В.О. ШПАКОВ ВЛАСТЬ И КРЕСТЬЯНСТВО НА СЕВЕРНОМ

В.О. ШПАКОВ
ВЛАСТЬ И КРЕСТЬЯНСТВО НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
В ГОДЫ НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ (1921-1928 гг.)
Ключевые слова: государственные налоги, коллективные хозяйства, крестьянство, беднота, кулаки,
голод, продовольствие, государственная власть, ужесточение, уступка.
Рассматривается противоречивость нэпа в социально-экономической сфере на материалах Ставрополья, последствия социальной политики Коммунистической партии, взаимоотношения крестьянства и советского государства. В изучаемый период налоги на крестьянское хозяйство были
чрезмерными, население, даже беднота, было недовольно экономической политикой советского государства.
V.O. SHPAKOV
THE POWER AND PEASANTRY ON THE NORTH CAUCASUS IN THE TIME
OF THE NEW ECONOMIC POLICY (1921-1928)
Studing a contradictious essence of so-called «new economical policy» in the social-economical sphere on the
materials of Stavropol region, a consequences of social policy of Communist party, interrelations between
peasantry and soviet state. In that tame, the taxes on peasantry were exessive, the people, even the poor, was
discontented by economical policy of soviet state.
Проблема перехода к новой экономической политике в начале 1920-х годов является одной из самых актуальных в современной исторической науке,
так как вокруг нее не прекращается острая дискуссия: была ли политика большевиков в 1917-1921 гг. («военный коммунизм», продразверстка, милитаризация труда) обусловленной объективными условиями или, напротив, нэп являлся временной уступкой компартии, натолкнувшейся на сопротивление
большинства населения построению социализма.
В общественном мнении и научной литературе утвердилась точка зрения,
что X съезд РКП(б) в марте 1921 г. являлся переломным моментом, после которого крестьянство получило возможность для благополучного развития, стало увеличивать площади посевов и положительно относиться к советской власти. Однако еще в доперестроечный период отечественной историографии
исследователь Н.Г. Цыганаш доказывал, что в первые годы нэпа отношение
крестьян к советской власти часто колебалось и в отдельные периоды против
советской власти выступала даже беднота [1].
В марте 1921 г. продразверстка была заменена продналогом только в 40
губерниях, причем среди них не было ни одной северокавказской, так как СНК
в марте 1921 г. принял решение сохранить продразверстку в тех регионах, где
план хлебозаготовок не был выполнен [2]. К ним относился и Северный Кавказ, поэтому здесь был введен «единый продовольственный наряд» в размере 10 млн пудов и запрещен товарообмен до осени 1921 г. То есть декрет о
замене продразверстки продналогом не распространялся на наиболее разоренные и голодающие районы страны.
До лета 1922 г. переход к нэпу был скорее декларацией, чем новой экономической политикой. Продналог был невыполним так же, как и продразверстка, а меры его взимания были военно-коммунистическими: аресты, штрафы,
конфискации рабочего скота и инвентаря. Поэтому в 1921-1922 гг. не наблюдается ослабления социальной напряженности. Напротив, политические
сводки ВЧК свидетельствуют, что если в 1920 г. крестьяне встретили установление советской власти доброжелательно, то в 1921-1922 гг. даже беднейшее
крестьянство занимает антисоветскую позицию.
В сентябре 1922 г. местные чекисты докладывали в центр, что продналог
для Ставропольской губернии является чрезмерным. Были случаи сдачи кре-
стьянами всего собранного урожая. В Александровском уезде хлеб изымался
даже у тех, кто выполнил 100% налога. Во многих селах не имели хлеба даже
для прокорма семей красноармейцев и бедноты, часто продотряды забирали
последние семена и последнюю корову [3].
В первые два года нэпа в целом по стране продналог, как и продразверстка, был невыполним для крестьян, часто ответственные работники, докладывая о положении на местах, использовали понятия «продналог» и «продразверстка» как синонимы. Крестьяне голодали, они были вынуждены продавать рабочий скот и инвентарь, что еще более усугубляло хозяйственную разруху, увеличивало масштабы голода. В начале 1922 г. на Ставрополье голодает 2/3 населения, в то же время сохраняются жесткие методы изъятия налогов – аресты и конфискации инвентаря, рабочего скота. От репрессий на
почве невыполнения продналога Ставропольская губерния пострадала более,
чем другие регионы страны, – 25 тыс. арестованных, как правило, наиболее
бедных крестьян.
Политика выкачивания средств из деревни ударяла наиболее сильно по
потенциальным союзникам советской власти: беднякам и середнякам, ведь
себестоимость производства у зажиточных хозяйств была существенно ниже.
И хотя советские работники считали, что беднота страдает больше зажиточных крестьян, потому что последние укрывают хлебные излишки, для них также было очевидно ухудшение положения в бедняцких хозяйствах. Несмотря
на то, что в годы нэпа бедняцкие хозяйства получают налоговые льготы, которые постоянно увеличиваются, одновременно растет налоговый гнет на зажиточные хозяйства, именно беднота становится активным критиком правительственной политики и главным участником акций протеста. К ним относились
массовые митинги с требованием хлеба и попытками воспрепятствовать его
вывозу с ссыппунктов, отказ от гужевой повинности.
В конце 1921 – начале 1922 гг. отношение крестьян к советской власти и
РКП(б) было враждебным. Противоречия между беднотой и зажиточными крестьянами смягчалось, часто имущие крестьяне, уклоняясь от высоких налогов
и конфискации, передавали часть зерна и инвентаря бедноте. Главным эксплуататором для всех категорий крестьянства оставалось государство.
В политических сводках ВЧК утверждалось, что «проводимый под усиленным нажимом продналог чуть ли не хуже продразверстки и это убило в
крестьянине всякое доверие к власти, не только местной, но и вообще» [4].
Чекисты докладывали, что особо озлобляло голодающих крестьян то, что на
их глазах гибли продукты, изъятые продовольственными органами.
Советская власть разрушила частный торговый аппарат, а административные методы управления экономикой приводили к бесхозяйственному хранению продуктов, разрушению транспорта. В итоге погибал скот, гнило зерно,
лопались яйца в огромных масштабах.
«Крестьяне, утверждали чекисты, все дефекты представляют просто как
зло от советской власти и особенно РКП(б) и очень редко приписывают это
отдельным личностям» [5]. Эти сведения позволяют утверждать, что политическое сознание крестьян было высокоразвито, если они имели представление о том, что их проблемы есть следствие системы власти РКП(б), а не произвола отдельных представителей власти. Сведения этой политической сводки особо интересны на фоне того, что долгое время в отечественной исторической науке господствовало утверждение, что бедственное положение населения было вызвано злоупотреблениями именно местной власти. Даже в современной, постсоветской историографии огромную долю вины за ограбление
крестьянских трудовых хозяйств, насилие над крестьянами списывают на местные власти и отдельных советских работников.
Крестьяне, в том числе беднота, были настроены резко против компартии, но к советской власти относились доброжелательно, полагая, что деятельность партии противоречит идеям революции. В с. Киста Благодарненского уезда «крестьяне открыто агитируют против коммунистов на почве продразверстки», толпа кричала на власть: «вы сами контрреволюционеры», «довели нас, скоро будем умирать с голоду», раздавались призывы перебить
всех коммунистов.
Важно, что в источниках, исходящих из советских органов власти и докладывающих об антисоветских выступлениях, используются термины «крестьяне», «беднота», а не «кулаки».
Большинство населения враждебно относилось к компартии, но сведения
об отношении крестьян к советской власти противоречивы. С одной стороны,
в сводках ВЧК говорится: «отношение населения к советской власти в большинстве нелояльное», «крестьянство ни за что не хочет верить в светлое будущее» [6]. С другой стороны, крестьяне разделяли понятия советская власть
и коммунистическая партия. Крестьяне поддерживали умеренную политику
большевиков образца 1917 г.: переход власти советам, земли – трудовому
крестьянству и уравнительное ее перераспределение, прекращение войны, но
резко отрицательно относились к форсированному строительству государственного капитализма, установлению монополии государства на хлеб и другие
продукты, высоким ставкам налогообложения, передаче лучшей земли совхозам, узурпации власти компартией.
Отношение крестьян к советской власти улучшилось в середине 1922 г.,
когда перестали существовать ограничения на свободу распоряжения крестьянами излишков своей продукции, оставшейся после уплаты налога. В это
время государство переходит к правовым методам управления хозяйством.
Создается Земельный кодекс 1922 г., давший точное определение прав на
землю, ограничивший земельные переделы. Формируются компетентные судебные органы для защиты земельных прав. Была узаконена краткосрочная
аренда земли.
Тем не менее продналог оставался невыполним для крестьянского хозяйства. В целом по стране единый сельхозналог как своими ставками, так и формой взимания (высокая кондификационность зерна) оказался невыполнимым.
Оценка урожая, по которой определялись ставки налогов, была дана до
окончания периода созревания и поэтому нередко была неверной. При сохранении военно-коммунистических методов изъятия хлеба налоговый аппарат
сохранил и старые свои недостатки (взятки, избиения граждан, волокита в
финотделах). В Ставропольской губернии крестьяне простаивали у налоговых
касс и заготовительных контор по несколько недель.
В декабре 1923 г. ГПУ докладывало, что только 60% налога выполнено
крестьянами безболезненно, остальная часть может быть сдана только за
счет живого и мертвого инвентаря [7, с. 531].
Облагаемая налогом площадь земли в 1923 г. превышала реальные размеры посевов на Дону, Тереке и Ставрополье в 2 раза. Местное партийное
руководство просило центральную власть снизить налог, утверждая, что состояние хозяйства в этих регионах одинаково по степени разорения с хозяйствами Поволжья. Даже в первые два года нэпа, отмеченных продолжавшимся спадом производства, объем продналога увеличился более чем вдвое.
Жесткая политика выжимания из села явно чрезмерного продналога заставляла низовой советский аппарат пренебрегать классовым принципом взимания налогов, забирая в 1924 г. последнее даже в семьях красноармейцев.
Чекисты продолжали докладывать о смычке всех слоев деревни, в том числе
бедноты, против советской власти [7, с. 199].
Финансовые агенты продолжали отбирать у бедняка последнюю лошадь,
описывать жилые постройки. Но, как и в годы военного коммунизма, реализовать конфискованное имущество советские служащие не могли. Во многих
районах Ставропольской губернии все общественные дворы были завалены
конфискованным имуществом: сеялками, скоропашками, боронами, которые
должны были продаваться с торгов. Теоретически, эти торги были на пользу
«паразитическому кулацкому элементу», наживавшемуся на том, что беднейшее крестьянство из-за чрезмерного налога вынуждено было продавать за
бесценок скот, инвентарь. К этому же приводило требование высокой кондиционности зерна: крестьяне, чтобы не везти обратно забракованное зерно,
продавали его за бесценок.
Таким образом, большевистская политика приводила к разорению беднейшего трудового крестьянства и обогащению «паразитического кулацкого
элемента». Со стороны односельчан скупщики конфискованного, местные кулаки, получили волну террора на Ставрополье, Псковщине, Тереке и других
областях страны. Как ни парадоксально это звучит, но можно сказать, что этот
террор был одновременно и антикулацким, и направленным против участников реализации политики советской власти. В итоге этого террора инвентарь
так и остался бесхозным, а с учетом того, что конфискации проводились в огромных масштабах, посевная кампания не могла обеспечить потребности
страны и улучшить положение голодающих крестьян.
Более решительные изменения экономической политики ЦК начинает в
1924 г. Проводится новый курс, называемый «лицом к деревне». Уходят в прошлое произвольные поборы на местах, их заменяет единый сельхозналог в
денежной форме. Апрельский пленум ЦК в 1925 г. разрешил сдачу земли в
долгосрочную аренду на 12 лет, выделение хозяйств из общины на хутора,
узаконил наём рабочей силы. Удельный вес сельскохозяйственной аренды на
Северном Кавказе вырос в 1925-1927 гг. с 8,4 до 18,4%. Сельхозналог был
снижен на 40%. Причем на арендованной земле разрешалось применение
наемной рабочей силы. Устранялись административные препятствия к мелкой
крестьянской торговле, снижались цены на сельхозмашины и увеличивалась
продолжительность кредита на их покупку.
Но партия не отказывалась от идеи развития промышленности за счет
сельского хозяйства. Курс «Лицом к деревне» длился не более года и носил
декларативный характер, так как пролетарское государство считало промышленное развитие страны важнейшей задачей, а сельское хозяйство рассматривалось лишь как средство ее осуществления.
В исторической науке распространено мнение, что государство пошло тогда на уменьшение налога. Однако в действительности ощутимого снижения
не произошло: ни таблицы ставок, ни установленные разряды не изменились.
Наоборот, в 1924 г. советское правительство приняло решение о 25% увеличении сельскохозяйственного налога [8, с. 221]. Весной 1925 г. налог был снижен на 100 млн руб. Но уже в феврале 1926 г. ЦИК значительно расширил
права волостных исполнительных комитетов по принудительному взысканию
недоимок. Так называемые «перегибы» вновь становятся повседневной реальностью российского крестьянства. В Уголовный кодекс включается ст. 107,
карающая за повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или не выпуска таковых на рынок. Она фактически перечеркивала декрет о замене продразверстки продналогом, согласно которому за крестьянином признавалось
право не только продавать продукцию, но и оставлять ее в хозяйстве для использования по своему усмотрению.
Нельзя не отметить, что политика «лицом к деревне» имела также важную социально-политическую составляющую. Партия приняла решение, позволяющее беспартийным, в том числе «кулакам», участвовать в работе советов. Явка избирателей является важным источником, позволяющим оценить
отношение населения к политике властей. За 1923-1924 гг. явка избирателей
на выборах в сельской местности снизилась по стране до 36,9% и составила
на Северном Кавказе 30,3%. В Кубанском округе явка составила 16,6%. Перевыборы на основе новых инструкций, расширяющих права беспартийных,
прошли при наплыве избирателей. Но перевыборы прошли лишь в 1/3 части
страны, в 2/3 территории СССР местным властям было позволено проигнорировать политику «оживления советов». В местностях, где перевыборы были
проведены, явка избирателей увеличилась с 26,5% до 44,7%, а процент коммунистов снизился с 7,1 до 3,6. Удельный вес беспартийных среди председателей сельских советов вырос в Донском округе с 13,5% до 45,6%, в Терском
округе с 3,6% до 35,7%, в Ставропольском округе с 30,4% до 76,7%. Состав
сельсоветов изменился в пользу середняков [2, с. 239].
Политика «оживления советов» также была по сути пропагандистской,
ведь она касалась в основном советов низового звена и только в деревне.
Тем не менее она показывает отрицательное отношение населения к социальной политике советской власти, дискриминирующей кулачество и опирающейся на бедноту. Причем сама беднота не всегда считала, что борьба с кулачеством соответствует ее интересам. Доклады и сводки ОГПУ даже за
1927-1929 гг. свидетельствуют, что отношение бедноты к кулачеству было неоднозначным. Одна часть бедноты высказывалась за усиление нажима на
кулака, другая утверждала, что этот нажим приведет к катастрофическим последствиям для батрачества. За две февральские недели 1928 г. ОГПУ зафиксировало по 8 северокавказским округам 73 случая открытых выступлений
бедноты в поддержку кулаков. В Ставропольском округе крестьяне говорили:
«власть даст хлеб или не даст – это еще не известно, а если я пойду к зажиточному и попрошу у него хлеба он мне не откажет». В ст. Зольская бедняки
говорили: «чтобы купить хлеб у государства по твердой цене, нужны деньги, а
чтобы их иметь, нужно продать лошадь. Это будет разорение, а если у зажиточного хлеб остался, то можно было бы его брать без денег под обработку до
нового урожая» [7, с. 697].
Протест бедноты вызывала также политика лишения кулачества избирательных прав. Уволенные батраки резко выступали против лишения избирательных прав лиц, эксплуатирующих наемный труд, и требовали исключения
из инструкции пункта о лишении избирательных прав за эксплуатацию наемного труда. В с. Николина Балка батраки требовали изменения инструкции по
перевыборам, говорили: «Новая инструкция целиком ударила по батраку, так
как никто больше не будет нанимать батраков. Инструкцию надо изменить,
иначе батраки погибнут». В ст. Бекешевской бедняк, бывший красноармеец
говорил: «Лишение избирательных прав (кулаков. – В.Ш.) бьет в первую очередь по батракам, так как поэтому они лишаются работы». В ст. Воровсколесской лишенцы увольняют батраков. Батраки говорили: «Нас лишили работы,
остается воровать» [7, с. 531].
Таким образом, нэп в сельском хозяйстве являлся пропагандистской политикой, сельхозналог был чрезмерно высоким, его выполнение разоряло крестьянское хозяйство, заставляло распродавать инвентарь. Методы изъятия
налогов остались неизменными со времени военного коммунизма, что приводило к массовым репрессиям в отношении крестьянства. Несмотря то, что
советская власть декларировала, что ее политика ориентирована на интересы
беднейшего крестьянства, сами бедняки не всегда были с этим согласны. Высокий продналог ударял особенно сильно по бедняцким хозяйствам, так как
себестоимость производства в этих хозяйствах была выше, чем в зажиточных
хозяйствах. Репрессии в отношении неплательщиков также ударяли в большей степени по бедноте. Чтобы выплатить продналог, крестьяне вынуждены
были распродавать за бесценок рабочий скот и инвентарь, за счет чего обогащались скупщики. Их нетрудовые доходы росли за счет налоговой политики
советской власти, хотя сама власть считала скупщиков кулаками. Борьба с
эксплуатацией наемного труда вызывала недовольство батраков, которые
лишались работы.
Литература
1. Цыганаш Н.Г. Общественно-политические настроения сельского населения Дона и Северного Кавказа в период перехода к НЭПу / Н.Г. Цыганаш // Октябрьская революция и изменения в облике населения Дона и Северного
Кавказа (1917-1929 гг.): сб. науч. трудов. Краснодар: Краснодар. кн. изд-во 1984. С. 70-86.
2. Баранов А.В. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921-1929) / А.В. Баранов. СПб.: Нестор, 1996. 356 с.
3. Российский государственный архив социально-политической истории Ф. 65. Оп. 1. Д. 132. Л. 10, 12.
4. РГАСПИ Ф. 65. Оп. 1. Д. 132. Л. 28.
5. РГАСПИ Ф. 65. Оп. 1. Д. 132. Л. 28.
6. РГАСПИ Ф. 65 Оп. 1. Д. 132. Л. 15.
7. Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ – НКВД. Т. 2. 1923-1929. Документы и материалы. М.: РОСПЭН,
2000. 1162 с.
8. Телицын В.Л. «Лицом к деревне» и лицо деревни / В.Л. Телицын // Россия нэповская / под ред. А. Н. Яковлева. М.: Нов. Хронограф, 2002. С. 209-227.
ШПАКОВ ВЛАДИМИР ОЛЕГОВИЧ родился в 1981 г. Окончил Ставропольский государственный университет. Аспирант кафедры истории и теории государства и права Северо-Кавказского государственного технического университета. Область научных интерсов – отечественная история. Автор 7 научных статей.