КРЕСТЫ В ЛЭЙКЛЕНДЕ
реклама
КРЕСТЫ В ЛЭЙКЛЕНДЕ — Мы поедем в Лэйкленд, на могилу Гребенщикова? — спросил я в очередной раз Степана Бескида, желая удостове! риться, не изменил ли он своего решения. — А как же! — ответил он с юношеским задором. В этом его «а как же» всегда присутствует доля возмущения, и всякое сомнение рассеивается само собой. Честно говоря, сомнений было предостаточно. Накануне нашей поездки над Флоридой пронесся ураган. Пятьдесят тор! надо хозяйничали на земле, как у себя дома. Ветер посносил крыши домов, поломал деревья и наводнил всё вокруг ледяной водой. Дотошные американцы говорят, что такого не было пос! ледние лет тридцать. Было или не было, но в назначенный день и час наш поезд не пошел. Мы сидели и гадали, что еще натво! рила там стихия. Не провалилась ли Флорида вообще в Преис! поднюю? Так много было шума в газетах. Слава Богу, не прова! лилась! И уже через несколько дней мы ехали в поезде, созер! цая густую охру апельсиновых садов и одинокие пальмы с кро! ной, иногда взъерошенной, иногда раскинутой в виде косого ан! дреевского креста. Путь был долгий. Благо разговоров у нас предостаточно. Мне даже вопросов задавать не приходится. Степан Осипович сам вспоминает. Его воспоминания — живая философская мо! заика. Оказывается, жил он у отца Георгия Флоровского, был у него вроде келейника, когда учился в Свято!Владимирской 101 семинарии в Нью!Йорке. А Евгений Спекторский — «последний» ректор Киевского университета Св. Владимира — всячески ему покровительствовал. И Георгия Федотова хорошо знал, даже за лекарствами для профессора бегал. Проходил послушание. — Знаете, — вдруг говорит Степан Осипович и улыбается как мальчишка, будто с далекой студенческой поры ничего не из! менилось, — Николай Онуфриевич Лосский спал в моей кровати... — Как это возможно? — также по!мальчишески вскидыва! юсь я своим вопросом. — Николай Онуфриевич два раза в неделю приходил в Се! минарию читать лекции, и я освобождал для него свою комнату. Он спал в моей кровати, а я спал в кресле, поджав ноги, как Иоанн Шанхайский. Я ему говорил: «Николай Онуфриевич, мо! жет, вам чайку принести или лампу поставить, чтобы вы могли читать...» Мы часто беседовали с профессором. У него была та! кая маленькая голова, и я всегда думал: «Где же вся эта филосо! фия помещается?» Вечером я видел его с зонтиком на углу 116!й Стрит и Бродвея, там как раз выход из метро. Когда он не пре! подавал и не нужно было выступать где!то с лекцией, любил ходить, как у вас раньше барышни говорили, в кинчик. Он ходил в кино и смотрел фильмы по Шекспиру. Иногда профессор смеш! но так говорил: «И вот, Самарин (или кто!нибудь другой), столько!то лет прожил и умер, зараза...» Всегда повторял «за! раза», будто умер от заразы. Каждое утро — я научился этому от него — мы пили слабенький чай и ели яблоко. Он дожил до 96 лет и имел светлую память. Мои аппетиты разгораются, и я прошу рассказать еще о ком!нибудь из русских священников. — Степан Осипович, Вы помните Георгия Флоровского? — А как же! — возмущается мой спутник и, заметив сме! шок по поводу его излюбленного выражения, добавляет. — Это я научился у великороссов, красноармейцев, во время войны. 102 Он рисует крупными мазками портрет еще одного мысли! теля. И хотя детали не серьезно!значительные, от них — какое! то необычное ощущение. — Отец Георгий Флоровский никогда не прикасался к га! зетам и не смотрел телевизор — я жил в его комнате — он толь! ко читал и печатал; кстати, писал он всегда зелеными чернила! ми. У него был курс лекций в Колумбийском университете — «Русская религиозная мысль». Многие стремились попасть к нему на лекции. Он читал лекции до самого последнего дня. Ему было 86 лет, когда скончался... Отец Георгий Флоровский носил рясу. Только однажды я видел его в костюме, выглядело как!то стран! но. Когда он проходил по улице, машины останавливались и пропускали его. Как и отец Павел Флоренский, всегда был в рясе. И все знали — это русский батюшка. Мы еще и еще говорим о православных священниках, ко! торые не просто жили в изгнании, но продолжали служить во благо России... О митрополитах Леонтии Туркевиче и Иоанне Шаховском, об отцах Александре Шмемане и Иоанне Мейендор! фе. Держали своими молитвами всю русскую эмиграцию, да и русскую ли только? Все они хорошо знали Георгия Дмитриевича Гребенщикова, молились за него. И теперь нам остаются лишь воспоминания и кресты у них на могилах... В Лэйкленде на вокзале нас встречал Фрэнсис Льюс, пас! тор Методистской христианской церкви. Он пришел со своей же! ной Хелен. В юности они оба были студентами профессора Гре! бенщикова. Позже Фрэнсис Льюс служил в церкви при том са! мом Флорида Саузерн колледже, где сам раньше учился и где Гребенщиков имел профессорскую кафедру. Этот Южно!Фло! ридский университет и выстроен был на пожертвования христи! ан!методистов. Программа нашей жизни в Лэйкленде совместными уси! лиями намечена, на следующий день идем в университетскую 103 Степан Бескид и автор в Саду медитаций. Южно!Флоридский университет, 1993 год библиотеку, будем смотреть материалы о Гребенщикове. Я спра! шиваю нашего покровителя господина Льюса: — Когда же мы поедем на могилу Георгия Дмитриевича? — К Гребенщикову мы еще успеем, он всегда там, — отшу! чивается. Мои друзья смеются. То ли моему нетерпению, то ли мое! му язычеству. Какое в том язычество, приложиться к могильно! му камню... Для православного кресты и могилы — всегда пре! одоление смерти. Утром мы направляемся в библиотеку и находим в архиве множество бумаг и старых газет. Из них узнаем, как приехали Ге! оргий Дмитриевич и Татьяна Денисовна в Лэйкленд в 1941 году. Он — профессор русской истории и литературы, она — директор университетской типографии. Свое поле битвы и своя жертва... На первый взгляд, жили примерно. Выстроили дом, обучали студен! тов, печатали книги. Но это только на первый взгляд. Легко ли было покинуть Чураевку и Часовню? Своими руками ведь строили... Уехали, чтобы заплатить долги. Книги, которые печатало издательство «Алатас», не продавались. Эмиграции было не до книг. Лишь бы выжить. После войны — новые долги. Обучали беженцев из фашистских концлагерей. У Гребенщиковых было семнадцать приемных детей. Всем помогали. Сами ели не каж! дый день. Бутерброды и кофе. Георгий Дмитриевич надорвал здоровье, ослеп. А под конец жизни — паралич. Темнота и непод! вижность. Одна надежда — Преподобный Сергий... Осматриваем достопримечательности университета. Мы — не просто туристы. Здесь всё дорогое вдвойне. Библиотека, ти! пография, церковь. Неожиданно среди апельсиновых и манда! риновых деревьев высится индуистский храм. Оказывается, лю! бимое место писателя. Сюда, в Сад медитаций, Георгий Дмит! риевич приходил часто. О чем размышлял? Думы об Индии или о России?.. 105 Этот храм вывезен из священного Бенареса, ему 555 лет. Причем единственный оригинальный храм, переправленный че! рез океан, из Индии в Америку. В саду «гуляют» два слона и свя! щенная корова. Белые каменные изваяния. Ажурный свод инду! истского храма завершает крест... — Почему христианский крест? — спрашиваю Льюса. Для него вопрос, видимо, не новый. Но вместо ответа он рассказывает подходящую историю и смеется. — Появился в университете один индус, который затеял диспут — нужен ли крест на завершии индуистского храма. Когда все аргументы были пущены в ход — ясное дело, примат христи! анской веры, он рассерженно сказал: «Если бы кто!то поставил священную корову на крышу вашего христианского храма, что бы вы сказали? — Какие язычники! — И сбросили бы ее на землю!» Наконец, долгожданный день: городское кладбище «Оук Хилл». Отыскиваем могилу Георгия Дмитриевича и Татьяны Де! нисовны. Надгробная трапеция серого гранита. Огромное рас! кидистое дерево, называемое здесь Spanish Moss, испанский мох. Под серебряным шатром кроны — он и она. Жили душа в душу и умерли вместе, разница в три недели. Имена выбиты по!рус! ски, годы жизни и смерти: 1883—1964 и 1896—1964. А посреди! не врезан православный крест. Поблескивает на солнце. Мы молимся, берем от могилы землю и поем «Вечная память». Па! мять вечная и память человеческая... В Южно!Флоридском университете мало кто помнит рус! ского писателя. Почти никто не помнит, удивляются: «Да, жил? Преподавал?» Только Донна Стадорт, художница, еще держит в па! мяти образ высокого, скуластого и всегда галантного профессо! ра. И господин Апшоу, сосед, живший невдалеке. Сохранил в па! мяти похороны Гребенщикова. Схоронил глубоко. — После смерти Георгия Дмитриевича, Татьяна Денисовна направилась в Тарпонг Спрингс, куда при жизни мужа они любили 106 Георгий и Татьяна Гребенщиковы. Южно!Флоридский университет, 1940!е годы ездить на богомолье. В этом городке, в 80 милях от Лэйкленда, на западном побережье Флориды жили греки. Хотела отслужить панихиду. Она нашла там в соборе Святого Николая греческого православного батюшку. И вот этот священник приехал, чтобы совершить отпевание и погребение Гребенщикова. Он молился по!русски. — О, была длинная служба, — неожиданно вступает в раз! говор Фрэнсис Льюс. — Пока погребается один русский, мы мо! жем похоронить трех американцев. — Во время отпевания, — продолжает Ланиер Апшоу, — из Винтер Хэвен явился другой батюшка и сказал: «Я должен совер! шать богослужение!» Будто бы он назначен каким!то международ! ным правительством и непосредственно избран к служению. «Уйди с дороги!» — крикнул греческому священнику. И всё взял в свои руки. Когда он закончил службу, двинулись на погребение. — Мы несли тело, — Ланиер Апшоу одобрительно посмот! рел на Фрэнсиса Льюса. — Шли очень медленно. Его провожа! ли даже полицейские, целый эскорт. И вдруг этот господин свя! щенник закричал: «Нет! Быстрее, быстрее, быстрее...» Все быс! тро поехали на кладбище. У могилы мы со Степаном Бескидом стоим долго. И только когда начинает моросить дождь, собираемся и спешим укрыть! ся от внезапно набежавших туч. Как и полагается, после клад! бища едем к дому Георгия Дмитриевича. Он расположен по со! седству с жильем Фрэнсиса Льюса. Сохранился и стоит поныне. В нем живет дочь того самого судьи, который после смерти Гребенщиковых вел дело о наследстве. Нам хочется побывать в доме писателя, очутиться внутри многогранника стен, где ви! тает еще дух Микулы Буяновича и Василия Чураева. Приехали, обошли дом. С тыльной стороны — благоуха! ющие кусты. Цветут три дня в году. Нам повезло. Лиловые, си! реневые и бледно!фиолетовые цветы. Вчера, сегодня, завтра. 108 Дом и могила Гребенщиковых в Лэйкленде И хотя сначала нам было отказано хозяйкой войти в дом, божь! ей милостью мы всё!таки оказались там. Мы стояли посреди просторной гостиной, с необычными сводами, будто в некоем старинном замке. Большое окно от пола до потолка. О нем Степан Бескид еще в Нью!Йорке говорил: «Окна высокие, стрельчатые, особенно одно, как в Успенском соборе в Москве». Теперь Степан Осипович рассказывает, как ви! делись с Гребенщиковым в последний раз, за год до его смерти. — Это было в августе 1962 года. Я учительствовал, был воспитателем при церкви. В отпуск поехал во Флориду к Гре! бенщикову. Жил в их доме. Там была спальня... Мой спутник показывает вверх, где под сводом крыши при! ютился маленький внутренний балкон. — Георгий Дмитриевич был уже болен, он имел несколько ударов. Я видел, как он пережил инсульт и потерял речь. Когда я собрался уезжать, по радио передали, что ожидается ураган. Татьяна Денисовна сказала: «Степан Осипович, вы не можете нас оставить сейчас». Мы с товарищем, Григорием Столяром, красили дом Георгия Дмитриевича. Поднялся такой сильный ветер, что листья носились по воздуху и прилеплялись на стены. Дождь и ветер... И вот мы сидим в доме: Татьяна Денисовна и Георгий Дмитриевич — у камина, я — ближе к окну. Читаю псал! тырь. У нас свечи горят. И я читаю псалтырь и читаю... А Георгий Дмитриевич едва слышным голосом тихо говорит: «Хо!ро!шо, хо!ро!шо». Больше сказать ничего не смог. Читал я всю ночь, до утра, и как!то всё затихло. Из Лэйкленда уезжали утром поездом на Орландо, про! должить свой поиск. Еще живы ученики Георгия Дмитриевича. В окне экспресса снова бежали одинокие пальмы. На косогоре мелькнуло старое кладбище. И в такт отстукивающим колесам, та!та, та!та... крестообразно сливались два голоса: «Вы не мо! жете нас оставить сейчас...» 110
