Дорогой читатель! У Вас в руках не совсем обычная книга. На ее

Дорогой читатель!
У Вас в руках не совсем обычная книга. На ее страницах Вы не
встретите имен известных авторов, и, может быть, литературное достоинство собранных в ней рассказов покажется Вам далеким от совершенства.
Пусть это не огорчает Вас, ибо главное здесь то, что в мозаике строк
оживает далекое и очень тяжелое для нашей страны время – суровые
дни Великой Отечественной войны, оживает так, как хранилось в памяти людей, для которых военные годы совпали с годами их детства и отрочества.
65 мирных лет… Давно залечила свои раны земля: трудно узнать в
заросших травой оврагах оборонительные укрепления, на местах боев
поднялись молодые леса, поля восстановились и радуют нас богатыми
урожаями, заново отстроены и на глазах хорошеют разрушенные фашистами города… но до сих пор ноют раны участников войны – наших
глубокоуважаемых ветеранов (с каждым годом становится их все
меньше и меньше!), не дают покоя труженикам тыла воспоминания о
«каторжной» работе под лозунгом «Все для фронта! Все для победы!»,
до сих пор тревожат во сне паровозные гудки уходящих на фронт эшелонов, белизна больничных палат в госпиталях, голод и лишения тех, у
кого война отняла радость и беспечность детства.
Нынче неумолимое время легло на их головы сединами, у них давно
уже выросли дети, взрослеют и мужают внуки, рождаются правнуки.
Много ли знают они о детских годах своих бабушек и дедушек? Знают
ли, сколько невзгод выпало на долю их поколения?
Именно для того, чтобы этот пласт памяти не исчез бесследно, мы
собрали под одну обложку воспоминания сотрудников Института, чье
детство пришлось на дни войны, снабдив их историческими фактами и
фотографиями, стихами и песнями их более известных ровесников.
Примите, дорогие наши коллеги, эту книгу, как дань глубоко уважения за то, что вам пришлось пережить, и с благодарностью за то, что вы
есть.
Будьте здоровы, творчески активны!
Пусть везде и во всем вам сопутствует удача!
Авторы проекта.
КОНСТАНТИН СИМОНОВ
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
А к мертвым, выправив билет,
Все едет кто-нибудь из близких,
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет…
И ставит, ставит обелиски.
ОЛЬГА БЕРГОЛЬЦ
Пусть уличит истерзанное детство
Тех, кто войну готовит, – навсегда,
Чтоб некуда им больше было деться
От нашего грядущего суда.
2 ГЕРМАН АНАТОЛЬЕВИЧ ВЕДЮШКИН
ЧЕТЫРЕ ГОДА ДЕТСТВА
Вошла война в нас ножевою раной
Оставленных советских городов
И голосом потухшим Левитана
Из черных репродукторных кругов.
Земля моя, почти что пол России
Под вражеским тяжелым сапогом.
На карте рисовал я это синим,
Тревожным отчуждающим флажком.
В год голодный спас нас чудный остров,
Благословенный, намывной,
Неплановый и позабытый просто,
Заросший шалою травой.
Лопатою тальник мы корчевали –
Я, бабка, дед – под огород,
Глазков картошки насажали
В голодный год, в суровый год.
Вам не понять: вы драников не ели –
Ну, до чего ж они вкусны!
Вот так мы уцелеть сумели
В годину тяжкую войны.
Нет, из окопов нас не поднимали,
В атаку не ходили мы.
Мы в восемь лет об этом лишь мечтали
В Сибири дальней в первый год войны.
Вошла война в нас страхом похоронок,
Очередями, длинными в полдня,
Всеобщим чувством страшного урона,
Бедой всеобщей, падшей на тебя.
С мальчишеской энергией кипучей
Мы собирали – и не просто так –
Бутылки: смесью их залить горючей,
И где-то будет остановлен танк!
3 Для раненых плясали мы и пели,
И травы собирали для лекарств.
Мы были патриотами на деле,
На самом деле, а не напоказ!
Сжималась быстро страшная пружина,
Спружинили Кавказ и Сталинград,
Остановилась жуткая машина,
И устоял блокадный Ленинград!
Для фронта – все! Для фронта! Для победы!
Голодные мальчишки у станков,
Полуразуты и полуодеты,
И женщины заместо мужиков.
Такое нынче даже не приснится:
Вот бабы и почти что сосунки –
Худые и измученные лица –
По улицам проволокли станки.
Стонало оскорбленное железо,
Станки угрюмо восседали на листах…
Проскрежетало, прозвенело и пролезло,
И встало в недостроенных цехах.
Платки и кепки, ватники и шапки…
Мороз в цехах, летучки на бегу…
Но есть: снаряды, самолеты, танки
На страх и смерть заклятому врагу!
Подросток у руля. Полуторка заглохла,
Назад ее несет без тормозов…
В ней сила лошадиная подохла, –
Здесь сердце не закроешь на засов!
Удар об угол! И раскрылся кузов…
В училище раскрылись окна вдруг,
Среди зимы десятки жадных рук
Турнепс хватают: распрощайся с грузом!
Нет, из окопов нас не поднимали,
Чтоб со штыком, «за Родину!» – и в бой!
Мы в девять лет об этом лишь мечтали,
А у войны кончался год второй.
4 Писали мы в тетрадках из газеты.
Чернила мерзли. Проходил урок.
Она была коричневого цвета,
И мы писали как-то между строк.
Казалось иногда – страна застыла,
Достигли мы предела нищеты:
Нет света, спичек, табака и мыла.
Есть люди необычной красоты!
Без звонких слов и лозунгов – на деле –
Они давали беженцам приют.
Такие и поделятся последним,
И звонкую победу откуют!
И откуют! Взгляни, вот та же карта.
Там красные – прекрасные! – цвета.
Флажки рисую я уже с азартом –
Светла та радость и чиста!
А детство оставалось детством –
Бессильна даже страшная война…
От детства никуда не деться,
И озорная уносила нас волна!
Полутонов у нас не признавали,
Когда по осени в войну играли:
Ты свой или чужой, труслив ты или смел –
Вот только «немцами» никто быть не хотел.
Мы подползали к «вражеской засаде»
Меж грядок голых, тихо, чуть дыша,
К руке заботливо приладив
Отличный деревянный ППШ.
Особый шик был: на глазах народа
От верхней палубы – пять метров от воды –
С идущего по речке парохода
Нырнуть, об воду отшибая животы.
Вошла война в нас лампой керосинной
И вкусным жмыхом, стянутым с машин,
И недоступной сластью сахарина.
И миражом отваренной лапши.
5 Машин со жмыхом было – единицы,
И на коньках мы догоняли ту,
Крюком к которой легче зацепиться
И выбросить из кузова плиту…
Сейчас бросают хлеб, печенье и слоенки:
Не приходилось людям голодать
И крошки хлеба собирать с клеенки!
Нет! Хлеб – кто голодал – не бросит никогда!
Вы не мечтали о кусочке сала:
Его теперь почти что не едят.
Вы никогда не видели кресала
И трут сухой с чешуйками огня.
Сказали бы: Вот есть такое средство –
Не потеряв из жизни ничего,
Прожить другое, розовое детство,
Мы б отказались в пользу своего.
В том детстве мы впервые осознали
Себя частицей раненой земли,
В том детстве мы быстрее прозревали –
Переоценку ценностей вели.
Нет, из окопов нас не поднимали,
В атаку не ходили мы,
Мы в десять лет об этом лишь мечтали
В Сибири дальней в третий год войны.
Удары множились. Победа ближе, ближе.
Об этом Кукрыниксово перо
Штрихами выразительными пишет,
Вешают сводки Совинформбюро.
И он пришел, наш первый День Победы,
С гулянием народным, без речей,
Понятно всем и без политбеседы
Чья радость эта, это праздник чей!
А к радости примешивалось горе:
Не все, не все вернулись из огня…
Смешалось все, как реки в общем море
Неповторимо радостного дня.
6 Какая историческая мета!
Как много горя выпито до дна!
Окончилась «священная» война,
И в муках родилась Победа!
Заметив стайку шустрых пацанишек –
Незабываемый, чудесный миг! –
Припомнив, видимо, своих мальчишек,
Нас одарил какой-то фронтовик.
Пилотка по-уставному надета,
И не обкатан новенький протез…
Впервые за войну в моих руках конфета –
Необычайно сладкая «Дюшес».
Впервые за войну я пробую конфету,
Я помню вкус ее… Как жаль, всего одна…
Впервые за войну. А ведь войны-то нету…
Окончилась суровая война!
Как будто тяжесть смертоносная отпала
И с глаз соленая отстала пелена…
Ты отстрадала и отвоевала,
Большая многоликая страна!
Сказали бы: вот есть такое средство.
Не потеряв на свете ничего,
Прожить другое – без Победы – детство,
Я б отказался в пользу своего…
А мы в войну – в войну – еще играли,
В бой настоящий не ходили мы.
О бое настоящем лишь мечтали…
Четвертый год кончался у войны.
7 ВЛАДИМИР КАРАВАЕВ
Из Летописи подвига юных
«…Дети на войне. Может быть, самая страшная, самая
горькая ее страница. Неокрепшие души, открытые ужасам
войны. Неокрепшие руки, сжимающие автомат или гранату.
Но война – народная – не обошла их стороной.
… Память понятие конкретное. Она не в клятвенных
словах, а в наших делах – обыкновенных, земных, повседневных. Память дает начало многим благородным делам.
Для грядущих поколений советских людей станет символом
мужества и отваги Великая Отечественная война».
АРКАДИЙ ГАЙДАР
Дети! На десятки тысяч из них война обрушилась точно
так же, как и на взрослых, уже хотя бы потому, что сброшенные над мирными городами фашистские бомбы имеют
для всех одинаковую силу.
Остро, чаще острее, чем взрослые, подростки – мальчуганы и девочки – переживают события Великой Отечественной войны.
Они жадно, до последней точки, слушают сообщения
Информбюро, запоминают все детали героических поступков, выписывают имена героев, их звания, фамилии.
Они с беспредельным уважением провожают уходящие
на фронт эшелоны, с безграничной любовью встречают
прибывших с фронта раненых.
Я видел наших детей в глубоком тылу, в тревожной прифронтовой полосе и даже на линии самого фронта. И повсюду
я видел у них огромную жажду дела, работы и даже подвига.
Пройдут годы. Вы станете взрослыми. И тогда в хороший
час отдыха после большой и мирной работы вы будете с радостью вспоминать о том, что когда-то, в грозные дни для
Родины, вы не болтались под ногами, не сидели сложа руки,
8 а чем могли помогали своей стране в ее тяжелой и очень
важной борьбе с человеконенавистным фашизмом.
(действующая армия. Комсомольская правда, 1941,
21 августа)
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ
Я помню первый день войны –
И страх, и лай зениток.
И об отце скупые сны –
Живом, а не убитом.
Война ворвалась стоном «Жди»
В бессонницу солдаток.
Еще все было впереди –
И горе, и расплата…
Еще впереди были горькие очереди за хлебом в голодных городах, и слезы возвращающихся людей в освобожденные села, где, как кресты, торчали трубы на пепелищах…
Тогда невыносимо трудно было всем – и старым, и солдатам,
и их близким… но особенно страдали дети. Страдали от голода и холода, от невозможности вернуться в детство, от
кромешного ада бомбежок и страшной тишины сиротства…
Я смотрю кадры военной хроники, и слезы перехватывают горло, потому что мальчишки, встающие на ящики,
чтобы дотянуться до станков, так похожи на моих дружков
по школе, так похожи на меня самого. В сердце и память
снова врываются те далекие пороховые годы. Как жили тогда мы, дети войны?
9 В. ДЕНИСЕНКОВ
Он пришел, когда мы после боя
Отдыхали в молодом леску.
Взгляд его и личико худое
Выражали ужас и тоску.
Маленький, лишь косточки да кожа,
Но в глазах струится жизни свет.
Он сказал, что звать его Сережей,
Что ему лишь шесть неполных лет.
В их деревню ворвались фашисты.
Дом спалили. Застрелили мать.
А его, направив в лес тенистый,
Сиротой пустили умирать.
10 ГРИЦКО
Геннадий Игнатьевич
1930 г.р.
11 ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НОВОСИБИРСКОГО
МАЛЬЧИШКИ
В конце 1920-х годов мои мама и бабушка (царствие им небесное!) перебрались из Каргата (они были батраками) в Новосибирск, на заработки. Новосибирск развивался очень бурно, и найти работу было достаточно просто. Мама вместе с
бабушкой зарабатывали уборкой квартир, клубов, магазинов.
В 1930 г. на свет появился я. Время было голодное, я часто
болел, фактически мама и бабушка жили для того, чтобы я
выжил. Жили где придётся, помню фанерную пристройку у
клуба Сталина (потом клуб Октябрьской Революции), сейчас
на этом месте автостоянка. Мама окончила Комвуз, стала торговым работником, меня устроила в детский сад Универмага
(детсад был на том месте, где сейчас дом с зелёными башнями, выходящий на площадь Ленина и Вокзальную магистраль). В этом детском саду и под прилавком Универмага, среди прекрасных людей, которые коллективно заботились обо
мне, я и рос, получая уроки жизни, научившись читать. Жизнь
была богата событиями, познаниями, впечатлениями, это было прекрасное детство. В 1936 г. умерла бабушка, которая жила ради меня. У меня появился отчим – Р.А. Молчанов.
Скитались, снимая не квартиру, как сейчас, а углы в комнатах, где уже жили семьи; потом жили в трехкомнатной коммуналке на 5 семей (Дом печатников, Трудовая 29, кв. 42).
В 1940 г. маму и меня разыскали и пришли к нам два лётчика – командиры, прошедшие Хасан и Халхин-Гол. Сказали, что командование авиачасти, в которой мой родной отец
служит в Толмачёво, поручило им узнать обо мне и помочь.
Потом всю войну до гибели отца в 1944-м (на стеле погибших во время войны новосибирцев – Белоусов И.Н.) мама
получала на меня по аттестату.
В предвоенные годы вся жизнь была пропитана подготовкой к большой войне. ОСОАВИАХИМ, Ворошиловские
стрелки, ГТО, лыжные пробеги, полёты краснокрылых истребителей над городом, военные и пионерские парады,
12 культ Красной Армии, парашютные вышки в парках, военные игры, уроки военного дела в школе, кинофильмы, песни
и марши, карикатуры в журналах – всё это скрепляло единый
дух народа, который и стал основой Великой Победы в 1945.
Я узнал о начале войны солнечным утром 22 июня 1941 г.
в Парке Героев Революции. Из чёрного круга репродуктора
на высоком столбе разнеслась речь Молотова. Много лет
спустя, когда я уже работал в ИГД, я привёл сюда моего немецкого друга Георга Эверлинга, с которым у ИГД были научные контакты, и рассказал о своём военном детстве.
3 июля 1941 года с замирающим сердцем мы слушали негромкую речь-обращение к народу И.В. Сталина. Его призыв
– «Победа будет за нами» стал единой целью народа. Только
сейчас мы, тогда 10-летние, хоть как-то можем оценить те
бесконечные лишения, потери, ту необозримую работу, которые страна смогла вынести ради Победы.
Появились эвакуированные. Мне довелось узнать ребятишек из Москвы, которые стали учиться в нашей 22-й школе и
жили в наших домах на Трудовой улице – Алика Сыркина,
Мишу Геккера, Наташу Степанченко и многих других. Особенно я подружился с Аликом Сыркиным. Впоследствии он
стал известным кардиохирургом, академиком медицины. В
Москве он жил на Пушечной, 9. Играли мы, конечно, в войну.
Алик был из образованной и культурной семьи. Очень часто
мы обсуждали прочитанные книги. Я многому от него научился. К сожалению, наши послевоенные пути разошлись.
В школе делились сводками Информбюро, обсуждали поражения и победы. Победы нас, как и всех, окрыляли. Все фанатично хотели на фронт, но нам было всего по 10–11 лет. Поэтому мы искали – ходили слухи, что есть военные (лётные)
училища, в которые якобы принимают с 12–14 лет; к сожалению, не нашли. В кружках изучали морское дело, оружие.
Иногда дежурили, охраняя школу по ночам. Мастерили деревянные автоматы, пулемёты, пистолеты для военных игр.
Помню первого увиденного офицера Красной Армии в
погонах, какая гордость охватывала всех при виде его; мы,
13 мальчишки, долго бежали за ним. Мы тоже стали рисовать
себе погоны.
Главной задачей для многих ребятишек стало – найти, где
будут продавать хлеб, как отоварить карточки. Моему отчиму, работнику милиции, полагалось 800 грамм, нам с мамой,
как «иждивенцам» – по 400 грамм. Но и за этими граммами
приходилось стоять часами каждый день. Позже стали прикреплять карточки к определённым магазинам. Стало больше
порядка, но стоять приходилось всё равно много часов. Так
же и за крупой (пшённая сечка), лапшой, сахаром. Потерять
или не отоварить карточки было жизненной трагедией. А
ещё надо было приносить на пятый этаж воду. В подъездах
не было света. Дверь в квартиру была напротив чердака, закрывалась на «честном слове», иногда ночью было страшно.
Готовили на коммунальной кухне на буржуйках. В школе
нам давали по серо-белой булочке, и мы с нетерпением ждали, когда принесут цинковый бачок с булочками и накидывались на них. А за какие-то выступления (мне доводилось
«горнить» с балкона в театре) давали ещё булочку и соевую
конфетку – вообще роскошь! А уж как кормили летом в пионерских лагерях – это была настоящая забота страны о детях.
Эту заботу надо поставить в тот же ряд, что и прекрасные,
решающие для будущей жизни детские сады; строительство
в годы войны Оперного театра; открытие ботанических садов; организацию филиалов Академии наук в Сибири и многое другое, чего сейчас страна лишена.
И вот незабываемый и многозначащий факт. В Доме печатников, где сейчас на Красном проспекте книжный магазин,
был магазин продуктовый с хлебным отделом. У прилавка
ежедневно стоял пленный немец с мешком – он просил хлеб
для пленных. И люди, молча, без разговоров и без упрёков отдавали ему из своих скудных граммов то, что получали в виде
«довесков». И я отдавал. Такова душа русского народа.
Для большинства из нас с конца весны и до осени длилась
картофельная эпопея, чтобы вырастить картошку надо было:
подготовить семена, посадить, прополоть, окучить, выкопать,
14 охранить, вывезти, перебрать, отобрать на семена для будущей весны, заложить на хранение. Землю давали довольно
далеко, приходилось в 3–4 часа утра идти на вокзал, ехать на
пригородных поездах, потом час-два идти пешком до поля, а
после дня работы проделывать это всё в обратном порядке.
Кроме картошки приходилось работать на огородах, своих и
совхозных, и я не слыхал, чтобы кто-нибудь из ребят роптал
на тяжёлый физический труд и голод, само собой разумелось, что это нормально.
Лазили по крышам – проверять светомаскировку, содержать в готовности оборудование против зажигалок – ведь
немецкий рейдер заходил в Обскую губу и обстреливал
Игарку. Но с крыши Дома печатников было так удобно смотреть на военные парады! Лётчик Тамара (фамилия) на истребителе вверх ногами пролетал прямо над нашими головами,
вызывая восхищение и любовь всего народа.
Был и свидетелем трагедий. Стоял у окна и видел взрыв
179 комбината (впоследствии «Сибсельмаш»). А в начале
лета 1943 года постоянное гудение над городом самолетов
чкаловского завода перешло в рёв, закончившийся взрывом –
летчик-испытатель Старощук направил неисправный самолёт в булыжную мостовую Красного проспекта (почти напротив теперешнего Дома быта). Он погиб. Я прибежал через
минуту, увидел дымящуюся воронку. Много лет потом я видел выделявшиеся оконные рамы в соседнем доме, и знал
почему они появились. Сейчас там установлена мемориальная доска в память о герое, ценой своей жизни спасшем много жителей Новосибирска.
Напротив нашего дома, через Красный проспект, был
госпиталь, и мы установили контакты с раненными. Один
из них, Коля Артамонов, после выписки зашёл к нам в
квартиру, попрощался, оставил мне извлечённые из его ран
осколки снарядов, оставил адрес в Москве – улица Восточная, 36.
Во время войны была открыта сеть ремесленных училищ.
Сын хозяйки комнаты, где мы снимали угол, Юра М. (он был
15 очень талантливым художником) поступил в РУ и приходил
домой, на зависть нам, в новенькой чёрной форме, рассказывал, что в ремесленном училище на завтрак давали какао.
Потом возле Окружного Дома офицеров выставили трофейную немецкую технику, это было очень поучительно –
такие громады, а побеждены нашим оружием и пленены. Мы
очень этим гордились.
Отчим мой работал в уголовном розыске, затем в ОБХСС.
Режим работы в милиции был с 10 до 17, и после двухчасового перерыва с 19 до 2-х часов ночи. Иногда по вечерам я
показывал сыщикам через фильмоскоп детские фильмы. Они
бывали очень довольны. Это были очень хорошие люди. Когда отчим бывал дежурным по городу, я приносил ему ужин.
Несколько раз в это время случались происшествия, и он
брал меня на выезд. Тогда ходили слухи о местной «Чёрной
кошке». Я присутствовал на похоронах следователя, погибшего при задержании бандитов.
Во время войны в первом подъезде Дома печатников жил
знаменитый сибирский баянист Иван Иванович Маланин.
Иногда по вечерам он выходил с инструментом в скверик во
дворе и играл. Это было чудо. Мы слушали его игру, особенно вальсы и «Синий платочек», военные песни. Тогда-то мне
захотелось самому научиться играть на баяне. Музыкального
образования у меня не было, но играть я научился. Мама купила мне баян, потом аккордеон (в 1946 г. он стал поводом
моей встречи с А.И. Покрышкиным), я стал играть в школе, в
клубе, в школе танцев, на вечерах. Зарабатывал.
Надо сказать, что во время войны концерты эвакуированных артистов сыграли огромную роль в поддержании патриотизма. На новосибирском радио ленинградцы Борисов и
Адашевский вели передачу «Огонь по врагу» и мы не пропускали ни одного выпуска. Они начинались заставкой:
«С боевою песней – это не впервой нам,
Бить врагов советской солнечной земли,
Боевую песню мы в былые войны
На штыках советских с честью пронесли.
16 Эх ты, песня – душа,
Песенка-красавица,
Больно песня хороша,
А врагу не нравится!»
Приезжали Л. Утёсов, К. Шульженко, Э. Рознер и другие.
Событием стало открытие в дни Победы Новосибирского
оперного театра, он строился все годы войны. Нашими кумирами были герои военных и исторических фильмов.
Вообще, я думаю, советские песни, музыка, кинофильмы,
стихи, проза, публицистика, спорт, юмор – будучи поистине
народными, не забываются и никогда не забудутся, вернутся
и сделают нашу жизнь, особенно жизнь молодых поколений,
человечной, патриотичной и просто осмысленной.
В 1944 г. был организован Западно-Сибирский филиал
Академии наук СССР. Его возглавил известный учёныйугольщик академик А.А. Скочинский. Первым институтом в
ЗСФ АН СССР стал Горно-геологический (ныне Институт
горного дела СО РАН). Его возглавил также крупный учёный-угольщик Н.А. Чинакал. После А.А. Скочинского ЗСФ
АН СССР вплоть до организации Сибирского отделения АН
СССР в 1957 г. возглавлял член-корреспондент АН СССР,
также угольщик Т.Ф. Горбачёв.
Всё это говорит об огромном запасе жизненных сил страны в советский период.
…А потом начались салюты в честь наших побед. Пришёл
«…на нашу улицу праздник»! Да ещё какой! Нам уже было
по 14–15 лет. Каждый салют был общей радостью. Вечером
на площади Ленина собирался «весь город». Лучи прожекторов, залпы орудий, весёлые и счастливые лица, счастливое и
тревожное ожидание Великой Победы. Мы тоже вместе со
всеми пережили эти трудные годы!
9 мая 1945 года свежим солнечным утром (мы жили уже на
Чаплыгина, 111) я, как обычно, пошёл в школу. Но дошёл
только до Красного проспекта – Победа! Я свернул в сторону
площади Облисполкома. Площадь уже была заполнена ликующим народом. Мне досталось место на крыльце тогда
17 Краеведческого музея. На балкон Облисполкома вышел Первый секретарь Новосибирского Обкома партии М.В. Кулагин.
Он закончил свою краткую речь словами «А теперь – гуляй,
Сибирь!» Это было счастье, оставшееся на всю жизнь!
Война с фашистской Германией закончилась. Через Новосибирск шли эшелоны с войсками, на Дальний Восток, закончить войну с Японией. Стали прибывать демобилизованные.
Первая встреча на вокзале была торжественной и со слезами.
Я фотографировал, но, к большому сожалению, за какую-то
мою провинность отчим уничтожил мои негативы тех лет.
В феврале 1946 г. проводились первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР. Естественно, что кандидатом в депутаты от Новосибирска стал Трижды Герой Советского Союза полковник Александр Иванович Покрышкин.
Он вместе с младшим братом Валентином Ивановичем, тоже
лётчиком, прилетел на родину для встреч с избирателями. В
один из дней от друзей моих родителей (они жили тоже на
ул. Чаплыгина, через три дома), к нам прибежала девушка и
сказала: «Генка, бери аккордеон и быстро к нам, у нас в гостях Александр Иванович и Валентин Покрышкины». Конечно, я сразу же собрался, взял свой «Emco» ¾ и пошёл к ним.
Вошёл в залу, увидел, что действительно скучновато, тихо, и
стал что-то играть. А дальше получилось совсем неожиданно
– мы с Александром Ивановичем ушли вдвоём в соседнюю
комнату, закрыли дверь и я стал играть для него. Он очень
удивлялся, как я умею играть, не зная нот. Рассказал, что
привёз с фронта аккордеон, хотел научиться играть, но у него
ничего не получается. Просил показать, как играть, я что-то
показывал. Так мы провели, насколько помню, 1.5–2 часа.
Александр Иванович спросил меня – что я думаю делать после окончания школы (тогда я учился в 8-м классе 10-й школы, мне было 15 лет). Конечно, я ответил, что пойду в лётчики. Однако, он мне сказал (это я помню почти дословно):
«Ну и зря, война кончилась, больше лётчики так не нужны.
Будешь в лучшем случае возить людей, будешь извозчиком.
Лучше ты после школы поступай в институт, получай граж18 данскую специальность, будешь работать». Не скажу, что
именно и только по его совету, но так в жизни у меня и получилось. Когда мы с Александром Ивановичем вышли к хозяевам и к гостям, Александр Иванович сказал, что ему нужно поехать к маме, засобирался, вызвал машину. Пришла
«Эмка». В машину он взял и меня, поехали на улицу Державина, к его маме.
Александр Иванович дал мне адрес своей квартиры в Москве на ул. Горького, дом 48, квартира 193, пригласил обязательно зайти к нему, когда буду в Москве. Я записал и запомнил адрес. К тому времени в Москве я ещё не бывал. В следующем, 1947 году, я попал в Москву в составе новосибирской спортивной делегации участников Первого послевоенного Всесоюзного парада физкультурников. На тренировках и
выступлениях по спортивной гимнастике в колонне РСФСР
(выступали на стадионе «Динамо» перед И.В. Сталиным) я
находился в Москве около двух месяцев, иногда порывался,
но в общем-то, постеснялся воспользоваться приглашением
Александра Ивановича, о чём сожалею.
Однажды, много лет позже, будучи в Москве, я вошёл в
свой гостиничный номер, и по телевизору услышал о том,
что скончался Александр Иванович Покрышкин. Я набрал
по телефону номер Нели (дочка тех наших друзей), она уже
знала, мы вместе погоревали. Закрылась ещё одна страница
жизни, связанная с той незабываемой встречей в 1946 году
15-летнего новосибирского мальчишки Генки Грицко с
Трижды Героем Советского Союза Александром Ивановичем Покрышкиным. Вечная память и слава Герою.
Уважаемые читатели! Рассказанное – фактические события, впечатления и чувства моего детства и юности, детства
и юности городского новосибирского мальчишки. Что мы
видели и что знали. Я осведомлён о том, что в жизни было,
есть и будет и хорошее, и плохое. Но дай Бог всем мальчишкам и девчонкам жить в такой же стране, в которой жили мы. Жизнь продолжается.
19 ЗВОРЫГИН
Леонид Васильевич
1931 г.р.
20 УРОКИ МОЕГО ДЕТСТВА
(собственное сочинение Зворыгина Леонида Васильевича, рождения 1931 года, месяца января, числа 22)
Мы, мой отец Василий Андреевич, мать Анна Алексеевна и сестры Вера, Екатерина, Людмила жили в поселке
Медведок Кировской области.
Приближалась война. Отцу предложили должность главного бухгалтера заготзерно. Семья поселилась в большой
комнате барака, смежной с конторой заготзерно.
Зимой вместе с новыми друзьями Генкой Черепановым и
Вовкой Кожевниковым ходил в школу (расстояние 3–4 км),
катался с горки на санках и самодельных лыжах, бегал по
перволедку затона, оступившись в воду не раз. Учился без
особого напряга и нажима, неплохо воспринимал математику, физику, географию. Хуже шел русский язык. Читал порядочно, разместившись на лежанке за «буржуйкой», где
была пробита дырка в стене с соседней комнатой для общения с другом Вовкой. Летом с друзьями рыбачили, собирали
грибы, зная особые места.
Окончив семилетку, старшая сестра пошла работать, и в
мои постоянные обязанности, без особого напоминания родителей, полностью вошли уход за коровой, овцами, поросенком.
От других домашних работ (например, мытья пола) мама
меня категорически отстраняла. «Ты что, девок полон двор».
Участвовал также с родителями в сенокосе, заготовке дров
для зимы. Эти первые навыки мне пригодились во всей моей
дальнейшей жизни. А пол потом научился мыть элементарно. Простой урок детства – трудиться, для любого человека,
живущего на земле, также необходимо, как и его рождение.
Летом 21 июня 1941 года отец, я и дядя Миша (муж сестры
отца, работавшего в военизированной охране заготзерно и
жившего с семьей в соседнем бараке) спали на сеновале над
срубленным загоном для скота за бараками. Рано утром пришла дежурная из конторы, разбудила нас и сказала: «Василий
21 Андреевич, война». Дальше было не до сна. Стал собираться
народ. Дядю Мишу мобилизовали в первые же дни войны. О
нем до сих пор ничего не известно, числится «без вести пропавшим». Отец пошел записываться на пункт добровольцем,
но ему, естественно, отказали, так как из-за травмы детства он
значился «непригодным к воинской повинности». Скоро в
штате заготзерно оказались исключительно одни женщины,
несколько стариков заведующие складами, директор Девятых
– из местных, и главный инженер – из приезжих (оба коммунисты, освобожденные от призыва «по брони»), отец.
В поселке появились репатриированные с Поволжья и
Прибалтики. Немецкий язык как раз начала вести учительница с Поволжья: интересно, доходчиво и усвояемо, что
мне очень помогло в общении с местными горняками при
работе в ГДР.
Приехавшие прибалты были, в основном, более почтенного возраста и достаточно обеспеченными. Одного из них
поселили у местных недалеко от заготзерно, он оказался
рыбаком, прихватившим в ссылку даже лодку шпонку, которую я увидел впервые. Попросил маму пообщаться с ним,
чтобы он взял меня в помощники гребцом. Он согласился,
по-русски не говорил, общались жестами. У него также была добротная снасть – сети, улов всегда был хорошим, которым делился со мной «по-братски». Но через непродолжительное время всех прибалтов снова собрали и отправили,
по-моему, в Казахстан.
Не было никаких признаков сгущения туч над Медведским заготзерно, не было никаких разговоров, что оно не
справляется с поставленными перед ним задачами. Гром
грянул среди ясного неба.
По предвоенному времени охрана «стратегически важного объекта» в виде деревянного забора из плах со щелями в
ладонь, высотой не более двух метров и колючей проволокой сверху, считалась удовлетворительной. В летнее время,
когда уровень воды в реке и затоне падал, по прибрежью
можно было проехать на танке. Да и обойти забор по воде в
22 любое летнее время не было проблемой. Этим мы и пользовались постоянно, потому что клев на территории заготзерно всегда был классный.
Зимой у забора наметало с обеих сторон сугробы снега
по самую макушку. Катаясь на лыжах, перешагнув через
колючую проволоку, мы снова оказывались на запретной
территории. Злого умысла не имели, нас просто выгоняли
подальше. Естественно, убирать снег было некому и нечем.
Для пущей важности у ворот заготзерно находился охранник в форме и с трехлинейкой, проверял пропуска.
В январе 1943 года на территории заготзерно случилось
ЧП. За забором, зарытыми в снег, нашли четыре мешка несортированного зерна. Приехали представители КГБ, начались разборки. Прямых злоумышленников не выявили, возникли претензии к руководителям. Директору и главному
инженеру вменили 58 статью (вредительство и потеря бдительности) и сразу взяли под стражу. Главному бухгалтеру,
то есть моему отцу, была предъявлена 102 статья (халатность). Началось следствие, и как понимал отец, не предвещавшее ничего хорошего. Были известны многочисленные
случаи, когда за несколько колосков сажали в тюрьму.
Для отца, вероятно, настал момент истины, он собрался
встретиться с дедом Андреем. До деда Андрея также дошли
слухи о случившемся ЧП. Запрягши в сани единственную, в
прямом смысле, оставшуюся тягловую силу в заготзерно –
мерина Сивого – закутав меня в тулуп, ранним утром тронулись в 18-километровый путь. Другой, основной тягловой
силой в войну и послевоенное время на сортировке, погрузке, транспортировке, разгрузке зерна были женщины, испытавшие по полной программе душевный и физический груз
того времени.
Отец с дедом обнялись, я пообщался с ним, бабушкой,
двумя тетями, вручил гостинцы: две булки черного хлеба и
сухари. Бабушка расплакалась и вместо так мною любимых
ватрушек показала каравай, где в долях присутствовала ржаная мука, лебеда и кора. Плата за трудодни, зарабатываемые
23 тетями в колхозе, была доведена до самого критического минимума. Так что вскоре от всех тягот самая молодая, веселая,
задорная тетя Маруся заболела и ушла в мир иной.
По привычке я забрался на полати, поглядывал на отца и
деда, прислушивался к их неторопливому разговору. Русский обычай не был нарушен – на крашеном столе стояла
бутылка светлой. Для такого важного случая отец прихватил ее с собой, а может и не одну.
Зимний день был коротким, начали собираться в обратный путь. Все расплакались (кроме меня), вероятно внутренне чувствуя, что встречаются последний раз. Проехали
село, поднялись на взгорок, и началось поле.
Отец, утомленный встречей, переживаниями и выпитым,
дал мне вожжи и сказал, что он немножко вздремнет, а Сивого понужать не надо, он дорогу домой всегда хорошо помнит. Окончательно стемнело и слегка запуржило. Тихо похрапывал отец, скрипели сани, мирно и не спеша Сивый вез
нас в темноту. И вдруг уперся головой в стог сена и начал его
жевать. С перепугу я заплакал, растолкал отца. Он меня успокоил, немножко поругал Сивого, развернул мерина и сани,
через некоторое время мы снова выехали на большак.
К утру были дома, отец собрался на работу, я – в школу.
Мама спросила отца, как там бытует тятя (по деревенски –
папин отец), он коротко рассказал о встрече.
Вернувшись из школы, мама меня попросила рассказать
о поездке более подробно. Я все изложил в деталях, не забыв о стоге сена. В итоге мама сильно расстроилась, а когда
появился отец с работы, ему досталось сполна:
– Голова твоя чем думала? Ты не только сам бы замерз,
ребенка бы угробил.
Мне было очень-очень жаль отца. Но я оправдывался
тем, что они сами много раз внушали – врать нельзя, нужно
говорить только правду. Хотя этот урок детства был с горьким привкусом, я старался также помнить о нем всю жизнь.
Следствие по делу ЧП в заготзерно прошло быстро. Суд
был назначен в Нолинске. Перед отъездом отец со мной
24 провел внушительную, душевную и на равных беседу. По
правде надо сказать – это был последний урок моего детства, хотя мне было всего 12 лет. Тезисы этой беседы таковы:
– Какой будет приговор, мне безразлично, я ни в чем не
виноват, буду проситься на фронт.
– В доме мужчина будет только один – ты, значит ты –
старший, поэтому за все несешь ответственность.
– Коль ты мужчина и старший в доме, то всю мужскую
работу должен выполнять сам.
– Нужно учиться: с пустой головой кашу не сваришь,
дом не построишь.
Приговор был жестким, всем троим определили значительные сроки наказания с правом искупить свою вину кровью на фронте. Этим правом они воспользовались. На суде
была только одна мама, через несколько дней их этапом отправили в Киров.
Боевой путь отца по времени и дислокации был очень,
очень коротким. Формирование штрафбатальона, короткая
политучеба и освоение первичных солдатских навыков,
фронт – операция по разблокированию героического города
Ленинграда. Всего четыре солдатских треугольника:
«Здравствуйте; приветы и поклоны тем-то, тем-то; Анка,
береги детей; рвусь на фронт». Потом длительное молчание
и похоронка: «Ваш муж, Зворыгин Василий Андреевич геройски погиб, защищая нашу Советскую Родину. Захоронен
в братской могиле, квадрат №–№ Тосненского района Ленинградской области».
И теперь даже по мелочам мне нельзя было ослушаться
отца.
Никаких детских игр в моей жизни больше не было. Овладев косой, старался не отставать от мамы. Ее предложение брать грабли в руки и начать вершить стог сена, считал
оскорбительным для мужика. В руках у мужика должны
быть вилы, чтобы пластами подавать сено на стог. По первому снежку вывозили это сено с лугов. Естественно, вручную: я – коренником в кошевке, мама – толкачом сзади.
25 Из ближнего леса подобрал весь сушняк на дрова, купили воз дров – с сестрой испилили, расколол. Потом эта процедура стала до старости развлечением и ощущением полезности.
Летом 1944 года нас попросили съехать из барака заготзерно. Правда, не на улицу, а в развалившийся дом колхозника. Заделал сквозные дыры, зашил и утеплил все окна, в
одной из комнат смастерил нары, на которых всей семьей
вповалку перезимовали 1945 год. Уроки готовили у «буржуйки», руки мерзли. Последние два года писали уже на
газетах. Под моей постоянной опекой были четыре сестры
(две двоюродные). Я не дрался ни с кем, но мне как-то удавалось добиться, что моих сестер никто не обижал.
День 9 мая 1945 года для меня очень значимый и незабываемый. Весенний, солнечный, радостный, питающий надежды. Школа была семилеткой, класс готовился к выпускным экзаменам. Известие о безоговорочной капитуляции
фашистской Германии, которое стало известно директору
школы Марии Андреевне Черняевой, подняло всех с мест.
Выбежали на площадь перед школой, клубом и поселковым
советом. Стал собираться народ. Ребята прыгали, скакали,
кричали. Взрослые обнимались. Начался торжественный
митинг – мы победили!
Окончательно кончилось детство. Позднее в памяти запечатлелось разрушенные и еще не восстановленные Ленинград и Лейпциг, Бухенвальд, Пискаревское кладбище,
Саласпилс. И братская могила на станции Любань, куда был
перезахоронен мой отец. С обелиском на крутом берегу
речки Тигода, видного издалека.
Мой сын своих дедов не видел. Но я ему очень благодарен за то, что он каждый год всей семьей приезжает 9 мая из
Санкт-Петербурга с букетом цветов на могилу деда и прадеда Василия.
Никто не забыт и ничто не забыто – для меня это остается
святым. Уроки детства формируют характер, принципы и
убеждения. Мне будет обидно, если кто-то скажет, что я не
прав.
26 ВСЕВОЛОД АЗАРОВ
ПАМЯТЬ
Вам, мальчикам и девочкам блокады,
Кому уже сейчас за пятьдесят,
Судьбы уроки повторять не надо,
Они в сердцах и памяти горят.
Вы их узнали в детстве на плакатах:
«Умрем, но Ленинград не отдадим!»
Вы погружали в лед огонь булата.
На смену приходя отцам своим.
Вам, что служили Матери-Отчизне
Под бомбами со старшими в ряду
Цветок поставлен на Дороге жизни
И памятник в Таврическом саду.
27 КУРЛЕНЯ
Михаил Владимирович
1931 г.р.
28 Моя семья – отец Владимир Иванович, мама Анастасия
Михайловна, сестры Валентина, Зинаида, Вера, Лидия и
брат Николай жили в поселке Болотное Новосибирской области. Отец работал на железной дороге, мама занималась
хозяйством.
Война ворвалась в мирную жизнь страны утром 22 июня
1941 года. Весть о ней, как раскат грома, прокатилась по
всем уголкам нашей Родины. Она поставила перед разными
поколениями невиданно трудные проблемы. Она явилась
огромным испытанием на прочность не только тех, кто сражался на передовой, защищая Отечество, но и для тех, кто
остался в тылу. Самоотверженный труд людей, их потрясающая самоотдача и чувство ответственности – все это я
видел своими глазами, будучи мальчишкой. На защиту своего народа встал и стар, и млад. Дух патриотизма сплотил
людей всех национальностей, нацелив их только на победу.
Патриотизм был как великая движущая сила.
Детский взгляд на войну быстро трансформировался под
напором реальных фактов. Кончилось наше детство, и началась трудная, полная забот жизнь, продиктованная войной.
С запада постоянно приходили поезда, заполненные до отказа людьми, главным образом из Ленинграда. Эвакуированных женщин, стариков и детей размещали практически в
каждом доме. Горе прибывших людей остро воспринималось местным населением. Оно было общим для всех, и мы
жили по принципу «доброе сердце»: старались приютить
несчастных людей, по возможности помочь и, прежде всего,
накормить. Всем тогда жилось холодно и голодно. Хлеб получали по карточкам, а в остальном выживали за счет личного хозяйства. Но самые тяжелые чувства оставляли прибывающие с фронта санитарные поезда с ранеными. Их
размещали в самой большой школе города, переоборудованной в военный госпиталь. Дети при первой возможности
пытались навестить солдат и оказать им внимание.
С фронта шли тревожные вести. И хотя Сибирь была далеко, его передний край проходил через каждую семью. На29 род остро переживал горечь неудач Красной Армии в первые дни войны. В тылу мы чувствовали, как трудно нашим
солдатам на войне, знали, что идет смертельная битва. В
этом мы убедились, когда к нам прибыли с фронта военные
экспонаты – немецкие трофеи. Это была своего рода выставка, которая размещалась в специальном железнодорожном вагоне, вход в нее был свободный. Взрослые и дети с
любопытством рассматривали оружие и обмундирование
немецких солдат и офицеров и убеждались, что им нелегко
на нашей земле. И это было отрадно. А после уроков мы
обычно бежали на железнодорожную станцию смотреть на
эшелоны с искореженной военной техникой, которую везли
на переплавку на Кузнецкий металлургический комбинат.
Война несла разруху, а в наших детских сердцах и фантазиях жила неистощимая тяга к созиданию.
Несмотря на все что происходило в мире, стране и вокруг
нас, люди ждали каждый день известий с фронта. Мы слушали радио, убегали с уроков в кинотеатр им. С.М. Кирова,
который был недалеко от школы, чтобы посмотреть кинохронику, киножурнал «Сибирь на экране», специальные
выпуски киносборников и замечательные фильмы того времени: «Два бойца», «Небесный тихоход», «Она защищает
Родину» и многие другие. Мы были патриотами и энтузиастами, искренне радовались за наших бойцов, восхищались
их отвагой. Мы воспитывались на патриотических фильмах,
литературе и жили с мыслью, что наша страна обязательно
победит, были глубоко уверены, что враг будет разбит! Победа будет за нами!
Нашему поколению, опаленному войной, было суждено
рано повзрослеть и безропотно переносить все обрушившиеся невзгоды. Мы выполняли посильную работу, помогая
железнодорожникам по очистке путей от снежных заносов,
колхозам и совхозам по уборке урожая, собирали металлолом и т.д., внося вклад в будущую победу. Закалка, которую
мы получили детьми в военные годы, работая наравне со
30 взрослыми, помогала нам во всей дальнейшей жизни и, пожалуй, самое главное, привила горячее желание учиться.
Оптимизм, любовь к Родине – важные слагаемые морального духа нашего народа – помогли выстоять и победить в четырехлетней, самой кровопролитной войне в истории ХХ в.
И вот 9 мая 1945 г. пришел долгожданный День Победы!
Мы были бесконечно рады этому событию. И нет таких
слов, чтобы передать наше душевное состояние. Из школы
все спешили на главную площадь города. Не шли, а бежали
по улице Ленина. А в наш поток вливались люди с соседних
улиц – Московской и Советской. Когда мы прибежали на
площадь, она была уже заполнена народом. Гул восторга и
радости, кто-то плакал от горя и утрат, кто-то просто молчал, сдерживая слезы. И, несмотря на то, что уже прошло
более шестидесяти лет, картина первого Дня Победы запомнилась на всю жизнь. Память хранит ее до мельчайших
подробностей, как будто это событие происходит сегодня.
Этот день вошел в историю страны как самый важный, самый светлый и дорогой, а сама война у нашего поколения
осталась частью жизни. Пусть он сохранится таким в умах и
сердцах будущих поколений народов как память о несгибаемых людях того времени, которые во имя жизни несли
свободу, гуманизм и спасли цивилизацию.
АЛЕКСЕЙ СУРКОВ
Можно снова из пепла поднять города,
Песней радость строительства взвить,
Но убитых детей не вернуть никогда
Раны сердца не заживить.
31 БОРИС ПОЛОСКИН
МУЗЫКА ЖДЕТ
Прошли и вдоль и поперек
Страницами истории.
И пыль из-под солдатских ног
Легла меж строк истории.
Пришли домой дожившие,
Пришли домой погибшие.
И лишь пропавших без вести
Сколько уж лет все нет и нет.
Когда на фронт солдаты шли,
Победно музыка звучала.
Живой, в веснушках и в пыли,
Пел неизвестный запевала:
«Когда вернусь – не ведаю,
Но возвращусь с победою,
Встречай с зарей лучистой.
Броня крепка и танки наши быстры!»
Охрипла музыка в боях,
Она по-прежнему старалась.
Но вот слышны в ее тонах
И боль, и радость, и усталость:
Пришли домой дожившие,
Пришли домой погибшие.
И лишь пропавших без вести
Сколько уж лет все нет и нет.
Хотя руины снесены
И подведен героям счет.
Еще не все пришли с войны,
Не все – и музыка их ждет…
32 КОРТЕЛЕВ
Олег Борисович
1932 г.р.
33 ВОЙНА И ДЕТИ В СИБИРСКОМ ТЫЛУ
Во время войны я находился в городе Ленинск-Кузнецкий
Кемеровской области (Кузбасский шахтерский город).
Я жил с отцом (Кортелев Борис Петрович), матерью
(Кортелева Любовь Афанасьевна), бабушкой (Пушкарева
Степанида Васильевна).
Отец после тяжелой болезни на шахте работать не мог.
Поэтому шахтерского пайка мы были лишены. Спасала нашу семью корова. Занимались сельским хозяйством. Заготавливали сено, сеяли просо, гречиху, садили картошку и
капусту. Около дома был небольшой огородик с грядками
огурцов и других овощей.
Из-за того, что отца парализовало, его на фронт не взяли.
До болезни он был начальником шахты им. С.М. Кирова, а
после работал начальником руководящих кадров треста Ленинуголь. Мать работала лаборантом в химической лаборатории. Бабушка не работала.
Я учился в школе. Во время войны закончил пятый класс. С
другими школьниками собирали теплые вещи для фронта, посещали госпитали – выступали перед ранеными с концертами.
Дома помогал родителям по хозяйству. Садил и копал
картошку, обмолачивал снопы проса, поливал капусту и т.д.
Летом ходили в согру за смородиной. (Согра – это кустарник по берегам реки Иня).
Чем мне запомнился день Победы?
Был жаркий сухой день. Мы с ребятами играли во дворе.
Вдруг раздались крики радости, зазвучала музыка. На улицу
высыпали взрослые. Все обнимались, плакали и смеялись.
Дома родители устроили праздничный обед. На столе
самое лучшее, из того, что было.
Отзвуки войны в Сибирском шахтерском
городке моего детства
Все мое детство связано с шахтерской судьбой отца.
34 Родившись в крестьянской среде он, после окончания рабфака и Сибирского технологического института в г. Томске, в
течение 20 лет работал на угольных шахтах Кузбасса.
В 1930 году началась его трудовая деятельность в г. Прокопьевск в должности заведующего горными работами на
шахте 3-3 Бис. До начала войны он был начальником шахты
2-2 Бис и им. Ворошилова в Прокопьевске, а также начальником шахты «Пионерка» и им. С.М. Кирова в г. ЛенинскКузнецкий.
Из его последней деловой характеристики: Б.П. Кортелев –
высококвалифицированный специалист с широким и разносторонним образованием, с огромным практическим опытом горного инженера.
Одновременно с ним закончили горный факультет в
Томске известные в стране специалисты, память о которых
сохраняется у сотрудников нашего Института. Среди них:
Т.Ф. Горбачев, В.Н. Леонтьев, Ф.А. Барышников, бывший
директор Сибгипрошахта Н.И. Заранкин.
Воспоминания о годах войны
Война застала нашу семью в шахтерском городе Ленинске-Кузнецком.
Я не могу в хронологическом порядке описать картину
нашего быта в этот период. Мои воспоминания носят фрагментарный характер.
Вот некоторые из них.
В самом начале войны отец тяжело заболел. Его парализовало и он не мог работать на шахте. Поэтому его не отправили на фронт и почти всю войну он проработал в тресте
Ленинуголь (сначала начальником отдела руководящих
кадров, а затем заместителем главного инженера).
Вспоминается забавный эпизод. Еще когда отец возглавлял самую крупную в городе шахту им. С.М. Кирова он
иногда брал меня с собой, так как с раннего возраста хотел
приобщить к шахтерскому труду.
35 Стоим мы в спецовке в ожидании клети (шахтный лифт)
перед спуском в шахту. Поднимается клеть и из нее выходит грязный, чумазый от угольной пыли главный механик
шахты. На шахте случилась авария с механизмами и он две
смены не выходил на поверхность. Увидев меня он сказал:
«Мальчик, никогда не будь горняком! Будь проклята эта работа». Но у отца было другое мнение. Он считал, что лучше
шахтерского труда нет ничего на свете, так как только в
шахте можно каждый день видеть результат труда. Это и
продвижение горных выработок, нескончаемый поток угля
на ленточном конвейере, непрерывное движение электровозов с вагонетками, дружный коллектив забойщиков и проходчиков. А как вкусно пахнет в шахте сосной, когда крепильщики топорами возводят деревянную крепь! Поэтому у
меня никогда не возникало сомнений о выборе профессии.
С 10-летнего возраста я знал, что буду горняком.
Город Ленинск-Кузнецкий в 1941 году
Жилье в городе состояло в основном из одноэтажных
длинных бараков, в меньшем количестве присутствовали
бревенчатые двухэтажные восьмиквартирные дома. В одном из них мы и прожили всю войну.
Каменных зданий было мало. Самые большие из них
принадлежали горному техникуму, дворцу культуры и кинотеатру.
Отопление домов было печное и в городе постоянно
ощущался запах дыма.
Улицы были вымощены булыжником. Вдоль дороги из-за
грязи сооружались деревянные тротуары. Рядом протекала
небольшая река Иня, которая снабжала город питьевой водой.
Непосредственно в городе находились три действующие
шахты: им. Е. Ярославского, им. С.М. Кирова и шахта «А».
Каждая шахта имела свой терриконик – породный отвал, на
который вагонетками вывозилась из шахт горная масса от
проходки штреков по углю с присечкой породы. Это были
высокие конусообразные горы, которые от самовозгорания
36 угля постоянно дымились. На террикониках постоянно копошились люди, собирая куски угля для отапливания домов. Были случаи, когда люди проваливались в выгоревшую яму, получали ожоги и даже погибали. Но это никого
не останавливало, так как уголь бесплатно получали только
работники шахт.
В настоящее время террикоников в городах нет. С целью
уменьшения ущерба для окружающей среды породные отвалы стремятся размещать за пределами промплощадок или
в выработанном пространстве.
Школа
В отличие от современного торжественного приобщения
первоклассников к школьному образу жизни, первое сентября 1940 года было обыденным. Нас, малышей, собрали
на крыльце одноэтажной школы, провели перекличку и развели по классам.
В дальнейшем, почему-то, переводили в разные здания.
Запомнилось помещение бывшей совпартшколы, расположенное в глубине сквера героев гражданской войны. В
сквере было два захоронения с обелисками, на одном из которых было написано: «Падшим от рук Колчака» и перечислены 20 фамилий, а второе – могила красного командира. К школе вела аллея, обрамленная кленами. Высокие
клены осенью осыпались обильной листвой и ребята весело
барахтались в больших лиственных кучах, подбрасывая
вверх семена кленов в виде пропеллеров.
Позднее, дольше всех занятия шли в двухэтажной бревенчатой школе. На второй этаж с улицы вела внешняя деревянная лестница, а внутри классной комнаты в стене находилась печь.
В это время на дворе стояли сильные морозы (до – 55ºС).
Кто жил далеко, в школу не ходили, поэтому в классе занимались 5–7 человек. Меня заматывали шалью и утепляли так,
что видны были только глаза. Обязательны были валенки,
теплая шапка с завязанными ушами и овчинные рукавицы.
37 Зато в классе всегда было тепло. Около печки стояла углярка, полная угля, и техничка заходила во время урока в
класс и подбрасывала в печь уголь.
У каждого ученика была своя чернильница – непроливашка и перьевая ручка. В ручку вставлялись металлические перья: «лягушка», «цыганочка», «рондо» и «№ 86».
Предпочтение отдавалось последнему. Тетрадей было мало
и мы писали между строчками в старых книгах.
Предметом гордости были полевые сумки на тонких ремешках. Портфели и рюкзаки были не в моде (да их и не
было), особенно ценились офицерские планшеты, которые
по бартеру приобретались в госпиталях у раненых бойцов.
Только в конце войны нас перевели в современную пятиэтажную каменную школу. Эта школа располагалась далеко
от дома и добираться до нее надо было пешком через пустырь около часа.
В новой школе нам преподавали военное дело. Мы разбирали карабин, маршировали в школьном дворе, преодолевали полосу препятствий. В военное дело входила и физкультура. Уже тогда мы пробегали на скорость 100 метров и
1 километр.
Запомнилось, что военруком тогда у нас был артиллерист
Герой Советского Союза Шилин Афанасий Петрович. Он
долечивался в госпитале и одновременно обучал мальчишек
военному делу. После выздоровления он ушел на фронт и
впоследствии стал Дважды Героем Советского Союза.
Зимние каникулы
Самым счастливым временем были каникулы. Зимой в
Новый год наступала пора елок. Заранее был составлен график. В каждой семье в определенный графиком день устраивали для ребят праздник елки. Все зимние каникулы каждый день нужно было идти куда-то в гости. Это и соседи
по дому, друзья семьи, сослуживцы родителей, друзья по
школе.
38 На елках было весело. Пели, читали стихи, придумывали
активные игры. В каждом доме был патефон и набор пластинок. Почти везде звучала модная тогда «Рио-Рита» и
«Фиеста». Были угощения, чаепитие, а в конце каждому полагался подарок. Гость должен был подойти к елке и выбрать понравившуюся ему игрушку. У меня долго хранился
ватный кораблик с мачтой и бумажным парусом.
Так как мой день рождения почти совпадает с Новым годом, однажды мои родители сделали мне новогодний сюрприз. Они всегда мечтали, чтобы я играл на каком-нибудь
музыкальном инструменте, и подарили мне скрипку. Где
они ее приобрели – не знаю, но никто мне не сказал, что
смычок для игры на скрипке натирают канифолью. Так как
канифоли не было, скрипка молчала много лет.
Несмотря на мороз мы много времени проводили на улице. Недалеко от нас когда-то была шахта им. Энгельса. После ее закрытия остались холодные и не очень высокие породные отвалы. Оказалось, что это отличное место для катания с гор. Ребята прокладывали лыжные трассы, делали
из снега трамплины, изготавливали из ящиков сани для скоростного спуска (прототип бобслея). Дно ящика удобрялось
коровьим навозом, замораживалось и выравнивалось. Получалась очень скользкая поверхность. Устройство с мальчишками просто летело под гору. Но однажды кто-то где-то
достал большую лыжу от двухкрылого самолета и «бобслей» пришлось забросить.
Другой вид спорта – коньки. Залитых водой катков в городе не было, поэтому катались по заснеженным и укатанным дорогам и тротуарам. Лучшими коньками были «дутыши». Они привязывались к валенкам сыромятными ремнями
с помощью палочной закрутки. Любимым развлечением
конькобежцев была погоня за грузовиками. Во время войны
их было всего два вида: ЗИС-5 и «полуторка». Ребята привязывали к длинной веревке крючок-якорь и забрасывали его в
кузов проезжавшей машины, после чего, уцепившись за веревку, победно мчались по дороге вместе с грузовиком.
39 У меня был вариант получше. В это время у нас была собака, звали ее Нерка. Это была взрослая, очень сильная немецкая овчарка из вневедомственной охраны. Держась за
поводок я науськивал ее на проезжающую машину, и она
здорово тащила меня на коньках вслед за машиной, иногда
даже обгоняя ее.
Но самым захватывающим был длинный и крутой спуск
по дороге к реке Иня. Здесь были и скорость, и длительность процесса и адреналин. Жаль только, что потом долго
возвращаться наверх.
Лето
Три года каждое лето я проводил в пионерском лагере
близ деревни Красноярка, в 15 км от города. На берегу небольшой речушки на полянке располагался пионерский лагерь, состоявший из 6–8 брезентовых военных палаток, навеса над обеденным столом и палаток для обслуживающего
персонала. В каждой палатке размещалось 10 человек. Земляной пол, проход и с двух сторон стояли спальные нары.
На нарах стелились матрасы, покрытые солдатскими одеялами, и набитые соломой подушки.
Лагерь просыпался под звуки горна. После зарядки выстраивалась линейка, на которой объявлялся распорядок дня
и предстоящие мероприятия.
После завтрака (пищу готовили в полевых кухнях) наступали трудовые будни. Благоустройство территории, сбор
лекарственных трав (ромашки), помощь колхозу (прополка).
После обеда и отдыха были военные игры. Разведка, поиски запрятанных мин, обнаружение противника и т.д.
Самым неприятным было обилие комаров, мошки и клещей. Не было дня, чтобы в кого-нибудь не впился клещ.
Однако, все к клещам относились спокойно. Его выковыривали, ранку дезинфицировали и о нем забывали. Ведь случаев заболевания энцефалитом не было. А от комаров устраивали дымокуры.
40 В воскресенье приехавшие родители разводили своих детей по кустам в разные стороны. Моя мать на какой-нибудь
полянке расстилала скатерть, доставала большую с узким
горлышком бутылку топленого молока и разрезала на куски
ею приготовленный огромный кекс. Все, что съесть было невозможно, забиралось на вечер для друзей. Лагерная жизнь
заканчивалась веселым большим пионерским костром.
После лагеря в городе происходили дворовые игры. Наиболее популярные были: пристенок, бабки, поп-гоняла, чика. Почти все они были связаны с монетами, которых у всех
было очень мало. К спортивным мероприятиям можно отнести «зоску». Это кусочек свинца, прикрепленный к небольшой лохматой овчинке. «Зоску» подбивают вверх стопой ноги, не давая ей упасть. Кто больше раз подобьет – тот
победитель. Некоторые могли так делать очень долго. Потом «зоска» перекочевала в школу и на переменах то там, то
сям, можно было наблюдать эти соревнования.
Еще один забавный спортивный вид военного детства –
это катание колес с помощью изогнутого прута-держателя.
Для колеса годился средний кружок от печной плиты, а
держатель изгибался из толстой проволоки. Надо было бегом заставлять колесо катиться в нужном направлении. В то
время в Ленинске это было повальное мальчишеское увлечение. Каких только видов колес не было на улицах. От самых маленьких до велосипедных.
Иногда игры носили опасный характер. В бывшем здании шахты, недалеко от нашего дома, работал карбидный
завод. Вместе со шлаком на свалку попадали кусочки карбида. Мальчишки узнали, что если в жестяную банку положить карбид, а потом намочить его, то выделяется взрывоопасный газ (ацетилен).
Находили на свалке кусочки карбида, пробивали в консервной банке отверстие, мочились на нее, а потом на длинной палке подносили к отверстию огонь. Банка с оглушительным ревом взмывала вверх к неописуемой радости собравшихся.
41 До сих пор удивляюсь тому, что никто не пострадал.
Был случай уже в Новосибирске. На берегу Оби два
мальчика проделывали тот же опыт. Но вместо жестяной
банки у них была стеклянная бутылка. После взрыва израненного осколками стекла мальчишку в тяжелом состоянии
скорая помощь увезла в больницу.
Нужно отдать должное нашей компании. Мы никогда не
дрались. Ни между собой, ни с другими. Но постоять друг
за друга могли, и с нами не связывались. Нас было человек
6–8. Среди нас были русские, украинцы, татары, евреи, но
никакой расовой вражды не только не возникало, но даже
на ум никому не приходило. Все были равны между собой.
В то же время на соседних улицах, да и в городе, происходили постоянные драки и криминальные разборки. Ситуация была неспокойная. Говорили, что она связана с дезертирами, которые грабят и убивают. По ночам ходить было опасно. Особенно плохой славой отличался Журинский
лог, находящийся за стадионом. Но это было далеко от нашего дома.
Среди нас были интересные ребята. Так, Игорь Москаленко все время что-то придумывал и конструировал, например, тачку по модели лодки с резиновым двигателем. И
каждый раз сплачивал ребят на какую-нибудь постройку.
Володя Нефедов хорошо играл на балалайке и часто демонстрировал это. Жаль, что я не знаю их дальнейшую судьбу.
Военный быт нашей семьи
До начала войны отцу выделили трехкомнатную квартиру по улице Ленина на втором этаже двухэтажного дома.
Наша семья состояла из 4-х человек: отца, матери, меня и
бабушки. С начала войны к нам присоединилась мамина
племянница 16 лет.
С захваченных немцами территорий в Сибирь (и Ленинск-Кузнецкий в том числе) был направлен поток эвакуированных специалистов и беженцев. Начались уплотнения
жилых помещений. Это коснулось и нас. В одну маленькую
42 комнату вселился артист Шмаков, а во вторую – самую
большую – бывший начальник из Донбасса Завалишин с
женой и двумя дочками. Жена и дочки поражали своими
размерами, уж очень они были толстые. Вместе с ними прибыл багаж, который заполонил почти все свободное пространство. Так в коридоре стояли две большие, привезенные
с Украины, бочки с соленым салом.
Итак, нас стало 10 человек в одной небольшой квартире.
Завалишина назначили начальником шахты им.
С.М. Кирова, где раньше работал отец. Шмаков стал играть
в местном драмтеатре. Когда-то он снялся в кино в роли комиссара, который боролся с басмачами. Он считал себя великим и неотразимым. Вскоре к нему стала приходить актриса, которая играла Лису Патрикеевну. Благодаря этому я
имел возможность посещать все спектакли с ее участием.
Моя кузина Лиля поступила в ремесленное училище, после окончания которого ее направили на работу в шахту.
Спустившись под землю только один раз, она так испугалась, что на другой день на работу не вышла. Кончилось это
для нее плачевно. За дезертирство с трудового фронта ее на
год посадили в тюрьму. После тюрьмы она уехала к мачехе
в г. Киселевск.
Завалишины прожили с нами около года, а потом им нашли отдельную квартиру. После освобождения Донбасса
они отбыли на свою родину. Шмаков дождался снятия блокады Ленинграда.
Из-за болезни отца достаток в семье был небольшой. Приходилось заниматься натуральным хозяйством. Здорово нас
выручала корова. Чтобы ее содержать нужны были сено и
картошка. Поэтому отец договорился, чтобы ему на конном
дворе давали лошадь, которую он сам запрягал и мы осваивали земельные угодья на подсобном хозяйстве какой-нибудь
шахты. Садили загон (10 соток) картошки, косили с запасом
на всю зиму сено, сеяли просо, гречиху. Возле дома имели
небольшой огородик с навозными грядками под огурцы. На
берегу реки Иня нам выделяли участок под капусту.
43 В этой связи мне приходилось летом помогать родным
по хозяйству. В мои обязанности входило каждый день сдавать государству 3 литра молока, получать в столовой по
талонам супы с клецками, кашу, отоваривать хлебные карточки, ходить с матерью поливать капусту, встречать стадо
и загонять в стайку корову.
Однажды приобрели поросенка. Хорошо его кормили, он
раздобрел и его превратили в мясо. Но на этом все и закончилось. Утром обнаружили, что всю свинину украли. Еще
большая неудача постигла лично меня. Среди мальчишек
распространилось хобби – разводить кроликов. Я тоже с согласия родителей приобрел шиншиллового красавца. Дома
держать его было негде, и я организовал ему загородку на
сеновале. Утром, придя его покормить я обнаружил, что моего любимца сожрали крысы. Жалко мне его было до слез.
После этого я крыс возненавидел. С ребятами мы наделали самодельные луки, стрелы с жестяными наконечниками
и стали охотиться на крыс, которых в коровнике было великое множество. К сожалению, ни одной крысы убить мне не
удалось. Пока стрела летит – крыса успевает юркнуть в
дырку. Очень проворные твари.
Отзвуки войны в сибирском городке
Война напоминала о себе обилием госпиталей с ранеными бойцами. Почти во всех каменных зданиях размещались
лазареты.
Школы оказывали шефскую помощь, которая заключалась в сборе вещей, дежурстве в палатах у тяжело раненых,
написании писем, устройстве концертов.
Каждый ученик должен был подготовить свой концертный номер. Мой выбор пал на декламацию стихов. Несмотря на неэффектную дикцию, я выучил и читал раненым
длинную поэму Симонова «Сын артиллериста». Чтение занимало много времени, так как палат было много и в каждой надо было повторять этот длиннющий текст от начала
до конца, пока в поэме раненый сын не скажет отцу крыла44 тую фразу: «Ничто нас в жизни не сможет вышибить из
седла!». Раненым это нравилось, а у нас появлялось чувство
причастности к борьбе с врагами.
Много выздоравливающих в пижамах гуляло по городу.
Часто их видели на базаре, где можно было купить, например, булку хлеба, бутылку водки (или самогона) и на закуску кусок крепкого холодца со светлой прослойкой, который
не разваливался в руке.
Бойко шла торговля табаком-самосадом. Почти в каждом
огороде рос табак. Умельцы его сушили, добавляли для аромата цветочки, крошили, ссыпали в мешочки и несли на базар.
Моя бабушка, Степанида Васильевна, приноровилась рядом с табачниками торговать старыми газетами. Из-за нехватки папиросной бумаги газеты хорошо раскупались курильщиками на закрутки или «козьи ножки». Иногда выручки хватало даже на то, чтобы купить четушку водки.
Кроме продавцов табака наблюдалось обилие торговцев
подсолнечными семечками. В то время в какой огород не
заглянешь – везде желтеют в изобилии подсолнухи. Мальчишки использовали подсолнечниковые стволы как шпаги и
весело ими фехтовали, изображая бойцов на фронте.
Культура и искусство
Во время войны в городе был драматический театр, театр
оперетты, несколько кинотеатров и детская музыкальная
школа.
Один из кинотеатров был летним и мы могли бесплатно
через забор смотреть кинофильмы. Фильмы военного детства: «Чапаев», «Волга-Волга», «Цирк», «Веселые ребята»,
«Похождения Швейка» и др.
Особый период детства связан у меня с музыкальной
школой. Директором школы был доцент Ленинградской
консерватории Болдырев Николай Борисович. Он так интересно вел занятия по музыке, что желающих ходить в эту
школу было очень много. Меня он учил игре на фортепиа45 но. Кроме этого мы изучали сольфеджио, историю музыки,
хоровое пение.
Николай Борисович был не только прекрасным педагогом, но еще он сочинял музыку. Его детская опера «Морозко-ёлкич» имела большой успех. Вся музыкальная школа
принимала участие в представлениях. Там были запоминающиеся песенки белочки, зайчиков, волка, деда Мороза.
Например:
Я белочка чики-чок,
У меня в дупле просторно,
И запасов там ларек.
Я хозяйственна? – Бесспорно!
Детская музыкальная школа располагалась в городском
доме культуры, занимая в нем одно небольшое крыло – 4
комнаты. Все здание было отдано театру оперетты. Приходя
на занятия, мы часто присутствовали на репетициях. С тех
пор надолго запомнились мелодии и арии из оперетт
«Сильва», «Цыганский барон», «Марица», «Баядерка» и др.
Но больше всего нравилось лазить по стеллажам и лестницам и рассматривать декорации.
После трех лет занятий с Николаем Борисовичем на конкурсе музыкальных школ в г. Кемерово я завоевал призовое
место, исполняя красивый вальс Аренского. Кроме того я
аккомпанировал моему другу Эдуарду Сломчинскому, исполнявшему на скрипке «Тамбурин» композитора Рамо.
Эдик был талантливый скрипач. Ему пророчили большое
будущее, но вскоре на охоте кто-то прострелил ему кисть
левой руки. Со скрипкой было покончено, но он занялся аккордеоном и стал одним из лучших виртуозоваккордеонистов страны. Недаром его приняли в оркестр
Аркадия Райкина.
Последние годы он жил в Петербурге. Закончил два института, работал директором Петербургского дома кино,
писал музыку и хорошие песни, был музыкальным редактором многих фильмов. Жаль, что сейчас его уже нет среди
живых.
46 Азартные игры во время войны
В сороковые годы не было игровых автоматов и казино.
Для мальчишек были доступны другие денежные развлечения. Например, игра в карты – игра вдвоем под названием
«бура» или «три листа». Побеждает тот, у кого более крупное
сочетание очков из трех сданных карт. Расчет, как правило, –
огурцы. Надо было под покровом темноты лезть в чужой
огород и рвать чужие огурцы. Иногда нарывались на бабок –
хозяек огорода и получали порцию крапивы. Бабкам не нравилось, что вместе с огурцами обрывались огуречные плети.
Пристенок. Это игра на монеты. От удара о стенку монета ложилась на утрамбованную землю. Следующему игроку
надо было так ударить о стенку своей монетой, чтобы она
легла как можно ближе к предыдущей. Если до чужой монеты можно было дотянуться растопыренными пальцами,
то чужая монета – твоя.
Чика. На земле палкой обозначалась черта. На нее стопкой укладывали монеты. Чем больше игроков, тем выше
стопка. Отступая от черты несколько шагов, игроки поочереди кидали «биты» – увесистые кружки из металла.
Очередность битья по стопке монет устанавливалась от
близости брошенной биты к черте. А потом первый разбивает стопку так, чтобы монеты переворачивались. И били по
ним до тех пор, пока удавалось хоть одну из них перевернуть. Затем то же проделывал другой, третий и т.д. перевернутая монета считалась трофеем.
Бабки. Так как многие семьи держали коров, которых
иногда съедали, то при варке холодца оставались небольшие косточки – бабки. Их-то и использовали для игры.
Вдоль черты устанавливали ряд бабок, под которые клали
монеты. С расстояния нескольких шагов в бабки бросали биты. Кто сваливал бабку, тот получал открывшуюся монету.
Богатыми от этих игр никто не стал. Но играли мальчишки азартно и с удовольствием. Одна проблема – где достать
монеты, чтобы их проиграть. Я клянчил их у матери.
47 День победы
Был теплый солнечный день. Мы по каким-то мальчишечьим делам залезли на крышу высокого сарая. В середине дня распахнулись окна близлежащих домов, раздались
крики, люди стали выбегать на улицу. Всеобщее ликование
с радостью и слезами: «Закончилась война!».
У нас во двор вынесли столы. Принес кто что мог из еды.
Появилось вино и брага. Заиграл патефон. Люди обнимались и чокались стаканами. Это продолжалось до позднего
вечера. Нам тоже досталось всякого угощения и приподнятого настроения.
Эпилог
С тех пор прошло много лет. Уже отметили 67 годовщину нашей победы под Сталинградом, а память сохранила
эпизоды жизни в те детские суровые военные годы.
Как бы не было тяжело нашим родителям, запомнилось
как они заботились и сохранили своих детей. Детям были
предоставлены возможности учиться и развиваться. А главное было самосознание о своем предназначении быть человеком.
Совместное дружеское проживание семей в одном доме и
приятельские отношения ребят во дворе воспитали в детях
войны чувства взаимовыручки и верности данному слову.
Среди нас не было предателей, ябед и подхалимов.
Думаю, что атмосфера военных лет воспитала достойных
людей, которые продолжили славные победные традиции
своих отцов. Жаль, что со многими из них не пришлось повстречаться.
48 Олег Кортелев в верхнем углу третий слева.
г. Ленинск-Кузнецкий (Кузбасс), ср. школа № 10
класс 6 «Б». 25 февраля 1945 г.
Артист Шмаков М.А. (роль комиссара в довоенном
фильме про басмачей). Жил в ЛенинскеКузнецком в эвакуации в 1942–1944 гг.
49 7 ноября 1945 г.
г. Ленинск-Кузнецкий. Домашняя выучка
Олег Кортелев. 17 марта 1944 года.
г. Ленинск-Кузнецкий
50 Олег Кортелев и
Эдуард Сломчинский
г. ЛенинскКузнецкий. 1945 г.
Олег Кортелев с мамой Пушкаревой
Любовью Афанасьевной.
г. Ленинск-Кузнецкий. Август 1945 г.
Олег Кортелев – студент первого курса
горного факультета Томского политехнического института им. С.М. Кирова.
1951 г.
51 КОНСТАНТИН СИМОНОВ
СЫН АРТИЛЛЕРИСТА
Был у майора Деева
Товарищ — майор Петров,
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов.
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде,—
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
— А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!—
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер,
Свалится и захнычет.
— Понятно, еще малец!—
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
— Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
52 Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться — это б здорово!
А писем он не любил.
Но оттого, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Часто он вспоминал.
Десять лет пролетело.
Кончилась тишина,
Громом загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на Севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На Юге дрался Петров.
Потом, приехавши с Юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?»—
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла...
А вскоре в один из пасмурных
53 Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал.
Лишь басок лейтенанта
О чем-то напоминал.
— А ну, повернитесь к свету,—
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос.
А что усы — так ведь это
Сбрить!— и весь разговор.
— Ленька?— Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
— Значит, окончил школу,
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.—
У Леньки в глазах блеснула
Непрошеная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
— Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
54 Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, обязан
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
— По вашему приказанью
Явился, товарищ майор.
— Ну что ж, хорошо, что явился.
Оставь документы мне.
Пойдешь один, без радиста,
Рация на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно?— Так точно, ясно.
— Ну, так иди скорей.
Нет, погоди немножко.—
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:—
Идешь на такое дело,
Что трудно прийти назад.
Как командир, тебя я
Туда посылать не рад.
Но как отец... Ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
— Отец,— сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
— Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать,
Раньше других я должен
55 Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
— Понял меня?— Все понял.
Разрешите идти?— Иди!—
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам.
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать... Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час... Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два... Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три... Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух —
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
— Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координаты три, десять,
Скорей давайте огня!—
Орудия зарядили,
56 Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
— Немцы правей меня,
Координаты пять, десять,
Скорее еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
— Немцы вокруг меня,
Бейте четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав:
Четыре, десять — как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
«Огонь!»— летели снаряды.
«Огонь!»— заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било шесть батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
— Молчал: оглушило взрывом.
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
57 Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
— Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота —
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только... совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
— Держись, отец: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!—
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
58 Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
59 МАТТИС
Альфред Робертович
1932 г.р.
60 В июне 1941 г. наша семья жила в деревне Выкрестово
Ново-Усманского р-на Воронежской обл. (4 км от окраины
Воронежа).
Отец Маттис Роберт Петрович работал старшим селекционером в Госплемрассаднике крупного рогатого скота,
занимался разведением симментальской породы коров в
СССР. Мать Мария Юльевна преподавала иностранный
язык в школе. Сестра (родилась в октябре 1930 г.) окончила
3 класс. Брат – родился в марте 1941 г. Я – (родился в декабре 1932 г.) окончил 1 класс.
В середине октября семья была эвакуирована в Сибирь,
жили в селе Сидорово Старо-Кузнецкого р-на Кемеровской
области, (правда Кемеровская область была образована в
1943 г.)
Условия существования, как у большинства населения
СССР, были трудными, особенно в сельской местности в
колхозах, где, в отличие от городов, не было продовольственных карточек, не было зарплаты.
Работали за, так называемые, «трудодни», но весь урожай в колхозе сдавался в госпоставки и трудодни практически ничем не оплачивались. Выживали за счет приусадебных участков и скота (коровы, куры, поросята, овцы) в личном хозяйстве. При этом за коров и овец еще платили налог.
Нашей семье было «легче», т.к. коровы и овец мы не имели.
Сильно «облегчало» жизнь и то, что все имущество семьи
помещалось в трех небольших чемоданах, плюс то, что было на нас надето в момент эвакуации.
Отец был призван в трудармию. Мать работала в колхозе
на разных работах.
Сестра и я зимой учились в школе, летом – обрабатывали
свой огород, а я еще работал в колхозе (на лошади окучивал
картошку, возил силос, в бригаде копал картошку, и проч.).
Сестра присматривала за братишкой и в значительной мере
вела домашнее хозяйство.
О победе узнали от шофера проезжавшей машины.
Праздника не было, т.к. почти в каждой семье были погиб61 шие, было много женских слез. Радость в село пришла
позднее, когда спустя несколько месяцев стали возвращаться немногочисленные уцелевшие солдаты.
В сентябре 1946 г. мы переехали в г. Новокузнецк (тогда –
г. Сталинск).
ВЛАДИМР ВЫСОЦКИЙ
БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ
…все жили вровень, скромно так, –
Система коридорная,
На тридцать восемь комнаток
Всего одна уборная.
Здесь на зуб зуб не попадал.
Не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал.
Почем она – копеечка.
…не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу,
И плевал я – здоровый трехлетка –
На воздушную эту тревогу.
Да, не все то, что сверху, – от Бога, –
И народ «зажигалки» тушил;
И как малая фронту подмога –
Мой песок и дырявый кувшин.
62 ШАДРИН
Юрий Александрович
1933 г.р.
63 МОЕ ПРЕДВОЕННОЕ И ВОЕННОЕ ДЕТСТВО
Военное детство детей, рожденных в конце
20-х и начале 30-х годов 20-го века трудно
оторвать от довоенной жизни советской
детворы. Поэтому в своих воспоминаниях мне
хотелось отразить психологические стороны
жизненного перехода предвоенных детей с их
детским восприятием окружающей жизни,
несмотря на негативы тогдашнего периода, в
другой мир, ставшим в одночасье совершенно
не детским.
Я пишу о детях своего двора, которые жили в пролетарском социалистическом городе и не знали, что ещё есть и
другое детство – трагическое и печальное, репрессированное и голодное (дети Поволжья). Так что мне и моим друзьям с довоенным детством повезло.
В общем, предвоенное детство проходило под аккомпанемент благодарности за «наше счастливое детство». Оно и
действительно, на мой тогдашний взгляд, было счастливым,
потому что рядом были мама Антонина Федоровна с папой
Александром Васильевичем, гарантированные хлеб из
«хлебной развозки» и продукты по «заборным книжкам»,
кино про легендарного Чапаева и про трех танкистов,
смешного Чарли Чаплина, дары природы из соседних перелесков, маёвки с демонстрацией солидарности с угнетенными народами, лапта и «чижик», песня про Каховку, а
также горячая уверенность в том, что «чужой земли мы не
хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», потому что
есть народный комиссар Клим Ворошилов, которому обещали, что «если на войне погибнет брат мой милый, пиши
скорее мне, я быстро подрасту и встану вместо брата с винтовкой на посту».
Война поставила наше детство в систему других измерений, мы начали воспринимать нашу страну и весь мир со64 вершенно в другом масштабе, мы вдруг узнали географию
нашей страны, названия ее городов (больших и малых) не
по книгам и учебникам, а по военным сводкам Совинформбюро и сообщениям ТАСС.
Пришло жаркое лето 1941 года. Детство не кончалось и
шло по накатанной колее, правда с некоторыми улучшениями: мама по воскресениям стала стряпать шаньги с картошкой, сладкие пироги с яблочным повидло, а иногда и
мясной пирог. Раньше это было на новый год, майские
праздники и годовщину Октябрьской революции.
Но рядом с детским счастьем всегда стоит несчастье, которое выпало нам 22 июня 1941 года. Помню этот черный
полдень воскресного дня, толпу мужчин и женщин и нас,
разновозрастных ребятишек. В одном из окон домов нашего
двора на втором этаже был выставлен довоенный радиоприёмник, откуда и прозвучало зловещее слово: «Война!». Слово это прозвучало из уст тогдашнего наркома иностранных
дел Молотова, человека, который, начиная с 1939 года под
бомбовые раскаты в Польше, успокаивал страну и обещал
ей мирную жизнь. Это было 22 июня 1941 года в 16.00 по
новосибирскому времени. На какое-то время воцарилась
молчание, народ на мгновенье оцепенел: то ли растерялся
от неожиданности начала войны, то ли оценивал свое, совсем не радужное будущее. Помню, это молчание длилось
несколько секунд, потом какие-то возгласы и причитания
женщин, помню изменившиеся лица мужчин, по которым
мгновенно прошла тень печальных раздумий, а дальше в
памяти группа наших старших ребят и девчат с весьма серьёзным видом что-то обсуждавших. Никто еще не знал, что
жизнь их уже разделила, как сказал К. Симонов, на «живых
и мертвых», в основном – мертвых. Почти все они ушли
добровольцами, а домой вернулись только трое: Лида Соловьева, Володя Краснояров да с соседнего двора Герой Советского Союза Беневаленский.
После выступления Молотова народ еще некоторое время
не расходился, женщины жались к мужьям, прижимая к себе
65 детей, и хотя день был безоблачным и теплым, но что-то
черное и трагическое уже приближалось в далекий сибирский город и в каждую семью. Моих родителей в этот воскресный день дома не было: они поехали на «барахолку»,
чтобы купить что-то из одежды, так как в этом году мне исполнилось 8 лет и меня готовили к школе. А я вдруг один,
без мамы и папы, оказавшись в толпе печальных людей,
ожидающих пока неизвестных, но уже точно, трагических
перемен, почувствовал детскую незащищенность перед чемто страшным и неотвратимым. Мне стало страшно, и я побежал искать родителей, не понимая, где и как их можно найти.
Я бежал по направлению к ж/д станции Кривощеково,
где останавливались пригородные поезда (тогда их называли «передачами»), и около сада Кирова я увидел идущих
домой родителей, которые не слышали о начале войны (дорога от станции до сада Кирова проходила по пустырю) и
шли не спеша, о чем-то разговаривая. Увидев их, бросился
навстречу с криком: «Война! Война началась!». Мама вдруг
прижалась к отцу, который остановился, каким-то необычным взглядом посмотрел на меня, взял меня за руку и мы
молча быстро зашагали домой. Уже на подходе к своему
любимому соцгороду мы увидели небольшие толпы людей ,
среди которых заплаканные женщины, суровые мужчины и
молчаливо напряженные дети. Стало ясно, что жизнь подвела черту «между прошлым и будущим», которое было непонятным и неизвестным. Жизнь во дворе замерла. Все не
работающие (бабушки, женщины и дети) сидели, в основном, дома, вслушиваясь в сводки Совинформбюро и сообщения ТАСС о положении дел на полях сражений (правильнее поражений), и ждали каких-то свежих новостей от
работающих людей. Вспоминая обстановку этих первых
дней войны, хочется охарактеризовать ее словами: растерянность, недоумение и ожидание скорого конца страшного
начала. Жизнь в нашей коммунальной квартире с первых
дней войны стала похожа на сплошные заседания «военного
совета». Все дело в том, что у нас была большая политиче66 ская карта Европы, включая европейскую часть СССР. Карта была очень подробная с множеством больших и малых
городов и населенных пунктов. Помню, Германия на ней
была коричневого цвета, а СССР красного. Карта была издана в 1940 году, поэтому Западная Украина и Белоруссия,
а также Прибалтика были под красным цветом. Первые два
дня в сообщениях о военных действиях говорилось, что
«наши войска, оказывая отчаянное сопротивление противнику, отошли на заранее подготовленные позиции». Детвора с утра собиралась во дворе и, воодушевленная героическими образами трех танкистов, ожидала сокрушительного
удара от Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА). Но,
с другой стороны, все обрастало различными слухами, которые каким-то образом просачивались в народ, что наши
доблестные маршалы Ворошилов и Буденный то ли убиты,
то ли взяты в плен. Все ждали ясности о происходящих событиях. Вскоре пришла ясность в сообщениях Совинформбюро. В сводках замелькали оставленные нашими войсками
города, после чего мой отец и Павел Матвеевич, наш сосед,
стали отмечать на нашей карте города, занятые немецкими
войсками и рисовать линию фронта, которая стремительно
менялась: утром одна, к вечеру другая. Отец постоянно
спрашивал Павла Матвеевича, где Сталин. Один раз, сидя
около карты, Павел Матвеевич вдруг сказал: «Этот прет с
Запада, Блюхера расстреляли, а там японцы. Потому и молчит, что с мыслями не может собраться, не с кем посоветоваться. Всех убрал. Один остался». Бывший комиссар первого ранга, а ныне, волею судьбы, одноглазый красноармеец РККА, имел право на эти слова.
Сталин выступил с долгожданным обращением к народу
3 июля, когда в Москве была ночь. Утром этого же дня диктор центрального радиовещания Левитан, с присущей ему
интонацией, зачитал это обращение, прослушав которое я
искренне пожалел, что в такой трудный для страны момент
должен сидеть в тылу. Так рассуждали наши старшие товарищи, которым было 12–13 лет, и это передавалась нам, ма67 лолеткам. Слова: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» отодвинули безысходность положения и вселили надежду, что так и будет, если бы не сводки Совинформбюро
о сдаче все новых и новых городов. Сначала Львов и вдруг
уже Минск, а спустя несколько дней начались кровопролитные бои за Киев. Линия фронта на нашей карте каждую
неделю, а иногда и на следующий день продвигается вглубь
страны не миллиметрами, а сантиметрами. Это выглядело
зловеще. Я с каким-то особым вниманием слушал обсуждение сложившейся ситуации отца и Павла Матвеевича, который, как я понял спустя много лет, говорил правду, потому
что за его плечами было участие в 20-е годы в военных операциях в Украине, в Крыму и освобождение Краснодара.
Обо всем этом мы узнали спустя много лет после его смерти. Он говорил, что не понимает смысла обороны Киева, его
надо сдать, чтобы сохранить людей и остановить немцев
под Харьковым, тем самым сорвать планы немцев в их наступлении на Москву. С этого времени в моем детском восприятии оборона Харькова представлялась мне линией, от
которой должно начаться наше наступление. Каждое утро,
слушая сводку Совинформбюро, наша квартира ждала сообщения о Харькове. И Харьков держался в течение многих
дней. Но вот однажды в полуденной сводке прозвучали слова: «После тяжелых и кровопролитных боев с превосходящими силами противника наши войска оставили город
Харьков». Павел Матвеевич сказал: «Ну, Саша, готовься к
призыву. Теперь все это надолго. Думаю, что Москву не
сдадут, но война будет тяжелой и изнурительной. Но судя
по тому, как оперативно перестраиваются тыловые районы
на примере Новосибирска, итог всему этому будет в нашу
пользу». Действительно то, о чем я писал выше, касалось
моих восприятий положения дел на фронте в первые два
месяца с начала Великой Отечественной войны. Именно,
начиная с 22 июня, мной и моими друзьями – подростками
здесь, в далекой Сибири, с трудом воспринимались масштабы бедствия, потому что пропаганда воспитала в нас уве68 ренность победы «красных» над «белыми». Было какое-то
ощущение, что вот-вот все вернется на «круги своя». Но к
середине июля все начало круто меняться, не оставляя никаких надежд на старую детскую жизнь. Была введена карточная система на хлеб и другие необходимые для выживания продукты питания (сахар и жиры). Карточки были
хлебные и продуктовые. Хлебные карточки определяли
нормы хлеба по категориям: рабочие – 800 гр., служащие –
600 гр. и иждивенцы, включая детей, – 400 гр. Людей «прикрепляли» к определенным магазинам, в которых «отоваривали» хлебом и другими продуктами питания. Хлеб надо
было «выкупать» каждый день, потому что он выдавался
только в соответствии с календарным днем. Хлеб был только черным и мы как-то быстро забыли, что хлеб бывает ещё
и белым. Правда, когда я пошел в школу (1941 г.), несколько первых дней нас, учеников начальных классов, в школе
кормили завтраками, состоящими из стакана компота и булочки, но вскоре это заменили жидким чаем и кусочком
хлеба, с насыпанным на него желтым сахаром. Хочу отметить, что местное руководство в это тяжелое военное время
как-то все-таки умудрялось нас подкармливать.
Теперь о продуктовых карточках. За хлебом я ходил каждый день, а выдача продуктов была большой редкостью. Но на
это не сетовали, потому что был хлеб, но еще был фронт, а
вскоре образовалась и блокада Ленинграда. Мы уже точно
знали – там все это нужнее. Правда, раза два нас отоварили
кусковым сахаром (не более 1 кг). Куски были крупные и мама, уходя на работу, специальными щипчиками откалывала от
большого куска маленький кусочек, который был не больше
теперешнего сахарного кубика, и оставляла мне, а я этот кусочек колол на более мелкие, наливал в блюдце чай, обмакивал
туда маленький кусочек и его обсасывал, растягивая таким
образом удовольствие. Так делали все мои товарищи, с которыми я общался. Между прочим, черный чай почему-то называли «фамильным», хотя на пачке никакой фамилии не было,
и заваривали его один раз в неделю, а потом просто доливали
69 горячей воды. Но потом запасы «фамильного» чая, несмотря
на экономные расходы, у всех кончились и народ начал изобретать разные заварки, в том числе и морковную. Морковь
очень мелко резали, сушили, а потом заваривали. Цвет – чайный, вкус – морковный и немного сладкий. Во время войны
народ придумал много интересных энергосберегающих «штуковин». Но об этом позже.
Между тем, война входила в наши квартиры и семьи както стремительно и категорично. Новосибирск быстро переходил на рельсы военного времени. Все делалось, по-моему,
как-то четко и организовано. Вводится карточная система,
нет перебоев с хлебом – нет паники. У кого имелись радиоприемники (в те годы это была редкость) должны были
сдать их в милицию. Это было конечно правильное решение, потому что германское радио круглосуточно на русском языке вело пропаганду. В середине июля по квартирам
прошли специально уполномоченные люди и определили
квартиры, куда прибудут граждане, эвакуированные из зон
военных действий. Проведенная работа позволила провести
расселение эвакуированных четко и организовано. Новосибирцы приняли этих людей с пониманием и каким-то тонким человеческим сочувствием и теплом, помогали им
адаптироваться к сибирским морозам (они были в те года
лютые), делясь с ними одеждой и другими предметами домашнего обихода. И когда пришло время этим людям возвращаться в родные места, то их проводы были прощанием
очень близких родственников. Мы жили в коммунальной
трехкомнатной квартире. Две комнаты занимала семья
Краснояровых (5 человек), а одну комнату – наша семья (3
человека). Одну из своих комнат семья Краснояровых уступила эвакуированным, а сами с 3-мя детьми перебазировались в другую комнату. Эшелоны с эвакуированными
людьми останавливались на станции Кривощеково, где
уполномоченные лица определяли место жительства той
или иной семьи, а затем этих людей развозили по адресам.
Все было четко и без бюрократии – одна бумажка с адресом
70 для проживания. Жильцы квартир заранее предупреждались
и встречали этих испуганных людей с сибирским гостеприимством. Хочу отметить, в наш и рядом расположенные
дома были расселены люди, прибывшие из Харькова и Москвы. В нашу квартиру вселили еврейскую семью из Харькова. Это дядя Тэдди, тетя Цыля и её глухонемая мать и их
сын, 5-ти летний Марик. Милые и воспитанные люди. Их
накормили, напоили чаем, а затем помогли устроиться на
новом месте. Бабушка так расстроилась, что встала на колени, подняла руки, начала ими жестикулировать и по-своему
заголосила, тетя Цыля ее подняла и объяснила, что ее мама
благодарит Вас и Бога за этот сердечный прием. Четыре
долгих года наши семьи прожили в полном согласии и помощи друг другу. Вскоре эта семья приросла девочкой. После окончания войны их провожали как самых близких и
дорогих родственников. В одном из домов нашего двора
жил с мамой Ося Березовский, наш одногодок и одноклассник, такой всегда правильный и рассудительный, очень,
как-то по-особому, заботился о своей маме. Здесь же появилась семья Зельманзонов с тремя сыновьями. Они прибыли
с эшелоном, который оставил оборудование с одного из
многих харьковских заводов, где работал их отец. С двумя
его сыновьями, Марком и Валей, я учился в одной школе
№ 73. Марк был гордостью школы, отличным шахматистом
и пионервожатым в нашем классе. Валя – спортсмен и
очень компанейский парень.
Помимо организации расселения эвакуированных, Новосибирск, а вместе с ним и наш соцгород, погружался в заботы о безопасности людей в случае чрезвычайной ситуации.
Ещё до прибытия эвакуированных, подвалы больших ближних домов переоборудуются в бомбоубежища, по квартирам
раздаются противогазы, проводятся инструктажи по действиям в случае опасности, по радио звучат сигналы воздушной тревоги. Правда, всегда добавляли слова, что тревога
учебная. Жители, в соответствии с инструктажем, держали
дома сумочку или мешочек с необходимыми документами и
71 вещами. Такой мешочек был и в нашей семье. Но однажды
в полдень я пришел с улицы домой (погода была жаркая, я
был в одних трусах), чтобы пообедать. В квартире никого
не было, и вдруг из репродуктора доносятся слова: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Я поднял голову в
надежде услышать, что тревога учебная, но из репродуктора
вновь прозвучали те же слова. И я, вдруг почему-то схватив
не сумку с вещами, а свои штаны и, одевая их на бегу, бросился в бомбоубежище. Штаны я придерживал руками, потому-что они были с лямками, которые волочились по земле. Такого меня увидела наша тетя Паша – дворник и, остановив, спросила, в чем дело. «Сейчас будут бомбить!» –
крикнул я. Тетя Паша была мудрым человеком. Она, видя
мое возбуждение, застегнула лямки на штанах и сказала:
«Посмотри, никто не бежит, значит, тревога учебная. Иди
домой». Мне почему-то стало стыдно за свой невоенный
поступок. С наступлением темных осенних ночей у дворовой ребятни появилась новая обязанность – проверка светомаскировки. Военный совет города обязал жителей с наступлением темноты, при включенном освещении, обеспечивать светомаскировку. И вот, с наступлением вечернего
времени, дворовая ребятня высыпала на улицу и высматривала огрехи светомаскировки в той или иной квартире. Если
светомаскировка была не плотной, то мы шли в эту квартиру и предупреждали жильцов. Надо отдать должное, народ
относился к нам с большим пониманием. Правда, спустя
некоторое время, у людей появились другие заботы, да и
электричество в жилые дома давали очень редко. Народ начинал привыкать жить при свечах, керосиновых лампах и
коптилках. Вскоре свечи и керосин исчезли, и осталась
спутник военного времени – коптилка. Коптилка это осветительное устройство, состоящее из небольшого стакана, в
который заливается любое машинное масло, и фитиля,
вставленного в трубочку, закрепленную на краю стакана.
Фитиль поджигался и освещал помещение. Такое вот нехитрое устройство и скрашивало длинные зимние вечера.
72 При коптилке читали книги, писали письма, готовили пищу,
делали уроки и т.д. Коптилка дала нам детям интересную
забаву – создавать на стенке различные теневые образы и
фигуры. Было очень интересно и смешно, особенно, когда
собиралась компания пацанов.
Первого сентября 1941 года я был принят в первый класс
школы № 70, которая находилась рядом с кинотеатром
«Металлист». В то время уроки начинались в 8.00. Утро было прохладным, пришлось надеть пальто, купленное 22 июня. Родители ушли на работу (опоздание на работу каралось
очень строго) и в школу меня вышел проводить мой друг
Вовка (он шел в школу на следующий год). Время было военное, поэтому никаких торжественных линеек не было –
все проходило строго, спокойно и без всякого пафоса. Несмотря на это, я очень волновался, потому что чувствовал,
наступает какое-то новое, неизвестное время, окутанное
страшным дыханием войны, прибывающими эшелонами
эвакуированных, печальных и испуганных людей, первыми
ранеными бойцами и проводами на фронт родных и близких, да и просто знакомых людей. Наши первые учителя
развели нас по классам. Первым моим учителем была Елена
Илларионовна Кутонова, в будущем заслуженный учитель,
красивая, белокурая, молодая женщина невысокого роста, и
жила она в нашем доме. Рассадив нас по партам (моим соседом оказался Володя Новиков), она сказала, что на нашу
долю пришлись тяжелые испытания, которые надо выдержать достойно, внимательно относиться к тем, чьи родные и
близкие на фронте, а также проявить заботу и внимание к
детям, прибывшим в эвакуацию. Потом она начала знакомить нас с этими ребятами. Некоторых из них я помню до
сих пор. Это Лида Пономарева и Лора Ильина из Москвы,
высокий мальчик из Харькова по фамилии Берлин, Шурик
Есин, чей отец уже был на фронте, серьезный, не по годам,
Кливцов, успевший выехать с мамой под грохот бомб из
Ленинграда, и многие другие. После этих слов в классе наступила тишина и Елена Илларионовна, выдержав паузу,
73 подошла к одному из ребят, который тихонько плакал, погладила его по голове и, обращаясь к нам, сказала: «Ваша
хорошая учеба, поможет там вашим отцам и близким».
Позже мы узнали, что отец этого мальчика летчик и от него
нет никаких известий. Потом наша учительница подошла к
шкафу, достала б/у буквари и другие учебники и раздала их
нам. В те годы большинство первоклассников читать и писать не умели, потому что родители считали, что для этого
есть школа. С трепетом мы рассматривали эти учебники,
особенно букварь, потому что Елена Илларионовна сказала,
что эта книга введет нас в мир знаний, познакомит нас с интересными людьми, научит любить окружающий мир, любить Родину и ненавидеть фашистов. Разглядывая учебники, я нечаянно «вляпался» в историю. Все дело в том, что в
каком-то из учебников, в Букваре или Родной речи, были
помещены портреты пяти наших довоенных маршалов Буденного, Ворошилова, Тимошенко, Егорова (по-моему) и
Блюхера. Последние два были репрессированы, как «враги
народа» и поэтому в учебниках у них замазывали глаза и
фамилии. В доставшемся мне учебнике у Блюхера этого не
было сделано, одна из девочек обратила на это мое внимание и протянула мне ручку. Я помнил отношение Павла
Матвеевича Красноярова к Блюхеру и сказал дипломатично,
что я не буду портить учебник, отвел руку в сторону и закрыл учебник. Я не знаю, видела ли это Елена Илларионовна, но она как-то быстро пригласила всех на первый школьный завтрак. Эти всегда желанные завтраки для учащихся с
первого по четвертые классы с компотом и булочкой продлятся до середины сентября. Лозунг: «Все для фронта, все
для Победы!» требовал ограничений во всем и везде. А уже
в середине октября сводки Совинфорбюро сообщат о кровопролитных боях под Можайском и Волоколамском. Нервы народа напряглись. Страна готовилась к решающему и
смертельному бою.
В нашем дворе все меньше становилось мужчин старше
18 лет. Ушли добровольцами Саша и Лида Соловьевы, Воло74 дя Краснояров (он приписал себе один год), проводили на
фронт отца моего друга Володи Вычегжанина (остались 3-е
детей с больной матерью), призван в кавалерию мой дорогой
и любимый дядя Валя (родной брат мамы), ушел добровольцем наш родственник – артист театра «Красный факел» Николай Шокин, Иванников наш сосед и отец двух малолетних
братьев, друг отца дядя Коля Жебоклицкий (инженер, семейный фотограф, художник и веселый человек) и многие другие. В нашем дворе стало как-то пусто и грустно. Сборным
пунктом была станция Кривощеково, где формировались
эшелоны для отправки людей в места расположения соответствующих воинских формирований. Призывные пункты, выдавая повестки, назначали время явки на станцию. Одни шли
на станцию в кругу своих родственников и друзей, а других
провожали коллективы. Мне очень запомнились проводы
барабанщика из эстрадного оркестра кинотеатра «Металлист». Молодой, веселый и очень симпатичный парень. Виртуозность его игры на барабане приводила в восторг всех, от
детворы до солидной публики. Детвора зачастую ходила не
на просмотр фильма, а на артистичную игру барабанщика,
его палочки просто летали по воздуху, выстукивая необычные дроби, особенно при исполнении оркестром двух, в те
годы очень популярных фокстротов: «Брызги шампанского»
и «Рио-Рита». Детвора буквально визжала и не отрывала от
него глаз, когда он исполнял фрагмент из «Рио-Риты» на черепашьих панцирях. К своему сожалению, его имени я не
помню. И вот, в один из августовских дней разнеслась весть,
что завтра на фронт будут провожать барабанщика. Церемониал начинался от кинотеатра «Металлист», а от сада
им. Кирова уже шла по направлению к станции громадная
колонна людей различного возраста, но большинство этой
колонны были подростки. Мы провожали своего кумира, и
настроение у нас было какое-то необычное. Когда я вспоминаю это событие, то комок подкатывает к горлу и наворачиваются слезы. Боже мой, под музыку и стук барабана провожать на убой своего кумира. Что это – глупость, сумасшест75 вие или какая-то эйфория? Ответить не могу, как и не могу
спокойно смотреть сцены из кинофильмов, в которых на
войну провожают под марш «Прощание славянки», или другую музыку. Мы, подростки, в эти летние дни часто, иногда
по поводу проводов знакомых, а иногда и без повода, просто
из любопытства, ходили на станцию, где поднимались на переходной через железнодорожные пути мост и сверху наблюдали за происходящим. А происходящее всегда развивалось по драматическому сценарию. Как-то спокойно люди
подходили к военным представителям и, получив какие-то
указания, возвращались к провожающим. Сверху казалось,
что люди о чем-то мирно беседуют и совершенно не обращают внимания на стоящий рядом железнодорожный состав.
И вдруг этот мирный процесс нарушает команда: «По вагонам!!» Какое-то мгновение эта масса людей замолкает, как
бы оценивая услышанное, и вдруг сгусток какой-то энергии
мгновенно вырывается из уст этих людей, переходя в рыдания и стоны, обволакивает весь перрон вместе с мостом, который кажется входит в резонанс с отчаянием этих людей и
начинает дрожать. И тебя охватывает испуг от неизвестности
и какой-то неотвратимости происходящего. Но вот, вдруг
неожиданно, раздаётся печальный и слезный гудок паровоза
и состав начинает медленно трогаться, еще раздаются последние слова добрых пожеланий и последний вагон исчезает из поля зрения, уходя в неизвестность и увозя надежды.
Люди долго не расходятся, смотрят вдаль, будто надеясь на
его возвращение. Эти минуты тоже тяжелые, поэтому мы
уходили с моста, когда перрон был уже почти пустой, и молча шли домой. Мы знали, что впереди ещё много эшелонов.
Но нашелся, я думаю, умный человек и чтобы уменьшить
круг людей, подвергавшихся сильнейшему психологическому стрессу, предложил составы на фронт отправлять ночью.
Но, мне кажется, дело было не только в этом. С момента начала войны на фронт отправлялись по большей части добровольцы, это были в основном молодые, но слабо обученные
военному делу люди, рвавшиеся на фронт по зову сердца.
76 Они были отважными и не умели беречь себя. А враг был
рядом с Москвой. В Новосибирск стали прибывать эшелоны
с людьми, эвакуированными из Москвы. Нашей квартире
пришлось серьезно уплотниться, чтобы в дополнение к семье
из Харькова принять еще и небольшую семью из Москвы
(дочь с матерью).
Ночным специальным эшелоном в конце октября отправился на защиту Москвы кавалерийский полк, командиром
одного из взводов которого, был мой дорогой дядя – Бочкарев Валентин Федорович (брат мамы). В будущем участник
штурма многих городов, включая Берлин, кавалер четырех
орденов и боевых медалей, получивший благодарность от
Верховного Главнокомандующего Сталина. Сибирский кавалерийский эскадрон погрузили в вагоны ночью, отправка
была назначена на два или три часа ночи. Кавалеристам категорически запретили общаться с родственниками. Мы даже
не знали, где находится дядя Валя. Но он, погрузив свих лошадей и снаряжение досрочно, попросил у командира разрешения проститься с сестрой и в 12 часов ночи пришел к нам
домой со своим сослуживцем. Одеты они были в новое обмундирование, новые сапоги со шпорами и при них были кавалерийские клинки или сабли (не знаю, как правильно).
Чувствовалось, что это настоящие бойцы. Прощание было
спокойным и по-военному строгим. Мама благословила своего брата, передала ему крестик и, обращаясь к обоим, сказала: «Пожалуйста, вернитесь домой». Известия от дяди Вали
всегда были оптимистичными, какими-то житейскими и проникнутыми заботой о сестре. И почти ни слова о войне. Иногда он сообщал после долгого молчания, что выполнял боевое задание и сейчас у него все нормально. Только после его
возвращения мы узнали, что боевое задание – это кавалерийский рейд по тылам противника и страшный выход к своим.
В самых последних числах сентября 41-го в армию призвали отца. На работе ему вручили повестку, в которой было
указано о времени прибытия на сборный пункт, произвели
расчет, выдав за месяц вперед зарплату и хлебные карточки.
77 В это время уже было разрешено отоваривать хлебные карточки на два дня вперед, а сама карточка была на месяц. Это
уже потом хлебную карточку можно будет разделить на декады. Папа в полдень вернулся домой, отдал маме какие-то
консервы и что-то еще из сухого пайка, выданного на дорогу.
Дело в том, что к отправке на фронт готовили строительный
батальон, который в каком-то месте, недалеко от Новосибирска (по-моему, в Омске) должен влиться в инженерные войска, поэтому им выдали сухой паек, которым папа и поделился с нами. Хлеба в этом сухом пайке почему-то не было,
поэтому папа попросил сходить за хлебом и отдал мне все
октябрьские карточки. При входе в магазин эти хлебные карточки у меня из кармана вытащили. Ужас, мне стало страшно: я маленький, мама не работает, папа уходит на фронт, и
как же мы будем без хлебных карточек. Дома меня не ругали,
а папа взял часть зарплаты, пошел на базар и купил две буханки хлеба. Отрезав половину от одной и положив в солдатский вещмешок, тихо сказал: «Ничего, переживем и это». И
мы пошли провожать его на сборный пункт. Поздно вечером
папа объявился дома и рассказал, что произошло. Оказывается, их привезли на ту же станцию Кривощеково, где уже стоял готовый к погрузке эшелон, но погрузка затягивалась,
проверяли тщательно документы, с каждым беседовали, выясняя строительную специальность (каменщик, бетонщик
сварщик и т.п.) на каких стройках работал, каким коллективом руководил и т.д. Им объяснили, что в сибирские города
(Новосибирск, Томск и др.) эвакуированы крупные заводы из
европейской части страны. Основные специалисты (технологи, станочники) были эвакуированы вместе с заводами, но
чтобы построить заводы заново и установить станочное и
другое оборудование, нужны знающие руководители строительных работ, каменщики, плотники, сварщики, электрики и
т.д. Всех вернули на прежние места работы, а затем они были
откомандированы на соответствующие заводы, где устанавливали прибывшее оборудование. Для него освобождали
любые помещения (складские, бытовые, свободные прохо78 ды), а там, где площадей не хватало, станки монтировали под
открытым небом с одновременным строительством стен и
крыши для укрытия этого оборудования. Я не могу подробно
описывать жизнь этих самоотверженных и героических людей, измученных недосыпанием, плохим питанием, ветрами
и дождями, а в зимнее время сибирскими морозами, потому
что об этом суровом времени профессионально рассказал писатель Александр Бек в своем романе «Предел возможного»,
где описаны реальные события о строительстве на Урале
танкового завода в 1941–42 годах, на котором уже с 42 года
начали выпускаться знаменитые Т-34. Приведу один пример
из жизни нашей семьи. Уже будучи студентом, я не смог
одеть «пасхальные» брюки моего папы, в которых он ходил
на праздничные церемонии тех лет, они на мне в поясе не
сошлись. Отцу было поручено реконструировать цех и обеспечить его работу по изготовлению тары и упаковке в неё
боеприпасов, изготовленных в ещё строящихся, но уже работающих цехах. В цехе отца работали в основном женщины и
подростки 13–15-ти лет, которым, несмотря на детский возраст, полагалась рабочая хлебная карточка (это 800 гр. хлеба). Это уже была помощь семье, особенно, если там были
маленькие братья и сёстры. В основном отцы их были на
фронте. Отец очень жалел и понимал этих детей, так как рано
потерял своего отца и начал трудиться с 16-ти лет. Папа следил, чтобы в столовой их не обижали, оберегал от тяжелой
работы и отправлял их, по очереди, отдыхать в укромный
уголок цеха. А отдых этим детям был очень нужен, потому
что рабочая смена длилась 10–12 часов. Никто не замечал
этого изнурительного труда, знали, что это труд для фронта и
для победы. Папа приходил домой редко (2–3 раза в месяц),
принося иногда незамысловатый сухой паек, выдаваемый на
работе. Или булку хлеба, или несколько кусочков сахара, или
какую-то крупу (обычно перловую), или селедку, но однажды дали сметану, которая была налита в глиняную кружку.
Входя в подъезд дома, он запнулся и упал, глиняная кружка
разбилась, но не полностью, часть сметаны осталась и вече79 ром мы ели картофельные драники со сметаной. За всю войну такое удовольствие было первый и последний раз.
Когда у меня украли хлебные карточки, моя мама поступила на работу в пошивочную мастерскую, в которой шили
обмундирование и белье для военнослужащих Красной Армии. Порядки на заводах, фабриках, в учреждениях были
драконовские. За незначительные проступки (опоздание,
допущенный брак и т п.) отдавали под суд, который, невзирая на обстоятельства (даже болезнь ребенка или близкого
человека), мог упрятать человека в тюрьму. Так называемые
«товарищеские суды» по представлению руководителя, за
опоздание на работу на 10–15 минут принимали решение об
удержании 25% зарплаты в течение 3-х или 6-ти месяцев.
Поэтому дети были предоставлены сами себе и свои проблемы решали самостоятельно. Одной из главных проблем
была проблема питания. Я уже писал, что перед войной мы
посадили картошку, собрали неплохой урожай и засыпали
его в погреб. Этот картофельный урожай очень помог нам в
первый военный год. Да и не только нам. Он помог семье
тети Цыли из Харькова, детям на работе отца и другим нашим друзьям и знакомым. Мой школьный день начинался с
6-ти часов утра. В это время вставала мама, слушала сводку
Совинформбюро, терла картошку для драников, быстро
разжигала печь-малютку и начинала их жарить. Утренние
приготовления в темное время года проходили при свете
коптилки. Электричество в квартиры давали редко, в городе
соблюдался строгий режим экономии. Но даже до войны
при наличии электричества, готовили на печах, потому что
электроплитки были редкостью и я не помню, чтобы у когото из моих друзей они были дома. На кухне стояла дровяная
печь, на которой все и готовили. С дровами до войны было
как-то без проблем: во дворе стоял большой сарай, в котором были кладовки с дровами, но перед началом войны его
для чего-то разломали. С дровами образовался дефицит. Но
на Руси никогда не было дефицита на русских умельцев.
Появилась печка-«экономка». Изумительное изобретение.
80 Печка-«экономка» это железный цилиндр высотой около
300 мм и диаметром 180–200 мм, в дно которого врезается
цилиндр диаметром около 100 мм, высота которого составляет половину высоты большого цилиндра. В верхней
крышке большого цилиндра вырезалось отверстие, на которое можно ставить кастрюлю или сковороду. С кухонной
печи убирались кружки, и на их место устанавливалась печка-малютка, на которую ставилась емкость для приготовления пищи, затем чрез маленькую дверцу в печке клали маленькие чурочки и поджигали. Дым выходил через внутренний цилиндр в дымоход большой печи. Приготовление
пищи на такой печке занимало мало времени и позволяло
значительно экономить дрова.
Горячие драники с кусочком сахара и морковным чаем
проглатывались нормально. На обед мама еще готовила нехитрый картофельный суп, заправленный крупой и луком,
поджаренным на каком-то черном масле (говорили конопляное). Это считалось нормальным. У других было хуже или
совсем ничего. Таким помогали всем миром. Надо было выживать. Часов в семь утра мы с мамой выходили из дома, она
бежала на работу в одну сторону, а в школу надо было идти в
другую сторону, по направлению к кинотеатру «Металлист».
Уличного освещения нет, в домах освещения нет, темнота
полнейшая, особенно глубокой осенью, когда еще нет снега.
Но надо отдать должное ребятам старшеклассникам, которые
жили в нашем дворе, они утром дожидались нас, малышей, и
ватагой мы шли в школу. Все дети тех лет имели четкие домашние обязанности. У меня было две обязанности: выкупать хлеб и заготавливать дрова для «экономки».
Возвращаясь из школы, первым делом слушал последние
известия с фронта, затем на печке-«экономке» разогревал нехитрый обед: картофельный суп и посиневшие драники, иногда мама вместо драников делала картофельные котлеты. В
обед к этим блюдам добавлялась квашеная капуста. Капусту
все левобережье выращивало на разделенных между людьми
небольших участках в районе коммунального моста, под го81 рой, ближе к Оби. Это был район трех озер, которые так и
назывались первое озеро, второе и третье. На горе, где среди
многоэтажных домов, сохранились частные дома, был поселок, который назывался Горским. Низина вокруг трех озер
была болотистой, поэтому народ поднимал высокие грядки, а
в канавах между ними скапливалась вода, которой ковшом
на длинной палке поливали капусту. Никаких водопроводов,
что-то от древнего Египта.
Нехитрые кушанья из картошки и капусты сопровождали
нас всю войну и еще 2–3 года после нее. В кинотеатре «Металлист» демонстрировались новые фильмы, каждый из которых сыграл выдающуюся роль в деле мобилизации народа
для выполнения единственной цели – победы над фашизмом.
Фильмы, которые мне запомнились из моего сибирского военного детства, такие как «Александр Невский», «Богдан
Хмельницкий», «Суворов», «Зоя Космодемьянская», «Радуга», позже «Жди меня», «Два бойца» (этот фильм мы смотрели по несколько раз, подобно фильму «Чапаев»), воодушевляли нас и вселяли веру в нашу Победу. Фильм «Радуга»
имел сильнейшее психологическое воздействие, заставляя
ненавидеть врага всей человеческой натурой. Вообще фильмы военного времени заслуживают того, чтобы о них была
написана целая книга, потому что они сумели силу искусства
приравнять к штыку. Перед началом сеанса всегда показывали военную хронику. Сначала это была хроника о помощи
тыла фронту: о детях, которые в 10–13 лет встали к станкам,
о женщинах, собирающих снаряды и другое вооружение, о
новых военных заводах, построенных в короткие сроки на
Урале и в Сибири. Потом была военная хроника наших побед под Москвой и пафосные кадры о стойкости ленинградцев, несмотря на это, им выдавали 200 граммов хлеба на
день. Эти кадры невольно приходилось сравнивать с нашей
жизнью в Новосибирске, и мы чувствовали себя в чем-то перед ними виноватыми. Вообще, надо сказать, что у нас было
какое- то особое отношение к детям и взрослым, которые сумели вырваться из этого блокадного города. В Новосибирск
82 постоянно прибывали поезда с эвакуированными людьми, и
это стало уже обыденным, но прибытие ленинградских детей
было событием, не оставлявшим равнодушных в городе, все
были готовы к оказанию помощи. В городе постоянно проводились различные, как говорят сейчас, акции помощи ленинградским детям.
Военный период 41–42 годов запомнились мне и еще некоторыми яркими событиями в моей жизни. Одно из таких
событий произошло в конце октября 42 года. Мое место в
классе было в первом ряду от окна на 3-ей парте, что давало
мне, и не только мне, возможность наблюдать за происходящими на улице событиями. Окно как-то притягивало и наша
учительница Елена Илларионовна, объясняя что-то на уроке,
вдруг тихонько подходила к одному из нас, поворачивала
нашу голову в сторону доски, говорила: «А сейчас (она называла имя) расскажет нам, что нового он увидел за окном».
Но мы все равно продолжали смотреть в окно. И вот однажды, в ясный полуденный день в конце октября, я увидел в
окно, как два истребителя высоко в небе ведут учебный бой.
Юркие, маленькие они устроили в небе настоящую карусель,
гоняясь друг за другом. Зрелище было захватывающим.
Вдруг они оказались совсем рядом друг с другом, на какое-то
мгновение замерли в воздухе и начали разваливаться. От них
отделились две фигурки и через некоторое время раскрылись
парашюты. Раздался крик одноклассника: «Самолеты разбились!». Все бросились к окнам и было видно, как падают обломки самолетов. Мы, несмотря на возгласы Елены Илларионовны, побежали к месту падения. Туда же бежали впереди нас другие ученики школы, такие же любители наблюдений из окна класса. Обломки самолета лежали рядом с деревянной водонапорной башней, которая стояла на высоком
месте в районе телецентра. В то время там был пустырь, на
котором во время войны обучали красноармейцев перед отправкой на фронт. Когда мы подбежали к месту падения,
здесь уже стоял часовой, который сказал, что летчики спас83 лись. Вскоре прибыло оцепление, и всех разогнали. Чем закончилось данное происшествие, мне неизвестно.
Закончились октябрьские праздники 41-го года. Начались
ужасные холода. Электричества в домах по-прежнему не было. Вечера коротали при свете коптилки. Варили картошку
на «экономках» и напряженно вслушивались в сообщения
последнего часа Совинформбюро. Новосибирск работал в
страшном напряжении. Отец приходил с работы домой один
раз в месяц: надо экономить силы для почти круглосуточной
работы. Все для фронта! Воинские эшелоны уходят на запад
один за другим. Мобилизовали всех, кого можно. Тыл и
фронт стали единым организмом. До сих пор не могу понять,
откуда у этого организма нашлись громадные силы, чтобы в
декабре месяце надломить хребет гигантской машине Вермахта. И вот уже ТАСС уполномочен заявить, что Красная
Армия по всем московским направлениям перешла в контрнаступление и отбросила немецкие войска на 300–350 км от
Москвы, враг позорно бежит. Народ облегчено вздохнул,
расправил плечи и окончательно уверовал в Победу. Хоть
год и был трудным, но для младших классов в школе устроили елку, на которой многие ребята, в том числе и я, за успехи
в учебе были премированы темно-красными «пролетарскими» носками. Радость была двойной: разгром немцев под
Москвой и тебе еще носки!
Кончилась зима 41–42-го. После победы под Москвой заводы Новосибирска заработали ешё интенсивнее. Все думали, что страна готовится к последнему решительному бою.
Но новые сводки Совинформбюро дали понять, что ожидания новых успехов Красной Армии преждевременны. Танковая армия Манштейна стремительно через сальские степи
приближалась к Сталинграду. И опять упорные и кровопролитные бои с отходом на заранее подготовленные позиции. И
опять народ дни и ночи не смыкает очей. Весна и лето 42-го
года были в Сибири умеренно теплые: ночью дождь, днем
солнце. Такая погода определяла хорошие виды на урожай
картошки и капусты. Весной 42-го все свободные земли от84 дали предприятиям Кировского района. За Оловозаводом
сплошное картофельное поле. Народ понял, что впереди ещё
не одна тяжелая зима. В 42-ом году погиб на фронте наш
родственник, актер театра «Красный факел» Николай Шокин. Замечательный актер и хороший человек, он был душою
театра. Мои родители его очень уважали и любили. Его жена,
актриса этого театра Татьяна Андреевна Плотникова, очень
хорошо читала стихи. Похоронку она получила в день, когда
был назначен концерт для бойцов Красной Армии, отправляемых в этот же день на фронт. Татьяна Плотникова с таким
необыкновенным чувством прочитала стихи, что зал долго не
отпускал её со сцены, но у неё уже не было сил. И когда ведущий концерта объяснил, что она больше не может, так как
получила похоронку на мужа, зал встал и склонил головы, а
потом долго аплодировал. Сидящие в зале командиры, многие из которых уже были на фронте, говорили, что слово и
мужество этой женщины значили для бойцов больше, чем
призывы наших политорганов.
Мое военное детство, благодаря Татьяне Андреевне, было
тесно связано с некоторыми актерами «Красного факела».
Частыми гостями нашего дома были тогда совсем молодые
актеры Вера Капустина, Кира Орлова, Белоголовая, с дочерью которой я учился в первом классе. Все они были молодые, талантливые и веселые. Они ставили веселые капустники, высмеивающие Гитлера и его приспешников. Мы с мамой часто ходили на эти капустники.
Потери Красной Армии в зимней военной кампании 41–
42-ых годов были большими и тяжелыми. Но те, кто остался
жив, приобрели богатый опыт участия в боевых операциях.
Они были привлечены в качестве инструкторов по обучению новой волны призывников в 42-ом году, когда немцы
рвались к Сталинграду. Там, где сейчас находится здание
администрации Кировского района и разные учреждения,
было поле с небольшими березовыми колками. Перед войной в районе нынешней улицы Плахотного было развернуто
строительство жилого квартала. Но война остановила
85 стройку. На вышеупомянутом поле лежали сложенные в
штабеля бревна, и мы там играли в войну. Летом 42-го это
место было выбрано для подготовки новобранцев. Руководили подготовкой сержанты и старшины, прибывшие с
фронта. Их грудь украшали ордена и боевые медали, а также планки, с нашитыми на них красными и желтыми ленточками, обозначающими количество полученных ранений.
Все они были рослыми и широкоплечими. Бойцы были
юные и не по годам то ли серьезные, то ли чем-то озабоченные. Лично мне было их очень жалко. Инструктора обучали
их заботливо и строго. Мы стояли рядом с этим подразделением и мне запомнились слова инструктора: «На войне надо
уметь не только воевать и ничего не бояться – это, конечно,
важно, но также важно уметь сохранить себя и остаться живым». Он долго что-то ещё рассказывал, объяснял о командах, подаваемых руками, а затем начал спрашивать. Поднял
совсем юного бойца и задал ему какой-то вопрос, тот молчал. Сержант как-то пристально посмотрел на бойца и сказал: «Садись, ты убит». Юный боец на какое-то мгновение
остолбенел и вдруг заплакал. Нам стало его жалко. Он стоял
и плакал, а суровый сержант уже разговаривал с другим
бойцом. Да, война – злая тетка.
Летние каникулы 42-го проходили в тяжелом ожидании
развития событий в направлении Сталинграда. Августовские
сводки с фронта были тревожными. Эта тревога по-особому
воздействовала на детвору, которая интуитивно чувствовала
какую-то напряженность в окружающем её мире. Следует
отметить, что события летнего наступления немецкой армии
41-го года и летнего наступления на юге России 42-го года в
моем сознании в результате услышанных разговоров, сводок
с фронта, усиливающейся напряженной работы заводов, количества прибывающих с фронта эшелонов с ранеными, воспринимались мною по-разному. Победа под Москвой зимой
41–42-го года событие, которое обязательно должно было
быть: внезапное нападение, растерянность, но сумели мобилизоваться, задействовать резервы, быстро перевести на во86 енные рельсы работу тыла и нанести немецкой армии, как
сообщало агентство ТАСС, «сокрушительный удар». Отбросив немцев на 300–400 км от Москвы, Красная Армия перешла к обороне, что у людей находило понимание, как подготовку к новым ударам. И вдруг сильнейшее наступление танковой армии Манштейна и уже в августе начинается битва за
Сталинград. Масштабность этой битвы ощущалась здесь, в
Сибири, количеством эшелонов с ранеными. Под госпитали
начали освобождаться даже школы. По сводкам Совинформбюро, проводимой поголовной мобилизации на фронт, весьма напряженной работе заводов становилось ясно, что Сталинград – это вершина войны. Хватит ли у нас сил и ресурсов после Москвы? Вопрос в то время не риторический.
В начале сентября наша школа была освобождена под
сортировочный госпиталь и всех учащихся перевели в школу
№ 73 (около сада Кирова), но уже глубокой осенью нас всех
собрали и по грязи проводили в школу № 67 (рядом с теперешним Юго-Западным). Занятия в этой школе проходили в
три смены. Наступила холодная зима 42-го. Третья смена заканчивалась в 10 вечера. Из школы меня никто не встречал,
потому что отец на работе круглые сутки, а мама с раннего
утра до позднего вечера. Декабрьский холод, освещения никого нет, путь от школы до дома, по теперешним ориентирам
от жилмассива Юго-Западный до монумента Славы, пешком.
Иногда, если повезет, можно было уехать на саняхрозвальнях, запряженных лошадьми. В общем, школа № 67
это какой-то холодный мрак и непонятная учеба. Наступил
январь 43-го. Из Сталинграда начали приходить обнадеживающие военные сводки: группировка фельдмаршала Паулюса в котле и, наконец, фельдмаршал пленен. Это была настоящая Победа, потому все от детей до взрослых понимали,
кто одержит победу под Сталинградом, тот победит в этой
войне. Зал кинотеатра «Металлист» трещал от желающих
увидеть кинохронику пленения Паулюса. У меня было впечатление, что война вот-вот закончится. Чувствовалось, что
народ расправил плечи. Люди стали улыбаться. Начала по87 ступать американская помощь. Первый раз за два года от начала войны «отоварили» продуктовые карточки американскими продуктами, 1 кг сгущенного молока и 1 кг яичного
порошка. И теперь по утрам мама в кружку с кипятком добавляла маленькую ложку сгущенного молока, выкладывала
на тарелку драники, и получался «царский» завтрак.
После Сталинградской битвы нервы моего папы не выдержали страшного напряжения и он, не предупредив руководство комбината, обратился в военкомат с просьбой отправить его на фронт. Но руководство комбината предложило
два варианта: либо под суд за самовольный уход с работы,
либо возвращаешься на работу. Пришлось выбрать последнее. Правда, ему дали несколько дней краткосрочного отпуска. Летом 43-го вспомнили, что есть дети и о них надо немного заботиться. Мои родные школы № 70 и № 73 выполнили задачу сортировочных госпиталей и с первого сентября
1943 года эти школы снова заработали с небольшими поправками. Школа № 70 стала женской, а школа № 73 – мужской. Руководство страны почему-то решило разделить школы на мужские и женские. В мужских школах появились
преподаватели военного дела – военруки. В старших классах
начали изучать военное оружие, основы рукопашного боя и
другие военные науки. В 3-ем классе я уже учился в мужской
школе, мне исполнилось 10 лет и я вместе с одноклассниками, готовился вступить в пионерскую организацию, чтобы
быть «всегда готовым к борьбе за дело Ленина-Сталина!».
Прием в пионеры состоялся в годовщину Октябрьской революции. А еще раньше, в июле, войска Вермахта потерпели
сокрушительное поражение в танковом сражении под Курском. Пионерии было чему радоваться. Пионеры в это время
очень часто посещали в госпиталях раненых солдат. В 1943
году КРАСНАЯ Армия стала называться Советской, а командиры и красноармейцы стали, соответственно, офицерами и солдатами. Члены нашей пионерской дружины побывали во многих госпиталях города. Мы пели песни, рассказывали стихи, разыгрывали небольшие спектакли, а затем раз88 давали скромные подарки, в основном, книги и кисеты для
табака. Кисеты шила моя мама и вышивала на них разные
теплые слова. В моей памяти не сохранилось место расположения этих госпиталей, потому что обычно туда нас привозили на стареньком автобусе, да и госпитали были в основном в центральной части Новосибирска. Но вот однажды, в
77 или 78 году, я зашел в институт Биологии, и меня охватило вдруг чувство, что я снова вернулся в пионерское военное
детство. Это был госпиталь для тяжелораненых. Было много
инвалидных колясок и много лежачих. Я даже вспомнил, где
были эти коляски. Я был потрясен памятью детства.
Следующий 44-ый год не был угрюмым. Тяжелораненым
вернулся с фронта отец моего друга Володи Вычегжанина.
Его привезли домой, и назначили перевязочную фронтовую
сестру. Из госпиталя его отпустили по просьбе друзей этой
семьи, так как мать умерла, и осталось трое детей. Однажды
Володя позвал меня к себе домой. Его отец лежал на кровати, тихонько постанывая. Я уже собрался уходить, но Володя попросил остаться, чтобы помочь ему, так как должна
скоро придти медицинская сестра и сделать отцу перевязку.
Действительно скоро подошла сестра, спросила у отца, как
самочувствие, налила ему полстакана водки и, подождав
немного, начала снимать бинты. То, что я, ребенок, увидел,
было не для меня. На бедре две глубокие раны диаметром
4–5 см, живое розовое мясо. Не сделав никаких обезболивающих уколов, сестра взяла пинцет и начала ватными тампонами обрабатывать раны. Мы закрыли глаза, а раненный
отец только тихонько стонал. «Испугались», – сказала сестра и продолжила, – «Бывает хуже. Терпят. На то и солдаты», и обратившись к отцу, спросила – «Правильно?» Отец
кивнул головой и даже попытался улыбнуться. Вот такая
боевая история.
Не могу не вспомнить еще один эпизод из военного детства. Заводы, где работали наши родители, проявляли заботу о детях, отправляя их на отдых в пионерский лагерь, который обычно организовывался на базе деревенской школы.
89 Летом 1944 года я находился в одном из таких лагерей. Там
пионеры жили свободно и сами придумывали себе занятия.
Но вдруг горн протрубил сбор. Оказалось, что к нам в гости
пришел житель этой деревни – Герой Советского Союза. Он
приехал к себе в деревню в краткосрочный отпуск. Героя он
получил за форсирование Днепра. Как сейчас помню этого
коренастого, широкогрудого мужика с золотой звездой Героя и двумя медалями «За отвагу». Рассказав о форсировании Днепра, он вдруг задумался и сказал, что самыми дорогими для него являются эти медали.
Наступил победный 45-ый. Теперь на нашей домашней
карте мы отмечали стремительное продвижение наших
войск по Европе, вглубь Германии. С каждым днем мы чувствовали: скоро конец. Я и мои друзья строили планы на
будущее, радуясь тому, что мы дождались Победы. Знаменательным событием в моей жизни стало получение свидетельства об окончании начальной школы. В то время это
считалось первым шагом выхода во взрослую жизнь. Многие ребята после 4-го класса пошли в ремесленное училище,
чтобы скорее заменить в своей семье погибшего на фронте
отца. Я пошел в военкомат с просьбой направить меня в суворовское училище. Мне отказали, потому что в то время
туда принимали детей, чьи родители погибли на фронте.
Пришлось продолжать учебу в школе.
Время шло быстро. Наступили майские праздники. И вот
2 мая 1945 года, идя с друзьями по улице Ленина, мы увидели, как на здании почтамта вывешивают красное полотнище,
на котором было написано: «2 мая 1945 года наши войска
овладели Берлином. Война окончена». «Вот это да, а у меня
сегодня день рождения», – сказал я. Друзья остановились и
вдруг начали дергать меня за уши, хлопать по голове и чтото кричать. Прохожие обходили нас стороной, а мы продолжали прыгать и кричать, пока какая-то женщина не отвела
нас в сторону и что-то строго сказала, после чего мы успокоились, купили мороженное и уже молча, отпраздновали
Великую Победу. Потом стало как-то грустно от того, что
90 некоторые мои друзья никогда не увидят своих отцов, братьев, сестер.
День Великой Победы 9 мая 1945 года встретил я на центральной площади Новосибирска (теперь площадь Ленина).
Радовался этому великому дню вместе со своим родственником Сашей Плотниковым, братом актрисы Татьяны Плотниковой. Саше было 19 лет, а он отвоевал два года и незадолго
до дня Победы был выписан из госпиталя. Жизнь казалась
нам прекрасной.
Юрий – пионер.
1945 г.
Шадрин Юрий.
1937 г.
91 1941 г. Юре 8 лет.
С папой и мамой
1942 г. Юрий с друзьями
Дядя уходил на фронт
Фронтовое фото дяди
92 МИЛИЧИХИНА
Тамара Семеновна
1934 г.р.
93 Жили мы вчетвером: мама Андреева Анна Терентьевна,
отчим Мелешко Федор Кузьмич, маленькая сестренка и я в
г. Новосибирске, на ул. Сузунской (за библиотекой СО
РАН). Теперь это улица «Восход». Это был двухэтажный,
двухподъездный дом. Когда началась война, в квартирах
остались одни женщины и дети.
Помню, как мама с папой искали какой-то документ,
спрашивая меня – не видела ли или не брала какую-то книжицу. Не знаю, что это был за документ, но, по-видимому,
это повлияло на то, что папа попал сразу же на передовую,
и в первых же днях войны погиб. Товарищ его написал, что
видел, как разорвался снаряд и все осколки пошли в него. В
одну минуту папы не стало. Похоронка пришла сразу, но
мы его ждали до конца войны.
Мама в первые дни войны работала на станкостроительном заводе им. 16-го партсъезда строгальщицей.
Мы оставались с сестренкой вдвоем, под замком. Мама
прибегала в обед, кормила нас и опять убегала на завод.
Хотя не было в доме мужчин – жили женщины всего дома дружно, помогая друг другу. Приходили с фронта письма, вместе их читали и плакали, когда случалось у кого горе.
Трудно было маме. Надо было не опоздать с обеда (было
очень строго), пришлось ей уйти работать прачкой. В нашем доме организовали общежитие «фэзэушников». Мама
стирала на них белье. А мне, 10–11 летней девочке, пришлось помогать маме. Носила воду на коромысле с колонки
по ул. Тургенева. «Ох, как далеко» – казалось мне. А еще
моей обязанностью было ходить за хлебными карточками
пешком по ул. Кирова, через «бетонный» мост, Красный
проспект, на ул. Фрунзе в организацию «Сибсантехмонтаж», где работала мама.
День Победы не помню. Но помню, как праздновали, ликовали, когда с фронта пришел наш сосед – дядя Ефим Охрямкин. Мне он казался очень старым, потому что он был
какой-то морщинистый, пропыленный пожарищем войны и
94 был с усами. Почему-то у него тряслись руки, когда он вытаскивал кисет и крутил самокрутку. А мне было его очень
жалко.
А еще помню, как в тяжелое это военное время в школе
нам давали на большой перемене маленькие, вкуснейшие
булочки из темной муки. Приносили деревянный лоток, где
они лежали ровненькими рядочками. А как пахли!!! Я бы
сейчас узнала этот запах!
Пусть никогда не случится это жуткое время, время 41–
45 годов!
Тамара с родителями. 1938 г.
95 Тамара с подругой. 1944 г.
Новосибирск. Тамара (10 лет) дома с сестрой (6 лет) и тетей.
96 БУЛАТ ОКУДЖАВА
ПЕСЕНКА О ЛЕНЬКЕ КОРОЛЕВЕ
Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,
Где пары танцевали, пыля,
Все ребята уважали очень Леньку Королева,
И присвоили ему звания Короля.
Был Король, как Король, всемогущ. И если другу
Станет худо и вообще не повезет,
Он протянет ему свою царственную руку,
Свою верную руку, – и спасет.
Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,
Разорвали на рассвете тишину,
Наш Король, как Король, он кепчонку, как корону.
Набекрень, и пошел на войну.
Вновь играет радиола, снова солнце в зените.
Да некому оплакать его жизнь,
Потому, что Король был один (уж извините),
Королевой не успел обзавестись.
Но куда бы не шел я, пусть какая ни забота
(По делам или так, погулять),
Все мне чудится, что вот за ближайшим поворотом
Короля повстречаю опять.
Потому, что на войне, хоть и правда стреляют,
Не для Леньки сырая земля,
Потому, что (виноват), но я Москвы не представляю
Без такого, как он, короля.
97 ФРЕЙДИНА
Елизавета Васильевна
1935 г.р.
98 Я ЗНАЮ, ЧТО ТАКОЕ ВОЙНА!!!
Лето 1942 года, фронт приближался к Новороссийску.
Налеты на город велись непрерывно, но бомбили в основном порт, железнодорожную станцию и элеватор, построенный ещё в начале двадцатого века. Известие о приближении врага вызвало в городе панику. Все понимали, что при
захвате города будут сильные бои. Легенды о храбрости
моряков, что они не сдаются, уже жили в народе. Люди
стремились выехать в окрестности города, чтобы избежать
смерти под снарядами. Путь еще был свободен и на юг, в
сторону Геленджика и Сочи, и на север, в сторону АбрауДюрсо и других окрестных деревень. Краснодар был оккупирован. Безусловно, надо было выезжать на юг, но наша
семья и вся многочисленная родня была вывезена моим отцом в село Озерейка, рядом с Абрау-Дюрсо. Думали, что в
отдаленное от основной магистрали небольшое село, немцы
не войдут, не увидят его. Так наивно думали мои родители,
они были совсем молодыми. Там мы встретились с отступающей нашей армией, и была понятна наша ошибка, но
транспорт у нас забрали и мы остались в этом селе. Потом в
этих местах была передовая линия боёв. Город Новороссийск сдавали с боем, но не сдали его весь!
В южной части города было два рядом стоящих цементных завода «Пролетарий» и «Октябрь». С одной стороны
Мархотский перевал, с другой – берег Черного моря. Завод
«Октябрь», оставался в руках нашей армии весь период оккупации города. Бои и обстрелы города в течение одиннадцати месяцев велись ежедневно и ежечасно.
Наша семья вернулась в уже оккупированный город. И
здесь начались ужасы. Мой отец Василий Евтихьевич с яркой внешностью цыгана, сразу вынужден был скрываться,
особенно от полицейских, которые были из местных жителей
и хорошо его знали. Родители искали контактов с партизанами. В городе семья Суховерховых создала партизанский отряд, и отцу удалось уйти в этот отряд. Больше мы его не ви99 дели, веселого, жизнерадостного родного человека. Почти
весь партизанский отряд погиб. На моих глазах гибло много
людей: моряки, военные и население. Их вещали, расстреливали и на это трагическое зрелище сгоняли силой население.
Мне закрывали глаза, но трагизм и ужас наполняли меня.
Почти каждый месяц высаживался десант моряков на малой земле. Малая земля – это часть безлесной суши, голая
земля. Ночью подходили катера с десантом, моряки высаживались на берег и в атаку – впереди враг, позади море. Были
случаи, когда они освобождали большую часть города. Вернуться им было некуда, так как немцы вели массированный
обстрел берега Малой земли. Подойти к берегу катерам не
было возможности. Десантники были смертниками. Иногда
при отступлении некоторым удавалось скрыться у местного
населения, некоторые попадали в плен, и участь была одна –
повешение. На малой земле лет двадцать не росла даже трава, все было в металле.
Немцам жить спокойно не давали: взрывали поезда, высаживали десант на малой земле, наносили точные удары артиллерией с цементного завода и с воздуха. В этом кошмаре
наше главное убежище – прятаться под кроватью.
И удалось выжить! И так одиннадцать месяцев.
Лето 1943 года. Жили слухами. Пронесся слух, что наши
войска на подступе к Новороссийску. Пишу «наши войска»,
так говорили все и, часто упуская слово «войска», просто говорили «наши». Немцы решили дать серьезный бой. Они
предприняли такой маневр, который историки не могут до
сих пор объяснить. За двадцать четыре часа всё население
города до единого было вывезено в глухие предгорные места, в сторону Темрюка. Немецкая организованная машина
провела перед вывозом селекцию всего населения: на молодых, способных работать, и пожилых людей и детей. В нашей семье розовые талоны получили мама, Валентина, ей
было 27 лет, и невестка Вера, жена родного брата мамы, ей
было 22 года. Бабушке и мне выдали синие талоны. По талонам розового цвета людей угоняли в Германию, по синим
100 талонам – отправляли в концлагерь. На сборы дали пять часов. Остро в памяти с болью воспоминания сохранилась одна
картина. По соседству жила семья: жена Евдокия, трое детей
и муж инвалид без ног. И вот в день изгнания из города я
увидела тетю Дусю, которая вместо рюкзака с вещами несла
своего мужа, рядом шли дети, старшему было не больше 10
лет. Дети несли маленькие мешочки с вещами. Было страшно
и странно смотреть и хотелось разреветься от жалости к этой
женщине. Теперь я понимаю, что это мужество и жертвенность русской женщины.
Нашей семье, чтобы быть всем вместе, возможно было
поменять розовые талоны на синие, и отправляться в концлагерь. Так и было сделано. Концлагерь – территория, обнесенная несколькими рядами колючей проволоки. Для того,
чтобы жить – выкапывали землянки. Еда – только то, что
давали немцы. У меня проявились цыганские наклонности –
пробудилось какое-то видение настоящего и будущего. За
мое гадание мне несли еду, а потом после войны приходили
люди к нам в дом и благодарили. Из лагеря начались побеги. Боялись, что при подходе наших войск, всех лагерных
расстреляют.
Нам удалось договориться с охранниками (они были из
полиции), о побеге. Отдав им все ценности, которых было
немного, но оказалось достаточным, удалось бежать. Удача
была недолгой. К селу, в котором мы скрывались, подходили
наши войска, но, население вело себя по-разному. Нас предали. Хозяйка дома, в котором мы скрывались, заявила в гестапо, что у неё в доме беглые. В момент облавы мама и я были
в деревне. Возвращаясь, мы увидели, что бабушку и невестку
гонят на деревенскую площадь, где стояли немецкие машины, готовые для отступления. Бабушка нам подавала знаки,
чтобы мы проходили мимо. Мама не поняла и, взяв меня на
руки, подошла к родным. Перед немцем, офицером гестапо,
на безлюдной площади стояли три женщины и ребенок. Наша невестка была верующей. Она из сумки вынула икону
Божьей Матери, с которой не расставалась, и держала её на
101 вытянутых руках. Немец дрогнул. Крикнул, чтобы мы уходили прочь. Взрослые не верили в удачу, думая, что в лицо
он не хотел расстреливать нас. Но он, видимо, не сводил счеты с безоружными людьми. Мы были спасены.
16 сентября 1943 года Новороссийск был освобожден.
Город полностью разрушен и частично заминирован. Мы
вернулись 20 сентября. Везде зияли воронки, а в них трупы,
трупы. Теплый сентябрь и трупный запах, страшно! Население подключилось к уборке города, но воронки оставались надолго.
Наш дом был полностью разрушен. Разрешалось занимать любую уцелевшую коммунальную квартиру. Рядом с
нашим домом нашлось такое жилье. С первого октября начали работать школы, и я пошла с радостью в первый класс.
Счастье было несказанное. Но война не окончилась. Гибли
мальчики, подрываясь на минах или раскручивая валяющиеся везде гранаты и снаряды. По улицам на деревянных
колясках передвигались солдаты – инвалиды. Смотреть было больно. Вернулся из госпиталя, после ранения, мой дядя
в возрасте 22 лет.
Мирное время, но все, кто был в оккупации, попали под
подозрение. Многих арестовали. Последствия оккупации
преследовало меня до 45 лет. Несмотря на то, что мне было
6 лет на начало войны, в биографии и личном листке всегда
приходилось писать: была в оккупации, отец без вести пропал – эти два пункта биографии всегда ограничивали мои
возможности. Я не понимала своей вины в безумии и жертвенности войны.
Войну невозможно забыть. О некоторых сокровенных событиях невозможно написать. Они навсегда останутся со
мной. Не зря, все кто были в оккупации, готовы терпеть были
любые послевоенные невзгоды, говоря, «лишь бы не было
войны». И как заклинание: любое поколение всеми силами
своего сознания и души должно усмирять воинствующие силы человечества.
102 ГРИГОРИЙ ДИКШТЕЙН
21 ИЮНЯ
Еще грызем на лавочках
Подсолнухов плоды,
На фортепьянных палочках
Чернильные следы,
И не кружится сажица,
И дышится легко,
А главное, мне кажется,
До смерти далеко…
Еще не слышно грохота,
Живет спокойно Брест,
Еще дрожит от хохота
Кинотеатр «Прогресс»,
И небо не расколото,
И в мире тишина…
Лишь завтра скажет Молотов:
«Война…»
Еще не грязь осенняя
И жив мой старший брат,
Еще без затемнения
Москва и Ленинград,
И «зарево закатное» –
Красивые слова,
И девочка блокадная
Пока еще жива.
И в наших играх немцами
Не названы враги,
Еще в печах Освенцима
Лишь хлеб да пироги…
От Кушки и до Диксона
Такая тишина!
И песня не написана
«Священная война».
103 Еще в умах не вяжется
Бессилие полков,
И кажется, все кажется
До смерти далеко…
И зеленеют кронами
Каштаны у Днепра,
И почта похоронные
Еще не разнесла.
Еще бинты все белые,
Покоем полон дом…
Но ничего не сделаешь,
Чтоб не было ПОТОМ…
104 ФРЕЙДИН
Анатолий Маркович
1935 г.р.
105 В 40-е годы я рос и воспитывался в семье родителей моего
отца в г. Днепропетровске. Там и встретил войну.
22 июня в 4 часа теплой летней ночи немцы обрушили на
красивый зеленый город Днепропетровск тысячи бомб. Под
громоподобные взрывы и вой сирен бабушка потащила меня,
сонного, в подвал – бомбоубежище (тогда такие были в каждом
квартале). Народу набилось много, и мне не трудно было потеряться и снова очутиться на улице.
Детское восприятие захватило незабываемое зрелище – город залит был светом пожарищ. Синее летнее небо наполнено
гулом моторов пикирующих фашистских самолетов, вспышками взрывов, рвущихся зенитных снарядов и трассирующих
пуль пулеметов. В нескольких кварталах от меня рухнул сбитый самолет. Все горело и громоподобно взрывалось. Когда дед
нашел меня, я упирался, не желая покидать это завораживающее зрелище. С отбоем налета, напуганные люди осторожно
покидали убежища, глядя со слезами на разрушенный, дымящийся город.
Немцы стремительно продвигались по Украине и меня с бабушкой Любовью Александровной и дедом Ильей Марковичем
эвакуировали с заводом им. Шершова, где работал мой дядя.
Везли нас в товарном вагоне, где ехало человек 50, в основном женщины, старики и дети. Этим же поездом на платформах перевозили часть парка станочного оборудования завода.
Так мы оказались в степи на окраине г. Орска Челябинской
области. Разместили нас в огромных палатках-землянках в числе 35–40 семей. У каждого была кровать с бельем и тумбочка.
Рядом, тоже в палатках, монтировалось оборудование будущего завода, который, если не изменяет память, к зиме начал выпускать для фронта артиллерийские установки.
Зима 41 года была суровая и снежная. Сильные морозы сменялись снежными буранами. Палатку периодически засыпало
снегом, и по 3–4 дня никто не мог ее покинуть. В такие дни в
углу за занавеской оборудовался общий туалет. Две печки«буржуйки» топились круглосуточно. Здесь же хранились запа106 сы дров и угля. Каждая семья посуточно несла вахту печника, и
мне очень нравилось быть помощником деду.
Палатка жила почти общиной. Люди, очень разные, помогали и очень терпимо относились друг к другу. Не помню ни одного скандала, взаимных упреков. Дед, бабушка и я, как иждивенцы (тогда это так называлось), получали довольно скудный
паек. Нам полагалось на троих 800 гр. хлеба (ребенку– 200 гр.,
взрослому – 300 гр.), какое-то количество круп и макарон.
Помню, бабушка ходила к местным жителям солить капусту и
возвращалась с кочанами – платой за услугу. Это было настоящее лакомство.
В палатке периодически умирали старики. Там же умер и
мой дед. Хоронили их тут же в степи и все жители палатки
принимали посильное участие.
Летом 42 года начали строить первый атомный центр России, в будущем известный как «Челябинск-40». Там работала
моя тетка, и она забрала нас с бабушкой.
После смерти бабушки, в конце 44 года, меня перевезли в
город Ростов-на-Дону. 8 мая 1945 года на каждом углу уже звучали слова о победе. Все были в ожидании правительственного
сообщения о капитуляции Германии. Но к ночи, как всегда в
эти годы, город погружался в темноту – все окна тщательно закрывались занавесками.
Не хочется больше вспоминать эти трудные, голодные годы.
Но первый и последний дни войны ярко живы в моей памяти. О
них стоит рассказать.
Город не спал и в 2 часа раздался знакомый густой бас Левитана – Победа! Что тут началось! Засветились все окна, все городские фонари. Город вышел на улицы. Люди, знакомые и незнакомые, братались, обнимались и целовались. Везде раздавалось громкое: «Ура! Победа!». Звучали песни, музыка. Где-то
плясали «барыню», где-то «яблочко».
Я никогда больше не встречал столько счастливых, радостных и красивых лиц в слезах!
107 КОСИНОВА
Раиса Васильевна
1935 г.р.
108 Родилась я в Барнауле, куда мои родители – отец, Масленников Василий Петрович, и мама, Елена Дмитриевна, переехали из
алтайской деревни Чернопятово. Потом семья «путешествовала»
по Сибири и Казахстану: семью отца раскулачили, поэтому у
него были трудности с работой. Наконец перед войной семья
«осела» в Новосибирске, где папа устроился работать грузчиком
в речной порт. Жили сначала в бараке (в одной комнате четыре
семьи, вместо перегородок – простыни), потом, когда построили
Дом грузчика, каждая семья получили по отдельной комнате, но
дружба не распалась. Когда мужчины в 1941 году получили повестки в военкомат, мы все сфотографировались: в нижнем ряду
сидели дети, потом – матери, и в верхнем ряду – отцы. Только
один из этих мужчин вернулся с войны.
Когда отца призвали в армию, мама пошла работать на склад,
где формировали посылки на фронт, я с младшим братом Виталиком ходила в детский сад. Мама рано уходила на работу, я собиралась сама, собирала братишку, отводила его в садик, шла в
свою группу. Вечером забирала его, и мы шли домой. Однажды
я пришла за ним, но мне сказали, что его увезли в больницу.
Вскоре он умер. Через военкомат вызвали папу (он еще был на
подготовке недалеко от Новосибирска). Помню, как мы хоронили Виталика. Тогда я видела отца в последний раз. Он был убит в
1941 году под Ленинградом. Помню, как я играла во дворе нашего дома, меня позвали домой: в окружении знакомых женщин
сидела мама и плакала. Это пришла похоронка на отца.
Мама продала вещи отца и купила небольшой домик на левом берегу Оби напротив водной станции. Там мы и жили. Земли было много, мы выращивали овощи – картошку, морковь,
капусту. Из них мама готовила «паренку», а когда удавалось
достать муки – пекла пироги. Я тоже любила готовить, особенно
мне удавалась похлебка с рассыпчатой картошкой. Меня все
хвалили.
Когда окончилась война и мужчины стали возвращаться с
фронта, я все ждала, что отец вернется. Я не верила, что он погиб. Однако, чуда не произошло.
109 ЧЕПУРНОЙ
Николай Прохорович
1936 г.р.
Семья моя в составе 7-ми человек жила в селе Истимис Алтайского края. Отец Прохор Николаевич –
шофер, мать Евдокия Силовна –
домохозяйка, старшие брат и сестра, я и две младшие сестренки.
В ноябре 1941 г. отца забрали на
фронт. С нами осталась одна мама. Старшие учились в школе, а я ходил в детский сад. Там нас кормили чуть лучше,
чем дома.
Летом мать работала в поле, брала нас с собой. Зимой
работала, где придется. Питались плохо: приходилось есть
лебеду, картофельные драники. Ловили сусликов – это считалось деликатесом. Нам еще было хорошо – у нас была корова.
В школу пошел только в 1945 г., так как нечего было
одеть: одни валенки были на двоих с сестрой. В одной комнате размещались сразу три класса – 1, 2 и 3, так как не хватало учителей.
Отец вернулся (!) с фронта в сентябре 1946 г., стало немного полегче жить, но все равно трудно. В нашем доме в
окнах не было стекол: они или были забиты, или затянуты
чем-то.
Позднее родились еще две сестренки: Люба и Зоя. В
1949 г. семья переехала в районный поселок Новополтавку
по месту работы отца. Отец прожил недолго, в 1952 г. умер,
сказались тяготы войны.
110 ПУСТЯКИН
Анатолий Федорович
1936 г.р.
111 О ВОЙНЕ.
В 1941 г. наша семья проживала в п. Бражино Донецкой
области, где отец работал на шахте, принадлежавшей совхозу «Пионер». В Снежнянском районе работало около 20
шахт и все работающие шахтёры были мобилизованы на
рытье «окопов». Когда началось отступление нашей армии
– шли небольшие группы наших солдат без оружия, только
форма говорила, что они наши, то шахтёры вернулись.
У нас был поросёнок, кормить его было нечем, так как
совхоз «Пионер» весь скот погнал в сторону Дона и Волги, а
оставшиеся корма были разобраны населением. В конце ноября или в начале декабря 1941 отец решил заколоть поросёнка. Место выбрали недалёко от дома, рядом с балкой. Начали это делать во второй половине дня. Было пасмурно, сухо. Вдруг со стороны леса подошел незнакомый человек, поздоровался и спросил у отца, зачем он заколол поросенка.
Отец ответил, что поросёнок заболел. Были ещё вопросы к
отцу, но я их не помню. Незнакомец повернулся и ушёл в
лес. Отец сказал, что это немецкий офицер. Я понял, что видел настоящего немецкого офицера, который легко разговаривал по-русски. Утром пошли разговоры, что немцы поселились в п. Бражино. Так как частные дома у людей были
тёплые и имели большие комнаты, спальни, то немецкие
солдаты поселились в них, а хозяев сдвинули на кухни или в
сарайки. Особенных хулиганств со стороны солдат не было.
Только был слух, что у кого-то вытащили из улья вощину с
мёдом, да у кого-то срубили плодовые деревья на отопление.
Моя семья жила в скромном помещении, которое раньше
использовалась для шахтных нужд. К нам солдаты не заходили, а своих мулов ставили, так как зима была холодная.
Перед новым 1942 годом немецким солдатам привезли живые ёлки и нам, детям, было интересно, солдаты угощали
чем-то съедобным.
112 У нас было две собаки – Букет и Дамка. Это было после
Нового года: шли мимо два солдата, а собаки, играя, просто
набрасывались на них. Они взяли и застрелили Дамку.
Жить было очень трудно. Я не знаю, как мы выжили (я и
брат, родившийся летом 1940). Нам хорошо помогла бабушкина корова. Летом мать копала какие-то коренья, подмешивала в тесто и мы жили.
Посёлок Бражино стоял на пути со стороны Ростова к
железнодорожной станции Софино-Бродская и немцы хорошо этот путь защищали. Летом было не заметно, что живут солдаты, проводят учёбные занятия (позже выяснилось,
что это стояла часть противовоздушной обороны немцев),
вечером вместе с нашей молодёжью гуляют.
Где-то в июне 1942 наши бомбардировщики и сопровождавшие их истребители летели в сторону железнодорожной
станции. Это было после обеда. Небо чистое, жарко, когда
они пролетели часть п. Бражино по длине (со стороны Латышево) на них обрушился шквал зенитного огня, а мы
смотрим, что дальше будет. Вокруг 3-х самолётов бомбардировщиков (они шли рядом), вспыхивали белые облачка,
но они летели. Но вот одно облачко появилось около правого двигателя правого самолёта, а в следующий миг крыло
отвалилось от самолёта и он, горизонтально вращаясь (это
было в 300–400 метрах от места, где мы, пацаны, стояли),
долетел до земли и взорвался с полным боекомплектом. На
следующий день мы пошли и увидели там кучу пепла. Остальные два самолёта сбросили бомбы кто куда, но никто не
пострадал. Один осколок прилетел и упал у наших ног,
очень был горячий. Во второй половине 1942 г. фронт ушёл
к Волге, и немецкие солдаты редко заходили к нам.
Люди обрабатывали землю, выращивали кукурузу, подсолнухи, овощи, заводили скот. Часть работников совхоза,
угонявших скот на восток, не вернулись в совхоз и мы в
сентябре заняли свободное жильё. Это был кирпичный дом,
в нем было 14 квартир, а с торца административное отделение (конторы, кабинеты, касса) с самостоятельным входом.
113 В конце 1942 года население делало заготовки, готовили
древесный уголь, обзаводилось скотом – козами, курами.
Кто работал, тот имел все продукты, даже гнали самогон.
В конце 1942 г. через совхоз пошли отары овец, которых
сопровождали казаки. Казаков местные боялись больше
немцев.
С приходом весны и лета оживились сельскохозяйственные работы. Я часто ходил «на Латышевку», где жила наша
бабушка, она имела 8 внуков. Дом бабушки всех тянул, все
знали, что тебя всегда накормят, приютят. До сих пор стоят
два тополя, посаженные ещё в 1885 году рядом с колодцем
(уже обвалился), дом перенесли в другой угол усадьбы. В то
время – уютный уголок.
Летом, после обеда заезжает легковушка с двумя немецкими офицерами, ставят авто и говорят бабушке, чтобы
приготовила курицу (конечно же, свою). Все было приготовлено, они сели за стол в тени, поставили бутылку. Я,
брат и сестра двоюродные, стоим и смотрим. Один из них
отломил заднюю ножку мне, переднюю брату и сестре и дал
нам. После они уехали в сторону Дмитриевки, где была линия фронта. До сих пор Латышево называется хутором.
На хуторе Латышева немецкие солдаты располагались по
частным домам. Фронт проходил по реке Миус
с. Дмитриевка. Немцы воевали, как по расписанию: два дня
воюют, день отдыхают. Каждый житель знал своего постояльца, если у кого-то убивали солдата, то все знали, что у
тех солдат убит. Убитых привозили в Латышево, там специально было немецкое кладбище, где их хоронили. Ямы копали на бугорке, на могилы ставили готические кресты, поливали какой-то вонючей жидкостью. С 2000 года какое-то
немецкое общество раскапывало захоронения, и искали медальоны – таблички из алюминия, по которым определяли
своих солдат.
На Латышево стояли немецкие пушки на западном склоне бугра – их не было видно со стороны наступающих,
стреляли они через хребет бугра. Ещё одна пушка стояла
114 недалеко от дома бабушки, и хотя при выстреле был такой
резкий звук, но она была очень замаскирована и её мы не
видели.
Новый 1943 г. люди встречали с надеждой на лучшее, так
как запаслись продуктами. В каждом посёлке умельцы построили мельницы, маслобойки. Всё работало на мускульной силе, но этому никто не мешал, не было паразитов.
Летние работы кто-то организовывал, где-то сеяли, сажали,
но и свои огороды держали. Местное население немцы «выгоняли» на копку военных коммуникаций – окопов, противотанковых рвов, ходов сообщения, блиндажей. Все эти работы велись в ночное время. Переводчиком был местный
житель Марчук, сибиряк, в 1914-ом был в плену и частично
знал немецкий. После войны претензий к нему со стороны
НКВД не было. Мой брат 1927 г. рождения с 1943 служил в
НКВД, говорил, что он участвовал на копке, немцы выгоняли ночью, чтобы никто не видел, но немцы всегда платили
(две сигареты, два зернышка кофе, две конфеты и т.д.). Летом 1943 г. я все время по июль месяц был у бабушки, так
как в это время спели вишни, огурцы, картошка, было молоко. Помещение четырёхлетней школы (до сих пор стоит,
только без окон и дверей) немцы приспособили под лагерь
для военнопленных, которых использовали на разных работах, особенно постройке блиндажей, так как планировали
зимовать с 1943 на 1944. Для этого была использована Сорочья балка (типа оврага). С восточной стороны была убрана откосная стойка и построены пять блиндажей зарытых в
землю. В блиндаже был зал и по бокам две комнаты. С улицы дверь и два окна. При постройке использовались новые
ровные доски. Это строилось в 150 м от бабушкиного дома.
Мы с братом пошли к крайнему строению, из глубины выскочил немец, что-то сказал, засмеялся и мы ушли домой.
После я посетил эту долину с блиндажами в ноябре 1943 г.
Все блиндажи были целы и их заселили оставшиеся без жилья люди. Наша тетя с бабушкой заняли последний 3-х комнатный блиндаж. Перед входом я увидел наш танк Т-34,
115 весь обгорелый, башня стволом упиралась в землю, и казалось, что чуть толкни башню, она и упадёт с танка. Все
подбитые танки специальные команды в течение зимы вывезли на станцию Софино-Бродская, а башня от Т-34 ещё
долго лежала в грязи, но и её подняли автокраном и увезли
на станцию.
На следующий, после осмотра блиндажа день, бабушка
отправила нас домой в совхоз «Пионер». Было жарко и мы
пошли по дороге около леса, впереди было скошенное зерновое поле и стояли деревянные бочки. Было ясно, там, в
бочках, вода. Подходя к бочке, мы услышали выстрел со
стороны русской территории, и сразу взрыв снаряда. Так
повторялось раза 3–4, мы назад – и там взрыв. Впереди видим – насыпан холм земли, это был ход сообщений. Ход сообщений – это канава глубиной более метра и прокопана на
большое расстояние. Испугавшись, мы добежали до хода
сообщения, а уже в нем, как у Христа за пазухой. Наш вояка
после нескольких залпов разбил деревянную бочку с водой
и успокоился. На протяжении многих лет я посещал то место, где стояла русская пушка, а приборы, которые использовали наши командиры, четко давали изображение на фоне
скошенного ячменного поля. Пришли домой в совхоз «Пионер», а там немец на мотоцикле с коляской делает эксперимент на выносливость наших пацанов: «Кто смелый, садись
на заднее колесо, закреплённое на люльке сзади». Если кто
сел, немец начинал делать крутые повороты, скорость не
развивал, резко тормозил, пока ездок не слетал с колеса. Все
было весело, все смеялись, дорога была пыльная, грунтовая.
Иван Гамазин – старше всех нас, воспитанник всего совхоза, решил себя попробовать. Как ни старался немец, но
Иван удержался, немец пожал ему руку и сказал: «Молодец».
С вечера заехали два мотоцикла с немецкими солдатами
– было тепло и они решили отдохнуть под стойкой бывшей
молочной лаборатории по переработке молока. Совхоз до
войны имел четыре больших коровника, четыре силосных
башни, склад под зерно, много заготовлял люцерны в скир116 дах, имел свой мех.участок, родовую для скота, лошадей и
все необходимое, кроме этого имел шахтенку, которая
снабжала топливом работников, но работала без электроэнергии. Ночью залетел наш У-2, сбросил три бомбы – одну
среди совхоза в 50-ти метрах от жилого дома, вторую – с
восточной стороны молочной лаборатории, которая не взорвалась (после её раскопали, увезли и взорвали), а 3-я упала
рядом с мотоциклом и все, кто рядом спал, погибли. Это
было в 30–40 м от нашего дома. После мы сгоревшие мотоциклы катали по совхозу, потом сбросили в колодец.
Будучи в Москве после войны у старшего брата
(1927 г.р.), я вспомнил о «концерте», которые устроили немецкие солдаты на хуторе Латышева летом 1943 г. Так как
многие рабочие и шахтёры были по «брони», то все они находились дома, а это немцам не нравилось (такая масса мужиков, а рядом фронт). Чтобы незаметно убрать это потенциальное воинство они решили устроить «концерт». В зерновом амбаре все было убрано, расставлены скамейки, развешены по всему хутору Латышево афиши. Я помню, мы с
братом пришли и сели, и много других пришли, но зал набит не был. Помню, пели солдаты в женских одеждах. Один
немец стоял рядом с нами в трусах и с ремнём в полоску.
Все кончилось, и мы пошли к бабушке. А брат рассказал,
что все пришли, особенно много мужиков, немцы запустили
детей, женщин, а остальных собрали за угол и построили в
колонну и повели в сторону Сауровки, Амвросиевки – подальше от намечаемых сражений. По дороге часть мужиков
«опытных» сумели как-то отлучиться, и все знакомые и
родственники вернулись на следующий день домой.
Утром 1–5 августа 1943 началось с шума, выстрелов
дальнего боя. Все закипело, выстрелы пулеметов, пушек,
разрывы снарядов. Все прятались в погреба, «болтаться»
запрещали родители и немцы. Появилось больше солдат.
Грохот не умолкал. Я не могу точно определить время, но
мне кажется, что это был конец июля и наши войска сдела117 ли попытку захватить совхоз «Пионер», а это открывало
путь в Саур-могиле, г. Снежному и ст. Софино-Бродская.
Хочу отметить, как обеспечивались продовольствием
немецкие солдаты. У каждого немецкого солдата был: алюминиевый котелок с крышкой, которая служила для второго
и плотно защелкивалась за дно котелка ручкой, котелок был
овальный – ширина в два раза меньше длины, столовая
кружка для кофе, молока, пластмассовая банка – примерно
консервная банка сардин – со сливочным маслом и каждый
солдат получал белый хлеб.
В сентябре, когда работал аэродром, под вечер в совхоз
зашла группа наших солдат, их расположили в небольшом
помещении, мы сразу к ним пошли. Они расположились
прямо на полу. Мы подошли к ним, а один солдат попросил,
чтобы мы принесли свежих огурцов. Мы сразу, как будущие
бизнесмены: «А что мы будем за это иметь?» Он говорит –
могу дать сахару и развязал грязную тряпочку и показал
нам два маленьких кусочка сахара, потом достал чёрные сухари – 3 шт. У русских солдат котелки были круглые без
крышек. Не помню, как закончилась эта торговля, но в моей
памяти она отложилась накрепко чувством стыда перед теми, кто утром ушёл воевать дальше на запад.
В нашем доме был немецкий продовольственный склад,
где стояла деревянная бочка, наполовину со сливочным
маслом, были фруктовые компоты, другие продукты. Как-то
перестрелки затихли, и мы с соседкой Еленой пошли в поле.
Мы перешли дорогу на Таганрог, на голом, скошенном поле
лежали убитые наши солдаты, где-то человек 7–8. Рядом с
ними ветер раздувал солдатские книжки. Я не умел читать,
так как ещё в школу не ходил, а она все книжки свернула и
положила обратно. Недалеко в посадке лежал убитый телефонист с катушкой. Оказывается, эта группа прошла Латышево и по оврагам дошла до совхоза, телефонист перешёл
дорогу на Таганрог и начал вести связь, но немцы были рядом, подходившая группа хорошо просматривалась и была в
упор расстреляна. Попыток со стороны нашего командова118 ния на этом участке не предпринималось. Решили прорваться по балке Латышевой. Это 4–5 км назад к Дмитриевке.
Под вечер через совхоз прошло пять немецких танков. На
переднем танке командир в наушниках, на танках антенны.
Танки двигались в сторону Степановки, Латышево было по
другую сторону дороги на Таганрог, и находящийся по любую сторону дороги на расстоянии 100 и более метров не
мог видеть, что творится с другой стороны дороги (если выбрать такую маскировку).
Утром я проснулся и услышал плач и шум рядом с нашей
квартирой. Я вышел в коридор и увидел немецкого офицера
с пистолетом в руках, рядом была Елена, с которой мы рассматривали убитых солдат, и её дед. Оказывается вечером
прошедшие немецкие танки прошли по огородам, а дед решил утром проверить нанесённый огороду ущерб, вот его и
поймали, а добросовестный офицер привёл домой и все соседи подтвердили, что это не партизан и деда отпустили.
Наша мальчишеская компания только и искала приключений повсюду. Недалеко от совхозного двора мы увидели
место, где в июне-июле летавший наш истребитель вдруг
клюнул носом и почти весь ушёл в землю. Это место долго
до 1990-х годов опахивали, а после сборщики металла сдали
металла на 1000 гривен.
Перейдя дорогу на Азов, мы зашли в противотанковый
ров, который шёл параллельно дороге на Таганрог. Пройдя
по рву метров 150, мы все остолбенели – на земле лежал
мёртвый раздетый немецкий солдат, сильно белый с рыжими волосами. Все испугались и ушли домой, я тоже пошел
домой и прихватил его винтовку. Меня дома отругали, что я
стоял во дворе, а за винтовку никто не спросил, но слух
был, что винтовка пропала. В ноябре выпал снег, но винтовку найти не смогли. Кто-то из ребят сказал, что она у
меня. Я вечером достал из соломы винтовку, вынес за сарайку и положил в ящик деревянный (как водочный для бутылок с зажигательной смесью и забросал снегом). До марта
месяца винтовки не было видно, но весной малыши начали
119 бегать по снегу и утоптанный снег начал таять, солнце грело, и ствол винтовки вытаял и все закричали: «Вот винтовка, которую он прятал!». Пришли люди, забрали винтовку и
сдали куда надо. Премии мне не дали.
В августе 43 года немцы начали закрепляться в совхозе
«Пионер» у балки, окопались и жили в лесу. Нам, пацанам,
разрешали их посещать и мы к ним приходили в гости. У
немцев в рационе были абрикосовые компоты, нам тоже хотелось этого. Один нам говорит, принесите нам «катушки»
– дадим банку компота. Мы сразу сообразили, где взять эту
«катушку» и начали советоваться между собой, а другой
солдат говорит – не «катушку», а картошки. Конечно, картошки наворовать было проще, и получить банку компота.
Солдатская немецкая кухня раздавала местным детям после
солдат остатки борща, компота.
Там же, рядом с окопами, был заезд и спуск вниз, где
стояли немецкие автомашины и легкие танки. Через несколько дней, после обеда, слышим рев самолёта и пыль от
машин. Две грузовые крытые машины на скорости торопились заехать в укрытие, где был спуск вниз, а наш истребитель старался их уничтожить. Надо отдать должное немецким шофёрам, они не бросили свои гружёные боеприпасами
автомобили, и за 20 метров до укрытия, были подорваны
нашими пилотами.
Под вечер числа 22–25 августа мы с тачкой вышли с совхоза, пересекли знаменитую дорогу, свернули в небольшой
кустарник и заночевали. Утром к нам заехали два немца на
велосипедах и сказали «Вэк». Мы потащили свой скарб рядом с хоз. транспортом, который шёл по полю с кукурузой и
там заночевали опять. Утром опять нас немцы заставили
уйти. Это было рядом с тем местом, где мы раньше жили до
войны – посёлок Бражино. По дороге нас погнали в сторону
железнодорожной станции, но мы уловили момент и свернули в лес, в верхней части посёлка Бражино, а там оказались все его жители. Начали располагаться на ночлег. Все
переживали, что может случиться всякое – кругом бои. На120 чало темнеть, кругом тихо, да и люди кругом молчат, прислушиваются. Ночь тихо – без стрельб. Под утро со стороны
хутора Латышева «заиграла» Катюша. Вот это игра! А главное, куда упадут «игрушки». Впереди немецкие склады и
станция Софино-Бродская – разрывы там. В таборе оживление, а по сторонам звяканье котелков и бряцание оружия –
это бежали немцы по обеим сторонам балки Бражино. В таборе никто не шумел, пока не взошло солнце.
Когда солнце поднялось, небо посветлело, и весь народ
двинулся в сторону посёлка Бражино. У нас там были далёкие родственники, мы зашли к ним, перекусили и пошли в
совхоз «Пионер», который был в 3.5 км. В совхозе людей
почти не было, мы первые появились. Я сразу зашёл в бывший мед.пункт. На полу много валялось много упакованных
таблеток, я собрал их в ведро и они заняли почти половину.
Впоследствии местный лекарь Вишневецкий сказал моим
родителям, что эти таблетки сильный яд и забрал себе и
продавал по высоким ценам.
Это был конец августа – начало сентября. На поле, где
росла люцерна-долголетняя – кормовая трава для скота,
пришли люди со всей округи и забросали ямы и воронки от
бомб, убрали всё, что мешало приземлению самолётов. Под
вечер сел 2-х моторный самолёт У-2, мы сразу побежали к
нему. Из самолета вышли девушки в красивой опрятной военной форме, в сапогах. Это была обслуга военного аэродрома. Потом начали садиться военные самолёты. Территория охранялась – их к нам не пускали и нас к ним тоже.
Этот временный военный аэродром простоял около 1–1.5
месяца и перебазировался дальше на запад.
В августе 1943 началось наступление нашей армии за Донбасс. Начались бои за Саур-Могилу, где погибли две армии.
Отмечу, что в сибирском военном музее есть земля СаурМогилы. Немцы держали оборону вокруг Саур-Могилы, Латышева, Дмитриевки, Бражино, совхоза «Пионер», Сауровки.
День и ночь шли ожесточённые бои, было много раненых
солдат. В нашем доме организовали временный лазарет. Два
121 солдата ведут под руки офицера, лицо всё обезображено. За
домом большой склад немецких сапог и все голяшки разрезаны. Приходили санитарные машины и увозили раненных
немецких солдат на станцию Софино-Бродская.
В сентябре 1943 прошли основные наши войска, за ними
потянулись вспомогательные службы, снабженцы, ремонтники боевой техники, механизаторы, работающие на тяжёлых тракторах по уборке танков, пушек с полей с транспортировкой их на железнодорожную станцию СофиноБродская. В то время мне пришлось с родителями посмотреть место боя, где были расстреляны танки, которые проехали по огородам. Всего 8 штук немецких танков. Два наших солдата, которые геройски погибли, лежали около Г
образного окопа с противотанковым ружьём. Они лежали
лицом вниз, на них были скрутки шинелей и вокруг них лежали деньги, на ногах ботинки кирзовые и обмотки.
В доме, где был немецкий продовольственный склад, теперь разместился наш склад: там хранились только пшено и
перловка. Два наших солдата-снабженца прожили при этом
складе почти до нового 1944 года, прогуливая и пропивая перловку и пшено местному населению. Конечно, они, может,
живы и сейчас с полной грудью наград, и получат от нашего
президента ещё несколько квартир и все льготы. Вот так можно «провоевать» всю войну и получить большие почести.
Наступил 1944 год. Вернулась часть беженцев, вернулись
рабочие, сопровождавшие скот на восток. Начали восстанавливать скотные дворы, ремонтировали технику. С Урала
совхоз получил два комбайна с надписью «Уралшахтстрой», получили американские гусеничные тракторы, автомобили Студебеккер. Американская техника, особенно
тракторы, не смогли работать на наших землях, как их привезли, так они до конца и простояли, не было уменья их завести. Нужны были аккумуляторы, стартёры, а мы умели
работать заводной ручкой или ломиком.
Военные, работающие на тракторах типа С-80, перетаскивали битые танки на железнодорожную станцию Софино122 Бродская, утром заводили своих «коней» при помощи ломика, вставляя его в отверстие в маховике по окружности, и
прокручивали, пока не заведётся. И это было просто и быстро, главное без стартёра. Наши тракторы и комбайны пахали, сеяли, убирали хлеб.
В августе месяце меня взяли в 1-ый класс. Классы были
переполненные. Были четыре класса украинцев и четыре
класса русских. В моем классе училось много девочек.
Жизненные истории у многих были разные. Школа была в
четырёх километрах от совхоза. Все пацаны разводили кроликов, но их не использовали для еды. У каждого под окном
был крольчатник. У меня все кролики были белые. Для
школы нужны были учебники и тетради, ручки и чернила,
перья. В школе выдавали тетради, а учебники выдавали по
одному на несколько человек. Школьников подкармливали
на большой перемене, каждому давали по конфете, кусочку
хлеба, иногда хлеб посыпали сахаром или намазывали повидлом (деньги на это родители не сдавали).
Не могу не отметить один эпизод событий марта 1944 г.
В конце марта 1944 на полях уже вырос длинными перьями лук, в совхозе передавали люди друг другу, что упал 2х моторный самолёт. Была хорошая погода: падал крупными хлопьями снег, было тихо. Нам, пацанам, всё было интересно, и мы пошли в сторону Бражино, но ничего не было
видно. Нам стали встречаться люди, уже побывавшие на
месте аварии. Чем ближе мы подходили, тем сильнее был
запах горелого мяса и химических продуктов. При осмотре
самолёта я увидел следующее: хвостовая часть самолёта
стояла ровно, двигатели лежали, заваленные снегом. Возле
самолёта сидел пилот в теплой одежде, и по щеке сбегала
кровь. Рядом лежал обгоревший пилот, накрытый куском
парашюта. Все остальное засыпал снег. Задняя часть самолёта ещё долго лежала на месте падения. Мы в том месте
садили огороды, а она всё была там. По приходу домой,
всем объясняли, что на бугре, недалеко от Бражиной врезался в хребет 2-х моторный самолёт. Другие говорили, что
123 самолёт врезался в стволы дубов, в лесу под Степановкой.
Этому доказательству был живой летчик. В последствие
выяснилось, что самолетов действительно было два. Они
летели в сторону Ростова, попали в густой снегопад, обледенели и шли на вынужденную посадку вслепую. Расстояние между ними было более 2 км. Один летел севернее над
посёлком Бражино (там ровная поверхность, но в конце посёлка имеется возвышенный бугор и высота его 100–120 м
по сравнению с ровной поверхностью). Вот самолёт врезался в хребет и разбился. Держи высоту метров на 10 выше,
может быть и было бы лучше, но впереди через 700 м был
овраг и такой же бугор. Второй самолёт шёл на посадку
сначала по мелкому кустарнику, но впереди стояли три старых дуба, на которые летчик не успел среагировать, и все
погибли, лишь радист остался в живых. Он около месяца
лечился в совхозе, после его судили.
Всех погибших летчиков погрузили на сани, вместе с пулемётами поставили посреди совхоза, выставили охрану и
так они пролежали около 8 дней, пока не прибыла комиссия, и не сделали экспертизу. После расследования работники совхоза и рабочие организовали похороны. Рядом с
совхозом у леса на поляне выкопали братскую могилу. С
трупов сняли часть одежды, куртки, свитера, унты, положили всех в один ряд, сверху накрыли ранее снятой одеждой и
засыпали землёй, после установили простой деревянный
памятник. Позднее это место стало местом сбора молодежи:
проведения игр (футбола, волейбола), вечером играли гармонисты, собиралась молодёжь. В конце 70-х годов останки
пилотов были перенесены на центральную усадьбу совхоза,
где был поставлен памятник солдату, а кругом небольшие
урны с фамилиями всех, кто погиб в катастрофе в 1944 г.
Новый 1945 год. В школе стояла ёлка (сосна). Был концерт, подготовленный силами школьников, но главное – подарки. Подарок состоял из цитрусовых конфет, печенья
(бесплатно). Заканчивалась учёба в 1-м классе.
124 Было слышно, что война идет к концу. На восстановление шахт и совхоза были привлечены пленные немцы.
На майские праздники я пошёл на хутор Латышева к бабушке – было тепло и сухо, а затем начал моросить дождь, я
возвращался домой и услышал, что закончилась война. Это
было в первых числах мая. А у моей тёти, которая жила с
бабушкой, муж был участник финской войны и сразу ушёл
с той войны на эту, как коммунист, вернулся домой только в
1946 г. Дома его ждали дети – мои братья и сёстры, жена и
тёща.
Я пошёл домой к маме и по пути нашёл ящик со снарядами от нашей пушки 45 мм и начал их разряжать. Снаряды
были бронебойные и плохо разматывались в гильзе, так как
наполовину были запрессованы в гильзу – около 20 см.
До этого я разряжал немецкие патроны, мы искали летающий порох. Я брал немецкие патроны (мне кажется от
танка) и разряжал их в коровнике: осторожно бил об камень, зная, что белый взрыватель впереди снаряда нельзя
бить об камень, и все шло хорошо, но тяжело было поднимать и осторожно бить по камню. А с патронами 45 мм я
долго мучился, потому что не было камней. Я смог разрядить только 2 патрона. Вот сейчас вспоминаю всё это – моя
мать слышала, что я стучу, что занимаюсь чем-то странным,
но никак не отреагировала на мое отсутствие и подозрительные стуки. Потом меня отругали, что я занимаюсь такими делами.
Проходящие войска оставляли много боеприпасов, которые на себе испытывали дети. Многие оставались без рук,
без пальцев, без ног, другие погибали на месте испытаний.
Гибли и взрослые при бросании гранат. Знакомый парень
1927 года рождения и мой одногодок остались без кистей
обеих рук. Впоследствии имели семьи, работали топорами,
учились писать. Мой одногодок, как говорила его мать моей
матери, научился писать ногой.
Война оставила след в каждой семье, в каждом сердце.
125 В. ШЕВЧУК
В Сибири не было войны –
С тем согласиться я готов.
В Сибири не было войны,
Но славилась Сибирь полками,
И сердце Родина – Москву –
Пришлось прикрыть сибиряками.
В Сибири не было войны,
Но на полях под Сталинградом
Лежат сибирские сыны,
Как и в болотах Ленинграда.
В Сибири не было войны…
Сибирской гвардии солдаты
Прошли от Курска до Москвы
В Берлин, ломая супостата!
В Сибири не было войны?
Поправ пятой фашизма знак,
Как символ мира над Берлином
Стоит с ребенком Сибиряк!
В Сибири не было войны,
Но до сих пор рыдают вдовы…
126 КАРЕЛИНА
Галина Петровна
1935 г.р.
Во время войны я находилась в
городе Новосибирске. Жила с дедушкой и бабушкой – мамиными
родителями. Существование по военным временам было нормальное.
Я не голодала.
Бабушка Дмитриева Александра Ивановна работала медицинской сестрой в третьей психиатрической больнице,
дедушка Дмитриев Николай Васильевич – бухгалтером, мама Тарасова Римма Николаевна в «Реч.порту» не знаю кем.
Я училась, полола грядки, садила и копала картошку с
дедом.
9 мая 1945 года дедушка разбудил утром меня и сказал,
что «Победа» и в школу идти не надо. Вечером во дворе все
жители общежития устроили небольшой праздничный стол.
Бабушка испекла пирог с малиной, и были конфетыподушечки.
Карелина Галина Петровна (слева). Эта
фотография прошла всю войну с 1941 г.
по 1945 г. в кармане отца.
127 БАКУЛИНА
Вера Васильевна
1936 г.р.
Наша семья – отец Василий Васильевич, мама Анна Александровна, бабушка Анастасия Васильевна
и я жили всю войну в Новосибирске. Отец был начальников по
снабжению военного завода в Юрге,
бабушка работала в Театре Юного
зрителя, мама занималась хозяйством. Помню, как на вокзал (а
жили мы в деревянном доме на углу улиц Сибирской и Енисейской, кстати, он до сих пор там стоит) шли колонны солдат под
звуки оркестра. А мы, ребятишки, маршировали вместе с ними.
Во время войны в город прибывало много семей из Западной части страны. Их расселяли не только в свободные комнаты сибиряков, но подселяли даже в комнаты к местным жителям. В частности, с нашей семьей в комнате, некоторое время
жили эвакуированные муж и жена.
Когда в 1944 году я пошла в школу (школа № 8, теперь ее
уже нет), со мной вместе училось много детей эвакуированных. Ребята эти были очень плохо одеты.
Помню в школу мы носили с собой питье в небольших бутылочкам (кто молоко, а кто – просто воду), они стояли на
шкафу. На большой перемене мы получали по две маленькие
не очень белые булочки, которые и съедали ту же, запивая их
из этих бутылочек.
Запомнилось, как по весне пленные немцы под конвоем
наших солдат счищали снег с крыш. Все они были измождены
и плохо одеты, нам было их по-человечески очень жаль, иногда мы делились с ними своим скудным пайком (приносили
что-то съестное). А еще на всю жизнь запомнился голос Левитана, который раздавался из черного круга репродуктора.
128 ЧИЧЕРИНА
Тамара Михайловна
1936 г.р.
129 Я родилась в большой семье 2 сентября 1936 года в
г. Гусь-Хрустальный.
На начало войны старшей сестре Галине было 13 лет,
братьям Анатолию 11 и Виктору 7 лет, мне было 5 лет, брату
Валерию 2 года и последнему брату Леониду 1 месяц. Мы ехали из Улан-Удэ в Гусь-Хрустальный и заехали в г. Колпашево
повидаться с маминым братом, который работал там уполномоченным министерства заготовок от Москвы.
Папа Михаил Григорьевич Юрзин был каким-то специалистом, которого командировывали по стране, когда где-то
открывали заводы. Из семи детей пять родились в разных
городах. Мама Вера Павловна Юрзина была из какой-то
аристократической семьи (вернее её мама), окончила гимназию, знала стенографию, хорошо печатала на машинке, но
тогда об этом нельзя было говорить и спрашивать. Позднее,
даже когда мы стали взрослыми, она очень мало об этом говорила. Знаю только, что, будучи комсомолкой, вместе с
отцом во время ликвидации неграмотности, работали учителями. Позже работала зав. канцелярией в прокуратуре города Гусь-Хрустальный.
Когда началась война, мы остались в г. Колпашево. Папа
ушел на фронт. Нам дали домик у болота: 2 комнаты, кухня,
без электричества с керосиновой лампой.
С Урала эвакуировали завод, перепрофилировали в консервный, и стали его восстанавливать. Мама и 11 летний
брат Толя пошли работать на стройку, где работал весь город, вручную копали котлован и завод запустили в сжатые
сроки. С нами оставалась сестра Галина, которой было 13
лет, она стояла в очередях за хлебом, ездила по окрестным
деревням меняла вещи на картошку. Семилетний брат Виктор возил из леса дрова на собаке, соорудив упряжь, благо
тайга начиналась недалеко от дома. Я оставалась с младшими. О том, что мама приходила, мы узнавали утром, т.к. была выстирана одежда. После завершения строительства она
работала секретарем у директора завода. Мы росли, ходили
130 в лес за ягодами, грибами, орехами, ухаживали за огородом,
учились.
Наконец-то настал день Победы! Ликованию не было
предела. Я была уже большая, мне было 9 лет. Весь город
бежал на пристань, когда приходил пароход с победителями. Нашего отца оставили на какое-то время в Германии,
где он 13 июля 1945 года был ранен, 30 августа с мед. сестрой приехал домой. Четыре месяца болел и 2 января 1946
года умер после операции, а в августе 1946 года родился
еще один брат Михаил.
В 1947 году старшие уехали в Новосибирск учиться, и
теперь старшей осталась я, помогала маме как могла.
В 1949 году переехали в г. Новосибирск, а в 1952 году я
перешла учиться в вечернюю школу и пошла работать в
нарсуд.
Мама и бабушка Тамары
131 Первый рабочий коллектив. Нарсуд. Март 1953 г
Тамара (12 лет) с братом
Мишей (2 года). г. Колпашево
Братья Толя (11 лет) и
Валера (2 года)
132 После ранения.
Германия 1945 г
Мамин брат – дядя Коля
ЮРИЙ ВОРОНОВ
Какая длинная зима,
Как время медленно крадется!
В ночи
Ни люди, ни дома
Не знают,
Кто из них проснется.
И поутру,
Когда ветра
Метелью застилают небо,
Опять короче,
Чем вчера,
Людская очередь за хлебом.
133 ЛЕОНТЬЕВ
Аркадий Васильевич
1937 г.р.
134 КУСОЧКИ ПАМЯТИ ИЗ ВОЕННЫХ ЛЕТ
Когда началась война, мне было четыре года. В то время
мы жили в г. Томске, в химическом корпусе Томского политехнического института (ТПИ) по адресу ул. Тимирязева (сегодня ул. Ленина), 26. Ряд зданий ТПИ, расположенных напротив главного корпуса, построены так, что средняя часть
являлась учебной, а крылья – жилыми. Такими были химический, физический и геолого-разведочный корпуса. Профессура могла прямо из квартиры пройти за кафедру поточной аудитории. В нашем корпусе проживали геолог Ю.А.
Кузнецов (в последствие академик), химик-доцент Володин,
электротехник-доцент Филиппов, сварщик-доцент Балакин,
химик-профессор Ногин. В соседних корпусах обитали ректор ТПИ профессор А.А. Воробьев, геолог-профессор Радугин, машиновед-профессор А.М. Розенберг, семья профессора Н.А. Чинакала и др. Квадратный двор, образованный
этими корпусами, был местом встреч и развлечений детей.
Мой отец Василий Николаевич в 1940 году получил кандидатскую степень и работал доцентом на кафедре «проведение и крепление горных выработок и буровзрывные работы» горного факультета. Мать была домохозяйкой. Ее образование было начальным – она окончила Колыванское женское приходское училище в 1910 году. Старший брат Евгений учился на электроэнергетическом факультете ТПИ; сестра Татьяна училась в школе.
1 июня 1941 года в воскресенье, был яркий, солнечный
день. Семья, кроме Евгения (он готовился к экзаменам) отправилась за город. По возвращению узнали ужасную новость о начале войны. В 10 часов вечера на центральной
площади города собралось огромное количество жителей.
Речей было немного. Всех присутствующих единила тягостная тишина неизвестности и тревоги.
Смутные воспоминания о тех временах, прежде всего,
связаны с проводами моего брата Евгения на фронт. В ходе
экзаменов за 3 курс он 30 июня 1941 г. был призван в Совет135 скую (Красную) Армию. Всего призвали 75 человек с разных
факультетов. Из группы, где учился Евгений, призвали,
практически, всех, за исключением 5–6 человек. Браковали
по состоянию здоровья, а также тех, у кого родственники
были репрессированы. Помню, провожали мы брата на
фронт несколько дней. Простимся на вокзале Томск-1, назавтра опять обнаруживаем, что поезд не ушел. У родителей все
слёзы кончились. Наконец 5 июля 1941 г. (в день рождения
брата, ему исполнился 21 год) новобранцев погрузили в
плацкартные вагоны и поезд тронулся.
Потом будут приходить письма с армейскими штемпелями. Отец будет их перехватывать и, спрятавшись в туалет,
читать первым. Все опасались плохих вестей. Слава богу, все
письма были с благодарностями от командования за успешную службу Евгения.
В августе 1941 года отца командировали на Таштагольский рудник (сегодня г. Таштагол, Кемеровской области), где
приказом по горному управлению Кузнецкого металлургического комбината им. Сталина от 16.08.1941 г. он был назначен на должность начальника технического отдела рудоуправления. Как известно, первую руду рудник выдал 22
июня 1941 года. Отец с гордостью рассказывал о взрыве, который ему было поручено рассчитать и организовать (повидимому, по вскрышным породам) так, чтобы не повредить
близко расположенные постройки. Можно себе представить,
какова была ответственность в то время за исход операции.
Жить пришлось в бараке. Возможно, он и сейчас еще стоит на правом берегу р. Кондома в створе моста через речку.
Спали одетыми и обутыми, на топчане, сколоченном из свежих досок, ножки топчана крест-накрест. Было холодно; через щели в стенах пробивалось солнце, высвечивая на полу
регулярные полоски.
В марте 1942 года отца отозвали к месту основной работы.
Забавный эпизод случился в 1943 году. Отца по линии военкомата призвали на переподготовку офицеров запаса и стали
готовить по специальности подрывника. Быстро выяснилось,
136 что преподаватель из военкомата не может ответить на ряд
вопросов одного из слушателей. Ведь в тот период отец читал курс взрывных работ для студентов горного факультета.
После очередного конфуза, занятия по переподготовке подрывников вел уже отец.
В 1943–1944 гг. отец избирался председателем месткома
ТПИ. Непростая работа. Приходилось реагировать на жалобы, слезы и невзгоды сотрудников института, которых становилось все больше, хоронить людей, снабжать их овощами
из общественных запасов. Свекла, картофель, капуста хранились в подъезде дома, куда был выход только из нашей квартиры. Все беды людей отец принимал очень близко к сердцу,
что не могло не сказаться на его здоровье и сердце уже тогда
стало «барахлить».
Помнится, во дворе нашего дома был повешен кусок рельсы, удары по которому служили сигналом тревоги.
Семейный радиоприемник марки СИ-235 (на четырех
лампах) был реквизирован. Сказали, что после войны вернут.
Так и случилось, но это было уже потом. Сводки с фронта
слушали по радиоточке – это черный круг бумажного диффузора, к центру которого подходили провода. На стене появилась карта европейской части СССР, на которой отец
портняжными заколками с флажками отмечал линию фронта
и освобождаемые города.
Есть, практически, было нечего. Отца и меня старались
кормить, а мать и сестра частенько голодали. Как-то родителям удалось завести курицу. Ее привязывали длинной веревочкой к дереву во дворе дома, а на ночь забирали. За лето
она подросла и ее кто-то благополучно приватизировал.
Второй скотоводческий опыт был связан с выращиванием
козы. Ее поместили на площадке в подъезде. Вырастить ее до
больших размеров не удалось, так как кормить было нечем. Я
очень страдал, когда раздался ее прощальный голос. Козье
молоко мне удавалось пробовать в другом месте. Невдалеке,
около лампового завода, проживала семья профессора
Ф.Н. Шахова (в последующем, после реабилитации, он ста137 нет членом-корреспондентом, заведующим отделом Института геологии и геофизики СО АН СССР). Его дочь и мой
брат учились в ТПИ в одной группе, поэтому я бывал у них
дома. Так вот у них была взрослая коза, и мне перепадало
несколько раз пить ее молоко.
Некоторая, более «состоятельная» профессура обзавелась
во время войны скотиной. Помню как проф. Тронов на веревке пас свою корову на газонах прямо напротив главного
корпуса Института.
В 1944 году я пошел в школу. Она располагалась далековато и нас – школьников ежедневно возили туда институтской
машиной, оборудованной будкой. Мы звали ее душегубкой.
Обстановку тех лет более полно характеризуют воспоминания сестры и брата, которых я много расспрашивал в последние годы.
В 1941 году сестра Татьяна училась в 9 классе. Вскоре она
стала работать. Бригада была небольшой. Школьников было
двое, другие студенты. Работали на станках, которые стояли
на первом этаже главного корпуса ТПИ. Точили корпусные
детали к минометным снарядам. У сестры был хороший станок ДИП-200, а у ее подруги – О.А. Бетехтиной – дочери доцента – горняка ТПИ А. Бетехтина (много позднее Ольга
Александровна станет доктором геолого-минералогических
наук и будет работать до последних дней в Институте геологии и геофизики СО АН СССР), станок был неважный с ременным приводом от двигателя на группу станков. В школу
девчонки ходили редко, так как в основном были заняты на
работе. Учились в третью смену с 5 вечера. В 1942 году, после
окончания школы, Татьяна поступила в ТПИ на машиностроительный факультет. Учебу в институте совмещала с работой на заводе «Манометр», который был эвакуирован с Запада. Там пришлось сверлить детали приборов для морской
техники. Сверла диаметром 2 мм часто ломались и за этим
следовали суровые наказания.
В Томск были эвакуированы многие заводы: «Манометр»,
«Фрезер», «Шарикоподшипник», ряд военных академий –
138 Ленинградское артиллерийское училище, Академия связи и
др. В период, когда наша семья жила в Таштаголе, в нашей
квартире была размещена эвакуированная семья профессора
Павла Лазаревича Калантарова (автора знаменитого учебника по электротехнике). После войны мы бывали у них в Ленинграде.
Помню, что в нашем доме в эвакуации жила семья Председателя Всесоюзного Комитета по делам Высшей школы
С. Кафтанова. Я бывал в этой семье, и мне перепадало отведать манной каши. Ничего вкуснее в жизни я больше не ел.
В летние периоды сестра, как и другие студенты, привлекалась на сельхозработы по уборке урожая. Приходилось грузить тяжелые мешки, вязать снопы, работать на комбайнах.
Фронтовой путь брата Евгения был следующий: после
учебы в Военной ордена Ленина Академии механизации и
моторизации Красной Армии им. И.В. Сталина (ВАММ), которая располагалась в районе Лефортова парка в г. Москве,
затем продолжена в г. Ташкенте, Воронежский, ЮгоЗападный, 1-ый Прибалтийский, а с октября 1944 до конца
войны – 3-ий Белорусский фронт.
Весной 1944 г. брат получил назначение на должность
помощника, а затем заместителя командира 325 танкового
батальона по технической части 117-й танковой бригады 1-го
танкового Краснознаменного корпуса. Перед этим ему был
разрешен отпуск на 10 дней с выездом в г. Томск.
Я помню этот его приезд после без малого трех лет отсутствия. Брат прибыл внезапно, весь прокопченный угольной
пылью. Оказалось, он из Тайги в Томск ехал в углярке паровоза. В Тайге жил наш родственник, знаменитый в городе
машинист и, по-видимому, он пристроил Евгения на паровоз.
Встреча была, конечно, радостной. В вещевом мешке было немного невиданных продуктов – консервы, сухари, чтото сладкое. Отец и брат допоздна засиживались с разговорами. Помню, что брат, практически, не мог спать. Крутился
как волчок, постель вся измята, собрана в комок. Каждое утро я считал своей обязанностью чистить ему сапоги. Неимо139 верно тяжелыми были новые проводы в тревожную неизвестность.
Утро в День Победы было ясным и солнечным, как и в
первый день Войны. Весь город встал на ноги и двинулся на
центральную площадь. Всеобщее веселье продолжалось несколько дней.
Брат Евгений через три месяца
после призыва в армию
1940 г. Во дворе дома по ул. Тимирязева, 26.
Здесь Аркадий с матерью и сестрой
140 НОРРИ
Виктор Карлович
1937 г.р.
141 Новосибирск 1945 года в районе от путепровода до площади Калинина практически ничем не напоминает сегодняшний город. По обе стороны Красного проспекта тогда
было только одно каменное здание – школа № 85, в которой
во время войны располагался госпиталь. Все остальное –
частный сектор, в основном, дощатые насыпные дома,
очень редко рубленые. Маленькие улочки и переулки, которых давно нет. Даже главное притяжение района – хлебный
магазин, торцом выходивший на ул. Линейную, тоже был
дощатым домиком. Я его хорошо запомнил, т.к. мама меня
часто ставила там в очередь за хлебом, написав чернильным
карандашом номер очереди на ладони, а сама бежала на работу в госпиталь, где она работала санитаркой.
Мальчишек моего возраста в округе было очень много, и
наша шустрая ватага носилась по улицам и Красному проспекту до позднего вечера. Особый интерес вызывала у нас
кузница, где горел горн и подковывали лошадей. Кузница
располагалась напротив теперешних «Зеленых куполов» над
аптекой.
Жили мы метрах в тридцати от школы на месте нынешнего магазина «Надежда» в маленьком бабушкином доме, в
котором поселились в июле 1941 года. Когда началась война, отец работал в Мариупольском цирке. Смутно помню,
как мы с мамой на пароходе переправились из Мариуполя в
Симферополь и потом на поезде в Новосибирск. Отца в
1941 году из Госцирка призвали в армию, и как иностранца,
направили в стройбат, где он и прослужил шофером до демобилизации в 1946 году. В госпитале, где мама работала, я,
конечно, бывал. Помню, казавшимися мне тогда огромными, школьные классы – палаты, переполненные перебинтованными людьми. В 1944 году госпиталь закрыли, школу
отремонтировали, и в сентябре я пошел в первый класс.
9 мая 1945 в начале 8-го утра нас разбудила наша соседка, тетя Катя, криками «Победа! Война закончилась!» Мама
вскоре ушла на работу, а мы с тетей Катей пошли по Крас142 ному проспекту в центр. Дошли, как я помню, до теперешней 1-ой аптеки. Было шумно, весело, все обнимались.
Лето 1945 года было очень жарким. По транссибирской
магистрали в это время потоком шли эшелоны, перевозившие наших солдат с одной войны на другую. Теплушки были открыты, солдаты сидели в открытых проемах вагонов.
Путепровод начали строить в 1952 году, а в 1945 году здесь
был переезд. Красный проспект перекрывал шлагбаум, которым командовала пожилая женщина, и редкие автомобили и конные повозки шли через железнодорожные пути.
Поезда перед переездом притормаживали, а толпа мальчишек кричала и махала им руками. Солдаты бросали нам монеты разных стран, губные гармошки, всякие немецкие безделушки и, главное, хлеб. Мы практически два месяца с утра до вечера бегали встречать эшелоны. Дома у меня был
целый кувшин монет, несколько губных гармошек и всяких
безделушек, как память о войне.
143 ТАМАРА ПЕТРОВА
…А детство поднималось над бедой,
Кормилося крапивой, лебедою,
Голодное, звенело и смеялось
И где-то в доброй Дупленке осталось.
Не гремела здесь над городом война,
Только туча была черная одна –
От окопов под Москвой, под Сталинградом
До заводов, где готовили снаряды.
Хоть не знали, как пехота шла в атаку,
Рукопашную не видели воочию,
Понимали все по раненым солдатам –
Их выхаживали сами днем и ночью.
Горе пили с похоронок страшных строчек,
Собирали свое сердце по кусочкам;
Зубы сжав, себя тащили через беды.
Чтоб на крошечку приблизить час Победы.
144 ТРУБАЧЕВ
Алексей Иванович
1938 г.р.
145 ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ
Великая Отечественная война для советского народа началась 22 июня 1941 года. Это сразу ощутили на себе буквально все, и в первую очередь, очень тревожным ощущением и ожиданием неимоверных и страшных испытаний и
страданий, неизбежной потерей родных и близких людей.
Е. Носов, написавший великолепную повесть «Усвятские
шлемоносцы», показал как со всех уголков нашей великой
страны Советского Союза, с каждой деревни, поселка, городов больших и малых ручейками сливалась в огромный поток могучая рать воинов-защитников, твёрдо уверенных в
своей правоте, своих убеждениях, что враг, напавший на нашу Родину, непременно будет разбит.
В июле 1941 г. такой ручеёк воинов-защитников потёк из
деревни Прапорщиково, которая длинной цепочкой выстроилась вдоль р. Иртыша, на его правобережной террасе и
в широкой всхломленной степи, в предгорьях Рудного Алтая,
в 9 км от ж.д. станции Защита, главного транспортного узла
г. Усть-Каменогорска – столицы Восточно-Казахстанской
области. В деревне было два колхоза – им. К.Е. Ворошилова,
расположенного в нагорной части села, и им. С.М. Кирова,
разместившегося в нижней пойменной части реки. Главное
занятие жителей – сельское хозяйство: сеяли пшеницу, овес,
рожь, овощи, выращивали и пасли на обширных лугах скот и
свиней. Собирали хорошие урожаи, на его уборке работало
несколько комбайнов, тракторов, автомашин. Была заметная
прослойка механизаторов, помогавшая основной массе колхозников, работавших на конных косилках, убиравших вручную и ставивших многочисленные суслоны хлебных снопов
и обрабатывавших их осенью на ручных молотилках и веялках, так как электричества ещё не было. Отец мой, Иван Михайлович и его младший брат Павел были механизаторами,
работали на тракторах и комбайнах. Эта техника нередко
стояла у домов, ремонтом их занимались здесь же, в ящиках
накапливалось множество гаек и болтов, которые хранились
146 на чердаках наших домов. Эти ящики так и остались после
ухода механизаторов на фронт и были для нас, мальчишек
лучшими игрушками.
Длинной вереницей конные подводы увозили на фронт
почти всё мужское население нашей деревни. Не знаю,
сколько их ушло тогда, но на мемориальной доске, установленной у Дворца культуры нашего села, выгравировано 174
фамилии, погибших в той войне. Это Апарины, Кузнецовы,
Добринские, Трубачевы, Сорокины, Лапины, Шмурыгины,
Устименки, Брагины, Грохотовы, Отческие, Подойниковы,
Пятовы, Смирновы, Тулегеновы, Уразбаевы и многие, многие другие – опора и сила нашего села.
Нашего 36-летнего отца и его 34-летнего брата Павла провожали все родные: их отец – 63-летний дед Михаил, 59летняя мать – наша бабушка Макарка (Прасковья), жёны –
наша мама 34-летняя Елена Николаевна, 30-летняя тётя Таня,
с 10-летней дочерью Тамарой, сестра Шура, мои сёстры: Аннушка – 13 лет, Таня – 12 лет, Алла – 7 лет, я, младший брат
Евгений – полутора лет. На станции Защита, запруженной
множеством народа, мы устроились на большой лавке с узлами и котомками. Вскоре попрощались с отцом, обливаясь
горючими слезами, и ждали, пока эшелон с переполненными
вагонами, под протяжные паровозные гудки тронулся в западном направлении. И хотя мне было около четырёх лет, я
до сих пор этот тревожный, навевавший жуткую тоску гудок
забыть не могу. Больше своего отца Трубачева Ивана Михайловича, его брата дядю Пашу, мы уже никогда не видели.
В декабре того же года от удара скончался наш дед Михаил, помню его невысокого, плотно сбитого, лысоватого, но с
большой чёрной бородой, ходившего по дому и двору с кривой тяжёлой палкой. Письма от отца приходили редко. В них
он писал, что служит на Дальнем Востоке (где точно не указывал, видимо было запрещено об этом писать). Да и письма
были короткими, он всё больше спрашивал о нас, оставшихся у матери «на руках» пятерых детей, которых содержать
приходилось всё труднее. Мать работала в колхозе, старшая
147 сестра Анна там же – выполняли всякую работу, которой
становилось всё больше и больше. Женщины заменили
ушедших на фронт мужиков. Моя 20-летняя тётя Шура, которую мы звали няня, выучилась на тракториста. Подручным
у неё был глухонемой мужик по имени Пётр. Тогда на тракторах все вращающиеся детали и механизмы находились открытыми, и однажды рукав телогрейки этого Петра вместе с
рукой намотало на маховик – руки не стало. Тётку судили, но
мужик оказался сам виноватым, и ей вынесли порицание за
невнимательность. Проработала она практически до конца
войны, а потом, когда подросли ребята и стали возвращаться
раненые фронтовики, её направили работать охранником на
бахчевые поля. Одна, укрываясь ночами в соломенном балагане, она обходила пешком эти поля, укатанные арбузами и
дынями, и ухитрялась и скот не пустить, и отогнать любителей полакомиться колхозным добром, а это был заметный
довесок к колхозному бюджету. Мы, как могли, помогали ей
в этом нелёгком деле.
Длинными зимними вечерами при свете керосиновой
лампы или лучины всей семьёй чистили семена пшеницы и
ржи от овсюга и других сорняков. С утра к нам (да и другим
тоже) завозили несколько мешков в дом и через несколько
дней мы их должны были очистить. Устраивали соревнования, кто быстрее и больше очистит зерна. Кто-то из нас теми же вечерами чистил очень мелкую картошку для еды.
Шкурки не выбрасывали, их после тщательной промывки,
заливали водой и молоком, загружали в глубокие противни
и ставили запекаться в русскую печку, получалась вполне
сносная еда.
Русская печь – большая, высокая, тёплая, за место на ней
всегда боролись. Больше четырёх человек не помещалось,
остальные вповалку спали на кровати или на полу. Полы каждый вечер тщательно скоблили ножом, они были некрашеными. У двери, обычно на соломе, лежал телёнок, под печкой закуток с двумя-тремя курицами, за которыми надо было
тщательно следить, чтобы они не успели склевать снесённые
148 ими же яйца. Иногда это не удавалось и почему-то всегда
доставалось за это мне. Мать и сестра Аня были на работе в
колхозе, Таня уже с 14 лет ходила заготавливать ивовые прутья и веники на иртышских островах, а я, как самый старший
из братьев, должен был за всем следить. Сестру Аллу мать
вынуждена была отправить к своей старшей сестре Анне, которая жила в пос. Курчум на озере Зайсан и куда летом вверх
по Иртышу ходил пароход «Роза Люксембург». Достоинством его была большая грузоподъемность, и он мог останавливаться в любом месте, скорость его была 4–5 км/час. Когда
этот красавец пароход (а он был окрашен в белый цвет, труба
чёрная с двумя красными полосами с гербом и звездой) увозил нашу Аллу в далёкие края (почти за 300 км), мы все, стоя
на высоком берегу Иртыша, махали ей руками и плакали; то
же делала и она. Позже Алла даже укоряла маму, что разлучила её с нами. Но ей там жилось лучше, сытнее, там она
окончила десятилетку, а тётка Анна стала ей второй матерью.
Зимой мы обычно собирали коровьи лепешки вдоль дорог и на водопое у большой проруби на реке. Из свежего
помёта мы делали круглые катки, обильно политые водой; и
на них катались с невысоких горок, холмов и речных террас. При спуске эти катки крутились, как юла, и нам было
весело, на горку мы затаскивали их с помощью веревки,
вмороженной в каток. Коровьи катыши летом мы превращали в кирпичные кизяки: в неглубокой яме смешивали навоз, солому и воду, тщательно разминали босыми ногами,
гущу укладывали в двухсекционный деревянный станок и
раскладывали ровными рядами на солнечной стороне вдоль
плетней, огораживали прутьями и верёвками. После просушки эти кизяки были основным топливом, так как в степной стороне леса не было, а о газе тогда не знали. Этим же
способом изготавливали саманные кирпичи из соломы, глины и воды. Из них строили дома, укладывая и скрепляя глиной. Или дом строили сразу: сколачивали из досок каркас, в
него ногами (это обычно делали мы дети) утаптывали приготовленную смесь из глины, соломы и воды. По мере
149 трамбовки и скрепления стенок, доски поднимались выше,
и обычно к позднему вечеру дом был готов. Когда стены
просыхали, через несколько дней сооружали крышу. Делали
всё сообща, коллективно, весело дружно; под занавес общий ужин – картошка, лепешки, жмых, молоко, чай из сушеной моркови, сладостей не было. Такие саманные дома
служили людям лет 10–15, потом их стали заменять деревянными и кирпичными, но это уже было в послевоенное
время, а тогда эта технология выручала многих.
Весна после долгих и тяжёлых зим была не легче: распутица, непроходимые дороги, вязкая грязь по колено, продуктов питания почти не оставалось. Но были и радостные моменты – на Иртыше начинался дружный ледоход, его талые
весенние воды заливали обширную пойму, на луга и ложбины заходило много рыбы, которую мы ловили удочками почти до середины лета; по этим водам с верховьев сплавляли
огромные плоты леса, которые иногда разбивало на перекатах и нашим колхозникам (женщинам) удавалось вылавливать прибившиеся деревья – одного бревна хватало почти на
всю зиму. Подсыхала земля, пригревало солнце, и люди принимались за копку огородов. Наш огород был соток 9, копали
все – от мала до велика, на это уходило дня 2–3. Потом мать
делала грядки, на которых, садила лук, морковку, свеклу, укроп. Большая часть огорода занималась картошкой и табаком. Это сейчас в тех краях на тех землях выращивают практически любые овощи и фрукты, вплоть до винограда, слив и
вишен, а тогда только картошка и табак. Курильщиков-то не
было, а выращенный и обработанный табак (срезка, сушка,
дробление, толчение, просев) был важной валютой. За вырученные от его продажи деньги, мать покупала всё: масло
подсолнечное, кое-какую одежду, обувь и жмых – подсолнечный твёрдый и соевый – жёлтый, мягкий, вкусный. Когда
мать приносила этот жмых домой (15 км от города до дома
она шла пешком – уходила часов в 6 утра, а возвращалась
поздним вечером) – у нас был праздник. Садились в кружок,
молотком раскалывали жмых и ели, вначале подсолнечный, а
150 на закуску – соевый. Наша бабушка Макарка как-то съела
вместе со жмыхом свой надломленный зуб, когда она это заметила, сильно удивилась, воскрикнув: «Ой, батюшки, а где
же мой зуб-то?» – мы все весело посмеялись. Табачную пыль
она (да и многие другие в деревне) насыпала себе в нос, потом долго чихала, убеждая себя в том, что так она прочищает
свои мозги. Табачок этот она нюхала до конца войны. Весной
же копали корни солодки, которые казались нам тогда очень
вкусными, сладкими, после их употребления мы хорошо
спали. Первую зелень – щавель, лук-слизун, конский щавель
(или конский сес) мы ели сырыми или варили из них кислые
щи, приправленные молоком. Пойманная рыба – окушки, чебак, пескари, ерши, подъязки – была хорошим подспорьем в
еде до самой зимы. Ловить её мы научились довольно рано,
также как и вести прополку, поливку овощей принесённой за
сотни метров на коромыслах в вёдрах иртышской водой.
Мать уходила на работу рано, на наших плечах лежала вся
домашняя работа. К концу войны, я 6–7 летний парнишка
научился управлять и плавать (довольно далеко от дома)
лодкой, плести морды из прутьев для ловли рыбы, ставить
перемёты, забредая в реку по горло, подшивать валенки, ремонтировать сапоги и ботинки, плести из ивняка огородный
плетень (хотя и не хватало силёнок) и многое другое.
Самыми лучшими развлечениями деревенских детей во
время войны были игры в бабки, городки, лапту, ловля степных сусликов (высушенные шкурки у нас скупал по дешевке
старик-старьевщик раз в месяц). Оставленные отцом и дядей
болты и гайки тоже были игрушками и оружием. Мы ведь
тоже здесь в глубоком тылу воевали с фашистами. Брали два
одинаковых болта и гайку, в неё всыпали крошку спичек,
плотно закручивали и, прячась в окопы, кидали их в фашистов. Ударяясь о камни или брёвна, наши гаечно-болтовые
снаряды взрывались и разлетались во все стороны. Научились делать пистолеты-поджиги: к деревяшке прикручивали
проволокой или прибивали гвоздём изогнутую медную трубку, в трубке сбоку сверлили маленькую дырочку, в трубку
151 засыпали крошечные спички или порох (мы его доставали из
патронов, рассыпанных вдоль железной дороги), заряжали
дробью, поджигали спичку, подносили к дырочке и расстреливали воображаемых фашистов. Выстрелы иногда были не
очень удачные – у некоторых вояк отрывало пальцы или выжигало глаза, всё как на фронте.
Два события как нож в сердце, накрепко врезались в память. В апреле 1943 г. утром мы проснулись от громкого
плача матери. С трудом просыпаясь, понять ничего не можем – мама, что случилось? Сквозь всхлипы, едва выговаривая слова, она сообщила нам ужасную новость – ночью у нас
украли нашу корову-кормилицу. Молока мы пили мало, оно
шло только на приготовление каш, супов, картошки. Сколько
мы проплакали все вместе не помню, но видимо долго, потому что в это же утро наша письмоносица принесла нам похоронку. В ней сообщалось, что «красноармеец Трубачев Иван
Михайлович, верный воинской присяге, в боях за Социалистическую Родину, был тяжело ранен 3 марта 1943 года, а 5
марта скончался. Похоронен в братской могиле в 100 метрах
юго-западнее деревни Андреевка». Думали, что все слёзы
были выплаканы от первой потери, а тут ещё более горестная
весть. Кажется, в тот день мы вообще не вставали с постели и
ревели навзрыд. Ладно, мы были ещё малы, чтобы осознать
всю глубину постигшего нас горя, а каково же было тогда
нашей маме? Она была мужественной и даже суровой, весьма сдержанной в своих чувствах, в оценке себя и других людей. Старалась не выносить свои беды и горечи на люди, всё
переживала внутри себя. Успокоившись и смирившись с
судьбой-злодейкой, через несколько дней собрала нас и заявила: «Я не верю, что наш отец погиб, мы его будем ждать».
Ждала и надеялась до самой смерти. Когда мы подросли и
хотели выяснить, где же похоронен отец, то она запретила
нам это делать. Потом-то мы выяснили, что деревня Андреевка находится в Курской области. Той деревни уже нет, она
затоплена водохранилищем, а захоронения воинов перенесли
в братскую могилу на мемориале «Большой Дуб», в районе
152 села Михайловка, в 15 км от г. Железногорска – центра добычи железных руд из недр знаменитой Курской магнитной
аномалии (КМА). Наш отец лежит вместе с 240-воинами в
одном из захоронений, которых много в том Мемориале (его
площадь 200 на 500 м). Фамилия отца расположена в верхней
части 11-го столбца. В самом музее есть стенд, посвящённый
отцу: его портрет и коротенький текст – годы жизни, место
службы и гибели. Об этом я узнал из переписки со ст. смотрителем музея Татьяной Борисовной Соколовой и по рассказу младшего брата Евгения, который там побывал в августе
2004 г. и прислал фотографии с этого Мемориала. Место
упокоения нашего отца все оставшиеся живые в нашей семье
мы знаем, а вот место гибели и захоронения его младшего
брата Павла так и не удалось выяснить.
Второе событие, оставившее тяжёлую память, было такое. В один из зимних вечеров ставни нашего дома и дверь
подперли кольями, положили под них охапки соломы и подожгли. Кто это сделал и с какой целью, выяснить не удалось, но мы испугались изрядно. Спасли от пожара прибежавшие соседи.
Как-то весной 1944 г. пришла мать с работы и сообщила:
«Привезли каких-то чеченцев, много их, разместили в клубе
и в правлении колхоза. Завтра утром пойдём кипятить воду,
будем их отмывать». Отмыли, почистили, постригли, накормили, где смогли, разместили. Выделили им на окраине села
участок земли вдоль протекавшего ручья. Вначале они проживали в землянках. Через год-другой они понастроили такие дома (в основном кирпичные), что нашим землякам и не
снилось. Мужское население вплоть до малышей ходили с
кинжалами. Через некоторое время у них начались стычки и
драки с местным населением. При любых спорах они сразу
хватались за ножи; всегда держались дружной группой и в
возникших драках (особенно в клубе) оказывались победителями, пока наши ребята не стали объединяться и давать им
достойный отпор, после чего они стали вести себя поскромнее, но их злобные взгляды были всегда при них. Чеченцы
153 научили наших колхозников выращивать кукурузу, которая
давала хорошие урожаи и которую мы полюбили: варили в
кипятке, из её муки стряпали лепёшки. Их ребятишки учились вместе с нашими в одной школе, но дружбы не водили.
У нас сложилось твёрдое убеждение – чеченцы очень агрессивны, злобны, наглые. В г. Усть-Каменогорске во время
войны, и особенно после неё, развернулось большое строительство различных заводов и требовалось много рабочих.
Вокруг него были выстроены городки чеченские, татарские,
молдаванские, башкирские и др. Так вот чеченцы дрались со
многими из них, у чеченцев было много оружия вплоть до
пулемётов. Драки и настоящие сражения усмиряли воинские
части. Продолжалось это до 1956–57 годов, когда чеченцам
разрешили вернуться на свою родину. Буквально за год – два
они уехали, распродав свои богатые дома и огороды.
Радостную и долгожданную весть о нашей Великой Победе мы услышали после обеда 9 мая 1945 г. из репродукторов,
развешанных на видных местах: у клуба, правления колхоза,
сельсовета, школы, да и во многих домах были эти чёрные
тарелочки, приносившую всю войну радостные и горестные
вести. Не сговариваясь, почти всё население деревни (взрослое и, конечно же, детское) собралось у клуба – это было высокое деревянное здание бывшей церкви. Правление двух
колхозов устроило общий праздничный стол – длинные ряды
со скамейками и скудной едой – картошка, хлеб, лепешки,
каши, молоко, чай; были и гранёные стаканы с водкой. Над
сценой висело красное полотнище с белыми буквами «Враг
будет разбит, победа будет за нами. И. Сталин». Тогда я ещё
в школу не ходил из-за отсутствия приличной одежды, но
читать уже умел, этому я научился у своих сестёр.
Война опалила нас по полной программе: мы не познали
счастливого детства, а сразу стали маленькими взрослыми,
на плечи которых легли непомерные заботы: тяжёлый труд,
голод, холод и болезни. Лично я переболел воспалением лёгких и так называемой лихоманкой – малярией, когда в жаркий летний день трясло как в трескучий мороз и не спасали
154 никакие телогрейки и одеяла, а зимой бросало в невыносимый жар. Напичканный жгучими пилюлями хинина, запрятанные в хлеб или тесто, я долго и мучительно возвращался к
жизни после каждого приступа.
В нашей семье и у близких нам людей, военные потери
составили: погибли отец и его брат Павел, другой младший
его брат Алексей Михайлович, вернувшийся с войны майором, был ранен; у старшего брата моей мамы Добринского
Никифора Николаевича оторвало ногу в одной из атак, так он
и проходил на своей культяшке до конца своих дней; от инсульта в самом начале войны, не выдержав горя, скончался
наш дед Михаил; у отцовской сестры Марии погиб муж
Александр. 38-летняя мать к концу войны стала седой, на её
плечи выпала тяжёлая доля: кормление, обиход, воспитание,
лечение, обучение оставшихся детей практически без всякой
помощи со стороны. Нас, детей, война сделала слишком рано
взрослыми и ответственными за всё, что было в доме, в деревне, да и в стране. Мы были единым дружным коллективом, готовыми к любой работе и к любым испытаниям. Та
военная закалка помогла мне успешно закончить школу, техникум и институт (наш отец мечтал, чтобы его сыновья обязательно стали инженерами), получить замечательную профессию геолога и потом трудиться уже многие годы на просторах Восточной Сибири. Она же помогает держаться и
сейчас, в смутные годы перестройки, затеянной лжедемократами и перевёртышами. В этой мутной волне, так называемые «современные историки» под сомнение ставят победные
итоги той Великой войны. Утверждают, что Победа достигнута слишком высокой ценой. Но ведь забывают, что мы
воевали (и стар, и млад) не с одной Германией, а практически
со всей Европой (да и Японией тоже), значительно превышающей нас и по численности и по вооружённости. Но мы
выстояли и победили. И это главное! Забывать это и предавать забвению никому не позволено. Мы – дети той войны
помним это!
155 ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
ПЕСНЯ О НОВОМ ВРЕМЕНИ
Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, –
Значит, скоро и нам – уходить и прощаться без слов.
По нехоженым тропам протопали лошади, лошади,
Неизвестно, к какому концу унося седоков.
Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи!
И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед.
Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей,
На скаку не заметив, что рядом товарищей нет.
И еще будем долго огни принимать за пожары мы,
Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов,
О войне будут детские игры с названиями старыми,
И людей будем долго делить на своих и врагов.
А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
И когда наши кони устанут под нами скакать,
И когда наши девочки сменят шинели на платьица, –
Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!
156 ЛАБУТИН
Виктор Никитович
1938 г.р.
157 Родился я в Новосибирске в 1938 году в семье военнослужащего, отец в то время служил в штабе СибВО, здесь и
застала нас война. Смутные воспоминания первого года
войны у меня связаны с людьми, одетыми в военную форму, видимо потому, что отец был военным, и его друзьясослуживцы тоже были военными. Конечно же, у меня
большая часть воспоминаний о том времени сохранилась со
слов моих родных. Самыми тяжелыми воспоминаниями были сообщения, полученные с фронта, о погибших родственниках и друзьях – сослуживцах отца.
В 1942 году отца перевели служить в Алтайский край военкомом, где наша, можно сказать, немалая семья (трое детей: я
и старшие брат и сестра) жили до окончания войны. Проживали мы в районном селе Усть-Калманка, расположенном на реке Чарыш (приток реки Обь) в 60-и км от г. Алейска. В наше
село, как и во многие другие села и поселения, были эвакуированы ленинградцы и поляки из западной Белоруссии. Полякам, не приспособленным к сибирским условиям, очень тяжело было пережить зиму 1941–42 гг., выживали только за счет
обмена привезенных с собой вещей на какую-нибудь пищу.
Позднее, как и все без исключения жители села, поляки уже
сами выращивали картошку и другие овощи, и это позволило
им выжить. Почти в каждом доме села, где находился свободный угол, ютились эвакуированные. В дом площадью около
40 м2, где проживала наша семья, подселили ленинградцев:
учительницу с дочкой, здесь они прожили до полного освобождения Ленинграда, жили дружно, помогали друг другу и сохранили добрые отношения на долгие годы. В 1958 г., будучи
студентом, я побывал в гостях в их семье.
Мне повезло, что у меня в детстве был старший (на 3 года)
брат Володя, который сыграл в моем детстве не последнюю
роль, он дал мне первые уроки жизни. Летом мы с утра до вечера проводили время на реке, которая протекала в 200-х м от
дома. Я не помню, когда я научился плавать, но помню, что в
шесть лет, увязавшись за братом, впервые переплыл судоходный Чарыш. Я и в первый класс пошел раньше положенного,
158 в 1944 году, не мог без брата оставаться дома. Первые буквы я
писал на тетради, сделанной из старых пожелтевших газет,
пером «лягушкой» (так его школьники называли), чернилами,
приготовленными из сажи с молоком. Книжки и учебники
появились только после окончания войны.
Несмотря на тяжесть военных лет, свалившуюся на взрослое и подростковое население страны, все же следует отметить позитивный фактор сороковых годов. Заключается он в
экологической чистоте, окружающей в то время нас природы.
Воду для употребления в пищу брали прямо из реки без какой-либо очистки. В селе практически не было колодцев, их
делали разве только для того, чтобы приблизить воду к дому и
огороду. Эталоном чистой воды в Чарыше был факт обитания
в нем в то время великолепного красноперого тайменя. Рыбалка на этой реке (в те годы) – мечта любого современного
рыбака-любителя. Мы, дети, рыбачили удочкой с леской,
сплетенной из волоса конского хвоста с самодельным крючком. На старицах Чарыша водилось много всяческой рыбы и в
том числе большие щуки. Если осторожно без шума подойти к
берегу старицы, то в чистой прозрачной воде можно было
увидеть дремлющую щуку. Ребята постарше нас, в возрасте
12–14 лет «силяли» таких щук с помощью петли из тонкой
проволоки. Петля заводилась на голову спящей щуки до жабр
и резким движением руки вверх щука вытаскивалась на берег.
Как я уже говорил, река Чарыш была в те времена судоходной, из Барнаула к нам ходили речные трамвайчики и даже 2-х
палубный пароход с большой трубой и огромными гребными
колесами под названием «Дрокин». Этот пароход мне не забыть до конца моей жизни. Как-то брат затянул меня на этот
пароход, и мы спрятались на корме до его отплытия. Как
только пароход отчалил от пристани и отплыл подальше от
берега, мы выскочили на палубу, перелезли через ограждение
и спрыгнули в воду, наделав много шума среди окружающих.
Этот случай не прошел незамеченным, о нем узнали наши родители, и мы с братцем получили заслуженное наказание.
159 Из раннего моего детства времен прошедшей войны мне
больше всего запомнились: душераздирающий крик женщины, получившей с фронта похоронку на близкого ей человека,
вернувшиеся с войны солдаты-инвалиды (без ноги или без руки), ну и, конечно, первый праздник Победы, состоявшийся на
сельской площади. На наспех сооруженной деревянной трибуне собрались районное руководство и бывшие фронтовики,
успевшие демобилизоваться по ранению. Был многократный
залп из боевого оружия, в том числе из трофейного (некоторые фронтовики везли с собой оружие, в основном пистолеты,
которые потом были обязаны сдать в военкомат). Много было
слез и шума среди собравшейся ликующей от радости толпы.
Уцелевшие, здоровые и демобилизованные фронтовики приезжали в родное село позднее, когда уже наступило лето.
Лабутины Вова (6 лет), Витя (3 года) в окружении
друзей – сослуживцев отца. Июль 1941 года
160 ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
ТАК СЛУЧИЛОСЬ – МУЖЧИНЫ УШЛИ
1. Так случилось – мужчины ушли,
Побросали посевы до срока, –
Вот их больше не видно из окон –
Растворились в дорожной пыли.
Вытекают из колоса зерна –
Эти слезы несжатых полей,
И холодные ветры проворно
Потекли из щелей.
Мы вас ждем – торопите коней!
В добрый час! В добрый час! В добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
2. Мы в высоких живем теремах –
Входа нет никому в эти здания:
Одиночество и ожидание
Вместо нас поселилось в домах.
Потеряла и свежесть, и прелесть
Белизна ненадетых рубах,
Да и старые песни приелись
И навязли в зубах.
Мы вас ждем – торопите коней!
В добрый час! В добрый час! В добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
161 3. Все единою болью болит,
И звучит с каждым днем непрестанней
Вековечный надрыв причитаний
Отголоском старинных молитв.
Мы вас встретим и пеших, и конных,
Утомленных, нецелых – любых, –
Только б не пустота похоронных,
Не предчувствие их!
Мы вас ждем – торопите коней!
В добрый час! В добрый час! В добрый час!
Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины…
А потом возвращайтесь скорей:
Ивы плачут по вас,
И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.
162 За всю войну мы не видели худшего ада, чем в Донбассе.
Что там мужчины! Женщины, дети, старухи – все взялись за
оружие. Мы в бункерах оказались отрезанными от своих
войск.
(из показаний пленного немецкого фельдфебеля)
Ученик 6-го класса одной из школ (Петя Нестеренко) под
пулеметным и минометным огнем за три дня вынес с поля
боя 14 раненых бойцов вместе с оружием.
(из вечернего сообщения Совинформбюро от 19 марта
1942 г.)
В одной из деревень Смоленской области школьники подобрали на поле боя и спрятали от немцев 2 ротных миномета, 200 винтовок, около 700 гранат, несколько сот снарядов и мин. Все это оружие и боеприпасы ребята сдали нашим войскам.
(из утреннего сообщения Совинформбюро от 4 апреля
1942 г.)
Немецко-фашистские мерзавцы чинят зверские расправы
над мирным населением оккупированных ими районов Ростовской области. В деревне Ореховка гитлеровцы расстреляли 9 казаков только за то, что они были участниками первой мировой войны. В деревне Алексеевка гитлеровские палачи арестовали всех мужчин в возрасте от 14 до 70 лет и
каждого третьего расстреляли…
(из вечернего сообщения Совинформбюро от 22 октября
1942 г.)
163 Величайшей заботой и вниманием окружает советский
народ семьи ушедших на фронт бойцов Красной Армии…
150 девушек-выпускниц и учащихся старших классов средних школ города Свердловска работают сейчас помощниками воспитателей в детских садах для детей, отцы которых
призваны в Красную Армию…
(из утреннего сообщения Совинформбюро от 26 июля
1941 г.)
«…десятки учеников фабрично-заводского обучения № 3
Челябинской области работают проходчиками, забойщиками и навалоотбойщиками Копейских рудников и перевыполняют нормы. Прекрасно овладев отбойным молотком,
ученик школы Кирпичников вырабатывает по три нормы в
смену».
(из утреннего сообщения Совинформбюро от 1 октября
1941 г.)
На воскреснике, состоявшемся на железной дороге, участвовало 16 тысяч юных железнодорожников. Отремонтировано 6 паровозов, 22 стрелочных поста, заготовлено и отремонтировано 850 снеговых щитов, заготовлено 289 кубометров дров для семей красноармейцев, собрано 1250 тонн
металлолома.
(из утреннего сообщения Совинформбюро от 3 октября
1941 г.)
Молодежь Сталинградской области провела воскресник,
в котором приняли участие более 15 тысяч человек. Во время воскресника собрано 1713 тонн лома черного и 53 тонны
цветного металла.
(из утреннего сообщения Совинформбюро от 27 марта
1942 г.)
164 ГРИГОРАЩЕНКО
Владимир Александрович
1938 г.р.
Известие о начале ВОВ наша
семья встретила в г. Первомайске (Одесская область) за завтраком. В моем возрасте (4 года)
запомнилась паника родственников. Нас, детей, увезли в село
Добренку, но через пару дней забрали и вместе с родителями
(матерями) погрузили на грузовик и отправили на восток,
через несколько километров машину конфисковали и далее
мы оказались в Сталинграде у сестры отца. Ее муж работал
на тракторном заводе, и они жили в заводском поселке. Отец
и два его брата приехали в Сталинград уже в военной форме.
Нас посадили на пароход, и мы приплыли сначала в Астрахань, потом в Махачкалу и Самарканд. Отец нашел нас только в 1943 году, после его приезда (он был в отпуске по ранению) мы переехали в Ташкент. Там в 1944 году я пошел в 1
класс. Интересно, что уже тогда была продленка, мать утром
приводила меня в школу и в 18.00 забирала.
В мае 1945 года в Ташкент приехал ординарец отца и отвез меня, мать и тетю в Одессу. Там мы прожили с матерью
год, а потом в мае 1946 года уехали в г. Констанцу (Румыния) где служил мой отец.
В мае 1948 года отец демобилизовался, и мы переехали в
Одессу. Там я окончил школу, поступил в Институт и в 1961
году переехал в Новосибирск.
165 ПРИХОДЬКО
Татьяна Петровна
1938 г.р.
Во время войны я жила с родителями в Новосибирске, в доме № 49 по
Красному проспекту. Отец Петр
Трофимович, врач, работал в Санотделе Сибирского военного округа,
занимался эвакогоспиталями Западной Сибири, а мама Галина Михайловна работала врачом в госпитале. Я не помню, как началась и
кончилась война, так как была совсем маленькой, но кое-какие
эпизоды той поры остались в памяти, правда, это, скорее всего,
было уже после войны. Родители доверяли мне получать хлеб
по карточкам. Стояли мы в длинной очереди, только, отстояв в
ней, получали хлеб. Запомнилась мне витрина магазина, на которой был выставлен торт с красными розочками (для кого?). Я
глядела на него во все глаза: это было что-то неведомое для меня, как манил он! Так и не довелось его попробовать в те годы.
Помню еще, как гуляя во дворе с девчонками, услышала
крик: «Немцы идут!». Мы все из ворот «высыпали» на Красный
проспект. Немцы шли длинной колонной. Я уже тогда начиталась книжек про войну и знала, что немцы – враги наши. А тут
вижу, идут, опустив голову, грязные и оборванные. Наверное, и
больные, и голодные. И вызывали они скорее сочувствие –
жалкие «винтики» затеянной Гитлером бойни.
И еще один факт времен войны, о котором я узнала позднее.
Отец защитил докторскую диссертацию в начале 1941 года, а
утверждение пришло в конце 1941 года. На дипломе д.м.н. стоит дата 15 ноября 1941 года. Немцы рвались к Москве, хотели в
день 7 ноября пройти с парадом по Красной площади, а ВАК в
это время продолжал работать в тяжелых условиях обороны
Москвы!
166 БРИТКОВ
Николай Александрович
1938 г.р.
МНЕ ТАК ЗАПОМНИЛАСЬ
ВОЙНА
Мне так запомнилась война:
Была в деревне тишина,
И все гармоники молчали.
И только крики журавлей
Неслись с натруженных полей
И матерей напев печальный.
Мне так запомнилась война:
Ползла по пашне борона,
Быком безрадостно влекома.
Нам однорукий бригадир
Огрехи делать запретил
И пригрозил оставить дома.
Мне так запомнилась война:
Пришла бумажка в дом одна
И почтальон скорбел за ставней.
Хвалился складником Сергей,
Ему отец принес трофей,
А мне отца кисет доставил.
Мне так запомнилась война:
Была цветущая весна,
Бросал листовки кукурузник.
Из ран бойцов сочилась кровь,
Совет нам снился да любовь,
Но что-то затевал союзник.
167 КРИНИЦЫНА
Людмила Борисовна
1938 г.р.
МАТЬ
Там, наверху, у самого обрыва,
Притихший дом на берегу стоит,
Очаг в том доме теплится лениво,
И мать-старушка у двери сидит.
Задумалась, невольно вспоминая,
Как молодость минула и война,
Как похоронки получала
На мужа, сыновей, отца.
Как некогда красой своей блистала
И в танцах заводилою была,
А позже замуж выходила,
И сыновей своих растила,
Потом на фронт их отдала.
И долго-долго их ждала.
Как горе страшное коснулось,
И не вернула их война,
Как залпы в небе отгремели,
И как осталось вдруг одна.
Лицо морщинами покрылось,
И поседела голова.
Сидит недвижно, словно камень,
На волны взор свой устремив,
И слез своих не утирая.
Губами тихо шевелит.
Не плачьте, матери родные.
Не бередите ран своих!
Никто, ничто не позабыто,
И память вечная всем им!
168 ЧЕРЕДНИКОВ
Евгений Николаевич
1939 г.р.
169 «Ах, война, что ты подлая сделала…»
Булат Окуджава.
Я родился 7 августа 1939 года в городе Пятигорске в семье
служащих. Отец Николай Львович – невоеннообязанный (зрение – 17 диоптрий), главный бухгалтер управления курортами,
мама Александра Константиновна – счетный работник. В семье – старший брат Игорь 1934 года рождения.
Вся семья оказалась в оккупации в 1942–43 гг. А в 1944 г.
всю семью отправили в ссылку на 10 лет в Новосибирскую
область.
Война и ссылка для меня как-то слились. И сегодня я бы не
говорил о детях войны, а, наоборот, о людях, которые позволили и помогли пройти через все это.
Прежде всего – отец, мама и брат.
Дед Миша Изместьев, сам испытавший на себе 37 год, насильно заставлял меня съесть ложку меда, когда меня уже
считали не жильцом.
Иннокентий Федорович Воронин – участник войны, преподаватель математики, писавший на доске мелом правой раненой рукой, которую он поддерживал левой, – мой классный руководитель, запретивший мне уход из школы после 7 классов…
Техникум, институт, организации где работал… Много…много еще глубоко чтимых мной лиц. Особо – Борис Васильевич Суднишников.
Моя память о людях войны присутствует всегда: и я особо
доволен тем, что в ИГД будучи председателем профкома внес
свою лепту в создание стенда почета фронтовикам и труженикам тыла – сотрудникам ИГД.
Война оставила свой след в нашей родословной, как сразу
(трое погибших), так и в последствиях (два моих дяди были
инвалидами войны).
Голод – тут и война и все следующее. Не буду объяснять,
что это такое. Но у меня, как и у других переживших ту эпоху,
сохраняется по сегодняшний день привычка любому приходящему ко мне домой человеку после приветствия задавать
170 вопрос: «Что будешь кушать?». Из-за этого даже возникают
некие семейные конфликты.
Итог: мы до сих пор не отдали должного тем, кто позволил
нам стать людьми.
Обидно, стыдно, извините!
ВЛАДИМИР ГЕЛЛЕР
Они живут в нашей стране.
Одолевают беды…
Живая память о войне –
Свидетели Победы.
Хоть мало было лет тогда,
«Писали им наряды…».
К станкам их ставила страна,
Чтоб делали снаряды.
Чтоб фронт не голодал в боях,
Чтоб города кормились,
На огородах и полях
По-взрослому трудились.
Дежурили в госпиталях,
Медсестрам помогали,
Одолевали голод, страх
И…на войну сбегали.
Там принимали пацанов,
Учили жить и побеждать,
А сколько сыновей полков,
Наверное, трудно сосчитать.
Их детство отдано Войне.
Что ж, гражданами были,
Так что внимание к себе
Стократно заслужили.
Сейчас редеют их ряды,
Здоровьем часто плохи…
Надежный щит родной страны–
Подростки той эпохи.
171 МОЛОТИЛОВА
Надежда Ивановна
1939 г.р.
172 ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О СВОЕМ ОТЦЕ…
Когда началась Великая Отечественная война, мне было
чуть больше двух лет. Отец, Иван Максимович, ушел на
фронт когда ему было 29, маме 27. О том времени моя мама,
Анна Даниловна, до сих пор вспоминает как о самом тяжелом в жизни, до сих пор не понимает, как вообще удалось
выжить – с двумя маленькими детьми в глухой сибирской
деревушке, где конечно не было ни детских садов, ни яслей.
А она целый день работала, чтобы прокормить нас с сестрой.
От отца с фронта приходили очень редкие письма. В битве за Сталинград он был ранен, пришло письмо из госпиталя. В нем – маленькая фотография, которую рассматривали
всей деревней, и решили, что он остался без руки, один рукав гимнастерки выглядел пустым, заправлен под ремень.
Почему-то отец не написал подробно о своем ранении. А
вернулся он без ноги…
Я помню, как встречали фронтовиков, возвращавшихся
домой – всей деревней, как своего самого родного отца,
брата, мужа. В 1944 и мы встречали папу, которого из госпиталя сопровождала медсестра, она осталась у нас на несколько дней, потом уехала. Очень странное было ощущение у меня тогда – я на руках у незнакомого человека, и
этот человек мой отец, и непривычно было сидеть у него на
коленях, неудобно – ведь только одна нога… Таким он и
остался в памяти моего детства – молодым, сильным и красивым.
Он прожил очень долгую, трудную жизнь. В деревне было нелегко и после войны, надо было много работать. И он
работал, наравне со всеми. Косил сено, складывал его в стога, водил машину до глубокой старости, ездил на велосипеде, умел все. И никогда ни на что не жаловался и не жалел
себя. Вырастили с мамой троих детей.
День Победы для нашей семьи всегда был святым праздником. В доме родителей собиралась вся семья – дети, внуки, а потом и правнуки. И отец одевал свои ордена, медали,
173 и правнучки рассматривали их, сидя на его коленях, как я
тогда, в далеком 44-м. Их прадед был простым солдатом,
тружеником, очень сильным и мужественным человеком.
Отец Иван Максимович
174 СИДОРЕНКО
Нина Иннокентьевна
1939 г.р.
175 Я родилась 16 ноября 1939 г. в г. Новосибирске. Когда
началась война, наша семья: папа – Сидоренко Иннокентий
Иванович, мама – Сидоренко Елизавета Ивановна, брат –
Олег и я жили в г. Новосибирске в здании Треста «Запсибзолото» (Красный проспект, 1), где работали мои родители
(папа – инженер, мама – бухгалтер).
На пятом этаже были квартиры коридорного типа (общая
кухня и все остальное) для сотрудников Треста. Там мы и
жили. 22 июня 1941 года мы с мамой пошли погулять в
парк, зашли в фотографию и сфотографировались. Придя
домой, узнали – началась война!
Вскоре трест эвакуировали на рудник Барит Гурьевского
района, т.к. в Трест «Запсибзолото» был эвакуирован Трест
«Московское золото». Сотрудники и их семьи поселились в
наших квартирах. Всю войну мы прожили на руднике Барит, где и прошло мое раннее детство. С нами до конца
войны жили родственники из блокадного Ленинграда – мамина мама и ее сестра. Прожили с нами до конца войны.
Труден был путь в Барит со всем скарбом, тяжело больным
папой, с двумя детьми. На станциях мама бегала с чайником
за кипятком. Приходилось уходить далеко от своего вагона,
стоять в очереди. Однажды она увидела, что наш поезд поехал, побежала под вагонами, рискуя, заскочила в какой-то
вагон, охраняемый военными, уцепилась за поручни. Охранник пытался столкнуть ее, кричал «сойди»!, а поезд уже
мчался. Она умоляла, плакала, что в другом вагоне у нее
больной муж, двое детей. Что пережила тогда она и мы! Как
у этой хрупкой женщины нашлись силы удержаться до
станции и найти семью! Всю жизнь она вспоминала этот
страшный эпизод!
Папа с мамой работали в Тресте, брат учился в школе (он
старше меня на 9 лет) и помогал семье выживать: собирал
грибы, ягоды, работал на огороде. Я была, в основном, с
братом.
Мама ездила одна на лошади, запряженной в телегу, в
Гурьевск за зарплатой для сотрудников Треста. Однажды в
176 ее отсутствие я сильно заболела. Тогда она спасла мне
жизнь. Было это так. Приехав в город и получив деньги для
Треста, она собралась ехать обратно. Уже смеркалось. С
деньгами было, наверное, страшновато ехать одной через
лес. Ее стали уговаривать остаться ночевать в городе, сходить в кино (только что вышел на экраны фильм «Два бойца»), а рано утром поехать в Барит. Но беспокойное материнское сердце рвалось домой к семье, к малютке-дочери,
которая, видимо, простудилась. И моя мужественная мама
поехала. Если бы она не приехала поздно вечером домой,
ночью бы я умерла. Ведь ее радостными словами «Мамочка, приехала!» встретил совершенно больной ребенок. У
меня «разыгралась» сильнейшая ангина, в горле – нарывы, я
задыхалась. Всю ночь мама спасала меня и снова подарила
мне жизнь. Спасла она меня керосином (хорошо, что он
был, и она не растерялась, вспомнила это народное средство), процедила и влила ложечку мне в горло. Я задышала.
Много всего случалось со мной (я была, как тот «Дед щукарь»): падала в глубокое подполье, чуть не подавилась насмерть и т.д. Только успевали спасать. Вот так наши героические мамы растили своих малышей, добывали какую-то
еду, кормили, работали, были неутомимыми тружениками.
Низкий им поклон за это! Многие из нас, детей войны, не
дожили бы до Победы, если бы не самоотверженность наших матерей.
День Победы мы встречали в Барите. Мне уже было 5.5
лет и я хорошо помню это всеобщее ликование. День был
солнечным, ярким. Все высыпали на улицу, плакали, обнимались, угощали друг друга. Такого чудесного дня, такого
всенародного счастья я не помню больше за всю мою
жизнь.
А потом начались тяжкие послевоенные годы. Много
пришлось пережить: голод и холод, и стихийные бедствия.
В 1949 году мы похоронили своего любимого папочку. Но
все это уже другая история. В родной Новосибирск мы вернулись только в 1957 году, где вскоре началась моя трудо177 вая биография в Институте горного дела, который стал мне
родным домом.
Раннее детство, конечно, прекрасно –
Все еще ново, все еще ясно,
Любишь папу и маму, за братиком бегаешь всюду
Вся жизнь впереди, но об этом не буду…
г. Новосибирск. С мамой. 22 июня 1941 г.
178 Нина. 1941 г.
Наша дружная семья: папа, мама,
Алик, я.
р. Барит. Январь 1944 г.
Нина с мамой Сидоренко Елизаветой Ивановной
179 ТАНАЙНО
Александр Савельевич
1940 г.р.
180 МАЗКИ НА КАРТИНЕ ЖИЗНИ МОЕЙ
Что в памяти моей о годах детства сохранилось?
Тревога, голод, плач детей и женщин крик надрывный…
…над похоронками отцов и сыновей.
О Дне Победы!.. Радость, ликование людей!
В памяти остались, навсегда моей.
Я помню и рыданье Насти в этот день
– она без папы навсегда осталась –
Её утешить чтоб, я ей принёс свою шинель.
Перешитая, она случайно мне досталась.
Пролетели шестьдесят пять лет со дня Победы над фашизмом. В эти дни Россия готовится отметить эпохальную,
Юбилейную дату. Как умеем и можем, так и чествуем ещё
пока живущих непосредственных участников той жестокой
войны. Вспоминаем не вернувшихся, положивших свои жизни на полях боёв. Чествуем Ветеранов, ковавших в тылу базу
для Победы. Честь и слава людям, жившим в это историческое время и внесшим ратными делами и своим трудом вклад
в великую Победу нашего народа над злом всего Человечества – фашизмом.
Среди причастных к тому ужасному времени пока ещё
живы и люди, детские годы которых выпали на жестокое военное лихолетье. По-разному отразились в судьбах и памяти
этих людей последствия «военного детства». Мне выпала
судьба родится в канун военных лет и жить в Киргизии. Мы,
дети, жившие в далёком удалении от фронта не слышали
грохот канонад и разрывов бомб, не испытали всех бед и лишений, какие выпали на долю детей, находившихся в местах
оккупации и боевых действий. Но годы военные не обошли и
нас стороной. Они остались не только в памяти, но, как я полагаю, оставили свой след в наших характерах, в наших отношениях к людям и в наших оценках жизненных ценностей.
В моей памяти часто всплывают отдельные картинки первых лет жизни в годы войны. Они как яркие мазки на общей
181 картине не так уж короткого жизненного пути моего. Некоторые из них я записал, прекрасно понимая их никчемность
для многих. Они сугубо личные. Но остаётся в душе надежда, что найдётся хотя бы один человек, которого мои немудреные строки, заставят задуматься над тем, как жили дети, в
казалось бы, благополучном глубоком тылу, в те страшные
военные годы.
Мы были детьми, но взрослыми детьми. У нас отняли
время детства. Мы с рождения вынуждены были быть взрослыми. Годы детства вложили в наши характеры черты понимания и сочувствия. В нашей среде много по-детски доверчивых и добрых людей. Именно они в настоящее время становятся объектами обмана и шантажа, поскольку не могут
поверить, что народились подлецы, готовые лишить человека
жизни из-за устройства собственного благополучия. Эти
подлецы поступают по отношению к старикам гораздо бессердечнее, чем фашисты с пленными в концлагерях…
Эх, горемычная Россия, бедам твоим нет счёту и конца!
Избушка наша…
Кто построил избушку, и с какой целью – мне не известно.
Она была колхозной собственностью, и нам позволили перед
началом войны в неё вселиться. Рядом с этой избушкой была
расположена ещё одна – более убогая, чем наша. В ней жила
одинокая беженка – полька. Эта пара избушек располагалась
в отдалении от двух кишлаков. Вокруг избушек не было посажено ни деревца, ни сада, как это обычно принято в тех
местах. В этой избушке мы и жили, пришлые люди, на семи
ветрах у подножья Киргизского хребта Тянь-Шаньских гор.
Наша избушка – мазанка, была сложена из самана. Стены
снаружи и внутри были обмазаны глиной. Пол тоже был
глиняный. Глиной была обмазана и крыша. Средняя стена
делила избушку на две части. Первая половина выполняла
роль прихожей, кладовки и сеней. Окон в ней не было. При
закрытой входной двери здесь царила кромешная темнота.
182 Вторая половина избушки, с одним окошечком, служила
нам и кухней, и столовой, и спальней. В углу располагалась
печь для приготовления пищи и обогрева в зимнее время. Рядом с печью – лежанка. В ней проложен дымоход для обогревания. Лежанка – моя кровать и зимой, и летом. Печку, за
неимением дров и угля, топили соломой и кураём (киргизское название всех видов высушенных грубых стеблей растений). В летнее время пища готовилась на улице.
В погожие летние дни, мы устраивали постель на улице из
разнотравья, возле стеночки нашей избушки. «Мы» – это я
громко сказал, потому что траву косил и приносил мой брат,
Ваня. Он был старше меня на одиннадцать лет и, по моим в
то время меркам, казался взрослым человеком. Поэтому участие двухлетнего человечишка в приготовлении травяной
постели было символическим. В моей памяти о ночёвках на
улице остались лишь приятный запах трав нашей постели,
негромкие песни моей мамы перед сном и тепло её бока,
прильнув к которому я лежал, смотря в дрёме на утыканное
звёздами небо. Какой-либо изгороди возле избушки не было.
И мне представлялось, что наша собачка, по кличке Актырмак (по-русски – Белый коготь) охраняет нас, расположившись у наших ног. Она изредка, по известным только ей
причинам, лаяла, ворчала, но не убегала. Собачку привел
отец и, перед уходом в армию, «приказал» ей охранять нас. И
она это исправно и храбро делала, как потом выяснилось,
даже рискуя своей жизни.
Рядом с избушкой был наш огород, на котором мы выращивали кукурузу, картофель и овощи. По осени кукурузные
початки переносились с поля и ссыпались к стеночке избушки. С початков снимали, как мама Федосья Степановна говорила, «рубашку». Освобожденные от «рубашки» початки кукурузы были разного цвета: совсем белые и чуточку потемневшие, желтые, красные… В одном початке довольно часто
были зёрна разного цвета. Разноцветная куча початков смотрелась изумительно красиво. Рано утром, перед уходом на
работу, мама с братом эту кучу забрасывали на крышу нашей
183 избушки, где она несколько дней сушились на солнце, а затем переносили ее в закром кладовки. Этот процесс повторялся, как мне казалось, бесконечно много дней.
Чем больше наполнялся закром кукурузой, тем радостней
сияло лицо мамы. Восторгаясь, она говорила: «Слава богу!
Не будем голодать! Да и людям будет что дать». Это она к
тому, что в нашем селе всё больше и больше стало появляться эвакуированных и свободно бежавших с мест оккупации
людей. Жизнь их была не обустроенной, холодной и голодной. Они часто приходили к нам и мама всегда им чтонибудь давала.
Кукуруза была нашей кормилицей и летом и зимой. Початки молочной зрелости мы ели в жареном и вареном виде.
Из смолотого кукурузного зерна пекли хлеб, оладьи, блинчики. Варили каши, мамалыгу. По прошествии многих лет у
меня перед глазами стоит такая картина. На улице ночь, непогода. В избушке разливается сумеречный свет от керосиновой лампы и от печи в момент подкладывания в неё соломы. Этим занимается брат, сидя на крохотном стульчике.
Мама, стоя у печи, выпекает на сковороде кукурузные оладьи. Я сижу на лежанке. Каждую новую спёкшуюся порцию
мы тут же съедаем, запивая негорячим отваром из сахарной
свеклы. Это наш ужин. Кукурузные оладьи необходимо есть
только что испечёнными, так как утром они резко изменят
своё свойство – станут крошиться и плохо жеваться.
Женщин и детей, бежавших с мест военных действий,
вначале расселяли по домам сельчан. Официально наша избушка, по причине её малости, подселению не подлежала. Но
мама часто приводила к нам беженцев и они у нас жили некоторое время, пока не обустраивались. А обустраивались
по-разному. Многие сооружали свои «хоромы» – рыли ямы.
В этих ямах из камней складывали печки. Над ямами устраивали какое-то подобие крыши. Получались настоящие землянки. В сравнении с таким жильём избушка наша казалась
дворцом…
184 В своей «чудной избушке», мы прожили до конца войны.
Потом, нас, с вернувшимся раненым отцом, переселили в
другое место. По прошествии многих лет, дабы избавится от
ностальгии, я решил посетить места, где прошли мои детские
«военные» годы. От избушки нашей остался только холмик
земли, все заросло травой… Стоял я у холмика и удивлялся
тому, что на душе было не тревожно, а удивительно спокойно. Уходя, я взял с собой горсть земли с холмика. Привёз эту
горсточку маме. Лучше бы я этого не делал. Видеть слёзы
матери невыносимо больно…
Моё первое путешествие…
Детского сада и яслей в нашем селе в то время не было.
Поэтому мама меня брала с собой в поле, где она, вместе с
другими женщинами, была занята на различных работах по
выращиванию овощей, винограда, арбузов, дынь и пр. Выращенное, как я теперь понимаю, отправлялось на фронт, в
том числе в сушённом солнечным теплом виде. Мой старший
брат, как и все дети его возраста, работали с утра до ночи на
разных полевых работах.
Другие женщины также приводили и приносили с собой
детишек. На полях были построены шалаши. В них укрывались не только от непогоды. Там располагали и грудных детишек. Мы, которые уже бегали и вполне сносно говорили,
занимали себя различными играми. Игрушек, в современном
смысле этого понятия, не было. Но, благо дело – грязи и пыли
было предостаточно вокруг. Мы этим сполна пользовались,
пока наши мамы были заняты своими делами. Поскольку вид
у нас был соответствующий местам наших игрищ, то, прежде
чем отправиться домой, наши мамы окунали нас в бурную
горную речку (арык). Поскольку вода была холодная, то процедура сопровождалась ужасным визгом, криком и назиданиями типа: «Будешь знать, как лазить в грязь! Брошу тебя
рыбам, чтоб они покусали тебя, грязнулю! Они любят грязных
детишек! Вот – я тебе! Ух, ты, мой грязненький!»
185 Однажды, меня, не знаю по какой причине, оставила мама
дома. Догляд за мной поручили соседской «вполне взрослой»
Насте – она уже окончила прошедшей весной первый класс.
Мне было лестно общение со «взрослым человеком» и я беспрекословно выполнял все её придумки в играх, какими она
меня занимала. К середине дня роль воспитателя ей, наверное, изрядно наскучила, и она решила уложить меня спать. Я
послушно забрался в свой уголок, служивший мне кроватью
и, прикрыв глаза, находясь под впечатлением последней игры, наблюдал за Настей. Какое-то время она убирала разбросанные предметы, служившие нам игрушками. Потом вышла. Полежав немного, я встал. Вышел из дома. Насти нигде
не было. На мои призывы «Настя, Настя…» никто не отвечал. Я был один. Мне стало жутко от неожиданного одиночества и очень захотелось увидеть маму. Дорогу в поле, где
работала мама, я знал, поскольку пробегал её два раз каждый
день. И я отправился в свой первый поход в неполные три
года своей жизни.
Сначала мне надо было пройти часть села, где жили аборигены (киргизы). Эта часть пути отличалась наличием множества вольно бегающих собак. Когда мы ходили здесь с мамой, то у неё для самообороны всегда был с собой инструмент (лопата, вилы, тяпка).
Когда первая собака с лаем направилась ко мне, я остановился (мама учила, что от собак убегать не надо), взял камушек
и стал, как мог сурово, кричать на неё. Она не обращая внимания на мой боевой крик, продолжала двигаться ко мне, привлекая своим лаем соплеменников. За какое-то мгновение вокруг
меня собралось стая. Я видел их злые глаза, кричал, хватал камушки и бросал в их сторону… И как знать, чем бы могло закончиться моё беспомощное противостояние со злой стаей.
Но судьбе было угодно послать мне спасителя. Он, старик-киргиз, прискакал на лошади. Приблизившись к стае и,
нагнувшись, пытался собак бить камчой. Но не тут–то было… Собаки, резко сменив объект нападения, озлоблённые,
стали бросаться на коня и, сигая вверх, на всадника. Старику
186 удалось крепко врезать плеткой по одной из них. Взвизгнув
от удара, она отскочила. После такого же удара другой, собаки отдалились, но не убежали. Старик подъехал ко мне. Не
слезая с седла, нагнулся. Схватил меня за руку, поднял и я
очутился на лошади за седлом. Спросил меня, почему я тут
оказался. Я ответил, что иду к маме за большой арык (там
располагалось поле, где работала мама). Посмотрев на меня,
старик сказал мне, что он может меня подвезти до конца села. Мы поехали.
В конце села располагалось поселение чеченцев, которых
накануне привезли и бросили на произвол судьбы. Жизнь
их была полна заботами по сооружению землянок. Каждый
раз, когда мы с мамой проходили эту часть пути, то видели,
как и взрослые, и дети были постоянно заняты сооружением
немудреного своего жилья. Они смотрели на нас, как мне
казалось, злыми глазами, как будто мы были виноваты в их
несчастье. Аборигены, кто чем и как могли, помогали чеченцам обустроить их жизнь. Но нас, детишек, взрослые
оберегали от общения с чеченцами. Даже пугали.
Чеченское поселение, где вольно гуляющих собак так же
было предостаточно, мне предстояло бы пройти одному.
Но, теперь, благодаря старику-киргизу, мы аллюром проскакали этот участок. Проехав ещё немного, старик ссадил
меня с лошади у тропинки, по которой мне предстояло идти
дальше. И я пошёл… Я был босой, а тропинка, да и всё её
окружение, была усыпана мелкими камешками. Быстрое
перемещение по такой дороге босыми ногами было невозможным. Оглядываясь, я видел, как старик-киргиз стоял у
лошади и наблюдал за мной. Мне казалось, что он оберегает
меня своим взглядом.
Впереди мне предстоял переход через Чон арык (большой арык). Через него было проложено длинное бревно, которое опиралось на столбик, стоящий на середине арыка.
Опасность преодоления арыка для меня заключалась в том,
что поток воды в нём был очень быстрым, многоводным и
бурным. Брёвнышко, по которому предстояло перейти
187 арык, было узеньким. Иногда с мостика через Чон-арык падали даже взрослые люди.
Подойдя к мостику, я остановился, не решаясь вступить
на него. Пугающе шумно бурлил поток. Воды в арыке было
столь много, что она переливалась через бревно. Я пристально смотрел на это бурление, хотя прекрасно помнил
поучение мамы, старайся не смотреть на воду. Постояв, какое-то время, я вступил на брёвнышко и, сделав несколько
шажочков, остановился. Это была моя глубокая ошибка.
Надо было бы бежать, а я остановился. Я не мог вернуться
назад, и страшно было продолжать идти вперёд – подо мной
ревел поток. Моё состояние в тот момент поймёт только
тот, кто бывал в горах в летнее время и видел переполненные горные речки, питающиеся от таяния ледников. От испуга я оцепенел стоя на мостике. Поток, ударяя по столбику, шевелил брёвнышко. Думал, ли я о том, что упаду в ревущий поток, не знаю. Меня обуял страх.
Пришёл в себя, почувствовав, что кто-то схватил меня под
руки и понес в сторону нужного мне берега. Когда нёсший,
меня поставил на ноги, я смог посмотреть на него – это был
всё тот же мой спаситель старик-киргиз. Погладив меня, сказал: иди, теперь не бойся. Видишь, вон там ходят женщины
по полю. Там твоя мама. Повернулся и пошёл к своей лошади, стоявшей на противоположенной стороне арыка.
Когда я прибежал, наконец, к своей маме, то эмоции её
описать я не в состоянии. Они выражали и радость и горе
одновременно. Понял её состояния только спустя много лет.
А в тот момент, я, прижавшись к маме, плакал вместе с ней.
Лет пять спустя, с моим спасителем Абдуллой (старикомкиргизом), мы часто ходили на охоту в горы. Он меня обучал охотничьим премудростям. Я к ним приобщился очень
рано и не из любопытства, а по причине необходимости.
Оскал в папахе…
Мы с мамой в своей избушке. Я на лежанке копошусь со
своими самодельными игрушками. Мама вяжет носки для
188 Вани. На улице вечер. Темнота в горах наступает мгновенно
с заходом солнца. Комнатку нашу освещает керосиновая
лампа. Лето и осень уже прошли. На улице зябко, но снега
ещё нет. Мы с мамой истопили свою печку. Мама сжарила
на воде картошку (масла не было и картошку жарили в сковороде, постепенно подливая воду). Мы поели её с луком.
Хлеба не было. Мы не успели нашелушить кукурузы (она
ещё не высохла) и смолоть её на мельнице, чтобы печь из
муки хлеб. Мне тепло и уютно. Мама мне рассказывает уже
в который раз одну и ту же сказку.
Наш Ак-тырмак вдруг громко и зло залаял. Он был привязан так, что его поводок позволял ему приближаться лишь к
входу в избушку. Таким лаем, собачка наша, обычно извещала о приходе чужого человека. Мама хотела было выйти на
улицу и встретить пришедшего. Но вдруг в нашем единственном окошечке мы увидели лицо. Лицо человека в папахе.
Это был чеченец. Его лицо казалось мне огромным и злым.
Оно полностью закрывало наше махонькое окошечко. Человек как бы смеялся. Мы видели оскал его зубов и усы над
ними. Он застыл в окне и смотрел на нас. Мама застыла на
месте, будто окаменела. Эта немая сцена, мне показалась
бесконечно долгой. Потом человек погрозил нам в окошечко
кулаком и исчез. Собака продолжала свой страшный злой
лай. Вдруг раздался визг – собачку чем-то ударили. Потом,
по-видимому, озлоблённая ударом, она лаяла уже с хрипом и
как бы на кого-то с остервенением бросалась. Мы с мамой
находились под защитой хилых стен избушки и нашего
храброго Ак-тырмака, сражавшегося один на один с непрошенным гостем. Мне казалось, что состояние страха продолжалось целую вечность. Потом всё стихло. Ак-тырмак
прекратил свой бесконечный лай, и звуки его беспокойства
стали доноситься всё реже и реже. Потом слышно было
только его ворчание. Мама всё это время стояла на месте и,
прижав меня к груди, говорила: «Не бойся, сыночек,… не
бойся… Бог сохранит нас, не бойся…». А я, прижавшись,
чувствовал её дрожь, и она передавалась мне…
189 Вдруг в окошечко постучали. Мы увидели прижатое к
окошку лицо нашей соседки-полячки. Она просила впустить
её в избу. Мама открыла дверь. В избу вошел не человек, а
какой-то комок ужаса. Соседка была лишь в нижнем белье,
босая, взлохмаченная. От ужаса своего состояния она не
могла ни рыдать, ни слова сказать. Она окаменела. Наконец
эта кома закончилась лавиной слёз и воплями. Помню, как
мама её успокаивала, поила водой, набросила на неё своё
пальто. Наконец, она пришла в себя и сообщила, что к ней,
сорвав дверь, вошли неизвестные. Она в это время спала.
Кто-то из вошедших прижал её к стене. А другой, собирал
её вещички. Забрали все и ушли. Она осталась в ночной рубашке, в которой и прибежала к нам.
Какое-то время полька жила у нас. Мама и сельчане помогали ей, чем могли, в первую очередь, одеждой. Потом её
забрали к себе поляки. Их было много, и они жили своеобразным своим обществом. Относились с уважением к моей
маме, потому что она могла говорить с ними на польском
языке.
В избушку, где жила полька, вселилась женщина с двумя
детьми. С их вселением у меня появился друг Колька. Мы с
ним, хотя и были почти ровесниками, но он был, как мы тогда говорили, и в это вкладывался большой смысл – фронтовым парнем. Поезд, в котором они ехали в эвакуацию из
Смоленска, был разбомблен. Каким-то чудом они остались
живы и добрались до Киргизии. Земля эта принимала всех
несчастных и обездоленных. Нам было тогда (в 1943 г.)
обоим чуть более трех лет. Но Колька видел танки и самолёты, слышал разрывы бомб. Поэтому он был уважаемым в
нашем кругу человеком и требовал, чтоб мы его называли
«капитаном». Мы так и поступали с уважением к его
«фронтовому опыту».
Прошло много лет, но этот «оскал в папахе» и перебитая
нога Ак-тырмака в памяти моей остались навсегда. Как
страх и боль одновременно.
190 Побежали, а то ...
Утром, выйдя из своей избушки, я увидел, что Колька,
мой друг и сосед, пошел в село. Это означало, что Колька
выполняет какое-то поручение своей мамы. Он считал себя,
несмотря на свои пять лет, единственным мужиком в семье.
У него была младшая сестрёнка, о которой он всегда заботился.
Я же решил навести порядок в своих трофеях, которые
располагались в коробочке за собачьей будкой. Мои трофеи – альчики и чижики. Альчик это составляющая сустава
бараньей ноги, а чижик – палочка, размером чуть более пальчика, выстроганная из арчи (тяньшаньская ель). Этот товар
можно было поменять на что-нибудь. Его, в случае удачи,
можно было увеличить, участвуя в разнообразных играх в
альчики и чижики. Это была наша детская валюта. Мне однажды удалось выиграть много альчиков, за которые я выменял один конёк типа «снегурочки». Подобных коньков теперь уже нет. А в то время это была роскошь. И не беда, что
у меня появился всего один конёк, другой я сделал из деревяшки, прикрепив к ней в качестве лезвия проволочку.
Занятый делом, по сортировке своего богатства, я услышал крик и увидел мчащего ко мне Кольку. Колька кричал:
«Побежали… побежали… а то…». Я, не очень соображая,
зачем бежать и куда, рванулся за Колькой, спрашивая его:
Куда? Зачем? Он отвечал: «Не знаю куда. Все бегут… И
нам надо бежать… Может быть фронт рядом уже какойнибудь образовался…». Вбежав на улицу села, я действительно увидел бегущих и спешащих в сторону колхозного
двора людей. Там же был домик, в котором располагалось
правление колхоза. У этого места собралась уже толпа людей. Стоял гам, раздавались душераздирающие крики. Одни
рыдали, другие радостно кричали. Я стоял, ошарашенный,
не понимая, чтобы это значило.
Раньше, когда кому-нибудь в село приносили похоронки,
мама брала меня с собой, говоря – пойдем, сынок, разделим
191 горе людское, может быть и к нам придут люди, если у нас
горе случится. В таких посещениях было всё иначе. Старики и вернувшиеся с фронта безрукие и безногие люди, понурив обнажённые головы, говорили какие-то слова рыдающим женщинам. Там было горе, и оно, как мне казалось,
имело свой особый запах. Этот запах во мне остался на всю
жизнь. Он возникает каждый раз, когда мне приходится бывать на похоронах близких и родных для меня людей.
Но обстановка, в которую мы вбежали с Колькой совершенно была не похожей на похоронную. Колька, мой «боевой» друг, быстро всё разузнал и сообщил: «Всё, Санёк,
наши солдаты сделали каюк немецким солдатам». Это на
нашем языке значило, что наши солдаты перестреляли всех
немецких солдат. Мне эта новость понравилась. Наряду с
плачем, стали всё громче раздаваться радостные крики, в
которых непременно слышалось: Победа! Находясь под эйфорией, мы тоже кричали, а вернее сказать, орали: Победа… победа… победа…
Кто-то приволок бричку. На неё положили пару досок,
устроив импровизированную сцену. Первым на это возвышение забрался председатель нашего колхоза. Из сказанного им, я понял только одно, что войны больше не будет, и
жизнь наша теперь изменится в лучшую сторону. Пришли
люди с гармошками. Заиграли, запели, заплясали… Кто-то
известил об этом радостном событии работающих в поле.
Они, также как и мы, бегом рванулись к месту сбора. Я увидел и свою маму. Она, схватив меня на руки, залилась горькими слезами. Я тоже плакал, наверное, потому, что плакала моя любимая мама.
По истечению некоторого времени, на импровизированную сцену стали выходить люди, а не только начальники.
Сначала, выходили те, которые что-то говорили. Потом сложился своего рода концерт. Но этот концерт был особый, без
репетиций и программ. Пели и плясали души людские. Каждый делал то, что умел – одни пели, другие плясали, читали
192 стихи. Как я теперь понимаю, собравшиеся люди представляли различные регионы страны и весь народный фольклор.
Стали приглашать и детей на сцену. Некоторые пели песенки, большая часть читали стишки. Меня тоже заставили.
Никто бы меня туда и верёвкой не затянул, если бы не Колька. Он сказал, что мы не хуже парней из первой бригады (такое административное деление было в нашем селе) и надо
выступать. Петь, я не умел, хотя знал слова многих народных
песен. Единственное, что я мог – прочитать какой-нибудь
стишок. Этому меня обязывало и положение моей мамы –
она работала бригадиром интернациональной бригады, занимавшейся выращиванием овощей и фруктов для фронта. Не
мог же сын бригадира опозорить свою маму. Мама и брат
Ваня научили меня не только запоминать, но и читать, как
они говорили «с выражением» стихи. Я в те годы знал много
стихов и хороших и плохих (почерпнул на улице от ребят).
Но это было моё первое в жизни «явление» перед народом.
Кольке нравилось стихотворение о соколе. И он, своим «капитанским» голосом приказал мне его прочитать. Повидимому, у него это стихотворение ассоциировало с соколами, которые, бросаясь камнем с неба, хватали и уносили в
небо наших цыплят. Но стих был совсем об ином. В нём были такие слова: «И как первый сокол со вторым прощался.
Он с предсмертным словом к другу обращался. Сокол, ты
мой ясный… и т.д.» Это было стихотворение о Ленине (первый сокол) и Сталине (второй сокол). Я прочитал, почти до
конца. Забыл последний куплет. Но, всё равно раздались аплодисменты. Я думаю, что это хлопал в ладоши только мой
друг Колька.
Вот так мы всем селом встретили день Великой Победы!
При возвращении домой мама мне говорила, что теперь
жизнь станет лучше и мне непременно купят одежду, которую шьют специально для мальчиков. Мне все свои первые
годы жизни пришлось носить, кем-то уже ношенные или
перешитые вещи. К сожалению, этого лучшего нам пришлось ожидать много-много лет. Но это отдельная тема.
193 АЛЕКСАНДР АЙТАН
Мое детство… военные годы.
До сих пор я их вижу во сне.
Холод, голод, лишенья, невзгоды…
Было это в далеком от фронта селе.
Мы не слышали гром канонады
И не видели неба в огне,
Но война всегда была рядом
В каждом сердце и в каждом дворе.
«Похоронки»… они как снаряды.
Разрывались и в нашей тиши.
Мы свои создавали «отряды».
И кричали: «На бой, мальчиши!».
Непременно врагов побеждали.
Фрицем быть, ну никто не желал!
Мы из камней их сооружали.
Их разил наш камышовый кинжал.
Дней на свете прожито так много,
Очень разными были они.
Самым светлым стал волею бога
День Победы – день лучший весны.
194 ЧЕСКИДОВ
Владимир Иванович
1940 г.р.
195 Место действия: Урал, старинное село Мурзинка (370 лет
в 2009 г.) – родина российских самоцветов.
Сохраненные памятью фрагменты тех лет, в связи с малым возрастом, базируются в основном, на воспоминаниях
старших родственниц – матери, бабушки, так как все дееспособные мужики были на фронте.
Село в те годы насчитывало до 800 дворов, функционировал колхоз «Ударник», леспромхоз, деревообрабатывающая артель «Работник» (ныне о них остались только воспоминания).
Всё трудоспособное население, в меру сил и мы – мальцы,
трудились на нужды фронта, да и себе пропитание надо было
обеспечить. Обычная по сельским устоям карусель, диктуемая временем года, и стократно усиленная военной нуждой:
заготовка дров весною с двуручной пилой «Дружба» (наше
участие – рубка сучьев, их сжигание, укладка в поленницу,
уборка деляны); на подходе – посадка картофеля и овощей на
колхозных угодьях и своем огороде с последующей прополкой, поливкой и т.п.; месяц относительной передышки (и
детских забав), дальше главная забота – сенокосная страда,
тем более, что без «жующих» братьев меньших прокормиться было проблематично, а в единственной лавке практически
ничего не было, да и купить многим было не на что, так как
мизерные зарплаты на лесном производстве выдавались редко, а в колхозе вообще трудились под запись за «натурпродукты». Все сенокосные работы выполнялись вручную, так
как, и без того небогатая техника в первый же год войны была изъята для нужд фронта. Эта страда запомнилась, видимо,
ещё и потому, что сенокосные угодья располагались за 8 – 10
километров от села. Ходить приходилось пешком, хорошо
нагруженным и, зачастую, благодаря непредсказуемой
уральской погоде, не единожды. Не успели отдышаться, подоспела уборочная пора, успевай до снега и на колхозном
поле, и в огороде (наше: сбор овощей, поиск затерявшихся
клубней и хлебных колосков). Ну, а зимние хлопоты – совсем пустяки, да ещё и возможность покувыркаться в снегу,
196 побегать по льду на самодельных «Снегурках», покататься на
санках и лыжах.
Все эти тяжелые сезонные хлопоты были лишь довеском
к основной работе селян, а точнее селянок, взваливших на
себя все мужские обязанности. Особенно было тяжело и не
безопасно на лесоповале, где им пришлось и валить лес, и
таскать его захудалыми лошадками неторенными тропами к
круглосуточной, постоянно ломающейся, пилораме. Не
многим легче приходилось и на колхозной ниве.
Под красный тряпичный лозунг «Всё для фронта!», который висел под коньком сельсовета, село поставляло: продукты (зерно, картофель, мясо, яйца), лес и продукцию артели,
перешедшей от производства мебели и сундуков к поставке
широких березовых лыж, прикладов для винтовок и автоматов, деревянных пуговиц для полушубков и гребней, как говорилось, для борьбы с «волосяными фашистами».
Военные годы даже нам, пацанам, запомнились своей безрадостной, тягучей бесконечностью, усугубляемой полным
отсутствием информационных источников (не было радио,
телефона, только «сарафанное радио»), постоянным ожиданием окончания войны и возвращения живого отца, которого, как и других, не многих, уцелевших, встречали всем селом у поскотины, откуда их на телегах отправляли на фронт.
Жизнь, однако, сама корректирует книгу памяти и, видимо
не случайно, подсовывает, особенно с возрастом, более мажорные сюжеты, которые, конечно же, имели место и в военную годину. Потому свои незатейливые воспоминания позволю закончить столь же незатейливыми четверостишьями.
Сельский быт тех лет ушедших
в голове ещё хранится.
Яркий отблеск дней прошедших
нет, да нет ночами снится.
197 Память выдаст вдруг акценты
и не главные, при этом.
Бренной жизни элементы
с неожиданным сюжетом.
Малой Родины мотивы
память бережно хранит.
Перелески, горы, нивы
тянут мысли, как магнит.
Незабвенная Мурзинка,
самоцветный русский рай.
Для кого то ты глубинка,
для меня родимый край.
На слуху артель «Работник»
и к труду большая тяга.
Был в почете столяр, плотник
и не пьющий работяга.
Клюшки, тумбочки, линейки,
горки емких сундуков.
Табуреты, стулья, рейки,
высший сорт, без дураков.
Бедноват народ был прежде,
без излишеств, скромно жил.
Жил на лучшее в надежде,
верил в завтра, не тужил.
Чтил традиции, устои,
дом родимый обожал.
Хоть в Отчизне были сбои
мудрость, старость уважал.
198 ЖИГАЛКИН
Владимир Михайлович
1940 г.р.
199 Я родился в г. Сталинобаде (г. Душанбе) Таджикской
ССР 19 февраля 1940 г. в семье служащего. Отец мой, Жигалкин Михаил Дмитриевич, работал в пригороде на одном
из карьеров мастером по взрывным делам. Мама, Жигалкина Анастасия Евсеевна, домохозяйка. Я считался старшим
из детей, хотя родился уже четвертым, мои братья и сестры
после рождения вскоре умирали. Поэтому весной 1940 г.
отец перевел меня и маму в г. Талас Киргизской ССР. Город
Талас – место рождения моих родителей, расположен на
высоте 1700 м над уровнем моря. Их родители — переселенцы из Украины (так называемая Столыпинская реформа). Мама и я жили у деда, Дмитрия Моисеевича. У него
была очень большая семья (жена и пять сыновей). Отец
снова вернулся на прежнее место работы, там же и был призван в армию в октябре 1941 г. В январе 1942 г. родился
брат Михаил, названный в честь отца. Сыновья моего деда
по линии отца тоже были призваны в армию. Из пятерых в
живых осталось трое. Их семьи во время войны жили под
опекой деда. Отца мамы не помню, т.к. он умер до войны.
Бабушка по линии мамы имела семерых детей (три сына и
четыре дочери). Один из сыновей не вернулся с войны. Бабушка очень любила меня, отмечала, что я необыкновенный
мальчик, имея в виду мою родинку, по форме напоминающую православный крест.
Жили очень бедно. Большая доля продуктов сдавалась
государству, но все же, по сравнению с регионами Европейской части, Урала, Казахстана удавалось кормиться: этот
край очень благодатный — микроклимат, росло практически все. До войны в Таласской долине собирали большие
урожаи пшеницы, было много овощей и фруктов. Практически не было хлеба. Мы ели что-то похожее на него и это
спасло население долины.
Дед и его жена помогали семьям своих сыновей. Дед до
революции пользовался правами казака, имел большой надел земли, которую потом всю отобрали. Тем не менее, у
него был хороший огород и, особенно, сад. У меня и брата
200 сохранились зубы, которые многие люди потеряли из-за отсутствия витаминов.
Отец служил минером. Знал неплохо немецкий язык (в
Таласе и его окрестностях жило много немцев-переселенцев, приехавших в 19 веке). Это позволило ему успешно работать на разминировании немецких мин, не получив ни
одной царапины за весь период войны. Награжден двумя
орденами «Красной Звезды» и двумя орденами «Отечественной войны». Служил на 3-ем Белорусском фронте, освобождал Северную Белоруссию, Прибалтику, Восточную
Пруссию. Демобилизовали его весной 1946 г., через
год−полтора снова призвали в армию. Нас, детей, уже было
четверо. Служил в Среднеазиатском военном округе в отдельном инженерном полку. Мы, семья, ездили с ним. Иногда «пропадал» надолго. Потом узнали от мамы: был в Корее (1951 г.), Алжире, строил окопы под Оренбургом. Там
же, под Оренбургом, под командованием Жукова, был произведен взрыв атомной бомбы, а в окопах находились войска, в том числе и мой отец.
В мае 1962 г. отца уже окончательно демобилизовали
(1914 г. рождения). Умер он в возрасте 53-х лет.
В честь деда, Дмитрия Моисеевича, я назвал своего
старшего сына. В военные годы Дмитрий Моисеевич сохранил нас — его внуков, привил нам нормальные человеческие чувства, мы выросли и хотели быть похожими на него.
201 ЯКОВИЦКАЯ
Галина Евгеньевна
1940 г.р.
202 ОТРЫВОЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
О ВОЕННОМ ДЕТСТВЕ
Мои родители и я жили в Новосибирске. Отец Евгений
Игнатьевич работал до войны главным инженером на фабрике, мать Таисия Сергеевна – известный во время войны журналист. Дом, где мы жили с родителями – (отец, конечно,
был на войне),– находился в самом центре, на улице Трудовой. Напротив дома находился, как я позже узнала, военкомат, и поэтому в моих ранних ощущениях напротив выхода
из калитки дома находилось постоянное темное пятно – около входных дверей и на высоком крыльце на фоне светлорозового здания военкомата. Это были призывники, которые
постоянно толпились у этого здания с раннего утра до позднего вечера.
От этого здания всегда отходили строевые подразделения
с песнями, и это было привычно. Но однажды, группа военных молча, отошла строем, это мне показалось удивительным. И вот тогда я закричала: «Красноармейцы, пойте «В
бой за Родину, в бой за Сталина...». Бойцы засмеялись, старший скомандовал, и они запели.
В памяти всплывают счастливое лицо мамы и ее сияющие
глаза, когда отец приехал в 44 году на побывку.
В доме, где мы жили, был небольшой черемуховый сад,
который подходил к зданию Совпартшколы. Во время войны
там размещался госпиталь, и помню, как со всех этажей, и с
тыльной стороны здания, и с фасадной, в летнее и весеннее
время открывались окна, люди в белом белье высовывались в
окна со всех этажей, что-то кричали, и всегда это было что-то
веселое, они сами всегда смеялись и прохожие улыбались им
навстречу.
На углу Красного проспекта и улицы Орджоникидзе, сразу
за зданием Совпартшколы находился одноэтажный кирпичный с высоким крыльцом магазин (сейчас он встроен в примыкающую к нему девятиэтажку магазина «Яхонт» и «Подарки»). Это был хлебный магазин, и в моих воспоминаниях око203 ло него всегда было огромное количество народа, который
запруживал почти всю площадь (в те времена не было ни
сквера перед оперным театром, ни здания сегодняшней мэрии)
и огромная площадь простиралась от здания Совпартшколы
до сегодняшнего дома Ленина и всегда была полна народом,
частенько приходилось и мне стоять в этих очередях.
Дорогому папулечке от дочурки
Галочки. 19 ноября 1943 г.
204 ГОРЯЩИЕ РУКИ
Ленинградцам-блокадникам посвящается
Тревога. Тревога. Стучит метроном,
Как сердце несломленного Ленинграда…
Тревожная, чуткая тьма за окном.
Вот-вот прилетит крестоносцев армада.
Они на подходе. Стучит метроном,
Как сердце бойцов, что приникли к прицелам…
Суровы их встречи с жестоким врагом,
Им легче других: они заняты делом.
Им есть чем ответить: улар на удар!
Полегче и тем, кто придет на рассвете,
На крыше засыпав термитный пожар, Труднее всем тем, что не может ответить.
Кто слышит удары фугасов и вой
В щелях или дома, больной и бессильный,
И ждет – вот посыпется над головой:
Готов обелиск, что из щебня и пыли…
Они на подходе. Стучит метроном
Как сердце несломленного Ленинграда…
Тревожная, чуткая ночь за окном…
Точнее не скажешь – зима и блокада.
Смертельно уставшая мама моя,
Запали глаза твои в черных глазницах…
В глазах твоих рвы и людей штабеля,
Свезенных на санках – тех лет колесницах.
Ты хлеб заработала страшным трудом:
Во рвах Пискаревки горят ленинградцы,
Они оживают под жарким огнем,
Горят сухожилия – они шевелятся!
Вздымаются руки в палящем огне,
Горящие руки взывают к отмщению:
Проклятье зачинщикам в этой войне!
Проклятье – зовущим к ее повторенью!
205 Увидев такое – сходили с ума…
Рубить сухожилья – работа такая,
Чтоб не было рук… Пусть горят как дрова…
Ты с этой работы пришла чуть живая…
Об этом тебе никогда не скажу…
Успела родная моя, до тревоги!
Но нет моих сил с этажа к этажу
Продвинуть мои исхудалые ноги…
Тревога. Тревога. Стучит метроном.
Напрягся весь город сквозь голод и муки…
Всем тем кто охотно играет с огнем –
Я б дал посмотреть на горящие руки.
206 МИРЕНКОВ
Валерий Егорович
1939 г.р.
Во время войны наша семья –
отец Егор Савельевич, мать Лидия Ивановна и старший брат
Александр, находились в городе
Ленинграде. Папа работал на
оборонном заводе. Жили, как
все – голодали.
В январе 1944 года, когда сняли блокаду Ленинграда, семью эвакуировали по льду Ладожского озера, далее по железной дороге в Барабинский район Новосибирской области, где отец стал работать в конторе «Заготскот», а мама
была там же бухгалтером.
В день Победы 9 мая 1945 года радовался вместе со всеми.
ТАРКАЙЛО
Виктор Викторович
1942 г.р.
Во время войны я находился в
Алтайском крае, с. Новотроицкое.
Отец воевал, а я жил с матерью
и ее родственниками. Жили в частном доме, семья имела подсобное
хозяйство. Мать и тетка были учителями.
День Победы 9 мая 1945 года не помню.
207 ПОГАРСКИЙ
Юрий Валентинович
1940 г.р.
Во время войны я находился в городе
Новосибирске. Жил с мамой Молостовой Александрой Семеновной, папой
Погарским Валентином Александровичем, дедом Семеном Ивановичем и двумя тетушками-инвалидами Марией и
Валентиной. Условия существования
для того времени были вполне сносные.
Мама работала в управлении железной дороги, отец и дед на
линии железной дороги. Я их редко видел в те годы дома. Помощь моя, в виду малолетства, была нулевая.
Помню теплый солнечный день 9 мая. Я с родителями на
площади, заполненной радостными, возбужденными людьми.
Что-то говорит репродуктор. На крыше одного из домов кинооператор с треногой камеры. Крутит ручку. Вечер того же дня:
я с мамой на площади. Толпы людей. Снопы прожекторного
света мечутся по темному небосводу. Грохот салюта.
КУЗНЕЦОВА
Людмила Петровна
1943 г.р.
Во время войны я находилась в городе Кыштым, Челябинской области. Жила с родителями, отец был военный.
Со слов родителей: мы были эвакуированы из ярославской области в 1943
году, привезли нас в лес, были выкопаны землянки и в них мы жили. Отец
служил в армии.
День Победы 9 мая 1945 года я не помню.
208 ТАРАСОВА
Оливия Яковлевна
1941 г.р.
209 РОВЕСНИКИ ВОЙНЫ
О том, что у меня неродной отец, я не знала до 12 лет,
пока одна «добрая» соседка, жена военного, не сообщила
мне об этом. И, правда, почему у меня и мамы одна фамилия, а у папы и братика – другая? Для меня это было шоком:
выходит, что меня родители обманывали?
Папа пришел на обед домой, вся семья села за стол и тут,
глядя на отца, я спросила, почему они мне врали столько
лет. Он молча положил ложку на стол, как припечатал,
встал и ушел на службу.
Маме ничего не оставалось, как рассказать, в доступной
для меня форме, что родной мой отец погиб под Смоленском 26 августа 1942 года.
Я родилась 13 августа 1941 года в городе Семипалатинске в семье военных Якова и Валентины Гендиных. Деталей
не помню, а спросить уже не у кого, как перед отправкой на
фронт отец перевез нас с мамой к своим родственникам в
Новосибирск. Больше мы его никогда не видели.
Его фамилия высечена на монументе Славы в ряду 33
тысяч воинов-сибиряков, погибших в этой беспощадной
войне, оставивших своих матерей без сынов, жен без мужей, детей без отцов, невест без женихов…
Мама работала в госпитале, который размещался в здании школы на ул. Большевистской, а второго моего отца
там повторно оперировали. Первая операция была в походном госпитале в соответствующих условиях. Началась гангрена. Дважды отнимали часть ноги, процесс удалось остановить, но с 28 лет тяжелющий протез, который крепился
широким ремнем за бедро, стал его неотъемлемой частью.
Он всегда возмущался, когда мужчины выставляли напоказ
свои увечья.
Лежал он в госпитале долго, а при выписке, получив назначение в г. Канск, поехал по новому месту службы уже с нами.
Странное совпадение: мой сын Артем после окончания
института два года служил офицером в г. Канске Краснояр210 ского края, именно там у него родился первый сын, а я, в
связи с этим, получила возможность, навещая сына и внука,
снова побывать в городе своего детства.
Затем отца (ну и нас вместе с ним) перевели в
г. Черногорск республики Хакасия, где я и пошла в первый
класс, и где в этот же год родился мой младший брат. День
Победы я не помню. Вообще у меня о войне сохранились
какие-то отрывочные воспоминания: помню, как мы бегали
смотреть колонну пленных японцев, но подходить близко
боялись. Жены военнослужащих выменивали на рынке на
продукты летные комбинезоны, распарывали их и шили нам
пальто, куртки, а утеплитель из них – гарус, пряли и вязали
кофточки, шали. Мама у нас была искусница и выдумщица,
по-моему, у меня единственной в классе было шерстяное
красивое платье из папиных форменных брюк. Юбочка была вся в складочку из клиньев (брюки на протезе изнашивались быстро, а клинышки из них получались целые, вполне
пригодные для шитья), большие белые банты были у меня
из стираной батистовой кальки – недолговечно, но красиво.
Из белой портяночной ткани у меня был чудный сарафанчик, вышитый вишенками. По-моему, в военном городке мы
были одеты лучше всех, а ручная Подольская машина могла
шить все, и была настоящим богатством.
Последним местом службы отца была воинская часть,
расположенная в лесу, в 12 км от райцентра Абан Красноярского края. Там я училась в школе, где в одном помещении одновременно учились четыре класса: 1-ый ряд – был
первый класс, 2-ой – второй класс и так далее. Экзамены мы
сдавали в райцентре, куда нас возила военная машина.
А вот в пятом классе я училась, живя на квартире у бабушки Пыжиковой (так ее все звали) в этом самом райцентре. Родители-военные снимали для своих детей квартиры,
возили продукты, платили деньги за постой. Каждую субботу вечером приходила за нами из воинской части машина, а
вечером в воскресенье увозила обратно. Иногда ко мне заезжали мама с папой на неделе, когда он, политрук диви211 зиона, ездил в райцентр в военкомат по службе. Тогда мы с
папой ходили на центральную площадь, и он покупал мне
мороженое. Из металлического бачка какой-то лопаткой зачерпывалось мороженое, накладывалось в металлический
стаканчик, утрамбовывалось лопаткой, и поршнем снизу
выдавливался такой аккуратный цилиндрик, причем, стаканчиков было два вида – большой и маленький. Мы с ребятами высчитали, что лучше купить два маленьких, чем
один большой.
А уж когда мороженое было в двух бачках – белое и розовое, то можно было полакомиться двумя разными и по цвету.
Выложенные на бумажные квадратики они доставляли огромное удовольствие, а можно даже сказать – праздник!
Моя квартирная хозяйка баба Пана относилась ко мне, как
родная бабушка. У многих учеников хозяева жаловались родителям, что те много едят, что не хватает привезенных продуктов. Наверное, мальчишек накормить досыта было трудно,
а я ела, сколько себя помню, всегда плохо. И баба Пана обещала мне купить пряники или «подушечки» в магазине, если я
буду есть лучше, в смысле больше. И слово свое она всегда
держала. А я и много позже вспоминала, какая вкусная была
картошка, приготовленная в русской печи, и борщ, и ржаные
прянички. А потом и вовсе баба Пана сказала родителям моим, чтобы продукты они зря не возили. И что удивительно,
когда я ехала на воскресенье домой, она посылала со мной
гостинцы родителям и брату. Жили мы с ней душа в душу, она
меня любила, как родную внучку. Часто вечерами, чтобы не
слышали ее дочь с мужем, я ей перечитывала одни и те же
письма с фронта от ее погибшего сына, и мы с ней вместе плакали. И еще она мне говорила, какой хороший у меня отец,
хотя и не родной. Да я и сама это понимала. Мало, кто из его
сослуживцев столько занимался детьми. Он нас сажал в бричку, и мы ехали на лошади в лес по землянику, или за грибами,
потом мы сушили ягоду с хвостиками, а зимой мама нам варила компоты, чай с ягодой, кореньями и плодами шиповника,
212 сушили черемуху, нанизывали на нитку грибы, сажали картошку и овощи.
Помню, как купили корову Зойку, а мама плакала, пока не
научилась ее доить. Ну, теплое парное молоко, процеженное
через марлю, даже я пила с удовольствием. Кстати, приучать
меня к нему начала баба Пана. А летом родители наши, когда
ездили на рынок или в магазин в райцентр, всегда заезжали с
гостинцами к ней.
Но на следующий год баба Пана меня не дождалась: папа
демобилизовался, и мы уехали в Новосибирск, где жили попрежнему, родители моего погибшего отца. К этому времени у них от порока сердца умерла их дочь, и они остались
совсем одни. По плану родителей, мы должны были уехать
жить в Сталинград, где жил мамин брат с женой, но поехали
в Новосибирск, где папа устроился на работу и нам дали
комнату, а через пару лет они с мамой, работая в строительной организации, получили квартиру. И папа с мамой стали
помогать одиноким старикам – моим родным бабушке и дедушке Гендиным.
А потом помню, мы поехали к родителям второго отца –
бабушке и дедушке Куриловичам. В их семье было четыре
сына. Трое из них ушли на фронт. Старший – Володя – погиб
на фронте, второй – Георгий (мой папа) – вернулся без ноги,
третий – Миша – по его собственному выражению, прополз на
брюхе всю Европу – он был разведчиком, а младшего – Сережку – не взяли на фронт по малолетству.
Когда папа и дядя Миша встречались и надевали пиджаки с
наградами, у Михаила на пиджаке не было свободного места.
Вот так у меня получилось как у всех: два дедушки, две бабушки, от обоих моих пап, а мама очень рано осталась без родителей.
Кстати, когда открыли в Новосибирске Монумент Славы в
Ленинском районе, папа поехал туда с биноклем, надеясь отыскать фамилии однополчан и сослуживцев. И нашел там фамилию моего первого отца.
213 И теперь я езжу на Монумент Славы к первому отцу и на
кладбище ко второму.
Да! Война прокатилась по многим семьям своим безжалостным катком.
1942 г. Военный госпиталь
214 Мама с папой
Оливия. 1945 г.
5 класс Абаканской средней школы. 1953 год.
Во время экзаменов. Оливия вторая справа в нижнем ряду.
215 ОВЧИННИКОВ
Валерий Михайлович
1941 г.р.
216 Я родился в Новосибирске 8 декабря 1941 года. В то время мой папа – старший лейтенант Овчинников Михаил Гаврилович и его 5 братьев уже воевали с немцами на фронтах
Великой Отечественной войны. А моя мама в эти страшные
годины растила нас с братом Борей, помогая фронту, на дому шила на ручной машинке бельё для солдат.
Отец дошёл до Польши, где был тяжело контужен и самолётом был доставлен в Москву, где находился в госпиталях около года. Здоровье улучшилось незначительно, частичная парализация сохранилась, бездействовала вся правая
сторона: и рука, и нога. И разговаривал он с большим трудом. В конце 1945 года отец приехал домой инвалидом первой группы (а трое его братьев пали в боях за Родину).
Трудно пришлось нашей маме Александре Дмитриевне: мы
с братом ещё дети, да отец – инвалид с мизерной пенсией.
Что я помню о войне? Ничего существенного.… Помню
только слёзы матери. Да помню уже в послевоенное время
эти ужасные и длиннющие очереди за хлебом, где терпеливо стояли мы, пацаны. Хлебные карточки помню, видел их,
но потом их отменили. Помню, как люди радовались. А
очень долгие очереди за водой, когда её давали в водопроводных колонках, а потом мы, мальчишки, несли её, воду,
по домам, в вёдрах на коромыслах, расплескивая себе на
ноги. Да помню своё уличное, подзаборное детство, где мы,
все как один, почему то были стриженными «под Котовского», чтобы воши не заводились. Помню наши детские уличные игры: в чику, в пристенок, в зоску. «Зоска» – это кусочек шубного меха с пришитой свинчаткой. И кто больше
раз поддаст ногой вверх, не обронив её на землю, тот выиграл. Когда пошел учиться в нашу 4-ю мужскую школу, там
лысые пацаны, похожие на зэков, все в эту зоску и «наяривали», а учителя их отбирали вместе с «прачами», а потом
вызывали родителей. А родители потом давали нам ремня.
А ещё помню, как пленные немцы из-за забора училища
НКВД меняли свои колечки на еду, которую пацаны приносили. И мы боялись этих немцев, как нелюдей.
217 Несмотря на инвалидность, папа не захотел сидеть дома,
настоял на снятии своей 1-й группы инвалидности, и со 2-й
группой ещё тридцать лет работал в технической мастерской Центрального телеграфа, одной действующей левой
рукой чинил телеграфную аппаратуру.
Лера Овчинников, 6 мес. Фотография была выслана на фронт
папе, которую он пронес до Польши в красноармейской книжке.
1942 год
218 Первая книжица дошкольника
Валерика Овчинникова, 6 лет
219 Первоклассник 4-й школы. г. Новосибирска Валера Овчинников
КУПРЕЕВА
Людмила Николаевна
1941 г.р.
220 «У нас, детей войны судьба одна
И горькою слезой окроплена.
Прошли мы через тернии испытанья,
Трудились от души и не на званья.
Но мы на склоне уходящих лет
Не получили ласковый ответ.
Все та же горечь, те же слезы. Прошу!
Уймитесь, боль и грозы».
Р. Шаламаева
Родилась 5 мая 1941 г. на ст. Помошная Кировоградской
области. Жили рядом с железной дорогой, где день и ночь
шли эшелоны на фронт. Отец Егоров Николай Федотович на
войну не призывался. Оставлен на трудовом фронте. Работал
начальником грузового двора и выполнял спецзадания по перевозкам. Работал сутками, мы его почти не видели. Был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Мать Егорова Евгения Васильевна работала воспитателем в
детском саду. В 1941 г. в конце июля пришел приказ о срочной эвакуации детей. После отправки, состав подвергся обстрелу с воздуха. Задние вагоны и мост, который успели проскочить, были разбиты, а средние, в которых ехали мы, остались целыми. Позже, мама работала телеграфисткой, учителем
начальных классов. Дежурила по охране жилых домов, сбрасывала с крыш зажигалки, копала окопы.
В 1949 году умер отец, все тяготы свалились на маму. Нас
хотели забрать в детский дом, но мама никого не отдала. Мы
выжили только благодаря ее сильному характеру.
Военные годы не помню, была совсем мала, но послевоенные годы, несладкую жизнь память до сих пор хранит. Жили
очень бедно. В семье было пять детей, одежды и обуви нормальной не было, мебели тоже. Дома было холодно, спали
одетые, питание было скудное. Хлеба не хватало, постоянное
чувство голода преследовало нас.
221 Когда учились в школе, и в это время нужда не покидала
нас. Общие трудности объединяли всех, делились последним
куском. Но ко всеобщему стыду, поколение детей войны осталось на обочине истории.
Нам – детям войны досталось трудное детство, но были
объединены, целеустремленны и оптимистичны, дорожили
каждым мгновением жизни – иначе быть не могло.
День Победы праздновали в г. Томске.
Хочется сказать огромное спасибо и низко поклониться
нашим отцам за Победу, за мир и нашим матерям, спасшим
наши жизни и наши души, которые научили нас дружить, помогать друг другу, уметь держать слово и добросовестно трудиться. Вечная память нашим мамочкам!
А детям войны – доброго здоровья и сил.
Егоров Николай Федотович
Егорова Евгения Васильевна
222 СТАРКО
Людмила Дмитриевна
1942 г.р.
223 Во время войны я жила сначала в городе Каргат, Новосибирской области, затем в селе Ново-Егорьевское, Алтайского
края и в селе Лебяжье алтайского края – эвакогоспиталь.
До возраста 1 год и 3 месяца мы с мамой Старко Татьяной Николаевной были вместе. Затем она ушла на фронт.
Был голод, и чтобы не погибнуть вместе, она принимает такое нелегкое решение. В детском садике, где она меня оставила, хоть как-то кормили. Немного позже, узнав об этом,
приезжает и забирает меня к себе сестра маминого отчима,
тетя Маруся, Горнштейн Мария Павловна.
Условия нашего существования были следующими: бревенчатый дом с покосившимися стенами, с промерзающими
зимой углами, русская печь, которая нас спасала, курятник на
кухне, который каждый день чистила тетя Маруся, ползая на
четвереньках.
Мария Павловна была окулистом и во время войны работала в эвакогоспитале (село Лебяжье, в 7 км. от села Ново-Егорьевское). Мама на фронте пекла хлеб, готовила пищу для воинов. Зачастую, как она рассказывала, приходилось спать среди убитых, чтобы было теплее.
К концу войны мне было
три года с небольшим. Я
мало, что помню, но помню
отлично, наверное, в первые
годы после войны мы с ребятишками собирались гденибудь за огородами и, расцарапав руку до крови, писали этой кровью: «За Родину, за Сталина». Собирали
колоски в первые послевоенные годы.
Как праздновали День
Победы 9 мая 1945 года, я не
помню. Помню, что все послевоенные маевки, послепосевные посвящались Победе.
224 ФОРЛЕНКОВА
Людмила Олеговна
1941 г.р.
Я родилась месяц спустя после
начала войны, далеко в тылу в
г. Красноярске.
Детские воспоминания о войне
– это голод.
Мама Гали Петровна до войны
работала библиотекарем. Детей в
семье было четверо. Отца Олега
Ивановича по состоянию здоровья на фронт не взяли.
Мама, старшие братья и сестра колотили на заводе ящики
для снарядов. А вечером мне рассказывали сказки, которые
заканчивались тем, что открывалось окно, и влетала булка
хлеба, о чем мы и мечтали.
В 1945 году мы жили недалеко от железнодорожного вокзала и поезда, идущие с запада на восток, останавливались
около светофора и из товарных вагонов выскакивали военные в выцветших добела гимнастерках и все выходили из
домов (это был частный сектор), и мы, дети, радостно махали им руками.
Форленкова Людмила,
г. Красноярск, 1943 г.
225 АРОН КРУПП
РОВЕСНИКОВ СЛЕДЫ
Опять над головой костер качает дым,
Бредет в обнимку с песней тишина.
А мы идем искать ровесников следы,
Тех самых, что на четверть века старше нас.
Им больше не стареть и песен им не петь,
И что на сердце никому не высказать
Последние слова наткнулись на свинец,
Да не над всеми обелиски высятся.
Над ними то весна, то ветер ледяной,
Лишь быль в летах сплетается с легендами.
Ребят не воскресить ни бронзой орденов,
Ни песней, ни муаровыми лентами.
А им хотелось жить семи смертям назло,
Семь раз не умирают, дело верное.
Вперед! – и встали в рост, и шли на танки в лоб
С винтовкой образца девяносто первого.
Давно отмыта гарь, развеялись дымы,
И временем земные раны сглажены.
Мы ищем на земле ровесников следы,
Пусть вечные огни горят для каждого.
Нам в памяти хранить простые имена,
Ни временем не смыть их, ни обманами,
Нам в памяти хранить и чаще вспоминать.
Ровесники, не быть вам безымянными!
226 ЗАЙЦЕВА
Алла Алексеевна
1942 г.р.
227 ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ, ЧЕГО НЕ ПОМНЮ
Все, что здесь написано, знаю со слов мамы, которая пережила и оккупацию, и послевоенное восстановление города.
Я родилась в 1942 году, в период между двумя оккупациями г. Ростова-на-Дону. Город этот – ворота на Кавказ,
поэтому немцы брали его дважды: в ноябре 41-го и в июле
42-го. Я родилась в марте 42-го, в госпитале, так как все
больницы были превращены в госпитали. Город бомбили.
Сразу же после рождения я стала агитационным плакатом
для раненых бойцов, т.е. санитарка завернула меня в пеленки и понесла по палатам раненых, показывая, за что они
воюют.
Отец мой Алексей Петрович был призван в июле 41-го и
погиб или пропал без вести (четкого ответа до сих пор не
имею) в октябре 41-го под Москвой, участвуя в боях на
Можайском направлении. Последнее письмо было из учебки в Солнечногорске, где он получил звание лейтенанта и
был отправлен на фронт в самое тяжелое для Москвы время. Он о моем рождении так и не узнал.
Наши войска, оставляя Ростов, взорвали все продовольственные склады и мост, чтобы ничего не досталось немцам, а, следовательно, и населению ничего не осталось. Как
жили и выживали? Немцы вошли в июле 42-го, въехали на
мотоциклах в наш двор, забрали все припрятанные продукты. Так что нам оставалось есть то, что на деревьях (абрикосы, вишни, сливы, яблоки) и в огороде. Мы жили в частном доме на окраине города, недалеко от реки Дон. Наши
войска, отступая, не смогли эвакуировать госпиталь. Врачи
замаскировали раненых под обычных больных. Кто-то из
местных казаков их выдал, немцы расстреляли их всех: и
бойцов, и врачей. Мама Клавдия Михайловна боялась, что и
нас постигнет та же участь, т.к. отец партийный и в Красной
Армии. Поэтому, взяв меня в охапку, уехала к сестре в деревню, в донецкую область. Там была сестра и четверо ее
детей возраста от 8 до 16 лет. Сажали огород, вместо пше228 ницы – кукуруза, вместо витаминов – шиповник и другие
ягоды. Немцы заняли их дом, а семью выселили в летнюю
кухню. Там и жили до лета 43-го, пока наши войска не освободили Донбасс.
В Ростов вернулись в 44-м. Слава богу, дом остался цел,
но в доме никаких вещей. Сад немцы вырубили, так как
боялись партизан. Есть нечего, печку топить и обогреваться
нечем, на руках маленький ребенок. Работать негде и невозможно, так как не с кем оставить ребенка. Спасибо помогали соседи. Вернули кое-что из вещей, которые взяли из
дома, когда мама уехала. Делились рыбой, которую ловили
в Дону мужчины, которые не были призваны в армию из-за
возраста или болезни. Широко была развита так называемая
«менка», когда вещи меняли на продукты. Что-то выращивали в огороде, но из-за недостатка воды урожаи были низкие. Материально жили очень трудно, голодно. Очередь за
хлебом приходилось занимать с вечера и стоять до утра.
Помню ли я 45-й год, день Победы? Не знаю, был ли это
день победы, но навсегда запомнила плачущую маму, когда
она говорила мне, что папы у меня больше нет. Ей из военкомата три раза давали разные сведения: два раза, что отец
пропал без вести и один раз, что погиб. Дали пенсию на ребенка и аттестат, по которому давали паек. Сумма пенсии
позволяла купить булку хлеба на черном рынке. Самое яркое мое впечатление – однажды вместо хлеба в пайке дали
печенье, которого до этого момента я не пробовала.
Из собственных воспоминаний – едем на поезде, а вдоль
дороги, перевернутые разбитые вагоны, покореженные
рельсы.
– Мама, что это?
– Война, детка, война.
Воспринималось как должное. В городе разбитые, разбомбленные дома, парки. Отработав смену на предприятии,
женщины шли расчищать завалы, носили тяжелые носилки
с битым кирпичом. Последним, что было восстановлено в
городе – театр имени Горького к 20-тилетию освобождения
229 Ростова (63 год). В классе, в котором я училась, у большинства детей не было отцов, так как отцы погибли на фронте,
и мы это воспринимали как должное. Однако мы, дети,
брошенными себя не чувствовали. Летом нас отправляли в
пионерские лагеря на Черном море, где были санаторные
смены по 42 дня. В это время детей усиленно кормили. Работали разнообразные кружки, было весело. Зимой в школах помимо учебы работали кружки, спортивные секции.
Походы в театры, на новогодние елки. В общем детством
своим я довольна. Может быть потому, что самого страшного, войны, почти не помню, а в период после войны мы
были счастливы, потому что другой жизни не знали.
230 ГАХОВА
Лидия Николаевна
1943 г.р.
231 ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ
Чтобы понять день сегодняшний, понять, кто ты?, откуда
ты?, – не обойтись без рассказов о днях вчерашних.
Первые послевоенные годы. Казахстан. Мой папа, Успенский Николай Александрович, горный инженер, выпускник Московского горного института, после работы в военные годы на золотодобывающих рудниках Сарала и Джетыгара, в 1945 году получает назначение в трест «Каззолото». Первое задание горному инженеру – строительство
электростанции в посёлке Жолымбет Акмолинской области.
На территории строительства - три советских специалиста с
семьями: главный инженер, инженер-строитель и начальник
роты охраны. Строители – пленные Квантунской армии. Я
не думаю, что в голодной и разрушенной стране пленные
японцы в достаточной мере обеспечивались питанием, но
моя мама, Успенская Екатерина Ивановна, педагог, и папа
всегда с теплотой вспоминали о том, с какой любовью относились пленные к детям, через колючую проволоку передавали сэкономленные кусочки хлеба и гороховые лепёшки
прибегавшим из посёлка Жолымбет всегда голодным ребятишкам всех национальностей: русским, ингушам, немцам,
чеченцам, казахам, крымским татарам.
С 1948 года папу «переводят» (так тогда говорили, потому что никому и в голову не могло прийти, что горный инженер сам может выбрать место работы) главным инженером рудника Даниловка (в дореволюционные времена – частная собственность знаменитого путешественника Миклухо-Маклая. Пока он изучал антропологию и быт папуасов,
его доверенным лицом на рудниках Юго-Западной Сибири,
в состав которой входили все области современного Казахстана до Балхаша и Верного (Алма-Ата), был его двоюродный брат – горный инженер). В это время в шахтах Даниловки, как и в рудниках треста «Каззолото», работали инженерно-технические специалисты и рабочие высокой квалификации (взрывники, например), получившие «бронь» во
время войны. Вернувшиеся с фронта редко работали в шах232 тах: было много больных, калек, а здоровые не спешили под
землю, старались найти работу на обогатительных фабриках, на конных дворах и т.п. Казахи редко селились на рудниках и в шахты не спускались. Почему-то считалось, что
они страдают клаустрофобией на генетическом уровне. Из
мужчин воинственных чеченцев и ингушей, постоянно выяснявших отношения между собой, лишь единицы работали
на рудниках. Поэтому основным контингентом «малоквалифицированных» шахтерских профессий были женщины
(в основном – немки).
С 1952 года мы жили в поселке Степняк. В школе мы учились вместе с детьми из детского дома, самого большого в то
время в Акмолинской области. Дети сюда были вывезены из
блокадного Ленинграда и с Украины во время войны. Мы и
представить себе не могли, чтобы воспитатель, вывезший из
Ленинграда ребятишек и только с последним из повзрослевших воспитанников вернувшийся в Ленинград, был жесток к
детям! Я помню, как мы с воспитателями и ребятишками
детского дома ездили на Прудки за ягодой для варенья малышам. Осенью первые яблоки из Алма-Аты привозили в
первую очередь в детский дом, казахи с джайляу приводили
детям в подарок баранов и бычков. Их никто не просил об
этом! Для нас, детей, и для наших родителей одинаковым
гостем был и сосед, и ребёнок из детского дома. И никого не
надо было призывать «брать на выходные» детей домой. Они
жили и воспитывались вместе с нами.
Когда мы жили в Бестюбе, случилось знаменательное событие. Папа пришел и сказал: «Сегодня мы вывели на поверхность последнюю женщину и последнюю лошадь».
Возможно, на горно-рудных предприятиях других регионов
и другого профиля эти события произошли раньше. А на
золоторудных шахтах треста «Каззолото» они пришлись на
середину и конец 50-х годов.
У меня были замечательные учителя: физик – Хомяков
Иван Сергеевич, бывший доцент Томского университета, узник Бухенвальда и строитель Норильских рудников; литера233 тор – Данилова Мария Георгиевна, выпускница Ленинградского университета, принятая в члены Союза писателей СССР
в 1936 году; математик – бывший профессор Ленинградского
университета Ключевский Павел Викторович и его супруга –
преподаватель иностранных языков Чирикова Наталья Николаевна, дочь эмигранта первой волны писателя Чирикова Н.Н.,
подруга Цветаевой, вернувшаяся в Россию в 1939 году. Такие
у нас были учителя! Такие у них были судьбы!
Жизнь становится историей, когда начинаются утраты.
Нет страны, в которой мы жили, нет многих близких и дорогих людей. Всё, что составляло быт, рутину жизни, стало
историей.
Оглядываешься мысленно в далёкие сороковые и пятидесятые и понимаешь, что самые дорогие впечатления в них –
люди. Научные открытия оборачиваются злом, концепции
устаревают, блестящие когда-то технические сооружения
превращаются в поделки. Но сила, красота и сплетение человеческих судеб продолжает волновать всегда.
234 Успенский Николай Александрович
(отец), 1945 г.
Лидия 1952 г.
Рудник Даниловка
1953 г. Семья Успенских на отдыхе
235 ДМИТРИЙ СУХАРЕВ, МУЗ. БЕРКОВСКОГО
ВСПОМНИТЕ, РЕБЯТА.
И когда над ними
Грянул смертный гром,
Нам судьба иное начертала –
Нам не призывному,
Нам не приписному
Воинству окрестного квартала.
Сирые метели след позамели,
Все календари пооблетели,
Годы нашей жизни как составы пролетели,
Как же мы давно осиротели!
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята,
Разве это выразить словами, –
Как они стояли у военкомата
С бритыми навечно головами.
Вспомним их сегодня
Всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу.
Скоро кроме нас уже не будет никого,
Кто вместе с ними слышал первую тревогу.
И когда над миром грянул смертный гром
Трубами районного оркестра,
Мы глотали звуки
Ярости и муки,
Чтоб хотя бы музыка воскресла!
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята,
Это только мы видали с вами,
Как они шагали от военкомата
С бритыми навечно головами.
236 ВАНЖА
Людмила Петровна
1945 г.р.
237 Прошлое нельзя забыть. Оно всегда с нами и в нас. Забыть – значит предать. И я стараюсь ничего не забывать,
даже того, что узнала из рассказов близких. Мне не довелось пережить бомбежки, эвакуацию – я родилась в январе
1945 года в Новосибирске.
Память войны пришла мне от мамы.
Моя мама, Гайтанова Дарья Васильевна, во время войны
работала на швейной фабрике «Соревнование» – шила армейское обмундирование: гимнастерки, брюки, шапки. Целыми днями, зачастую и ночами, проводила на работе. Ночевали на полу в цехах. Скудная еда не восстанавливала потраченные силы. А кормили их тогда жмыхом и замерзшей,
привезенной с мясокомбината, кровью животных. Хлеб был
редкостью. Однако никто не жаловался, все понимали, что
иначе нельзя. Мой отец – первая и единственная любовь
мамы – Баталин Петр Михайлович был офицером Новосибирского гарнизона. Прожили они вместе два года (1944–
1945 гг.). Внезапно отца перебросили в другой гарнизон, а
куда, мама не узнала. Так и прожила всю жизнь одна.
Я родилась зимой 1945 – маленькая и слабая. Вкуса и
целебной силы материнского молока мне изведать не удалось – тяжелая работа истощила мамины силы. Выхаживала меня бабушка – Пшенина Вера Семеновна, а мама через
1.5 месяца после родов была вынуждена выйти на работу.
До сих пор ожоги прошедшей войны преследуют меня:
рожденная истощенной матерью я часто и серьезно болею.
Далекое эхо войны не покидает нас, детей того времени.
Пусть же наши дети и внуки никогда не познают того,
что выпало на нашу долю.
238 Людмила с мамой. 1949 г.
г. Новосибирск
Петр Михайлович Баталин
239 ЮЛИУС ФУЧИК
Придет день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали, что не
было безымянных героев, а были люди, которые имели свое
имя, свои чаяния, свои надежды.
Пусть же эти люди будут всегда близки вам, как друзья, как родные, как вы сами.
ГАЛИНА ДЕРКАЧ
Незаживающим рубцом легла на души нашего поколения война. Но мне все же хочется, чтобы сегодняшние
дети знали о ней всю правду. И какая б жестокая и страшная она ни была, она только укрепит их ненависть к фашизму.
Эхо войны докатилось и до вас, и будет великое счастье, если оно навсегда умрет в наши мирные дни.
240 ПЕРСОНАЛИИ
Грицко Геннадий Игнатьевич, 1930 г.р., бывший заведующий лаборатории горного давления, членкорреспондент РАН, советник РАН.
Зворыгин Леонид Васильевич, 1931 г.р., руководитель
музея ИГД СО РАН, кандидат технических наук,
Курленя Михаил Владимирович, 1931 г.р., академик, Советник РАН.
Маттис Альфред Робертович, 1932 г.р., главный научный
сотрудник лаборатории горного машиноведения, доктор
технических наук, Заслуженный деятель науки РФ.
Кортелев Олег Борисович, 1932 г.р., главный научный сотрудник лаборатории открытой геотехнологии, доктор технических наук, Заслуженный деятель науки РФ.
Шадрин Юрий Александрович, 1933 г.р., бывший главный инженер Института.
Миличихина Тамара Семеновна, 1934 г.р., инженертехнолог, экспериментальные мастерские.
Карелина Галина Петровна, 1935 г.р., экономист, экспериментальные мастерские.
Фрейдина Елизавета Васильевна, 1935 г.р., ведущий научный сотрудник лаборатории открытой геотехнологии,
доктор технических наук, профессор.
Фрейдин Анатолий Маркович, 1935 г.р., главный научный сотрудник лаборатории подземной разработки рудных
месторождений, доктор технических наук, профессор.
Косинова Раиса Васильевна, 1935 г.р., бывший библиотекарь
Чепурной Николай Прохорович, 1936 г.р., ведущий специалист лаборатории механизации горных работ, кандидат
технических наук
Бакулина Вера Васильевна, 1936 г.р., брошюровщица редакционно-издательского отдела.
Чичерина Тамара Михайловна, 1936 г.р., кладовщик
(сторож) базы «Наука».
241 Пустякин Анатолий Федорович, 1936 г.р., главный механик.
Леонтьев Аркадий Васильевич, 1937 г.р., главный научный сотрудник лаборатории горной информатики, доктор
технических наук.
Норри Виктор Карлович, 1937 г.р., старший научный сотрудник лаборатории открытой геотехнологии.
Григоращенко Владимир Александрович, 1937 г.р., ведущий научный сотрудник лаборатории подземных строительных геотехнологий, доктор технических наук
Бритков Николай Александрович, 1938 г.р., бывший ведущий инженер лаборатории механики горных пород.
Трубачев Алексей Иванович, 1938 г.р., заведующий лабораторией Читинского филиала, доктор технических наук,
профессор.
Приходько Татьяна Петровна, 1938 г.р., заведующая
патентно-лицензионным отделом.
Лабутин Виктор Никитович, 1938 г.р., старший научный
сотрудник лаборатории горного машиноведения, кандидат
технических наук.
Криницына Людмила Борисовна, 1938 г.р., бывшая заведующая машбюро.
Миренков Валерий Егорович, 1939 г.р., главный научный
сотрудник лаборатории механики горных пород, доктор
технических наук, профессор.
Чередников Евгений Николаевич, 1939 г.р., ведущий научный сотрудник лаборатории волновых технологий добычи нефти, кандидат технических наук.
Молотилова Надежда Ивановна, 1939 г.р., бывшая чертежница лаборатории открытой геотехнологии.
Сидоренко Нина Иннокентьевна, 1939 г.р., бывший лаборант лаборатории бурения.
Погарский Юрий Валентинович, 1940 г.р., инженерконструктор специального конструкторскотехнологического бюро.
242 Танайно Александр Савельевич, 1940 г.р., ведущий научный сотрудник лаборатории горной геофизики, кандидат
технических наук.
Ческидов Владимир Иванович, 1940 г.р., заведующий лабораторией открытой геотехнологии, кандидат технических
наук
Жигалкин Владимир Михайлович, 1940 г.р., исполнительный директор центра геофизических и геодинамических измерений СО РАН, зам. директора по науке, доктор
физико-математических наук.
Яковицкая Галина Евгеньевна, 1940 г.р., ведущий научный сотрудник лаборатории механики горных пород, доктор технических наук.
Тарасова Оливия Яковлевна, 1941 г.р., заведующая
отделом аспирантуры.
Форленкова Людмила Олеговна, 1941 г.р., бывшая чертежница лаборатории открытой геотехнологии.
Овчинников Валерий Михайлович, 1941 г.р., ведущий
инженер отдела инноваций.
Купреева Людмила Николаевна, 1941 г.р., техник лаборатории механизации горных работ.
Таркайло Виктор Викторович, 1942 г.р., станочник широкого профиля, экспериментальные мастерские.
Зайцева Алла Алексеевна, 1942 г.р., старший научный сотрудник лаборатории открытой геотехнологии, кандидат
технических наук.
Старко Людмила Дмитриевна, 1942 г.р., бывший инженер
лаборатории бурения.
Кузнецова Людмила Петровна, 1943 г.р., инженертехнолог, экспериментальные мастерские.
Гахова Лидия Николаевна, 1943 г.р., старший научный
сотрудник лаборатории диагностики механического состояния массива горных пород.
Ванжа Людмила Петровна, 1945 г.р., бывшая заведующая
хоз. частью Института.
243 Содержание
Ведюшкин Г.А. Четыре года детства. . . . . . . . . . . . . 3
Грицко Г.И. Из воспоминаний новосибирского мальчишки. 11
Зворыгин Л.В. Уроки моего детства. . . . . . . . . . . . . 20
Курленя М.В. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 28
Кортелев О.Б. Война и дети в сибирском тылу. . . . . . . . 33
Маттис А.Р. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .60
Шадрин Ю.А. Мое предвоенное и военное детство. . . . 63
Миличихина Т.С. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93
Фрейдина Е.В. Я знаю, что такое война. . . . . . . . . . . 98
Фрейдин А.М. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 105
Косинова Р.В. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108
Чепурной Н.П. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110
Пустякин А.Ф. О войне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111
Карелина Г.П. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 127
Бакулина В.В. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 128
Чичерина Т.М. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129
Леонтьев А.В. Кусочки памяти из военных лет. . . . . . 134
Норри В.К. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 141
Трубачев А.И. Опаленные войной. . . . . . . . . . . . . 145
Лабутин В.Н. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157
Григоращенко В.А. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 165
Приходько Т.П. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166
Бритков Н.А. Мне так запомнилась война. . . . . . . . . 167
Криницына Л.Б. Мать. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 168
Чередников Е.Н. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 169
Молотилова Н.И. Из воспоминаний о своем отце. . . . 172
Сидоренко Н.И. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 175
Танайно А.С. Мазки на картине жизни моей. . . . . . . 180
Ческидов В.И. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195
Жигалкин В.М. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 199
Яковицкая Г.Е. Отрывочные воспоминания о военном
детстве. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 202
Миренков В.Е. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207
Таркайло В.В. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207
244 Погарский Ю.В. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
Кузнецова Л.П. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
Тарасова О.Я. Ровесники войны. . . . . . . . . . . . . . 209
Овчинников В.М. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216
Купреева Л.Н. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 220
Старко Л.Д. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 223
Форленкова Л.О. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 225
Зайцева А.А. Воспоминания о том, чего не помню. . . 227
Гахова Л.Н. Чтобы понять день сегодняшний. . . . . . . 231
Ванжа Л.П.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 237
ПЕРСОНАЛИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 241
СОДЕРЖАНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 244
ПОСЛЕСЛОВИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 246
Издание Института горного дела Сибирского отделения РАН
Отпечатано на полиграфическом участке Института горного дела СО РАН
Красный проспект, 54, г. Новосибирск, 630091
Подписано к печати 27.04.10. Тираж 250 экз. Формат 60×84/16
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Мы, авторы проекта и первые читатели этой книги,
благодарим всех тех, кто не жалея времени, поделился своими воспоминаниями о детстве, вложив в них частицу души.
Простите, дорогие, если этот возврат в прошлое отозвался в
вашем сердце болью и горечью. Виной тому страшное недетское слово «война».
Мы глубоко признательны Администрации, профсоюзному комитету, Совету ветеранов и Совету научной молодежи Института за материальную поддержку и конкретную работу по созданию книги. Хочется также сказать спасибо начальнику отдела краеведческой библиографии Новосибирской областной публичной библиотеки А.Н. Юминой за наполнение проекта литературными произведениями ровесников тех далеких событий.
Надеемся, дорогие читатели, что несмотря на несовершенство литературного стиля, собранные в книге биографические очерки донесут до вас ощущения того давнего грозового времени и надолго сохранят в памяти в виде части мозаичной картины народного подвига фрагменты трудного,
холодного, голодного, … но все-таки ДЕТСТВА наших с вами уважаемых коллег.
Низкий поклон Вам, дети военного времени!
От всей души, горячо и сердечно поздравляем Вас и Ваших
близких с 65-летием Великой Победы! Будьте здоровы!
Мы – ваши потомки, продолжая на земле Ваш род,
будем стараться конкретными делами
укреплять могущество Матери-России!
Авторы проекта создания книги «Мое военное детство»:
Людмила Купреева, Леонид Зворыгин, Оливия Тарасова,
Александр Примычкин, Анна Белоусова, Антон Мартьянов,
Альбина Дворникова, Маргарита Романенко, Елена Грехнева