Западной Европе и России. Текст П.Ю. Уварова пронизан легкой (почти

Рецензии и обзоры
335
Западной Европе и России. Текст П.Ю. Уварова пронизан легкой (почти
скрытой) иронией (это заявлено в подзаголовке статьи) и великолепным
фундаментальным и одновременно не лобовым, а весьма тонким сопоставлением судеб университетов на Западе и в России.
Статьи Л.П. Репиной, И.С. Пичугиной и А.К. Гладкова подчеркивают факт немеркнущей славы великих российских медиевистов Т.Н. Грановского, В.К. Пискорского, П.Г. Виноградова. Эти публикации в очередной раз, на основе новых материалов, демонстрируют богатство и
неисчерпаемость наследия российских медиевистов, заложивших основы нашей отрасли исторической науки.
В заключение подчеркну еще раз – все материалы сборника, посвященного Аде Анатольевне Сванидзе, заслуживают анализа и пристального внимания, более основательного, чем то, что может вместить
небольшая рецензия. Остается только выразить благодарность юбиляру,
побудившему авторов собрать под обложкой сборника «Долгое Средневековье» прекрасный научный материал, и пожелать ей всего самого
доброго на долгие лета.
Н.И. Басовская
Хачатурян Н.А. ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВО
В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ В СРЕДНИЕ ВЕКА /
Институт всеобщей истории РАН;
МГУ им. М.В. Ломоносова. М.: Наука, 2008. 313 с.
Новая книга Н.А. Хачатурян вписывается в общепринятую мировую практику переиздавать отдельным изданием разрозненные труды
известного историка как знак признания его заслуг и непреходящей
ценности этих трудов, рассеянных по разным, часто малотиражным или
труднодоступным публикациям. В этой книге собраны статьи и главы из
коллективных монографий, написанные Н.А. за более чем тридцать лет,
а также ряд новых работ, продолжающих исследования автора в области
средневековой потестологии. Целостность замысла этих работ придает
книге монографический характер, высвечивая творческий путь автора,
который может служить образцом для постижения истории отечественной медиевистики последней трети XX – начала XXI в.
Уже сам факт переиздания работ, написанных за столь большой
отрезок времени, в нашей реальности достоин внимания. С одной
стороны, «буря и натиск», пережитые исторической наукой в России
на рубеже 1990-х годов, повлияли на смену приоритетов многих ученых. Одни стараются не вспоминать свои прежние работы, объясняя
их «наследием мрачных времен»; другие разочаровались в избранных
некогда сюжетах (зачастую весьма несправедливо) и обратились к но-
336
Рецензии и обзоры
вым, прежде частично запретным темам. С другой стороны, сохранение
верности творческому выбору, о котором Н.А. говорит в предисловии к
книге как о глубоко продуманной научной и общественной позиции, и
способность углублять и развивать избранную исследовательскую тему
свидетельствуют о процессах обновления отечественной медиевистики,
которые начались с 1970–1980-х годов, задолго до появления внешних,
политически мотивированных импульсов к смене парадигм. Как доказательство этому, при переиздании автором не внесено в давние работы
существенных изменений, что убедительно демонстрирует научный
потенциал отечественной школы медиевистики.
Еще одна не менее значимая особенность монографии заключается
в ее теоретическом характере, что также отличает творческий метод автора. С самых первых своих работ Н.А. обнаружила явную склонность к
теоретическому осмыслению больших структур и системному видению
проблем. Однако данная особенность авторского стиля мышления также свидетельствует в пользу научного потенциала отечественной науки,
где наряду с нарастающим уходом в эмпирику сохранялся императив
системного анализа, рефлексии и «философии истории». И ценность
предложенной Н.А. социологической схемы определяется опорой автора на источники, что выгодно отличает ее от модных ныне построений
«методологов», «социологов» и «философов». Такой подход делает
книгу непростым чтением, требующим от читателя «работы», дающей
богатую пищу для размышлений.
Название книги – «Власть и общество» – многозначно. В ней идет
речь не просто о власти (природе, морфологии, эволюции) и обществе (о
его социальной структуре, экономической основе, динамике), но прежде
всего и главным образом о взаимодействии и взаимовлиянии власти и
общества. Стержнем книги является интенция автора показать, что государство несводимо только лишь к властям предержащим, государство –
это и люди, общество в целом, способное к ответственному и продуктивному спору, диалогу и взаимодействию с властью. Книга состоит из
пяти разных по объему разделов: теория и социология власти, социальная структура общества, феномен сословного представительства, двор и
формы репрезентации власти, отечественная медиевистика.
Раздел «Теория и социология власти» освещает три важнейших компонента средневековой политической истории: полицентризм как главную черту политической структуры, дихотомию светской и духовной
власти в их «схождениях» и столкновении, наконец, сакральную природу королевской власти как архетип и отражение психологии человека.
Новаторское применение структурного анализа к политической истории, наряду с ее культурно-психологическим измерением, позволили
автору вычленить константу и симбиоз авторитарного и коллективного
начал, обусловленных формой собственности на основное богатство –
землю (как следствие, иерархичность и корпоративность земельной
собственности); вынужденность диалога власти с обществом, самоорга-
Рецензии и обзоры
337
низующимся в сословия; взаимные обязанности и ограничения как путь
к народовластию и демократии западного образца. Сама природа власти
в Средние века рассматривается автором в контексте соединения духовного и светского начал, обусловленного природой человека (материя
и дух), в отличие от более принятого в историографии внимания к их
столкновению в форме конфликта пап римских с императорами, а затем
и со светскими монархами. Справедливо отмечается, что обе «власти»
смешивают светский и духовный компоненты, поскольку власть невозможна без политических функций, как и не мыслится в Средние века
вне божественного проистечения. И при переходе от «теизированной
монархии к юридической» публичная основа не вытесняет сакральную,
обусловленную религиозным сознанием подданных, и даже «театр
власти» служит пропаганде харизмы правителя. Обращение историков
во второй половине XX в. к исторической психологии на фоне роста
ее значения даже в естественно-научном знании высветило место иррационального в политической истории. Священное признается ныне
органичной частью сознания, а не этапом в человеческой истории, что,
в свою очередь, снимает его оппозицию с мирским. В этом контексте
сакральная природа королевской власти предстает отражением страхов
и надежд людей, которые сами творят «харизму» правителя.
Разрушение «гармонии» светского и духовного начал (в духе папы
Геласия) и поражение папства (и империи) в борьбе за доминирование
представляется мне еще более логичным, чем это видится Н.А. (с. 18).
Григорианская реформа и создание теократического государства, обозначив новый виток в становлении средневековой государственности,
открыли «ящик Пандоры», нанеся сокрушительный удар по идее универсализма христианского Запада. Светская власть не только заимствует
у церкви уже готовую модель государства (взятую некогда у Рима), она
еще и защищается, получая внутренние стимулы и дополнительные аргументы в апелляциях к обществу.
Чрезвычайно ценным представляется выделенный автором фактор
территории как решающий залог успеха «национальных монархий».
Территориальное самоопределение государства, когда этнос и территория мыслились неразделимыми, четко отражает конкретный этап в
истории внутренней консолидации стран Западной Европы. При этом
ограниченные инструменты властвования монархов классического и
позднего Средневековья не могли «охватить» слишком большие территории (отсюда, замечу, возрождение практики апанажей во Французском
королевстве XIV–XV вв.). А в наши дни «освоение» Европы достигает
таких масштабов, что в Брюсселе могут решать, как вести дела владельцу паба в Ирландии.
Справедливо отмечена автором в качестве главного фактора политической жизни Запада активность общества, его способность к
самоорганизации и давлению на власть. Именно этот стабильный фон
политической активности всех сословий общества предопределил и
338
Рецензии и обзоры
такое яркое явление, как политические амбиции зарождающегося чиновничества, расцениваемые автором как «внешнее подобие» политического партикуляризма в обществе (с. 13). Хотя, безусловно, чиновники
действовали от имени закона и того же государства (персонифицируемого монархом), но зачастую они воодушевлялись самыми передовыми
и смелыми политическими идеями, формулируемыми в обществе. Их
умение ограничивать самовластие монарха могло, как мне представляется, сыграть и позитивную роль, особенно в периоды ослабления роли
сословно-представительных собраний, хотя имело иную природу, как
и несло иные последствия. Нечто похожее, на мой взгляд, имело место
в России XIX – начала XX в., где действовала образцовая бюрократия,
включавшая выдающихся поэтов, писателей и ученых, и она старалась
проводить в жизнь чаяния широких слоев людей в отсутствии легальных форм соучастия общества во власти.
Самый большой раздел книги посвящен социальной истории средневекового общества, рассматриваемой, однако, в политическом аспекте, что придает традиционным темам новизну. В нем присутствуют как
общетеоретические проблемы, прежде всего анализ корпоративизма
как сущностной черты общественной структуры в Средние века, так и
конкретно-исторические исследования об отдельных сословиях средневекового общества. В трактовке Н.А. природа средневекового корпоративизма отражает сущность феодального общества в его социально-экономических и политико-культурных параметрах. В результате автором
впервые в историографии проблемы дается комплексная концепция
понятия «сословие» как политико-юридического и социального феномена Средневековья. Появление коллективного субъекта Н.А. связывает
с античной традицией и памятью о ней, но прежде всего с незащищенностью индивида в доиндустриальном обществе и ограниченными возможностями человека (ручной труд и примитивные орудия труда). Яркой особенностью западного общества и стимулом его развития автор
считает способность самих людей к самоорганизации, к активности на
разных уровнях общественной жизни. Так субъектная активность привилегированных сословий способствовала внедрению контракта и норм
взаимоотношений не только внутри иерархии земельных собственников,
но и с верховной властью. По этому же пути пошли и иные корпорации
(цехи, гильдии, коммуны, общины в городе и деревне), демонстрируя
общественный потенциал самоорганизованных групп, вынуждавших
власть вступать в диалог, вводивших идею контракта с обществом и
верховенство закона. Средневековые западные корпорации, согласно автору, сочетали в себе коллективное и индивидуальное начала, сохраняя
свободу личности и ее влияние на групповые нормы.
«Первую скрипку в этом оркестре», бесспорно, играл город и «третье
сословие», определив во многом развитие средневековой политической
структуры Запада. Не случайно именно «вольному городу» и его роли в
становлении средневековой цивилизации отведено в книге два больших
Рецензии и обзоры
339
параграфа. Прежде всего Н.А. возвращается к своей статье, написанной
в 1983 г. в разгар острой дискуссии о природе средневекового города
и, в известной мере, «закрывшей» эту дискуссию. Новаторство статьи
заключалось в переводе разговора от торговли к сфере производства и
собственности, в творческом применении идей К. Маркса, от которых
ныне принято открещиваться. В результате убедительно доказывается
органичная связь города с феодальной структурой: неполный разрыв
между собственностью и трудом, мелкое производство как форма реализации собственности, корпоративизм и реализация прав по соучастию
в общности.
В свою очередь, город стимулировал динамику развития западного
общества через активность горожан в диалоге с властью и внедрение
правового языка этого диалога (хартии как путь к правовому государству, города как центры изучения права), через внутреннюю эволюцию
городского сословия и коллективные формы управления. Классическая
тема союза городов с государством приобретает у Н.А. структурно-теоретическое осмысление: неоднозначность и вариативность роли города
в процессе государственного строительства выводится автором из «соотношения сил». Там, где государственная централизация опережала
консолидацию городского сословия (Византия), оно не сложилось в общегосударственную социальную силу; наоборот, сила городов в Италии
и Германии (вкупе с их особыми интересами) помешала складыванию
сильных монархий; на этом фоне опыт Франции демонстрирует некое
приближение к обоюдовыгодному равновесию сил.
Не менее значимым оказывается в трактовке Н.А. и крестьянский
мир, которому отведены три параграфа. В центре внимания автора находится наименее изученный социально-политический аспект: сословное самоопределение крестьян и их место в политическом обществе.
Как показывает автор, социально-экономические изменения в деревне
привели к активизации общинной жизни и преобладанию крестьянского
хозяйства в сфере аграрного производства. Как следствие, появляются
коммуны как юридические лица, осмеливающиеся апеллировать к монарху (автор обнаруживает более 250 дел в Парижском парламенте только на рубеже XIII–XIV вв.). Хотя санкция государства играла важную
роль в политической консолидации крестьянства, но не государство создавало коммуны, а сами крестьяне продемонстрировали гражданский
потенциал свободной общинной самоорганизации. С другой стороны,
взаимоотношения сеньоров и крестьян усложнились при появлении
«независимого арбитра» – государства, преследующего цель «запустить
руку в карман» основного кормильца. Но автор видит не только фискальный интерес и не только налоговый пресс растущего государства,
но и явный протекционизм, стимулируемый социальной активностью
крестьян.
Тенденция к сословной организации крестьянства (выработка юридического статуса) выводится Н.А. из корпоративных форм обществен-
340
Рецензии и обзоры
ной жизни феодального общества. Пусть и в более скромных масштабах
в сравнении с горожанами, но крестьяне показали способность к сплочению и коллективным акциям. Кстати, именно это подвигло французских монархов опереться на сельские коммуны в ходе Столетней войны
и привело к повышению доли крестьян в структуре армии. И все же
юридический статус крестьян был существенно ниже и более ограничен
в сравнении с горожанами, что проявилось в недопущении депутатов
от крестьян даже на уровень провинциальных Штатов во Франции.
Крестьяне могли лишь надеяться, что депутаты иных сословий станут
защищать их интересы, но, увы, всегда в своих, корыстных целях. Так и
случилось на собрании Генеральных Штатов 1484 г., где «крестьянский
вопрос» стал лейтмотивом и неотразимым оружием в торге сословий
с властью в общем деле эксплуатации крестьянства. Это во многих
отношениях знаменательное собрание Н.А. первой исследует в подобном ракурсе. Хотя в тот момент крестьяне приняли участие на низовом
уровне выборов депутатов Штатов и впервые слово «народ» звучало из
уст депутатов всех трех сословий, это был лишь риторический прием
в нажиме на власть и инструмент внутрисословной и межсословной
борьбы, что, впрочем, обнажило усиление роли крестьянства в общественной жизни страны.
Анализ социальной структуры средневекового общества завершает очерк о западноевропейском дворянстве. Отмечая утрату интереса
к экономической истории и господство иных веяний в историографии,
автор намечает здесь магистральные линии новых подходов к истории
дворянства. Поливалентность сословия и его большой социально-политический потенциал побуждают вернуться к остающейся нерешенной
проблеме статуса дворян и его связи со статусом рыцарей, к эволюции
вассальных связей (от личных аффективных к материальным – через
фьеф, наконец, к подданству), к «новому феодализму» и возрождению
рыцарских орденов. Автор призывает оценить роль дворян в социальнополитической истории, как и вклад дворянской культуры (этика храбрости, «рыцарь без страха и упрека», «цивилизация манер») в современную европейскую цивилизацию.
Квинтэссенцией происходящих в обществе классического Средневековья перемен становятся в трактовке Н.А. идеи Никола Орезма,
выдающегося философа и политического деятеля. Это имя впервые
вводится автором в отечественный научный контекст, а статья о нем
существенно шире названия: не только трактовка понятия «гражданин»
у Орезма занимает Н.А., но и отразившаяся в ней социальная реальность. Жесткая, элитарная позиция Орезма (богатство и добродетели
как условия допуска к статусу гражданина) высветила фон социальной
активности общества и неготовность к ней властей предержащих и их
идеологов, которые встали на защиту авторитарного принципа, одновременно предлагая новые формы диалога с социумом.
Рецензии и обзоры
341
Эти размышления Орезма вписываются в широкую тему предыстории État moderne и гражданского общества, зарождающихся в эпоху
классического и позднего Средневековья. Именно в этот контекст поставлена автором центральная тема книги – феномен европейского сословного представительства. Впервые в историографии темы Н.А. дает
обобщающий анализ этого, бесспорно уникального, института как
«кульминации творческого потенциала средневекового корпоративизма» и средневековой государственности. Такой подход к истории европейских парламентов сообщает явлению социальную глубину и встраивает институт в саму структуру общества. В противовес традиционным
подходам к истории сословно-представительных учреждений – либо
как к неотъемлемым институтам власти формирующегося государства,
либо как к неустранимым легальным формам оппозиции ему – автор
показывает логику появления органов сословного представительства.
Сосуществование авторитарного и коллективного принципов управления, связанное с формой собственности и ее реализацией, политическая
активность сословий и их самоорганизация обусловили появление «смешанной» или сословной монархии как этапа в развитии европейских государств, вне зависимости от степени институционализации сословнопредставительных собраний.
Для понимания специфики этого института автор очерчивает слагаемые его компоненты: природу авторитарной власти и ее эволюцию
(обычай, позитивное право и закон, переход к публично-правовому
характеру власти, король-сюзерен и внедрение контракта в вассальные
связи, затем – суверен и верховный арбитр, возникновение аппарата власти и ломка прежних общественных связей); процесс самоорганизации
сословий и неизбежность легальных форм диалога власти с обществом;
организационную структуру и практику сословных собраний (выборный принцип созыва депутатов, внедрение территориального деления
наряду с социальным, императивный мандат депутата и границы его
свободы, местный партикуляризм и лоббирование как консервация личностно-корпоративных связей, зарождение гражданственного сознания);
наконец, стратегии диалога власти и общества как отражение баланса
сил («позиционная война», притязания власти на «ручные» парламенты
vs активность общества добиться политических функций и соучастия
в управлении, стимулирующая роль войн). Вариативность форм парламентов автор выводит не только из степени сословной самоорганизации общества, особенно третьего сословия (причина отсутствия этого
органа в Византии и Руси) и его взаимоотношений с привилегированными группами, или степени централизации страны (Италия как яркий
«отрицательный» пример), но и из структуры полномочий этого органа.
Регулярные попытки депутатов создавать собственные органы исполнительной власти автор объясняет закономерным стремлением получить
контроль над реализацией принятых решений. И здесь Н.А. приходит
к внешне парадоксальному выводу: незавершенность отделения парла-
342
Рецензии и обзоры
мента в Англии от исполнительной власти и государственного аппарата
(функции Высокого суда в Палате лордов, связь с Королевским советом)
обернулись его выигрышем (законодательные функции, периодичность
собраний и т.д.) и наоборот, изживание элемента личного присутствия и
разрыв с исполнительным аппаратом государства сузили рамки полномочий Штатов во Франции.
В итоге автор выходит на цивилизационный уровень осмысления
истоков феномена активности сословий на Западе как основы успеха
институтов сословного представительства. Н.А. усматривает их в типе
германской общины с ярко выраженным индивидуальным началом, в
синтезе античного и варварского элементов, во внутренних консолидирующих связях (в границах западноевропейской цивилизации) и в христианстве («призрак империи»?).
Новый виток изысканий автора в сфере средневековой потестологии стимулировала благоприятная ситуация в отечественной науке, позволившая «идти всеми дорогами» (по выражению Жюля Мишле). Н.А.
создает в 1992 г. исследовательскую группу «Власть и общество», которая в 1999 г. заявляет совершенно новую для отечественной традиции
тему «Двор монарха», координируя разрозненные изыскания ученых
России. Выбор оказался новаторским, как и на Западе, где до конца
ХХ в. также не было изжито консервативное пренебрежение этой тематикой, и успешным (семь конференций и пять коллективных монографий
говорят сами за себя). Среди обозначенных автором перспектив темы
особо ценными мне представляются проблема соотношения сеньориального (дворцового) управления с публично-правовыми ведомствами
и их взаимовлияние, социальная история двора как новой корпорации
и ее связи с обществом, пропаганда и антипропаганда, театр власти как
способ ее реализации, личностный компонент как неиссякаемый резерв
власти.
Новаторские подходы к проблеме реализованы в статье Н.А. о бургундском дворе в трактовке Оливье де Ла Марша. «Жемчужина Запада»,
как именовали двор герцогов Бургундских современники, впервые рассматривается под углом институциональной истории. Автор обнаруживает в нем соединение частных и публичных служб двора, переплетение
функций у должностных лиц, элитарность как сферу конфликта с амбициозными городами Фландрии. Уникальная красота и одновременно
типичная для «осени Средневековья» амбивалентность власти обнаруживаются автором в полной мере при анализе банкета «Обет Фазана»
1454 г. Соединение светских и религиозных мотивов как переплетение
старого и нового, усиление личностного начала (индивидуальные обеты
дворян) и педалирование рыцарского духа как отголоска ущемленного
самолюбия от снижения военного статуса рыцарства, наконец, вклад
придворных праздников в рождение европейского театра – всё это
высвечивает многогранность проблематики монаршего двора. Попутно замечу, что тот рыцарский дух, который ассоциируется в сознании
Рецензии и обзоры
343
историков и публики со Средними веками, на деле заявляет о себе именно
на поздних этапах «долгого Средневековья», и это вовсе не «имитация»
прошлого, это подлинно новое, индивидуальное сознание дворян, как и
их реакция на ущемление статуса и конкуренцию «нового дворянства».
Последняя, историографическая часть книги, в известной мере,
синтезирует авторские подходы к политической истории. На материале анализа отечественной медиевистики в контексте мировой Н.А.
показывает не только «точки бифуркации»: преодоление альтернативы материи и духа (теории «отражения»), появление «понимающей
истории», неопозитивизма, лингвистического поворота и микроистории под влиянием постмодернизма, – но и потенциал российской
школы, традиционно открытой для диалога с западными коллегами,
профессиональной и чуждой спекуляций. Обозначив «области прорыва» (историческая антропология, цивилизационный подход, история повседневности, правовые штудии, интеллектуальная история),
Н.А. подробнее останавливается на политической истории как на одном из ведущих направлений отечественной медиевистики сегодня.
Анализируя особенности эволюции и нынешнюю ситуацию в домене
политической истории Средневековья, автор высказывает и тревоги о
судьбах российской медиевистики. «Преодоление марксизма», совпавшее со сменой поколений, столкнулось с «вызовами постмодернизма»,
зародившими сомнения в самом «ремесле историка», и всё это помноженное на российскую ментальность и гиперкритицизм молодого
поколения ученых.
Ответом Н.А. на эти «вызовы» времени является завершающая
книгу статья о содержании концепт-явления «феодализм». Остужая
запальчивость сторонников крайностей, «отменяющих» термин как
«устаревший», а по сути «правила игры» историков, Н.А. напоминает,
что устареть может лишь толкование понятий, и дает свою трактовку
этому общему понятию, идущему, к тому же, от позднесредневековых
источников. И здесь суммируется концепция автора о структуре средневекового социума. Прежде всего ее отличает системное видение явления (подспудно отвергаемое ревнителями «чистоты языка» историка):
перечислив новации современного исторического знания, автор первой
применяет их к концепту «феодализм», показывая связь каждой из подсистем с «единым телом». Основными компонентами предстают экосистема (собственность феодалов на землю и новый тип мелкого производителя), переплетение вещных и персональных социальных связей,
оформление сословий, полицентризм, сочетание авторитарного и коллективного принципов власти, наконец, духовное единство (христианство и церковь как система). Автор удачно использует образ «артишока»
для описания феодализма (где каждый из фрагментов не исчерпывает
явления, но и не существует изолированно), помещая в «сердцевину»
мелкого производителя, владельца орудий труда, как системообразующий элемент феодального общества.
344
Рецензии и обзоры
Позаимствов образ «артишока» для общей оценки рецензируемой
книги, нельзя не признать, что под пером автора политическая история
предстает подлинным «становым хребтом» исторического знания, как
об этом мечтал Жак Ле Гофф. Во все времена сфера политического являет собой квинтэссенцию социоэкономических и культурных параметров
общества, но в Средние века в силу господства собственности-владения
политический фактор приобретает особую значимость. Системный и
комплексный подходы к политической сфере позволили автору обнаружить глубинные основы средневековой общественной структуры
и продемонстрировать научный потенциал обновления политической
истории.
Позволю себе высказать в конце ряд уточнений. Справедливо отмечая особую приверженность герцогов Бургундских принципу «власть
должна быть красивой», автор приводит в доказательство описание
торжественного заседания суда с присутствием двора, которое ничем
не отличается от известного во Франции политического ритуала «ложа
Правосудия» (с. 243). В этом эпизоде, скорее, проявляется «лучший
пиар» Великих герцогов Запада, чем подлинная новация в сфере политического символизма. Меня несколько смущает использование термина
«принципат» применительно к апанажам и княжествам Средневековья,
хотя в случае герцогства Бургундского период правления каждого из
герцогов охватывал и разную территорию, так что подобный термин и
может быть оправдан для данного казуса.
Своеобразие творческого почерка автора с особой наглядностью
проявляется в том, что может быть названо «упущениями». Осмысление
больших структур и явлений большой длительности органично снижает
под пером Н.А. интерес к отдельным казусам, событиям, людям. Кроме
празднества по случаю «Обета Фазана», в книге почти не встречаются
занимательные «истории». Текст книги максимально концентрированный: каждое слово выверено и продумано, а фразы перегружены смыслами. Почти любого абзаца иному автору хватило бы для написания
целой статьи.
Используя формулу «стиль – это человек», хотелось бы в заключение отметить в качестве значимых достоинств рецензируемой книги и
ее автора взвешенный тон рассуждений и выводов, отсутствие запальчивости при остаивании собственных идей, объективность и человеческое
достоинство, которое Н.А. признает за людьми прошлого и проявляет
сама. Принцип относительности каждой добытой историком истины,
как и неустранимое расхождение между историческим знанием и собственно историческим процессом, из «профессиональной драмы» (перефразируя Люсьена Февра) преображаются в стоическое научное кредо
автора.
С.К. Цатурова