152 Л. В. ЧЕРЕПНИН архангельского чина царский венец есть и

152
Л. В. ЧЕРЕПНИН
архангельского чина царский венец есть и духовного суть») 5 и подчерки­
вание значения Новгорода в качестве церковного центра (куда прибыл
белый клобук).
Труднее найти в «Повести» нотки, созвучные обличительной литера­
туре Геннадиевского толка, ибо, как правильно заметил Я. С. Лурье,
публицистические моменты в ней носят не прямой, а косвенный характер. 6
Но такие нотки, думается, есть.
Это прежде всего идея о незыблемости авторитета церкви и духовной
иерархии, о силе церковной традиции, об обязательности поклонения свя­
тыням, которые еретики хулили, как вещи, «сотворенные от рук челове­
ческих».7 В «Повести» рассказывается, как белый клобук —- эмблема выс­
шей духовной власти — подвергался преследованиям в Риме; папа его
возненавидел, хотел сжечь, а затем отправил в дальние страны, чтобы там
подвергнуть поруганию и истребить. Дальнейшая история белого клобука,
его изгнания из Рима и возвращения туда опять, его нового путешествия —
сначала в Византию, затем в Русь, рассказы о его чудесном избавлении
от опасностей и о божьей каре, постигавшей его преследователей, — все
это проникнуто стремлением доказать твердость церковных устоев и догм
ортодоксального православия. З а выпадами против католической «ереси»
и папства могла скрываться защита авторитета церкви, олицетворенного
в белом клобуке, от ее местных хулителей.
Вторая идея, пронизывающая «Повесть», — это представление о силе
и святости божественной благодати, отмечающей тех, кто достоин священ­
ного сана. Богом было предопределено, что белый клобук носил на своей
главе новгородский архиепископ Василий, и поэтому тщетными оказались
попытки удержать его как в Риме, так и в Константинополе. Рассказ
о судьбе белого клобука мог быть рассчитан на «поучение» тех, кто (как
стригольники) отрицал, что духовные лица через таинство священства
становятся носителями божественной благодати. 8
Наконец, следует отметить, что «Повесть о белом клобуке» представ­
ляет собой апологию чудесного. Она вся соткана из чудес, которые автор,
очевидно, рассматривал не просто как материал для занимательного чте­
ния, а как нечто, долженствующее убедить в бессилии человеческого ра­
зума постигнуть то, что является плодом воли божьей и доступно лишь
вере. Нельзя ли видеть в таком характере «Повести» стремление ее автора
противопоставить ортодоксальное понимание веры и дара чудотворения,
как проявления божественной благодати, представлениям еретиков, нашед­
шим выражение в «Лаодикийском послании» Федора Курицына и в «На­
писании о грамоте», — о «самовластии души» и о «самовластии ума»?
Раскрывая характер мировоззрения Ф . Курицына, Клибанов указывает,
что хотя по его учению «самовластие души» не должно выходить за ограду
религии, однако законодателем веры является ч е л о в е к ; что же касается
силы чудотворения, то она заключается не в самом чуде, не в благодати,
а в той мудрости, которая в нем проявляется. 9
Я не хочу, конечно, сказать, что «Повесть о белом клобуке», направлена
непосредственно против Ф . Курицына. Я считаю лишь возможным, что,
вводя читателей в сферу чудесного, ее автор хотел предостеречь их от во5
H . H . Р о з о в . Повесть о новгородском белом клобуке как памятник общерус­
ской публицистики, стр. 2 0 3 .
е
Я. С. Л у р ь е. Идеологическая борьба.. ., стр. 229.
7
Н . А . К а з а к о в а и Я. С. Л у р ь е . Антифеодальные еретические движения
на Руси XIV—начала X V I в. М.—Л., 1955, стр. 121.
8
Т а м же, стр 46,
9
А. И. К л и б а н о в . Реформационные движения в России..., стр. 342.