образа Мятлева. Судьбу героя предопределяет и особое представление о счастье в мире Окуджавы: он видит в пушкинской трудной, но гармоничной судьбе завидную долю, поэтому и называет Пушкина в своей песенке «счастливчик». Н.Я.Эйдельман в 1970 году, за шесть лет до публикации «Путешествия дилетантов», выпустил книгу о декабристе Михаиле Сергеевиче Лунине. Немного найдется в истории XIX века ярких личностей, в жизни которых кавалергардские шалости непринужденно уживались с серьезным политическим свободомыслием. В характере Михаила Лунина между тем соединились свобода духа и внутренняя независимость, забота об общем благе, отвага и внешний блеск, отточенная выразительность поведения благородство. Под напором внешних событий и внутренних противоречий он выбрал путь неповиновения, стремясь сохранить свое «самостоянье», внутреннюю свободу. Михаил Лунин – это яркий характер «типичного» дилетанта, характер первой трети века. Свидетельством интереса Окуджавы к Михаилу Лунину будут стихи «Лунин в Забайкалье», посвященные Эйдельману: О, вы неудачник опасный, Скажите: зачем – почему Сменили халат свой атласный На вечную эту тюрьму?7 На наш взгляд характер, описанный Эйдельманом, повлиял на главного героя «Путешествия дилетантов». Сам Окуджава говорил о связи его героя с декабристами, как реальными, так и предполагаемыми, литературными: «Мятлев – это Пьер Безухов другой эпохи… Мятлев – декабрист, опоздавший родиться»8. Мятлев вынужден жить и действовать в эпоху Николая I. Герой не нашел для себя такой род гражданской деятельности, которая бы наполнила его жизнь смыслом, но и не поддался соблазну псевдодеятельности, суетности, «частичного» существования. Окуджава в своем восприятии классики сделал акцент на том, что было созвучно миросозерцанию художника ХХ века, его эстетическим исканиям, и, уже на следующем этапе литературного процесса, творчески освоил новаторские тенденции русской литературы XIX века. В художественном методе писателя воплотились, обретя новое качество, наиболее оригинальные открытия и эстетические эксперименты русской классической литературы и культуры. Примечания Зобнина Э.М. Типология героя в романах Б. Ш. Окуджавы // Литература XX века: итоги и перспективы изучения. Материалы Пятых Андреевских чтений. Под редакцией Н.Н. Андреевой, Н.А. Литвиненко и Н. Т. Пахсарьян. М., 2007. С. 217 – 223. * 1 Достоевский Ф.М. Письма, т. I. М.-Л.: Госиздат, 1928. С. 86. 2 Тынянов Ю.Н. О композиции «Евгения Онегина» // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 66 3 Окуджава признавался: «Я прочитал опубликованную уже в советское время, в двадцатые годы, статью историка Щеголева о князе Сергее Васильевиче Трубецком, с которым произошла печальная история в середине прошлого века. Она меня настолько тронула и, видимо, совпала с чем-то, что происходило во мне в эти мгновения, что мне захотелось написать на эту тему прозу» (Окуджава Б. «Я никому ничего не навязывал…» / Сост. А.Петраков. М.: <Б.и.>, 1997. С.92. С. 92,104, 106). 4 Окуджава Б. «Я никому ничего не навязывал…»…, с. 76 5 В связи с этим интересно замечание М.Бойко о записях князя Мятлева в его дневнике: «"Помнишь ли труб заунывные звуки"… Откуда это? "…брызги дождя, полусвет, полутьму?… "…знаменитое некрасовское стихотворение «Еду ли ночью по улице темной», из которого взяты эти строки, было написано только в 1847 году, а запись Мятлева датируется 6 декабря 1844 года. Получается, что Мятлев как бы предчувствовал, предугадал некрасовские стихи» (Лит. обозрение. 1979. № 10. C. 44). 6 Окуджава Б. Путешествие дилетантов. М., 1990. С. 288. Далее в тексте цитаты по этому изданию с указанием страниц. 7 Окуджава Б. Стихотворения. СПб., 2001. С. 352. 8 Окуджава Б. О «Путешествии дилетантов» // Наука и жизнь, 12 (1977). С. 137
