2008.03. 005. СУРИКОВ ИЕ ОСТРАКИЗМ В АФИНАХ/РАН. ИН

34
2008.03.005
2008.03.005. СУРИКОВ И.Е. ОСТРАКИЗМ В АФИНАХ / РАН. Ин-т
всеобщ. истории; Отв. ред. Маринович Л.П. – М.: Языки славянских культур, 2006. – 640 с. – Библиогр.: с. 555–594.
Ключевые слова: Афины, V до н.э., афинская демократия, институт остракизма.
В монографии исследуется один из важных институтов
афинской демократии V в. до н.э. – остракизм (όστακισμός от
όστρακον, «черепок») – внесудебное изгнание по политическим мотивам наиболее влиятельных граждан на фиксированный срок без
конфискации имущества и с последующим восстановлением в политических правах. Решение об изгнании принималось демосом в
народном собрании посредством так называемой остракофории
(όστρακοφορία), предполагавшей использование надписанных глиняных черепков. В контексте политической истории Афин в книге
рассматриваются происхождение остракизма; время, причины и
цели его введения; основные элементы процедуры; функции остракизма в политической системе афинской демократии и, наконец,
причины прекращения практики остракизма в конце V в. до н.э.
Как отмечает во введении сам автор, данное исследование в
определенном смысле является возвратом к «институциональному»
направлению в изучении феномена афинской демократии, которое
господствовало в науке примерно до середины XX в. Сменивший
его «неинституциональный» подход, который сделал главным объектом анализа не столько политические институты, сколько политические процессы, в настоящее время, по мнению И.Е. Сурикова,
все ближе подходит к самоисчерпанию, хотя и остается приоритетным. Считая возвращение к активному изучению институтов афинского полиса насущной задачей, автор, в то же время, справедливо
подчеркивает необходимость их анализа не изолированно, а в контексте всей политической жизни Афин, на основе своего рода синтеза «институционального» и «неинституционального» подходов.
Методологической базой такого синтеза, полагает он, должна служить системная концепция полиса как целостного политического и
социокультурного организма, элементы которого тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены друг другом. Соответственно, институт
2008.03.005
35
остракизма исследуется в данной работе как его интегральная составная часть (с. 17).
Источниковой базой исследования являются данные античной литературной традиции, а также остраконы и надписи на них,
т.е. памятники вещественного и эпиграфического характера. Количество последних к настоящему времени превысило 10 000, и хотя
опубликовано из них около 1200 экземпляров, этот массовый по
характеру материал в наибольшей степени может служить цели
верификации и коррекции данных литературных памятников уже в
силу своей безусловной аутентичности. Однако при использовании
данной категории источников необходимо учитывать неточность
либо дискуссионность датировки многих остраконов, впрочем, как
и ряда самих остракофорий, о которых сообщают античные писатели (с. 83).
В этих условиях свою первоочередную задачу автор видит в
рассмотрении ряда спорных хронологических проблем, связанных
главным образом с датированием известных из литературных источников случаев применения остракофорий (глава I), что позволяет в самом начале исследования создать некий фундамент из надежно установленных и датированных фактов. Всего было
проанализировано 16 зафиксированных античной традицией остракофорий. В результате была выделена группа исторически абсолютно достоверных случаев, хронологию которых удалось определить с высокой степенью точности или хотя бы приблизительно, а
также отсеять безусловно недостоверные остракофории.
Несколько неожиданным результатом хронологических изысканий, пишет И.Е. Суриков, оказался тот факт, что ни один из подвергнутых остракизму афинян (за исключением, может быть, Фукидида, сына Мелесия) не провел в изгнании весь положенный по
закону десятилетний срок, а был возвращен иногда существенно
раньше его истечения специальным решением экклесии (с. 165–166).
Глава II посвящена проблеме происхождения остракизма.
Анализ свидетельств литературных источников, по мнению автора,
не оставляет практически никаких сомнений в том, что этот институт в своей классической форме был создан именно Клисфеном в
качестве одного из первых в череде проведенных им демократических преобразований. Скорее всего, полагает И.Е. Суриков, закон
об остракизме был принят в 508/507 г. до н.э. в ходе борьбы Клис-
36
2008.03.005
фена с Исагором. Что же касается двадцатилетнего интервала между изданием закона и первым его применением, который выставляется в качестве аргумента сторонниками более поздней датировки,
то он вполне логично объясняется конкретными условиями политической борьбы в Афинах в конце VI – первом десятилетии V в.
до н.э. Сначала, до середины 490-х годов, безраздельное господство
одной аристократической группировки Алкмеонидов исключало необходимость применения остракизма, крайняя же сегментация политической элиты в последующие годы сделала невозможным его
практическую реализацию. Только в 480-е годы до н.э., когда политическая борьба приобрела биполярный характер, последовала целая серия остракофорий (с. 181–182).
Клисфен, однако, не был изобретателем остракизма. Судя по
некоторым данным, этот институт, хотя и в несколько иной форме,
существовал в доклисфеновскую эпоху. Согласно фрагменту одного поздневизантийского текста (Vaticanus Graecus 1144), этот ранний остракизм, или «протоостракизм», проводился Советом, т.е.,
как полагает автор, Советом 400, созданным Солоном (а до него,
возможно, Советом Ареопага). Находки по крайней мере трех десятков остраконов, датируемых VI и VII вв. до н.э., очевидно подтверждают данный факт. Клисфен, таким образом, лишь перенес
процедуру голосования черепками по поводу изгнания в гораздо
более широкий по составу орган – народное собрание. Но сделав
остракизм прерогативой демоса, реформатор тем самым существенно ускорил трансформацию аристократического полиса в демократический, отмечает И.Е. Суриков (с. 204).
Источники фиксируют существование сходных с остракизмом или практически идентичных ему процедур и в других греческих полисах – Аргосе, Мегарах, Милете, Эфесе, Сиракузах, Кирене, Херсонесе Таврическом. Остракизм, следовательно, не был ни
специфически демократическим, ни исключительно афинским институтом. Более того, ранний остракизм сформировался в архаическую эпоху именно в условиях аристократического режима в качестве инструмента взаимного контроля членов правящей элиты,
направленного против возможных нарушителей аристократического принципа «равенства равных», т.е. потенциальных тиранов.
Клисфеновский же закон об остракизме делал гарантом от тирании
демос. Из инструмента сведения счетов в распрях между аристо-
2008.03.005
37
кратическими кланами остракизм, таким образом, превратился в
эффективное средство контроля демоса над аристократической
элитой в целом.
От других форм изгнания остракизм отличало прежде всего
то, что удаление гражданина за пределы полиса производилось не в
качестве наказания за какое-либо преступление, а в качестве профилактической меры с целью «обезвредить» опасно влиятельного
политического деятеля, могущество которого воспринималось обществом как угроза существующему политическому строю (независимо от характера последнего – демократического или олигархического). При этом, как считает необходимым подчеркнуть автор,
афинский классический остракизм выглядит весьма гуманной мерой на фоне крайне жестоких методов политической борьбы во
многих других греческих полисах (с. 227–228).
Переходя к анализу процедурных вопросов (глава III),
И.Е. Суриков отмечает, что в процедурном плане остракизм может
быть определен как специфическая (экстраординарная) разновидность народного собрания, которое по причинам как прагматического, так и, возможно, ритуального характера проводилось не на
Пниксе, а на Агоре. В целом процедурный аспект остракизма достаточно хорошо освещен в источниках. Тем не менее в ряде пунктов античная традиция о нем не свободна от внутренних противоречий. В частности, это касается числа 6000, которое остается в
историографии одной из наиболее дискуссионных проблем остракизма. Согласно версии Плутарха, 6000 участников составляли минимальный для остракофории кворум, а по мнению аттидографа
Филохора, это число являлось минимумом голосов, необходимых
для изгнания одного гражданина. В современной историографии
точку зрения Плутарха разделяют большинство исследователей.
Между тем, по мнению автора, именно свидетельство Филохора
скорее всего соответствует действительности. В противном случае,
принимая во внимание численность гражданского коллектива
Афин, пришлось бы констатировать слишком уж низкую политическую активность демоса. Кроме того, материалы источников
(и не только относящихся к Афинам) говорят о том, что для полисного менталитета гораздо более важной категорией, чем кворум,
была степень единодушия при принятии решения, т.е. то, сколько
38
2008.03.005
граждан его поддержали (с. 256). В пользу версии Филохора автор
приводит также ряд соображений чисто логического плана.
Глава IV – «Остракизм в афинской политической борьбе» –
открывается анализом некоторых особенностей политической жизни Афин V в. до н.э. Современный подход к данной проблематике,
пишет И.Е. Суриков, характеризуется прежде всего отходом от
господствовавшей длительное время «двухпартийной» схемы, сводившей весь политический процесс к противостоянию двух больших, идеологически ориентированных группировок: «демократов»
и «олигархов» («аристократов») – в V в. до н.э. и «антимакедонской» и «промакедонской» – в IV в. до н.э. Тем не менее двухпартийная схема продолжает воспроизводиться, хотя и в смягченной
форме, когда речь идет о тенденциях – демократической и олигархической или консервативной и радикальной.
Как доказывает автор, политические группировки в Афинах
формировались не на основе каких-то принципиальных идейных
убеждений, а на личных (семейных, дружеских, территориальных)
связях с тем или иным аристократическим лидером (в V в. до н.э.)
или «новым политиком» (в IV в. до н.э.). Таких объединений («гетерий») обычно было много, но они не имели массового характера
и функционировали в узком кругу политической элиты. Именно
это обстоятельство, помимо всех прочих, во многом обеспечивало
реальный демократизм политической системы, так как почти исключало возможность принятия решения в результате закулисного
сговора. В определенных условиях политическая борьба могла
приобретать характер противостояния двух крупных коалиций,
возглавляемых сильными («харизматическими») лидерами. Именно
в таких ситуациях, грозивших расколом гражданского коллектива,
обычно и применялся остракизм. При личностном характере объединений удаление вождя одного из них неизбежно означало и прекращение активной политической деятельности самой группировки. Таким образом, в изучаемый период остракизм практически
утратил свою первоначальную функцию «профилактики» тирании
и превратился в процедуру выбора между конкурирующими политическими линиями (с. 349).
В целом, однако, V в. до н.э. в афинской истории отмечен постепенным угасанием аристократической политической традиции.
Впрочем, на протяжении большей части этого столетия демос осу-
2008.03.005
39
ществлял свою верховную власть посредством аристократии, сохранявшей фактическую монополию на высшие должности.
Не имея еще возможности обходиться без военного, политического
и административного опыта аристократии, афинский демос, вместе
с тем, воспринимал ее как опасного конкурента, подвергая представителей знати репрессиям в виде крупных денежных штрафов,
конфискаций имущества, изгнаний и смертных казней. В этом ряду
остракизм не кажется слишком жесткой мерой. Более того, ему, по
выражению Плутарха, была присуща «некая честь», которой мог
удостоиться не всякий политик, а только человек благородного
происхождения. В конце V в. до н.э. афинская аристократия практически сходит с политической сцены, а вместе с ней прекращается
и практика остракизма, которого «новые политики» в глазах самого
демоса были недостойны (с. 354–355).
Разумеется, формирование нового, неаристократического
«политического класса», как показывает далее автор (глава V), не
было единственной причиной выхода остракизма из употребления.
Последняя остракофория 415 г. до н.э. весьма сильно дискредитировала сам этот институт: изгнанным впервые оказалось «недостойное» лицо – демагог Гипербол, а конфликт между ведущими
политиками – Никием и Алкивиадом – остался неразрешенным.
В последующие годы V в. до н.э. мероприятие подобного рода было трудно осуществить из-за сложной военно-политической и демографической ситуации последнего периода Пелопоннесской
войны и первых послевоенных лет. В IV в. до н.э. афинское общество стало более эгалитарным, и при отсутствии потенциальных
жертв остракизма укрепившаяся демократия стала отдавать предпочтение иным формам и методам политической борьбы. Среди
них важнейшее место теперь занимали политические процессы нескольких типов: по обвинению в противозаконии (γραφή
παρανόμων), в религиозном нечестии (γραφή ασεβείας) и в преступлении против государства (είσαγγελία), например в измене. Все они
имели ряд общих черт с остракизмом (четко выраженная личностная направленность, состязательность), но отличались от него более безопасным характером как для инициатора процесса, так и для
его потенциальной жертвы. Подобно остракизму, они, по мнению
автора, являлись фактором стабилизации политической жизни, поскольку в греческом полисе с его агональным менталитетом консо-
40
2008.03.005
лидация общества достигалась только через конфронтацию, путем
удаления в той или иной форме политического противника.
Впрочем, отмечает И.Е. Суриков, даже после фактического
прекращения остракофорий закон об остракизме формально продолжал действовать вплоть до ликвидации афинской демократии
македонянами в 322 г. до н.э. Ежегодно вопрос о его применении
ставился перед экклесией. И хотя народное собрание всякий раз
давало отрицательный ответ, остракизм и в IV в. до н.э. оставался
оружием демоса, которое не пускалось в ход, но регулярно демонстрировалось политической элите (с. 408).
Подводя в «Заключении» итоги исследования, автор считает
необходимым еще раз подчеркнуть, что остракизм был профилактической мерой, и его не следует рассматривать как наказание. Напротив, он был даже своеобразным признанием достоинств политика, чем-то вроде «знака качества». Остракизм был уникально
греческим явлением, не имеющим близких аналогий в других цивилизациях. В полисном мире с его идеалами меры и гармонии
функционирование остракизма было обусловлено стремлением полисного коллектива избавиться от граждан, чрезмерно «выделяющихся» среди остальных и тем самым нарушающих соразмерность
целого. И эта проблема была актуальной для любых типов полисов,
как демократических, так и олигархических (с. 423).
Завершает книгу целый ряд приложений. В приложении I
(с. 430–442) И.Е. Суриков касается проблемы авторства IV речи
(«Против Алкивиада»), входящей в корпус сочинений оратора Андокида, в которой, в частности, содержится жесткая критика института остракизма. Подавляющее большинство антиковедов отрицают принадлежность данного произведения (по существу,
политического памфлета) перу Андокида, что, как доказывает
И.Е. Суриков, не имеет под собой серьезных оснований.
Приложение II (с. 443–471) посвящено анализу письменных и
археологических материалов, документирующих бытование института остракизма за пределами Афин. Отмечается постоянная тенденция как к увеличению количества, так и расширению ареала
находок внеафинских острака, свидетельствующих о применении
остракизма в целом ряде полисов. Совокупность полученных данных, пишет И.Е. Суриков, заставляет отказаться от общепринятого
2008.03.005
41
мнения, согласно которому все эти полисы заимствовали институт
остракизма из Афин.
В приложении III (с. 473–486) автор обращается к демографическим проблемам афинского полиса в связи с вопросом о том,
какой процент граждан могло составлять число 6000, фигурирующее в источниках в связи с остракизмом. В приложении IV (с. 487–
540) публикуется сводка всех сколько-нибудь значимых письменных свидетельств, имеющих отношение к остракизму и аналогичным ему процедурам.
В приложении V (с. 541–552) представлена просопографическая статистика афинских острака, а в приложении VI (с. 553) приводится хронологическая таблица, в которую включены даты, связанные с функционированием остракизма в Афинах.
А.Е. Медовичев