ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЕ ПАРТНЕРСТВО З.Бжезинский
реклама
ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЕ ПАРТНЕРСТВО З.Бжезинский БЖЕЗИНСКИЙ Збигнев, бывший помощник президента США по национальной безопасности, ныне консультант Центра стратегических и международных исследований, профессор американской внешней политики в Школе международных исследований повышенного типа при УниверситетеДжона Хопкинса. Редакция выражает благодарность журналу "Форин афферс" за предложение "Полису" опубликовать в русском переводе статью З.Бжезинского "Преждевременное партнерство" из этого журнала: см. Brzezinsky Z. The Premature Partnership. — Foreign Affairs, vol. 73, № 2, March/April 1994, p. 67-82 АМЕРИКА И РОССИЯ НА ПРОТЯЖЕНИИ почти 45 лет Соединенные Штаты проводили в отношении Советского Союза исключительно последовательную политику. На уровне большой стратегии эта политика была определена как сдерживание советских устремлений — и геополитических, и идеологических. Практическое осуществление политики сдерживания предполагало геостратегическую сконцентрированность Америки на обороне как западной, так и восточной периферии Евразии, что находило постоянное воплощение в развертываемых войсковых единицах и определялось связывающими договорными обязательствами. Данную защитную позицию подкрепляла доктрина устрашения, призванная нейтрализовать всякий ядерный шантаж со стороны Советов. Хотя холодная война никогда не перерастала в прямые американо-советские военные столкновения, все же к косвенным военным коллизиям она в нескольких случаях приводила. На самом западном рубеже Евразии американские и советские [вооруженные] силы дважды встречались лицом к лицу в Берлине, а на востоке американские войска были задействованы в отражении осуществлявшегося при советской поддержке вторжения в Южную Корею; позднее, в свою очередь, Советский Союз обеспечил Вьетнаму всю военную помощь, какая была необходима для изгнания американских армий. Ближе, чем когда-либо, к непосредственному столкновению обе стороны оказались на Кубе в результате советской попытки перескочить через стратегическое сдерживание. Как бы то ни было, сдерживание — которое, в свою очередь, сделало возможной жизненно важную интеграцию и Германии, и Японии в западный лагерь — в огромной степени опиралось на силовую составляющую. Распад Советского Союза и последующее окончание холодной войны вызывают необходимость в новой стратегии — такой, которая более не рассматривает Россию в качестве противника и в которой фактор силы более не является основополагающим. Но если Россия более не противник, — то союзник ли она, или младший партнер, или просто побежденный враг? В чем должны после окончания холодной войны состоять цель и суть большой стратегии в отношении крупной страны, которой, при всех ее нынешних недугах, так или иначе суждено выступать в качестве державы в мировых делах? Направляет ли текущую американскую политику по отношению к России продуманная и исторически оправданная большая стратегия — преемница большой стратегии периода холодной войны? В настоящей работе доказывается, что нынешняя большая стратегия Соединенных Штатов ошибочна в своих исходных посылках, сфокусирована на неверной стратегической цели и опасна по своим вероятным геополитическим последствиям. ПОЛИТИКА ИДЕАЛИСТИЧЕСКОГО ОПТИМИЗМА ПОСЛЕ НЕСКОЛЬКИХ ЛЕТ неизбежных попыток продвижения наугад, когда Вашингтон как будто бы сосредоточивался главным образом на тактической поддержке одного за другим двух кремлевских лидеров, которым оказывалось предпочтение, при президенте Клинтоне выкристаллизовалась в конце концов новая американская большая стратегия в отношении бывшего Советского Союза. Внушительная по размаху, характеризующаяся внутренней последовательностью и диктуемая пленяющим идеалистическим оптимизмом, она может быть резюмирована в своей сути следующим образом: на место сдерживания советской экспансии, в качестве цели, приходит партнерство с демократической Россией. Стратегия партнерства делает своим высшим приоритетом предоставление помощи правительству президента Бориса Ельцина и одновременно поднимает самоуважение этого правительства, его уверенность в себе тем, что подчеркивает разделяемую Америкой и Россией особую глобальную ответственность. Надо ли говорить: в том, что касается бывшего Советского Союза, в фокусе американской политики — прежде всего Россия. Основополагающие и взаимно друг друга подкрепляющие посылки этой новой большой стратегии сводятся к тому, что перспективы возникновения стабильной и долговечной Российской демократии, опирающейся на свободнорыночное хозяйство, являются достаточно обнадеживающими; и что в свете этого партнерство с Америкой оказывается делом реальным (feasible). В таком контексте следует логический тактический вывод об оказании всемерной поддержки Борису Ельцину как подлинно демократическому российскому лидеру, невзирая на случающиеся в его деятельности как демократического лидера изъяны. Выказывать эту поддержку надлежит в нарочито оптимистической манере, с тем чтобы стимулировать одобрение американской общественностью финансовой помощи России, а также внушить осаждаемым российским демократам столь остро необходимую им уверенность в себе. Так, — даже перед лицом текстуальных свидетельств обратного — президент Клинтон приветствовал новую российскую конституцию как образец конституционной демократии, и в то же время массовое антидемократическое голосование и крайне правых, и крайне левых (тем и другим принадлежала в общей сложности почти половина поданных голосов) администрацией списывалось на то, что это было лишь "голосование из протеста" против экономической политики правительства. В ходе встречи на высшем уровне в январе 1994 г. Клинтон неоднократно выражал свое удовлетворение демократическим прогрессом России. Непосредственным логическим продолжением такого подхода является радужная оценка, даваемая преобразованиям в экономике страны. Представители администрации, в соответствии с этим, немало превозносили якобы крупномасштабную приватизацию в России, хотя в большинстве случаев приватизация крупных внутренних промышленных объектов сводилась по существу к смене владельца на бумаге, когда таковым становилась администрация предприятия, иногда также его рабочие и служащие, а закупки и дотации (subsidies) центрального правительства оставались в неизменности. Мало внимания обращалось на то, что нарождающийся капиталистический класс в России удивительно паразитичен, склонен скорее припрятывать свои прибыли за границей, чем делать ставку на будущее России; российские банки инвестируют во внутреннее развитие лишь около 450 млн.долл., тогда как примерно. 15,5 млрд.долл. отправляют хранить за границу. Точно так же скрытая переправка значительной части иностранной финансовой помощи в западные банки игнорировалась, ибо такое обстоятельство считали не столь важным в сравнении с ключевой целью — поддержать поступь преобразований в экономике*. Кроме того, поддержке экономической стабилизации России и постепенного преобразования ее экономики отдается более высокий приоритет, по сравнению с оказанием помощи новым государствам помимо России. В 1992 г. глава Международного валютного фонда оценивал потребность России в финансировании из-за рубежа в 23 млрд., а соответствующую потребность новых государств помимо России — примерно в 20 млрд.долл. На совещании семи промышленно наиболее развитых стран на высшем уровне в июле 1993 г. Соединенные Штаты добились того, что России была коллективно обещана суммарная помощь в 28 млрд.долл., тогда как новые, помимо России, государства были в основном проигнорированы. Настойчиво-оптимистические оценки перспектив России в политическом и экономическом аспектах намеренно распространялись еще и для того, чтобы продвинуться в решении более конкретной и, по общему признанию, важной для Соединенных Штатов задачи: российско-американского разоружения. Политика, в центр которой ставится Россия, не только облегчает сокращение российского ядерного арсенала, но может также усилить собственную заинтересованность России в нераспространении оружия массового поражения. Этой целью обосновывается тесное сотрудничество с Москвой в деле совместного оказания давления на новые постсоветские государства — особенно на Украину — с тем, чтобы убедить их отказаться от собственного ядерного оружия. Некоторые американские стратеги пошли дальше, выступив за согласование оборонной политики США и России. Все эти темы получили широкое звучание в официальных сообщениях, публиковавшихся после январской (1994 г. — Ред.) встречи на высшем уровне в Москве. * Подробнее см. Financial Times, Nov. 1, 1993, о российских банковских депозитах, а также: Yavlinsky G. Western Aid Is No Help. — The New York Times, July 28, 1993. В подобных помыслах исходят из той подразумеваемой точки зрения, что для России важнейшим предметом забот в геостратегическом плане является региональная стабильность. Это делает в основе своей совместимыми цели России и Америки. Поскольку же Россия — единственная держава, способная порождать стабильность в рамках бывшего Советского Союза, а независимость некоторых из новых государств интенсивно подогревает региональные конфликты, умиротворяющая роль России в силу этого возрастает. Сообразно с этим, в совместном коммюнике Клинтона — Ельцина на январской встрече в верхах не ставилась под сомнение интерпретация, которую дает Россия своей "миротворческой миссии" в "ближнем зарубежье". Идя еще дальше, президент Клинтон, обращаясь к народу России, не только высказался о российских военных в том смысле, что они "способствовали стабилизации" политической ситуации в Грузии, но даже и добавил, что "вы с большей вероятностью будете оказываться вовлеченными в дела некоторых из этих территорий вблизи вас, подобно тому как Соединенные Штаты на протяжении ряда последних лет оказывались вовлеченными в Панаме или Гренаде вблизи нашего района". Выходит, озабоченность, выражаемую такими государствами, как Украина или Грузия, по поводу угрозы, исходящей, по их мнению, от России, не следует принимать слишком всерьез, и в этом смысле, по сути, и высказывались высшие деятели администрации. Во всяком случае, украинцы за свою международную изоляцию и ощущаемую от этого уязвимость, выходит, должны пенять на свою собственную неуступчивость в вопросе о ядерном оружии. Остальные же государства из числа других, помимо России, поступили бы правильно, если бы стали избегать чрезмерного национализма и самостоятельно улаживали свои отношения с Москвой, избавляя, таким образом, Вашингтон от лишних забот или укоров совести. Визит президента Клинтона в Беларусь — государство, все более подпадающее вновь под контроль Кремля, — укрепил впечатление, что администрация благословляет "миротворчество" Москвы*. Последнее по порядку, но не по значению: демократизирующаяся Россия видится оправданно боящейся отчуждения (exclusion) и изоляции. Отсюда ее противодействие какому-либо расширению НАТО в восточном направлении, заполняющему вакуум безопасности в Центральной Европе. Широкое соглашение о сотрудничестве "Партнерство ради мира", с инициативой заключения которого выступило НАТО, задумано, напротив, как открытое для всех; тем самым учитывается позиция России с ее возражением против того, чтобы НАТО открывало двери для членства специально оговоренной узкой группе государств. Однако эту цену, считает администрация, стоит заплатить ради долговременного американо-российского примирения. Картина чаемого, спору нет, прекрасна, а убежденность подкупает. Но достаточно ли обоснован исторический оптимизм, неотъемлемо присущий этой сконцентрированности на двустороннем партнерстве, вместе с его посылками, а также и главной целью? ИМПЕРСКИЙ ИМПУЛЬС К СОЖАЛЕНИЮ, значительные данные говорят о том, что в краткосрочной перспективе виды на стабильную российскую демократию не очень многообещающи. Растущее политическое влияние российской армии, особенно во внешней политике России, — признак не обнадеживающий. Склонность президента Ельцина к авторитаризму превратила новую конституцию для демократической России в документ, который легко использовать для того, чтобы узаконить произвольное личное правление. Российская политическая культура пока что далека от приятия принципа компромисса в качестве базы для политического общения (discourse). В то же время продолжающийся экономический кризис отчуждает массы как от демократического процесса, так и от свободного рынка. Вызывает тревогу и то, что демократические партии не контролируют новоизбранную Думу. * Например, президент Клинтон согласился сделать более скромной церемонию, в ходе которой он намечал в белорусской национальной святыне — в лесу Куропаты — почтить память жертв сталинского режима, — из-за возражений лидеров промосковской фракции в Минске. Дело осложняется тем основополагающим значением, какое имеет в российской политике старый вопрос, сильнее всего будоражащий чувства большинства политиков и граждан, а именно: "Что есть Россия?" Представляет ли она собой прежде всего нацию-государство, или же она — многонациональная империя? Данные опросов показывают, что примерно две трети россиян, и даже большинство демократических политиков видят в распаде Советского Союза трагическую ошибку, которая должна быть каким-то образом исправлена. Однако всякое усилие по воссозданию какой-либо формы империи, налагая гнет на пробудившиеся национальные чаяния не—россиян, непременно вступала бы в прямую коллизию с усилиями по консолидации демократии внутри России. Нижняя граница здесь задана простой, но неотразимой аксиомой: Россия может быть или империей, или демократией, но она не может быть и тем, и другим. Heроссияне более не являются ни политически пассивными, ни лишенными национального самосознания. Их национализм представляет собой реальность, выражающуюся в сильном стремлении к национальной государственности. Попытки подавить его неизбежно затронули бы самую ткань и субстанцию любой нарождающейся российской демократии. К тому же усилия по воссозданию и поддержанию империи посредством силы и/или хозяйственного субсидирования обрекли бы Россию не только на диктатуру, но и на нищету. Как ни прискорбно, имперский импульс остается силен и даже, кажется, усиливается. Дело тут не только в политической риторике. Особенно способна встревожить возрастающая напористость усилий российских военных удержать или восстановить контроль над прежней Советской империей. Первоначально эти усилия могли представлять собой спонтанные своевольные акции командиров в действующей армии. Однако самоутверждение военных в таких местах, как Молдова, Крым, Осетия, Абхазия, Грузия и Таджикистан, а также позиция военных, выступающих против каких—либо территориальных уступок на Курилах, против сокращения российских вооруженных сил в Калининградской области и против быстрого вывода войск из всех Балтийских республик, увековечивает имперские анклавы по внешнему контуру бывшей империи. (Линия, проведенная на карте между этими пунктами, фактически очертила бы внешние границы бывшего СССР.) Эти усилия получили формальный статус в конце 1993 г., когда российское военное командование заявило о своем праве де-факто на вмешательство в бывших советских республиках, если будет сочтено, что развитие событий там нарушает российские интересы или угрожает региональной стабильности. В последующем эти позиции были подтверждены российскими политическими лидерами. Они были подкреплены и делами. В 1993 г. в военном аспекте поведение России по отношению к новым государствам Содружества независимых государств (СНГ) становилось в возрастающей степени односторонним, и одновременно правительство в Москве самоувереннее прибегало к экономическим средствам воздействия. Политика России по отношению к соседям — партнерам по СНГ имела два главных острия: она сосредоточивалась на том, чтобы у новых независимых государств в конце концов мало что оставалось от экономической независимости, и на том, чтобы не допускать появления у них собственных, отдельных вооруженных сил. Задачей первого из этих направлений было заставить усвоить, что экономическое восстановление возможно только через интеграцию СНГ; второе нацеливалось на ограничение национальных армий в основном символическими и номинальными силами, с тем чтобы они все более интегрировались под контролем Москвы. До сих пор лишь Украина приложила серьезные старания для формирования своей собственной военной силы. Вдобавок к сказанному, в последние два года Москвой были предприняты согласованные усилия по воссозданию некоторых из институциональных звеньев, связывавших воедино прежний Советский Союз. Много энергии было приложено, чтобы добиться принятия массы соглашений и обязательств; в их числе — устав СНГ, договор о коллективной безопасности (в ряде случаев также отдающий России контроль над внешними границами Советского Союза), соглашение о коллективных миротворческих усилиях (используемое для оправдания вмешательства в Таджикистане), новая рублевая зона (призванная обеспечить Центральному банку России решающую роль в валютных делах) и официальный экономический союз (переносящий принятие ключевых решений по экономическим вопросам в Москву) и, наконец, общее парламентское учреждение в масштабе СНГ. Использование военных и экономических средств с целью добиться подчинения Москве с поразительной явственностью дало себя знать в недавнем развитии событий в Беларуси и в Грузии. В Беларуси российские субсидии для экономики были претворены в политическое подчинение, в Грузии военное вмешательство дало Москве предлог для политического посредничества. В ходе его Грузия — вопреки тому, что сказал в Москве Клинтон, — узнала, что Россия в качестве суперарбитра (umpire) не слишком отличается от России-империи (empire). Самым настораживающим, учитывая размеры и геостратегическое значение Украины, было усиление экономического и военного давления Москвы на Киев — в согласии с распространенным в Москве представлением, что украинская независимость — это аномалия и, кроме того, угроза положению России как мировой державы. (Симптоматично, что некоторые ведущие российские политики склонны открыто говорить об Украине как о "переходном образовании" или как о "российской сфере влияния"*. Российские военные [структуры ] добились разделения Крыма и утвердили свой односторонний контроль над большей частью Черноморского флота, за который идет спор**. Обстоятельством, еще более усугубляющим дело, явилось открытое заявление претензий на части территории Украины. Кроме того, применялись экономические средства воздействия в форме сокращения поставки и периодических отключений жизненно важных для украинской промышленности энергоресурсов, вероятно, в надежде дестабилизировать страну до такой степени, когда значительная доля населения начнет требовать установления более тесных связей с Москвой. Творцы российской политики, чтобы добиться международной изоляции Украины, умело использовали и озабоченность Клинтона ее ядерным статусом. Москве вполне удалось, играя на американских опасениях (и на очевидном предпочтении " американской администрацией контроля над украинским ядерным оружием со стороны России), представить новых лидеров в Киеве в качестве угрозы международной стабильности. Неумение Украины донести до Запада свои тревоги также усугубляло ее изоляцию, а с нею — и чувство уязвимости. К концу 1993 г., всего два года спустя после официального распада Советского Союза (если не принимать в расчет [вышедшие из него ранее ] республики Прибалтики) , подлинно суверенными еще можно было считать лишь осаждаемую Украину, богатый энергоресурсами Туркменистан и, пожалуй, авторитарный Узбекистан. ИСТОРИЧЕСКАЯ АМНЕЗИЯ ПОНЯТИЕ РЕАЛЬНОГО ПАРТНЕРСТВА — если только иметь в виду нечто большее, чем ритуалистическое заклинание для успокоения уязвленной российской национальной гордости, — требует прочного основания в виде общих международных целей и интересов. Несомненно, обнадеживает и вызывает удовлетворение, что творцы российской внешней политики проявили подлинную заинтересованность в сотрудничестве с Америкой в таких областях, как обеспечение всеобщего мира, развитие и разоружение. Многие публичные заявления президента Ельцина и министра иностранных дел Андрея Козырева были конструктивны, а поведение России в ООН резко отличается от того, как проявлял себя там Советский Союз. * Нелицеприятную резкую критику данного подхода россиянином, стоящим на демократических позициях, см.: Кортунов А. Надо ли бить лежачего? — Московские новости, 7.XII.1993 ** При этом российские военные иногда намекали на то, что их поддерживают США. Так, первый заместитель главнокомандующего Военно-морскими силами России адмирал Игорь Касатонов, возвратившись после посещения Военно-морского флота США, сообщил, что обсуждал проблему Черноморского флота со своими американскими коллегами и что те "не разделяют абсурдного подхода министра обороны Украины к этой проблеме. Поэтому они, конечно, выступают за российский Черноморский флот. Это их официальная точка зрения". (Сообщение Агентства "Интерфакс" от 14 октября 1993 г., курсив мой. — З.Б.). Кроме того, ответственные российские лидеры знают, что ни старая царская империя (с ее открытым русификаторством), ни Советский Союз (с его принуждающим тоталитаризмом), ни прежнее господство в Центральной Европе (с присущим ему неприкрытым политическим и идеологическим подчинением) полностью восстановлены быть не могут. Подобные экстравагантные устремления питают лишь экстремистские элементы — будь то радикалшовинисты или старые коммунисты, — хотя и те, и другие, по общему признанию, обретают возрастающее влияние. В настоящий момент, однако, господствующая политическая элита, как представляется, имеет несколько более ограниченный набор намечаемых целей. Сила тяги проводимой ныне политики, по всей видимости, нацелена не на воссоздание прежнего централизованного союза, а к конфедеральному устройству, в котором Москва господствовала бы над группой государств- сателлитов (весьма сходно с тем, как это было в прежнем советском блоке), но на сей раз в пределах самого бывшего Советского Союза. Российские политики открыто вели разговоры о том, чтобы сделать Россию центром новой конфедерации, в рамках которой другие, помимо России, бывшие советские государства, формально сохраняя видимость суверенитета, шаг за шагом и все в большей степени стягивались бы экономическими, политическими и военными узами. Украина, будучи низведена до статуса, например, бывшего сателлита Советов — Болгарии, уже, таким образом, не представляла бы проблемы. При уже эффективно подчиненной Беларуси возвращение заблудшей Украины воссоединило бы под эгидой Кремля славянскую составляющую бывшего Советского Союза. Российские лидеры, по-видимому, надеются, что могут применить тот же рецепт и к неславянским национально-государственным образованиям (nations) Кавказа и Средней Азии. Их экономическая зависимость от интеграции с Россией в какой-либо форме, а также проживание в некоторых из них большого числа русских делают эти государства вполне уязвимыми для российского экономического и политического давления. Это вызвало широкое распространение опасений и значительного недовольства среди новых элит. Во время поездки автора этих строк в Среднюю Азию и Грузию в конце 1993 г. все высшие политические руководители в сильных выражениях высказывали сожаление по поводу использования Москвой вопроса о русск[оязычн]ом населении для оправдания претензии на право вмешательства. Откровенный Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, не остановился перед тем, чтобы публично заявить — в формулировке, чуть ли не рассчитанной на то, чтобы оскорбить россиян, — что "всякие разговоры о защите русских, проживающих в Казахстане, напоминают времена Гитлера, который тоже начинал с вопроса о защите судетских немцев"*. Нынешние цели российской политики являются если не открыто имперскими, то в самом крайнем случае протоимперскими. Явно нацеленной на официальную имперскую реставрацию эта политика может пока и не быть, но ею мало что делается для сдерживания сильного имперского импульса, которым продолжают быть движимы крупные сегменты государственной бюрократии, особенно военной, а также и общества (public). Основополагающий и все более открыто констатируемый консенсус, обнаруживаемый за проводимой политикой, состоит, как оказывается, в том, что экономическая и военная интеграция некогда советских государств под политическим руководством Москвы стимулировала бы возрождение России в качестве могущественного наднационального государства и истинно мировой державы. Как сказал об этом министр иностранных дел Андрей Козырев, "жизнь все поставит на свои места"**. То, как Россия смотрит ныне на Центральную Европу, есть продолжение указанного протоимперского подхода. Центральной Европе не должно быть позволено стать органической частью интегрирующейся Европы, и особенно Евро-Атлантического союза. Регион недвусмысленно определяется как район особых российских интересов и влияния, включая — согласно новой военной доктрине — право возражать против "расширения военных блоков или союзов" (т.е. НАТО) в сторону этого региона. * Интервью агентству "Интерфакс", 24.XI.1993. ** "Российская газета", 7.Х1ГГ993. Представители России, как военные, так и гражданские, не смущаясь резкой формой выражения, излагали свои возражения против всякого расширения НАТО. Российский министр иностранных дел даже заявил, в выражениях, болезненно напоминающих старый советский стиль, что всякая тенденция в этом направлении породила бы "буферную зону, которая в любой ситуации могла бы быть сокрушена", а маршал Павел Грачев властно заявил: "Россия не может допустить вступления Польши в НАТО"*. Взамен российские руководители указали, что они одобрили бы совместную гарантию безопасности региона со стороны России и НАТО. Это предложение — содержавшееся в письме президента Ельцина от 15 декабря 1993 г. руководителям США, Великобритании, Франции и Германии — было истолковано центральноевропейцами как настораживающее предложение кондоминиума в регионе. Их подозрение, что это будет лишь символический кондоминиум — в условиях военной близости России и политического безразличия Запада, фактически узаконивающего существование здесь российской сферы влияния, — было усилено озадачивающим заявлением Ельцина, содержавшимся в том же предложении: "Мы считаем, что отношения между нашей страной и НАТО должны быть на несколько градусов теплее, чем между этим союзом и Восточной Европой"**. Более широкий замысел, вырисовывающийся из этих утверждений, устремлен к ограничению политической интеграции Европы главным образом западными перифериями континента. Более широкая система безопасности, охватывая все пространство (как гласит соответствующий лозунг) от Ванкувера до Владивостока и тем самым постепенно растворяя Евро-Атлантический союз, при этом позволяла бы России, которая главенствовала бы в своем регионе и которая бы в конечном счете вновь окрепла под сенью американо-российского партнерства, снова стать сильнейшей державой в Евразии. В отличие от прежнего централизованного Советского Союза и примыкавшего к нему блока государств-сателлитов, новое устройство заключило бы Россию и государства — ее сателлиты (в пределах бывшего Советского Союза) в некоторого вида конфедерацию, и при этом соседствующая с нею Центральная Европа рассматривалась бы Западом как сфера влияния России. На протяжении ряда лет американо-советские отношения время от времени приобретали черты партнерства в тех или иных областях. Однако они оставались по сути своей такими, что не содержали в себе угрозы европейским союзникам Америки, так как сама суть отношений продолжала состоять во враждебности и поэтому интересы союзников всегда занимали первостепенное место в ряду забот США. Основанный же на сотрудничестве кондоминиум между Америкой и Россией, в противоположность прежнему положению вещей, привел бы к снижению приоритетности интересов союзников. Если бы этот замысел осуществился, Евро-Атлантический союз неотвратимо потерпел бы незамедлительный крах вследствие реакции Европы на согласие Америки с подобным планом. Германия, несомненно, отнеслась бы к происходящему негативно, а Франция, вероятно, открыто подвергла бы такое развитие событий резкой критике как предательство Америкой интересов Европы. Каким образом еще могли бы отреагировать эти государства, заранее сказать трудно, но можно быть уверенным, что Евро-Атлантический союз дал бы трещину. Германия почти наверняка поддалась бы искушению преследовать свои собственные интересы, возможно, путем какой-либо сепаратной договоренности с Россией. Любое подобное действие Германии закрывало бы всякие перспективы, какие только существуют, для немецко-польского примирения. А между тем такое примирение является основополагающим для будущей стабильности Европы в более широком масштабе, во многом подобно тому, как немецко-французское примирение явилось основополагающим для стабильности Западной Европы. Конечным результатом была бы утрата, в долгосрочном плане, плодов победы Запада в холодной войне. Вместо относительной стабильности в Евразии и вместо нового и подлинно конструктивного американо-российского партнерства, старый континент мог бы опять оказаться во власти силовой политики, ее более тревожного варианта. Нынешние надежды на более широкую и более единую Европу, связанную тесными узами с Америкой, при более глубоком сотрудничестве с Россией, могли бы оказаться вытеснены изменчивыми и непредсказуемыми коалициями. Все эти тревоги обращены к будущему, которое сегодня, ввиду нынешней российской смуты (термин, употреблявшийся в русской истории для обозначения длительной фазы внутренних неурядиц), может казаться не только отдаленным, но и маловероятным. Однако реальность отмеченных здесь пагубных тенденций взывает об основательном переосмыслении американской стратегии в отношении России. Эта стратегия в слишком большой мере покоится на исторической амнезии, каковая уже заставила госсекретаря США поддержать новую российскую военную доктрину, усмотрев в ней благую суть. Нужна гарантия, учитывающая возможность — а можно было бы говорить и о вероятности — того, что груз истории не позволит России в скором времени стабилизироваться в качестве демократии и что упорное взращивание партнерства с Россией, снижая приоритетность других интересов, просто ускорит возрождение зловеще знакомого имперского вызова европейской безопасности. * Интервью Польскому агентству печати, 23 августа 1993 г. ** Foreign Broadcasting Information Service-SOV (unofficial translation), Dec. 3, 1993. ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛЮРАЛИЗМ ОСНОВНОЙ ЦЕЛЬЮ реалистической и долгосрочной большой стратегии должно быть утверждение геополитического плюрализма в рамках бывшего Советского Союза. В данной цели находят более удачное определение американские интересы в долгосрочной перспективе независимо от того, становится ли Россия в близком будущем удобным демократическим партнером или нет. Достижение такой цели — необходимое условие появления в будущем стабильной демократической России. Когда прочно сложится окружающая среда, благоприятная для того, чтобы Россия могла определять себя просто как Россия, — только тогда окажется заложенной основа для устойчивого и искреннего американо-российского партнерства. Основополагающая посылка этой альтернативной стратегии сводится к тому, что геополитический плюрализм создаст наилучший контекст для появления России — демократической ли, или нет, — но побуждаемой к тому, чтобы быть добрым соседом для государств, с которыми она может сотрудничать в общем экономическом пространстве, но над которыми она не будет стремиться, или не сможет, в политическом и военном отношении господствовать. Утверждение геополитического плюрализма удерживало бы от искушения вновь возводить империю, с ее пагубными последствиями для перспектив демократии в России. В существовании не в качестве империи для России заключен шанс стать, подобно Франции, или Англии, или ранней пост-Оттоманской Турции, нормальным государством. Утверждение геополитического плюрализма в рамках бывшего Советского Союза повлекло бы за собой ряд последствий в области практической политики. Оно должно было бы — хотя и при продолжающемся стремлении к углублению дружбы с Россией — побудить: к более сбалансированному распределению финансовой помощи России и другим, помимо России, государствам; к отказу от придания вопросу о ядерном оружии такого статуса, когда этим вопросом, словно лакмусовой бумажкой, поверяются американо-украинские отношения; к равно непредвзятому обхождению с Москвой и Киевом*. Оно потребовало бы четкого признания, что независимое существование Украины — дело гораздо большей перспективной значимости, чем вопрос о том, демонтирует ли Киев незамедлительно свой постсоветский ядерный арсенал или нет. Оно также обусловило бы американскую помощь России прекращением усилий последней по превращению независимых государств в полностью подчиненных сателлитов, а также повлекло бы за собой большую готовность сделать предметом разбирательства, в том числе и в ООН, провинности Москвы перед соседями. Грузия, например, заслуживала лучшего в 1993 г. Ключевым вопросом здесь — таким, который может драматическим образом назреть в течение 1994 г., является будущая стабильность и независимость Украины. Невозможно переусердствовать, подчеркивая, что без Украины Россия перестает быть империей, с Украиной же, подкупленной, а затем и подчиненной, Россия автоматически становится империей. Творцы американской политики должны отчетливо видеть, что Украина на грани катастрофы: экономика находится в состоянии свободного падения, а Крым — на грани назревающего при содействии России этнического взрыва. Любой из кризисов мог бы быть использован для того, чтобы содействовать распаду или же реинтеграции Украины в более крупное образование под главенством Москвы. Является безотлагательным и чрезвычайно важным, чтобы США убедили украинское правительство — обещанием существенной экономической помощи — обратиться к давно откладываемым и остро необходимым реформам. Одновременно должны быть даны американские политические гарантии независимости и территориальной целостности Украины. * Весьма разумную критику в России по адресу администрации Клинтона в связи с фиксированностью ее внимания на украинском ядерном оружии и контрпродуктивным воздействием этого как на американоукраинские, так и на российско-украинские отношения см.: Кондратов С. В том, что Киев держится за ядерное оружие, есть вина Москвы и Вашингтона. — Известия, 27. XI. 1993. Должно последовать и более ясное проявление американской заинтересованности в независимости среднеазиатских государств, а также трех государств Кавказа. Визит вице-президента Эла Гора в конце 1993 г. в Казахстан и Кыргызстан был шагом в правильном направлении, однако можно сделать гораздо больше с относительно небольшими издержками. Кыргызстан выполнял американские рекомендации относительно демократии и свободного рынка, а сегодня он в более стесненных обстоятельствах, чем некоторые из соседей. При его небольших размерах, даже скромное американское вмешательство оказало бы значительное политическое воздействие. В развитии политических отношений США с Узбекистаном и в какой-то мере с Туркменистаном, из которых оба производят впечатление решимости сопротивляться внешнему господству, наблюдалось отставание, ибо, по мнению Вашингтона, эти в основном мусульманские страны недостаточно продвинулись к демократии. Однако в своей политике в отношении, например, Кувейта или Саудовской Аравии США, кажется, не руководствуются тою же озабоченностью, и по столь же основательным стратегическим соображениям не руководствовались они таковою и в своей политике в отношении Тайваня или Кореи. Насколько возможно, среднеазиатские государства следует поощрять к участию в региональном сотрудничестве с целью укрепления стабильности. Иначе является вероятным использование этнических конфликтов между ними силами, находящимися за их пределами, как это происходит, скажем, вокруг армяно-азербайджанского военного спора. Инициатива, проявленная Казахстаном и Узбекистаном в начале 1994 г. в деле создания экономического союза, несомненно, заслуживает международной поддержки, особенно со стороны США. Кроме того, учитывая растущее экономическое влияние, которое имеет в регионе Китай, а также естественную заинтересованность последнего в том, какое будущее ожидает примыкающие к нему среднеазиатские государства, было бы своевременным провести кое-какие спокойные американо—китайские политические консультации. По столь же основательным геополитическим, однако также и гуманитарным соображениям, Соединенным Штатам следовало бы более чутко откликнуться на потребность в международном миротворчестве на Кавказе. Специальный представитель ООН предложил разместить в районе грузино-абхазского конфликта контингент в 2000 миротворцев, из которых не более трети были бы из одной страны. Достигаемый результат состоял бы в том, чтобы подключить русских, которыми контингент и мог бы быть укомплектован на одну треть, к конструктивному международному сотрудничеству и одновременно сократить масштабы их одностороннего вмешательства. Администрация необъяснимо мешкала, тем самым упуская возможность установить позитивный прецедент международного, а значит, подлинного, миротворчества в пределах СНГ. Осуществление геополитического плюрализма одновременно предполагало бы более тщательно продуманное расширение масштаба и периметра европейской безопасности. В продуманном содействии созданию более широкой и более безопасной Европы не надо усматривать антироссийскую политику, так как включение в НАТО нескольких центральноевропейских демократий сочеталось бы с одновременным заключением договора о союзе и сотрудничестве между НАТО и Россией. Совершенно невероятно, чтобы Россия могла быть ассимилирована в НАТО в качестве обыкновенного члена организации и чтобы при этом не оказалась размытой особая сплоченность этого союза, — а это не в интересах Америки. Но договор между союзом и Россией (даже если Россия не оправдает надежд США на ее демократическую эволюцию) обеспечил бы россиянам лестное признание за их страной статуса крупной державы, в то же время охватывая Россию более широкой системой евразийской безопасности. То, что расширение зоны безопасности демократической Европы приблизило бы Запад к России, — отнюдь не повод для нареканий. Демократическая в будущем Россия должна была бы желать соединить себя со стабильной и безопасной Европой. Только тогда современность и процветание станут реальностью России. В данном вопросе угождать российским империалистам — не способ помочь российским демократам. Правильный курс — это твердо настаивать на том, что при постепенном расширении НАТО к востоку речь идет не о "проведении новой границы", — как об этом ошибочно высказался президент Клинтон в Брюсселе в январе 1994 г., — но о том, чтобы избежать вакуума безопасности между Россией и НАТО, который способен лишь искушать тех в России, кто более чем готов к выбору в пользу империи, а не демократии. На протяжении ряда лет американская политика в отношении России колебалась между принятием желаемого за действительное и холодным реализмом. Доля трезвой геополитики в сочетании с дружескими чувствами к русскому народу, но также и симпатией к чаяниям не—россиян, гораздо скорее поможет выработке достойной преемницы прежней и исторически успешной стратегии сдерживания. Ни лозунги, ни иллюзии не обеспечивают жизнеспособной альтернативы ей. Для возникновения истинного американороссийского партнерства требуется не только двусторонняя договоренность, но в еще большей степени — конструктивная геополитическая модель (framework).
