134 Т. Н. Созина «ТРОГАТЕЛЬНОЕ» КАК СПОСОБ

Т. Н. Созина
«ТРОГАТЕЛЬНОЕ» КАК СПОСОБ ПРОЯВЛЕНИЯ АВТОРСКОГО ГОЛОСА
В РОМАНЕ «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ» Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО
С опорой на полифонический принцип М. Бахтина, реализующийся в творчестве Ф. М. Достоевского через диалогическую позицию автора, предпринята попытка
рассмотреть категорию «трогательное» как способ проявления авторского голоса в
художественном произведении писателя.
Проблема проявления авторского голоса в творчестве Достоевского – одна из
актуальных проблем как предшествовавших литературоведческих исследований
(М. Бахтин, В. Виноградов, В. Кирпотин, Г. Щенников и др.), так и современных научных полемик (Ю. Проскурина, В. Свительский, А. Хоц и др.). В научных дискуссиях последних десятилетий широко обсуждается проблема автора в творчестве
Достоевского и особенно активно такой ее аспект, как форма выражения авторской
позиции.
Автор неизменно выражает, пользуясь языком художественных образов, свое
отношение к позиции, установкам, ценностной ориентации своего персонажа. При
этом образ персонажа предстает как воплощение писательской концепции, идеи, т. е.
как нечто целое, пребывающее в рамках иной, более широкой, собственно художественной целостности. Здесь уместно использовать утверждение М. М. Бахтина, разграничивающее автора-творца и автора-повествователя. Предложенное М. Бахтиным
разграничение получает дальнейшее осмысление в достоевсковедении: «Автортворец стоит за всем произведением, которое воплощает его мысль и волю, строится
на основе его замысла. Он проявляет себя через композицию, сюжет, сюжетнокомпозиционную структуру… Автор-повествователь обнаруживается непосредственно в речи героев, в прямом высказывании, как “голос” и точка зрения»1.
Несомненно, книга Бахтина о Достоевском актуализировала в дальнейшем изучении поэтики писателя вопрос о формах присутствия автора на страницах произведений. С точки зрения поэтики и стилистики, многим исследователям бросалось в
глаза «настойчивое звучание авторского голоса в произведениях Достоевского»2.
Процессу развития взаимоотношений автора и героя посвящены исследования
А. С. Долинина, В. Н. Топорова3.
Категории поэтики Достоевского опосредованы ценностной системой русского
художественного гуманизма, что находит свое выражение в стремлении писателя к
предельной объективности, с одной стороны, и попыткой выражения субъективной
позиции – с другой. «Реалистическая объективность Достоевского строится и на оптимальном сочетании достоверного изображения (пусть даже в виде фантастики и
гротеска) с непременным “судом” “от автора”, и на взаимодополнении субъективной мотивации и самооценки героя взглядом “всеведущего и не погрешающего” творца»4.
Доказывая основополагающий принцип построения романа Достоевского, основанного на диалогическом принципе равноправия героев, Бахтин в качестве примера использует первый большой внутренний монолог Раскольникова. Ученым блестяще показано, как во внутреннем монологе героя звучат голоса других персонажей, диалогизированный монолог Раскольникова назван «образцом микродиалога:
все слова в нем двуголосые, в каждом из них происходит спор голосов»5. Этому
принципу подчиняется функционирование категории трогательного. Являясь эстетическим понятием, «трогательное» выражает неосознанное желание жалости, чувство
134
умиления, способность растрогать, вызвать в душе человека чувственный отклик и способность к сопереживанию.
Исходя из вышеназванных установок в сфере реализации авторского голоса в
произведениях Достоевского, рассмотрим функционирование и проявление категории трогательного в романе «Братья Карамазовы».
Трогательны в романе диалоги Алеши и Лизы. Прямым авторским определением
Достоевский характеризует их взаимное общение, впечатление от услышанного: «Lise
была чрезвычайно растрогана его рассказом»6. Этот рассказ был об Илюшечке и его отце
штабс-капитане Снегиреве, который ни за что не захотел взять предложенные Алешей
деньги. Далее герои с большим чувством рассуждают о том, почему несчастный Снегирев отказался от денег и что последует затем, каковы будут его дальнейшие действия. В
диалоге Лизы и Алеши наблюдается проникновение в сознание друг друга, они словно
подхватывают мысль своего собеседника, и их голоса начинают звучать в унисон.
«Алеша с каким-то упоением произнес: “Вот тут-то он и возьмет!”. Lise захлопала в
ладошки.
– Ах, это правда, ах, я это ужасно вдруг поняла! Ах, Алеша, как вы все это знаете?
Такой молодой и уж знает, что в душе… <…>
Слушайте, Алексей Федорович, нет ли тут во всем этом рассуждении нашем,
то есть вашем… нет, уж лучше нашем… нет ли тут презрения к нему, к этому несчастному… <…>
– Нет, Lise, нет презрения, – твердо ответил Алеша, как будто приготовленный к
этому вопросу, – я уж об этом сам думал, идя сюда <…>. Знаете, Lise, мой старец сказал
один раз: за людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за больными в
больницах…
– Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за людьми как за больными
ходить!
– Давайте, Lise, я готов, только я сам не совсем готов; я иной раз очень нетерпелив,
а в другой раз и глазу у меня нет. Вот у вас другое дело.
– Ах, не верю! Алексей Федорович, как я счастлива!
– Как хорошо, что вы это говорите, Lise» (14, 197–198).
Диалог героев представлен Достоевским в момент высокого душевного подъема, они готовы протянуть руку помощи всем страждущим, искренне сочувствовать и
сострадать, то есть проявляют трогательные качества своей души, что делает возможным созвучие голосов героев. Этот диалог можно рассматривать как пример использования Достоевским «проникновенного слова»7. По определению Бахтина, оно
монологично, но его функционирование «возможно лишь в реальном диалоге с другим»8. Таким образом, «проникновенное слово» можно считать диалогической реализацией
категории трогательного. Причем «проникновенное слово» наделяется сложной задачей
как художественного, так и идеологического замысла писателя. Оно призвано оттенить,
заглушить ложные голоса и высветить истинный голос человека, в результате чего состоится «приобщение голоса героя к хору»9.
В плане идеологической реализации замысла Достоевского, категория трогательного призвана воздействовать на нравственные основы человека, в религиозной
идеологии, по мнению Бахтина, «это означало – примкнуть к хору и возгласить со
всеми “Hosanna!”. В этом хоре слово передается из уст в уста в одних и тех же тонах
хвалы, радости и веселья»10. Об этом свидетельствуют слова о счастье и выражение
благостно-приподнятого настроения, охватившего Лизу и Алешу: «как я счастлива!», «как хорошо» (14, 198). Однако в художественно-поэтической реализации замысла
писателя наблюдается не полная доминанта «полифонии примиренных голосов»11. Про135
должение диалога Алеши с Лизой демонстрирует внутренние противоречия, внутреннюю борьбу героя с самим собой, характерную для диалогически выстроенного
романа Достоевского. В сознании Алеши постоянно и тревожно присутствует не дающая ему покоя мысль, которую он и сам до конца не способен осознать, но которая нарушает и смущает его покой. Его состояние угадывается Лизой: «Слушайте, Алексей Федорович, почему вы такой грустный все эти дни, и вчера и сегодня; я знаю, что у вас есть
хлопоты, бедствия, но я вижу, кроме того, что у вас есть особенная какая-то грусть, секретная может быть, а?
– Да, Lise, есть и секретная, – грустно произнес Алеша. – Вижу, что меня любите,
коли угадали это» (14, 200–201). В продолжение диалога, с одной стороны, настойчиво
повторяется присутствие «проникновенного слова»: трогательная натура Лизы чувствует
состояние особой грусти, охватившее Алексея; с другой стороны, сознание героя – Алексея – настойчиво диалогизируется: он созвучен трогательному началу Лизы, угадывает ее
любовь к себе и одновременно тревожится своей мыслью:
«– А я в бога-то вот, может быть, и не верую.
– Вы не веруете, что с вами? – тихо и осторожно проговорила Lise. Но Алеша не ответил на это. Было тут, в этих слишком внезапных словах его нечто слишком таинственное и слишком субъективное, может быть и ему самому неясное, но уже несомненно его
мучавшее» (14, 201).
В романе представлен один из трогательных диалогов мальчиков – Илюши и Коли
Красоткина. Известны непростые отношения, которые возникли между этими героями:
любовь и трогательность со стороны Илюши, «система воспитания» и выработка характера со стороны старшего товарища Коли. Коля Красоткин известен как неординарная
личность, 14-летний подросток способен на поступки, требующие закалки и физической, и душевной (например, лежал под идущим поездом); он сознательно закаляет
свой дух, пытаясь в силу своей идеи и подросткового возраста следовать максималистским убеждениям, в которых не должно быть места чувствительности и сентиментальности. Диалогический же принцип построения разговора делает возможным наглядно увидеть и прочувствовать внутреннюю напряженную борьбу голосов, так
тщательно скрываемую подростком в быту и общении с окружающими. Коля Красоткин оказывается не чуждым сентиментальным проявлениям, что подтверждается
трогательным характером встречи мальчиков (после длительного перерыва в общении) и первых объяснений с Илюшей. Для этого необходимы, конечно, особенные
обстоятельства, и такой момент настал: «Но Коля уже стоял у постельки Илюши.
<…> С горестным удивлением всматривался он, что Илюша так глубоко и часто
дышит и что у него так ссохлись губы. Он шагнул к нему, подал руку и, почти совсем потерявшись, проговорил:
– Ну что, старик… как поживаешь?
Но голос его пресекся, развязности не хватило, лицо как-то вдруг передернулось, и что-то задрожало около его губ. Илюша болезненно ему улыбался, все еще не
в силах сказать слова. Коля вдруг поднял руку и провел для чего-то своею ладонью
по волосам Илюши.
– Ни-че-го! – пролепетал он ему тихо, не то ободряя его, не то сам не зная, зачем это сказал. С минуту опять помолчали» (14, 488).
Другой диалог – Коли Красоткина и Алеши – строится по принципу угадывания главных и необходимых для себя мыслей другого. Особенно этот принцип ярко
выражен в сознании Коли Красоткина. Ему необходимо узнать истинное мнение о
себе и услышать его от Алеши. Именно Алексей Карамазов понят им как человек,
способный на настоящую искренность, своими поступками вызвавший уважение
136
мальчика; он и желает знать правдивое суждение Алеши, и одновременно боится,
если вдруг окажется, что Алексей не очень высокого мнения о нем. О внутренней
борьбе героя свидетельствует характер и манера ведения разговора:
« – Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? – отрезал вдруг Коля и
весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. <…>
– Об моей натуре не заботьтесь, – не без самодовольства перебил Коля, <…> Вы
сейчас усмехнулись, мне и показалось, что вы как будто…» (14, 501–502). Напускная
заносчивость исчезает в юном герое, когда Алексей отвечает правдивой фразой:
«– Нет, вы прелестная натура, хотя и извращенная, <…> – горячо ответил Алеша» (14, 503). Перед нами предстает герой, способный на открытые чувства, на признание в своих слабостях:
«– И это вы говорите мне! – вскричал Коля, – а я, представьте, я думал – я уже
несколько раз, вот теперь как я здесь, думал, что вы меня презираете! Если б вы
только знали, как я дорожу вашим мнением!
– Но неужели вы вправду так мнительны? В таких летах! Ну представьте же
себе, я именно подумал там в комнате, глядя на вас, когда вы рассказывали, что вы
должны быть очень мнительны» (14, 503). Алеша Карамазов угадал «слабость» Коли,
а тот, в свою очередь, был уверен в том, что Алеша непременно сам догадается о его
«слабостях» (как, например, мнительность или боязнь показаться смешным окружающим). Такое проникновение в сокровенные мысли собеседника создает трогательную атмосферу диалога, а также сам диалог становится возможным посредством
использования категории трогательного, служащей для реализации «проникновенного слова» Достоевского. Категория трогательного позволяет обнажить самые глубинные мысли, скрываемые в каждодневном общении людей, и показать, как в особую минуту откровения эти мысли могут на какое-то мгновение слиться в унисон.
Однако, «проникновенное слово» и в этом случае не переходит в разряд монолитного. В кульминационный момент откровенных объяснений героев включается голос
сомнений:
«– А знаете, Карамазов, согласитесь, что и вам самим теперь немного со мною
стыдно… я вижу по глазам, – как-то хитро, но и с каким-то почти счастьем усмехнулся Коля.
– Чего же это стыдно?
– А зачем вы покраснели?
– Да это вы так сделали, что я покраснел! – засмеялся Алеша и действительно
весь покраснел. – Ну да, немного стыдно, бог знает отчего, не знаю отчего… – бормотал он, почти даже сконфузившись» (14, 504). В целом, «проникновенное слово»,
реализуясь посредством категории трогательного в финальной части диалога, делает
возможным выделить доминирующий голос в сознании обоих собеседников как голос взаимной человеческой любви, что, как было замечено, восходит и обусловливается эстетико-религиозным сознанием писателя:
«– О, как я вас люблю и ценю в эту минуту, именно за то, что и вам чего-то
стыдно со мной! Потому что и вы точно я! – в решительном восторге воскликнул
Коля. Щеки его пылали, глаза блестели. <…>
– <…> знаете, я весь последний месяц говорил себе: «Или мы разом с ним сойдемся
друзьями навеки, или с первого же разу разойдемся врагами до гроба!»
– И говоря так, уж, конечно, любили меня! – весело смеялся Алеша.
– Любил, ужасно любил, любил и мечтал об вас!» (14, 504).
Аналогичную функцию категория трогательного как способ проявления авторского голоса выполняет в финальном диалоге Алеши и детей – «Речь у камня». Го137
лоса Алексея Карамазова и юных героев сливаются в минуту особого торжественноволнующего состояния, молодые голоса вторят пламенному слову старшего товарища, создавая атмосферу высокого трогательного состояния:
«Все вы, господа, милы мне отныне, всех вас заключу в мое сердце, а вас прошу заключить и меня в ваше сердце! <…>
– Карамазов, мы вас любим! – воскликнул неудержимо один голос, кажется
Карташева.
– Мы вас любим, мы вас любим, – подхватили и все. У многих сверкали на глазах слезинки. <…>
– Ну пойдемте же! Вот мы теперь идем рука в руку.
– И вечно так, всю жизнь рука в руку! Ура Карамазову! – еще раз восторженно прокричал Коля, и еще раз все мальчики подхватили его восклицание» (15, 196–197).
Рассмотрев и проанализировав «трогательное» как способ проявления авторского голоса в романном творчестве Ф. Достоевского, можно заключить следующее:
– проблема проявления авторского голоса в творчестве Достоевского – одна из
актуальных тем достоевсковедения;
– функционирование категории трогательного подчиняется полифоническому принципу и находит свою реализацию посредством «проникновенного слова», которое наделяется сложной задачей как художественного, так и идеологического свойства.
Примечания
1
Свительский, В. А. Автор / В. А. Свительский // Достоевский : эстетика и поэтика :
Словарь-справочник. – Челябинск, 1997. – С. 61–62.
2
Зунделович, Я. О. Романы Достоевского : ст. / Я. О. Зунделович. – Ташкент, 1963. – С. 12.
3
См.: Долинин, А. С. Достоевский и другие : ст. и иссл. о рус. классич. лит. /
А. С. Долинин. – Л., 1989; Топоров, В. Н. Поэтика Достоевского и архаические схемы мифологического мышления / В. Н. Топоров. – Саранск, 1973.
4
Свительский, В. А. Авторская оценка / В. А. Свительский // Достоевский : эстетика
и поэтика... С. 67.
5
Бахтин, М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. – М., 1979. – С. 87.
6
Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30 т. / Ф. М. Достоевский. – Л.,
1972–1990. – Т. 14. – С. 195. Далее текст цитируется по этому изданию с указанием тома
и страницы в круглых скобках.
7
Бахтин, М. М. Указ. соч. С. 291.
8
Там же. С. 282.
9
Там же. С. 291.
10
Там же.
11
Там же.
138