завоевание казанского ханства: причины и последствия
реклама
ЗАВОЕВАНИЕ КАЗАНСКОГО ХАНСТВА: ПРИЧИНЫ И ПОСЛЕДСТВИЯ (КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР НОВЫХ ТЕНДЕНЦИЙ СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ) Измайлов И.М., кандидат исторических наук, советник Президента АН РТ "Татарский народ после 1552 года: потери и приобретения". Материалы научнопрактической конференции. Казань.2003 г. События 2(12) октября 1552 года, когда погибли последние защитники Казани, пало Казанское ханство и начался процесс планомерного завоевания и освоения Среднего Поволжья, навсегда останутся в исторической памяти татарского народа как одна из самых трагических страниц его истории. Эти события стали поворотной вехой, во многом предопределившей дальнейшую судьбу многих народов Северной Евразии вплоть до сегодняшнего дня. В этом году исполняется 450 лет со дня тех событий, но историческая память о них неизбывна. Проблемы, связанные с причинами и последствиями "Казанского взятия", изучаются достаточно давно. Можно сказать, что они стали "проклятыми вопросами" российской историографии. Было высказано немало теорий, гипотез и суждений, которые пытаются раскрыть суть этого события, выяснить его причины и последствия. Но его проклятье заставляет все новые и новые поколения историков искать на него адекватные ответы. Уже в исторических сочинениях конца XVI в. приводились веские доводы и обоснования необходимости этого завоевания и его судьбоносного значения в свете противостояния между Русью и татарами, между христианством и мусульманством, став ведущей темой новой имперской идеологии царской России, зафиксированной в летописях ("Летописец начала царствования", Никоновская, Воскресенская, Львовская) и исторической публицистике (произведения А.Курбского и "Казанская история"). Суть ее достаточно полно изложил участник взятия Казани князь А. Курбский, писавший, что завоевание татарских ханств было ответом на "опустошения" русской земли со стороны "великого и грозного измаильского племени" ("Иде были же прежде в спустошенных краехъ руских отзимовища татарские, тамо грады и места ссору. жишася")1 и позволило "своих, древле заведенныхъ многих от бусурман, свободиша от многолетныя работы"2. Была выработана концепция, вплетенная в формирующуюся имперскую идеологию и призванная оправдать и придать легитимность захвату Поволжья в глазах своего народа и европейских держав. Как образно подметил американский историк И. Шевченко, хотя казанские татары не были частью ни "Белой", ни "Малой" Руси, "московские книжники преодолели это противоречие, пожертвовав изяществом, но не изобретательностью", применив использованные уже аргументы к новым завоеваниям, в частности объявив Поволжье "вотчиной" московских князей.3 В этой идеологии основную роль играли идеи православного мессианизма, сконцентрированные в исторической формуле "Москва Третий Рим", которая приобрела вид политической доктрины.4 Позднее все эти аргументы были восприняты и сформулированы в качестве строгих научных доказательств. Наиболее показательны в этом смысле рассуждения видного российского историка середины XIX века, основателя "государственной" школы отечественной историографии С.М. Соловьева. Он писал: "Завоевание Казанского царства было, следовательно, первым завоеванием, и, что всего важнее завоеванием Татарского царства: после многих веков страдания и унижения явился наконец царь на Русь,который возвратил ей счастливое время первых князей-завоевателей.... Завоевание Казанского царства было подвигом необходимым и священным в глазах каждого русского человека; подвиг этот совершался для защиты христианства от бусурманства,охранения русских областей, опустошаемых варварами, для освобождения пленников христианских. ... В истории Восточной Европы взятие Казани, водружение креста на берегах ее рек имеет важное значение. Преобладание азиатских орд здесь было поколеблено в XIV веке и начало никнуть пред новым, европейским, христианским государством. Во второй половине XIV века Золотая Орда рушилась, но расторгнутые члены чудовища не переставали двигаться... широкая степь отделяла Московское государство от Крыма. Ничто не отдаляло его от... царства Казанского, основанного на Средней Волге и Нижней Каме, в том важном месте, где новая Северо-Восточная Русь необходимо должна была столкнуться с Азиею в своем естественном стремлении - вниз по Волге. Издавна Азия, и Азия магометанская, устроила здесь притон, притон не для кочевых орд, но для цивилизации своей. ... До тех пор пока существовала Казань, до тех пор дальнейшее движение русской колонизации на восток по Волге, наступательное движение Европы на Азию было невозможным. Страшное ожесточение, с каким татары, эти жители степей и кибиток, способные к нападению, но неспособные к защите, защищали, однако, Казань, это страшное ожесточение заслуживает внимание историка: здесь Средняя Азия под знаменем Магомета билась за свой последний оплот против Европы, шедшей под христианским знаменем государя московского. Пала Казань, и вся Волга стала рекою Московского государства".5 В этой обширной цитате можно видеть все те доводы, которые, с одной стороны, повторяют церковно-державные доводы XVI века, а, с другой - в неизменном виде существовали в советской и продолжают существовать в современной российской историографии, находя новых сторонников и все более изощренные доводы в их защиту Среди этого нехитрого набора доводов есть "культуртрегерский" ("дикость татар и первобытных народов края", которых надо было привести к европейской цивилизации), "политический" (воинственность татарских государств, как "членов разъятой чудовищной Золотой Орды и "необходимость положить конец набегам враждебных варваров" и освободить тысячи русских пленников), "экономический" (требование "поступательного развития" России в освоении торгового пути и колонизации берегов Волги, чему мешала враждебность Казани") и, наконец "мессианский" (представления о "русском щите" против натиска азиатских орд и переднего края противостояния с враждебным исламом"). Все эти мифы можно назвать архетипами русского исторического сознания. Сформулированные русским историком-государственником доходчиво, откровенно и в предельно концентрированном виде, они стали общим местом последующей русской исторической мысли, трактовавшей этот вопрос. Органичное соединение цивилизаторской миссии, которая к же совершалась под знаком креста и была осенена православием, острием своим направленным на искоренение мусульманства (против "Азии магометанской, устроившей там свой "притон") с геополитическими интересами государства, безопасностью границ и необходимости расширения своих пределов, - вот, по мнению С.М. Соловьева, основные факторы, оправдывающие эти колониальные захваты и позволявшие видеть в них нечто отличное от завоеваний конкистадоров в обеих Америках. При этом ни его, ни других русских историков не оставляла мысль о неизбежности, исторической предопределенности и прогрессивности бытии 1552 г., как и последующих колониальных захватов, вплоть до Аляски. Попытка преодолеть эти взгляды была предпринята в 1920-годы, когда историки стали подчеркивать колонизаторский рактер завоевания Казани, и появились достаточно объективные "интернационалистские" труды академика М.Н. Покровского, профессоров М.Г. Худякова, Н.Н. Фирсова и других. Так М.Г. Худяков прямо писал, оценивая нравственные итоги завоевания Казани: "Чудовищное избиение жителей взятой Казани составляет одну из самых тяжелых страниц русской истории. Такою колоссальною гекатомбою человеческих жертв закончился "Крестовый поход" христолюбивого воинства против казанцев, первое выступление русского государства на путь территориальных завоеваний. Кроме огромного количества человеческих жизней, насильственно унесенных в могилу, кроме бесчисленных слез, страданий и горя пережитых казанским народом, печальный день 2 октября знаменовал собою гибель материального благосостояния, накопленного целыми поколениями, и утрату культурно-бытовых ценностей.... Богатству народа был нанесен страшный удар, от которого он едва ли мог бы оправиться".6 Так считал и известный казанский профессор Н.Н. Фирсов, отмечавший, что колонизация "инородческих земель" вносила в жизнь местного населения "нечто чуждое и безнадежно роковое", укореняя у него неприязнь ко всему русскому.7 "Но уже в середине 1930-х годов наступает период возврата советской науки к теориям российской державности, и начинают распространяться идеи орусском завоевании, как "меньшем зле", которые в 1940-е годы сменяются великодержавными теориями о "прогрессивном" характере русских завоеваний и "добровольном" вхождении в состав России других народов. Кроме "доводов" о постоянном "тяготении" нерусских народов к "великому русскому народу" часто утверждалась мысль об огромном цивилизаторском значении присоединения Поволжья. Иногда прямо указывалось, что "советские историки утвердили мысль о прогрессивной роли великорусов и их государственности в приобщении иноязычных народов к более передовым формам общественной жизни и культуры (коми, марийцев, удмуртов, чувашей, татар (курсив наш - И.И.), мордвы и др.)".8 Самое замечательное здесь - это упоминание татар, в качестве объекта русского "культуртрегерства". Народ, имевший в течение пятисот лет средневековую государственность, исповедывающий одну из мировых Религий и развитую городскую культуру, оказывается, был "прио6щен" (причем неоднократно силой не кроткого христианского слова, а огнестрельного оружия) к "передовой великорусской государственности"! Только ограниченные рамки научной статьи не позволяют выказать всей меры сарказма в отношении степени "научности" подобных неоколониалистских опусов. В период краха коммуно-советской системы и идеологии татарская наука отбросила все эти теории и вернулась к объективной, морально-этической оценке завоевания Казани, рассматривая борьбу за свободу и независимость, в качестве высшего нравственного императива. Татарские историки подчеркивали огромные, неисчислимые бедствия, которые принесло это завоевание татарскому народу. По сути дела, он был лишен городской цивилизации, развитых городских ремесел, его светская культура уничтожена, а религия систематически подвергалась унижениям и преследованиям, вообще народ был поставлен на грань этноцида, переживая тяжелейшую социальнопсихологическую депрессию. И если он сумел сохраниться и нашел в себе силы для выживания и возрождения, то это не благодаря российским властям, а вопреки их постоянному давлению. И если татары и их культура не исчезли в горниле Российской империи, то это объясняется лишь одним - яростным сопротивлением и непрерывной борьбой против насилия и угнетения за сохранение своих прав и культурно-религиозной самобытности. Татарская историческая наука (не будем принимать в расчет работы несчастных историков 1930-80-х гг., которые были вынуждены писать под диктовку партийных органов) единодушна в том, что завоевание Казани -это начало горестной и трагической истории нашего народа, не во всем преодоленной и до сих пор. Процесс отрешения от мифов затронул в конце 1980-х - начале 1990-х гг. и российских историков.9 Появились достаточно объективные работы по истории русского колониализма, которые подчеркивали негативный характер для России завоевания Казани. Появился целый ряд трудов (А.А. Зимин, В.Б. Кобрин, А.Л. Юрганов и другие), авторы которых обоснованно связывают становление российского деспотизма и державного централизаторства подавление свободомыслия и утверждение православного мессианизма, а в качестве ближайших последствий завоевания Поволжья и Сибири, повернувшего страну не к интенсивному, а к экстенсивному развитию, называют консервацию феодализма в форме крепостничества, экономическое и социальнополитическое отставание России от развитых стран Европы. В этом, кстати, с ней солидарна и мировая наука в лице ведущих западных историков. Но в современной Москве подобные подходы к теме опять все чаще подвергаются сомнению. Вновь намечается возврат к церковно-державным мифам XVI века, опять идут разговоры о "прогрессивности" для России и для самих татар этого завоевания или о "вынужденности" завоевания Казанского ханства (например, работы Н.С. Борисова, Ю.Г. Алексеева, А.Г. Бахтина). В некоторых соседних республиках проходят пышные празднования 450-летия "добровольного" вхождения в состав России. Подобные потуги далеки от науки и являются ее политизацией в худшем виде. В любом случае, нет никаких оснований для кардинального пересмотра татарской концепции истории. Хотя, разумеется, она в целом и ее отдельные аспекты требуют постоянной научной и источниковедческой разработки, дополнения и внесения определенных корректив. Основной тенденцией в современной российской историографии стало рассмотрение проблемы завоевания Казани через призму "объективизма", а главным тезисом, что Московское государство "принуждено" было враждебной политикой татарских ханств завоевать их, дабы обезопасить себя. В ход идут рассуждения о нескрываемой враждебности татар, их постоянных набегах на Русь, о тысячах христианских пленных, якобы томящихся в плену в Казани и т.д. На деле все эти аргументы не выдерживают никакой критики и служат только "научным" оправданием завоевания Казани и неуклюжим прикрытием колонизаторской политики царизма. Главной в этой концепции, которая, как мы видим, восходи еще к "Истории" А.Курбского, является мысль, что завоевана Поволжья и Приуралья не диктовалось никакими хозяйственно экономическими причинами и было в равной степени невыгод но ни правительству, ни дворянству, ни купечеству, а основной причиной, настоятельно потребовавшей завоевания, авторы данной концепции видят в необходимости уничтожить очаг постоянной потенциальной угрозы с востока со стороны татарских ханств, в первую очередь Казанского ханства, за спиной которы стояла грозная Османская Турция.10 Разберем эти тезисы и аргументы к ним по существу. Отсутствие интереса к завоеванию у всех слоев русского общества в XVI в. 1. Отсутствие массовой народной колонизации и незаинте сованность народа в заселении края. А.Г. Бахтин справедливо пишет, что часто "не вникая в с вопроса, историки в своих работах иногда повторяют ничем не подкрепленное утверждение о спонтанной народной колонизаци края, якобы начавшейся сразу же после завоевания". И далее, отмечая, распространение ее на Север и Урал, а не в Поволжье, делает вывод, что это "заставляет усомниться в том, что присоединение Среднего Поволжья вызывалось потребностями русской колонизации".11 Автор прав в деталях, но не в главном. Даже если не принимать во внимание довод, что народ в то время не был субъектом истории и не мог диктовать направление политического курса правительства, то все же надо сказать, что русская колонизаци вопреки мнению поколений историков, никогда не была спонтанной и следовала за военно-политическим завоеванием края. Вообще, следует сказать, что тезис о значительной "спонтанной народной колонизации" Поволжья и Приуралья, начиная с X в. является изобретением российской науки, начиная от С.М. Соловьева (см. выше) и В.О. Ключевского (вспомним хотя бы тезис тоследнего о России, как о "колонизируемой стране"). Но именно в советской историографии он был доведен до совершенства, поскольку именно "народность" колонизации позволяла авторам утверждать, что русские "присоединяли" новые территории (скажем Поволжье и Сибирь), "освоенные" мирными переселенцами, а не вторгались туда подобно кучке конкистадоров. В ряде трудов сквозь строки читалось, что даже политика Русского государства объяснялась интересами народной колонизации. Разумеется, это абсурд. На самом деле вся территория Среднего Поволжья уже с конца X в. была разделена границами и сферами влияния между русскими княжествами и Булгарией, которые за незначительными подвижками оставались неизменными в течение двух веков. Конечно, границы эти были настолько точными, насколько точно могут быть очерчены земли средневековых государств. В этих условиях инфильтрация русского населения, если она выходила за пределы Руси, была крайне незначительной и часто вынужденной, не говоря уже о том, что на новых землях переселенцы продолжали быть объектом чужой политики. Во всяком случае, пока на территории Булгарии не зафиксировано сколько-нибудь значительных групп русских поселенцев. Несколько более значительным было русское население в Верхнем Прикамье и бассейне р. Вятки - в Вятской земле. Но и здесь оно отнюдь не было многочисленным. Достаточно сказать, что, судя по археологическим данным, в бассейне Вятки для широкого отрезка времени XII-XVI вв. зафиксировано чуть более 45 поселений (из них 16 городищ). В других регионах Прикамья их было гораздо меньше.12 Отсюда ясно, что никакого массового переселения русского населения в Поволжье и Приуралье просто не было, а оно носило характер медленной и незначительной инфильтрации, которая концентрировалась вокруг политических центров Вятской земли и Начинается в скольконибудь значимых масштабах с конца XII в. При этом, очевидно, что некоторый всплеск колонизации носится как раз ко второй половине XIII в., когда была разорена Южная Русь, и на север хлынул поток беженцев,13 а Поволжье Приуралье вошло в состав Улуса Джучи, правители которого поощряли переселение русского и мордовского населения на 6eрега Волги. Но она резко уменьшается в период обострения русско-татарского противостояния в XIV-XVI вв. Кроме того, земли Beрхнего Прикамья и Вятки, а тем более Предуралья - земли доводы неудобные для продуктивного земледелия. Земли Поволжья к объект колонизации выглядели гораздо более привлекательно, говоря уже о том, что первые русские поселенцы отнюдь не oсваивали новых земель в лесах и не поднимали целину - они селились на землях, освоенных мусульманами уже с X в. Все это показывает, что русские переселенцы, в принципе, готовы были осваивать новые территории, но только тогда, когда край будет замирен, и для них будут освобождены земли. Освобождены от местного коренного населения. Поэтому не совсем понятно, почему А.Г. Бахтин отвергает мысль историка Э.С. Кульпина о том, "Московскому государству не нужна была земля ханства, заполненная местными народами. Ему нужна была свободная от аборигенов земля".14 Это как раз не "схема, построенная на логических допущениях", а реальный факт. Действительно, куда бы могли поселиться русские, если все удобные для хозяйствования земли в Предвольжье и Заказанье были плотно заселены? Оно могло там появиться только после уничтожения и сгона с земли татар. Попутно А.Г. Бахтин выражает сомнения в существовавовании политики целенаправленного сгона с земли нерусского населения. Указав, что правительственные чиновники при описани земель учитывали интересы коренного населения и избегали с ним каких бы то ни было конфликтов, он пишет: "следовательно, можно говорить не о сгоне коренного населения со своих земель, а о соперничестве администрации и русских переселенцев с местным населением за обладание оказавшимися на тот момент бесхозными землями", а далее уточняет, что "возникновение русского землевладения... не затрагивало земельных прав местного населения".15 Зададимся вопросом, что за "бесхозные земли" появились в центре густо заселенной и освоенной территории Казанского ханства? Имея малейшее представление о характере земледелия в средневековье, можно сказать, что такое могло случиться только после какой-то военной катастрофы или стихийного бедствия, которые обычно следовали на масштабными военными действиями. Какое бедствие обрушилось на Предволжье и Заказанье в середине - второй половине XVI в. хорошо известно-неоднократные вторжения и карательные походы русских войск. Ярким свидетельством рукотворности подобных катастроф могут служить голод и эпидемия чумы в Поволжье в конце 50-х гг. XVI в., о которых упоминает А.Дженкинсон, которые явились прямым следствием завоевания Казани, нарушения привычных хозяйственных связей между Казанью и Астраханью и были, очевидно, частью русской политики по ослаблению татарских государств. Мысль же автора, что "права коренного населения на землю в целом не были нарушены" звучит вообще кощунственно. Слишком хорошо установлено исторической наукой, что мусульманское население было выселено из городов и общинных центров, очищены от татарских поселений окрестности Казани и берега крупных рек, и это, не считая населенных пунктов, "опустевших" в результате прямого русского разорения. Достаточно сказать, что по оценкам демографов численность татарского населения сократилась примерно с 210 тыс. человек до 140-150 тыс. человек, то есть почти на треть.16 При этом надо учитывать, что из 700 селений Казанского ханства (это только известных по писцовым книгам, не учитывающих селений, которые были уничтожены и чьи остатки сохранились в виде археологических памятников и "пустощей" в писцовых книгах) русская колонизация, преимущественно в центральных районах этого государства охватила 206 селений и 60 пустошей.17 При этом русское население специально селилось в традиционных джиенных (общинных) центрах, дабы предотвратить саму возможность организованного сопротивления новым властям. Даже сами татарские названия деревень, заселенных русскими поселенцами (Аган, Бахтеярово, Дюртюли, Икимен, Большое Кульсеитово, Тургаево, Сеитляр и др.) красноречиво свидетельствуют о своих прежних хозяевах. И то, что не всѐ татарское население было уничтожено и изгнано со своей родной земли говорит не о том, что "российское правительство с самого начала не предполагало отбирать землю коренного населения и передавать ее русским".18 Факты говорят другом только яростное и самоотверженное сопротивление татар и других народов края, продолжавшееся до начала XVII в., остановило массовую русскую колонизацию и заставило царское правительство признать права собственности за татарскими общинами и служилыми татарами. Но при этом ничто не защищало даже служилых татар от произвола властей. Так, в 1601 г. "у служилых татар дер. Налгози Ногайской дороги Янбахты Исен-дербышова с братьею пяти человек" грамотой царя Бориса Годунова взята пашня и сенные покосы" и отписаны к государеву дворцовому селу к Рождественскому».19 Подобные примеры можно продолжать. И неудивительно, поскольку эта уступка была временной, с каждым десятилетием их права на свою землю и религию урезались, а каждый новый закон и "Уложение" ухудшал их положение, вплоть до полного уничтожения в ходе петровских реформ. В дальнейшей истории России достаточно примеров освоения земель, опустевших после сгона аборигенов, например, заселение Западной Сибири в XVI-XVII вв., Восточного Закамья в начале XVIII в. и Северного Причерноморья и Крыма в конце XVIII начале XIX в. Иными словами, русское население было заинтересовано в завоевании Поволжья, но переселяться добровольно было готово только на свободные земли и в умиротворенный край. Пока Поволжье бурлило в огне освободительных войн, об ожесточении которых великолепно написал в одной из своих работ А.Г. Бахтин 20 а мусульманское население не бежало от русских конкистадоров или не было изгнано со своей земли, отсутствовала сама почва для массовой народной колонизации. Такие условия были окончательно созданы в начале - середине XVII в., когда и начинается ощутимый приток русского населения в Казанский край. Интересно, что стремясь доказать, что русское население заселяло якобы "пустующие" земли А.Г. Бахтин пишет, что "в южной части Горной стороны располагалось дикое поле-лесостепь, покинутая населением еще в XIII-XIV вв. в связи с участившимися нападениями кочевников".21 К сожалению, это глубокое заблуждение не только этого автора, но вообще характерно для отечественной историографии. Между тем, археологические памятники XIII-XV вв. на Средней Свияге и на Самарской Луке известны. Кроме того, никаких "нападений кочевников" в золотордынский период не было и быть не могло, ибо все эти земли входили в состав единого государства - Улус Джучи. Междоусобные войны, мятежи и карательные походы были явлениями достаточно редкими и никак не могли повлиять на заселенность этих территорий. Другое дело, что в период распада этого государства оседлое население сдвигается к северу, а эти земли остаются летовьями (очевидно, принадлежавшие им и ранее) каких-то татарских родов кочевой знати, а с конца XV в. - ногаев. Но "пустошь" и "дикое поле" располагались отнюдь не там, а в головах некоторых русских историков. В принципе, в Поволжье уже с глубокой древности все земли имели своих хозяев и находились в том или ином хозяйственном обороте. Другое дело, что некоторые историки, вслед за царскими чиновниками, ничтоже сумняшеся, полагают, что "освоенные" земли - это те, что обрабатывает русский землепашец и налогоплательщик, а территории, где обитает и хозяйствует свободный ногайский скотовод или мансийский охотник, несомненно, были "дикими" и "пустующими" землями. 2. Отсутствие заинтересованности в землях Поволжья со стороны служилого сословия, не имевшего тяги "к перемене мест" стремящегося получить земли в более спокойных, освоенных р онах Центральной Московии.22 Тезис о крайней незаинтересованности дворян в завоеван Поволжья выглядит еще более надуманным. Служилое сословие Московской Руси XVI в. не представляло собой какой-то единой сплоченной корпорации. Как удельные князья и бояре, так и дворяне, хотя и являлись представителями одного класса, но составляли весьма различные сословия с собственными внутри ловными интересами, внутри-и внешнеполитическими целям Поэтому рассматривать их "в целом" не корректно, тем более пытаясь представить выразителем интересов всего этого класса мелкого ("нага, боса и пеша" как он себя аттестует) служилого дворянина Ивана Пересветова. Видимо, прав А.Г. Бахтин, когда сомневается в этом и считает, что целью челобитных Пересветова была война против богатого "Казанского царства" (взятие полона для продажи, что являлось обычной практикой для русских "вотчинников") и получение увеличенного жалованья из казны после того, как, присоединив этот богатый край, возрастут доходы казны. От автора ускользнул тот факт, что институтом, выражавши общие политические и социальноэкономические интересы всего класса землевладельцев, было государство. Именно к нему апеллирует И. Пересветов, призывая царя обратить внимание на чаяния служилых "воинников". Автор многочисленными, хотя и отрывочными фактами пытается доказать тезис о том, что царское правительство в середине XVI в. обладало значительным земельным фондом для наделения землей дворянства. Между тем, хорошо известно, что последней крупной раздачей земли служилому сословию в 1550 г.23 возможности правительства по наделению землей "воинников", без посягательства на права князей и церкви, были практически исчерпаны. В этих условиях завоевание "райской землей по ее большому плодородию", как характеризует И. Пересветов земли Казанского ханства, являлось в глазах правительства вполне благоприятным и выполнимым выходом из кризиса. Так, по крайней мере, считала значительная часть отечественных историков. Однако А. Г. Бахтин поставил эту схему под сомнение. Разумеется, ограниченные рамки статьи не позволяют подробно разобрать все новеллы автора. Думается, что это могут сделать историки-аграрники. Только несколько замечаний. Автор попутно пытается трактовать решения Стоглавого собора 1551 г., как направленного против церковного землевладения и якобы попытку начать секуляризацию церковных земель для раздачи. Между тем, более доказательной выглядит точка зрения ряда историков, в частности В.Б. Кобрина, считавшего, что это было сделано в интересах крупных вотчинников, в первую очередь удельных князей.24 И еще. Автор достаточно многословно и подробно пишет о попытках царского правительства изыскать земли для наделения ею дворян. При этом он повторяет тезис русской (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов и Н.П. Павлов-Сильванский) и советской (И.И. Смирнов, Р.Г. Скрынников) исторической науки о реакционном боярстве, борьбе "прогрессивного" дворянства с "реакционным" боярством и дворянстве, как опоры надсословного государства. Тогда как еще А.А. Зимин, которого в той или иной степени поддержали Н.Е. Носов, А.М Сахаров, Ю.Г. Алексеев, В.Б. Кобрин, А.Л. Юрганов и др., доказал, что в опричнину попали в значительной мере не уезды с уделами князей и вотчинами бояр, а как раз уезды с мелким и средним землевладением, а сама опричнина никак не поколебала прежнего княжеско-вотчинного землевладения, и, вопреки мнению ряда историков, отнюдь не укрепила позиции дворян, но зато резко усилила царскую власть.25 Укрепилось не только центральное правительство, Но и усилилась степень централизации управления государством. Кстати, следует сказать, что эта политика не являлась следствием внутриклассовых трений между боярством и дворянством. Как и во всяком феодальном обществе, служилое сословие "воинников" было недовольно богатствами и высоким положением родовитых бояр - "ленивых богатин", как аттестует их И. Пересветов, но создание в России централизованного государства, упорядочение местного управления, землевладения и службы отвечало интересам класса земельных собственников в целом, а не какой-то одной, пусть и многочисленной, части. Точно подметил это В.Б. Кобрин, подчеркнув: "И укрепление государственного аппарата, и в развитии крепостничества, и в расширении границ страны на западе и востоке были в равной степени заинтересованы все феодалы".26 Ядром же формирования единого феодального сословия русского государства были не какие-то фантомные мелкие служилые дворяне, а служилые князья и бояре, объединенные в понятие Государев Двор. Эта военнофеодальная корпорация, имевшая значительные вотчины, влияние на государственный аппарат и доступ к государственной казне, являлась становым хребтом власти московского царя, но в нем постепенно усиливалось значение групп неродовитых феодалов, стремящихся возвыситься на службе царю и получить земельные вотчины.27 Вполне очевидно, что эти группы и были заинтересованы в новых земельных приобретениях. Не собираясь углубляться в эту проблему далее, следует отметить только одно: сам А.Г. Бахтин заявляет, что проблемы наделения земельными наделами мелких служилых людей ни опричнина, ни другие реформы не решила. Так почему же завоевана Среднего Поволжья, по его мнению, было невыгодно дворянств? Ответу на этот вопрос А.Г. Бахтин предпосылает малообоснованную мысль, что якобы в русском правительстве по последней крайности жило стремление не завоевать Казанское ханство,а превратить его в вассала по типу Касимовского царства. При этом русское землевладение в крае не предусматривалось. А.Г. Бахтин: очевидно, справедливо полагает, что "нет никаких свидетельств подтверждающих, что еще до взятия Казани существовал план испомещения русских дворян в Среднем Поволжье".28 Впрочем, нет свидетельств и обратного. Видимо, автору еще только предсоит доказать, но не эту достаточно странную мысль, а другую-что, собираясь штурмовать Казань в 1552 г., царь и его правительство на самом деле и не желали завоевывать все ханство. Иначе, трудно понять логику автора - как без этого пресловутого "испомещения" русских дворян они собирались удерживать Казанский край под своей властью? Возможно, говоря о "вассальной зависимости по типу Касимовского царства", автор имеет в виду те переговоры, что вели казанские вельможи, стремясь "извести" с казанского трона Щейх-Али ("Шигалея"). В своей ненависти к этому ставленнику московского царя, последовательно уничтожавшего военный потенциал ханства, они готовы были даже перейти под прямое правление московского царя и принять его наместника. Однако в аутентичных источниках есть только одна подробность будущего устройства этого владения, что - казанская знать "государеву жялованию ради правду даютъ... и жаловати Казанских людей, как во иных городех великого князя".29 Как видим, в этой формуле нет ничего такого, что позволило бы М.Г. Худякову на основе поздней "Царственной книги" выявить целую систему земельных правоотношений и предположить возможность договора о некоей "личной унии между обоими государствами".30 Представляется, что в данном случае автор выдает желаемое за действительное. Без детального изучения всей совокупности фактов и политических обстоятельств, делать окончательный вывод кажется преждевременным, но одно можно сказать с уверенностью: казанские вельможи готовы были на все, чтобы свергнуть ШейхАли, но не были готовы поступиться своими правами и суверенитетом своего государства, пусть и несколько ограниченным вассалитетом. Они планировали хитроумный политический переворот, видимо, надеясь позднее начать переговоры о приемлемых условиях мира и вассалитета. Но царское правительство уже решило бесповоротно завоевать, усмирить и поработить Казань. Вот когда стоит вспомнить политическую программу в отношении Казанского ханства, предлагаемую И. Пересветовым: "Если хотеть с божьей помощью добыть Казанское царство, нужно без снисхождения к себе послать к Казани войска, ободрив сердца им, воинам, царским жалованьем, дарами и доброй заботой, а других удалых воинов послать в казанские улусы с приказом улусы жечь, а людей рубить и в плен брать, тогда смилуется бог и подаст свою святую помощь. А как захватит их, пусть крестит: это надежно. А слыхивал я про эту землицу, про царство Казанское, от многих воинов, которые в этом Казанском царстве бывали, что говорят они про нее и сравнивают ее с райской землей по большому плодородию. И мы сильно удивляемся тому, что столь небольшая и очень плодородная земля, почти за пазухой у такого великого и сильного царя, а не усмирена, и он все это терпит, а ему от них большие неудобства. А хоть бы такая землица и смирилась, все равно за ее плодородие нельзя было бы так оставить".31 Программа эта, как не пытайся дискредитировать ее автора, была выполнена практически полностью (не удалось только полностью крестить татар), и это заставляет полагать, что И. Пересветов выражал-таки интересы весьма широкого и влиятельного круга дворян и аристократии. Пытаясь доказать мысль о том, что русское дворянство не желало завоевания и практически саботировало колонизацию края правительством, А.Г. Бахтин сосредотачивается, правда, на доказательстве других положений: что основную часть служилых людей в Казанском крае составляли ссыльные и что вообще дворян в казанском крае в конце XVI - начале XVII в. было мало и были они скупо наделены землей.32 Хотя эти доводы лишь косвенно доказывают тезис автора, рассмотрим их, поскольку прямых доказательств своей гипотезы у автора, очевидно, нет. Мысль о том, что основную часть служилых людей составляли ссыльные, была выдвинута еще Р.Г. Скрьшниковым, писалвшим: "Вся местная администрация в Казанском, Свияжском и Чебоксарском уездах была целиком передана в руки самих опальных княжат".33 Основанием этого весьма ответственного вывода служили довольно смутные указания источника о ссылке некоторых княжат в Казань (правда и без указания на их количество и начальственные прерогативы - "на иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами из детми")34, а также убежденность самого автора, считавшего ссыльными всех, кто занимал в этих уездах административные должности. Историк не заметил, что попал в замкнутый круг: местная администрация состоит из ссыльных, ибо ссыльными являются все, кто входил в эту администрацию. Трудно однако согласиться с тем, что в недавно завоеванный край, кипевший мятежами и восстаниями, маниакально подозрительный царь на сколько-нибудь важные должности назначил бы заподозренных в нелояльности княжат. Иначе следует предположить (что практически и делает А.Г. Бахтин), что их репрессировали, чтобы специально послать на казанскую окраину. Казнь кого-то из казанских "жильцов" позднее, еще не свидетельствует, что они были в опале ранее. Но даже если согласиться с тем, что определенная часть русских дворян Казани была ссыльными (то, что все одни были ссыльными не удалось доказать даже Р.Г. Скрынникову), это никак не доказывает, что этот край был мало привлекателен для дворянства, ибо наказанием было не место ссылки (не надо путать ситуацию с поздними ссылками на Кавказ и в Сибирь), а опала и отчуждение от своих поместий, что, по мнению Р.Г. Скрынникова, и было целью выселения.35 К примеру, если новгородских бояр выселяли в Москву, то это не значит, что московские села были мало привлекательны Для служилого сословия. В конце концов, если признать, что значительная часть первоначально переведенных в Казанский край служилых людей (заметим, что весьма многочисленная часть их родовитыми князьями и боярами, а не мелкими дворянами, как пытается представить дело автор) была в опале и потеряла свои вотчины в центре Руси, то и тогда это не будет доказательством невыгодности для класса землевладельцев завоевания Поволжья. Направляя князей в ссылку, государство, выражавшее коллективную волю всех землевладельцев, достигало двух целей - освобождало земли для раздачи близким к Цареву Двору служилым людям и осваивало новые земли. И то и другое было, несомненно, выгодно для всего класса землевладельцев, хотя, возможно, для самих ссыльных было достаточно болезненной невыгодной выглядело малопривлекательно. В этом смысле непринципиально, что часть посланных на службу дворян сохраняла прежние поместья в других регионах России. Подобная чересполосица - характерное явление для феодального землевладения в целом и русского служилого и удельновотчинного в особенности. Ссылка или направление на службу в колониях своих служащих, вообще характерно для любой метрополии. Испанские дворяне на первых порах не очень охотно направлялись в "Новую Индию", а англичане - заселять Ирландию, для чего пришлось выселять туда шотландцев-протестантов. Довольно настойчиво автор, ссылаясь на исследование Е.В. Липакова, повторяет цифры поверстанных на службу в Казань дворян в 1557 г. - 100 человек, к которым присоединились в 1565 г. еще 140 служилых людей, а в период Смуты - около 50 дворян. Всего же, поданным Е.В. Липакова, в 1643 г. только в Казани служилых людей было 343 человека.36 Однако есть и другие не менее выразительные цифры. Так, по подсчетам Р.Ф. Галлямова, на основе "Списка с писцовых книг по городу Казани с уездом" 1565-1568 гг. в Предкамье числилось 395 русских помещиков,37 а ИЛ. Ермолаева - только в Казани в этот период служило 32 князя, 167 детей боярских и 1000 стрельцов.38 Понятно, что никакие цифры не дадут окончательной картины и весьма относительны, поскольку источниковедческая база весьма ограничена, лакунарна и катастрофически неполна. Требуется дополнительный более скрупулезный подсчет и, так сказать, исторический, а не сугубо арифметический подход. Вообще уместно задаться вопросом: насколько показательны даже эти относительные и отрывочные цифры? Достаточны ли они, чтобы сделать вывод о малочисленности русского дворянства? Для ответов на эти вопросы требуется не просто указать на число русских служилых людей (даже, если нам, современным людям, привыкшим мерить человечество миллионами, сто человек и кажутся предельно малым числом), но сравнить с числом дворян и динамику численности в других уездах и регионах России, например, в Новгороде, Вятке или Перми. Только тогда можно будет судить о том, что 100 дворян - "мало", а 400 - "много". Вот, к примеру, другая относительная статистика: на 1602-1603 гг. на части земель Казанского уезда (в основном Предкамье) был описан 171 служилый татарин.39 По крайней мере, это доказывает, что уже к началу XVII в. количество русских служилых помещиков и дворян примерно сравнялось или даже превзошло число служилых татар. Но уже с этого времени число первых в процентном отношении постоянно увеличивается, а вторых уменьшается. Можно еще вспомнить, что по подсчетам П.А. Хромова в Казанском крае в конце XVI в. в руках служилого сословия находилось 65,7% всех земель,40 русские дворяне, судя по данным писцовых книг, владели землями отнюдь не меньшими, чем татары, то получается, что русское дворянство владело, по меньшей мере, третью всех земель Казанского края. Или другая настолько же "лукавая цифирь": в 1550 г. сразу 1078 служилых людей получили поместья, в принципе истощившие земельный фонд, а в Казани в 1557-1568 гг. "испомещены" были около 400 дворян. А это было только начало дворянского освоения края. Вполне допускаю, что эти цифры относительны и в какой-то мере гадательны, но они хотя бы вносят какую-то отправную точку и выводят наши рассуждения с "холодных цифр" * Почву исторического подхода к фактам. И, во всяком случае, вставляют сильно усомниться в убеждении А.Г. Бахтина, завороженного магией малых чисел, что масштабы "испомещения" дворян в Поволжье и Предкамье были весьма скромными. Даже на начальном, самом сложном этапе они выглядят достаточно внушительно и репрезентативно. 3. Вообще, кажется, что вопрос о том, насколько дворянство было заинтересовано в завоевании Казанского ханства, был А.Г. Бахтиным подменен, хотя и важным, но побочным вопросом о русском землевладении и нежелании дворян ехать на службу в Казань. Ни то ни другое, по большому счету, не могут свидетельствовать о непривлекательности для служилых людей самого завоевания, поскольку характеризуют ситуацию, да и то с известными оговорками, не дo, a после взятия Казани и начала всеобщей войны в Среднем Поволжье. Как бы не относиться к публицистике И. Пересветова, но она дает ясно понять суть желаний "воинников" как раз до завоевания - воевать ради добычи, ради присоединения и обустройства края (поголовная христианизация). Будут ли после этого раздаваться поместья или просто денежные "дачи" из казны, его, видимо, мало интересовало. При этом верно и то, что дворянство в лице отдельных его представителей было заинтересовано, как в получении земель ных пожалований, так и в получении "кормлений", военной добычи и государственной службы. Одно не исключает и не отменяй другого. Поэтому, как верно то, что И. Пересветов был выразителем слоя мелкого служилого дворянства, так и то, что, очевидно, выражал мнение определенной его группы. По крайней мере, нет свидетельства, что кто-нибудь из дворянских или боярских публицистов выступал против завоевания Казани или предупреждал о негативных последствиях этого шага. Зато есть ясные указания на привлекательность завоевания в глазах мелких дворян (Пересветов) и церкви (митрополит Макарий), которые настаивали на завоевании края. Отказ ехать служить в Казань никак не может служить аргументом нежелания дворян служить именно в Казани. Дворяне вообще не очень охотно служили и делали это скорее по принуждению, чем по доброй воле, тем более, если служба была связана с длительным отсутствием в своем поместье. Неоднократно служилые отказывались, например, воевать в Ливонии, срывая важные наступательные действия, особенно во второй период войны, когда надежда на военную добычу была минимальна, а опасность погибнуть в бою с поляками - очень высока, так было, например, во время подготовки похода на Кесь (ноябрь 1577 г.) и в Курляндию (декабрь 1578 г.), когда резко возросло число "нетчиков" (уклонявшихся от мобилизации).45 Недаром военные реформы второй половины XVI в. вводили конкретные параметры времени службы и вооружения дворянина в зависимости от его достатка. Причины уклонения от службы в Казанском крае можно понять -там также периодически вспыхивала жестокая война. Если же следовать логике А.Г. Бахтина, то и завоевание Ливонии было не просто экономически невыгодно, но и смертельно опасно для служилых людей. Они вряд ли могли рассчитывать на курляндские поместья. Еще более сомнительны торговые прибыли после конфронтации с ведущими странами Балтики, недаром царь, в конце концов, сделал ставку на каперские рейды авантюриста К. Роде, а не на развитие своего военного и торгового флота. В этой связи возникает сакраментальный вопрос: кому же была выгодна подобная политика? Ответ один - государству. Но, если не впадать в "процаристский" идеализм, то придется признать, что в итоге проводилась она в интересах всего класса землевладельцев, ибо именно их интересы защищало Русское государство. Вне зависимости от субъективных желаний отдельных Дворян и детей боярских. Таким образом, все говорит отом, что до завоевания правительство и дворяне были единодушны в стремлении присоединить богатые земли Казанского ханства. Однако в дальнейшем, после завоевания, "освоение" Московским царством Поволжья столкнулось Серьезными трудностями, о которых заранее вряд ли кто задумывался. И тогда желание "воинников" поправить свои дела за счет ель заметно поубавилось, хотя и не пропало. Однако, это уже не причина, а следствие недальновидного, жестокого и кровавого завоевания Казанского края. Впрочем, боязнь последствий никогда не останавливала ни одного захватчика. 4. Сомнительной представляется и другая мысль А.Г. Бахтина о том, что, дескать, не имея возможности опереться на русское дворянство, царское правительство склонилось к усилению роли церкви и "верстанию коренного населения в служилое сословие".42 Не совсем ясно, что автор понимает по таким "верстанием": если он имеет в виду снятие сословных перегородок для любого "инородца", пожелавшего стать русским дворянином, то это требует хотя бы каких-то доказательств и примеров. Если же то, что часть татарской знати, стремясь сохранить свои земли и сословные привилегии, присягнула на верность русскому царю, то это действительно факт, нелояльность политики царских властей в этом вопросе выглядит явно вынужденной. В противном случае, только поставь царское правительство вопрос о лишении татарской знати ее прав и земельных владений, и Среднее Поволжье заполыхало бы войной в несколько раз сильнее той, что происходила в действительности. Поэтому политическая целесообразность этого шага никак не зависела от небольшой якобы переселенческой активности русских дворян. Сколь много бы их ни было, но без поддержки части служилых татар удержать край Россия бы не смогла. Татарское общество никак не было похоже на страну ацтеков и инков, которые смогла завоевать кучка конкистадоров. Разумеется, и при таком развитии событий целью политики царизма было и оставалось полное искоренение мусульманской татарской аристократии, которую оно неуклонно и последовательно претворяла в жизнь, хотя и очень осторожно, растянув этот процесс на полтора столетия. Поэтому политика признания землевладения части служилых татар являлась не только вынужденной, но и временной мерой. Опора на монастыри в освоении Поволжья была наоборот отнюдь не "вынужденной мерой" правительства, а, безусловно,одна из важнейших составляющих политики завоевания и колонизации Края. Совершив завоевание под знаменем креста и осознанно придав ему вид "крестового похода" - военного и духовного подвига ("пречестный подвиг и благочестие и победы на супостат ваших" и "видеша православнии люди животворящий крест и царя православного в запустеннои мерзости Казанской", как писал в своем послании царю Ивану IV митрополит Макарий), царское правительство принялось "цивилизовать" завоеванную страну так, как оно это понимало и умело. Оно начало крестить население "огнем и мечом", как и призывал И. Пересветов ("а как захватит их (казанцев - И.И.), пусть крестит: это надежно"). Уже первые после завоевания акты насильственного крещения оставшихся в живых защитников Казани и высшей знати, включая хана и его семью, продемонстрировали ее суть и направленность. Проводниками и опорными пунктами этого "духовного освоения" "иноверцев" и призваны были стать монастыри. Уже в первые годы после завоевания были основаны два монастыря: Богородицкий в Свияжске и Спасо-Преображенский в Казани, почти сразу же вслед за ними создается Зилантов (Успенский), а чуть позднее - Троицкие в Казани и Свияжске. Как вполне справедливо заметил Ю.А, Кизилов: "Распространение монастырей нового типа идет прежде всего в районах с иноязычным населением... Поэтому такие монастыри следует рассматривать не только как центры насаждения православной веры, но и как опорные пункты формирующейся централизованной государственности ...С этой стороны забота московских великих князей и государей о постройке монастырских крепостей становится вполне понятной. Со второй половины XV в. она носит продуманный, планомерный характер и как бы дополняет опорные крепости и города...".43 Удивительно, что первые поволжские монастыри больше похожи на крепости, чем на смиренные обители старцев. Роль монастырей, как опорных пунктов колонизации и христианизации края, хорошо заметна на примере Казанского края.Уже в 1555 г. архирейскому дому в вотчину были пожалованы семь татарских сел и деревень "со всеми угодъи, с лесы и с дуги ц с озеры и с бортными ухожен и бобровые гоны...".44 А по писцовой книге 1565-1568 гг. за архиепископом числилось "доброй земли" 592,5 четвертей, а в конце XVI в. только пашенной "доброй' земли было более трех тысяч четвертей.45 И это при том, что в центральной части России пожалования монастырям были практически прекращены. Одновременно все монастыри, а казанские особенно в той или иной степени пользовались рядом налоге вых льгот и иммунитетов. Как правило, монастыри начинали свою деятельность не в "пустошах" и дебрях непроходимых", а в центральных, самых обжитых и богатых землях - Свияжске и окрестностях Казани. Вскоре вокруг них и при их прямой поддержке, часто прямым переводом зависимого населения, образо вывались зоны русской колонизации. Все это показывает, насколько царское правительство нуждалось в наращивании могущества церкви в "иноверческом крае", которая являлась проводником и исполнителем политики Москвы, и насколько сама церковь была заинтересована в завоевании края и его "христианском освоении", включающем и насильственное крещение инородцев. С одной стороны, освещая завоевание новых земель, церковь ослабляла давление на свои земли и права на Руси, а с другой - получала новые земли, но вых крепостных и другие новые источники доходов. Неудивительно, что на первый взгляд, именно церковь была наиболее заинтересована в завоевании Казанского ханства (вспомните неоднократные письма митрополита Макария царю Ивану IV во время похода на Казань) и получила значительные выгоды от присоединения новых земель. 5. По мнению А.Г. Бахтина, не было заинтересовано в завоевании Казани и русское купечество, которое от этого ничего ощутимого не выиграло.46 Доказывая этот тезис, автор указывает на то,что волжская торговля переживала упадок и практически не было товаров, которые можно было бы провозить по Волге. К сожалению, вместо конкретных доказательств упадка торговли по Волге в течение XVI-XVII вв. автор, несколько передергивая факты, экстраполирует ситуацию конца XV в., когда торговля, видимо, переживала спад после разорения русскими войсками Сарая, войн хана Большой Орды Ахмада с Россией, Крымским, Казанским и Сибирским ханствами, что сопровождалось грабежами купцов, на середину - вторую половину XVI в., когда политическая ситуация в Поволжье стабилизировалась. Разумеется, были периоды, когда войны, голод и болезни снижали уровень торговли (как это было во время путешествия по Волге А. Дженкинсона в конце 50-х гг. XVI в., когда Казань и Астрахань были разорены, а на Нижней Волге царил голод и чума), но она не затухала никогда. Не обошлось в авторской концепции, естественно, и без манипулирования фактами. Так, автор пишет: "Казань и Астрахань были важными торговыми центрами. Однако волжская торговля в XV - первой половине XVI в. переживала кризис, вызванный распадом Золотой Орды. Посетивший в 1476 г. Астрахань итальянский дипломат Амброджо Контарини отметил в своем сочинении весьма скромное торговое значение этого города. Аналогичная оценка встречается и у его современника и коллеги Иосафата Барбаро".47 Однако в записках этих путешественников написано не совсем это. Хотя и тот и другой указывают, что Астрахань "почти разрушенный городишко, но в прошлом это был большой и знаменитый город. Ведь до того, как он был разрушен Тамерланом, все специи и шелк шли в Астрахань, а из Астрахани - в Тану".47 Но, если снижение общего уровня торговли было заметно На фоне предшествующего столетия (справедливости ради надо сказать, что вызвано это было отнюдь не причинами "распада Золотой Орды"), то торговля, строго говоря, не прекращалась и упадок Астрахани был только относительным. Тот же А. Контарини пишет, что "Правитель Астрахани ... посылает ежегодно своего посла в Россию... Вместе с послом идут многие татарские купцы: они образуют караван и везут с собой шелковые изделия из Иеезда и боккасины, чтобы обменять их на меха, седла, уздечки и всякие другие нужные им вещи".49 Они также упоминают о торговых караванах, которые двигались по Нижнему Поволжью и Северному Кавказу. Есть и прямые указания на торговлю по Волге: "ежегодно люди из Москвы плывут на своих судах в Астрахань за солью".50 Сообщают они также много других сведений о волжской торговле. Иными словами, картина всеобщего запустения, нарисованная автором, весьма далека от действительного положения дел даже в тот период, когда, действительно, торговая активность переживала спад. Однако есть все основания полагать, что позднее оборот волжской торговли несколько увеличился. О масштабах и направлениях волжской торговли в период расцвета татарских государств в Поволжье можно судить по многим фактам. Достаточно привести два из них: С.Герберштейн говорит, что казанские татары среди прочего "занимаются разнообразной торговлей",51 а автор "Казанской истории" пишет, что перед осадой Казани 1552 г. "казанцы ... пять тысяч с собою затвориша иноземских купцов - Бухар и Шамохеи, и Турчан и Армян и инех",52 Даже учитывая, что и источник этот поздний, и число купцов было гораздо меньшим, сам факт, даже если он отражает ситуацию начала XVII в., очень выразителен. Кроме того, есть археологические свидетельства существования, очевидно, торгово-ремесленной армянской слободы близ ханской Казани. Неоднократно различные источники упоминали и место торговых ярмарок близ Казани - Гостиный остров. С трудом верится, что торговля, по мнению А.Г. Бахтина, по Волге не велась уже с конца XV в., но купцы и слободы сохранялись. Очевидно, что чем-то они торговали. Сведения о товарах и торговле содержатся, например, в "царском" наказе казанским воеводам от 1649 г., гДе прямо говорится: "чтоб гости и торговые люди съезжались в Казань к астараханскому караванному отпуску на весне...".53 К тоМУ же, как правильно пишет автор, в Казани по писцовой книге 1568 г. зафиксировано 22 двора русских "гостя" (купца), но опять-таки трудно согласиться, что это малое число. В данном случае речь идет о купцах, совершавших операции по городам Поволжья, местной же внутригородской торговлей занималось 425 человек.54 Остается открытым вопрос: "много" или "мало" дворов купцов было в Казани? Например, по явно неполным данным переписной книги 1646 г. "гостей торговых и откупщиков" отмечено уже 8 человек.55 И в том и в другом случае, скорее всего, эти цифры характеризуют не всех, кто занимался торговлей, а лишь владельцев торговых предприятий. "Много" или "мало" их было, может показать только детальное изучение. Какими же товарами вели торговлю по Волге в XVI - начале XVII вв.? А.Г. Бахтин чрезвычайно скуп в этом вопросе на детали и создает впечатление, что торговать действительно было нечем. Между тем, достаточно вспомнить, что еще И. Барбаро писал о Казани: "Это - торговый город, оттуда вывозят громадное количество мехов, которые идут в Москву, в Польшу, в Пруссию и во Фландрию. Меха получают с севера и северовостока, из областей Дзегатае и из Мордовии".56 Пример обратного потока товаров приводит С. Герберштейн: "в Татарию ввозятся седла, узды, одежды, кожи; оружие и железо вывозятся только тайком или с особого позволения начальников",57 упоминает он и о торговле солью. Упомянув о торговле солью, хорошо осведомленный австрийский посланник описывает историю с попыткой русского правительства установить торговую блокаду Казани и попытки перенести центр поволжской торговли в Нижний Новгород: "Но от такого перенесения ярмарки Московия претерпела ущерб не Меньший, чем казанцы, так следствием этого явились дороговизна и недостаток очень многих товаров, которые привозились по оолге от Каспийского моря с астраханского рынка, а также из Персии и Армении, в особенности же превосходной рыбы, в том числе белуги, которую ловят в Волге выше и ниже Казани".58 Еще один список товаров, которыми торговали по Волге, сохранили "царские" наказы казанским воеводам - хлеб, рыба, льняные полотна и одежда, кожа и изделия из кожи, оружие, железо, порох, ювелирные изделия и т.д.59 Это не говоря уже о восточных товарах, поступавших на Русь по Волге через Казань: пряностях, жемчуге, благовониях, шелковых, золотых и хлопчатобумажных тканях, сухофруктах, вине и предметах роскоши. Список можно продолжать, но и так ясно, что ассортимент товаров, которые двигались по Волге в разных направлениях, по реке и караванными путями, вопреки мнению автора, был достаточно велик. Представляется, что А.Г. Бахтин, неоправданно пессимистично оценивая возможности волжской торговли, может оказаться в роли царских властей, чья торговая блокада обернулась против них. Не замечая ее многовековых традиций и высокого уровня развития, он отказывается учитывать не только хорошо известные исторические факты, но и те несомненные выгоды, которые принесло России завоевание всей Волги. И это не только снабжение импортными товарами и оживление внутреннего рынка, но и мировая известность Казанской и Макарьевской ярмарок и постоянные поступления в государственную казну сборов в виде пошлин и налогов (тот же С. Герберштейн прямо пишет: "налог и пошлина со всех товаров, как ввозимых, так и вывозимых, идут в казну"),61 недаром за иммунитеты от них боролись крупнейшие казанские монастыри. Завоевание Казани и присоединение Поволжья - это еще и неограниченный доступ к богатейшим ресурсам Волги и Каспия, прежде всего к ловле рыбы осетровых пород. 6. Следуя за логикой А.Г. Бахтина, мы выяснили, что, по его мысли, в завоевании Казани не были заинтересованы никакие сословия, и не их политическая воля толкала царское правитель-ство на завоевание Поволжья. Но, может быть, от этого выиграли не отдельные сословия, а все государство в целом? Однако автор отвергает эту, казалось бы, естественную мысль, считая, что оНа "не находит подтверждения".62 Странное дело: сначала Булгария, затем Ак-Орда Улуса Джучи, а позже Казанское и Астраханское ханства в Поволжье процветали, имели города и самобытную городскую культуру, а также слыли у соседей государствами богатыми и зажиточными,63 их население жило своим трудом и платило различные налоги в казну государства и местным владетелям, которых, в частности, хватало для длительного противоборства с Русью. Но после 1552 г. Поволжье вдруг резко обеднело и уже не представляло собой никакой сколько-нибудь достойной экономической выгоды для завоевавшей его России. Представляется, что логика здесь отсутствует. Как и в предыдущих случаях, автор просто плавно переводит обсуждение вопроса о причинах завоевания, то есть, действия правительства до Казанской войны, на, конечно, важный, но другой вопрос - какие экономические выгоды получило Русское царство после завоевания. При этом он сосредотачивает внимание на вопросе "получило ли государство после завоевания новых холопов и налогоплательщиков" и отвечает отрицательно. Во-первых, он считает, что в холопов были обращены только "пленные", "а остальные жители Поволжья не закрепощались и оставались лично свободными". Сама фраза "только пленные" ничего не объясняет, но, брошенная мимоходом, должна свидетельствовать о малочисленности порабощенных татар. На самом деле, если суммировать все сведения о взятых в плен во время набегов на окрестности Казани в 1552 г., после штурма Казани, когда "у всякого человека полон татарьский бысть"64 и во время карательных походов на казанские земли (например такое: во время похода 1554 г. по Волге "... в полон взяли робят и женок татарского полону 15 000"),65 то получится впечатляющая картина порабощения сотен и тысяч татар. Конечно, все эти цифры относительны, но и они красноречиво свидетельствуют, что в рабство обращались скорее не пленные (сопротивлявшихся, как правило, безжалостно убивали),а сугубо мирные жители, в первую очередь женщины и дети. Следовательно, в первые годы Казанской войны 1552-1557 гг. русские войска вели настоящую охоту на людей, тысячами захватывая их для последующей продажи. Но положение и остального населения также было далеко не таким пасторальным, как полагает А.Г. Бахтин. "Лично свободными" казанцы были только в рамках строгих феодальных правоотношений, которые означали попросту одну из степеней несвободы, а она в России XVI в. была очень низка. При этом она постоянной неуклонно сокращалась, поскольку государственные земли, особенно в Предкамье, постоянно передавались в личную вотчину царя или все новым помещикам. По крайней мере, тенденция была такова. Во-вторых, автор тезиса полагает, что "ясачные крестьяне вообще не платили налогов", поскольку, дескать, "фискальная политика российского правительства была весьма гибкой и прагматичной, учитывающей как политические интересы страны, так и экономические возможности податного населения".66 Надеюсь, понятно, что это всерьез говорится не о государстве Солнца Т. Кампанеллы, а о России в период правления Ивана Грозного, которое Р.Г. Скрынников назвал "царством террора". Действительная ситуация, как она предстает по письменным источникам того времени, не была столь идиллической. Например, вряд ли можно согласиться, что ясачные крестьяне Поволжья длительное время вообще не платили налогов. Вызывают сомнения сами источники, на основе которых автором сделан этот вывод. Во всяком случае, требуются более достоверные данные для доказательства существования в Казанском крае безналоговой зоны, чем инструкции и уверения русских дипломатов о счастливой и безбедной жизни инородцев в Поволжье, поскольку политические интересы правительства при этом далеки от беспристрастия. Заявления послов, вопреки мнению А.Г. Бахтина, отнюдь не свидетельствуют, что подобный факт "был "широко известен и не подвергался сомнению". Возможно, русская дипломатия и широко распространяла этот миф, но насколько ему верили - это большой вопрос. Судя по донесениям послов из Крыма, где при дворе хана находились казанские эмигранты, и из Речи Посполитой (вспомним заявление польского дипломата "ваша черемиса вам же враги"), этим заявлениям верили так же мало, как современным уве-оениям российских дипломатов в "мирной, безопасной и спокойной" жизни в Чечне. Разумеется, чтобы подробно ответить на этот довод и описать становление фискальной системы в Поволжье, потребовался бы значительный по объему трактат. Здесь достаточно привести некоторые факты. Еще до Казанского взятия татарская аристократия готова была согласиться на вассалитет при условии договора "по старине", как было при прежних ханах. После присоединения Горной стороны к России в 1551 г. население ее начало выплачивать на этих условиях ясак. Подобное положение было прервано продолжением "Казанской войны". Только после поражения в освободительной войне в 1557 г., по словам царского вельможи С.С. Ярско-го, "черные люди все с одного в холопстве и в дани учинилися",67 а чуть позднее казанский воевода князь П.И. Шуйский "на царя и государя и архиепископу и Казанскому наместнику и архимандриту и детям боярским царевы (т.е. бывшие ханские- И.И.) села и всех князей казанских разделил, и пахать учали на государя и на всех Русские люди и на новокрещены и на Чувашу".68 Представляется, что это важное указание и на "холопство" "лично свободных" татарземледельцев и на то, что они несли все налоговые и тягловые повинности в пользу государства. Лояльная новой власти, служилая татарская знать в значительной мере сохраняла сословные привилегии и земли, которыми владела "по старине без дач", т.е. 33 службу. Все остальное население являлось ясачным и выплачивало его регулярно. Само существование подробных (до нас дошла, Несомненно, только малая часть) писцовых книг, первые из которых (из сохранившихся до нашего времени) относятся к 1565-1568 гг. и свидетельствуют о распространенности и месте ясака в социально-экономической политике царского правительства. Нет сомнения в том, что писцовые книги создавались для упорядочения налогообложения, а не для предоставления льгот. Власть строго контролировала взиманиеясака и заботилась о его расширении. Вообще, "ясак" состоял из ряда отдельных налогов, изымавшихся как в натуральной, так и в денежной форме. Размер денежной части ясака не был постоянным. По некоторым данным его размер в XVI в. составлял 25 коп., к 1602 г. возрос до 50 коп., а в конце XVII в, достиг уже 1 рубля.69 К сожалению, мы не знаем насколько велики были размеры налогов в Казанском ханстве, но видимо, не выше чем в России в XVI в., и, судя по ханским ярлыкам, население Казанского ханства платило целый ряд налогов, сборов и пошлин.10 Так же было и в России, например, судя по Уставной грамоте 1574 г. в составе ясака с населения собирался "медвяный" и "куниновый" оброк вместе "с пошлинами по старине", причем отмечается, что власти имели право заменять натуральную часть сборов денежной: 2 коли мед не надобно, и за мед денгами платить".71 Комментируя размер этих повинностей, один российский историк писал: "В одной весьма содержательной жалованной грамоте от 1574 г. имеется требование платить налоги "по старине". Однако следует принять во внимание, что фискальная система в российском государстве была поставлена значительно луч ше, чем в Казанском ханстве. Оно располагало центральным ведомством с многочисленным штатом чиновников, занимающимся сбором налогов, и могло проводить регулярные описи хозяйства населения с использованием татарских налоговых книг Поэтому даже без увеличения норм ясака, только за счет более совершенной фискальной системы, должно было произойти увеличение объема собираемых налогов. В то же время объемы возложенных на местное население повинностей существенно возросли. Особенно это сказывалось на Горной стороне".72 К этому выводу прибавить практически нечего. Налоги в пользу государства существовали и регулярно собирались. О рутинности, укорененности этой практики могут, в частности, свидетельствовав "царские" наказы казанским воеводам. В одном из них (первом из сохранившихся) подчеркивается: "А что будет в казне налицо денег и что в доимке государевых денежных доходов и хлебных всяких запасов и рыбных по росписи имянно будет, и воеводе и диском о том отписати к государю.... А те доимочные денежные доходы и хлебные, и рыбные запасы велеть збирати в государеву казну".73 Конечно, эта система была гибкой, но учитывала отнюдь не "экономические возможности податного населения", а исключительно государственные интересы и целесообразность. Что касается льгот, то они носили временный, ограниченный во времени и пространстве и, несомненно, вынужденный характер. Вполне допускаю, что в период Казанской войны 1552-1557 гг. и восстаний второй половины XVI в. с каких-то территорий ясак просто физически не мог быть собран, а после подавления в виде особой "милости" эту недоимку восставшим простили. Возможно, кстати, что слова инструктажа русскому послу в Польшу о том, что "ясачные люди были на льготе, что были воеваны, а ныне льготы отсидели" как раз иносказательно уведомляет заклятых польских друзей, что восстание подавлено. Можно согласиться и с тем, что, например, в некоторые отдаленные лесные районы Поволжья (в первую очередь Марийского края) и Приуралья царская администрация, связанная по рукам и ногам восстаниями в самом центре Казанского края, не могла добраться и там введение упорядоченной административной власти и регулярного налогообложения несколько задержалось по времени. Но можно ли эту Уникальную ситуацию экстраполировать на весь Казанский край? Думается, что это слишком сильное допущение и крайне Малообоснованное предположение. Во всяком случае, на той источниковой базе, которую представил А.Г. Бахтин. Можно провести нехитрые арифметические подсчеты, отталкиваясь от примерной численности населения, и предположить,что Доход государства только от сбора ясака достигал десятков тысяч рублей. Сумма довольно внушительная по масштабам цен того времени, которая не учитывает ни возросшую численность населения (военная мощь) и ресурсы (хлеб, рыбные богатства и полезные ископаемые). Можно ли в свете этих данных говорить, что завоевание было экономически невыгодным? Поверить, что царское правительство не стремилось получать максимальные доходы, не позволяют факты. Царское правительство еще могло говорить о том, чтобы "... брать ясак смотря по людям и по промыслам, сколько мочно", но от администрации на местах требовали нечто другого - полного сбора налогов и пошлин "по росписи", т.е. по писцовым книгам и если в достижении этой главной цели всякого чиновника выполнения службы и были самовольства и самоуправства, то только не в сторону уменьшения доходов казны. Совершенно справедливо отечественный историк, хорошо разбирающийся в этой проблеме, пишет, что "тем не менее, на местах гибкая и прагматичная правительственная политика извращалась чиновниками, среди которых было немало ставящих личное обогащение выше государственных интересов. Пользуясь случаем, они старались обобрать местных крестьян. Злоупотребления властью, вымогательства и взяточничество расцвели в Поволжье до невиданных размеров".74 Однако, если оставить веру в "доброго царя" и "плохих местных властях" проправительственной публицистике, то перед нами развернется неприглядная картина жажды обогащения и многократно увеличившегося бремени налогов. Перешедший на русскую службу и попавший в состав опричнины немец Г. Штаден, который был довольно хорошо осведомлен о нравах правительственных приказов, среди других вопиющих фактах казнокрадства и мздоимства указывает: "В Казанском и Астраханском приказах или царствах ... они изрядно набили себе мошну... и в окрестных улусах луговой и нагорной черемисы".75 Что же в таком разе историки должны анализировать в качестве исторического факта - благие пожелания правительства, даваемые не без известной доли популизма, действительную картину положения нерусского крестьянства? Рассуждая о "гибкости и прагматичности российского правительства", как бы не забыть и еще об одной стороне положения нерусских народов, о которой А.Г. Бахтин мягко пишет, что "широко практиковалось трехлетнее освобождение от налогов за принятие православия".76 Что же, это действительно прекрасный образчик "гибкости и прагматичности" правительственной политики в отношении "инородцев". Стоит только задуматься над тем, насколько надо было поработить, затравить и обездолить человека, чтобы он ради подобных льгот согласился предать родовую память, отказаться от веры и культуры предков, стать изгоем в своей общине. Однако даже эти меры не продвигали христианизацию населения Казанского края и, особенно, татар. Красноречивые факты об этой политике и сопротивлении последовательной и жестокой христианизации и русификации бесхитростно изложены, например, в "грамоте" царя Федора от 18 июля 1593 г. Обращаясь к воеводе и администрации Казанского края, писал: "... новокрещены ученья не принимают и от татарских обычаев не отставают, а живут в великом безстрашье, и конечно от крестьянской веры отстали, о том добре скорбят, что от своей веры отстали...". В таких условиях на смену кроткому слову увещевания приходили другие аргументы, ибо сказано "не мир, а меч несу я вам". Так, людей, обманом или принуждением записанных в православие, которые откажутся считаться таковыми и исполнять чуждые им обряды, следовало примерно и жестко: "... вы б тех велели смиряти, в тюрьму сажати и быти и в желези и в чепи сажати и на инех и заповеди имати". В той же грамоте царь Федор пишет, "что татаровя многия мечети в слободе (Старотатарской слободе г. Казани - И.И.) учали ставити, а от казанского взятья и по ся места мечети татарския в Казани не ставливали и Указы отца нашего блаженныя памяти царя великого Ивана Васильевича всеа Руси и наши о том в Казани есть, что мечетем барским в Казани бысть никак не велено ... и вы 6 мечети татаския все велели посметати и вперед татарам мечети однолично ставити не велели, конечно б есте мечете татарския извели";77 Такова истинная, хотя и достаточно обыденная практика русского колониализма в Поволжье в действии. Приведенные факты доказывают только одно - важнейщей причиной и целью завоевания было получение дополнительных подданных, новых налоговых поступлений. Характерно, автор по привычной для него методике подменяет опровержение этого факта другим, а именно, невозможность для правительства peaлизовать в полнрй мере планы на получение баснословной и легкой добычи, крушение надежд на кротость и смирение новых подданных, а также на гарантированный доход и новые земли для служилого сословия. Но благие пожелания рухнули, к сожа лению, только после Казанского взятия. Нет никаких данных,царь Иван и его "Избранная Рада" могли предположить что-ни будь подобное заранее. Наоборот, их манили богатства Казанско го ханства. Действительно, это был благодатный давно освоенный край с развитой агрикультурой, достаточно сказать, что эти земли уже с XI в. являлись житницей всего Поволжья, не исключая и земли Суздальского Ополья. Казань, как ранее Болгар, был центром международной и поволжской торговли, крупными ресленными центрами, в зависимости от них находились многочисленные народы Поволжья и Приуралья. Как русские летописцы XII в., так и позднее, вплоть до XVI в. русские писатели с завистью описывали богатства соседей, о чем собственно и говорит И. Пересветов: "а слыхивал я про эту землицу, про царсти Казанское, от многих воинов, которые в этом Казанском царств бывали". Все эти богатства не могли не привлекать, и влекли русских князей еще с середины XII в., когда владимиро-суздальские войска совершили несколько опустошительных рейдов на города Булгарии, но сколько-нибудь значительно продвинуться не смогли,остановленные войсками булгар. Русские цари прекрасно знали, какой обильный и плодородный край они хотят завоевать и какие экономические и другие выгоды это им сулит. Другое днло, что ни царь, ни его советники, ни Боярская Дума не полагали, что после вполне удачного Казанского взятия 1552 г. начнется всеобщая освободительная война 1552-1557 гг., а крупные восстания будут вспыхивать вплоть до начала XVII в. Они и не предполагали, что вместо получения ясака и земельных раздач, принуждены будут "в условиях тяжелейшей Ливонской войны ... держать в неспокойном Поволжье многочисленные гарнизоны, строить крепости и засечные черты и регулярно одаривать местную знать".78 Однако с этими трудностями колониального освоения завоеванной территории русское правительство столкнулось, повторюсь, не до, а после завоевания. Но трудности подобного рода еще не останавливали ни одного колонизатора и цивилизатора, ни в Европе, ни в Азии, ни в Америке. Как бы то ни было, но А.Г. Бахтину еще предстоит доказать, что богатства России не "приросли" Казанским краем, а только уменьшились. И что царское правительство в полной мере осознавая трудности, убыточность и несопоставимую с доходами величину людских и экономических затрат, тем не менее пошло на это завоевание Поволжья. Еще раз повторим, что пока доказательств ни того, ни другого представлено не было. Но, если, по мнению автора, разгадка причин лежит не в социально-экономических причинах, то где? Автор отвечает, что она "лежит в области политики". Завоевание Казанского ханства было политической необходимостью и являлось со стороны России оборонительной войной. Сторонникам этой современной, но не новой точки зрения представляется, что основная причина завоевания Казани лежит в плоскости политической целесообразности. Вот как объясняет логику событий А.Г. Бахтин: "В начале XVI в. Россия превратилась в единое сильное государство. Граничившие с ним татарские ханства и орды, хотя и являлись беспокойными соседями, все-таки по отдельности опасности для России не представляли. Однако русским было ещe памятно ордынское иго, имелся даже своеобразный ордынский синдром, влиявший на политику страны и массовое сознание. В России серьезно опасались возрождения Золотой Орды, это была вполне очевидная угроза. Воссоздание некогда могучего государства на прежней основе произойти не могло, слишком сильны были противоречия между государствами - наследниками Золотой Орды. В то же время в регионе заметно возросло влияние России, противостоять которому в полной мере татарские ханства уже не могли. Оставалось или признать русский протекторат, или добиваться покровительства сильнейшего европейского мусульманского государства Турции и ее вассала Крымского ханства. Часть татарской знати выступала за союз с Россией, основная масса колебалась, многочисленная группа феодалов, связанная с работорговлей, настойчиво пыталась заручиться покровительством Османской империи и Крымского ханства".79 Эта большая цитата нужна для того, чтобы разобраться в логике автора. Ключевые понятия здесь "заметно возросшее влияние России", "противостоять которому в полной мере татарские ханства уже не могли" и "оставалось сделать выбор". Далее автор многословно с целым рядом косвенных и отрывочных фактов пытается доказать, что власти татарских государств "сделали выбор" в пользу Турции, поэтому России и пришлось, говоря современным политическим языком, "превентивными мерами ликвидировать угрозу международного терроризма и агрессии". Казалось бы все очень стройно и логично. Однако, если еще раз внимательно прочитать цитату из статьи А.Г. Бахтина, то мы получаем несколько другую логику. Сначала усиливается Россия, превратившись в сильное единое государство, которое начинает оказывать все возрастающее давление на соседей, в том числе и татарские государства, которые, как справедливо отметил автор, "по отдельности опасности для России не представляли", а уже после этого начинается консолидация татарских государств и. поиски союзников для борьбы с завоевателем. Такая последовательность, хотя и следует из логики построений автора но, конечно, не являлась целью его построений. Он основное внимание сосредотачивает на обзоре разновременных сведений источников на предмет конструирования "антирусского" крымско-казанского союза, к которому под эгидой Турции якобы готовы были Присоединиться Астрахань, Ногайская Орда и Речь Посполитая. Но есть ли основания для подобных геополитических конструкций? Факты показываю, что нет. Разумеется, дипломатические контакты между этими странами были, как и установление кратковременных союзов, однако на счастье русской государственности, сколь много не связывало эти государства (как правило, борьба с Россией), но не меньше, если не больше их разъединяло. Несмотря на все попытки российской и советской историографии "открыть" подобный союз и придать определенную антирусскую направленность политике Османской Турции в конце XV -XVII вв., она не получилась сколько-нибудь достоверной и объективной.80 Непредвзятое изучение позволяет отвергнуть тезис о "турецкой угрозе", который в свое время и был изобретен для оправдания завоевания Казани и других татарских государств. Один из авторитетных современных исследователей этой проблемы, подводя итог историографического изучения проблемы, писал: "Восточноевропейские тюркские государства, образовавшиеся в результате распада Золотой Орды, к началу XVI в. вынуждены были считаться с возросшим стремлением великих князей московских к политическому влиянию в регионе - с одной стороны, а с другой - перспективой развития связей с Турцией (прежде всего при посредстве Крыма) и оказались, таким образом, в ситуации выбора политической иентации: прорусской или прокрымской. Однако этот конфликт практически не оказал негативного воздействия на развитие русско-османских отношений, которые вплоть до 60х гг. XVI в. продают носить мирный характер".82 Нельзя удержаться также, чтобы не указать на еще одно вопиющее противоречие автора. Он отмечает, что на востоке России противостояли "слабые государственные системы, раздираемые внутренними противоречиями, И Не сумевшие... объединиться в сильную антироссийскую коалицию", а "разрозненные вторжения Россия могла отражать".81 Но, если это верно (а так оно и есть), то все рассуждения автора о мифическом союзе татарских ханств под эгидой Турции не более чем жалкая дымовая завеса для прикрытия вполне реального российского экспансионизма. То, что подобный союз мог бы быть когда-то создан в ответ на русское наступление, как это произошло, например, на Кавказе, когда разрозненные владения и общины горцев сплотились под властью Шамиля для противостояния русской агрессии, не доказывает его завоевательной "антирусской" направленности и не может служить оправданием "превентивной" захватнической войны. Итак, взаимоотношения между Россией и татарскими ханствами развивались, как и между другими средневековыми государствами с войнами, набегами и союзами, однако факты не дают оснований для того, чтобы считать русское государство "мирным", а татарские- "агрессивными" или "паразитическими", русские завоевания - "вынужденной мерой", а татарские "разорительными набегами". Находясь под спудом подобных идеологем, историк, разумеется, не в состоянии дать объективную характеристику событиям прошлого. Для объективного и беспристрастного взгляда на историю международных взаимоотношений в XVI в, необходимо отказаться от имперских мифологем и "московцентричного" взгляда на историю, который возникает при опоре на русские источники и отечественную историографию и, расширив круг источников за счет документов, характеризующих взай моотношения между татарскими государствами и их соседями выявить реальные тенденции их развития и основные межгосу дарственные противоречия. В этой связи необходимо коснуться тезиса, который на разные лады перепевает отечественная историография и который нашел достойное место в построениях А.Г. Бахтина. Речь идет о постоянной агрессивности Казанского ханства в отношении России. Вот, например, характерное доказательство "вины" казанского ханства: "После 1530 г. 15 лет не было ответных походов на Казань. Чувствуя свою безнаказанность, возглавляемые крымцами казанские отряды почти беспрепятственно разоряли русские деревни, села и города, достигали даже таких отдаленных мест как Пермь, Устюг, Галич, Вологда, проникали на окраины Московской области. Основной целью этих вторжений был грабеж и захват пленных для продажи на восточных невольничьих рынках".84 Ключевыми фразами здесь, несомненно, являются "не было ответных походов" и "чувствуя свою безнаказанность казанские отряды почти беспрепятственно разоряли русские деревни, села". В них основа стиля подобных политизированных писаний на историю взаимоотношений Казани и Москвы. Москва, разумеется, ведет только "оборонительные" (в крайнем случае "вынужденные") войны, а казанцы безжалостно разоряют мирные города и села, да еще "беспрепятственно. Московское царское правительство-верх миролюбия и лояльности к "диким кочевникам", даже отказывается вести "ответные походы", дабы своим христианским смирением вразумить агрессивных соседей. Но когда и это не помогает, то российским властям пришлось, несмотря на огромные издержки и без надежд на какую-либо корысть, призвать казанцев к порядку и начать процесс приобщения их к "цивилизации". Так или почти так выстраивается логика причин завоевания во всех работах подобного сорта. Факты, которые, как известно вещь не только упрямая, но и, к сожалению, для авторов подобных сочинений, нередко доказательная. Коснемся приведенного А.Г. Бахтиным примера подобнее. Действительно, с 1530 г. в течение 15 лет между Казанью и Москвой была только одна война 1536-1537 гг., которая разразилась в ответ на то, что новый казанский хан Сафа-Гирей, свергший русского ставленника Джан-Али, отказался от русского протектората, а русское правительство отказалось признать его ханом. Но оказалось, что оно не рассчитало своих сил и в ходе молние-войны было разбито и вынуждено признать воцарение нового казанского хана. Кроме того, это была последняя война, когда казанцы вели широкие наступательные действия. Следующие 15 лет они только оборонялись от неоднократных "ответных" вторжений русских войск. Вообще, постоянная агрессивность Казани в отношении России - это великодержавный миф русской историографии, который восходит еще к письмам митрополита Макария царю Ивану IV, призывавшего его идти на Казань:".,. противу супостатов своих безбожных казанских Татар, твоих изменников и отступников, иже всегда неповинне проливающих кровь христианскую и оскверняющих и разоряющих святые церкви" и обвинявшего казанцев в том, что они "многая кровь крестьянская во мъного деть проливалася и много бед крестияне приимали...".85 В принципе отечественные историки к этим апокалиптическим аргументами добавили очень мало разве, что развили их еще больше и разбавили цифрами. Рассмотрение же военно-политической истории показывает, что казанцы не вели в отношении Москвы войн на завоевание какой-либо территории. Как правило, они ставили перед собой достижение политических целей, в том числе и обложение данью, но при этом даже во время самых успешных войн татары не стремились разрушить русский государственный строй или, например, посадить в Москве своего ставленника. Вообще, после 1445 г. казанцы не стремились сами развязать войну и, как правило, воевали в ответ на посягательства Москвы. Простое сравнение цифр, проведенное еще М.Г. Худяковым, показывает, что из 12 войн в 7 случаях инициатива исходила из Московского Кремля, а если исключить из перечня войну 1445 г., которую вел Улуг-Мухаммед на правах еще ордынского хана, то казанцы только 4 раза начинали войны с Русью.86 Неправда ли интересная и, главное, неопровержимая статистика? На это А.Г. Бахтин и другие сторонники "проимперского подхода к истории отвечают весьма оригинально: "Попытки некоторых ученых поставить знак равенства между русскими и татарскими походами не могут быть признаны состоятельными. Последнее время с целью обоснования тезиса об агрессивности России получил распространение вульгарный математический прием. Предлагается произвести простой подсчет русских и казанских походов без рассмотрения их характера и целей". При этом по мысли автора: "Цели походов татар и русских различались. Если татары отправлялись в набеги исключительно ради грабежа, то русские предпринимали свои походы с целью достижения каких-либо политических результатов, а грабежом занимались лишь попутно".87 Подобный подход к теории военного грабежа может вызвать смех, если бы не было так грустно за историков, насилующих факты и выискивающих любые лазейки для оправдания завоевательной политики царизма. Благо бы они просто отметили, что войны между Казанью и Москвой за редким исключением были грабительскими с обеих сторон. Но нет! Вульгарная арифметика фактов должна замолчать, когда в ход пущена алгебра политической целесообразности и имперского патриотизма. Аргумент с "опровержением" арифметики, конечна, большая находка автора. Несомненно, он может произвести впечатление на публику, но в научном отношении он абсолютно несостоятелен. Войны в средневековье вообще сопровождались грабежами, как с целью нанести урон экономике и людским ресурсам противника, так и по той простой причине, что в войсках была плохо поставлена система Централизованного снабжения войск, которые просто реквизировали все необходимое на территории врага. В этом смысле надо еще доказать, что татары разоряли Русь ради любви к грабежу, а русские исключительно по необходимости и с уважением к простым поселянам. Что же касается целей, то хотелось узнать ответ на один вопрос: какая война казанцев с русскими не преследовала политических целей, и какая война Москвы против Казани не предпринималась "исключительно ради грабежа"? Думается, что ответ слишком очевиден, чтобы дожидаться на него прямого ответа. Факты, которые пока известны, неумолимо свидетельствуют, что все войны, которые вели казанские ханы, имели вполне четкие политические причины, а походы на Русь адекватным средством их достижения. Походы же московских войск на Казань всегда сопровождались грабежом большей или меньшей территории: "почаша сечи и грабити, и в полон имати", "людей изсекоша, а иных в плен поведоша, а иных сожгоша" или "что было живота их, то все взяша, и повоеваща всю землю ту" - таковы обычные скупые комментарии летописца о "попутных" действиях русских войск. Говоря конкретно о завоевании Казани, А.Г. Бахтин пишет, что "борьба с татарскими ханствами отвечала интересам русского народа, стремившегося навсегда покончить с многовековыми грабительскими вторжениями иноплеменников" и настаивает на некоей диалектике при учете конкретно-исторической обстановки, то есть, по его словам, "какой фактор в ней превалировал - оборонительный или экспансионистский". Спросим автора, какой же фактор превалировал во внешней политике Русского государства в XVI в.? И получим весьма оригинальный ответ, что на западе "русское правительство стремилось воссоединить западнорусские земли и проводило экспансию в Прибалтике", но "в то же время на юге и востоке Россия вела оборонительные войны". К сожалению, автор, видимо, плохо ориентируется в "восточной политике" России, иначе бы он не стал так опрометчиво называть все войны, которые вело русское правительство на востоке "оборонительными". Лучше бы он ограничился только Казанским ханством, тогда этот пассаж имел хотя бы какое-то правдоподобие. Например, вот как исторические данные характеризуют направленность "оборонительной политики" России в XVI в. Одно из них - завоевание Астраханского ханства. В отличие от казанцев, астраханцы никогда не участвовали в набегах и войнах с Россией. Агрессивным Астраханское ханство тоже нельзя назвать, поскольку оно было очень слабым и полностью политически зависело от Ногайской Орды. Почему его требовалось, ради обороны русских пределов завоевать, непонятно? Или другой эпизод "оборонительной" политики: в 1483 г. войска Ф. Курбского и И. Салтыкова Травина вторгаются в Западную Сибирь, пройдя огнем и мечом по землям Сибирского ханства, а в 1499 г. подобный "превентивный" оборонительный поход совершил уже С. Курбский. Сибирское ханство, располагаясь за Уралом, и в тот момент, да и позднее не угрожало России. Замирить его русским воеводам не удалось и, воспользовавшись бедственным положением русского государства, "Кучум порвал вассальные отношения с Россией и нанес удар русским, когда они этого не ждали ... Сибирский хан решил покончить с русским влиянием повсюду- от южной Сибири до Нижней Оби".89 Справедливости ради скажем, что войну против русских владений в Приуралье хан Кучум начал только после того, как русские войска неоднократно вторгались в Западную Сибирь и начали угрожать самому существованию ханства. В этих условиях ничего не оставалось, как начать наступление на Сибирь. Удивительно, но грозное царство, которое якобы порывалось "покончить с русским влиянием", развалилось под ударами банды конкистадоров во главе с атаманом Ермаком и к концу XVI в. вся Западная Сибирь была завоевана русскими войсками. Разумеется, по логике историков с имперским сознанием, "присоединение" Сибири также не преследовало никаких экономических целей, было убыточно для российской казны и направлено исключительно на достижение безопасности новых границ России в Приуралье и Поволжье. Еще один эпизод связан с южным направлением. В конце XVI в. после того, Как Россия освоилась в Нижнем Поволжье, она начала активно Проводить "оборонительные" мероприятия против соседних государств, видимо, считая, что они также могут в будущем присоединиться к какому-нибудь антирусскому союзу. В 1594 г. войска воеводы Хворостинина внезапным набегом захватили аул Тарки- столицу Тарковского шамхальства и попытались удержать ее, но были разбиты и, потеряв две трети войска, отступили в Астрахань. Теперь, когда немирный характер этого государства проявился в полной мере, русское правительство решило все-таки его окончательно "замирить", чтобы избежать в будущем набегов с его стороны. Новый поход 1604 г., однако, окончился еще более трагично. Войска воевод Бутурлина и Плещеева взяли штурмом Тарки и объявили Северный Дагестан русским владением. Однако злокозненные горцы не поняли выгод жизни в условиях "гибкой и прагматичной фискальной политики" и, осадив свою столицу, заставили воевод капитулировать на условии пропуска в Россию, но уничтожили вышедших из крепости стрельцов и их воевод. Это только два крупных эпизода из многогранной и разносторонней деятельности российского правительства по проведению оборонительных мероприятий из многих других. Однако, поскольку в качестве основы своего метода анализа автор предлагает "учитывать все факторы", то последуем его совету и рассмотрим всю цепочку "оборонительных" войн Руси в Поволжье. Впервые русские князья появляются в Поволжье в 985 г., когда киевский князь Владимир совершил поход на булгар. С этого времени начинается история русско-булгарских взаимоотношений. Красноречивы цифры, характеризующие их - на 4 булгарских на Русь приходится 7 походов русских на булгар, причем 6 из них на вторую половину XII - начало XIII вв., когда агрессивность и завоевательные устремления владимиро-суздальских князей в Поволжье резко возросли. В 30-40-е гг. и Русские княжества и Булгария вошли в состав Улуса Джучи, прервав ИХ противостояние, но в конце XIV - начале XV в. в период ослабления и распада империи Джучидов оно возобновилось. За период 1376 по 1431 гг., было, по крайней мере, 5 крупных походов московских князей, особенно 1431 г., когда был взят и разорен Болгар, и это не считая набегов ушкуйников (они только Среднее Поволжье в 1360-1409 гг. разоряли более 7 раз, не считая неудачных походов и разорения нижневолжских городов). Статистика московско-казанских войн также выразительна. Итак, возникает вопрос, кто же в Среднем Поволжье вел оборонительные войны, а кто в течение трехсот лет осуществлял последовательную экспансию, шаг за шагом завоевывая новые территории? Конечно, и от этих фактов можно отмахнуться, назвав их "вульгарной арифметикой", но что тогда останется от науки? Все же мы должны при всех обстоятельствах оставаться профессиональными историками, а не пропагандистами-агитаторами империи. Надо признать за автором известную научную смелость и даже, не побоюсь этого слова, гражданское мужество. Ведь он, скрепя сердце, признал, что русские завоевания на западе носили в некотором роде экспансионистский характер. Это уже, можно сказать, значительный шаг вперед автора в процессе его личного осмысления внешней политики Московского царства в XVI в. Он достоин упоминания хотя бы потому, что совсем недавно Ливонская война объявлялась "справедливой войной за овладение выходом к Балтийскому морю", которым владели "псы-рыцари", служившие тормозом на пути прогрессивного развития Российского государства и "воссоединения" его с народами Прибалтики. Правда автор, к сожалению, не развил свою мысль об экспансионизме, а тут же, словно опомнившись, сделал оговорку, что на западе московские князья вели также войны за "воссоединение западнорусских земель". Что это такое и каковы границы этих земель- так и осталось невыясненным, поскольку Россия воссоединила их с лишком, прихватив еще и Литву с Польшей в придачу. Но неужели это самое "воссоединение" автор считает справедливой, оправданной или оборонительной войной? Стоит только узнать у него, кто это даровал Москве право на "воссоединение" земель Смоленского и Полоцкого княжеств или Новгородской земли? Или наша российская наука, побродив по историософским весям, вернулась на круги своя к старой доброй мессиансской идее "Москвы-Третьего Рима" и центра всего православного славянства? Думаю, что это только идеологическая упаковка обычного завоевания, совершенного по праву сильного, и ни гранд объективной науки. Для прояснения позиций автора в "диалектике" "воссоединительно-завоевательных войн" спросим его, считает ли он, что завоевания Карла Великого были борьбой за восса единение западноримских земель, чем была Столетняя война. борьбой провансальцев за национальную независимость или войной французов против иноземных завоевателей, не являлись ли походы литовско-русского князя Ольгерда против Москвы стремлением воссоединить восточнославянские земли? Если же автор считает, что подобные вопросы - лишь пустая насмешка и политизация прошлого, то пусть разъяснит суть своей "диалектической методики", которая, подобно золотому ключику, позволяет ему, учитывая "конкретно-историческую обстановку", определять, какой фактор в политике государства превалировал "оборонительный или экспансионистский". Имея в ввиду, что у советских обществоведов любая несуразица для пущей "философичности" объявляется диалектикой, отметим, что суть подобных упражнений не имеет ничего общего ни с диалектикой, ни с наукой. А.Г. Бахтин, на самом деле, делает простую вещь - он расчленяет единую экспансионистскую политику Русского государства на протяжении всего XVI в. на ряд отдельных сегментов и, рассматривая их, как это делается в школьных учеб никах по истории, изолированно друг от друга, восторженно заявляет, что на одну часть экспансионизма в ней приходится три части оборонительности. Еще больше путаницы в общую картину событий вносит оценка автором характера участия в казанско русских войнах черемис, с чьей стороны "борьба с русскими была не простым грабежом, но защитой своих земель и независимости".90 Значит, какая-то часть населения Казанского ханства все-таки боролась за независимость, а грабежом занималась то же "лишь попутно". Попробуем поставить на место предков мари, чувашй удмуртов татар (а чем собственно борьба татарского народа с русскими отличалась от борьбы, скажем, мари?) и мы получим результат весьма близкий к истине, но весьма и весьма далекий от того, что тщится доказать автор, оправдывая колонизаторскую сущность русского завоевания Поволжья. Итак, можно констатировать, что предложенная автором метода есть не только настоящая, дистиллированная метафизика, но хуже того - она плоть от плоти историческое мифотворчество или, проще говоря, политическое манипулирование историческим сознанием. Если же отвлечься от подобных идеографических экзерсисов на почве истории, то без труда станет ясно, что на самом деле мы имеем дело с цельной и весьма прагматичной политикой по строительству империи, которая, расширяясь во все пределы, захватывала все, что могла завоевать и удержать. И этому, несомненно, и в том А.Г. Бахтин прав, изрядно способствовали "формирующаяся имперская идеология" и молодой царь и его окружение, которому было присуще новое политическое самосознание с более широким кругозором".91 Здесь уместно сказать несколько слов по поводу "диалектичности" понятия "обороны границ". Они имперской пропагандой именуемые то "Святой Руси", то "священными рубежами нашей Родины", постоянно расширялись и, соответственно, увеличивали размер тех геополитических пределов, которые приходилось оборонять от злокозненных соседей. Например, присоединение Поволжья и Приуралья вызвало противостояние с Сибирским ханством. Но оборона на этом не остановилась. Успешно оборонившись от набегов Казахского и Джунгарского ханств, Цинского Китая, Россия, "обороняясь", достигла берегов Тихого океана, Аляски и даже Гавайских островов (которые, как известно, приняли русский протекторат), где столкнулась с экспансией Японией и США. На юге же присоединение Астраханского ханства вызвало многовековые войны в Закавказье с Ираном и Турцией, вызванные необходимостью защиты "христианских братьев" -грузин и армян, а также против горцев Кавказа, которые разоряли Исконные русские земли по берегам Терека и Кубани, не желая смириться с тем, что русские строили там, на их землях, крепости и поселения. Не говоря уже о том, что на западе "воссоединение западнорусских земель" постепенно привело к завоеванию Прибалтики, Польши и Финляндии. Такова диалектика, так сказать, "оборонительного завоевания" или круговорот имперских войн, в которые была ввергнута Россия. Комментируя завоевание Казанского и Астраханского ханств в свете конструируемой им "оборонительной" политики, А.Г. Бахтин пишет, что "военный потенциал России с середины XVI в. был настолько значительным, что это позволило перейти от затяжной оборонительной войны к кардинальному решению вопроса", то есть к их завоеванию. В этой идеологеме, конечно, нет ничего нового, вот только на какую длительную "оборонительную войну" с Астраханским ханством намекает автор? Ведь прекрасно известно, что именно Астрахань постоянно уклонялась от конфронтации с Россией. Или для него, как и для многих других отечественных историков (таких как В.В. Каргалов, Р.Г. Скрынников, Ю.Г. Алексеев и др.), все татарские государства суть вражеские "кочевые орды" без различия на государства, правящие кланы и исключительно собственные государственные и геополитические интересы. Другая его мысль, "диалектично" называющая завоевание "оборонительной мерой", заслуживает особого внимания. Под подобным универсальным аргументом, очевидно, подписались бы все завоеватели и колонизаторы от египетских фараонов до Сталина и Гитлера. Они, кстати, так и поступали. Например, английские сервильные историки, "певцы Британской империи" долгие десятилетия объясняли, что неоднократные вторжения и завоевания Шотландии имели целью лишь обуздать диких хайлендеров, которые беспокоили северные пределы Англии, а ирландские пираты грабили британские берега. Не будем вспоминать, говорили они, что шотландцы вторгались в английские владения в ответ на английские походы и что Уоллес или Брюс не осаждали Лондона, зато англичане неоднократно сжигали Эдинбург и другие города, это все вульгарная арифметика. Все дело в том, что англичане преследовали свои политические цели, а шотландцы стремились только пограбить английское пограничье. То же самое можно сказать и об Ирландии. Эти рыхлые и патриархальные государственные образования долгие века беспокоили английские власти, поскольку, кроме набегов на английские владения в Ирландии и английское пограничье Карлайля и Ньюкастла, их короли были готовы пойти на союз с любым врагом англичан. Например, вовремя изнурительной Столетней войны, когда английскому народу пришлось вести войну на нескольких фронтах, отбивая атаки на свои родные земли. Тогда-то и наметился большой антианглийский союз Шотландии, Ирландии и Уэльса, за спиной которого стояла могущественная Франция и папский престол. Попытки установить протекторат или унию не дали результата. В результате английский король был вынужден перейти от оборонительных действий к кардинальному решению этой проблемы. При этом он понимал, что малоплодородные земли и нищее население Ирландии и Шотландии не принесут в его казну лишнего пенни, зато потребуют многих усилий и средств по их обустройству и умиротворению. Кроме того, английские лорды и простые рыцари неохотно меняли свои провансальские и йоркширские поместья на земли Манстера, Сгерлиншира или Гэлоуэя. В конце концов, после нескольких веков войн, восстаний, побед и поражений Ирландия была завоевана и подчинена, а Шотландия связана унией и, спустя несколько десятилетий, полностью подпала под власть английской администрации. Хотя мятежи и восстания бывшей ирландской и шотландской знати вспыхивали ПРИ каждом удобном поводе, но народ их не поддерживал, и все они терпели поражения. Так сбылась вековая мечта английского ЧаРода навсегда покончить с многовековыми грабительскими вторжениями иноплеменников. Так или примерно так описывали историю Великобритании в позапрошлом веке в классичесских тРУДах историков фримановской школы, но в середине прошлого столетия ученые стали постепенно отходить от подобной версии событий. Сейчас в Великобритании, как и во всей Европе господствуют другие подходы. Россия, однако, всегда выбирает свой особый евразийский путь. И направление его все еще зависит от идеологического заказа со стороны неоимпериалистических кругов московской власти. Не обошел А.Г. Бахтин и другую тему, которая уже давно стала притчей во языцех у всех историков, пытавшихся обосновать неоходимость завоевания Казани. Пожалуй, начало ей положил в 1553 г. миторополит Макарий, призывая царя Ивана Грозного совершить поход на Казань, дабы "... тмочисленное множество христьянского плена мужеска полу и женска, юношь и девиць и младенець, от поганых рукъ с радостью возвратщахуся во свояси...".92 Во время завоевания Казани и ее окрестностей, как пишут летописи и современники событий (например А. Курбский), было освобождено немало пленных. Но только гораздо позднее в летописях к исторической публицистике появляются цифры, характеризующие количество этих пленных. Никоновская летопись и "Царственная книга" указывают, что только через Свияжск на родину проследовало 60 000, а "Казанская история" доводит их число до 100 000 человек.93 Скорее всего, русских пленников в Казанском ханстве было достаточно много. Однако автору, как человеку неплохо ориентирующемуся в источниках, должно быть ясно, что источникеведческая ценность этих цифр ничтожна. Они служили, определенно, другим целям и их цифровые значения не имели никакой другого значения, кроме синонима слова "много", смысл же их был двоякий: с одной стороны, подвести фактическую базу под представления о "тмьмочисленности" пленников, а с другой - показать, что основная часть татар Поволжья является "омусульманенными" и "отатаренными" русскими, которых следовало всевозможными средствами вернуть в лоно православной церкви, поступая с ними как с вероотступниками. Но если бы А.Г. Бахтин просто упомянул эти цифры, это можно было бы не заметить и осчитать, что он отдал дань некоей условности. Однако далее автор демонстрирует неслучайность их использования. Он подчеркивает, что среди казанской знати была "многочисленная группа феодалов, связанная с работорговлей", которая пыталась заручиться покровительством Турции и Крыма, а целью "вторжений казанских ханов в Россию был грабеж и захват пленных для продажи на Во-первых, уж если речь зашла об источниках, необходимо спросить у автора, откуда он взял сведения о некоей "многочисленной группе" казанских аристократов, "связанных с работорговлей", до сих пор исторической науке неизвестные. Очевидно, что оно, как и предположение о походах ради захвата пленных для "продажи на восточных невольничьих рынках", плод его фантазий "на татарские темы", навеянных чтением исторической беллетристики. Но не только. Будь это простая оговорка, ее можно было не заметить. Но, настойчиво повторяя эти домыслы в контексте своего исследования, не приводя даже тени доказательств, автор тем самым придает им форму общеизвестной научной аксиомы, не требующей доказательств. Строго говоря, некоторые факты продажи в рабство захваченных в Московии пленников существуют. Но, скорее всего, носили они неординарный характер, как, например, после совместного похода на Москву крымского и казанского ханов, когда захваченных многочисленных пленников казанский хан СахибГирей продал, по словам - Герберштейна, "татарам в Астрахани".95 Современным историкам достаточно хорошо известны этносоциальная структура и состав казанской знати, основы их могущества и богатства.96 Как не было в Казани "знати, связанной с работорговлей", так никогда не существовало "промосковской" или "протурецкой" Партий (или групп знати). Они являются плодом воображения М.Г.Худякова, который, в полном соответствии с вульгарным марксизмом, не только придумал "партии", но снабдил их еще экономическим базисом - первые, якобы, торговали с Россией а вторые - ориентировались на среднеазиатские рынки.97 Теперь А.Г. Бахтин модернизировал эту гипотезу. Он назвал "партии" "враждебными группировками" и переименовал их в "Московкую" и "Восточнокрымскую" и "уточнил" их экономическую природу, указав, что первые включали "торгово^ремеслен-ные слои, заинтересованные в мирных торговых отношениях с Русью" и "некоторых князей и мурз, которые имели владения на Горной стороне и поэтому были вынуждены считаться с близостью этих земель с Русью", а вторые были заинтересованы в работорговле с Востоком.98 Но эти пассажи можно было бы посчитать неудачными дилетантскими "вторжениями" в характеристику внутренней структуры Казанского ханства, но далее автор делает еще более поразительные "открытия". Он определяет, что в "восточнокрымской группировке" "первоначально преобладали нагайское и сибирское течения, а с начала XVI в. - крымское" ("восточнокрымская группировка с сибирским течением" - это, конечно, сильная этносоциальная характеристика, хотя и абсолютно надуманная). Она, по его мнению, "состояла из пришлых феодалов, а также фанатичных приверженцев ислама из местного населения" и стремилась "к сосредоточению в своих руках власти и доходов, взимание которых воспринималось местным населением как грабеж". В этом она наталкивалась на сопротивление "московской группировки", "представленной исключительно местным населением".99 К сожалению, надо повториться, что экзерсисы автора на тему внутренней структуры и государственно го строя Казанского ханства, а также о "неразвитости феодальных отношений" в ханстве и его "внутренней слабости" не имея ничего общего с действительностью. Например, что это за заинтересованные в работорговле "сибирское" или "ногайское" "течения" знати во главе Казанского ханства? Если автор намекает на кратковременное правление хана Мамука, то где указания, что он и его окружение за этот период занималось работорговлей? На какие факты автор опирается, говоря о преобладании в XV в. некоего "ногайского течения", которое, якобы, также занималось работорговлей (к примеру, какой из ханов XV в. был ставленником ногаев)? Из краткого авторского экскурса осталось неясным, кого же автор называет "местным населением"? Татар? Или только мари и чуваш? Разумеется, автор далеко не специалист в области этнологии и этнополитической истории Среднего Поволжья, но тогда не следует и делать подобных ответственных и обязывавших заявлений, тем более что современная концепция этногенеза и этнической истории достаточно подробно, а также доходчиво и доказательно изложена сложная картина взаимодействия татарских этнополитических общностей, далекая от категорий "местные" и "пришлые".100 Если автор имеет другую концепцию этнической истории татар, то ее следует излагать с фактами в руках, а не парой дилетантских фраз, сея заблуждения и необоснованные сомнения. Надеюсь также, что он не всерьез считает, что Казанью практически все время ее существования управляли "пришлые" феодалы, чья государственная деятельность (а взимание налогов и доходов и есть часть внутренней государственной политики) воспринималась "местным населением" как "грабеж" и только когда в Казани правили ставленники Московского Кремля, население воспринимали их власть, как "свою", а налогообложение не как "грабеж"? Где это автор разыскал факты, что касимовские ханы воспринимались казанцами, как "местные", а крымские, как "пришлые"? Или такой более сложный: где черпал сведения автор о том, что татары из рода Ширин из Крыма или Тюмени считались "пришлыми", а из Касимова -местными"? Откуда ему известно, что целью политической про-граммы "московской группировки" было превращение Казани в сальное от России государство, "подобно Касимовскому цар-ТВУ ? Думаю, что и без ответов на эти вопросы ясно, что для автоэкскурсы в сложную внутреннюю структуру Казанского хан-'а стали подлинной ездой в "незнаемое", а представления о •елении, этносоциальной структуре татарской знати, государ-1енном устройстве и административном управлении весьма облегченными и схематичными, восходящими к 1920-х гг. или более раннему времени. Вопреки мнению автора, доверчиво следующего за МЫсльЛ Г.И. Перетятковича, что "среди казанской аристократии находились представители самых разнообразных партий, кроме одной - которая имела бы в виду и преследовала бы интересы самого Казанского царства",101 изучение структуры управления и истории внешней политики этого государства определенно сви-детельствует, что в Казани была только одна партия "казанская". Именно интересами самого ханства и его землевладельческой знати объясняются все резкие повороты и виражи внешней политики, именно татарская знать в лице четырех карачи беков во главе с улуг Карачи беком стояла за спиной всех ханов, руководя и направляя их деятельность и сменяя их тогда, когда это было им необходимо. Та самая "чехарда" и "крутоверть" переворотов, которая по мысли некоторых историков была бессистемной игрой клик, на деле была вполне четкой и отлаженной системой, которую можно было бы назвать "аристократической республикой", если бы потребовалось громкое и выразительное наименование системы власти, сложившейся в Казанском ханстве. Именно Карачи беки, опирающиеся на свои кланы и управляемы ими даруги, составляли становой хребет государственности и военной мощи этого средневекового госу дарства. Система организации власти в Казанском ханстве* была похожа на русскую монархию, скорее она напоминала Речь Посполитую, но она никогда не была ни "рыхлой", ни "патриархальной", ни "аморфной", как пытаются это без всяких на то оснований представить некоторые историки. Повторять их без доказательные гипотезы означает законсервировать наши знания на уровне начала прошлого века, продолжая бесконечно вращаться вокруг одних и тех же доводов и домыслов, превращая, на очередном витке подобного "изучения", исторически исследование в настоящую комедию ошибок. Довершает этот "сон в летнюю ночь" пассаж о сторонниках "зосточнокрымской партии" из "наиболее фанатичных приверженцев ислама из местного населения и лиц, заинтересованных з работорговле".102 Хорошо, что все обошлось без "ваххабитов" и "политических экстремистов", поскольку противниками России могли даже в XVI в. быть только "фанатичные исламисты" и "работорговцы". К великому сожалению, современные политические реалии никак не желают отпускать автора из своих окопов идеологической войны, даже когда он обращается к событиям пятисотлетней давности. Возвращаясь с фронтов идеологического противостояния к науке, поинтересуемся у А.Г. Бахтина, из каких таких источников ему стало известно о том, что "пришлые" крымцы и их местные сторонники были "фанатичными приверженцами ислама", а их противники - "не фанатичными" мусульманами. Факты говорят скорее об обратном. И откуда известно, что "фанатичные мусульмане" поддерживали работорговлю, а не осуждали ее? Все факты, которыми располагает историческая наука, свидетельствуют о том, что основой богатств и военного могущества казанской знати была земля и доходы с нее, а также различных пожалований на сбор пошлин и налогов. Работорговля, если и была, являлась разовой, нерегулярной и сверхнормативной прибылью. Если у автора есть другие сведения о внутренней структуре Казанского ханства, то следует их обнародовать, дабы не интриговать научную общественность далее. Во-вторых, как уже было указано выше, автору иногда явно не хватает логики. Задумаемся, если казанцы действительно занимались массовым угоном людей в рабство ради их продажи на восточных рынках", то откуда же в Казанском ханстве взялись тысячи русских пленников? Видимо, казанцы их и не собирались продавать. Как и на Руси, пленных обращали в зависимых людей и сажали на государственную и частную землю для ее обработки. Об этом свидетельствуют и, в частности, данные "Писцовой межевой книги по г. Свияжску и уезду", где описаны "земли полоняничные в татарских и чувашских селах и в дерев-нях, которые полонянники живут с татары и с чувашею вместе".103 Действительно, было их немного и вряд ли они могли служить опорой новой власти, поскольку многие из них уже жили в Поволжье достаточно долго, некоторые во втором-третьем поколении и частично даже приняли ислам, как сказано в том же источнике: "... отцов своих имен, которого рода, сказали не помнят". Это, видимо, и вызывало основную злобу царских чиновников, стремящихся собрать и выслать бывших пленников (именно так, а не как пишет автор, что они де "предпочли возвратиться на родину"), а ныне крестьян в прежние места проживания к прежним хозяевам. Об этом нежелании уезжать "освобожденных" людей довольно красочно пишет А. Курбский и "Казанская история".105 Видимо, жизнь в казанской "неволе" была для них иной раз предпочтительнее, чем свобода на Руси. И этот факт, кстати, продолжают замалчивать некоторые историки, предпочитая описывать страдания русских людей в "татарской неволе" или фантазировать на темы рабства, перенося на Казань XVI в. сведения о неволе и работорговле с Крыма XVII-XVIII вв. Сколько действительно было русских пленников в Казани? Учитывая, что татар в Волго-Уральском регионе было около 180-240 тыс. человек, а все население ханства достигало 500 тыс. человек,106 то 80-100 тысяч пленных будут цифрой запредельной. Если бы количество пленных было равно количеству татар, то это непременно отметили бы все источники (и в первую очередь), но этого нигде не зафиксировано, поскольку, по данным той же "Писцовой книги по Свияжскому уезду" видно, что в массе своей "полонянники" составляли незначительный процент и жили чересполосно с татарами и всего в пяти государственных деревнях. Эти данные дополняют археологические материалы, которые дают чрезвычайно мало находок русского происхождения (прежде всего предметы христианского культа), и отсутствие выявленных христианских кладбищ для ХV-ХVI вв.107 В-третьих, уместно задать вопрос, что делали русские "воинbки" с захваченными в Казанском ханстве весьма многочисленным "полоном". Очевидно, что часть продавали на невольничьих рынках (в России, как известно, торговля людьми продолжалась вплоть до XIX в.), после чего часть из них попадала в Крым и далее - в Средиземноморье. Кстати, и А.Г. Бахтин и другие авторы, говоря о "восточных невольничьих рынках", повторяют расхожий штамп, который приклеился к историческим работам, как отражение реалий XVII - первой половины XIX в. Для ХIV-ХVI вв. основным покупателем "живого товара" в Причерноморье были христианские братья по вере - итальянцы, греки и армяне, и только к концу XV в. стали усиливаться позиции мусульманских купцов. Другая же часть пленных татар прикреплялась к земле (мужчины), либо использовалась в домашнем хозяйстве (женщины и дети). Иными словами, русские дворяне были заинтересованы в захвате пленных для их последующей продажи не меньше крымцев и казанцев. Однако обвинения в насилии и работорговле сыплются исключительно в адрес татар, причем возводятся они в масштаб апокалиптического бедствия, тогда как набеги казанцев за единичными исключениями (за столетнюю историю) не принимали масштабов, подобных ежегодным крымским рейдам. Достаточно сравнить цифры потерь: Для России потеря 10 000 человек была потерей тысячной части населения, а для Казани - одной десятой. В этой связи опять уместно задать вопрос - кто кого разорял более интенсивно? Даже если мы не будем считать количество слезинок в потоке слез и согласимся, что оба были достаточно полноводными, то и тогда должны будем заметить, что Россия все-таки завоевала Казань, так что, очевидно, что горя и страданий она принесла завоеванной стране Гораздо больше. Кроме того, наряду с оценочными есть и более точные цифры крымской работорговли, и она далека от тех астрономических цифр, которые обычно приводят некоторые историки. Так, известно, что через порт Амасра (Южное Причерноморье), который был одним из центров перепродажи рабов в Средиземноморье, из Кафы вывозилось в 1506-1507 гг. среднем по 113 рабов в месяц. "Такое количество отнюдь не бьц рекордным, - пишет исследователь причерноморской итальян кой торговли С.П. Карпов и отмечает, - так как лишь один к рабль брал на борт до 400-500 рабов. Для сравнения укажем, чт в лучшие годы каффинской работорговли с Южным Чернов рьем, в 1410/11 г., например, за месяц вывозилось в среднем та; же до 113 рабов (но учитывая все порты), а обычная цифра по массариям Каффы, была намного скромнее - 47-67 рабов в месяц".108 Разумеется, эти цифры в целом минимальны, хотя и и казательны. К тому же следует добавить, что "масштабы кафинской торговли через Южное Причерноморье, значительные в XIV начале XV в., сокращаются в середине XV столетия",11 что, возможно, говорит не только об общем сокращении paботорговли, но и об изменении маршрутов работорговцев. Вполшнедопустимо, что в XVI в. приток рабов даже в целом увеличили но без расширения источниковедческой базы, оперируя лишь понятиями "многотысячные русские пленники на восточны) невольничьих рынках", доказать это невозможно, тогда как данныео каффинской торговле в период расцвета дают хотя бы какую-то отправную точку в этих рассуждениях. Не принимав поэтому саму концепцию о Казани, как центра работорговли укажем, что и по формально-источниковедческим основаниям у непредвзятого историка не может не возникнуть сомнений в созданной на внеисточниковедческой основе историками прошлого апокалиптических картин работорговли в Поволжье и до и после середины XV в. На самом деле для того, чтобы выдвинуть и обосновать данную концепцию, не нужно было выстраивать длинные и не во всем доказательные предположения об экономической непривлекательности завоевания Поволжья. Допустим, это и было на самом деле, Россия стремилась завоевать Казань, чтобы получить дополнительные земли, подданных и торговые преимущества. Это, в принципе, не отвергает политической целесообразности завоевания. Аргументация осталась бы прежней или была бы более прямолинейней и, в определенной степени, логичней, хотя тогда эта "новая" концепция стала бы очень сильно походить на пресловутую теорию "меньшего зла", вкупе с "героической борьбой русского народа против осколков золотой Орды". Думаю, что в дальнейшем ее авторы откажутся от громоздких "социально-экономических" довесков и сосредоточатся на "геополитической" аргументации. Впрочем, тогда в ней не останется ничего нового, поскольку все это уже было и нисколько не продвинуло отечественную науку в понимании процессов, происходивших в России и с Россией в канун и после Казанского взятия. Не претендуя на полное описание концепции, представляется, что причиной начала колониальных завоеваний были все же социально-экономические причины. После объединения страны под властью Москвы, пройдя только первый виток централизации, царское правительство оказалось перед лицом проблемы непомерно и непропорционально возросшего слоя мелкой военно-служилой знати. Взращивание его во время войны за объединение страны было целесообразным и понятным, поскольку мощь любого феодального государства основывается на числе, выучке и вооруженности именно этого сословия. По мере присоединения все новых княжеств их дворянство переходило на сторону Москвы, пополняя ее ряды. К концу XV в. вся страна уже была объединена, Центры княжеской Фронды (Звенигород, Ростов) и очаги независимости (Новгород, Вятка) подавлены. Возникла проблема, чем занять служилых людей, привыкших воевать и получать богатства, земли и денежное довольствие. Анализ земельного реестра, проверенного В.Б. Кобриным, ясно показывает, что поместья дворян были мелкими и малопродуктивными, но и вотчины в среднем также были не намного больше. В стране стремительно росло внутренне напряжение, усиливалось давление на крупное, прежде всего удельно-княжеское и старомосковское землевладение с целью его перераспределения, возросли претензии к крупнейшему феодалу, церкви. Когда в таких условиях оказалась Испания после взятия Гранады и окончания Реконкисты в конце XV в., это привело к репрессиям против мавров и морисков, их ограблению, лишению земли и массовой депортации, а потом начались войны с мусуль майскими эмиратами Марокко и Алжира, без большого, впрочем, успеха. Тут и "подоспело" открытие Америки, которое вызвало отток свободных идальго, которые в поисках Эльдорадо завоевали Центральную и Южную Америку. Для России "естественными" объектами завоеваний могли быть на западе - Речь Постполитая и Ливония, на юге - Крым, а на востоке - Казань. Но, учитывая, что ПольскоЛитовское государство было на подъеме, то выбор следовало сделать или в отношении Казани, запиравшей волжский путь и прикрывавшей Приуралье и Сибирь или Ливонии, владевшей Прибалтикой и, следовательно, выходом к Европе. Царское правительство начало серию завоеваний с захвата Казани и Астрахани. Уже на начальном этапе завоеваний начинает вырабатываться имперская идеология, густо приправленная православным мессианизмом, призванная оправдать и придать видимость легитимности этим захватом, система аргументации которой получила окончательное завершение в летописании и исторической публицистике конца XVI - начала XVII в. После чего предприняло наступление на Крым, которое полностью провалилось и, кроме того, вызвало конфронтацию с сюзереном Крыма Османской Турцией, которая до того достаточно безучастно наблюдала за усилением России. После этого началась изнурительная четвертьвековая война с Ливонией, а потом с Речью Посполитой и Швецией. Закончилось все это крахом государства и двадцатью годами Смуты. Между тем, импульс, приведший к завоеванию Поволжья, вызвал к жизни целую серию завоеваний на Северном Кавказе, Западной Сибири, а к концу XVII в. привел к завоеванию Восточной Сибири и и Приамурья. Аналогия с испанскими конкистадорами полная, разумеется, учитывая региональные особенности и геополи-тические реалии. Как и всегда в истории в событиях периода завоевания переплелись субъективные и объективные факторы. Но можно рассматривать "Казанскую войну" и взятие Казани в плане вероятностной истории и оценить альтернативные варианты развития событий, в свете которых лучше могут быть поняты и действовавшие в истории объективносубъективные факторы. В этом случае, если быть кратким, то все объективные факторы действовали против Казанского ханства. Реально противостоять наступлению Московского государства Казань была не в состоянии, ни в ресурсном, ни в политическом, ни в военном аспектах, а отнюдь не из-за того, как думает А.Г. Бахтин, что у феодальной знати отсутствовало единство, а узко меркантильные интересы преобладали над государственными. Да и о чем скорбит автор? О том, что татары не создали обороноспособной коалиции против России? Что тогда был бы "железный", недвусмысленный и неопровержимый довод в пользу их агрессивности и не осталось бы сомнений в справедливости их завоевания? Как будто в каком-то феодальном государстве было по-другому, например, в России XVI в., у дворян государственный интерес, по мысли автора, видимо, преобладал над личным "меркантильным". Представляется, что подобная попытка поиска причин способна лишь перевести дискуссию из конструктивного русла Фактов и объективных факторов в безбрежное море субъективизма. Не говоря уже о том, что представления о "патриотизме" и национальных интересах" у татар XVI в. были качественно иным, нежели у современных националистов. Настоящие причины "слабости" татарских государств и "силы" России в том, Что первые переживали период феодальной раздробленности, а вторая - самодержавной централизации, что, как правило, сопРовождается внешней агрессией. В этой связи иногда говорят о "татарском синдроме", как причине завоевания Казани, которая считалось де "наследницей" Золотой Орды и тем самым, якобы, устранялась опасность нового "ордынского ига". Начнем с того, что сам термин "ордынское иго", как и прочие сопутствующие ему мифологемы, типа "начала и концов ига", "Куликовской битвы, как решающей попытки сбросить ордынское иго", "стояние на Угре, как ее окончание'и т.д. имеют достаточно позднее происхождение. Современники ни тех событий, ни времени "Казанского взятия" не мыслили свое прошлое и настоящее в подобных категориях, как бы не хотелось доказать обратное современным "антитатаристам". Многочисленные исследования показывают, что новое видение истории - концептуальное ядро, композиция и стилистика данного дискурса с ним и смена картины мира, которые стали предтечей современной концепции истории, возникает уже после завоевания Казани. Предшествовал выработке данной дискурсии период, когда в нарративную практику внедряются антитатарские мотивы что в первую очередь и прежде всего коснулось ряда литературных и агиографических произведений. Однако основной стержень противопоставления Руси и "татар" имел тогда церковное содержание и направленность, а "татарское" рассматривалось в этом контексте не как ордынское, но как иноверческое, антиправославное."110 В рамках этого дискурса церковные иерархи требовали от светской власти уничтожения зависимости от татар (письма Ивану III от архиепископа Вассиана Руно) и завоевания Казани (митрополит Макарий) не потому, что власть эта была тяжела (как известно, православная церковь достигла небывалых богатств, находясь именно под крылом ордынской власти), а потому, что она была чужда православию, это была власть иноверцев-мусульман В этом контексте завоевания Казани церковные деятели требовали не только как ответ на нападения казанских ханов, а месть за "Батыево разорение" появится еще позже, а потому, что необходимо было расширять владения православного царства. При этом вссе "инородцы" подлежали умиротворению и христианизации, сама же, без сомнения, осмысливалась в категориях противостояния "света" и "тьмы", "небесного" и "адского/ безбожного". Впрочем, тема осмысления военного противостояния с "татарами" и ее развитие в российской письменности требует еще специального изучения и более тщательной разработки. Здесь же следует только отметить, что идеологическое противостояние усиливалось по мере успехов русского оружия. русское наступление с целью завоевания Казани разворачивалось, постепенно усиливаясь с 1546 г. Представляется, что даже если бы Казань сумела отбить осаду в 1552 г., как несколько раз подряд в течение 1546-1551 гг., то, скорее всего, завоевание состоялось бы на несколько лет позже. Спасти Казань от завоевания могли только какието невероятные факторы, например, если бы Россия на десять лет раньше начала войну с Ливонией. Реальных шансов на объединение всех татарских государств в тот период просто не было, поскольку все они были заняты своими политическими проблемами. А одно из самых могущественных татарских государств на тот период - Ногайская Орда находила для себя выгодным мирные отношения с Москвой. Крым и стоявшая за ним Оттоманская Турция, переживавшая период наивысшего расцвета, рассматривали казанское направление своей политики в качестве третьестепенного и направляли все усилия на борьбу с Польшей, Венгрией и Австрией на Балканах и завоевание Средиземноморья. Так, поход на Астрахань 1569 г. показал, что даже удержать завоевания в Нижнем Поволжье Турция не в состоянии, а поражение в сражении при Молодях в 1572 г. утвердили Крым и Турцию в необходимости отказаться от войн с Россией. Но признание того факта, что завоевание Поволжья было практически неизбежным и помешать ему могли только какие-то невероятные события, не заставляет считать, что завоевание Носило "объективный" или тем более "прогрессивный" характер. Более того, высказывания, подобные пассажу из книги Г. Сабирзянова о том, что сопротивление Москве носило "самоубийственный характер", что правители Казани "оказались неспособными осмыслить свое положение и с отчаянной решимостью вели лучшие силы народа на верную гибель",111 способны только исказить историю, но никак не прояснить ее и тем более не дать ей оценку в нравственном отношении. Сопротивление Казани вполне могло оказаться и успешным (по крайней мере, в этот раз, как это не раз бывало прежде), а то, что эта война отличалась от всех предыдущих и велась на уничтожение татар и всех сопротивляющихся завоеванию и насильственной христианизации, заранее никому в Казани не было известно. Кроме того, подобный взгляд переносит нравственную вину с жертвы на насильника: дескать, не надо было сопротивляться! Но отнюдь не факт, что и в этом случае русский план оцивилизовывания края не был проведен со всей непреклонной жестокостью. В любом случае жители Казанского края, оказавшие мужественное сопротивление, в нравственном отношении превосходят безжалостных захватчиков, покрыв себя неувядаемой славой, а победоносных завоевателей несмываемым позором. Пропасть нравственного позора завоевателей так глубо ка, что именно ее старается преодолеть последние вот уже 450 лет российская историческая мысль, выдумывая многочисленные оправдания и "объективные" факторы, настаивая на "прогрессивном" характере завоеваний. Но это им никогда не удастся. Разумеется, как историки, мы не можем не отметить, что завоевание Среднего Поволжья состоялось, но для нас важен не объективистский и прогрессистский взгляд на эту проблему, а, так сказать, постмодернистская точка зрения. Она отказывается видеть какую-либо одну единственную отправную точку ДЛЯ рассуждений, а настаивает на множественности, многовариантности взглядов на прошлое, в конфликте и отражении который возникает целостный образ многомерной истории. Скажем, какими были чаяния и стремления выходцев из служилого сословия по отношению к завоеванию Поволжья до и после 1552 г. и были реализованы их мечты поправить свое имущественное положение? Как относилась к проблеме завоевания церковь и что она выиграла от этого завоевания? Какими идеологическими и религиозными мифологемами руководствовалось российское правительство, предпринимая завоевание Казани? И т.д. Без современного доказательного ответа на все эти вопросы, на мой взгляд, невозможно выяснить причины завоевания Казани, нельзя отрешиться от прежних, ставших уже давно традиционными для российской историографии мифологем о присоединении Среднего Поволжья к России и нельзя выработать приемлемую для народов России общую историю. Одновременно, как граждане одной страны, мы принимаем историю, какой она свершилась и, разумеется, считаем, что все "исторические долги" давно заплачены. Прошлое прошествовало "путем своим железным" по судьбам наших народов и напрасно превращать его в поле битвы для достижения "исторического реванша". Но также безнравственно стремиться представить кровавые завоевания в виде "оборонительных" или превентивных войн, а кровавых палачей народов - безвинными жертвами исторических обстоятельств. Целью нашей в рассмотрении различных, в том числе и самых кровавых страниц общего прошлого, является не предъявлять претензии русскому народу, а настаивать на том, что живительная правда всегда лучше, нежели мертвящая ложь, особенно в межнациональном диалоге. В конце концов, если мы хотим забыть прошлые исторические "счеты" и начать, наконец, строить, но не новую Российскую Империю, а федеративное государство, где уважались бы права Сех народов, а не только "государствообразующего", то нам необходИмо начать выработку новых подходов к нашему общему прошлому. На этом пути формирования нормального демократического и политкорректного общества нет и быть не может экзерсисов, пообных "оборонительному завоеванию" Казани. Необходимо в сложных исторических проблемах разбираться корректно и ответственно, не ущемляя и не унижая ни один из народов многонациональной России. Если только мы собираемся жить в демократическом федеративном государстве, а не в империи, чья пропагандистская машина вырабатывает все новые и новые оправдания своего "справедливого" и "прогрессивного" возникновения и существования, рассеивая семена ненависти, ксенофобии и шовинизма. Историография с точки зрения "Горе побежденным!" должна быть отброшена навсегда. Однако мы не понимаем и не принимаем попыток объяснения исторического процесса, что наши предки вынудили кого-то их завоевать, разумеется, для их же блага или что так сложилось благодаря фатальной "силы вещей", которая в целом носила прогрессивный характер. Этой исторической логики мы не приемлем. Как историки и представители колонизированного народа, мы будем настаивать не просто на объективном изложении прошлого, но на приоритете нравственных критериев в оценке прошлых событий, особенно таких кровавых и трагичных, как завоевание Казани и колонизация Волго-Уральского региона. "Правды ради сущей" мы настаивали и настаивать будем, что колониальный захват - завоевание чужих земель и порабощение другого народа - это всегда ложь, кровь и нравственное падение, как бы этот позор не прикрывали философствующие историки. Для нас же это было и будет не просто только и не столько научная проблема, но и проблема этическая, проблема нравственного выбора. И очень надеюсь, что не только нашего народа. Примечания: 1. Курбский А. История о великом князе Московском // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI века. М., 1988. С. 228. 2. Курбский А. История... С.246. 3. Sevcenko I. Muscovys' Conquest of Kasan // Slavic Review. 1967. Vol.26. № 4. p.541 4. Подробнее см.: PelenskiE. Russia and Kazan: conquest and imperial ideology (14381560 g). Paris - La Hague - Mouton, 1974; Sevcenko I. Muscovys' Conquest of Kasan Slavic Review. 1967. Vol.26. № 4. p. 541-547; Peletiski E. Muscovite Imperial Claims to the Kazan Khanate // Slavic Review. 1967. Vol. 26. № 4. p. 559-576; Измайлов ИЛ"-Казанское взятие" и имперские притязания Москвы (очерк истории становления имперской идеологии) // Мирас. 1992. №10. С. 50-62. Подробнее об исторической формуле "Москва - Третий Рим" см.: Ллюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб,, 1995; Синицына Н.В, Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). М., 1998. 5. Соловьев С.М. Сочинения. Книга III. T.6. С.460-462. 6. Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства. Казань, 1923. (Репринт: Казань, 1990). С. 153-154, 7. Фирсое Н.Н. Чтения по истории Сибири. М., 1920. С.20, 36-45, 53-55; Он же. Чтения по истории Среднего и Нижнего Поволжья. Казань, 1920. 8. Кизилов Ю.А. Земли и народы России в XIII-XV вв. М., 1984. С. 10. 9. Достаточно привести дискуссию на страницах журнала "Родина" о характере завоевания Поволжья и Сибири; Халатов Н.Х. Не первопроходцы, а первоубийцы... // Родина. 1990. №5. С.75; Никитин Н.И. Предъявлять ли счет векам? // Там же. С.75-79; Измайлов И.Л. Письмо с историей, или счеты и просчеты имперских историков // Мирас. 1992. №11. С.3-8,- Измайлов И.Л. Счеты и просчеты имперских историков // Родина. 1994. №8. С.28-32; Борисенок Ю. Во власти новых штампов // Там же. С.32-33; Спивак П. Евразийство: соблазн // Родина, 1996. №9. С.2427. 10. В последнее время наиболее четко данный подход был сформулирован в работах А.Г.Бахтина (См.: Бахтин AT. Причины присоединения Поволжья и Приуралья к России // Вопросы истории. 2001. №5. С.52-72). 11. Бахтин А.Г. Причины... С.52-53. 12. Сводку этих материалов см.: МакаровЛ.Д. Древнерусское население Прикамья в X-XV вв. Ижевск, 2001. 13. Некоторые факты см.: Макаров Л.Д. Древнерусское население... С.17. 14.Кульпин Э.С. Золотая Орда. (Проблемы генезиса Русского государства). М., 1998. С.143, 159, 176. 15. Бахтин А.Г. Причины... С.58. 16. Исхаков Д.М. Этнополитические и демографические процессы в XV-XX веках // Татары. Серия "Народы и культуры". М., 2001. С.136. 17. Исхаков Д.М. Там же. 18. Бахтин А.Г. Причины... С.58. 19. Писцовая книга Казанского уезда 1602-1603 годов. Казань, 1978. С.57-58. 20.Бахтин А.Г. XV-XVI века в истории Марийского края. Йошкар-Ола, 1998.С.139. 21.Бахтин А.Г. Причины... С.58. 22. БахтинА.Г. Причины... С.54-62. 23. Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения. Т.2 М., 1988. С.208. 24. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. М., 1985. С.69 и ел, 25. Подробнее см.: Кобрин В.Б. Власть и собственность... С.136-218. 26. Кобрин В.Б. Власть и собственность... С.217-218. 27. См.: Бычкова М.Е. Состав класса феодалов России в XVI в. М., 1986; Зимин АЛ. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV - первой трети XVI в. М., 1988. 28. Бахтин А.Г. Причины... С.60. 29. Летописец начала царства царя и великого князя Иван Васильевича// ПСРЛ. T.XXIX. М., 1985. С.71. 30. Худяков М.Г. Очерки по истории Казанского ханства... С.140. 31. Сочинения И. Пересветова. М., Л., 1956. С.167. 32. Бахтин AT. Причины... С.60-62. 33. Скрынников Р.Г. Начало опричнины. Л., 1966. С.295. 34. Продолжение Александро-Невской летописи // ПСРЛ. T.XXIX. с.345. 35. Подробнее об этой дискуссии и целях ссылки см.: Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С.244-261. 36. Липаков Е.В- Дворянство Казанского края в конце XVI -первой половине XVII вв. Формирование. Состав. Служба. Автореф. дисс. ... канд. истор. наук. Казань, 1989. С.8. 37. Галлямов Р.Ф. После падения Казани... Этносоциальная история Предка-мья (вторая половина XVI - начало XVII вв.). Казань, 2001. С.29. 38. Ермолаев И.П. Среднее Поволжье во второй половине XVI-XVII вв. Управление Казанским краем. Казань, 1982. С.70. 39. Ермолаев И.П. Писцовая книга Ивана Болтина как источник // Писцовая книга Казанского уезда 1602-1603 годов. Казань, 1978. С. 16-20. 40. Хромов ПА. Очерки экономики феодализма в России. М., 1957. С.34. 41. По материалам, относящимся к Вотской пятине новгородской земли, это хорошо видно: Буганов В.И. Документы о Ливонской войне // Археографический ежегодник за 1960 г. М., 1961. С.266. 42. Бахтин А.Г. Причины... С.62. 43. КизиловЮ.А. Земли и народы России... С.158. 44. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. Т.1. СПб., 1841-1842. С.298-299. 45. Иванов Ю.И. Феодальное землевладение в Казанской епархии (вторая ^ ловина XVI-XVII вв.). Автореф. дисс.... кан. истор. наук. Казань, 1982. 46. БахтинА.Г. Причины... С.63-64. 47. БахтинА.Г. Причины... С.63. 48.Барбаро и Контарини о России. Л., 1971. С.157; Почти то же сообщает и А. Контарини: Там же... С.220. 49. Барбаро и Контарини о России... С.220. 50. Барбаро и Контарини о России... С.157. 51. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С.170. 52. История о Казанском царстве (Казанский летописец) // ПСРЛ. Т.XIX. М., '2000.С.130. 53. Димитриев В.Д. "Царские" наказы Казанским воеводам XVII века // История и культура Чувашской АССР. 1974. Вып.З. С.297. 54. См.: Ермолаев И.П. Город Казань по Писцовой книге 1565-1568 годов // Страницы истории города Казани. Казань, 1981. С. 12-14. 55. Материалы по истории Татарской АССР. Л., 1932. С.193. 56. Барбаро и Контарини о России... С.159. 57. Герберштейн С. Записки о Московии... С.126. 58. Герберштейн С. Записки о Московии... С.179. 59. Димитриев В.Д. "Царские" наказы Казанским воеводам... С.287 и далее. 60. Список см.: Герберштейн С. Записки о Московии... С.126. 61. Герберштейн С. Записки о Московии... С.128. 62. Бахтин А.Г. Причины... С.64. 63. См.: Измайлов ИЛ. Русские о булгарах (к формированию этностереотипов) // Языки, духовная культура и история тюрков: традиции и современность. Труды Междунар. научи, конф. 9-14июня 1992. г. Казань М.: Инсан, 1997. С.37-39; Он же. "Безбожные агаряне": Волжская Булгария и булгары глазами русских (X-XIII вв.) // Восточная Европа в древности и средневековье. Контакты, зоны контактов и контактные зоны. XI Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР ВТ. Пашуто. Материалы к конференции. М., 1999. С.69-75. 64.ПСРЛ. Т.ХШ. С.511-513. 65.ПСРЛ. Т. XX. 4.2. С.546-547. 66. Бахтин АГ. Причины... С.64. 67.ПСРЛ. Т.ХШ. с. 282. 68.ПСРЛ. Т.ХШ. с. 283. 69. Ермолаев И.П. Писцовая книга Ивана Болтина... С.28. 70.Мухамедъяров Ш. Ф. Тарханный ярлык казанского хана Сахиб-Гирея 1523 г. // Новое о прошлом нашей страны. Памяти академика М.Н. Тихомирова. М-. 1967. С.Ш4Ю9; Mukamedyarov S., Vasaryl, Two Kazan tatar edicts // Between the Danube and the Caucasus A Collection of Papers Conserning Oriental Surces °n the History of the Peoples of Central and South-Eastern Europe // Budapest, 87. Ш-216 p. 71.Димитриeв В.Д. Документы по истории народов Среднего Поволжья XVI Начала XVII веков // Ученыезаписки ЧувашскогоНИИИ. 1963. Вып. 22. С.134. 72. Бахтин A.T. XV-XVI века в истории... С.159. 73. Димитриев В.Д. "Царские" наказы Казанским воеводам... C.2S7. 74. Бахтин A.T. XV-XVI века в истории... С.160. 75. Царь-палач. (Грозные времена Ивана Грозного). Казань, 1998. С.96. 76. Бахтин A.T. Причины... С.64. 77. Грамота царя Федора об отделении крещенных от мусульман и о сломе мечетей // Заволжский муравей, 1834. №13. С.274-284. О политике христиа. низации см.: Григорьев А.Н. Христианизация нерусских народностей как один из методов национально-колониальной политики царизма в Татарии // Материалы по истории Татарии. Вып. 1. Казань, 1848. С.226-285, Ислаев ФТ. Православные миссионеры в Поволжье. Казань, 1999. 78. Бахтин А.Т. Причины... С.65. 79. Бахтин А.Т. Причины... С.65. 80. Последняя масштабная попытка этого была предпринята в 1980-е гг., когда вышла обобщающая монография на эту тему: Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы BXV-XVI вв. Главные тенденции политических взаимоотношений. Под ред. И.Б. Грекова. М., 1984. 81. См.: ЗайцевИ.В. Историография истории отношений постордынских "юртов" с Россией и Османской империей // Источниковедение истории Улуса Джучи (Золотой Орды). От Калки до Астрахани. 1223-1556. Казань, 2002. С.269-313. 82. Зайцев И.В. Историография истории отношений... С.305. 83. Бахтин A.T. Причины... С.67, 68. 84. Бахтин A.T. Причины... С.67. 85. ПСРЛ. T.XXIX. С.86, 109. 86. Худяков МТ. Очерки по истории Казанского ханства... С 122, 150. 87. Бахтин А.Т. Причины... С.67. 88. Бахтин А.Т. Причины... С.68. 89. Скрынников РТ. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1982. С.Ш 90. Бахтин A.T. Народы Среднего Поволжья в системе русско-казанских отношений в XVI в. // Нестор. Историко-культурные исследования. Альманах Вып. 4. Воронеж, 1999. С.60. 91. Бахтин A.T. Причины... С.67. 92. ПСРЛ. Т.ХХ1Х. С.76. 93. ПСРЛ. T.XIII. C.169-170; T.XIX. C.75. 94. БахтинАТ. Причины... С.65, 67. 95. Герберштейн С. Записки о Московии... С.175. 96. Мухамедъяров Ш. Ф. Социально-экономический и государственный стр°1 Казанского ханства. XV - первая половина XVI вв. Рукопись дис.... ист. наук. М., 1950; ИсхаковД.М. От средневековых татар к татарам но времени. (Этнологический взгляд на историю волго-уральских татар XVII вв.)- М., 1998; Хамидуллин Б.Л. Народы Казанского ханства: этносоциологическое исследование. Казань, 2002. С.126-162. 97. Худяков МТ. Очерки по истории ...С.44-45, 226. 98. Бахтин A.T. Народы Среднего Поволжья ... С. 50-51. 99. Бахтин А.Т. Народы Среднего Поволжья... С.51. 100. ИсхаковД.М., Измайлов И.Л. Этнополитическая история татар в VI - первой четверти XV века // Татары. С. 41-100; ИсхаковД.М. Этнополитические и демографические процессы в XV -XX веках // Там же. С101-161. 101. Перетяткович Г.И. Поволжье в XV и XVI веках. М., 1877. 102. Бахтин А.Т. Народы Среднего Поволжья... С.51. 103. Список с писцовой и межевой книги по г. Свияжску и уезду. Казань,1909. С.66, см. также: С.Ю6. 104. Бахтин AT. Причины... С.54. Ю5.ПСРЛ.Т.Х1Х.С.75. 106. Исхаков Д.М. Введение в историческую демографию волго-уральских татар. Казань, 1993. С.4-11. 107. Фахрутдинов РТ. Археологические памятники Волжско-Камской Булга-рии и ее территория. Казань, 1975. С. 79-85. 108. Карпов СМ. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII - XV вв.: проблемы торговли. М., 1990. С.167. 109. Карпов СМ. Итальянские морские республики ... С.167. 110. Pelenski Е. Russia and Kazan: conquest and imperial ideology...; АмелъкинА.О. Татарский вопрос в общественном сознании России конца XV - первой половины XVI вв. (по материалам агиографических сказаний и памятников фольклора). Автореф. дисс. канд. истор. наук. М., 1992. Рудаков Б.Н. Отображение монголо-татар в древнерусской литературе середины XIII-XV в.: Эволюция представлений, сюжетов и образов. Автореф. дисс. канд. филолог, наук. М., 1999. 111. Сабирзянов Г.С Народы Среднего Поволжья и Южного Урала в панораме веков. Казань, 1995. С.97.
