Терещенко Н..А, Шamyновa T.M.. КЛИО

23
Терещенко Н..А, Шamyновa T.M..
КЛИО-ТОЖЕ МУЗА
Европейская история последние полтора тысячелетия, как точно заметил
О. Шпенглер,
представляет
собой
результат
сознательного
делания,
целенаправленных творческих усилий человека. Зададимся простым вопросом:
можно ли это историческое творчество рассматривать подобно трудовой
деятельности вообще, то есть как творчество "по мерке любого вида, а значит по
законам красоты"? Иными словами, имеет ли история (как и мифология, религия,
искусство) свой прекрасный, человеческий лик? Можно ли говорить об Истории
как подлинном мире человека, как мире его культуры? Может ли она повернуться
лицом к человеку? Вопросы эти отнюдь не праздные, если вспомнить, что история
тянет к человеку, в основном, окровавленные руки войн, жестоких социальных
переворотов, событий, которые чаще всего ломают человеческие судьбы, уродуют
биографии, когда огромные массы людей становятся жертвой исторических
обстоятельств.
Историческим процессам, как и природным явлениям, тоже иногда удается
принять адекватные собственной сущности развитые "чистые" формы. Тогда
возможно говорить о феноменологии истории (феномен по Хайдеггеру
представляет собой не что иное как вещь, в которой явлена ее собственная природа
или сущность). Поиск таких чистых исторических форм - давно известное занятие
историка, равно как и философа. У истории есть своя классика (далеко не всегда
совпадающая с классическими эпохами в развитии культуры или искусства):
классический капитализм Англии, классические буржуазные революции Франции,
развитое рабство Рима, возможно, даже развитый социализм и т.д. Существует и
другая классика - классика переходных эпох. Гребень волны, обнаруживающий
историческую максиму двух встречающихся исторических форм: патриархальное
рабство Афин, выросшее на стыке первобытнообщинных и полисных отношений,
эллинизм как путь от мифологическот к христианскому миру и т.д. Исторические
формы сменяют друг друга, конечно, в деятельности людей, а это сфера, в которой
начинают действовать законы эстетики. И дело не только в том, что в категориях
эстетики исследуется и описывается ход исторических событий. Действительно,
история нередко разворачивается как драма жизни человека или целого народа; в
истории pазыгрываются трагедии и фарсы; отжившая историческая форма, чтобы
окончательно погибнуть, должна стать смешной. Последний фазис всемирноисторической формы есть ее комедия, а происходит так потому, что человечество
24
умеет весело расставаться со своим прошлым (Маркс).
Но эстетика только тогда может соответствовать своей собственной
природе, если будет эстетикой прекрасного. Тогда вопрос об эстетике Истории
звучит гораздо острее и проблематичнее. Представить себе лик истории
прекрасным непросто. И все же...
Бедные древние греки! Видно такова их Судьба - объяснять нам то, что с
нами происходит. Вот и сейчас, всматриваясь в лики истории, обратимся к ним.
История, казалось, не особенно занимала умы древних. "Пролетели века-бегуны.
Сколько их было? Кто их считал?" (Голосовкер). И все же именно греки создали
первые известные исторические сочинения, где причудливо смешались миф и
реальность, боги, люди и герои. Что это были за Истории? С какой целью они
создавались? V Аристотеля история - это скорее самостоятельный литературный
жанр, нежели описание реальных событий. И сравнивает он историю и поэзию в
рамках поэтики, определенного канона творчества. В римской истории - это
описание эпохи, а позднее - повествование о реальных или вымышленных (какая
разница?) событиях, нечто вроде исторического романа.
Имя Мильтиада, под предводительством которого греками было выиграно
сражение при Марафоне, мало кому памятно. Но все помнят о юноше,
пробежавшем 40 километров от поля боя до Афин, чтобы сообщить согражданам о
победе над персами. Все помнят, что это желание (или поручение?) стоило юноше
жизни. Что же такое сегодня история марафонского сражения? Кто ее герои? У
Ницше есть определение истории как "собрания эффектов в себе". Так он называет
события, которые производят неизгладимое впечатление на человека, к истории
обратившегося, вне зависимости от времени, в котором он живет. Воины дрались
как львы. Но, как правило, так дерутся все воины. А мальчик умер, принеся в город
радостную весть. Конечно, именно его смерть станет событием в ряду
ницшеанских "эффектов". И эта смерть трагична и... красива. В истории красота и
трагизм всегда идут рука об руку. Но трагедия - явление далеко не массовое и не с
толпой случающееся. Именно в обращении к индивиду кровавый лик истории
может стать возвышенно-трагичным. Причем, речь идет уже не о ходе
исторических событий, а именно о деяниях человеческих, о подвигах героев.
Именно обращенная в биографию, история превращается в нечто не просто
социально значимое, но до глубины души трогающее современников и потомков.
М.К. Мамардашвили как-то сказал, что трагедия нашего времени состоит в
невозможности трагедии. Наверно, он имел в виду именно массовый характер
событии жохи. А здесь уже работает понятие статистики, а не истории.
Подвиг тоже не бывает массовым. По-двиг, сдвиг, уход oт общепринятой
нормы, меры пocтyпкa. А мера потому и мера, что общепринята, массова. Подвиг
25
чрезмерен, а, значит, индивидуален. Поэтому, наверно, бывает массовый героизм,
а вот массовый подвиг - понятие, по меньшей мере, нелепое. У Кассирера есть
термин "индивидуальная причина", объясняющий, по-видимому, момент перехода
из области массового в плоскость индивидуально-значимого, транзит из сферы
социального в пространство этико-эстетического.
Иногда подвиг - это одномоментный акт. подобный озарению в
художественном или научном творчестве, взлет, к которому человек идет всю
жизнь и который совершается за одно историческое мгновение. В иных случаях
речь может идти о подвиге повседневности. Это преодоление шаг за шагом, день
за днем рутины обстоятельств в их скучной, прозаической конкретности. Это чаще
всего незаметный подвиг, который совершается обычно ради ближних, а не
дальних, и в котором лишь ненадолго и изредка мерцает неясно различимый
человечески-прекрасный лик исторического бытия.
И еще одна функция истории в античности требует своего объяснения.
История, как. впрочем, практически все, имеет ярко выраженный педагогический
смысл. Если следовать Аристотелю, то история как жанр поэтики, безусловно,
является формой подражания. Причем, е с л и быть до конца последовательными, подражания высшего порядка, подражания действию, а значит, по определению,
формой, близкой к трагедии. Произведение жанра истории, будучи собранием
примеров, становится, в свою очередь, источником подражания. Именно здесь и
вступает в свои права Клио - дочь Зевса и Мнемосины,1 муза, дарующая славу,
прославляющая подвиги, укрупняющая их, делающая доступными пониманию и
дальнейшему подражанию.
Интересен еще один мифологический сюжет. Афродита, мстя за то, что
Клио однажды сделала ей замечание, заставила ее полюбить человека македонского царя. Любить человека - это должно быть присуще Истории.
Подражать тоже можно только человеку. Если же вспомнить, что по Аристотелю
подражание природно, что он не знает понятия социального, то становится ясно,
что подражать можно только индивиду, являющемуся "идеальной тотальностью"
полиса как природного организма. Итак, историческим в полной мере является для
античною человека лишь то, что может стать примером, подвиг, совершаемый
индивидом во имя рода. Наверно, поэтому так популярен в Греции и Риме был
жанр исторической биографии, которая собственно биографией не являлась, так
как преследовала другие цели - педагогические.
Напомним еще и то, что Муза означает "мыслящая". Значит, так или иначе,
она связана с пониманием (значение понимания надо отметить особо) прекрасного,
1
Mнемосинa, богиня памяти, хранительница "всей истории человечества со всеми ее достоинствами и
стремлениями". Мнемосина - "не что иное, как сама Память, без которой немыслимо paзвитие культуры,
опирающейся на тасячелетнюю традицию". (А.Ф. Лосси, Г.А. Сонкина, А.А.Тахо-Годи. Античная литература.М.: Просвещение, 1986. - С.9.
26
точнее - единства красоты и блага, калокагатии. Именно здесь возникает
возможность художественной интерпретации исторического события.
Речь идет не о создании художественных произведений с историческим
сюжетом, а об эстетической форме самой исторической деятельности человека.
"Несмотря на жестокий ход исторического процесса, в котором всякое
приобретение ведет к утрате и за все нужно платить, есть некая точка схода, где в
тесном единстве соприкасаются история и природа, всеобщий процесс накопления
абстрактных форм цивилизации и конкретная самодеятельность личности,
напряжение человеческой воли и свободная игра сил, царство необходимости и
царство свободы. А если такое "умное место", как говорили древние греки, есть
или по крайней мере возможно, то мир действительный не лишен ни сердца, ни
разумного смысла"1, ни красоты - можно добавить, имея ввиду прекрасное или
даже поэтическое творение человеком истории.
Философия истории сегодня все теснее соединяется с философией культуры.
Это соединение дает совершенно новые ракурсы, позволяющие обнаружить
неожиданные культурно-исторические закономерности там, где недавно все еще
казалось хаосом. Может, это единение тоже есть вытканное по мерке
сегодняшнего дня "покрывало Майи", но, если верить Ницше, "покрывало Майи"
аполлоновского мифа позволяло древнему греку выживать в далеко не простых
отношениях с миром и космосом.
1
Мих. Лившиц. Теори Вильгельм Фридрих Гегель"эстетика" В 4-х томах. Предисловие. Том 1-й, с.II - III