Ладов В.А. Об одном эпистемологическом следствии теории

В.А. Ладов
ОБ ОДНОМ ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКОМ СЛЕДСТВИИ
ТЕОРИИ ТИПОВ Б. РАССЕЛА
Категориальная
оппозиция
«абсолютное
–
относительное»
всегда
задавала
принципиальное проблемное напряжение в эпистемологии. Вопросы различения истины и
видимости, знания и мнения, тезисы, обосновывающие эту возможность – все это
содержание давнего спора основополагающих эпистемологических позиций: абсолютизма и
релятивизма.
В эпистемологическом отношении главным историко-философским фактом ХХ века
нужно считать следующий: релятивизм победил. Не было еще в истории философии такого
периода, в котором с такой масштабностью утверждался бы тезис относительности познания.
Топологическая, историческая, лингвистическая, психологическая телесная… (продолжение
следует) обусловленность познающего, плюрализм позиций, интерпретаций, «бытие-вкультуре»
-
таковы
основные
лозунги
«победного
шествия»
релятивизма.
Рационалистическай абсолютизм повержен, заклеймен: теперь эти далекие «дикие» времена
в философии, когда идеал абсолютной истины был еще в почете, следует квалифицировать
как «интеллектуальный фашизм».
Итог бескомпромиссной борьбы: противник, погибая, не желает признавать своего
поражения. Абсолютизм считает, что спор ведется некорректно, бесчестно, «нагло»
(Гуссерль). Абсолютизм взывает к тому, чтобы сразиться на поле логики. Здесь, думает
абсолютист, у него имеется в арсенале то непобедимое оружие, от которого «трусливые
певцы относительности» просто намеренно прячутся, не находя в себе сил встретить его
открыто, лицом к лицу. Это оружие, имеющее давнее происхождение, ни разу еще не
подвело абсолютизм в эпистемологических баталиях. Это оружие «изготовил» Аристотель в
своей «Метафизике» - аргумент в опровержение релятивизма: если высказывается
утверждение об относительности истины любого утверждения, то само оно (это исходное
утверждение) ставит под сомнение самого себя, допускает в самой своей основе просто
«колебание воздуха». Любое утверждение – вторит Аристотелю Гуссерль – может оказаться
ошибочным, но утверждаться оно должно с «абсолютной претензией», иначе оно не имеет
самого смысла утверждения как такового. Должно оставаться нечто абсолютное в познании,
в противном случае любое рассуждение «погибнет» в противоречии: если кто-то утверждает
о культурной обусловленности любого суждения, то и само оно (это исходное суждение)
культурно обусловлено, локально, относительно. Значит, вполне допустимо, чтобы внутри
другой культуры появилось бы противоположное суждение, а именно: не все суждения
культурно обусловлены и относительны. Кто прав? «Права культура» - скажет релятивист.
Но сам тезис о «культурной правоте» культурен! И значит допускает сое отрицание за
рамками данной культуры… Знание исчезает, остается «колебание воздуха».
Однако релятивизм в подавляющем большинстве, действительно, не спешит отвечать
на такие аргументы. В ХХ веке оказались «модными» совершенно другие обоснования.
Хайдеггер просто обвинил логику в «экзистенциальной глупости», Шестов считал ее
откровенно «дьявольской силой», испепеляющей все живое, один остроумный француз
предложил вообще отказаться от бинарной оппозиции «абсолютное – относительное», выйти
за ее пределы, не употреблять эти понятия. Но чаще всего на «логическое воззвание»
абсолютизма не отвечали вообще ничего…
В такой ситуации теория типов Б. Рассела приобретает выдающееся значение. Пожалуй,
это единственный в ХХ веке прецедент встречи двух противоборствующих сил (релятивизма
и абсолютизма) на поле логики. Эпистемологическое следствие этой теории единственное,
«бьющее» абсолютизм той же «козырной картой» - точным логическим аргументом.
Теория типов возникает как реакция на кризисную ситуацию в математике –
обнаружены «убийственные» парадоксы в теории множеств. Вопрос стоял о множестве тех
подмножеств, которые не включают самого себя в качестве своих элементов. Как
квалифицировать это множество? Оно включает себя в качестве своего элемента или нет?
Если ответить «нет», то придется поместить это множество «внутрь» его самого, т.е. в ряд
тех подмножеств, которые не являются своими собственными элементами. Но помещаясь
«внутрь» себя, это множество перестает быть «родным» для своих же элементов. Оно
становится множеством, которое имеет самого себя в качестве собственного элемента.
Следовательно, если считать это множество не включающим себя самого в качестве своего
элемента, то его нельзя считать множеством, не включающим себя самого себя в качестве
своего элемента – налицо логическое противоречие. К подобному же противоречию
приведет и рассуждение, начальной точкой которого является ответ «да».
Конечно, тут же возникли проблемы и у логицистов, пытающихся задать обоснование
математики в логике (кстати, скм Рассе л вел исследования именно в этой области). С
классом всех классов возникли такие же затруднения. Знаменитый «Брадобрей» Рассела и
есть как раз образная формулировка данного логического парадокса: мужчина, который
может и, вместе с тем, не может побриться самостоятельно.
Теория типов вносит запрет на рассуждение о классе всех классов. Все классы должны
быть выстроены в строгую иерархию в зависимости от своего содержательного наполнения.
Понятно, что эпистемологическим следствием этой логической теории является рассуждение
о классе суждений. Чтобы избежать парадоксов, необходимо четко разделять типы
суждений, не смешивая их между собой. Класс суждений о вещах, например, образует
замкнутый тип, о котором может быть высказано суждение, относящееся уже к следующему
типу, а именно: суждения о суждениях о вещах. Но никакое суждение о суждениях не
следует помещать в качестве элемента в класс суждений о вещах, это приведет к уже
указанным противоречиям.
Тем самым даказывается логическая несостоятельность аристотелевского аргумента
против релятивизма. Стремясь уличить релятивизм в противоречивости, абсолютисты,
использующие этот аргумент, не прояснили для себя допустимых логических структур
рассуждения: противоречие кроется не в тезисе релятивизма, а в самом способе
обоснования
противоречивости
этого
тезиса,
который
Аристотель
использовал.
Аристотель допустил смешение суждений о вещах и суждений о суждениях, объединим их.
Но релятивизм, на самом деле, кстати, тоже не отдавая себе в этом отчета, всегда имел в виду
только суждения о вещах. Вот подлинный его тезис: все суждения о вещах мира
относительны. И если сам этот тезис оказывается абсолютным суждением, то ведь
релятивизм не должен иметь ничего против – это суждение не о вещах, а о суждениях и
пусть оно будет абсолютным! И даже если допустить «релятивизм второго уровня»,
продуцирующий суждение об относительности суждений о суждениях, то его все равно
нельзя будет уличить в противоречии аристотелевским аргументом, так как само это
суждение будет относится уже к суждениям третьего типа, ничего не утверждающего в
данном случае о себе самом. С точки зрения теории типов в подобных рассуждениях, в
противовес Аристотелю, нет никакого логического противоречия: просто мы употребляем
термин «суждение» в разных смыслах и касаемо одного из них мы занимаем релятивистскую
позицию, а касаемо другого – абсолютистскую.
Теория типов логически обосновывает несостоятельность тезиса о тотальности знания –
самого заветного тезиса абсолютизма. Любое знание локально: если мы хотим о чем-то
сказать, мы должны сказать об этом в каком-то частном, но строго определенном смысле.