Линдберг
advertisement
ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ Сусанна Линдберг Стихийная (элементарная) природа как последнее общее основание мирового сообщества. Я хотела бы рассмотреть с вами одну гипотезу: мира больше нет, мир ушел [как сказал бы Целан, «мир исчез» ("die Welt is fort…"), но не так, как сказал бы Рембо, «мы не в мире» («nous ne sommes pas au monde»)]. Под «миром» я принципиально имею в виду т.н. мировое сообщество: нет ни мирового сообщества обитателей планеты, ни глобализации как таковой, но, по крайней мере, если под «глобализацией» понимать то что потенциально может означать французская «мондиализация», можно было бы говорить о становлении Земли, обитаемой для всех человеческих существ. Мир – во всех смыслах, от нашего интимного мира до мира глобализации - обрушивается на глазах, разлагается, рассеивается. Когда мир исчезает, мы остаемся на элементарном (стихийном) уровне бытия самими собой. Как вы могли уже заметить, моя терминология происходит от Хайдеггера. Он определяет вот-бытие как его или ее бытие-в-мире. Согласно ему бытие человеческих существ состоит из открытия мира и позволения ему мирствовать1. Человеческие существа не могут создать свой собственный мир, но он или она могут «построить» его, когда его или ее речь выговаривает бытие-мира в мире, хотя когда это и имеет место, мир уже довлеет и человеческое существо обнаруживает себя только вброшенным в него. Речь об «исчезновении мира» приводит к сомнению в пригодности понятия бытия-в-мире, или по крайней мере к стремлению переформулировать его в современном контексте. С одной стороны, человеческое существо изменилось со времен Хайдеггера, определявшего чью-либо самую собственную (ownmost) экзистенцию (или то, что он называет аутентичным вот-бытием) как его или ее связь с собственной смертью (Sein zum 1 Tode): самость, показанная как бытие-к-смерти, оказалась давно уже «Мир мирствует» - посредственный перевод Хайдеггеровского die Welt weltet. Во французском это переводится le monde se mondialise — а это также может быть переведено мир глобализирует сам себя, говорит Малабу в «Радикальной философии» за март-апрель 2001. Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 1 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ дискредитирована как чересчур эфемерная и отчуждающая, чтобы затронуть наиболее проблемные аспекты бытия-в-мире [его жуть (Un-heimlichkeit) не разоблачительна, но отчуждающа]. То, что характеризует более точно наше сегодняшнее бытие-в-мире – потому как влияет на нас значительно сильнее – это наше бытие-с-другими (Mitsein) и в частности наша обыкновенная повседневная совместность, которую Хайдеггер едва ли замечал, это значит наше материальное, телесное, обезличенное, бессознательное и безответственное существование. С этой перспективы многие современные мыслители рассматривали человеческих существ не как "смертных", но как "тварей", "животных" или "голую жизнь". (Короче говоря, я называю Делеза, Деррида и Агамбена, хотя и не хочу ни сводить проблематику только к ним, ни просмотреть их различия). С другой стороны, сам мир изменился. Мир больше. не открывается нам как горизонт возможного смысла. В частности, мы потеряли веру в возможность установления истины мира через произведение искусства (как в Хайдеггеровском "Истоке произведения искусства"). Конечно, Хайдеггер также видел не законченный предустановленный мир истины, но скорее нужду в нем, раскрытую воспоминанием о таком мире и ожидание такого будущего мира. Все же он защищал принцип мира истины от «отсутствия мира» (Weltlosigkeit), который характеризует беспечность нашего «мира техники». Мне кажется, что такого рода ностальгия не определяет наш мир больше. Идея потери смысла как самый горизонт смысла, стала также общепринятой уже довольно давно. В частности с прекрасных книг Нанси «Непроизводящее сообщество» (La communauté désœuvrée) и Бланшо «Неописуемое сообщество» (La communauté inavouable), стало возможным мыслить сообщество без предпосылок здравого смысла, как разделение (sharing) небытия и как разделение ничто смерти - которая как раз отделяет (separates) нас друг от друга: мы не нуждаемся больше в общем мире, чтобы мыслить нашу совместность. Однако, мне кажется, что мы не можем остановиться на мысли о смерти как уникальном опыте небытия, но должны проникнуть дальше в «небытие» по ту сторону мира и описать в деталях то очевидно заброшенное пространство, в котором живущие человеческие животные циркулируют в любое время с исчезновения смертного мира вот-бытия – потому как никто не может жить в небытии, и мертвые не живут (но только те, кто пережил опыт смерти, как писали Бланшо и Деррида). Я буду называть пространство, Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 2 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ остающееся после исчезновения мира, «элементарно-стихийной природой» или «элементарно-стихийным планом бытия». Вскоре я раскрою философский смысл выражения в соответствии с мотивацией этого выбора. Но уже сейчас я могу сказать о той констелляции, в которой я его вижу: «наше время» покидает нас как «простых тварей» прямо на «элементарно-стихийном уровне». В заключение моего вступления, я еще раз хотела бы отметить, что я сохраняю кое-что от исходного определения вот-Бытия, как бытия-в-мире, как его определяет Хайдеггер: если вот-бытие в узком смысле слова износилось, и мир исчез, их связь сохранилась на синтаксическом уровне, в «бытии-в»: отдельные «некто» по-прежнему пребывают в некоем «нечто» безмирного пространства, и более того, как-то он или она производят это «нечто». Моей целью в этом докладе будет постичь, чем стали человеческие существа и мир, соединенные, как это по-прежнему имеет место быть, неким «в». *** Мира больше нет, мир больше не «мирит» (die Welt weltet nicht). Мы покинуты прямо на элементарно-стихийном уровне существования. Поскольку мы на международной конференции, и вероятно обладаем несколько различающимися оптиками, я думаю, необходимо более конкретно определить, где я обнаруживаю этот опыт потери мира и появления элементарного плана существования. Мир начал исчезать, когда мы потеряли кроме рационального онто-теологического основания жизни, исчезновение которого было показано Хайдеггером, также и конечный мир, который феноменология Хайдеггера описывала как место нашей экзистенции и как предел мышления. Конечный мир, собранный вокруг произведения искусства, закончился, и мы также не знаем, как населить глобальное пространство: пространство так называемой глобализации представляется как не ограниченный стенами зал ожидания для транзитных пассажиров, в котором никто не может ни передохнуть, ни поговорить о существовании в нем. В этом смысле наше современное существование не имеет места, наше мышление - горизонта. Вот почему современный не-мир иногда описывается такими словами как опустошение, разорение, истребление… приведем и удачное выражение на французском языке "im-monde", принадлежащее Нанси. Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 3 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ Для начала я все-таки хотела бы описать нижнюю границу, которой мы касаемся в терминах очарования, но не обмана. Первым приближением будет сказать, что обратная сторона мира связана с чем-то натуральным или материальным планом мира. Поскольку мы заброшены на этот уровень, лишенный смысла, но снабженный материальностью, кажется, что мы касаемся чего-то такого, что Кант в Вечном мире называл конечным основанием космополитичного права (позднейшее определение расширения виртуального сообщества всех человеческих существ по то сторону их национальности). Космополитическое право основано на «общем владении поверхностью земли, где они не могут бесконечно рассеиваться, и поэтому должны в конечном счете уважать существование друг друга»2. Земля, как сферическое тело, является единственным действительно неопровержимым основанием общности всех человеческих существ (мы могли бы добавить: и человеческих и не-человеческих), так как это природная основа жизни, это более принципиальное основание, нежели любой социальный или политический договор. В этой неопровержимой материальности Земля собирает человеческих существ значительно более повелительно, чем всякий предположительный гуманистический, религиозный или научный принцип. С переменой климата и надвигающимися экологическими угрозами, которые те вызывают, Земля, понимаемая как природное целое нашей планеты, все более и более настойчиво постоянно является как общее основание всего. Копенгагенский саммит, как позднейший симптом этого явления, и его провал (помимо ужасающей безответственности многих властных инстанций) также явил трудность определения «Земли» в политических терминах. Широкая публика (или даже ее «представители» и «принимающие решения») все еще слишком часто рассматривают Землю как сферическое тело в кантовские времена: как научный объект незаинтересованного созерцания, запас экономических объектов, которыми можно обладать и которые можно обрабатывать, и которые также могут становиться политическими трофеями «хозяина природы». Как таковая, однако, Земля не обнаруживается в области экзистенции и политики, почему она и остается вне человеческого «мира», на его другой или оборотной стороне. Несмотря на это, 2 Kant, "The third definite article of the project for Perpetual peace". Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 4 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ фактически природа и в частности наше восприятие ее серьезно изменились с Кантовских времен. Далее я перечислю основные точки этого изменения, хотя у меня и нет времени рассказывать о каждой отдельно. 1. «Природа» больше не «иное» культуры. Вместо этого, природа и техника (как один из компонентов «культуры») слились воедино, и теперь именно эта техно-природа формирует другое мира. Новая техно-природа функционирует в соответствии с Хайдеггеровской идеей «постава» (Ge-stell): она развивается как пучок независимых квази-рациональных процессов, которые могут обернуться против предположительно «дикой» природы (которую техника должна была поддерживать и дополнять) и против человечества (которое полагало усилить природу добавкой культуры). Она развилась как аналог того, что было принято называть «природой», и того, что – «человечеством», поскольку она функционирует как сила природы, но следует своему собственному курсу и может также обернуться и против природы и против человечества, которые должна была поддерживать и копировать. Кроме того, техно-природа не является тотальностью и не реализует единственного процесса: она является водоворотом различных, часто противоречивых, процессов, которые развиваются (если развиваются) только через улучение шансов и выдерживание ударов, причиняемых друг другу. Техно-природа – другое мира смысла и человеческого сообщества, зависящего от него: вот почему она является в современном политическом контексте той самой вещью, которую невозможно ни понять, ни контролировать. 2. Наше научное видение природы изменилось. Идея «науки» трансформируется в «исследование»; его парадигматическими формами бытования оказываются теперь не математика и теоретическая физика, но изменчивое поле разнородных био-техно-логий и в частности новая климатология. Их технологические мотивации предшествуют теоретическим. Главной целью является не конструирование идеальных моделей «законов природы», но интерпретация живой природы, в том числе и особенно, когда она превышает идеальные законы, для того, чтобы произвести модификации и прогнозировать непредсказуемые явления. (Разумеется, идеальные модели сохраняются, но их функция – функция инструмента, а не безапелляционной цели новой техно-науки). Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 5 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ В кантовские времена природа была царством вечных законов без событий; сегодняшняя «наука» не отвергает неопределенные непредсказуемые события как бессмысленные случайности, но ищут их, целят в нерегулярное и изменчивое. Сегодня природа событий свергает природу законов; не только гуманитарные, но и естественные науки обнаруживают себя в поиске событий, способных изменить направление развития мира. 3. Наше политическое восприятие природы изменилось – и технически прирученной, и «дикой». «Природа» больше ни просто экономический объект для использования, ни среда, подвергающаяся регулированию. Она также является элементарной основой жизни, дающей саму возможность жизни – и способная также разрушить ее (лучшее философское описание ее силы и неопределенности принадлежит Шеллингу – «безосновная первооснова природы», описанная в его Опыте исследования человеческой свободы»). Сегодня мы сознаем пределы приложения нашей силы к природе: каждая значительная буря, сквозняк или потоп – и также всякий вирус в мировой паутине – делают для нас немного яснее сверхсилу техники/природы. Сегодня эта сверхсила составляет причину панического измерения нашего существования – тогда как мы долго думали, что только предположительно невежественные и суеверные «примитивные народы» могут пасть жертвой подобной паники. Мы помнили, что ни одно человеческое сообщество не может целиком присвоить свою землю, поскольку земля по определению есть странная тревожная сила вне полиса, на которой тот основан. «Элементарностихийная основа» не есть учрежденный и закрепленный фундамент, но скорее некая бездонность и беспочвенность; это небытие, которое разграничивает знакомый мир, но это небытие не является обнадеживающе пустым (как в философских сентенциях о бытии и небытии), это активное небытие, которое может требовать, притягивать и угрожать нам (пугать нас - не значит представлять «монстров» над собой, собственно достаточно показать, что за бездна под нашими ногами). Вот как, заброшенные в техно-природу, мы имеем ее своим элементарно-стихийным уровнем, который по определению не может быть ни трансформирован в политическое пространство ни интегрирован в политические практики и дискурсы: в человеческих делах нет места для нечеловеческого. Вот почему мы столь политически растеряны перед «природой». Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 6 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ Моей первоначальной гипотезой было: мир исчез, и мы заброшены на элементарностихийную почву (беспочвенность) существования. «Стихийный» - старое философское понятие, могущее показаться не только старомодным, но и подозрительным. Для начала я кратко напомню вам его исторические корни. Элементарно-стихийное мышление родилось в досократическом размышлении о phusei мира (вода, воздух, земля, огонь, etc.) и в пифагорейских медитациях о математических stoikheia. В «Тимее», Платон комбинирует обе этих наследуемых им линии в своей идее ―хоры», являющейся вместилищем (маткой или матрицей), делающей возможным союз умопостигаемого и чувственного, которое не видно и неизвестно как таковое. Тем не менее оно как-то вообразимо, как подчеркивал Деррида в своем прекрасном комментарии. Такая метафизическая интеллектуальная фикция давно была забыта, но принцип элементарной стихийности был переоткрыт в немецком идеализме, который, правда, перенес его в сердцевину идеального субъекта. Каждый в своем собственном духе Фихте, Шеллинг и трансцендентального Гегель углубили воображения, кантовскую трансформировав идею ее в «тайного «стихию искусства» мышления», являющуюся измерением чистой рациональности, в которой человеческое сознание обнаруживает себя и средствами которой оно мыслит, однако человеческое сознание не способно объективировать его непосредственно: знание стихии мышления может иметь место только внутри философской рефлексии или интеллектуальной интуиции. В конце концов, принцип phusei вновь появляется в феноменологической онтологии XX века, когда он противопоставляется идее «иного» мира (т.е. некого основания более реального, чем природа), «невидимой, неизвестной» обратной стороне мира или его бездонной негативности. Эта версия элементарного набрасывает новую материалистическую онтологию, в которой абстрактная изначальная «сущность» мира обозначена как переопределенным античным phusei (после Хайдеггера, например, Финк, Акселос и Иригарэй продолжали эту линию3) так и в новых названиях того же, в таких 3 Башляр следует сходной интуиции, но его мысль более поверхностна, поскольку стихии для него лишь принципы выговаривания человеческого духа, форма коллективного Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 7 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ как скрытое смятение il y a (у Левинаса) или ночная темнота «плоти мира» (у МерлоПонти). Тем не менее, в современном мире элементарное мышление остается маргинальным: трудно найти оправдание для его употребления перед естественными науками, поскольку оно описывает природу, которую невозможно рассмотреть, «наука» которой имеет тенденцию удаляться в мифологию. И кроме того, очевидно, что мы не в состоянии разрешить проблему связи с природой через возвращение к досократической космологии; более того, апеллируя к неким неочевидным силам Земли будет несомненно политически вредоносным. Чтобы упасти от подобного соблазна, я хотела бы напомнить, что даже в античной Греции стихийные силы Хаоса, Ночи, Сна, Смерю, Хроноса и т.д. не были среди политических богов Олимпа, поддерживавшего порядок полиса, это были Титаны, которые предшествовали великим богам и которым не поклонялись в публичных культах. А для нас? Какова элементарно-стихийная предпосылка нашего существования, в которое мы заброшены? В традиции элементарно-стихийного мышления, которую я описала, стихийное не является некоей иной областью, находящейся «за» видимым и интеллигибельным миром. Это не причина сущего, но только измерение, делающее возможным выговаривание, (кон)фигурирование смысла мира. Когда я предложила помыслить «ушедший мир», я имела в виду, что ушел именно этот мир смысла и его уход оставляет нас ровно на уровне элементарно-стихийной предпосылки. Но эта предпосылка есть ничто, она нигде и актуально не есть; хотя мы и можем быть осведомлены об стихийной глубине мира, мы не можем ни разглядеть, ни постигнуть ее. Мы не видим его смысла на месте смысла мира; вместо того, мы плаваем во множестве возможностей конфигурирования мира, будучи не способны ни остановить, ни зафиксировать ни одну из них. Мы не открыли присущей миру стихии, мифологию которой могли бы рассказать (довольно странно было бы считать себя детьми земли, неба и огня – равно как и генома, кварка или частицы). Даже в самых удаленных глубинах нашего мира и нас самих нет ни единого детерминированного элемента, навязывающего бессознательного. Все остальные мыслители, которых я упоминаю следуют путем, пролегающим к «онтологии» и «космологии». Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 8 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ свой смысл, но только стихийное как таковое, которое мы не видим и не понимаем, но чьи силы тем не менее ощущаем [в той мере в какой мы остаемся политическими животными в отсутствии полиса]. Другими словами, стихийная глубина скрывает не архетип этого мира, но воображение само по себе, как способность производить и разрушать изображения и типы. Моей целью является просто раскрыть немного это измерение существования и подобную модальность мышления. *** Здесь я могу только наметить это задание. Я сделаю это, представив три пропозиции касательно конечности, мира и мышления 1. В рамках конечного мышления стихийное добавляет вопрос об истоках и становлении форм существования к вопросу об истоках, которые артикулируются через «небытие». Хотя стихийное является неограниченным измерением существования, оно принадлежит к конечному мышлению. Оно мыслит бесконечное как нехватку конечности; и оно мыслит неограниченное как нехватку ограниченного; именно так негативно оно означивает бесконечность – несубстанционально, бессубъектно и беспричинно. Мышление способно быть конечным, когда оно берет предел вещи за ее исток, а не за ее конец. Когда вещь обнаруживается в своем пределе, ее форма не определена «позитивно», интеллигибельным способом, но «негативно» - через квази-немыслимое небытие: вот как негативность позволяет определить существо бытия, смерть раскрывает вот-бытие в человеческом существе, сущность произведения искусства бесформенна и непредставима. Когда вещь определена через предел, она не самостоятельна. По противоположности, конечное мышление всегда преодолевает границы, трансгрессирует, направлено вовне себя, даже когда оно обнаруживает на другой стороне границы только небытие, не-существование и не-смысл. Хайдеггер, несомненно был первым, кто детально разработал совершенно конечное мышление. Сперва он отграничил такое мышление от всех форм бесконечного мышления, которое он понимал как мышление онтотеологического разума, остепеняющегося в прочном и ясном фундаменте тотальности бытия. Пытаясь сформулировать конечное мышление, не основывающее себя на логосе, он начал с определения бытия по отношению к небытию, а человеческого существования по Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 9 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ отношению к смерти. Но такое мышление «небытия» находится в опасной близости к головокружительному уклону «нигилизма» – мышление небытия ведет к молчанию и концу мышления. Ничего невозможно помыслить в этом «ничем» - кроме явной невозможности мыслить его. Кроме того, мышление о небытии остается в тени онтотеологии, которой оно же и вызвано. Оно свергает с трона бога-создателя, но оно же длит эхо затруднения «творения ex nihilo», описывая появление бытия, как если бы бытие было «создано ex nihilo» «богом» – «богом без бытия», имеющим популярность в современной феноменологии. В порядке побега от пустоты небытия, многие мыслители пытались исследовать то, что находится за границами, как в некотором вовне вещи [le dehors]. Вне вещи нет только ее «небытие» но также все, что предшествует ей и превышает ее: ее контекст, ее мир, ее предпосылка. Это может быть понято двумя способами: как целое (или, более точно, как общее) всего, или как место, в котором все обнаруживается. В первом случае, можно подумать, что если вещь не самостоятельна, это потому, что она ни одиночна, ни уникальна: она есть отношение к другим вещам вне себя самой – которые, тем самым, более близки ей, чем она сама. Бытие есть «бытие единичное множественное», тонко понятое Нанси, и «реализуется» множественность как вид взаимодействия, затребованного экстатическим и незавершенным характером единичного. Невозможно определить единичное целиком через его взаимодействия: либо это только обобщения, либо невозможно понять (или даже заметить) сами эти мелкие взаимо/действия, формирующие единичную вещь. Вот почему бесконченость оказывается множественна, составна и часто неозначиваема в «интеракциях» единичного, растворяющихся в общей предпосылке, в которой существования с трудом отличимы от невразумительной предпосылки их «жизни». Предпосылка предоставляет нам вопрос и о характере своей «жизни»: как «предпосылка» производит формы и существования вещей? Таков переход от диалектического к феноменологическому взгляду на мир. Существования, единожды освободившиеся от своего трансцендентальнго основания, определены не только отношением друг к другу, но их взаимодействия сплавляются и образуют мир, от которого единичные существования и должны быть отличимы, но в Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 10 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ котором они все-таки остаются. После «небытия» и «других» «мир» является третьей формой «вовне», обозначаемый пределом. 2. Мир содержит в себе смысл, стихия как фон содержит в себе свой набросок и поражение. Но стихийное основание не есть мир. По крайне мере в Хайдеггеровской мысли, «мир» привычная область существования, в котором мы можем «строить», «обитать» и «мыслить». Стихийная предпосылка мира есть обратная сторона такого мира или его вовне. Другим словами: конечный мир есть всегда уже предварительная артикуляция, в рамках которой и возможно конфигурировать смысл. Пределы вещи суть пределы мира. Но за пределами вещи-мира, существует фон без глубины, неограниченный фон, из которого можно выделять ограниченные вещи. Фон этот никогда не привычен; он является, когда привычный мир рушится, и мы больше не можем схватить смысл его конфигурирования. Неважно, что об нем невозможно ничего знать, пока мы в нем. Всетаки мир есть, и хотя небытие не является ресурсом, оно продуктивно. Стихийное – есть позитивный, продуктивный аспект негативности. Возможно, вы помните Батаевское возмущение идеей возможности «продуктивной негативности», которой он хотел противопоставить «безработную негативность». Можно считать это всего лишь наблюдением в Гегелевском контексте, но важно добавить, что стихийное основание существования не производит ни существования, ни разума, вызывающих Батаевское подозрение. Это ближе к Шеллинговскому понятию бытия как «тяжести», которая конечно является источником «света» разума, но которая никогда не может целиком обратиться в свет, так как содержит в себе невозместимый ночной «остаток». a) Бесконечный фон не порождает ограниченного существования. Конечное существование может быть порождено только другим ограниченным существованием, но нет никакой генетической связи между конечным существованием и его бесконечным фоном. Небытие не есть причина существования вещи. b) Стихийный фон также не определяет формы вещи. Вместо этого, он открывает область дифференциации, в которой вещь может быть различима (или остаться вне различения); другими словами, это дает предварительный набросок мира, которому вещь может быть Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 11 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ явлена (или не явлена) как феномен. Позвольте быть точной: стихийный фон существований есть сила фигурации и дефигурации, позволяющая быть бесконечному числу различий, и кроме того сама фигурация вещи. Но фон как таковой никогда не застывает в той или иной конфигурации. Мир фиксирует определенную конфигурацию интеллигибельности, стихийное же основание заставляет нас переходить от одной конфигурации к другой бесконечно. c) Другими словами: поскольку стихийный фон не фиксирует ни модели, ни теории, он также не производит повторения данных форм, так как это имело место в классической науке о природе. Это более подходит к современному понятию природы, поскольку может также сохранять известное как продукт неизвестного. Стихийный фон природы есть мощь события; его сюрпризы могут быть приятными или нет, но они никогда не ведут к общему концу или общему смыслу мира. Несомненно, лучшей современной иллюстрацией такого небытия, которая порождает сюрпризы, является новая климатология, которая предсказывает погоду, декларируя ее неопределенность, и предсказывает непредсказуемые события будущего. 3. Стихийное мышление есть усилие растраты известных пониманий мира. [dé-penser le monde connu] Какой тип стихийного мышления позволяет нам приблизиться к стихийному фону существования? Мы видели, что это основание проходит незамеченным. Оно не может быть объективировано. Плавая в нем, мы пребываем в нем, но мы не можем «видеть» этого «существования-в». Почти парадоксальным образом это основание везде вокруг нас как воздух, которым мы дышим, и в то же время оно избегает того, чтобы быть помысленным нами и всегда оказывается дальше. Стихийный фон должен быть понят таким же образом, как и время – равно никогда не представленное и не могущее быть объективированным, но должное быть понятым как «транспорт» между двумя отсутствиями – прошлого и будущего. Как мы узнаем, что стихийное основание здесь и происходит вокруг нас? Примерно как Хайдеггеровский «мир», он актуально не есть, но явлен аффективно. Вот почему он может совершенно не показывать себя и не беспокоить нас вовсе. Но когда он являет Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 12 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ себя, радующий, подавляющий или беспокоящий нас, мы призваны противостоять ему в мысли. Соврменные версии элементарного мышления – от интеллектуальной интуиции и экстаза мышления, воображенных Шеллингом, и до позволения-быть позднего Хайдеггера – суть формы восприимчивости, соответствующие «аффективному» способу существования элемента, который мыслим. Элемент явлен как «вымысел разума» или «диктовка существования», которые не могут быть критикуемы согласно критериям истинности и ложности своих суждений, но которые должны быть судимы согласно их способствованию ориентированию мысли субъекта в его ситуации. Как и в этих формах мышления, так же и в нашем мире невозможно изобрести стихийный вымысел: он возникает сам уже и только тогда, когда мы обращаем внимание на него. Говоря короче, мне кажется, что стихийный фон нашего мира развивается в частности как вездесущая техно-природа, в которой мы живем, но которая не может быть объективирована внутри общего политического мира. Это основание желает быть помысленным нами, и наша задача как философов состоит в том, чтобы помыслить его фигуры (культивировать и пользоваться ими) а также мыслить против него (сопротивляться его становлению мифом). Отказывая этим мифологиям, расточительно растрачивать его фигуры и деконструировать их (il s'agit de dé-penser ses figures), учась жить с ним. Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 13
