1 Суздальский политизолятор. [1926]

Суздальский политизолятор. [1926]
Здравствуй, милая моя Нинка!
Вчера утром получил твою телеграмму, которую ждал целых пять дней в ответ на свою,
переданную к отправке еще в прошлую пятницу. Не знал, чем объяснить такую задержку
ответа: то ли мою телеграмму не отправили, то ли с тобой случилось что-нибудь нехорошее,
чего я не хотел назвать своим именем, боялся и мучился. Твоя телеграмма не дала мне
полного успокоения. Во-первых, потому что не устраняла, а только отдаляла основную
причину моего беспокойства – исход родов у тебя, а во-вторых, как всякая телеграмма, она
сухая, мертвая и такая… короткая. Но все же я тебе за нее бесконечно благодарен. Я рад, что
ты жива, здорова (в последнем я и сейчас не очень уверен), что, очевидно, и с Вишней
ничего особенно плохого не произошло, а равно и с Миней и Лелей, иначе ты об этом и в
телеграмме ты меня уведомила. Рад и последнему словечку телеграммы, хотя оно и очень
короткое, всего в 4 буквы, но для меня оно живое и значительное. Одним словом, за
телеграмму тебе спасибо большущее. Она все же меня немножко успокоила. Я уже собрался
телеграфировать тебе вторично. Но все же я не удовлетворен. Ведь второй месяц я не имею
от тебя писем, не имею никаких сведений. Пойми, милая, как я хочу их иметь и как
отсутствие их меня беспокоит. Ты не думай, что я обвиняю тебя в том, что их нет. Нет, не
обвиняю, да это и нелепо, когда знаешь, что причина этому совокупность тех условий,
которые составляют душу [нрзб.]. Я не боюсь сознаться, что не имею по месяцам писем от
тебя. Это пытка для меня. Я жду их каждый день, потому что нет определенных дней
передачи писем. Жду уже третью неделю, как здесь И вдруг вчера вечером мне передают
сразу три письма. Я как сумасшедший набросился на них, но… это были твои апрельские
письма во внутреннюю тюрьму, которые мне перед отправкой сюда давали читать, но не
выдали на руки, обещая выдать в день отправки и забыли это сделать. Я был огорчен, первые
минуты я был не рад этим письмам, даже недоволен ими. Они не давали ответа на мое
беспокойство. Потом я их перечитал, раза два, лежа в постели, думал о вас, менялись
настроения и так я заснул.
Сегодня пятница – день отправки писем (а может быть, только отборки к отправке). Уже
третью пятницу я испытываю тягостное чувство. Уже четвертое письмо пишу, не зная,
доходят они или нет, не получая ответа, как будто впустую пишешь. И не знаешь, что
писать, потому что не знаешь судьбы первых писем, не знаешь, что с вами там. Нинушенька,
право не знаю поэтому, что тебе писать, а не писать не могу, может быть, оно дойдет до тебя,
и мне хочется еще и еще раз попросить тебя написать мне поскорее, потому что я
1
беспокоюсь за тебя, беспокоюсь, хотя и негласно, и днем и ночью. Ни на чем не могу
сосредоточиться, не могу, конечно, и заниматься, я только могу думать о тебе, даже скорей
не могу не думать о тебе. Мне все кажется, что ты сейчас без средств, без помощи, больная и
беспомощная. Дорогая моя любимая Нинка, ты не сердись на меня, я знаю, что не сердишься
на меня, знаешь, что, если я и виноват пред тобой, то виноват невольно, и во всяком случае
не тем, что не люблю тебя, что хоть на одну минутку забывал о тебе, игнорировал твою
радость, твое счастье, здоровье, твой смех и песни, тебя в целом, какая ты есть, моя
бесконечно любимая, моя радость, мой милый друг-товарищ. Нет, в этом я не виноват.
Раскаиваться не в чем. Я хочу остаться верным себе. И ты меня любишь ведь таким, каков я
есть? Не так ли? Несдержанного, цельного, желающего увязать то, что, может быть, и не
увязывается, сектанта, пытающегося быть терпимым, дикаря с чеховской культурой, у
которого живут бок о бок две совершенно различные культуры и одна выглядывает из
другой, так что порой не знаешь, что это чеховская деликатность или холопская забитость
потомка тех, кого секли на барских конюшнях, неусидчивого бродягу по натуре, не
карьериста, в то же время такого жадного до личного счастья, умеющего осуждать и даже
ненавидеть тех, кого погоня за личным счастьем кастрирует как общественника, и в то же
время пытающегося синтезировать в своей жизни эти два не всегда поддающиеся такой
операции начала? Такой я или нет? Думаю, что так, что есть верное, есть, вероятно, и
неверное. И вот такой я хочу быть твоим постоянным другом и товарищем и крепко любить
тебя. Прости, милая, мое лирическое отступление, как-то цельно вышло.
Письма, судя по всему, идут очень медленно. Вряд ли ты его получишь раньше, чем если
бы одновременно со мной кто-нибудь послал тебе из Африки. Но все же я буду надеяться,
что оно когда-нибудь придет к тебе.
В надежде на это, я крепко обнимаю тебя и целую. Будь скорей здоровой, сильной и
радостной. Пиши скорей обо всем и подробно. Меня очень беспокоит твое материальное
положение. При всех обстоятельствах береги себя. Помни, что очень нужно это и для меня, и
для Вишни с кем-то. Поцелуй Нинку-Вишню-Егозу, которую я люблю [нрзб], и каждый день
целую ее маленькие пальчики. Она моя «милусенька одягая девиська». Милюшу с Лелей
тоже поцелуй крепко и передай им мои самые лучшие пожелания. Мне пиши Москва,
Секретный отдел ОГПУ, для политзаключенного Суздальского политизолятора [нрзб.].
Целую тебя. Андрей.
Дорогая Леленька, здравствуй, спасибо за приписочку. Сижу на Суздале, как Андрей
Боголюбский (эту историю ты помнишь). Целую, Андрей, не успел дописать.
2
Целую крепко мою Нинку-Вишню и крепко обнимаю. Не успел, дочурка, тебе написать,
отбирают письма. В следующий раз начну заранее. Пиши. Целую Целую еще раз тебя и
маленькую девочку. Ты ее от меня поцелуй.
3