ПРОСТРАНСТВО «ДУШИ-СОЗНАНИЯ» В РОМАНЕ М. М
реклама
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 36 (290). Филология. Искусствоведение. Вып. 72. С. 25–30. С. В. Логвиненко ПРОСТРАНСТВО «ДУШИ-СОЗНАНИЯ» В РОМАНЕ М. М. ПРИШВИНА «ОСУДАРЕВА ДОРОГА» Рассматривается пространственная характеристика ключевого образа романа – бывшего миллионера Волкова, который, испытав соблазны мира, проходит путь поиска выхода из духовного тупика. Выход для него в расширении границ сознания, в поиске вечной мысли о благе и красоте бытия. Ключевые слова: пространство, хронотоп, миф, сознание, символ, философема. В художественном дискурсе М. Пришвина роман «Осударева дорога» занимает особое место. «Осударева дорога», являясь романоммифом, по определению самого Пришвина, обладает глубинным мифолого-философским ядром, сконцентрировавшим мучительные, многолетние раздумья писателя о назначении человека в мире. Главная идея произведения, на наш взгляд, заключается в художественном воплощении социального модуса великого Всеединства жизни, в центре которого – поступательное движение Всечеловека. В историкосоциальном плане «Всеединство представлено у Пришвина в идее соборности, нашедшей своё художественное решение в «Осударевой дороге», соборности, «восходящей к мистической архаике», «к жажде социального преображения»1. Всечеловек, или «универсальный человек» – это ядро художественной системы Пришвина, символ космического универсума, «центр бесконечно разнообразного и единого мира… космическая сущность, всё себе подчиняющая, ко всему имеющая отношение, вневременная и внепространственная»2. Наиболее функциональным способом реализации текстообразующей философемы Всеединства является художественное пространство. Пространству в романе Пришвина отводится особая роль. На языке пространственных отношений он выражает свои глубинные онтологические и гносеологические представления о диалоге человека и мира, мира исторического, взятого в его трагической повседневности и одновременно в измерении вечности. Структура художественного пространства в «Осударевой дороге» очень сложна. Она представлена различными локальными типами, которые, взаимодействуя между собой, в определенной мере формируют образную, мотивную, символическую системы романа, способствуя созданию ее особой внутренней динамичности. Среди локальных типов мы выделяем пространство «души-сознания», создающее образ бывшего торговца Волкова, который является одним из наиболее значимых персонажей в пришвинской концепции романа. Автор описывает его как человека опытного, побитого судьбой: «пожилой человек с лицом смуглым, иссеченным морщинами, как ударами сабли»3. И в то же время в его лице было что-то особенное, одухотворенное: с одной стороны торговец, а с другой – настоящий «князь Пожарский». Волков впервые появляется в романе в эпизоде поиска Улановой «особенного» лица. «Марья Моревна» – Уланова – выполняет здесь своеобразную функцию индикатора близости к авторскому мировидению: чем ближе лица людей к пришвинскому Всечеловеку, тем явственнее из образа Улановой проявляется Марья Моревна. Так, Уланова предстает чаще всего в восприятии мальчика Зуйка: «Зуек мог видеть где-то в глубине глаз и движении головы скрытую, затаенную Марью Моревну. Но даже и Зуек временами терял ее из виду и вспоминал ее только по зеркальцу, спрятанному в камнях» (С. 61). Были и другие лица, «разных народностей», бесконечная череда лиц, которая «отнимала надежду» найти «то самое» лицо: «каждый, мелькнув, выпадал из памяти, как выпадает фигурка из пены воды, бьющейся на камнях порога. Их множество, таких фигурок, возникает в потоке людском, и каждая, мелькнув на мгновенье, отнимает надежду искать какого-нибудь смысла в своем появлении и мгновенном исчезновении» (С. 64). Устав от безрезультатного поиска, Уланова хочет увидеть «хотя бы одно лицо!», соединяющее «все мельчайшие брызги в единое существо человека с мерным шагом вперед и вперед» (С. 61). Этим «особенным» лицом и становится Вол- 26 ков. Благодаря ему «вдруг появится смысл во всяком лице: стоит внимательно вглядеться в каждого, и увидишь у всех то самое, что видел в одном» (С. 64). Для Пришвина один человек способен оправдать всех, актуализировать в других скрытое «зерно» истины, наделить остальных смыслом жизни. Вдруг Уланова «чему-то обрадовалась, лицо ее загорелось. Зуек с восторгом глядел на нее, узнавая в ней прежнюю свою Марью Моревну» (С. 65). Марья Моревна – Уланова, выступающая в романе как определитель, классификатор ценностей героев – «истина в последней инстанции», сразу «узнает» Волкова: «Что-то глубокое и чем-то близко знакомое увидела Уланова в этом простом лице русского человека, и ей сразу так стало, будто она вдруг оказалась при деле: пришел хозяин дела, и она теперь знает, что недаром работает и все это надо» (С. 64). Описывая Волкова, писатель используют весьма необычные определения для заключенного: «просветлевший», «улыбающийся», «счастливый». Из истории его жизни мы узнаем, что купец попадает на строительство канала лишь потому, что защищал свои прошлые идеалы – свое имущество, отстаивая его с оружием в руках: «поставил на крыше своего дома пулемет и в последний миг успел скрыться… он долго скрывался, но все-таки его нашли» (С. 64). Интересно, что Волков считает счастьем то, что его нашли. В своем пространстве души-сознания он полностью пересматривает произошедшее, смотрит «другими» глазами на одни и те же события и при этом «нисколько не жалеет» о случившемся: «Ведь я не богатство свое защищал, а вечность» (С. 65). Прежде он считал, что все изменяется, все «мишура», лишь в рубле заключена «вечность»: «Крепко это было во мне, – продолжал Волков, – на этом вся моя жизнь прошла. А теперь я переменил убеждения и понимаю: в рубле вечности нет» (С. 65). Выходец из купцов и, соответственно, приверженец их идей, он раньше считал, что вечность можно просто «купить»: «Многие наши купцы это в уме держали, и в простоте отчитывались перед вечностью, и ставили за свой счет церкви» (С. 65). Волков сбился с верного пути, выбрав «вечный рубль». Инструмент в его руках заменил саму цель. Потеряв свое имущество, пройдя через кризис в реальной жизни, он обогащается душевно и духовно в пространстве своего сознания. Перед ним открывается «вечная мысля» – та самая, к которой он шел, которая С. В. Логвиненко никогда не меняется и остается с человеком на всю жизнь: «такая мысля, чтобы на каждом месте и во всякое время как бы нам лучше сделать» (С. 65). В этой, на первый взгляд, банальной практической и рационалистической мысли скрыта важная философема в пришвинской наррации, связанная с главной мифологемой – человеческим Всеединством. «Вечная мысль» Волкова – это движущая сила Всечеловека, заставляющая его идти «все вперед и вперед»: «– Пришла неожиданно, – сказал Волков, – и всегда теперь живет со мной, и нет мне с ней нигде ни скуки, ни обиды и даже неволи. – И тут, в заключении? – Дорогая начальница, – сказал Волков, – ни минуты времени такой нет, ни вершка земли такого, чтобы не было этой мысли: делай изо всех сил лучше – и будет всем хорошо. И так теперь стало Улановой, будто она долго стояла перед большим водопадом, и долго мелькали перед ней фигурки из пены падающей воды, но вдруг все вместе сложилось, и она услыхала мерный шаг человека, идущего все вперед и вперед» (С. 65–66). Мы считаем, что Волков является «духовным» странником. Его жизнь «странника души» перекликается с библейской притчей о блудном сыне. Правдоискатель «по примеру святого Алексея тоже вздумал уйти из дома, оторваться от близких и начать потом неузнанным среди них новую жизнь» (С. 87). Но, так как у каждого, по Пришвину, свой путь к «вечности», у него ничего не вышло, «нагрянул отец, отбил у монаха своего мальчика, увез его обратно в свою сапожную мастерскую и заставил по-прежнему шить вместе с собою гусарики» (С. 87–88). Под конец жизни Волков попадает на строительство Беломорско-Балтийского канала. В пространственных координатах романа он оказывается в самой низкой точке. Более того, он вписан в особенно «страшный» локус Севера – барак, прозванный «конюшней». «Конюшня» – это то место, где собирались «отказчики» и «дезертиры», покидающий «фронт» борьбы человека и природы. «Конюшня» является абсолютным дном романа. Даже топографически «конюшня» находится на дне котлована – «уродливой впадины», где люди «бродят» и «спотыкаются». В невыносимых условиях труда – разбор раздробленной скалы – многие «каналоармейцы» не выдерживали: «случалось, и двое, и трое, и пятеро, и еще больше, собравшись, не могли одолеть эту силу тяже- Пространство «души-сознания» в романе М. М. Пришвина... сти. Тогда непременно кто-нибудь бросал работу» (С. 106). Люди теряли последнее – свою сплоченность, общность в деле борьбы с природой, и тогда они опускались еще ниже, на самое дно – в «конюшню». Локус конюшни знаменует собой моральное, нравственное падение в вертикальной проекции романа. Оказываясь в «конюшне», бывшие каналоармейцы, а теперь «разлагающиеся» люди попадали в еще более невыносимые как для тела, так и для души условия: им сильно урезали «пайки», по сути, заставляя или умереть от голода, или «взяться за дело». Людям ничего не оставалось, как только «грабить друг друга, отдавая свое время и волю картам» (С. 106). Локус «конюшня» стал пространством отчаяния и «разграбления» человека, где «ночью пляшут и поют, а утром плачут и встают» (С. 106–107). Автор, характеризуя людей, пребывающих в этом локусе, называет их «обломками» человека, отнимающими друг у друга «будущий день». Они теряют надежду и испытывают постоянный голод: «один обломок на глазах другого, обыгранного, съедал его голодный паек, а голодный, щелкая зубами, надеялся только на то, что он отыграется и отнимет у счастливого его будущий день» (С. 107). Тем удивительнее, что именно в этом пространстве «отчаяния» мы встречаем персонажа, глубоко симпатичного автору. Правдоискатель, «крепкий и живой старик», словно невосприимчивый к гнетущему пространству, не поддавался «разложению». Он «не играл, паек получал по первой категории и мог бы жить и в самом хорошем и чистом бараке, а жил тут и отсюда уходить не хотел» (С. 107). Почему герой, воплощающий идею Всеединства, одобренный высшим его проявлением в романе – Марьей Моревной – и признанный ею «хозяином дела», пребывает на самом «дне»? Мы считаем, что Волков в романе выполняет функцию «спасителя». Автор «забрасывает» его в самые «гиблые» места канала, в самый «низ» мифопоэтической модели пространства ада. Именно там Волков помогает Зуйку не затеряться в этом «темном» пространстве», выступает проводником и не дает «тьме» поглотить сердце маленького мальчика. То же мы наблюдаем и в «конюшне». Свою миссию он видит в том, чтобы вернуть «человека» к «жизни». Резонер автора, он считает, что пока в человеке остается «душевность», то спастись, вернуться к «вечности» никогда не поздно. Вот почему он постоянно говорит 27 своим «товарищам по конюшне» одни и те же слова, ставшие поговоркой: «– Хулиганчики, хулиганчики, сколько в вас душевности!» (С. 107). Самим «хулиганчикам», в подтверждение идеи автора в возможности «спасения», слова старика нравились, и его «не обижали». Однако, с другой стороны, Волков большую часть жизни блуждал «во тьме» – был «очень богатым человеком», поэтому, как мы считаем, пространство «низа», в частности, локус «конюшни», неотделимо от этого персонажа. Это его «крест», его искупление прошлого. Волков ведет беседы с товарищами, «просвещает» их, «проповедует», рассказывая одну и туже «не то притчу, не то сказку» о своих миллионах и славе. При этом не стоит забывать, с кем он имеет дело. В основном перед нами «бандиты», мечтающие именно о деньгах и «славе». Заметим, что Волков не отрицает возможности стать богатым и известным, но настойчиво повторяет, что все надо спрятать «под замочек» и жить, как будто ничего и нет: «– Вот бы жил! – со смехом говорит он.– Я бы эту славу свою теперь бы на замок, а сам бы жил и жил, как теперь с вами. – Так зачем же было тогда ее достигать? – спрашивает человек из конюшни. – Достигать, дружок, нужно, чтобы она не манила, не дразнила, не разлучала нас между собою. Поймать – а потом ее на замочек, сиди, мол, чтоб новым, молодым, неповадно было! А ты спрашиваешь, где мои миллиончики? Все, сынок, у меня на замочке. Эх вы, милые мои хулиганчики!» (С. 107). В локусе «конюшни», в этом пространстве тотальной несвободы, «страшной» ночью и «самым чудесным днем» не оставляла Волкова «вечная мысль о лучшем»: «ни в рубле, ни в славе вечности нет, что пусть и нужно было этого достигать, пусть без этого не обойдешься, но что, достигнув, все надо запереть и жить, как будто ничего этого не было» (С. 108). Постепенно пространство «души-сознания» одного отдельно взятого человека, постоянно расширяясь, через «вечную мысль» преодолевает закрытое пространство тотальной несвободы, взрывая его границы: «Вот она теперь, эта мысль, у Волкова как бы вышла на волю из сердца, и поднялась в голову, и оттуда сошла на язык, и пошла, и пошла, как человек, все вперед и вперед» (С. 108). Волков, будучи физически слабым, – «сухорукий старик» – делает ничуть не меньше, чем 28 молодые люди. Его «мысль» объединяет людей, духовно поднимает их с самого дна. Так, например, после тяжелой работы, вытащив очередной камень, «потные люди» садятся тесно друг с другом, словно «воробьи на жердочке». От одного этого вида «нехорошо делается одинокому из конюшни, если он случайно увидит их вместе. Он увидит людей достаточно сильных, чтобы не чувствовать утраты этой силы при работе, людей достаточно богатых душой, чтобы не искать каждому отдельно для себя особой награды, и сейчас при перекурке просто счастливых своим единством и победой над камнем» (С. 109). На то, что Волков «вытаскивает» людей со «дна», автор указывает и метафорически. Он сравнивает «отколовшихся» людей с осколками скалы, их затвердевшие сердца с камнями, которые поднимает Волков на поверхность котлована. Большая роль Волкова в этом нелегком деле отмечена его своеобразной механистической выдумкой, помогающей извлекать со «дна» наиболее «тяжелые» «камни-сердца»: «Так было однажды, он куда-то исчез и вернулся с большой плетеной сеткой в руке, и за ним несли веревки. Этой сеткой был охвачен валун, наверху на краю котлована был установлен ворот, и камень в сетке воротом легко был поднят наверх» (С. 109). Когда «разборная» скала, разбитая ледником, закончилась, и на пути Человека встала «сплошная порода», с которой даже «Скандинавский ледник» ничего не смог сделать, наступил момент решительных действий. Мысли Волкова перепроверяются в пространстве сновидений. Старик видит «великий сон», в котором «русская рать», сражаясь с татарами, «дрогнула». Здесь происходит смешение реального пространства – земляных работ на канале – и пространства сна – героической битвы русского народа за свое будущее: «великая русская рать дрогнула, и даже привычные к трудной земляной работе смоленские грабари начали склоняться к тому, что канал – это придумка, это предлог, чтобы замучить и покончить с человеком свободным...» (С. 111). Как отступало русское войско под натиском татар, так каналоармейцы, встретив «непреодолимую» преграду все больше сомневались и поглядывали в сторону «конюшни», словно ждали помощи. В этот момент Волков делает решительный шаг в борьбе с природой и одновременно идет на помощь «осколкам человека». Во С. В. Логвиненко сне старик видит князя Дмитрия – «хранителя русской мысли». В «решающую минуту» князь выпускает «укрытую» и «ничтожную» числом конницу, которая решает исход «народной победы»: «Вспомнив эту битву, Волков подумал о своей конюшне, и ему представилось… будто конюшня в борьбе с природой и есть та запасная конница древней битвы» (С. 110). Крепко «уцепившись» за эту мысль, Волков осознает, что от него зависит исход этой «битвы». Получив власть от Сутулова, он начинает действовать. Волков готовит свою «конницу», собирая «осколки» Человека. Пространство души Волкова уже целиком накрывает всю «конюшню», «вечная мысль» старика проникает в самые отдаленные уголки, оживляя окаменевшие сердца. Так, например, бывший «миллионщик» возвращает к «жизни» Васю Веселкина, молодого «паренька» – «замочного вора», потерявшего веру в то, что он может быть «хорошим»: «– Какой ты молодой и хороший, и все у тебя впереди. – Я хороший? – сказал Вася удивленно. И на минуточку как бы замер в своем удивлении, а потом вдруг принялся хохотать, как будто дедушка сильно его рассмешил… стал закрываться смехом искренним о том, что он, бывший замочный вор, был хорошим» (С. 113). Волков прямо говорит, что хочет вывести его из «конюшни» для «хорошего дела», но тот начинает верить в эту «сказку» лишь тогда, когда убеждается в подлинной искренности старика, упомянувшего особый риск для жизни: «– Опасное дело,– подсказал Волков.– Никто не хочет жизнью своей рисковать. И как только сказано было, что надо жизнью своей рисковать, Вася вдруг понял все и живо сказал: – Я тебе доверяю» (С. 113). Удивительно, но обитатели «конюшни» начинают объединяться, сплачиваются вокруг Волкова. Воры, не доверяющие никому, верят старику. Он открывает в них давно забытые «светлые» стороны, и вот уже Вася, «оглушенный» доверием, услышав «хорошее», больше не смеялся, как прежде, «он понял, что над хорошим делом смеяться не надо» (С. 115). Интересно, что поверив в «хорошее». Вася готов рисковать жизнью, теперь ему «не важно», что будет с ним на подрывных работах: «– Это не важно,– подал голос Вася. – Вот и все! Вот и вся моя мысля, Вася, мой дорогой: будут люди жить и после нас: помирать собирайся – рожь сей. Пространство «души-сознания» в романе М. М. Пришвина... – Мы тебе доверяем,– ответил Вася» (С. 115). Теперь у Васи не камень, а сердце, «принявшее великий приказ», «вечная мысль» Волкова о лучшем, полностью проникшая в его душу. Между тем, судьба Васи трагична: он единственный, кто погибает во время взрыва на подрывных работах. Для Пришвина, существует оправдание смерти одного отдельно взятого человека, который самолично жертвует собой на благо других: «Никто не мог сразу, не приняв своих мер, примириться с мыслью о необходимости во всяком деле большом несчастного случая» (С. 118). Смерть Васи не случайна, более того, она необходима. По Пришвину, смерть – это «естественный налог на живого человека в пользу будущего Всечеловека»4. Веселкин был готов умереть ради «большого» дела. Он «весело» (отсюда и фамилия Веселкин) идет на смерть: «люди со свистом на смерть идут, на войну!... – Со свистом: им теперь все нипочем. Им весело» (С. 116). Представляется, что смерть Васи Веселкина в мифопоэтическом измерении выступает как жертва. В энциклопедии символов Дж. Купера мы находим следующее определение понятия: «жертва» – это «восстановление изначального единства, воссоединение всего, что разбросано в мире явлений. Поскольку всякое творение подразумевает жертву, она представляет собой жизнь-смерть, цикл перевоплощений… Кроме того, она означает подчинение себя божественному руководству через примирение, предоставление своего «Я» на волю Бога, искупление»5. В энциклопедии «Мифы народов мира» отмечается, что: «итогом жертвоприношения является достижение искомого состояния – обращение к новой жизни, новому рождению (палингенесия), воскресению»6. Жертва приносится в специфическом пространстве, где актуализированы такие локальные символы, как камень, скала, воздух, небо, земля. Как мы уже отмечали, Вася погибает именно во время взрыва. Интересно, что в эпизоде гибели Васи проявляет себя пространство природных стихий, в частности, стихия огня. Взрыв здесь олицетворяет огонь в его абсолютном проявлении. Известно, что с «поклонением огню связывается происхождение жертвенных обрядов, на что прямо указывает и самое слово жертва от жрети = греть, гореть»7. Еще одним атрибутом жертвоприношения является дым: «Объятая пламенем, жертва пре- 29 вращается в дым и пары, возносится к небу»8. Обратимся к тексту романа. Когда прогремел взрыв, «полетели камни, как птицы, понеслись смертоносные обломки скалы, поющие в воздухе свои предупреждающие песни. Встал дым высокими, подпирающими серое небо черными колоннами. Но что же это было в самом деле: послышался, как бы в ответ на подземное «ах!», человеческий крик?» (курсив наш – С. Л.) (С. 117–118). Важно подчеркнуть, что в «жертвоприношении совершалось приобщение человека к тотему, роду и микрокосма к макрокосму, их отождествление и слияние, восстанавливавшее некую недостачу и приводившее к новой гармонии и единству» (курсив наш – С. Л.)6. Исходя из этого, в приведенном фрагменте романа нами отмечается своеобразное «жертвенное» «слияние», «приобщение» человека к космосу: человеческому крику вторит подземное «ах!», да так, что даже не различить, будто «послышалось»; земля объединяется с небом и с человеком, превращенным в дым, «подпирающий небо». Прикоснувшись к «вечности», «подняв руки вверх с зажатыми кулаками, как будто он за что-то ухватился и хочет подняться вверх, лежит на камнях с разбитой головой Вася Веселкин (курсив наш – С. Л.) (С. 116). Наделенный «вечной мыслью» Волкова Веселкин умирает не тем «выключенным из жизни человеком», обычным вором, каким он был до встречи со стариком, а человеком, стремящимся к «лучшему», к Всечеловеку. Тем, про кого говорят: «помирать собирайся – рожь сей». Духовный подъем Веселкина отмечается и на пространственном уровне. Уже после смерти он «возвышается», его хоронят в верхней точке вертикального пространства – на «горе под соснами». Таким образом, мифопоэтическая жертва в романе служит одним из способов достижения, приобщения к Всеединству. Почему Волков становится начальником взрывных работ? Почему именно он должен «пробить» «скалу», убрать огромный камень, лежащий на пути «Человека»? Ответ, на наш взгляд, кроется в семантике образа камня – этого сложного амбивалентного символа, сочетающего в себе «сильную надвременную доминанту и сложные пространственные характеристики»9. Так, когда мы в первый раз встречаем Волкова в «темном» локусе «конюшни», камень имеют негативную семантику. Каменные осколки, в единстве своем бывшие когда-то огромной скалой, раздавленной С. В. Логвиненко 30 ледником, символизируют здесь «падших» людей, «осколков» «Человека», которых старик одной силой души, мысли «поднимает на поверхность». Затем, с духовным подъемом «конюшни», семантика образа трансформируется: камень становится могучей преградой, «нерушимой скалой» на пути уже «конницы» Волкова, по сути, – олицетворения «вечной мысли о лучшем», заставляющей Всечеловека двигаться «вперед и вперед». Пришвин, на наш взгляд, стремится показать, что «мысль» Волкова способна преодолеть абсолютно любые преграды и в том числе камень, как символ невероятной прочности, твердости, нерушимости: «И то, что не мог сделать Скандинавский ледник, спускаясь с гор в долину тысячи лет, то в одно мгновение сделал светящийся разум, наметивший тонкими пальцами инженера и его стальным перышком прямую линию по этой скале» (С. 120). Именно поэтому, сначала Волков, как «горный дух, проникающий в камень», проходит сквозь скалу, а затем и остальные подрывники, находящиеся в пространстве его души – «вечной мысли» – двинулись «с лопатами, с перфораторами, запальными шнурами, исчезая, как горные духи, в скале» (С. 120). Кроме того, победа над камнем как символом времени, который «являет собой связь между разными планами бытия, прошлым и будущим»9, подтверждает извечность «великой мысли». Окончательной победой над камнем, знаменующей торжество над смертью в пользу «вечности», является сцена похорон Васи Веселкина: «запальщики под командой дедушки Волкова разом подожгли все свои шнуры. И когда гроб опустили, раздался взрыв, и скала рассыпалась вся до основания» (С. 120). Таким образом, пространство души-сознания Волкова, бесконечно расширяясь, целиком подавляет «гнетущее», «темное» пространство «конюшни». Оно взрывает границы этого «мрачного» хронотопа, поднимается над ним, полностью трансформируя его. Из самого «низа», в вертикальной проекции художественного пространства романа, знаменующего моральное, духовное и физическое разложение, «раздробление» людей на «жалкие осколки» Всечеловека, осуществляется удачная попытка «прорыва», преодоления, душевного роста, проникновения в «вечность». «Вечная мысль», заставляющая Всечеловека двигаться «вперед и вперед», «поднимает» людей из «конюшни» на войну с природой, и уже не старик-заключенный, а князь ведет свою «конницу» к победе. Примечания Борисова, Н. В. Мифопоэтика всеединства в философской прозе М. Пришвина : учеб.-метод. пособие. Елец, 2004. С. 197. 2 Там же. С. 110–111. 3 Пришвин, М. М. Собрание сочинений : в 8 т. Т. 6. М., 1982–1986. С. 64. Далее в тексте в круглых скобках цитируется этот том. 4 Пришвин, М. М. Собрание сочинений… Т. 8, С. 362. 5 Купер, Дж. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 92 6 Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / гл. ред. С. А. Токарев. М., 1988. Т. 1. А–К. С. 428. 7 Афанасьев, А. Н. Славянская мифология. М., 2008. С. 490. 8 Мифы народов мира… С. 428. 9 Андреева, В. Энциклопедия. Символы, знаки, эмблемы. М., 2004. С. 226. 1
