“Punica fides”: карфагеняне как военный противник и партнёр на

ПРОБЛЕМЫ ВОЙНЫ И МИРА В ДРЕВНОСТИ И СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
УДК 94 (37).04
Хрусталѐв В. К.
―PUNICA FIDES‖: КАРФАГЕНЯНЕ КАК ВОЕННЫЙ ПРОТИВНИК И
ПАРТНЁР НА ПЕРЕГОВОРАХ ГЛАЗАМИ РИМЛЯН ЭПОХИ
ПУНИЧЕСКИХ ВОЙН ⃰
В статье предпринята попытка проанализировать образ карфагенян в латинской литературе III
и II вв. до н.э. Автор концентрирует внимание на самом известном антикарфагенском стереотипе —
пунийском коварстве (Punica fides). Он делает вывод, что в эпоху Пунических войн римляне не рассматривали карфагенян как варварский и вероломный народ. Подобное представление появилось в
латинской литературе лишь после разрушения Карфагена.
Ключевые слова: Карфаген, Римская Республика, Пунические войны, ранняя латинская литература.
Выражение «Punica fides», «пунийская
верность», вошло в латинский язык как поговорка для обозначения коварства и вероломства. В ней нашли яркое отражение те негативные черты, которыми римляне наделяли
своих соседей и соперников за господство над
Западным Средиземноморьем — карфагенян.
Впервые фраза «Punica fides» зафиксирована
у Саллюстия в его сочинении «Югуртинская
война» (40-е гг. I в. до н.э.). Интересно, что
Саллюстий использует эти слова по отношению не к собственно карфагенянам, а к
мавретанскому царю Бокху: Sed ego comperior
Bocchum magis Punica fide quam ob ea, quae
praedicabat, simul Romanos et Numidam spe
pacis attinuisse multumque cum animo suo voluere solitum, Iugurtham Romanis an illi Sullam
traderet («Сам-то я отлично знаю, что действия Бокха, надеждой на мир державшего
одновременно в напряжении и римлян, и нумидийца и всѐ время раздумывавшего, кого
кому предать Югурту ли римлянам или ему
Суллу, определялись пунийской верностью, а
не тем, в чѐм он заверял1») (Sall. Iug. 108. 3).
Видимо, выражение это было уже хорошо
знакомо читателям римского историка. Нечто
похожее мы находим у Тита Ливия, автора
уже эпохи Августа, в его знаменитой характеристике великого карфагенского полководца
Ганнибала: Has tantas viri virtutes ingentia vitia
aequabant, inhumana crudelitas, perfidia plus
quam Punica, nihil veri, nihil sancti, nullus deum
metus, nullum ius iurandum, nulla religio («Но в
одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его
жестокость доходила до бесчеловечности, его
вероломство превосходило даже пресловутое
пунийское вероломство. Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь») (Liv. XXI.
4. 9) (пер. Ф. Ф. Зелинского). Многочисленные
ссылки на коварство пунийцев можно найти
также у других латинских авторов периода
Поздней Республики и Ранней Империи, в
частности Цицерона (Cic. De off. I. 38; De sen.
75; De amic. 28; De leg. agr. II. 95; Scaur. 42) и
Горация (Hor. Od. II. 12. 2). Целью настоящей
статьи является кратко проанализировать
представления о карфагенянах, существовавшие в сознании римлян в чуть более раннюю
эпоху, которая была ознаменована долгим и
жестоким противостоянием между этими
двумя великими народами, — эпоху Пунических войн2.
Данная тема уже становилась предметом
специального изучения в историографии. В целом об
образе карфагенян в римской литературе см.,
например, работы: Burck E. Das Bild der Karthager in
der römischen Literatur // Rom und Karthago / Hrsg.
J. Vogt. Leipzig, 1943. S. 297—345; Prandi L. La ‗fides
punica‘ e il pregiudizio anticartaginese // Conoscenze
etniche e rapporti di convivenza nell‘ antichitа / Ed.
M. Sordi. Milano, 1979. P. 90—97(non vidi); Cassola F.
Tendenze filopuniche e antipuniche in Roma // Atti del I
Congr. Int. di Studi Fenici e Punici. Roma, 1983. P. 35—
59; Dubuisson M. L‘image du Carthaginois dans la
litterature latine // Studia Phoenicia / Ed. E. Gubel,
E. Lipinski, B. Servais-Soyez. Vol. I. Leuven, 1983.
P. 159—167; Thiel J. H. Punica fides // Studies in Ancient
History / Ed. H. Wallinga, J. H. Thiel. Amsterdam, 1994.
P. 129—150; Devallet G. Perfidia plus quam punica:
L‘image des Carthaginois dans la litterature latine, de la
fin de la Republique a l‘epoque des Flaviens // Lalies.
1996. T. 16. P. 17—28 (non vidi); Starks J. H. Fides Aeneia:
the Transference of Punic Stereotypes in the Aeneid //
CJ. 1999. Vol. 94. P. 255—283; Waldherr G. H. ‗Punica fides‘ — das Bild der Karthager in Rom // Gymnasium.
2000. Bd. 107. S. 193—222; Poinsotte J.-M. L‘Image du
2
⃰ Исследование выполнено за счѐт гранта Российского
научного фонда (проект №14-18-00390) в Российском
государственном
педагогическом
университете
им. А. И. Герцена
1 Пер. В. О. Горенштейна с нашими изменениями.
30
Весьма затрудняет эту задачу тот факт,
что целиком до нас дошло очень немного
произведений римской литературы, относящихся к III—II вв. до н.э. О содержании ряда
других сочинений мы имеем некоторое представление благодаря сохранившимся фрагментам в сочинениях позднейших авторов.
Небольшие отрывки поэмы Гнея Невия «Пуническая война» (конец III в. до н.э.) не содержат материала, относящегося к интересующей нас проблеме. Чуть больше информации можно извлечь из «Анналов» Квинта Энния (239—169 гг. до н.э.). По сохранившимся
фрагментам поэмы можно сделать вывод, что
в целом отношение Энния к карфагенянам —
подчѐркнуто негативное. Это не вызывает
удивления: ещѐ жива была память о тяготах
Второй Пунической войны и разорении Ганнибалом Италии. Энний рассказывает о том,
что пунийцы приносят в жертву богам своих
сыновей (fr. 221 Vahlen). Также поэт пишет о
«чрезмерной гордыне» (iniqua superbia) карфагенян (fr. 286 Vahlen). Упоминаний о коварстве карфагенян в сохранившихся фрагментах «Анналов» нет. Лишь один раз поэт
называет их вождя Ганнибала «dubius», что
можно перевести как «ненадѐжный» (fr. 274275 Vahlen).
Но, как бы то ни было, случайно сохранившиеся вырванные из контекста фрагменты не дают полной картины и зачастую могут
быть интерпретированы по-разному. Поэтому
наибольший интерес при исследовании поставленной проблемы для нас представляет
комедия Плавта «Poenulus», дошедшая, по
счастью, целиком. Пьеса была поставлена в
конце 190-х или первой половине 180-х гг. до
н.э., т.е. приблизительно через 15—20 лет после окончания Второй Пунической войны3.
Она представляет собой переработку комедии
греческого автора Алексида «Карфагенянин»
(Καρχηδόνιος), ныне утраченной. Этот факт
создаѐт для нас дополнительные трудности,
так как не всегда можно определить, что
именно Плавт позаимствовал из греческого
оригинала, а что добавил от себя. В исследовательской литературе эта комедия очень часто рассматривается как воплощение римских
стереотипов о карфагенянах и их национальном характере4.
Точный перевод названия пьесы на русский язык, пожалуй, невозможен; обычно его
передают как «Пуниец», игнорируя уменьшительный суффикс ―-ulus‖. Этот суффикс
может быть, например, намѐком на маленький рост главного героя или выражением некоторого пренебрежения к нему со стороны
автора пьесы5.
Действие комедии происходит в этолийском городе Калидоне. Главный герой —
богатый и знатный карфагенянин Ганнон.
Две его дочери вместе с кормилицей ещѐ в
детстве были украдены и проданы своднику
Лику, который хочет сделать из них гетер.
После этого Ганнон уже несколько лет ездит
по разным городам, разыскивая своих дочерей. Делает он это весьма оригинальным способом (Plaut. Poen. 108—112): «Прибыв в какой-либо город, он тотчас же находит всех
блудниц, где бы какая из них ни жила; платит
деньги, проводит ночь, затем расспрашивает:
откуда она, из какой страны, не из пленных
ли или из похищенных, из какого рода, кто
были родители»6. Таким образом, Ганнон выступает в комедии в роли благочестивого отца
(pater pius). Своих дочерей он находит в Калидоне, причѐм в старшую из них, Адельфасию, влюблѐн молодой человек — Агорастокл.
По стечению обстоятельств, он оказывается
сыном двоюродного брата Ганнона, также похищенным в детстве из Карфагена и усыновлѐнным богатым калидонцем, другом и гостеприимцем Ганнона. Узнав об этом, Ганнон выступает в пьесе уже как добрый старик (senex
lepidus), устраивающий счастье влюблѐнных.
Таким образом, в целом карфагенянин Ганнон
представлен как положительный персонаж,
хотя автор, естественно, не упускает возможности посмеяться над своим героем.
Например: Franko G. The Use of Poenus and Carthaginiensis in Early Latin Literature // CPh. 1994. Vol. 89.
P. 155—156; Franko G. The Characterization of Hanno in
Plautus‘ Poenulus // AJPh. 1996. Vol. 117. P. 425—452;
Maurice L. The Punic, the Crafty Slave and the Actor: Deception and Metatheatricality in the Poenulus // Studien
zu Plautus‘ Poenulus / Hrsg. T. Baier. Tübingen, 2004. S.
267—290. Некоторые аргументы против см. в работе:
Gruen E. S. Rethinking the Other in Antiquity ... P. 126—
130.
5 Ср. часто встречающееся у римских авторов и
имеющие ярко выраженный пейоративный оттенок
слово Graeculus, которое принято переводить на
русский язык как «гречишка» или «гречонок».
6 Ubi quamque in urbem ést ingressus, ilico
omnes meretrices, ubi quisque habitant, invenit;
dat aurum, ducit noctem, rogitat postibi
unde sít, quoiatis, captane an surrupta sit,
quo genere gnata, qui parentes fuerint.
4
Carthaginois a Rome // L‘Afrique du nord antique et
Médiévale / Ed. C. Briand-Ponsart, S. Crogiez. Rouen,
2002. P. 77—86; Gruen E. S. Rethinking the Other in Antiquity. Princeton-Oxf., 2011. P. 115—140. Однако
авторам эпохи Пунических войн в этих работах
уделяется сравнительно меньше внимания, чем в
литературе более поздних периодов.
3 О датировке комедии см. подробнее: Woytek E. Zur
Datierung des Poenulus // Studien zu Plautus‘ Poenulus
/ Hrsg. T. Baier. Tübingen, 2004. S. 113—137.
31
Прежде всего, Ганнон в пьесе — истый
пуниец, и Плавт это постоянно подчѐркивает.
Нам остаѐтся лишь догадываться о том, как
проходила постановка комедии, но не подлежит сомнению, что актѐр, исполнявший эту
роль, был наряжен в карфагенские одежды;
возможно, его появление на сцене сопровождала особая, пунийская музыка. Необычный
внешний облик Ганнона становится в пьесе
объектом шуток. Так, раб Агорастокла Мильфион насмехается над его длинной туникой и
отсутствием плаща (Plaut. Poen. 975—976) и
над его спутниками-рабами, которые носят
кольца в ушах, а не на пальцах (Plaut. Poen.
980—981). Над внешностью Ганнона издевается также хвастливый воин Антаменид: из-за
длинной туники он сравнивает карфагенянина с носильщиком и трактирной слугой,
обзывает «бабой» и «полумужчиной» (Plaut.
Poen. 1298—1314). Отметим, однако, что
насмешки и брань в адрес пунийца Плавт
вкладывает в уста наименее привлекательных
героев пьесы: хитрого раба (servus callidus) и
хвастливого воина (miles gloriosus).
Какие же черты характера приписывает
Плавт карфагенянину Ганнону? Прежде всего, конечно, это хитрость и ум (Plaut. Poen.
113—115):
Хитро он, ловко ищет дочерей своих.
Все знает языки, но притворяется
Незнающим: пуниец уж доподлинно!7
(Ita docte atque astu filias quaerit suas.
Et is omnis linguas scit, sed dissimulat
sciens
Se scire: Poenus plane est. Quid verbis
opust?)
Кстати, именно с многоязычием Ганнона связана одна из самых смешных сцен пьесы
— прибытие пунийца в Калидон и его встреча с Агорастоклом и Мильфионом. Показательно, что в этом эпизоде в роли главного
обманщика выступает Мильфион, который
делает вид, что владеет пуническим языком8,
берѐтся переводить хозяину речь Ганнона, но
сам несѐт полную бессмыслицу. Однако в итоге карфагенянин переходит на латынь, и хитрый раб остаѐтся в дураках. Можно предположить, что часть зрителей Плавта хотя бы в
какой-то степени была знакома с пуническим
языком, и это делало для них «перевод»
Мильфиона ещѐ забавнее.
Кроме того, четырежды (Plaut. Poen.
1137, 1190, 1255, 1277) Плавт относит к Ганнону такую важную типично римскую добродетель как pietas — благочестие, которое может
проявляться по отношению к богам, родителям и детям. Отметим, что это слово вообще
чрезвычайно редко встречается в сохранившихся комедиях Плавта (всего 23 раза)9. Ганнон чрезвычайно набожен: на протяжении
пьесы он несколько раз обращается к богам с
молитвами, а это положительная черта в глазах религиозных римлян. Его благочестие
проявляется также и по отношению к дочерям, поискам которых он посвятил столько
сил и времени. Показателен и тот факт, что
Ганнон добивается своей цели — спасения
дочерей из лап жадного сводника — не при
помощи каких-либо хитроумных уловок, как
это можно было бы ожидать, а при помощи
знаний законов — пригрозив Лику судебным
процессом; такой образ действий больше подходит не изворотливому пунийцу, а римлянину.
Итак, как это ни парадоксально, образ
карфагенянина в комедии, поставленной
вскоре после тяжелейшего и кровопролитнейшего столкновения с Карфагеном, имеет в
целом положительную окраску. Ганнон
вполне мог вызвать у римских зрителей, среди которых было немало участников прошедшей войны против Ганнибала, сочувствие
и симпатию. Безусловно, в «Пунийце» нашли
отражения некоторые стереотипные римские
представления о карфагенянах, однако не
только отрицательные, но и положительные;
прежде всего, это ум, ловкость и изворотливость. У Плавта, однако, нет намѐков на вероломство или жестокость пунийцев.
Откуда же и когда появились те негативные представления о пунийцах, столь часто встречающиеся в позднейшей римской
литературе? Нам кажется, что они начинают
формироваться не ранее середины II в. и
напрямую связаны с разрушением Карфагена
в 146 г. до н.э. Причинами этого стало стремление оправдать правомерность такого шага,
необходимость которого была отнюдь неочевидной даже в глазах многих римлян. В качестве примера можно привести исторический
труд «Начала» непримиримого врага Карфагена, Марка Порция Катона Старшего, которому, как известно, принадлежат знаменитые
слова: «Ceterum censeo Carthaginem delendam
esse». Катон пишет, что карфагеняне шесть
раз за двадцать лет нарушили соглашения с
римлянами (Cato Orig. fr. 84 Peter).
Подводя итоги, ещѐ раз повторим, что
отношение римлян эпохи Пунических войн к
Карфагену и его жителям было свободно от
многих штампов, утвердившихся в более
поздней латинской литературе. Безусловно,
Стихотворный перевод А. Артюшкова.
Он говорит Агорастоклу: Nullus me est hodie Poenus
Poenior («всякого пунийца я пуничнее»).
7
8
9
32
См.: Franko G. The Characterization of Hanno… P. 441.
некоторые стереотипные мнения о пунийцах
уже существовали в III — II вв. до н.э. Это
представления о хитроумии, гордыне и жестокости карфагенян. Для римлян в ту эпоху
карфагеняне были врагами, сильными и
опасными, но при этом заслуживающими
уважения. Поэтому нам кажется правомерным предположение, что «демонизация» пунийцев в латинской литературе начинается
уже после разрушения Карфагена в 146 г. до
н.э. и исчезновения самих карфагенян как
этнической общности.
the Poenulus // Studien zu Plautus‘ Poenulus / Hrsg. T. Baier. Tübingen, 2004.
S. 267—290.
Poinsotte J.-M. L‘Image du Carthaginois a Rome
// L‘Afrique du nord antique et Médiévale
/ Ed. C. Briand-Ponsart, S. Crogiez. Rouen,
2002. P. 77—86.
Prandi L. La ‗fides punica‘ e il pregiudizio
anticartaginese // Conoscenze etniche e
rapporti di convivenza nell‘ antichitа / Ed.
M. Sordi. Milano, 1979. P. 90—97.
Starks J. H. Fides Aeneia: the Transference of Punic Stereotypes in the Aeneid // CJ. 1999.
Vol. 94. P. 255—283.
Thiel J. H. Punica fides // Studies in Ancient History / Ed. H. Wallinga, J.H. Thiel. Amsterdam, 1994. P. 129—150.
Waldherr G. H. ‗Punica fides‘ — das Bild der Karthager in Rom // Gymnasium. 2000.
Bd. 107. S. 193—222.
Woytek E. Zur Datierung des Poenulus // Studien
zu Plautus‘ Poenulus / Hrsg. T. Baier. Tübingen, 2004. S. 113—137.
Источники
Ennianae poesis reliquiae / Rec. I. Vahlen.
Lipsiae, 1903.
Historicorum Romanorum reliquiae / Ed.
H. Peter. Vol. I—II. Stutgardiae, 1993.
Plauti comoediae / Rec. F. Leo. Berolini, 1895.
Литература
Burck E. Das Bild der Karthager in der römischen
Literatur // Rom und Karthago / Hrsg. J.
Vogt. Leipzig, 1943. S. 297—345.
Cassola F. Tendenze filopuniche e antipuniche in
Roma // Atti del I Congr. Int. di Studi
Fenici e Punici. Roma, 1983. P. 35—59.
Devallet G. Perfidia plus quam punica: L‘image
des Carthaginois dans la litterature latine,
de la fin de la Republique a l‘epoque des
Flaviens // Lalies. 1996. T. 16. P. 17—28.
Dubuisson M. L‘image du Carthaginois dans la
litterature latine // Studia Phoenicia / Ed.
E. Gubel, E. Lipinski, B. Servais-Soyez.
Vol. I. Leuven, 1983. P. 159—167.
Franko G. The Use of Poenus and Carthaginiensis
in Early Latin Literature // CPh. 1994.
Vol. 89. P. 153-158.
Franko G. The Characterization of Hanno in Plautus‘ Poenulus // AJPh. 1996. Vol. 117.
P. 425—452.
Gruen E. S. Rethinking the Other in Antiquity.
Princeton-Oxf., 2011.
Maurice L. The Punic, the Crafty Slave and the
Actor: Deception and Metatheatricality in
Хрусталѐв Вячеслав Константинович, старший преподаватель кафедры всеобщей истории, кандидат
исторических наук (Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, г. Санкт-Петербург,
Россия); e-mail: [email protected].
―Punica fides‖: Carthaginians as Military Opponents and Diplomatic Partners in the Perception of Romans in the
Age of the Punic Wars
In this paper the author makes an attempt to analyze the image of Carthaginians in Latin literature of the third
and second centuries B.C. He focuses on the most notorious stereotype in the Roman conception of Carthage: Punica
fides. The author concludes that in the age of the Punic Wars the Romans did not think of Carthaginians as barbarous
and perfidious people. This concept appeared in Latin literature only after the destruction of Carthage.
Key words: Carthage, Roman Republic, Punic Wars, early Latin literature.
Vyacheslav Khrustalyov, Senior Lecturer of the Department of World History, Candidate of Historical Sciences (Herzen
State Pedagogical University of Russia, Saint Petersburg, Russia); e-mail: [email protected].
33