Гуманитарное знание и социальные технологии

Гуманитарное знание
и социальные технологии
(материалы “конференции-круглого
стола”)
1 декабря 2012 г. в Институте философии РАН состоялся “круглый стол” “Гуманитарное знание и социальные технологии”. Сначала участники выступили с докладами,
потом состоялось их обсуждение. “Круглый стол” был посвящен подведению итогов коллективного исследовательского проекта “Гуманитарное знание и социальные технологии”
(поддержан Министерством образования и науки Российской Федерации в рамках ФЦП
“Научные и научно-педагогические кадры инновационной России”), который был реализован в Институте философии РАН в период с 2010 по 2012 г. В проекте приняли участие
в общей сложности более 40 исследователей, в том числе молодые ученые, аспиранты
и студенты. Цель проекта состояла в концептуальной разработке структуры социальных технологий и выявлении на этой основе сущности и механизмов их формирования
и развития.
The roundtable “Humanities and social technologies” has been held on the 1st of December
2012 at the Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences. The participants delivered
papers, and then a general discussion took place. The event has been devoted to the summarizing
results of the research project with the same title under the auspices and financial support of the
Ministry of Education and Science of the Russian Federation (2010-2012). Over 40 researchers,
among them young scholars, graduate and undergraduate students took parts in the project. Its
purpose was to undertake a conceptual and applied study of the structure and concrete examples
of social technologies and uncovering of their inner mechanisms of formation and change.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: социальные технологии, гуманитарное знание, методология,
case-study.
KEY WORDS: social technologies, humanities, methodology, case-study.
Участники “круглого стола”:
Касавин Илья Теодорович – доктор философских наук, член-корреспондент РАН,
заведующий сектором социальной эпистемологии Института философии РАН.
Розин Вадим Маркович – доктор философских наук, главный научный сотрудник
Института философии РАН.
Колпаков Владимир Алексеевич – доктор философских наук, ведущий научный
сотрудник Института философии РАН.
Маркова Людмила Артемьевна – доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии РАН.
3
Лекторский Владислав Александрович – доктор философских наук, академик РАН,
заведующий отделом эпистемологии и логики, заведующий сектором теории познания
Института философии РАН.
Антоновский Александр Юрьевич – кандидат философских наук, старший научный
сотрудник Института философии РАН.
Алексеева Дарья Александровна – кандидат философских наук, доцент кафедры
ЮНЕСКО факультета “Международный институт государственной службы и управления”
(МИГСУ) РАНХиГС.
Лепский Владимир Евгеньевич – доктор психологических наук, главный научный
сотрудник Института философии РАН.
Шпуров Илья Юрьевич – вице-президент Международного Конгресса промышленников и предпринимателей, президент группы “Инпарк”.
Орланов Георгий Борисович – кандидат философских наук, доцент, заведующий
кафедрой социологии и управления социальными процессами Академии труда и социальных отношений (АТиСО).
Куслий Петр Сергеевич – кандидат философских наук, научный сотрудник Института философии РАН.
Касавина Надежда Александровна – кандидат философских наук, старший научный
сотрудник Института философии РАН.
Труфанова Елена Олеговна – кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии РАН.
Сафронов Петр Александрович – кандидат философских наук, старший научный
сотрудник Института философии РАН.
И.Т. Касавин. “Социальные технологии и социальные практики”. Во многом
тематика социальных технологий вызвана к жизни противодействием известным концепциям объективистского характера, концепциям развития общества как естественноисторического процесса. В свое время К. Поппер, критикуя марксизм, выступал против
таких концепций. Сегодня популярны теории типа “невидимой руки рынка”. Работая в
рамках исследовательского проекта Министерства образования и науки РФ “Гуманитарное знание и социальные технологии”, мы исходили несколько из других представлений
об общественном развитии, значительно более локальных, более конкретных и более, как
мне кажется, применимых к отдельному индивиду и социальным институтам.
Что такое сознательное социальное действие? Для его понимания я использую известную метафору с небольшими уточнениями: это не просто безостановочная езда на велосипеде, но езда по проезжей части, когда смотреть надо одновременно и вперед, и назад, и по
сторонам. Отсюда главный тезис, который лежит в основе возможной теории социальных
технологий, которая призвана операционализировать понятие социального действия: если
люди не будут сами сознательно и целесообразно, опираясь на науку, работать на развитие общества, то шансов на позитивное, стабильное развитие остается совсем немного.
В целом ряде научных дисциплин так или иначе используется понятие социальных
технологий. Но здесь, извините за грубое слово, царит разнобой, и даже социологи с
философами не могут ни о чем договориться, потому как действуют разнонаправленно,
несогласованно. Так, в социологии уже с 1990-х гг. работают кафедры и научные центры,
в названии которых упоминаются социальные технологии. Однако по каким-то причинам
эта проблематика все еще во многом считается новой, хотя она, конечно же, покрывает
собой и традиционные области социологии. По крайней мере, концептуальными методологическими проблемами социологи озабочены не очень сильно.
Философы, напротив, в течение длительного времени в основном исходили из того, что
это не их тематика. Дескать, социальные технологии – это сфера прикладных специальнонаучных исследований, и даже в общем виде не стоит этим заниматься; отсюда дефицит
методологического и концептуального осмысления этой темы со стороны философии.
В целом же очевидно, что такая сложная проблема не только представляет интерес
для разных областей знания, но и, по сути дела, не может быть разработана без скоординированных усилий различных наук. Необходим некоего рода междисциплинарный син4
тез социально-гуманитарных и, как некоторые полагают, естественных наук. Но до сих
пор неясны принципы такого синтеза, а прежние подходы подлежат весьма критическому
анализу.
Не надо забывать, что социальные технологии являются социально актуальной проблемой, что ставит перед наукой особо сложные методологические и практические задачи. Это и злободневная политическая проблема: она находится на слуху благодаря связи с
грязными политическими технологиями, с не очень обоснованными волюнтаристическими решениями в разных сферах общественной жизни. И потому ученые относятся к этой
теме весьма настороженно, даже негативно, а саму практику использования социальных
технологий оценивают весьма критически. Однако социальные технологии необходимо
связывать в первую очередь с наукой. А научные исследования должны включать в себя
социально-гуманитарную ценностную экспертизу, особого рода социальную технологию.
Между наукой и технологией, между наукой и социальной технологией существует взаимная обратная связь. Я даже полагаю, эта связь позитивная. Такая связь должна быть,
иначе никакой хорошей политики, используя известную терминологию, которую у нас
использует В.Г. Федотова (“хорошее общество”, “хороший человек” и т.д.), не построить.
Вот перечень наиболее влиятельных, как мне кажется, подходов к этой проблематике:
всем известная концепция К. Поппера; не менее известная концепция М. Фуко; полагаю,
что то, что делал П.Я. Гальперин, тоже имеет к этому достаточно существенное отношение; конечно, Г.П. Щедровицкий внес существенный вклад в разработку философскометодологических основ социальных технологий; здесь же и более конкретные теории
менеджмента; социология труда и управления, которые тоже релевантны для данной
проблематики.
Однако до сих пор трудно сказать, что сформирована какая-то обоснованная теория
социальных технологий. Эту работу нужно вести дальше.
Что касается того направления исследований, которое представляю я, то наш сектор
пытался разрабатывать концепцию социальных технологий на основе социальной эпистемологии. Это особого рода философская теория познания, для которой исходным пунктом
является факт социальной природы познания, связь в сознании деятельности и общения,
а следовательно, встроенность различных форм знания в социальные практики. На мой
взгляд, социальная эпистемология внутренне предполагает возможность социально-прикладных исследований. Именно такой подход к анализу познания в наибольшей степени
соответствует современным реалиям и в этом смысле позволяет развивать концепцию
социальных технологий.
Как мне представляется, функция философии в построении теории социальных
технологий состоит главным образом в том, что философия выявляет роль социального
субъекта, формулирует и анализирует определение и понятие социальных технологий,
т.е. занимается концептуальным анализом. Достаточно существенная роль здесь отведена
дефинициям, с них, хотим мы или не хотим, все и начинается. Мы исходили из рабочего определения социальных технологий как коммуникационно-деятельностной формы
проявления социального субъекта на уровне организационно-управленческой, социальнопроектировочной деятельности в аспекте социального конструирования знания и реальности, основанного на социальных и гуманитарных науках.
Три различения, которые я ввожу, призваны уточнить это определение. Всем понятно, что стихийный познавательный опыт отличается от научного опыта. Используя следующую аналогию, легче понять, чем социальные практики отличаются от социальных
технологий. Копать землю лопатой – это все-таки социальная практика, или скажем так,
просто практика. А использовать экскаватор – это уже технология. В истории общества
применялись различного рода социальные практики, основанные на опыте, традиции,
каком-то экспертном знании, но не обязательно на науке. А вот социальная технология –
это то, что в первую очередь опирается на научное знание, научное знание социальногуманитарного типа.
Второе различение состоит в сопоставлении естественно-научных и социально-гуманитарных технологий. Здесь важно отметить, что параллельно с естествознанием давно
5
сформировался слой технических наук. В социальных науках такой слой только складывается – это связано с тем, что естествознание старше гуманитарных наук. Я не хочу сказать
“старше гуманитарного знания”, но основная масса гуманитарных наук сформировалась
где-то в середине XIX в.
Естественно-научные технологии основаны на достаточно жесткой демаркации науки
и иных типов знания. Когда строят какую-то естественно-научную технологию, никто не
будет призывать к тому, чтобы использовать вненаучные формы знания, а кто все-таки
будет, скоро заработает репутацию лжеученого. Конечно же, мы все помним о вещах вроде
tacit knowledge М. Полани, но это все же немножко другое, это научный опыт, даже если и
неартикулированный. Пусть в самой структуре научного знания и науки как социального
института отнюдь не все организовано по стерильным стандартам научной рациональности, однако никакого более эффективного способа получения и распространения знания
история до сих пор не создала.
И здесь нельзя пройти мимо того обстоятельства, что в основе социальных технологий мы обнаруживаем смесь научного и ненаучного знания, поэтому необходимо прояснить вопрос – относится ли это к самой сути социальных технологий или это просто
определенный исторический этап их развития.
Третье сопоставление касается жестких и мягких социальных технологий. Жесткие
социальные технологии всем известны – это в основном институты общества, такие как
тюрьма, суд, полиция, армия, различные формы экономического принуждения, а мягкие
социальные технологии – это СМИ, психотерапевтические практики, некоторые социологические методы типа фокус-групп, образовательные практики, социальные сети, выходящие сегодня на первый план.
В заключение приведу пример известной инновационной технологии, которая довольно примечательна с точки зрения связи с технологией социальной. Это мобильное
устройство под названием iPhone. Средняя цена этого гаджета 300 дол. Само “железо”
стоит 20–25 дол., инженерные работы и патенты – 75–80 дол., маркетинг и финансовый
анализ – 195–205 дол. Вывод Я. Кузьминова, который использует этот пример, – социальные технологии дают большую часть добавленной стоимости в экономике. Поэтому,
собственно, на них надо делать акцент, их надо развивать.
Однако, как мне представляется, проблему можно сформулировать иначе. А стоит ли
вообще вкладывать деньги в развитие социальных технологий, или, может быть, наоборот,
нужно уменьшать их долю в итоговом продукте? И сделать его более доступным? Представьте себе, что этот iPhone стоит 100 дол., тогда его значительно проще было бы приобрести. Но можно поставить этот вопрос и так – а было бы возможно вообще создать этот
iPhone и выпустить его в продажу, если бы не использовались социальные технологии?
Может быть, именно они и являются “мотором” современной инновационной экономики?
Из положительного ответа на данный вопрос вытекают выводы, заставляющие, среди
прочего, совершенно иначе взглянуть на содержание и социальную функцию социальногуманитарных наук.
В.М. Розин. “Социально-гуманитарные технологии”. Во-первых, я хочу присоединиться к предыдущему сообщению. Мне кажется, довольно хорошо задано концептуальное пространство нашего разговора. Я бы хотел кое-что добавить. На мой взгляд, важны
две составляющие, с учетом которых возможен определенный прорыв. Одна – это методологическая составляющая, она была здесь прекрасно продемонстрирована, а вторая
составляющая – это практическое конструирование новых социальных, социально-гуманитарных технологий. По сути дела, надеяться, что они сформируются в культуре сами
собой, невозможно. Они должны быть сконструированы, проанализированы, осмыслены,
с учетом их достоинств и недостатков.
Я сам двигался в двух пространствах: с одной стороны, методологического осмысления социально-гуманитарных технологий, с другой – участия именно в конструировании практических образцов социально-гуманитарных технологий. Это, например, проект
“Донор”, реализованный в Министерстве здравоохранения РФ. Хотя он еще не завершился, но, тем не менее, продемонстрировал свою успешность – люди действительно пошли
6
сдавать кровь. А второй проект скорее методологический, но он тоже опирается на реальный опыт. Недавно вышла брошюра “Управление в мировом и российском трендах”
[Розин, Голубкова 2012] – это тоже, по сути, пример такого конструирования.
Социально-гуманитарные технологии формируются, складываются и конструируются в пространстве четырех координат. Первые две координаты располагаются в оппозициях технологии в широком понимании и технологии в узком понимании. Когда речь
идет о технологии в узком понимании, то имеют в виду обычные технологии, связанные
с заданием условий изготовления тех или иных промышленных изделий. Если же речь
идет о технологии в широком понимании, то подразумевают сложную социокультурную
действительность, где, с одной стороны, есть элементы технологий и управления, а с другой – влияние различных социокультурных факторов.
Проект “Донор” был ближе к технологии в широком понимании, потому что осуществление этого проекта потребовало решения Правительства, выделения довольно
значительных ресурсов, использования административного ресурса, задействования и
актуализации целого ряда социальных институтов, наличия комплексных исследований,
проектирования, организационных решений и т.д. То есть технология в широком понимании – это сложная организация самых разных видов деятельности, начиная с исследований и проектирования, заканчивая организацией и социальным взаимодействием.
Вторые две координаты задаются оппозицией стандартной технологии и инноваций.
Дело в том, что технологии должны воспроизводиться, но когда они только складываются,
когда речь идет о становлении технологий, они сначала выступают как инновации, и еще
не факт, что эти инновации можно будет воспроизводить и они превратятся в нормальные
технологии. Например, проект “Донор” ближе к стандартной технологии, а проект, связанный с управлением, – это скорее инновации.
Я бы обратил внимание на особенности гуманитарного знания в рамках таких технологий. Мы привыкли говорить больше о знании в целом, но на самом деле набор средств
сильно разнится: знания, схемы, эскизы, проекты и прочее. То есть, по сути, приходится
задействовать весь этот арсенал. Но, тем не менее, когда речь идет о социальной составляющей, она должна быть задана в явном виде.
Например, в процессе разработки проекта “Донор” была сформулирована гипотеза
о становлении нового социального института, связанном с определенными проблемами:
создание процедур, которые удовлетворяют и решают эти проблемы, анализ заинтересованных в этих решениях популяций, создание организации и других условий функционирования института и т.д. То есть с самого начала обсуждение шло в соответствии с заданной социальной реальностью (представлением) о социальном институте. Как правило,
целое, заданное в социальном плане, часто описывается как де-индивидуальное образование (в данном случае – социальный институт). В первую очередь его составляющие – это
люди и их организация. Причем здесь речь может идти именно о популяциях, а на другом
полюсе могут быть организации и группы. Другая составляющая – это собственно социальное действие: обучение, форма организации, инициации некоторых процессов и т.д.
В чем специфика гуманитарной составляющей? Можно указать на три момента. Первый, мы имеем дело с текстами, а за текстами, как говорил М. Бахтин, стоят личности.
Второй момент, речь идет о взаимодействии двух “духов”: это, с одной стороны, те, кто
формирует технологию, а с другой – люди, которые в этом процессе участвуют. И третий –
это необходимость предоставить голос и инициативу участникам социального процесса.
Последний момент просматривается в обоих проектах (которые я обозначил выше),
так как и организаторы, и участники специально продумывали вопрос о влиянии на сознание текстов, которые транслировались в коммуникации. Специально решался вопрос,
как предоставить голос заинтересованным субъектам и как инициировать их активность и
т.д. В этом смысле даже можно говорить о социально-гуманитарных технологиях. Социальное действие тогда эффективно, когда оно гуманитарно, – участникам предоставляется
голос, инициируется их активность и пр.
Если говорить об особенностях именно социально-гуманитарных технологий, то я
бы выделил следующие моменты. Во-первых, это сильная гуманитарная составляющая.
7
Именно гуманитарная разработка, которая осуществляется отдельно методологом, или
методологически оснащенным субъектом, позволяет задать целое, осуществить проблематизацию, позволяет относительно корректно работать с понятиями и представлениями.
Она создает возможность методологического сопровождения: например, артикулирования, рефлексирования и нормирования мыслительных процессов, синтеза. Во-вторых, это
серьезная научная основа, что касается, скажем, предпроектных исследований, описания
и анализа условий, предпосылок и самих структур. То есть проекты, о которых я говорю,
нельзя было бы осуществить без серьезных исследований, причем в разных дисциплинах.
В-третьих, это соотношение между исследованием и социально-инженерным действием,
т.е. речь идет о необходимости во всех таких технологиях при их реализации создавать
целый ряд составляющих, которые задаются проектами, но в действительности отсутствуют (инициация людей, обучение, переобучение, создание каких-то отсутствующих
структур).
В-четвертых, это важность различения рациональной составляющей и того, что
складывается естественно. Дело в том, что проектные и методологические предложения (построения) задают рациональную составляющую, а то, как реально складывается
живое тело, как реально складывается взаимодействие, зависит от многих других причин и факторов, причем не все они контролируются. Раньше мы понимали социальногуманитарные технологии и технологии только в плане рационального построения,
развертывания, а на самом деле – это рационально-естественный, организмический
процесс.
И последний важный момент – бóльшая часть социальных технологий пока остается на уровне инноваций. И очень редко какие-то из них превращаются в стандартные
технологии.
В.А. Колпаков. “Социальные технологии в прошлом и настоящем”. Я хотел бы
акцентировать внимание на одной проблеме, которая не освещена в докладе И.Т. Касавина.
Речь идет о том, что социальные технологии, на мой взгляд, актуализируют вопрос
“Что есть социальное?”. Изначально под социальными технологиями понималась методология для “неточного знания”. Корпус социального знания и социальные технологии
как методология открывали возможность строить социальную реальность и управлять
будущим.
Тему социальных технологий, как известно, одним из первых исследовал К. Поппер в
связи с революциями, которые способствовали рождению новой социальной реальности.
Как философа и методолога его занимал вопрос о том, какими путями допустимо создавать социальный мир. В противовес известным практикам революционных изменений
он теоретически обосновал необходимость методологии “социальной инженерии частных
решений” или “технологии постепенных социальных образований”. Он был критически
настроен против “утопической социальной инженерии”, ориентирующей на поспешные,
революционные изменения. Тем не менее тот факт, что социальный мир может быть
сконструирован по типу природного мира, сомнений у него не вызывал. Сегодня, как и
во времена Поппера, тема построения социального мира, “хорошего общества” или же
стабильного и развивающегося общества с рыночной экономикой продолжает быть актуальной. Как и в начале XX в., в XXI в. можно с удивлением наблюдать социальные преобразования, происходящие революционным путем. Другая особенность нашего времени
состоит в том, что сегодня достаточно много стран и государств активно решают задачу
построения современного общества, основные черты которого все еще задают западные
демократии.
Широкий интерес к социальным технологиям возник после работ американского
ученого О. Хелмера [Хелмер 1966]. Хелмер продолжил позитивистскую традицию, он
предложил свой вариант методологии для “неточных наук”, под которыми он понимал
социальные науки. В его представлении это методология, позволяющая посредством уже
существующего на то время социально-гуманитарного знания строить социальный мир,
адекватный тем задачам прогресса, которых позволяют достичь естественные науки.
8
Интересно, что в этом же году вышла работа П. Бергера и Т. Лукмана “Социальное
конструирование реальности” (перевод на рус. яз. [Бергер, Лукман 1995]), которая основывается на совершенно других идеях, чем работа Хелмера. Бергер и Лукман не рассматривали социальный мир как квазиприродный мир. Они исходили из другого представления
о социальной реальности. Социальный мир, по их мнению, – это прежде всего результат
деятельности сознаний, образующих общество индивидов. Соответственно, общество
приобретает устойчивость исключительно в сознании людей, которые его создают и из
которых оно состоит. Диалектика создания социальности в том, что общество – это человеческий продукт и одновременно общество – это объективная реальность, а человек – социальный продукт этой реальности. Понятно, что этот подход уводил проблему построения нового общества в область изменения сознания людей, в такие изменения, которые
должны осуществиться в представлении людей и закрепиться посредством механизмов
легитимации нового социального порядка.
На мой взгляд, концепция, представленная Бергером и Лукманом, весьма актуальна
для ситуации современной России, когда сознание большей части граждан сформировано
при социализме. При этом стоит задача построить новую социальную реальность и новое
общество, сформировать принципиально новые ценности и создать новые институты,
которые характерны для общества с рыночной экономикой. Следовательно, граждане России являются одновременно и свидетелями, и творцами феномена “меняющейся социальности”. Такой механизм легитимации нового социального порядка, который мы создаем
совместными усилиями, и будет конкретной социальной технологией.
Конечно же, распространение технологических инноваций – компьютерных, интернетовских и телекоммуникационных – влечет изменения, сопоставимые с социальными
революциями. Новая социальность, новые типы сообществ и принципы кооперации между людьми создаются сегодня с использованием новых технологических возможностей.
Эта тема также требует философского осмысления.
Социология достаточно активно говорит о том, что современное представление о
социальной реальности динамично и поэтому необходима постоянная теоретическая
рефлексия. Что нового появилось в представлениях о социальности в самое последнее
время?
Наметилась тенденция натуралистического понимания социальности. Появились
теории, в которых реальность определяется не только действиями и намерениями людей,
но включает в себя материальные артефакты и биологические системы. Такая концепция
представлена в agent network theory Б. Латура и в работах его последователей (см., например [Латур 2006; Латур, Вулгар 1986]).
Новое понимание социальность получает на основе самых различных технологий
и не в последнюю очередь интернет-технологий. Например, платформы типа “Одноклассники”, “Вконтакте” и т.п. Социальное осваивает новые пространственные измерения, в том числе и виртуальное пространство.
Сегодня формирование социального поведения не является исключительно прерогативой социально-гуманитарных наук. Коммерческие предприятия научились использовать социальные технологии в своих целях. Во многом именно эти структуры
определяют “заказ” на них и достаточно эффективно используют их в рыночных стратегиях. Работы М. Фуко показали, что западное общество – это не нечто сформировавшееся стихийно. Напротив, это направленный процесс, нацеленный на управление
людьми и на создание механизмов “управления людей собой”. Фуко подробно анализирует, каким образом практики управления распространялись в современных западных
государствах.
Резюмируя, я хотел бы обратить внимание на тот факт, что соотношение между социальными технологиями и социальной реальностью требует постоянной философской
рефлексии. Проблема, сформулированная в работах К. Поппера, “каким путем должны
строиться новые общества – мирным или революционным”, продолжает быть актуальной. Это значит, социальные технологии построения современных обществ все еще
востребованы.
9
Л.А. Маркова. “Человек в социальной системе”. Я хочу начать с того, что неслучайно само понятие “социальные технологии” стало таким востребованным и широко
обсуждаемым именно в наши дни. Я думаю, есть две причины такого особого внимания
к этому термину.
Первая. Само внутреннее развитие философии приводит к тому, что философ начинает больше интересоваться социальным полюсом предмета решения. Если в Новое
время в отношении человека и мира уделялось внимание тому, каким образом, насколько
адекватно, насколько точно воспроизводится этот внешний мир, прежде всего в понятиях научных, то теперь (не буду останавливаться на всех процессах, которые этому
предшествовали) философия больше интересуется проблемой того, кто производит это
знание и каким образом, т.е. социальным полюсом этого мыслительного процесса. А как
известно, ни одна форма человеческой деятельности не может осуществляться вне мысли, вне той или иной исторической эпохи мышления, которая тоже имеет свои этапы
развития.
В связи с этим несколько меняется значимость таких понятий, как “теория познания”
и “социальная эпистемология”. Эпистемологи пишут работы на темы конструирования
социальной реальности, где обращают внимание на субъектный полюс. Так проблематика
социальности, социального познания становится все более актуальной. С одной стороны,
философия, которая во многом в своей проблематике соединяется и с социологией тоже,
для своего собственного развития вынуждена обращать особое, может быть, первостепенное внимание на процессы, которые происходят в обществе. С другой – социальные
технологии это, как я понимаю, нормы, правила, традиции, законы, определяющие деятельность человека именно в той или иной системе, именно как социальное, и они не
могут игнорировать гуманитарное знание.
Вторая причина выдвижения на передний план этого понятия – сама техническая
оснащенность общества, меняющая его в сторону конечного результата, материального
продукта, потребляемого тем или иным способом, в сторону средств общения и коммуникации. Если в основе капиталистического общества и его технической оснащенности
лежат законы естествознания, то в постиндустриальную эпоху техника в ее электронном
варианте подчиняется законам не материального мира, а законам человеческого мышления. Если в промышленном, капиталистическом устройстве машина заменяла физические возможности человека: быстрее передвигаться, поднимать тяжести, увеличивать
количество производимой продукции в единицу времени и т.д., то теперь машина воспроизводит и приумножает умственные способности человека. Самолет как материальная
вещь сконструирован по естественно-научным законам, но его электронное оборудование призвано в какой-то мере заменить человека в качестве управляющего полетом.
Вместо человека автопилот. Не человек – придаток машины, а машина – придаток человека в его умении мыслить, принимать решения, реагировать на неожиданные ситуации. В любой философской или научной системе человек как эмпирическое существо
выводится за ее пределы, человек присутствует в ней лишь некоторыми своими идеализированными свойствами или действиями, через призму которых, однако, можно понять
его как целое.
Если взглянуть на систему с точки зрения наличия в ней человеческих характеристик,
то они будут отличаться друг от друга прежде всего тем, какие именно свойства человека
присутствуют в них в качестве идеальных элементов. Эти элементы, их организация в
систему создают вроде как посредника между человеком и реальным миром, реальность
удваивается.
Электронная начинка современной техники вносит в нее объектные характеристики,
что лишает нас возможности напрямую противопоставлять человека как социальное и
думающее существо материальным и техническим устройствам. Машины тоже думают,
и не всегда человек может предсказать ход их мысли и возможный результат. Программы,
заложенные в машины, не делают человека полным господином им же созданной техники.
Эта техника, однако, тем и полезна нам, что может делать что-то лучше человека, как
минимум, во много раз быстрее. И дело не только в этом. Характер машинного мышления
10
другой, и для работы с ней человек должен подстраиваться к машине, чтобы обеспечить
взаимопонимание. В результате мышление самого человека неизбежно в чем-то меняется,
различия между ним и машиной становятся не столь очевидными. Возникает социальная
система, в которой общение во многом зависит от умения иметь дело с машинами. Общение в интернете, ставшее популярным и почти всеобщим в современном мире, требует от
человека выдвижения на передний план определенных его качеств и свойств. Это подобно
тому, как в естествознании понятие “наблюдатель” совсем не совпадает с понятием ученого за письменным столом или перед экспериментальной установкой. В ХХ в. на передний
план выдвигаются индивидуальные особенности, благодаря чему только и можно говорить о многих субъектах, о плюрализме в логике. Однако этот плюрализм проявляется
неодинаково в разных формах общения, масс-медийное общение характеризуется прежде
всего наличием технического посредника между общающимися, будь то печатное издание, радио, телевизор или интернет. Само по себе наличие такого промежуточного звена
в какой-то мере нивелирует индивидуальные особенности того, кто передает сообщение,
и того, кто его получает.
Предположим, в интернете размещается информация о наличии авиабилетов или мест
в гостинице, или о наличии товаров в интернет-магазине, или любая другая информация
подобного рода. Даже при самом подробном описании предлагаемого товара или услуги сугубо индивидуальные особенности адресата не учитываются. Имеется в виду, что
существует определенная прослойка населения, заинтересованная в получении данной
информации, при этом тот, кто эту информацию посылает, учитывает интересы компании, руководства телевизионного канала или магазина, интересы, которые, как правило,
разделяются их соучредителями и сотрудниками, но не являются их индивидуальными,
уникальными особенностями. Информация в данном случае не является индивидуальным
посланием, в ней не должны содержаться интересы передающего ее. Действительно, если
продавцу нравятся машины с кузовом синего цвета и он будет заказывать только такие машины для продажи, едва ли это увеличит количество покупателей. Ремесленник, архитектор, художник, поэт могут выдавать продукты своего труда, сообразуясь со своим вкусом,
это только увеличит их ценность. Но если между мной и производителем информации/
продукции любого вида оказывается технический посредник, то информация в значительной степени обезличивается. И я, ее получатель, учитываю это обстоятельство, сам выбираю то предложение, которое меня наиболее устраивает. Сугубо личностные особенности
меня как индивида остаются за бортом функционирующей системы. Полисубъектность
присутствует в ней не как общение двух или более индивидуальных субъектов, а как
функционирование коммуникационной социальной системы, в которой принимаются во
внимание в первую очередь интересы определенных групп населения. Например, многофункциональность приобретаемого товара будет оценена далеко не всеми покупателями,
хотя бы потому, что за нее нужно больше платить. Или максимально большая допустимая
скорость транспортного средства может увеличивать комфортность салона автомобиля,
чем любитель скорости может и пожертвовать. СМИ ориентируются на те или иные
слои своих читателей и слушателей, когда создают свои программы и свои социальные
технологии. Здесь нет задачи завоевать в качестве потребителя своей продукции именно
этого конкретного человека. То же относится к политическим партиям, стремящимся к
большему количеству голосов на выборах. Они учитывают интерес не какого-то конкретного человека, а определенной части населения с родственными запросами и ожиданиями. Разумеется, всегда при любом способе общения между людьми имеются два полюса
общения: чтобы было кому общаться, должны быть разные люди, отличающиеся друг от
друга, но чтобы эти люди могли понять друг друга, у них должны быть и общие свойства,
прежде всего хотя бы общий язык, пусть и посредством перевода. В целом ряде случаев
они не смогут понять друг друга, если принадлежат к разным культурам, цивилизациям.
Продавец кухонного комбайна не встретит понимания у аборигена из джунглей Амазонки
и едва ли найдет в нем покупателя. Дело не в том, что не признаются существующими те
или иные свойства людей, а в том, что в первую очередь во внимание берутся те или иные
их признаки.
11
Однако общение через СМИ отличается от диалога или интерсубъективности. Вне
всякого сомнения, любая теория масс-медиа исходит из наличия теорий и их отличия друг
от друга, что и обеспечивает возможность функционирования всей системы.
В общении через интернет, надо сказать, присутствует много индивидуального,
личного, можно завести свой сайт, почтовый ящик электронной почты, стать блогером.
В интернете размещены сведения, причем частного характера, почти о каждом человеке,
хоть как-то проявившем себя в обществе, неважно с положительной или отрицательной
стороны. Но в то же время нельзя не заметить, как широко распространены здесь анонимность, псевдонимность, ники, которые призваны скрыть личность автора того или иного
высказывания. Если в обществе классического мышления в отношении человека к миру
доминировало понятие общего, в отношении человека к человеку – понятия индивидуального и особенного, то в мире масс-медийного общения границы между общим и индивидуальным стираются, становятся малозначимы. В теорию сетевого общения, общения
в интернете в качестве идеального ее элемента входит коммуникация как такое общение
между людьми, в котором не являются доминирующими ни их общечеловеческие характеристики: способность ощущать, думать, говорить, противостоять внешнему миру как не-я
человеку, ни их индивидуальные уникальные особенности, отличающие их от любого
другого человека.
В конце повторю, что, во-первых, понятие социальных технологий опирается на
внутренние импульсы, на точки зрения философского знания и, с другой стороны, на особенности нашего технического искусственного мира, который мы сами создаем в виде
электронного мира техники, сетевого общения и прочего. И который, тем не менее, требует общения с ним, требует другого отношения, чем было отношение человека и техники
в прошлые столетия.
В.А. Лекторский. “Социальные технологии, рациональность и судьба человека”. Конечно, тема социальных технологий популярна, можно сказать, даже не столько
тема, сколько слова. Слова “социальные технологии” можно встретить в самой разнообразной литературе. И социологи об этом пишут, и экономисты, и они должны об
этом писать, потому что это прямо их касается, и, конечно, это относится к специалистам по социальным коммуникациям. Из докладов, которые прозвучали, вы слышали, каким образом можно все эти вещи обсуждать. В частности, вопросы – “Что такое социальность?” и «Возник ли “конец социальности”?» сами по себе заслуживают
внимания.
Я хотел бы подойти к этому сюжету с особой стороны. В своем выступлении Людмила Артемьевна Маркова говорила о том, что философия сейчас меняется, раньше она
занималась одним – ее интересовал человек и мир, а сейчас ее интересуют социальные
сюжеты. С этим я не согласен абсолютно. Я думаю, что философия все время меняется,
но есть некоторые темы, которые инвариантны для философии, пока она остается философией и не превращается во что-то иное. Это, прежде всего, тема “человек и мир”.
Она совершенно по-разному понималась в разное время, в разных культурах, но она и
сейчас не менее остра, чем раньше. Вот я и хочу попробовать поговорить о социальных
технологиях в этом контексте, потому что речь идет о том, что стало с человеком, и какой
стала реальность, в которую он вписывается. Сейчас появилась новая реальность, новый
мир в некотором смысле, с разнообразными технологиями, в том числе и социальными.
И это влияет на самого человека, человек тоже меняется, и он должен себя осмысливать в
этой новой реальности. Для меня тема социальных технологий интересна именно в этом
ключе.
Прежде всего нужно понять, какова современная стадия той цивилизации, которую
В.С. Степин, по-моему, удачно назвал “техногенной цивилизацией”. Было время, когда
этой техногенной цивилизации не было, хотя техника была всегда, как и технологии. Техногенная цивилизация – относительно недавнее явление. Сегодня оно в каком-то новом
ракурсе выступает. В современной техногенной цивилизации возник такой феномен, как
техно-наука. Это нечто новое, что придает некий другой облик тем проблемам, с которыми
мы имеем дело.
12
В последнее время мы имеем дело с феноменом больших проектов. Но проектирование
было всегда. И техногенная цивилизация по существу есть не что иное, как возникновение
конструктивно-проективной установки, состоящей в том, что человек не довольствуется
тем, что есть, что ему извне дано, а преобразует внешний мир, приспосабливает его к своим потребностям. Это активистская установка, которой не было в античности и в Средние
века, она появилась только в Новое время. А сегодня – это мир больших проектов, один из
таких проектов, в частности, связан с проектами модификации человека, его телесности и
психики. Есть такое движение в нашей стране, которое называется “2045”. Масса людей
самых различных специальностей разрабатывают гигантский мега-проект трансформации человека. Один ученый, выступавший не так давно в этом зале, занимается проектом
создания “супермозга”. Он говорит: “Дайте мне денег, и через пять лет у вас будет супермозг, который будет решать все проблемы”. Есть проекты продления жизни, видимо,
это возможно уже в ближайшем будущем, но участники проекта считают, что не только
можно будет продлевать жизнь, но и даже достичь бессмертия. До сих пор биологическая
и социальная эволюция были стихийным процессом. А сейчас, с точки зрения участников
данного проекта, мы подходим к такой стадии в нашем развитии, когда сможем сознательно управлять эволюционным процессом и создавать такие формообразования, которые
природа сама создать не может. Зато может биомедицина, генная инженерия. В будущем
можно будет создавать сами гены и даже жизнь, манипулировать атомами, производить
новые молекулы, которых нет в природе. Это такое технократическое умопомешательство, по-моему, и современный интерес к социальным технологиям возможно объяснить
в этом русле.
Считается, что все можно переделать. Помнится, в советские годы были популярны
слова Мичурина, что человек не может ждать милостей от природы, нужно взять их и у
нее отобрать. Получается, что мы вообще вместо Господа Бога скоро будем выступать.
Человек как демиург Вселенной, как космиург. Человек – несовершенное существо, надо
его заменить пост-человеком – так считают участники данного проекта.
Между тем, человек всегда воздействовал на природу, человека и социальные процессы. Значит, всегда были и социальные технологии. Ничего в этом нового нет. Люди давно
научились пахать землю, а способ работы с плугом – это техника и технология, при этом
никакой науки в данном случае не нужно. Человек – это вообще искусственное существо,
он всегда пользовался какими-то орудиями, искусственными методами. Всегда владел какими-то техниками воздействия на природу: на охоту ходил, лук придумал, стрелы, чтобы
убивать животных. Ведение войн – это тоже своеобразная техника и технология. Американцы, я знаю, перевели на английский язык китайский трактат о способах ведения войн.
Там есть своя технология, в которой американцы находят много разумного, что давнымдавно было понято китайцами. Это социальные технологии, но к последним относятся и
административные технологии, экономические, финансовые. Деньги, газеты – это тоже
социальные техники и технологии своего рода.
Техники и технологии я различаю так: технология – это некоторая сложная совокупность отдельных техник, техники – более простые элементы, а когда они составляют
какую-то систему, их можно называть технологиями. (В английском языке, наоборот:
technique – технология, technology – техника.) Если есть какая-то цель и вы хотите ее достичь и используете какое-то средство, – это средство и есть техника. Техника воплощена
в этом средстве, вы используете технику, определенный способ действия, достигаете поставленной вами цели. В самом простом виде – вы идете лопатой землю копать, а в более
сложном виде это уже не лопата, а огромные гигантские проекты. Это тоже средства для
достижения определенных целей, иногда системы целей.
В этом контексте возникает множество проблем.
Первая проблема – цели. Цели могут быть самые простые, могут быть сложные. Есть
такое мнение, и оно обоснованное, что с точки зрения технократического подхода можно сказать: “Поставьте нам только цель, а средства мы всегда найдем”. Помните слова
Л.И. Брежнева: “Цели ясны, задачи определены. За работу товарищи!”. Вот вам цель,
13
ищите средства. Но ведь цели бывают разные: есть ближайшие, есть более отдаленные.
Ближайшие цели могут быть более ясны, чем цели отдаленные.
Сейчас многие считают, что мировая цивилизация – это цивилизация средств, но не
целей (если иметь в виду отдаленные цели). Отдаленные цели упираются в систему ценностей. Зачем все эти технологии, что вы хотите? – Чтобы жить лучше? – Да. – Чтобы
жить дольше? – Да. – И что – это все?.. А что будет с человеком?
Самыми сложными оказываются вопросы ценностей, а ценности не технологизируемы в принципе. Например, свобода. Что такое свобода? Это что – технология? Даже
рациональность не технологична, она не сводится к тому, чтобы по правилам действовать.
Ведь сами правила нужно иногда пересматривать, включать критическую рефлексию.
И вся история рациональности заключается в том, что то, что казалось несомненным и рациональным, ставится под сомнение. В этом состоит и творчество, которое тоже не технологизируемо. Все самые важные для человека вещи не технологизируемы. Поэтому если
человек – человек, он должен это понимать. Сейчас же, по-моему, все технологизируется:
и наука, и искусство. Наука все больше превращается в техно-науку, а искусство – в шоубизнес, главный критерий последнего “соответствие формату”, культура – в технологию
зарабатывания денег, социальные технологии – в технологии выжимания денег.
Между тем, если вы хотите вести с кем-то рациональную дискуссию, вы должны
доверять собеседнику, а если вы ему не доверяете, никакой дискуссии не получится.
А что такое доверие? Недавно я слушал выступление одного английского экономиста.
Один из разделов его доклада касался современного международного экономического кризиса. Он сказал, что этот кризис прежде всего кризис доверия, люди перестали доверять
социальным и экономическим институтам, перестали доверять правительству. Но если не
будет доверия, все лопнет, все развалится. И никакие социальные технологии не спасут
тогда. Вот это фундаментальная проблема. Технологий можно придумать кучу. Но ради
чего? Что с этим всем будет?
Вторая проблема – сам носитель технологий. Есть такое мнение, что техника и технологии ценностно нейтральны. То есть можно использовать любую технологию во благо
и во зло, можно лопатой копать землю, а можно и по голове бить. Атомную бомбу можно
использовать для хороших целей, можно – для плохих. Но в действительности тезис о
ценностной нейтральности технологий не работает. Любые технологии влияют на того,
кто их использует, колоссальным образом. Если говорить о социальных технологиях, то
приведу два примера. Первый – когда технологии используются для воздействия на другого человека как на объект, по сути дела, как на дурака. Так используются технологии в
СМИ и в сфере политтехнологий. Ведь люди не стали более разумными с использованием
этих современных коммуникационных технологий, а стали менее умными и к тому же
менее свободными: на каждом шагу их обдуривают.
Второй способ использования технологии предполагает субъектность объекта воздействия. Считается, что в таких случаях использование социальных технологий делает
людей более свободными. Как пример обычно приводят интернет. Ведь там можно размещать тексты, вести переписку в чатах. Интернет помогает преодолевать разобщенность в
пространстве и времени. Открывается новое измерение для развития. Но у интернета есть
и другая сторона. В интернете люди нередко выступают под псевдонимами, т.е. можно
болтать все, что угодно, нести любую ахинею. Хотя элементарная особенность любого
действия (как сказал бы И. Кант – трансцендентальное условие его возможности) – это
отвечать за то, что ты делаешь. В интернете ответственности может и не быть, часто никто не знает, кто это написал, можно ругать, материться. При кажущейся полной свободе
творчества снимается ответственность. Я уже не говорю о том, что можно быть автором
текстов на любую тему и писать все, что угодно, фильтров нет, цензуры нет. Но ведь любая
деятельность предполагает некоторые критерии оценки, некоторые фильтры, иначе она
просто разрушится. Если какой-то псих в журнал статью принесет, мы же не будем ее
публиковать. А в интернете можно опубликовать все. Скажу еще несколько слов о так
называемой электронной демократии. Было же мнение (и мы все с восторгом его принимали), якобы люди совершили египетскую революцию с помощью интернета. Действи14
тельно с помощью интернета можно организовать флэш-моб. Допустим, люди вышли на
улицу, ну а дальше что? Ведь для серьезного политического действия нужна серьезная
программа. А с помощью интернетовской болтовни программу разработать невозможно.
Поэтому там, где снимаются все иерархии, там исчезает культура. Ибо культура предполагает иерархию, предполагает оценки: это – хорошо, а это – плохо. А если все хорошо, все
авторы и авторов больше, чем читателей, здесь уже возникают серьезнейшие проблемы:
о смысле и судьбе культуры, о судьбе самого человека.
Социальные технологии, по-моему, нельзя отделять от современных нано-, био-,
информационных и когнитивных технологий (NBIC), которые бросают философский
вызов. Сейчас необходимо снова философски осмыслить вопрос о том, что такое человек, природу его субъективности, его свободы, его ценностей, его рациональности, без
которых он быть не может. Это весьма актуальная проблематика, в том числе и в связи с
развитием социальных технологий. О последних можно говорить в социальном ключе,
экономическом, коммуникационном, инновационном, в политтехнологическом и многих
других. Но мне представляется, что главные проблемы, с ними связанные, это философские. Это вечные проблемы, которые сегодня выступают в особом ракурсе.
А.Ю. Антоновский. “Интеграционные и информационные социальные технологии”. Всякое общение не происходит просто так. Оно должно получить мотивации. Фабрикация тех или иных мотиваций общения, собственно, и есть социальная технология,
будь это поощрение потребления через создание товаров и услуг или, напротив, ограничение консумации в виде религиозной аскезы.
В каждой сфере общественной жизни – в политике, экономике, науке, интимной сфере,
религии, искусстве – есть свои естественные базовые, инстинктосообразные мотивации:
агрессия и соперничество в политике, витальные потребности в еде, одежде, естественное
любопытство к новому и опасному, эротическое чувство, чувство справедливости, ощущение прекрасного.
Над этими базовыми мотивациями надстраиваются социальные технологии, которые
канализируют базовые мотивации и управляют ими, вплоть до их нейтрализации. Благодаря институтам (права, государства, науки, брака и т.д.) создаются надстроечные мотивации: институт брака генерирует совсем иную мотивацию. Любовь в браке – это мотивация, в первую очередь ориентированная на норму, на внешние ожидания, а не на некое
первичное внутреннее чувство. (Георг Зиммель ввел различение первичных и вторичных,
институциональных переживаний.) И политическое соперничество есть ограниченная и
канализированная активность, ориентированная на жесткие нормы партийной конкуренции, а вовсе не на примитивное притязание на доминирование.
Итак, первый тезис: социальные технологии есть надстройка, управляющая базовыми, витальными влечениями, согласующая их с ожиданиями Других. Первая и главная
функция социальных технологий – интеграционная и стабилизационная: нейтрализовать
и канализировать опасные для сообщества индивидуальные влечения и инстинкты. Осуществляется это, как правило, наложением коммуникативных запретов путем апелляции
к высшим силам, тайне, табу, сакрализации всего и вся, т.е. прежде всего – через запрет на
новую и опасную информацию.
Но социальные технологии не просто надстраиваются над базовыми мотивами, они
делают это по-разному, конкурируют друг с другом и соответственно эволюционируют,
т.е. более успешные вытесняют менее успешные социальные технологии.
Второй тезис касается общего эволюционного тренда социальных технологий. Интеграционно ориентированные мотивации общения, или коммуникативные запреты
(с переходом к новым медиа распространения коммуникации – письменности, печати,
электронным медиа), меняются на преимущественно информационно ориентированные.
Новые медиа-коммуникации выводят общение за пределы личных отношений, отношений face-to-face. Требования и мотивы актуальной интеграции здесь и сейчас отступают на второй план. Новая и опасная информация с переносом общения и сообщения на долговременные и стабильные носители (тексты) перестает угрожать распадом
сообществу.
15
Если традиционная (домодерная) коммуникация ориентировалась на сообщение о
сплоченности сообщества, то в современной коммуникации существенную роль играет
предметное описание обсуждаемой темы. Прежде личные отношения служили ограничителем того, о чем можно и о чем нельзя высказываться. Трудно отклонить устное
предложение – требование участия в коллективной активности, дар, дружбу, идею и т.д.
Напротив, письменное, безличное сообщение может быть отклонено с легкостью. Благодаря письму появилась возможность создавать сложные последовательности слов,
требующие времени на анализ, без опасения, что в стремительном личном общении ты
будешь непонят или неинтересен.
Однако вскоре почти безграничные возможности письменного предметного описания
темы или проблемы сами становятся препятствием для понимания. Пространственно-временные рамки коммуникации не позволяют освоить и тематизировать внезапно (благодаря
письменности) открывшуюся сложность мира. Требуются новые технологии – редукции,
сокращения объемов всего того, о чем можно прочитать в книгах и узнать в масс-медиа.
Появляются социальные технологии мотивирования к предметному освоению сверхсложного мира, не допускающего познания именно в силу его безграничной комплексности.
Такие технологии могут быть названы технологиями фабрикации “собственных” мнений
(см.: [Липпман 2004; Цаллер 2004; Шампань 1997]).
Ключевая идея Липпмана состоит в указании на пространственно-временную ограниченность восприятия отдельного индивида, которая заставляет этого индивида с необходимостью обращаться к Другим в поисках информации по большинству актуальных вопросов современности. Например, тот или иной Другой, специализирующийся на конкретном
аспекте политики, наделенный специальными полномочиями, выступает когнитивным
орудием, средством наблюдения глобальных пространств и глобальной истории. У индивида нет времени разбираться в существе запутанной политической ситуации, сложном
сочетании интересов, и у него нет доступа к достоверной информации. Индивид, осуществляющий выбор в процессе голосования, вынужденным образом зависит от знаний,
поставляемых ему некоторым Другим: “компетентным” (политиками, СМИ, литературой,
наукой) или специально уполномоченным лицом (членом избирательной комиссии).
Возникает парадокс. Безличная подача информации в виде текстов толкает коммуникацию к предметному, информационному описанию мира, а невозможность это осуществить в силу безмерно умножившихся текстов и ограниченности индивидуального
пространства и времени толкает коммуникацию из предметного обратно в социальное
измерение, т.е. требует обращения к компетентному Другому, специалисту – источнику
и генератору знания и информации.
В генерировании и понимании информации, таким образом, изначально заложены
два – зачастую противоположных и конкурирующих – значения: объективности данных
сторон и консенсуса с компентентным Другим.
Итак, современные и традиционные коммуникативные технологии реализуются и
диахронно и синхронно, а их различность я бы свел к некоторому базовому: к различению
сакрального и публичного, тайного и медийного.
Традиционные общества основаны на коммуникативных запретах, выводящих из
пространства публичного обсуждения большие сферы социальной реальности: основания
социальных иерархий, основания религии, гендерных отношений, ценности и идеалы.
Интеграционно-ориентированные технологии состоят в сакрализации перечисленного,
так как их тематизация чревата конфликтами. Тайна и запреты на публичное знание выступают гарантией от ошибки и злоупотребления знанием. Тайна связывает сообщество
через отказ от общего знания. Как ни странно это звучит, главная ось социальной структуры примитивных сообществ – эпистемологическая. Сообщество разделено вдоль оси,
разъединяющей знающих и незнающих, посвященных в тайну и не посвященных.
Если общее знание не получает публичного выражения, никто не ошибется в его
применении, никто не осуществит обман и не сможет этим знанием злоупотребить.
О сакральном запрещено говорить, а значит, оно не может подвергаться коррупции словами, искажению и вредоносным магическим воздействиям. Именно такого рода запрет
16
на обсуждение общего знания и выработку коллективных представлений жестко связывает сообщества.
Противоположные первым (интеграционно ориентированным) информационно
ориентированные социальные технологии сталкиваются с проблемой сложности внешнего мира. В ответ на это они реализуют ряд функций: прежде всего, стереотипизации
и создания высокоизбирательного образа действительности. Публичные средства коммуникации “не способны поддерживать высокую информированность о безграничном
мире, находящемся далеко за пределами его непосредственного опыта” [Цаллер 2004, 40].
Это стереотипическое, редуцированное представление о внешнем мире имеет, как ни
странно, еще меньше общего с фактическим объективным положением дел, еще меньше отражает реальность, чем простое воздержание от суждений о реальности. Липпман
красочно изображает такого рода редуцированное восприятие мисс Шервин – героини
романа Синклера Льюиса “Главная улица”1.
То обстоятельство, что и в российском социуме общественная жизнь регулируется
тайной, а также запретом на публичное обсуждение важнейших сфер жизни, я думаю, ни
у кого не вызывает сомнений:
– политическое управление осуществляется нелигитимными структурами, не регулируемыми публичным правом, каковыми является, например, Администрация Президента,
не говоря уже о кооперативе “Озеро”. Эти структуры по сути своей выступают аналогами – хорошо известных в истории – традиционных тайных советов;
– в современном обществе основания важнейших политических решений, как правило, не публикуются и не разъясняются. Нет внятных объяснений, почему была осуществлена рокировка в правящем тандеме, несмотря на декларируемую успешность предыдущего президентского срока;
– средства публичной коммуникации подвергаются цензуре;
– личности высших политиков сакрализованы, частная жизнь публичных политиков
является тайной;
– в хозяйственной сфере госзакупки и госконтракты де-факто или по возможности
осуществляются при минимизации публичных процедур – публичных торгов и тендеров;
– в политической сфере правящий политический класс представляет собой замкнутую корпорацию, инфильтрация в которую возможна некоторым весьма таинственным
способом с помощью неясной процедуры. Также табуирован вопрос о том, почему доступ
к власти имеют лишь данные лица, а не какие-то иные;
– в сфере духовной жизни монопольное положение получает религиозная идеология,
но почему именно она и почему именно представители церкви получают монополию к
определению общественной морали – этот вопрос выведен из публичного обсуждения.
В российском обществе любое требование публичности, требование объективной
информации – скажем, об объективных результатах выборов, о реальных предпочтениях
избирателей и рейтингах, интерпретируется как самореференциальное сообщение. То есть
в объективных (инореференциальных) описаниях реальности – о фактических настроениях, об экономической ситуации – сосредотачиваются не на содержании сообщений, а
на характере самой коммуникации. В коммуникациях оппозиции ищут мотивы, ангажированность, властные притязания, фиксируют опасность оппозиционного дискурса для
социальной стабильности и интеграции. В коммуникативных высказываниях оппозиции о
ситуации в стране власть видит прежде всего дезинтеграционную семантику, а не притязание на информативное описание ситуации.
Предметно-информационная социальная технология связана с наблюдением второго
порядка, это значит – сопоставлением разных взглядов на предмет. Эта технология операционализирует конфликты и конкуренции точек зрения. Но эти конфликты не разрушительны для сообщества, а превращаются в источники инноваций. Так, например, обстоит
дело в научной коммуникации с ее конкуренцией публикаций и индексов цитирования; в
хозяйстве с конкуренцией цен. Сходная ситуация имеет место и в системах масс-медиа с
конкуренцией новостей за новизну. Также обстоит дело в рамках судебного производства,
где конкурируют защита и обвинение. Во всех перечисленных сферах конфликт неизмен17
но связан с публичной презентацией конкурирующих позиций, а не с тайным отбором и
запретом тех или иных сообщений.
В современных обществах западного типа обособленность систем общения – политической, экономической, религиозной, научной – способствует переводу конфликтов в
обособленные сферы. Конфликты не затрагивают общество в целом. Общество представляет собой огромный корабль, разделенный на множество отсеков. Кризис или прорыв в
одном из них не оказывает воздействия на общую плавучесть судна.
В современном российском обществе, очевидно, конфронтируют две вышеозначенные коммуникативные технологии – предметно-информационная и мотивационно-консенсусная. Их столкновение можно проследить на прошедших недавно парламентских
выборах и выборах президента Российской Федерации.
В России, стране переходного состояния, функция наблюдения (технологии контроля
выборов) осуществляется не специально отдифференцировавшейся ради данной функции
независимой коммуникативной системой (ЦИК, ТИК, УИК), а конкурирующими друг с
другом коммуникативными системами. Каждая реализует свою социальную технологию
и свое наблюдение второго порядка (наблюдение над наблюдателями).
Консенсусно-интегративная коммуникативная технология (наблюдение за наблюдающими избирательными комиссиями) реализуется аппаратом правящей партии. Предметноинформационная коммуникативная технология реализуется рядом независимых институтов (ассоциации “Голос”, “Гражданин-Наблюдатель”, “Лига избирателей” и др.).
На президентских выборах 2012 г. реализовывались две социальные технологии.
Одна – технология независимого наблюдения – основывалась на безличных коммуникативных медиа. Эта безличность должна была гарантироваться тремя медиа избирательной
коммуникации: бинарным бюллетенем (да/нет), книгами избирателей и видеофиксацией.
Эти три средства коммуникации должны были гарантировать предметный характер информации о результатах.
Другая социальная технология ориентировалась на личные отношения, строилась на
личных иерархических зависимостях и связях членов УИК, на тайне (выбора, личных
данных и т.д.)2.
Практически социальная технология консенсусно-интегративного типа редуцировала
избирательные коммуникации к отношениям face-to-face. В рамках УИКов было организовано сплоченное ядро, состоящее из лиц, личностно и по должности зависимых друг
от друга.
Вторым типом редукции избирательного процесса к face-to-face коммуникации стало
составление дополнительного списка лиц, якобы работающих на предприятиях непрерывного цикла. Как правило, в эту группу рекрутировались люди, лично известные членам
УИКа или согласившиеся под персональным давлением начальства принять участие в
голосовании в чужом избирательном округе.
Здесь же реализовывался и третий вид вышеозначенных социальных технологий,
который мы можем назвать “субъективизацией” избирательного процесса. Речь идет о голосовании по так называемым открепительным удостоверениям. Благодаря этому российскому know-how в объективное (ориентированное на автономные медиа-коммуникации)
протекание избирательной коммуникации вводятся переменные личного характера, конкретная ситуация индивида, не способного по личным обстоятельствам присутствовать в
день голосования на своем участке.
Одновременно независимые наблюдатели и наблюдатели от партий пытались реализовать предметно-информационный тип коммуникативных технологий и соответствующий тип наблюдений, ориентированных на “объективные” медиа-коммуникации – фактические личные (паспортные) данные, находящиеся в избирательных списках. В целом
попытка реализации “разоблачающего тайну”, десакрализирующего информационноориентированного наблюдения (= контроля соответствия паспортных данных участников
голосования спискам в книгах избирателей) окончилась неудачей.
Та же участь постигла и видеофиксацию как форму объективации face-to-face коммуникации. На доступ к видеоданным был наложен коммуникативный запрет.
18
Итак, в контексте российской действительности можно констатировать неразвитость
и недостаточную обособленность избирательной коммуникации, которая еще не может
рассматриваться как зрелая (отдифференцировавшаяся) система общения с собственными
бинарными схематизмами и обособленными медиа-наблюдениями. Это находит отражение в столкновении двух принципиально различных видов коммуникативных технологий,
ориентированных, соответственно, на мотив согласия и мотив предметно-информационного описания. Ключевым средством доминирующего коммуникативно-интеграционного
вида коммуникативных технологий является редукция избирательной коммуникации к
face-to-face общению (личное ангажирование участников процесса, персональное давление и рекрутирование знакомых лиц).
Д.А. Алексеева. “Право интеллектуальной собственности и социальные технологии в обществе знания”. Уважаемые коллеги, проводя свое исследование в рамках
нашего проекта, я обратила внимание на тот факт, что именно критика интеллектуальной
собственности возвращает нас к вопросам о социальном смысле ее защиты и подталкивает к пониманию того, что право интеллектуальной собственности продуктивно рассматривать именно как социальную технологию.
Право интеллектуальной собственности может быть представлено как жесткая социальная технология, т.е. способ деятельности по созданию и управлению социальными
процессами, которому присуща формализованность. Право интеллектуальной собственности задает программу, определяет границы и возможности дистрибуции знания и может
быть отнесено к “social software”. Законодательство, регулирующее отношения по поводу
собственности, это та социальная технология, без которой невозможен определенный социально-экономический порядок. В период интеллектуализации капитала эту роль начинает играть законодательство об интеллектуальной собственности.
Объекты права интеллектуальной собственности весьма разнообразны: к ним относятся произведения науки, литературы и искусства, изобретения, программное обеспечение,
товарные знаки и многое другое. Разнообразны и сами права, именуемые “интеллектуальными”. Так, к авторским правам относится исключительное право (право использовать свое произведение любым законным способом) и личные неимущественные права
(например, право быть указанным в качестве автора своего произведения). Представления
о существовании и объеме различных прав, относящихся к интеллектуальной собственности, возникли в разное время и в связи с разными потребностями общества. Они с течением времени менялись. Так, менялось представление о сроках исключительного права на
произведение. Если изначально, согласно Статуту королевы Анны, имущественные права
на литературное произведение охранялись в течение 14 лет с момента создания произведения, то сейчас они охраняются гораздо дольше, в России – с момента создания произведения и до истечения 70 лет после смерти автора. Этот пункт и некоторые другие вызывают критику со стороны противников существующей системы охраны интеллектуальной
собственности. Я имею в виду споры по поводу увеличения сроков защиты прав авторов
и других правообладателей (посредников), расширения круга охраняемых объектов и экспансии права интеллектуальной собственности в сферу интернета. На мой взгляд, анализируя критику системы защиты интеллектуальной собственности, принимая или отвергая
ее, следует рассматривать ценности и социогуманитарные концепты, к которым явно или
неявно в своих аргументах апеллируют участники спора. Право интеллектуальной собственности – это сильная социальная технология, и ее применение должно основываться
на понимании ожидаемого социального результата с учетом ценностной составляющей
и социального смысла использования этой технологии.
Начиная с XVI в. этот смысл эксплицировали и подвергали анализу в социогуманитарных теориях, формировавшихся в европейских странах, а затем и в США. Можно
выделить несколько традиционных способов обоснования права интеллектуальной собственности. В первую очередь стоит упомянуть консеквенциалистское обоснование, предложенное И. Бентамом: общество, предоставляя авторам и изобретателям особые права,
обеспечивает мотив для творчества и способствует прогрессу. Без подобных гарантий
новаторы оказываются в менее выгодном положении, чем те, кто не вкладывали силы и
19
время в изобретение или создание произведения, а пользуются конечным продуктом. Этот
подход не предполагает, что интеллектуальные права являются врожденными, неотъемлемыми. Другой способ обоснования права интеллектуальной собственности выражается
в трудовой теории собственности, восходящей к Дж. Локку: человек имеет естественное
право на результат собственного труда. И поскольку интеллектуальная собственность
также результат его труда, он сам определяет, хочет он с кем-то это делить или не хочет.
Эти подходы могут сочетаться, при этом они не только находят свое выражение в трудах
представителей различных направлений социальной мысли, но зачастую – в нормативных
документах. Так, в Конституции США зафиксировано право государства посредством
законодательства регулировать отношения, связанные с патентом и копирайтом, для обеспечения прогресса науки. Можно сказать, что здесь реализуется консеквенциалистский
подход. Всеобщая декларация прав человека манифестирует, скорее, подход трудовой
теории.
Критика отдельных аспектов сложившейся системы охраны интеллектуальной собственности также предполагает ту или иную концепцию интеллектуальной собственности.
Так, идея свободных лицензий Л. Лессига, созданный им механизм добровольной передачи автором части своих прав сообществу “потребителей” не ставит под сомнение наличие
у автора каких-то исходных прав на результаты собственного творчества (можно спорить
об объеме этих прав и способах отказа от них). Часто подвергают критике объем охраны
прав посредников (будь то звукозаписывающие компании или издательства). В этом случае она носит антимонополистический характер: указывается на то, что “жесткая” охрана
интеллектуальной собственности препятствует социально-экономическому развитию.
Тем самым обнаруживает себя консеквенциалистский подход.
В России сложилась особая ситуация с защитой интеллектуальной собственности.
Для интеграции в мировое экономическое пространство законодательство приводят в
соответствие с международными нормами, но при этом открытым остается вопрос о том,
какой модели справедливого распределения соответствует формируемая система. На мой
взгляд, неукорененность тех ценностей и представлений о должном устройстве общества,
на которых основываются европейская и американская системы прав интеллектуальной
собственности, в российском социальном пространстве порождает специфические протестные реакции на нововведения в области интеллектуальной собственности. В основе международного законодательного регулирования социальных отношений по поводу
результатов творческой деятельности лежат некоторые идеи, не инкорпорированные в
российские реалии. Это идея прав человека и представление о максимальной эффективности рыночной экономики как честного обмена, как идеальной модели справедливого
распределения.
Право интеллектуальной собственности связано с представлениями об экономике, базирующимися на личном интересе и рыночном обмене. Радикальный отказ от существующей модели права интеллектуальной собственности, равно как и ее принятие и развитие в
определенном направлении, предполагает ответ на ряд вопросов. Каким должен быть мотив для творчества у человека, если не вознаграждение? Кто должен выполнять функции
вознаграждающей инстанции, если не покупатель продукта? Как именно это должно происходить? Какие именно права на результаты собственного труда есть у человека? С какой
целью охраняется интеллектуальная собственность? Именно критика интеллектуальной
собственности подталкивает к пониманию того, что право интеллектуальной собственности есть социальная технология, в основе которой лежат социогуманитарные концепты
справедливости, прав человека, собственности, труда, творчества, личности. Думаю, что
подход к праву интеллектуальной собственности как к социальной технологии является
весьма продуктивным.
В.Е. Лепский. “Исходные посылки становления седьмого социогуманитарного
технологического уклада”.
1. Кризис экономической детерминации развития. В XXI в. исчерпала свой потенциал эпоха экономически детерминированного развития. Безнадежно устарели несправедливые механизмы обмена между экономически сильными и слабыми субъектами.
20
Фактически в новых более изощренных формах на планете процветает колониальная
политика. Кажется незыблемым представление об “обществе потребления” как безальтернативной и прогрессивной модели развития. Все отчетливее проявляются тенденции,
дающие основание сделать вывод, что экономика утратила позицию доминирования в
конструировании будущего. По мнению Р.С. Гринберга, экономика и социология сошлись
в одном: устройство и функционирование окружающего мира все менее понятно, в нем
все больше нелогичности и, следовательно, неопределенности.
Сегодня идет большая дискуссия по поводу причин кризиса, по поводу путей выхода.
Используется такое понятие, как “инновационная пауза”, или “инвестиционная пауза”.
И все больше людей связывают теперешнее состояние дел в мире с размышлениями и
выводами Н.Д. Кондратьева о длинных циклах. По-видимому, потребуется еще много
исследовательских усилий, чтобы понять четкие закономерности, связанные с длинными
волнами и новыми технологическими укладами.
Развитие человечества все в большей степени переходит от эволюционного к проектному, происходит и смена доминанты парадигм: от каузального подхода (причинноследственного) к телеологическому (целевая детерминация). Мы становимся свидетелями
и участниками сложнейших процессов сотрудничества и конфликтов субъектов, реализующих разнообразные социальные мегапроекты.
2. Нарастающие угрозы человечеству при переходе от четвертого к шестому технологическому укладу. Экономическая детерминация развития порождает нарастание
угроз для человечества при переходе к очередным технологическим укладам. Технологические инновации не проверяются на готовность человечества к их внедрению, на потенциальные последствия для человечества. Доминируют стереотипы научно-технического
прогресса, когда все, что ни придумается, идет без какого-либо контроля на конвейер
общества потребления, в том числе и потребления в военной сфере. Проанализируем тенденции нарастания технологических угроз в контексте развития технологических укладов
от четвертого к шестому.
В четвертом технологическом укладе без должного контроля оказались разработки
ядерного оружия. К ядерному оружию человечество не было готово. Об этом свидетельствует варварская бомбардировка японских городов, а также неоднократное балансирование на грани мировой ядерной войны. Человечеству повезло, что ученые Н.Н. Моисеев
и В.В. Александров разработали модель “ядерной зимы”; независимо от ее качества, она
способствовала пробуждению рефлексии человечества по поводу того, что ядерная война
бессмысленна, так как не будет победителей. Это был серьезный вклад отечественной
науки в социогуманитарное обеспечение инновационного развития в сфере ядерного оружия. В XXI в. человечество вышло на новый виток неконтролируемого распространения
ядерного оружия. И снова готово “наступить на те же грабли”.
В пятом технологическом укладе был ярко продемонстрирован пример того, что
наиболее значимые для человечества инновации могут рождаться не в недрах крупных
компаний, а в маленьких автономных группах изобретателей, – вне какого-либо контроля
со стороны мирового сообщества. Персональный компьютер придумали и создали не гиганты компьютерной индустрии типа IBM, а два инженера одиночки с начальным капиталом в несколько тысяч долларов. А весьма эффективное асоциальное его использование продемонстрировали тоже одиночки – хакеры, о которых в эпоху гегемонии больших
компьютеров не было и речи. Так, вставал вопрос о создании адекватных механизмов
защиты.
В шестом технологическом укладе вызовы становятся масштабнее и приобретают
новые формы. Рассмотрим наиболее важные, на мой взгляд, вызовы.
В области нанотехнологий и биотехнологий возрастают потенциальные возможности
создания малыми группами исследователей невиданного по силе оружия и передачи его
в руки асоциальных элементов, способных уничтожить или поработить человечество.
Реагирование на этот вызов не может быть эффективным только за счет создания механизмов контроля, человечество должно измениться и само, найти адекватные формы организации жизнедеятельности.
21
Потенциальные возможности нано-био-медицинских технологий для продления жизни человека и развития его способностей создают предпосылки для резкого возрастания
процессов расслоения человечества с учетом финансовых возможностей отдельных лиц,
умеющих в большей степени воспользоваться результатами новых разработок. При современном состоянии общества это неминуемо приведет к новым формам колониализма, к
изощренным формам порабощения узкой группой лиц большинства населения планеты.
К созданию правящей группы сверхчеловеков. В частности, этой группой сверхчеловеков
мирового порабощения (нетократия) могут стать те, кто быстрее других воспользуются
сетевыми технологиями организации специалистов в сфере нано-био-медицины и используют их в своих узко корпоративных целях. В этой связи весьма сомнительной и опасной
представляется позиция отдельных представителей трансгуманистов, ориентированных
на создание сверхчеловеков, которые затем создадут “хорошее общество”. Важно отметить, что и этот тип вызова инициирует необходимость разработки метатехнологий его
нейтрализации.
Перспективы нано-био-медицинских технологий ближайшего будущего заставляют
по-новому взглянуть на методологические аспекты организации отношений в системе
“пациент – врач – общество”. Эти отношения должны претерпевать принципиальные
изменения. Если раньше врач фактически конструировал человека, давая ему лекарства,
совершая операции и т.п., то сегодня это одна из онтологических схем взаимодействий.
Ведущей онтологией становится поддержка пациента, т.е. врач уже не столько конструктор, сколько субъект, поддерживающий активного пациента, самостоятельно строящего
свою жизнь в соответствии с возможностями новых медицинских технологий. Встают
сложнейшие проблемы разделения ответственности, этики и другие, выходящие далеко за
рамки шестого технологического уклада.
Развитие нано- и биотехнологий неминуемо приведет к созданию самоорганизующихся и саморазвивающихся сред активных нано-био-элементов, которые могут быть
использованы как в интересах здравоохранения, так и в интересах создания новых видов
оружия. Встают проблемы контроля и корректировки (мягких форм управления) функционирования такого рода сред. Готова ли современная наука к решению этих проблем, и
не окажутся ли неконтролируемыми среды активных нано-био-элементов? Очевидно, что
сегодня наука не готова, но понимание актуальности проблемы дает надежду на возможности ее корректной постановки и поиска путей решения. В центре решения оказываются
сложнейшие проблемы отношений человека и человечества с Вселенной и микромиром.
Следует также выделить угрозу, общую для всех технологических укладов, – отстраненность техники и особенно технологий от этического осмысления. Если в отношении
науки эту точку зрения подвергли ревизии в рамках постнеклассической науки и возвратили в лоно этической проблематики, то в отношении технологий этого в должной степени
еще не сделали.
Учитывая тенденции нарастания технологических угроз в XXI в., можно утверждать,
что человечество не готово к разработке технологий шестого уклада и их широкому использованию. Если сегодня не поставить и не начать серьезно решать проблемы социогуманитарного обеспечения инновационного развития, то могут возникнуть необратимые
асоциальные процессы.
3. Контуры становления седьмого социогуманитарного технологического уклада. Высказанные соображения дают основания задуматься о границах применимости моделей, базирующихся на циклах Н.Д. Кондратьева, а также о том, какой технологический
уклад станет базовым в начале XXI в. На мой взгляд, преодолеть кризис экономической
детерминации развития и обеспечить безопасность от нарастающих угроз неконтролируемого инновационного развития в сложившихся технологических укладах возможно на
путях перехода к социогуманитарному седьмому технологическому укладу. Для России
такая постановка проблемы развития особенно актуальна, поскольку догнать развитые
страны на технократическом пути развития безнадежно, более того к настоящему времени
разрыв только увеличивается. Надо не догонять, а опередить и стать лидером технологий
следующего поколения.
22
С учетом сложившейся в стране ситуации мы ведем разработку по следующим направлениям совершенствования социогуманитарных технологий: стратегического проектирования и стратегического аудита; сборки субъектов развития; организации рефлексивно-активных сред развития; совершенствования системы национальной безопасности;
институционализации разработки и внедрения социогуманитарных технологий седьмого
уклада и др.
Именно в России появляются возможности разработки перспективных социогуманитарных технологий развития седьмого уклада, в связи с тем, что общество устало от
революционных переворотов, но одновременно выражает неудовлетворенность существующими социальными институтами и проектами.
*
*
*
И.Т. Касавин: Спасибо, Владимир Евгеньевич. Теперь мы переходим к обсуждению.
Пожалуйста, кто хотел бы начать?
И.Ю. Шпуров: В обсуждении, как мне кажется, мы не очень большое внимание уделили определению социальной технологии. Из контекста понятно, что социальные технологии – это некий стереотип поведения группы индивидуумов, который предполагает
значительное участие научных методов познания. Здесь мы используем пример лопаты,
экскаватора. В экскаваторе гораздо больше науки, чем в лопате. Тогда возникает вопрос,
а как мы определим, скажем, сайентологию, это социальные технологии или нет, или
церковь? Вроде бы это вполне эффективная организация, но там точно нет никакого научного знания вообще. Далее, какой необходим размер группы, чтобы мы могли говорить
о социальной технологии, это все общество в целом или это какой-то ограниченный круг
людей. Семья, например, это социальная технология или нет? Или, например, агентство
по знакомству? Там тоже нет никакой научности вообще. Мне кажется, не освещен вопрос взаимной динамики социальных технологий и их взаимодействия, каким образом
они взаимодействуют, имеет место у нас рациональный отбор этих технологий, или мы
находимся в состоянии, когда имеет место конкуренция и естественный отбор этих технологий? Хотелось бы услышать мнение по эти вопросам, спасибо.
Г.Б. Орланов: Я занимаюсь социологией и мне особенно интересны те общие методологические подходы к социальным технологиям, которые были обозначены коллегамифилософами.
Согласен с тезисом И.Т. Касавина о дефиците методологического и концептуального осмысления проблематики социальных технологий. Добавлю, что некоторые наши
ведущие социологи отмечают определенное снижение интереса к этой проблематике
за последнее десятилетие, прежде всего из-за сложностей выработки убедительных общеметодологических ориентиров исследований. Среди прочего, речь идет о введении
ограничений для классического подхода, о невозможности уложить “понятийный состав”
социальных технологий в гипотетико-дедуктивную модель, о неизбежности плюрализма
теорий, о признании решающей роли таких способов концептуализации, как эмпирическое обобщение, типологизация и т.п. Такие ориентиры позволяют двигаться если и не к
единым установкам, то хотя бы к конструктивным конвенциям внутри научного сообщества относительно смысловых границ применяемых категорий.
Мне показались особо существенными фрагменты выступлений, связанные с определением места нерациональных “элементов” в структуре социальных технологий. Такие
элементы могут играть решающую роль. Например, с известной долей упрощения можно
сказать, что чувство деятельного сострадания фактически конституирует такую социальную технологию, как помощь безнадежно больным через создание системы хосписов.
Вообще, современная гуманистическая парадигма требует нового формата взаимоотношений рациональных и нерациональных компонент, как в структуре знания, так и в практических действиях. Для социальных технологий, ориентированных на знание-действие,
это особенно актуально. Где тут границы научного подхода, научной рациональности?
По какую сторону границы в каждой конкретной технологии можно поместить моральные
нормы? Мировоззренческие постулаты? Религиозные догмы?
23
Другой пример, подтверждающий необходимость нового формата взаимоотношений
рациональных и нерациональных пластов знаний, дает менеджмент. Современный топменеджер, прошедший серьезную теоретическую подготовку и имеющий большой опыт
практической работы, как правило, считает, что в условиях неопределенности и дефицита
времени он опирается прежде всего на интуицию, на предугадывание последствий своих
решений. То есть он не вспоминает каждый раз рациональные установки, логически не
высчитывает бесконечные цепочки действий, хотя и имеет в арсенале своего мышления
фрагменты теоретических знаний и иногда к ним обращается. В эту интуицию, конечно,
каким-то образом встроены элементы научного знания, но все-таки именно интуиция и
другие нерациональные регуляторы непосредственно направляют его повседневную деятельность по реализации той или иной социальной технологии. Какое же место в теории
социальных технологий могут занимать нерациональные компоненты, фиксируемые, в
том числе, некоторыми терминальными ценностями? Эти нерациональные компоненты
должны находиться в самом ядре теории социальной технологии? Или в ее “защитном
поясе”? Или, может быть, их вообще лучше оставить за пределами теории социальных
технологий, сместив все нерациональное в сферу, скажем, не научных, а ценностных,
моральных, религиозных и других оснований, которые мы затем будем выбирать по конъюнктурным (например, политическим) соображениям?
Если мы исключим нерациональные установки из ядра, не получим ли мы привычный
технократический вариант понимания социальных технологий и социального управления
в целом? С другой стороны, вводя нерациональные компоненты в ядро, мы неизбежно
двигаемся в сторону отрицания универсальных (технократических) форм и способов
управления. Тем самым мы приближаемся к своеобразному “прецедентному управлению”, основанному на взаимодействии социальных акторов, на согласовании их интересов в каждом отдельном случае и выработке каждый раз новых “образцов управления”.
Тут скрыт целый комплекс важных философских и социологических проблем, которые
инициированы проблематикой социальных технологий и которые еще подлежат изучению.
Насколько я могу судить, интегральный подход к социальным технологиям пока не
реализован, ни в российской, ни в зарубежной (во всяком случае, в англоязычной) литературе. Надеюсь, что Институт философии продолжит исследования в этом направлении
с приглашением социологов и других специалистов и выступит инициатором широкого
обсуждения существующих здесь актуальных проблем.
П.С. Куслий: Я бы хотел сказать несколько слов по поводу того, что считаю центральной философской, эпистемологической частью тех выступлений, которые были сегодня
сделаны. С тем, что говорил Илья Теодорович Касавин о важности социальных технологий и о серьезном научном подходе к их развитию, сложно спорить, поскольку пренебрежение спецификой социальной реальности имеет не просто надуманные, а прямые
негативные последствия, поддающиеся статистическому учету. С этими проблемами сталкивается даже такой рядовой человек, как преподаватель философии. Если вы, например,
преподаете логику или аналитическую философию, или какую-то другую дисциплину,
которая имеет довольно большую техническую часть, и делаете это без учета аудитории
и подготовленности и даже вкусовых пристрастий к дисциплине, вы можете в лучшем
случае получить отсутствие у студентов заинтересованности. О такой неспособности
вводить технически сложные предметы в социальную ткань образовательного процесса
может свидетельствовать некогда поданное коллективное письмо студентов РГГУ с просьбой отменить им курс по математической логике. На мой взгляд, здесь нет проблемы в
курсе математической логики и в его содержании, но здесь есть некоторая проблема с
социальной технологией по его внедрению. Про студентов тоже нельзя сказать, что они
плохие. Студенты такие, какие они есть.
Подобного рода примеров в жизни нашего общества множество и особенно это можно констатировать в последние 25 лет. Не раз встречались случаи перенесения западных
технологий на отечественную почву без соответствующих способов их внедрения, без изучения вопроса о способах их внедрения. Отчасти об этом сегодня говорила Дарья Александровна. Поэтому надо признать, на мой взгляд, что разработка сфер социальной техно24
логии как на общих методологических, так и на локальных уровнях вместе с внедрением
таковых становится необходимым условием вообще для любой модернизации. Завезти,
скажем, в учреждение новые компьютеры недостаточно, обучить персонал ими пользоваться тоже недостаточно, надо уметь установить связь с новыми компетенциями людей и
теми схемами функционирования, которые использовались ранее. Нужно показывать конкретным пользователям технологий реальное преимущество не только в статистических
показателях и системе в целом, но и в плане их использования конкретным человеком в
рамках его индивидуальной работы по взаимодействию с другими работниками или представителями других систем, коллективов и т.д. Это та реальность, с которой мы имеем
дело, это неотъемлемая составляющая любой модернизации, в любом обществе.
Я согласен с мыслью Владимира Алексеевича Колпакова о том, что социальность
является не порождаемой целым рядом факторов и технологий, типа проекта “Вконтакте”
и другими, а наоборот, тем, что обусловливает развитие последних. Соглашусь с тем, что
могут быть аргументы в пользу взаимозависимости тех или иных аспектов социальной
жизни с развитием таких технологий. На мой взгляд, применимость социальности к такого рода технологиям важно осознавать. Точно так же важно осознавать первичность
пользователя, его потребности и способности по отношению к технологии, используемой
им в тех или иных целях. Технология обслуживает нужды общества, и ее применение
может точно указывать на те нужды, о которых до ее использования, может быть, никто
не подозревал. Однако, тем не менее, технология не может создавать эти нужды, она не
может создавать, если угодно, общество, хотя мы время от времени слышим такого рода
высказывания. На мой взгляд, их следует понимать исключительно метафорически.
Это в известном смысле подводит меня к той части, о которой говорил Владислав
Александрович Лекторский, к проблемам, связанным с границами применения технологий, в том числе и социальных. Подобно тому, как для научной теории фальсифицируемость считается критерием ее статуса в качестве таковой, ограниченность в сфере применения и задач, а не всеобщность, должна стать одним из критериев отличия технологий.
И если такое методологическое ограничение будет введено в понимание технологии, то,
во-первых, можно будет более продуктивно выявить то позитивное содержание, которое
она может иметь. И, с другой стороны, отсечь все те угрозы, о которых говорил Владислав
Александрович.
Наконец, то, о чем говорила Людмила Артемьевна Маркова. Я хотел бы воспользоваться возможностью немного поспорить. Мне сложно согласиться с тем, что система должна
принимать во внимание то обстоятельство, что люди, выполняющие роль тех или иных ее
элементов, будут выполнять подобные роли и в других системах. Мне кажется, если мы
говорим о той или иной системе в самом общем смысле, то она создается для тех или иных
конкретных задач и не претендует ни на что большее. Какая конкретная польза данному
“круглому столу”, например, от того, что, скажем, какой-то из его участников занимается
каратэ по вечерам в Институте философии? То, в какой мере участники приходят к тем
или иным позициям, помогают ли им в этом занятия по каратэ или, скажем, преподавание
в вузе, для “круглого стола” неважно; это совершенно неважно для той задачи, которая
перед ним стоит, для ее достижения. Важна сама позиция тех или иных выступающих,
а не то, каким образом она конституирована, какова история ее выбора для конкретного участника и т.д. Перечисленные факторы могут, разумеется, также стать и темой для
“круглого стола”, но это уже будет другой “круглый стол”. Поэтому система должна иметь
некоторые методологические ограничения, о которых я сказал выше, и не принимать все,
что может быть важным при ее внешнем обсуждении.
Н.А. Касавина: Я хотела бы сказать о нескольких аспектах применения мягких социальных технологий на примере социологии и психотерапии.
Социология прямо или косвенно разрабатывает технологии воздействия на сознание,
и в данном случае меня интересовала фокус-группа как хороший пример не только исследования общественного мнения, но и его формирования. Необходимость разработки
этической стороны реализации социальных технологий не вызывает сомнений, поскольку конкретный опыт применения метода фокус-группы, например в электоральных ис25
следованиях, явно показывает действие манипуляторных тактик и приемов. Думаю, эту
проблему пора переносить в более широкий контекст – разрабатывать этическую сторону
вопроса применения социальных технологий не только в виде частных случаев.
Экзистенциальную психотерапию я предлагаю как хороший пример того, что даже в
тех областях гуманитарной науки, которые противостоят идеям технологизации как таковой, действуют социально-гуманитарные технологии работы с личностью. Экзистенциальная психотерапия в первую очередь указывает на неповторимость, спонтанность,
целостность человеческого опыта, но, тем не менее, не может существовать как наука
и конкретная практика помощи людям без технологий, которые говорят, в том числе, об
историческом ее становлении, о формировании системы способов изучения действительности и воздействия на объект исследования. Наука не может развиваться, не приходя
к знанию об универсальных методах и моделях интерпретации и управления ситуациями личного опыта, не вписывая их в общие критерии всеобщности человеческого
существования.
Анализ приемов, применяемых в экзистенциальной психотерапии, позволяет говорить о формах технологий работы с личностью и группой, которые выкристаллизовались
из длительной практики познания и преодоления разнообразных жизненных проблем и
сложных ситуаций. Конкретные работы экзистенциальных психотерапевтов показывают,
что различные интуитивные находки терапевта, выявляющиеся в рамках конкретных
историй пациентов и конкретных соприкосновений мира терапевта и пациента, впоследствии вырастают в обоснованные методики работы с личностью. Кажется, это хороший
пример того, что, с одной стороны, наука определяет социальные технологии, а с другой,
некоторые интуитивные находки последних меняют ее облик.
Также мне хотелось бы высказаться о связи социальных технологий и социальных
мегапроектов, о чем идет речь в некоторых тезисах. На мой взгляд, существует острая
проблема разрозненности социальных технологий и их оторванности от конкретных и
злободневных социальных проблем. Как раз связь социальных технологий и больших
социальных, стратегических проектов может быть одной из возможных перспектив развития этой темы. В качестве примера я хочу привести исследование модернизации России
и ее регионов, которое основано на методике Центра изучения модернизации Китайской
академии наук, адаптированной к российской почве Центром изучения социокультурных
изменений Института философии РАН. Речь идет о достаточно четкой системе критериев
модернизации и ее постоянном мониторинге. При всей своей спорности проект изучения модернизации стран мира наводит на мысль, что в изучении социальных технологий
важна разработка такой их системы, которая нацелена на преодоление ключевых социальных проблем современного общества. То есть важна, во-первых, система стратегических
ориентиров модернизации или развития общества, во-вторых, система самих социальных
технологий, в-третьих, критерии оценки результативности этих конкретных технологий.
Эти три аспекта также значимы применительно к вопросу о структуре социальных технологий и дальнейшего развития этой темы.
Е.О. Труфанова: Я хотела сказать буквально несколько слов в связи с той темой, которую мы разрабатывали с Александрой Федоровной Яковлевой в рамках этого проекта,
и отчасти в связи с тем, о чем говорилось сегодня.
Когда мы говорим о социальных технологиях, то прежде всего затрагиваем аспект
социальных технологий в рамках их воздействия на общество в целом. То есть говорим
о технологиях, которые запускают некие общественные процессы. Мне кажется, мы несколько отвлекаемся от аспекта, связанного с межличностными отношениями и с тем, как
они влияют на эффективность тех или иных социальных технологий. Я хочу привести
небольшой пример в рамках нашего исследования – исследования социальных сетей, которые относятся, используя терминологию Ильи Теодоровича, к “мягким” сетевым технологиям. Когда мы говорим о “социальных сетях”, мы можем использовать данное понятие
максимально широко, не только исходя из современных представлений о социальных сетях, но и используя этот термин так, как он использовался уже с начала ХХ в. То есть мы
говорим о таких системах или даже социальных структурах, которые связывают авторов,
26
индивидов или группы в системы с обратной связью. Эти связи могут представлять собой
личностные отношения (дружба, вражда, любовь и т.д.) либо могут объединять отдельные узлы сети исходя из отношений других типов – родство или некие общие интересы,
в том числе профессиональные, конфессиональные, национальные и т.д. Исследование
такого рода сетей, как классических, так и виртуальных, “онлайновых” социальных сетей,
выявляет ряд аспектов, которые подчеркивают важность взаимоотношения членов сети,
прежде всего отдельных индивидов как узлов сети.
Наиболее важный аспект, как мне кажется, который был выявлен разными исследователями, – это то, что социальная сеть тем более эффективна, чем меньше иерархизация
членов сети. То есть, переводя на язык политический, чем более равноправными являются
члены сети, чем более развиты демократические принципы в структуре данной сети, тем
более эффективна работа данной сети. Равноправие в социальных сетях вызывает большую степень доверия между членами сети и, таким образом, делает взаимодействие между членами сети более продуктивным. И в частности, если речь идет о таких социальных
сетях, как научные социальные сети, которые объединяют людей по профессиональному
интересу, то такого рода социальные сети, построенные по принципу равноправия, будут
более эффективными с точки зрения научного творчества.
Второй аспект эффективности связан с открытостью социальной сети: опять же, как
показывает ряд исследований, чем более закрыта, чем более элитарна сеть (такого рода
сети также называют “кликами”, что подчеркивает закрытость), тем ниже уровень ее продуктивности, т.е. тем менее она эффективна, поскольку невозможна ее подпитка информацией извне. Эти два аспекта – равноправие и открытость социальных сетей – кажутся
мне наиболее важными.
П.А. Сафронов: Я хотел бы сказать несколько слов о странном отношении понятия
социальных технологий, которое для меня не вполне прозрачно, к идее регулярности.
Традиционно принято связывать саму идею технологии с возможностью регулярного
действия. При этом в последние десятилетия мы становимся свидетелями все большей
деантропологизации регулярности. Соответственно, связь между социальностью и технологией нарушается: чем более что-то регулярно, тем более оно технологично и тем менее
социально. Характерный пример дают, скажем, нынешние товарно-сырьевые биржи, на
которых действуют так называемые “высокочастотные” трейдеры. Это компьютерные
боты, которые создают высокую волатильность курсов тех или иных товаров в пределах
суточных торгов, но при этом не контролируются ни одним игроком-человеком или группой играющих на бирже людей. В таких условиях постановка вопроса изменяется. Надо
спрашивать о том, каким образом технологии создают независимую от человеческого
участия “социальность”. Существование традиционной, человеческой, антропологизированной социальности осложняется необходимостью соотноситься с суперэффективной
регулярностью машинного рода, производящей уже собственные технотронные формы
“социальности”. Это соотношение может выстраиваться за счет подчеркивания или ущемления элементов иррегулярного в составе человеческой деятельности.
Интересен случай авторского права, когда увеличение сроков исключительного права
на произведение до 75 лет является способом нарушить регулярные механизмы машинного поиска. Выводя нечто из свободного обращения в виртуальной реальности, авторское
право подчеркивает уникальный характер человеческого труда.
Связанная с этим тенденция – это попытка этизации социальных технологий. Очень
широко идут разговоры о необходимости мыслить этику как технологию, в том числе в
университете, в науке, в бизнесе. На мой взгляд, они связаны с оформлением последнего
эшелона защиты “человеческого” перед лицом “машинного”.
Я хотел бы подчеркнуть опасность искажения, возникающего в том случае, если социальные технологии по умолчанию мыслятся как связанные именно и по преимуществу
с человеком. Почему бы не предположить, что нечеловеческие объекты располагают собственными формами социальности и воспроизводят их? Мне кажется, сейчас не работает
способ мышления, который мог бы прозрачно и непроблематично связывать социальность
и технологию, социальность и человека. Нам нужен концептуальный анализ выражения
27
“социальные технологии”: как это выражение устроено, какие страхи и/или надежды оно
маскирует. Хотелось бы более отчетливо понимать, в каком поле делает ставку тот, кто
сегодня говорит о “социальных технологиях”.
Л.А. Маркова: Если говорить о перспективе, то разница между человеком и машиной
как бы исчезает и получается вот такой конгломерат, который трудно назвать социальным.
И вторая, очень короткая реплика. Петр Сергеевич, Вы меня не поняли, я никак не хотела
сказать, что человек в любой системе один и тот же. Я как раз хотела сказать наоборот, что
человек в жизни эмпирически естественно один и тот же, но функционирует он в разных
социальных системах, и в каждой системе как бы идеализируются те или иные его черты.
Он присутствует по-разному, это была моя главная мысль.
И.Т. Касавин: К сожалению, время, которое мы отводили на это мероприятие, истекло. Я прошу прощения у тех, кто не смог, но очень хотел выступить. Я скажу буквально
несколько слов без претензии на концептуальное подведение итогов. Я хотел поблагодарить всех выступавших. Мне было очень интересно, и за эти три часа мои представления
по поводу социальных технологий весьма обогатились.
Я хотел бы сделать замечание по поводу последней реплики Людмилы Артемьевны о
том, что в понятии социальной технологии есть некоторые противоречия, несовместимости и т.д. На мой взгляд, это очень хороший симптом. Вообще я бы сказал, что всякое подлинное философское понятие – это не просто понятие, это понятие-проблема. Возьмите
любое философское понятие типа бытия, истины, познания и т.д. Вы очень легко найдете
в нем амбивалентность. А социальные технологии, конечно, содержат в себе, с одной
стороны, отсылку к какому-то антропологическому взгляду, с другой стороны, отсылку
к какому-то технократическому взгляду. И когда, по-моему, Петр Сергеевич говорил о
потребностях, а Александр Юрьевич о каких-то базовых мотивациях, то они имели в
виду вот этот антропологический момент, полагая, что в основе социальных технологий должны лежать либо мотивации, либо потребности и т.д., т.е. антропологические
измерения.
Можно поставить этот вопрос иначе: мы же знаем технологические инновации типа
телевизора. Легко ли ответить на вопрос о том, возникают ли такие инновации как ответ
на какую-то потребность или это наоборот продуцирование потребности? Вы скажете:
до того как появился телевизор, никто не хотел его смотреть, – ну, замечательно; но вместе
с тем потребность иметь сходное средство информации была, почитайте сказку о золотом
яблочке. Технологии-то не было, а потребность была. Я, конечно, не скажу, что данная
технология появилась в ответ на эту потребность, все значительно сложнее, и отношение
между потребностями и технологиями нужно понимать не столь однозначно.
Другой момент, который я хотел бы подчеркнуть. Конечно же, мы должны говорить
не просто о социальных технологиях, этот термин введен для краткости, а о социальногуманитарных технологиях, и в общем все об этом говорили. В чем своеобразие социального и гуманитарного? Это тоже очень большая проблема. Имеется в виду различие
социальных и гуманитарных наук, которое существует, скажем, на уровне ВАКа, но по
сути его нелегко провести. Не так давно в Институте философии РАН выступали представители Российской государственной библиотеки, которые никак не могут создать
квалифицированный каталог книг по социально-гуманитарным наукам именно потому,
что критерии различения социального и гуманитарного очень туманны. Они не в состоянии с этим справиться, они не знают, на что опереться. Я посоветовал им какой-нибудь
проект подать в РГНФ, чтобы квалифицированно этот вопрос исследовать, а не просто
устраивать мозговой штурм. В зале присутствовали не просто рядовые сотрудники института, а академики, члены-корреспонденты из разных дисциплин. И никто из них не
мог однозначно сказать, каковы критерии различия социальных и гуманитарных наук.
Что же дает это дополнение – социально-гуманитарные технологии? Несколько больший
акцент делается на том, что здесь участвует человек, что учитываются его потребности,
интересы, что нужно апеллировать не только к жестким, но и мягким технологиям. Но,
как любит выражаться Петр Александрович, это же риторика, понимаете? Это же не наука. Так вот вопрос о соотношении технологии и науки есть как раз последний, но клю28
чевой вопрос, который тоже здесь затрагивался. Илья Юрьевич сказал: “Церковь – это
что: технология или не технология?” Ответ прост. Церковь – это социальный институт,
социальный институт и технологии – это немножко разные вещи. Социальные технологии
могут привести к формированию социального института, а социальные институты могут
осуществлять различного рода технологии, но эти вещи не тождественны. Та же церковь,
не только Российская православная церковь, но и любая другая, я думаю, проводит серьезные социологические, психологические, социально-гуманитарные исследования, чтобы
решать свои задачи. Даже если кто-то в каких-то идеологических целях заявляет, что все
это должно опираться на догматы, то мы же понимаем, что дело этим не исчерпывается.
Потому что опора просто на догматы не сделает научное знание, которое разрабатывают
специалисты в различных научных исследовательских центрах, принадлежащих церкви,
более убедительным, более эффективным. Почему я все-таки настаиваю, что социальные
технологии должны иметь в качестве основы или в качестве ядра научное знание? Я не
сторонник утверждения, что кроме научного знания никакого другого знания не существует. Существует, конечно, и из истории мы знаем, что не только научное знание эффективно. Некоторые будут доказывать, что танцы дождя, чрезвычайно эффективны, потому
что в итоге все-таки дождь идет. Но так случилось, что современная цивилизация – это
цивилизация научной рациональности. Я не знаю, может это последний аргумент –
апелляция к авторитету социального института под названием “наука”. Однако если мы
посмотрим на различные артефакты, которые создаются с помощью науки, с помощью
научных технологий, мы увидим, что они обладают особой эффективностью. Возьмите
истоки социальной технологии, скажем, рождение политической теории у Макиавелли,
который написал свою знаменитую книгу, пытаясь внушить европейским государям, как
надо действовать. Он тем самым фактически разрабатывал основы политических технологий. Это было начало политической науки, и отсюда же пошли политические технологии.
То же делал и Платон, на свой лад пытаясь построить науку управления и понимая под ней
философию, которая должна лежать в основе развития общества. Если вы полагаете, что
в наше время можно, занимаясь управлением, социальным управлением, апеллировать
не к научным данным, а к принципиально вненаучным, к стихийному опыту, к ценностям, как они существуют в обыденном сознании вне всякой социологической, психологической, социально-философской рефлексии, то мне кажется, это не очень плодотворная
позиция.
Политологам известна книга Джозефа Ная “Мягкая сила” (2004). Это одна из ключевых книг для понимания того, почему СССР проиграл в “Холодной войне”. Речь идет
о том, что в США был разработан целый куст различных политологических теорий,
которые легли в основу определенной стратегии Америки в плане завоевания, но не
силовыми способами воздействия, а мягкими способами завоевания авторитета у стран
Восточной Европы, у Западной Европы, у развивающихся стран и т.д. Можно достаточно
аргументированно показать, что у нас не было такого рода работ. У нас подобные работы
основывались, к сожалению, на марксистской теории. Они были ошибочны, и практика
показала, что они не давали должного эффекта. У меня есть один знакомый, мексиканец,
он занимается бизнесом, руководит кондитерской фабрикой. В свое время его вместе с
родителями, когда ему было два года, пригласили в Россию, чтобы учиться, это типичная
судьба мексиканца. Семья принадлежала к сочувствующим коммунистической партии,
это были люди, так сказать, пролетарского происхождения, и в этом плане они укладывались в нашу концепцию того, кого надо приглашать в Россию на учебу и идеологическую проработку, с тем чтобы заслать их обратно назад, дабы они там обеспечивали
соответствующее общественное развитие. Люди учились пять лет и более, приобретали фундаментальные знания в своей области, в сфере управления экономикой, а затем
уезжали. Американцы поступали совсем по-другому, у них были краткосрочные курсы,
они привлекали не пролетариев, а представителей элиты, и сегодня получилось, что
чуть ли не 80% всех членов парламентов, министров, вплоть до президентов в Европе,
Азии, Африке и Латинской Америке это люди, которые прошли переподготовку в США.
А вот наших бывших студентов из них не более 20%; вот причина, почему мы проиг29
рали. В США было разработано большое количество эффективных социальных теорий
и их социотехнических приложений. У нас не было подобных теорий, и мы не смогли
построить аналогичные по эффективности социальные технологии. Пусть примеры, как
обычно, ничего не доказывают, но они хотя бы иллюстрируют ту мысль, которую я хотел
провести. Еще раз спасибо всем участникам.
ЛИТЕРАТУРА
Бергер, Лукман 1995 – Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат
по социологии знания. М.: Медиум, 1995.
Латур 2006 – Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб.,
2006.
Латур, Вулгар 1986 – Latour B., Woolgar S. Laboratory Life. The Construction of Scientific Facts.
Princeton, New Jersey, 1986.
Липпман 2004 – Липпман У. Общественное мнение / Пер. с англ. Т.В. Барчунова. Под ред.
К.А. Левинсон, К.В. Петренко. М.: Ин-т Фонда “Общественное мнение”, 2004.
Розин, Голубкова 2012 – Розин В.М., Голубкова Л.Г. Управление в мировом и российском трендах. М.: URSS, 2012.
Хелмер 1966 – Helmer O. Social Technology. N.Y., 1966.
Цаллер 2004 – Цаллер Дж. Происхождение и природа общественного мнения / Пер. с англ.
М.: Ин-т Фонда ”Общественное мнение”, 2004.
Шампань 1997 – Шампань П. Делать мнение: новая политическая игра / Пер. с фр. под ред.
Н.Г. Осиповой. М.: Socio-Logos, 1997.
Примечания
1
“Мисс Шервин из маленького городка Гофер-Прери понимает, что где-то во Франции бушует
война, и пытается осознать это. <...> Картинки, на которых изображены французские и немецкие
солдаты, она видела, но совершенно не способна представить себе три миллиона мужчин. У мисс
Шервин нет доступа к картам сражений и поэтому, если она думает о войне, то связывает ее с Жоффром и Кайзером, воображая, будто они сошлись в личном поединке. <…> образ, который возник в
ее сознании, похож на гравюру 18 века, изображающую великого воина. Он невозмутим и отважен.
Его фигура, выполненная более чем в полный рост, помещена на фоне армии, представленной у него
за спиной в виде рядов маленьких аккуратных фигурок” [Липпман 2004, 8].
2
Избирательный бюллетень как бинарный код или форма, накладываемая на медиа (массивы
личных данных, занесенных в книги избирателей), представляет собой функциональный аналог
дистинкций “форма/медиум”, реализовавшихся в других коммуникативных системах (науки с бинарным кодом истины/лжи, юридической системы с бинарным кодированием законного/незаконного, политической системы с бинарным кодом власти/оппозиции, хозяйства с бинарным кодом или
коммуникативным медиа – денег). Коммуникация, ориентированная на обособившиеся бинарные
коды, очевидно, не зависит от личных отношений и предлагает иные способы достижения консенсуса и операционализации конфликтов, нежели коммуникация face-to-face.
30