40

40
условиям», внося изменения в систему организации и деятельности судебной власти одновременно «с изменениями в сфере материального
права, прежде всего уголовного» (там же, с.20).
В условиях революции 1905–1907 гг. государство ответило, как
отмечается в томе, на «революционный террор» усилением «уголовнорепрессивной деятельности, в значительной мере осуществлявшейся через систему судебных учреждений» (2, т.IV, с.21). Так, в августе 1906 г.
были созданы военно-полевые суды, которые просуществовали менее
года. Однако «жестокость и краткость процедуры расследования, особый
порядок обвинения, защиты и исполнения наказания, крайне малые сроки, отведенные для обжалования решений, делали эти суды грозным
оружием в руках правительства» (2, т.IV, с.22).
В начале Первой мировой войны «были восстановлены некоторые
принципы судоустройства и судопроизводства, имевшие место в период
революции 1905 г.» (там же). Следует отметить, что военно-полевые суды находились «под полным контролем военных властей» (2, т.IV, с.23).
Кроме того, им предоставлялось право рассматривать дела гражданских
лиц, включая и иностранцев.
После Февральской революции 1917 г. была создана «специальная
юридическая комиссия для согласования судебных уставов с происшедшими переменами в социальной, политической, государственной сферах», а также Высший дисциплинарный суд, главной задачей которого
было решение кадровых и организационных вопросов в сфере юстиции
(2, т.IV, с.25).
В период с февраля по октябрь 1917 г. «судебная власть подверглась, – отмечают авторы, – широкой демократизации и вместе с тем
вновь была существенно политизирована» (2, т.IV, с.27).
В.Н.Бабенко
2004.04.013–016. МУСУЛЬМАНСКИЙ МИР И РОССИЯ. (Сводный
реферат)
1. БАТУНСКИЙ М.А. Россия и ислам. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. –
Т. 1. – 384 с.
2. БАТУНСКИЙ М.А. Россия и ислам. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. –
Т. 2. –384 с.
3. БАТУНСКИЙ М.А. Россия и ислам. – М.: Прогресс-Традиция, 2003. Т.
3. – 256 с.
41
4. АЛИЕВ А.А. Коран в России: Источник знаний или объект мифотворчества? – М.: Дружба народов, 2004. – 384 с.
Опубликованная в 2003 г.рукопись в трех томах одного из крупнейших исламоведов профессора М.А.Батунского (1933–1997) является
одним из самых масштабных исследований отношений России к исламу и
к мусульманским царствам с X по начало XX в.
Книга М.А.Батунского освещает специфику национальногосударственного, культурного и религиозного становления великорусского, а вместе с ним и многоэтнического российского народа на разломах географических зон, исторических эпох и цивилизаций, на взаимодействиях несхожих духовных, этнокультурных и идейных потоков.
В первом томе, охватывающим период от возникновения Киевской
Руси до второй половины XVI в., отмечается, что на дохристианском этапе своей истории Древняя Русь имела довольно оживленные торговые и
политические культурные связи не только с некоторыми регионами Западной Европы и с Византией, но и с мусульманским миром
Принятие христианства, а не какой-либо иной веры, по мнению автора, было обусловлено не только многогранным влиянием на дохристианскую русь византийской культуры, но прежде всего – собственными
стратегическими интересами киевских военно-политических лидеров.
Но не только соображения политического плана в общем и целом
заставляли Русь избирать европоцентристскую ориентацию. Еще до принятия христианства уже достаточно четко проявляло себя противостояние Степи, противостояние, поздней четко сформировавшееюся в оппозицию «Европа-Азия» (1, с.42). И «коль действительно Древняя Русь,
отражая натиск кочевников», объективно поддерживала борьбу балканских земель против арабского владычества, содействовала «защите цивилизации других стран Европы», то, напоминает автор, надо не забывать и
о том, что являвшаяся перед Русью в самых разных обликах «восточная
угроза» производила на ее обитателей «сотрясающее воздействие, заставляя длительное время вращаться в замкнутом кругу противопоставлений» (с.42).
Конечно, с течением времени в сферу древнерусского языческого
мировоззрения вступали все новые и новые фрагменты специфически
азиатского (опять-таки, кочевнического преимущественно бытия, причем
отношение к какому-нибудь одному из них могло и не носить последовательно-враждебного настроя. Бывали времена, когда «тюркоязычные бо-
42
гатыри» ездили в степь половецкую и обороняли русские земли от степняков.
Однако объединение этих, нередко противоречивых локальных
картин не меняло основ общих представлений о Востоке: В книге прослеживается, каким образом конструировалась типичная для европейского Средневековья «в периоды его наиболее напряженных схваток с Востоком специфическая ментальность, сплав искаженных идей и понятий,
психологических автоматизмов, реликтов и обломков, разных ценностных систем, противоречивых и подвижных псевдологик» (1, с.51).
И тем не менее стремление неизменно и тесно связывать в тугой
узел понятия «ислам» и «ересь» — стремление, столь типичное для Византии и Западной Европы, — не кажется характерным для древнерусской культуры (1, с.71). По мнению Батунского, глубинные причины
данного явления объясняются тем, что Киевская Русь осторожно, но
упорно начинала закладывать основы своей особой, не тождественной ни
византийской, ни «латинянской» политики на Востоке. А это неминуемо
предполагало определенный допуск гипотетического и альтернативного
мышления, в свою очередь могущего быть интерпретируемым как порождение «прагматического мышления».
Установление власти золотой орды принесло вначале столь тяжкие
структурные, политические и моральные потрясения, что на длительное
время полностью прервался – и без того очень слабый – ручеек эмпирически
контролируемой информации о мусульманстве (1, с.81). вместе с тем, замечает
автор, монголы – еще язычники, еще никак и не думавшие о мусульманизации, – подключены в понятийный ряд и «безбожников», и «агарян» (1, с.83).
все, что включалось в термин «ислам», отныне бесповоротно перешло в категорию «аномалия». слова о «полном иссякании» информации о мусульманском востоке не означают, что с ним совершенно прервались контакты. они
приобрели совершенно иной, нежели ранее, характер.
Татаро-монгольские ханы придерживались курса на веротерпимость, не раз при этом демонстрируя свою лояльность к православной
церкви. Даже после того, как хан Узбек в 1313 г. сделал ислам господствующей религией, не произошло сколько-нибудь драматических изменений. Более того, подчеркивает автор, не только в доисламский, но и в
исламский периоды своей истории Золотая Орда не препятствовала миссионерской деятельности православия на своей же территории (подготавливая тем самым условия для цепной реакции распада собственных духовных устоев, для многозначной трансформации сознания различных
43
населявших ее этносов). Пример тому – переход ряда лиц из ханских родов в православие.
При всех своих в общем-то незначительных количественных параметрах этот процесс (еще более усилившийся в XV–XVI вв.) имел громадное значение как в культурологическом, так и в социологическом отношениях.
Русская культура стала все уверенней ощущать свое многогранное
– в том числе и религиозное – превосходство над «обычаем поганых», все
отчетливей осознавать саму возможность трансформировать массив «неверных», не колеблясь более лишь между полюсами возмущения и отчаяния, а, напротив, с оптимизмом противопоставить себя именно как
культуру «басурманской» антикультуре и не-культуре (1, 92).
Религиозный подъем в государственной и общественной жизни
Руси был нужен и для борьбы с Золотой Ордой, и для устранения постоянной опасности дезинтеграции страны. Прагматизм требовал своих
прав, а это означало поиск наиболее благоприятных приспособительных
реакций русского социума на «внешнюю среду» в лице мусульманского
мира.
«Мусульманская (она же «татарская», «языческая», «паганская» и
т.п.) угроза» (стимул) и тотально-символическая христианизация (реакция) – таковы катализаторы сознательно планируемых усилий властвующей (в первую очередь – светской) элиты по целенаправ-ленному формированию нового менталитета общества, по осуществлению массового
переворота в сознании людей, дабы подготовить их к свержению установленной иноверцами репрессивной общественной системы.
Но дело не только в этом, продолжает автор. Обреченный на жестокую битву, без союзников и друзей, этнос принужден мыслить о себе
не просто как о новой – национальной – общности, но еще и в категориях
кастовости, сознания избранничества и замкнутости в мире собственных
идеалов и представлений
Подчиненная одному врагу, со всех сторон окруженная другими,
боясь поэтому потерять свою этническую и конфессиональную идентичность, древнерусская культура ограждалась от «нехристей» (в ряду которых оказывались и католики) системой таких ценностей, которые представлялись логически и психологически следующими из православия и
воплотившимися в комплексе «специфически русских», т.е. «подлинно
православных», институтов, правовых норм, принципов национальной
морали и т. п..
44
В целом в Московской Руси складывалась такая ситуация: знали
мусульман, но не знали их религии, поскольку были твердо убеждены в
том, что они, эти мусульмане, либо перейдут в христианство, либо перестанут быть политической, а значит, и духовной опасностью. Наконец, в
общем слабый в XV в. миссионерский настрой и русского православия, и
особенно татарского ислама давал основания надеяться на возможность
установления некоего, довольно толерантного modus vivendi.
И хотя существовала постоянная угроза нападения с Запада, по отношению к католическому и протестантскому Западу в конце концов начинала возобладать установка на «взаимное сожительство противоположностей». Универсально–христианские лояльности, полагает автор,
вкупе с особыми условиями эволюции русской элитарной ментальности
могли действовать так, что казавшиеся антиподами Запад и «святая Русь»
вполне в состоянии сойтись, перейти друг в друга, стать, наконец, – пусть
в идеале – тождественными. Напротив, любая форма какого-либо духовного союза с мусульманским Востоком решительно отвергалась – даже
если в принципе одобрялись политические с ним соглашения, мирные (и
порой даже дружественные) связи дипломатического и военного характера.
Автор не согласен с теми исследователями, которые отказывают
Московской Руси в динамичности, в подъеме идейной жизни, в собственных чертах сознания, рассматривают Московскую Русь как «полуазиатскую державу» и по сей день находят себе сторонников в лице евразийцев (1,с.183.). Никакого намека на евразийство, убежден Батунский,
не было в России ни в ХVI, ни в XIX и начале ХХ в.
Во втором томе анализируется, как в XVII–XIX вв. русское общественное сознание и правительственные круги воспринимали мир ислама.
Большое внимание уделяется тому, какое влияние на формирование
взглядов русского общества в отношении мусульманского оказывали
видные общественные деятели, писатели, мыслители: П.Чаадаев,
А.Герцен, Н.Чернышевский, А.Данилевский, Ф.Достоевский, Л.Толстой
и др.
Что касается государственной политики, то, отмечает автор,
«строители и укрепители империи» и после Петра придерживались в отношении исламского населения и вероисповедания традиционно прагматического курса.
Отмечается, что со времен Петра Великого зацикленность на европейско-античном (= «западном») государственном идеале и в то же время
45
сильнейшая приверженность множеству традиционно русских политических мифов и ключевых политических символов в совокупности своей
играли стабилизирующую, ассимилирующую и упреждающую функцию
в динамике культуры XVIII – начала XIX в. (2, с.29).
Не приемля линии Л.Н.Гумилева на драматизацию факта мусульманизации Золотой Орды, автор все же не склонен преуменьшать его
значение. И в Поволжье, и в казахско-киргизских степях ислам – точнее,
«татарский ислам» – создавал религиозную общность из представителей
различных этносов, племен и социальных структур. Эта общность покоилась на единых ценностях и привлекала «язычников» пропагандой идей
«братства и сплоченности» всех мусульман. Царизм, особенно со времен
Екатерины II, в целом стал склоняться к мысли, что не преследовать ислам может быть выгоднее, чем распространять среди исповедующих его
народов православие» (2,с. 40). .
Екатерина II тщательно следила за тем, чтобы в киргизскоказахских регионах не только распространялся ислам, но и назначенные
туда муллы из числа казанских татар были в высшей степени «надежными и преданными людьми», долженствующими воспитывать свою паству
«в духе подчинения нашему царствующему дому». Стала создаваться
сеть народных училищ для казахов (печатались и учебники на казахском
языке), где преподавателями были опять-таки казанские муллы; все та же
императрица на государственные средства построила ряд мечетей для
кочевников и даже издала для них Коран.
И хотя при Екатерине II, как и при ее предшественниках и преемниках, Россия была «полицейским государством», тем не менее, считает
автор, оно было таким, которое нередко делало весьма удачные шаги в
«искусстве внутренней дипломатии», включая сюда и политику по отношению к нерусским и неправославным коллективам, политику, что особенно важно всегда иметь в виду, в принципе чуждую расизму, избирая
гибкий курс в отношении к местным религиозным традициям и институтам (2, с.41–42).
Размахивая жупелом «мусульманского религиозного фанатизма», «антирусского панисламизма» и т.п., чего царизм действительно опасался, так это
объединения всего мусульманского населения Средней Азии в один большой
регион, поскольку в коренном населении могло укрепиться «сознание общности его на почве интересов религиозных».
В ходе первой русской революции в традиционно «исламских» регионах России стали возникать различные просветительские общества,
46
народные библиотеки, издательства и т.п. Царские чиновники расценили
все это как «мусульманское явление, направленное прежде всего против
существующего государственного строя в империи» (2, с.319).
В конечном итоге получила поддержку линия последовательных
«борцов с панисламизмом и пантюркизмом» (2,с.331).
Третий том книги М.А.Батунского посвящен анализу становления
и динамики профессионального светского исламоведения в России в
конце XIX – начале XX в. Отмечается, что до самых последних своих
дней царизм противился стремлениям поднять роль «инородческой» (в
том числе мусульманской) интеллигенции даже в органах местного самоуправления и ввести на национальных же окраинах обучение на родных
языках. Напротив, либералы активно ратовали за эту меру, не без оснований полагая, что лишь таким путем удастся предотвратить переход нерусских народов в лагерь леворадикальной оппозиции.
Заметный уже в 60–80-е годы конфликт между консервативными и
либеральными платформами в этом вопросе постоянно расширялся и
углублялся. Он все масштабней захватывал и сферу исламоведения.
Что касается теоретического багажа русских исламоведов, то, отмечает Батунский, непосредственно о теориях русских исламоведов говорить не приходится. Таковых, в сущности, не было: все, что охватывается понятием «теория ислама», являлось своего рода «импортированным» товаром, хотя и на нем русские ориенталисты то ставили собственные клейма, то всего чаще, осознанно и критически адаптировали к «местным условиям» считавшийся абсолютным критерием западноевропейский концептуальный эквивалент.
Итак, с одной стороны, шло восприятие в рамках единых в принципе и для западной, и для российской исламистики мировоззренческих,
методологических и даже идейно-политических парадигм различного
рода концептуальных конструкций о мусульманском Востоке. С другой
стороны, пишет автор, беспрестанно слышались высокомерношовинистические декларации со стороны русских востоковедов типа Василия Григорьева, которые резко – хотя и далеко не всегда последовательно – отрицали какую-либо значимость для отечественной науки трудов западных ученых.
Как и в других сферах культуры – в первую очередь в литературе,
искусстве и др., – наибольшие симпатии вызывало не столько приращение профессионального мастерства, сколько стремление к прямой публицистичности и философичности, к последовательности и определенности
47
в утверждении как собственно научных, так и гражданских мировоззренческих убеждений.
В соответствующих разделах книги автор показывает, что развитие познавательного процесса русской литературы об исламе привело к
тому, что разногласия между ее «светским и миссионерским направлениями завершились объединением их основных предметных и методологических параметров. Объединение это, однако, далеко не во всем было
механическим» (3, с.13).
И секулярное, и конфессиональное исламоведение являло собой
идеологический стиль мышления. Следствием было то, что понятийный
компонент таких слов, как «мусульманин», «азиат» (опять-таки отождествлявшийся, как правило, с термином «приверженец ислама»), оказывался идеологически окрашенным (несмотря на красноречивые, а нередко и совершенно искренние, попытки светских востоковедов доказать
свою полную объективность при трактовке инорусских и инохристианских феноменов) (3,с.42).
Если для классического (во времена Розена – еще «нового») востоковедения, в значительной мере основывавшегося на механистическом
методе анализа, было характерно стремление свести «целое» («ислам»,
«исламский мир») к сумме его частей и объяснять действия «целого» из
действий его частей, то современная исламистика стремится именно «целое» брать в качестве отправной точки исследования, а в качестве исходных – законы, управляющие его поведением. В итоге различные направления и школы мировой исламистики рубежа XIX–XX вв. с большей
энергией направляли свой потенциал друг против друга, нежели на усилия постичь сущностные основания своих различий и противостояний.
В целом, замечает автор, за небольшими, в общем-то, исключениями и профессиональное востоковедение, столь часто любившее сетовать на тягость давящего его «синдрома империи», обычно смотрело на –
отечественные в первую очередь – мусульманские реалии сквозь «бюрократическую призму» (3, с.237)..Что не мешало, впрочем, большинству
российских исламоведов стремиться не допустить оскорбления национальных и конфессиональных чувств коренного населения (3, с.176).
В монографии А.А.Алиева (4) анализируются труды за последние 40
лет отечественных, прежде всего советских, востоковедов, посвященных
характеристике содержания Корана. Автор рассматривает утвердившиеся в
общественном сознании россиян, по его словам, ложные интерпретации
коранических догматов и предписаний, подвергает критике содержащие-
48
ся, прежде всего в научно-пропагандистских трудах, поверхностные и
искаженные взгляды на ислам как на религию варварства, насилия и агрессивности, предпринимает попытку разобраться в сущности основных
положений ислама, в характере изучения Корана в нашей стране, некоторых проблемах перевода текста Священного Писания мусульман на русский язык. Главное внимание сосредоточено не столько на критике неверных, на его взгляд, воззрений, сколько на методах искажения текста
Корана, имеющих мало общего с научным анализом.
В книге отмечается, что в последние годы изучение ислама в нашей
стране утратило чисто академический характер и стало важной государственной потребностью. Сложная межэтническая и межконфессиональная
обстановка на Северном Кавказе и в Поволжье, неясный исход двух последних так называемых «чеченских войн», столкновение интересов
различных государств на Ближнем Востоке, в Афганистане, Иране или
Ираке со всей определенностью выявили практически полное неведение
или недопонимание того, каким образом, согласно догматам ислама, должны складываться взаимоотношения мусульман с приверженцами других
вероисповеданий.
Советские исследователи в попытках постичь глубокие смыслы,
заложенные в Священном Писании мусульман, абсолютно игнорировали
достижения науки о толковании Корана. Результатом этого стал значительный разрыв между тем, о чем действительно говорится в ниспосланиях, и марксистско-атеистическими интерпретациями, которые вытекают из сделанных советскими авторами анализов коранического текста.
Содержание Корана тесно связано с историей Аравии и Ближнего
Востока, поэтому вначале автор останавливается на некоторых основных
событиях аравийской истории, предшествовавших появлению ислама,
рассказывает об условиях, в которых происходило формирование учения
Мухаммада, рассматривает обстановку, сопровождавшую распространение этой мировой религии, дает самые общие представления о структуре
и тексте Священного Писания мусульман, излагает суть основных коранических установлений.
Мусульманские авторы всегда придавали особое значение такой отрасли знания, как учение об обстоятельствах коранических ниспосланий.
Нетрудно заметить, пишет А.А.Алиев, что то или иное восприятие образного языка Корана оказывало заметное влияние на интерпретацию ниспосланий в различных переводах. Однако если более или менее удачная
«расшифровка» аллегорий сказывалась лишь на художественных достоин-
49
ствах перевода, то разночтения при толковании многозначных ключевых
слов могли привести к серьезным искажениям смыслов коранических
предписаний.
Небрежность при воспроизведении Священного Писания мусульман обретает иногда странные формы. Автор, по его словам, не претендует
на роль арбитра в заочном терминологическом споре переводчиков Корана и
не ставит задачей поиск единственных вариантов, адекватно доносящих
смыслы ниспосланий Всевышнего. Целью автора было показать, что
иногда одно неудачно подобранное слово может сформировать ложное
представление о сути вероисповедания мусульман. В книге представлено,
каким образом подобные неправильные трактовки возводились в абсолют
советскими исследователями, позволяя им необоснованно выдвигать против ислама разнообразные обвинения.
«Манипуляции», к которым прибегали советские «исламоведыкоранисты», пытаясь опорочить Коран, были довольно разнообразны.
Часто авторы делали ничем не подкрепленные голословные выводы о
«прегрешениях» ислама. В других случаях они ссылались на Коран или
Сунну, но не приводили требуемых выдержек в надежде, что им поверят
на слово. Когда же цитаты из священных для мусульман текстов обнародовались, то при объективном рассмотрении оказывалось, что они либо
произвольно вырваны из контекста, либо подложны, либо искажены, либо умышленно неправильно истолкованы.
Книга не ставит целью охватить все проблемы, которые удостоились внимания со стороны советских аналитиков Корана. Автор останавливается лишь на трех постоянно обсуждаемых, а значит – социально
значимых и злободневных темах. Именно на составляющие их основу
мусульманские догматы и был всегда направлен наиболее яростный критический огонь ниспро-вержителей ислама: 1) социально-политическая
доктрина ислама; 2) место и роль женщины в исламе; 3) отношение в
исламе к людям иных вероисповеданий. В каждом из этих разделов автор
выделяет айаты, которые анализировались в работах советских «коранистов» чаще всего. Рожденные в результате этих изысканий критические
комментарии к исламской доктрине в течение многих лет в различных
или схожих вариантах кочевали из книги в книгу.
Недостоверная аргументация и искаженные ссылки на Коран и хадисы, переполняющие труды советских авторов, удивительным образом
коррелируют с методами обучения, используемыми современными
«эмиссарами-наставниками» в школах по подготовке боевиков. И те и
50
другие рассматривают ислам как вероучение, сеющее рознь между людьми и призывающее к бездумному джихаду против иноверцев и «неверных». Таким образом, считает автор, многое будет зависеть от того, как
будет происходить дальнейшее развитие ислама.
Развитие ислама будет успешно продолжаться до тех пор, пока он
будет следовать основным принципам, изложенным в Коране и Сунне. Если
эти догматы замалчиваются, искажаются, отвергаются и в таком искореженном виде выдаются за истинное вероучение мусульман, то это уже не
ислам, а когда раздаются призывы называть это исламом, то это либо завуалированный обман, либо подстрекательство, либо склонение «правоверных» к ереси.
В.С.Коновалов
2004.04.017. ХОПКИРК П. БОЛЬШАЯ ИГРА ПРОТИВ РОССИИ:
АЗИАТСКИЙ СИНДРОМ / Пер. с анг. Кубатько И.И. – М.: РИПОЛ
КЛАССИК, 2004.— 640 с.
В работе английского ученого П.Хопкирка, состоящей из шести
глав, описана история двухвекового противостояния (от эпохи Петра I до
Николая II) Англии и России в Центральной Азии, анализируются их
геополитические цели в этом огромном регионе, представлена картина
тайной и явной борьбы за территории, влияние и рынки. Повествуя главным образом о людях, рассматриваемая книга изобилует множеством
действующих лиц. В ней выведены больше сотни персонажей на протяжении трех поколений офицеров, многие из которых трагически погибли.
Автор разделяет мнение тех, кто утверждает, что Большая игра на
самом деле никогда не прекращалась, что она была просто предшественницей холодной войны ХХ в. и питалась теми же страхами, подозрением
и непониманием.
Предваряя непосредственное исследование экскурсом в историческое прошлое, автор замечает, что у зажатых между европейскими врагами на западе и монголами на востоке русских выработался ужас перед
вторжением и окружением, который до сих пор влияет на их международные отношения и внешнюю политику.
Избавление от монгольского ига открыло дорогу величайшему
колониальному предприятию в истории – русской экспансии на восток, в
Азию. Однако колонизация Сибири была только первой фазой процесса
экспансии, который не прекращался до тех пор, пока Россия не стала ми-