ГЛАВА 6 Московское государство Василиев и Иванов Распад
advertisement
ГЛАВА 6 Московское государство Василиев и Иванов Распад уицраора Орды. Схватки частей. Невозможность сохранить страну без уицраора. Рождение Первого уицраора России и использование его для начала второго имперского цикла. Создание уицраора Литвы трансфизического дублера Московской Руси. Уход Навны от прямого управления сверхнародом из-за пленения ее уицраором, по сути – потеря материнского руководства народом России. Куликово поле. Шемяко, Василий Темный, Витовт, Иван III, стояние на Угре. Новгород и Псков. Нил Сорский и Иосиф Волоцкий. Ересь жидовствующих и казни. Торжество иосифлянцев. Вассиан Патрикеев. Иван Грозный: идеологический цикл. Создание Ржечи Посполитой и ее темноэфирного эгрегора. Ливонская война. Опричнина. Срыв идеологического цикла. Курбский и появление русской эмиграции. Годунов: полицейское государство. Самозванец Распад уицраора Орды. Схватки частей. К концу XIII - началу XIV вкеа раскол в Орде и протекающие там беспорядки приобрели неуправляемый характер. Сказалась, в первую очередь, идеологическая слабость Орды - свою миссию расчистить мир от накопившихся узлов и противоречий он выполнила уже при Чингизхане, а для мирной жизни была ограниченно пригодна, т.к. в ней отсутствовало ясное понимания высшего смысла существования государства. Кроме того, миссия мирового объединителя была принята на себя Демиургами Западной Европы. При этом Орда, как сила, объективно противостояла Европе и геополитически, и идеологически, являла собой совсем не тот тип общества, к которому стремились Провиденциальные силы: справедливость в Орде понималась все-таки слишком плоско, но в то же время жестко, препятствуя усвоению более высоких и тонких духовных откровений: …У нас, монголов, дисциплина Убил, и сам иди под меч! выходит ваша писанина не та, чтоб пользу нам извлечь. Уицраор Орды раскололся на несколько враждебных друг другу частей, которые частью заняли обширные территории бывшего единого государства, частью вступили в схватки между собой. Наиболее мощная мусульманская часть Орды выдвинула противоречивую фигуру Тимура и его руками утвердилась в Средней Азии. В последствии, после столкновения с другим осколком ордынского уицраора, узбеками под водительством Шебайни-хана, правнук Тимура Бабур бежал из Самарканда и захватил Индию и основав там государство, известное нам как «империя Великих Моголов». Бабур был одним из величайших правителей, когда либо занимавших престолы на этой планете, по своему личному статусу его можно сравнить разве что с царем Ашокой или императором древнего Китая Фу Си. Он практически реализовал давнюю мечту, восходящую к Платону: философ и просветленный суфий на престоле, Этот человек, в одном лице объединил государственного мужа, создателя великой империи; блестящего полководца, талантливого поэта, глубокого философа и религиозного мистика. Великие Моголы принесли в Индию, находившуюся в тот момент в глубоком упадке и застое, высокую религиозную культуру мистического ислама, и Ордынскую идею веротерпимости в сочетании с твердым порядком. Это дало тот могучий толчок, который позволил подняться современным светской Индии и исламскому Пакистану, превращая их на наших глазах в одну из ведущих сил современной цивилизации. Невозможность сохранить страну без уицраора. Рождение Первого уицраора России и использование его для начала второго имперского цикла. Для Демиурга России стало ясно, что провалилась и вторая попытка создать единую страну без уицраора. Ордынское государство больше не было защитой, наоборот, становилось источником раздоров и беспорядка. Ближайшие к России осколки орды, Гиреи в Крыму и ногайцы в нижнем Поволжье, заняли в отношении нее откровенно разбойничьи позиции, рассматривая нашу страну лишь как объект грабежа. На западных границах тоже было неспокойно: в Европе образовались мощные государства, и хотя они пока были поглощены внутренними войнами и отделены от собственно России барьером, состоящим из начинающего консолидироваться уицраора Литвы и разбойничьих эгрегоров балтийских племен, было ясно, что столкновение последует неизбежно. В связи с этим Демиург принял непростое решение, использовав один из обломков ордынского уицраора для создания российского государственного демона (Роль Ивана Калиты). Это решение имело далеко идущие трансфизические последствия, предопределив развитие России на много столетий вперед. В условиях слабости Синклита, православие было единственной идеологической опорой страны, и Православный эгрегор получил доступ к активному инвольтированию Уицраора. Так оформилась государственная идея России - сохранение ордынской имперской традиции при явном идеологическом доминировании Православия. Слабость уицраора, хорошо видимая на тот момент, состояла в том, что к России отошла наименее развитая часть Ордынского шрастра - его Великий игва был слаб и не обладал необходимым потенциалом для инвольтирования Энрофа в направлении технического развития. Наоборот, Православным эгрегором, испытывающим трансфизический ужас перед всем игвийским, делались активные попытки пресечь все подобные инвольтации, которые рассматривались как демонические. На фоне создания первого Уицраора был начат Второй волевой демиургический цикл России, имевший цель преодолеть ее политическую и идейную раздробленность, добиться единства и обеспечить приемлемый уровень народной жизни. Стране была нужна стабильность, чтобы оправиться от последствий внутреннего нестроения XII - XIII веков и создать экономические. социальные, политические и идейные предпосылки подготовки России к выполнению ее миссии. Борьба Москвы с Тверью составила политическое содержания почти целого столетия российской истории. С трансфизической точки зрения это было что-то типа шизофрении юного уицраора России: оба его выпячивания, московское и тверское, БЫЛИ единым организмом, но пытались отделиться, разорвать соединяющую их пуповину. Инвольтация со стороны православного эгрегора сыграла огромную роль в обретении уицраором единства и в консолидации страны. Создание уицраора Литвы - трансфизического дублера Московской Руси. Уицраор Литвы создался практически одновременно с Российским, и это отнюдь не случайное совпадение. Нас не должна вводить в заблуждение современная карта, где Литва несопоставима с Россией ни по территории, но по численности населения. но по экономическому или военному потенциалу. В XIV веке Литва создавалась как государственный дублер Московской Руси, как альтернативный объединительный центр, который должен был начать играть первую скрипку, если бы Москва не сумела реализовать поставленные перед ней задачи. Основное население Литвы составляли русские, жившие на территории современной Белорусии и Смоленской области, а также поляки и западные украинцы. Литовские князья придерживались балтийских верований, но охотно привечали православных и, в меньшей степени, католиков. Идейное и национальное единство Литвы и Руси очень хорошо понимали в XIV - XVII веках и даже позже: гедиминичи одинаково сидели рядом в рюриковичами как в боярских думах Василиев и Иванов, так и в княжеских советах Ольгерда и Витовта. Уход Навны от прямого управления сверхнародом из-за пленения ее уицраором, по сути – потеря материнского руководства народом России. Наиболее трагичным для судеб страны возникновение Уицраора является даже не столько из-за его хищнических и тиранических тенденций, как из невозможности для Великий Сестер сохранить прямое управление сверхнародом, инвольтируемым Уицраором. Навна как бы попала в плен, и народ России на века остался без материнского управления. Последнее, что смогла сделать Навна для опекаемого Ею народа России, был пассионарный толчок конца XIII века. Этот толчок дал сверхнароду энергию, необходимую для полного преобразования своей страны, для выхода на мировую арену. На этой энергии страна выдержала три волевых цикла, и оказалась готовой к выполнению своей общемировой миссии. На остатках этого толчка существует Россия в наше время, хотя его инерция уже близка к своему исчерпанию. Надо понимать, что трансфизические последствия потери Россией прямого руководства со стороны Навны широки и разнообразны; это одно из наиболее суровых препятствий на пути подготовки страны к выполнению своей метаисторической миссии. Видимая часть этого процесса - то крайне угнетенное положение женщины, которое было характерно для нашей страны в течение столетий, и во многом не изжито до сих пор. Менее видимая часть - это отсутствие водительства именно для женщин России: мужчины получают инвольтации и от Демиурга, и от уицраора и могут относительно легко осуществлять свои социальные, и религиозные функции. В то же время женщины оказываются лишенными того направляющего воздействия, которое ориентирует их на осуществление специфически женских функций в обществе. Речь идет как о традиционно семейных функциях: жены, матери, сестры, бабушки, хранительницы семьи и воспитательницы подрастающего поколения, так и о более высоких ролях: музы, религиозной наставницы, мудрой хозяйки судеб и водительницы народа. Из-за этой нехватки эгрегориального водительства женщины оказываются либо в поле прямых инвольтаций Демиурга и даже Уицраора, конкурируя с мужчинами на политическом и социальном поприще и даже превращаясь в безжалостных слуг государства. Либо же воспринимают веления женских эгрегоров, но к сожалению сильно оскверненных, а в некоторых случаях даже демонических: кароссы или Велги. Тяжелый танец кароссы, ее безудержная сексуальность, восприятия себя самой не духовным существом, но лишь телом, предназначенным для беременности и выкармливания детей - все это отчетливо просвечивает в народных сказках, частушках, песнях, лубках, в сельских молодежных играх. Демонизм Велги куда более редок, но в минуты народных потрясений в России он часто воплощается именно в женщинах: мы услышим его звуки в Блоковской «Снежной маске», в безудержном властолюбии Марины Мнишек, в беспощадности Елены Глинской, в жутком терроре, учиненном в 1917 году в Гельсинфорсе большевичкой Каллантай. Именно трансфизическим ужасом перед этим демонизмом во многом объясняются дикие для нас нормы Домостроя, всего семейного быта России тех времен, а также ужасающие в своей беспощадности законы, карающие супружескую измену. Сурово-догматический характер Православного эгрегора, острая нехватка в нем женского начала, основанного на понимании и истинной любви - также одно из следствий развития страны в условиях дефицита женских божественных излияний. И отнюдь не случайно, что в этот период в России практически нет канонизированных Церковью женщин - святых. Отметим, что в очень большое степени последующая метаистория России, в первую очередь романовского периода - это изживание описанных выше последствий отсутствия материнского водительства со стороны Навны. Это период выстраивание Демиургом путей получения страной женских инвольтаций от внешних, не национальных или транснациональных эгрегоров, протекающих несмотря на сопротивление уицраора и Православия, и даже вопреки им. Интересно, что несмотря на суровый плен, полностью лишить Россию водительства Навны не удалось - Ее Лик просвечивает в рублевских иконах, в женском слове «родина» (сравните с немецким Vaterland, где процесс трансфизической утраты женственности прошел гораздо глубже и полнее, чем в России), в искреннем и честном патриотизме русских дворянок, крестьянок и горожанок, во многом предопределившем и благополучное завершение второго имперского цикла, и выход из Смуты начала XVII века. Впоследствии этот Лик будет просвечивать в пассионарности Софьи, в суровой сдержанности Анны Иоанновны, в разумности первых лет Екатерины; он расцветет в женских образах Пушкина, Карамзина, Тургенева, Некрасова и Блока; в делах в.кн. Елены, в творчестве великих поэтесс XX века. Куликово поле Сражение на Куликовом поле имеет больше историческое, чем метаисторическое значение, хотя последний фактор тоже не следует сбрасывать со счета. Темник (т.е. по-нашему генерал, командир «тьмы», соединения в 10 000 воинов) Мамай, выдающийся полководец и администратор, поднял в Орде восстание против «законного» хана Тохтамыша. Это восстание было поддержано широким кругом подданных хана; Ордынский уицраор был тяжко болен и инвольтировал оба лагеря. Русь, формально вассал хана, выступила в его поддержку. На Куликовом поле сражались не русские против угнетателей - татар, но русско-тюркское войско против такого же русско-тюркского войска. Эта ситуация хорошо иллюстрируется известной миниатюрой из русской Повести временных лет, где битва изображается как сражение двух идентичных отрядов. Детали трансфизических различий в инвольтирующих силах для нас не очень важны, так как для распада Орды это был лишь один из эпизодов, и притом не очень значимый. Метаисторическое значение Куликовской битвы для российской истории это впервые открыто провозглашенный союз именно русского Уицраора и Православия. До этого момента православный эгрегор находился под общим покровительством Уицраора Орды, и поддерживал Московское государство как вассала Орды, оставаясь лояльным к хану. Здесь же устами Сергия Радонежского Православие заняло ясную политическую позицию, позицию поддержки национального Российского государства против распадающийся империи. Против кого дружим? - для слабо интегрированных личностей этот вопрос одинаково актуален и на персональном, и на государственном уровне; и Российский уицраор вместе с Эгрегором Православия слитно ответили: Против поганых татар! (роль Мамая — татары это не Мамай!!!) С метаисторической точки зрения эта формулировка - детский бунт, стадия психического становления, которая была необходима молодому Российском государственному демону для своей эмансипации, для ощущения себя отдельным и самодостаточным существом. Бунт против родителя распространенный архетипический сюжет, он никак не снимает истинного родства, но кажется необходимым существу со слабо интегрированной психикой. В дальнейшем мы неоднократно будем встречаться с ситуацией, когда возникший или окрепший уицраор со всей решимостью отвергает своего родителя, хотя с точки зрения внешнего наблюдателя продолжает его линию. Орда услышала вызов и сочла его нелояльностью. Уже на следующий год Ордынский государственный демон нанес своему Российскому пасынку страшный удар, повергнувший того в подчинение: Тохтамыш, придравшись к задержке выплат, сжег Москву. Однако это лишь укрепило союз русского государства с Православием, показав идейную слабость Орды, потерю ею авторитета, ее готовность действовать только силой. Шемяко, Василий Темный, Витовт, Иван III, стояние на Угре. Реализация второго имперского цикла России на фоне стремительно растущей пассионарногсти страны проходила не гладко (впрочем, в какой стране имперские циклы идут гладко?) и сопровождалась мощными конфликтами с локальными эгрегорами и с Уицраором Литвы. Вопрос Москва или Тверь все больше заменялся вопросом Москва или Вильна? Но если существенной разницы между Москвой и Тверью не было, то с Вильной дело обстояло совсем не так. Вообще говоря, Литва как объединительный центр страны выглядела очень привлекательно: литовские князья умело интегрировали вокруг себя как балтийские, так и христианские элементы обеих конфессий, проводили разумную военную и административную политику. Географически, Вильна располагалась дальше от столицы орды Сарая и была менее уязвима от воли хана. Жесткая конфронтация Литвы с Ганзой и Германскими государствами гарантировала противодействие европейской экcпансии, непринятие экспансии идейной и при наличии достаточных сил сохранении как политической самостоятельности, так и культурной самобытности. Литва обладала огромным потенциалом, способным объединить балтийские, западно- и восточно- славянские силы одним государством. Великий литовский князь Витовт был вполне подходящим человекоорудием для проведения такой объединительной политики. Однако балтийские и западно-славянские земли не попали в зону пассионарного толчка конца XIII века. Был ли это сознательный выбор Навны, или у Нее не было иной возможности, т.к. пассионарный толчок состоит в активизации энергий ближнего космоса и требует определенной астрологической ситуации, автор ответить не в состоянии. Тем не менее, различия в уровне пассионарности Московской части России и Литвы были велики, и демиург не санкционировал такого объединения: Витовт умер в самый разгар переговоров (о чем и год), а его наследники не обладали ни авторитетом, ни силой для продолжения его политики, и ослабили себя внутренними распрями. В деятельности Ивана III завершился второй имперский цикл и были реализованы его основные цели: на основе союзе Первого Жругра и эгрегора Православия создано единое российское государство и проведено устроение жизни на всей территории Восточно-европейской равнины. Стоянием на Угре Москва окончательно отделилась от ослабшей Орды, и Иван III впервые стал использовать титул «Царь» в отношении себя: ранее такой титул носили только Византийские базилевсы и Ордынские ханы. После гибели Византии цесарем, т.е. царем, стал именовать себя император «Священной римской империи», имевший пезиденцию в Вене. Соседи, и первую очередь австрийцы и турки этот титул за Иваном III не признали, и в дипломатической переписке он значился лишь «государем всея Руси и Великим князем Московским». Иван III женился на наследнице Византийского престола Софье Палеолог, и через жену как бы приобщился к наследию великой христианской империи. К этому моменту Византийской империи уже не было: Константинополь был захвачен одним из осколков Орды, Оттоманскими (атаманскими) турками, которые выступили под лозунгом социальной справедливости. Оттоманские султаны быстро забыли об этих лозунгах, но огромный авторитет, нажитый в первое столетие существования Высокой Порты, работал на нее аж до XIX века. Порта продолжила общую и для Византии и для Орды линию на транснациональную империю, но в отличие от Московии, объединила своих подданных не Православием, а исламом. Преемственность с Византией позволила Российскому Уицраору выдвинуть собственную идеологическую концепцию, независимую от эгрегора Православия, хотя формально и укладывающуюся в нее: концепцию Москва - третий Рим. Формально это была мировая претензия, но фактически, будучи провозглашенной лишь на уровне Уицраора, не вышла за рамки инструмента чисто внутренней борьбы. Демиург, понимая что России еще рано играть роль мировой державы, тем не менее санкционировал эту идеологию, так как она придавала государственной идее цель и в дальней перспективе ориентировала страну на выполнение ее миссии. Между тем, в устроении страны ситуация складывалась несколько менее благостная, чем на чисто политическом горизонте. Набравший мощь Уицраор все больше был склонен выступать как самостоятельная слепая тираническая сила, чем как инструмент Демиурга. Изменился и характер Православного эгрегора, он стал сильнее фильтровать инвольтации Трансмифа, пропуская лишь наиболее примитивную часть религиозного откровения. Над страной повис лозунг подчеркнутого консерватизма, неприятия всего нового как в религиозном, так и просто в бытовом плане. На фоне пассионарного подъема страны это была ситуация, чреватая взрывом. (раскрыть, т. к. непонятно) Конечно, реальное устроение страны определялось не великокняжеским двором, но реальной жизнью «глубинки» - тем как существовали жители страны от смердов до князей и от иноков до архимандритов. И здесь имели место две выраженные тенденции, во многом определившие жизнь страны на будущее. Во первых, в многонациональной стране формировалась идеология поликультурной империи - продолжателя традиции Византии. и Орды. господствующей религией было православие, и церковь четко следила чтобы собственно русские не уходили в ереси или другие религии; но это никиа не распространялось на представителей других народов, живших рядом и входивших или тяготевших к российскому государству. Касимовские, Казанские и Нижегородские ханы, исповедующие ислам, польские и литовские католические магнаты, выходцы из северо-русских. заолжских или уральских финско-угорских народов, сохранявшие традиционную веру - все одинаково принимались в Москве, Новгороде или Ярославле, все имели равные права и при желании служили Московскому государю. Не практиковалось никакого прозелитизма, и хоть епископские кафедры и утверждались в местах, где православия раньше не было, они привлекали паству только добрым словом: государство жестко пресекало все попытки религиозного принуждения. Эта политика давала свои плоды: на протяжении столетий, пока при поздних Романовых она не была забыта, в России не было ни серьезного национального сепаратизма, ни восстаний с национальными целями. В вопросе поддержания национальных отношений Демиург России занимал очень четкую и последовательную позицию на мирное инкорпорирование народов в российский суперэтнос при полном сохранении их самобытной культуры. Только на этом пути каждый межэтнический контакт обогащал страну, а не приводил к тяжелым кармическим последствиям для нее, изживать которые потом приходится столетиями. Другой, тоже очень важной, но гораздо менее благостной тенденцией был процесс приватизации страны, второй на ее историческом пути. В процессе протекания второго имперского цикла древняя знать сильно потеснилась и вошла в союз со знатью новой: гедиминовичами (выходцами из Литвы), служилыми ханами, северо-русским и рязанским дворянством. Знать отказалась от политической власти, от удельного княжения, но взамен этого получила в свои руки земельную собственность, вотчины, которые теперь, в отличие от времен Ярослава, не передавались внутри рода, но наследовались непосредственными потомками. Кроме того, владевшая земельными наделами знать заседала в высшем государственном совете страны, боярской думе, без санкции которой государь не мог принять ни одного закона и из состава которой формировалось правительство. Рюриковичи и гедиминичи звались бояре-княжата, чтобы отличать их от бояр из числа московской, рязанской и новгородской знати, которые не имели княжеских титулов, но тоже владели землей. Дворянство, в отличие от княжат, владело поместьями, которые по закону не обязательно наследовались сыновьями. Впрочем в норме, при хорошей службе, царь, как правило, оставлял поместье за сыновьями уходящего на покой дворянина, поддерживая преемственность государственной службы. Кроме того, огромными землями владели монастыри, и реформы Иосифа Волоцкого закрепили за ними эти права и упорядочили монастырское землепользование. Дворяне, и в меньшей степени княжата, были заняты на службе, и вообще говоря, не имели возможности эффективно руководить своими земельными наделами. Для решения этой проблемы было, de facto, введено крепостное право основанное на ясно сформулированном позднее принципе: также как дворяне были обязаны нести службу. также и крестьяне были обязаны обрабатывать не только свои, но и их поля, и не могли по своему произволу уйти прочь или сменить свой социальный статус. Это вело к резкому расслоению общества и к экономическим противоречиям не между отдельным помещиком и смердом, но между классами. Хозяйство велось на всех полях одинаково, достаточно неэффективно, и ничего похожего на конкуренцию не имело места: продовольствия в среднем не хватало и деревня, как впрочем и городские низы, жили впроголодь. Приказ Большой казны (министерство финансов) облагал налогом не собранный урожай, но засеваемые площади, которые крестьяне не смели уменьшать. Создававшаяся экономическая система как-то работала в дни мира, но сразу начинала буксовать, если требовалось провести мобилизацию и кормить чуть большую армию. Для этого государи создавали огромные стратегические запасы продовольствия, которые хранились к царских амбарах, но были очень уязвимы при пожарах. Кроме того, система требовала постоянной заботы Демиурга о дружеском подходе стихиалей к стране, об обеспечении стабильного климата, хорошей погоды и т.д. А это практически невозможно: тело земли, ее стихийные силы живут по свом. отличным от людских законам, и застабилизировать климат и погоду на какой-то территории можно лишь на короткие сроки, да и то условно. Внутри создавшейся системы, как и после первой приватизации. не было никакого внутреннего механизма, который обеспечивал бы ее гармоничное развитие: владельцы земли держались за свои вотчины и поместья, крестьяне за свои экономические традиции. И у тех, и других представление о владении и собственности было очень низкотонным: они видели себя или эксплуататорами, или эксплуатируемыми, причем и тот, и другой статусы никак не вязались с религиозными представлениями и вытекающими из них этическими нормами. Для Демиурга было очевидно, что завершив государственное упорядочение, необходимо провести существенную трансформацию общественной морали, связав социально-экономические реалии жизни с религиозными представлениями и этикой. Без этого эффективной экономики, которая при этом не вела бы росту внутренних противоречий, быть не может. И Он начал подготовку идеологического цикла страны. Новгород и Псков. В России имелся регион, существенно отличающийся от остальной части страны по характеру получаемых им инвольтаций - это Северо-Запад России с городами Псковом и Новгородом. По своему географическому положению и по характеру общественных процессов эти города как бы балансировали между Русью и Ганзой. В то время, когда Русь была консолидирована Уицраором Орды, Новгород, и особенно Псков остались за пределами этих инвольтаицй: так, Псков, откупаясь от Орды деньгами, никогда не платил ей дань кровью, да и Новгород очень быстро прекратил это делать. Северо-западные города не считали себя и фактически не были Ордынскими вассалами; Псков, а после Александра Невского и Сартака, также и Новгород, не принимали участия в ордынских делах. Их политические системы были торговыми республиками, аналогичными большинству Ганзейских городов, а экономика была во многом ориентирована на торговлю с Ганзой. Подъем пассионарности в Европе (толчок произошел примерно в IX или X веках) привел к прекращению торговли рабами, что резко уменьшило поток товара через Псков и Новгород. Тем не менее, оба города процветали, конкурировали между собой и были относительно независимы от остальной Руси. Для Демиурга эти города выполняли две функции: они служила важным культурным мостом между Русью и Северной Европой, которая под управлением Западно-Европейских Демиургов готовилась принять на себя миссию мирового лидера. Но в тоже время пассионарная Европа бурлила как котел, и была готова переварить любую периферийную культуру, попавшую в зону ее влияния. Конкурировать с ней напрямую, ввязаться в европейскую кашу Русь была не готова - ее идейная и политическая самодостаточность была слишком слаба для таких контактов. Так что этот мост был не настолько широк, чтобы позволить Европе поглотить культурное своеобразие Руси, но все же он не позволял нашей стране впасть в изоляцию. Другой важной стороной было сохранение Псковом и Новгородом системы «государство без уицраора». Ни тот, ни другой не имели темноэфирного эгрегора, ведомого демонизированным тэтаном (Уицраора), а были охраняемы от соседей сперва авторитетом Орды, а потом собственной искусной дипломатией, инвольтируемой напрямую Демиургом. Это позволило Христианском Трансмифу создать на Северо-Западе свой собственный подэгрегор Православия, и совершенно особую церковь, отличающую не в догматике и обряде, но в тонкости инвольтаций со стороны Трнасмифа. Не конфликтуя с православной церковью ни в области догматики, ни в области обрядов, псковско - новгородский регион получал гораздо более тонкие откровения; на их базе возникла сеть духовных центров, породившая целую плеяду великих святых, черпавших в православии силу для духовной интеграции себя и своих учеников. Св. Александр Свирский, святые Нил Столобенский, Феофил Омучский, и многие-многие другие; они составили значительную часть Синклита России, резко подняв духовный уровень страны в целом. Истинным центром мистического православия на Северо-Западе стал Псково-Печерский монастырь, с авторитетом которого не могли не считаться даже высшие Московские иерархи. Оставшись вне зоны пассионарного толчка, люди Псковского региона не рвались в бой, как жители центральной России, и не ломали копья из-за деталей догматики и обряда. Это позволяло им видеть тонкости духовной жизни, воспринимая Трансмиф в гораздо более чистом виде, не затуманенный ни бьющей в голову кровью, ни золотым блеском «мирского попечения». И даже сейчас Псково-Печерский монастырь поражает своим ощущением благости и той подлинной религиозности, той приобщенности к горнему, которой не найдешь ни в Кремлевских церквях, ни в иосифлянских монастырях, ни тем более в роскошных соборах Санкт-Петербурга. Другим, не менее важным центром был Кирилло-Белозерский монастырь, созданный великим подвижником и просветителем Кириллом. И если ПсковоПечерский монастырь, находясь на отшибе, никогда не был в центре церковных коллизий, то Кирилло-Белозерский на много столетий стал одним из важнейших центров истинной духовности. Однако, общее снижение пассионарности в регионе вело к постепенному упадку Северо-Западных торговых республик: решения все чаще принимались не в интересах города и страны в целом, но во имя сиюминутных целей конкурирующих групп. Борьба «молодших» с «лучшими» людьми стала лейтмотивом жизни, торговые республики стремительно деградировали, и Демиург санкционировал присоединение этих земель к Москве: к самостоятельной жизни они становились явно не способны. Так новгородское войско, второе превосходящее московскую рать Ивана III, разбежалось при первых же звуках боя. Московские государи проводили линию на последовательную ассимиляцию Северо-Запада, переселяя оттуда аристократию в центр страны, а освободившиеся земли отдавая московским и тверским, т.е. пассионарным помещикам. Этот путь внедрения оказался эффективен: в XVI веке Псков сумел противостоять войскам Стефана Батория, спася страну от интервенции. В тоже время носители более тонкого религиозного чувства, попадая во внутренние области России, ощущали себя во многом духовной аристократией, способствуя общему подъему уровня православной религиозности. Нил Сорский и Иосиф Волоцкий. Ересь жидовствующих и казни. Торжество иосифлянцев. Атака на православный эгрегор, борьба внутри него и выделение нижней части, принявшей в какой-то степени инвольтацию Урпарпа. Православие прокладывало свой путь в России в нелегкой обстановке: Трансмиф был высоко и зачастую Его ответы на практические вопросы казались непонятными и неудовлетворительными; инвольтации от Синклита были достаточно слабы, да и сам Синклит не обладал еще необходимыми силой и разумом для эффективной помощи эгрегору. Власть была жестокой, еще более жестоким был быт, и мир и святость все чаще казались несовместными. Истинно верующие искали себе прибежище в монастырях, а духовенство, от деревенского батюшки до архиепископа и даже патриарха, сплошь и рядом довольствовалось обрядом, как заменой подлинной духовности. Не было даже идеи, что развитие ментальных способностей - это непременный путь к духовному становлению: наоборот, «дураки», «юродивые», люди отвергнувшие мир с его соблазнами, но и с его возможностями, казались религиозными героями (немного уточнить, о чем же речь.. Юродивые — это провокативная форма поведения, путь првоцирования общественности.). Сперва Уния с Папой, в которую вовлеклись многие восточное европейские автокефальные церкви, включая Константинопольскую, а потом падение Царь-града под ударами Оттоманских турок лишило Православие своего всемирного центра. Католический, папский эгрегор, подпитывающийся пассионарной Европой, предпринимал значительные усилия к «восстановлению единства церкви», т.е. к поглощению эгрегора Православия. И дело было не в догматических различиях: спор о «филиоке», приведший к взаимному проклятию папы и патриарха в 1065 году, никто всерьез во внимание не принимал. Дело было в другом: католицизм утратил внутреннее единство, за спиной папского эгрегора все четче обозначалась страшная тень трансфизического чудовища, породившего в дальнейшем инквизицию и орден иезуитов. И если католицизм Франсизка Асизского казался легким, воздушным и не вызывал сомнений в своей инспирации с самых горних высот, то католицизм Св. Доминика таковым вовсе не казался. «Псы инквизиции» рыскающие по Провансу, пугали, но это было далеко, а вот Тевтонский орден, орден Меченосцев, костры в Прибалтике и Крестовые походы против Литвы - это воспринималось как что-то очень близкое и опасное. Наверное, так сейчас житель Москвы воспринял бы бомбежки Минска или СанктПетербурга - «Тревога!», завтра враги, причем не выдуманные, а самые настоящие, будут уже у нас! В 1492 году испанская королева Изабелла издала указ об изгнании евреев и морисков из страны, и об учреждении священного Трибунала во главе с Торквемадой. Чудовище инквизиции вышло из норы, в его тени эгрегор Католицизма как-то съежился и стал казаться опустошенным, а его живая часть, питаемая чистым ручьем откровения Трансмифа, перестала быть слышна на много столетий. Тут важно понять, что сам эгрегор католицизма вовсе не был полностью подмят папством и тем более чудовищем инквизиции. Наоборот, он создал мощный Синклит, привлекая в его ряды целую плеяду выдающихся мыслителей, таких как Фома Аквинский, Николай Кузанский и Роджер Бэкон. В тоже время прямая связь с Трансмифом обеспечивалась опорой на великих религиозных подвижников, в первую очередь св. Франциска Ассизского, св. Терезу и др. Благодаря этому католический эгрегор при поддержке Мировой Сольватерры впервые в христианском мире сумел трансформировать миры посмертия, создав Частилище: до этого кармические законы неумолимо отбрасывали нарушителей земного морального кодекса в адские миры возмездия. Там демонические силы рестимулировали инграммы и импланты человека, создавая для шельта подобие жуткого ночного кошмара, усиленного в сотни раз, и потребляя выделяющийся гаввах. После той части миссии Христа, которая известна в церковном предании как сошествие Спасителя в Преисподнюю, адские страдалища перестали быть вечными, но по прежнему люди могли заточаться в них на годы, десятилетия и даже века. Более того, для следующего воплощения человеку на Земле необходим междужизненный имплант: он заставляет забыть принятое человеком решение, что он мертв, и делает возможным новую жизнь. Увы, побочным следствием оказывается то, что на уровне созания человек не помнит ни своего предыдущего воплощения, ни перенесенных им посмертных страданий, так что этот путь лишь в малой степени способствует осознанию ошибок и духовному росту человека. Он является таковым для сильных духом, для великих миссионеров, способных отконфронтировать и имплант, и адские страдания, но для большинства жителей Энрофа превращает цепь воплощений в бесконечную ловушку. Создание Частилища во многом положило этому конец, резко ослабив возможности Гагтунгра. Трансфизическая ситуация, созданная католическим эгрегором на тот момент, очень ясно описана Данте в его «Божественной поэме». Надо понимать, что с тех пор многое изменилось в деталях, но общая структура посмертия человека, находящегося под защитой католического эгрегора, осталась прежней. Эгрегр православия был гораздо более максималистским, во многом из-за слабости своего ментального тела. Его лозунгом было Византийское «все - или ничего»: либо «вечное спасение», либо «вечные (т.е. длящиеся веками) муки». Идея частилища была Православию чужда - в ней виделась лишь слабость католицизма, его готовность «потворствовать греху». И это была еще одна причина, почему уния с Западной церковью последовательно отвергалась иерархами. О Флорентийском соборе. Эгрегор православия жестко противился экспансии с Запада - митрополита Киприана, посмевшего подписать Унию , низложили и соглашение отвергли. Концепция «Москва - третий Рим» позволила избирать на Руси собственного митрополита, а впоследствии и патриарха, что обеспечивало духовный авторитет и автономию церкви. Но это не решило базовых проблем православного эгрегора - да, атака отбита, но что дальше? Какой должна быть церковь, чтобы полностью соответствовать задачам страны, и в чем эти задачи, если они вообще есть? Ответ российского Уицраора был прост и ясен: церковь должна стать служанкой государства, его идеологической опорой и пропагандистским аппаратом. При этом главная цель - всемерное укрепление мощи и единства страны, понимаемой как укрепление системы подчинения государству по всем линиям - от экономики до духовных вопросов. Примерно так понимал, и даже формулировал задачу церкви Иван III. Конечно, он не был столь прямолинеен, его личное подвижничество, пренебрежение комфортом и аскетизм достойны удивления и восхищение - так строитель великолепного Собора Василия Блаженного, кремлевских стен и церквей спал на соломе, был равнодушен к роскоши и ценил Дух гораздо выше жизни. Но для других, для своих подданных, роль церкви виделась ему именно так. С точки зрения Уицраора было не очень важно, подчиниться ли церковь великим князьям, или ее высший иерарх получит светскую власть и возьмет на себя ответственность за управление страной. В любом случае это означало бы слияние Церкви и государства при явном примате государства: Православию просто нечего было противопоставить Уицраору в идейном плане. Таким образом, возникшая коллизия породила две борьбы: борьбу между церковной и светской властью за влияние на страну и борьбу верхней части православного эгрегора за эмансипацию, за выработку собственной системы ценностей, независимой от государства и стоящей выше него. Для любого христианина «отдайте Богу Богово, а кесарю - кесарево» всегда звучало как абсолютный приоритет Духа над интересами государя. Но как осуществить это в практике? Одновременно в самом Православном эгрегоре начинает усиливаться его нижняя часть, настаивающая на том, что влияние православия на народ слишком слабо. Эта часть эгрегора активно проводит в жизнь идею, что невозможно пресечь пережитки язычества и отбить наступление Католицизма (а из него воспринимается только демонизированная, оскверненная часть), если не создать собственного темноэфирного тела, способного воздействовать на души людей на эмоциональном уровне прямо, никак не опосредуя этого действия высоким духовным содержанием. Люди должны верить потому, что есть православная церковь, а все остальное она возьмет на себя! По сути, это был тезис Блаженного Августина, сформулированный еще в VI столетии и, вообще говоря, не принятый церковью. Однако папы взяли этот лозунг на вооружение: ведь именно на нем зиждились и продажа индульгенций, и торговля церковными постами, и роскошь Ватикана и Авиньона. Простой путь «попасть на небо» купив себе вечное блаженство за деньги или иные материальные взносы был столь же соблазнителен для русских, как и для их итальянских, испанских, французских и немецких современников. В свою очередь, получаемые при этом материальные блага привлекали слабых духом представителей православного духовенства не меньше, чем их католических собратьев. Монастыри получали огромные земельные угодья в качестве дарственных от богатых феодалов в обмен на отпущение грехов, причем очень часто это был результат искренней, хотя духовно и очень примитивной веры: казалось, что передав дары церкви, человек поступает лучше, чем отдав их свои наследникам. Но это превращало монастыри в хозяйственные единицы, причем духовная община эксплуатировала крестьян в рамках чисто экономических отношений, вовсе не пытаясь превратить их жизнь в духовное служение. У Православного эгрегора не было ничего, похожего на современную саентологическую оргполитику, позволяющую, пусть и с оговорками, но совмещать бизнес с высочайшим уровнем духовности; или на правила общежития, созданные духовным гением XX века - Шри Ауробиндо. Пронизать не только крестьянский быт, но и труд подлинной духовностью - такую задачу Православный эгрегор ни в те годы, ни сейчас не ставил и не ставит. В этой трансфизической ситуации начинает разворачиваться миссия одного из самых противоречивых святых православной церкви - св. Иосифа Волоцкого (в миру - Ивана Санина). Этот человек был несомненным ставленником Демиурга и даже отчасти Христианского Трансмифа: все его дела несли на себе печать значительности, и он обладал колоссальным духовным потенциалом. Его ученость, истинную веру и глубокое понимание как государственных, так и церковных проблем не ставили под сомнение ни враги, ни друзья. Истинной целью миссии Иосифа была выработка решения, способного предотвратить поглощение церкви государством: надо было создать форму их взаимоотношений, приемлемую в текущей ситуации и направленную на реализацию миссии России. Страна успешно завершала свой второй имперский цикл, была на пассионарном подъеме и обстановка казалось благоприятной для решения поставленной задачи. Наблюдая безобразия, творящиеся в церковном устроении: безграмотность мирян и священников, пьянство и распутство во многих монастырях, быт населения, очень далекий от духовного идеала, Иосиф счел, что монастырское общежитие, хорошо организованное и защищенное строгим уставом единственно приемлемый путь для церкви. При этом монахи будут примером для мирян, а их духовный авторитет будет зиждиться не на недоступных простому крестьянину тонкостях Откровения, но на грамотности, честности, скромности и соблюдении устава, на понятных и всем доступных социальных ценностях. Белое же духовенство будет приобщать мирян к священному путем литургии и выполнения обрядов, как это и делалось до сих пор. Эти идеи Иосиф последовательно проводил в жизнь, используя всю свою силу и образованность для их отстаивания и перед государством, и перед своими церковными оппонентами. К сожалению, трансфизически это означало очень значительное снижение уровня духовного служения по сравнению с мистической традицией Православия, воплощенной, скажем в Афонских монастырях, да и во многих монастырях России, таких как Кирилло-Белозерский, Псково-Печерский или заволжские скиты. Эгрегор российского православия как бы отказывался от верхней части откровения Трансмифа, перекрывая этот ручей фильтром, пропускающим только наиболее примитивные аспекты духовных инвольтаций. Неясно, что побудило Иосифа пойти на такое выраженное снижение духовного уровня Церкви, как бы санкционировать нижние слои эгрегора своим авторитетом. Возможно, он преувеличивал трансфизическую опасность для церкви, и пытался так спасти ее от краха. Но в его реформах было несомненно и положительное начало: богатые монастыри с хорошо организованной жизнью несли в себе сочетание духовного и социального, становились прообразом решения социальных задач духовными средствами. Именно по этому пути пошел когда-то ислам, создав Шариат - основанное на духовности законодательство для мирян. Идеи Иосифа встретили резкое противодействие среди приверженцев мистического понимания религии, в первую очередь так называемых «заволжских старцев». В отличие от мистиков Севера и Северо-Запада, не вмешивавшихся в церковные споры, монахи Поволжья были пассионарными людьми. В их душах причудливо сочетались восприятия высоких откровений Трансмифа с горячей кровью бойцов. Выразителем этого направления стали глава «нестяжателей» Нил Сорский и его ученик Вассиан Патрикеев. Нил Сорский (в миру Николай Майков) происходил из семьи дьяков, занимавших значимое положение при дворе Ивана III. Николай был высокообразованным человеком и истинным мистиком. Переписчик книг в молодости, он с юных лет чувствовал призвание к религии, проходил послушание и принял постриг под именем Нила в центре мистического православия, на Белозере, где учился у старца Паисия, ученика преподобного Кирилла. Иван III предлагал Паисию сан метрополита, но тот отказался, считая что мистическое познание Бога важнее церковных постов. Уже монахом Нил много путешествовал: бывал и в Малой Азии, и на Афоне, где провел несколько лет. Видимо именно оттуда он вынес ту потрясающую легкость и воздушность веры, которая всегда как бы окутывала этого потрясающего человека, делая его неуязвимым для грязи и мирской суеты. Вернувшись в Россию, он не стал жить в Кирилло-Белозерском монастыре, но основал свой скит на реке Сорке, где поселился с несколькими послушниками и учениками. В центр монашеской жизни он ставил «живую молитву», как средство самоуглубления, достижения состояния внутреннего безмолвия (исихии). Грехам и соблазнам мира, гордыне и тщеславию, которые живут в душе каждого человека, Нил противопоставлял «умное делание» и «слезный дар» (сегодня мы сказали бы - эффективную духовную технологию). Ощущение собственной греховности (сегодня мы бы сказали - неполноценности или скорее несамодостаточности) позволяло человеку ощутить подлинный дух Божий, нисходящий в его душу и превращающий ее мятущуюся плоть в крепкое железо. Нил дал теологическое обоснование скитной жизни, настаивая на нестяжании и бедности, на обязанность монаха кормиться от своих трудов. Уицраор решил использовать духовный авторитет святого для достижения своих целей. Нил Сорский был ласково принят княжеской властью в Москве. Его духовный авторитет и святость жизни были несомненны, а проповедь отказа от церковной собственности и сосредоточенности исключительно на духовном, казалась Уицраору исключительно удобной для секуляризации монастырских владений. Аскета и мистика пытались поставить в один строй с бюрократами и тиранами. К чести Нила, он довольно быстро понял, что в московских палатах его проповеди не находят духовного отклика, а столичная бюрократия лишь использует присущий ей антагонизм для достижения своих мирских целей. Он вернулся в свою обитель, но и оттуда продолжал бороться против снижения духовного уровня Православия. Интересно, что не будучи формально канонизирован вплоть до середины XX века (иосифляне не могли простить ему борьбу с монастырской собственностью и обвинения в снижении веры), в отечественной православной патристике Нил единственен, кто носил никем не оспариваемый титул «великий». Духовное противостояние Нила и Иосифа - не случайное явление, оно отражает подлинную духовную борьбу, присущую любой великой религиозной доктрине при ее воплощении в земном человечестве. Как донести до масс, до людей с очень низкой степенью душевной интеграции, тонкое и неуловимое откровение Трансмифа? И надо ли это делать? Что лучше: сохранить чистоту веры, пусть лишь высшая элита человечества сумеет ее воспринять и использовать, или снизить уровень Откровения, сделав его доступным для многих? И не потеряется ли, не исказится ли до неузнаваемости при этом сам Источник? Отзвуки этой идейной борьбы мы найдем в исламе, в католицизме, в буддизме, в иудаизме. Суфии - и Багдадский халифат, св. Франциск - и папы, Махаяна и Тхераведа, йога - и брахманизм, Каббала - и Талмуд… Эта борьбы идет через сердце каждого, кто проходит испытание верой, и нет для нее общего решения. В этот момент в накал борьбы удалось эффективно вмешаться Гагтунгру: под влиянием его легкого толчка группа псковских и новгородских священнослужителей, причем самая высокообразованная часть регионального духовенства, чуть-чуть перешла ту грань, которая в глазах эгрегора Православия отделяла «свое» от «чужого». Православие, как впрочем и католичество, всегда с настороженностью относилось к попыткам толковать библию: очевидные противоречия между священными книгами, наличие в библии мест, явно инспирированных низшими трансфизическими силами, общность с эгрегором еврейства - все это было не по силам ментально слабому Православному эгрегору. И если к теологическим спорам, вследствие непонимания, он мог еще относится терпимо, то попытки искажения обряда воспринимал в штыки. Указанные рассогласования получили название «ересь жидовствующих». Оно отнюдь не случайно: конфликт между христианской церковью и эгрегором еврейства полыхал по всей Европе, и не мог не отразиться на России. И не случайно именно Псков стал центром «ереси жидовствующих» - он был важнейшим культурным мостом, связывающим Русь с Европой. Еврейская и христианская религии инспирируются разными Трансмифами, и хотя в высших проявлениях природа Откровения едина на планете, конкретные эгрегоры подчиняются различным кармическим правилам и законам. Относительная слабость иудаистского Трансмифа привела к значительной демонизации эгрегора еврейства, к концепции «избранного народа», которая легко трансформировалась от «особого служения» и «особым правам». Книга Осии и основанные на ней талмудические тексты вызывали у неевреев законные подозрения в отношении целей и задач иудаистского эгрегора. Именно жесткая демонизированная часть эгрегора еврейства первой на земле подверглась меркабианской атаке, не смогла устоять перед ней, на тысячелетия стала активным проводником целей Мирового Банкира, выработав адекватные идеологические и каузальные инструменты. В условиях пассионарного перегрева Европы все имевшиеся там эгрегоры находили себе экстремистки настроенных сторонников. Борьбы гвельфов с гиббелинами быстро перешла из политической в религиозную, породив движение паттаренов, за которым инспирация эгрегором еврейства уже ощущалась даже слишком ясно. Католицизм в этот момент тоже был готов скорее плодить врагов чем искать друзей. Первая инквизиция под водительством Доминика двести лет назад уничтожила альбигойцев и разорила Прованс. Теперь с цепи была спущена вторая инквизиция. Важно отметить, что самих евреев инквизиция никак не преследовала, так же как она не преследовала мусульман, православных, несторианцев и даже язычников. Она выявляла и карала отступников - тех, кто был или стал католиком, а потом отступил или оказался неискренним. С такими поступали беспощадно. А причины были: именно в XV веке по всей Европе стали уничтожаться или по крайней мере ограничиваться гетто - экстерриториальные области, где евреи жили как оккупанты, по своим законам, неподсудные городским и национальным властям. В руках евреев были финансы всей Европы, и уничтожая гетто короли и герцоги часто просто пытались решить сиюминутные задачи по обогащению своей казны. Евреи крестились, становясь номинально испанцами, немцами, итальянцами, но оставаясь в душе евреями. Для государств Инквизиция, Звездная Палата и иные тайные судилища были в основном средствами обогащения путем грабежа или рекета; для народа это был способ выплеснуть свою ярость. За лозунгом «смерть гиббелинам и патаренам!» явственно слышалось «бей жидов» или даже «грабь награбленное»! По всей Германии, Франции, Испании пылали костры, где жгли ведьм и колдунов - в основном евреев и евреек, хоть и носящих немецкие, французские или испанские имена. Напуганный католический эгрегор бил направо и налево, не разбирая друзей и плодя врагов. Сплошь и рядом его рукой водил Гагтунгр - но ведь угроза и вправду была! Двое- и даже трое-папство, продажа индульгенций, бессовестная торговля церковными постами - все это лишило католический эгрегор авторитета, на его место мог встать любой, и даже еврейство могло бы заполнить создающуюся духовную пустоту. Реформация, реформы Лютера, а потом и Кальвина, отчасти решили эту проблему, но конец XV - начало XVI века трансфизически было для Европы ужасным временем. Перед Иосифом Саниным, как выразителем чаяний православного эгрегора, встал вопрос - что делать с ересью? Реакция Уицраора и инспирированных им лиц, от великого князя до местных архиепископов, была понятной: подавить, арестовать, запретить, наказать! Так темноэфирный демон государства всегда реагирует на любые отклонения от стандарта, все равно религиозные, идеологические, социальные или экономические. Но на дыбы взвился и эгрегор Православия: тот же самый враг, с которым его «братпротивник», католицизм, бился не на жизнь а на смерть, добрался теперь до России. В отличие от Великого князя, его бояр и высшей бюрократии, новгородский архиепископ Геннадий требовал не просто подавить: он требовал борьбы на уничтожение. Будучи носителем высокой миссии, Иосиф не мог не чувствовать, что вой нижней части православного эгрегора рожден страхом, а потворство этому чувству приведет только к консолидации эгрегориального темноэфирного тела, и в конечном счете к угрозе полного перерождения православия. Но Иосиф уже мощно связал себя с эгрегором, он уже чувствовал себя слугой эгрегора в значительно большей степени, чем миссионером Трансмифа. Идти против голоса церкви казалось невозможно, а слабость ментального тела Синклита не позволила тому помочь своему собрату посмотреть на вещи трезво, отринув низшие эмоции. Иосиф решительно противопоставил себя ереси, настоял на арестах и пытках замешанных в дело. Во время церковного Собора 1492 года вопреки мнению многих епископов, но с согласия Великого князя, еретики были помилованы; однако очень скоро Иосиф добился таки смертного приговора лидерам ереси. (1492 г — этогод, когда ждало конца света. Это был 7000 год от сотворения мира Иван III перенс начало Нового года с марта на сентябрь) Костры запылали в Москве, неся волны гавваха воинству Гагтунгра. Православный эгрегор оделся темноэфирным телом, окончательно перейдя от авторитета к принуждению верить. Два темноэфирных тела, государственное и религиозное, и каждое требует своей доли поклонения, своего количества шаввы. Церковь отстояла себя в борьбе с государством путем своего собственного превращения в квазигосударственный аппарат принуждения. Уицраор отступил, не готовый к схватке, но мина была подведена под страну, и оставалась лишь ждать взрыва. К своей чести, эгрегор православия все-таки не позволил себе породить чудовище, подобное инспиратору инквизиции. Великие святые Синклита не дали сердцам иерархов ожесточиться и породить массовый террор: несмотря ни на что Православие осталось проводником в первую очередь инспираций Трансмифа, хоть и в редуцированном и искаженном виде. Иосифляне выполняли функции церковной полиции, но в отличие от доминиканцев и иезуитов в Европе, без четко определенных полномочий и лишь в отношении достаточно узкого круга лиц. Вассиан Патрикеев. Вступление на трон Василия III сопровождалось еще большим усилением мощи Уицраора. Русский государь все больше терял свой статус национального лидера, превращаясь в типичного восточного деспота: капризного, тираничного, жадного и непоследовательного. И если Иван III, тиран во внутренней политике, был глубоко религиозным человеком и искренне стремился к интеграции себя как личности, то Василий выступал просто марионеткой Уицраора, сквозь инспирации которого веления Демиурга слабо доходили до личности правителя, а уж голос Трансмифа был полностью подавлен. Страна как бы отдалялась от московских дворцов, живя собственной жизнью, а столичный истэблишмент все больше выступал как паразит, существующий лишь собственного выживания и решающий лишь собственные мелкие проблемки. Именно в этот момент разворачивается деятельность другого великого миссионера, Вассиана (Василия) Патрикеева. Происходя из княжеской семьи, Василий получил прекрасное образование. Он рано стал боярином, служил воеводой и имел разносторонний опыт военной и государственной деятельности. Затем его семья попала в опалу и боярин Василий принял постриг под именем Вассиана. Несколько лет он провел в Кирилло-Белозерском монастыре где в полной мере развернулся его талант христианского мистика. Затем силы провидения направили Вассиана к Нилу Сорскому, который передал в его руки духовную эстафету нестяжательства. Через некоторое время великий князь снова открыл семье Патрикеевых доступ к государственным постам, и Вассиан переехал в Москву. Но теперь это был человек, обладающий интегрированной личностью и огромным духовным авторитетом. При этом он был высокообразованным клириком, блестяще владеющим логикой и великолепно знающим как богословие, так и философию, а кроме того имел значительный практический опыт государственного управления. Его происхождение и манеры позволили Патрикееву занять естественное место в верхней части истэблишмента России, а пассионарность превратила в непримиримого борца с темноэфирной частью православного эгрегора, которая теперь тесно ассоциировался с иосифлянством. Трансфизически, Вассиан был первым в России, кто практически совместил православную святость с развитой ментальностью, с умением не просто играть словами, но создавать новую реальность путем комбинирования концептов. Почти современник Фрэнсиса Бэкона, он принес в Россию то, что страна принять была не готова, прообраз того, что мы сейчас назвали бы научным, и даже саентологическим подходом, когда логика и понимание ставятся выше мертвой буквы. Эта идея, внедренная в католицизм Фомой Аквинским, и ставшая там имманентной, для Православия была чуждой и пугающей. Мы можем лишь восхищаться силой духа Вассиана, писавшего свои книги в духовной изоляции, в условиях скептически недоверчивого взгляда Великого князя и откровенной ненависти иерархов, имея лишь узкий круг учеников, читателей и почитателей. И когда Вассиан вместе со своим ученым другом Максимом Греком, афонским монахом, взялся за исправление духовных книг, терпению Православного Эгрегора пришел конец. Не в силах справиться сама, иерархия призвала на помощь Уицраора. Оба богослова были оклеветаны, арестованы и осуждены, причем Вассиана уморили «голодом и дымом» в подземной тюрьме иосифлянского монастыря, а Максим провел в заточении 20 лет, лишенный права писать. Интересно, что до сих пор великий человеко-дух, который был в те годы Вассианом Патрикеевым, так и не канонизирован православной церковью. Лишь в XX веке Церковь признала святым его учителя Нила Сорского, а понять и признать Патрикеева Православный эгрегор все еще не готов. Но его давно признал Синклит России, для которого миссия Патрикеева была важным шагом на пути замены слепой веры - пониманием, а начетничества - логикой. К этому времени завершился второй имперский цикл России: страна из раздробленного конгломерата княжеств стала единой и обрела пусть и духовно сниженную, но стройную идеологию. Уицраор подмял под себя и поглотил локальные эгрегоры. Однако, раздувшись от ощущения своего могущества, он во все меньшей степени оказывается способным эффективно управлять страной, транслируя ей веления Демиурга. Иван Грозный: идеологический цикл Необходимо было как-то исправить эту ситуацию, чреватую крупными трансфизическими срывами как в ближайшем, так и отдаленном будущем, и Демиург инициировал в стране идеологический цикл, направленный на нормализацию отношений между государством и церковью и на выстраивание идеологии, пригодной к тому, чтобы на столетия стать основной российского мироустройства, ориентированного на выполнение миссии страны. Важнейшими шагами, выполненными в рамках этих установок, стали две параллельно развивающихся духовных работы. Во-первых, это деятельность кружка, сформировавшегося вокруг молодого государя, сына и наследника Василия III Ивана IV, получившего в последствии прозвище Грозный. Во-вторых деятельность митрополита Макария, выходца из Новгорода, который повел широкую работу по упорядочению православия, насаждению культуры и нормализации отношений между церковью и Синклитом. Под влиянием своего наставника Адашева и духовника Сильвестра Иван созвал сословное представительство - Избранную Раду и начал реформы. Задумки были широкие: реформы касались гражданского и уголовного законодательства, фискальной системы, государственного управления, развития культуры и церковного устроения. В эти же сроки прошел крупнейший церковный Собор, получивший название Стоглавого, по количеству принятых им решений. Несмотря на определенные трения, в целом правительство и Церковь искали и находили взаимоприемлемые решения. И Макарий, и окружение Ивана реализовывали одну и ту же Демиургическую задачу: выработать идейные формы сосуществования и сотрудничества народа, церкви и государства, ориентированные и на сегодняшний день, и на далекое будущее. К сожалению, сразу стало ясно, что и Церковь и государство не готовы к далеко идущим идеологическим реформам. И правительство (кружок Адащева) и тем более иерархи (Столгавый собор) видели их только в дальнейшем развитии православия, причем это развитие понималось ими как усиление церковного эегрегора, может быть его некоторое упорядочение, но ни в коей мере ни как его расширение, тем более не расширение с захватом инвольтаций иных трансмифов. Наследство Иосифа Волоцкого в отношении внутрицерковнного устроения стояло непоколебимо, и острота дискуссий внутри самой Церкви переместилась из идейной в практическую плоскость. Макарий требовал роста грамотности, повышения благочиния белого духовенства, приведения его образа жизни к требованиям пастырского служения. На Стоглавом соборе проявилась и еще одна тенденция, чуждая для более ранней России - начало борьбы с телом. Низшие части эгрегоров монотеистических религий, особенно религий Христианского Трансмифа, всегда с большим подозрением относились к телу, видя в нем путь искушения человека. Но в рамках земного человечества тело - важнейший атрибут воплощенной жизни, и отсутствие духовной технологии для просветления тела, для его полезного использования с точки зрения духа - основная слабость монотеистических религий. Особенно сурово христианство всех его видов относилось к любви и сексу - этот вид во многом именно телесной деятельности в лучшем случае молчаливо принимался как что-то необходимое, но эгрегоры всех церквей стремились к его жесткой регламентации. Не остался в стороне и Столгав - он посвятил значительную часть своей работы активности выработке регламентаций сексуальных отношений как в супружеской, так и во внесупружеской жизни. В частности, был продекларирован запрет на совместное мытье мужчин и женщин в бане - широко развитой практики, унаследованной Россией от языческих времен. Однако все это было не главным. Перед старной стояла идеологическая сверхзадача: нужно было отыскать такие идеологические формы, в рамках которых демиургическое управление страной и православное откровение могли бы ужиться не сражаясь друг с другом, и не противореча друг другу, а дополняя и обогащая единую национальную идеологию России. Это позволило бы Демиургу осуществлять прямое обращение к стране через религиозные каналы, а не только косвенное - через эгрегоры. Культ российского Демиурга, прароссианство, когда-то был отвергнут самим его Основателем во имя более высокого откровения Христианского Трансмифа. На тот момент у прароссинства не было приемлемой религиозной основы: культ Даждь бога (одно из имен российского Демиурга) существенно уступал северному язычеству, как скандинавскому (Один и Тор), так и балтийскому (Перун), которые оба были сильно демонизированными. Демиург России, не мог ни выступить на равных с этими силами, ни принять под свое крыло эгрегоры обоих религиозных направлений. Но в нынешней обстановке прежние религиозные проблемы были уже не актуальны: сохраняющееся в стране двоеверие не противопоставляло Православию никакого организованного культа, скажем Перуна или Волоса. Сомнений в том, что именно Православие является идейным лидером страны, не было ни на уровне ее элиты, ни на уровне населения. Речь шла лишь о смене акцентов, о трансформации церковного эргегора, о включении в его состав элементов Прароссианства. Было важно привести ситуацию в Энрофе в согласие с тем, какой была ситуация в тонком мире: Синклит России доверял своему Демиургу и следовал Его воле, что нисколько не противоречило получению существенно более тонких инвольтаций со стороны Христианского Трансмифа. Именно для решения этой грандиозной задачи и воплотился в Энрофе великий тэтан, которого мы в истории знаем как Ивана IV. Ясный, твердый ум, широкая образованность, интерес к вопросам религии и мистики, высокий уровень пассионарности, харизма, видимая как друзьями, так и врагами - вот далеко не полный перечень тех духовных инструментов, которые Иван принес в Энроф для реализации своей миссии. По своему статусу Иван был одним из миссионеров не только национального, но планетарного значения: поставленная им задача, в случае ее успешного решения, открыла бы перед человечеством Земли совершенно новые пути и горизонты развития, К сожалению, демонические силы, как Гагтунгр, так и подымающие голову меркабианцы, сумели существенно исказить его миссию. Вместе со всем положительным, перечисленным выше, Иван принес в Энроф также нетерпимость к чужому и страшную гордыню. Но главным было то, что на раннем этапе его человеческого воплощения, пренатальном или натальном, когда человек предельно уязвим, врагам России и мира удалось активизировать в его душе один из древних разрушительных имплантов, дремлющих в каждом из нас. Через всю свою жизнь Иван пронес активность этой жуткой инграммы, погружающей человека во внутренний ужас, когда окружающие начинают казаться сонмом жутких врагов и палачей, когда человек теряет способность рассуждать и начинает рубить с плеча, сражаясь с тем, чего на самом деле нет. При этом окружающие люди, зачастую честные, преданные и любящие, гибнут не за свои текущие грехи: тот, кто драматизирует имплант губит их за демонов, за врагов, губит бессмысленно и жестоко. В саентологии это называется страшным словом «вэйланс подавляющей личности». В большинстве случаев, помочь такому человеку нельзя, т.к. он сам не приемлет никакой помощи: лишь смерть и межжизненный имплант способны освободить его от этой драматизации. И Синклит, и Христианский Трансмиф активно боролись за Ивана, посылая ему атманические и будхиальные инвольтации, позволяющие противостоять своему безумию, и по большей части ему это удавалось. Тем не менее всю свою жизнь он помнил безжалостную борьбу боярских группировок, которая кровавой волной прошла по его детству и едва не привела к смерти; на самом деле он помнил момент включения импланта, но не умел выразить словами тот ужас, который стоял за этим понятием. Поначалу Иван решительно взялся за дело реформы, но для такого крутого поворота у него не было ни подходящего окружения, ни ясности идеологии. Ни один из окружающих его интеллектуалов, ни Адашев, ни Сильвестр, ни Макарий, ни Максим Грек не могли помочь: Ивану предстояло самому создать новую идеологию для страны, а для этого нужны были время и относительно спокойное и безопасное окружение с тем чтобы царь мог вспомнить и осознать свою миссию в воплощенном состоянии. в Энрофе. На первых порах дело шло гладко, и правительство, инспирируемое Демиургом, пользовалось доверием страны. Церковь тоже была лояльна, она проводила реформы, хоть и гораздо менее радикальные. Однако Уицраор не ощущал никакой потребности в переменах: наоборот, его огромная мощь взывала к поиску военных конфликтов. Литва, заключившая с Польшей унию, пока была не по зубам, Крым надежно защищали безводные степи и флот Высокой Порты, поэтому взор государства пал на близких соседей - восточные обломки Орды. Казанское и астраханское ханства уже более 100 лет были фактическими вассалами Руси: выплачивали ей дань, а ханы занимали свои престолы только с согласия московского государя. Мелкие трения шли постоянно, но они обычно легко урегулировались дипломатическим путем. Однако Уицраору хотелось войны, и вот молодой государь, не умевший отделять свои установки от инвольтаций государственного демона, отложил реформы и во главе войска явился под стены Казани. Поводом стала очередной переворот в городе, не санкционированный Москвой. Силы были даже отдаленно не равны: по сути это была не война, но карательная экспедиция. Сперва пала Казань, а за ней и Астрахань; Иван объявил о включении их в состав России и отбыл в столицу, увенчанный лаврами победителя. Реформы откладывались на потом: инспирации Уицраора и вой рарругов казались более привлекательными, чем направляемая Демиургом скрупулезная работа и ментальные усилия по осмыслению жизнеустройства. Впрочем, идеологический цикл давал себя знать: и Иван и его окружение были образованными людьми, существенно превосходя в этом своих современников - европейских герцогов и королей. Так английский король Генрих VII Тюдор не читал ничего, кроме финансовых отчетов. Карл IX Французский тоже умел читать и даже собирал книги, посвященные охоте - этим его литературные интересы и ограничивались. Наоборот, Иван был хорошо знаком с православным богословием, историей России и Византии, а также неплохо знал и практически владел стилем построения писем, принятым в образованных кругах Европы. Иван обладал незаурядным литературным талантом - его письма к Курбскому написаны ясно, хорошим стилем и даже сегодня читаются с большим интересом. По русской традиции царь ничего не писал сам, но только диктовал, однако грамотность Ивана, и его хорошая образованность несомненны. Письма Ивана - уникальный документ русской политической истории и метаистории: внимательный взгляд без труда заметит моменты смены инвольтации, когда глубокий и мудрый правитель (влияние Демиурга) незаметно для самого себя переходит в мелкого и жестокого тирана (влияние Уицраора), а в некоторые моменты даже в садиста - палача (влияние Урпарпа). В мировой истории имеется достаточно мало программных документов, написанных непосредственно первым лицом страны, да еще и миссионером планетарного значения - тем ценнее эти письма для метаистории не только России, но планеты в целом. Создание Речи Посполитой и ее темноэфирного эгрегора. Ливонская война. Между тем на Западных и Южных границах России было очень не спокойно: мирного окружения и времени на выработку идеологии История Ивану отпускать не собиралась. На Западе Уицраор Литвы стремительно слабел в условиях утраты населением пассионарности. Ни один из Литовских князей не сумел ни подняться до уровня государственного мышления князя Витовта, ни предложить своему народу осмысленной созидательной идеологии. К началу XVI века Демиург перестал рассматривать Литву как трансфизического дублера России, сосредоточив свои усилия на Московском государстве. Все попытки слабеющего уицраора Литвы объединиться с Россией последовательно отвергались Московским истэблишментом, который видел в этом не расширение и упрочение государства, но лишь внесение в его жизнь чуждых идеологических влияний. Разбойничья, набеговая экономика Литвы находилась в противоречии с постепенной упорядочивающейся жизнью Великороссии. Потерпев неудачу в попытке создать единое государство с Москвой, Литва нашла себе другого партнера. На западной границе России образовался противник, достойный российского Уицраора - это была Речь Посполитая. Уицраор Литвы, объединившись с воинствующим Польским эгрегором, превратился в монстра, рвущегося в бой. Католичество было признано общей религией обоих народов, а православное русское население, проживавшее на территории нынешних Белоруссии и Украины, оказалось отделено от России, и стало как бы «людьми второго сорта» в своей стране. Общность религии мешала Польско-Литовскому Уицраору развернуться всей силой на охваченную смутой Германию, и его противниками оказались православная Россия и исламская Турция. Речь Посполитая, наследник одного из частей ордынского Уираора, создавалась не на пустом месте. Ее изначальной задачей было пресечение агрессии Ордена Меченосцев, в какой-то момент ставшего могучим орудием нижней части католического эгрегора в его экспансии. Ради этой задачи российский Демиург санкционировал союз, а потом и объединение Польши и Литвы. При благоприятных условиях Ржечь Посполитая могла бы стать трансфизическим дублером России, как раньше была Литва. К сожалению, такая возможность не реализовалась: создавшая страна оказалась под слишком сильным влиянием папства, которое блокировало всяки внешние инвольтации. Страна оказалась неуправляемой и идеологически плохо восприимчивой, ортодоксальной в худшем смысле слова. О реализации на ее почве задач идеологического цикла, срывающегося в России, не приходилось даже и мечтать. После упразднения ордена меченосцев и преобразование его Прусское курфюршество в начале XVI века, Ржечь Посполитая оказалась вне сферы прямых интересов Демиурга России и постепенно начала использовать европейскими демиургическими силами. Другим важным соседом Оттоманская Турция, также один из обломков великого монгольского Уицраораю. В описываемый период она была на подъеме своей военно-государственной мощи, но в значительной мере утратила те идейные установки на создание идеального исламского мироустройства, которые когда-то вели в бой войска турецких султанов, и заставляли городскую бедноту открывать ворота городов без единого выстрела. Теперь турецкая армия рвалась к продолжению экспансии не именем своего Демиурга, но основываясь на мощи уицраора; она несла не упорядочение жизни и не ее перестройку на базе справедливых и мудрых законов, но лишь грабеж, порабощение, сбор дани деньгами и кровью. Если 200 лет назад вопрос о возможности упорядочения восточно-европейской жизни силами турецких султанов стоял как вполне реальный на повестке дня перед Демиургами Европы, то сейчас он был снят: турецкая империя ничего не могла дать Европе, но была способна лишь ослабить ее потенциал. Сама по себе замена католичества исламом также не решала проблемы: несмотря на все беды, католичество было трансфизически сильнее, несло более ясное и глубокое откровение, а главное обеспечивало людям гораздо более конструктивное посмертие. Тем не менее, в середине XVI века пала Венгрия, а некоторое время спустя войска Сулеймана Великолепного осадили Вену. Уицраор Священной римской империи был готов лечь к ногам оттоманов, как сто пятьдесят лет назад к их ногам пал уицраор Византии. И лишь вмешательство польских гусар Яна Собесского предотвратило на тот момент торжество ислама на европейским континенте. Из Москвы за всем этим наблюдали с беспокойством: куда дальше кинется оттоманский уицраор, кто станет его следующей жертвой? Но пока этого не произошло, два трансфизических монстра, Москва и Вильна, готовы были вцепиться друг другу в глотки. И если карательная экспедиция в Поволжье представлялась Демиургу просто лишней, хотя и не страшной, то большая война на Западе грозила сорвать идеологический цикл России. Демиург предъявляет Уицраору ультиматум: унять свою агрессивность и не мешать преобразованиям в стране. Выражая это мнение, Адашев, Сильвестр и их кружок всячески отговаривают Ивана IV от войны, пытаются направить его незаурядные способности и энергию на дела устроения мирной жизни. Но Иван уже не тот, он почувствовал вкус инспираций государственного демона. Он мнит себя большим полководцем и правителем великой страны. Он принимает титул «царь», т.е. цезарь - так на Руси именовали только Византийских императоров и ордынских ханов. В Европе «цезарями» называют себя австрийские Габсбурги, императоры «Священной Римской империи», созданной еще Оттоном II. Теперь Иван требует, чтобы такой титул за ним признали не только подданные, но и соседи: ведь по бабке он наследник Византийского престола, а по праву завоевания - хозяин бывшей ордынской столицы. Ни в Вене, ни в Вильно, ни в Варшаве эта претензия не встречает понимания. Рев уицраора и рарругов берет в душе Ивана верх над тихим, хоть и твердым голосом Демиурга, и царь бросается в пучину Ливонской войны. Война не была успешной, да и не могла быть таковой без поддержки Демиурга. После первых легких побед русские стали терпеть неудачу за неудачей. Был потерян Смоленск, только героические усилия армии позволили удержать Псков. Тем не менее, все требования Демиурга о прекращении войны игнорировались Уицраором, ослепшим от ощущения силы и озверевшим от полученных ран. В этот момент Ивана посещает одна из вспышек его безумия: он обрушил репрессии на своих бывших друзей, пытавшихся добиться мира. Адашев, Сильвестр, и другие деятели Избранной Рады гибнут в тюрьмах и застенках. Идеологический цикл в стране был фактически прерван. Уицраор не только не желал слышать Демиурга, он всячески блокировал его инвольтации, не позволяя им доходить до населения. В этой ситуации Демиург был вынужден пойти на беспрецедентные меры: он снял свою санкцию с потерявшего ум Уицраора, пытаясь напрямую воздействовать на Ивана, как проводника своих влияний. Страна лишилась высокой трансфизической защиты, стихиали были отпущены на свободу, и на русскую землю обрушились голод, неурожаи и военные поражения. В окружении царя открыто говорили о невозможности проведении такой политики и дальше. Опричнина. Срыв идеологического цикла Рост мощи Уицраора никогда не проходит даром: чем больше энергии набирается в темноэфирном теле, тем выше вероятность отпочкования от него «ребенка», нового самостоятельного темноэфирного организма. Как правило, Уицраор стремится немедленно поглотить, втянуть в себя отпочковавшегося последыша, ведь каждый такой «ребенок» норовит стать могильщиком своего родителя. Если же отпочкование началось, но не произошло полностью, то на теле уицраора возникает перетяжка, что проявляется в виде шизофрении: у уицраора образуется как бы два командующих и волевых центра, перескоки между воздействиями которыми носят легкий и хаотичный характер. Именно это происходит с I Жругром в середине 60-х годов XVI века. Земной, Энрофной реализацией этого процесса является опричнина: отречение царя Ивана от престола и разделение страны на две части. Основная часть страны, Земщина, в отсутствие царя управляется Боярской Думой, которую Иван обвинил в поголовной измене. Вторая, меньшая часть, опричнина (т.е. часть, остающаяся при разделе имущества вдове), становится как бы личной царской вотчиной, где он набирает персональное войско - опричников. Озверевший от болезни Жругр перестает слушать Демиурга, и в условиях потери авторитет государства, а значит и притока шаввы, демонизируется, начиная запугивать населения и потреблять гаввах. На этом фоне Иван, теряющий уже ставшую привычной каузальную подпитку со стороны Уицраора, оказывается неспособным противостоять рестимуляции своего импланта: он начинает войну со всеми. начинает крушить ближних и дальних. В стране устанавливается жесткий бандитско-полицейский режим, основанный не на выполнении воли Демиурга, но на реализации демонической программы: инвольтациях Урпарпа, и даже самого Гистурга, приветствовавшего приступы безумной садисткой жесткости Ивана. Опричники с песьими головами у седел рыщут по России, вытравливая крамолу или все, что только мнится ей. Идеологический цикл перестает реализовываться и срывается, а Уицраор начинает борьбу с собственным Демиургом, насколько возможно перекрывая Его каналы инвольтации к стране. Наступают «сумерки богов», массовая потеря идеологической ясности. А, как отмечено у Гойи, «Сон разума рождает чудовищ». Как в Москве, так и в опричной «столице» ??????? прокатилась волна жутких репрессий. И в окружении царя, и Думе наверх вылезла группа темных миссионеров, таких как князь Вяземский или В.Грязной. В душе царя происходила страшная борьба, он поочередно то впадал в ярость, и чуть ли не сам пытал, вешал и рубил головы, то, воспринимая инвольтации Трансмифа, истово пытался отмолить свои грехи. В условиях отсутствия реальной технологии духовной реабилитации человека, в условиях полного непонимания того, что же твориться в его душе, Иван стал просто марионеткой великих эгрегоров. Его миссия была провалена, он потерял ценность для Провиденциальных сил, которые никак не могли ему помочь, и просто пытались уменьшить причиняемый им миру вред и создаваемую им тяжелую карму. Апофеозом царского безумия были военные карательные походы против северных городов, Новгорода и Пскова. Российский Уицраор относился к ним с подозрением: традиции вольности в этих местах сохранялись с древности, и население испытывало гораздо меньше почтения и страха перед властями, чем в Москве, Твери или поволжских городах. Ведя активную приграничную торговлю, города были богатыми, а постоянное общение с заграницей делало купеческие семьи псковитян и новгородцев внутренне достаточно независимыми перед лицом государственного демона. Иван с опричным войском вошел в Новгород и «учинил в нем великое разорение» - провел массовые репрессии против городского истеблишмента и даже плебса. Опричники разоряли дома, жгли, насиловали; нотаблей и членов их семей скидывали с моста в Волхов, и топили баграми, плавая по реке в челнах. Казна, хранившееся в ризнице собора святой Софии, т.е. оборотные средства и капитал купеческой верхушки города, была конфискована, большая часть высшего новгородского духовенства погибла. Из Новгорода Иван направился в Псков, но его палаческая воля уже несколько остыла, и городу удалось отделаться легким испугом, откупившись деньгами. Так, с пребывание Ивана в Пскове связан некий эпизод, хорошо иллюстрируюущий различия в мировосприятии Москвы и северных торговых городов. На встрече с нотаблями Иван сидел мрачный и молчал, и никто не смел потревожить его вопросом. Наконец царь поднял голову и поворотив ее к псковским купцам, сказал в пространство: «Денег мне надобно, денег…». «А сколько денег, Государь?» - ответил ему один купцов. Это было неслыханное нарушение этикета, все онемели, пытаясь понять, в какую же форму выльется гнев Царя. Но тот, помолчал, и снова повторил свое: «денег мне надо, денег!» «Так сколько же денег, Государь?» «Тьфу ты, поганкин, иди отсюда прочь, казначей мой скажет!» закричал царь вставая, и в сердцах покинул собрание. Но он действительно назвал сумму выкупа, которую Псков собрал и выдал , сохранив и город, и головы нотаблей. Тот купец, имя которого история нам не сохранила (после этого эпизода он получил и с гордостью носил фамилию Поганкин) не мог не понимать, что играет с огнем. Он хорошо знал про репрессии в Новгороде и Москве, и понимал, что его жизнь висит на волоске. Все же он рискнул вызвать гнев непредсказуемого царя, переводя разговор с будхиальной модальности, последствия использования которой были непредсказуемы, в модальность каузальную, где купцы традиционно сильно себя чувствовали, и ведь преуспел! - Иван вместо тупого и непредсказуемого гнева на город поставил ему четко определенную задачу и ушел, забрав деньги, но не пролив крови. Тут надо четко понимать иерархию проблем и коллизий: купеческий эгрегор Пскова вовсе не был ни высоким, ни особ благословленным Демиургом страны. наоборот. он был во многом оскверненным, существенно атакованным Большой свиньей и поднимающими голову меркабинацами. но в той ситуации острого конфликта этот эгрегор был одной из частей тонкого тела нашей страны, и в глазах демиурга подлежал поддержке и развитию, внося свой вклад в становление России. Безумный же царь олицетворял на тот момент лишь демонические силы, и любое решение. уменьшающее объем творимого им погрома, было хорошо и приветствовалось Провиденциальными силами. Да, спасение купеческого Пскова от погрома - не самая великая забота в тогдашней жизни страны; но эта была пусть и не большая, но победа над безумием царя и государства, а значит и победа Демиурга страны в Его борьбе за ее становление, за ее миссию. Но все же без крови обойтись не удалось. Северо-русские монастыри издавна имели несколько особый статус: темноэфирный эгрегор православия в существенно меньшей степени перекрывал их каналы в Трансмиф, что воспринималась как особая благостность обителей. В их стенах обитал целый ряд святых, с легкими душами и особым, благостным духом, так далеким от надрыва Иосифа Санина, ставшего основным стилем московского духовенства. Признанным духовным центром Северо-запада был Псково-Печерский монастырь. Иван прибыл к его воротам во главе своего войска в ужасном расположении духа. Когда игумен вышел навстречу, чтобы благословить царя, то тот обратился к нему «с грозным словом». В ответ архимандрит поднял очи к небу и указал туда, показывая какому именно Царю он в действительности служит. Взбешенный Иван ударил старца копьем в грудь; тот, шатаясь, сделал несколько шагов к воротам и упал, кровь ручьем потекла по мощеному камнями спуску. Все, и монахи, и опричники застыли пораженные невиданным кощунством, и только колокольный звон разносился по воздуху. Несколько секунд Иван молчал, глядя вперед невидящими глазами, как бы понимая, что навсегда отрезал для себя путь возвращения в Синклит, что такой грех не отмолить. Затем, так и не сказав ни слова, повернул коня и увел свое воинство прочь, в Москву. Так закончились карательные походы против своих мирных городов, величайшее преступление, сотворенное I Жругром против собственной страны. В ответ Демиург окончательно снял с Первого Уицраора Свою санкцию, перестал оказывать ему Свое покровительство. Идеологический цикл проводить в жизнь было некому. Его срыв делал будущее страны неопределенным и требовал быстрых и эффективных решений, а ужасающие преступления, совершенные государственной властью против народа взывали к отмщению. Однако быстро ничего сделать было нельзя: люди с миссиями, предназначенными для действий в рамках идеологического цикла, продолжали воплощаться в России, но эти миссии теперь были лишены и условий для своего протекания, и государственной поддержки. Они проявлялись в другой форме, далекой от первоначальной задумки, и часто совсем не оптимальной. На страну стремительно надвигались крупномасштабные трансфизические неприятности, и у Демиурга не было подходящих человеко-орудий для того, чтобы их предотвратить. Оставалось лишь попытаться смягчить их последствия. Последние десятилетия правления Ивана были трагичны. В прошлом светлый миссионер, он не сумел удержать свою миссию, не совладав с разрушительными страстями, и обрек себя на сложнейший и мучительный путь искупления; как говорили тогда, «загубил свою душу». Отгороженный эгрегором православия от подлинной религиозной технологии, царь метался, пытаясь то молитвой искупить грехи, то вновь заняться устроением страны. Убив в очередном в припадке безумия собственного сына и еще не рожденного внука, он своими руками пресек династию. Без демиургического водительства Уицраор проиграл Ливонскую войну, и Россия подписала невыгодные договоры, уступив агрессивным эгрегорам Польши и Швеции западные земли. Хозяйство страны разрушалось, больной Уицраор инвольтировал то царя, то боярские родовые группировки. Пытаясь найти выход из положения и справиться со своим безумием, царь на некоторое время снова отрекается от престола, оставив Москву на попечение своего ставленника и старого друга и наперсника, Касимовского служилого хана Симеона Бекбулатовича. Но православный эгрегор ничего не может дать разрушенной психике царя: после смерти Симеона Иван опять вернулся на престол, так и не решившись перейти на «узкий путь» и уйти монахом искупать грехи. Умерев, он оставил младшему сыну, слабому и безвольному Федору, разоренную страну, пустую казну и ворох внутренних и внешних проблем. Курбский и появление русской эмиграции Князь А.П.Курбский, бежавший к полякам от угрозы ареста, пыток и казни по вымышленному обвинению, был первым значимым русским политическим эмигрантом, положив собой начало традиции политической эмиграции на Руси. Бегства изменников случались и ранее, в политической истории каждой страны есть такие эпизоды, но здесь мы имеем дело с совершенно иным феноменом: Курбский изменил Уицраору, с которого Демиург уже снял Свою санкцию, но остался слугой страны, хоть и не ее сошедшего с ума государственного эгрегора. Он был первым, кто достаточно четко указал на различие между Россией и ее государственной властью; Курбский был верен России до гроба и служил ее Демиургу так, как мог и умел. Переписка Грозного с Курбским уже была нами чуть-чуть обсуждена выше. Важно отметить, что эти документы имеют столь высокое политическое и духовное значение, что были впервые опубликованы на территории России только в 1984 году (!). Первое письмо Курбского Грозному, и в меньшей мере его же «Сказание о князе Московском», если отбросить личные жалобы и упреки, являются подлинными демиургическим манифестами, описанием целей идеологического цикла, т.е. того, какой хотел бы видеть страну ее Устроитель. И не случайно мы видим в нем все те слова, которые потом повторялись из века в век, становясь знаменем всех оппозиций, не желающих мириться с тупой тиранией российских Уицраоров. Курбский мечтает увидеть свою страну зажиточной, легкой, безопасной, искренне верящей в Бога; он мечтает о народе, который посвящает свою жизнь не доносам и наушничеству, но радует Всевышнего творческой работой и устроенной жизни семьи. В дальнейшем аналогичные мотивы и слова мы найдем в путевых заметках протопопа Аввакума, в стихах Тредьяковского, в книге Радищева, в поэзии А.С.Пушкина и Н.А.Некрасова, в мечтах Бакунина, работах В.И.Ленина, в статьях А.Д.Сахарова, в Солженицинской «Как нам обустроить Россию». По сути, политическая эмиграция - это вынесение объектов влияния Демиурга за пределы области, где владычествует уицраор. Через эмиграцию создаются каналы прямого обращения Демиурга к нации, минуя государственные структуры. В современной саентологии это соответствует этическому «состоянию опасности» - прямое обращение к подчиненным в обход их непосредственного руководства, выполняемого в случаях резкого ухудшение показателей жизнедеятельности группы. Как правило, это обусловлено очень серьезными этическими нарушениями в среднем звене управления, которые требуют принятия экстренных мер. Увы, в «состоянии опасности» Россия за последние 400 лет была не раз и не два, в этом состоянии она пребывает и поныне… Годунов: полицейское государство Последние десятилетия XVI и самое начало XVII века прошли под сенью выдающегося светлого миссионера, вошедшего в историю под именем Борис Годунов. Вопрос о его происхождении в исторической науке пока открыт: сервильная романовская историография во имя конъюнктурных интересов настаивала на его «безродности». хотя есть много оснований предполагать что он был просто сыном царя Федора Ивановича, внуком Ивана IV. После окончания Ливонской войны Демиург прекратил борьбу с Уицраором, но не вернул на него свою санкцию: I Жругр все равно был не способен проводить линию Провиденциальных сил. Но какой-то Уицраор стране был нужен и для защиты от внешних врагов, и для обороны от адских сил. Годунов, сперва как факттический сопровитель Федора, а потом как полноправный царь занялся устроением внутренних и внешних проблем России. Носитель светлой миссии, предназначенной для реализации 3-го этапа идеологического цикла, в условиях «сумерек богов» он был бессилен повлиять на духовное строение страны и на ее этику. Оставался лишь каузальный план, за который Годунов и взялся со всей энергией и талантом, которые приносит в этот мир подлинный миссионер. Однако упорядочение этого плана не было основой миссии Годунова, он не был подготовлен к реализации задач, вынужденно принятых на себя и не имел ни плана действий, ни готовности воспринимать инвольтации Демиурга. относящиеся к данным задачам. Он упорядочил хозяйство и финансы, привел к покорности боярские роды, реорганизовал армию, заключил ряд удачных внешнеполитических договоров, и добился в стране относительного внешнего спокойствия и процветания. Все это стало возможным, т.к. Уицраор излечился-таки от своего безумия: перетяжка на его темноэфирном теле порвалась, «дитя» отпочковалось, и по воле Демиурга было укрыто игвами от родителя в шрастре. Бессильный найти и пожрать последыша, Уицраор злился и пребывал с гневе, но в рамках своих убогих возможностей сохранял способность мыслить. Однако созданное Годуновым царство вовсе не был Золотым веком. Дело в том, что в условиях слабости Уицраора, его конфликта с Демиургом и противоречивости инвольтационных влияний не могло быть и речи о радостном и добровольном подчинении людей и сословий воле власти. Кейсы людей, нижняя часть их душевной организации, заставляла действовать не оптимально, не этично и не эффективно, совершая множество бессмысленных и жестоких поступков. Срыв идеологического цикла оставил в душах вакуум: население России в подавляющем большинстве не было способно самостоятельно адаптировать будхиальный план, а провал идеологического цикла означал, в частности, отсутствие таких будхиальных инвольтаций, которые были бы понятны людям и могли бы компенсировать слабость их собственной этики. Для уменьшения роли неэтичности населения, по крайней мере в каузальном плане, Годунов не смог создать ничего лучше чем полицейское государство. Полицейские традиции существовали на Руси и раньше, а первая организованная попытка создать полицейское государство предпринималась уже Ярославом Мудрым. Однако из знаменитой полицейской триады: «слежка - сыск доносительство», основное внимание уделялось двум последним. При Годунове впервые вводится организованная слежка государства за подданными, которая принимает форму слежки всех за всеми. Создается невероятно громоздкая система учета граждан, учета их взаимных доносов и жалоб, их разборки не местными, но по возможности центральными, или по крайней мере волостными органами. Необходимо было различать бытовые и гражданские проблемы, возникающие и из хозяйственных, и из фискальных конфликтов, от проблем уголовных и политических. В результате полицейская бюрократия, сама находящаяся под теми же противоречивыми влияниями, и сама нуждавшаяся в жестком контроле, становилась все более властной и все менее эффективной. В попытке разрешить эту проблему Годунов обратился к эгрегору, ранее не призывавшемуся на Русь - к эгрегору тайной полиции. Элементы тайнополицейских систем использовалась и ранее - при Владимире Красно Солнышко, при Ярославе Мудром, при Иване Калите и Иване Грозном, но каждый раз это были изолированные образования, которым Демиург и контролировавшийся им Уицраор не позволяли превратиться в сколько-нибудь самостоятельные самодовлеющие структуры. Но сейчас. когда у демиурга не было прямых каналов инвольтации, а гибнущий Уицраора готов был на что угодно ради выживания, тайнополицейские системы пришли в Россию всерьез и надолго. При Грозном размежевание между полицией и тайной полицией было еще не очень четким: существовали и разбойный приказ (полиция) и приказ тайных дел (служба безопасности) но их функции частично перекрывались. При Годунове они четко размежевались, и приказ тайных дел получил функции надзора и за полицейской системой и за боярами. Во главе приказа был поставлен дядя царя, Семен Годунов. На тот момент система как-то сработала. но в дальнейшем этот эгрегор принес России огромные беды. При Годунове власть столкнулась с новой для себя проблемой: массовом бегством смердов за пределы страны, в казаки. Казачество, воинственный субэтнос обитателей долины Дона, были по сути последним осколком подлинной Орды, но без ее дисциплины, без ее идейной точности и твердости. На Дон власть Уицраора России не распространялась, и там жили «по понятиям», т.е. сочетая земледелие с разбойничьей, набеговой экономикой. В личной, семейной жизни казачество во многом опиралось на темноэфирный эгрегор православия; при организации больших вооруженных масс частенько правила Велга. Пассионарные смерды, холопы, и жители посадов, не желая мириться с полицейской слежкой и произволом, массово бежали на Дон, зачастую просто бросая свои семьи. Там на Дону они вступали в казачьи ватаги, в набегах захватывали, или просто покупали себе женщин, обзаводились семьями, и поселялись в станицах и мелких хуторах. Казаки отчаянно резались с ногайцами, крымцами, калмыками и башкирами, отчасти выполняя функцию пограничной стражи, и активно торговали с рязанцами, Казанью и нижегородцами. Непрерывная война уменьшала поголовье казаков быстрее, чем бабы рожали новых, и приток людей из России им был просто необходим. Чтобы противостоять уходу населения, Годунов ввел полномасштабное крепостное право, фактически отменив старинный «Юрьев день» - право смерда после сбора урожая уйти к другому помещику. Никакого специального указа по этому поводу не было; просто были введены, а потом продлены так называемые «заповедные лета» (запретные годы), т.е. запрет трактовался не как постоянный, но как временный, чрезвычайный. Напротив казачьей столицы Раздоры правительство построило крепость Царев-Борисов, которая с одной стороны старалась перехватывать беглецов и отправлять их обратно в Россию, а с другой торговала с казаками, снабжала их порохом («огненным зельем»), железом, православной атрибутикой, необходимой для осуществления культовых действий. Царь держал казачью вольницу в неком подобии узды, используя и кнут, и пряник. Казаки же признавали его верховную власть, при необходимости могли подняться на бой, но подданными царя себя не считали. Этические различия между Доном и Москвой, например в отношении необходимости держать клятву, также были очень велики: казаки никак не считали себя связанными, скажем клятвой данной своим атаманом, что порождало очень существенные трения. Самозванец Катастрофа над Годуновским государством нависла в 1604 году: после нескольких неурожайных лет в стране объявился человек, провозгласивший себя законным русским царем, сыном Ивана Грозного от седьмой жены, царевичем Дмитрием. По православному канону человек не мог жениться более четырех раз, все остальные свадьбы не считались законными, а рожденные в них дети не признавались наследниками. Когда реальный царевич Дмитрий погиб в Угличе при несколько загадочных обстоятельствах, в городе возникли беспорядки, но в столице этому факту почти не придали внимания: все равно никто его реальным претендентом на трон не считал. Но сейчас за самозванцем стоял последыш Уицраора, отпочковавшийся от него в годы Ливонской войны, и укрывавшийся в Польском шрастре. В «Розе мира» Д.Андреева дается развернутое метаисторическое описание природы самозванства, которое нет смысла воспроизводить здесь. Для нас важнее другое: претендент, за которым стояла часть Уицраора, довольно быстро стал набирать себе поддержку среди населения, как смердов, так и дворянства и даже высшей аристократии. Его поддержала Речь Посполитая, но главное, он нашел себе сторонников среди казачества. Полицейское государство Годунова, не основанное ни на каком высоком духовном авторитете, дрогнуло и закачалось. Россия стала стремительно всасываться в трансфизическую воронку, которая в последствии получила название Смута. Она является первой, и к сожалению не последней в ряду русских революций и заслуживает отдельного описания.
