Вопросы войны и мира, дипломатии, отношений между
advertisement
Вопросы войны и мира, дипломатии, отношений между государствами рассматривались еще в древнем Китае, древней Индии и античной Греции. Однако, традиционно считается, что изучение мировой политики и международных отношений как самостоятельного предмета началось только после Первой мировой войны и появилось в качестве реакции на нее. Понимание мировой политики в академической среде сводилось в основном к взглядам, выраженным американским президентом Вудро Вильсоном в его программе окончания войны посредством заключения “мира без победы”. Данная программа стала известна под названием “14 пунктов”. Оформление теории международных отношений как академической дисциплины связывают обычно с основанием в 1919 году первой кафедры международных отношений в университете г. Эйбериствит в Уэльсе1. Идеализм Вильсона с самого момента своего появления подвергался критике со стороны приверженцев доктрин Realpolitik. “14 пунктов” Вильсона консервативные государственные деятели считали опасной наивностью, однако как политики они были слишком заняты, чтобы участвовать в академических дебатах, а как консерваторы не были склонны теоретизировать. “Первая волна” теории международных отношений, была реакцией на неожиданно кровавую и затяжную войну и фактически являлась попыткой определить, что же произошло. Подобное осознание казалось необходимым для того, чтобы предотвратить повторение подобных событий в будущем. Первоначально исследование международных отношений велось в рамках подхода, который впоследствии стал известен как политический идеализм. Изучение международных отношений, как указывает Э. Кнутсен, ограничивалось рамками северо-атлантической культуры, существовало только на английском языке, велось в рамках либеральной традиции. Понятия войны, богатства, мира (peace) и силы, власти (power) определялись идеями Просвещения2. На континенте также занимались изучением вопросов мировой политики, однако это делалось в рамках традиционных наук: права, истории, социологии, географии, и других давно сложившихся дисциплин. Таким образом, в период между двумя мировыми войнами существовало четыре парадигмы понимания мировой политики: опиравшаяся на взгляды Вудро Вильсона дисциплина “международные отношения”, Realpolitik, фашизм и коммунизм. Исследователи международных отношений исключительно редко упоминали о последних трех парадигмах и работали в рамках течения, которое впоследствии его наиболее последовательные критики называли утопизмом, другие названия этого течения – политический идеализм, либерализм, и даже “интернационализм”. После начала Великой Депрессии, после того как стали все явственнее проявляться распад мира на экономические зоны, подъем тоталитаризма, крах надежд, возлагавшихся на Лигу Наций, сам утопический подход стал подвергаться критике со стороны трех других подходов: фашизма, коммунизма, Realpolitik. Ключевую роль в формировании теории политического реализма сыграла протестантская теология Рейнхольда Нибура, в частности, изложенная им в работе “Моральный человек и аморальное общество”, изданной в 1932 г. В то же время с реалистских позиций рассматривал международную политику американский исследователь Фредерик Льюис Шуман, чьи работы также остались в целом незамеченными на общем фоне господства идеализма. Хотя выдвигавшиеся Нибуром аргументы против утопизма и были в 1930-е гг. по большей части проигнорированы американскими исследователями международных отношений, однако они оказали значительное влияние на новое поколение исследователей, бежавших из нацистской Германии. Эти эмигранты – Генри Киссинджер, Джон Герц, Арнольд Уолферс и, конечно же, Ганс Моргентау, один из самых авторитетных теоретиков политического реализма – взяли аргументацию Р. Нибура за основу для своего критического подхода к пониманию международной политики3. 1 См. Knutsen E. L. A History of International Relations Theory: an Introduction. Manchester, N. Y.: Manchester University Press, 1992. Р. 193-195. 2 Knutsen E. L. A History of International Relations Theory. Р. 193. 3 Ibidem. Р. 223. 1 Кроме того, считается, что первой значительной работой, написанной в русле современного политического реализма стала книга Э. Х. Карра “двадцатилетний кризис”, изданная в 1939 г. Переход к осуществлению положений политического реализма на практике ознаменовала знаменитая “Длинная телеграмма” Дж. Ф. Кеннана от 22 февраля 1946 года. Фундаментальный труд “Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир”4 Ганса Моргентау, впервые полно и последовательно сформулировавший основные положения современного политического реализма, вышел в свет в 1948 г. Истоки же современного политического реализма сторонники данной парадигмы находят в “Истории Пелопонесской войны” Фукидида, в работах Никколо Макиавелли, Томаса Гоббса, Карла фон Клаузевица. Мировоззрение политического реализма основано на пессимизме и детерминизме. Вера в порочную природу человека5, отсутствие какого-либо прогресса в социальных отношениях, направленного на снижение их конфликтности 6, характерны для любого вида реализма – от максималистского, однозначно утверждающего неизбежность войн, до более оптимистичного “условного” (contingent) структурного реализма Чарльза Глэзера, согласно которому сотрудничество акторов при определенных условиях может быть для них выгоднее соперничества. Сложившийся в настоящее время определенный консенсус неореализма и неоидеализма не распространяется именно на мировоззренческую составляющую, реалисты настроены более пессимистически, чем идеалисты. Методологический подход реализма характеризуется как позитивизм, все реалисты подчеркивают научность своих изысканий, накопление не теологического или метафизического, но “положительного”, позитивного знания в своей специализированной отрасли. При этом реализм изначально основывался на метафизической посылке о неизменной природе человека; теолог Рейнхольд Нибур также говорит о неизменной природе человека, а в работе “За пределами трагедии” (Beyond Tragedy), вышедшей в свет в 1937 году, прямо называет это первородным грехом. Реалисты также подчеркивают фундаментальное постоянство, неизменность исторических процессов. Реализм можно считать скорее мировоззрением, поскольку его достаточно сложно однозначно определить как теорию, или даже группу теорий7. Тем не менее, в рамках данной работы, в качестве отправной точки используется следующее понимание реализма: в широком смысле – научно-исследовательская программа, основанная на определенном мировосприятии, которое можно охарактеризовать как позитивистский рационалистический объективистский пессимизм. В узком смысле реализм – государственно-центристский метод анализа и изучения международных отношений, ориентированный на изучение конфликтов и безопасности. Представляется также возможным выделить “жесткое ядро” политического реализма как единой научно-исследовательской программы, которое включает следующие постулаты: 1) международные отношения конфликтны и анархичны; 2) основным актором международных отношений является рационально 4 Здесь и далее название данной работы Моргентау, не переводившейся полностью на русский язык, дается в варианте, использованном П. А. Цыганковым. См. Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 109. 5 Утверждения Дж. Герца и К. Уолца о том, что конфликтность анархичной системы международных отношений определяется не порочностью человека, но структурным давлением системы также подразумевают несовершенство человеческой природы. Более совершенный разумный человек был бы способен выстроить более совершенную систему, что и является основным постулатом политического идеализма. 6 Реалисты убеждены, что суть международных отношений осталась неизменной со времен Фукидида. 7 См., например, Donnelly J. Realism and International Relations. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. 231 p., Elman C., Elman M. F., Schroeder P. W. History vs. Neo-realism: A Second Look // International Security. Vol. 20, No. 1 (Summer, 1995). Р. 182-195. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0162-2889%28199522%2920%3A1%3C182%3AHVNASL%3E2.0.CO%3B2-Q, Feaver P. D. et. al. Brother, Can You Spare a Paradigm? (Or Was Anybody Ever a Realist?)//International Security. Vol. 25, No. 1 (Summer, 2000). P. 165-193., Legro J. W., Moravcsik A. Is Anybody Still a Realist? // International Security. Vol. 24, No. 2 (Autumn, 1999). Р. 5-55. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0162-2889%28199923%2924%3A2%3C5%3AIASAR%3E2.0.CO%3B2-J 2 действующее суверенное государство; 3) главной задачей государства, неизменной составляющей его национального интереса является выживание государства, трактуемое как сохранение его территориальной, политической и культурной целостности; 4) способность государства отстаивать свой национальный интерес в конечном итоге определяется его силовым потенциалом (как правило, военным, или/и экономическим, хотя Г. Моргентау в качестве факторов, определяющих могущество государства, перечислял также географическое положение, наличие ресурсов, национальный характер, дух народа); 5) традиционные нормы морали неприменимы в политике, политик может быть исключительно морален как индивид, но его ответственность за своих сограждан является первичной и оправдывает такие действия на международной арене, которые внутри страны могли бы быть аморальными и неприемлемыми. Для всех последователей политического реализма характерен пессимизм, неверие в возможность социального прогресса. По их мнению, суть отношений между суверенными конфликтными группами – племенами, полисами, а на современном этапе государствами – остается неизменной, идеи и выводы Фукидида о политике пятого века до нашей эры реалисты считают абсолютно адекватными и применимыми для анализа политики современной8. Постулирование принципиальной неизменности сути международной политики, основанной на неизменности природы человека не позволяет политическим реалистам анализировать накапливающиеся перемены, более того, главной практической целью реалистов является более или менее длительное избегание и предотвращение нежелательной для своего государства войны, а в ее отсутствие – реагирование на действия других государств или на воздействие системных факторов. Оценивая различные подходы в изучении международных отношений, профессор Уэльского университета Кен Бус приводит следующее сравнение: политический реализм, опираясь на исторический опыт, разрабатывает теории “как остаться на плаву”, тогда как, например, политический идеализм с помощью ценностных суждений определяет “куда плыть”9. Реализм позволяет своим последователям отвлечься от таких “несущественных” внутриполитических факторов как государственный строй, форма правления, идеология, культура, поскольку государства рассматриваются как однородные неделимые единицы, по выражению Арнольда Уолферса – “биллиардные шары”. Реализм был и остается близок практикам, поскольку в рамках данной парадигмы особую значимость приобретает фигура государственного деятеля, мудрого чиновника и тонкого дипломата, искусно маневрирующего на весьма ограниченном поле силовой борьбы. Особенно привлекательно то, что для последователей реализма сам этот “оператор” остается моральным и праведным человеком, тогда как использование любых аморальных средств отстаивания национальных интересов является абсолютно оправданным. Более того, понятие национального интереса остается настолько расплывчатым и субъективным, что под его защитой можно понимать совершенно противоположные действия. Фактически, политический реализм делает государственного чиновника ключевой фигурой международных отношений, помогает оправдать самые разные его действия и снимает с него какую-либо моральную ответственность за них. Как мировоззрение реализм представляет собой позитивистский рационалистический объективистский пессимизм. Как метод – государственно-центристский подход к анализу и изучению истории международных отношений, ориентированный в первую очередь на тему конфликтов и безопасности. Как научно-исследовательская программа реализм включает в себя ряд постулатов (например, приведенные выше положения об анархичности, государстве, интересе, могуществе и морали). Как идеологию реализм можно определить как систему политических, правовых, 8 См., например, Gilpin R. G. The Theory of Hegemonic War // Journal of Interdisciplinary History. Vol. 18, No. 4, The Origin and Prevention of Major Wars (Spring, 1988). P. 591-613. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0022-1953%28198821%2918%3A4%3C591%3ATTOHW%3E2.0.CO%3B2-3 9 Booth K. Security in Anarchy: Utopian Realism in Theory and Practice // International Affairs (Royal Institute of International Affairs 1944-). Vol. 67, No. 3 (Jul., 1991). Р. 534. 3 нравственных и философских взглядов и идей, обосновывающих центральную роль государственного чиновника в глобальном масштабе. Иными словами, реализм можно назвать идеологией бюрократии, причем тем более для нее привлекательной, чем выше силовые возможности данного государства. Представляется также возможным предложить классификацию работ политических реалистов по двум параметрам, которые можно условно назвать “степенью интенсивности” и “степенью узости”. По интенсивности реализм можно разделить на минимальный, умеренный и радикальный. Для радикального реалиста международные отношения представляют собой “войну всех против всех”, где “право имеет решающее значение только при равенстве сил на обеих сторонах” 10. В свою очередь, минималист придерживается мнения о том, что мораль и общепринятые нормы поведения оказывают определенное влияние на поведение государств. Кроме того, радикальный реалист считает главным актором международных отношений только государство, тогда как последователь минимального реализма признает влияние международных организаций и других акторов. Иными словами, для радикального реалиста международные отношения представляют собой абсолютную анархию, тогда как минималист признает существование некоего международного сообщества, определяемого общими для всех нормами, правилами, ценностями. Радикальный реализм отличает крайний пессимизм, для сторонников данного направления сотрудничество и поиск компромисса между государствами представляет собой временное явление, тогда как столкновение интересов и война неизбежна. Последователь минимального реализма, в свою очередь, полагает, что во многих случаях сотрудничество стран является взаимовыгодным и, следовательно, гораздо более предпочтительным для государств по сравнению с соперничеством. По “степени узости” на одном полюсе находится классический реализм – наиболее широкий подход, сторонники которого обращались к анализу самых различных факторов, от географических до психологических. На другом полюсе помещается структурный реализм Кеннета Уолца, отличающийся наиболее “узким” полем исследования. Так, структурный реализм определяет себя как теорию международных отношений и ограничивается анализом влияния структуры международной системы на составляющие ее государства, тогда как изучение поведение самих государств, по мнению структурных реалистов, относится к предметному полю теории внешней политики. Кроме того, структурный реализм практически игнорирует влияние внутригосударственных факторов. В области международной политики для структурного реализма фактически единственным системным фактором остается распределение потенциалов, причем, как правило, основная роль отводится военному потенциалу государства. Осознавая определенную условность и приблизительность подобного построения, представляется все же возможным утверждать, что в процессе своего развития американский политический реализм прошел несколько стадий. Первой из них можно считать период 1932-1945 гг., когда были сформулированы основные постулаты политического реализма. В данный период своей основной задачей реалисты считали критику утопических, морализаторских подходов к решению практических проблем внешней политики. Основные критические аргументы реалистов были направлены против недостаточного внимания, уделяемого их оппонентами примату в международных отношениях эгоистичного интереса над моралью. При всех заявлениях политических реалистов о том, что их взгляды отражают именно реальность политической жизни, среди американских теоретиков международных отношений реализм не пользовался особой популярностью, преобладали – особенно в первой половине указанного периода – критикуемые реалистами морализаторский и либеральный подходы. Следующий период охватывает приблизительно 1945-1960-е гг. В данный период политический реализм практически безраздельно господствовал в теории международных 10 Фукидид. История. СПб.: Наука, 1999. С. 258. 4 отношений. Ведущие теоретики-реалисты также непосредственно участвовали в практической выработке внешнеполитических доктрин. Для американских политических реалистов “первого поколения” в данный период характерна постепенная эволюция от утверждений об оправданности и моральности тотальной войны против Советского Союза, в том числе с использованием ядерного оружия к утверждениям о недопустимости ядерной войны и, следовательно, необходимости избегать прямого вооруженного столкновения с СССР. В качестве третьей стадии выделяется период конца 1960 – конца 1970-х гг. “Классические” реалисты, эволюционировавшие в сторону сближения с идеализмом, были постепенно отодвинуты на задний план, как в теории, так и в практике международных отношений. Второе же поколение классических реалистов примечательно тем, что его представители Генри Киссинджер и Пол Нитце занимали ведущие позиции в администрации США. Иными словами, политический реализм в данный период безраздельно господствовал среди практиков и был маргинален среди теоретиков. Четвертая стадия характеризуется выходом на передний план с 1979 г. структурного реализма Кеннета Уолца. К. Уолц сознательно дистанцируется от практики, заявляет о чистой научности своей теории, о неприменимости структурного реализма для объяснения явлений внешней политики, поскольку он представляет собой теорию международных отношений, а не теорию внешней политики. Начало пятой стадии эволюции американского политического реализма представляется возможным соотнести с тем глубоким кризисом теории международных отношений в целом, который она испытывала в конце 1980-х – начале 1990-х гг. Попытки поиска выхода из данного кризиса привели к выработке вначале определенного консенсуса между неореализмом и неоидеализмом, а затем к построению “моста” в виде социального конструктивизма, соединяющего рационалистическое консенсусное поле неореализма и неолиберализма с рефлективистскими теориями. Первые четыре стадии данной периодизации приблизительно соотносятся с периодизацией системных изменений в международных отношениях, которую предлагает А. Д. Богатуров11. Первой стадии эволюции американского политического реализма соответствует период понимания реалий мировой политики через призму идей и традиций многополярного мира XIX века. Второй стадии, “золотому веку” американского политического реализма соответствуют периоды формирования “вектора взаимоотталкивания”12 СССР и США и период конфронтационной биполярности и политико-силового регулирования. Третьей стадии соответствует период “двудержавного взаимодействия” и “преимущественно политического регулирования мировой системы”13. Четвертой стадии соответствует период свертывания разрядки и рост напряженности в советско-американских отношениях, завершившийся затем попыткой “преобразования конфронтационного варианта биполярности в кооперационный”14. Накапливавшиеся в мировой политике изменения, например, растущая взаимозависимость мира, заставляли американских политических реалистов, преследовавших именно практическую применимость и злободневность своих построений, во многом отходить от изначальных постулатов политического реализма. Подобные изменения теории можно условно разделить на “эволюционные” – попытки “классических” реалистов соотнести теорию и реальность за счет постепенного постоянного расширения 11 Богатуров А. Д., Косолапов Н. А., Хрусталев М. А. Очерки теории и методологического анализа международных отношений. М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2002. С. 16-25. 12 Там же. С.17. 13 Богатуров А. Д., Косолапов Н. А., Хрусталев М. А. Очерки теории и методологического анализа международных отношений. С. 19. 14 Там же. С. 25. 5 теории и “революционные” – попытки построения новых “узких” теорий с четко ограниченными полем и объектами исследования. “Неоклассический” реализм в таком случае является своеобразным возвращением к широкому изначальному реализму, но уже с включением отдельных наработок как более узких собственно реалистских теорий, так и элементов соперничающих с реализмом парадигм. Изменения в международных отношениях приводили к выстраиванию частных теорий, тогда как реализм в целом был скорее мировоззрением, чем единой теорией, всегда включал самые противоречивые положения. Тем не менее, неизменными оставались следующие постулаты американского политического реализма: государство на данный момент является главнейшим актором; самая серьезная проблема международных отношений – безопасность и конфликты между государствами; урегулирование конфликтов затруднено, поскольку отсутствует мировое правительство. Если придерживаться только этих постулатов, в реализм можно включить практически все. Сами же эти постулаты трудно не разделять, поскольку они являются широкой и ни к чему строго не обязывающей констатацией очевидного. Иногда предпринимались попытки деления американских международников по партийной линии: демократы за либерализм, республиканцы за реализм. Данные утверждения вряд ли можно считать бесспорными, поскольку, как убедительно показывает, например, С. Браун, все администрации от Г. Трумэна до Р. Рейгана фактически руководствовались постулатами реализма. В настоящий момент, как уже указывалось, сложился определенный консенсус неореализма и неолиберализма. Так, Чарльз Краутхаммер говорит о “демократическом реализме”15, к тому же призывает и Клиффорд Капхен 16. Дж. Айкенберри и Чарльз Капхен призывают объединить демократов и республиканцев под знаменами “либерального реализма”17. Подобное объединение также декларируется в Стратегии Национальной Безопасности США от 16 марта 2006 г. В конечном итоге, необходимо отметить, что влияние событий текущей политики на теоретиков несомненно, в США сложился “академическо-политический комплекс”, можно говорить о существенной степени слияния науки о международных отношениях и практики выработки внешнеполитических решений. Примечательна эволюция роли изучения истории в сложившейся политизированной науке. В классическом реализме невозможно провести четкую разграничительную линию между изучением истории и теории. Попытка К. Уолца провести такую черту привела к тому, что ему пришлось признать, что рассмотрение внешней политики государств выходит за рамки его системной теории, которая ориентирована на синхронное понимание политики и изучает только регулярно повторяющиеся процессы, сознательно игнорируя накапливающиеся изменения18. После дебатов между представителями политического реализма и иных течений и парадигм, изучение международных отношений характеризуется плюрализмом, стремлением сочетать элементы разных подходов. После увлечения аисторической системностью вновь исследователи возвращаются к историческому методу Фукидида. Таким образом, американский политический реализм, всегда стремившийся основывать свои положения на историческом материале, совершил в своем развитии полный круг от исторического метода через его отрицание и увлечение “чистой научностью” и вновь к историческому методу. 15 Krauthammer Ch. In Defense of Democratic Realism // The National Interest. No. 77 (Fall, 2004). P. 15-25. 16 Kupchan C. Real Democratik // The National Interest. No. 77 (Fall, 2004). P. 26-37. 17 Ikenberry J. G., Kupchan Ch. A. Liberal Realism: The Foundations of a Democratic Foreign Policy // The National Interest. No. 77 (Fall, 2004). Р. 38-49. 18 Конышев В. Н. Американский неореализм о природе войны: эволюция политической теории. СПб.: Наука, 2004. С. 71-76. 6 Фукидид Хотя политический реализм сложился только в 1930-1940-е годы, характеризуя его, редко кто забывает упомянуть имя Фукидида, афинянина, описывавшего Пелопоннесскую войну между Афинами и Спартой (431–404 до н.э.). Так, М. М. Лебедева считает, что “Теоретическая школа политического реализма …восходит своими истоками к работам таких авторов, как Фукидид, Н. Макиавелли, Т. Гоббс и др.”19. Отмечая объективность и глубину анализа, продемонстрированные Фукидидом в его “Истории”, П. А. Цыганков приходит к выводу, что “Фукидид стал … родоначальником одной из наиболее влиятельных традиций, существующей в современной международно-политической науке”20. Дэниел Гарст указывает, что “История Пелопоннесской войны” на протяжении многих лет рассматривалась в качестве примера раннего политического реализма в понимании международной политики. Гарст отмечает, что в конце 1980-х – начале 1990-х годов неореалисты неоднократно подчеркивали непреходящую значимость и глубину положений Фукидида о господстве анархии в международных отношениях. По их мнению, Фукидид во многом предвосхитил аргументы неореализма относительно порядка и изменений в международных отношениях. Для современных неореалистов, подытоживает Гарст, Фукидид является основоположником политического реализма в целом21. Подтверждая мнение Гарста, известный исследователь политэкономических аспектов международных отношений Роберт Г. Гилпин (также работающий в рамках неореализма) прямо заявляет: “По моему мнению, существовали три великих реалиста; мне трудно даже представить, чтобы кто-то мог оспорить их роль в традиции политического реализма. Это – Фукидид, Макиавелли и Карр”22. Свое изложение событий Пелопонесской войны Фукидид начал “тотчас с момента возникновения войны”23, причем поставил перед собой задачу попытаться дать максимально ее правдивое и объективное описание. Как пишет он сам: “Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха; зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем и могущем, по свойству человеческой природы, повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде”24. Таким образом, ценность подобного исторического описания состоит в том, что ход политических событий определяется природой человека, а, поскольку природа человека остается неизменной, политические события также могут повторяться. Суть международных отношений в “Истории” составляет борьба за власть и, соответственно, за могущество, которое одно и способно эту власть обеспечить. По словам афинских послов, выступавших в Лакедемоне еще до начала войны перед собранием представителей государств Пелопоннесского союза, люди стремятся к власти “под влиянием трех могущественнейших стимулов: чести, страха и выгоды”25. Самым главным из этих стимулов для всех эллинов, несомненно, является честь. При погребении первых афинских воинов, павших в этой войне, Перикл говорит афинским гражданам, что они должны любить свою родину, добившуюся такого могущества, причем он даже не упоминает какие-либо материальные выгоды, которые повлекло за собой обладание данным могуществом. По его словам, “Создав могущество, … мы послужим предметом удивления для современников и потомства…мы везде соорудили вечные памятники содеянного нами добра и зла”26. Причем, даже если человек уже не стремится к 19 Лебедева М. М. Мировая политика: Учебник для вузов/М. М. Лебедева. М.: Аспект Пресс, 2004. С. 25. 20 Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 99. 21 Garst D. Thucydides and Neorealism.//International Studies Quarterly. Vol. 33, No. 1. (Mar., 1989). Р. 3-27. //http://links.jstor.org/ sici?sici=0020-8833%28198903%2933%3A1%3C3%3ATAN%3E2.0.CO%3B2-X . Р. 3. 22 Gilpin R. G. The Richness of the Tradition of Political Realism//International Organization. Vol. 38, No. 2 (Spring, 1984) – Р. 287-304. //http://links.jstor.org/ sici?sici=0020-8183%28198421%2938%3A2%3C287%3ATROTTO %3E2.0.CO%3B2-Т P. 291. 23 Фукидид. История. СПб.: Наука, 1999. С. 33. 24 Фукидид. История. С. 41. 25 Там же. С. 61. 26 Там же. С. 102. 7 материальной выгоде, как, например, престарелые родители павших воинов, то именно слава, по мнению Перикла, остается единственным стимулом. Как говорит он сам: “Не стареет только жажда славы, и в дряхлом возрасте услаждает не столько стяжание, … сколько почет”27. Честь проявляется не только на войне. Во время страшной эпидемии чумы, поразившей Афины, “погибали сами, больше всего люди, желавшие оказать какую-либо услугу другому. Из чувства чести они не щадили себя и посещали друзей, когда даже члены семьи покидали своих, истомленные горем по умирающим и удрученные ужасным бедствием”28. Афинский политик Никий стремился к миру, поскольку желал “на будущее время сохранить славное имя как человек, не причинивший никакого ущерба государству; он полагал, что это удается при безопасности положения тому, кто меньше всего подвергнет себя испытаниям судьбы, безопасность же дается миром”29. Честь и славу по праву заслуживают те, кто обладает властью и могуществом. “После вторичного вторжения пелопоннесцев, когда поля афинян были во второй раз опустошены, а наряду с этим их угнетала болезнь и война”30, Перикл выступает перед народным собранием, стремясь подбодрить своих сограждан. Главным достижением афинян он считает то, что они заслужили свою славу. Он говорит: “Сознайте, что государство наше пользуется величайшею славою у всех людей за то, что оно не склоняется перед несчастиями, что в войнах оно потеряло множество людей и потратило много труда, что оно до сих пор располагает величайшим могуществом, память о котором сохраняется вечно у потомков” 31. Могущество и власть ценны, поскольку они доставляют славу. Перикл уверяет народ: “Останется память о том, что мы, эллины, имели под своей властью наибольшее число эллинов и в жесточайших войнах устояли как против отдельных врагов, так и против всех сил их в совокупности, что мы занимали город богатейший во всех отношениях и величайший”32. Перикл признает, что обладание властью и могуществом навлекает неприязненное отношение, однако считает это естественным и приемлемым постольку, поскольку слава является более значимой, чем неприязнь. Как говорит он сам, “Что нас в настоящее время ненавидят и тяготятся нами, это общая участь всех, которые изъявили притязание господствовать над другими. Но кто стремится к высшему, тем самым навлекая на себя зависть, тот поступает правильно. И в самом деле, ненависть держится недолго, блеск же в настоящем и слава в будущем вечно остаются в памяти людей”33. Славы добиваются военной доблестью, что считалось особенно характерным для спартанцев. Именно поэтому Никий, пытаясь отговорить афинян от похода на Сицилию, предупреждает о вероятной попытке спартанцев отомстить за пленение спартанцев на Сфактерии. Никий уверяет народ, что “лакедемоняне вследствие постигшего их позора преследуют только одну цель: как бы, если возможно, теперь же нанести нам удар и поправить свое бесславие, тем более, что с глубокой древности они больше всего стремятся к славе за доблесть”34. Кроме славы, как таковой, могущество дает возможность навязывать другим свою волю, что позволяет добиться выгоды. Афинские послы в Лакедемоне откровенно говорят представителям государств Пелопоннесского союза: “не мы первые ввели такой порядок, а он существует искони, именно что более слабый сдерживается более сильным”35. При этом “более слабый обязан уступать сильному” 36. При этом нет смысла апеллировать к праву, 27 Там же. С. 103. 28 Там же. С. 106. 29 Фукидид. История. С. 232. 30 Там же. С. 108. 31 Там же. С. 110. 32 Там же. С. 110. 33 Там же. С. 110-111. 34 Там же. С. 269. 35 Фукидид. История. С. 61. 36 Там же. С. 61 8 “Ведь кто имеет возможность пустить в ход силу, тому вовсе нет нужды обращаться к суду” 37. Афиняне не видят в подобной позиции ничего постыдного и говорят, обращаясь к спартанцам: “Только теперь, преследуя свои собственные интересы, вы взываете к праву, а оно никем еще не противопоставлялось стяжанию грубой силой, когда представлялся к тому такой случай, ради которого никто не забывал своих выгод”38. Рост могущества одной державы, гегемонистские устремления которой не сдерживают ни мораль, ни право, не может не вызывать обеспокоенности. Более того, по мнению Фукидида, истинная причина начала войны состоит “в том, что афиняне своим усилением стали внушать опасения лакедемонянам и тем вынудили их начать войну”39. Могущество одного государства вызывает ненависть и зависть со стороны других, однако отказываться от наращивания могущества нельзя, поскольку это приведет к бесславию. Выступая перед народом, Перикл уверяет сограждан: “Вам надлежит оказывать содействие тому почетному положению, которое занимает наше государство благодаря своему могуществу, которым вы все гордитесь, и или не уклоняться от трудов, или вовсе не гнаться за почетом. Не думайте, что борьба идет только об одном, о рабстве вместо свободы; она идет о потере власти и об опасности, угрожающей вам за ненавистное ваше владычество. Отрекаться от власти вам нельзя, хотя иные от страха и праздности и разыгрывают теперь роль честных людей; ведь власть ваша имеет уже вид тирании”40. Отречение от власти и могущества опасно, поскольку приведет к покорению государства его соперниками. Поэтому, продолжает Перикл: “Миролюбивая политика, если она не соединяется с энергией, не спасает государства; свободная от опасностей покорность полезна не в государстве господствующем, а в подчиненном”41. Открытая экспансия могущественного государства вызывает у эллинов меньше нареканий, чем попытки прикрыть свои захватнические намерения благовидным предлогом. Так, спартанец Брасид, выступая перед народным собранием в Аканфе, говорит: “Для людей, пользующихся выдающимся положением, до известной степени менее постыдно иметь притязания на чужое открытою силою, нежели под благовидным обманом; в первом случае действуют по праву силы, которую ниспослала судьба, во втором при помощи козней, изобретаемых низкой душою”42. Наиболее ярким примером последовательного политического реализма считается “Мелосский диалог”, точнее, позиция афинских послов, прибывших на Мелос с целью уговорить его обитателей сдаться на милость Афин. Афиняне не скрывают того, что захват Мелоса Афинами не нуждается в каком-либо правовом обосновании и совершается ими исключительно по праву сильного. По их словам, “право имеет решающее значение только при равенстве сил на обеих сторонах; если же этого нет, то сильный делает то, что может, а слабый уступает” 43. Афины стремятся к полной гегемонии, а независимый нейтральный Мелос своим существованием, по мнению афинян, показывает неспособность Афин подчинить себе все острова. Именно поэтому афинские послы прямо заявляют: “для нас вредна не столько вражда ваша, сколько такая дружба, которая является примером слабости нашей в глазах наших подданных, тогда как ненависть к нам служит доказательством нашего могущества”44. Мелияне, признавая значительный перевес в силах афинян, могут рассчитывать разве что на богов, да на помощь лакедемонян. Отвечая афинским послам, они говорят: “Мы сами, будьте уверены в этом, убеждены, что трудно бороться против могущества вашего... Однако мы верим, что судьба, управляемая божеством, не допустит нашего унижения, потому что 37 Там же. С. 61. 38 Там же. С. 61. 39 Там же. С. 41. 40 Там же. С. 110. 41 Там же. С. 110. 42 Фукидид. История. С. 206. 43 Там же. С. 258. 44 Там же. С. 259. 9 мы, люди богобоязненные, выступаем против людей несправедливых, на помощь же недостаточным силам нашим прибудет союз лакедемонян: они обязаны подать нам помощь, хотя бы в силу родства с нами и из собственного чувства чести”45. В конечном итоге Пелопоннесская война завершилась полным поражением Афин, причем именно политический реализм афинян во многом этому способствовал. В целом, в труде Фукидида современные политические реалисты находят следующие положения, относящиеся, по их мнению, к реалистской парадигме: 1) политика основывается на природе человека 2) природа человека неизменна 3) необходимо максимально объективно описывать реальность, а не строить умозрительные схемы 4) политика – борьба за власть 5) власти добиваются за счет могущества 6) мораль и право в международных отношениях вторичны по отношению к могуществу Интересно, что, согласно Фукидиду, главным стимулом борьбы за власть и могущество является не столько стремление обеспечить свою безопасность, сколько жажда славы. Материальная выгода для эллинов также обладает ценностью не столько сама по себе, сколько потому, что приносит славу и почет. Необходимо, тем не менее, отметить, что последовательный политический реализм в “Истории Пелопоннесской войны” проявляется только в речах отдельных политиков (например, афинские послы на Мелосе), тогда как сам Фукидид, скорее, все же осуждает исключительно силовой подход, пренебрегающий нормами морали. 45 Там же. С. 260. 10 Макиавелли Никколо ди Бернардо деи Макиавелли (1469-1527) традиционно считают одним из предтеч политического реализма. Политику, поступающуюся моральными принципами ради достижения желаемого результата, зачастую называют “макиавеллианской”. Интересно, что в жизни Макиавелли, как это было и в жизни Фукидида, литературная деятельность пришла на смену непосредственному участию в политике. Впоследствии многие сторонники политического реализма также сочетали создание своих теоретических трудов с самым активным участием в политической жизни. Большинство из них подчеркивали в своих работах, что их главной задачей является адекватное описание существующей реальности, а не построение абстрактных утопий. Именно так определяет суть своей работы и Макиавелли, утверждая, что он находит “несравненно удобнее при описании какого-нибудь предмета рассматривать его реальную сущность, а не отдаваться мечтательным увлечениям”46. Макиавелли стремится подкреплять свои утверждения многочисленными примерами, которые он берет как из современной ему политической борьбы, так и из истории. Уместность сравнений с античной Грецией или древним Римом не вызывает у него никакого сомнения, поскольку он считает, что суть человеческой природы с тех пор осталась неизменной. По его словам, “Изучая события настоящего и прошедших времен, мы находим, что во всех государствах и у всех народов существовали и существуют одни и те же стремления и страсти”47. Макиавелли весьма пессимистичен относительно морального облика человечества. По его мнению, “Люди, вообще говоря, неблагодарны, непостоянны, лживы, боязливы и алчны”48. Подобные взгляды приводят Макиавелли к логическому выводу, что власть скорее покоится на страхе, чем на любви, поскольку “люди скорее бывают готовы оскорблять тех, кого любят, чем тех, кого боятся; любовь обыкновенно держится на весьма тонкой основе благодарности, и люди, вообще злые, пользуются первым предлогом, чтобы ради личного интереса изменить ей; боязнь же основывается на страхе наказания, никогда не оставляющем человека”49. Для Макиавелли единственная цель политики – захват и удержание власти, для чего, по его мнению, существуют два способа: “путь закона и путь насилия”. Если первый способ – человеческий, то второй – приличествует только диким животным. Тем не менее, “так как первый способ не всегда удается, то люди прибегают иногда и ко второму”. Причем для Макиавелли самое главное – то, что при следовании второму способу “государи выигрывали более, чем те, которые основывали свои действия на правде и справедливости” 50. Используя путь насилия, или путь диких животных, государь должен соединять в себе качества льва (грубая сила) и лисицы (способность обманывать). Интересно, что обман и коварство по классификации Макиавелли относятся к пути насилия. Насилие понимается им скорее как преступление законов и морали вообще, чем как применение силы против людей; последнее Макиавелли называет жестокостью. Причем жестокость, по его мнению, также может быть вполне оправдана. “Хорошо направленными жестокостями” он называет такие меры “к которым прибегают в случае необходимости для укрепления своей власти”51. Макиавелли осознает, что его советы выглядят безнравственными, однако полностью оправдывает любые действия государя, если только они позволяют упрочить его положение. Во-первых, по его мнению, нарушение государем своих обязательств по отношению к подданным оправдывается тем, что люди вообще не отличаются честностью и сами нарушают свои обязательства по отношению к государю. (И не только по отношению к государю. Вообще, по словам Макиавелли, “люди обыкновенно действуют дурно, если 46 Макиавелли Н. Государь; Рассуждения о первой декаде Тита Ливия; О военном искусстве: Сборник/Н. Макиавелли//Пер. с ит. – 2-е изд. Мн.: ООО “Попурри”, 2005. С. 76. 47 Там же. С. 217. 48 Там же. С. 82. 49 Там же. 50 Макиавелли Н. Указ. Соч. С. 84. 51 Там же. С. 52. 11 только не принуждены необходимостью поступать хорошо”52.) Во-вторых, аморальные действия государя абсолютно оправданы, если они ведут к усилению государства, что по большому счету, выгоднее и моральнее по отношению ко всему государству в целом. Более того, сознательное и своевременное использование жестокости, как считает Макиавелли, является оправданным, если ведет к укреплению власти государя и, тем самым, к уменьшению, если можно так выразиться, общего количества зла. По словам самого Макиавелли, “государи, когда дело идет о верности и единстве их подданных, не должны бояться прослыть жестокими. Прибегая в отдельных случаях к жестокостям, государи поступают милосерднее, чем тогда, когда от избытка снисходительности допускают развитие беспорядков, ведущих к грабежу и насилию, потому что беспорядки составляют бедствие целого общества, а казни поражают только отдельных лиц”53. Иными словами, можно предположить, что Макиавелли, например, вполне одобрил бы драконовские меры Муссолини или Сталина по отношению к так называемой “организованной преступности”. Кроме того, Макиавелли рекомендует государям сознательно идти на обман, прикрывать неблаговидные действия благовидными речами, причем подобный обман необходим для укрепления власти самого государя. Находя желательным, чтобы подданные одновременно боялись своего государя и любили бы его, Макиавелли приходит к выводу, что государю выгоднее, чтобы подданные его боялись, нежели чем любили. Это обосновывается тем, что в первом случае государь может действовать абсолютно самостоятельно, тогда как стремление сохранить любовь своих подданных серьезно ограничивает диапазон его действий. Макиавелли, тем не менее, неоднократно подчеркивает, что государи должны избегать ненависти и презрения со стороны своих подданных, поскольку именно эти чувства способствуют возникновению заговоров против государя. Примечательно, что, по мнению Макиавелли, государи могут заслужить ненависть подданных тем, что покушаются на их честь и/или имущество. Честь для Макиавелли вообще представляется чрезвычайно значимой и является, наряду со стремлением к богатству, главнейшей мотивацией людей. Если Фукидид тремя могущественнейшими стимулами называл честь, страх и выгоду, то Макиавелли несколько раз упоминает только честь и выгоду, тогда как страх, наряду с завистью, он упоминает как одну из причин, по которым люди испытывают друг к другу ненависть. Честь и хорошая репутация, в понимании Макиавелли, достигаются за счет политических успехов. В качестве примера достойного всяческого уважения государя, совершавшего “великие подвиги и возвышенные, образцовые поступки”, Макиавелли приводит тогдашнего короля Испании, Филиппа Арагонского, который благодаря своим завоеваниям, “сделался первым из христианских королей”. По мнению Макиавелли, все его действия славны, а некоторые необыкновенно мудры. Среди славных и мудрых деяний, вызвавших искреннее восхищение Макиавелли и, по его же мнению, доставивших Филиппу Арагонскому всеобщий почет – вероломные нападения, жестокие завоевания, “налоги, которые он имел благовидный предлог собрать с народа”, создание громадной армии и ведение непрерывных войн. Особый восторг Макиавелли вызывают религиозная нетерпимость и жестокость, которые были проявлены при изгнании мавров из Испании, что Макиавелли считает чрезвычайно мудрым, счастливым и достойным удивления. При этом только одобрение итальянского предтечи современного политического реализма вызывает то, что свои зверства Филипп Арагонский осуществлял “под предлогом интересов религии”. Макиавелли не проводит различия между внутренней и внешней политикой. На международной арене, как и во внутренней политике, также отсутствуют какие-либо моральные ограничения. Вернее, государю следует сознательно идти на обман и оправдывать свои действия благородными целями, хотя в конечном итоге успешные действия важнее любых моральных принципов. Подобное отсутствие моральных ограничений объясняется отсутствием какой-либо надгосударственной верховной власти, 52 Там же. С. 112. 53 Там же. С. 81. 12 которая могла бы устанавливать законы и требовать их соблюдения. Традиционно считается, что идея суверенитета, (понимаемого как независимость государства во внешних и верховенство во внутренних делах) была признана только Вестфальским договором, точнее – известным под этим собирательным названием рядом соглашений, заключенных после завершения Тридцатилетней войны. В работах же Макиавелли задолго до Тридцатилетней войны фактически утверждается полная независимость государя во внешних и верховенство во внутренних делах. В конечном итоге, подчеркивает Макиавелли, “поскольку действия государей неподсудны трибуналам, то подлежат обсуждению одни только результаты действий, а не сами действия. Если государь сумеет только сохранить свою жизнь и власть, то все средства, какие бы он ни употребил для этого, будут считаться честными и похвальными”54. Законы политической жизни, по мнению Макиавелли, остаются неизменными для самых разных государственных образований с самым различным строем. И монархии, и республики, и папство действуют одинаково. Говоря о допустимости обмана, Макиавелли приводит пример Папы Александра VI, который “всю свою жизнь только и делал, что лгал и обманывал”. Тем не менее, Макиавелли его не осуждает, поскольку “все его предприятия заканчивались успехом”55. Кстати, религию Макиавелли рассматривает как один из политических инструментов, который, при умелом использовании, помогает политическим или военным лидерам добиваться своих целей56. Во внешней политике Макиавелли рекомендовал использовать то, что впоследствии стало широко известно как политика баланса сил. Согласно его рекомендациям, правитель “должен стремиться сделаться главой и покровителем соседних и менее могущественных государей, но также ослаблять тех из них, чье могущество начинает возрастать, зорко наблюдая, чтобы в управление этими мелкими государствами не вмешался по какому-либо случаю другой правитель, настолько же могущественный, как и он”57. Политика баланса сил, судя по всему была достаточно широко распространена, и не являлась секретом для правителей, поэтому Макиавелли предупреждает о том, что именно к ней будут прибегать более слабые соседи. Причем, как он думает, опасность представляет не столько создание коалиции, сколько присоединение слабых государств к наиболее сильному из соперников. Макиавелли предупреждает, что “как только могущественный иноземец вступает в чужие страны, все мелкие правители, побуждаемые ненавистью и завистью к более сильному соседу, примыкают к нему и стараются ему содействовать в его предприятиях” 58. Впрочем, Макиавелли не проводит сколько-нибудь глубокого анализа концепции баланса сил. Его главная задача – доказать необходимость наличия у государя сильной армии. Стремясь выполнить данную задачу, он приходит к выводу, противоречащему основной идее баланса сил, когда утверждает, что в борьбе против внешних врагов государь “может предохранить себя содержанием сильной армии и союзами с сильными государствами – союзников, имея сильную армию, найти очень нетрудно”59. Могущество государства, понимаемое как его способность защищать свою территорию, определяется в первую очередь наличием сильной армии. Неудивительно, что при тех взглядах на порочность людей, которых придерживается Макиавелли, а также из-за отсутствия какой-либо верховной инстанции, которая могла бы судить государей, армия становится фактически единственным показателем могущества государства. Макиавелли настойчиво подчеркивает значимость наличия армии и даже оспаривает важность экономической составляющей. Именно хорошие войска, а не золото являются для него самым главным60. Поскольку политика – не ограничиваемая какими-либо моральными или 54 Макиавелли Н. Указ. Соч. С. 87. 55 Там же. С. 86. 56 Там же. С. 169-172. 57 Макиавелли Н. Указ. Соч. С. 25-26. 58 Там же. 59 Там же. С. 88. 60 Там же. С. 63, 288-289. 13 религиозными соображениями борьба за власть, которую необходимо захватить и удержать, уничтожая как внутренних, так и внешних врагов, то “Война, военное искусство и дисциплина должны составлять главнейший предмет забот каждого государя”61. Считая наращивание военной мощи самой главной задачей любого государя, Макиавелли, тем не менее, признает наличие противоречия между стремлением к обеспечению собственной безопасности за счет наращивания могущества и теми опасениями соседей, которые подобное стремление неизбежно породит у соседних государств. Именно поэтому Макиавелли предлагает “для основания прочной республики … придать ей столько крепости, чтобы никто не мог надеяться сразу покорить ее; с другой стороны, она не должна быть настолько сильна, чтобы представляться грозной соседям. При этих условиях она могла бы просуществовать долго, потому что всякая республика подвергается нападению по двум причинам: или для покорения ее, или из опасения, что она сама покорит соседей”62. В целом, в работах Макиавелли приводятся следующие положения, во многом характерные и для современных последователей политического реализма: 1) законы политической жизни основываются на природе человека 2) люди лживы и жадны, 3) основной стимул деятельности людей – стремление к славе и богатству 4) человеческая природа остается неизменной, поэтому и политические законы остаются теми же, что и в античности 5) цель политики – борьба за власть 6) политический успех в конечном итоге определяется силой 7) мораль и религия в политике служат только для скрытия или оправдания истинной цели 8) в международной политике отсутствует единая верховная власть, вследствие чего действия суверенных государств не подлежат какому-либо правовому урегулированию. Интересна оценка, которую работам Макиавелли дают “отцы-основатели” политического реализма. Эдвард Карр называет его первым значимым политическим реалистом63. Георг Шварценбергер считает, что работы любого реалиста неправильно понимают и истолковывают, так же как и работы Макиавелли, которого он называет отцом реализма как теории международных отношений. По мнению Шварценбергера, Макиавелли анализировал действия политиков, а его критики, называющие его аморальным, перепутали взгляды самого Макиавелли с объектом его исследования. Макиавелли, как считает Шварценбергер, всего лишь увидел действительные стандарты, по которым судят о силе государства в международном обществе. Главнейшим показателем могущества государства является армия64. Ганс Моргентау критикует Макиавелли за утопизм. По его мнению, утопический характер политической философии Макиавелли становится понятен, если соотнести его рекомендации, касающиеся политических действий, и цель этих действий – объединение Италии. Было бы утопичным предположить, что страна, разделенная на множество суверенных государств, может быть объединена одним их этих крошечных государств за счет умелого политического манипулирования65. В конечном итоге необходимо отметить, что в анализе исторических событий, а также современных ему международных отношений Макиавелли последовательно придерживался политического реализма, тогда как его мысли относительно будущего включали элементы 61 Там же. С. 73. 62 Макиавелли Н. Указ. Соч. С. 147. 63 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939: An Introduction to the Study of International Relations. L.: Macmillan, 1946. Р. 63. 64 Schwarzenberger G. Power Politics: An Introduction to the Study of International Relations and Post-War Planning. London: Jonathan Cape, 1941. Р. 96-97. 65 Morgenthau H. The Machiavellian Utopia//Ethics. Vol. 55, No. 2 (Jan., 1945). Р. 145-147. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0014-1704%28194501%2955%3A2%3C145%3ATMU%3E2.0.CO %3B2-3 14 политического идеализма66. 66 См., например, Мировая политика и международные отношения: Учебное пособие/Под ред. С. А. Ланцова, В. А. Ачкасова. СПб.: Питер, 2005. С. 37-38. 15 Клаузевиц П. А. Цыганков считает, что классическая традиция исследования международных отношений, основанная Фукидидом и получившая дальнейшее развитие в трудах Никколо Макиавелли и Томаса Гоббса, “наиболее полно и последовательно нашла свое воплощение во взглядах немецкого генерала Карла фон Клаузевица”67. Карл фон Клаузевиц (1780-1831), воевал в прусской армии против французов, причем впервые участвовал в бою, когда ему не было еще 14 лет, к 38 годам дослужился до звания генерал-майора прусской армии. В 1812-1814 воевал против Наполеона в русской армии, в 1814 вновь вернулся в прусскую армию и в ее составе был при Ватерлоо. Обладая практическим опытом участия в боевых действиях, Клаузевиц весьма скептически относился к абстрактному теоретизированию кабинетных мыслителей и неоднократно подчеркивал невозможность выработки однозначной “науки о войне”. В этом отношении высказывания Клаузевица напоминают излюбленный аргумент политических реалистов – они, дескать, именно потому и являются реалистами, поскольку, в отличие от утопистов, морализаторов и прочих фантазеров, описывают существующую реальность такой, какова она есть на самом деле. Реальность, полагает Клаузевиц, такова, что государства постоянно прибегают к войне, которую он определяет как “акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю”68. Причем на службу данному насилию ставятся достижения науки и искусства, тогда как ограничителей ему практически не существует. По словам самого Клаузевица, “Незаметные, едва достойные упоминания ограничения, которые оно само на себя налагает в виде обычаев международного права, сопровождают насилие, не ослабляя в действительности его эффекта”69. Разумность человека не только не препятствует применению насилия, но делает подобное применение более эффективным, причем какие-либо моральные самоограничения являются неуместными. “Применение физического насилия во всем его объеме никоим образом не исключает содействия разума; поэтому тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает”70. Широкую известность приобрело положение Клаузевица о том, что “Война есть продолжение политики, только иными средствами. Война – не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами”71. Отличие войны от менее кровопролитных способов проведения своей политики состоит только в использовании орудий убийства вместо денег, либо слов. По словам самого Клаузевица: “То специфическое, что присуще войне, относится лишь к природе применяемых ею средств. …политическое намерение является целью, война же только средство”72. Клаузевиц рассматривает государство как единое целое, считая нецелесообразным подвергать тщательному анализу его институты, поскольку государства с самым разнообразным устройством достаточно схожи в том, что касается войны. Кроме того, государство сравнивается с живым организмом, причем выживание этого организма является для него абсолютной и неизменной ценностью, по сравнению с которой все остальные соображения отступают на второй план. Более того, Клаузевиц считает, что борьба за выживание государства должна вестись любыми доступными способами, причем ни в коем случае нельзя и помышлять о сдаче. Даже если кажется, что все проиграно, государству необходимо использовать все средства для своего спасения, “иначе пришлось бы сказать, что 67 Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 101. 68 Клаузевиц К. О войне / Карл Клаузевиц; [пер. с нем.]. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007. С. 20. 69 Клаузевиц К. О войне. С.20. 70 Там же. С. 20. 71 Клаузевиц К. О войне. С. 38. 72 Там же. С. 38. 16 оно представляет собою уже мертвый организм”73. Клаузевиц убежден, что в деле защиты собственных интересов государство может рассчитывать только на себя. Он утверждает: “Мы никогда не встретимся с таким случаем, чтобы государство, выступающее в интересах другого, относилось к ним столь же серьезно, как к своим собственным”74. В современном политическом реализме данное утверждение известно как принцип “помоги себе сам” (self-help principle). Комментируя раздел Польши, Клаузевиц называет ее “варварским государством” и настолько сурово осуждает ее неспособность обеспечить свое выживание среди других государств, что считает необходимым оговорить: “Мы не хотим этим сказать что-либо презрительное о польском народе, не хотим этим и оправдывать раздела этой страны, но стремимся лишь взглянуть на вещи так, как они есть”75. В целом, в работе Клаузевица “О войне” выдвигаются следующие тезисы, вписывающиеся в парадигму современного политического реализма: 1) международные отношения конфликтны по своей сути; 2) любая политика – это борьба, столкновение интересов, а война – эта та же политика, только подразумевающая кровопролитие; 3) необходимо холодно использовать разум, не ограничивая себя условностями или соображениями морали; 4) внутреннее устройство государства не представляет особого интереса с точки зрения межгосударственных политических отношений, включая войну. Государство можно в данном случае рассматривать как цельный организм; 5) государство в международных отношениях должно руководствоваться принципом “помоги себе сам”, поскольку другие не несут ответственности за выживание чужого государства 6) морализаторство и утопии могут быть прекрасны сами по себе, однако необходимо адекватно отображать и осмысливать жестокую реальность; 7) политические процессы можно до определенной степени понимать, анализировать на основе исторического опыта, управлять ими. Впрочем, точные рецепты невозможны, поскольку в реальной жизни всегда имеет место “игра случая”. Следовательно, политика и война не могут быть точными науками, но представляют собой искусство. 73 Там же. С. 562. 74 Там же. С. 713. 75 Там же. С. 409-410. 17 Шуман В ряду основателей современного политического реализма стоит Фредерик Льюис Шуман, профессор Чикагского университета, а впоследствии – Уильямс-колледжа, штат Массачусетс. Уже в январе 1932 г., за 7 лет до публикации книги Э. Карра, выходит в свет статья “Этика и политика международного мира, в которой профессор Шуман вполне в духе политического реализма излагает принципы реально существующей, по его мнению, международной политики76. Согласно его представлениям, “насытившиеся” государства, удовлетворенные существующим распределением территории, ресурсов, власти, престижа всегда стремились к сохранению мира, “ненасытившиеся” – к пересмотру статус-кво. Ошибка идеалистов, по мнению Шумана, состоит в том, что они применяли критерии индивидуальной морали к поведению государств, сравнивали войну с преступными деяниями индивидов (грабеж, разбой). В действительности, полагает Шуман, политики не применяют моральные критерии к войне и миру между государствами. “Хорошо”, по их мнению, все то, что ведет к увеличению могущества государства, “плохо” – то, что ведет к снижению могущества. Следовательно, резюмирует Шуман, в международных отношениях нет места морали и этике, война и дипломатия представляют собой несколько отличающиеся методы обеспечения могущества. Война и мир, таким образом, представляют собой не моральные категории, а различные периоды в извечной и постоянной борьбе государств за власть. Кроме приведенных выше положений, Шуман выдвигает еще один постулат, также полностью соответствующий “ядру” научно-исследовательской программы политического реализма. Он заключается в противопоставлении международного права внутригосударственному, основным отличием между которыми является отсутствие центральной власти, суверена. Следовательно, функционирование международного права поддерживается только согласием государств77. В полном соответствии с более поздними по времени выводами Р. Нибура о неизбежности конфликтов и насилия в отношениях между социальными группами, Ф. Шуман указывает, что политик может быть воплощением добродетели, однако обязан подчинять морально-этические соображения политическим интересам государства, которое находится в состоянии борьбы за могущество. Для моралиста, считает Шуман, подобное поведение будет макиавеллианским лицемерием, для патриота – политическим реализмом. Повторив эти классические рассуждения политического реализма, Шуман делает интереснейший вывод, звучащий вполне актуально и более семидесяти лет спустя: оба – и моралист, и патриот – правы, однако оба существуют в разных дискурсивных мирах78. В мае 1932 года, рассуждая о внешней политике США, Шуман выдвигает положения, определяющие суть политического реализма79. Так, он утверждает, что государство находится в конфликтном мире соперничающих друг с другом суверенных образований и, следовательно, всегда обязано стремиться к увеличению своего могущества, к отстаиванию своего национального интереса, наиболее адекватному претворению в жизнь своей государственной индивидуальности. Использование идеи индивидуальности, или даже личности, государства (state’s personality) Шуманом соответствует более поздним, если не формулировкам, то идеям других реалистов и подтверждает выводы Р. Палана и Б. Блэра об идеалистических истоках политического реализма. Продолжая рассматривать американскую внешнюю политику, в октябре 1932 Ф. Шуман критикует ее альтруизм. Он утверждает, что суверенные государства Западной 76 Schuman F. L. The Ethics and Politics of International Peace//International Journal of Ethics. Vol. 42, No. 2 (Jan., 1932). Р. 148-162. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: //http://links.jstor.org/sici?sici=1526-422X %28193201%2942%3A2%3C148%3ATEAPOI%3E2.0.CO%3B2-%23 77 Schuman F. L. The Ethics and Politics of International Peace. Р. 151-152. 78 Schuman F. L. The Ethics and Politics of International Peace. Р. 157. 79 Schuman F. L. American Foreign Policy//The American Journal of Sociology. Vol. 37, No. 6 (May, 1932). P. 883-888. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: //http://links.jstor.org/sici? sici=0002-9602%28193205%2937%3A6%3C883%3AAFP%3E2.0.CO%3B2-I 18 системы государств действуют, исходя из собственных интересов. Это, по мнению Шумана, является абсолютно естественным, поскольку проистекает из сути самой системы. Порочность же политики США, по его словам, заключается не в ее альтруизме как таковом, а в неспособности отстаивать американские интересы80. Данные статьи Ф. Шумана представляют интерес тем, что достаточно последовательно излагают положения американского политического реализма в тех же самых формулировках, которые традиционно соотносятся с работой Г. Моргентау, вышедшей в свет только шестнадцать лет спустя. 80 Schuman F. L. The United States and International Morality//International Journal of Ethics. Vol. 43, No. 1 (Oct., 1932). Р. 1-19. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: //http://links.jstor.org/sici?sici=1526-422X %28193210%2943%3A1%3C1%3ATUSAIM%3E2.0.CO%3B2-V 19 Нибур Традиционно считается, что идеологической основой политического реализма стала протестантская теология проповедника, преподавателя семинарии и публициста Рейнхольда Нибура, изложенная им в работе “Моральный человек и аморальное общество”, изданной в 193281. Нибур был не только весьма плодовитым автором, заложившим идеологические основы политического реализма, но также активно участвовал в практической политике. В 1947 году он стал одним из основателей организации “Американцы за демократические действия”, в которую входили, например, вдова президента Элеонора Рузвельт, высокопоставленный дипломат Аверелл Гарриман, видный историк и публицист Артур Шлезингер-мл., профсоюзные лидеры Уолтер Ройтнер и Дэвид Дубински, один из лидеров Демократической партии Губерт Хэмфри, ставший впоследствии вице-президентом США. 8 марта 1948 года портрет Р. Нибура был помещен на обложке журнала “Тайм”. Редактор “Тайм” Уиттакер Чамберс назвал Нибура “официальным теологом политической элиты”. Р. Нибур также входил в число тех людей, кому президент Дуайт Эйзенхауэр поручил выработать практически применимую теорию внешней политики82. В 1964 президент Линдон Джонсон вручил Нибуру Медаль Свободы, а по воспоминаниям историка Сэйома Брауна, президент Дж. Картер считал Рейнхольда Нибура своим любимым теологом и часто повторял его высказывание о том, что печальный долг политики – утверждать справедливость в греховном мире83. Рейнхольд Нибур родился в семье эмигрировавшего из Германии пастора Евангелической церкви Густава Нибура, обучался в известном протестантском колледже Элмхерст (штат Иллинойс), семинарии Иден (Сент-Луис, штат Миссури), в 1915 году получил степень магистра богословия в Йельском университете и в том же году стал пастором Евангелической церкви в Детройте (штат Мичиган). Став свидетелем жестокой эксплуатации рабочих-автомобилистов, Нибур приобретает весьма критические взгляды на капитализм и даже становится одним из организаторов “Братства христиан-социалистов”. С 1928 года до 1960 года Нибур преподает в Нью-Йорке, где и пишет свои работы. В 1932 году выходит в свет книга “Моральный человек и аморальное общество” 84. В этой работе Нибур противопоставляет групповое и индивидуальное поведение людей. Нибур согласен, что индивиды могут быть моральны, то есть, в своем поведении могут учитывать не только свои собственные интересы, могут идти на уступки в пользу интересов иных людей. Однако, по его мнению, любая группа людей в целом гораздо более эгоистична, чем каждый из ее членов по отдельности. Коллективное поведение людей, считает Нибур, определяется природой человека и никогда не сможет быть полностью поставлено под контроль разума и совести. Ни какие-либо рациональные компромиссы, ни религиозные постулаты не могут снять социальные проблемы, поскольку силе коллектива, эксплуатирующего слабость, можно противопоставить только силу. Нибур уверен, что в любой группе индивидуальный разум становится слугой коллективного интереса, ни требования морали, ни доводы разума сами по себе не могут этого изменить. Единство общества обеспечивается тем, что доминирующая группа навязывает свою волю остальным. Конфликты между группами неизбежны, приходит к выводу Нибур, а в конфликте силе можно противопоставить только силу, причем данные конфликты предотвратить 81 Knutsen E. L. A History of International Relations Theory: an Introduction. Manchester, N. Y.: Manchester University Press, 1992. Р. 193-195. 82 Thompson K. W. Toward a Theory of International Politics//The American Political Science Review. Vol. 49, No. 3 (Sep., 1955). Р. 733-746. //http://links.jstor.org/ sici?sici=0003-0554%28195509%2949%3A3%3C733%3ATATOIP %3E2.0.CO%3B2-W 83 Brown S. The Faces of Power: Constancy and Change in United States Foreign Policy from Truman to Reagan. N. Y.: Columbia University Press, 1983. Р. 454. 84 Цитируемые работы Рейнхольда Нибура сканированы и предоставлены для общего пользования Гарри и Грейс Адамс и находятся на сайте организации “Religion Online” [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://www.religion-online.org/ 20 невозможно, поскольку невозможно изменить саму природу человека. Кстати, говоря о неизменной природе человека, Нибур в работе “За пределами трагедии”, опубликованной в 1937 году прямо соотносит несовершенство человека с первородным грехом. В 1945 году выходит в свет еще одна весьма примечательная работа Нибура – “Дети света и дети тьмы”. “Дети тьмы” для Нибура – моральные нигилисты, циники, не признающие никаких законов, кроме собственной воли и собственного интереса, к ним, несомненно относятся нацисты. “Дети света” – те, кто верят, что над эгоистичными интересами должен стоять высший закон и интересы достижения гармонии. Марксисты в понимании Нибура – также “дети света”, однако, хотя угроза демократии несомненно идет извне, от сил варварства и цинизма – от “детей тьмы”, но, оговаривается Нибур, не менее опасна угроза столкновения различных видов идеализма, каждый из которых собственные идеалы считает верными. Протестантский пессимизм Нибура, который сам Нибур называл “христианским реализмом”, послужил в 1945-1946 одним из обоснований решения руководства США противостоять Советскому Союзу. То, что Нибур безоговорочно поддержал “холодную войну”, оказало, по мнению Крейга, решающее влияние на интеллектуальную жизнь США. Либерально настроенные члены демократической партии, поддерживавшие ранее идею о продолжении политики выстраивания дружественных отношений с СССР после окончания войны, вслед за Нибуром перешли в лагерь сторонников “холодной войны”. Если бы не произошло этого перехода, решимость президента Трумэна вести “холодную войну” могла бы расколоть демократическую партию и привести к политическому кризису. Так родился американский либерализм эпохи “холодной войны”, сочетавший идеи построения государства всеобщего благосостояния с “реалистской” внешней политикой. Реалисты считали, что Сталин представляет глобальную угрозу, а международная политика в целом очень грязное дело, однако Америке, тем не менее, приходится в ней участвовать. Реализм стал интеллектуальным фундаментом “холодной войны”, а Нибур, наряду с Джорджем Кеннаном, Гансом Моргентау и Уолтером Липпманом, стал ведущим философом этого нового американского реализма, а также ведущим интеллектуалом-поборником “холодной войны”85. Далее взгляды Р. Нибура претерпевали постепенную эволюцию от “христианского” реализма к “ядерному” реализму. Появление атомной бомбы сначала не повлияло на взгляды Нибура. В своих докладах Федеральному Совету Церквей в 1946 и в 1950 годах Нибур настаивал, что государству следует рассматривать возможность применения ядерного оружия против агрессора, более того, ведение подобной войны может соответствовать требованиям христианской морали. Фактически, Нибур заявил, “better dead than Red” (лучше быть мертвым, чем “красным”). По его мнению, положение о том, что применение атомного оружия в чем-либо отличается от применения оружия обычного, стало бы проявлением непростительной слабости перед лицом советской угрозы. В мае 1951 года он утверждал, что полномасштабная ядерная война против Советского Союза будет справедливой, оправданной и, возможно, уже стала неизбежной86. После 1953 г., то есть, после смерти Сталина, окончания войны в Корее, осуждения маккартизма, Рейнхольд Нибур стал постепенно переходить к отстаиванию принципа сосуществования. По его словам, сосуществование стало единственной альтернативой взаимному ядерному уничтожению. Однако, Нибур подчеркивал, что сосуществование никоим образом не означало примирения с СССР. По его мнению, необходимо было оказывать всяческое сопротивление любым проявлениям политической или военной 85 Craig C. The New Meaning of Modern War in the Thought of Reinhold Niebuhr//Journal of the History of Ideas. – Vol. 53, No. 4 (Oct. – Dec. 1992). p. 687-701. //http://links.jstor.org/sici? sici=0022-5037%28199210%2F12%2953%3A4%3C687%3ATNMOMW%3E2.0.CO%3B2-J 86 Craig C. The New Meaning of Modern War in the Thought of Reinhold Niebuhr//Journal of the History of Ideas. Vol. 53, No. 4 (Oct. – Dec. 1992). Р. 687-701. //http://links.jstor.org/sici? sici=0022-5037%28199210%2F12%2953%3A4%3C687%3ATNMOMW%3E2.0.CO%3B2-J. Р. 689-691. 21 экспансии Советского Союза. Впрочем, данный переход произошел не в одночасье. Еще 1955-1956 годах Нибур попрежнему утверждал, что война с применением ядерного оружия может быть справедливой, по-прежнему призывал жестко противостоять Советскому Союзу. В мае 1957 года Нибур впервые употребил выражение “ядерный тупик”, а в сентябре 1957 г. по выражению профессора Чикагского университета Мартина Марти “впал в отчаяние” из-за появления у СССР межконтинентальных баллистических ракет. Официальные оценки, говорившие о достижении Советским Союзом стратегического паритета, размышления Г. Киссинджера о возможности ведения ограниченной войны с использованием тактического оружия, осознание, что это тактическое оружие по мощности превосходит бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки – все это заставило Нибура переосмыслить национальные интересы США. Самым главной задачей для него стало предотвращение войны. Поскольку ядерная война означала взаимное уничтожение, ее необходимо было предотвратить. После Карибского кризиса Нибур заявлял о необходимости выработать общее чувство ответственности за выживание человечества. В 1963 г. призывал принять “ядерное равновесие” как средство взаимного сдерживания, возвести в политический и моральный абсолют необходимость избежать войны. Нибур пришел к выводу, что греховность коммунистической тирании – зло, с которым Америка вынуждена сосуществовать, тогда как ядерная война вообще немыслима87. Примечательно, что в то время, когда США обладали монополией на ядерное оружие, Нибур заявлял о справедливости и оправданности ядерной войны против СССР. Когда же СССР постепенно стал достигать военно-стратегического паритета с США, взгляды Нибура постепенно эволюционировали до положения о том, что впервые человечество осознало единство рода человеческого перед лицом ядерной угрозы, общая ответственность человечества заключается в необходимости избежать ядерной катастрофы. Нибур не только объяснял конфликтность международных отношений с помощью христианской доктрины первородного греха. Достаточно актуально звучит сегодня и его оценка роли и места США в современном мире. Так, в 1952 году выходит в свет его работа “Ирония американской истории”. Если сознательный выбор зла, а не добра, Нибур считает трагедией в истории человечества, то ирония для него состоит в том, что добродетель превращается во зло, сила становится слабостью. Далее Нибур приводит примеры иронии в американской истории. Так, мир, ранее боявшийся возвращения Америки к изоляционизму, теперь боится ее чрезмерного могущества и повсеместного присутствия. “Отцы-основатели” США верили, что Америка сможет сохранить свою чистоту, оставаясь в стороне от грязи европейской политики. Теперь же Америка находится в самой гуще событий, ни о какой “чистоте” не может быть и речи. Американцы во внешней политике уверовали в свою уникальную судьбу Мессии, призванного возродить мир, перестроив его по своему подобию, и при этом не могут понять, как их кто-либо может ненавидеть. Во внутренней политике американцы, по мнению Нибура, поставили знак равенства между материальным процветанием, добродетелью и счастьем. Провозглашая ненависть и омерзение по отношению к материализму коммунистов, американцы на самом деле более всех в мире погрязли в технократическом материализме, стремясь обеспечить свой телесный комфорт и оградить себя от природы. К ироническим, в понимании Нибура, несоответствиям привел и индивидуализм как основа американского образа жизни. С одной стороны, американцы больше декларируют ценность индивида, чем действительно его ценят. С другой стороны, если Америка хочет выжить, то нельзя в действительности настолько делать индивидуальную свободу высшей ценностью, насколько этого требует американская идеология. Нибур полагает, что Библия точно описывает иронию человеческой истории. Адам и Ева были изгнаны из рая после того, как решили, что, отвергнув запрет Бога, они сами 87 Craig C. The New Meaning of Modern War in the Thought of Reinhold Niebuhr. Р. 691-699. 22 смогут стать равными Богу. По мнению Нибура, вся последующая история человечества была пронизана тем же надменным отрицанием ограниченности человеческой природы. За полвека до трагических событий 11 сентября 2001 года Нибур предвосхищает их мрачный символизм – по его словам, современным аналогом крушения вавилонской башни может стать гибель технократической цивилизации, символом которой стал небоскреб. В 1959 году Нибур публикует работу “Структура наций и империй: исследование периодически повторяющихся моделей и проблем политического порядка относительно уникальных проблем ядерного века”. Основной тезис заключается в том, что современные демократии не построены полностью на консенсусе, не могут обойтись без насилия, следовательно, даже когда Советский Союз реформируется или потерпит поражение, в мире будет присутствовать империализм. Америка, признает Нибур, фактически является империей. Однако, по его мнению, империя все же лучше, чем анархия, поскольку обеспечивает порядок. Кроме того, считает Нибур, империи построены не только на насилии, но и на идеологии или религии. Интересен вывод Нибура – если Америка не является единственной демократией в мире империй, необходимо, чтобы США прекратили упрямо настаивать на уникальной ценности своего “открытого общества”, что только отталкивает от них другие народы. Таким образом, на протяжении жизни политические взгляды Нибура прошли путь от марксизма к яростному антикоммунизму, а затем – к признанию необходимости мирного сосуществования и даже к осуждению основополагающих постулатов американского мировоззрения. Тем не менее, подобная эволюция не помешала ему – а, возможно, отражая изменчивый “дух времени”, даже помогла – все это время оставаться одной из наиболее заметных фигур общественно-политической жизни США. 23 Карр Эдвард Халлетт Карр (1892-1982), в 1916-1936 годах работал в британском министерстве иностранных дел (Форин Офис), входил в состав британской делегации на Парижской мирной конференции, затем был консультантом по отношениям с Лигой Наций, а с 1936 года руководил первой в мире кафедрой международных отношений в Эйберисвите. В 1939 году Карр публикует работу “Двадцатилетний кризис. 1919-1939. Введение в изучение международных отношений”. Еще в предисловии Карр ссылается на работу Р. Нибура “Моральный человек и аморальное общество”, которая “осветила некоторые из фундаментальных проблем политики”. В самом тексте своей книги Карр также постоянно ссылается на ту же работу Нибура, выражая свое полное согласие со многими из ее положений. По словам Карра, книга “Двадцатилетний кризис” создавалась с целью “противостоять всеобщей и чрезвычайно опасной тенденции оценки международной политики” 88. Данная тенденция – полное игнорирование фактора могущества в международной политике – распространилась, по мнению Карра, в англо-говорящих странах, причем как в академических кругах, так и среди широкой публики. При переиздании книги в 1946 году подобные заблуждения, как выразился сам Карр, “хотя иногда и возрождаются при обсуждении элементов будущего мироустройства, но в основном преодолены”. Именно поэтому некоторые утверждения книги, как считает сам Карр, стали в 1946 году “чрезмерно односторонними и категоричными”, хотя в 1939 году они были уместными и необходимыми. Критика Карра, направленная против политического идеализма, не была сведена в стройную теорию, однако его работа считается одним из первых трудов, легших в основу теории политического реализма. Идеализм, по мнению Карра, характерен для любой зарождающейся научной дисциплины. Когда человеческий разум открывает новое поле, то сначала фокусируется на желаемом, на собственных целях и чаяниях. Только когда первоначальные прожекты оказываются несостоятельными, исследователи переходят на более реалистические позиции, умеряют свои утопические пожелания и идеалы, сопоставляя их с результатами эмпирического описания реальности. Как полагает Карр, противостояние утопии и реальности может быть сопоставлено с противостоянием свободы воли и детерминизма. Утопист верит в возможность более или менее радикального отвержения существующей реальности и насильственной замены ее своей утопией. Реалист анализирует предопределенный ход развития, изменить который он не в силах. Утопист обращается к будущему, мыслит терминами спонтанного творчества; реалист обращен к прошлому, мыслит в терминах причинно-следственных связей. Признавая, что тезис “справедливость – это право сильнейшего” был известен еще в античной Греции, Карр все же первым значимым политическим реалистом считает Никколо Макиавелли. Начало XV главы “Государя” Карр считает осуждением утопизма в политическом мышлении. В отрывке, на который ссылается Карр, Макиавелли пишет: “несравненно удобнее при описании какого-нибудь предмета рассматривать его реальную сущность, а не отдаваться мечтательным увлечениям. Многие писатели изображали государства и республики такими, какими им никогда не удавалось видеть их в действительности. К чему же служили такие изображения? Между тем, как живут люди, и тем, как должны они жить, – расстояние необъятное; кто для изучения того, что должно бы быть, пренебрежет изучением того, что есть в действительности, тем самым вместо сохранения приведет себя к погибели”89. По мнению Карра, именно Макиавелли впервые выдвинул три следующих основных принципа, которые легли в основу политического реализма: 1) история – последовательность 88 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939: An Introduction to the Study of International Relations. L.: Macmillan, 1946. Р. vii-viii. 89 Макиавелли Н. Государь; Рассуждения о первой декаде Тита Ливия; О военном искусстве: Сборник/Н. Макиавелли//Пер. с ит. – 2-е изд. Мн.: ООО “Попурри”, 2005. С. 76. 24 причин и следствий, ее ход можно анализировать и понимать, но не направлять с помощью своего воображения (как полагают утописты) 2) не теория создает практику (как полагают утописты), а практика – теорию; 3) не политика является производной от морали (как заявляют утописты), а мораль насаждается политически доминирующей группой. Фактически, мораль – продукт власти90. Таким же образом дело обстоит и на международной арене. Теории международной морали являются продуктом доминирующей группы, которая ассоциирует себя со всем сообществом в целом и обладает возможностью навязать свою точку зрения всему сообществу. И в двадцать первом веке вполне актуальным остается следующее суждение Карра: “На протяжении последнего столетия, и особенно после 1918 года, англо-говорящие народы сформировали доминирующую группу в мире. Современные теории международной морали созданы с тем, чтобы увековечить их превосходство, а также сформулированы свойственным только этим народам языком”91. Карр разъясняет данное положение на примере якобы всеобщего стремления к миру. На самом же деле стремление к миру означает, что одни страны хотели бы сохранить статус-кво, причем им не пришлось бы за это сражаться, другие же страны стремятся изменить статус-кво, но, опять же, чтобы им не пришлось за это сражаться. Сложившийся якобы консенсус относительно всеобщей ценности мира используется доминирующей страной или группой стран, продолжает свои рассуждения Карр. Так же как правящий класс в обществе выступает за поддержание мира и спокойствия внутри страны, что должно обеспечить его собственные безопасность и ведущее положение, так же и мир во всем мире соответствует интересам ведущих держав. В прошлом, под личиной Pax Romana и Pax Britannica миру навязывались римский и британский империализм. Когда же нет одной державы, способной доминировать в мире, и главенствующая роль принадлежит группе стран, появляются лозунги “коллективной безопасности”, “мира во всем мире”. Данные лозунги призваны продемонстрировать совпадение интересов доминирующей группы стран, выражающихся в сохранении мира (peace), с интересами всего мира (world) как сообщества в целом. Интересно, что Карр признает, что данные интересы в некоторых случаях действительно могут совпадать. Тем не менее, слишком часто привилегированные группы стараются дискредитировать своих оппонентов, обвиняя их в нарушении мира. Эта тактика постоянно используется как внутри стран, так и на международной арене. Работодатели, поддерживаемые всеми капиталистическими средствами массовой информации, всегда стремились изобразить любое профсоюзное движение в защиту прав трудящихся как антисоциальное, ведущее к развязыванию насилия. Далее Карр применяет ту же логику к современным ему международным событиям. 30 января 1930 года, выступая в рейхстаге, Гитлер заявил, что не может поверить, будто Бог разрешил некоторым государствам сначала захватить мир с помощью силы, а затем защищать награбленное с помощью морализаторских теорий. По мнению Карра, в данном случае Гитлер просто применил в другом контексте марксистские тезисы о несовпадении интересов эксплуататоров и эксплуатируемых, о буржуазной морали, защищающей интересы правящего класса. Как во внутренней политике призывы к сплочению нации, ее единению, всегда озвучиваются доминирующей группой, которая использует их для того, чтобы укрепить свой контроль над страной, так и призывы к международной солидарности и единению идут от тех доминирующих стран, которые надеются контролировать объединенный мир. Последовательно используя диалектический метод, Карр приходит к следующему логическому выводу: действительно, в определенном смысле, все государства и индивиды заинтересованы в мире, порядке и сотрудничестве, несмотря на наличие противоречивых интересов. Тем не менее, попытки воплотить, казалось бы, общие для всех идеалы мира и порядка в конкретной политической ситуации превращаются в более или менее 90 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939. Р. 63. 91 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939. Р. 79-80. 25 замаскированное преследование своих эгоистических интересов. Несмотря на то, что Карр считается одним из основателей современного политического реализма, немало места в своей работе он отводит критической его оценке, утверждая, что “Один из наиболее очевидных и наиболее любопытных уроков политической науки состоит в невозможности последовательного реализма”92. Последовательный реализм, по мнению Карра, исключает следующие 4 момента, абсолютно необходимые для успешного политика: достижимая конечная цель, апеллирование к эмоциям, право вынесения морального суждения, основание для действия. Идея непрерывного политического процесса не может быть эффективно использована в реальной политике, где требуется конкретная достижимая цель. Например, для Макиавелли такой целью было освобождение Италии, для Маркса – уничтожение капитализма. Однако подобные цели невозможно вывести из самого реализма как такового, они являются элементами утопизма. Как выражается сам Карр, “Так утопизм проникает в цитадель реализма”93. Достижение конечной цели требует от политика обращения к эмоциям, к иррациональному, что реализм сам по себе не может ни объяснить, ни оправдать. Последовательный реализм подразумевает принятие исторического процесса в целом и отвергает вынесение какого-либо морального суждения. Тем не менее, очевидно, что люди, как правило, склонны судить события прошлого, осуждая неудачи и восхваляя успехи. И, самое главное, Карр считает, что последовательный реализм не дает какой-либо основы для целенаправленных действий. Если последовательность причин и следствий достаточно очевидна, чтобы выработать “научные предсказания” относительно будущего, если наши мысли и действия однозначно определяются нашим положением и интересами, то последовательному политическому реалисту остается только пассивно наблюдать за фактически предопределенным процессом. В конечном итоге, политическое мышление должно сочетать элементы утопии и реальности. Реализм оказывает неоценимую услугу, развенчивая утопизм, когда последний становится ширмой, прикрывающей преследование интересов доминирующей группой. Однако сам реализм в чистом виде ничего не может предложить, кроме неприкрытой борьбы за власть, что делает невозможным существование какого-либо международного общества. Поэтому, полагает Карр, разрушив существующую утопию с помощью реализма, необходимо строить новую утопию, которая, в свою очередь, также впоследствии будет разрушена с помощью реализма. Человечество будет постоянно искать выход из тупика, в который его логически ведет реализм, пытаясь создать определенный миропорядок. Однако, как только такой порядок кристаллизуется в конкретной политической форме, он начинает использоваться для прикрытия частных эгоистических интересов. Данное положение вещей вновь необходимо подвергнуть критике, используя реализм. Признавая значимость фактора силы в международных отношениях (однако, постоянно оговариваясь, что данные отношения бессмысленно сводить только к силовому противостоянию), Карр настаивает на значимости различных взаимосвязанных составляющих могущества. Кроме военной мощи, по его мнению, в международной политике чрезвычайно важны экономическое могущество, а также сила идей, власть над общественным мнением. Карр настаивает на невозможности разделения политической и экономической сфер. По его словам, “экономические силы фактически являются политическими силами”, при изучении политики все большее внимание необходимо уделять экономическим факторам, а экономику, в свою очередь, невозможно изучать, абстрагируясь от политики. Карр также рассматривает отношение реализма и идеализма к вопросу морали в международных отношениях. По его мнению, реалисты считают, что государство не связано какими-либо моральными обязательствами по отношению к другим государствам, утописты 92 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939. Р. 89. 93 Ibidem. P. 90. 26 – что государства должны следовать тем же моральным нормам, что и индивиды94. Интересно замечание Карра по поводу того, существует ли международное сообщество. По его словам, международное сообщество существует лишь постольку, поскольку люди рассуждают, а в определенных пределах и действуют, таким образом, как если бы подобное сообщество существовало95. В конечном итоге, Карр предполагает в каждой конкретной политической ситуации поиск диалектического единства реализма и утопизма. По его словам, утопично игнорировать фактор силы, однако нереалистичен реализм, игнорирующий роль морали в международных отношениях. Невозможно полагаться только на силу, поскольку против грубой неприкрытой силы люди всегда будут восставать96. Итак, в своей работе Карр выступил с последовательной критикой идеализма, полностью отвергавшего элемент силового принуждения в политике и концентрировавшегося на создании утопических организаций, призванных управлять международными отношениями с точки некоей универсальной морали. Несмотря на свою критику идеализма, Карр четко обозначил ограниченность политического реализма, подчеркивал необходимость сочетания обоих подходов в принятии политических решений. 94 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939. Р. 154. 95 Carr E.H. The Twenty Years’ Crisis 1919-1939. P. 162. 96 Ibidem. P. 235. 27 Шварценбергер Описывая появление политического реализма, отечественные исследователи редко упоминают Георга Шварценбергера (1908-1991). Кроме того, к сожалению, иногда приводятся и неверные данные. Так, в своем учебнике профессор Иркутского университета Г. Н. Новиков ссылается на работу “английского международника Д. Шварценбергера”97. П. А. Цыганков также считает, что одним из наиболее известных представителей политического реализма был “Джордж Шварценбергер”98. Представитель Свободного университета Берлина в МГИМО (У) МИД РФ Катя Мильке утверждает: “В 1930-е годы из Германии эмигрировали такие известные ученые как А. Вольферс, Р. Нибур, Г. Й. Моргентау, Г. Г. Херц, К. Кнор и Г. Шварценбергер. Обосновавшись в США, они выступили с критикой идеалистических взглядов на политику, противопоставив им реалистическую парадигму и упорно продвигая ее в научной среде”99. На самом деле, Георг Шварценбергер эмигрировал из Германии в 1934 г. и “обосновался” в Великобритании (Кроме того, Рейнхольд Нибур из Германии не эмигрировал, он родился 21 июня 1892 года в Райт-Сити, штат Миссури). Подобное игнорирование Георга Шварценбергера отечественными исследователями теории международных отношений, возможно, объясняется тем, что практически все его крупные труды были посвящены вопросам международного права, публиковал свои статьи он также, в основном, в юридических журналах, и преподавал (с 1938 г. до ухода на пенсию в 1975 г.) на факультете права Лондонского Университета. Тем не менее, именно работа Георга Шварценбергера “Политика с позиции силы”100 (вышла в свет в 1941 г., последнее, третье, издание было опубликовано в 1964 г.) оказала значительное влияние не только на развитие современного политического реализма, но и на формирование английской школы международных отношений. П. А. Цыганков считает, что для английской школы международных отношений центральной является концепция “международного общества”101. Именно эта концепция рассматривается в статье Шварценбергера “Власть закона и дезинтеграция международного общества”, опубликованной в январе 1939 г.102 В данной статье Шварценбергер рассматривает два наиболее важных типа групп, участвующих в общественных отношениях – сообщество (community) и общество (society). Критерий, по которому эти два типа групп отличаются друг от друга – солидарность. Основная функция сообщества – сохранение своих традиций, того, что и определяет идентичность данной группы. Сообщество тесно связано чувством солидарности. Если же данное чувство отсутствует, или недостаточно сильно выражено, чтобы сплачивать индивидов, то основной функцией группы становится урегулирование противоречивых интересов входящих в группу индивидов. Различную роль в обществе и в сообществе играет право. Закон в сообществе обычно формализует традиционно принятые нормы поведения, которые соблюдаются и в отсутствие зафиксированных правовых норм. Право в сообществе определяет отношения, которые большинство считает приемлемыми; его применение оказывается оправданным только в аномальных ситуациях. В целом, закон для сообщества – проявление общих ценностей и отношений, которые являются реальностью для большинства и связывают их в группу. Роль закона в обществе иная – предотвратить состояние “войны всех против всех” и сделать возможным ограниченное сотрудничество между индивидами. Индивиды видят 97 Новиков Г. Н. Теории международных отношений. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://olddesign.isu.ru/hist/mimo/textbook/teorii.doc 98 Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 109. 99 Мильке К. Исследования в области международных отношений и мировой политики в Германии: история и современное состояние //Полис. 2005. № 4. С. 118. 100 Schwarzenberger G. Power Politics: An Introduction to the Study of International Relations and Post-War Planning. London: Jonathan Cape, 1941. 488 p. 101 Теория международных отношений: Хрестоматия/Сост., науч. ред. и коммент. П. А. Цыганкова. М.: Гардарики, 2002. С. 362. 102 Schwarzenberger G. The Rule of Law and the Disintegration of the International Society // The American Journal of International Law. Vol. 33, No. 1 (Jan., 1939), P. 56-77. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0002-9300%28193901%2933%3A1%3C56%3ATROLAT%3E2.0.CO%3B2-G 28 свою цель в том, чтобы обеспечить или улучшить свои позиции, стремятся преследовать исключительно собственные интересы и, в лучшем случае, готовы применять в отношениях друг с другом принципы взаимности в соответствии со своим могуществом. Интересен предлагаемый Шварценбергером анализ международной политики по состоянию на январь 1939 г. По его мнению, представляется весьма сомнительной перспектива выработать в ближайшем будущем какие-либо общие нормы поведения, необходимые для функционирования международного общества. С другой стороны, дезинтеграция международного общества сопровождается, как полагает Шварценбергер, и некими объединительными тенденциями. Среди последних приводится пример блока держав Оси, объединенных не столько близостью идеологии и страхом – реальным или притворным – перед коммунизмом, сколько наличием общих интересов. Отмечается также определенная тенденция к сближению малых государств Европы друг с другом, в чем Шварценбергер усматривает зачатки федерализма. В качестве примеров проявления данной тенденции приводятся союз прибалтийских государств, сближение балканских стран и Болгарии, сотрудничество между собой скандинавских стран, к которым по некоторым вопросам присоединяются также Бельгия и Голландия, попытки Польши создать “санитарный кордон” от Балтики до Черного моря. Данные региональные проявления федерализма, а также возможность осознания крупными западными демократиями общности тех ценностей, которых они придерживаются как во внутренней, так и во внешней политике, Шварценбергер считает наиболее конструктивными тенденциями, которые “прослеживаются среди руин классической межгосударственной системы”103. Таким образом, уже в январе 1939 г. Георг Шварценбергер высказывается в духе, типичном для английской школы международных отношений, сочетая постулаты политического реализма с анализом международной системы “как относительно целостного “общества”, где господствуют единые нормы поведения его членов-государств”104. То же сочетание ярко проявляется и в его книге “Политика с позиции силы”. В предисловии к данной работе Шварценбергер отмечает, что определение международных отношений исключительно как политики с позиции силы вряд ли можно считать соответствующим действительности “даже во время мировой войны с тоталитарными государствами”105. Все же подобные принципы достаточно широко применяются, в первую очередь, диктаторами. Лидеры прочих государств, как считает Шварценбергер, просто вынуждены следовать их примеру, “хотя бы потому, что они не могут избежать контакта с теми, кто полностью одержим идеями права силы”106. Силовая борьба за обладание могуществом и властью по-прежнему остается главным фактором международной политики, и скрывать это, считает Шварценбергер, нет смысла. Игнорирование данной реальности только играет на руку диктаторам. Гитлер, например, прямо заявил в 1939 году, что его главное политическое преимущество – сознательное использование силовых методов, тогда как политики других стран все еще находятся под влиянием иллюзий относительно истинных движущих сил истории. Диктаторы, подобные Гитлеру, указывает Шварценбергер, сводят политику только к силовой борьбе и отвергают “даже тот минимальный набор правил приличия, христианских традиций и юридических договоров, которые в прошлом ограничивали использование обмана и насилия в борьбе Левиафанов”107. Шварценбергер признает, что приверженцы политики с позиции силы не ошибаются ни в своем понимании исторических событий прошлого, ни в оценке настоящего. Однако, по его мнению, главное заблуждение Гитлера – это извращенное предположение, что международные отношения просто обязаны регулироваться только правом силы и не могут быть организованы в духе сообщества, управляемого властью закона. Констатируя господство политического реализма в современной ему практике 103 Schwarzenberger G. The Rule of Law and the Disintegration of the International Society. Р. 77. 104 Теория международных отношений: Хрестоматия/Сост., науч. ред. и коммент. П. А. Цыганкова. С. 185 105 Schwarzenberger G. Power Politics. Р. 11. 106 Ibidem. 107 Schwarzenberger G. Power Politics. 29 международных отношений, Шварценбергер (так же как и Эдвард Карр) считает невозможным ограничиваться исключительно рамками реализма. Более того, он резко выступает против самой идеи объективного отражения реальности, как единственной задачи исследователя международных отношений. По его мнению, при рассмотрении международной политики было бы слишком просто – всего лишь отстраненно взвешивать “за” и “против”. Однако, считает Шварценбергер, это постепенно приведет к позиции циника, который называет себя реалистом и анализирует международные отношения с точки зрения постороннего наблюдателя. В демократическом обществе отношение к изучению международных отношений в духе “искусство ради искусства” несовместимо с функциями теории международных отношений как науки и является бегством от действительности. Все те, кто считает демократию реальностью, кто полагает, что люди – нечто большее, чем пешки в силовой политике, должны не только наблюдать и анализировать международные отношения, но также должны заниматься вопросами конструктивного их планирования108. Шварценбергер указывает, что ни в международном, ни любом другом обществе невозможно обнаружить какой-либо социальный фактор, который был бы изолирован от взаимодействия с другими факторами. Именно поэтому международные отношения столь сложны и динамичны. Тем не менее, существует определенная иерархия значимости различных факторов международной политики. Причем, по мнению Шварценбергера, главную роль в международном обществе все же играет национальное государство109. Притом, что одним из основных принципов международного права является признание равенства всех государств, фактически они обладают далеко не равным статусом. Шварценбергер подчеркивает, что иерархия существует де-факто даже в тех сообществах, где главенствует власть закона, поскольку обладать правами по закону – еще не означает возможности пользоваться ими на практике. Что же касается сложившейся иерархии государств в международном обществе, она является проявлением фактически существующих различий в их могуществе110. Иллюстрируя зависимость статуса государства от его могущества, Шварценбергер утверждает: “Положение Германии было серьезно подорвано ее односторонним разоружением в соответствии с условиями мирного договора, а вооружение, проведенное Третьим Рейхом, … сделало гораздо больше для восстановления ее международного статуса, чем все благородные слова и жесты представителей Веймарской республики”111. Предупреждая возможные упреки в циничности, Шварценбергер оговаривается, что он никоим образом не восхваляет Гитлера, сравнивая его, например, со Штреземанном, но просто демонстрирует принципы, на которых основана иерархия государств. Итак, главный фактор, определяющий положение государства в мировой иерархии – военное могущество. В сочетании с этим фактором, но не сами по себе, определенной значимостью обладают экономика, финансы, размер территории, наличие колоний, количество населения. Интересно, что, помимо материальных составляющих, Шварценбергер подчеркивает необходимость наличия “воли к власти”. По его мнению, на самом верху мировой иерархической пирамиды находятся державы, не только обладающие более чем средним могуществом (военным, политическим, экономическим и финансовым), но и готовые использовать этот свой потенциал для сохранения или улучшения своего положения в международном обществе. Склонность великих держав к экспансии (причем к экспансии стремятся все великие державы; отсутствие подобной “воли к власти” переводит державу в ранг второразрядных) обуславливается рядом причин. Во-первых, капиталистическая система сама по себе нуждается в неограниченной экспансии. Желание капиталистов получить доступ к источникам сырья и монополизировать рынки совпадает с политическим стремлением 108 Ibidem.Р. 19. 109 Schwarzenberger G. Power Politics. P. 52-53. 110 Ibidem. P. 75-76. 111 Ibidem. Р. 78. 30 любой державы (power), находящейся в системе силовой политики (power politics), достичь максимума самодостаточности по отношению к запасам стратегических ресурсов, необходимых для ведения войны, а также приобрести контроль над стратегически важными территориями. Кроме того, правила игры силовой политики и система баланса сил требуют, чтобы государства получили соответствующие компенсации, если их оппоненты что-либо приобретают. Самой же главной, основной причиной склонности к экспансии Шварценбергер считает естественное стремление к увеличению собственного могущества112. Конечно же, признает Шварценбергер, поступки людей невозможно объяснить с помощью какого-либо единственного фактора, необходимо учитывать взаимодействие самых различных мотивов и причин. “Однако, в конечном итоге, ответ афинского посла представителям Спарты в 432 г. до н. э. по-прежнему является самым глубоким и мудрым объяснением причин поведения людей в анархическом обществе”113. В речи, на которую ссылается Шварценбергер, афиняне заявляли: “…в нашем поведении нет ничего странного или противоестественного, коль скоро предложенную нам власть мы приняли и не выпускаем ее из рук под влиянием трех могущественнейших стимулов: чести, страха и выгоды”114. Утверждая, что высший “закон” международного общества – сила115, Шварценбергер указывает, что все же существую сферы, где международное право действует более эффективно, чем сила. К ним могут относиться, например, транспорт, связь, экономическое и финансовое сотрудничество. Выгоды от следования международному праву в данных сферах могут побудить даже самое могущественное государство “играть по правилам”116. Кроме международного права, можно говорить о существовании в международной политике неких общих норм морали, хотя их и нельзя отождествлять с моралью в отношениях между индивидами117. Мораль в международном обществе, считает Шварценбергер, – не инструмент сдерживания и ограничения собственного поведения, а мощное оружие, позволяющее подвергнуть критике действия соперников, как нынешних, так и потенциальных. Все же правительствам приходится прилагать некоторые усилия, чтобы уж совсем очевидно не нарушать общепринятые нормы морали118. Несмотря на свое согласие с выводами Фукидида, Макиавелли и Гоббса, Шварценбергер все же не считает, что сущность международной политики остается неизменной. Структура международной системы построена на концепции суверенного государства. Поскольку государства состоят из людей, международные (international) отношения можно считать отношениями между людьми (interhuman). Люди же не всегда считали необходимым хранить верность именно государству. В конечном итоге, полагает Шварценбергер, от воли людей, от принятых ими решений зависит, останется ли мир ареной борьбы вооруженных до зубов эгоцентричных единиц, или же государства смогут преобразоваться сами и превратить международную анархию в сообщество, объединенной верховенством закона и приверженностью новым, более широким ценностям119. Достижимо ли построение международного общества, где достигается гармония интересов, или мир является полем игры с нулевой суммой – вопрос, скорее, веры, поскольку научные обоснования обеих доктрин одинаково неубедительны, утверждает Шварценбергер. Какая из доктрин победит – зависит от воли человечества, сможет ли оно разорвать порочный круг взаимосвязи существующего общества и ментальности, которую оно порождает. Если людей устраивает международное общество, в котором человек человеку – волк, это отношение и определяет характер межгосударственной системы. Если же люди 112 Schwarzenberger G. Power Politics. Р. 79-83. 113 Ibidem. Р. 98. 114 Фукидид. История. СПб.: Наука, 1999. С. 61. 115 Schwarzenberger G. Power Politics. Р. 138. 116 Ibidem. 147. 117 Ibidem. 154. 118 Schwarzenberger G. Power Politics. 165-168. 119 Ibidem. 103. 31 решат основывать свои отношения на принципах взаимности и самоотречения, то произойдет трансформация международной анархии в наднациональное сообщество120. В конечном итоге, Г. Шварценбергер полностью разделяет следующие положения политического реализма: 1) главным актором международных отношений является суверенное государство; 2) положение государства в существующей де-факто иерархии зависит от его могущества, в первую очередь военного; 3) все ведущие державы стремятся к экспансии; 4) причины поведения людей в анархическом обществе остаются неизменными со времен Фукидида; 5) типичное поведение в подобном обществе – гонка вооружений, создание альянсов, система баланса сил, война; 6) мораль и право действуют в отдельных, менее значимых сферах международной жизни, либо сознательно используются ради прикрытия истинных целей. С другой стороны, Шварценбергер отстаивает следующие постулаты, характерные скорее для идеализма: 1) люди могут сознательно изменять свое поведение кардинальным образом; 2) построение международного сообщества возможно при наличии у людей соответствующей воли; 3) задача исследователя международных отношений состоит не только в том, чтобы описывать существующую реальность, но и в том, чтобы конструировать будущее. В заключении Шварценбергер приходит к выводу, который трудно вписать в “макиавеллианскую” традицию политического реализма. По его мнению, единственная надежда человечества – вернуться к истокам западной цивилизации, христианство – единственное, что все еще может связать западный мир и что включает все ценности, на основе которых может быть создано истинное сообщество. Последние строки его работы вообще звучат скорее как призыв проповедника, нежели чем как строгий анализ теоретика: “Чем больше западные страны осознают, что христианство является самой важной основой их существования, и будут применять христианские принципы в регулировании своих внутренних и, особенно, своих социальных отношений, тем больше они обратятся к истокам западной цивилизации и тем скорее смогут интегрироваться в истинные сообщества. Никакие лозунги или программы не смогут заменить подобного примера. Христианские сообщества, в которых демократия и социальная справедливость стали реальностью, держат в своих руках ключ к победе и успешной послевоенной реконструкции”121. 120 Ibidem. Р. 104. 121 Schwarzenberger G. Power Politics. Р. 433-434. 32 Герц Эмигрировавший из нацистской Германии Джон Герц (1908-2005) преподавал сначала в Принстоне, затем в Университете Говарда в Вашингтоне, Сити-колледже в НьюЙорке, впоследствии стал одним из наиболее известных политических реалистов. В декабре 1942 года Герц пишет статью, посвященную вопросам построения послевоенного миропорядка122. По его мнению, текущая дискуссия о будущем миропорядке делает очевидным тот факт, что проблема организации международных отношений после войны по своей значительности превосходит даже задачу выиграть войну. Неверные концепции, на которых основывается истолкование сил, действующих в современных международных отношениях, слишком часто приводят к планам построения мирного послевоенного порядка, в котором не было бы места войне. Однако, как выразился сам Герц, “Утлый челн мирных планов неминуемо разобьется о скалы реальности”123. Разочарование, вызванное крушением подобных планов, основанных на неверных представлениях, приведет, в свою очередь, к возникновению “реализма”, высмеивающего любую попытку рассматривать международные отношения с точки зрения возможной эволюции в сторону большей интеграции. Данное противопоставление суровой реальности, которую, якобы, объективно описывают реалисты, и утопических мечтаний их оппонентов характерно для работ всех сторонников американского политического реализма. Уделяя особое внимание одному из ключевых постулатов политического реализма, Герц подчеркивает, что в современных международных отношениях сила была и остается окончательным средством решения вопросов и улаживания спорных проблем. Государства считают себя “суверенными” единицами, не подчиняющимися какой-либо верховной власти. В своих политических (то есть, основанных на силе, власти) действиях они не руководствуются какими-либо аполитическими, то есть, чуждыми силе, власти соображениями. Иногда, впрочем, происходят отступления от данного принципа, когда такие элементы как, например, экономические интересы определенной группы, либо соображения религиозного, морального, или даже личного плана уводят политику государства от чисто силовых, механических, линейных отношений. В таком случае, например, католическая страна может вступить в союз, вопреки своим собственным интересам, с другой католической страной, либо государство примет решение вмешаться в дела другого государства не из соображений Realpolitik, а только потому, что в этом другом государстве ущемляются интересы и права класса или меньшинства, которые первое государство стремится защитить. Тем не менее, несмотря на редкие отклонения подобного рода, на международной арене доминирующей является именно Realpolitik. Точно так, как экономическая конкуренция внутри государства привела к появлению “человека экономического” и к доминированию экономической мотивации, конкуренция за власть, силу, могущество (power) привела к появлению держав (powers) и к доминированию в отношениях между государствами факторов силы, могущества. Как только сила появилась в международных отношениях, все другие соображения вытесняются. Попытки строить свою политику на каких-либо иных принципах приведут к ослаблению и, в конечном итоге, гибели государства. Примечателен вывод, к которому приходит Герц. По его словам, любое предложение о реформировании системы международных отношений должно исходить из понимания того давления, которое система оказывает на каждого своего члена, а также из понимания факта невозможности вырваться из рамок этой системы при определении политики каждого отдельного входящего в нее государства124. Интересно отметить совпадение данного 122 Herz J. H. Power Politics and World Organization//The American Political Science Review. Vol. 36, No. 6 (Dec., 1942). Р. 1039-1052. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/ sici? sici=0003-0554%28194212%2936%3A6%3C103%3APPAWO%3E2.0.CO%3B2-X 123 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1039. 124 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1040 33 положения с основополагающим постулатом сформировавшегося, по мнению отечественных исследователей125, только в конце 1970-х годов структурного реализма, родоначальником которого считается Кеннет Уолц, профессор Калифорнийского университета в Беркли, а затем Колумбийского университета. Продолжая рассматривать систему международных отношений, Герц приходит к выводу о том, что конкуренция за обретение большего могущества между несколькими единицами системы в конечном итоге приведет либо к доминированию одной единицы, либо установлению системы баланса сил, позволяющей государствам сосуществовать, балансируя друг против друга. Именно второй вариант – поддержание равновесия (пусть шаткого, ненадежного и изменчивого) – на протяжении последних столетий определял международные отношения в рамках системы современных государств. И снова Герц предвосхищает структурный реализм Уолца, которому впоследствии пришлось добавить к перечисленным системам международных отношений (моно- и многополярной) еще и биполярную. Система баланса сил, по мнению Герца, выполняла две основные функции: вопервых, обеспечивала возможность сосуществования различных автономных политических единиц; во-вторых, позволяла этим единицам развивать внутри себя собственную “национальную” культуру, основанную на ценностях индивидуальной и групповой автономии в рамках государства. На сегодняшний день, резюмирует Герц, данная система не способна более выполнять указанные функции и приводит к результатам, противоположным тем, что достигались в “классический” период. Указанный крах системы баланса сил был вызван, как считает Герц, растущей взаимосвязанностью экономических и других интересов государств, проявившейся в индустриальную эпоху, что привело к небывалому росту взаимозависимости. Под давлением силовой конкуренции каждая крупная держава, стремится доминировать над все более крупными регионами с тем, чтобы избежать роста зависимости от других держав, стать самодостаточной и, тем самым, обеспечить свою безопасность. Подобные стремления оказались провальными, мир стремительно “съеживается”, ни одна держава не может более обеспечивать собственную безопасность, не ущемляя интересы безопасности другой державы. Мир уже не может вместить несколько изолированных держав. Растущая взаимозависимость мира привела к результатам прямо противоположным тому, чего ожидали “интернационалисты”. Вместо построения мира и порядка нарастает борьба держав за доминирование в мире с тем, чтобы обеспечить свою безопасность от этого мира. Тенденция к мировому доминированию или гегемонии единственной державы является логическим следствием существования системы силовых отношений в интегрирующемся по другим параметрам мире126. Герц заключает, что столь ожесточенное соперничество приводит к тому, что государства становятся тоталитарными, теряет смысл само понятие мира – мира нет, есть только постоянная подготовка к войне. Не только политика, но и все остальные аспекты жизни будут полностью подчинены тотальной войне, поскольку, если этого не делать, потенциальный противник получит преимущество. Поддержание определенного уровня жизни будет принесено в жертву подготовке к войне, всякие моральные ограничения, мешающие этому, будут отвергнуты. Нормы и ценности цивилизации и культуры будут отвергаться, будет происходить “фашизация человека и разума”. Место либерализма и индивидуализма во внутриполитической жизни государств займут режимы, консолидирующие население в “стальные блоки”, управляемые посредством централизованной манипуляции массами. Экономика, культурная и религиозная жизнь будут поставлены на службу войне. Конкуренция в сфере могущества заставит оставшиеся не-тоталитарные государства принять те же правила игры. Человек, обладая самой 125 Лебедева М. М. Мировая политика. С. 30, Цыганков П. А. Теория международных отношений. С. 126, Мировая политика и международные отношения /Под ред. С. А. Ланцова, В. А. Ачкасова. С. 70. 126 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1040-1042. 34 совершенной и могущественной техникой для защиты жизни и собственности, будет испытывать жесточайший голод, как духовный, так и физический. В пессимистическом духе, который является характерной отличительной чертой политического реализма, Герц утверждает, что история до сих пор не означала прогресса к миру и гармонии, наоборот, в конфликты и войны вовлекались все большие социальные группы. Если не выйти из порочного круга взаимного страха, существование человека как вида может оказаться под угрозой. Если удастся предотвратить доминирование в мире тоталитарных государств, то послевоенный миропорядок – и это надо осознать – будет строиться великими державами. Более того, это будет мир “тотальной подозрительности”. Методы ведения внешней политики, характерные для тоталитарных держав, которые полностью игнорировали традиционные нормы и стандарты и не гнушались никакими методами достижения цели, ложь и предательство, “пятая колонна”, идеологическая война – все это оставит свой отпечаток. Вследствие всего этого, указывает Герц, в послевоенный период между людьми и государствами будет, возможно меньше доверия, чем когда-либо за всю историю человечества. Анализируя работы ученых-международников, Герц подытоживает: различные предложения по построению послевоенного миропорядка можно разделить на три группы. Первая группа вариантов предполагает, что “суверенитет” государств остается, в основном, неизменным, государства берут на себя “негативные обязательства”. Иными словами, государства обязуются воздерживаться от определенных видов поведения с тем, чтобы снять или, по крайней мере, снизить угрозу войны. Вторая группа считает необходимым уничтожить государства как суверенные и независимые единицы и заменить их надгосударственной властью или правительством. Третья группа полагает возможным сохранить сосуществующие государства, но предлагает объединить их в систему с “позитивным обязательством” принимать коллективные меры по обеспечению безопасности, то есть, создать систему коллективной безопасности. Герц подчеркивает, что в эти три группы он сознательно не включает теории, которые зачастую “носят высокопарные названия, такие как “геополитика”, а на самом деле являются вариациями на тему существующей в данное время ничем не ограниченной политики с позиции силы”. Весьма показательно особое подчеркивание Герцем того факта, что геополитика была идеологическим обоснованием внешней политики нацистов. По его мнению, если победители в этой войне возьмут данную систему взглядов на вооружение, она ничем не будет отличаться от тех, выкладок, которые Хаусхофер предложил Гитлеру. Необходимо, однако, признать, указывает Герц, что данная система является единственной реалистической альтернативой предлагаемой им интегрированной мировой системе. Будущие войны за превосходство, мировое или региональное, будут вестись несколькими сверх-державами, организованными в Grossrдumen. Осознавая неадекватность классической европейской Realpolitik, (на которую указывает и А. Д. Богатуров), Герц настаивает на том, что больше не может быть возврата к прежней системе, состоявшей из шестидесяти независимых государств. Первый вариант построения новой международной системы основан на посылке, принятой в данный период большинством американских ученых: войны можно избежать, или значительно снизить опасность ее возникновения, если государства сумеют достичь определенных договоренностей. В военной сфере подобные договоренности должны ограничивать вооружения или зафиксировать отказ стран от определенных видов вооружений. В экономической сфере необходимо отказаться от таких инструментов экономической войны как протекционистские тарифы, монополия на сырье, иными словами – установить открытые свободные международные торговые отношения. В политической и дипломатической сфере необходимо отказаться от войны как средства решения споров и создать систему арбитража и мирного урегулирования конфликтов. Подобные меры, резюмирует Герц, предлагают “интернационалисты” на протяжении 35 последних ста лет, однако они никогда не увенчивались успехом. Причем подобный исход, по его мнению, является вполне закономерным, так как данный подход подразумевает, по крайней мере, частичный отказ от применения силы, но сохраняет в неприкосновенности систему политики, основанной на силе, с ее конкуренцией на силовом поле и, следовательно, отсутствием гарантий как индивидуальной, так и коллективной безопасности. Таким образом, “сторонники данного предложения ставят телегу впереди лошади”127. Даже при одновременном и совершенно равноправном отказе от определенных силовых методов или инструментов, постоянное следование договоренностям может опираться только на добрую волю и честность каждой из держав. Чрезмерное же упование на подобные добродетели способно привести к тому, что держава не сможет выполнить свои обязательства перед собственными гражданами, чьи жизни и имущество она должна защищать от иностранного агрессора. Герц подчеркивает, что в системе международных отношений, основанной на силе, любые значительные уступки могут объясняться только временным игнорированием требований системы, что приведет к выигрышу тех, кто не участвует в договоренностях или нарушает их. Вновь Герц использует понятие давления системы, которое впоследствии легло в основу структурного реализма Уолца. Это же понятие давления системы объясняет тот факт, что Герц (и, впоследствии, Уолц), в отличие от Ганса Моргентау, не использует постулат о неизменности человеческой природы, для которой характерно всепоглощающее стремление к власти, могуществу, доминированию. Это опровергает распространенную точку зрения, согласно которой классический политический реализм “…исходит из эгоистичной природы человека, которая, согласно представлениям работающих в этой парадигме авторов, остается неизменной”128. Данное заблуждение стало настолько распространенным, что, как указывает профессор Денверского университета Джек Донелли, структурный реализм называют неореализмом именно ради того, чтобы подчеркнуть, что он, в отличие от якобы более раннего классического реализма объясняет поведение за счет структурных, а не биологических причин129. Впрочем, как уже указывалось, Тим Данн и Брайан Шмидт, принимая природу человека в качестве детерминирующей структуры, считают структурными реалистами и Г. Моргентау, и Фукидида, и К. Уолца. Кроме того, то, что Герц не использует постулат греховности человеческой природы, не позволяет однозначно утверждать, что его политический реализм основан на теологии Нибура. Далее, рассматривая систему международных отношений, Герц приходит к выводу, что разоружение, которое зачастую называют главной предпосылкой повышения уровня безопасности, на самом деле может быть достигнуто в реальности только после того, как будет воплощена в жизнь надежная система безопасности, поскольку только при снижении ощущения опасности может быть проведено сокращение инструментов проведения силовой политики. Интересно совпадение данного заявления с положением конструктивизма (структура, в рамках которой действуют акторы, не является объективной реальностью, но восприятие реальности акторами в определенной степени “конструирует” эту реальность), который его основатель Александр Вендт прямо противопоставлял структурному реализму Уолца130. Более того, продолжает Герц, поскольку основой готовности к войне сегодня является военно-промышленный потенциал, простое сокращение вооружений не устранит ни возможности возникновения войны, ни ее первопричину – конкуренцию государств на силовом поле. Подобным же образом, экономический интернационализм не может привести 127 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1044. 128 Лебедева М. М. Мировая политика. С. 25. 129 Donnelly J. Realism and International Relations. Р. 11. 130 Wendt A. Constructing International Politics//International Security. Vol. 20, No. 1 (Summer, 1995). Р. 71-81. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0162-2889%28199522%2920%3A1%3C71%3ACIP %3E2.0.CO%3B2-I 36 к снижению политической напряженности, но может быть следствием такого снижения. Требования силовой политики подчиняют себе экономические выгоды от свободной и неограниченной торговли. Международный арбитраж может быть успешен в отношении малозначительных вопросов и второстепенных государств. Данный вывод Герца подтверждается историей Лиги Наций, которая сумела успешно урегулировать, например, финско-шведский спор по Аландским островам в 1920 году, немецко-польский спор о Верхней Силезии в 1921, греко-болгарский и турецко-иракский конфликты. Норман Лоу отмечает также существенную роль Лиги Наций в урегулировании перуанско-колумбийского (“война за Летицию” 1932-1933 гг.) и боливийско-парагвайского (“война Чако” 1932-1935 гг.) конфликтов131. В конечном итоге, подчеркивает Герц, в рамках существующей системы силовой политики попытки деполитизированного решения определенных вопросов – международный контроль над отсталыми регионами, придание нейтрального статуса стратегически важным районам, проливам и каналам, управление миграцией, защита меньшинств – обречены на провал. Система силовой политики распространилась на весь мир – если раньше можно было в некоторых регионах игнорировать ее требования, сейчас это стало невозможным. Второй вариант построения послевоенного миропорядка напоминает идеи, которые высказывал еще Томас Гоббс: необходимо установление мирового федерального правительства, которое управляло бы существующими государствами. Данная мера не устраняет понятие силы, но передает монополию на ее легитимное применение от суверенных государств единственному надгосударственному органу. Герц считает, что данная схема не столь уж утопична. В истории человечества было много переходов власти от одной формы социальной организации к другой – от племен к полису, от феодальных групп к государству. Для такого перехода, однако, требуется смена идеологии и смена лояльности. Герц приходит к выводу, что в эпоху идеологизации широких масс, лояльность которых почти исключительно принадлежит национальному государству, переход от системы национальных государств к всемирной федерации не представляется возможным. Для перехода от национализма к “мировому патриотизму” потребуется настоящая идеологическая и духовная революция. Вряд ли подобное возможно в мире, где державы относятся друг к другу с подозрительностью. Рассматривая осуществимость данного варианта, Герц указывает, что лояльность мировому правительству не может быть арифметически добавлена к существующим лояльностям. Невозможно существование непререкаемого авторитета верховной власти при существовании разделенных лояльностей. Поскольку главной задачей мирового федерального правительства на протяжении долгого времени должно будет оставаться предотвращение применения силы находящимися в его ведении единицами, то есть, будет поставлено вне закона ведение войны между государствами и легитимное применение насилия внутри государств, отсутствие единой лояльности сделает невозможным реальное функционирование наднационального органа власти. Федеральное правительство будет либо рассматриваться как фиктивный орган, контролируемый в реальности одной или несколькими державами, либо не будет иметь какой-либо реальной власти, а в критический момент просто распадется. Таким образом, данный план, по мнению Герца, является неосуществимым на практике не из-за политических или организационных трудностей, но из-за отсутствия соответствующих идеологических и психологических предпосылок. Примечательно, что данное положение является весьма характерным для конструктивизма, но противоречит традиционным постулатам последовательного политического реализма. С другой стороны, продолжает Герц, если проблема безопасности и конкуренции на силовом поле будет решена, то может постепенно развиться федерализм, или иная форма мирового правительства. В данный момент, однако, возможность перехода от системы силовой политики национальных государств к системе единого правительства представляется весьма 131 Lowe N. Mastering Modern World History. L.: Palgrave, 1997. Р. 50. 37 маловероятной132. Третий вариант, за принятие которого выступает сам Герц, – система коллективной безопасности, коллективные санкции против применения силы. Использование силовых методов одним из государств повлечет в данном случае коллективные действия всех остальных государств. На первый взгляд, такая система увеличит, а не уменьшит опасность возникновения войны, поскольку заменяет “право” каждого государства вести войну “обязанностью” этого государства вести войну против любого агрессора в мире. Основная идея – предотвращение тотальной войны за счет угрозы войны еще более тотальной. (Идея, которую впоследствии широко использовал К. Уолц, а также последующие “поколения” неореалистов, говоря о сдерживающей роли ядерного оружия). На данный момент, подчеркивает Герц, нет достаточно независимой и могущественной державы, которая могла бы играть ту же роль по отношению ко всему миру, что играла Великобритания по отношению к континентальной Европе, добавляя свой “вес” на одну из чаш весов с тем, чтобы восстановить нарушенный баланс сил в европейской политике. Поэтому необходима действительно глобальная система безопасности, сдерживающая любого потенциального индивидуального агрессора. В противном случае, снова появится очередная система альянсов и блоков. Интересно отметить, что Герц даже не рассматривает США в качестве державы, способной регулировать баланс сил в мире. Возможно, это объясняется тем, что он воспринял традиционное отвращение американцев к европейской Realpolitik, которая, по их мнению, не просто была аморальной сама по себе, но и либо приводила к войнам на территории северо-американского континента, либо вовлекала США в европейские войны. Основными препятствиями осуществлению на практике принципа коллективной безопасности Герц считает не военные или технические, но политические и психологические. Кроме организационных, институциональных, юридических требований, необходимым условием успешной работы подобной системы является наличие главного политико-психологического фактора: политическое руководство и общественность стран должны осознать, что каждая страна в мире, независимо от того насколько близко или далеко она находится от места возникновения конфликта, крайне заинтересована в его скорейшем прекращении. Отмечая глубину процессов, получивших впоследствии название “глобализация”, Герц указывает, что любой рациональный анализ современной политики с полной очевидностью показывает, что само существование каждого государства, его жизненно важные интересы, находятся под угрозой, в какой бы точке земного шара ни начался конфликт. Этот вывод следует из реалистичной оценки таких фактов как изменившийся характер войны и всемирное распространение модели силовой политики. Нет больше ни островов, ни, тем более, полушарий, где, по выражению Герца, можно было бы отсидеться. Любая попытка “умиротворения” агрессора или ухода в изоляцию приведет к гибели государства, либо отложит возвращение его к участию в международных проблемах до того момента, когда ситуация станет уже слишком опасной. Система коллективной безопасности в понимании Герца основывается на осознании того, что совместные действия против любого агрессора отвечают общим интересам всех государств и являются более рациональной схемой, чем следование принципам Realpolitik. Главное препятствие на пути установления системы коллективной безопасности – люди во всем мире должны осознать новые мировые реалии и быть готовы действовать соответственно. Именно отсутствие данных политико-психологических предпосылок, по мнению Герца, и привело к краху Лиги Наций. Если же после окончания Второй мировой войны люди так и не осознают новые реалии, если возобладают провинциализм и изоляционизм, то мир опять вернется к Realpolitik с неизбежным возникновением мировых войн, когда великие державы будут стремиться обеспечить свою безопасность, став единственной мировой державой. 132 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1045-1046. 38 Возможно, признает Герц, такая мировая империя и будет когда-нибудь создана, но это будет означать конец мира разнообразных культур. Необходимо осознавать, что система коллективной безопасности будет фактически означать замораживание статус-кво, сложившегося по окончании и по результатам войны. Статус-кво будет определен победившими державами и, поэтому будет проявлением их произвола власти, даже принимая во внимание тот факт, что победу одержат менее тоталитарные государства над более тоталитарными агрессорами. Если не будет создана эффективная процедура международного арбитража и ревизии, определенное международное законодательство, то никакие санкции не смогут предотвратить раскол мира на “имущих” и тех, кто – справедливо или необоснованно – причисляет себя к “неимущим”133. Джон Герц в июне 1950 г. продолжает ту критику либерализма, в рамках которой и появился политический реализм, формулируя впоследствии широко распространившееся понятие дилеммы безопасности. Необходимо, кстати, отметить, что авторство самого термина “дилемма безопасности” принадлежит именно Дж. Герцу. Итак, по мнению Герца, реализм и идеализм отличаются тем, что по-разному подходят к фундаментальному факту, лежащему в основе политических феноменов – наличию дилеммы безопасности и силы, с которой сталкиваются индивиды и группы в обществе. В рамках политического реализма считается, что политически активные группы и индивиды обеспокоены проблемой обеспечения своей безопасности и защиты от нападения, захвата, покорения, уничтожения или доминирования со стороны других групп и индивидов. Поскольку они стремятся к обеспечению собственной безопасности и, в то же время никогда не смогут почувствовать себя в полной безопасности в мире конкурирующих единиц, каждая из которых стремится к наращиванию своей мощи с тем, чтобы противостоять силе других. Эта конкуренция за наращивание силы и обеспечение безопасности в борьбе за существование является исходной ситуацией, в которой находятся индивиды и группы. Существует ли вдобавок какой-либо властный инстинкт или стремление к власти – неважно, поскольку теория международных отношений проводит анализ не психологический, а социополитический. Примечательно, что в 1942 г. Герц прямо говорил о давлении системы, тогда как в 1950 г. стремился просто обойти посылку о греховности человеческой природы, на которой основывался реализм Нибура и Моргентау. Избегая употреблять положение о неизменной природе человека, Герц утверждает, что люди зачастую отказываются признать, что они действуют в исключительно эгоистичной и расчетливой манере, стараясь обеспечить наивысшую степень своей защищенности и добиться максимума власти, силы. Лидеры и руководимые ими общества могут попытаться избежать последствий борьбы за власть, поскольку осознают, что стремление к власти приводит к страданиям, эксплуатации, войнам и насилию, порабощению и угнетению. Руководители государств стараются найти “рациональные” решения данной проблемы и сконструировать такие системы, в которых сила будет направляться в более мирные и гармоничные формы социальных и политических отношений. Однако хотят они этого или нет, конкурирующие политические единицы, чтобы выжить, вынуждены принять правила силовой игры. Герц указывает, что в рамках ограниченной группы борьба за власть может подавляться ради внутренней консолидации этой группы. Семьи и племена могут забыть о внутренних распрях при столкновении с другими семьями и племенами. Нации могут консолидироваться при столкновении с другими нациями. Однако, в конечном итоге, существование дилеммы безопасности неизбежно приведет к возникновению конфликтов между политическими единицами. Таким образом, если ранее (в 1942 г.) Герц говорил о давлении международной системы, то сейчас уточняет это положение и вводит понятие “дилемма безопасности”, описывающее ситуацию, когда меры по обеспечению своей безопасности, принимаемые одним государством, приводят к уменьшению безопасности других государств. 133 Herz J. H. Power Politics and World Organization. Р. 1047 -1051. 39 Герц также полагает, что, хотя формы правительств, структуры международных отношений, все прочие политические феномены и процессы варьируются в деталях, политический реализм утверждает, что, независимо от указанных обстоятельств, определяющими факторами являются стремление к безопасности и борьба за власть; дилемма власти и безопасности определяет фундаментальные структуры политической реальности134. В 1981 г. на симпозиуме, посвященном памяти Г. Моргентау, Джон Герц оценивал эволюцию классического политического реализма135. По словам Герца, Г. Моргентау никогда не отступал от принципов политического реализма. Примечательно определение реализма, которое дает Герц. По его словам, реалисты описывают реалии, а не предаются пустым мечтаниям. Самого себя Герц считает реалистом, поскольку предлагает реализуемые вещи, а не утопии. Обращаясь к истокам реализма, Герц заявляет, что во время Второй мировой войны и сразу после нее, несколько человек, главным интеллектуальным вдохновителем которых был Ганс Моргентау, стали пропагандировать более реалистичный подход к международным отношениям, чем доминировавшие в то время взгляды. Характерно, что Герц, еще в 1942 г. строивший свою теорию на постулате давления международной системы, а не на теологии Нибура, не говорит о предвоенных трудах последнего. Реалисты, утверждает Герц, боролись против бесплодных мечтаний, которые Джордж Кеннан осудил как “легализм” и “морализм” и которые в 1920-е и 1930-е гг., особенно в США, по выражению самого Герца, многие принимали за изучение международных отношений. Указанная группа реалистов, к которой относится и сам Герц, предлагала заменить этот утопизм принятием данностей международной реальности и выстраивать теории на понимании того, что государство является основным актором, на признании роли силы в преследовании национальных интересов, на концепциях безопасности и дилеммы безопасности. Герц утверждает, что до сих пор придерживается тех же взглядов, хотя и подвергал пересмотру и переоценке некоторые идеи и концепции. Пересмотр и модернизация реализма Герца состоит в том, что он стал проводить различие между “реальными” фактами и ситуациями и теми взглядами, которые формируются на них у людей. В рамках своего нового реализма Герц утверждает, что именно эти взгляды и восприятия и являются факторами, непосредственно определяющими политическое поведение. Вторая отличительная черта – наличие нормативного компонента, о котором Герц говорит, что это не утопическое морализаторство, а определение достижимых целей внешней политики. Герц подчеркивает опасность циничного реализма в стиле Realpolitik, отрицающего все, кроме наращивания силы. Свои модернизированные взгляды Герц называет реалистическим либерализмом, или реалистическим идеализмом. По мнению Герца, подобный путь прошел и Г. Моргентау. Повторяя эволюционный путь, пройденный Р. Нибуром, Герц говорит о том, что сейчас само существование человечества находится под угрозой. Наличие громадных ядерных арсеналов, рост населения, превышающий прирост запасов продовольствия и энергетических ресурсов, разрушение среды обитания человечества – все это касается всех людей и всех государств и должно влиять на внешнюю политику в не меньшей степени, чем это делают соображения безопасности или национального интереса. Более того, многие традиционные интерпретации понятий “сила” и “национальный интерес” устарели. Герц также считает, что необходимо различать верифицируемые факты и те интерпретации, которые дают этим фактам акторы. Иными словами, надо разделять объективную реальность и ее восприятие акторами. Герц согласен считать “данностью” международных отношений такие феномены как географические факторы, население и его распределение, вооруженные силы и демонстрации ими своей силы. Однако, подчеркивает 134 Herz J. H. Political Ideas and Political Reality//The Western Political Quarterly. Vol. 3, No. 2 (Jun., 1950). Р. 161-178. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0043-4078%28195006%293%3A2%3C161%3APIAPR%3E2.0.CO%3B2-W 135 Herz J. H. Political Realism Revisited. //International Studies Quarterly. Vol. 25, No. 2, Symposium in Honor of Hans J. Morgenthau (Jun., 1981). Р. 182-197. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0020-8833%28198106%2925%3A2%3C182%3APRR%3E2.0.CO%3B2-5 40 Герц, является ошибочным принимать на веру, что государства, народы, классы, силы и их отношения, баланс сил и другие международные системы являются такими же реальными “данностями”. По мнению Герца, они являются реальностью только потому, что мы воспринимаем их как данность. Международные отношения, с их системами и акторами, группировками и конфликтами складываются из тех структур восприятия и понимания, которые наблюдатели или акторы применяют к миру. Мировосприятия, делает вывод Герц, различаются из-за различий в исторической памяти, культурных и социальных традиций, идеологии, индивидуальных отличительных особенностей характера, распространенных предрассудков. Говоря о “международных системах”, Герц указывает, что в самом общем виде их можно понимать как распределение или концентрацию военного могущества, экономического богатства, других элементов могущества государств, однако воспринимать их как объективные факторы, определяющие взгляды руководства стран на внешнеполитические решения не является реалистичным. Раньше Герц считал, что политика баланса сил определялась требованиями современной (modern) системы государств, теперь же пришел к выводу, что на самом деле существование системы баланса сил зависит от взглядов лидеров государств, входящих в эту систему. Даже в XVIII и XIX веках, которые считаются эпохой расцвета политики баланса сил, система баланса сил, по мнению Герца, существовала только в головах британских государственных деятелей практиковавших “поддержание баланса” в международной политике. Для большинства государственных деятелей других европейских держав международная политика была скорее ареной борьбы за доминирование, в которой баланс был всего лишь мимолетным эпизодом в динамическом процессе постоянных изменений. В 1914 г. Германия считала себя окруженной превосходящими силами трех стран, тогда как эти страны считали, что Рейх рвется к гегемонии. Как показало окончание войны, а именно то, что странам Антанты пришлось обратиться за помощью к США, последняя точка зрения была более правильной, то есть, в большей степени соответствовала “данностям” международной политики. Герц считает необходимым подчеркнуть, что именно различное понимание международной системы и привело к возникновению войны. Схожие разногласия, по его мнению, существуют и сегодня. Одни исследователи говорят о существовании биполярного баланса между двумя ядерными блоками, другие говорят о наличии трех, и даже пяти полюсов. Некоторые видят появление гегемонии СССР, тогда как сразу после окончания Второй мировой войны международная система оценивалась как американская “империя”. Другие ученые заявляют о том, что не следует рассматривать международные отношения как системы традиционных союзов держав, конкурирующих на силовом поле, они утверждают, что подобное понимание мира устарело и подчеркивают значимость таких факторов как экономическая власть групп, подобных ОПЕК, власть и влияние транснациональных акторов (таких как транснациональные и многонациональные корпорации). Подобные расхождения, указывает Герц, существуют и относительно понятия силы, которое является фундаментальной, но и наиболее трудноопределимой концепцией реализма. Большинство реалистов не придерживается узкого, ограниченного понимания силы только в смысле военной мощи. Сила рассматривается как целый ряд факторов и условий – от экономических ресурсов до морального духа населения. Как правило, впрочем, оговаривается Герц, реалистами игнорировался субъективный фактор восприятия: элементы имиджа, статуса, престижа. Сила зависит от восприятия. То, что думают об одном государстве другие, само по себе может увеличивать или снижать силу. Герц полагает, что могущество Франции в период между двумя мировыми войнами переоценивалось, что давало ей большую свободу действий на международной арене. Сила Советского Союза, напротив, недооценивалась, что соответственно сокращало свободу действий СССР в мировой политике. Следовательно, делает вывод Герц, необходимо изучать роль, которую играют образы и их создание, роль статуса, рейтинга, дипломатического символизма, признания и непризнания. 41 Восприятия формируют взгляды, из взглядов вытекают действия. Герц полагает, что силовая политика в современном мире во многом состоит из имиджмейкерства, причем роль создания имиджа все более возрастает по мере роста значимости народа во внешней политике. На текущий момент, отмечает Герц, вряд ли можно назвать аспект внешней политики, который был бы лишен пропагандистских тонов, рассчитанных на создание соответствующего образа как для союзников, врагов и нейтральных государств, так и для населения собственной страны. Громадные бюрократические структуры заняты представительскими функциями. Герц также считает, что традиционное понимание силы становится все более относительным. Ядерные сверхдержавы все чаще оказываются беспомощными, сталкиваясь с шантажом террористических групп и правительств, тогда как крошечные псевдо-суверенные страны, в которых, по словам Герца, нет ничего, кроме песка и нефти, могут причинить изрядные неприятности могущественнейшим в традиционном понимании государствам. Концептуальным связующим звеном между понятием силы и другим основополагающим понятием политического реализма, национальным интересом, служит понятие безопасности. Однако безопасность, указывает Герц, еще более трудно определить, чем силу, поскольку она в еще большей степени основывается на чувствах, восприятиях. Неоизоляционизм, по мнению Герца, представляется весьма убедительным, поскольку в рамках традиционных подходов достаточно сложно обосновать необходимость глобального отстаивания национальных интересов США. По словам Герца, американцы чувствуют, что не могут “подвести” Израиль, Западный Берлин, Норвегию или Новую Зеландию. Причем не только потому, что связаны обязательствами (придерживаться их означает поддерживать имидж, а нарушить их означает потерять лицо), но потому что в противном случае будет потеряна “душа”, цель внешней политики. В ядерный век, отмечает Герц, цели внешней политики и интересы государства должны определяться таким образом, чтобы признавать сохранение мира важнейшим интересом всех. Это подразумевает необходимость сдерживания, необходимость очерчивания разграничительных линий, разделяющих сферы влияния. Разделение мира на сферы влияния снижает шансы Запада распространить либерально-демократические принципы на страны, находящиеся под контролем СССР, однако снижает также шансы распространения коммунизма на либерально-демократические страны. Предлагаемое сочетание целей внешней политики с основополагающим принципом сохранения мира, по мнению Герца, является прямой противоположностью идеологиям “крестового похода” в духе как Вудро Вильсона, так и Ленина. Подобные идеологии, подчеркивает Герц, всегда осуждались политическим реализмом. Герц выражает свое полное согласие с утверждением Роберта Джервиса (которого традиционно относят к неоидеалистам136) о том, что объяснение поступков людей невозможно вне связи с их мировоззрением. Кроме того, это относится и к будущему. По мнению Герца, наше будущее является таким, каким мы его понимаем (Примечательно, что статья конструктивиста Александра Вендта, написанная в 1992 г. называется “Анархия это то, как государства ее понимают”). Действия, основанные на восприятии прошлого, настоящего и будущего, определяют, какое именно будущее материализуется из хаоса возможных вариантов. С другой стороны, любое претендующее на реалистичность предсказание будущего должно исходить из данностей имеющейся ситуации. Основной тезис Герца: сейчас данность – действительно взаимозависимый глобальный мир, в котором происходящее в одном месте оказывает влияние на людей и процессы во всем мире. В конечном итоге, приходит к выводу Герц, глобалистское мировоззрение оказывается наиболее близким к реальности, а развитие глобальных коммуникационных и информационных сетей делает подобное мировоззрение своим для все более возрастающего количества людей. Информацией и образами по-прежнему можно манипулировать. Тем не менее, есть надежда, что глобальные проблемы становятся столь неотложными, что традиционные ограниченные, местнические взгляды уступят место таким взглядам, которые 136 Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 264. 42 признают взаимозависимость государств и народов, а также наличие общих проблем. Можно надеяться, полагает Герц, что правительства и народы осознают наличие, кроме угрозы ядерного уничтожения, триады серьезнейших угроз: демографические проблемы, причиняемые лавинообразным ростом населения, экономические проблемы, связанные с исчерпанием ограниченных ресурсов, экологические проблемы исчезновения пригодного для жизни пространства. Другими словами, необходимо признать, что, впервые за всю историю человечества, само существование человека как биологического вида находится под угрозой. Герц, делая характерный для политического идеализма вывод, заключает, что необходимо изменить международный порядок, обеспечить сотрудничество национальных и субнациональных акторов с международными и транснациональными организациями. Государства должны передать часть своего суверенитета наднациональным агентствам и, тем самым, наделить их большей властью. Необходимы радикальные перемены – следует отойти от традиционного подхода к проблемам разоружения и безопасности, кардинально изменить корпоративные социальные и экономические структуры, доминирующие на данный момент в большинстве индустриальных государств, трансформировать сложившийся в развивающихся государствах союз плутократическо-милитаристских элит с многонациональными корпорациями, что ведет к эксплуатации населения этих стран, изменить международный порядок, который до сих пор определяется стремлением государств сохранить любой ценой свой суверенитет. Таким образом, несмотря на то, что сам Дж. Герц по-прежнему относит себя к реалистам, фактически его позиция сочетает основные элементы конструктивизма в том виде, как его излагал Александр Вендт, и неолиберального институционализма. По-видимому, единственным поводом относить данные взгляды Герца к парадигме классического американского политического реализма может послужить только его собственное заявление о том, что данные взгляды отражают объективно существующую реальность. 43 Моргентау Традиционно считающийся основателем политического реализма Ганс Иоахим Моргентау (1904-1980) был вынужден эмигрировать в США из нацистской Германии в связи с преследованием евреев. Ганс Моргентау стал профессором Чикагского университета, о совместной работе с Моргентау вспоминал другой профессор Чикагского университета – Джордж Прэтт Шульц, ставший впоследствии госсекретарем США в администрации Р. Рейгана. Хотя основная работа Г. Моргентау “Политические отношения между нациями” вышла в свет в 1948 г., выдвинутые в ней реалистские постулаты разрабатывались Моргентау еще до начала Второй мировой войны. Так, в июне 1939 года, анализируя попытки малых европейских государств заявить о своем полном нейтралитете и, за счет этого, остаться в стороне от разгоравшегося конфликта, Ганс Моргентау рассматривает работу Лиги Наций, причем оперирует понятиями, ставшими основополагающими в политическом реализме137. Например, он указывает, что существование политических конфликтов не зависит от существования политических форм организации. Система коллективной безопасности, предусмотренная Лигой Наций, фактически была основана на консенсусе победивших держав. Моргентау подчеркивает, что баланс сил снова стал основой европейской политики и основой европейского международного права. По его мнению, до мировой войны именно наличие системы баланса сил способствовало сохранению нейтралитета малых стран, однако в конце 1930-х годов, из-за политических перемен, морального распада международного сообщества, прогресса в методах и средствах ведения войны, баланс сил в значительной степени потерял свой потенциал по защите нейтралитета малых стран. Замена системы баланса сил в Европе гегемонией какой-либо страны, указывает Моргентау, поставит под угрозу возможность сохранения нейтралитета малыми странами. Моральная и политическая философия, служившая основой международного права, более не воспринимается в качестве императива. Примечательно, что в 1939 году Моргентау подчеркивает значение моральных норм. По его мнению, хотя государства в своих действиях на международной арене руководствуются своими интересами, соблюдают нормы и правила международного права, пока это не противоречит их интересам, все же нарушение одними государствами фундаментальных прав других государств сдерживалось моральными нормами, которые лежат в основе международного права и всей западной цивилизации в целом. Однако, констатирует Моргентау, эти моральные принципы были отброшены тоталитарными политическими философиями и практиками периода 1930-х годов. Смогут ли малые страны сохранить свой нейтралитет, подытоживает Моргентау, будет зависеть не от самих малых стран, а от великих держав, решение которых будет основываться не на правовых формулировках или идеологических принципах, а на соблюдении собственных интересов великих держав. Развивая далее идею о примате интереса над моралью в международной политике, в 1940 году Ганс Моргентау публикует статью “Позитивизм, функционализм и международное право”138. В данной статье Моргентау подвергает критике интернационалистов, которые, по его мнению, создают Лигу Наций, проводят конференции, ведут переговоры, а когда все эти начинания разбиваются о реальность, винят не свои теории, а саму реальность. Моргентау подчеркивает необходимость привести теорию в соответствие с уроками истории, показывающими неизменность определенных законов политического поведения. Несмотря на данную насущную необходимость, подытоживает Моргентау, теоретики международного права продолжают выстраивать свои нормативные теории, не принимая во внимание те психологические и социологические законы, которыми управляется поведение людей в 137 Morgenthau H. International Affairs: The Resurrection of Neutrality in Europe//The American Political Science Review. Vol. 33, No. 3 (Jun., 1939). P. 473-486. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/ sici? sici=0003-0554%28193906%2933%3A3%3C473%3AIATRON%3E2.0.CO%3B2-X 138 Morgenthau H. Positivism, Functionalism, and International Law//The American Journal of International Law. Vol. 34, No. 2 (Apr., 1940). P. 260-284. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0002-9300%28194004%2934%3A2%3C260%3APFAIL%3E2.0.CO%3B2-2 44 международной политике. В январе 1945 года Ганс Моргентау достаточно критически отзывался о конференции в Думбартон-Оксе, на которой вырабатывались положения, на которых была впоследствии создана Организация Объединенных Наций139. Моргентау высмеивает эволюцию от 14-ти пунктов Вудро Вильсона до Атлантической Хартии, и от Атлантической Хартии до Думбартон-Окских соглашений. По его мнению, 14 пунктов – героическая, но тщетная попытка трансформировать политическую арену в соответствии с постулатами либерального рационализма, тогда как Думбартон-Окс – менее героическая, но столь же тщетная попытка сформировать политическую реальность в соответствии с воззрениями Макиавелли. Атлантическая Хартия, заявляет Моргентау, является невнятным изложением либерального кредо, которое, тем не менее, только предвещает появление более эффективного принципа политического действия, тогда как Думбартон-Окс сделал этот принцип абсолютно очевидным. Однако, несмотря на то, что опору на силу сам Моргентау считает действенным принципом, все же он считает, что в данном случае “вильсонианская утопия заменяется макиавеллистской утопией”. Утопический характер политической философии Макиавелли становится понятен, если соотнести его рекомендации, касающиеся политических действий, и цель этих действий – объединение Италии. Было бы утопичным предположить, что страна, разделенная на множество суверенных государств, может быть объединена одним их этих крошечных государств за счет умелого политического манипулирования. То, что было утопичным по отношению к Италии времен Макиавелли, утверждает Моргентау, является утопичным по отношению ко всему миру сегодня. Утопично предполагать, что рациональная систематическая мысль сама по себе может изменить человека. Не менее утопично верить в то, что мирный, стабильный миропорядок может быть построен только на силе. Не юридические документы, а моральные установки заставляют нас следовать законам. В основе юридического порядка лежит моральный порядок. Мораль, по мнению Моргентау, выполняет три функции в установлении мира и порядка. Во-первых, мораль обеспечивает выполнение законов теми, кто находится на самой вершине определенной законом иерархии, в некотором смысле над законом. Во-вторых, мораль поддерживает ежедневное следование законам в повседневной жизни. В-третьих, моральные установки определяют истолкование и применение законов. Участники конференции в Думбартон-Оксе, как считает Моргентау, отказываются признать существование разрыва между политическими теориями и политической практикой, увлеклись выстраиванием механизмов управления, упускают из виду, что в основе создания правительства (международного) должны лежать общие моральные принципы. Провал Вильсона был провалом величественной идеи, чего нельзя сказать об эпигонах Макиавелли. В 1948 г публикуется, пожалуй, наиболее значительная работа Моргентау “Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир”. Именно в ней как считает, например, Дж. Л. Гэддис, был сформулирован классический политический реализм140. По утверждению самого Моргентау, описываемый им подход заслуженно носит название “реализм”, поскольку принимает человеческую природу такой, какова она есть, исторические процессы такими, какие они есть, а не выстраивает утопические схемы. Основные принципы реализма в изложении Моргентау: 1) политика, как и общество в целом, определяется объективными законами, которые коренятся в природе человека. Человеческая природа не изменилась с тех пор как философы древ. Китая, Индии, Греции стали исследовать ее законы. Для реалистов 139 Morgenthau H. The Machiavellian Utopia//Ethics. Vol. 55, No. 2 (Jan., 1945). Р. 145-147. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0014-1704%28194501%2955%3A2%3C145%3ATMU%3E2.0.CO %3B2-3 140 Gaddis J. L. International Relations Theory and the End of the Cold War//International Security. Vol. 17, No. 3 (Winter, 1992-1993). P. 5-58. //http://links.jstor.org/sici? sici=0162-2889%28199224%2F199324%2917%3A3%3C5%3AIRTATE%3E2.0.CO%3B2-%23. Р. 7. 45 смысл теории состоит в том, чтобы установить факты и дать им разумное объяснение. 2) ключевое понятие международной политики – концепция интереса, определяемого как власть, мощь, могущество. 3) национальный интерес не является единожды заданным и неизменным. 4) универсальные моральные принципы неприменимы в международной политике сами по себе, должны применяться в соответствии с конкретными обстоятельствами. 5) нельзя ставить знак равенства между моральными устремлениями одного государства и универсальными моральными законами, нельзя прибегать к лозунгам типа “Бог за нас”. 6) политическое – автономная сфера, интерес определяется как власть; в политике власть представляет собой такое же ключевое понятие, каким в экономике является богатство, выгода. Для юриста подобным ключевым понятием является соответствие закону, для моралиста – следование моральным принципам141. Стремясь обосновать выбор ориентиров для внешнеполитической стратегии США, Г. Моргентау в 1950 г. рассматривает истоки американской внешней политики за прошедшие полвека142. Повторяя изначальные положения политического реализма, Моргентау критикует Вудро Вильсона за то, что национальным интересам союзнических держав он противопоставил только свои моральные принципы, в результате чего пренебрежение американскими национальными интересами не было компенсировано триумфом политической моральности. В конечном итоге, утверждает Г. Моргентау, Вудро Вильсону пришлось пойти на ряд болезненных компромиссов, что было предательством его личных принципов (поскольку по самой своей природе принципы не могут быть объектом компромисса), а также не удовлетворяло ни одну из держав. Эти компромиссы не имели никакого отношения к традиционному национальному интересу США – поддержанию баланса сил в Европе. Таким образом, в Версале Вильсон поступился своими принципами как идеалист, потерпел крах как государственный деятель и дискредитировал себя как союзник. В этом, как считает Моргентау, заключается трагедия не только самого Вильсона – великого, хоть и заблуждавшегося, человека – но и трагедия вильсонианизма как политической доктрины143. Продолжая свою критику идеализма в международных отношениях, Моргентау утверждает, что Вторая мировая война рассматривалась как крестовый поход против Зла, воплотившегося в державах Оси, целью войны могло быть только искоренение этого зла, воплотившееся в идее “безоговорочной капитуляции”. Поскольку угроза западному миру от держав Оси понималась в моральном плане, было легко вообразить, будто все вообразимые угрозы сконцентрировались именно в этом сложившемся союзе государств, а с его уничтожением политическое зло как таковое будет убрано с международной арены. Таким образом, за идеей безоговорочной капитуляции стояло представление о “дивном новом мире” по образу и подобию того мира, который представлял себе Вудро Вильсон. Предполагалось, что этот новый миропорядок избавит мир от наследия разгромленного Зла, агрессоров, установит такую систему международных отношений, в которой не будет места войне, агрессии, борьбе за власть и могущество. Именно поэтому по возвращении из Москвы в 1943 г. Корделл Халл объявил о том, что создание новой международной организации будет обозначать конец политики с позиции силы и начало новой эры – эры международного сотрудничества. Три года спустя государственный министр Филипп НоэльБэйкер, выступая в Палате Общин, заявил, что британское правительство полно решимости 141 Morgenthau H. Politics Among Nations: The Struggle for Power and Peace. N. Y.: Alfred A. Knopf, 1960. Р. 4-11. 142 Morgenthau H. The Mainsprings of American Foreign Policy: The National Interest vs. Moral Abstractions//The American Political Science Review. Vol. 44, No. 4 (Dec., 1950). Р. 833-854. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0003-0554%28195012%2944%3A4%3C833%3ATMOAFP%3E2.0.CO%3B2-A 143 Morgenthau H. The Mainsprings of American Foreign Policy. Р. 849. 46 использовать институты Объединенных Наций для того, чтобы уничтожить политику с позиции силы, с тем, чтобы восторжествовали демократические методы, воля народов. По мнению Моргентау, данная философия в тот период доминировала на Западе, практически единственным реалистически мыслящим политическим деятелем, полагает Моргентау, был Уинстон Черчилль. Из-за этого господства идеализма в понимании международных отношений, по мнению Моргентау, как из стратегии ведения войны, так и из идей построения послевоенного миропорядка были фактически исключены соображения национального интереса. Война более не рассматривалась как средство достижения политических целей. Единственной целью стало достижение полной победы, политические соображения в расчет не принимались. Сама мысль о том, что война ведется ради достижения нового баланса сил, как считает Моргентау, приходила на ум только Черчиллю и, конечно, Сталину144. Государственных деятелей, утверждавших, что они не верят в идею баланса сил, Г. Моргентау сравнивает с физиками, не верящими в существование гравитации. По его словам, Запад, ожидавший лицезреть после войны воцарение “дивного нового мира”, в котором нет места политике с позиции силы, обнаружил, что, после уничтожения стоявшей перед ним угрозы, перед ним стоит новая, еще более серьезная угроза его безопасности. В результате на Западе испытывали глубокое и искреннее возмущение аморальностью сложившейся ситуации. История американской внешней политики после окончания Второй мировой войны, по мнению Моргентау, является историей столкновения американской ментальности с новым политическим миром. Ранее, считает он, американское понимание внешней политики было отравлено ядом моральных абстракций, а в описываемый период идет медленный и мучительный процесс постепенного освобождения от груза прежних ошибок и открытия давно забытых истин. Фундаментальной ошибкой, как мышления, так и действий США в области внешней политики Г. Моргентау считает противопоставление национального интереса и моральных принципов. Выбор, по его словам, должен делаться не между моральными принципами и национальным интересом, а между моральными принципами, оторванными от политической реальности, и моральными принципами, основанными на политической реальности. Стремясь ответить на обвинения реализма в аморальности, Моргентау заявляет, что внешняя политика, основанная на национальном интересе, в моральном отношении гораздо выше внешней политики, вдохновленной универсалистскими моральными принципами145. В декабре 1952 года Ганс Моргентау попытался подвергнуть теоретическому анализу противоречия в понимании национального интереса146. По его мнению, одним из крупнейших событий современности, которое произвело значительное впечатление на американцев, стало внезапное появление США на международной арене, как одного из государств, подверженного воздействию тех же искушений, рисков и угроз, с которыми всегда традиционно сталкивались другие государства. Насколько шокирующим было то впечатление, которое данный феномен оказал на американцев, становится яснее, считает Моргентау, если сопоставить послевоенный миропорядок с тем, что, как ожидали американцы, должно было сложиться после окончания Второй мировой войны. Моргентау отмечает, что американцы ожидали возвращения США к тому отстраненному, независимому и безопасному положению, которое они унаследовали от отцов-основателей и которое занимали, как минимум, до начала Первой мировой войны. Казалось, что, не повторяя ошибок Вудро Вильсона, США после окончания войны будут, если не в большей независимости, то уж определенно в большей безопасности, чем до ее начала. На самом деле, утверждает Моргентау, США за всю историю сейчас находятся в большей, чем когда-либо 144 Morgenthau H. The Mainsprings of American Foreign Policy. Р. 852-853. 145 Morgenthau H. The Mainsprings of American Foreign Policy. Р. 854. 146 Morgenthau H. Another “Great Debate”: The National Interest of the United States//The American Political Science Review. Vol. 46, No. 4 (Dec., 1952). Р. 961-988. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0003-0554%28195212%2946%3A4%3C961%3AA%22DTNI%3E2.0.CO%3B2-C 47 еще опасности. Кроме того, никогда за всю историю своего существования США не обладали столь ограниченной свободой действий в преследовании своих интересов. Важность определения национального интереса, как полагает Моргентау, заключается в том, что он должен служить руководством к действию. Если ранее Моргентау определял национальный интерес как приращение могущества, то теперь он указывает, что концепция национального интереса состоит из двух элементов, одного неизменного и другого – меняющегося в зависимости от обстоятельств. Важнейшей неизменной частью национального интереса является обеспечение выживания государства в мире, где суверенные государства соревнуются и противостоят друг другу в борьбе за могущество. Для выполнения этой задачи необходимо заботиться о защите своей физической, политической и культурной идентичности от агрессии со стороны других государств. Выживание государства как политической единицы и сохранение им своей идентичности является постоянным и неизменным элементом концепции национального интереса. Таким образом, Г. Моргентау определяет выживание государства как сохранение своей территориальной целостности, политических институтов и культуры. Данное узкое толкование национального интереса, по его мнению, непротиворечиво, с ним во время войны согласятся все партии. Новым для Моргентау является определение переменных составляющих национального интереса, а именно, существование сложного взаимодействия личностей, общественного мнения, групповых интересов, партийных платформ, политических и моральных обычаев и привязанностей. По мнению Моргентау, необходимо изучать различные ветви власти и их соотношение в определении национального интереса, разделять краткосрочные и долгосрочные интересы и их соотношения. Данное положение Моргентау представляет большой интерес, поскольку прямо противоречит традиционному представлению о политическом реализме, которое гласит, что государства в политическом реализме рассматриваются как “однородные политические организмы, унитарные образования, которые проводят единую политику”147. Кроме того, по мнению Г. Моргентау, следует анализировать переменные составляющие национального интереса с точки зрения их легитимности и совместимости с другими национальными ценностями, а также с национальными интересами других стран. Легитимность национального интереса должна определяться при угрозе его возможной узурпации суб-национальными, ино-национальными, или наднациональными интересами. На суб-национальном уровне существуют интересы, преследуемые, в частности, этническими и экономическими группами, которые склонны отождествлять свои собственные цели с национальным интересом. Различные экономические группы постоянно пытаются оказывать влияние на внешнюю политику США, однако вряд ли можно утверждать, что они ее определяют. Таких групп много, их интересы противоречивы, вырабатывается определенный консенсус, или динамическое равновесие, сложный компромисс, полностью не удовлетворяющий никого. Моргентау определяет два типичных способа узурпации национального интереса ино-национальными группами. Первый способ – предательство своей страны за деньги – не представляет интереса для теории международных отношений, должен рассматриваться в рамках психологии, криминологии и проч. Второй же способ важен не только с точки зрения теории, но и с практической точки зрения, особенно для США. Национальные меньшинства в европейских странах, этнические группы в США, идеологические меньшинства в любой стране могут идентифицировать себя – либо сами, либо с помощью агентов иностранного правительства – с интересами иностранного правительства и отстаивать эти интересы под прикрытием национального интереса той страны, гражданами которой они являются. Яркие примеры – действия многих американцев немецкого происхождения в 1930-е годы, деятельность коммунистов по всему миру. Узурпация национального интереса наднациональными интересами проявляется в 147 Цыганков П. А. Теория международных отношений: Учеб. пособие. М.: Гардарики, 2004. С. 109. 48 деятельности религиозных и международных организаций148. Примечательно, что статья Моргентау написана в разгар “охоты на ведьм” – антикоммунистической кампании, развернутой Джозефом Маккарти. Сам Г. Моргентау покинул Германию в 1932 г., приехал в США в 1937 г. и получил американское гражданство в 1943 г. Таким образом, представляется возможным утверждать, что в данном случае его рассуждения о возможностях узурпации национального интереса не только отражают традиционный скептицизм реалистов в отношении международных организаций, но и некоторым образом служат оправданием происходивших в стране событий. В 1960 г., в предисловии к третьему изданию “Политики между народами” Ганс Моргентау отмечает, что, оставив неизменными структуру, основные положения и выводы, он внес в свой труд определенные дополнения. Если в первом издании (1948 г.) ему приходилось доказывать значимость силы, как центрального элемента политических отношений, то в третьем (1960 г.) необходимо было подчеркнуть, что сила, могущество, власть (power) не должны приравниваться к материальным аспектам силы (strength), понимаемым в первую очередь как военная сила. Моргентау обращает особое внимание на значимость таких факторов международной политики как “устаревание” тотального насилия как инструмента внешней политики, что стало очевидным из-за разрушительной мощи ядерного оружия, возникновение ядерного баланса сил, возникновение и развитие наднациональных организаций, “устаревание” национального государства. Все эти факторы, кроме появления ядерного оружия, по мнению Моргентау, не представляют собой ничего принципиально нового. Все это, считает он в полном соответствии с традицией политического реализма, является проявлениями извечных принципов международной политики в новом политическом или технологическом контексте. По мере роста “примиренческих” настроений Г. Моргентау правительство США все меньше прислушивалось к его советам. Профессор Университета Ньюкасла Дэвид Кэмпбелл, говоря о связи теории международных отношений и внешнеполитической практики, отмечает, что Моргентау в 1954-1964 гг. три раза посещал Вьетнам, писал все более критические доклады для Д. Эйзенхауэра, Дж. Кеннеди, Л. Джонсона, после чего к его советам стали все меньше прислушиваться. В конечном итоге, Г. Моргентау с горечью констатировал появление “академическо-политического комплекса”, названного им так по аналогии с военнопромышленным комплексом. По его мнению, в сложившемся “академическо-политическом комплексе” честное имя ученых оказалось скомпрометировано их желанием стать слугами власть предержащих, заявляя при этом о своей независимости. Моргентау признал, что университеты стали гигантскими станциями обслуживания запросов сильных мира сего, причем в этой функции превратились в неотъемлемую и незаменимую часть системы149. В 1977 г., анализируя международную обстановку, Ганс Моргентау приходит к выводу, что положение США в мире ухудшилось, их относительное могущество уменьшилось. По мнению Моргентау, сама структура международных отношений, выражаемая в политических институтах, дипломатических процедурах и юридических нормах, не имеет ничего общего со сложившимися реалиями международной политики, а то и полностью противоречит им. Существующая структура международных отношений, утверждает Моргентау, подразумевает равенство суверенных единиц, в реальности же существуют две сверхдержавы, множество крошечных государств, несопоставимых с традиционными государствами. Международный терроризм и борьба с ним, предполагаемая ответственность промышленно развитых государств за экономическое развитие стран “третьего мира” и, соответственно, предполагаемая обязанность нефтедобывающих стран поставлять 148 Morgenthau H. Another “Great Debate”. Р. 968-975. 149 Campbell D. International Engagements: The Politics of North American International Relations Theory // Political Theory, Vol. 29, No. 3 (Jun., 2001). Р. 432-448. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0090-5917%28200106%2929%3A3%3C432%3AIЕTPON%3E2.0.CO%3B2-6 49 энергоресурсы развитым странам по приемлемым ценам – все это не вписывается в традиционные концепции, нормы и институты. Сложившаяся взаимозависимость мира требует международного порядка, признающего эту взаимозависимость, а не основанного на идее абсолютно независимых, суверенных, “непроницаемых” государств. Данное положение Моргентау прямо противоречит традиционному представлению о политическом реализме и ассоциируется обычно с идеализмом. Во многом повторяя путь, пройденный Р. Нибуром, Моргентау указывает, что, в отличие от гонки в сфере обычных вооружений, ядерное оружие приводит к возможности достижения некоего равновесного оптимума – при наличии потенциала нанесения неприемлемого ущерба в результате ответного удара дальнейшее наращивание ядерного арсенала становится бессмысленным, разрушительность ядерного оружия стирает различия между победой и поражением в ядерной войне. Две ядерные сверхдержавы, способные уничтожить друг друга за несколько часов, просто не имеют разумной альтернативы политике разрядки, то есть, попыткам снизить или, если возможно, уничтожить напряженность в своих отношениях. Именно такой, по мнению Моргентау, и была политика двух сверхдержав после окончания Второй мировой войны. “Отец-основатель” политического реализма уверен, что при отсутствии ядерного оружия, многие из американосоветских конфликтов, имевших место после окончания Второй мировой войны, могли перерасти в третью мировую войну. Г. Моргентау также констатирует возрастание значимости стран “третьего мира”. По его мнению, нельзя уже было обходиться примитивным анализом в терминах противостояния богатого Севера и бедного Юга. Вполне в духе реализма Моргентау горит о том, что особое внимание необходимо уделять тем странам “третьего мира”, которые уже имеют или в будущем могут получить ядерное оружие, поскольку они могут представлять угрозу региональному и глобальному балансу сил. Нефтяное эмбарго стран ОПЕК и их последующее политическое манипулирование ценами на нефть, подытоживает Моргентау, продемонстрировали новый рычаг власти, доступный богатым нефтью странам “третьего мира”150. В конечном итоге, прослеживается определенная эволюция взглядов Г. Моргентау, в основном соответствующая общим тенденциям эволюции американского политического реализма в ХХ веке и соотносимая с предлагаемым А. Д. Богатуровым описанием системных изменений в международных отношениях. 150 Morgenthau H. The Pathology of American Power//International Security. Vol. 1, No. 3 (Winter, 1977). Р. 3-20. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0162-2889%28197724%291%3A3%3C3%3ATPOAP%3E2.0.CO%3B2-8 50 Томпсон К наиболее известным представителям политического реализма в США П. А. Цыганков относит Кеннета Томпсона151 (1921-) – ученика, а затем и соавтора Ганса Моргентау. Во время Второй мировой войны Кеннет Уинфред Томпсон служил в контрразведке, после войны стал профессором Чикагского, затем Виргинского Университетов. К. Томпсон, как и Р. Нибур, большое внимание уделял попыткам примирить постулаты реализма и моральные принципы. В сентябре 1953 г. Кеннет Томпсон обращается к проблеме коллективной безопасности152. Томпсон отмечает, что система, подобная Лиге Наций или ООН, сама по себе кажется логичной, безупречной, пользуется поддержкой, как политиков, так и широких слоев населения. Тем не менее, констатирует Томпсон, данные системы коллективной безопасности не всегда способны справиться со своей задачей. Наиболее поразительным Томпсону кажется сравнение XIX века, когда безопасность обеспечивалась за счет баланса сил с XX веком, когда имели место беспрецедентные войны, поставившие цивилизацию на грань краха. По мнению Томпсона, именно политика баланса сил обеспечила мирное сосуществование европейских держав в 1815-1914 годах, тогда как уверенность Корделла Халла153 в том, что новая международная организация позволит забыть о политике с позиции силы, Томпсон считает неоправданным оптимизмом154. Томпсон уверен, что после окончания Второй мировой войны система коллективной безопасности строилась, исходя из нескольких предпосылок. Во-первых, существование системы коллективной безопасности предполагало сложившуюся мирную ситуацию, статускво, обеспечиваемый согласием наиболее могущественных держав. Фактически система коллективной безопасности призвана была защищать территориальный статус-кво, сложившийся к моменту создания данной системы. Во-вторых, державы, ставящие своей целью поддержание статус-кво, должны были обладать возможностями и решимостью создать значительный силовой перевес над любым потенциальным агрессором. В-третьих, подразумевалось существование консенсуса великих держав. На самом же деле, полагает Томпсон, территориальные споры не были разрешены, попытки создания сил ООН оказались безуспешными, согласия великих держав добиться не удалось155. Тем не менее, как считает Томпсон, США должны использовать утопические по сути своей инструменты коллективной безопасности в жестоких реалиях силовой политики и развивать в рамках ООН сотрудничество с теми странами, интересы которых в чем-либо совпадают с интересами США. Необходимо отметить, что в 1950-1953 гг. США активно участвовали в войне на Корейском полуострове, причем действия США одновременно отвечали их национальным интересам, как их понимали президент Гарри Трумэн и госсекретарь Дин Ачесон, а также были одобрены ООН. Вполне вероятно, что именно это обстоятельство и способствовало формированию указанных взглядов К. Томпсона. В 1958 году Кеннет Томпсон признает наличие и определяющую роль в международных отношениях установившегося за предыдущее десятилетие баланса сил между СССР и США156. Томпсон отмечает принципиальное отличие сложившегося между двумя могущественными державами баланса сил от привычной европейской системы баланса сил нескольких примерно равных государств. Отмечается также, что политика СССР является абсолютно реалистической 151 Цыганков П. А. Теория международных отношений. С. 109. 152 Thompson K. W. Collective Security Reexamined//The American Political Science Review. Vol. 47, No. 3 (Sep., 1953). Р. 753-772. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0003-0554%28195309%2947%3A3%3C753%3ACSR%3E2.0.CO%3B2-X 153 Корделл Халл – госсекретарь США в 1933-1944 гг., в 1945 г. был главным советником делегации США на конференции в Сан-Франциско, где была создана ООН. 154 Thompson K. W. Collective Security Reexamined. Р. 757-758. 155 Thompson K. W. Collective Security Reexamined. Р. 759-762. 156 Thompson K. W. The Limits of Principle in International Politics: Necessity and the New Balance of Power//The Journal of Politics. Vol. 20, No. 3 (Aug., 1958). Р. 437-467. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0022-3816%28195806%2920%3A3%3C437%3ATLOPII%3E2.0.CO%3B2-T 51 и именно это позволяет обеим державам вести достаточно сдержанную и умеренную политику. По мнению Томпсона, биполярность в международных отношениях, а также реалистичность целей, как СССР, так и США, обеспечили десятилетие мирного, хотя отличающегося определенной напряженностью, сосуществования. Весьма интересно также замечание Томпсона о том, что, если бы Египет обладал ядерным оружием, он мог бы предотвратить англо-франкоизраильскую интервенцию. Данное утверждение предвосхищает доводы неореалистов 1990-х годов о стабилизирующей роли ядерного оружия. Томпсон также подчеркивает необходимость признания и принятия в расчет национальных интересов других держав. В 1965 году Кеннет Томпсон рассматривает историю деятельности ООН и приходит к достаточно необычному, на первый взгляд, для реалиста выводу о том, что, хотя ООН и не может установить мир во всем мире (подразумевается невозможность снятия советско-американского противостояния), но вносит значительный вклад в урегулирование периферийных конфликтов157. В 1968 г. Кеннет Томпсон отмечает, что в предыдущем, 1967 году, исследователи международных отношений вообще не уделяли проблеме Вьетнама никакого внимания. Впрочем, по его собственному мнению, самой главной проблемой в мире является соотношение населения земного шара и пищевых ресурсов, чему также уделяется недостаточно внимания. Причем отсутствие работ по Вьетнаму Томпсон считает вполне объяснимым, поскольку это – особый случай, где кроме чисто теоретического интереса присутствуют эмоции, политические и моральные соображения. Отсутствие же серьезных работ по мальтузианской дилемме Томпсон считает абсолютно непростительным. По его мнению, бесконтрольный рост численности населения и нехватка питания – самый острый кризис современности, требующий принятия безотлагательных мер158. В сентябре 1973 г. Кеннет Томпсон вновь возвращается к вопросу соотношения моральных ценностей и внешней политики159. Он утверждает, что предшественники политического реализма, даже такой последователь Realpolitik как Макиавелли, призывали не к отрицанию, а к переоценке ценностей. По мнению Томпсона, неверная оценка роли морали в политике приводит к одному из двух изначально порочных и неверных подходов к оценке международных отношений: морализаторству или цинизму. В качестве примера морализаторского подхода Томпсон приводит Вудро Вильсона, чьи возвышенные идеалы не имели никакого отношения к реальности, которую предполагали исправлять. В качестве примера неприкрытого цинизма в политике Томпсон приводит преследование евреев при Гитлере и политику раскулачивания при Сталине. По оценке Томпсона, американские исследования международных отношений всегда характеризовала практическая направленность и злободневность. Так, в 1930-е годы под влиянием Великой депрессии основное внимание уделялось экономической безопасности. В 1950-е годы основное внимание стало уделяться национальной безопасности и обороне. События же 1960-1970-х гг., по мнению Томпсона, сделали очевидным, что соображения национальной безопасности и систем международной безопасности, оторванные от культурного и политического контекста, обречены на неудачу. Развитие событий во Вьетнаме, подчеркивает Томпсон, еще раз продемонстрировало, что системы коллективной безопасности и военные мероприятия обречены на провал, если не соотносить их с политическими движениями и культурным контекстом160. Достаточно непривычно для политического реализма звучит вывод Томпсона: “Главный 157 Thompson K. W. The New Diplomacy and the Quest for Peace//International Organization. Vol. 19, No. 3, The United Nations: Accomplishments and Prospects (Summer., 1965). Р. 394-409. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici?sici=0020-8183%28196522%2919%3A3%3C394%3ATNDATQ%3E2.0.CO%3B2-S 158 Thompson K. W. The Internationalist’s Dilemma: Relevance and Rigor//International Studies Quarterly. Vol. 12, No. 2 (Jun., 1968). Р. 161-173. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0020-8833%28196806%2912%3A2%3C161%3ATIDRAR%3E2.0.CO%3B2-J 159 Thompson K. W. Moral Values and International Politics//Political Science Quarterly. Vol. 88, No. 3 (Sep., 1973). Р. 368-374. [Электрон. ресурс]: Адрес доступа: http://links.jstor.org/sici? sici=0032-3195%28197309%2988%3A3%3C368%3AMVAIP%3E2.0.CO%3B2-9 160 Thompson K. W. Moral Values and International Politics. Р. 372. 52 урок для исследователей международной политики состоит в том, что, даже при определении политики в сфере безопасности, культурные факторы могут быть более значимыми, чем могущество”161. Более того, Томпсон приходит к выводу, что в международной политике чрезвычайной значимостью обладают как самовосприятие самих себя и своих интересов как представителей народа (people) и нации (nation), так и восприятие интересов других, а также восприятие общих интересов. Все эти восприятия определяются не одним только национальным интересом, но культурным и ценностным контекстом в котором все эти люди находятся. Данное положение сложно вывести из классических принципов политического реализма, однако оно полностью соответствует основополагающему постулату конструктивизма, как его определяет, например, Александр Вендт. Томпсон уверен в том, что необходимо искать точки совпадения интересов стран во всех случаях, в том числе, когда имеется расхождение и даже конфликт ценностей. По его мнению, имеет место расширение европейского сообщества, складывание политического треугольника (США, Япония, Западная Европа), все больше говорится о взаимной заинтересованности Севера и Юга в том, чтобы помогать друг другу и учиться друг у друга. Все это позволяет предположить, считает Томпсон, что, при конвергенции интересов и нарастании проблем, когда проблемы становятся грандиозными, а интересы сближаются, народы могут сотрудничать, несмотря на различие идеологий и систем162. Примечательно, что, в полном соответствии со словами Томпсона, данный период в советско-американских отношениях можно охарактеризовать как период тесного и плодотворного сотрудничества в тех областях, где интересы этих двух стран были близки. Так, в 1972 г. были подписаны такие важнейшие документы как “Основы взаимоотношений между СССР и США”, Договор об ограничении систем противоракетной обороны, Соглашения о сотрудничестве между СССР и США в исследовании космоса мирных целях и в области защиты окружающей среды. Кроме того, по свидетельству Г. М. Корниенко, с июля 1972 года шли переговоры о заключении между СССР и США договора о неприменении ядерного оружия друг против друга163. 161 Ibidem. 162 Thompson K. W. Moral Values and International Politics. Р. 373. 163 Корниенко Г. М. “Холодная война”. Свидетельство ее участника. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. С. 196-197. 53 54