ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

ПРАВИТЕЛЬСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ
ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»
На правах рукописи
Гайворонский Юрий Олегович
ВЛИЯНИЕ ПОЛИТИКИ ФЕДЕРАЛЬНОГО ЦЕНТРА НА
ТРАНСФОРМАЦИЮ РЕГИОНАЛЬНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ
РЕЖИМОВ В РОССИИ
Специальность 23.00.02 – Политические институты, процессы и
технологии
диссертация на соискание ученой степени
кандидата политических наук
Научный руководитель
доктор политических наук,
доцент
Р.Ф. Туровский
Москва - 2015
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………………….…...3
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ
ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ
1.1Концептуализация категории «региональный
политический режим» ……………………………………………………...15
1.2Основные подходы к объяснению трансформации
политических режимов…………………………………………………….28
1.3Каналы влияния центральной власти на региональные
политические режимы в сравнительной перспективе…………………..40
ГЛАВА II. ЦЕНТР И РЕГИОНЫ РОССИИ В СИСТЕМЕ
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
2.1 Эволюция отношений федерального центра и регионов: от
стихийной децентрализации к рецентрализации……............................…....52
2.2 Кадровая политика федерального центра: закономерности в реформе
«мягкого назначения» глав регионов………………..……………………….63
2.3 Динамика межбюджетных трансфертов как политического механизма
федерального центра………………………….………………….…………...74
ГЛАВА III. СУБНАЦИОНАЛЬНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ МНОГООБРАЗИЕ
И ВЛИЯНИЕ ФЕДЕРАЛЬНОГО ЦЕНТРА В РОССИИ
3.1 Разработка методического инструментария анализа
региональных режимов..……………………………………..………….…....84
3.2 Факторы политической консолидации региональных
режимов…………………………….…………………….…………..………...96
3.3 Качество функционирования региональных
режимов……………….…………………….……………………….…...…...109
ЗАКЛЮЧЕНИЕ………………………………………………………….........118
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК………………………….………..…..123
2
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность. Реформа политических институтов в России, связанная
с возвращением губернаторских выборов и смягчением правил регистрации
политических партий в 2012 г., актуализировала изучение процессов
трансформации
региональных
политических
режимов.
Избирательные
кампании стали фокусом для сравнительных исследований политологов,
изучающих политические трансформации в российских регионах. Однако
данный акцент отражает весьма узкое понимание процесса трансформации
региональных режимов: в таком случае невозможно оценить политические
последствия результатов выборов, кроме собственно победы того или иного
претендента и электоральных практик ее обеспечивших. Другими словами,
исследователи региональных политических процессов сегодня в условиях
централизованного федерализма, как правило, не учитывают режимные
последствия самой централизации, которая была осуществлена в первой
декаде 2000-х гг.
В свою очередь, ученые, которые пытаются преодолеть указанный
недостаток,
либо
формулируют
выводы
с
помощью
только
внутрирегиональных факторов (политэкономический и культурологический
подходы), либо не выходят за рамки кейс-стади. По указанным причинам
актуальным
является
как
изучение
соотношения
экстра-
и
внутрирегиональных факторов трансформации региональных политических
режимов, так и получение выводов на эмпирическом материале всех
российских регионов.
Тем
самым,
исследовательская
проблема
заключается
в
противоречии выводов относительно режимных последствий политики
рецентрализации,
с
одной
стороны,
говорящих
о
гомогенизации
региональных режимов (тогда отсутствует предмет для сравнений); с другой,
- о признании сохранения режимного многообразия при неоднозначности в
оценке факторов трансформации.
3
В связи с этим закономерен исследовательский вопрос: каково
соотношение внутри- и экстрарегиональных факторов трансформации
региональных политических режимов на завершающем этапе политики
рецентрализации в России?
Степень научной разработанности. При изучении региональных
политических режимов неизбежно столкновение с проблемой их слабой
концептуализации. Однако родовая категория «политический режим» имеет
прочные концептуальные основания, которые содержатся в классических
работах Р.Арона, Р.Даля, Х.Линца, А.Пшеворского, А.Степана, Й.Шумпетера
и др. [Арон, 1993; Даль, 2010; Пшеворский, 2000; Шумпетер, 1995; Linz,
Stepan, 1996]. Для данного пласта исследований характерно понимание
политического режима как институционального механизма взаимодействия
власти и общества, и именно оно является отправной точкой трактовки
политических режимов в теоретико-методологической части исследования.
В работах указанных авторов, а также в исследованиях П.Брукера,
Б.Геддес, Л.Даймонда, П.Смита, Я.Теореля, А.Хадениуса представлены
типологии и классификации политических режимов [Brooker, 2009; Diamond,
2002; Geddes, 1999; Hadenius, Teorell, 2007; Smith, 2005]. Следует отметить,
что в отличие от классического разделения режимов на автократии и
демократии, эти авторы предпринимают попытки построения матричных или
полиноминальных моделей, в том числе предназначенных для анализа
процессов трансформации.
Переходные процессы между различными типами политических
режимов находятся в центре концепций Г.О’Доннелла, А.Ю.Мельвиля,
А.Пшеворского, Д.Растоу, С.Хантингтона, Ф.Шмиттера [Мельвиль, 1999;
Пшеворский 2000; Растоу 1996; Хантингтон 2003; O'Donnell, Schmitter, 1986].
Их концепции являются основой для формирования исследовательского
дизайна по изучению региональных режимов как в отечественной
политический науке, так и за рубежом.
4
Теоретическую базу для данной работы представляют исследования
К.Джервасони, А.Джирауди, С.Маззука, Р.Туровского, которые внесли
значительный
вклад
в
обоснование
концепта
“региональный/субнациональный политический режим” [Туровский, 2009;
Gervasoni, 2010; Giraudy, 2013; Mazzuca, 2007].
При изучении региональных режимов важно, в том числе, и понимание
разнонаправленности векторов трансформаций на общенациональном и
региональном уровнях, чему посвящены работы В.Гельмана, Г.Голосова,
Э.Гибсона, Н.Петрова, К.Росса, Дж.Херманн и др. [Гельман, Рыженков, Бри,
2000; Gibson, 2005; Golosov, 2014; Herrmann, 2010; Petrov, 2004; Ross, 2011].
Политологи А.Кузьмин, Н.Дж.Мелвин, В.Нечаев, а также авторский
коллектив под руководством В.Гельмана представили в своих работах
типологические модели региональных режимов в России на раннем этапе их
формирования [Гельман, Рыженков, Бри, 2000; Кузьмин, Мелвин, Нечаев,
2002].
В теоретико-методологической части диссертационного исследования
выделяется ряд факторов трансформации политических режимов, в
частности социальные и экономические. Фундаментальный вклад в их
изучение внесли такие компаративисты как М.Альварес, Д.Асемоглу,
Ф.Лимонжи, С.Липсет, Б.Мур, А.Мельвиль, М.Миронюк, А.Пшеворский,
Дж.Робинсон, Дж.Стивенс, Х.Чибуб, и др [Асемоглу, Робинсон, 2015;
Мельвиль, Миронюк, Стукал, 2012; Lipset, 1960; Lipset, 1994; Moore, 1966;
Przeworski, Alvarez, Cheibub, Limongi, 2000; Stephens, 1993]. Влияние
культуры изучено в трудах В.Бейкера, Х.Вельцеля, Р.Инглхарта, С.Фиша
[Инглхарт, Вельцель, 2011; Fish, 2002; Inglehart, Baker 2000].
Анализ основных направлений реформирования отношений центррегионы в современной России представлен в исследованиях В.Авдонина,
В.Гельмана, А.Кынева, Н.Лапиной, Р.Ортунга, Б.Тейлора, А.Титкова,
Р.Туровского [Авдонин, 2010; Гельман, 2006; Кынев, 2006; Лапина, 2006;
Туровский, 2007; Orttung, 2004; Taylor, 2003].
5
При
оценивании
факторов
влияния
федерального
центра
на
трансформацию региональных режимов был сделан акцент на кадровой
политике в отношении глав регионов и межбюджетных отношениях. В
первом случае теоретическая рамка в виде концепции «принципал-агент»
разработана
Р.Винтробом,
Г.Егоровым,
К.Сониным,
Дж.Стиглицем,
К.Шапиро и др. [Егоров, Сонин, 2008; Robinson, Verdier, 2002; Shapiro,
Stiglitz, 1984; Wintrobe, 2000].
Логика и базовые принципы принятия кадровых решений в отношении
глав
регионов
отражены
в
работах
О.Подвинцева,
Г.Робинсона,
О.Дж.Ройтера, Р.Туровского, А.Титкова [Подвинцев, 2009; Титков, 2009;
Туровский, 2009b; Reuter, Robertson, 2012]. Значительное место в них также
уделяется кооптации и проблемам отношений губернаторов-«варягов» и
местных элит.
При изучении политических последствий межбюджетных отношений
федерального центра и регионов нельзя не учитывать работы А. Бонвеччи, К.
Джервасони, А. Диаса-Кайероса, Н. Зубаревич, Э. Кальво, Г. Лодола, Б.
Магалони, М. Мурилло, Ф. Эстевеса [Зубаревич, 2010; Calvo, Murillo, 2004;
Bonvecchi, Lodola, 2011; Diaz-Cayeros, 2006; Diaz-Cayeros, Estevez, Magaloni,
2007; Gervasoni, 2010]. Исследования в данной области, как правило,
посвящены демократизирующимся странам, в то время как гибридные
режимы с консолидирующимся моноцентризмом изучены слабо.
Общая логика трансформации региональных политических режимов в
контексте реформ в России рассмотрена в трудах С.Валентея, К.МакМанн,
К.Мацузато, П.Панова, Н.Петрова, О.Подвинцева, А.Титкова, П.Федосова,
А.Чириковой [Власть, бизнес, общество…, 2010; Панов, Подвинцев, 2008;
Петров, Титков, 2013; Федосов, Валентей, 2002; Феномен Владимира
Путина…,
2004;
Чирикова,
2011;
McMann,
2006].
Данные
работы
базируются, как правило, на cross-case study и указывают на укрепление
политического
моноцентризма
на
региональном
уровне,
усиление
зависимости региональных режимов от федерального центра. Однако
6
гипотезы и представленные доказательства все еще требуют систематизации
и тестирования, в том числе на базе сплошной выборки, с учетом всех
регионов.
Объектом
исследования
является
совокупность
региональных
политических режимов современной России в системе отношений «центррегионы».
В
качестве
предмета
выступает
трансформация
региональных
политических режимов под влиянием решений федерального центра о
заменах в губернаторском корпусе и о распределении трансфертов из
федерального бюджета.
Цель диссертационного исследования - выявление соотношения
влияния на трансформацию региональных политических режимов решений
федерального руководства о заменах в губернаторском корпусе и о
распределении
трансфертов
из
федерального
бюджета
и
внутри-
региональных факторов.
Для достижения поставленной цели предлагается решить следующие
задачи:
- концептуализировать
категорию
«региональный
политический
режим» с учетом завершения политики рецентрализации в России;
- исследовать практики замен в губернаторском корпусе в период
реализации реформы наделения полномочиями глав регионов, а
также изучить динамику межбюджетных отношений в этот период;
- выявить
уровень
трансформации
режимного
региональных
многообразия
политических
и
векторы
режимов
на
завершающем этапе политики рецентрализации;
- определить соотношение влиянии экстра- и внутрирегиональных
факторов на уровень политической консолидации региональных
политических режимов;
7
- выявить соотношение стратегий федерального руководства и
региональных
акторов
относительно
повышения
качества
институтов региональной власти;
В качестве методологии диссертационного исследования выступает
новый институционализм рационального выбора, который предлагает
широкий выбор познавательных средств для формулирования гипотез, а
также теорий среднего уровня в социальных науках, и в политической в том
числе. По этой причине в данной работе использованы общие рамки,
предложенные Д.Нортом [1997]:
- институты
представляют
собой
правила,
которые
организуют,
упорядочивают человеческое взаимодействие, тем самым, задают
набор
альтернатив
для
актора,
снижают
неопределенность,
минимизируют транзакционные издержки. При этом следует отличать
правила от стратегий акторов, а сами институты от организаций
(органов и учреждений);
- институты могут быть как формальными, так и неформальными и
находятся в процессе комплексного взаимодействия;
- институты находятся в состоянии перманентного изменения, но
неформальные – наиболее устойчивы, так как затрагивают кодексы
поведения,
вырабатываемые
Источники
изменений
усматривают
как
в
течение
большинство
во
длительного
исследователей
внутриинституциональной
времени.
институтов
(изменение
неформальных ограничений), так и экстраинституциональной среде
(внешнее воздействие).
Таким образом, методологический инструментарий институционализма
рационального выбора позволяет:
- проанализировать не только формально предписанные взаимодействия,
но и реальные практики;
- на базе данного анализа выявить направления эволюции режима как
результаты осуществления практик политики рецентрализации.
8
В
исследовании
использованы
количественные
(статистические)
методы. В рамках анализа тенденций и основных закономерностей были
применены
техники
представления
данных
в
рамках
одномерных
распределений: средние тенденции и частотные распределения (в т.ч.
гистограммы). Кроме того, в некоторых случаях, например для оценки
распределения финансовой помощи регионам согласно «универсальному»
критерию (т.е. наименее социально и экономически развитым) используются
корреляционный
анализ
и
диаграммы
рассеивания
как
наглядное
представление анализируемых взаимосвязей.
Метод главных компонент применен для конструирования индексов и
субиндексов в тех случаях, где переменные сильно коррелируют между
собой. Для анализа причинно-следственных связей используются различные
техники
панельных
регрессий:
со
случайными
и
фиксированными
эффектами, межгрупповая и динамическая Ареллано-Бонда. Последняя
использована с целью контроля возможности возникновения проблемы
эндогенности, так как не все переменные являются полностью экзогенными:
динамическая регрессия по Ареллано-Бонду позволяет использовать дельты
временных рядов переменных как инструменты.
Временные рамки. В диссертации исследован период с 2005 по 2012
гг., т.е. начиная от начала реализации реформы наделения полномочиями
глав регионов и до возвращения народных выборов.
Эмпирической базой исследования являются:
- электоральная статистика - данные Центральной избирательной
комиссии
о
результатах
выборов
в
органы
региональной
законодательной власти по пропорциональной системе, 2005-2011 гг.;
- рейтинги
аналитических
агентств
–
«Национальный
рейтинг
прозрачности госзакупок» Национальной ассоциации участников
электронной торговли, «Рейтинг информационной открытости сайтов
органов региональной власти» Фонда свободы информации;
9
- социально-экономическая статистика (материалы Росстата, Единой
межведомственной
информационно-статистической
системы,
Министерства регионального развития РФ, 2005-2011 гг.)
- статистика по межбюджетным отношениям (данные Федерального
казначейства России, 2007-2011 гг.)
- правовая статистика (Портал правовой статистики Генпрокуратуры РФ,
2009-2011 гг.);
- биографии губернаторов и глав органов федеральной власти в
регионах, размещенные на официальных сайтах соответствующих
органов власти.
Гипотеза.
рецентрализации
На
завершающем
решения
этапе
федерального
осуществления
руководства
о
политики
заменах
в
губернаторском корпусе и о распределении трансфертов из федерального
бюджета способствовали росту политической консолидации и качества
функционирования региональных политических режимов.
Положения, выносимые на защиту:
1. Структуру региональных (субнациональных) политических режимов
целесообразно рассматривать посредством модели, включающей в себя
три
измерения:
«зависимость»,
«консолидация»,
«качество
функционирования». Данная рамка анализа соответствует логике
концептуального развертывания категории более высокого уровня
абстракции
–
общенациональный
режим,
во-первых,
-
через
государственно-политическую связь федерального центра и регионов,
во-вторых, - посредством разделения концепта политического режима
на возможности публичной борьбы за власть и функционирования
институтов власти при учете уровня зависимости от федерального
центра. Многомерная модель региональных режимов позволяет более
точно выявлять характер и направление связей с общенациональным
режимом.
10
2. На завершающем этапе рецентрализации в России сохраняется
значительный уровень диверсификации региональных режимов, что
дает возможность проведения сравнительного анализа. На фоне общего
роста политической консолидации региональных режимов как и в
1990-е гг., с одной стороны, выделяется кластер консолидированных
региональных режимов, большая часть из которых – республики
Северного Кавказа и Поволжья; с другой, - регионы Северо-Западного
федерального округа, характеризующиеся повышенным уровнем
политической
конкуренции.
В
рамках
измерения
«качество
функционирования» диверсификация выражена в меньшей степени, в
то время как динамика указывает на его рост.
3. Практики наделения полномочиями глав регионов в 2005-2011 гг.
характеризуются
трансформацией
политическими
последствиями,
патрон-клиентских
связанными
сетей
с
губернаторов-
«тяжеловесов», а не с заменой их на конкурентные (рыночные)
отношения. Рост политической конкуренции в этой связи означает не
повышение уровня демократичности, а деконсолидацию на фоне
трансформации сетей патронажа. В связи с этим, эффект от замены
главы региона в виде роста политической консолидации проявляется не
сразу, а по истечении как минимум одного года после назначения. В
тех же случаях, когда решение о замене главы региона принималось
незадолго до региональных парламентских выборов, результаты
электоральной кампании позволяли сразу зафиксировать изменения в
уровне консолидации.
4. Влияние экстрарегиональных факторов, воплощенных в решениях
федерального
руководства
распределения
межбюджетных
внутрирегиональными
благосостояние,
относительно
трансфертов,
факторами,
урбанизация,
замен
доля
такими
губернаторов
преобладает
как
русского
и
над
экономическое
этноса.
Влияние
социально-экономического развития в регионах России проявляет себя
11
только в экстремальных случаях: либо если регион очень богат, либо
предельно политически консолидирован. В свою очередь, влияние
замен в губернаторском корпусе не имеет таких ограничений и
характерно для всей совокупности регионов, однако федеральные
трансферты
обладают
поддерживающее
значимым
политическую
влиянием
консолидацию
только
как
средство
для
губернаторов-«варягов».
5. Целевые трансферты снижают качество функционирования институтов
региональной власти в России. Так как целевые трансферты
чувствительны к политическим решениям и отчасти зависят от
лоббистских способностей региональных элит, это приводит к тому,
что стратегии федеральных и региональных политических акторов
относительно качества институтов региональной власти становятся
противоположными: в то время как федеральный центр предпринимает
усилия по укреплению институтов в регионах, сами региональные
акторы
ориентированы
на
возможность
получения
целевых
трансфертов из федерального бюджета как определенного вида ренты.
Научная новизна:
- доказано сохранение режимного многообразия российских регионов в
ходе осуществления политики рецентрализации в первой декаде 2000-х
гг.;
- выявлено, что, как правило, показатели социально-экономического
развития не влияют на политическую консолидацию гибридных
региональных
режимов,
что
определяет
ограничения
теории
модернизации относительно ее применимости в субнациональных
исследованиях России;
- влияние замен в губернаторском корпусе на рост политической
консолидации
региональных
режимов
подтверждает
концепцию
назначений на субнациональном уровне Дж.Ройтера и Г.Робертсона с
уточнением о влиянии временного лага;
12
- на субнациональном эмпирическом материале расширено понимание
концепции «царя горы», разрабатываемой А.Ю.Мельвилем и др., с тем
уточнением, что стратегии федеральной и региональной власти
относительно
качества
региональных
институтов
могут
быть
противоположными;
- выявлено, что в то время как в демократизирующихся федерациях
Латинской Америки практики взаимодействия Центра и регионов
могут иметь в качестве последствий стабильность политического
монополизма в отдельных регионах, то в случае России, наоборот,
кадровые решения и межбюджетные отношения направлены на
поддержание процессов трансформации.
Теоретическая
исследовании
значимость
присутствуют
работы.
концептуальные
В
диссертационном
построения
и
выводы,
обладающие научной ценностью:
- разработана
авторская
операциональная
модель
региональных
политических режимов, которая может быть использована в том числе
и для исследования проблем, отличных от поставленной в данной
работе; ее структура отвечает требованиям критерия универсальности
и может быть применена для исследования зарубежных стран;
- подтверждено наличие «эффекта покровительства», вытекающего из
межбюджетной политики федерального центра как поддерживающего
механизма кадровой политики в отношении глав регионов;
- предложена методика более детального анализа практик замен и
ротаций в губернаторском корпусе в период осуществления реформы
наделения
полномочиями
биографической
связи
в
России,
действующего
использующая
главы
региона
сравнения
и
его
предшественника;
Практическая значимость работы состоит в применении полученных
результатов в рамках чтения лекций и проведения семинаров в курсе
«Политическая наука» магистерской программы «Политика. Экономика.
13
Философия» в «Национальном исследовательском университете «Высшая
школа экономики».
Апробация результатов исследования
Основные результаты диссертационного исследования опубликованы в
6 работах общим объемом 5,0 п.л.; личный вклад автора составляет 4,0 п.л.
Результаты работы были апробированы на следующих конференциях и
публичных мероприятиях:
- Открытый семинар аспирантской школы по политически наукам
НИУ ВШЭ (29 сентября 2015, Москва);
- XVI
Апрельская
международная
научная
конференция
«Модернизация экономики и общества» (7-10 апреля 2015, Москва).
Секция «Политические процессы»;
- XV Апрельская международная научная конференция по проблемам
развития экономики и общества (1-4 апреля 2014, Москва). Секция
«Политические процессы»;
- XX Международная молодежная научная конференция студентов,
аспирантов и молодых ученых «Ломоносов-2013» (8-12 апреля 2013,
Москва). Секция «Политические науки», подсекция «Политический
процесс в России».
Структура диссертационного исследования
Работа состоит из введения, трех глав, каждая из которых включает по
три параграфа, заключения и библиографического списка.
14
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИКО - МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ
ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМОВ
1.1
Концептуализация категории «региональный политический
режим»
Что такое региональный политический режим? Каким образом
возможно его обоснование как отдельной категории политической науки?
Как он соотносится с общенациональным? Данные вопросы носят отнюдь не
учебный характер. Да, с одной стороны, изучение политических режимов в
политологии занимает магистральные позиции, чему способствовали
процессы демократизации, достигшие во второй половине XX в. практически
универсальных масштабов [Хантингтон, 2003; Dahl, 1989], а основной акцент
и внимание компаративистов затрагивает выявление закономерностей и
факторов переходов от авторитаризма к демократии. Общенациональные
режимы
достаточно
хорошо
изучены
в
отличие
от
региональных
(субнациональных), не говоря уже о способах влияния, так как интерес к
данной проблеме появился в виде дополнительной объясняющей переменной
к уже наработанному пласту концепций в рамках анализа переходных
режимов.
Исследования политических режимов прошли путь от анализа
формальных правил к способам и методам взаимодействия власти и
общества. Это – хрестоматийное разделение на формально-юридический и
социоцентрический подход. Первая трактовка характерна, в частности, как
для политико-правовых исследователей, так и для методологии старого
институционализма,
где
центральное
место
уделялось
формальным
институтам как учреждениям, а также конституциям.
Второе понимание режимов в сравнительной политологии сегодня
является базовым. Существенным является тот момент, что различные
политические режимы могут функционировать в рамках одной политической
системы. Режим формирует определенную связь, тип коммуникации власти и
15
общества, а также способ осуществления властных полномочий. С учетом
необходимости
использовать
операционализации,
определение
в
данной
политического
работе
режима
предлагается
Г.О’Доннелла
и
Ф.Шмиттера как «совокупности явных и скрытых моделей, которые
определяют формы и каналы доступа к ведущим правительственным постам,
а также характеристики акторов и используемых ими стратегий» [O'Donnell,
Schmitter, 1986: 73].
Как уже было сказано, внимание к субнациональным политическим
режимам
усилилось
в
рамках
анализа
стран
«третьей
волны»
демократизации, результатом которой стала палитра гибридных режимов
[Закария, 2004; Levitsky, Way, 2002; Schedler, 2006]. В 1990-е гг. активное
внимание региональным режимам, в России в частности, уделялось при
изучении
процессов
выразившихся
в
виде
стихийной
ослабления
федерализации
федерального
[Лапина,
центра
в
2006],
период
трансформации общенационального политического режима и формирования
поливариативности способов и методов осуществления власти в регионах.
Примечательно, что внимание к субнациональным режимам после
падения СССР было значительно выше именно в нашей стране: в то время
как Джонатан Фокс только обозначил актуализацию локальной политики в
Латинской Америке [Fox, 1994], в отечественной политической науке
тестировались гипотезы, посвященные региональным режимам [Борисова,
2001; Магомедов, 1999]. Безусловно, субнациональные политические
исследования имеют свою историю, но они затрагивают частные аспекты
политических
режимов
–
“политические
машины”
губернаторов
[Региональные элиты…, 2001; Гельман, Рыженков, Белокурова, Борисова,
2002], корпоративизм [Патнэм, 1996] и т.д., а не региональные режимы как
таковые.
Режимное направление отечественной политической науки обладало
всеми предпосылками, если возможно так выразиться, для выхода на
международный уровень, т.е. для разработки концепций, удовлетворяющих
16
критерию универсальности. Однако на фоне политики рецентрализации
[Гельман, 2006] внимание исследователей к субнациональным режимам
снизилось. Основную причину здесь возможно усмотреть в отсутствии
тонкого инструментария, способного находить различия в формально
унифицированной (либо имеющей общие стандарты) институциональной
среде.
Сегодня в связи возвращением народного избрания глав регионов
ситуация в рассматриваемой области исследований должна была испытать
значимые подвижки, чего за некоторыми исключениями не произошло:
региональные режимы продолжают исследовать все те же ученые:
В.Я.Гельман, А.В.Дахин, П.В.Панов, Р.Ф.Туровский и др. Отечественная
политическая регионалистика вновь вынуждена использовать разработки
зарубежных исследователей, что требует адаптации «рамок анализа» к
российской политической действительности.
Следовательно,
необходимо
поставить
перед
собой
задачу
концептуализации категории «региональный политический режим». Дефекты
данного концепта отсылают нас к работам Дж.Сартори и его идее о лестнице
абстракции
[Сартори,
2003].
Автор
рассматривает
проблему
«перемещаемости концептов», порождающую так называемые «концептные
натяжки», т.е. размытость и неопределенность концепта как такового.
Стремясь охватить как можно более широкое количество стран в целях
повышения надежности результатов сравнительного анализа, ученые
переоценивают уровень однородности кейсов, сравнивают внешне схожие,
но принципиально несравнимые вещи. К тому же, большинство имеющихся
концептов является контекстно обусловленными, разработанными для
анализа западных политических систем.
Применительно к субнациональным режимам наглядным примером
«концептной натяжки» является подход В.Я.Гельмана, где региональный
политический режим определяется как совокупность институтов, акторов,
стратегий и ресурсов [Россия регионов…, 2000]. Данное определение
17
стабилизирует коннотации режима, а денотат может быть “сужен” или
“растянут” до любых масштабов, что и делает автор, применяя данные рамки
анализа
как
для
рассмотрения
вопросов
осуществления
власти
на
региональном, так и на местном уровне (локальные режимы) [Гельман,
Рыженков, 2010].
В свою очередь, правило размещения сформулировано следующим
образом: при восхождении к более высокому уровню абстракции денотат
концепта должен расширяться, а коннотации сужаться, и наоборот [Сартори,
2003: 153]. В то же время, стоит отметить, что подход известного
петербургского политолога, не смотря на указанный недочет, является одним
из наиболее плодотворных попыток анализа региональных политий, а
«концептная натяжка» в данном случае, скорее, представляет собой результат
прямого перенесения теоретических рамок анализа, разработанных в
западной политической науке.
Имея концепт высокого уровня абстракции, возможно провести
таксономическое развертывание путем логического выведения, устраняя
разрывы в уровнях абстрагирования [Ibid]. С данной точки зрения,
региональный политический режим есть продолжение общенационального,
логически выводимое из него через территориальное измерение. Не смотря
на то, что территориальная составляющая регионального режима меньше по
сравнению с общенациональным, коннотации первого больше, так как
требуют учета очевидной взаимосвязи национального и субнационального
уровней. Говоря об очевидности, прежде всего, имеется ввиду наличие
общих
конституционно-правовых
государственной
власти
и
рамок
различного
функционирования
рода
органов
политико-общественных
объединений и организаций. Анализ региональных режимов, игнорирующий
данный аспект (большинство работ, в том числе уже отмеченных), по сути
приравнивает их по структуре к общенациональным, что является неточным
с концептуальной точки зрения.
18
Таким образом, категория “региональный политический режим”
находится на более низком уровне абстракции, в силу чего возникает
настоятельная потребность учета контекста, способного фиксировать малые
субнациональные различия, суть которых и составляют эвристический
потенциал исследуемого в данной работе объекта [Туровский, 2009a: 79].
Противники использования данной категории исходят из отсутствия
своеобразия системных свойств региональных режимов в сравнении с более
привычными общегосударственными режимами [Овчинников, 2002; Ковалев,
2001].
Так
В.Ковалев
вводит
термин,
являющийся
альтернативным
региональному политическому режиму. В условиях авторитаризма либо
тоталитаризма
с
точки
зрения
автора
целесообразнее
говорить
об
административном режиме, который отражает систему управления со слабой
автономией акторов.
В данной связи, помимо приведенных доводов, возможно вступить в
полемику, обратившись к классической работе Р. Даля “Полиархия: участие
и оппозиция”, в которой он отмечает, что «в то время как полиархии могут
быть конкурентными на национальном уровне, огромное количество
субнациональных организаций, а особенно частных объединений, будут
гегемониями или олигархиями» [Даль 2010: 18]. Безусловно, P.Даль не
говорит напрямую о региональных режимах, однако указывает, что в
качестве
таких
субнациональных
организаций
могут
выступать
муниципалитеты, провинции, профсоюзы, церкви и пр. От данных
размышлений до концепта региональных режимов – один шаг.
Да, регионы не обладают суверенитетом, но и политический режим –
это не суверенитет, но в определенной степени - автономия. С другой
стороны, повторимся, что специфика региональных политических режимов в
данной
работе
понимается
посредством
субнациональных
различий,
представляющих собой различия «второго порядка» [Туровский, 2009a: 7879].
19
Отчасти с критикой следует согласиться, так как региональный режим
является территориальным продолжением общенационального [Туровский,
2013]. С данной точки зрения, региональный режим не есть нечто отдельное,
экзогенное общенациональному режиму, а наоборот – обладает эндогенными
характеристиками и структурными связями с ним.
Важным
представляется
вопрос
и
о
«горизонтальном»
структурировании региональных режимов. Что представляет собой регион?
Как соотносится регион и региональный режим в соответствии с
используемой методологией? Термин “региональный” подразумевает под
собой наличие субнациональной территории большого масштаба, где
плотность внутренних коммуникаций низкая, а персональные отношения
уступают место обезличенным групповым [Туровский, 2007: 43]. С одной
стороны, регион представляет собой «самоорганизованное социальное
пространство
субнационального
(внутригосударственного
уровня),
складывающееся на протяжении длительного времени в итоге совокупной
деятельности его жителей, осознающих сходство своих интересов» [Баранов,
2005:
4];
с
другой,
внутригосударственной
-
законодательно
территории,
т.е.
определенную
часть
политико-административную
единицу. В первом случае четкое определение региональной структуры
государства проблематично, поэтому в данной работе используется второй
подход.
Значительный объем региональных властных взаимоотношений и
практик
структурируется
Безусловно,
масштаб
вокруг
и
региональной
коммуникативные
политической
разрывы,
элиты.
согласно
Р.Ф.Туровскому, могут привести к феномену локализации политического
пространства [Туровский, 2007: 224]. Следовательно, это может привести к
формированию локальных режимов, но
формальные правила будут
выступать здесь тем скрепляющим элементом, обеспечивающим минимально
необходимые
взаимодействия
в
рамках
функционирования
единого
общегосударственного режима.
20
Исследования
субнациональных
режимов
редко
отличались
методологической строгостью. Подбор кейсов может варьироваться от
бессистемного набора регионов, зачастую в соответствии с глубиной знания
контекста исследователем, генетической аффилиацией, либо по внешним
признакам (уровень экономического развития, титульный этнос и пр.). С
другой
стороны,
исследования
сплошной
выборки
с
применением
изощренных математических моделей не могут достичь даже среднего
уровня погружения в контекст, хотя и имеют другие задачи выявления
частных факторов и связей. Это классическое противоречие между
качественной и количественной стратегией анализа, но первый из них в
случае исследования региональных режимов в России не был применен
методологически точно1.
В сравнительной политологии имеются в наличии многомерные
концепции политических режимов. Российский политолог Р.Ф.Туровский
предлагает изучать региональные режимы в рамках трех-векторной модели
“консолидация – конкуренция”, “автономия – зависимость”, “демократия –
авторитаризм” [Туровский, 2009a]. Первую ось автор предлагает начинать
анализировать с формального институционального дизайна, выявлять
уровень автономии региональных властных институтов по отношению к
губернатору; акцентировать внимание на развитии и эффективности
парламентского контроля над региональной исполнительной системой;
изучать практику принятия решений (утверждение кандидатуры губернатора,
вынесение ему вотума недоверия, попытки роспуска ассамблеи, утверждение
членов кабинета и т.д.) и законов. Не менее важным является учет уровней
региона: сама региональная власть, местное самоуправление, федеральные
структуры
и
представители
на
территории
региона,
региональные
представители на федеральном уровне.
Ось “центр
– регионы” определяет автономию регионального
политического режима от государственного, где следует учитывать, с одной
1
Критику данных работ см в.: [Туровский, 2009a: 77-95]
21
стороны, практику назначения федеральных служащих в регионы, с другой, степень
контроля
над
властью
региона,
уровень
его
финансовой
независимости и развитости представительства на уровне Центра.
Третья ось “демократия – авторитаризм” является классической для
многих исследователей общегосударственных режимов. Выявить степень
демократичности регионального политического режима позволяет ряд
направлений:
- насилие в политической практике, сознательное нарушение прав и
ограничение свобод граждан, контроль над СМИ;
- возможность гражданского политического участия и публичность
власти;
- возможность прихода через демократические выборы оппозиции.
Сам автор отмечает низкую возможность такого сценария в связи с
отменой губернаторских выборов, но еще одним каналом являются выборы в
региональные законодательные собрания [Там же: 88-89].
Себастьян Маззука предлагает иной подход, во многом в связи с
поставленной задачей критики исследований качества демократии в
сравнительной политологии [Mazzuca, 2007]. Основную проблему он видит в
чрезмерном
концептуальном
расширении
за
счет
добавления
дополнительных признаков в понятие демократии. В качестве примера
следует обратиться к Г.О′Доннеллу, который к критериям свободных и
честных выборов, а также наличию и соблюдению корпуса прав и свобод
добавляет еще два дополнительных – горизонтальную подотчетность и
формальную институционализацию (т.е. доминирование формальных правил
в политических отношениях) [O’Donnell, 1999].
С.Маззука утверждает, что такой подход неэффективен с научной
точки зрения, и вместо концептуального расширения лучше прибегнуть к
концептуальному
разделению
[Mazzuca,
2007:
47].
Схема
автора
представляет собой аналитическую модель политического режима через
22
выделение двух измерений: доступа к власти (авторитаризм-демократия) и ее
функционирование (патернализм-бюрократия).
Данный
подход
нашел
свое
продолжение
в
исследованиях,
посвященных субнациональным режимам Латинской Америки. В ходе
эмпирического исследования на примере режимов Мексики и Аргентины
А.Джирауди приходит к выводу о независимости данных двух измерений
[Giraudy, 2013]. Коэффициент корреляции Пирсона в обоих случаях не
превышал 0,3. Измерение уровня демократии было осуществлено с помощью
таких параметров как:
- чередование у власти (по законодательной и исполнительной власти);
- честные выборы – пост-электоральные конфликты соревновательность
в исполнительной власти – ЭЧК и резерв победы;
- соревновательность в законодательной власти – ЭЧП и доля мест
партии, аффилированной губернатору.
Уровень патримониализма был выявлен А.Джирауди с помощью
измерения:
- горизонтальной подотчетности – наличие учреждений фискального
контроля и независимой судебной системы;
- вертикальной подотчетности – информационная открытость;
- правил
дискреционной
фискальной
политики
–
присваивание
муниципальных фондов;
- патронажа – численность государственных служащих.
Другой исследователь стран Латинской Америки - Карлос Джервасони
- предлагает изучать режимные трансформации на субнациональном уровне
в рамках измерений «доступ к власти» и «функционирование» с помощью
экспертного опроса [Gervasoni, 2010]. В отличие от работы К. МакМанн и Н.
Петрова,
которые
предлагали
экспертам
оценить
по
10
наиболее
демократичных и авторитарных регионов РФ [McMann, Petrov, 2000],
К.Джервасони прибегает к процедуре выведения индикаторов путем анализа
концепта субнациональной демократии. Преимущества данного подхода
23
представляются нам очевидными ввиду отсутствия общей трактовки
демократии. Во многом данная работа была предпринята с целью
демонстрации подтверждения тезиса Г. О’Доннелла о неравномерности
процесса демократизации на субнациональном уровне [O’Donnell, 1999].
Карлос Джервасони сам отмечает недостаток своего подхода –
экспертные оценки позволяют оценить лишь два последних электоральных
цикла в виду когнитивных ограничений. Кроме того, предлагаемая им
методика не позволяет с надежностью шагнуть дальше – в сферу выявления
причин становления и механизмов воспроизводства режимов, так как это
приведет к повышению доли субъективизма в оценках.
Представляется возможным синтезирование рассмотренных подходов,
которые отчасти пересекаются (по измерению «авторитаризм-демократия») и
могут взаимодополнить друг друга. Так в случае подхода Р.Ф. Туровского
представляется
конкуренция»
излишним
и
выделение
измерений
«демократия-авторитаризм»,
«консолидация-
которые
частично
пересекаются: авторитарные режимы, как правило, менее конкурентны, чем
демократические. Возникает вопрос относительно выбора одного из этих
измерений, более подходящего для субнационального сравнительного
исследования. С учетом того, что региональный политические режим здесь
понимается как территориальное продолжение общенационального, более
высокой
различительной
способностью
будет
обладать
измерение
«консолидация-конкуренция», т.к. является одним из критериев демократии.
С
другой
стороны,
подход
С.
Маззука,
применяемый
к
субнациональным режимам в исследованиях А. Джирауди и К. Джервасони,
не учитывают систему отношений “центр-регионы”, а патримониализм здесь
скорее представляет некое смешение верховенства закона, выводимой из
него подотчетности и отсутствия коррупции. Кроме того, невозможно
оценить уровень неопатримониализма без учета автономии регионального
режима от Центра, регионального «варлордимза» и пр [Эйзенштадт, 1999;
Ilyin 2015]. Исследование неопатримониализма, тем самым, представляется
24
весьма амбициозной задачей, но пока не реализованной в рассматриваемых
работах и выходящей за рамка данного исследования.
Предлагаемая же здесь модель анализа состоит из трех измерений:
«зависимость», «консолидация», «качество функционирования». Первое
представляется исключительно необходимым, так как определяет саму
специфику регионального политического режима, органически связанного с
общенациональным.
Второе
и
третье
отражает
упомянутую
литиноамериканистами схему разделения режима на «доступ к власти» и
«функционирование власти», но в региональном контексте целесообразнее
рассуждать не о «демократии - авторитаризме» и «неопатримониализме бюрократии», а о политической консолидации и качестве институтов,
являющихся их составляющими (соответственно) и обладающими более
высокой различительной способностью.
При изучении влияния политики федерального на трансформацию
региональных политических режимов статистическому анализу будут
подвержены измерения «консолидация» и «качество функционирования» в
силу того, что «зависимость» отражает связь общенационального и
регионального режимов, поэтому изменение уровня зависимости может
приводить к значительным изменениям в рамках других режимных
измерений, что и составляет предмет данной работы. Операционализация и
измерение «консолидации» и «качества функционирования» региональных
режимов будет проведена в п. 3.1, однако представляется необходимым дать
их общее понятие (дефиницию).
«Консолидация» отражает уровень политической конкуренции, точнее
публичного оспаривания возможности занимать властные позиции в
обществе.
Политическая
конкуренции,
в
свою
очередь,
зачастую
используется в качестве индикатора развития демократии. Так, Й.Шумпетер
определяет демократию как «…институциональное устройство для принятия
политических
решений,
в
котором
индивидуум
приобретает
власть
принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей»
25
[Шумпетер, 1995: 238], Пшеворский же добавляет, что демократическими
являются режимы, «в которых партии проигрывают выборы» [Пшеворский,
2000: 28]. Уровень политической конкуренции также используется для
измерения демократии рядом известных политологов и аналитических
агентств [Polity IV; Vanhanen, 2003].
«Качество функционирования» в предлагаемой модели означает
качество функционирования властных институтов. Подход к определению
данного «качества» менее однозначен по сравнению с политической
конкуренцией. Л. Даймонд и Л. Морлино указывают на то, что возможно
выделение как минимум трех аспектов «качества»: процедуры, содержания и
результата [Diamond, Morlino, 2004: 4]. В первом случае – это следствие
точного, контролируемого процесса, во втором, - надлежащие свойства и
характеристики, в третьем – удовлетворенность результатом [Ibid].
Исследования качества институтов первоначально возникли в рамках
экономики, где ученых интересовали те характеристики институтов, которые
способны обеспечивать экономический рост и процветание. Суммируя, среди
таких характеристик выделяется: отсутствие коррупции, верховенство
закона, эффективная бюрократия, низкий риск экспроприации государством,
следование обязательствам (контрактам) [Barro, 1996; Grier, Tullock 1989;
Marsh, 1979; Olson, 1993].
Отдельно стоит выделить проекты World Governance Indicators (WGI)
Всемирного банка и Quality of Government (QoG) университета Гетеборга. В
первом
случае
выделяется
шесть
параметров
качества
политико-
государственного правления [Kaufmann, Kraay, Mastruzzi, 2010]:
- право голоса и подотчетность;
- политическая стабильность и отсутствие насилия;
- верховенство закона;
- качество регулирования;
- эффективность правительства;
- контроль коррупции.
26
Недостатком
представленного
подхода
является
агрегирование
чрезмерно большого количества показателей. Например, только для оценки
права голоса и подотчетности используется порядка 40 индикаторов.
В рамках второго проекта – QoG – исследуются:
- верховенство права;
- коррупция;
- качество бюрократии;
- подотчетность и сила электоральных институтов.
Отличительной чертой проекта QoG являются кросс субнациональные
исследования как отдельное направление наряду с кросс-национальным,
которые пока в лонгитюдном плане затрагивают лишь страны ЕС, но первая
волна опроса уже проведена и для российских регионов [Нистоцкая,
Хахунова, Дальстром, 2014].
Попытка разработки методики измерения качества институтов в
российских регионах, используя уже имеющиеся индексы и данные, была
предложена А.Барановым и коллегами, однако, как и в случае с WGI, авторы
скорее получили весь доступный набор индикаторов оценки качества
институтов: инвестиционный и предпринимательский климат, коррупция,
эффективность государственного управления, политическая конкуренция,
силовое давление на бизнес, административные барьеры
и пр. [Баранов,
Малков, Полищук, Рохлиц, Сюняев, 2015].
Таким образом, с учетом рассмотренных исследовательских методик
возможно заключить, что качество функционирования институтов власти
отражает:
- верховенство права;
- эффективность бюрократии;
- отсутствие коррупции;
- подотчетность и открытость.
Выбор данных сфер для анализа обусловлен фокусом на институтах
власти, в связи с чем исследование инвестиционной привлекательности,
27
развития предпринимательства и пр. выходят за его рамки. Некоторые
направления представляются смежными, например, качество регулирования
и эффективность бюрократии. В целом такой подход очень близок QoG, но за
тем исключением, что сила электоральных институтов, скорее, относится к
возможности публичного оспаривания выборных позиций и в рамках
предлагаемой модели региональных режимов относится к измерению
«конкуренция».
В данном параграфе были изучены возможности концептуального
обоснования категории региональный политический режим. Анализ показал,
что
зачатую
использование
концептов
для
изучения
режимных
трансформаций на региональном уровне характеризовалось различными
недостатками
концептообразования, которые возможно преодолеть с
помощью проведения процедуры развертывания концепта «политический
режим». Следовательно, изучение региональных политических режимов
невозможно в отрыве от общенационального.
1.2
Основные
подходы
политических режимов
к
объяснению
трансформации
Проблема выявления факторов, объясняющих наблюдаемые вариации
политических режимов является одной из наиболее разработанных в
современной сравнительной политологии, но анализ в данном случае в
значительно большей степени посвящен кросснациональным исследованиям,
в
то
время
как
субнациональное
измерение
испытывает
дефицит
объяснительных моделей, поэтому вопрос здесь может быть сформулирован
следующим
образом:
кросснациональных
«В
какой
факторов
степени
трансформации
результаты
относительно
соотносятся
(в
плане
релевантности) с субнациональными?».
Соответствующей гипотезой должно служить предположение о том,
что объяснительные конструкции вариаций региональных режимов должны
28
воспроизводить в целом или отчасти факторы, выявленные на межстрановом
уровне. С одной стороны, этого требует критерий универсальности как
способности
перемещения
выводов
относительно
выявленных
закономерностей сравнительного исследования. Однако следует учитывать,
что субнациональные режимы сравнимы с общенациональными условно, как
их территориальное продолжение, следовательно, ученые сталкиваются с
проблемой более скрупулезного контроля контекста. С другой стороны,
подтверждение данной гипотезы еще раз укажет на онтологическое
доказательство существования субнациональных режимов как политического
феномена и категории политической науки.
Внимательный читатель сразу бы отметил, что проанализировать в
одном
параграфе
сравнительной
все
исследовательские
политологии,
посвященные
направления
современной
политическим
режимам,
невозможно. Поэтому акцент будет сделан на концепциях, которые возможно
соотносить с региональным уровнем. Выделим следующие «магистральные
направления» в изучении факторов трансформации политических режимов
(как
правило,
при
переходе
от
авторитаризма
к
демократии
как
конкурентному режиму):
- государство [Linz, 1997];
- международная среда [Хантингтон, 2003; Hagopian, Mainwaring,
2005];
- социально-экономическое развитие2;
- культура и массовые убеждения;
- стратегии акторов;
- институциональный дизайн;
- и т.д.
Ясно, что не все из данных факторов возможно учитывать при
кроссрегиональных исследованиях по тем или иным причинам. Например,
Ссылки на авторов, изучающих факторы, которые возможно анализировать в субнациональных
сравнительных исследованиях, будут даны ниже.
29
2
фактор государственной состоятельности имеет слабую различительную
силу на уровне регионов для проведения сравнительного исследования. То
же относится и к влиянию международный среды, хотя здесь следует
признать
значительный
исследовательский
потенциал
и
некоторые
наработки, касающиеся например, изучению особенностей политических
трансформаций приграничных регионов [Lankina, 2010].
В межстрановом анализе хрестоматийным стало разделение на
структурные
и
процедурные
(или
актор-ориентированные)
факторы
объяснения наблюдаемых вариаций и процесса трансформации политических
режимов
[Мельвиль,
акцентирует
Стукал,
2012].
на
факторах,
внимание
Первый
кластер
внешних
по
исследований
отношению
к
политическому режиму: экономических, социальных, культурных и т.д. Все
они по точному замечанию А.Ю.Мельвиля «имеют историческую природу,
они объективны и не зависят от конкретных решений и действий
политических акторов» [Мельвиль, Стукал, 2012: 165]. В свою очередь
хотелось
бы
акцентировать
внимание
о
независимости
именно
в
краткосрочной перспективе, так как история, культура и экономика являются
продуктом
человеческой
деятельности,
последовательной
череды
политический и неполитических решений.
Хронологически первыми исследованиями, обосновавшими значимость
социально-экономического развития стали работы С.Липсета, основным
выводом в рамках которых стало утверждение: «чем более зажиточным
является государство, тем больше шансов, что оно будет поддерживать
демократию» [Lipset, 1959: 75]. Первоначально С.Липсет сделал вывод о
линейной
связи
между
уровнем
экономического
благосостояния
и
демократии, что вполне релевантно относительно стран первой и второй
волны демократизации, однако в дальнейшем это потребовало пересмотра.
Совместно с К.-Р. Сен и Д. Торресом известный теоретик модернизации
пришел к выводу о нелинейной связи: на определенном этапе перехода от
30
аграрного к индустриальному типу производства возможет спад уровня
демократичности [Липсет, Сен, Торрес, 1993].
Безусловно, в теории модернизации не утверждается о прямой связи
между экономическим развитием и демократизацией. Каузальный механизм
имеет опосредованный характер. При переходе от традиционного к
современному типу общества повышается совокупный доход государства,
продуцируемый индустриализацией как более эффективным способом
производства,
происходит
рост
городов,
образования,
формирование
среднего класса. Именно автономный от государства средний класс
становится социальной базой, требующей расширения и защиты собственных
прав, ведь как отмечал Б.Мур: «нет буржуа, нет демократии» [Moore, 1966:
418]. Тем самым, экономика связана со становлением демократии в связи с
трансформацией классовой структуры [Stephens, 1993].
Не смотря на многочисленные исследования влияния экономического
благосостояния на демократизацию и рост конкурентности политических
режимов3, единство по вопросу характера связи отсутствует. Так А.
Пшеворский и коллеги на материале режимных трансформаций 1950-1990 гг.
утверждают, что экономическое благосостояние (измеряемое в ВВП/душу
населения) оказывает влияние, однако не на сам процесс перехода от
авторитаризма к демократии, а на ее консолидацию [Przeworski, Alvarez,
Cheibub, Limongi, 2000]. Процесс демократического транзита второй и
третьей волны, по их мнению, был инициирован как в богатых, так и бедных
странах, однако отката удалось избежать лишь только в первом случае.
Касательно данного аспекта авторский коллектив под руководством
А.Пшеворского утверждает, что [Przeworski, Alvarez, Cheibub, Limongi, 1996:
40]:
 автократии не способных обеспечивать экономический рост, так
как из 56 диктатур за 40 лет только 3-м из них удалось увеличить
Помимо работ С.Липсета см.: [Diamond L, 1992.; Inkeles, 2007; Bollen, Jackman, 1985; Flanigan,
1971; Rueschemeyer, Stephens, Stephens, 1992]
31
3
ВВП на душу населения с менее 1 тыс. долл. до 3 тыс. долл. и
выше;
 демократия не является продуктом развития авторитаризма, так
как авторы, как уже было сказано, не нашли в отличие от
С.Липсета
связи
между
уровнем
развития
и
началом
демократического транзита, поэтому логичен вывод авторов о
том, «чтобы усиливать демократию, мы должны усиливать
демократию, а не поддерживать диктатуру».
Похожую гипотезу доказывают А.Ю. Мельвиль и коллеги в рамках
проекта «Анализ режимных изменений в современном мире: новые
демократии и/или новые автократии?», однако в отличие от А.Пшеворского
они не ставят себе задачу выявления влияния условий инициирования
демократического транзита, а сосредоточиваются на сравнении структурных
и процедурных факторов в динамике данного процесса, приходя к выводу о
том, что траектории трансформаций определяют стратегии акторов, в то
время как структурные факторы критически важны для консолидации
демократии
[Melville,
экономического
Stukal,
развития
Mironyuk,
определяет
2013]:
почти
уровень
половину
социальнонаблюдаемой
дисперсии уровня демократии на завершающих этапах демократического
транзита.
С другой стороны, А.Хадениус и Я.Теорелл занимают срединную
позицию между С.Липсетом и его критиками. В рамках изучения влияния
экономических факторов помимо закономерностей, выявленных ранее на
примере консолидированных демократий, была установлена связь в «полудемократиях» [Hadenius, Teorell, 2005: 87]. Пересмотр моделей здесь
осуществляется на основании изменения подхода к измерению уровня
демократии: вместо дихотомического подхода Хадениусом и Теореллом
предлагается градационный (на базе индекса
Freedom House). Это
обусловлено тем, что, во-первых, в таком (дихотомическом) случае
демократические институты должны быть представлены в совершенном
32
виде, во-вторых, ошибки измерения в случае построения интервальной
шкалы меньше. Кроме того, Бош и Стоукс отмечают, что Пшеворский и
коллеги в недостаточной степени корректно интерпретируют полученные
результаты, так как более специфицированные модели показывают, что
экономическое развитие все же влияет на вероятность перехода к
демократии, хотя значительно ниже в сравнении с влиянием на устойчивость
[Boix, Stokes, 2003].
Как можно видеть, единства по вопросу влияния социальноэкономических факторов в литературе нет, однако отсутствие данного
единства касается частных аспектов (этапы, типы режимов). Никто из
исследователей не сомневается в важности модернизации.
Вторым кластером в рамках «структурного» направления является
культурологический, базовые основы которого заложены Р.Инглхартом.
Теоретические предпосылки этого направления возможно усмотреть в
классических работах М. Вебера о благоприятном влиянии протестантской
этики
на
современную
рыночную
экономику
(капитализм)
и
представительную демократию [Вебер, 1990] и Д. Белла о переходе
индустриального общества к постиндустриальному [Bell, 1973]. В серии
своих исследований, подкрепленных «волнами» проекта «World Value
Survey» (WVS), Р.Инглхарт доказывает основной тезис, заключающийся в
том, что модернизация приводит к трансформации системы ценностей
[Инглхарт, Вельцель, 2011; Inglehart, Baker, 2000]. Эта точка зрения
противостоит утверждению ДиМаджио о независимости экономического и
культурного развития [DiMaggio, 1994]. Тем не менее, Р. Инглхарт
подчеркивает отсутствие детерминистской природы влияния процесса
модернизации, справедливо указывая, что «различные общества идут по
своим траекториям, даже когда они подвержены действиям одних и тех же
сил экономического характера, частично потому, что на развитие этих стран
также влияют специфические факторы…» [Inglehart, Baker, 2000: 235].
Поэтому при общем признании определяющей роли модернизации, ученый
33
не отвергает фундаментальные, наиболее стабильные основания, имеющие
цивилизационную природу.
Переход от материалистических к постматериалистическим ценностям
в рамках проекта WVS оценивается по двум направления: «традиционализм светскость vs. рационализм» и «выживание vs. самовыражение». Первый
неразрывно связан со становлением индустриального общества, второй –
постиндустриального,
самовыражения,
тем
а
главное:
выше
шанс,
чем
что
выше
уровень
данная
страна
ценностей
является
консолидированной демократией. Каузальным механизмом в данном случае
выступает доверие, коррелирующее согласно расчетам Инглхарта и Бейкера
с уровнем ВВП / душу населения.
Особенное внимание в рамках культурологического направления
уделяется
исламу,
как
религии
наименее
благоприятствующей
демократичности. В целом наличие данной связи не оспаривается, но сама
причинно-следственная связь исследована слабо. Одной из таких попыток
является работа С. Фиша, который акцентирует вниманием на том, что
мусульманские общества не более склонны к насилию, чем западные, но они
менее секулярны. Так зачастую объясняют авторитаризм, поэтому С.Фишем
предлагается обратить внимание на другой фактор – подчиненное положение
женщин [Fish, 2002].
С. Фиш также опровергает некоторые идеи, которые высказывались
ранее: не было найдено связи между дефицитом демократии и собственно
исламом, просто исламские страны более бедные (за искл. экспортеров
углеводородов) и это объясняет связь между исламом и авторитаризмом. Не
склонны мусульманские страны и к более высокому уровню политического
насилия, если опять же включить в модель фактор экономического развития.
Скорее проблема демократии в мусульманских странах тесно связана с
положением женщин по таким параметрам как [Ibid]:
- разница между грамотностью между мужчинами и женщинами;
чем выше разрыв – тем меньше возможности женщин;
34
- гендерная структура населения; чем выше соотношение в пользу
мужчин, тем, как правило, ниже статус женщин и девушек;
дефицит женщин, относительно мужчин свидетельствует об их
дискриминации, причем подвергаются они ей на протяжении
всей жизни, например, женщинам полагается меньше еды и более
выборочное здравоохранение;
- процент
женщин,
занимающих
высшие
должности
в
исполнительных органах. В мусульманских странах он заметно
ниже, чем в католических. При увеличении доли женщин в
органах исполнительной власти на 1%, рейтинг Freedom House
этой страны возрастает на 0,08 пункта;
- права и возможности. Варьируются от 0 (плохо) до 1 (хорошо).
Показатель включает в себя доходы женщин, статус на рабочем
месте, долю женщин в легислатуре (самая правая колонка в
таблице сверху). В исламских странах низкий статус у женщин,
что способствует авторитаризму.
В рамках изучения политических режимов в мусульманских странах не
был отмечен фактор сырьевых ресурсов, однако и С.Фиш и ряд других
авторов [Ross, 2001] утверждают, что ресурсная рента негативно влияет на
становление
демократии.
Ревизию
распространенной
точки
зрения
относительно негативного влияния экспорта углеводородов на становление
демократии изучает Майкл Росс. Не смотря на основательные результаты
исследований стран Ближнего Востока все же остается ряд проблем. В
частности качественные исследования доминируют над количественными, в
рамках которых М.Росс выделяет [Ibid]:
- Эффект рантье. Возникает в том случае, если государство получает
постоянную ренту от внешних акторов, концернов или правительств,
либо в случае, где рента выплачивается внешними акторами напрямую
и только узкий круг лиц имеет доступ к ней, а большинство получает
доступ в результате перераспределения.
35
o Эффект налогообложения. Доступ государства к ренте
позволяет снижать налоговую нагрузку на населения, тем
самым повышая лояльность к действующей власти. В
случае же повышения налогов повышается и требование
подотчетности со стороны населения.
o Эффект
от
возможность
расходов.
увеличивать
Государства-рантье
расходы
на
имеют
поддержку
патронажа, который не способствует демократизации.
o Формирование групп. Большие объемы ренты позволяют
государству усиливать контроль на обществом с целью
предотвращения самоорганизации.
- Эффект репрессий. Увеличение расходов на силовые структуры с
целью контроля и подавления гражданских протестов.
- Эффект
модернизации.
Классический,
уже
отмеченный
в
диссертационном исследовании механизм. (рост уровня урбанизации,
образования, специализации…).
По
итогам
анализа
М.Росс
приходит
к
выводу,
что
нефть
действительно препятствует становлению демократии. При этом данный
вывод валиден не только для стран Ближнего Востока. Аналогичный вывод
следует сделать и относительно других минерально-сырьевых ресурсов.
Важным результатом является выявление нелинейности связи между
объемами экспорта сырья и уровнем демократии: наибольшее влияние
наблюдается при росте экспорта в бедных странах. Поэтому рост
нефтедобычи в уже индустриализированных странах с относительно
высоким уровнем благосостояния не влияет на уровень демократии.
Перейдем ко второму кластеру теорий. Процедурные факторы
трансформации политических режимов представляют собой политические
решения и стратегии поведения акторов и «исходит не из “органистического”
представления о возникновении (“произрастания”) демократии из набора
объективных предпосылок, а из своего рода конструктивистской установки,
36
согласно
которой
демократические
институты
и
практики
можно
“сконструировать” по определенным “лекалам”» [Мельвиль, Стукал, 2012:
168]. Смещение фокуса внимания в сторону актор-ориентированных
факторов
было
структурного
обусловлен
подхода
в
недостаточной
объяснении
объяснительной
траекторий
силой
трансформации
посткоммунистических транзитов.
В рамках исследований переходов от авторитаризма к демократии
набор таковых факторов, как и в случае структурного направления, весьма
широк. А.Ю. Мельвиль и Д.К. Стукал насчитывают по крайней мере 11
типов: от характера и особенностей выхода из авторитаризма до
использования элитами насилия в для достижения политических целей [Там
же]. Анализ актор-ориентированных факторов обусловлен трудоемкостью
сбора данных, в силу чего большинство моделей ограничено изучением
отдельных или нескольких кейсов.
Так каким же образом выводы, базирующиеся на кросс-национальных
сравнениях соотносятся с субнациональными и применительно к регионам
России в частности? Одними из первых цель комплексного анализа
выявления факторов, обуславливающих вариации региональных режимов в
России себе поставили К. МакМанн и Н. Петров, однако реализация данной
цели требовала разработки надежного измерительного инструментария, в
силу чего исследователи поставили себе задачу построения индекса
демократии в 57 российских регионах [McMann, Petrov, 2000]. Из выборки
были исключены республики и автономные округа как отклоняющиеся
случаи. В рамках экспертной оценки предлагалось назвать 10 наиболее
авторитарных и 10 наиболее демократичных регионов в два этапа: сначала
исходя из собственных аргументов, затем в соответствии с концепцией
полиархии Р. Даля.
Второй
задачей
стало
построение
объяснительной
модели
наблюдаемой вариации. В качестве гипотез были выдвинуты предположения
о том что:
37
- чем выше уровень урбанизации, тем выше демократичность;
- чем выше уровень экономического благосостояния, тем выше
демократичность;
- чем масштабнее экономические реформы, тем выше уровень
демократизации;
- чем более демократичен лидер, тем более демократичен регион.
- чем выше поддержка Ельцина в регионе, тем он демократичнее.
В результате значимыми предикторами оказали лишь две переменные –
урбанизация и демократический лидер. Отсутствие влияния показателя
благосостояния (прожиточный минимум) авторы усматривают в искажении
данных при отчетности, так как население склонно скрывать свой реальный
уровень доходов.
Следует
отметить,
что
возможно
более
адекватным
прокси
экономического благосостояния даже при наличии указанной проблемы
будет средний уровень зарплаты или, в крайнем случае ВРП/на душу
населения. Кроме того, существует вероятность искажения замеров уровня
демократичности лидеров, так как эксперты могли их ассоциировать с
регионами, из-за чего и возникла наблюдаемая связь [Ibid].
Еще одно исследование К.МакМанн
фокусирует внимание на
экономике, контролируемой государством, и предпринимает попытку
анализа кросс-субнационального сравнения регионов России и Кыргызстана
(Самарская, Ульяновская, Ошская, Нарынская области) [McMann, 2006].
Опираясь на модель генетической связи демократии и капитализма,
исследователь тестирует гипотезу о влиянии экономической автономии и
свободного рынка на демократичность. В случае наличия монополии как
предельного случая консолидации региональной власти в местной экономике
уровень авторитаризма оказался выше.
Подход теории модернизации находит свое подтверждение на
субнациональном уровне не только в рамках исследования России.
Исследователи внутригосударственных регионов стран Латинской Америки
38
также указывают на наличие эффекта уровня экономического развития на
составную часть демократичности – конкурентность [Montero 2010]. Даже в
случае качественного анализа нетипичными для демократизирующихся
государств
авторитарными
субнациональными
кейсами
выступают
периферийные, слабо модернизированные, дотационные регионы, эталоном
которых является штат Охака в Мексике [Gibson, 2005], а в Бразилии - штаты
на севере страны [Montero 2010].
Находит подтверждение и культурологический подход. В уже
указанной работе Монтеро [Ibid], посвященной регионам Бразилии, наряду с
влиянием социальных и экономических показателей выявлена значимость
переменной “культура”, под которой понимается доля родившихся в Европе.
Результаты
регрессионного
анализа
показали
наличие
значимой
положительной связи с уровнем субнациональной демократии. Схожие
результаты были получены и при анализе регионов Поволжья, где также
проживают выходцы из Западной Европы. Т.Ланкина выявила связь между
протестантизмом и демократичностью российских регионов [Lankina, 2010].
Таким образом, научный «багаж» сравнительных исследований,
изучающих кросс-национальный уровень следует в целом признать
релевантным кросс-субнациональному, что с одной стороны, указывает на
органическое единство различных уровней территориальной организации и
законов политической науки. С другой стороны, кросс-субнациональные
исследования требуют учета специфики контекста, в рамках которого единые
основания для всех субнациональных режимов могут быть незначимы с
точки зрения сравнительного анализа, что в свою очередь позволяет перейти
к более детализированному инструментарию.
39
Каналы влияния центральной власти на региональные
1.3
политические режимы в сравнительной перспективе
Каким образом режимы разного уровня способны влиять друг на друга
в рамках единого государства? Практически до конца 1980-х – начала 1990-х
гг. этот вопрос в недостаточной степени интересовал компаративистов (в
частности, для выработки концепций и теорий), что имеет вполне
объяснимые
основания:
процессы
трансформации,
происходящие
на
национальном уровне, т.е. затрагивающие системообразующие политические
институты (как, например, Конституция) играют первостепенно важную роль
в сравнении с региональными политическими процессами, зачастую
являющимися производными от общегосударственных тенденций.
Как уже говорилось выше, региональный политический режим есть
территориальное продолжение общенационального, однако это не означает,
что межрегиональные различия обязательно равны, если можно так
выразиться, «внутритиповым» различиям. Другими словами, сравнительное
изучение
политических
режимов
показало
реальную
возможность
сосуществования, в терминах Р.Даля, полиархии на федеральном уровне и
анклавов открытых гегемоний на региональном, или просто – демократий и
автократий.
Одним из первых, кто обратил внимание на проблему взаимовлияния
был Джонатан Фокс, который изучая политическую актуализацию регионов
в странах Латинской Америки, пришел к выводу, что: «национальные
политические
условия
определенно
формируют
возможности
для
региональной демократизации, но также верно и обратное» [Fox, 1994: 106].
Аргументом в пользу такого заключения служит факт роста ограничений
современного государства в условиях процессов глобализации в сфере
регулирования рынка, поэтому федерации стремятся передать часть
ответственности на региональный уровень [Ibid]. Эта точка зрения стыкуется
и результатами исследовательских разработок в рамках теории федерализма:
40
делегирование полномочий регионам позволяет увеличивать эффективность
государственного управления [Элейзер, 1995].
Более того, как отмечает классик теории федерализма У. Райкер, само
институциональное устройство федерации формирует определенный уровень
регионального многообразия [Riker, 1964]. В данном случае не важно,
является ли федерация централизованной или децентрализованной – всегда
будет иметь место территориальные лакуны, отражающие политические
отклонения от общенационального «стандарта».
Выделяется четыре аспекта, посредством которых субнациональный
уровень влияет на процессы политической трансформации на национальном
(относительно демократизации) [Fox, 1994: 106]:
- общенациональный режим не может считаться демократическим,
пока существуют авторитарные анклавы;
- субнациональный уровень – подходящая площадка для обучения
плюралистической политике;
- новые демократические элиты имеют возможность эффективно
бороться с коррупцией, если они подкреплены успешными
практиками в сфере местного самоуправления;
- для
осуществления
эффективной
социальной
политики
необходимы партнеры на региональном уровне.
Вполне закономерно, что первой проблемой, на которую обратили
внимание
политологи,
стало
сохранение
авторитарных
анклавов
в
демократизирующемся государстве. Первым подходом, ставшим одним из
наиболее успешным с точки зрения объяснительной силы стала концепция
«пограничного
контроля»
Э.Гиббсона,
где
факторами
успешного
воспроизводства авторитарного режима является сочетание трех условий
[Gibson, 2005: 101-132]:
- патримониализация власти;
- сдерживание
экспансии
федеральных
политических
и
экономических акторов;
41
- монополизация властью каналов коммуникации с Центром.
От
данной
концепции
так
или
иначе
отталкиваются
многие
исследователи, изучающие проблему сосуществования различных типов
режимов в одном государстве. Так, Дж. Д. Херрманн приходит к схожим
выводам [Herrmann, 2010]. На основе плотного описания институтов, автор
анализирует эндогенную динамику неопатримониализма. Утверждается, что
процесс гибридизации как результат либерализации и демократизации на
национальном уровне изменяет региональные институты, однако имеет
возможность
оставить
нетронутым
социальную
структуру
и
субнациональную политическую динамику, являющиеся двумя источниками
легитимации местной власти [Ibid: 85].
Так же как и у Э. Гибсона в качестве базовой характеристики
неопатримониального
режима
рассматривается
необходимость
в
посредничестве. Актор или институт в таком случае монополизирует каналы
политической коммуникации, легитимируя себя как незаменимый элемент
политии. Последний аспект также подтверждает результаты исследований
процессов модернизации Ш. Эйзенштадта [1999].
В отличие от концепции «контроля границ» Дж.Д. Херрманн в большей
степени акцентирует внимание на том, что даже в высоко автономных
регионах
важную
роль
играют
отношения
между
региональной
и
федеральной властью: «учитывая постоянные и легитимные каналы доступа
федеральных
акторов
к
субнациональным
политическим
системам,
субнациональные элиты обязаны достичь к собственным практикам, как
минимум, толерантности со стороны федерации…» [Herrmann, 2010: 86].
Очевидно, что даже при высокой амплитуде межрегиональных различий,
субнациональные режимы отчасти санкционированы Центром.
Присутствует и критика «гибсоновского» подхода: инкумбенты могут
не иметь желания и ресурсов для включения в общенациональную политику,
особенно при отсутствии партийных систем с доминантной партией
[Montero, 2007]. Также анализ литературы указывает на принципиальную
42
важность наличия «политических машин» глав региональной власти в
осуществлении автономного субнационального авторитаризма [Hale, 2003;
Scott, 1969; Stokes, 2005]. Кроме того, следует отметить так называемый
«парадокс состоятельности»: чем выше доступ к ресурсам патронажа имеет
власть, тем выше ее издержки по обеспечению контроля над доступом к ним
[Hartlyn, McCoy, Mustillo, 2008].
Следует признать, что концепция «контроля границ» уделяет слабое
внимание центр-региональным институтам и связям, рассматривая данные
интеракции как необходимый минимум для поддержания механизмов
воспроизводства и стабильности режима.
Исследования, посвященные собственно институциональному балансу
Центра и регионов возможно разделить на несколько кластеров в
зависимости от признания важности тех или иных механизмов: фискальный
федерализм, партийное строительство и кадровая политика.
Рассматривая первый кластер, начнем с того, что компаративистов как
политологов в отличие от экономистов в первую очередь интересует вопрос
о политических последствиях перераспределительной политики Центра, но
вопрос о целях при распределении трансфертов имеет различные ответы. В
основном
–
это
электоральная,
законодательная
поддержка
сверхпредставленных регионов4 в парламенте, а также поддержание
политического порядка. С другой стороны, общим местом является
утилитарная природа данных эффектов для общенационального центра –
удержание власти.
В наиболее явном виде данная позиция представлена в концепции
рантьеризма. К.Джервасони изучает сосуществование субнациональных
режимов
различного
уровня
демократичности
в
рамках
единого
общенационального режима в попытках систематического объяснения
наблюдаемых вариаций, в отличие от проведенных ранее кейс-стади (в
Имеются в виду различия в размерах округа, т.е. отношению количества мандатов к количеству
избирателей.
43
4
частности, это указанные выше работы Э.Гибсона и Дж.Херрманн).
Рантьеризм напрямую проистекает из фискального федерализма «в тех
случаях, если регионы получают трансферты значительно превышающие их
собственные (потенциальные) доходы от налогообложения» [Gervasoni, 2010:
309]. Логика К. Джервасони состоит в том, что если региональная власть
получает доходы в основном от налогообложения населения и бизнеса,
возникает
зависимость
«резидентов».
В
случае
совокупного
получения
дохода
основного
бюджета
дохода
от
доходов
бюджета
от
трансфертов центрального правительства региональная власть увеличивает
свои возможности по расширению сетей патронажа, ставя в зависимое
положение не только работников бюджетной сферы, но и СМИ, а также
местный бизнес [Ibid: 307].
В такой ситуации средний класс и бизнес, являющиеся движущей
силой демократизации и создающий основу для политической конкуренции и
роста качества институтов вынуждены поддерживать действующую власть в
надежде включения в патронажные сети и процесс распределения ренты, а
критика в отношении власти и требования населения закономерно
снижаются, так как, помимо прочего, высокий уровень межбюджетных
фискальных доходов позволяет региональной власти использовать более
низкое
налогообложение.
Политическим
последствием
регионального
рантьеризма является рост авторитаризма, способного транслировать на
региональный
уровень
электоральную
поддержку
и
обеспечивать
политический порядок. Кроме того, извлечение ренты приводит к снижению
качества институтов: как утверждают А.Ю.Мельвиль и М.Г. Миронюк, рента
укрепляет власть автократов и обеспечивает политическую стабильность, но
при этом не повышает качество институтов, что в конечно счет может
обернуться крахом политической монополии, поэтому автократам нужны
хорошие, качественные институты [Melville, Mironyuk, 2015; Ghandi,
Przeworski, 2007].
44
Ф. Желиню и С. Дюбе углубляют видение перераспределительной
политики утверждая, что уровень трансфертов объясняется не столько
объективными социально экономическими переменными или электоральной
поддержкой (хотя они значимы в отличие от модели К. Джервасони), а
скорее
представительством
в
нижней
палате
парламента
лояльных
действующей федеральной власти провинций [Gélineau, Dubé, 2005]. Авторы
приходят к интересному выводу о том, что распределение трансфертов в
основном
определяется
влиянием
лояльных
депутатов
федерального
парламента, а не губернатора или президента.
Э. Кальво и М. Мурилло идут еще дальше и обращают внимание на
проблему отсутствия внимания в литературе, посвященной клиентелизму,
относительно качеств конституэнтов различных партий и различий в
эффективности патронажа со стороны первых. Утверждается, что данный
факт определяет различные стратегии в распределении ресурсов: «целевые
расходы не всегда позволяют извлекать патронам одинаковую прибыль»
[Calvo, Murillo, 2004: 743]. Авторы исходят из посылки, что патронажные
расходы
являются
распределительным
инструментом
в
пользу
малообеспеченных слоев населения. При этом, более эффективным является
финансирование менее квалифицированного (с меньшей заработной платой)
электората, т.к. он является более чувствительным к трансфертам,
распределяемым в рамках сетей патронажа [Ibid: 745]. В данном случае
патроны имеют две опции: увеличение заработной платы и расширение
штата сотрудников. В каком случае используется та или иная опция? При
отсутствии сформированных связей между патроном и клиентами может
максимизировать свою поддержку как за счет увеличения заработных плат,
так и за счет увеличения размера государственного сектора на рынке труда,
т.е. найма дополнительной рабочей силы [Ibid].
Несмотря на указанные недостатки в виде слабой отдачи со стороны
высококвалифицированного электората для партий, ориентирующихся на
более бедные слои населения, патронаж выполняет роль стабилизации
45
электоральных
коалиций,
посредством
формирования
устойчивых
предпочтений относительно будущих расходов [Diaz-Cayeros, Estevez,
Magaloni, 2007]. С другой стороны, некоторые исследователи считают, что
патронаж
не
вырабатывает
устойчивых
связей,
а
формирует
инструментальный тип голосования [Stokes, Medina, 2004]. Относительное
единство в данном вопросе отсутствует.
Рассматривая кейс Аргентины, Кальво и Мурилло выделяют три
параметра, которые дают преимущество Перонистам в осуществлении
патронажа [Calvo, Murillo, 2004: 747]:
1. Географическое распределение электората.
2. Мажоритарная электоральная система в сочетании со сверх
представительством в парламенте малонаселенных округов.
3. Федеральные фискальные институты благоприятствуют более
бедным
провинциям
(в
которых
сосредоточен
электорат
Перонистов).
Существует в данном кластере работ и раскол по поводу техники
измерения. Указанные выше исследования рассматривают валовой объем
федеральных трансфертов, в то время как А.Бонвеччи и Г.Лодола
демонстрируют
необходимость
дискреционные
и
разделения
недискреционные
финансовых
[Bonvecchi,
Lodola,
потоков
2011:
на
179].
Утверждается, что недискреционнные трансферты влияют на избирателей с
целью
повышения
электоральной
поддержки,
минуя
оппозиционных
губернаторов, в то время как дискреционные направлены на выстраивание
коалиционных отношений с лояльными главами регионов.
В литературе имплицитно подразумевается, что более высокие уровни
управления обладают большей свободой в распределении финансовых
средств.
Тем
самым,
при
исследовании
политических
последствий
межбюджетных отношений ученые пренебрегают их институциональной
структурой, поэтому Бовеччи и Лодола выдвигают гипотезу, согласно
которой институты распределения трансфертов определяют различия в
46
предпочтениях: президент склонен предпочитать свободу в распределении
средств, в то время как губернаторы – гарантии обеспечения финансовых
потоков (security in transfer reception), которые на региональном уровне в
гораздо большей степени необходимы для стабилизации власти [Ibid: 186].
В отличие от предшествующих исследований, Бонвеччи и Лодола
удалось выявить, что межбюджетные трансферты влияют не все уровни
электоральных кампаний, а лишь только на показатель провластной партии
на региональных выборах. Таким образом, дискреционные трансферты
позволяют центральной власти укреплять позиции партии в регионах, не
увеличивая при этом возможности оппозиционных губернаторов.
Последний вывод приводит нас к подходам, указывающим на важность
партий
и
политической
обеспечивающих
сплоченности
центр-региональный
элиты
баланс.
как
Одной
институтов,
из
наиболее
авторитетных концепций в данной сфере является соревновательный
авторитаризм.
Траектории
трансформации
здесь
объясняются
либо
внешними связями, либо организационной мощью инкумбента (incumbent′s
capacity). С точки зрения России валидным является второй фактор, т.е.
способность правящей группы контролировать гражданское общество,
кооптировать или разделять оппозицию, подавлять протесты, а также влиять
на исход выборов. В свою очередь, организационная мощь правящей группы
по мнению Левицки и Вэя зависит от размера силовых ресурсов (армия,
спецслужбы), а также от уровня развития «партии власти», ее размера
(степени территориального проникновения и развития инфраструктуры) и
уровня сплоченности [Levitsky, Way: 2002]. Теоретики соревновательного
авторитаризма отмечают, что наиболее распространенным и одновременно
самым слабым источником сплоченности является патронаж.
Третий кластер исследований взаимовлияния рассматривает кадровую
политику как основной механизм получения Центром необходимых
политических результатов.
47
Данный аспект получил широкое распространение в связи проблемой
«принципал-агент», разработанной в рамках политэкономического подхода
[Егоров, Сонин, 2008; Robinson, Verdier, 2002; Shapiro, Stiglitz, 1984;
Wintrobe, 2000]. В своем классическом виде суть проблемы заключается в
наличии информационной асимметрии [Норт, 1997], благодаря которой агент
повышает собственную полезность в рамках отношений со своим патроном.
Последний, в свою очередь, вынужден увеличивать издержки с целью
сохранения необходимого уровня контроля над агентом.
В сравнительной политологии данный подход нашел свое отражение
как в межстрановых [Асемоглу, Робинсон, 2015], так и в кросс-региональных
[Tullock, 1987] исследованиях. И в первом, и во втором случае в центре
внимания оказывается проблема соотношения лояльности и компетенции,
которая в основном изучается на примере персоналистских авторитарных
режимов, где отношения «принципал-агент» наиболее явно выражены в силу
наличия, т.н. «дилеммы диктатора» [Wintrobe, 2000].
Как отмечают Егоров и Сонин, наиболее приемлемой стратегией для
диктатора является назначение некомпетентных и высоко лояльных
чиновников, которые не имеют возможности адекватно оценить последствия
включения в заговор против своего патрона [Егоров, Сонин, 2008: 37]. Из
аналогичной посылки исходят Б. Буэно де Мескита и коллеги, утверждая, что
переход на сторону участников государственного переворота обусловлен
вероятностью вхождения в выигрышную коалицию в будущем [Mesquita,
Morrow, Siverson, Smith, 2002].
При исследовании центр-регионального политического баланса в
партийных авторитарных подтверждается гипотеза о привлекательности
кооптации как механизма, доступного в том случае, если издержки репрессии
высоки
[Пшеворский,
2000].
Ю.Шенг,
изучая
проблему
влияния
субнациональных режимов на устойчивость авторитарного правления,
приходит к выводу о том, что в однопартийном режиме центральное
правительство будет стремиться кооптировать глав наиболее богатых
48
регионов и потенциально менее лояльных регионов, для облегчения процесса
извлечения ренты (ресурсов и налогов) [Sheng, 2009: 71]. Данные регионы
при
этом,
в
случае
Китая,
являются
экспорт
ориентированными,
густонаселенными, урбанизированными. Также важна кооптация и регионов
компактного проживания этнических меньшинств. Кооптация по мнению
автора является наиболее предпочтительной по трем причинам [Ibid: 75-76]:
- в случае отсутствия электоральных механизмов кооптированные главы
регионов в первую очередь подотчетны центральным властям, а не
населению;
- кооптированные акторы, скорее всего, будут поддерживать линию
правительства
и
в
случае
политического
курса
выравнивается
информационная
выступят
конфликтов
на
его
по
осуществлению
стороне,
асимметрия,
тем
самым,
характерная
для
отношений «принципал-агент»;
- национальные лидеры имею возможность сохранения численного
доминирования в органе кооптирования, за счет чего возможно
заблокировать трансляцию неприемлемых региональных интересов.
В электоралистских режимах стимулы центра и регионов отличны от
однопартийных. Дж.О.Ройтер и Г.Робертсон утверждают, что преследуя цель
победы на выборах, общенациональная власть стремится назначать в
регионы лидеров, способных обеспечить необходимый результат. Как
следствие, сосредоточение на электоральных задачах может привести к
снижению эффективности власти (good governance) как составной части и
подрыву политической стабильности [Reuter, Robertson, 2012: 1024].
Рассмотренные в данном параграфе подходы так или иначе указывают
на наличие влияния и взаимовлияния общенационального и региональных
политических режимов, однако присутствуют исследования, к которых связь
не была обнаружена. А.Монтеро представил радикальный взгляд на
проблему взаимовлияния центра и регионов: субнациональные режимы при
ряде условий имеют возможность эволюционировать только под влиянием
49
внутрирегиональных факторов [Montero, 2010]. Причиной этому является
рассмотрение территории как объекта конфликта, а не как фактора. В первом
случае фокус анализа закономерно падает на экзогенные по отношению к
региону факторы. А.Монтеро предлагает учитывать пространственное
измерение. Аргументация состоит в том, что даже имея достаточную
финансовую
поддержку
региональные
со
лидеры
стороны
имеют
национального
некоторую
правительства,
устойчивую
структуру
возможностей по их распределению в рамках патронажных сетей – это такие
факторы как демография, уровень развития, коммуникации и концентрация
ресурсов. Поэтому вывод Диаса-Кайероса и коллег о том, что авторитаризм
является устойчивым, если он имеет возможность изолировать своих
клиентов, контролировать их электоральное поведение и эффективно
угрожать им в случае, если они отказываются продавать свои голоса,
означает в том числе самодостаточность, внутреннюю логику эволюции
режима на субнациональном уровне [Diaz-Cayeros, Estevez, Magaloni, 2007].
Анализ
литературы
общенациональный
и
сравнительных
региональные
институционализированные
каналы
исследований
политические
влияния
и
показал,
режимы
что
имеют
взаимовлияния.
В
федеративных государствах, где присутствуют прямые выборы губернаторов
институты влияния в большей степени концентрируются вокруг финансовых
потоков со стороны Центра, а также политической поддержки глав регионов
в обмен на мобилизацию электоральной или законодательной поддержки.
Интересно, что данная закономерность была выявлена на примере сочетания
демократии на национальном уровне и авторитарных анклавов, сохранение
которых, в том числе, выгодно федеральной власти, однако и в случае
сосуществования
гибридных
режимов
различного
уровня
возможно
утверждать, что данная логика будет иметь силу, т.к. утилитарная
потребность сохранения власти здесь еще выше.
В рамках централизованного федерализма и при отсутствии прямых
выборов глав регионов нельзя не учитывать центр-региональную систему
50
патронажа,
механизмы
обеспечения
лояльности
и
эффективности
губернаторов в электоральном и управленческом смысле.
Таким образом, федеральный центр обладает достаточно широким
набором инструментов влияния. Это характерно как для гибридных, так и
для
демократизирующихся
режимов,
а
также
консолидированных
демократий. Центр обладает как минимум тремя инструментами: кадровая
политика, регулирование межбюджетных отношений и стратегической
партнерство в электоральных кампаниях. При этом зачастую, на первый план
выходит эффективность данных инструментов – будь то эффективность
политического курса, контроля или получения голосов на выборах Данные
принципы возможно признать универсальными относительно различных
типов политических режимов.
51
ГЛАВА II. ЦЕНТР И РЕГИОНЫ РОССИИ В СИСТЕМЕ
ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
Эволюция отношений федерального центра и регионов: от
2.1
стихийной децентрализации к рецентрализации
Характерной особенностью российской политики в новейший период
является
высокая
политических
степень
институтов
интенсивности
и
преобразований
конфигураций
акторов,
в
основных
том
числе
региональных. В целях выявления причин и следствий таких изменений в
данном параграфе предполагается изучение основных предпосылок, задач и
этапов политики рецентрализации в России в 2000-е гг.
Краткое рассмотрение эволюции взаимоотношений Центра и регионов
в 90-е гг. позволит проанализировать логику последующих реформ, а также
выявить возможные “тропы зависимости”. В данной связи целесообразно
рассматривать политику децентрализации сквозь призму характерных этапов
[Туровский, 2007: 227-261]:
- 1991-1995 гг. - модель территориального асимметричного баланса;
- 1996-2000
гг.
-
российский
вариант
модели
американского
федерализма.
Характеристика
первого
этапа
отражает
превалирование
в
региональной политике практик, являющихся своеобразным “наследием”
СССР:
контроль
посредством
президентских
указов,
назначение
региональных глав и полномочных представителей. Это релевантно в
отношении регионов-средняков (в экономическом, этнокультурном и
географическом плане), в то время как национальные республики Северного
Кавказа, Поволжья и южной Сибири демонстрируют значительный уровень
автономии.
Период с 1991 по 1993 гг. характеризуется максимальной степенью
неопределенности, поэтому логичным является позиция отечественных
52
исследователей о модели с “открытым финалом”, что позволяет говорить о
минимальной возможности единого “пути” региональных режимов [Гельман,
1998: 103]. Согласно Конституции 1993 г, в России имеется два уровня
власти: как федеральный, так и региональный, при этом местное
самоуправление не входит в систему госвласти и устанавливается регионами
самостоятельно, согласно конституционным основам.
В рамках Основного закона РФ также определены общие принципы
организации институтов государственной власти для регионов:
- верховенство федеральных законов;
- следование системе разделения властей;
- разграничение предметов ведения и полномочий между федерацией
и субъектами.
Следовательно, строение регионального уровня власти в начале 1990-х.
гг. предстояло определить самим субъектам РФ, что указывает на мощный
импульс к диверсификации региональных политических режимов.
В
подавляющем большинстве случаев региональные системы дублировали
федеральную по таким параметрам как: доминирование исполнительной
власти, глава которой подписывает и обнародует законы, обладает правом
вето
по
отношению
к
принимаемым
легислатурой
законопроектам,
формирует правительство и пр. В итоге значительное количество мер
федерального центра, которые в период 1991-1993 гг. работали в его пользу,
в последующий этап следует рассматривать как препятствие на пути
построения федеративных отношений. Это такие меры как [Вартумян, 2005:
68]:
- отказ от срочных выборов губернаторов в РСФСР, следствием чего
стало устранение политической конкуренции;
- уменьшение состава законодательных (представительных) органов
региона;
- на постоянной основе могли работать не более 40% депутатов,
следствием чего стало неравенство их статусов и ресурсов;
53
- введение мажоритарной избирательной системы в регионах, как
фактор ослабления партийной системы.
Политическая и экономическая слабость Центра определила стратегию
снижения собственных издержек за счет выстраивания институциональной
структуры (параллельной формально закрепленным в Конституции) в виде
«системы персонифицированных обменов» [Панов, 2006]. Начало данному
процессу было положено еще на первом этапе децентрализации, а в 1994 г.
институционализация «торга» (как одного из типов «обменов») начала
оформляться в виде подписания двусторонних соглашений (первое - с
Татарстаном). Другими словами, период основного «торга» приходится не на
середину, а на начало 1990-х гг. Двусторонние соглашения стали публичным
отражением непубличных практик и их формальным закреплением [Солник,
1995; Stoner-Weiss, 2004].
Институционализация
персонифицированных
обменов
в
России
позволила Центру в 1990-е гг. снизить собственные издержки по контролю и
управлению региональными процессами, но избавиться от информационной
асимметрии не удалось. Выгоды получала, в том числе, и региональная
власть, закрепляя за собой управление собственными бюджетами и
определяя «правила игры» с группами интересов в своем регионе.
В научной литературе можно найти не один аргумент в пользу
«интерактивного», договорного подхода при выстраивании федеративных
отношений. Ряд зарубежных и отечественных авторов считают систему
договоров основой подлинного федерализма [Панкевич, 2008; Riker, 1964].
Однако своеобразным препятствием выстраивания гармоничной, а, главное,
эффективной формы отношений «центр-регионы» стал гипертрофированный
характер персонификации на фоне слабо развитого межрегионального
сотрудничества.
асимметрии,
Это
закрепило
способствовало
нарастание
становлению
социально-экономической
моноцентричных
либо
стремящихся к моноцентризму режимов в большинстве регионов России.
Кроме того, система договорного федерализма предполагает публичный
54
характер взаимодействия представителей федерального и регионального
уровней. В случае же российских практик 1990-х гг. налицо преобладание
непубличных интеракций.
Институт персонифицированных обменов стал причиной отсутствия
унификации центр-региональных интеракций. На уровне стратегий и практик
со стороны Центра преобладали «уступки и лавирования, результатом чего
стала партикулярная система отношений с распределением привилегий и
трансфертов за лояльность или в расчете на будущую лояльность»
[Смирнягин, 2010: 50]. Этот фактор, как мы увидим позже, сохранит свое
влияние и в течение 2000-х гг. и предопределит ход и характер ряда реформ.
Успешная централизация предполагает преобладание универсальных
норм и отношений, отсутствие привилегий. Институт «торга» в 1990-е гг.,
напротив, в сочетании с нестыковками региональных законодательств с
федеральным
определил
своеобразное
проблемное
поле
в
виде
двухуровневой системы партикулярных «правил игры» - Центра с регионами
и властей субъектов РФ с региональными акторами.
В итоге, к середине 1990-х гг. четко обозначили себя следующие
тенденции взаимоотношений федерального центра и регионов в России:
1. Передача
ряда
полномочий
регионам
–
политических,
экономических, административных, - причем в разных пропорциях,
но в целом по общему принципу – «в обмен на лояльность».
2. Снижение степени контроля над политическими процессами в
регионах. Степень варьируемости данного признака также различна
от региона к региону.
3. Региональные акторы становятся значимыми на федеральном
уровне, а их коалиция образует «группу вето».
Солидаризируясь с рядом исследователей, непосредственные причины
централизации возможно усмотреть в изменениях конъюнктуры, в которой
издержки Центра начали расти, тем самым существующие институты
становились неэффективными:
55
- кризис 1998 г. обозначил упадочное состояние системы отношений
«Центр-регионы», трансформировал предпочтения как граждан, так
и ведущих политиков в отношении существующей модели
региональной политики [Митрохин, 2001];
- рост мировых цен на углеводороды и постепенное восстановление
экономики, сопровождающееся экспансией федеральных бизнесгрупп в регионы [Зубаревич, 2002];
- поражение альянса региональных элит (блока «Отечество-Вся
Россия») на парламентских выборах 1999 г. [Hale, 2006].
Политика централизации стала рациональным ответом в изменившихся
условиях и ее основные цели лежали в области преобразования, поворота
вспять основных эффектов функционирования институтов, выстроенных в
1990-е гг.: сформировалась потребность детализации и регламентирования
полномочий и структуры региональных органов власти, выстраивания
отношений на основании общих принципов, установления эффективной
системы контроля над регионами и пр.
Первоочередной задачей федерального центра явилось восстановление
контроля над политическими процессами в регионах. С точки зрения
институционализма рационального выбора такая стратегия является более
чем оправданной: обладание информацией и снижение стоимости ее
получения является непременным условием институционализации новых
«правил игры».
Второй
кластер
институциональных
задач
нашел
преобразований
свое
середины
отражение
2000-х
гг.
в
серии
и
связан
повышением управляемости регионами:
- изменением конфигурации региональных элит - их устранением из
федерального поля политики;
- концентрация экономических ресурсов, в первую очередь в сфере
межбюджетных отношений;
56
- выстраивание благоприятной конъюнктуры для экспансии ведущих
госкорпораций в субъекты РФ.
Ход и характер данных реформ указывает на нормативный подход со
стороны правительства, который не отражает особенности и потребности
общества [Кынев, 2006: 146]. Основной массив преобразований продиктован
интересами Центра и в ущерб интересам регионов, в ущерб развитию того же
межрегионального сотрудничества.
Таким образом, актуальное состояние отношений Центра и регионов в
значительной степени обусловлено предыдущими этапами генезиса, которые
задают рамочные условия для проведения реформ и институционализации
новых практик. Политика «нового централизма» в России стала актуальной
задачей в ситуации неэффективных институтов.
Российская централизация 2000-х гг. обоснована усиливающейся
неэффективностью институтов, в том числе и государства. В этой связи
следует согласиться с тезисом о рецентрализации как составной части более
широких
процессов
–
консолидации
государства
и
формирования
моноцентричного режима [Гельман, 2006: 93]. С другой стороны, российская
действительность не отражает общих закономерностей, так как последние
два
процесса
функционально
свидетельствуют,
например,
не
связаны
друг
исследования
с
другом,
о
чем
децентрализации
в
Великобритании, Италии, Франции [Холлис, Плоккер, 1995; Leach, 1998;
Negrier, 1999].
С точки зрения задач Центра возможно выделение следующих этапов
централизации 2000-х гг.:
1. Начало 2000 г. – конец 2001 г. Этап восстановления контроля над
политическими процессами в регионах.
2. 2002 – 2005 гг. Период институциональных преобразований.
3. 2005
– 2011
гг. Этап проявления
эффектов и
последствий
централизации.
57
В
рассматриваемый
период
политика
«нового
централизма»
воплотилась в серии следующих преобразований (табл. 1):
Таблица 1. Реформы российской централизации в 2000-е гг.
Направление
централизации
Территориальная
организация
Распределение
обязательств и
полномочий
Институты участия
Институты
централизованного
контроля и
вмешательства
С
большой
Реформа
Создание Федеральных округов Российской
Федерации в соответствии с Указом Президента
России В.В. Путина №849 «О полномочном
представителе Президента Российской Федерации
в федеральном округе»
Унификации органов региональной власти принятие ФЗ "Об общих принципах организации
законодательных
(представительных)
и
исполнительных органов государственной власти
субъектов Российской Федерации"
1.Изменение порядка формирования Совета
Федерации;
2.Реформа избирательной системы – переход на
пропорциональную в ГД РФ, а также на
смешанную
в
региональных
органах
законодательной
власти,
хронологическая
унификация дат выборов в субъектах РФ, отмена
региональных партий
1.Возврат
территориальных
отделений
федеральных
ведомств
(МВД,ФСБ…)
под
контроль Центра
2.Введение
порядка
«мягкого
назначения»
Президентом РФ высших должностных лиц
субъектов Федерации
3.Бюджетная реформа.
долей
условности
соотнесена
реформа
«мягкого
назначения» (или «наделения полномочиями») глав субъектов федерации и
бюджетной системы, но такой выбор был обусловлен моделью эволюции
региональных политических режимов, используемой в данном исследовании
58
(измерение
«зависимость»).
Российская
институты
межрегиональной
централизация
кооперации
в
силу
не
их
затронула
практической
неразвитости, обусловленной выстраиваемой системой партикулярных
отношений на протяжении 1990-х гг.
Одним из основных преобразований в начала 2000-х гг. стало
реформирование института полномочных представителей президента, что, по
сути, составляет основу первого этапа централизации. В течение 1990-х гг.
закрепилась
аффилиация
полпредов
региональными
властями,
а
следовательно, их бесполезность для задач Центра [Афанасьев, 2006: 12]. В
связи с этим были расширены функции полномочных представителей
(контроль, координация, медиация, согласование кандидатур госслужбы и
т.д.), а также закреплены зоны ответственности (федеральные округа).
Создание федеральных округов определило более высокий статус полпредов
по сравнению с губернаторами. Обладая функциями контроля, координатора
и медиатора, они действительно способствовали достижению целей
федерального Центра.
С другой стороны, оказав краткосрочный эффект, данный институт уже
к 2004-2005 гг. начинает терять свое влияние. Во-первых, основные причины
такой тенденции находятся в сфере формальной организации института
полпредов: отсутствие распорядительных функций [Туровский, 2007: 245248]. В логике неоинституционального подхода это выражается в отсутствии
возможности
(полномочий)
применения
механизмов
принуждения
и
наказания. Это привело бы к возникновению как новых сильных
политических игроков, так и нового уровня государственного управления.
Так что же, тем не менее, способствовало относительной эффективности
реформы? Ответ на данный вопрос - в трансформации стимулов и
предпочтений региональных акторов. Возрастная структура региональной
элиты на рубеже 1990-2000-х гг. указывает на то, что политикоуправленческие компетенции значительной ее части были сформированы в
брежневскую эпоху либо в период «перестройки» [Баранов, 2005;
59
Крыштановская, 2005]. Тем самым, пример эффективного советского
порядка
в
сочетании
со
склонностью
восприятия
управления
как
иерархизированного процесса (вплоть до муниципалитетов) стал важно
предпосылкой для отказа от автономии (а главное - ответственности)
региональных акторов.
Реформирование
органов
региональной
власти,
хронологически
являясь одним из первых в ряду преобразований, имело своей целью
унификацию (на сколько это возможно в РФ) субнациональных политий,
регламентацию взаимоотношения ветвей власти как внутри региона, так и с
Центром, определение экономической основы и полномочий субъектов
федерации. Другими словами, изменение формальных «правил игры»
представляло собой попытку более детализированного, чем в Конституции,
обоснования выбора альтернатив.
Результат
преобразований
продемонстрировал
высокую
степень
сокращения институционального разнообразия в регионах. Так в контексте
1990-х гг. результаты типологизации региональных режимов В.Я.Гельмана
характеризовались широким разнообразием, однако в 2000-е гг. модель
практически потеряла свой эвристический потенциал [Гельман, 1998: 105106]. С другой стороны, как показывает анализ ФЗ «Об общих принципах
организации…», важнейший параметр взаимоотношений федеральной власти
с субъектом федерации, разграничение предметов ведения, по сути, остался
без детализации, определяясь «Конституцией РФ, Федеративным договором
и иными договорами о разграничении предметов ведения и полномочий…»
(ст. 1.5). Значение Федеративного договора для политиков в практической
деятельности значительно снизилось в 2000-е гг. [Смирнягин, 2010: 52], что
оставляет возможность детализации взаимных полномочий лишь на уровне
«иных договоров», не обязательно затрагивающих все субъекты РФ (т.к.
этого не указано в законе), а значит не претендующими на универсальность.
Согласно
закону,
глава
исполнительной
власти
региона
стал
именоваться высшим должностным лицом субъекта РФ, а пакет поправок,
60
инициированный
В.Путиным
предупреждения
и
в
мае
2001
приостановления
г.,
внес
возможность
Президентом
деятельности
региональных органов власти в случае установленного судом факта принятия
нормативного акта, противоречащего федеральному законодательству (ст.
9.2), а согласно поправке от 17 июня 2007 г. такие полномочия получил и
глава исполнительной власти. Следовательно, данные меры не ослабили
региональный
монополизм,
а
наоборот
усилили
его,
укрепив
и
консолидировав исполнительную власть в регионе и сформировав ее
институциональную связку с президентом на партикулярной основе.
Централизация
в
сфере
институтов
участия
регионов
на
общенациональном уровне воплотилась в реформе Совета Федерации.
Замена глав регионов и глав региональных легислатур на их назначенцев
позволила [Ортунг, 2010: 86-88]:
- устранить региональных лидеров из политики федерального
уровня;
- ослабить
трансляцию
возможности
интересов
непосредственного
как
за
счет
отсутствия
представительства,
так
и
ослабления связи сенатора с регионом за счет работы на
постоянной основе.
Более неоднозначные результаты получены в ходе реализации реформ
в
сфере
электорального
процесса.
Следуя
российскому
политологу
А.Кыневу, можно выделить три этапа осуществления реформирования
партийных и электоральных систем в регионах [Кынев, 2006: 149-154]:
- 2001 – 2005 гг. – первоначальное изменение законодательства:
отмена
региональных
избирательной
регистрационных
системы,
партий,
введение
усиление
роли
органов,
введение
смешанной
контрольных
и
государственного
финансирования;
- 2005 - лето 2006 гг. – отмена избирательных блоков, повышение
заградительных барьеров;
61
- лето 2006 - 2010 - дальнейшее ужесточение законодательства.
Практики портостроительства и электоральные процессы в российских
регионах демонстрируют высокий уровень резистентности и адаптации
акторов
к
новым
избирательных
условиям.
прав…»,
Так
закон
согласно
«Об
которому
основных
введена
гарантиях
смешанная
электоральная система, был принят в 2002 г., а указанная мера вступала в
обязательную силу 14 июля 2003 г. Ни один регион не ввел новую систему
раньше положенного срока, более того, инструменты и возможности Центра
оказались
недостаточны
для
влияния
на
субъекты,
буквально
«проскочившие» в новый электоральных цикл (весной 2003 г.) по старой
системе (Башкортостан, Дагестан, Санкт-Петербург, Саратовская обл. и др.),
а в Корякском АО региональное законодательство не было приведено в
соответствие и к региональным декабрьским выборам того же года.
Но, как показали региональные выборы первого этапа, задачи
федерального центра, выражавшиеся в укреплении федеральных партий
(«Единой России» прежде всего) в регионах, были достигнуты лишь отчасти.
Губернаторы как ведущие акторы, стараясь минимизировать собственные
издержки,
в
электоральных
кампаниях
проявляли
склонность
к
диверсификации ресурсов (кампании 2004 г. в Амурской, Архангельской,
Магаданской обл. и др.).
На недостаточный уровень политических ресурсов указывает и
повышение уровня административного давления на рубеже 2004-2005 гг.:
массовые
отказы
в
регистрации
были
зафиксированы
в
Брянской,
Воронежской, Магаданской областях.
Второй этап реформирования партийной и электоральной систем тесно
связан с реформой «мягкого назначения» глав субъектов федерации. Как
показывают преобразования, для Центра было важно установить тесную
связку между «Единой Россией» и главами региональной исполнительной
власти для сосредоточения дефицитных ресурсов в партии.
62
Бюджетная реформа при первом приближении является одной из
наиболее благополучных в отношении стратегических задач Центра. Как
отмечает ряд исследователей, регионы постепенно в течение 2000-х гг.
снижают свою финансовую самостоятельность [Чернявский, Вартапетов,
2003;
Швецов,
2008].
К
2006
г.
федеральному
центру
удалось
сконцентрировать около 60 % всех бюджетных средств.
С другой стороны, в ситуации превалирования неформальных
институтов элементы бюджетной политики входят во взаимодействие с
эффектами других реформ централизации, например, регионы-доноры
сохранили возможность «торга» с Центром по поводу распределения средств.
Об этом мы можем судить по национальным проектам, а также по особым
экономическим зонам. Бюджетная политика в России отнюдь не стала более
унифицированной.
Таким образом, централизация 2000-х гг. в России имела в качестве
основной детерминанты генезис отношений между Центром и регионами в
предшествующий период, и в целом была актуализирована необходимостью
усиления контроля над регионами и перераспределением полномочий. В
свою очередь, данные стратегические задачи воплотились в комплексе мер
административно-территориального,
институционального,
правового
и
управленческого характера и имели положительные последствия для Центра,
а по ряду вопросов – для регионов (устойчивость финансовых потоков,
ликвидация выборов глав исполнительной власти как неопределенности –
личная / корпоративная цель и др.).
2.2
Кадровая политика федерального центра: закономерности в
реформе «мягкого назначения» глав регионов
О переходе к новому порядку формирования корпуса глав регионов
было объявлено после трагедии в Беслане в сентябре 2004 г., где в результате
захвата заложников исламистскими радикалами погибло более 330 человек.
63
Официальное
обоснование
реформы,
тем
самым,
заключалось
в
необходимости обеспечения целостности страны со ссылкой на 77 ст.
Конституции, определяющую систему исполнительной власти как единую и
соподчиненную [Вступительное слово…, 2004].
С другой стороны, к данному периоду стали проявлять свою
электоральную и консолидационную неэффективность протеже Кремля, в
середине 2000-х гг. все еще сохранялся так называемый «красный пояс»
региональных режимов, в которых значимую роль играли коммунисты как в
законодательной, так и исполнительной власти5. Весной 2004 г. на
губернаторских выборах в Архангельской области поддерживаемый «Единой
Россией» действующий губернатор А. Ефремов проиграл во втором туре
директору местного молокозавода Н. Киселеву, в Алтайском крае одержал
победу известный юморист М. Евдокимов, а в Рязанской области Игорь
Морозов уступил члену партии «Родина» генералу-полковнику Г. Шпаку.
Годом ранее ставленник федеральной власти Н. Карпенко проиграл выборы в
Магаданской области.
Новый порядок наделения полномочиями глав регионов помимо
ликвидации электоральных рисков определил более высокую степень
контроля и управляемости со стороны Центра, ведь для отстранения главы
субъекта федерации стало достаточно лишь утраты доверия президента.
Интересно, что и сами главы выступили за изменение порядка формирования
исполнительной власти в регионах. Как отмечает В. Иванов, вероятно,
губернаторы поддержали предложение Кремля в связи с тем, что боялись
проиграть или устали избираться [Иванов, 2006: 182]. Порядок наделения
полномочиями, в свою очередь, не предусматривал ограничения по срокам
нахождения у власти.
Изначально процедура отбора кандидатур на должность глав регионов
принадлежала полпредам, на затем в рамках развертывания курса на
О специфике внутриэлитных отношений в период централизации в регионе «красного пояса»
см.: [Гайворонский, 2014].
64
5
строительство партийного авторитаризма [Кынев, 2006], данная прерогатива
перешла в руки партии, получившей наибольшее количество мест при
распределении мандатов по результатам региональных парламентских
выборов (читай: «Единой России»). Как и в случае с полпредами, так и с
партией, большинство кандидатур являлись креатурами Кремля, хотя как уже
было отмечено выше, в некоторых случаях влияние оказывали и полпреды
(случай назначения М. Меня в Ивановской области, С. Меняйло в Крыму и
т.д.) и отдельные бизнес-группы, встроенные в правящую политикоэкономическую коалицию (известно, что губернатор Иркутской области С.
Ерощенко – друг олигарха М. Прохорова, В. Назаров в Омской области –
ставленник «Газпрома», Л. Кузнецов в Красноярском крае – «Норильского
никеля»).
Рассмотрим динамику и структуру практик наделения полномочиями
глав регионов. В целом можно согласиться с российским регионалистом Р.Ф.
Туровским, который выделяет три этапа в рамках практики назначаемых
губернаторов в период 2005 - начало 2009 гг. [Туровский, 2009b: 72]:
- инерционный
–
характеризуется
доминированием
модели
постановки «вопроса о доверии» (2005 - 2007 гг.);
- экспериментальный (2007 – начало 2008 гг.) – неожиданные
кадровые решения;
- ротационный (2008 - … ) – преобладание модели замены
инкумбента.
На рис. 1. изображены частоты случаев продления полномочий и
ротаций. Действительно, первой особенностью динамики кадровых решений
является преобладание в первом году имплементации реформы продлений
полномочий над ротациями. Данный сценарий в 2005 г. применялся как
минимум в два раза чаще, и процедура состояла в постановке главой региона
вопроса президенту о доверии, большинство из которых было удовлетворено.
Неугодным (как правило, коммунистам и представителям аграрного
лобби), испортившим отношения с Кремлем или местными элитами дали
65
доработать в оставшийся год. Это касается Д.Аяцкова (Саратовская),
В.Стародубцева
(Тульская),
Г.Ходырева
(Нижегородская),
Б.Говорина
(Иркутская), М.Лапшина (Республика Алтай), В.Егорова (Калининградская),
В.Тихонова (Ивановская). С формулировкой «по причине утраты доверия» в
2005 г. бил лишен должности лишь В.Логинов (Корякский АО). В остальном
– по причине болезни (случай В. Кокова в КБР) и смерти (М. Евдокимов,
0
10
20
30
Алтайский край).
2005
2006
2007
2008
2009
Продление полномочий
2010
2011
2012
Ротации
Рис. 1. Частота продления полномочий и ротаций глав регионов
Анализ назначений на первом этапе показывает, что первоочередная
задача Центра сводилась не к ротации глав регионов, а к изменению их
политического статуса. Руководство страны в противном случае не только
рисковало выйти в фазу открытого конфликта в ряде субъектов федерации,
но и банально не обладало достаточным кадровым ресурсом [Там же: 77].
Федеральное руководство не проводило программ кадрового резерва под
данную задачу (т.е. до 2004 г.), в связи с чем распространенной практикой
стало назначение из числа представителей ведущих элитных групп, таких,
например, как группа Ю.Лужкова. Можно сказать, что данная практика
отчасти выполняла и функцию диссоциации данных групп, частичного
ослабления их потенциала в отдельно взятом регионе. По этому поводу среди
66
исследователей присутствует точка зрения относительно того, что эта
специфика кадровой политики идет вразрез задачам модернизации регионов
[Чирикова, 2011: 62].
На первом этапе губернаторы, поставившие вопрос о доверии и
успешно прошедшие соответствующую процедуру, будучи изначально
избранными
населением,
с
одной
стороны,
лишались
возможности
апелляции к гражданам как источнику суверенитета в ситуации ухудшения
отношений с федеральным центром, с другой стороны, статус «наделенного
полномочиями» позволял рассчитывать на поддержку федерального центра,
что весьма важно для регионов-реципиентов в ситуации имплементации
реформы бюджетной системы, и в то же время позволяло снижать уровень
ответственности перед населением.
Экспериментальный
период
следует
скорее
рассматривать
как
переходный этап к ротационному, так как количество замен за весь
изучаемый период наименьшее. Не будем подробно останавливаться на нем.
Указанная выше периодизация была предложена в начале 2009 г.,
однако изучение периода «мягкого назначения» вплоть до его завершения в
2012 г. подтверждает характеристику Р.Ф.Туровским третьего этапа как
ротационного: начиная с 2008 г. ротации доминируют над продлением
полномочий. Этап активных ротаций во многом подчиняется задачам
дальнейшей рецентрализации, упорядочения власти федерального центра на
местах посредством агентов, не связанных с региональным контекстом. Даже
в 2010 г., когда закончились полномочия губернаторов, поставивших вопрос
о доверии в 2005 г., количество ротаций оказалось выше. Примечательно, что
более половины из них (10 из 19) – это те главы, которые ранее прошли
процедуру постановки «вопроса о доверии» в 2005 г.: А. Волков (Еврейская
АО), А. Филипенко (ХМАО), Ю. Неёлов (ЯНАО), К. Илюмжинов
(Калмыкия), В. Торлопов (Коми), М. Шаймиев (Татарстан), Н. Федоров
(Чувашия), А. Чернышев (Оренбургская), В. Чуб (Ростовская), П. Сумин
(Челябинская). Все представленные фигуры имеют характерную общую
67
черту – политическое «долгожительство», т.к. период нахождения у власти
каждого из них составлял порядка 15-20 лет (за некоторым исключением – В.
Торлопов, избранный в 2001 г.). Тем самым, логику
Р.Ф. Туровского
возможно дополнить – доработать дали не только неугодным, но и
относительно лояльным главам.
Особенно на данном этапе выделяются 2008 г., а также 2012 г. как
период последней возможности Центра по оперативной замене глав
регионов, за исключением тех субъектов, где согласно законодательству
региональные парламенты сохранили модель наделения полномочиями, что
нашло свое применение в республиках Северного Кавказа и стратегически
важных нефтеносных автономных округов, где при наличии внутриэлитных
(в АО имеют многоуровневый характер, обусловленный «матрешечной»
административно-территориальной структурой) и этнических (характерно
для Кавказа) размежеваний электоральные кампании могут вносить
значительный элемент дестабилизации.
Так как указанные периоды совпадают с пост-выборными этапами, то
изучение ротационного этапа порождает гипотезу о замене губернатора как
форме наказания за неудовлетворительные результаты «Единой России» на
федеральных
выборах.
Дж.
Ройтер
и
Г.
Робертсон
с
помощью
статистического анализа на примере результатов думских выборов 2007 г.
показали, что данная связь существует [Reuter, Robertson, 2012]. Частично
ими были подтверждены и практики кооптации. Те главы регионов, которые
на последних дореформенных выборах победили с большим преимуществом
имели гораздо меньшую вероятность быть уволенными. Однако последняя
закономерность распространяется только на 2005 и 2006 гг. Кадровая
политика Д. Медведева в ротационный период значительно отличается от
путинской.
Следует отметить, что в целом логика Р.Ф. Туровского совпадает с
выводами Дж. Ройтера и Г. Робертсона о факторах принятия кадровых
решений, с другой стороны, они не учитывают базовые характеристики
68
назначенцев.
Одной
из
таких
характеристик
возможно
отнести
биографическую связь с регионом, в рамках которой предлагается делить
губернаторов на варягов и «местных». Довольно простая схема, так как
возможно
в
качестве
отдельных
групп
выделять
дополнительно
«столичных», «возвращенцев» [Ашихмина, 2007: 25] или добавлять критерии
прохождения через народные выборы и силу региональной элиты
[Подвинцев, 2009], однако с точки зрения поставленных задач достаточно
бинарной оппозиции (она также более удобна и для регрессионного анализа).
С другой стороны, даже выработка бинарных оппозиций представляет
некоторую сложность: например, сложно однозначно классифицировать В.
Матвиенко, В. Чуба, П. Ипатова и др. Это связано с тем, что помимо
критерия времени (в нашем случае – это поколенческий в 15 лет, не
обязательно по рождению) важно также учитывать и место нового главы
региона в структуре политической региональной элиты. Так В. Матвиенко в
основном трудилась на низших номенклатурных уровнях и лишь три года
проработала заместителем председателя Ленинградского горисполкома,
начав затем дипломатическую карьеру; В.Чуб являясь уроженцем Ростовской
области, по факту сделал свою политико-управленческую карьеру за ее
пределами; а П. Ипатов практически не имел политического опыта (депутат
Балаковского муниципального образования), работая в сфере ядерной
энергетики (директор Балаковской АЭС).
Если сильно упрощать общую закономерность принятия решений о
назначении «варяга» или «местного», то регионы можно разбить на
следующие группы [Там же]:
 Национальные республики. Назначаемый глава – «местный»
этнически
и
территориально.
Как
показывают
«рейтинги
политической выживаемости губернаторов», такая модель весьма
эффективна, но лишь благодаря тому и до тех пор, пока
российские
национальные
республики
отличает
жесткий
властный моноцентризм;
69
 Русскоязычные области. Назначаемый глава, начиная с 2008-2009
гг. - преимущественно варяг, слабо встроенный в контекст и
внутриэлитные отношения. Неэффективность его деятельности
не
является
препятствием
для
ротации
в
силу
низких
трансформационных издержек.
В данном исследовании предлагается несколько детализировать общую
картину, предложенную политологом О. Подвинцевым, которая имеет ряд
специфических зон. Рассмотрим динамику кадровых решений Центра в
разрезе четырех типов ротаций: «местный-местный», «местный-варяг»,
0
5
10
«варяг-варяг», «варяг-местный» (рис. 2).
2005
2006
2007
2008
местный-варяг
варяг-варяг
2009
2010
2011
2012
местный-местный
варяг-местный
Рис. 2. Соотношение типов ротаций в губернаторском корпусе
В период 2005-2010 гг. превалирует две схемы. Первая - это замена
местного, как правило, политического долгожителя, на актора также из этого
региона. Да, эти решения преимущественно были приняты относительно
национальных республик, однако следует акцентировать внимание, что
новый глава, как правило, являлся представителем другой группы
региональной элиты, на что, например, указывают случаи Б.Эбзеева в КЧР,
А. Канокова в КБР, Р. Хамитова в Башкортостане.
70
Даже в том случае, когда уходящему главе удавалось пролоббировать
свою кандидатуру, его протеже формировал собственную команду и выходил
из зоны влияния своего патрона, встраиваясь в систему патронажа,
выстроенную федеральной властью. Так произошло в Калмыкии, где К.
Илюмжинову удалось повлиять на принятие решения, в результате чего
новым главой стал А. Орлов. Однако уже в 2011 г. он вышел из зоны влияния
своего предшественника, уволив из правительства региона родного брата К.
Илюмжинова.
Аналогичная закономерность наблюдается и в Татарстане, где
Р.Минниханов через два года после своего назначения создал концерн
«Связьинвестнефтехим»,
объединив
пакеты
18
компаний
и
став
председателем совета директоров. Основной же нефтехимический концерн
ТАИФ контролируется сыном М. Шаймиева и появление конкурента на
рынке
нефтепереработки
стало
индикатором
роста
политической
самостоятельности действующего главы Татарстана. К тому же, из
правительства был уволен племянник экс-президента региона – Ильшат
Фардеев. Менее значительные эпизоды связаны с ротацией «шаймиевских»
протеже на «миннихановских» в структурах регионального МВД.
Можно видеть, что замена «местного» на «местного» не означает
сохранения
в
полной
мере
системы
патронажа,
выстроенной
при
предшественнике. Приемник склонен перестраивать данные сети в целях
извлечения
ренты
представителями
собственных
неформальных
клиентелистких сетей.
Вторая часто используемая модель - «местный-варяг» - впервые была
использована уже в 2005 г., когда федеральное руководство задействовало
«резерв» команды Ю. Лужкова (В. Шанцев в Нижегородской, Г. Боос в
Калининградской). На данном этапе с учетом ротаций в Ивановской и
Иркутской областях возможно обозначить закономерность о замене местного
на «варяга» в регионах с низким уровнем консолидации элит. Также здесь
проявляется влияние полпредов, лоббирующих свои кандидатуры, как это
71
стало в случае назначения М.Меня как протеже Г. Полтавченко и Ю.
Лужкова. Сын известного богослова сменил скандально известного
губернатор Тихонова, пытавшегося в 2004 г. осуществить внутрипартийный
переворот, хотя и в КПРФ.
Важно понимать и причины консолидационной неэффективности
новых назначенцев. Одна из наиболее распространенных причин – это
дефицит информации глав регионов о местных неформальных институтах,
назначенных из других субъектов федерации. Зачастую решение о
назначении
федерального
«варяга»
или
сопровождается
и
экстра-регионального
экспансией
уровня,
что,
бизнес-групп
как
отмечает
А.Чирикова при изучении самарского случая (назначение В. Артякова),
вызывает закономерную тенденцию недовольства, однако данный процесс
сопровождается опорой губернатора-«варяга» на федеральную власть и
сосредоточение власти в своих руках, в связи с тем, что местный бизнес не
способен противостоять новым акторам и Кремлю [Чирикова, 2011: 64-65].
Во вторых, к 2008 г. изменяется сама модель принятия решения о
назначении «варяга»: если в инерционный период они принимались в
отношении регионов, где проблемы внутриэлитных отношений не выражены,
то в ротационный – наоборот, новые главы, назначенные из других регионов,
скорее, стали рассматриваться как «кризисные менеджеры», особенно в
случае модели «варяг-варяг». При этом кризис может охватывать социальноэкономическую и внутриэлитную сферы как в отдельности (Тверская в 2012
г., Ивановская в 2013 г. и Самарская в 2011г. соответственно), так и вместе
(Иркутская в 2009 г., Волгоградская 2014г.).
О проблемах интеграции «варягов» в региональный политический
контекст среди политологов сказано довольном много, но стоит при этом
акцентировать
внимание
на
том,
что
процессы
деконсолидации
региональных элит, следующие за назначением не означают ослабления
уровня авторитарности регионального режима. Основная ошибка «варягов»
заключалась в стремлении выстроить собственную систему политического
72
доминирования, при этом автономную от местных групп [Доклад «Минченко
консалтинг»…, 2013]. Отсюда – команды губернаторов, привезенные из
других
регионов,
ставшие,
в
том
числе,
одними
из
основных
«раздражителей» для местных элит (образцовые случаи – Н. Комарова, С.
Бочаров, А. Тишанин; в том числе и после возвращения народных выборов –
В. Владимиров). Не в пользу демократичности указывает и информационная
закрытость таких групп.
Анализ политических стратегий губернаторов-«варягов», тем не менее,
указывает на склонность к созданию зон автономии для местных игроков,
например на уровне регионального центра, муниципальной политики. «В
своих действиях московские назначенцы используют модель не тотального, а
локального подчинения», - отмечает А. Чирикова [2011: 70]. Аналогичные
тенденции возможно найти в Ивановской, Волгоградской областях,
Пермском крае и др.
Таким образом, возможно утверждать, что результат рассматриваемой
реформы представляет собой новый институт в системе отношений
федерального центра и регионов, закрепляющий и унифицирующий патронклиентские связи, в рамках которых в условиях консолидации авторитарного
режима на общенациональном уровне выигрыш от сотрудничества превышал
выигрыш от конфронтации, следовательно данную разницу возможно
описывать
в
терминах
ренты
[Норт,
Уоллис,
Вейнгаст,
2011],
продуцируемой:
- отсутствием
альтернативных
издержек
электорального
характера;
- наличием патрона в правящей коалиции на федеральном уровне;
- отсутствием
конституционных
ограничений
по
срокам
пребывания в должности главы региона.
73
- фискальной централизацией и перераспределительной политикой
федерального центра6.
Вместо трех этапов, отмеченных в данном параграфе, возможно
говорить скорее о двух. Представляется возможным отказаться от
«экспериментального» этапа, оставив только инерционный и ротационный.
Исследование показало, что они различаются не только установкой на
продление полномочий и ротации соответственно, но и качеством
регионального политического и социально-экономического контекста, т.к. на
первом этапе замены осуществлялись в регионах, где отсутствовала
значительная элитная деконсолидация и социально-экономический кризис.
Ротационный же период совпадает с принятием сложных решений в сложных
регионах.
Кадровая политика федерального центра в отношении глав регионов в
2005-2012 гг. характеризуется политическими последствиями, связанными с
эрозией патрон-клиентских сетей губернаторов-«долгожителей», но не с
заменой их на конкурентные (рыночные), а на имплантируемые или
формируемые новыми главами. Это указывает на отсутствие тренда к
снижению уровня авторитарности и отчасти подтверждает гипотезу на
качественном уровня, оставляя место для количественного анализа.
2.3 Динамика межбюджетных трансфертов как политического
механизма федерального центра
Логика эволюции межбюджетных отношений федерального центра и
регионов в определенной степени соответствует развитию федеративных,
являясь их неотъемлемой частью. Для подтверждения данного тезиса начнем
с выделения основных этапов развития межбюджетных отношений в
современной России по признаку развития формальных институтов их
закрепляющих:
6
Данный аспект будет рассмотрен в следующем параграфе.
74
- 1991-1998 – переходная децентрализация;
- 1998-2001 – признание неэффективности существующей системы
отношений в ситуации усугубившегося кризиса и пересмотр
распределения налоговых полномочий в пользу федерального
центра;
- 2001-2009 – реализация принципов фискальной централизации,
разграничение налоговых и расходных полномочий;
- 2009…
-
наст.
вр.
–
введение
элементов
антикризисного
регулирования.
На первом этапе децентрализация межбюджетных отношения являлась
отражением общего процесса строительства нового государства с новым
типом экономики и значительно возросшим влияние субъектов федерации на
общенациональный политический процесс. Вполне естественно, что данный
этап характеризуется еще не сложившейся и частично эффективной
нормативно-правовой базой, в силу чего на первый план выходят
неформальные механизмы регулирования, обусловленные торгом регионов с
Москвой. Характеристика данного периода как «стихийного» [Христенко,
Лавров, 1999] представляется не совсем обоснованной, так как наличие
институтов в их формальной (хотя бы Конституция) и неформальной форме –
эмпирический факт. С другой стороны, нельзя не признать аргумент о
стихийности как отражении отсутствия Налогового и Бюджетного кодексов,
принятие которых в 1998 г. завершает рассматриваемый период.
Не стоит и переоценивать роль регионов в межбюджетных отношениях
на первом этапе. Во-первых, в их формировании отчётливо прослеживается
взаимный интерес: с одной стороны, - заинтересованность регионов в
повышении автономии, с другой, - стремление федерального центра снизить
собственные
обязательства
по
обеспечению
социально-экономических
стандартов жизни населения. Во-вторых, федеральный центр сохранил за
собой
ряд
ключевых
прерогатив,
например,
такую
как
право
дифференцированного определения доли отчисления от федеральных
75
налогов в региональные бюджеты. Следовательно, складывающаяся модель
межбюджетных
децентрализации,
отношений
характеризует
продиктованным
высоким
экономическими
и
уровнем
политическими
факторами, рациональными интересами акторов, но никак не стихийностью.
Да, четкий план действий отсутствовал, но определенные рамки были заданы
институтами.
Второй этап ознаменован принятием постановления правительства «О
Концепции реформирования межбюджетных отношений в Российской
Федерации в 1999 - 2001 гг.», которая существенно сократила объём
финансовой помощи регионам из Фонда поддержки и ликвидировала
предоставление субвенций бюджетам городов, определила нормативные
рамки расходов регионов и пр. Столь жесткие меры стали необходимы в
ситуации масштабного экономического кризиса, отчасти ставшего и
результатом неэффективной межбюджетной политики на предыдущем этапе.
На третьем этапе реформирование межбюджетных отношений стало
важным направлением, получившим даже на уровне формальных институтов
политическое содержание, уже в начале 2000-х гг. обозначившее вектор
эволюции в сторону синхронизации финансово-экономической и кадровой
политики
федерального
центра,
общенационального
и
региональных
политических режимов.
Начав с учреждения федеральных округов, президент В.Путин так же
поручил правительству разработать и программу централизации, в связи с
чем начало реформирования межбюджетных отношений в период политики
рецентрализации можно связать с принятием «Программы развития
бюджетного федерализма в России на период до 2005 г.», основными
задачами которой стало [Постановление Правительства…, 1998]:
1) упорядочивание бюджетного устройства регионов;
2) дальнейшее разграничение расходных полномочий и налоговых
полномочий, а также закрепление источников доходов за бюджетами разных
уровней;
76
4) формирование прозрачных механизмов поддержки и повышение
качества управления финансами в регионах и муниципалитетах.
Основной посыл документа состоит в констатации разбалансировки
расходных
обязательств
федерального
центра,
региональных
и
муниципальных властей, проявлением чего является хронический дефицит.
Интересно указание на своеобразный «порочный круг» системы бюджетного
федерализма в 1990-е гг. заключающийся в несовершенстве законодательной
базы,
регламентирующей
не
только
межбюджетные
отношения,
но
федерализма как такового, например, в недостаточной степени четкое
разграничение полномочий, порождающее сферы софинансирования и, как
следствие, «проблему безбилетника».
В документе подобного рода впервые формулируется задачи:
- политической консолидации, под которой понимается создание
условий для достижения согласия федеральных и региональных
акторов по распределению налогово-финансовых полномочий и
выполнению функций субнациональными органами власти;
- территориальной интеграции как обеспечения целостности
государства.
Межбюджетные
отношения
в
данный
период
становятся
для
федерального центра важным политико-экономическим инструментом,
распределения части ресурсной ренты, рост которой обусловлен взлетом цен
на углеводороды. Именно на данном этапе появляется такая мера как
«отрицательные трансферты», формальным обоснованием которых стала
задача снижения диспропорций в обеспеченности бюджетов регионов.
Дополнительно
в
2006
г.
была
эффективности
межбюджетных
принята
«Концепции
отношений…»,
ставшая
повышения
логическим
продолжением документа 2001 г. и кардинальные изменения в системе
отношений «центра-регионы» в ней предусмотрены не были.
Актуальный этап связан с экономическим кризисом, эффекты которого
дали о себе знать уже в конце 2008 г. Рассмотрим динамику среднего уровня
77
безвозмездных поступлений из федерального центра в региональные
бюджеты. Из рис. 3. видно, что пиковое значение приходится на 2009 г., в то
время как рост обозначился уже в 2008 г. Именно в данный период
фиксируются резкое падение собственных доходов региональных бюджетов
в консолидированном бюджете федерации, в связи с чем правительством
были предприняты противокризисные меры. Значения последующих лет
указывают
на
стабилизацию,
сокращение
федеральной
помощи
до
20
10
0
mean of transf
30
40
предкризисного уровня.
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
Рис. 3. Средняя доля безвозмездных поступлений из федерального
бюджета в доходах региональных бюджетов
Причина данного тренда видится не только и не столько в
восстановлении региональных экономик от последствий кризиса, но и в
сокращении федеральных резервов (т.н. «подушки безопасности»). С другой
стороны, в 2009 г. регионы получили право превышение размеров госдолга
по отношению к доходам региональных бюджетов, что стало одним из
основных инструментов, позволяющих сводить бюджет к 15% дефициту, не
нарушая, тем самым, требования Минфина.
Изменяются к данному периоду (но изначально не в связи с кризисом)
и «правила игры» межбюджетных отношений, касающиеся структуры
78
финансовой помощи регионам (рис 4.): принято решение о снижении доли
трансфертов
на
выравнивание
бюджетного
обеспечения
(справа)
и
0
0
5
5
10
mean of equaliz
10
mean of target
15
15
20
20
увеличение адресной помощи (слева).
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
Рис. 4. Средняя доля адресной помощи (слева) и трансфертов на
выравнивание бюджетной обеспеченности (справа) в доходах КБ регионов.
В связи с этим возникает вопрос о том, означает ли данное решение
отход от универсалистского критерия в сторону партикуляризма? С одной
стороны, общий объем трансфертов продолжает коррелировать с такими
базовыми показателями, как экономическое благосостояние и связанный с
ним показатель урбанизации.
Если рассматривать общую картину (рис. 5), то взаимосвязь
представляется более чем очевидной: чем ниже уровень экономического
благосостояния населения7, тем выше финансовая помощь из федерального
бюджета, и наоборот. Аналогичная закономерность сохранятся в случае
построения диаграмм рассеивания и расчёта коэффициентов корреляций по
отдельным годам. Так, например, r07=-0.50, а r10=-0.44.
Рассчитывается как отношение средней номинальной заработной платы по региону к величине
прожиточного минимума с коррекцией на 2007 г.
79
7
100
80
60
40
20
0
2
3
4
5
Economic welfare
transf
6
7
predicted transf
Рис. 5. Взаимосвязь экономического благосостояния и помощи из
федерального бюджета («сквозной» анализ, 2007-2012 гг.)
Казалось бы, приведенные аргументы позволяют отвергнуть гипотезу о
партикуляризме в распределении трансфертов с одной стороны, и
ориентированном на получении ренты поведении российских регионов, - с
другой,
так
как
общая
тенденция
указывает
на
доминирование
универсалистского критерия. Однако в случае, если рассматривать не долю
трансфертов от объема доходов КБ региона, а финансовую помощь
федерального
центра
на
душу,
возможно
косвенно
подтвердить
сформулированное выше предположение.
Для
этого
сравним
коэффициенты
корреляций
экономического
благосостояния с одной стороны, и показателей финансовой помощи
регионам со стороны консолидированного бюджета федерации, - с другой
(табл. 2). Анализ показывает, что в то время как соотношения помощи и
доходов сохраняют значимую корреляцию средней интенсивности с уровнем
экономического
благосостояния
населения,
то
более
релевантная
политическим задачам регионального руководства (например, своевременная
индексация заработных плат, создание, сохранение, софинансирование
рабочих мест, адресная помощь гражданам и пр.) мера «на душу»
претерпевает значительные изменения: начиная уже с 2008 г. и без того
80
слабая связь становится еще слабее, и с точки зрения критерия значимости
(критерий Стьюдента) можно сделать вывод об ее отсутствии связи начиная с
указанного периода.
Таблица 2. Коэффициенты корреляции экономического благосостояния
регионов и показателей финансовой помощи федерального центра
2007
2008
2009
2010
2011
2012
% от доходов
-.500
-.509
-.503 -.444
-.475
-.506
На душу (log)
-.293
-.111
-.130 .014
.048
-.062
Источник: расчеты автора
Данный результат является прямым следствием изменения институтов
межбюджетных отношений. Резкое изменение закономерности в отличие от
рис. 4. (его правой части в особенности) возможно проследить по разности
нецелевых и целевых трансфертов (рис 6): если в 2007 г. первые преобладали
над вторыми почти на 5 процентных пунктов, то уже в следующем году,
наоборот. Вплоть до 2012 г. происходит поступательный рост превышения
0
-5
-10
mean of orientoftransf
5
целевых трансфертов над нецелевыми.
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
Рис. 6 Средняя разница между нецелевыми и целевыми трансфертами
(в процентных пунктах от доходов КБ регионов)
81
Еще одним полезным при изучении межбюджетных отношений
показателем является отношение безвозмездных поступлений к собственным
доходам на душу населения, который может быть использован как прокси
определению рантьеризма, данному К.Джервасони.
Практика фискальной централизации в 2000-х в России указывает на
тенденцию поступательного роста рассматриваемого соотношения (рис. 7). В
2009 г. среднее значение почти достигало единицы, что означает
потенциальную равнозначность ориентации региональной власти как на
Центр, так и на местных налогоплательщиков.
Примечательно,
переориентацией
что
резкий
скачок
распределительной
здесь
также
фискальной
совпадает
политики
с
от
недискреционных к дискреционным трансфертам и скачок значений здесь
выше, чем при рассмотрении % помощи Центра от доходов КБ регионов. В
дальнейшем
происходит снижение показателя, опять же вызванного
установкой федерального правительства на сокращение помощи регионам.
Тем не менее, уровень склонности к рантьеризму региональной власти в
.6
.4
.2
0
mean of rentierpc
.8
1
2010-2013 гг. значительно превышает уровень 2007 г.
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
Рис. 7. Среднее значение отношения помощи из федерального центра к
собственным доходам на душу населения в ценах 2007 г.
82
Таким образом, динамика межбюджетных отношений в 2000-е гг.
указывает на значительное увеличение уровня финансовой зависимости
российских регионов от перераспределительной политики Центра, что стало
результатом реформирования бюджетной системы. Возможно утверждать,
что межбюджетные отношения как на формальном, так и неформальном
уровне стали отчасти механизмом политических отношений центра и
регионов. В первом случае, это отражено на уровне концепций, во втором, на
уровне
структуры
политических
возможностей
практик
перераспределения безвозмездных поступлений.
Это во многом согласуется с выводами предыдущей главы о автономии
групп губернаторов-«варягов», так как дает материальные основания для
осуществлении данной стратегии. При этом выбор в пользу ориентации на
патронажные сети федерального центра может быть обусловлен сложностью
акторно-институциональной конфигурации региона, в который попадает
новый «наделенный полномочиями» глава исполнительной власти, а
причиной
тому
институциональной
–
сама
структура
конфигурации
возможностей
межбюджетных
и
выстроенной
политических
отношений.
83
ГЛАВА III. СУБНАЦИОНАЛЬНОЕ ПОЛИТИЧЕСКОЕ
МНОГООБРАЗИЕ И ВЛИЯНИЕ ФЕДЕРАЛЬНОГО ЦЕНТРА В
РОССИИ
3.1
Разработка
методического
региональных режимов
инструментария
анализа
В первом параграфе первой главы была предложена аналитическая
модель
анализа
региональных
режимов,
состоящая
из
трех
осей:
“консолидация”, “качество функционирования” и “зависимость”. В данном
разделе будет проведена операционализация первых двух8. Следует заметить,
что результаты данных процедур ориентированы на задачи исследования, т.к.
разработаны специально для российских регионов второй половины 2000-х начала 2010-х гг., но сама модель может быть применена для анализа
региональных режимов в других странах.
Указанные индексы являются
зависимыми переменными, после их описания в данном параграфе также
будут рассмотрены независимые и контрольные переменные.
Начнем с измерения “консолидация”, по сути, представляющий собой
инвертированный вариант шкалы, которую можно было бы назвать
“конкуренция” как составная часть демократии в ее минималистской
трактовке, однако в случае российских регионов измерять демократичность –
это все равно, что искать черную кошку в темной комнате, хотя с данным
утверждением некоторые российские специалисты по региональному
политическому анализу могли бы поспорить [Петров, Титков, 2013].
Что же касается способов, позволяющих соотносить результаты
измерений на региональном уровне в различных странах, то один из таковых
для данного вектора – это взвешивание по одному из индексов более
«высокого уровня», т.е. замеряющего межстрановые режимные различия
[Гайворонский, 2015]. Наиболее релевантным представляется индекс Polity
Измерение «зависимость» не рассматривается в силу того, что является прямым отражением
политики федерального центра по отношению к регионам и ее содержание уже было
проанализировано во второй главе (кадровые решения и межбюджетные отношения).
84
8
IV, измеряющий политические режимы по шкале от -10 до +10. Тем не
менее, в процессе соотнесения предлагаемой в данном исследовании шкалы
и проекта Polity IV имеются некоторые нюансы. В последнем случае режим
считается авторитарным, если значение является равным или менее «-6». В
интервале [-6;+6] режимы классифицируются как анократии, т.е. системы
взаимодействия власти и общества с частично (открытые, в интервале от 0 до
+6) или полностью (закрытые, в интервале от -6 до 0) ригидными
демократическими институтами. Отчасти, возможно проведение аналогии
между открытыми/закрытыми анократиями и более распространенными
концепциями электорального/соревновательного авторитаризма [Schedler,
2006; Levitsky, Way 2002] и фасадной демократии [Milton-Edwards, 1993]
соответственно.
Предлагаемая операционализация оси “консолидация” направлена на
измерение различий в рамках открытой, но управляемой или ограниченной
конкуренции, что соответствует открытой анократии. Следовательно,
предлагаемая шкала [0;1] данного исследования соотносится с интервалом
[0;6] проекта Polity IV, а так как значение индекса для России с 2008 г. равно
4, то получаемый нами ряд при необходимости кросс-национальных
исследований возможно в среднем сместить на 0,3 в сторону увеличения
уровня авторитарности. Это довольно грубая, но одна из немногих процедур
в
условиях
либеральных
отсутствия
необходимой
(расширительных)
объективной
аспектах
концепта
информации
полиархии
о
или
экспертных оценок, которые также не лишены субъективизма. Кстати, если
подходить к минималистскому определению демократии более точно, то она
представляет собой систему, в которой партии проигрывают выборы
[Пшеворский, 2000: 28], а случаи проигрыша «Единой России» на
региональных выборах как минимум с 2003 г. единичны, как это произошло,
например, в Амурской области в 2005 г., где победила пользовавшаяся
поддержкой губернатора Л.Короткова партия «Мы – за развитие Амурской
области», являвшаяся по сути таким же инкумбентом как и «Единая Россия».
85
Статистические данные, позволяющие оценить уровень политической
консолидации, как правило, доступны в виде результатов выборов. С одной
стороны, электоральные данные обладают несомненным преимуществом:
они регулярны и доступны для всех регионов. С другой стороны,
электоральная конкуренция представляет собой пусть центральную, но
только
одну
форму
политической
конкуренции.
Для
того,
чтобы
компенсировать чрезмерный электоральный уклон и при конструировании
индекса были задействованы экспертные оценки демократичности регионов
Московского центра Карнеги.
Электоральная конкуренция. В рамках измерения электоральной
конкуренции
предлагается
использовать
наиболее
распространенные
индексы в сравнительных кросс- и субнациональных исследованиях. Часть из
них изначально сконструирована для измерения эффективного числа партий
(индекс Лааксо - Таагеперы и Хуана Молинара), другие – для выявления
уровня электорального доминирования победителя («резерв победы» и
«уязвимость победителя»), а в рамках региональных выборов в России после
2005 г. возможно говорить о доминировании инкумбента – «Единой России».
Индекс
Лааксо
-
Таагеперы
(электоральный,
региональные
парламентские выборы). Наиболее часто применяемый в cсравнительных
исследованиях индекс [Laakso, Taagepera, 1979]. Рассчитывается по формуле:
N LT 
1
 vi2 ,
где νi – доля голосов i-й партии.
Индекс Лааксо - Таагеперы обладает одним, но весьма значимым
недостатком с точки зрения российских условий: он нечувствителен к
доминантной партии.
Индекс
Хуана
Молинара.
Призван
компенсировать
указанный
недостаток. Рассчитывается по формуле [Molinar, 1991]:
86
N M  1  N LT
v  v
v
2
i
2
1
2
i
,
где N LT - индекс Лааксо-Таагеперы, νi – доля голосов i-й партии, ν1 –
доля голосов партии-победителя.
Однако и у данного индекса есть некоторый недостаток – чрезмерная
чувствительность к доминированию победившего игрока, из за чего многие
индексы стремятся к 1.
Резерв победы (margin of victory). Представляет собой разницу между
результатом партии-победителя и партии, занявшей второе место:
MV  v1  v2
Уязвимость победителя (vulnerability of the first-place winner). В
отличие
от
резерва
победы,
учитывает
результаты
всех
партий.
Рассчитывается по формуле:
V   vi  v1
В случае, если индекс < 0, победитель считается электорально
уязвимым.
Все указанные индексы обладают своими достоинствами, но и не
лишены недостатков. Соответственно, возникает проблема относительно
оптимального метода, позволяющего учитывать то общее в уровнях
конкуренции, но измеряемое данными индексами по-своему. В качестве
такого
метода
предлагается
построение
субиндекса
электоральной
конкуренции с помощью метода главных компонент (МГК или PCA –
87
Principal Component Analysis), предложенного К. Пирсоном. МГК позволяет
найти общее, избавляясь от ошибок отдельных индикаторов.
Использование электоральных индексов имеет одно ограничение:
отсутствие возможности ежегодных замеров. Как правило, региональные
парламентские выборы проходят один раз в пять лет, что обуславливает
указания одних и тех же значений в течение ряда лет, но это бы стало
существенным недостатком для оценок панельного анализа в случае
использования только указанных индексов. Разрабатываемый в данном
исследовании композитных индекс политической консолидации позволяет
использовать электоральный эмпирический материал, тем более что
политическая конкуренция изменяется постепенно и вероятность ошибки
измерения присутствует, но не представляется критической. С другой
стороны, это продуцирует препятствия для возможности применения
некоторых статистических методов, о чем будет указано позже.
Проведем процедуру «свертки» переменных. С помощью МГК по
данным периода 2005-2011 удалось извлечь только одну компоненту (по
критерию превышения 1 значений собственного вектора), которая учитывает
в используемой временной выборке довольно высокий процент дисперсии
(табл. 3). Полученный индекс – CompPCA – является результатом извлечения
факторных нагрузок по первой переменной, которые были подвергнуты
процедуре линейного масштабирования:
⁄
Таблица 3. Матрица компонент и объясненная дисперсия “CompPCA”
% of Var
CompPCA
86.1
NLT
-.943
NM
-.883
MV
.931
V
.954
Результаты, отраженные в матрице компонент показывают, что все
переменные коррелируют с CompPCA на высоком (по модулю) и
88
приблизительно равном уровне, что означает приблизительно одинаковый
«вклад» каждой переменной и итоговый индекс. Показатель индекса
Молинара несколько отличается, но вносит критически важную информацию
– наличие доминантного актора.
Экспертные оценки. Индексы, построенные на базе электоральных
данных представляют собой достаточно точный, объективный, а главное –
доступный эмпирический материал, который тем не менее, представляет
лишь одну сторону политической консолидации и сужает понимание
демократии до ее минималистической версии.
С целью более тонкого учета внутрирегиональных особенностей в
распоряжении исследователей имеется экспертный рейтинг демократичности
регионов Московского центра Карнеги (как составная часть общего рейтинга,
включающего
инструментальные
оценки),
составляющийся
и
обновляющийся вот уже на протяжении более чем 10 лет известными
российскими регионалистами Н. Петровым и А. Титковым [Петров, Титков,
2013].
Формирование индекса политической консолидации. Оптимальный
метод здесь в значительной степени зависит от структуры данных и
отношений между переменными, так как единого правила агрегирование нет.
В данном параграфе уже был использован МГК, альтернативой которому
часто является простое усреднение. Проведение «свертки» субиндексов
конкуренции и экспертных оценок МЦК показало возможность извлечения
только одной компоненты, что указывает на одну их общую латентную
переменную – политическую консолидацию, однако процент объясняемой
дисперсии здесь немного ниже, чем у индекса электоральной конкуренции
(табл. 4).
89
Таблица 4. Матрица компонент и объясненная дисперсия “ConsolPCA”
% of Var
ConsolPCA
CompPCA
70.1
Carnegie
-.837
.837
Следовательно, эффективность данного индекса меньше, чем в случае
выявления латентной переменной электоральной конкуренции, поэтому
необходимо сравнить МГК с обычным усреднением субиндексов. Для этого
подвергнем процедуре линейного масштабирования экспертные оценки,
чтобы привести их к виду, аналогичному “CompPCA”. Индекс, построенный
с помощью МГК, коррелирует со средневзвешенным на уровне 0.637, однако
в структуре последнего выявлен недостаток: при усреднении значительно
ослабляется корреляция с экспертным рейтингом МЦК (табл 5.):
Таблица
5.
Коэффициенты
корреляции
средневзвешенного
индекса
консолидации и субиндексов
Consol_mean
CompPCA
Consol_mean CompPCA
Carnegie
1
.979*
-.213*
1
-.406*
Carnegie
1
*- коэффициент значим на уровне 0,01
В случае же применения МГК полученный индекс коррелирует со
всеми субиндексами, к тому же интенсивность связи оказывается выше (табл.
6).
90
Таблица 6. Коэффициенты корреляции индекса консолидации (МГК) и
субиндексов
ConsolPCA
ConsolPCA
compPCA
Carnegie
1
-.837*
.837*
1
-.401*
CompPCA
Carnegie
1
*- коэффициент значим на уровне 0,05
Таким образом, даже с учетом того, что МГК позволяет учитывать не
более 70.1% дисперсии субиндексов, он более эффективен. По результатам
усреднения показателей на временном интервале 2005-2011 гг. наиболее
политически консолидированными являются в основном республики: Чечня
(0,969), Мордовия (0,925), КБР (0,870), Башкортостан (0,863), Чукотский АО
(0,852), Кемеровская (0,831), Ингушетия (0,804), Северная Осетия (0,744),
Татарстан (0,728).
Следующее измерение - «качество функционирования» - прежде
всего
ориентируется
на
качество
институтов
региональной
власти.
Осуществленная в первом параграфе первой главы концептуализация
предполагает трактовку качества функционирования посредством четырех
аспектов:
верховенства
права,
эффективной
бюрократии,
отсутствия
коррупции и информационной открытости.
Верховенство
права
измерить
наиболее
сложно:
данные,
охватывающие все регионы России за несколько лет, отсутствуют как
таковые. К сожалению, итоговый индекс качества функционирования
институтов региональной власти не будет включать показатели верховенства
права напрямую, однако три других направления (особенно коррупция) все
же косвенно способны его учитывать.
Эффективность бюрократии. С 2007 г. и вплоть до реорганизации
замеры эффективности органов региональной исполнительной власти
предоставляло
Министерство
регионального
развития.
В
качестве
91
бесспорного достоинства здесь необходимо отметить наличие в открытом
доступе всей базы данных, охватывающей все регионы. С другой стороны, в
значительной степени эффективность по методике Минрегиона представляет
собой способность региональной власти выполнять нормативы федеральной
власти,
в
то
время
как
удовлетворенности
населения
отводится
незначительное место. К тому же, сама методика часто подвергалась
коррективам.
Представляется более целесообразным выбор оценок эффективности,
полученных
в
рамках
одной
методики
и
с
ясным
пониманием
эффективности, отдающим приоритет не только одному аспекту. Этим
требования отвечают оценки эффективности управления социальной сферой,
полученные
А.С.Ахременко
с
помощью
Data
Envelopment
Analysis
[Ахременко, 2014]. Эффективность здесь разделяется на два вида:
результативность и эффективность расходования бюджетных средств,
которые представляется целесообразным усреднить. Так как оценки
измеряются по шкале от 0 до 1, то стандартизировать их не нужно.
Отсутствие коррупции. Операционализация данного аспекта является
проблематичной ввиду недоступности оценок, измеряющих коррупцию
непосредственно. “Transparency International Russia” осуществил подобное
исследование в 2002 г, но только по 40 регионам, а проект «Quality of
Government» университета Гетеборга, наоборот, приступил к изучению
российских регионов на предмет качества институтов только в 2014 г.
Тем не менее, уровень коррупции возможно операционализировать
через
официально
зарегистрированные
должностные
преступления,
используя данные Генпрокуратуры: а) зарегистрированные преступления по
ст. 285 УК РФ - злоупотребление должностными полномочиями; б)
зарегистрированные преступления по ст. 290 УК РФ (получение взятки). Изза наличия ряда «выбросов», переменные слабо коррелируют друг с другом,
поэтому субиндекс отсутствия должностных злоупотреблений представляет
92
собой
средневзвешенное
(после
линейного
масштабирования
и
инвертирования).
Недостаток официальной правовой статистики заключается в том, что
вместо уровня коррупции она может отображать уровень раскрываемости
должностных преступлений. В связи с этим, дополнительно для измерения
коррупции используются данные «Национального рейтинга прозрачности
государственных закупок». Его первый недостаток состоит в нерегулярности:
в открытом доступе имеются данные за 2006-07 и 2009, 2012 гг. Второй
недостаток изменение методики расчета, произошедшее в 2009 г. Поэтому
используются данные после 2009 г. и сделано допущение о равенстве
показателей для заполнения пропусков: данные за 2008 и 2010 г. приравнены
к 2009 г..
Информационная открытость оценивается с помощью рейтингов
информационной
открытости
региональных
исполнительных
и
законодательных органов власти Фонда свободы информации, а также
уровня
удовлетворенности
населения
информационной
открытостью
(ЕМИСС). В первом случае доступны данные за 2007-09 и 2011-13 гг. В
качестве
итогового
показателя
выступает
среднее
значение
по
законодательной и исполнительной власти (за 2011 г. представлено
исследование только по ОИВ). Так как панельный анализ данных требует
отсутствия пропусков, то для 2010 г. применена процедура аппроксимации в
виде усреднения показателей за 2009 и 2011 гг.
Итоговый
индекс
качества
функционирования
институтов
региональной власти представляет собой средневзвешенное субиндексов
эффективности бюрократии, отсутствия коррупции и информационной
открытости. Всего доступные данные позволяют сформировать временные
ряды за 2008-2011 гг.
Независимые и контрольные переменные
Факторы влияния федерального центра. Данный блок переменных
отражает экстрарегиональную составляющую трансформации региональных
93
политических режимов, так как представляет собой политические решения
федерального руководства.
Федеральная финансовая помощь рассчитывается не только как доля
безвозмездных поступлений из федерального бюджета в консолидированном
бюджете региона (transf%), но и как безвозмездные поступления в расчете на
одного жителя (transf_pc_log). Кроме того, дополнительно оцениваются
целевые трансферты, представляющие собой безвозмездные поступления за
вычетом средств на выравнивание бюджетной обеспеченности: как доля от
доходов регионального бюджета (targ%) и на душу населения (targ_pc_log).
По
причине
скошенного
распределения
применяется
процедура
логарифмирования.
Второй кластер экстрарегиональных факторов на ряду с показателем
генетической аффилиации губернаторов с регионом (gov) учитывает ротацию
глав регионов, принимающая значение «1» в случае, если данное решение
зафиксировано
в
соответствующем
году
(repl).
Детализацией
этого
показателя является учет смены типа аффилиации: «местный-варяг» (replNV),
«местный-местный» (replNN), «варяг-варяг» (replVV) и «варяг-местный»
(replVN). Дополнительно применяется показатель ротации, совпадающий с
региональными выборами (repl*elect). За исключением четырех случаев,
совпадение ротации с парламентскими выборами в одном году означало
назначение нового губернатора за несколько месяцев до дня голосования.
Генетическая аффилиация глав федеральных структур в регионах
оценивается по двум переменным (mvd; prosec), то есть за исключением глав
УФСБ, которые в подавляющем большинстве случаев являются выходцами
из других регионов, и переменная представляет собой константу.
Внутрирегиональные
факторы.
Для
оценки
гипотезы
теории
модернизации в модели будут включены такие переменные как: а) средняя
номинальная начисленная заработная плата работников по полному кругу
организаций, скорректированная на размер прожиточного минимума в ценах
2005 г. (welf) и б) доля городского населения (urban). Первый показатель
94
отражает уровень экономического благосостояния населения и применяется
как более релевантный прокси в сравнении с ВПР/душу или уровнем
бедности или безработицы. Первый является чрезмерно обобщенным, другие
склонны давать смещенные оценки в силу специфики сбора статистики
соответствующими органами и зачастую не отражают реальное положение
дел.
Часто отмечаемый в исследовательских работах фактор негативного
влияния ислама на уровень демократичности и, как следствие, политической
конкуренции измеряется с помощью доли русского населения – “rus” (по
религиям имеются только выборочные опросы, такие как “Атлас религий и
национальностей”). Здесь имеются некоторые ограничения в связи с тем, что
данные доступны по переписи населения 2010 г. и переменная представляет
собой константу во времени и не может использоваться в динамических
моделях и в моделях с фиксированными эффектами (допущением является
также, то что этническая и национальная композиция в регионах в изучаемый
период стабильна).
Для оценки качества институтов региональной власти также были
задействованы такие показатели как: численность занятых в органах
региональной исполнительной власти на 10 тыс. населения региона (offials),
отношение средней заработной платы лиц, занятых в органах региона к
средней по региону в ценах 2008 г. (wage)
В качестве контрольной переменной используется логарифмированный
показатель численности населения региона (popul_log).
В качестве статистической техники будут использованы два вида
панельных регрессий (плюс межгрупповая как вспомогательная в ряде
случаев).
В
строгом
смысле,
порядок
моделирования
состоит
в
сравнительном анализе различных методик: объединенной пространственновременной выборки, моделей со случайными эффектами и моделей с
фиксированными эффектами.
95
Для индекса политической консолидации региональных режимов в
ситуации,
когда
значения
субиндекса
электоральной
конкуренции
аппроксимируются каждому году электорального цикла, подсчет отклонений
от средних значений временных рядов, специфичный для моделей с
фиксированными эффектами не представляется обоснованным и такие
оценки будут несостоятельными. Также невозможно оценить влияние
этнокультурных факторов, т.к. показатель доли русского населения не
вариативен по времени.
Для индекса качества функционирования региональных режимов
данная проблема характерна в меньшей степени, хотя и там в трех случаях
пришло прибегать к аппроксимациям для заполнения пропусков данных. Тем
не менее, применение теста Хаусмана (табл. 10) позволяет принять нулевую
гипотезу о систематических различиях в коэффициентах, в связи с чем
сделан выбор в пользу регрессий со фиксированными эффектами.
С целью учета динамики отношений центра и регионах в их влиянии на
уровень авторитарности используется метод Ареллано-Бонда [Arellano and
Bond, 1991], применяющего лагированные переменные для выявления
параметров обобщенного метода моментов. Дополнительно используется
двухшаговая техника с робастными оценками для получения наиболее
точных результатов для оценок не являющихся полностью экзогенными.
3.2 Факторы политической консолидации региональных режимов
Высокий уровень регионального разнообразия России является
эмпирическим фактом. Это относится не только к наибольшему среди других
федераций
числу
единиц
административно-территориального
деления
первого уровня, но и их социально-экономическим и политическим
различиям. Так по уровню ВРП на душу населения Ненецкий АО
превосходит Чеченскую республику по состоянию на 2013 г. в 45,25 раз; а
средняя номинальная заработная плата, скорректированная на величину
96
прожиточного
минимума
(реальное
экономическое
благосостояние
населения/покупательская способность), в Тюменской области выше, чем в
Дагестане как минимум в 2,64 раза (2011 г.).
Данные различия указаны не для демонстрации гипертрофированной
асимметричности, так как любая большая федерация имеет исторически
сложившиеся
диспропорции
в
социально-экономическом
положении
регионов: например, Калифорния превосходит Вайоминг по ВРП на душу
населения в 73 раза (2010 г.) [Greyhill Advisors…], однако США при этом
является примером эффективно функционирующей федерации. Скорее,
указания на экономические различия обосновывают ожидание политических,
в частности, режимных различий между регионами, сохранившихся в ходе
политики рецентрализации.
Результаты измерения уровня политической консолидации российских
регионов еще раз указывают на это (рис. 8). Варьирование региональных
режимов имеет характер различий второго порядка, обусловленных, как
минимум, общими для всех административно-территориальных единиц
конституционно-правовыми рамками, в связи с чем иногда достаточно
трудно выделить отдельные типы режимов. Тем не менее, измерение
указывает на достаточный разброс для выявления основных факторов,
определяющих наблюдаемые вариации.
Как можно видеть из рис. 8, консолидация региональных режимов в
период
2005-2011
распределения,
гг.
в
однако
представляющий
консолидированных
собой
целом
имеет
так
подчиняется
называемый
совокупность
регионов:
Чеченскую
закону
нормального
“тяжелый
наиболее
республику,
хвост”,
политически
Мордовию,
Башкортостан, Татарстан, Дагестан, Ингушетию, КБР, КЧР и Чукотский АО.
В некоторых случаях часть этих “выбросов” будет удалена из моделей 9,
однако использование панельных данных несколько компенсирует этот
9
Мера – расстояние Кука по критерию 4/n, где n – количество наблюдений.
97
недостаток, так как “выбросом” является регион-год, а не вся информация по
1.5
0
.5
1
Density
2
2.5
одному региону за все годы.
0
.2
.4
.6
.8
1
consol
Рис. 8. Гистограмма политической консолидации региональных
режимов (2005-2011 гг.)
Гистограмма среднего уровня политической консолидации в регионах
в соответствующем году (рис. 9) указывает на наличие тенденции к ее
увеличению. Резкий скачок произошел в 2008 г., однако тенденция к росту
наметилась годом ранее. С точки зрения возможной причины, в данный
период регионы начинают активно переходить к повышению процентного
барьера, а тот факт, что эффект институциональной “настройки” проявился
не сразу объясняется тем, что выборы по новой системе не проводились во
всех субъектах федерации сразу, а только по истечении срока полномочий
легислатур.
Тренд
при
этом отражает
логарифмическую кривую («кривая
накопления»). Действительно, общая динамика указывает на достижение
определенного
предела
среднего
уровня
консолидации
в
рамках
осуществляемых реформ политики рецентрализации.
98
.5
.4
.3
mean of consol
.2
.1
0
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
Рис. 9. Средний уровень политической консолидации регионов
Рассмотрим результаты анализа панельных данных методом регрессии
со случайными эффектами (табл. 7). Полученные статистические модели
характеризуются средним уровнем «подгонки»: коэффициент R-squared ≈
0,40. В то же время при оценивании случайных эффектов не стоит
ориентироваться только на коэффициент детерминации, но и обращать
внимание на значение статистики Вальда [Ратникова, Фурманов, 2014: 2019].
Во всех четырех случаях вероятность того, что модель окажется незначимой
в целом не превышает 0,1%.
Начнем с того, что возможно утверждать, что и внутрирегиональные
факторы
и
факторы
политики
федерального
центра
повлияли
на
трансформацию региональных политических режимов. Прежде всего, в
рамках первых наиболее убедительными являются оценки негативного
влияния доли этнических русских на уровень консолидации региональных
режимов, отражающего аспект ограничения доступа оппозиции к власти: во
всех моделях, где использовался указанный фактор получены пусть
невысокие, но наиболее робастные среди других факторов коэффициенты.
99
Таблица 7. Результаты регрессионного анализа (random effects)
Модель 1
Коэфф.
СО
transf%
transf_pc_log
targ_log
gov
repl*elect
mvd
prosec
Модель 2
Коэфф.
СО
.025*
.013
.001
.013
-.036*
-.033
-.001
-.099***
.018
.030
.023
.022
-.027*
-.003
.002
-.068***
.016
.025
.021
.020
Модель 3
Коэфф.
СО
.012
-.026*
-.002
.002
-.068***
.014
.016
.025
.021
.020
Модель 4
Коэфф.
СО
.000 .001
-.027*
-.004
.003
-.069***
.016
.025
.021
.019
rus
-.004*** .001 -.004*** .001 -.004*** .001
welf
-.018 .020
urban
-.002 .002
welf*urban
-.028 .021
-.034* .020
joint
-.019 .014
-.019 .014
-.019 .014
popul_log
-.011 .019
-.009 .019
-.011 .018
2008
.019 .014 .037*** .013
.014
.030**
.035*** .012
2009
.053*** .015 .065*** .014 .056*** .015 .060*** .013
2010
.075*** .014 .082*** .014 .075*** .014 .080*** .012
2011
.064*** .015 .083*** .015 .074*** .016 .081*** .013
Constant
.479*** .037 1.08*** .289 .955*** .256 .961*** .264
N
366/81
389/83
389/83
389/83
R-squared
.334
.400
.396
.404
Wald (P>chi2)
.000
.000
.000
.000
Примечание: зависимая переменная – консолидация регионального политического
режима; * - коэффициент значим на уровне 0,1; ** - на уровне 0,05, *** - на уровне 0,01.
О
том,
что
этнические
республики
более
политически
консолидированы (т.е. менее конкурентны) отмечалось многократно и ранее,
однако следует акцентировать внимание именно на факторе религиозности и
патриархальности, который в исламе и ряде других религий России выражен
интенсивнее,
что
Следовательно,
облегчает
российский
механизмы
электоральной
региональный
мобилизации.
эмпирический
материал
подтверждает теорию Р. Инглхарта о влиянии секуляризации на ослабление
элементов авторитаризма.
Гипотеза теории модернизации может быть признана подтвержденной
с рядом оговорок. Во-первых, показатель экономического благосостояния
населения оказался не значимым и, тем самым, не влияет на уровень
политической консолидации. Это, с одной стороны, опровергает выводы
предшествующих исследований, изучавших региональные политические
100
процессы на рубеже 1990-2000 гг. и в начале 2000-х. гг. (МакМанн, Петров и
др.), с другой стороны, можно признать слабое влияние переменной
пересечения экономического благосостояния и доли городского населения.
Данный результат позволяет сделать вывод о положительном влиянии
экономической автономии населения от государства на уровень демократии,
но с оговоркой о том, что в гибридных режимах социальной основой
оппозиции является более зажиточный городской класс, как и писал С.М.
Липсет. Показатель “welf*urban” способен влиять в значительной большей
степени, по сравнению с долей русского населения, однако отличается
низкой робастностью, в чем можно убедиться, сравнив модели 3 и 4.
Почему
экономическое
благосостояние
не
влияет
на
уровень
авторитарности, если его рассматривать в отдельности? Изучим диаграмму
рассеяния этих переменных. На рис. 10. видно, что взаимосвязь между
экономическим благосостоянием и политической консолидацией имеет место
быть только при экстремально высоких значениях каждой из переменных, а в
рамках основного массива связь отсутствует.
Регионы с высоким уровнем консолидации характеризуются низким
(Северный Кавказ) или средним (республики Поволжья, Кемеровская
область) уровнем экономического благосостояния населения. Представляется
вероятным, что последнее определяет пределы возможностей политической
консолидации в силу конкуренции за дефицитные экономические ресурсы.
101
1
.8
.6
.4
.2
0
2
3
4
5
Economic welfare
consol
6
7
Fitted values
Рис. 10. Взаимосвязь экономического благосостояния и консолидации
власти
К кластеру регионов с высоким экономическим благосостоянием
относятся специализирующиеся на добыче полезных ископаемых ХМАО,
ЯНАО,
НАО,
Тюменская,
Сахалинская,
Магаданская
области
и
производящий около 75% цветных металлов Красноярский край. Можно
было бы согласиться с гипотезой “ресурсного проклятия”, но здесь также
находятся постиндустриальные г. Москва (и область) и г. Санкт-Петербург.
Тем не менее, общая объяснительная логика здесь есть: все указанные
регионы сочетают в себе ресурсоемкость, способствующую профициту
региональных
бюджетов
и
как
следствие
росту
эффективности
функционирования региональных органов власти или как минимум
позволяет поддерживать лояльность за счет своевременной индексации
заработных плат и снижения налогового бремени [Boulding, Brown, 2014]. В
такой
ситуации
практически
нет
необходимости
в
электоральной
мобилизации. Так средняя явка на региональных выборах за 2005-2011 гг.
составляет в ХМАО всего 42,1%; в ЯНАО – 47,1%; Тюменской области –
52,3% и т.д. В сравнении с лидерами индекса политический консолидации
такое отличие становится более чем очевидным: Мордовия – 90,8%,
Башкортостан – 89,9%, Чеченская республика – 84,1%, Дагестан – 81,4%.
102
Поэтому в указанных в первом случае регионах присутствует конкуренция,
не
характерная,
например,
для
регионов,
ориентирующихся
на
безвозмездные поступления из федерального бюджета, которые соизмеримы
с собственными доходами и могут быть признаны поэтому рентой.
Данное внутриэлитное соперничество имеет различные основания. В
Ханты-Мансийском АО и Ямало-Ненецком АО новейшая политическая
история представляет собой волны конфликта в рамках отношений с
Тюменью как вышестоящего региона в “матрешечной” системе, т.е.
обусловлена
институциональным
дизайном
административно-
территориального деления. Так в ХМАО повышенная напряженность
отношений между А. Филиппенко и Л. Рокецким сменилась менее активным
давлением на Округ со стороны победившего на губернаторских выборах в
2001 г. С. Собянина, который входил в клиентелу главы ХМАО (в 1993 г. А.
Филипенко принял решение о назначении С. Собянина своим первым
заместителем). Однако после перевода Сергея Семеновича в Москву,
отношения с Тюменью вновь усложнились, усугубленные при этом и
ликвидацией ЮКОСа как доминирующего актора в регионе (уголовное дело
мэра г. Ханты-Мансийска). После назначения Н. Комаровой ситуация вновь
стабилизировалась.
В случае Красноярского края, Магаданской и Сахалинской областей
процессы консолидации - деконсолидации элиты в значительной части
обусловлены
деятельностью
экономических
акторов,
способных
в
значительной степени влиять на политико-экономическую ситуацию в
регионе. В первом случае регион находится фактически под руководством
ставленников «Норильского никеля», в систему власти также встраиваются
такие
игроки
как
«РУСАЛ».
Проблемы
с
консолидацией
диверсифицированной элиты края удавалось относительно успешно решать
А. Хлопонину, в то время как его преемник (и длительное время заместитель)
Л. Кузнецов не справился с данной задачей, за что и был переведен на
другую должность (полпред в СКФО).
103
Аналогичные тенденции возможно проследить в Магаданской области
во время губернаторства В. Дудова (например, в рамках конфликта с
«Полиметаллом» по вопросу строительства нефтебазы). Для Сахалина
характерна напряженность в отношениях «Роснефти» и ее ставленников
(собственно,
экс-губернатор
А.
Хорошавин)
с
другими
акторами,
пытающимися получить доступ к добыче ресурсов.
Перейдем к влиянию федерального центра. Результаты анализа
свидетельствуют о том, что федеральные трансферты не влияют на уровень
политической консолидации. Да, в первой модели показатель объёма
трансфертов на душу населения оказался значимым, однако при добавлении
переменной «доля русских» влияние трансфертов на консолидацию
региональных режимов можно приравнять к нулю.
Фактор
губернатора-«варяга», как показывают результаты
всех
четырех моделей, негативно влияют на уровень политической консолидации
в регионе. Такая закономерность в целом подтверждает научную дискуссию
второй главы о влиянии глав регионов, биографически с ними не связанных,
на усиление внутриэлитной деконсолидации.
Политика
назначений
выходцев
из
других
регионов
главами
федеральных структур в регионах, в частности прокуроров, способствовала
их выходу из круга влияния губернаторов, чего нельзя сказать о главах ГУ
МВД, которые зачастую аффилированы главам регионов. Интересно, что
влияние прокуроров-«варягов» на деконсолидацию значительно выше в
сравнении и губернаторами-варягами, что противоречит общему мнению в
научной и экспертной среде.
Замена губернатора в год выборов способна усиливать доминирование
власти. Здесь следует сделать ремарку по поводу последовательности замены
и выборов в один год. В изучаемой выборке ротация главы региона
последовала после региональных выборов только в четырех случаях – это
104
Самарская область (2007) и Амурская (2008)10, Тверская (2011) области, а
также Ингушетия (2008). В остальных регионах кадровое решение
принималось за несколько месяцев до даты выборов и последующие
электоральные
результаты
значительно
отличались
от
результатов
губернаторов-предшественников и в среднем являются выше, чем в других
регионах.
Включение
в
модели
фиктивных
переменных,
фиксирующих
режимные вариации в соответствующем году, позволяет сделать вывод о
росте общего уровня авторитарности регионов с течением времени, что
статистически подтверждает описательный анализ, приведенный в начале
параграфа. Так 2009 г. (2008 – только в первой модели) характеризуется
большим уровнем авторитарности, чем 2007 г.; 2010 – большим, чем 2009 и
т.д.
Также
оценке
подвергся
кластер
регионов11,
возглавляемых
губернаторами-“варягами” (табл. 8). Здесь также было интересно ответить на
вопрос о том, имеются ли особенности «варягов» по отношению к
генеральной совокупности. В качестве одной из них возможно выделить
более отчетливо выраженную опору на помощь федерального центра.
Политическая практика в отличие от математических моделей
указывает на поддержу не только финансового характера. «Варяги», как
правило, обладали более высоким лоббистским потенциалом, что в частности
относится к креатурам В. Володина, которых он иногда неоправданно
продолжал
отстаивать,
несмотря
на
социально-экономическую
и
политическую неэффективность (случай С. Боженова в Волгоградской
области). Опора на помощь Кремля как легитимирующей инстанции для
губернатора-“варяга” изначально представляется рациональной стратегией.
10
11
Но уже в 2009 г. здесь также прошли выборы.
Точнее единиц анализа “регион-год”.
105
Таблица 8. Результаты регрессионного анализа (between)
Модель 1
Коэфф.
СО
.005* .003
Модель 2
Коэфф.
СО
Модель 3
Коэфф.
СО
Модель 4
Коэфф.
СО
transf%
transf_pc_log
.084** .038
.085** .046
targ_pc_log
.073
.057
rus
-.003 .003
-.005 .004
welf*urban
.029 .066
-.086 .065
popul_log
.008 .034
Constant
.476 .432 .228*** .080
.706 ..580 .287***
.088
N
116/30
108/30
100/29
108/30
R-squared
.187
.148
.329
.054
F(P>F)
.138
.036
.041
.213
Примечание: зависимая переменная – консолидация регионального политического
режима (губернаторы-варяги); * - коэффициент значим на уровне 0,1; ** - на уровне 0,05,
*** - на уровне 0,01.
Далее рассмотрим результаты
динамической
модели
регрессии
(табл.9). Лагированная переменная консолидации значима, а это означает,
что ее уровень в отчетном году зависит от уровня в предшествующем. Она
уже содержит в себе информацию о влиянии независимых переменных,
следовательно, значимыми показателями могут стать либо нерегулярные,
либо события процедурного характера, такие как, например, политические
решения.
Значения показателя общего объема поступлений, скорректированного
на душу населения по сравнению со статической версией регрессии
оказались значимыми (но с очень слабым влиянием), в отличие от
трансфертов, чувствительных к политическим решениям: дотаций и
субвенций.
Наличие позитивной связи между ротацией губернаторов незадолго до
выборов (но в один год) и уровнем консолидации также удалось подтвердить,
так как по сути данный фактор и является динамическим, хотя и облечен в
статическую форму.
106
Таблица 9. Результаты регрессионного анализа (метод Ареллано-Бонда)
Модель 1
Модель 2
Модель 3
Модель 4
Коэфф.
СО
Коэфф.
СО
Коэфф.
СО
Коэфф.
СО
consol L1.
.840*** .159 .911*** .150 .927*** .133 .816*** .171
transf%
.002* .001
targ%
.003 .002
transf_pc_log
.031 .021
targ_pc_log
.023 .023
repl L1.
.033* .018
.037** .016
.038** .015
.034* .019
repl*elect
.096** .040 .110*** .033
.117** .033
.088** .043
governor
-.020 .023
-.017 .023
-.014 .023
-.019 .022
joint
.067*** .025
.061** .028 .065*** .027
.059** .028
mvd
-.042** .019 -.056*** .021 -.057*** .021
-.044** .020
prosec
.028 .034
.025 .036
.027 .032
.030 .040
welf*urban
.019 .034
-.053 .038
-.040 .042
.007 .032
popul_log
-.107 .475
.509 .519
.528 .511
-.189 .429
2008
.006 .015
.002 .019
.002 .014
-.005 .018
2009
.015 .016
.007 .021
.004 .016
.003 .022
2010
0.13 .017
.009 .020
.005 .016
.003
.022
2011
-.024 .021
-.027 .026
-.031 .021
-.034 .026
N
324/81
287/81
287/81
324/81
2
Wald (Prob>chi )
.000
.000
.000
.000
Abond test (p>z
.001/.816
.001/.948 .046/.963
.323/.746
1/2 order)
Примечание: зависимая переменная – авторитарность; * - коэффициент значим на
уровне 0,1; ** - на уровне 0,05, *** - на уровне 0,01.
Это открытие дополняет влияние ротации в предшествующем году на
зависимую переменную в текущем. Да, как и в случае с моделями со
случайными эффектами, влияние в момент t не зафиксировано, однако
эффекты кадровых решений, будь то «варяг» или местный, проявляются
отчетливо только в последующем году, если только в год назначения не
проходят выборы, которые позволяют эксплицировать изменившуюся
расстановку сил. Так в Новосибирской области индекс эффективного числи
партий Молинара в 2010 г. при В.А.Юрченко составил 1,10 (3,22 ранее при
В.П.Мухе), в Хакасии при В.М.Зимине – 1,31 (вместо 5,50 при А.И.Лебеде), в
Челябинской - 1,08 (вместо 1,42), В ЯНАО - 1,16 (1,23 ранее) и т.д.
Также позитивно на уровень политической консолидации в регионах
влияет и наличие совмещенных выборов федерального и регионального
уровней. В статических моделях данный показатель был незначимым, но
107
динамическая модель позволила высветить его, вероятно, в силу того, что
федеральная повестка дня здесь доминирует над региональной, являясь
элементом иррегулярности.
Фактор губернатора-«варяга», в свою очередь, оказался не значимым. С
учетом
результатов
моделей
со
случайными
эффектами,
которые
противоречат качественному анализу и эмпирической литературе по данному
вопросу, возможно отвергнуть предположение об экзогенности и результаты
по соответствующей переменной в рамках «статических» моделей.
Таким образом, статистическое моделирование факторов политической
консолидации российских регионов
позволяет сделать ряд
выводов
относительно влияния политики федерального центра на трансформацию
региональных политических режимов. Во-первых, возможно утверждать, что
формальные
институты
отношений,
и
составляющие
неформальные
их
практики
межбюджетных
институциональный
дизайн
и
сформировавшиеся к середине 2000-х-началу 2010-х гг., создают систему
стимулов
и
режимных
последствий,
способствующих
поддержке
губернаторов-«варягов» [Гайворонский, 2015b: 68-69].
При этом, не стоит делать предположение относительно прямого
эффекта в рамках каузального механизма. Как и в ряде стран Латинской
Америки (Мексика, Аргентина), где компаративисты пришли к схожим
выводам относительно политических последствий перераспределительной
политики федерального центра, региональная власть, не смотря на
гибридный характер режима, имеет ограничения по использованию
трансфертов (т.к. они являются целевыми, недискреционными). Скорее здесь
следует говорить о косвенном эффекте – росте доверия к региональной
власти в силу поддержания или увеличения экономического благосостояния,
обеспечения социальных гарантий и пр. [Sharafutdinova, Turovsky, in press]
Во-вторых, не смотря на некоторые ограничения статистического
анализа и неполную экзогенность некоторых переменных, общий вывод о
благоприятном влиянии назначений для консолидации региональных
108
режимов все же можно сделать, т.к. ротации либо незадолго до выборов,
либо с лагом в один год безотносительно электоральным кампаниям, ведут к
консолидации политической власти правящей группы.
Что же касается выявленной отрицательной связи варягов на
авторитаризм, то она позволяет сделать вывод о том, что уровень
консолидации в данном кластере регионов был более низким при принятии
кадрового решения, однако данная закономерность сохраняется и в период
осуществления ими полномочий. Другими словами, ротационный этап,
характеризующийся принятием решений о назначении варягов в «сложных»
регионах
следует
признать
неэффективным
с
точки
зрения
задач
федерального центра, касающихся консолидации элиты (в терминах
используемой операциональной модели данного исследования - снижения
политической конкуренции).
В-третьих, безвозмездная помощь регионам из федерального бюджета
в определенной мере сочетается имплементации кадровой политики
относительно глав регионов. Для понимания тенденций консолидации
региональных режимов реформы бюджетной централизации и «наделения
полномочиями» глав регионов следует рассматривать совместно, в частности
в кластере губернаторов-“варягов”
в большей степени опирающихся на
материальную и нематериальную поддержку федерального центра в рамках
консолидации политической власти.
3.3 Качество функционирования региональных политических
режимов
В данном параграфе будет продолжен поиск объясняющих переменных
вариации региональных режимов, но уже в рамках другого вектора –
качество функционирования регионального режима, под которым, прежде
всего, понимается качество институтов власти. По итогам анализа также
109
будет возможно сделать выводы как о соотношении влияния политики
федерального центра и внутрирегиональных аспектов, так и сравнить
траектории и специфику трансформации по осям региональных режимов.
Результаты измерения качества функционирования региональных
режимов в 2008-2011 гг. указывают на отсутствие явных девиаций (рис.11). В
отличие
от
измерения
функционирования»
«консолидация»
институтов
власти
в
сложно
рамках
«качества
выделить
резко
отличающиеся от основной массы группы регионов. При этом и уровень
вариации является достаточным для проведения статистического анализа:
размах индекса качества функционирования как статистическая мера
4
0
2
Density
6
8
составляет 0,31.
.4
.5
.6
quality
.7
.8
Рис. 11. Гистограмма качества функционирования региональных
режимов (2009-2013 гг.)
Динамика среднего уровня качества функционирования указывает на
его рост (рис. 12). В сравнении с консолидацией региональных режимов
возможно сделать вывод об однонаправленности трендов, что соответствует
рабочей гипотезе исследования, однако по гистограмме нельзя судить о том,
играет ли политика федерального центра значимую роль в рамках данного
процесса.
110
.6
mean of quality
.4
.2
0
2008
2009
2010
2011
Рис. 12. Средний уровень качества функционирования органов власти.
Для ответа на данный вопрос обратимся к результатам анализа
панельных данных (табл. 10). Было протестировано три модели с
использованием
техники
фиксированных
эффектов.
Данные
модели
отличаются включением различных переменных, оценивающих влияние
федеральных трансфертов. Качество «подгонки» всех моделей является
средним и составляет порядка 33-34%.
В первую очередь здесь подтверждается наличие позитивной динамики
в 2008-2011 гг. в рамках качества функционирования региональных режимов.
Отчасти
с этим возможно
согласиться, учитывая рост требований
федерального центра к регионам в данной сфере. Именно в этот период
активно разрабатываются методики оценки эффективности, причем как
финансируемые государством (Министерство регионального развития), так и
независимые (Лаборатория региональных политических исследований НИУ
ВШЭ и др.).
Также возможно отметить соответствие между ростом влиятельности
рейтинга, например прозрачности государственных закупок, и учета
региональными властями важности отчетности по ряду показателей. То же
относится и к рейтингу информационной открытости сайтов региональных
органов власти. Развитие информационных технологий идет динамично и
111
оценка их важности, особенно в период президентства Д. Медведева
подверглась значительной трансформации, в связи с чем наполняемости
официальных сайтов стали уделять большее внимание, многие губернаторы,
члены региональных правительств и местные депутаты регистрировались в
социальных сетях: «Твиттере», «Живом журнале» и пр.
Таблица 10. Результаты регрессионного анализа (fixed effects)
Модель 1
Коэфф.
СО
Модель 2
Коэфф.
СО
Модель 3
Коэфф.
СО
.009 .006
transf_pc_log
targ_pc_log
-.018** .007
targ%
-.001** .000
gov
.004 .007
.003 .008
.002 .008
mvd
.021*** .008 .020*** .008
.019** .008
prosec
.012 .009
.011 .009
.011 .009
offic
.000 .000
.000 .000
.000 .000
wage
-.003 .007
.003 .007
.002 .007
welf*urban
-.014 .020
-.010 .020
-.015 .007
popul_log
-.088 .203
.057 .201
.016 .200
2009
.015*** .005 .016*** .005 .015*** .005
2010
.030*** .005 .030*** .005 .031*** .005
2011
.036*** .006 .036*** .006 .036*** .006
Constant
1.80 2.85
1.37 2.81
.348 2.80
N obs / groups
331/83
331/83
331/83
R-squared
.346
.348
.334
2
F (Prob>chi )
.000
.000
.000
Hausman (p>chi2)
.067
.075
.079
Примечание: зависимая переменная – качество функционирования регионального
режима; * - коэффициент значим на уровне 0,1; ** - на уровне 0,05, *** - на уровне 0,01.
В
свою
очередь,
именно
в
рамках
повышенной
поддержки
федеральным центром, в частности финансовой, у регионов «низкого
старта»12 появляется возможность роста. Федеральный центр действительно
играет важную роль в поддержке депрессивных регионов для поддержания
должного качества социальных обязательств и политической стабильности
[Ахременко, 2014]. В то же время, как показывает статистические
Тех, где начальные условия позволяют продуцировать высокие темпы роста качества
институтов – это, как правило, бедные регионы, которым еще далеко до достижения пределов
роста.
112
12
моделирование, финансовая помощь федерального центра, наоборот,
способствует снижению качества институтов власти. На эту закономерность
указывают только показатели целевых трансфертов, причем нормировка
здесь неважна с точки зрения значимости коэффициента, но важна с точки
зрения значения («веса»): целевые трансферты на душу населения вносят
значительно больший вклад в снижение уровня качества функционирования
регионального политического режима, чем целевые трансферты как доля от
доходов регионального бюджета.
Как
правило,
регионы
стремятся
получать
стабильный
объем
трансфертов, нормированный, например, на количество жителей региона, в
то время как доходы регионального бюджета могут в значительной степени
колебаться
[Sharafutdinova,
Turovsky,
in
press].
Показатель
целевых
трансфертов как доли доходов регионального бюджета, скорее, отражает
уровень зависимости региона от данного типа финансовых поступлений, в то
время
как
возможности
нормировка
трансфертов
лоббирования
на
финансовых
душу
населения
средств,
т.е.
отражает
отражает
характеристики институтов власти.
Показатели валовых объемов трансфертов (целевых плюс дотаций на
выравнивание бюджетной обеспеченности) ни в одной из нормировок не
оказались значимыми. Распределение целевых трансфертов, как правило,
представляет собой непрозрачный механизм, где сами регионы способны
проявлять свой лоббистский потенциал, либо распределение обусловлено
геополитическими соображениями, в связи с чем значительные целевые
средства
направляются
на
Северный
Кавказ,
Дальний
Восток
и
Калининградскую область [Ibid]. Это означает в случае наших результатов,
что целевые трансферты политически обусловлены и подвержены риску
неэффективного расходования.
В данной связи возможно спорить с Бонвеччи и Лодола о
«бесполезности» целевых трансфертов, являющихся недискреционными для
региональной власти. Да, они почти бесполезны в электоральном плане, так
113
как в российских условиях, как показывает наш анализ, важна способность
региональной власти соблюдать обязательства, имеющие довольно широкий
спектр: от своевременной индексации зарплат до поддержания бюджетного
баланса в рамках приемлемого «коридора». Для этого необходима общая
консолидация средств, как целевых, так и нецелевых, как федеральных
поступлений, так и собственных региональных доходов.
В свою очередь, дискреционные трансферты «небесполезны», точнее
не являются нейтральными относительно качества региональных институтов
власти, так как способствуют непрозрачности государственных закупок,
снижению эффективности органов исполнительной власти и снижению
информационной открытости. Однако в связи с отмеченными двумя
закономерностями невозможно, например, полностью отказаться от целевых
трансфертов и перейти на нецелевые и, наоборот. В первом случае это грозит
ростом социальной напряженности и появлением публичных политических
конфликтов в регионах, во втором – деградацией институтов власти.
Аргумент теории модернизации о позитивном влиянии аспектов
современности на качество институтов не нашел подтверждения на
региональном уровне. С точки зрения теории модернизации, современным
обществам в большей степени характерно рациональное эффективное
бюрократическое правление. Ожидалось, что урбанизация и экономическое
благосостояние как составные части модернизации способны снижать
уровень должностных преступлений, непрозрачности государственных
закупок и пр. Однако статистический анализ с оценкой фиксированных
эффектов указал на отсутствие влияния элементов модернизации на качество
функционирования региональных режимов (табл.10). То же относится и к
организационным
аспектам,
таким
как
заработная
плата
и
размер
управленческого аппарата.
Фактор губернатора-«варяга» также оказался незначимым. Изначально
предполагалось, что его наличие характеризуется не только более высоким
уровнем подотчетности центру, что способствует решению проблемы
114
«принципал-агент», но и нацелено на разрушение устоявшихся патронклиентских связей местной элиты, как минимум в исполнительной власти. На
практике же варяги, как правило, приглашали к управлению свою уже
сложившуюся команду или ее часть из другого региона (С.Боженов в
Волгоградской области, В.Чуб в Ростовской, В.Владимиров в Ставрополье,
В.Басаргин в Пермском крае и др.), но им либо приходилось идти на уступки
местных элитам путем интеграции их представителей в свои управленческие
команды, либо придерживаться уже сложившихся правил игры. Другими
словами, региональные институты определяли стратегии губернаторов«варягов», а не наоборот. Регионы оказались устойчивыми к попыткам
федерального центра по коррекции клиентелистских связей, разрушению
систем местничества, стимулированию роста качества институтов.
В отличие от губернаторов-«варягов», позитивный эффект на качество
институтов власти, согласно расчетам, оказывают главы правоохранительных
органов, в частности главы УМВД. В данном плане политика федерального
центра по выведению глав федеральных структур в регионах из под влияния
местных нотаблей привела к улучшению качества соблюдения законности
как составной части качества институтов.
Практики замен в губернаторском корпусе в качестве своего результата
получили обратный эффект в виде снижения качества функционирования
региональных режимов. На это указывают результаты моделирования по
Ареллано-Бонду (табл. 11). Здесь в рамках первой модели переменная
«замена местного губернатора на варяга» (replNV) оказалась незначимой,
подтверждая
оценки
по
губернаторам-«варягам»
в
моделях
с
фиксированными эффектами. Однако фактор замен в целом (repl) указывает
на негативную связь, которая в том числе фиксируется с учетом временного
лага, что подтверждает экзогенность переменной.
Базовый вывод же вывод, следующий из табл. 11 состоит в том, что
эволюция региональных институтов власти в плане их качества наряду с
115
политической
консолидацией
развивается
в
логике
зависимости
от
собственной траектории.
Таблица 11. Результаты регрессионного анализа (метод АрелланоБонда)
Независимые переменные
Модель 2
Model 1
Модель 3
(2step)
Коэфф.
СО
.509
1.36**
Коэфф.
СО
Коэфф.
СО
quality L1.
.535
1.32*** .506 1.39***
replNV
.006 .020
replNV L1
-.001 .019
repl
.011
.011
-.019*
-.024**
repl L1.
-.019
.012
.012
-.024**
2010
-.003 .009
-.001
.009
-.002
.011
2011
-.020 .017
-.020
.017
-.020
.018
N
166/83
166/83
166/83
Wald (Prob>chi2)
.000
.000
.000
Sargan-test
.172
.159
Примечания: зависимая переменная – неопатримониальность; * - коэффициент
значим на уровне 0,1; ** - на уровне 0,05, *** - на уровне 0,01.
Таким
образом,
трансформация
качества
функционирования
региональных режимов характеризуется разнонаправленностью стратегий
федерального центра и регионов: с одной стороны, проявляют свое
негативное влияние целевые трансферты, которые чувствительны к
политическим
решениям.
Вполне
закономерно,
что
в
условиях
переформатированной структуры межбюджетных трансфертов на первый
план для региональных институтов выходят задачи по лоббированию
региональной властью решений о выделении региону средств, в то время как
качество функционирования отходит на второй план. Более того, рент
ориентированное поведение в данном случае снижает качество институтов. В
строгом смысле, рента возникает в случае превышения экстра-региональных
доходов над внутри-региональными, что имеет место лишь в наиболее
зависимых от трансфертов из федерального бюджета регионах, количество
которых невелико. Здесь следует скорее прибегнуть к нортовскому
пониманию ренты, учитывающему также потенциальные издержки [Норт,
116
Уоллиc, Вейнгаст, 2011], в нашем случае – это издержки сбора налогов и
развития налоговой базы. Ясно, что при наличии лоббистского потенциала,
издержки на получение целевых трансфертов ниже, чем издержки по
извлечению тех же средств из внутри-регионального сообщества.
С другой стороны, федеральный центр ориентирован на рост качества
институтов региональной власти, что проявилось в сфере кадровой политики,
но не относительно губернаторов, а глав УМВД, биографически не
связанных с регионом. Эти результаты дополняют аргументы А.П.Казуна и
А.А.Яковлева о позитивном эффекте уровня развития адвокатуры и
предпринимательства для соблюдения верховенства закона [Казун, Яковлев,
2015].
Тем самым, последствия решений федерального руководства следуют
логике «царя горы», а региональная власть наоборот, ориентирована на
получение целевых трансфертов, снижая качество институтов.
Влияние внутри-региональных факторов социально-экономического и
организационного характера не было зафиксировано. В определенной
степени это отражает высокую степень инертности институциональной
эволюции и логике саморазвития, что подтверждается динамическим
анализом панельных данных, зафиксировавших наличие path dependency,
более сильного, чем в случае с консолидацией региональных режимов. По
сути, в рамках трансформации качества функционирования региональных
политических режимов роль федерального центра является основной и
определяющей.
117
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Исследование эволюции региональных политических режимов под
влиянием политики федерального центра позволяет сделать ряд важных
выводов
с
точки
зрения
получения
нового
знания
относительно
трансформации гибридных режимов. Концептуальный анализ указывает на
необходимость
разработки
многомерных
моделей
региональных
политических режимов, содержащих как минимум два измерения: внутрирегиональное и отношений с федеральным центром, что диктуется логикой
структурирования
субнациональные
общенациональных
уровни
являются
политических
результатом
режимов,
где
«развертки»
общенационального режима, в связи с чем изначально должны содержать
элементы связи данных уровней.
С точки зрения теории сравнительных политических исследований в
данной работе исследовался вопрос о закономерностях и тенденциях
режимных трансформаций на федеральном и субфедеральном уровнях.
Изучение демократизирующихся стран поставило ученых перед проблемой
объяснения причин сохранения авторитарно-патримониальных анклавов.
Компаративисты прошли путь в объяснениях от сугубо внутри-региональных
до экстра-региональных, на первый взгляд кажущихся парадоксальными –
федеральный центр в успешно демократизирующемся государстве зачастую
заинтересован в территориальной вариации региональных режимов с
сохранением неконкурентных регионов.
В связи с этим неизбежно возникает гипотеза о наличии как минимум
схожих тенденций в гибридных режимах, эволюционирующих в сторону
консолидированного
соревновательного
авторитаризма.
Исследование
подтвердило гипотезу о последствиях решений федерального центра
относительно кадровых перестановок в руководящих органах региональной
власти и относительно принципов распределения безвозмездной помощи, как
об инструментах, способных влиять на уровень консолидации и качества
118
функционирования региональных режимов. Поэтому сравнивая группы
факторов, находящихся на пересечении структурного и процедурного
подходов, а также имеющих внутрирегиональное и экстрарегиональное
происхождение, можно сделать вывод о доминировании процедурных
экстрарегиональных факторов, воплощенных в решениях федерального
центра. Во многом такой вывод соотносится с самой спецификой
рассматриваемого
периода
–
периода
осуществления
политики
рецентрализации, пусть и на завершающем этапе.
Единственным
устойчивым
внутрирегиональным
структурным
фактором определяющим региональное многообразие остается, как и в 1990е гг., - этнокультурный фактор. Этнические республики в составе Российской
Федерации
представляют
консолидированных
рецентрализации
собой
отдельную
группу
политически
регионов. С другой стороны, по итогам политики
почти
потерял
свою
значимость
аргумент
теории
модернизации. Уже в начале 2000-х гг. К.МакМанн и Н.Петров указывали на
отсутствие влияния экономического развития на демократичность, хотя
урбанизация все еще оставалась значимой. Относительно второй половины
2000-х – начала 2010-х гг. данное исследование продемонстрировало, что
влияние социально-экономического развития в регионах России проявляет
себя только в экстремальных случаях: либо если регион очень богат, либо
предельно политически консолидирован (фактически до уровня монополии).
В
первом
случае
изобилие
ресурсов
стимулирует
политическую
конкуренцию, а во втором, скорее, определяет границы возможностей
поддержания политической монополии. Немаловажной здесь является
электоральная мобилизация – чем беднее регион, тем дешевле она обходится,
поэтому к стратегии мобилизации чаще прибегают именно небогатые
регионы.
С точки зрения политической консолидации региональных режимов в
данной работе было отведено небольшое место внутрирегиональным
процедурным факторам, как правило, в виде иллюстраций некоторым
119
выявленным закономерностям. Во многом это сделано ввиду их достаточной
изученности, например, в работе «Россия регионов…» В.Я.Гельмана и др.
Однако данное диссертационное исследование в определенной мере
полемизирует с подходом и выводами этого известного российского
политолога,
фактически
не
учитывавшего
влияние
структурных
и
процедурных факторов по отдельности, не говоря уже про сведенное к нулю
влияние федерального центра.
Наоборот, проведенный анализ показал, что кадровые решения
федерального
центра
относительно
замен
губернаторов
в
целом
способствовали росту политической консолидации, несмотря на проблемы, с
которыми столкнулись «варяги» в ходе осуществления политического курса
в соответствующих регионах. Анализ указывает на устойчивое влияние
замен в губернаторском корпусе, однако эффект здесь проявляется не сразу, а
по истечении как минимум одного года, что представляется достаточным для
установления нового институционального равновесия в регионе. Только в
случае совпадения выборов, являющихся в электоральных режимах
своеобразными критическими точками, и замены губернатора новый
межакторный баланс, смещенный в сторону нового главы региона, возможно
зафиксировать сразу. Данная закономерность в целом подтверждает
результаты исследования Дж.Ройтера и Г.Робинсона на данную тему, однако
вносит уточнение, касающееся необходимости учета временного лага.
Исследование
фактора
федеральных
трансфертов
выявило
закономерность, согласно которой они имеют значение как поддерживающее
политическую консолидацию средство для губернаторов-«варягов». При
этом имеет значение учет общих межбюджетных поступлений в регион, а не
только, например, целевых трансфертов, которые не влияют на уровень
политической
консолидации,
но
способны
снижать
качество
функционирования институтов региональной власти. В данной связи, как уже
отмечалось, возможно спорить с выводами А.Бонвеччи и Г.Лодола о
«бесполезности» целевых трансфертов, являющихся недискреционными для
120
региональной власти. Да, в российских регионах, как и субнациональных
АТД федераций Латинской Америки они почти бесполезны в электоральном
плане, так как в первом случае важна способность региональной власти
соблюдать социально-экономические обязательства, имеющие довольно
широкий спектр - от своевременной индексации зарплат до поддержания
бюджетного баланса в рамках приемлемого «коридора». Для этого
необходима общая консолидация средств, как целевых, так и нецелевых, как
федеральных поступлений, так и собственных региональных доходов.
В свою очередь, целевые трансферты «небесполезны», точнее не
являются нейтральными относительно качества региональных институтов
власти. Здесь находит свое подтверждение концепция «царя горы»,
разрабатываемая А.Ю. Мельвилем и др. на кросс-национальном материале, с
тем уточнением, что стратегии федеральных и региональных акторов
относительно качества институтов могут быть и являются в случае России
противоположными: в то время как федеральный центр предпринимает
усилия по укреплению институтов в регионах (разработка инструментов по
оценке эффективности региональной власти, кампания по борьбе с
коррупцией и пр.), сами региональные акторы ориентированы в первую
очередь
на
возможность
получения
ренты,
в
частности
в
виде
чувствительных к политическим решениям целевых трансфертов из
федерального бюджета. Последствия такой стратегии региональных акторов
относительно качества институтов являются негативными.
Сравнение общей режимной динамики в России и по имеющимся
исследованиям
за
рубежом
демократизирующихся
показывает,
странах
что
Латинской
в
то
время
Америки
как
в
практики
взаимодействия Центра и регионов могут иметь в качестве последствий
консервацию политического монополизма в отдельных регионах, то в случае
России,
наоборот,
кадровые
решения
и
межбюджетные
отношения
направлены на поддержание процессов трансформации.
121
Обнаружение «троп зависимости» в эволюции региональных режимов
имеет
двойное
значение.
С
одной
стороны,
являясь
результатом
долгосрочного равновесия внутрирегиональных факторов, они определяют
границы
возможностей
влияния
федерального
центра.
Исследование
показало, что качество институтов региональных режимов в меньшей мере
изменяется в соответствии с воздействием финансовой помощи и кадровой
политики федерального центра. С другой стороны, наличие зависимости от
собственного пути развития как неотъемлемой и теоретически ожидаемой
характеристики эволюции политических режимов выполняет и своеобразную
техническую функцию: частичное подтверждение валидности используемых
инструментов.
122
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Авдонин В.С. Особенности централизации и региональная политика //
Управленческое консультирование. - 2010. - № 2. – С.72-86.
2. Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура. Политические установки и
демократия в пяти странах. М., 2015.
3. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.. 2001.
4. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993.
5. Асемогду Д, Робинсон Дж. Экономические истоки диктатуры и
демократии. М, 2015.
6. Афанасьев М.Н. Невыносимая слабость государства. М., 2006.
7. Ашихмина Я. Г. Прямые выборы глав субъектов РФ (1991–2005 гг.):
типовые особенности и тенденции эволюции: Автореферат канд. дис.
Пермь, 2007.
8. Баранов А., Малков Е., Полищук Л., Рохлиц М., Сюняев Г. Измерение
институтов в российских регионах: методология, источники данных,
анализ // Вопросы экономики. - 2015. - № 2. - С. 69-103.
9. Баранов А.В. Акторы региональных политических процессов в
современной России. Краснодар, 2005.
10.Борисова Н.В. «Пермский феномен»: о некоторых тенденциях к
трансформации
политического
режима
под
воздействием
электоральных практик» // Выборы и проблемы гражданского
общества на Урале. - 2001. - № 4. - С.24-26.
11.Вартумян А.А. Региональный политический процесс: динамика,
особенности, проблемы. М., 2005.
12.Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
13.Власть, бизнес, общество в регионах: неправильный треугольник / Под
общ. ред.: А. С. Титков, Н. В. Петров. М, 2010.
14.Гайворонский
Ю.
Вызовы
рецентрализации
и
трансформация
региональных политических режимов (на примере Волгоградской
области) // Политэкс. - 2014. - №1. – С.181-196.
123
15.Гайворонский Ю. Региональные политические режимы в России:
концептуальные новации и возможности измерения // Полития. –
2015a. - №2. С.21.-37.
16.Гайворонский Ю. Режимные последствия политики рецентрализации:
взгляд из регионов // Власть. – 2015b. – N9. – С.62-69.
17.Гельман
В.
Модернизация,
институты
и
“порочный
круг”
неопатримониализма / Препринт. М., 2015.
18.Гельман В., Рыженков С., Белокурова Е., Борисова Н. Автономия или
контроль? Реформа местной власти в городах России, 1991-2001. СПб.,
2002.
19.Гельман В.Я. Региональная власть в современной России: институты,
режимы и практики // Полис: Политические исследования. – 1998. №1. - С. 105-106.
20.Гельман
В.Я.,
Рыженков
С.И.
Локальные
режимы,
городское
управление и «вертикаль власти» // Политическая экспертиза:
ПОЛИТЭКС. - 2010. - Т 6., №4. – С. 130-151.
21.Гельман В.Я. Возвращение Левиафана?
Политика
рецентрализации
в современной России // Полис. - 2006. - № 2. - С. 90—109.
22.Даль Р. Полиархия: участие и оппозиция. М., 2010.
23.Дахин А.В. Региональный политический режим и становление
структуры региональной политической конкуренции (на примере
Нижегородской области) // PolitBook. – 2013. - №1. – С.120-136.
24.Доклад
«Минченко
консалтинг»:
«Политические
стратегии
губернаторов-новичков, назначенных на свои посты в конце 2011 2012 гг.» URL: http://www.minchenko.ru/analitika/analitika_32.html (дата
обращения: 23.04.2015)
25.Егоров Г., Сонин К. Диктаторы и визири: экономическая теория
лояльности и компетентности // Общественные науки и современность.
– 2008. - №2. - C.36-51.
124
26.Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за
их пределами. М., 2004.
27.Зубаревич
Н.
Пришел,
увидел,
победил?
Крупный
бизнес
и
региональная Власть // Pro et Contra. - 2002. - т. 7. - № 1.
28.Зубаревич Н. Социально-экономические различия между этническими
регионами и политика перераспределения // Федерализм и этническое
разнообразие России / Под ред. И.Бусыгиной и А.Хайнеман-Грюдера.
М., 2010. С. 80-93.
29.Иванов В. Путин и регионы. Централизация России. М., 2006. С.182.
30.Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и
демократияю. М, 2011.
31.Казун, А. П., Яковлев, А. А. Как
повысить эффективность
государственного регулирования: адвокаты и предприниматели как
источник ин- формации о качестве правоохранительной системы в
России / Препринт WP1/2015/02. М., 2015.
32.Ковалев В.А. Политическая трансформация в регионе: Республика
Коми в контексте российских преобразований. Сыктывкар, 2001.
33.Крыштановская О. Анатомия российской элиты М., 2005.
34.Кузьмин А., Мелвин Н., Нечаев В. Региональные политические
режимы постсоветской России: опыт типологизации // Полис. – 2002. –
№ 3. С. 142-155;
35.КыневА.В. Политические партии в российских регионах: взгляд через
призму региональной избирательной реформы // Полис: Политические
исследования. - 2006. - №6. - С.145-160.
36.Лапина Н.Ю. «Центр – регионы» в постсоветской России: история,
механизмы взаимодействия, сценарии будущего // Политэкс. 2006. №2.
C. 32-44.
37.Липсет С., Сен К.-Р., Торрес Дж. Сравнительный анализ социальных
условий, необходимых для становления демократии // Международный
журнал социальных наук. - 1993. - №3.
125
38.Магомедов А. Краснодарский край в условиях геополитической и
локальной конкуренции политических сил // Полис. - 1999. - N5. С.141-155.
39.Мельвиль
А.Ю.
Опыт
теоретико-методологического
синтеза
структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам
// Полис. – 1998. - № 2. - C. 6-38.
40.Мельвиль А.Ю., Миронюк М.Г., Стукал Д.К. Государственная
состоятельность,
демократия
и
демократизация
(На
примере
посткоммунистических стран) // Политическая наука. - 2012. - № 4. - С.
83-105.
41.Мельвиль А.Ю., Стукал Д.К. Условия демократии и пределы
демократизации
факторы
режимных
изменений
в
посткоммунистических странах: опыт сравнительного и многомерного
статистического анализа // Полис (Политические исследования). - 2011.
- № 3. - С. 164-183.
42.Митрохин С. Предпосылки и основные этапы децентрализации
государственной власти в России // Центр— регионы — местное
самоуправление / ред. Люхтерхандт-Михалева Г., Рыженков С. М.,
2001.
43.Нистоцкая М., Хахунова А., Дальстром К. Отчет о проведении и
предварительных
результатах
экспертного
опроса
«Качество
государственного управления в регионах России – 2014». URL:
http://qog.pol.gu.se/digitalAssets/1549/1549915_report-rus-final.pdf
(дата
обращения 09.10.2015)
44.Норт
Д.
Институты,
институциональные
изменения
и
функционирование экономики. М., 1997.
45.Норт Д., Уоллис Дж., Вейнгаст Б. Насилие и социальные порядки. М.,
2012.
46.Овчинников А.П. Политическая регионалистика: три уровня власти в
региональном измерении. Самара, 2002.
126
47.Ортунг Р. Отношения между Центром и периферией // Pro et Contra. –
2010. - № 4-5. - С. 85-88.
48.Панкевич Н.В. Модели федеративного устройства: закономерности
политической трансформации. Екатеринбург, 2008.
49.Панов П.В. Региональные политические процессы в РФ в "эпоху
Путина": унификация или диверсификация? // Политэкс. – 2006. - №4.
50.Панов П.В., Подвинцев О.Б. Централизация и политические процессы в
российских
регионах
в эпоху В.В. Путина:
унификация
или
диверсификация? // Политический процесс в российских регионах
накануне
электорального
Всероссийской
цикла
научно-практической
2007–2008
гг.:
конференции
материалы
/
Под
ред.
Я.Ю.Шашковой, Е.В.Притчиной. Барнаул, 2008. – С.23–29.;
51.Патнэм Р. Чтобы демократия сработала: гражданские традиции в
современной Италии. М., 1996.
52.Петров Н., Титков А. Рейтинг демократичности регионов: 10 лет в
строю. М., 2013.
53.Подвинцев О.Б. Губернаторы-"варяги" и региональные политические
элиты в современной России// Политэкс. – 2009. - №2. – С.56-71.
54.Постановление Правительства РФ от 30.07.1998 N 862 «О Концепции
реформирования межбюджетных отношений в Российской Федерации
в 1999 - 2001 гг.»
55.Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические
реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М, 2000.
56.Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели//
Полис. – 1996. - № 5. - C. 5-15.
57.Ратникова Т., Фурманов К. Анализ панельных данных и данных о
длительности состояний. М., 2014.
58.Региональные элиты Северо-Запада России / Под ред. А.В.Дуки. М.,
2001.
127
59.Рейтинг
политической
выживаемости
http://www.minchenko.ru/analitika/analitika_26.html
губернаторов
(дата
//
обращения:
02.06.2014)
60.Россия регионов: трансформация политических режимов. М., 2000.
61.Сартори Д. Искажение концептов в сравнительной политологии (II) //
Политические исследования: ПОЛИС. - 2003. - № 4. - С. 152–160.
62.Смирнягин М. Актуальна ли проблема асимметрии в современной
России? // Федерализм и этническое разнообразие России / ред.
И.Бусыгиной. М., 2010. - С. 50.
63.Солник С. «Торг» между Москвой и субъектами Федерации о
структуре нового Российского государства, 1990–1995 // Полис:
Политические исследования. – М. - 1995. – № 6. – С. 95–107.
64.Титков А.С. Кризис назначений // Pro et Contra. - 2007. - Т. 11, № 4-5. –
С.90-103.
65. Туровский Р.Ф. Практики назначения губернаторов: инерция и
радикализм в политике центра // Полития. – 2009b. - №2. - С.72-89.
66.Туровский Р.Ф. Региональные политические режимы в России: к
методологии анализа // Полис. – 2009a. - №2. – С.77-95.
67.Туровский Р.Ф. Центр и регионы: проблемы политических отношений.
М., 2007.
68.Туровский Р.Ф. Эффективность и демократичность региональных
политических режимов в современной России: противоречия теории и
практики измерения // PolitBook. – 2013. - №1. – С. 8-39.
69.Федосов П.А., Валентей С.Д. Перспективы российского федерализма:
федеральные округа; региональные политические
режимы;
муниципалитеты // Полис. - 2002. - № 4. - С. 159– 183.
70.Феномен
Владимира Путина и российские регионы:
победа
неожиданная или закономерная? / под ред. Мацузато К. М., 2004.
71.Хантингтон C. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.,
2003.
128
72.Холлис Г., Плоккер А. На пути к демократической централизации:
перестройка региональных и местных органов власти в новой Европе.
М., 1995.
73.Христенко В.Б., Лавров А.М. Новый этап реформы межбюджетных
отношений // Финансы. - 1999. - N2. - С. 3-9.
74.Чернявский А., Вартапетов К. Финансовая децентрализация и местное
самоуправление // Вопросы экономики. - 2003. - № 10. – C.126-141.
75.Чирикова А.Е. Московские назначенцы в губернаторском корпусе:
анализ Самарского случая // Полития. - 2011. - №4. - С.61-73.
76.Швецов А. Региональная политика в Российской унитарной федерации
// Федерализм. - 2008. - № 2. – C.5-26.
77.Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М., 1995.
78.Элейзер Дж. Сравнительный федерализм // Полис. - 1995. - № 5. - С.
106—115.
79.Acemoglu, D., Johnson S. and Robinson J. The Colonial Origins of
Comparative Development:
An
Empirical
Investigation".
National
Bureau of Economic Research, Working paper # 7771, 2000. URL:
http://www.nber.org/papers/w7771 (дата обращения: 15.02.2014).
80.Arellano M., Bond S. Some Tests of Specification for Panel Data: Monte
Carlo Evidence and an Application to Employment Equations // The Review
of Economic Studies. – 2001. – Vol.58, N2. – Pp.277–297.
81.Barro, R. Democracy and Growth // Journal of Economic Growth. – 1996. –
Vol.1., №1. - Pp.1-27.
82.Bell D. The Coming Of Post-Industrial Society. NY, 1973.
83.Boix C., Stokes S. Endogenous Democratization // World Politics. – 2003. –
Vol.55, №4. - P.517-549.
84.Bollen K., Jackman R. Economic and Noneconomic Determinants of
Political Democracy in the 1960s // Research in Political Sociology. – 1985.
– Vol. 1. – P.27-48.
129
85.Bonvecchi A., Lodola G. The Dual Logic of Intergovernmental Transfers:
Presidents, Governors, and the Politics of Coalition-Buildingin Argentina //
Publius: The Journal of Federalism. – 2011. – Vol.41, №2. – Р.179-206.
86.Boulding C., Brown D. Political Competition and Local Social Spending:
Evidence from Brazil // St Comp Int Dev. – 2014. – Vol.49. – P.197–216.
87.Brooker P. Non-Democratic Regimes. New York, 2009.
88.Bueno De Mesquita B, Morrow J, Siverson R. Smith A Political institutions,
policy choice and the survival of leaders // British Journal of Political
Science. – 2002. - №32. Р. 559–590.
89.Calvo E., Murillo M. Who Delivers? Partisan Clients in the Argentine
Electoral Market // American Journal of Political Science. - 2004. - Vol.48,
No. 4. - P. 742–757.
90.Chong A. and Calderon C. Institutional Quality and Income Distribution
// Economic Development and Cultural Change. – 2000. - Vol. 48, # 4. Pp. 761-786.
91.Dahl R.A. Democracy and Its Critics. New Haven, 1989.
92.Diamond L. Economic Development and democracy Reconsidered //
Reexamining Democracy: Essays in Honor of Seymour Martin Lipset.
Newbury Park, 1992. – P. 93-139.
93.Diamond L. Thinking about hybrid regimes // Journal of democracy. – 2002.
– Vol. 13, N 2. – P. 21–35.
94.Diamond L., Morlino L. The Quality of Democracy. Standford, 2004. P.4.
95.Diaz-Cayeros A. Federalism, Fiscal Authority, and Centralization in Latin
America. Cambridge, 2006.
96.Diaz-Cayeros A., Estevez F., Magaloni B. From Clientelism to Entitlements:
The politics of social transfers in Mexico, 1989-2006 / Chapter for
discussion at the Comparative Politics Workshop UCLA, 2007.
97.DiMaggio P. Culture and Economy // The Handbook of Economic
Sociology. Princeton, 1994. – P.27-57.
130
98.Fish S. Islam and Authoritarianism // World Politics. – 2002. – Vol.55. - P.
4-37.
99.Flanigan W.,
Fogelman E. Patterns of political development and
democratization: A quantitative analysis // Macro-Quantitative Analysis:
Conflict, Development, and Democratization. Beverly Hills, 1971.
100.
Fox J. Latin America's Emerging Local Politics // Journal of
Democracy. - 1994. – Vol.5, №2. - Р. 105-116.
101.
Geddes B. What do we know about democratization after twenty
years? // Annual review in political science. – 1999. – N 2. – P. 115–144.;
102.
Gervasoni C. A Rentier Theory Of Subnational Regimes: Fiscal
Federalism, Democracy, and Authoritarianism in the Argentine Provinces //
World Politics. - 2010. – Vol.62, №2. – P.302-340.
103.
Gervasoni C. Measuring Variance in Subnational Regimes: Results
from an Expert-Based Operationalization of Democracy in the Argentine
Provinces // Journal of Politics in Latin America. – 2010. - № 2. – P.13-52.
104.
Ghandi J., Przeworski A. Authoritarian Institutions and the Survival of
Autocrats // Comparative Political Studies. – 2007. - Vol.40, N11. - P.12791301.
105.
Gibson E. Boundary Control: Subnational Authoritarianism in
Democratic Countries // World Politics. – 2005. – Vol.58. – P.101-132.
106.
Giraudy A. Varieties of Subnational Undemocratic Regimes:
Evidence from Argentina and Mexico // Studies in Comparative
International Development. - 2013. – Vol.48. - №2. – P. 51-80.
107.
Giraudy A. Varieties of Subnational Undemocratic Regimes:
Evidence from Argentina and Mexico // Studies in Comparative
International Development. - 2013. – Vol.48, №2. – P. 51-80.
108.
Golosov G. Growing Old Without Grace: Electoral Authoritarianism
And The Age Composition Of Russia's Regional Legislative Assemblies //
Representation. – 2014. –Vol.50, №4. – Р.509-526.
131
109.
Grier K. and Tullock G. An Empirical Analysis of Cross-National
Economic Growth, 1951-1980 // Journal of Monetary Economics. – 1989. –
Vol.24, №2. – Pp. 259-276.
110.
Hadenius A., Teorell J. Cultural and Economic Prerequisites of
Democracy: Reassessing Recent Evidence // Studies in Comparative
International Development. – 2005. - Vol. 39, No.4.
111.
Hadenius A., Teorell J. Pathways from authoritarianism// Journal of
Democracy. – Vol.18, № 1. - 2007. - P. 143 – 156.
112.
Hagopian F., Mainwaring S. The Third Wave of Democratization in
Latin America. Cambridge, 2005.
113.
Hale H.E. Explaining Machine Politics in Russia’s Regions:
Economy, Ethnicity, and Legacy // Post-Soviet Affairs. – 2003. - Vol. 19, N
3. - P. 228–263.
114.
Hale H.E. Why Not Parties in Russia? Democracy, Federalism, and
the State. Cambridge, 2006.
115.
Hartlyn J., McCoy J, Mustillo T. Electoral Governance Matters //
Comparative Political Studies. - 2008. – Vol.41, N1. – Pp.73-98
116.
Herrmann J. Neo-Patrimonialism and Subnational Authoritarianism in
Mexico. The Case of Oaxaca // Journal of Politics in Latin America. – 2010.
- №2. – Р. 85-112.;
117.
Ilyin M. What is behind the term: ideal type, category, concept or just
a buzzword? // Rediscriptions. – 2015. - Vol.18.1. – P.26-51.
118.
Inglehart R., Baker W. Modernization, Cultural Change, And The
Persistence Of Traditional Values // American Sociological Review. – 2000.
- Vol. 65. - P. 19-51.
119.
Inkeles A. Measuring Democracy through Election Outcomes: A
Critique with African Data // Comparative Political Studies. – 2007. –
Vol.40. – P. 1211-1237.
132
120.
Kaufmann D., Kraay A., Mastruzzi M. The Worldwide Governance
Indicators: Methodology and Analytical Issues / World Bank Policy
Research Working Paper No. 5430.
121.
Knack S. and Keefer P. Institutions and Economic Performance:
Cross-Country
Tests Using Alternative
Institutional Measures
//
Economics and Politics. - 1995. - Vol. 7, #3. - Pp. 207-227.;
122.
Laakso M.; Taagepera R. Effective Number of Parties: A Measure
with Application to West Europe // Comparative Political Studies. – 1979. –
vol.12. - P.3-27.
123.
Lankina T. Regional democracy variations and the forgotten legacies
of western engagement // Gel'man V. (ed.) The Politics of Subnational
Authoritarianism in Russia. Ashgate, 2010.
124.
Leach R. Local Government Reorganization RIP? // Political
Quarterly. - 1998. - Vol. 69. - №1.
125.
Levitsky S, Way L. The Rise of Competitive Authoritarianism //
Journal of Democracy. – 2002. - Volume 13, Issue 2. - P. 51-65.
126.
Linz J. Democracy Today: an agenda for studies of Democracy //
Scandinavian Political Studies. - 1997. – Vol.20. - P.115-134.
127.
Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and
Consolidation. Baltimore, 1996.
128.
Linz J.J. Totalitarian and Authoritarian Regimes. New York, 1975.
129.
Lipset S. Political Man: The Social Bases of Politics. N.Y., 1960.
130.
Lipset S. Some Social Requisites of Democracy: Economic
Development and Political Legitimacy // The American Political Science
Review. – 1959. - Vol. 53, No. 1 - P. 69-105.
131.
Marsh R. Does Democracy Hinder Economic Development in the
Latecomer Developing Nations // Comparative Social Research. – 1979. –
Vol.2, № 2. – Pp. 215-248.
133
132.
Mazzuca S. Reconceptualizing Democratization: Access to Power
Versus Exercise of Power // Regimes and Democracy in Latin America / Ed.
G.Munck. Oxford, 2007. – P. 39-50.
133.
McMann K. Economic autonomy and democracy: hybrid regimes in
Russia and Kyrgyzstan. Cambridge, 2006.
134.
McMann K., Petrov N. Survey of Democracy in Russia’s Regions //
Post-Soviet Geography and Economics. - 2000. – Vol.41. - №3. - Р. 155182.
135.
Melville A, Stukal D., Mironyuk M. Trajectories of Regime
Transformation and Types of Stateness in Postcommunist Countries
//
Perspectives on European Politics and Society. - 2013. - Vol. 14., No.4. - P.
15.
136.
Melville A. Y., Mironyuk M. G. “Bad enough governance”: state
capacity and quality of institutions in post-Soviet autocracies // Post-Soviet
Affairs. - 2015. - No. 21 - . P. 1-20.
137.
Milton-Edwards N. Façade Democracy and Jordan // British Journal
of Middle Eastern Studies. – 1993. - Vol. 20., Issue 2. - P. 191-203.
138.
Molinar J. Counting the Number of Parties: An Alternative Index //
American Political Science Review. – 1991. – Vol.85. - P.1383–91.
139.
Montero A. “Uneven Democracy? Subnational Authoritarianism in
Democratic Brazil.” Paper presented at the 2007 Latin American Studies
Association meeting, Montréal, Canada, September 5-7.
140.
Montero A. Trading Spaces: The Endogenous Dynamics of
Subnational Authoritarianism in Brazil. Prepared for delivery at the 2010
Congress of the Latin American Studies Association, Toronto, Canada
October 6-9, 2010.
141.
Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy: Lord and
Peasant in the Making of the Modern World. Boston, 1966.
134
142.
Munck G.L., Leff C.S. Modes of transition and democratization:
South America and Eastern Europe in comparative perspective //
Comparative politics. - 1997. – Vol.29, №3. – P.343-362.
143.
Negrier E. The Chenging Role of Franch Local Government // West
European Politics. – 1999. - vol. 22. - № 4.
144.
O’Donnell G. Counterpoints. Selected essays on authoritarianism and
democratization. Notre Dame, 1999.
145.
O'Donnell G., Schmitter Ph. Transitions from authoritarian rule:
tentative conclusions about uncertain democracies. – Baltimore, 1986.
146.
Olson M. Dictatorship, Democracy, and Development // American
Political Science Review. – 1993. – Vol.87, №3. – Рр. 567-576.
147.
Orttung R. The Dynamics of Russian Politics: Putin’s Reform of
Federal-Regional Relations. Oxford, 2004.
148.
Petrov N. Regional Models of Democratic Development // Between
Dictators and Democracy: Russian Post-Communist Political Reform.
Washington, 2004.
149.
Polity IV. URL: http://www.systemicpeace.org/polity/polity4.htm
(дата обращения: 15.29.2014)
150.
Przeworski A. et al. What Makes Democracies Endure? // Journal of
Democracy. – 1996. – Vol. 7, Issue 1. - Р. 40.
151.
Przeworski, A., Alvarez, M., Cheibub, J. & Limongi, F. Democracy
and Development: Political Institutions and Well-being in the World, 1950–
1990. Cambridge, 2000.
152.
Reuter O.J., Robertson G. Subnational Appointments in Authoritarian
Regimes: Evidence from Russian Gubernatorial Appointments // The
Journal of Politics. – 2012. - Vol.74, No.4. – P.1023-1037.
153.
Riker W. Federalism: Origin, Operation, Significance. Boston, 1964.
154.
Robinson J., Verdier T. The Political Economy of Clientelism. CEPR
Discussion Paper No.3205, 2002.
135
155.
Rodrick D. Institutions for High-Quality Growth: What They Are
and How to Acquire Them / Paper prepared
Monetary
Fund
Conference
on
for the
International
Second-Generations Reforms,
Washington, DC, November 8-9, 1999.
156.
Ross C. Regional Elections and Electoral Authoritarianism in Russia //
Europe-Asia Studies. - 2011. - Vol.63., No.4. - P. 641-662.
157.
Ross M. Does Oil Hinder Democracy? // World Politics. – Vol.53. –
P.325-361.
158.
Rueschemeyer D., Stephens H., Stephens J. Capitalist Development
and Democracy. Chicago, 1992.
159.
Scott J.C. Corruption, Machine Politics, and Political Change //
American Political Science Review. – 1969. - Vol. 63, N 4. - P. 1142–1158.
160.
Shapiro C, Stiglitz J. Equilibrium Unemployment as a Worker
Discipline Device // American Economic Review. - 1984. - . P. 433 – 444.
161.
Sharafutdinova G., Turovsky R. Distribution of Federal Transfers in
Russia: in Search of Political Reasons // Post-Soviet Affairs. (in press)
162.
Sheng Y. Authoritarian Co-optation, the Territorial Dimension:
Provincial Political Representation in Post-Mao China // Studies in
comparative international development. – 2009. - Vol.44. – P.71–93.
163.
Smith P.H. Cycles of electoral democracy // Democracy in Latin
America: Political Change in Comparative Perspective. New York, 2005.
164.
Stephens J. Capitalist
Development and Democracy:
Empirical
Research on the Social Origins of Democracy // The Idea of Democracy,
edited by D. Copp, J. Hampton, and J. Roemer. Cambridge, 1993. – P.409447.
165.
Stokes S. and Medina L. Clientelism as Political Monopoly / Paper
presented
at
APSA,
2004.
URL:
http://ccd.uchicago.edu/MedinaStokesAPSA.pdf
136
166.
Stokes S. Perverse Accountability; A Formal Model of Machine
Politics with Evidence from Argentina, American // Political Science
Review. – 2005. - Vol. 99, N 3. - P. 315–325.
167.
Stoner-Weiss K. Russia: Managing territorial cleavages under dual
transitions // Federalism and territorial cleavages / Ed. by Amoretti U.M. and
Bermeo N. Baltimore, 2004. – P. 307–308.
168.
Sсhedler A. Electoral Authoritarianism: The Dynamics of Unfree
Competition. Boulder, 2006.
169.
Taylor B. Putin’s State Building Project: Issues for the Second Term.
— PONARS Policy Memos. - 2003. - № 323.
170.
The Quality of Government Project. URL: http://qog.pol.gu.se/ (дата
обращения 16.02.2014)
171.
Transitions from authoritarian rule: tentative conclusions about
uncertain democracies / Ed. by O'Donnell G., Schmitter Ph.C. Baltimore,
1986.
172.
Tullock G. Autocracy. NY, 1987.
173.
Vanhanen T. Democratization: A comparative analysis of 170
countries. London, 2003.
174.
Wintrobe R. The Political Economy of Dictatorship. Cambridge,
2000.
137