ФилоСоФия уДК 882 ББК Ш 5 (2 = Р) 5

Гуманитарный вектор. 2010. № 2 (22)
ФИЛОСОФИЯ
УДК 882
ББК Ш 5 (2 = Р) 5
Т. В. Бернюкевич
г. Чита
Буддийские мотивы в лирике К. Бальмонта
Статья посвящена буддийским реминисценциям и мотивам в творчестве известного русского поэта
К. Бальмонта. Эти мотивы нашли отражение в теме «мгновений» и «мимолетности бытия», в стихах, посвященных особой культурной роли Индии как «Страны Мысли», в образе Будды в творчестве поэта. В статье
отмечается особая роль путешествий поэта, знания буддологической литературы, знакомства с известными
востоковедами того времени в развитии этой проблематики и интереса к восточным темам.
Ключевые слова: мотивы индийских религий, буддийские реминисценции, образ Будды, буддизм в
культуре России.
T. V. Bernyukevich
Chita
The Buddhist motives in the K. Balmont’s lyric poetry
The article is devoted to the Buddhist reminiscence and motives of the well-known Russian poet K. Balmont’s
works. These motives found the reflection in the poet’s work:: in the thema of the “momentariness” and “transience
existence”, in the verses, devoted to the special cultural role of India as “the Land of Idea”, in the Buddha image.
The author of the article emphasizes the special role of the poet’s travels, knowledge of the Buddhist literature,
acquaintance with the well-known orientalists of that time in the development of these problems and interest to
the oriental themes.
Key words: the indian religion motifs, the buddhist reminiscence, the Buddha image, Buddhism in the Russian
culture.
Работ о восточных, в частности индийских мотивах, в творчестве Бальмонта немного. Это статья Г. М. Бонгарда-Левина
«Свет мой, Индия, святыня» [6, с. 44–61]; обзорная статья о связи между длительным
путешествием поэта по странам Африки,
Австралии, Новой Зеландии, Цейлону, Индии и его творчеством П. В. Куприяновского,
Н. А. Молчановой «Кругосветное путешествие К. Д. Бальмонта 1912 г. и его поэтическое “эхо” в книге “Белый Зодчий”» [7,
с. 17–29]; а также предисловие и примечания
Г. М. Бонгарда-Левина к переизданию поэмы
Ашвагхоши «Жизнь Будды» [1, с. 3–7].
Как утверждает Бонгард-Левин, с письменными памятниками индийской культуры
Бальмонт, вероятно, впервые познакомился в
1897 г., когда он читал лекции по русской литературе в Оксфорде. В архиве Оксфордского университета сохранились списки ученых,
которые посещали лекции русского поэта, и
среди них был Макс Мюллер (1823–1900) [6,
с. 44–61]. Мюллер – выдающийся санскритолог, индолог, организатор всемирно известной серии «Священные книги Востока».
Кроме того, в Англии Бальмонт начал увлекаться теософией. Так, он прочитал книгу
164
Е. Блаватской «Голос Молчания» (“The Voice
of the Silence”) в которой был широко использован индийский материал (Упанишады,
«Бхагавадгита», буддийские тексты и т. д.).
В качестве эпиграфа к разделу «Мертвые
корабли» сборника «Тишина. Лирические
поэмы» (СПб., 1898), изданного после первого пребывания в Оксфорде, взяты строки из
книги Блаватской.
Стихотворение «Майя» и другие стихотворения, в которых слышны мотивы индийских религий и философии Востока (как
считает Бонгард-Левин, прежде всего Упанишад), вошли затем в сборник «Лирика мыслей и символика настроений. Книга раздумий» (СПб., 1899). А уже в книге, опубликованной годом позже – «Горящие здания. Лирика современной души» (М., 1900) – стихи
на индийские сюжеты («Индийский мотив»,
«Индийский мудрец», «Паук») объединены
в специальный цикл – «Индийские травы».
В стихотворении «Майя» представлена картина «святого моления» «задумчивого йоги».
Поэт описывает красоту и яркость бытия
(«Чампак, цветущий в столетие раз, Пряный,
дышал между гор, на вершинах…»). Но молитва йога, чтение мантры вызывает «при-
Философия
зраки» – раскрывает бренность и мучительность того, что порождается Майей:
Бешено мчатся и люди, и боги…
«Майя! О, Майя! Лучистый обман!
Жизнь для незнающих, призрак для
йоги
Майя – бездушный немой океан!» [4,
с. 108].
Однако эта сущность «немого океана»,
«ужас мучительный», «сон бытия» скрыты
от нас, как скрываются «виденья» «магазаклинателя» [4, с. 108].
Тема повторения «земного бытия», «круговорота», «тяжелого плена… все новых перемен», в который ввергнуты не только «люди
и герои», но и «царственные боги», звучит в
стихотворении «Круговорот» [4, с. 109]. Аналогии «бренного земного бытия» со сном,
столь типичные для индийских религиознофилософских концепций, присутствуют
практически во всех стихотворениях данного
цикла.
Вторым, столь же значительным и тесно
связанным с вышеназванным (жизнь – сон)
мотивом стихов цикла «Индийские травы»,
является мотив «мимолетности бытия», который, с одной стороны, связан с кратковременностью этого «мига», а, с другой, опятьтаки с вечной повторяемостью «мгновений»,
в свою очередь, составляющих бесконечную
повторяемость жизни и смерти (стихотворения «Майя», «Круговорот», «Жизнь). Но «мимолетное», многосложное и единое бытие,
точно так же, как художник, подобно пауку,
творит свою картину Вечного из «мимолетности» видений, из вечно погибающих и вечно
рождающихся «мигов красоты», при этом это
Вечное сокрыто и в нем самом, как паутина
в пауке («Паук») [4, с. 110]. Тема «остановись
мгновенье» присутствует во многих произведениях поэта. И если нельзя остановить
мгновение мыслью, то, может, удастся с помощью мечты, пишет Бальмонт в стихотворении «Сказать мгновенью: “Стой!”» [4, с. 152].
Неоднократно называет Бальмонт Индию Страной Мысли. Так, в сборнике «Белые
Зарницы. Мысли и впечатления» (1908) он
пишет о ней как о «сильной и яркой стране»,
то «жаркой, то кристально-льдисто-холодной
Стране Мысли». Это отнюдь не современная
автору мысль со всей её «раздробленностью
и жалкой полузрячей ползучестью» [2, с. 20].
Бальмонт пишет о «Мысли всеобъемлющей,
знающей предельное, но касающейся его
лишь настолько, насколько это необходимо,
и быстро и смело уходящей в Запредельное»
[2, с. 20]. Символом такой мысли как раз выступает Индия – «всеобъемлющая и всепони-
мающая, всевоспринимающая». Как замечает поэт, страна эта включила в себя и Мечту,
оставаясь «по преимуществу Страною Мысли». А ему самому кажется, что «очень давно я уже много раз был и в Стране Мечты, и
в Стране Мысли и что я лишь в силу закона
сцепления причин и следствий, волею сурового закона кармы, попал в холодный сумрак
Севера, и огненные строки поют во мне, …
когда я думаю об Индии, в ее прошлом, мне
кажется, что я чувствую бесчисленные крылья в Воздухе» [2, с. 20]. В стихах этого сборника поэт предлагает унестись от «унылых
ликов, душных домов и трусливых мыслей
хотя бы на короткие мгновенья в область
«звуков несвязанных боязнью» и послушать
«голос Стихий – Огня и Воды, и Земли, и Воздуха» [2, с. 21].
Для поэта-огнепоклонника мексиканский бог Пламя, Желтоликий Куэцальтин
сродни индийскому богу Агни [2, с. 21].
С Огнем поэт сравнивает воду и не знает,
что сильнее: «гляжу на пламя, Душа принадлежит ему, слушаю пение струй, или отдаленный рокот Океана. Душа принадлежит
Влаге» [2, с. 30]. В этом соучастии Стихий, их
«вечном состязаньи, в празднестве их взаимной слитности и переплетенности» он видит
«равенство каждой из могучих Сил, образующих Мировое Кольцо Творческого Четверогласия» [2, с. 30]. В этом проявляется «слитность различного Одного», и тогда можно
почувствовать «за малым Безграничное», а от
Беспредельного перенестись к самому малому», – и тогда мечта «кружится и вьется снежинкой» [2, с. 31].
Бальмонт с упоением пишет о том, как
радостно уноситься воспоминаньями от «тусклой раздробленной и некрасивой Современности» в иные страны и иные времена.
Размышляя о «великих народах», поэт пишет
о неповторимой роли каждого из них: «…
каждый народ – определенный актер с неповторяющейся ролью, на сцене Мирового
Театра. Каждая страна есть определенная и
не похожая на другие, горница в Тереме Земных Событий» [2, с. 40].
Идея родства с Индией наиболее отчетливо прозвучит у Бальмонта в стихотворении
«Три страны» (сборник «Литургия красоты
(Стихийные гимны) (1905)), где он сравнивает три страны: Ассирию, Египет, и Индию.
Судьба Ассирии: «Строить здания, быть в
гареме, выходить на львов, Превращать царей соседних в собственных рабов…». «Путь
Египта» не менее величественен и печален:
«Быть создателем загадок, сфинксом пирамид, И, достигши граней в тайнах, обратить165
Гуманитарный вектор. 2010. № 2 (22)
ся в пыль» [5, с. 99]. И только Индия, к которой
поэт обращается: «Свет мой, Индия, святыня,
девственная мать», – это мир, который «опутан светлой тканью мыслей-паутин» – только
она способна:
Слить душой жужжанье мошки с грохотом лавин,
В лабиринтах быть как дома, все понять,
принять [2, с. 99].
Вероятно, в это время Бальмонт начинает не просто задумываться над возможностью поездки в Индию, но планировать это
путешествие, убеждая Брюсова отправиться
с ним в эту «сказку фей»» [6, с. 49]. И, наконец, 1 февраля 1912 г. Константин Бальмонт
отправляется в долгожданное путешествие.
Как пишет Бонгард-Левин: «Судно взяло
курс из Лондона к берегам Южной Африки
через Плимут и Канарские острова. Оттуда
путь лежал к Австралии, Новой Зеландии,
Самоа, Фиджи, Новой Гвинее. Яве, Суматре,
Цейлону и – Индии [6, с. 53].
Ссылаясь на письма поэта издателю и
Д. Н. Анучину, родственникам и друзьям,
Бонгард-Левин говорит в своей статье о том,
что Бальмонт во время путешествия «собирает этнографические коллекции, изучает местный фольклор, памятники древней культуры.
На острове Ява он посещает раннесредневековый буддийский комплекс в Боробудуре –
«величайший в мире буддийский храм. После
Коломбо Бальмонт отправляется в древнюю
столицу «жемчужного Цейлона» – Анурадхапуру – «священный город» древнего и современного буддизма [6, с. 54]. На Цейлоне
поэт знакомится с буддийской скульптурой,
осматривает грандиозные буддийские ступы,
изучает легенды о Будде. В Индии Бальмонт
посещает Бенарес, Бомбей, Дели.
Во время поездки сразу же по завершении
им было написан ряд стихотворений, связанных с впечатлениями от увиденного, они
были включены в сборники «Белый зодчий
(Таинство Четырех Светильников)» (1914) и
«Ясень» (1916). Индийские символы будят в
поэте мысли о бренности человеческого существования, тщетности его подвигов, обусловленных его «непросветвленностью»:
Человек – это:
Капля неведенья в море незнания,
Искра мгновения в хлещущей мгле… [3,
с. 260].
А все дела его «… лишь прорастание малого семени», которые обречены на быстрое
«сгорание» и забвение [3, с. 260]. Вечна только цепь страданий: «Только страдания в цепкости длительны». Вечен только крест:
166
Расчетвертованность. Свастика вечная.
Крест во вращении… [3, с. 260]
Конечное, бренное в конечном итоге
«скучно», и потому, пишет Бальмонт, «…
жизнь наша – в полночи, с Южным Крестом»
[3, с. 261].
В стихотворениях этого цикла поэт обращается к образу Будды. Как известно, в
своем путешествии поэт особое значение
придавал посещению мест, связанных с буддизмом. Поэт описывает величественный
Храм Будды на острове Ява Боро-Будуре, где
над этой «высью распаленной», над «природой и храмом», над «ликующим гамом» –
«Многократно-взнесенный, Жив навек – просветвленный» [3, с. 261].
В стихотворении «Троестрочие богам»
он пишет о трагическом пессимизме ШакьяМуни:
Болезнь, седины, труп,
Три вечные пятна
Для видящего Муни [3, с. 263].
Но поэт не соглашается с таким печальным утверждением, для него самого болезнь
и боль – «… Есть огненный исход, кремнистый путь познанья», «седина есть снег», и
«старость – замок дней, Где пол и стены льдяны» [3, с. 263]. И даже труп – «чужой, родной –
Тоска, но лишь на миг». Поэтому он «засветил
огонь» перед другими богами – «… пред Брамой, Вишну, Сивой» и молит «мрак»: «Меня
не тронь. Я вольный и красивый» [3, с. 264].
В то же время, образ Будды чрезвычайно
притягателен своим одиноким вознесением,
поскольку «час пришел» и «совершились
пророчества», и уже «Для познавшего – нет
заблуждения, Для взошедших – все видно
внизу»; цель Будды быть «в морях, на горах,
как видение», он «… как маяк, победивший
грозу» [3, с. 272].
В стихотворении «Будда» Бальмонт дает
удивительно глубокую и яркую характеристику личности и дел «Просветвленного»,
метафорически сравнивая его с «безгласностью рождения снега», «серебристых пушинок паденьем», ладьей, что, «от чуждого
брега оттолкнулась, бежа заблужденья», вулканом, что, «уставши от зноя, Воссиял многоснежною чашей», лазурью, что «упором покоя Вознеслась над пустынею нашей», «медлительным звоном колокольни», что «уходит
густыми волнами», цветком, что «над долею
дольней Фимиаными курится снами» [3,
с. 268]. С образом Будды связано особое ощущение Безбрежности, Вечности, Высоты. Но
в этой Вышине нет холода и отречения, а есть
покой и отдых:
Философия
Как привет «Отдохни» иноверцу,
Как горящая тихо лампада, –
он дает утомленному сердцу
Все, что сердцу взметенному надо [3,
с. 268].
У поэта «средь ликов тех, чьи имена как
звезды, Горят веками и миллионам глаз» есть
два любимых, которые «всех совершенней».
Это Будда и Христос («Средь ликов»). Дан
традиционный портрет Будды, он «спокойный, мудрый, просветвленный», взгляд Будды устремлен «внутрь души», этот взгляд
полузакрытых глаз сравнивается с цветом тех
лотосов «…что утром были пышны. Но, чуя
свежесть, сжались в красоте» и «иных», что
«только В дремотной грезе видят свой расцвет [3, с. 309]. Будда учит не только «спокойствию», но и особому «уменью»:
Сковав себя не чувствовать цепей,
Поработив безумящие страсти,
Смотреть на мир как на виденья сна,
В величии безгласного затона
Молчать и быть в безветрии души… [3,
с. 310].
Второй любимый лик у Бальмонта – лик
Христа. Христос – это:
Другой – своей недовершенной жизнью –
Взрывает в сердце скрытые ключи,
Звенящий стон любви и состраданья,
Любви, но не спокойной, а как крик,
В ночи ведущий к зареву пожара… [3,
с. 310].
Но сравнение этих двух ликов не умаляет каждого из них. И Будда «безгласным
чарованьем» не меркнет, «светясь в своих
веках». Кого же выберет поэт? Оказывается,
«приближаясь» к ним он «молча уходит», поскольку «красота покоя» и «чары отреченья»
ему «чужды» [3, с. 311]. Он ищет третий исход. Этот исход Солнце – «учитель в небесах»
[3, с. 312].
Образ Будды у Бальмонта – это удивительное сочетание традиционных, установившихся в буддийских текстах и легендах
черт Шакья-Муни и мечты самого поэта,
находящегося в постоянных поэтических и
личностных метаниях, мечты о внутренней
гармонии и, если не о безмятежности, то хотя
бы покое. Вечное движение, изменение, перемены. Желание гореть и ощущать полноту бытия. К этому стремился поэт, который
писал: «Я жил во всем. Касался до всего» («Не
искушай»). Но вот:
Устало сердце. Мир не мучь его.
Я тихо сплю. Не искушай. Не тронь… [3,
с. 259].
По мнению Бонгарда-Левина, архивные материалы позволяют проследить ход
интенсивной работы Бальмонта над переводом «Жизни Будды» Ашвагоши. Позже в
Париже в 1913 г. поэт писал о значении для
себя и своего творчества этого перевода; «Я
счастлив мыслью, что Асвагоша1 предстанет
в достойном лике перед Россией (выделено
К. Бальмонтом. – Г. Б. -Л.), о которой он не
мог предполагать, но которая в 20-м веке, уверен, подарит ему много друзей…» [6, с. 56].
После перевода поэмы Ашвагоши Бальмонт
приступает к переводу других индийских
сочинений. Особое место занимает драматургия Калидасы. Значительную роль в этом
сыграло знакомство с выдающимся французским индологом и китаистом Сильвэном
Леви (1863–1935) [6, с. 57–58].
К индийской тематике Бальмонт обращался и после эмиграции во Францию. В
1927 г. тоскующий по Родине поэт напишет
о единстве тех разных стран, которые он видел во время своих далеких путешествий, с
Отчим Домом – Россией, среди этих стран
назовет Бальмонт и Индию («Я», сборник «В
раздвинутой дали (Поэма о России)»:
…Священный Бенарес – не тот же ли
один
Все это сон земли, людского сердца чары?
[5, с. 166].
***
Рассмотрение ситуации освоения буддизма в культуре России в целом актуализирует
важную философско-культурологическую
проблему – проблему понимания и нахождения общих смыслов в разных культурах. Поэтому вопрос о влиянии буддизма на художественную культуру России и, в частности, на
литературу чрезвычайно интересен. Именно
период конца XIX – нач. XX вв. характеризуется яркой мировоззренческой направленностью художественного творчества, поиском
новых идей и художественных форм их воплощения. И оригинальную, недостаточно
изученную сегодня, роль в этом процессе
сыграл буддизм. В творчестве известных писателей, поэтов, художников (Л. Толстого,
А. Белого, И. Бунина, В. Хлебникова, М. Волошина, Н. Гумилева, К. Бальмонта, Н. Рериха, Л. Бакста, Н. Кульбина, М. Матюшина,
Е. Гуро и др.) мы видим яркое отражение
буддийских мотивов, образов, умонастроений. Анализ влияния буддизма на искусство
России позволяет наиболее ярко представить
то напряженное внимание, которое в это время было направлено на восточную культуру,
и более содержательно увидеть диалоговую
соотнесенность культур Запада и Востока.
Это авторское написание К.Бальмонта
1
167
Гуманитарный вектор. 2010. № 2 (22)
Список литературы
1. Ашвагхоша. Жизнь Будды. Калидаса. Драмы. М.: Художественная литература, 1990. 576 с.
2. Бальмонт К. Д. Белые зарницы. Мысли и впечатления. СПб.: М. В. Пирожкова, 1908. 215 с.
3. Бальмонт К. Белый Зодчий. Таинство Четырех светильников. СПб.: Сирин, 1914. 324 с.
4. Бальмонт К. Избранное. М. : Правда, 1990. 608 с.
5. Бальмонт К. Солнечная пряжа. Стихотворения. Очерки. М. : Детская литература, 1989. 239 с.
6. Бонгард-Левин Г. М. Свет мой, Индия, святыня // Русская мысль. СПб.: Алетейя, 2002.
С. 44–61.
7. Куприяновский П. В. , Молчанова Н. А. Кругосветное путешествие К. Д. Бальмонта 1912 года
и его поэтическое «эхо» в книге «Белый Зодчий» // Вестник Иванов. гос. ун-та. Сер.: Филология. Иваново. 2003. Вып. 1. С. 17–29.
УДК 291.1
ББК Э210.0
Ю. В. Гаврилова
г. Чита
Структура факторов формирования религиозного сознания1
В данной статье дается анализ структурных элементов, входящих в систему факторов формирования
религиозного сознания. Движущие силы процесса генезиса религиозного сознания действуют как в области естественного, так и социального, а также в области соотношения естественного и социального. Детальный анализ структуры факторов формирования религиозного сознания проводится в рамках проблемы
соотношения естественного и социального, а также на основе использования современных подходов и результатов исследований.
Ключевые слова: религиозное сознание, факторы, естественное, социальное, система, генезис.
Yu. V. Gavrilova
Chita
The structure of religious consciousness formation factors
The given paper deals with the analysis of structural elements entering the system of religious consciousness
formation factors. Motivations of the processes of religious consciousness genesis are relevant both for the sphere
of the natural or for the social, as well as for the sphere of contradiction of the natural and the social. Detailed analysis of the structure of religious consciousness formation factors is carried out within the bounds of the problem concerning the correlation of the natural and the social. Besides, the analysis is based on the contemporary approaches
and results of investigations.
Key words: religious consciousness, factors, the natural, the social, system, genesis.
Религия, выступая составным элементом
социальных систем и одним из необходимых
условий их существования, возникла в ходе
объективного процесса становления данных
систем. Конструирование религии как совокупности взаимозависимых элементов обусловлено наличием системы факторов. Так,
одним из неотъемлемых элементов религии
выступает религиозное сознание индивидов,
занимающее определенную нишу в структуре общественного сознания. Определение
специфики факторов, формирующих религиозное сознание, позволяет их классифици-
ровать, используя определенные критерии,
способствующие их объединению в те или
иные системы. Данные системы факторов,
обусловливающих не только религию в целом, но и составные ее элементы, обладают
целостностью, структурностью и находятся в
диалектическом единстве. Комплекс явлений
и процессов, способствующих зарождению, а
в дальнейшем и воспроизводству религиозного сознания, представляет активную организованную целостность определенных элементов и функциональных составляющих
социальной реальности, обладающих нали-
1
Работа выполняется при поддержке ФЦП (проект НК72П/32 «Проблема соотношения естественного и социального в обществе и человеке»).
168