Советская повседневность
advertisement
Монография подготовлена к печати на основании гранта Научного фонда ГУ-ВШЭ 2007-2008 г. проект № 07-01-89 Советская повседневность: исторический и социологический аспекты становления Орлов И.Б. Москва 2008 г. Содержание СОДЕРЖАНИЕ ..................................................................................... 2 ВВЕДЕНИЕ. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ОБЪЕКТ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ ........................................................................................ 3 ГЛАВА 1. ИСТОРИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ КАК НАУЧНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ......................................................................................... 11 ГЛАВА 2. ИСТОЧНИКИ И МЕТОДЫ ИСТОРИИ ПОВСЕДНЕВНОСТИ .. 20 ГЛАВА 3. СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: ИСТОРИОГРАФИЯ ПРОБЛЕМЫ............................................................................................... 29 ГЛАВА 4. УСТНАЯ ИСТОРИЯ И ПОВСЕДНЕВНОСТЬ ......................... 38 ГЛАВА 5. СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ И ИСКУССТВЕ ............................................................................................. 55 ГЛАВА 6. СОВЕТСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ: НОРМЫ И АНОМАЛИИ. 62 ГЛАВА 7. КОММУНАЛЬНАЯ КВАРТИРА КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН СОВЕТСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ ............................................ 84 ГЛАВА. 8. СЕМЕЙНАЯ ИСТОРИЯ, СЕМЬЯ И БРАК В СССР .............. 95 ГЛАВА 9. «НОРМИРОВАННЫЙ СЕРВИС» В СОВЕТСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ: КАРТОЧНАЯ СИСТЕМА В СССР ........................... 118 ГЛАВА 10. АЛКОГОЛЬНАЯ ПОЛИТИКА И «ПЬЯНАЯ КУЛЬТУРА» В СОВЕТСКОЙ РОССИИ 1920-1930-Х ГОДОВ .......................................... 150 ГЛАВА 11. ОТДЫХ И ДОСУГ В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ. ТУРИЗМ КАК СПЕЦИФИЧЕСКАЯ СФЕРА СОВЕТСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ ................. 181 ГЛАВА 13. СЕРВИС В СОВЕТСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ ................. 212 ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ .... 228 2 Введение. Повседневность как объект научного исследования История общества по существу представляет собой повседневную жизнь человека в ее историческом измерении, отражая некие неизменные свойства и качества в соответствии с закреплением новых форм жилья, питания, перемещения, работы и досуга. Именно в анализе повседневной жизни лежит ключ к разгадке часто возникающего при знакомстве с конкретными судьбами вопроса: как могли люди выживать и сохранять человеческое достоинство в экстремальных условиях революций, войн, террора, голода и разрухи? Как люди приспосабливались к жизненным обстоятельствам? Повседневность кажется ясной не потому, что отрефлексирована, а потому, что ускользает от рефлексии. «Обыденную жизнь» не анализируют до того, пока ее не нарушит какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, которое затем интерпретируется как нормальное, повседневное явление. Повседневная жизнь выступает исследовательским объектом для целого ряда гуманитарных дисциплин, среди которых нет согласия даже в определении самого понятия «повседневность». Например, социологи употребляют как синонимы такие понятия как: «обычное ежедневное существование» или «род / образ жизни». В классической социологии под бытом, как правило, понималась область внепроизводственной жизни людей, связанная с процедурами удовлетворения материальных и духовных потребностей в процессе обеспечения жизнедеятельности, рекреации и социализации человека.1 Социологи, хотя и были заняты анализом повседневности, в сущности, не задумывались об этом. Лишь изредка это воспринималось как проблема: «Мир повседневности, хотя он и предоставляет социологии предпочтительные исследовательские объекты, сам лишь изредка оказывается самостоятельным объектом анализа».2 Однако в современной социологии анализ феноменов быта постепенно замещается более широкой предметной областью - социологией повседневности, в рамках которой основной целью исследователя становится изучение формальных и неформальных правил взаимодействия в определенном сообществе или организации.3 Наблюдая взаимодействие участников практического действия, социолог выявляет механизмы конструирования изучаемой реальности. При этом цель наблюдения заключается в «открытии формальных свойств повседневных, практических, основанных на здравом смысле действий». А метод проведения исследований связан с проблематизацией повседневности: чтобы открыть правила повседневного взаимодействия, «увидеть» их, необходимо стать Соответственно, по сферам различались общественный, городской, семейный и тому подобный быт. 2 Zimmerman D., Pollner M. Die Alltagswelt als Phänomen // E. Weingarten, F. Sack, J. Schenkein. (Hg.) Ethnomethodologie. Beiträge zu einer Soziologie des Alltagshandelns. Fr./M., 1979. S. 64. 3 Например, Л.Г. Ионин под социологией повседневности понимает «своеобразную область социологии культуры». 1 3 чужаком в отношении обычного характера повседневных сцен, то есть отстраниться.4 Социология повседневности на сегодняшний день представляет собой становящуюся дисциплину: ее теоретические ресурсы четко не определены, не сформировался консенсус в отношении центральных категорий. Концепты социологии повседневности – «практика», «повседневное взаимодействие», «порядок интеракции», «социальная ситуация», «фрейм», – не образуют единого понятийного пространства. Требует более четкой концептуальной разработки и базовая категория данной области знания – категория «повседневного мира». Сам термин «повседневность» (нем. Alltaglichkeit) был предложен А. Шюцем для социологической концептуализации понятия «жизненный мир», введенного в научный оборот в феноменологии Э. Гуссерля. В работах А. Шюца и И. Гофмана повседневность трактуется как уровень элементарных порядков интеракции «лицом-к-лицу»,5 обладающий собственной организацией и когнитивным стилем.6 За последние годы социология повседневности существенно обновила свой теоретико-методологический инструментарий. К примеру, критическому переосмыслению в 1990-е гг. подверглось философскосоциологическое понимание повседневности Шюцем. Сложившийся на основе переосмысления шюцевской феноменологии подход представлен, к примеру, в работах немецкого исследователя Х. Бардта, сделавшего попытку различения повседневных и внеповседневных ситуаций (пограничных, кризисных и драматических, а также и моментов откровения и «воспарения», ситуаций, которые переживаются как «приключенческие» или жизненный «поворот»). Ученый подчеркивал, что фактически переживаемые ситуации зачастую являются «смешанными»: как исключительно «внеповседневные ситуации» могут быть пронизаны явно повседневными явлениями, так и исключительно повседневное может нести в себе «экзотику 7 повседневности». Теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса основана на противопоставлении «социальной системы» и «жизненного мира», которым соответствуют два разных типа рациональности: инструментальная и коммуникативная. Если первая ее сторона связана с адаптацией людей к окружающей среде и ориентирована на увеличение 4 Garfinke H. Studies in Ethnomethodology. Cambridge, 1994. P. 36. См.: Гофман И. Порядок взаимодействия / Пер. с англ. А.Д. Ковалева // Теоретическая социология: антология / Сост. С.П. Баньковская. Т. 2. М., 2002; Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой; вступ. ст. Г.С. Батыгина. М., 2003. 6 См.: Шюц А. О множественности реальностей // Социологической обозрение. 2003. Т. 3. № 2. 7 Bahrdt H. P. Grundformen sozialer Situationen. Eine kleine Grammatik des Alltagslebens. München, 1996. S. 144. 5 4 материальных достижений, то другая связана с интеграцией людей в сообщество и ориентирована на увеличение социального согласия.8 Кроме того, в работах последних лет предельно широко понятая повседневность привела к тому, что социологически изучается не столько фактическая обстановка повседневности современных города и деревни, сколько самоощущения их обитателей, их субъективные представления о себе самих и о мире вокруг, в том числе отдельных вещах, формах общения и институтах культуры. То есть предметом социологического исследования становится не социальная реальность, а отношение к ней, формы ее представления в сознании людей. Социолог повседневности стремится выяснить, как рядовой человек объясняет себе и другим свое поведение, выбор того или иного поступка, шага в общении с окружающими его людьми, а также привычные в этом обществе нормы работы, отдыха, еды, воспитания детей, семейных и любовных отношений. В рамках современной социологии повседневности специальному рассмотрению подвергается самый широкий спектр явлений «изнаночной стороны» жизни общества: зонирование пространства обитания в быту (в квартире и ее комнатах, в деловых и «спальных» районах мегаполисов, в общественном и личном транспорте) и на работе; хронометраж времени будничного и выходного дней, периода труда и отпуска, а также формы досуга (домашние и клубные игры, физкультурные и спортивные занятия, туризм и пр.); ролевые функции в разных контактных группах (семейных, офисных, клубных и пр.), тактики языкового поведения и специфика межличностного взаимодействия в специальных учреждениях (образовательных, медицинских и пенитенциарных); порядок социализации разных общественных групп (поколений, мужчин и женщин, представителей титульных этносов и мигрантов и т.п.); порядок сна, его жилищный интерьер и прочие вещественные аксессуары (продолжительность и качество сна, типологический анализ сновидений, ночная одежда и позы отдыха, общие и раздельные кровати и спальни у супругов и прочих родственников и т.п.); формы питания, начиная от состава продуктовой корзины до порядка общения сотрапезников и их поведения за едой; ежедневные и праздничные ритуалы, модификации этикета (переговоры и визиты гостей, вечеринки дома и в развлекательных заведениях, свадьбы и похороны), униформа и мода (семантика одежды и обуви, прически и макияжа); Артемов Г.П. Типы рациональности и трансформации российской политической культуры // Политическая культура России: история, современное состояние, тенденции, перспективы. Сборник научных статей. СПб., 2001. С. 23-24. 8 5 статусные значения пользования сложной техникой (автомобилем и кухонным оборудованием, компьютером и радиотелефоном, музыкальным инструментом и пр.); многие другие стороны бытовой сферы жизни человека.9 Для сложившейся в 1970-е гг. исторической антропологии было характерно, по определению Ж. Ле Гоффа, стремление охватить «все достижения новой исторической науки, объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропология».10 М.М. Кром в своих исследованиях исходит из представления о глубоком внутреннем родстве истории ментальностей, исторической антропологии, микроистории и истории повседневности.11 Это объясняется особым вниманием данного научного направления к символике повседневной жизни, манере поведения, привычкам, жестам, ритуалам и церемониям.12 В свою очередь, историзация антропологии стимулировала микроисторию с ее специфическим интересом к символизму повседневной жизни. Более того, по мнению ряда исследователей, история повседневности выступает разновидностью микроистории, концентрирующейся на обыденности, но так или иначе сопряженной с изучением исторической антропологии и культурных локализмов, анализом бытовой рутинности и факторов отклоняющегося (девиантного) поведения. Труды по истории повседневности, основанные на микроанализе, стремятся к меньшей географической и временной локализации, но при этом предполагают углубление анализа за счет жизненных историй представителей разных когорт, «сетей» их взаимосвязей в частной, домашней и производственной жизни. Если юристов интересует официально-правовая регламентация поведения людей, то этнографы выявляют в ней элементы обычного права. Этнографы, говоря о повседневности, чаще всего подразумевают под ней категорию «быт». Однако принципиальное различие между исследованием быта и изучением повседневности заключается в том, что в центре внимания исследователя находится не просто быт, а жизненные проблемы и их осмысление современниками изучаемых событий. Другими словами, если этнограф реконструирует быт, то историк анализирует эмоциональные реакции людей в связи с тем, что их в быту окружает, концентрирует внимание на субъективном жизненном опыте людей. Он ищет ответ на вопрос, как случайное событие становится вначале «нормальным исключением», а затем - распространенным явлением. Кроме того, Подробнее см.: Гудков Л. Культура повседневности в новейших социологических исследованиях. Вып. I. М., 1993. 10 Цит. по: http://cmb.rsuh.ru/section.html?id=1649 11 Кром М.М. История России в антропологической перспективе: история ментальностей, историческая антропология, микроистория, история повседневности // http://achronicle.narod.ru/krom.html 12 Кром М.М. Историческая антропология в поисках самоопределения. Дискуссии 70 – 80-х годов // http://snoistfak.mgpu.ru/Gender_History/methodology/me16.html 9 6 исследователи повседневности проблематизируют «этнографию быта» и «историю эмоций» не только основных классов и сословий, но и, прежде всего, малых и дискредитируемых социальных групп. Соединяя осмысление повседневного бытия с политической культурой, история повседневности позволяет выяснить, насколько индивидуальное восприятие человека влияет на его обыденную жизнь, в том числе в сложившейся политической системе. Ведь политология откололась от социологии во многом затем, чтобы в практике политической борьбы и социального управления использовать обыденные стереотипы и бытовые привычки электората. Более того, ставилась задача целенаправленно влиять на эти стереотипы и формировать новые, нужные заказчикам с помощью рекламы и сетевых коммуникаций. ***** Сам термин «повседневность» в широкий научный оборот сферы исторического знания был введен Ф. Броделем. Признавая, что само название «далеко не идеальное обозначение» сути повседневной истории, «принятое за неимением лучшего», Людтке, тем не менее, считал, что оно оправдывает себя как «краткая и содержательная формулировка, полемически заостренная против той историографической традиции, которая исключала 13 повседневность из своего видения». Конечно, в целом для исследований различных аспектов истории повседневности характерны терминологическая эклектика и методологический плюрализм. Существенный разброс в трактовке понятия «повседневность» отразила прошедшая в 1994 г. в Петербурге международная конференция по истории советской повседневности.14 Спустя десятилетие М.М. Кром сделал заключение об отсутствии универсального и пригодного на все случая жизни понятия «повседневность», в силу чего определил «оповседневнивание» истории как исследовательский инструмент.15 Действительно, категория «повседневность» в качестве общего понятия для различных форм общности и взаимодействия слишком аморфна. Со времен романтизма повседневность видится как «пошлость жизни», застой и повторение, лишенные поэтического смысла.16 Так, согласно интерпретации немецкого социолога и философа Г. Зиммеля, повседневность противопоставляется приключению, как состоянию наивысшего напряжения Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999. С. 77. 14 Российская повседневность 1921-1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995. По этому поводу см.: Горинов М.М. Советская история 1920-30-х годов: от мифов к реальности // Исторические исследования в Росси. Тенденции последних лет. М., 1996. С. 270. 15 Кром М.М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности. СПб., 2003. С. 11. 16 Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни. М., 2002. С. 67. 13 7 сил и особой остроты переживаний.17 Развивая шпенглеровскую теорию противопоставления культуры, характеризуемой состоянием творчества, и цивилизации как периода творческой стагнации, немецкий философ и социальный теоретик Г. Маркузе рассматривал повседневность как характерное качество именно цивилизации.18 Напротив, у А. Лефевра повседневность выступает базисом творчества, «местом дел и трудов».19 Сходных взглядов придерживалась и А. Хеллер, для которой именно в повседневном происходит реализация естественных потребностей человека, приобретающих при этом культурно-знаковую форму.20 Немецкий философ Э. Гуссерль обозначал понятием «мир повседневности» (или «жизненный мир») некую феноменологическую реальность, то есть индивидуальный опыт субъекта.21 Развивая это направление, австрийский социолог и философ А. Шюц дифференцировал все «жизненные миры» на «конечные области значений» (религия, сон, игра, научное теоретизирование, художественное творчество, мир душевной болезни и пр.), то есть знаково-символические сферы языковых конструкций, переход из которых требует определенного смыслового скачка.22 «Архитектор» социальной феноменологии выделил шесть конституирующих элементов повседневности, провозглашенной им «верховной реальностью»: трудовая деятельность, ориентированная на внешний мир; специфическая уверенность в существовании и достоверности восприятия внешнего мира; активное и напряженное отношение к жизни; восприятие времени через призму трудовых ритмов; определенность личностной самоидентификации; особая форма социальности23 как мира социального действия и коммуникации.24 Однако у Шюца повседневность не рассматривается в исторической динамике. Так, авторитетный российский социолог культуры Л.Г. Ионин не убежден, что мир повседневности всегда воспринимался как единственный и подлинно реальный. На начальных этапах человеческой истории мир повседневности рассматривался как один из возможных миров, да и сейчас См.: Зиммель Г. Проблемы философии истории. М., 1898; Его же. Социальная дифференциация. М., 1909; Его же. Конфликт современной культуры. Птг., 1923; Его же. Избранное. Т.1. Философия культуры; Т.2. Созерцание жизни. М., 1996. 18 Маркузе Г. Одномерный человек. Киев, 1995. 19 Неомарксизм и проблемы социологии культуры. М., 1980. 20 Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1996. 21 Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. 22 Ионин Л. Свобода в СССР // Его же. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 12-13; Его же. К антропологии повседневности … С. 316-317,323-325. 23 Основой особой формы социальности повседневности выступает интерсубъектное понимание. То есть человек руководствуется предположением, что его партнеры по взаимодействию видят и понимают мир так же, как он сам. Но при этом исчезает личность, а остается только тип (например, «парикмахер» или «клиент»). 24 Schutz F. Collected Papers // The Hague. V. 1-3. 1962-1966. 17 8 можно говорить о реальности потустороннего мира в мировоззрении современного верующего. Не всегда явно проявлялось и напряженное отношение к жизни. Точно так же по-разному в разные эпохи переживалось и время, только в христианскую эпоху обретшее направленность. При этом одновременно складывается особенный, не совпадающий ни с природным, ни с социальным ритм жизни - субъективный или личностный ритм, задаваемый церковью. Этот новый ритм «перекрещивается» с природным, и на этом пересечении возникает стандартное время - время трудовых и духовных ритмов повседневности. Для Шюца в повседневности человек ангажирован полностью. Однако личностная вовлеченность людей традиционной эпохи в совершаемые ими действия была большей, чем в современную эпоху отчужденной повседневности. Более того, Ионин полагает, что в начальные эпохи истории повседневности не существовало, так как она - продукт длительного исторического развития. Можно только говорить о диффузных формах повседневности, своего рода «социальном эфире», в котором «находятся» социальные структуры: любого рода интимность, мистический опыт, смерть тела, любовное соитие и т.п.25 Несмотря на все вышесказанное, шюцеровская трактовка, получившая развитие в трудах американского социального теоретика и социолога религии П. Бергера, вошла в арсенал так называемой «новой этнографии», сосредоточившей внимание на реконструкции этнической истории автохтонов, состоящей из комплексов повседневного восприятия.26 В работах американского социолога Г. Гарфинкеля повседневность также понимается как процесс интерпретации повседневных взаимоотношений самими участниками этих отношений.27 Повседневность можно определить как обычное ежедневное существование со всем, что окружает человека: его бытом, средой, культурным фоном и языковой лексикой. Но эта самоочевидность повседневности делает ее особенно неуловимой.28 «Повседневное» это то, что происходит «каждый день», в силу чего не удивляет. Оно обнаруживается в форме рутины, привычки и многочисленных знакомых явлений. Так, реальный быт большинства советских людей складывался из барачно-коммунального жилья, бесконечных стояний в очередях, отоваривания карточек, получения талонов и т.п. Повседневными являются ситуации, которые часто повторяются в столь похожей форме, что уже не воспринимается их уникальность, которой они отчасти обладают. Важнейшим свойством повседневности является то, что она постоянно становится и не терпит перерыва. Как правило, она не прерывается полностью даже необычными событиями, она лишь настойчиво Ионин Л. К антропологии повседневности … С. 328-330,332,335-343,357-359. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. М., 1995. 27 См.: Филмер П. Об этнометодологии Гарольда Гарфинкеля // Новые направления в социологической теории. М., 1978. 28 Французский писатель и критик Морис Бланшо писал, что повседневность – это «вечнонулевое» пространство – вечное и нулевое одновременно. 25 26 9 требует их рутиноообразного учета. И еще одно немаловажное обстоятельство. Как только мы фокусируем интерес на определенной сфере обыденности, тотчас обнаруживаем в ней достаточно тонкие дифференциации. В особенности это касается видов обыденной деятельности, требующих определенного искусства: кулинарии и садоводства, охоты и рыбалки, коллекционирования и преферанса, ремонт квартиры и т.п. 10 Глава 1. История повседневности как научное направление «Мудрость не в том, чтобы людей презирать, а в том, чтобы делать такие же пустяки, как и они: ходить к парикмахеру, суетиться, целовать женщин, пить, покупать сахар» (Михаил Зощенко) По мнению академика Ю.А. Полякова, важнейшей задачей современной историографии является изучение не столько производственной и политической деятельности, культурных и научных достижений человечества, сколько «самого человека, как такового, его жизни, какой она была и какой стала».29 Действительно, трансформация истории как науки о политических и экономических системах в науку о человеке в его историческом времени стала одной из ведущих тенденций современной историографии. В свою очередь, антропологический поворот подтолкнул процесс междисциплинарного синтеза, охвативший не только гуманитарные, но и точные науки. Отказ от дисциплинарной «чистоты» и стремление к научному синтезу привели к гуманитаризации даже естественного знания, наглядный пример чего - проникновение в физику идей герменевтики или формирование биоэтики30 науки о нравственной стороне жизнедеятельности человека. Для всех видов антропологически ориентированной истории характерен перенос акцента с исследования государственных институтов, экономических структур и больших общностей на изучение небольших групп, стратегий поведения индивидов, а также переход от описания значимых событий к анализу повседневности. А для объяснения поведения и взаимодействия людей широко привлекаются понятия из арсенала социальной и культурной антропологии, социологии, психологии и других наук о человеке. Одним из воплощений «антропологического поворота» и междисциплинарного синтеза стало появление в современной историографии нового направления - активно разрабатывающейся в последнее двадцатилетие на Западе и в России, истории повседневности, родоначальниками которой стали германские историки А. Людтке и Х. Медик. Главным объектом исследования истории повседневности становятся не экономические явления и политические процессы, а рядовой человек с его каждодневными проблемами питания, одежды, жилья, занятости, труда, отдыха, морали и т.д. История повседневности, как направление: современной социальной истории, первоначально стала предметом специального исследования в трудах зарубежных историков. Определяя сферу ее интересов, Людтке отмечал, что она фокусируется на анализе поступков тех, кого называют «маленькими, простыми, рядовыми людьми», на «детальном историческом описании их душевных переживаний и 29 Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории. 2000. №3. С. 125- 127. Термин был впервые предложен в 1969 г. американским онкологомисследователем В.Р. Поттером. 30 11 воспоминаний, любви и ненависти, тревог и надежд на будущее». На этом фоне переворачивалось традиционное представление о том, как должно строиться историческое исследование: история выстраивалась не сверху, через восприятие «сильных мира сего», и не через официальный дискурс, а как бы «снизу» и «изнутри». Историк повседневности ставит задачей понимание групповых и индивидуальных реакций отдельных людей на современные им правила и законы. Кроме того, если в традиционной этнографии быт вместе с досугом противопоставляются производственной сфере, то историки повседневности видят одну из своих задач в изучении условий работы, мотивации труда, отношений работников между собой и их взаимодействий (в том числе и конфликтных) с представителями администрации и предпринимателями. То есть они включают производственный быт в сферу повседневного. И еще одно важное обстоятельство. Истории-повествованию историк повседневности противопоставляет свой метод вчитывания в текст, размышлений об обстоятельствах высказывания запечатленных в нем идей и оценок, проникновения во внутренние смыслы сообщенного, учета недоговоренного и случайно прорвавшегося. Фокус анализа историка повседневности — изучение социального с точки зрения индивида. Индивид в исследованиях повседневности должен быть воспроизведен действующим на жизненной сцене в заданных обстоятельствах (природных, временных и политических), показан определяющим ситуацию, конструирующим — совместно с другими - социальные роли и играющим их.31 Сторонники истории повседневности призывают не к замене, а к уточнению структурного подхода с целью обогащения нашего понимания прошлого, отдавая при этом приоритет изучению повседневной жизни. Это позволяет, по их мнению, показать дихотомию институциональными и человеческими факторами. Исходные позиции истории повседневности базируются на соединении идей Франкфуртской школы философии истории, марксизма, англоамериканской антропологии, постструктурализма и герменевтики. А к общетеоретическим источникам истории повседневности традиционно относят: работы основателей феноменологического направления в философии и, в частности, Э. Гуссерля, первым обратившего внимание на значимость философского осмысления «сферы человеческой обыденности», которую он именовал «жизненным миром». Вдохновленный идеями Гуссерля, основатель социальной феноменологии А. Шюц предложил отказаться от восприятия «мира, в котором мы живем», как «пред-данного» и сосредоточиться на анализе процессов складывания и обуславливания этой кажущейся «пред-данности», то есть «мира человеческой непосредственности» - стремлений и фантазий, сомнений и реакций на непосредственные частные события. Шюц именно в предметно-телесной Подробнее см.: Пушкарева Н. История повседневности // Энциклопедия «Кругосвет» http://slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/krugosvet/1/1010512.htm?text 31 12 закрепленности видел «преимущества» повседневности по сравнению с другими сферами человеческого опыта (религией, сном, игрой, научным теоретизированием, художественным творчеством, миром душевной болезни и т.п.), которые он называл конечными областями значений в силу того, что переход из одной области в другую предполагает своего рода смысловой скачок; незадолго до Второй мировой войны основатель «социогенетической теории цивилизаций» Н. Элиас призвал рассматривать общество и отдельных людей «как нераздельные аспекты одного меняющегося набора взаимосвязей». Он подарил мировому гуманитарному знанию видение развития цивилизаций как переплетения разнообразных практик (воспитания, познания, труда, власти и т.п.) и способов их упорядочивания, закрепленных различными институтами. Элиас и его последователи специально изучали процессы «оцивилизовывания» разных сторон повседневности индивидов — их внешнего вида и манер поведения, намерений, чувств и переживаний, речи и этикета. Кроме того, Элиас поставил вопрос: имеем ли мы дело в случае повседневности и соответственно ее противоположности - «внеповседневности» - с различными сферами человеческого общества?;32 шагом к выделению исследований повседневности в отдельную отрасль науки стало появление в 1960-е ряда модернистских социологических концепций и, прежде всего — теории социального конструирования П. Бергера и Т. Лукмана. Именно они призвали изучать «встречи людей лицом к лицу», полагая, что такие социальные взаимодействия есть основное содержание обыденной жизни. Они же первыми поставили вопрос о языке таких «встреч» и путях «заучивания типизаций повседневных действий», дав тем самым толчок исследованиям социального конструирования идентичностей, пола, инвалидности и т.п. В теории «социального конструирования реальности» речь идет о том, что социальная реальность сложным образом конструируется через систему коллективных представлений. В свою очередь, механизм социального конструирования реальности состоит в соблюдении следующих четырех процедур: хабитуализации («опривычивания» или превращения в повседневность), типизации, институционализации и легитимации; в те же 1960-е годы Г. Гарфинкель и А. Сикурель заложили основы социологии обыденной жизни или «этнометодологии», сделав ее предметом изучение того, как «поступают народы, когда они живут обычной жизнью», точнее — как они преобразуют эту жизнь. Целью социологии обыденной жизни стало обнаружение «методов, которыми пользуется человек в обществе для осуществления обыденных действий», то есть анализ социальных правил и предубеждений, процесса их формирования, истолкования одними людьми речи, поведения и жестов других. Суть 32 Elias N. Zum Begriff des Alltags // Materialen zur Soziologie des Alltags. Sonderheft der Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. 1978. Hefte. 20. 13 этнометодологического экспериментирования Г. Гарфинкеля состоит в неожиданном нарушении общепринятого и нормального хода событий, что позволяет выявить содержание и формы обыденных представлений, не обнаруживающихся при нормальном течении жизни. То есть благодаря провоцированию повседневности, последняя «выдает» сокровенные механизмы своего устройства;33 на рождение истории повседневности оказали влияние идеи К. Гирца, увидевшего в любой культуре «стратифицированную иерархию структур, состоящих из актов, символов и знаков». Расшифровка этих актов и символов, составляющих повседневные типизированные людские практики, «интерпретация паутины значений, которую человек сам сплел», выступает у этого социоантрополога способом познания. Именно интерпретация, по Гирцу, является целью этнографически-ориентированной науки, в том числе и истории, позволяющей в этом случае понять представителей иных культур, уловить их восприятие событий и явлений. ***** Изучение «повседневного лица фашизма» началось в Германии с конца 1970-х гг., а окончательно новое направление сложилось в ходе острых дискуссий первой половины 1980-х годов. Впрочем, задолго до появления повседневной истории как направления бытовая сторона повседневности находила отражение в исторических трудах в качестве дополнения и украшения «большой» истории. Своеобразным рубежом в формировании истории повседневности стала в начале ХХ в. издательская деятельность А. Берра - основателя журнала «Исторический синтез», на страницах которого печатались М. Блок и Л. Февр. Именно в рамках основанной ими «Школы Анналов» в центре исторических исследований все чаще стал появляться простой человек со своими повседневными проблемами. С новой силой интерес к изучению повседневности в западной истории и социологии, присутствующий уже в работах Г. Зиммеля и М. Хальбвакса, возник после Второй мировой войны, когда французские историки, объединившиеся вокруг журнала «Анналы» (Ф. Бродель, Ф. Арьес и Р. Шартье) в противовес «традиционной» истории занялись изучением длительных временных периодов. Кроме того, во французской традиции изучение повседневности идет от поздних экспериментальных тактик левого искусства – от сюрреализма до ситуативизма, которых интересовали отклонения от официальных практик и теорий. Так, работа А. Лефевра о повседневной жизни в современном мире продолжала артистические традиции левого искусства. М. де Серто, написавший историю «изобретения повседневности» в полемическом диалоге с М. Фуко и П. Бурдье, показал, как в XVII в. во Франции искусство «с большой буквы» отделилось от искусства разговора, Впрочем, возможности этнометодологического эксперимента ограничены. С одной стороны, экспериментатор не может освободиться от «уз» повседневности, занять по отношению к ней абсолютно стороннюю позицию. С другой стороны, в этнометодологическом эксперименте необходимо учитывать морально-этические ограничения. 33 14 городских прогулок, приготовления еды и других видов 34 жизнедеятельности. Представители истории повседневности в ФРГ с их «левой» политической ориентацией и требованием возвращения в историю человека считались радикалами по сравнению с доминирующей тогда «исторической социальной наукой» билефельдской школы, делавшей упор на социальных процессах, группах и структурах. В качестве замены структурного подхода в историческом исследовании было предложено изучение прерывности и непрерывности общественного бытия. Конфигурация форм повседневной жизни при этом выстраивается через повторение опыта, которое, в свою очередь, означает подчинение власти и выступает как условие стабильности. Кроме того, призыв к исследованию истории на местах привел к созданию населением многочисленных «исторических мастерских», что критиками истории современности расценивалось как депрофессионализация исторического знания. Первоначально, по признанию А. Людтке, содержание истории повседневности составляла реконструкция истории противостояния и сопротивления нацистскому режиму «рядовых людей» и, в частности, социал-демократов и коммунистов, а также масштабов поддержки и преданности, которые оказывали режиму люди в их стремлении выжить. Представителям нового направления удалось построить объясняющую модель немецкого «особого пути» развития в позднее кайзеровское время и в Веймарской республике. Согласно этой модели, к национал-социализму страну привели дефицит модернизации и неравномерное экономическое и политическое развитие.35 В дальнейшем в рамках нового направления определилось два ведущих подхода, отличавшихся степенью разрыва с предшествовавшей историографической традицией. «Статичная» концепция Петера Боршейда и его последователей, заимствовавшая понятийный аппарат из социальной теории Арнольда Гелена, заострявшая внимание на «повседневной деятельности», в которой преобладает элемент «повторяемости», предполагала четкое разделение между сферами повседневной и не повседневной жизни36 и подчеркивала преемственность с прежними представлениями социальной истории, где главное внимание уделялось «структуре» общественных отношений. Тогда как «динамический» подход увязывал противоречивый характер радикальных исторических изменений «с производством и воспроизводством действительной жизни». То есть речь шла не только о будничной борьбе за выживание: на первый план выдвигалась реконструкция социальной практики людей.37 Ионин Л. К антропологии повседневности // Его же. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 37-38. 35 Людтке А. Указ. соч. С. 78-80. 36 При этом устанавливалась своеобразная иерархия, в которой повседневная жизнь рассматривалась как «подготовительная стадия» для изучения внеповседневных событий. 37 Людтке А. Указ. соч. С. 82-84. 34 15 При этом акцент делается на их сопротивление авторитетам или доминирующим историческим процессам. А. Людтке в 1990-е годы даже ввел понятие «своенравие», под которым подразумевал своеобразную реакцию на идущую сверху политику и специфическое толкование индивидуумом окружающего мира. Своенравие может поддерживать власть, а может ее ограничивать. Оно стоит между «властью» и «сопротивлением», которые в истории повседневности долго рассматривались как взаимоисключающие полюса.38 В определенной степени, историю повседневности можно рассматривать как «колонизацию» социальных наук изнутри для придания им черт историчности. В силу этого на рубеже XX-XXI столетий программа и инструментарий данного направления все больше расширяются, переплетаясь с другими течениями, особенно с микроисторией и биографической историей, историей эмоций, исторической антропологией и социологией. При этом в самой Германии после короткого взлета начала 1990-х годов, когда с ее помощью было изменено одностороннее представление о Советском Союзе 1920-1930-х гг. и ГДР после 1949 г., история повседневности оказалась существенно потесненной новой культурной историей, обвинившей повседневную историю в неспособности «к комплексной теоретической постановке вопросов».39 Означает ли это очередную смену научной парадигмы или речь идет о новом качественном этапе развития истории повседневности? Думается, что констатация «смерти» этого направления исторического знания преждевременна. Свидетельство того – исследовательский40 и издательский41 бум в нашей стране, связанный с различными аспектами Обертрайс Ю. Введение // Эпоха. Культуры. Люди (история повседневности и культурная история Германии и Советского союза. 1920-1950-е годы). Материалы межд. научн. конф. (Харьков, сентябрь 2003 г.): Сб. докладов. Харьков, 2004. С. 5-7. 39 Циманн Б. Результаты и противоречия культурной истории. Некоторые замечания // Эпоха. Культуры. Люди … С. 336-337 40 См., например: Безгин В.Б. Крестьянская повседневность (Традиции конца XIX – начала ХХ века). Тамбов, 2004; Богданов К.А. Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности. СПб., 2001; Доронина М.В. Культура повседневности русской разночинной интеллигенции во второй половине XIX века: соотношение «идеального» и «реального»: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2004; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999; Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советской эпохи: голоса из хора. М., 1996; Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999; Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003; Лившин А.Я. Орлов И.Б. Власть и общество: диалог в письмах. М., 2002; Рожков А.Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. Краснодар, 2002; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России. М., 2001. и др. 41 См., в частности, издательскую серию «Молодой гвардии», включившую в себя реконструкцию повседневной жизни от греческих богов и первых христиан до сталинской 38 16 повседневной жизни людей. Более 10 лет в журнале «Родина» функционирует рубрика «Российская повседневность». Сегодня можно говорить о наличии целой когорты российских ученых, чей исследовательский интерес лежит в плоскости изучения повседневной жизни советских людей. Кроме того, историю повседневности следует рассматривать не только как направление внутри германской исторической науки, но и как некий тренд в развитии мировой исторической мысли, связанный с кризисом объяснительных моделей «большой» политической истории и, прежде всего, истории элит и структур. Не случайно американский социолог и историк Ч. Тилли в середине 1980-х годов призвал к инкорпорации повседневной жизни «в бурные воды исторического процесса».42 В западногерманской исторической науке, по мнению Ф. Ульриха, «произошла смена перспектив: от изучения разреженной атмосферы канцелярий и салонов, деяний верховных лиц и государственных событий, от анализа глобальных общественных структур и процессов она обратилась к малым жизненным мирам, серым зонам и нишам повседневной жизни».43 Однако и прежняя, ориентированная на политику историческая наука не исчезла. Кроме того, современные социальные историки не пренебрегают социальными структурами и процессами, такими, как развитие индустриального капитализма, создание национальных государств, революции или образование классов. Ведь вопрос о причинах структурных изменений часто приводит к проблеме влияния исторических действий на «простых людей». История повседневности призывает к воспроизведению «всего многообразия личного опыта и форм самостоятельного поведения», к изучению «человека в труде и вне его». То есть центральными в анализе повседневности становятся «жизненные проблемы тех, кто в основном остались безымянными в истории». И, прежде всего, вопрос о том, как люди переживают воздействие разнообразных структур и процессов. Отказ от изучения политики сверху был продиктован подчеркиванием того, что именно внизу, на микроисторическом уровне, сталкиваются общественный и частный интерес. Только так, по мнению Людтке, можно избежать изображения людей в качестве «марионеток». Однако освещение «местных» особенностей требует выхода за пределы изучения только «простых» людей, поскольку тон социальным отношениям и конфликтам задают права на собственность и власть и, в особенности, их символическое выражение. История повседневности провозгласила также отказ от односторонних Москвы. Или воениздатовскую серию «Редкая книга», в которой в числе прочих сюжетов присутствует и история повседневности. 42 Tilly C. Retrieving European lives // Reliving the past. The Worlds of social history. Chapel Hill-L., 1985. P. 11-52. 43 Цит. по: Кокка Ю. Социальная история между структурной и эмпирической историей // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. М., 1993. Т. 1. Вып. 2. С. 175. 17 представлений марксизма о возможности объяснить прошлое, исходя из действия экономических императивов и «объективных условий», добавив в объяснительную историческую модель субъективный фактор. При этом реконструкции не ограничиваются маленькими изолированными мирами. Перспектива расширяется при использовании различных форм «насыщенного повествования» путем обращения к более широкому контексту. Именно подобный подход, как уже указывалось, позволяет увязать опыт, восприятие, представления и действия со структурами и процессами.44 В лице германской истории повседневности впервые была сделана попытка определить историю повседневности как своего рода новую исследовательскую программу, еще один исторический синтез, подобный тому, что был предпринят в свое время в «Анналах». Об этом свидетельствует вышедшая в конце 1980-х годов в Германии книга «История повседневности. Реконструкция исторического опыта и образа жизни», переизданная в США в 1995 г.45 Сторонники истории повседневности призывают не к замене, а к уточнению структурного подхода с целью обогащения нашего понимания прошлого, отдавая, тем не менее, приоритет изучению повседневной жизни. Это позволяет, по их мнению, раскрыть дихотомию между институциональным и человеческим факторами. Существенное принципиальное отличие истории повседневности (как и социальной истории вообще) заключается в понимании изучения истории как процесса реконструкции прошлого.46 При таком подходе задача исследователя состоит в том, почувствовать в истории повседневности то, что выражает дух времени. Необходимо создать сплав судьбы человека и времени, в котором он жил, чтобы его поступки и поведение получили историческую оценку. В силу этого основой истории повседневности манифестируются производство и воспроизводство действительной жизни, где участники не только объекты, но и субъекты истории.47 Задача исследователя - почувствовать в истории повседневности то, что выражает дух времени. Необходимо создать сплав судьбы человека и времени, в котором он жил, чтобы его поступки и поведение получили историческую оценку. Например, теорию А. Грамши, согласно которой стратификация общества воплощается в идеологию общества – Людтке А. Указ соч. С. 77,95-96,100; Кокка Ю. Указ. соч. С. 180,182-183,186-187. The History of Everyday Life. Reconstructing Historical Experiences and Ways of Life / Ed. By A. Ludtke. Princeton, 1995. 46 История повседневности существенно раздвигает источниковую базу исследований за счет синтеза работы с различными группами источников: документами местных архивов и индивидуальными биографиями, аудиовизуальными средствами и этнографическими материалами. О реконструктивных возможностях истории повседневности см.: Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000. С. 15-16. 47 Соколов А.К. Источниковедение и путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России // Мир историка. ХХ век: Монография. М., 2002. С. 326-327. 44 45 18 вертикальную ось социального измерения, сторонники истории повседневности призывают объединить с горизонтальной осью, проходящей на уровне обыденного сознания, с изучением того, как человек через язык выражает свое положение в обществе, какая на этой основе формируется общественная практика. Не статистические структуры, а, напротив, динамизм и противоречивая природа радикальных исторических изменений, производство и воспроизводство действительной жизни, где участники не только объекты, но и субъекты истории, провозглашаются основой истории повседневности.48 «Историческое полотно» в истории повседневности выступает главным образом в языке, дискурсе, кодах и матрицах поведения. В целях преодоления противопоставления объекта и субъекта предлагается понимание дискурса в духе Ю. Хабермаса, как рационального диалога, свободного от власти, понуждения и идеологии. Упор при этом делается на изучение символов, способов поведения, привычек, знаков, ценностей и «маленьких традиций», переходящих от поколения к поколению. Именно на этой основе предлагается соединить кратковременные и долговременные исторические процессы, сделать историю многокрасочной, состоящей из лоскутных композиций типа рукодельных цветных ковриков – «пэчвоков».49 Исследование повседневности позволяет увидеть длинные промежутки истории и, одновременно, разобраться в «мелочах» жизни. Изучение повседневности дает возможность понять культурную ментальность, которая сохраняется на длинных исторических промежутках, разобраться в том, как теории претворяются в практику, какова этика повседневного поведения, которая состоит из незначительных, но решающих индивидуальных решений и выборов. Повседневность позволяет осмыслить не только правила и запреты данного общества, но и способы уклонения и отступления от них.50 Соколов А.К. Указ. соч. С. 327. Там же. С. 329-330; The History of Everyday Life … P. 49,73-75. 50 Бойм С. Указ. соч. С. 10-11. 48 49 19 Глава 2. Источники и методы истории повседневности «Были времена – прошли былинные, Ни былин, ни эпосов, ни эпопей» (Владимир Маяковский) Исследовательский процесс изучения повседневности предполагает объединение отдельных элементов в единую систему. В силу этого история повседневности существенно раздвигает источниковедческую базу исследований за счет микроисторических подходов и синтеза работы с различными группами источников. В частности, в рамках нового направления происходит расширение понятия источника. Безумие и природа, тело и смерть, обряды и ссоры, – все подлежит расшифровке. А. Людтке в свое время описал, как постепенно вводились в исследования материалы местных архивов и реконструировались индивидуальные биографии, использовались аудиовизуальные средства и этнографические источники. Однако очевидный интерес к источникам личного происхождения отнюдь не отрицает привлечения традиционных (в том числе официальных) письменных памятников эпохи. Среди традиционных письменных источников выделяют, прежде всего, «эго-документы» - биографии, мемуары, дневники и письма, - позволяющие понять человека и его поступки в конкретной ситуации, уловить то, что отличает его повседневность — от жизни других, находящихся в тех же обстоятельствах. Кроме того, документы личного происхождения помогают понять настроения в обществе в переломную эпоху и оценить характер социально-экономических изменений через восприятие простых людей. В частности, интересный материал для реконструкции советской послевоенной повседневной жизни дают воспоминания участников событий тех лет.51 Под мемуарами понимается «литературная форма, специально предназначенная для закрепления и исторического осмысления общественно-значимого индивидуального опыта автора воспоминаний – участника исторических событий». Их видовыми признаками являются: авторское личностносубъективное начало, память мемуариста и ретроспективный характер воссоздания социальной действительности.52 Так, в книге Н.Н. Козловой и И.И. Сандомирской «Я так хочу назвать кино» был воспроизведен полный текст записок жительницы Луганска Е.Г. Киселевой, хранящихся в Центре документации «Народный архив», который был создан в 1990 г. в Москве для сбора письменных «свидетельств, оставленных ничем не знаменитыми См.: Хрущев Н.С. Воспоминания. Избранные фрагменты. М., 1997; Хрущев С.Н. Пенсионер союзного значения. М., 1989; Аджубей А. Те десять лет. М., 1989; Арбатов Г.А. Затянувшееся выздоровление. 1953-1985. Свидетельство современника. М., 1991; Эренбург И.Г. Люди. Годы. Жизнь. Т. З. М., 1990; Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999; Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. 52 Колесникова Л.А. Историко-революционная мемуаристика (1917-1935 гг.) как массовый источник по истории русских революций (методика количественного анализа): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2005. С. 23. 51 20 людьми».53 Из переписки советского периода можно многое узнать об экономическом пространстве частной жизни. Например, уловить, что в период «застоя» обмен продуктами и товарами выступал доминирующей формой семейных отношений и зачастую основным средством коммуникации.54 Но у специалистов, изучающих человека в его «серой обыденности», зачастую нет «эго-документов», что заставляет обращаться к помощи этнологии, выработавшей приемы понимания чужой культуры путем поиска и анализа символических форм — слов, образов и поступков, посредством которых люди реально представляют себя самим и другим людям. Этнографический и социологический методы включенного наблюдения могут «работать» и у историков, если исследователю удается «вести наблюдение» за автором текста, вытягивая информацию из иных источников о контексте написания нарратива этим человеком. Кроме того, специалист по истории повседневности ХX в. имеет возможность расширить свою источниковую базу за счет свидетельств еще живущих информантов — то есть использовать метод сбора и записи «жизненных историй» — интервью всех видов. Еще одну группу источников составляют материалы периодических изданий55 (особенно региональных), в которых нашли отражение проблемы обеспечения населения продовольственными и промышленными товарами, жилищные условия и состояние детских учреждений, качество бытового обслуживания жителей и уровень организации культурных форм досуга, а также другие аспекты повседневности. Особенность прессы как источника заключается в сложности ее структуры и разнообразии жанров. Газетный материал включает в себя самую различную по происхождению и содержанию информацию: официальные сообщения и законодательные акты, публицистику и письма, хронику и заметки-отчеты, репортажи и интервью, объявления и беллетристику, некрологи и пр.56 В значительной части этих материалов нашли отражение те или иные события городской и сельской повседневной жизни. Особо хотелось бы выделить журнал «Работница» за 1953-1964 гг., анализ статей которого позволяет выявить наиболее важные бытовые проблемы и перемены в повседневной жизни советских людей периода хрущевского правления. В 1958 г. в издательстве «БСЭ» 500 тыс. тиражом вышла 2-томная «Краткая энциклопедия домашнего хозяйства», содержавшая сведения о различных аспектах быта и повседневности от «потливости» до Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: опыт лингвосоциологического чтения. М., 1996. С. 7. 54 См., например, многолетний проект Левада-центра «Советский простой человек» и публикации на эту тему в Вестнике Центра «Мониторинг общественного мнения». 55 Под периодикой обычно понимают газеты, журналы и иные повременные издания. 56 Шевченко М.В. Городская жизнь в Петроградских газетах 1917 года // Проблемы социального и гуманитарного знания. Сборник научных работ. СПб., 2000. Вып. II. С. 250. 53 21 «электрического предохранителя». Появление энциклопедии можно расценивать как свидетельство институционализации процесса «организации» советского быта посредством универсальных знаний, запущенного еще культурной революцией 1920-х гг. Показательно, что в начале 1950-х гг. ведущей стратегией советского «дискурса о быте» стало стремление соотнести утилитарное действие с универсальными закономерностями. К примеру, в издаваемых с 1958 г. календарях и сборниках полезных советов рецепт приготовления рыбного блюда выводился из специфики обменных процессов или сопровождался общинным экскурсом в биологию и географию обитания горбуш, сельдей или карасей. То есть порядок быта задавался порядком знания. Не случайно, именно в 1950-е гг. быт советского человека вновь стал предметом многочисленных дискуссий.57 И самое главное, что он окончательно интегрировался в конструкцию «советский образ жизни».58 В свою очередь, бытовой энциклопедизм становится новым витком в борьбе за культурность, соединяющей в себе гигиенические стандарты, практические навыки, обязательный минимум знаний и этикет. В настольных календарях, в частности, излагалась информация о том, как воспитывать ребенка и следить за здоровьем, овладевать этикетом и организовывать досуг, соблюдать технику безопасности и готовить пищу. Были даже советы по структурированию свободного времени, особенно в выходные дни. В свою очередь, «Краткая энциклопедия домашнего хозяйства» воспроизводила расширенный по отношению к настольным календарям состав повседневности: на первом месте оказывались собственно бытовые практики — приготовление еды и пошив одежды, рукоделие и порядок в доме, ремонт и обстановка квартиры, гигиена быта и пр.59 Фонд Центрального статистического управления (Ф. А-374) Государственного архива Российской Федерации содержит статистические сведения о бюджетных обследованиях рабочих и служащих, дающие представление о доходах и спросе населения на предметы первой необходимости, структуре потребления рабочих и служащих, питании населения и т.п. В аналогичном фонде (Ф. 1562) Российского государственного архива экономики находятся материалы социальной и демографической статистики (сектора социальной статистики, отделов демографии и правонарушений), способствующие реконструкции советской повседневности отдельных групп и широких слоев населения Союза ССР. Чрезвычайно важным источником при изучении рассматриваемых вопросов Например, полемика о вкусе, развернувшаяся в 1954-1955 гг. на страницах «Нового мира» или кампания за улучшение качества бытовых услуг и товаров народного потребления, захватившая советскую печать во второй половине 1950-х гг. 58 О чем свидетельствует, например, изменение политики репрезентации советского человека на страницах журнала «Советский Союз», целые очерки которого теперь посвящены повседневности отдельного советского семейства. 59 Орлова Г.А. Советский бытовой энциклопедизм: 50-е // http://www.ideashistory.org.ru/pdfs/19orlova.pdf 57 22 являются статистические документы из сборников по народному хозяйству СССР.60 Среди подобных источников заметно выделяются исследовательские и документальные материалы, собранные Б.А. Грушиным.61 Можно также отметить публикации в рубрике «Архивы начинают говорить» журнала «Социологические исследования», освещающих основные параметры уровня жизни советских людей в период хрущевской «оттепели». К числу весьма специфических источников исследования массового сознания и повседневного поведения можно отнести также фольклорные материалы. Фольклор и, прежде всего, частушки, очень точный индикатор крестьянских настроений. В социологической литературе подчеркивается, что особенности бытового поведения населения находят свое отражение в пословицах и поговорках, выполняющих в обществе незаменимые социальные и культурные функции.62 Например, С. И. Ожегов в «Словаре русского языка» определял пословицу как «краткое народное изречение с назидательным смыслом; народный афоризм», а поговорку как «выражение, преимущественно образное, не составляющее, в отличие от пословицы, законченного высказывания и не являющееся афоризмом».63 В.П. Жуков, автор «Словаря русских пословиц и поговорок», вышедшего в свет в 1966 г. и выдержавшего шесть переизданий, предложил свое понимание поговорки. По его мнению, поговорка «в большей степени, чем пословица, передает эмоционально-экспрессивную оценку разных жизненных явлений». То есть выражает, прежде всего, чувства говорящего.64 Собиратель пословиц русского народа В.И. Даль определял пословицу как «коротенькую притчу», «поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот, под чеканом народности». Поговоркой Даль считал «окольное выражение» без притчи, то есть первую половину пословицы.65 Впрочем, граница между пословицами и поговорками довольно подвижна. В пословицах и поговорках отражается огромное количество стереотипов поведения, привычек и навыков, вызывающих «автоматические» реакции людей на жизненные ситуации. Например, пословица «По одежке протягивай ножки» отражает рациональную поведенческую установку - жить по средствам. В русских пословицах и поговорках беспощадно высмеивается щегольство: «В брюхе солома, а шапка с заломом», так как «экономить на желудке» ради нарядов неразумно. С помощью фольклора можно реконструировать и набор жизненных ценностей: «Поспешишь - людей насмешишь», «Тише едешь, См., например: Народное хозяйство СССР за 60 лет. М., 1977; Народное хозяйство СССР за 70 лет: Юбилейный статистический ежегодник. М., 1987. и др. 61 Грушин Б.А. Четыре жизни в России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4х книгах. Кн. 1. Эпоха Хрущева. М., 2001. 62 Ростовцева Л.И. Поведение потребителей в пословицах и поговорках // Социологические исследования. 2004. № 4. С. 90. 63 Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1987. С. 429,461. 64 Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М., 1998. С. 7. 65 Пословицы русского народа. Сборник В. Даля. М., 1957. С. 18-20. 60 23 дальше будешь» и т.п. На Руси всегда считалось, что только то богатство ценно, которое создано праведным трудом, а «богатство неправедное – прах».66 При этом большинство пословиц не предписывают человеку жестко, как нужно себя вести, а дают ему описания вариантов поведения. Закрепляя обычай, пословицы и поговорки выполняют три общественно значимых функции: институциональную (содержат нормы и правила, которые оптимизируют поведение и способствуют выработке его стереотипов); социального контроля (воспитывают социально одобряемое поведение); психологическую (своей многозначительностью утешают в сложных жизненных ситуациях). И это далеко не полный список источников, способствующих реконструкции советской повседневности. Карикатура служит таким же весомым источником представлений о юмористической составляющей повседневности, как и анекдоты.67 Но функция анекдотов в российской истории всегда была не только развлекательной. При изучении информационно-закрытых режимов анекдоты дают возможность дополнительной верификации характера происходящих процессов. Способность видеть в том или ином явлении смешное сопряжена с социальным статусом, менталитетом, системой ценностных ориентаций и уровнем культуры. Бытовые анекдоты в нашей стране не только отражали конкретные ситуации, в которые ставила человека советская общественная система. Являясь проявлением здравого смысла, они предотвращали полный социальный некроз.68 Вот типичный пример такого анекдота: «Из газетной хроники: «Найден труп. Никаких следов насилия, кроме двух облигаций госзайма, на нем не обнаружено».69 Советский анекдот вскрывает скрытую в повседневности реальность, стимулируя критику официальной версии советской истории. «Магнитофонная культура» периода «застоя» - важный исследовательский материал по изучению особенностей мировосприятия советского человека этого времени. Архивные документы постоянного хранения фонда первичной партийной организации расширяют возможности для изучения повседневных представлений различных периодов советской истории, а личные дела лиц, лишенных избирательных прав способствуют реконструкции мировосприятия средних городских слоев 1918-1936 годов. Архивные фонды предприятий содержат документы, отражающие производственную повседневность советской эпохи. Ростовцева Л.И. Поведение потребителей в пословицах и поговорках // Социологические исследования. 2004. № 4. С. 91-93. 67 Дмитриев А.В. Социология политического юмора: Очерки. М., 1998. С. 55-57. 68 Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2002. С. 165. 69 Кремль и народ. Политические анекдоты. Мюнхен, 1951. С. 19. 66 24 Конечно, в советском искусстве бытовой жанр приобрел черты, обусловленные становлением и развитием нового общества и, прежде всего, исторический оптимизм и утверждение нового быта, основанного на единстве общественных и личных начал. С первых же лет советской власти художники Б.М. Кустодиев и И.А. Владимиров стремились запечатлеть перемены, внесенные революцией в жизнь страны. В 1920-х гг. объединение АХРР устроило ряд выставок, посвященных советскому быту, а его представители (в том числе Б.В. Иогансон) создали ряд типичных образов, рисующих новые взаимоотношения советских людей в быту. Для творчества А.А. Дейнеки и Ю.И. Пименова, входивших в объединение ОСТ, характерен бодрый строй картин, посвященных строительству новой жизни, индустриальному труду и спорту. Жизнеутверждающее искусство 1930-х гг. (С.В. Герасимов, А.А. Пластов и др.) запечатлели приукрашенные стороны городского и колхозного быта. Отразились в советском бытовом искусстве фронтовая и тыловая жизнь военных лет (А.И. Лактионов, В.Н. Костецкий и др.), типичные черты бытового уклада в послевоенные годы (Т.Н. Яблонская, С.А. Чуйков и пр.). Со 2-й половины 1950-х гг. мастера советского бытового жанра (Г.М. Коржев, В.И. Иванов, Т.Т. Салахов и др.) стремились, прежде всего, показать производственную повседневность советских людей. При помощи семиотики, изучения психоаналитических практик и гендерных стратегий, анализа дискурса и различных теорий телесности и визуальности исследователи 1990-х по-новому посмотрели на канонические «тексты» соцреализма литературные, кинематографические, архитектурные, монументально-живописные и садово-парковые.70 Например, Т. Дашкову, занимавшуюся изучением советского (телесного) канона при помощи визуальных практик,71 заинтересовали пути формирования канона на материалах журнальных фотографий. Для иллюстрированных журналов конца 1920-х - начала 1930-х гг. характерно сложное взаимодействие вербального и визуального, дополнявших друг друга. Однако, глядя на журнальную фотографию начала 1930-х трудно понять, что на ней изображено, и часто только из подписей можно это понять. То есть в кадр попадает «сырой» процесс, визуальная неполнота которого «достраивается» за счет поясняющего текста. Взгляд фотографа 1930-х гг. «неантропологичен»: снимается, как правило, не человек, а событие: снимали не работников, а трудовой процесс, который обслуживали эти люди. В См., например: Паперный В. Культура Два. М., 1996; Чередниченко Т. Между «Брежневым» и «Пугачевой». Типология советской массовой культуры. М., 1993; Гройс Б. Стиль Сталин // Его же. Утопия и обмен. М., 1993; Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997; Рыклин М. Террорологики. Тарту; М., 1992; Золотоносов М. Слово и Тело. М., 1999; Глебкин В. Ритуал в советской культуре. М.,1998; Градскова Ю. «Обычная» советская женщина. М., 1999; Козлова Н. Женский мотив // Женщина и визуальные знаки. М., 2000. и др. 71 Дашкова Т. Визуальная репрезентация женского тела в советской массовой культуре 30-х годов // Логос. 1999. № 11-12. 70 25 результате визуальный ряд становился самодостаточным, а вербальный контекст - вспомогательным. Однозначный канонический образ уже не нуждался в пояснении. С этим связана любовь «классической» советской эпохи к огромным ярким плакатам, в которых текст играл вспомогательную роль по отношению к визуальному ряду.72 Помимо качественного анализа источников советской эпохи, в рамках клиометрики в собранном однородном материале выделяются отрывки текста, которые структурируются по темам «факт», «контекст» и «субъективная значимость для индивида». В дальнейшем формализованный материал подвергается анализу уже с точки зрения повторяемости встреченной информации.73 Кроме того, анализ любого источника – устного или письменного – требует учитывать историческую обстановку его создания, личные особенности автора, степень его предвзятости и информированности. ***** Как уже было сказано, интерес к повседневности в современной социальной теории и гуманитарном знании возрождался под знаком «практического поворота» – попыток формирования нового теоретического консенсуса на основе понятия «практики».74 По мере того, как это понятие занимало все более заметное место в современной социологии, мир повседневности становился предметом социологического и исторического исследования. Если в феноменологических и неомарксистских версиях социологии повседневности речь шла о «жизненном мире» как «верховной реальности» человеческого существования (А. Шюц), то теперь повседневность рассматривалась в качестве рутинных практик и нерефлексивных действий. В работах П. Бурдье, Э. Гидденса и Г. Гарфинкеля практическое действие наделялось тремя основными чертами: доминирующей позицией в мире повседневной жизни, принципиальным отличием от рефлексивных действий и двойственным (субъективнообъективным) характером. Центральной проблемой альтернативного практико-ориентированной социологии направления социологии повседневности – теории фреймов – стала проблема повседневного контекста, наделенного относительно автономным, независимым от конкретных практик существованием. Другими словами, теория фреймов представляет собой это комплекс концепций, ориентированных на изучение архитектоники контекстов Дашкова Т. «Я храню твое фото...». Советская культура 1930-х годов в отечественных исследованиях 1990-х: визуальное и вербальное // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2001. № 2 (16). С. 112-116. 73 Пушкарева Н. История повседневности // Энциклопедия «Кругосвет» http://slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/krugosvet/1/1010512.htm?text 74 См.: De Certeau M. The practice of everyday life / Translated by S. Rendall. Berkeley, 1984; Part I. Schatzki T. Social practices: a Wittgensteinian approach to human activity and the social, New York, 1996. The practice turn in contemporary theory / ed. by T. Schatzki et al. New York, 2001. 72 26 элементарных повседневных взаимодействий. Центральное место среди этих теоретических построений занимает концепция фрейм-анализа И. Гофмана, в рамках которой идея фрейма дополняется идеей метаконтекста. То есть контексты организованы в метаконтексты, одним из которых выступает повседневная реальность как совокупность рутинных социальных взаимодействий. При этом Гофман оспаривал шюцевскую идею замкнутости и онтологической неравноценности «жизненных миров». Теория фреймов, нацеленная на исследование контекстов повседневного мира, встроена в широкий теоретический контекст аналитической социологии повседневности с ее ключевыми концептами: наблюдения как процесса конституирования события, события как смыслового комплекса и системы фреймов, понимаемой как система различений.75 Можно констатировать, что сегодня социология повседневной жизни превратилась в новую дефиницию «социологического глаза». Повышенное внимание к повседневности — признак смены парадигм, сопровождаемой критикой глобальных объяснительных схем. Так, директор Центра исследований повседневной жизни (Сорбонна) М. Маффесоли трактует повышенное внимание к повседневности как признак крушения великих объяснительных схем прошлого. Социолог ныне — не более чем участник общественной жизни наравне с другими. Познающий субъект оказывается «поставленным на место» через открытие повседневной реальности.76 Известный французский культуролог М. де Серто отмечал, что при таком подходе сама идея авторства оказывается фиктивной: ведь то, что познающий индивид думает или пишет, то, что он знает, — лишь «выход» из предшествующей истории, преимуществами которой он пользуется.77 Новая социология исходит из факта плюрализма опытов и речевых практик, что позволяет обратить внимание на то, что казалось третьестепенным и, прежде всего, архаику в современности. Для Маффесоли социальность оказывается продуктом постоянного взаимодействия между различными элементами социальной среды, которая, в свою очередь, находится внутри матрицы природного.78 В этих условиях основной исследовательской задачей становится учет трансверсальности — проявления множественности социальных образований, взглядов, идеологий, психологии, ментальностей и языковых практик.79 Оказывается, что наилучшей когнитивной стратегией, как сформулировал ее 3. Бауман, является восстановление смыслов чужого опыта через вникание в традицию, Подробнее по этому вопросу см.: Вахштайн В.В. Теория фреймов как инструмент социологического анализа повседневного мира: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. социолог. наук. М., 2007. 76 Мaffesо1i M. The Sociology of Everyday Life (Epistemological Elements) // Current Sociology. 1989. Vol. 37. P. 5-6. 77 De Сerteau M. Art de Faire. Vol. 1. L'Invention du Quotidien. Paris, 1980. Р. 7. 78 Maffesoli M. Op. cit. Р. 1-2. 79 Козлова Н.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С. 51. 75 27 форму жизни и языковую игру, а затем — перевод полученных результатов в форму, воспринимаемую традицией самого исследователя.80 В результате обычный опыт рассматривается как локомотив человеческой истории. Что касается микроисторического подхода в исследовании повседневности, то его значимость определяется, во-первых, расширением внимания к множеству частных судеб «незамечательных людей». Во-вторых, апробацией методик изучения несостоявшихся возможностей. В-третьих, определением нового места источников личного происхождения. Вчетвертых, постановкой задачи исследования вопроса о способах жизни и экстремального выживания в условиях войн, революций, террора и голода. Наконец, для исследований повседневности характерна междисциплинарность как исследовательский принцип. В свою очередь, комбинация научных дисциплин определяется сосуществованием двух подходов к пониманию повседневности — реконструирующей макроконтекст большой истории и реализации приемов микроисторического анализа. Вauman Z. Is There a Post-Modern Sociology? // Theory, Culture and Society, New York. 1988. № 213. Vol. 5. Р. 230. 80 28 Глава 3. Советская повседневность: историография проблемы «Знакомое есть привычное, а привычное труднее всего «познавать», т.е. видеть в нем проблему, т.е. видеть его чужим, отдаленным, «вне нас самих». (Фридрих Ницше) Возвращение повседневности в качестве предмета социологического и исторического осмысления проявляется в отказе от апелляций к макроструктурам и процессам и в акцентировании повседневной «укорененности» социальной реальности. Неслучайно в последние годы переведенными на русский язык (и, судя по интенсивности цитирования, востребованными) оказались теоретики, уделяющие первоочередное внимание именно повседневным взаимодействиям - А. Шюц, П. Бурдье, Г. Гарфинкель, Э. Гидденс, И. Гофман и М. Фуко.81 Следует признать, что в западной социальной науке анализ повседневности имеет солидную традицию и, прежде всего, в рамках аналитической философии и социальной феноменологии. Если в классической и неоклассической социологии тематика обыденной жизни людей, как правило, игнорировалась, то в феноменологической традиции повседневность стала трактоваться в контексте поиска предельных оснований социальной реальности как таковой. В феноменологической социологии знания (П.Л. Бергер и Т. Лукман) акцент был смещен в сторону конструирования социальной реальности, а в символическом интеракционизме были прописаны механизмы социального взаимодействия. В свою очередь, в этнометодологии Г. Гарфинкеля и в когнитивной социологии А. Сикуреля были вскрыты процедуры типизации повседневных значений. Неомарксистская версия анализа повседневности представлена в социологии А. Лефевра, заменившего понятие бытия категорией «тотальности в социальной практике», выводимой, в свою очередь, из повседневной жизни, состоящей из элементарных атрибутов. Каждый атрибут (борьба, любовь, игра и т.п.) характеризуется стабильными установками, правилами и ритуалами. Согласно Лефевру, повседневность служит местом сохранения человеческих смыслов, последним убежищем распадающейся личности в современном мире. Отсюда вытекал тезис, сформулированный как в постмодернистской перспективе (М. Маффесоли), так и в теориях «позднего модерна» (Э. Гидденс и Ю. Хабермас) о необходимости возвращения социолога «домой» - в мир повседневной жизни. В этой перспективе З. Бауман определял суть современной социологии как развернутого комментария к повседневности. Тем самым сам социолог определялся как непосредственный участник социокультурной См., например: Бурдье П. Практический смысл / Отв. ред. Н.А. Шматко. М.; СПб., 2001; Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. М., 2003; Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Под ред. Г.С. Батыгина и Л.А. Козловой. М., 2003. и др. 81 29 жизни наравне с другими, погруженными в мир типичных и рутинных форм повседневности.82 Книга И. Гофмана «Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта» не характерна для прагматической американской социологии 1970-х годов, так как изобилует интерпретациями феноменологических теорий А. Шюца и А. Гурвича и лингвистической философии Л. Витгенштейна, заимствованиями из работ по социолингвистике от Дж. Остина до Р. Якобсона, а также развитием классических (У. Джемс) и современных (Г. Бейтсон) психологических концепций. В трактовке Гофмана фрейм – это одновременно и «матрица возможных событий», и «схема интерпретации» событий, присутствующая в любом восприятии. Фреймы организованы в системы, среди которых выделяются первичные системы как «подлинная реальность» и фундамент мира повседневности . Однако ученого интересовала как раз вторичная система, в качестве которой выступали мир текста, сна, спектакля и т.п.83 Взрыв интереса к «социологии повседневности» и превращение ее в самостоятельное направление в рамках наук об обществе вызвали к жизни аналогичные изменения в историческом знании. В частности, перспективность «антропологического подхода» в изучении прошлого задолго до модернистских концепций уловили французские историки М. Блок и Л. Февр, увидевшие в реконструкции «повседневного» элемент воссоздания истории в ее целостности. Представитель второго поколения Школы «Анналов» Ф. Бродель, понимавший прошлое как чередование периодов «большой длительности», включал в них и повседневно-бытовую составляющую. К «структурам повседневности» он отнес то, что окружает человека и опосредует его жизнь — географические и экологические условия жизни, трудовую деятельность, потребности (в жилище, питании, одежде и лечении) и возможности их удовлетворения. Все это потребовало анализа взаимодействий между людьми, их поступков, ценностей и правил, форм и институтов брака и семьи, религиозных культов и пр. При этом характерной чертой реконструкции повседневной истории было предпочтение, отдаваемое изучению массовых явлений и больших временных длительностей для обнаружения глобальных социальных трансформаций. Продолжатели традиции первых двух поколений Школы изучали в повседневности, прежде всего, ее ментальную составляющую, включая общие представления о нормальном. Однако использование броделевского подхода получило наибольшее признание у медиевистов и специалистов по истории раннего Нового времени и в меньшей степени у историков, изучающих недавнее прошлое. С конца ХХ в. парадигма исторических изысканий анналистов все более приобретает облик своеобразной исторической антропологии, включающей в свои рамки изучение и Абушенко В.Л. Повседневность // Социология: Энциклопедия. Мн., 2003 [Электронный ресурс] // http://slovari.yandex.ru/dict/sociology/article/soc/soc-835.htm?text 83 Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта … С. 81. 82 30 реконструкцию материальной жизни, менталитета и повседневности. Начинается активное изучение социальной природы и функций тела, жеста, устного слова, ритуала, символики и т.п.84 Другое понимание истории повседневности превалирует в германской, и итальянской историографии. «От изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к малым жизненным мирам», — так звучал призыв германских исследователей, создавших особое направление в историографии — «истории повседневности» или «этнологическую социальную историю». Отождествление истории повседневности и микроистории характерно для ряда итальянских историков (К. Гинзбург, Д. Леви и др.), в 1970-е сплотившихся вокруг журнала «Quademi Storici». Для представителей этого направления, исследование случайного стало отправным пунктом воссоздания социальных идентичностей. В 1980-1990-е гг. ряды исследователей повседневности пополнили американские сторонники «новой культурной истории», нацеленной на разгадывание символов и смыслов повседневной жизни. Под знамена микроисторического видения истории повседневности вошли и некоторые представители третьего поколения Школы «Анналов» - Ж. Ле Гофф и Р. Шартье. Именно микроисторики, изучавшие повседневность XX ст., озаботились анализом переходных и переломных эпох. Следствием понимания истории повседневности как «истории снизу» было преодоление снобизма в отношении маргиналов общества - преступников, инакомыслящих, представителей сексуальных меньшинств и т.п. Наглядный пример всему вышесказанному - исследование профессора Чикагского университета Ш. Фицпатрик о повседневности сталинской эпохи, рассматриваемой в пространстве «интернационалистско-патерналистского мифа» с его такими непременными компонентами, как «светлое будущее», «проклятое прошлое», «дружба народов» и «враждебное окружение».85 При этом черты советской повседневности, по мнению автора, во многом складывались под влиянием именно местных властей, а не инициатив партии сверху.86 Кроме того, тяготы и жесткость «официальной» экономики смягчали всевозможные формы блата.87 Заметное место в работе Фицпатрик занимает описание советской системы как патрон-клиентской, что в сталинское время было связано с монопольной ролью бюрократии в сфере распределения.88 Сюда можно добавить еще одно соображение: в условиях слома старой социальной структуры и отсутствия четко сформированных Грицанов А.А. «Анналов» школа // Новейший философский словарь: 3-е изд., исправл. Мн., 2003 [Электронный ресурс] // http://slovari.yandex.ru/dict/phil_dict/article/filo/filo-031.htm?text= 85 Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. N. Y., Oxford, 1999. 288 р. 86 Там же. С. 55. 87 Там же. С. 62-66. 88 Там же. С. 114. 84 31 социальных интересов, новая иерархия неизбежно складывалась на основе патернализма. Систему советской клановости следует рассматривать как альтернативную систему стратификации, помогавшую выживанию населения. Сегодня можно констатировать новую историографическую ситуацию, когда практически отсутствует деление на отечественную и зарубежную науку. Активно формируется единое научное пространство, в котором западным ученым открыты российские архивохранилища, а отечественные историки плодотворно используют западные методологические наработки. В свою очередь, интенсивный научный диалог способствует выработке нового знание о советской истории. ***** История повседневности в отечественной историографии представляет собой сравнительно молодое направление. В России «романтическое сопротивление» повседневности89 сохранялось почти до конца ХХ века. Однако уже в 1980-е годы у литературоведов возник интерес к повседневной культуре и ее моделированию и, прежде всего, – в теориях «литературного быта» Б.М. Эйхенбаума, статьях Ю.Н. Тынянова, Л.Я. Гинзбург и позднее - лотмановской школы.90 С другой стороны, при характерных для советской науки классовых обобщениях повседневность оставалась вне поля изучения историков. Работы А.Я. Гуревича, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, М.Г. Рабиновича и других исследователей по изучению повседневной культуры средневекового мира, идущие вразрез с установками формационного подхода, представляли собой, скорее, исключение.91 Зато в советские годы выходило немало работ по истории быта, который отождествлялся с материальной стороной жизни: давались описания того, что ели и во что одевались жители Древней Руси;92 или приводились статистические данные о заработной плате, питании и жилищных условиях рабочих России на рубеже XIX – XX вв.93 В целом, для 1950-1960-х гг. было характерно появление трудов, в центре внимания которых находились вопросы деятельности партии по улучшению социально-бытовых условий и повышению уровня жизни населения.94 Но Занятие повседневностью воспринималось как саботаж традиционных социальных и гуманитарных наук. 90 Бойм С. Указ. соч. С. 36-37. 91 См.: Гуревич А.Я. Проблема средневековой народной культуры. М., 1981; Его же. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса; Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. и др. 92 См., например: Очерки русской культуры XVI века. Ч. 1. М., 1977. С. 182-224. 93 См.: Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX – начало XX в.). М., 1979; Крузе Э.Э. Условия труда и быта рабочего класса России в 1900 – 1914 годах. Л., 1981. и др. 94 См.: Бордов Р. Новый экономический курс Советского Союза (1953-1960). М., I960; Харитонова А.Е. Основные этапы жилищного строительства в СССР // Вопросы истории. 1965. № 5. С. 63-67; Бромлей Н.Я. Уровень жизни в СССР. 1950-1965 // Вопросы 89 32 даже такой внешний подход к проблеме повседневности вооружал историков некими первичными данными о жизни «народных масс» изучаемой эпохи. Для литературы, созданной в 1960-1980-е гг., было характерно следование идеологеме «коммунистического строительства», в 1970-е гг. модифицированной в концепцию «развитого социализма». Объективно существовавшие бытовые проблемы в основном связывались с «остатками старого в быту», «нарушением принципов социализма» и «капиталистическим окружением». Кроме того, в исторических трудах тех лет бытовая сторона жизни общества находила отражение лишь в качестве дополнения «большой» истории. Особенностью советской историографии было преимущественно фрагментарное рассмотрение основных аспектов советской повседневности. Несомненно, такой подход мешал анализу советской повседневности, оставлял в тени внутренние противоречия, присущие советскому обществу. Основной акцент делался на сознательности советских тружеников, их прямой заинтересованности в результатах своего труда и стремлении в кратчайшие сроки построить «светлое будущее». 95 При этом нельзя не признать, что на рубеже 1970-1980-х годов в исследованиях материального благосостояния советских людей наметилось существенное продвижение вперед, чему способствовала разработка историками первичных материалов бюджетных обследований семей рабочих и колхозников.96 В частности, Л.А. Гордон, Э.В. Клопов и другие исследователи отмечали, что благодаря перенесению в сферу общественного производства ряда бытовых занятий, значительно увеличилась продолжительность свободного времени городских рабочих. Тогда же многие виды досуга (кино, чтение и театр) перестали быть элитарной формой времяпрепровождения, хотя они и не получили достаточного распространения среди населения.97 Заметным явлением в историографии эпохи «перестройки» стала многотомная история советского рабочего класса, содержащая богатый фактический материал относительно изменений в быту, вопросов питания рабочих, обеспечения их семей предметами первой необходимости, жильем и услугами.98 Однако качественно новым этапом в изучении советской истории. 1966. № 7. С. 3-18; Гордон Л.А., Левин Б.М. Пятидневка: культура и быт. М., 1967. и др. 95 Сенявский С.Л. Изменения в социальной структуре советского общества, (19381970 гг.). М., 1973; Дьячков И.В. Общественное и личное в колхозах. М., 1968; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Социальное развитие рабочего класса СССР. М., 1974; Маейр В.Ф. Уровень жизни населения СССР. М., 1977. и пр. 96 Алексеев В.В., Букин С.С. Бюджеты рабочих семей как исторический источник // Известия СО АН СССР. 1978. № 1. Сер. Обществ, науки. Вып.1; Поляков Ю.А., Писаренко Э.Е. Исторические аспекты изучения советского образа жизни // Вопросы истории. 1978. № 6. и др. 97 См.: Гордон Л.А и др. Черты социалистического образа жизни, быт городских рабочих вчера, сегодня, завтра. М., 1977 98 См., например: Рабочий класс в годы упрочения и развития социалистического общества (1945-1960 гг.). Т. 4. М., 1987. 33 повседневности и уровня жизни населения СССР стал период конца 1980-х – начала 1990-х гг.99 Значительный интерес применительно к нашей теме представляет исследование Е.Ю. Зубковой о послевоенном советском обществе.100 Широкое использование писем и воспоминаний простых граждан позволило реконструировать советскую жизнь не только с внешней стороны, но и глазами самих людей того времени. Очевидно, что в современной российской исторической науке история повседневности возникла на волне очевидного самоисчерпания позитивистских приемов работы с источниками и устаревания прежних объяснительных парадигм - марксистской и структуралистской. Проблемное поле исследований советской повседневности составили следующие основные темы: формирование советского «ландшафта»; изменение публичного и частного жилищного пространства горожанина; качество жизни советского человека; гендерные аспекты советской повседневности; советское детство: школа и детская литература, детское кино и театр; миграция как фактор повседневности: бегство и высылка, переселение и переезд, «покорение Севера» и распределение. Особо можно выделить ряд исследований, внесших существенный методологический и историографический вклад в изучение советской повседневности. Среди них книга Н.Н. Козловой «Советские люди: Сцены из истории», основанная на материалах «Народного архива» и включенная в специфический интеллектуальный контекст.101 В отличие от исследователей, которые в 1990-х гг. оценивали советское прошлое как нечто «безвозвратно ушедшее» и «больное», Козлова не рассматривала границу между прошлым и настоящим как непроницаемую: «Советское общество — предпосылка того, что происходит здесь и теперь».102 То есть, исследуя нормы и ценности советской повседневности, она стремилась выявить и уточнить собственные нормы и ценности. Что определило чередование в тексте аналитического нарратива автора и фрагментов автобиографий героев. С точки зрения Козловой, опыт советских людей во многом носил универсальный характер, принципиально не отличался от опыта их современников в других странах. В Народное благосостояние: методология и методика исследования / Под ред. Н.М. Римашевской. М., 1988; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? М., 1989; Социальные ориентиры обновления: общество и человек / Под ред. Т.И. Заславской. М., 1990, Лейбович О.Л. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь, 1993; Казанцев Б.Н. «Неизвестная» статистика уровня рабочего класса (1952-1970) // Социологические исследования. 1993. №4. С. 3-14; Зубкова Е.Ю. Общество и реформы. 1945-1964. М., 1993. 100 Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999. 101 Козлова Н. Советские люди: Сцены из истории. М., 2005. 102 Там же. С. 472. 99 34 силу чего автор особое внимание уделила мотивациям советского человека, подтверждающим его причастность к общей цивилизации модерна. Социальные взаимодействия она осмысливала через метафору «игры» и говорила, соответственно, об акторах этой игры, где правила «на ходу изобретаются игроками», которые включаются тем самым в «непреднамеренное социальное изобретение». Козлова подчеркивала, что в любом обществе, включая советское, актор играет по универсальным законам, предполагающим рефлексивное отношение к окружающему, сведение хаоса событий в единство нарратива собственной судьбы, адаптацию к существующим обстоятельствам и способность соотносить себя с разными значимыми группами посредством разделяемого ими символического языка. Главным доказательством принадлежности советской цивилизации к эпохе модерна для Козловой выступает рефлексивное отношение героев книги к своей судьбе, реализуемое ими в самоописаниях. Желание создать «насыщенное» (по терминологии К. Гирца) и непротиворечивое описание советской повседневности побудило автора избегать сюжетов, связанных с трагическими жизненными обстоятельствами и, наоборот, говорить о терапевтическом эффекте частной жизни и способности ее героев латать трагические разрывы с помощью погружения в спасительную повседневность.103 Примером применения социологического подхода к истории повседневности является монография Н.Б. Лебиной о советском городе 19201930-х гг. Концептуальной основой для анализа различных форм повседневной жизни ей послужила дихотомия «норм и отклонений». В книге изучаются как традиционные «аномалии» (пьянство, преступность, проституция и самоубийства), так и аномалии, ставшие нормой при новой власти и, прежде всего, коммунальный быт и коммунистическая религия. В работе предложены два весьма характерных постулата: нэп ознаменовался «возрождением привычных бытовых практик», а «великий перелом» переходом «к аномальным практикам повседневности».104 Подход, примененный в монографии Лебиной, вызвал возражения А.С. Сенявского, который счел некорректной попытку «свести все многообразие городской жизни к социально ущербным, маргинальным или патологическим проявлениям».105 Хотя избранная автором концептуальная схема довольно жесткая, но содержание книги отнюдь не сводится к выявлению социальных аномалий в жизни Ленинграда освещаемого периода. Лебиной удалось показать важный процесс смены обыденных стереотипов и норм поведения и обрисовать разнообразные структуры советской повседневности. В Лидерман Ю. Недавнее прошлое в письмах, дневниках, фотографиях. (См.: http://www.strana-oz.ru/?numid=28&article=1222) 104 Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920 – 1930 годы. СПб., 1999. С. 295-297. 105 Сенявский А.С. Повседневность как методологическая проблема микро- и макроисторических исследований (на материалах российской истории XX века) // История в XXI веке: историко-антропологический подход ... С. 29. 103 35 частности, автор отстаивает идею о существовании как прямого нормирования повседневности (путем раздачи жилищ и одежды), так и косвенного - на почве досуга и частной жизни. В связи с досугом рассмотрены проблемы продолжительности рабочего дня, связь рабочих с землей и их круг чтения, пролетарская самодеятельность, карточная игра и даже танцы. В понятие частной жизни оказались включены не только «интимность и сексуальность», но и «семья, семейные отношения, рождение детей и их воспитание».106 Изучению революционного хаоса посвящена работа В.П. Булдакова, показывающая как революционизирующаяся повседневность приобретала откровенно гротескный характер. Здесь и борьба профсоюзов проституток против попыток революционных властей закрыть публичные дома, и чудовищный разрыв между социальными иллюзиями и беспределом, порожденным элементарными бытовыми обстоятельствами.107 Как и их западные коллеги, некоторые российские историки в поисках новых подходов к изучению повседневности обратились к микроанализу.108 Другие ученые, оставаясь в целом в рамках макроисторического подхода, фокусируют внимание на каком-то одном явлении повседневной жизни. Например, А.Ю. Давыдов, проанализировал феномен мешочничества в годы военного коммунизма, совместил макроисторические сюжеты и, в первую очередь, продовольственную политику большевистской власти с зарисовками социального облика мешочников, напоминающих 109 этнографические очерки. Действительно, этнологи и социологи накопили большой опыт изучения повседневных практик, который в настоящее время востребован исторической наукой. Так, в работе И.В. Утехина на основе семиотического анализа пространства квартиры, находящихся в ней предметов и мебели, а также бесед с ее жильцами предложена оригинальная реконструкция мировосприятия обитателей коммуналок конца советской эпохи, с их понятиями о социальной справедливости и поведенческими установками.110 Аналогично, С.А. Чуйкина, анализируя стратегии выживания дворян в довоенном Ленинграде, описывает их в терминах социологии П. Бурдье как «конвертацию ресурсов»: навыки, которыми обладали дворяне (знание иностранных языков, музыкальное образование и т.д.) были Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920 – 1930 годы. СПб., 1999.С. 264. 107 Булдаков В.П. За фасадом радикальных доктрин: абсурд революционной повседневности 1917-1918 годов // Задавая вопросы прошлому … М., 2006. С. 250-273. 108 См.: например: Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000; Лебина Н.Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий советской повседневности 20 – 30-х годов // Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920 – 1930-е годы / Под общей ред. Т. Вихавайнена. СПб., 2000. С. 9–26. 109 Давыдов А.Ю. Нелегальное снабжение российского населения и власть. 1917 – 1921 гг.: Мешочники. СПб., 2002. С. 107–126. 110 См.: Утехин И. Очерки коммунального быта. М., 2001. 106 36 востребованы в советскую эпоху и, становясь их профессией, помогали им устраиваться в новой жизни.111 Что касается реконструкции постсоветской повседневности, то здесь наметился очевидный поворот к компаративизму – сравнению советской повседневной жизни и реалий 1990-х гг. В частности, С.Г. Климова отмечает, что критерий социально-профессионального статуса, бывший при социализме главным в самоидентификации, сейчас сменился описанием себя и других как потерявших статус. А это заставляет человека ориентироваться в социальном пространстве, опираясь не на социальные институты, а на личностные связи.112 А.В. Захаров выделяет устойчивые характеристики традиции как способа трансляции культурного наследия: избирательность, повторяемость, действенность, многозначность и авторитарность. Речь, в частности, идет о трудностях сохранения традиций фольклора и снижении популярности праздников, связанных с государственно-политическими традициями.113 З. Соловьева в своем исследовании рассматривает бездомность, с одной стороны, как своеобразный институциональный фактор: институт жилья и прописки исключает бездомных из сферы действия других социальных институтов (социального обеспечения и защиты, трудоустройства, образования и т.д.) и гомогенизирует жизненные траектории людей, по разным причинам оказавшихся без жилья. С другой стороны, бездомность оценивается как определенные структурные условия, в которых происходит трансформация идентичности человека.114 Впрочем, в цели данного исследования не входит масштабный историографический обзор. В силу чего ограничимся сделанным выше вычленением основных тенденций развития истории повседневности на современном этапе. Чуйкина С. Дворяне на советском рынке труда (Ленинград, 1917 – 1941) // Нормы и ценности повседневной жизни … С. 151–192. 112 Климова С.Г. Стереотипы повседневности в определении своих и чужих // Социс. 2000. № 12. С. 21. 113 См.: Захаров А.В. Традиционная культура в современном обществе // Социс. 2004. № 7. С. 105-115. 114 Соловьева З. Обитатели «ночлежки» и других благотворительных организаций в перспективе социологии повседневности // http://www.indepsocres.spb.ru/sbornik9/9_solov.htm 111 37 Глава 4. Устная история и повседневность «Особенно, скажу я вам, приятно предаваться воспоминаниям с простыми людьми, поскольку они бесхитростны и откровенны и не поглощены мыслями о своем месте в истории» (Георгий Андреевский) Развитие исторической науки в XX столетии привело к появлению целого ряда новых направлений, одним из которых стала устная история, прошедшая длительный путь, начиная как узкое направление в рамках библиотечного и архивного дела. Очевидно, что устные источники использовались и ранее. Практика полевых исследований насчитывает не одно столетие.115 Антропологи, этнографы, социологи, фольклористы неизменно использовали методику устного исследования. Но как современная технология сбора исторических источников и самостоятельное научное направление «oral history» сложилась после Второй мировой войны. Еще в 1938 г. профессор Колумбийского университета, специалист по истории Гражданской войны в США А. Невинс призвал своих коллег создать организацию, «которая систематически собирала бы и записывала устные рассказы, а также мемуары видных американцев об их участии в общественной, политической, экономической и культурной жизни страны за последние шестьдесят лет».116 Весной 1948 г. по его инициативе был создан Кабинет устной истории для записи мемуаров людей, сыгравших значительную роль в жизни Америки. Уже к 1971 г. сотрудники Кабинета собрали две с половиной тысячи записей бесед с различными лицами общим объемом почти в 350 тысяч страниц. Но Невинс, первым введший в научный оборот термин «устная история», понимал под ней сбор и использование воспоминаний участников исторических событий. И только впоследствии термину придали расширительную трактовку, обозначая им как различные виды устных свидетельств о прошлом, так и исследования, написанные на их основе. Появление устной истории было обусловлено рядом факторов: во-первых, развитием звукозаписывающей аппаратуры (по образному выражению Д.П. Урсу, устная история – «дочь современной научнотехнической революции»).117 Первый звукозаписывающий прибор (фонограф) был изобретен в 1877 г., а система записи на стальную проволоку – в самый канун ХХ столетия. К началу 1930-х гг. значительно усовершенствованный аппарат уже годился для использования на радио, а через десятилетие появилась магнитофонная лента и бобинные магнитофоны. В начале 1960-х гг. были разработаны и кассетные магнитофоны; во-вторых, методологическими поисками в зарубежной историографии, находившейся под влиянием философии экзистенциализма, 115 116 Итс Р.Ф. Введение в этнографию. Л., 1991. С. 126. Маклин П. Бэрг. Устная история в США // Новая и новейшая история. 1976. № 6. С. 213. Урсу Д.П. Методологические проблемы устной истории // Источниковедение отечественной истории, 1989. М., 1989. С. 16. 117 38 постмодернизма и традиций социальной истории. Устная история представлялась приверженцам этого направления одним из перспективных направлений исторической науки, позволявшим ей остаться, по словам П.В. Накета, «наукой о Человеке во времени».118 Отражая своеобразный протест против «застывшей» академической истории, основанной на письменных источниках, устная история получила широкое распространение в западной историографии, а с начала 1990-х годов – и в российской. Сегодня в рамках данного направления издается целый ряд журналов и, прежде всего, английские «Орал хистори» и «Журнал Устноисторического общества» и американский «Орал хистори ревью». Свои журналы по устной истории имеют также ассоциации в Канаде, Австралии и Бразилии. С 1997 г. на трех языках выпускает свой журнал «Уордс энд сайленсиз» («Слова и молчание») Международная устно-историческая ассоциация. Устные источники давно служили важным способом передачи информации о прошлом. Передаваемые из поколения в поколение мифы и эпические сказания, легенды и предания предшествовали письменной истории, выступая самой ранней формой исторического сознания общества. Но и с появлением письменности устные источники оставались важными свидетельствами прошлого. В V в. до н.э. «отец истории» Геродот активно расспрашивал очевидцев описываемых им событий греко-персидских войн, а Фукидид использовал устные источники при написании «Истории Пелопонесской войны», считающейся вершиной античной историографии. При этом греческий историк признавался, что «изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же не одинаково, но так, как каждый мог передать, руководствуясь симпатией к той или другой из воюющих сторон, или основываясь на своей памяти».119 В начале VIII в. англосаксонский монах-летописец Беда Достопочтенный в предисловии к своей «Церковной истории народа англов» - ценнейшем источнике по истории Англии VII-VIII столетий - в отношении истории большинства провинций полагался на устные предания, особенно доверяя сведениям свидетелей своей родной Нортумбрии. Это доверие к устным свидетельствам разделялось историками до XVIII в. включительно. Хотя как просветитель Вольтер довольно скептически относился к «абсурдным мифам» устной традиции далекого прошлого, для своих трудов собирал не только документальные, но и устные свидетельства. В XIX веке устные источники привлекали в большей степени литераторов, чем историков. Одним из приверженцев устной традиции был Вальтер Скотт, в 1802-1803 гг. вместе с Р. Шортридом составивший сборник «Песни шотландской границы». Известный романист значительный вклад в . Современная мировая историческая наука. Информационно-аналитический обзор (по материалам XVIII Международного конгресса историков и Х Международной конференции «История и компьютер» – Монреаль, август – сентябрь 1995 г.). Минск, 1996. С. 189. 119 Фукидид. История. Т. 1. М., 1915. С. 16. 118 39 такую новую форму написания истории как исторический роман, лично собирая большинство необходимых для своих произведений устных свидетельств. Ч. Диккенс намеренно сделал местом своих произведений Лондон, знакомый по детским воспоминаниям, а когда трудно было полагаться на устные свидетельства, проводил специальные полевые исследования. Во Франции Э. Золя собирал материалы для романа «Жерминаль» (1885 г.), общаясь с шахтерами из Монса. С конца XVII в. быстро развивается такой жанр как биографические мемуары, где использование устных источников всегда было признанным методом. Самый знаменитый труд в этом жанре – «Краткие жизнеописания» Д. Обри, получившие известность при жизни автора, но опубликованные лишь спустя 200 лет – в 1898 г. Более поздним примером того же рода может служить «История и традиции Дарвена и его жителей» - стенографическая запись рассказа старожила, сделанная редактором местной газеты Дж. Г. Шоу и опубликованная в 1889 г. Еще одним феноменом стало значительное распространение в XIX в. разнообразных автобиографий английских рабочих. Аналогично шел процесс во Франции, тогда как в Германии в XIX веке не возникла традиция социального романа или рабочих автобиографий. Лишь в 1904 г. социалист П. Гере выпустил серию автобиографий простых людей. В XIX в. быстрыми темпами пошло развитие полевых исследований. Если «исследовательская» поездка в колонии стала специализацией антропологов, то опрос – социологов, работающих с «современными» обществами.120 Сначала опросы были делом независимых филантропов и газет. Но когда во Франции, напуганной революционными событиями 1848 г., был предпринят первый опрос рабочих, данные уже собирались через хорошо организованный аппарат на местах. В Германии материалы для социальных опросов, начатых в 1870-х гг., также всегда рассылались местным чиновникам, священнослужителям, учителям или землевладельцам. В Англии, напротив, был принят метод прямого сбора данных. Например, проводившиеся парламентом и королевскими комиссиями социальные исследования («Синие книги») также осуществлялись путем интервьюирования. В конце 1830-х гг. в ряде городов Британии уже существовали Статистические общества, которые проводили местные исследования условий жизни рабочих, впервые применив метод сплошного опроса. В 1840-е годы возникла и альтернативная модель, представленная исследованиями, проводимыми газетами. Кульминацией стал опрос «Морнинг кроникл» после эпидемии холеры 1849 г., когда вместо сплошного опроса Г. Мэйхью применил метод «стратегической выборки». В 1860-х гг. Х.Х. Банкрофт начал широкомасштабный сбор материалов для изучения Создание первого вопросника приписывается приходскому священнику из Беркшира Д. Дэвису, который изучал бюджеты сельских батраков. А в 1790-х гг. для очередного изучения положения бедняков Ф. Иден отправил в дорогу одного из интервьюеров современного типа. 120 40 истории недавней колонизации тихоокеанского побережья Калифорнии, для чего была мобилизована целая армия репортеров для бесед с людьми. Все это создало прецедент, который был взят на вооружение не только журналистами, но и учеными. Например, в трудах Маколея, особенно в «Истории Англии» (1845-1855), наряду с материалами тогдашних обследований, стихами и романами, дневниками и опубликованными воспоминаниями, в качестве источников использовалась и устная традиция. Другой пионер устной истории Ж. Мишле в своей «Истории Французской революции» (1847-1853) широко использовал устную традицию для уравновешивания официальных документов. С. Раунтри, развивая метод Ч. Бута, основанный на «наблюдении изнутри», в исследовании «Бедность» (1901), опирался на прямые интервью, хотя материал и был оформлен в духе традиционной статистики, без цитирования. Однако в более позднем труде «Безработица» (1911) он, наряду с таблицами, уже весьма эффективно использовал прямые цитаты из записей интервьюеров. Одна из членов исследовательской группы Бута Б. Вебб в монографии «Кооперативное движение в Британии» (1891) и позднее, работая с мужем С. Веббом над «Историей тред-юнионизма» (1894) систематически собирала не только документальные, но и устные свидетельства. Они разработали метод периодических полевых исследований, арендуя в этих целях на несколько недель жилье в каком-либо провинциальном городке.121 Однако со второй половины XIX в. ведущей тенденцией в рамках процесса профессионализации истории стала документальная традиция. Инициировал профессиональную подготовку историков немецкий историк Л. фон Ранке, чей научный семинар в Берлинском университете превратился в самый престижный в Европе центр. Официальный историограф прусского государства стал наиболее значимым представителем новой немецкой исторической науки, в основе которой лежала строгая критика источников. Под влиянием немецкой исторической школы сорбонские исследователи К.В. Ланглуа и Ш. Сейнобо начали свой классический учебник «Введение в изучение истории» (1898) с категорического утверждения, что «нет документов – нет истории». Таким образом, развитие научной критики источников, а затем утверждение позитивизма привели к установлению в историографии своеобразного «культа факта», опиравшегося на представления о безусловной достоверности письменного документа. Но ко второй половине ХХ в. идеальный момент для документального метода уже прошел. Даже Ланглуа и Сейнобо призвали к критическому анализу и сопоставлению различных источников для установления фактов. Их тезис повторил английский философ, археолог и историк Древней Британии Р. Дж. Коллингвуд в своей «Идее истории» (1946). Один из основателей школы «Анналов» М. Блок, сочетавший архивные поиски с изучением формы полей, географических названий и фольклора, много Подробнее о предыстории этого направления см.: Томпсон П. Устная история. Пер. с англ. М.: Изд-во «Весь мир», 2003. С. 40-57. 121 41 беседовал с крестьянами французской глубинки. Тем не менее, устную историю можно считать сравнительно молодым явлением в историографии. В силу этого в настоящее время употребление термина «устная история» вызывает обоснованную критику за неточность и двусмысленность. Так, Д.П. Урсу считает, что термин «устная история» нельзя признать удачным, поскольку сама грань между устной речью и записанным словом достаточно условна. В то же время исследователь признает, что «пока трудно найти более удачное слово, чтобы обозначить тот массив разнообразных источников, где информация облечена в словесно-речевую форму, мало или вовсе не фиксируется письменностью».122 Ряд зарубежных авторов – Д. Арон-Шнаппер (Франция), Д. Шварцштайн (Аргентина), М. Виланова (Испания) – считают более предпочтительными понятие «устные источники» или выражение «история в устных источниках».123 Российские историки также предлагают использовать традиционное для отечественной науки понятие «устные источники» или, по крайней мере, сводят к его значению смысл понятия «устная история», расходясь в определениях последнего. Например, для С.О. Шмидта устная история представляет собой «записанные на магнитную пленку свидетельства участников и очевидцев событий». При этом под устной историей понимается не любая устная речь, а зафиксированные специалистами свидетельства с целью получения и сохранения исторической информации.124 Другой отечественный историк А.Я. Гуревич определяет устную историю как «запись того, чему свидетелями были те или иные лица, не обязательно профессиональные историки, но, прежде всего, рядовые участники исторического процесса, на памяти которых происходили события не только их личной или групповой жизни, но и большой истории». 125 Кроме того, отдельные отечественные авторы подменяют термин «устная история» понятиями «устные свидетельства», «фоноисточники» или «устные исторические традиции». Все эти понятия вполне применимы, но не отражают специфики устной истории как определенного научного направления. Можно согласиться с Е.Ф. Кринко, считающим целесообразным использовать термин «устная история» именно в более точном смысле, подразумевая под этим особый вид исследований, с Урсу Д.П. Указ. соч. С. 4-5. См.: Современная мировая историческая наука: информационно-аналитический обзор (по материалам XVIII Международного конгресса историков и X Международной конференции «История и компьютер» - Монреаль, август-сентябрь 1995 г.). Минск, 1996. С. 188. 124 См.: Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 314. 125 Гуревич А.Я. Апории современной исторической науки: мнимые и подлинные // Одиссей. Человек в истории. 1997. М., 1998. С. 234. 122 123 42 присущими ему не только источниками, но предметом и методами изучения.126 В силу этого, вопросы, связанные с классификацией устных источников, играют важную роль в их использовании. Обычно специалисты выделяют два пласта в содержащейся в устных источниках информации. Первый – архаичный, уходящий корнями в глубокое прошлое, представляет собой живую историческую традицию и своеобразную форму передачи социального опыта. А второй пласт - меморатный – представлен воспоминаниями очевидцев и участников событий, прежде всего, недавнего прошлого.127 Использование разных видов устных источников, различные цели исследований и характер решаемых задач определили два направления в развитии устной истории. Перспективным представляется направление устной истории, связанное с использованием коллективных источников устного происхождения (фольклорных произведений, песен, народных рассказов, частушек, сказок, анекдотов, пословиц, слухов и других). Их особенность заключается в том, что автор часто не является непосредственным участником происходивших событии, его может даже разделять с ними солидный временной промежуток. При этом эмоциональный накал восприятия событий в подобных произведениях с течением времени угасает. По мнению исследователей, данные рассказы близки к глубинным пластам народной культуры, восходят к языческим и религиозным корням русского национального сознания.128 Второе направление определяется использованием воспоминаний интервью непосредственных участников или очевидцев событий недавнего прошлого. Их оценки носят индивидуальный характер, при этом информаторы часто опираются не только на свою память, но и на сохранившиеся у них документы, материалы собственных архивов. Данный вид устных источников позволяет уточнить картину отдельных событий, что немаловажно при отсутствии иных свидетельств. Однако его использование может выводить за рамки вспомогательной роли, способствовать пониманию исследователем самой сути происходивших процессов. Обращение к данному виду устных источников позволяет выявить их отличие от опубликованных мемуаров и дневников. Если последние представляют собой своеобразный диалог автора со временем, в котором сам Подробнее по этому вопросу см.: Кринко Е.Ф. Устная история, ее проблемы и возможности // Вопросы теории и методологии истории. Сб. научных трудов. Вып. 3. Майкоп, 2001. С. 37-48. 127 Нередко виды устных источников выделяются по их жанру: воспоминания, устные рассказы, легенды, народные частушки, песни и другие. Своеобразную классификацию устных исторических источников предложил бельгийский ученый Я. Вансина, разделивший их на три группы: передаваемая из поколения в поколение устная традиция, показания очевидцев и слухи. 128 Матвеев О.В. Меморатный пласт устной истории кубанского казачества // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год. Дикаревские чтения (4). Белореченск, 1998. С. 6. 126 43 автор определяет круг рассматриваемых вопросов и уровень их освещения, то устные источники создаются полноправными соавторами – информатором и интервьюером. Последний не является пассивным участником беседы, а направляет ее ход и разрабатывает программу интервью. Можно заключить, что устная история способствует выходу исследований советской повседневности на новый уровень осмысления, «расщепляя» общую картину на отдельные сюжеты, связанные с судьбой того или иного населенного пункта, города или села, отдельной семьи или человека. Речь идет не просто о дополнении советской истории «малозначительными» деталями при помощи новых источников, а о появлении нового подхода к ее пониманию. Суть его сводится к изменению направленности исследований, в центре которых оказывается не советская повседневность как некий исторический феномен, а ее влияние на жизнь человека. ***** Согласно периодизации, предложенной американским исследователем Д. Дунавэем, в развитии устной истории на Западе можно выделить несколько этапов. На первом, с 1950-х годов, исследователи, прежде всего, собирали материалы для создания биографий видных общественных и государственных деятелей. Второй этап, начавшийся в конце 1960-х гг., отличали попытки создания альтернативной истории, «истории народов без истории», т.е. истории народов, не имевших письменности. Переход от индивидуальных исследований к коллективным проектам в середине 1970-х годов символизировал начало третьего этапа. В это время происходит институционализация устной истории: создаются Международный комитет устной истории и национальные ассоциации исследователей, собираются архивы устных источников, широко проводятся конференции и симпозиумы, издаются специальные журналы. Наконец, в 1990-е годы начался четвертый этап, связанный с расширением круга изучаемых проблем, и, прежде всего, сюжетов повседневной жизни человека, феномена миграций, особенностей этнической истории народов и взаимоотношения полов и возрастов.129 Что касается географического распространения и региональных особенностей «oral history», то особых успехов это направление достигло в США, где устные источники активно собирали и использовали многие научные центры. Например, Американское фольклорное общество существует с 1888 г. Важным рубежом в развитии устно-исторических методов стали исследования чикагских ученых 1920-х гг., которые использовали прямое интервьюирование, «наблюдение изнутри», документальные изыскания, картографию и статистику. В числе пионерных работ можно отметить книгу Х. Зорбо «Золотой Берег и трущобы» (1929), исследования К. Шоу «Джекроллер: история малолетнего преступника из первых уст» (1930) и «Братья по преступлению» (1938). Наследие чикагской школы пала жертвой профессионализации в социологии, ее наследие не 129 Подробнее см.: Современная мировая историческая наука … С. 182-186. 44 забыто. Оно до сих пор живет в трудах чикагского радиорепортера и специалиста по устной истории С. Теркела, который превратил свои беседы с простыми горожанами в серию книг, посвященных таким проблемам, как война, работа надежды и мечты людей. Другим «мостиком» в настоящее стала американская антропология, представители которой взяли на вооружение автобиографический метод. Значительную роль играли региональные и локальные исследования, изучение расовых и национальных меньшинств, иммигрантов. Начиная с 1970-х гг. устно-исторический метод стал активно применяться для изучения повседневной жизни индейцев и негров, а с 1980-х гг. распространился на историю женщин. В 1974 г. была создана и Канадская устно-историческая ассоциация.130 Другим крупнейшим центром устной истории является Западная Европа. Сначала европейская историческая наука критически относилась к устной традиции, но в последней четверти ХХ в. в связи с антропологизацией истории и она обратилась к устным источникам. При этом здесь доминировали сюжеты, связанные с социальными катаклизмами и потрясениями – войнами и революциями. Начиная со встреч в Болонье (1976) и Колчестере (1979) раз в два года стали проводиться международные конференции по устной истории, а затем была учреждена Международная устно-историческая ассоциация.131 Самое мощное развитие европейское устно-историческое движение по реконструкции «народной» истории получило в Скандинавии, чей пример оказал несомненное влияние на развитие устной истории (и особенно изучению фольклора) в некоторых районах Великобритании, где в 1973 г. было создано Устно-историческое общество. Самыми влиятельными оказались новые тенденции в социологии, возникшие в 1950-х гг. – теперь эта наука занималась не только проблемой бедности, но и рабочей культурой и рабочим сообществом как таковым. В ряде классических трудов («Семейная жизнь стариков» (1957) П. Таунсенда, «Образование и рабочий класс» (1962) Б. Джексона и Д. Марсдена) эффективно использовались воспоминания рабочих, а Р. Хоггарт в полубиографической работе «Польза грамотности» (1957) попытался интерпретировать формы мышления представителей рабочего класса в устной речи. С появлением книги Э. Томпсона «Формирование английского рабочего класса» (1963) эта тенденция получила воплощение в историческом исследовании. Слиянию истории и социологии способствовало создание новых университетов в 1960-х гг. с их междисциплинарными экспериментами и развитием социологии, все больше уделявшей внимание историческому аспекту социального анализа. «Историческая мастерская» 1970-х гг., стартовавшая с изучения рабочего движения и социальной Томпсон П. Указ. соч. С. 67-72. Никитин Д. Проблемы устной истории на VII международной конференции // История СССР. 1990. № 6. С. 212. 130 131 45 истории рабочего класса расширила сферу своего внимания до фундаментальных элементов повседневной жизни общества.132 В других европейских странах использование устных источников долгое время оставалось ограниченным. Например, в Испании устная история возникла лишь по окончании долгого правления Франко. С 1980-х гг. центрами устно-исторических исследований стали Мадрид и Барселона, где с 1989 г. издается журнал «История и фуэнте орал» под редакцией М. Вилановы. Во Франции интерес к устной истории в обществе пробудила книга А. Прево (1966) – биографическое повествование о семейной жизни, работе и войне в сельской глубинке, недалеко от Шартра, основанное на магнитофонных записях.133 В Италии происхождение современной устной истории связано с сетью местных центров по изучению антифашистского партизанского движения в годы войны. Позднее, в 1970-е гг. возникла мода на междисциплинарную устную историю, которая стимулировала дальнейшие исследования: работы социолога Ф. Ферраротти о трущобах Рима и изучение С. Портелли культуры сталелитейщиков из Терни. Именно на основе этих последних работ в 1980-е гг. возник итальянский журнал «Фонти орали» под редакцией Л. Пассерини. В Германии устная история, сутью которой является опрашивание «свидетелей эпохи», развивалась параллельно и, одновременно, в рамках истории повседневности. Проекты посвящались, прежде всего, периоду национал-социализма и истории ГДР. В центре внимания исследователей находится «жизненный опыт» современников, что и стало основным вкладом устной истории в историографию.134 Поздний старт устно-исторического движения в Германии объясняется последствиями нацизма, который дискредитировал фольклорное движение и оставил после себя поколение, стыдящееся своего опыта. Все же к 1980-м гг. программа социально-исторических исследований о рабочих Рура, возглавляемая Л. Нитхаммером, заняла промежуточное положение между растущим числом проектов по местной истории и сообществом социологов-биографов, которым под влиянием Г. Розенталь удалось выработать интенсивный «герменевтический» метод анализа интервью. В странах Восточной Европы в целом магнитофонные записи устноисторических источников почти не велись. Система народных автобиографических конкурсов в Польше и поощрение литературного жанра устных свидетельств на Кубе являлись скорее исключением. Как понятие «устная история» является историографическим импортом из США, но оно прижилось и в России, где к устным источникам (былинам, песням и другим фольклорным произведениям) не раз обращались многие историки и писатели, в частности, В.Н. Татищев, М.В. Ломоносов и А.С. Пушкин. Но в XIX столетии интерес отечественных историков к данному Томпсон П. Указ. соч. С. 76-79,81-84. Там же. С. 73-76. 134 Обертрайс Ю. Введение // Эпоха. Культуры. Люди (история повседневности и культурная история Германии и Советского союза. 1920-1950-е годы). Материалы межд. научн. конф. (Харьков, сентябрь 2003 г.): Сб. докладов. Харьков, 2004. С. 7-8. 132 133 46 виду источников постепенно угас, а первые серьезные шаги в деле организации записей устных свидетельств были сделаны в начале ХХ ст. в связи с развитием краеведческого движения. Кроме того, устная история как метод сбора исторической информации использовался эсерами, а еще ранее народниками при составлении земельных программ. После Октября 1917 г. запись устных источников получила государственную поддержку, прежде всего с учетом тех возможностей, которые предоставляли новые средства воздействия на массовое сознание. Так, по инициативе В.И. Ленина был создан отдел граммофонной пропаганды, записывавший речи советских руководителей на грампластинки. В 1918 г. возник Институт живой речи, в котором профессор С.И. Бернштейн возглавил Кабинет изучения художественной речи. За десять лет работы фонетической лаборатории она записала более шестисот выступлений поэтов и писателей (А. Ахматовой, В. Брюсова, О. Мандельштама, Б. Пильняка) с собственными произведениями и организовала ряд экспедиций для сбора рассказов северных сказительниц. В 1920-х гг. устные свидетельства собирали многие организации, а не только краеведы. Активно записывались воспоминания участников революционного движения, а устные материалы широко использовались при составлении истории фабрик и заводов. В частности, история Московского инструментального завода с 1916 по 1920 гг. была целиком написана на основе устных воспоминаний рабочих. Для проверки воспоминаний применялись методы перекрестного опроса рабочих и коллективной проверки достоверности полученной информации на общих собраниях.135 Но уже с конца 1920-х годов индивидуальные трактовки событий стали неприемлемыми, краеведческие общества оказались разгромлены, а многие их члены репрессированы. Был ликвидирован и Кабинет изучения художественной речи, а его коллекция распалась. Однако в 1932 г. по инициативе С.И. Бернштейна возник Центральный государственный архив звукозаписей, в котором за прошедшие годы собрана большая коллекция фонодокументов. К устным источникам иногда еще продолжали прибегать, но при этом их использовали лишь в качестве иллюстраций к общей схеме официальной историографии. Тем самым утрачивалась основная ценность информации именно устной истории, более открытой, по сравнению с письменными источниками, для реконструкции повседневной жизни советских людей. Лишь в годы Великой Отечественной войны возродилась практика сбора устных свидетельств. Сотрудники специальной Комиссии по истории войны выезжали на фронт, посещали госпитали, приглашали к себе участников войны, записывая их рассказы. Всего Комиссия собрала несколько десятков тысяч записей, около 4 тысяч из которых в настоящее 135 Археографический ежегодник за 1989 год. М., 1990. С. 315. 47 время содержится в фонде Научного архива Института российской истории РАН.136 После войны некоторое время сбор воспоминаний продолжался. Важную роль в этом играли писатели К. Симонов, А. Бек, С. Смирнов и другие.137 Но в целом интерес к устным источникам снизился. Как и на Западе, отечественные исследователи столкнулись с отсутствием необходимой аппаратуры и специалистов, нехваткой возможностей для быстрой расшифровки записей, обработки и анализа собранных материалов. Однако главной являлась иная причина – любые трактовки событий, отличавшиеся от официальной версии, оказались в то время неприемлемыми. В силу этих причин после войны активный сбор устных источников прекратился: регулярно записывались лишь воспоминания видных деятелей государства и культуры. Поэтому, хотя отдельные авторы использовали устные источники, в большинстве случаев исследователи «старались по возможности не афишировать обращение к практике устной истории».138 Более того, как и другие источники личного происхождения, устные сведения обычно не откладывались в специализированных архивных хранилищах. В целом запись иных устных свидетельств о прошлом оставалась делом отдельных энтузиастов. Так, с 1967 г. на кафедре научной информации МГУ была создана группа фонодокументации под руководством В.Д. Дувакина, опросившая более трехсот человек. Она имела двойную задачу: во-первых, сбор сведений о видных деятелях культуры первой половины ХХ века, во-вторых, создание и изучение фонодокументов мемуарного характера как нового вида исторических источников. Однако в целом в 1960-1970-е годы исследования в области устной истории были сведены к собиранию и публикации воспоминаний ветеранов войны и очевидцев событий военной поры.139 Кроме того, в 1970-1980-е гг. проводились устные опросы «передовиков производства», лучших колхозников и комбайнеров. Записи разговоров с ними вместе с фотографиями, наградами оседали и сохранялись в краеведческих музеях. Можно сказать, что эти источники отражали парадную, оптимистичную, востребованную властью картину советской повседневности. Нельзя обвинять их в фальсификации, но они однобоки, они См.: Курносов А.А. Воспоминания-интервью в фонде Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР (организация и методика собирания) // Археографический ежегодник за 1973 год. М., 1974. 137 В частности, К. Симонов создал серию телеинтервью с полными кавалерами ордена Славы («Солдатские мемуары»). А. Адамович и Д. Гранин собрали рассказы сотен людей, переживших блокаду. См.: Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Л., 1989. 138 Шмидт С.О. «Устная история» в системе источниковедения исторических знаний // Шмидт С.О. Путь историка. Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997. С. 107. 139 См.: Домановский Л.В. Устные рассказы // Фольклор Великой Отечественной войны. М.; Л., 1964. С. 194-239; Минц С.И. Устные рассказы жителей Малоярославца // Там же. С. 384-390; Войны кровавые цветы: Устные рассказы о Великой Отечественной войне / Сост. А.В. Гончарова. М., 1979. и др. 136 48 - сведения не обо всех и ни обо всем. П. Томпсон прав, называя эти опросы «пародией на устную историю» для создания «пропагандистского жанра» оптимистических советских исследований.140 Оживление работы в области устной истории началось с середины 1980-х, когда возник клуб устной истории Московского государственного историко-архивного института. Но широкое внимание к устным источникам в отечественной историографии оказалось привлечено лишь в конце 1980-х годов, когда крах коммунизма вызвал к жизни целый поток воспоминаний о преступлениях сталинского режима. 27-28 ноября 1989 г. в Кирове прошла первая всесоюзная научная конференция по проблемам устной истории, и возникло Общество устной истории как добровольное общественное объединение при Советской ассоциации молодых историков. Стало очевидно, что открытие архивов в начале 1990-х годов не решило всех исследовательских проблем, так как многие вопросы жизни общества просто не фиксировались в официальной документации, тем более что на ее создание существенное влияние оказывала идеология. Поэтому обращение к устной истории позволяет расширить поле исследовательской деятельности историков, привлечь их внимание к ранее малоизученным и неизученным проблемам. К ним, например, относятся вопросы повседневной жизни советских людей в годы войны. Данные официальных документов позволяют определить некий средний уровень жизни, в лучшем случае – выявить различия в положении отдельных социальных групп. Но без использования устных и других источников личного происхождения практически невозможно проанализировать восприятие населением событий военных лет, его отношение к врагу, переживания солдат на фронте и т.п. При этом, предпочтение следует отдавать не столько непосредственному и сознательному свидетельству, сколько тому, что очевидец говорит вопреки себе. Речевые привычки, непонятные для нас сравнения, повторы и пробелы, служит материалом для создания (а не воспроизведения) логики, определяющей внешнюю сторону текста.141 В России существенный вклад в развитие устной истории и истории повседневности внесла работа общества «Мемориал» с архивом личных документов эпохи сталинизма и репрессий. Во второй половине 1980-х – 1990-е годы в Российском государственном гуманитарном университете (Москва) велось исследование темы голода на Украине в 1930-е гг. Центр устной истории РГГУ совместно с обществом «Мемориал» и Советом по краеведению Российской академии образования с 1999 года проводят ежегодные Всероссийские конкурсы исторических исследовательских работ старшеклассников, среди лауреатов которых немало работ с использованием Томпсон П. Голос прошлого: Устная история. М., 2003. С. 74. См.: Ginzburg C. Signes, traces, pistes. Racines d'un paradigme de l'indice // Le Debat. 1980. № 6. P. 3–4. 140 141 49 устных источников – интервью, биографий и семейных преданий.142 В рамках конкурса в Пензе школьники с 2004 г. начали обходить членов еврейской общины – ветеранов войны и узников нацистских концлагерей и гетто – и записывать их воспоминания. Одним из итогов работы Центра устной истории в Европейском университете в Санкт-Петербурге стала хрестоматия по устной истории, дающая достаточно объемное представление об одном из динамично развивающихся исследовательских направлений.143 Были созданы биографические архивы в Петербурге и Москве, проводились публичные конкурсы историй жизни, а в Институте социологии РАН проведено исследование социальной мобильности россиян через изучение биографий трех поколений.144 Применение метода выборочных глубинных интервью отдельных представителей типичных жизненных карьер способствовало изучению социологами жизненных стратегий молодого поколения.145 Историки из Твери к 60-летию Победы в Великой Отечественной войне пополнили архивы новым комплексом устных рассказов о войне, записанных на территории Тверской, Смоленской и Московской областей.146 Обширную программу по сбору народных рассказов о войне осуществили курганские историки.147 Помимо истории сталинских репрессий и Отечественной войны, расширение интереса к устной истории существенно раздвинуло хронологические рамки современных исторических исследований и способствовало введению в широкий научный оборот устных свидетельств прошлых лет.148 Позднее к этим темам добавились женская история, история диссидентства и проблемы этнической идентичности. В итоге в 1990-е годы устная история превратилась в одно из перспективных направлений Первый сборник работ победителей увидел свет в 2001 г., а в мае 2005 года подведены итоги уже VI конкурса, председателем жюри которого является академик РАО С.О. Шмидт. 143 Хрестоматия по устной истории / Пер., сост., введение, общ. ред. М.В. Лоскутовой. СПб.: Изд-во Европ. ун-та в С.-Петербурге, 2003. 396 с. 144 Мещеркина Е.Ю. Послесловие. Продолжение устной истории // Томпсон П. Устная история. Пер. с англ. М.: Изд-во «Весь мир», 2003. С. 346-347. 145 Социология в России / Под ред. В.А. Ядова. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1998. С. 143. 146 Гончарова А.В. О жанровой специфике устных мемуарных рассказов Великой Отечественной войны // Фольклор Великой Отечественной войны: Сборник науxных трудов / Под ред. О.Е. Лебедевой и М.В. Строганова. Тверь, 2005. С. 78-81; Разумова И.А. Семейные военные рассказы // Там же. С. 81-89; Баранова В.В. Устные воспоминания крестьян о войне // Там же. С. 90-97. 147 См.: Спустя полвека: Народные рассказы о Великой Отечественной войне 19411945 гг. Курган, 1994. 148 См., например, Телицын В.Л. Устные рассказы о Гражданской войне (По изданиям 1920-х – начала 1930-х гг.) // Гражданская война на Северном Урале: мнения, оценки, обобщения. Екатеринбург; Верхотурье, 1993. С. 7-9; Его же. Советская власть глазами повстанцев (Рассказы очевидцев) // Серебряный меридиан. 2001. сентябрь. С. 1719. 142 50 современной исторической науки в России. Более того, представители этого направления активно сотрудничают с архивистами и музееведами, радио и телевидением. Это наглядно проявилось и на региональном уровне. Например, сотрудники Ставропольского краеведческого музея несколько лет работают над реализацией проекта «Ставрополье - век двадцатый». В ходе полевых исследовательских экспедиций собирается этнографическая, историческая и археологическая информация.149 В Петрозаводске создан центр по изучению послевоенного советского общества, активно осваивающий операционные возможности устной истории.150 Историографическая практика институциализировавшегося в 2002 г. в России направления «новая локальная история» также предусматривала исследование повседневности ХХ в. при помощи инструментария устной истории. Устные источники позволяют зафиксировать уникальную информацию, непередаваемую другим путем. Если письменные источники официального происхождения чаще всего отражают историю государства и его институтов, то устные источники обращаются к истории и повседневной жизни народа, причем позволяют сделать это глазами очевидцев происходивших событий. Тем самым истории возвращается человеческое измерение. Поэтому перспективы развития устной истории определяются не ее противостоянием с традиционной историографией, а напротив, их тесным сотрудничеством и взаимодействием, при сохранении относительной самостоятельности. В некоторых отраслях устная история позволяет не только изменить угол зрения, но и открыть новые важные направления для исследования. Так, историки рабочего движения получили возможность изучать повседневную жизнь на производстве и ее воздействие на семью и общество. Такие же перспективы открылись перед специалистами, изучающими досуг и культуру рабочего класса или преступность с точки зрения мелкого браконьера или несуна. Самым удивительным способом устная история преобразовала историю семьи. С помощью интервьюирования стало возможным узнать о контактах семьи с соседями и родственниками и об отношениях внутри семьи.151 Впервые стало практически достижимым изучение истории детства. То есть обращение к устной истории способствует переосмыслению ряда устоявшихся в историографии положений и оценок, позволяет дополнить картину событий, наконец, дает возможность «услышать голоса тех простых людей и тех сторон жизни, которые прежде не являлись предметов специального Охонько Н.А. Сачук С.С. Ставрополье, век XX. События истории в свидетельствах очевидцев, в музейных собраниях и экспозициях (по материалам историко-этнографических экспедиций Ставропольского государственного краеведческого музея 2002-2003) // Новая локальная история. Вып. 2.-Ставрополь, 2004. С. 188-200. 150 http://oralhist.karelia.ru; http://www.echo-net.ru/2002/rus_str/paper2.doc; http://www.memo.ru/library/books/korni/Chapter16.htm и т.д. 151 Томпсон П. Указ. соч. С. 15,17-20,25. 149 51 исторического исследования».152 Более того, воссоздание устной истории следует рассматривать как глубоко социальный процесс и вид социальной практики. ***** «В большом городе можно больше увидеть, зато в маленьком больше услышать» (Жан Кокто) В настоящее время наиболее распространенным источником устной исторической информации остаются личные воспоминания и семейные предания, редко переносимые на бумагу. При этом в устной истории существует немало сфер, все еще ожидающих своих исследователей. К явлениям, которым пока «не повезло» с изучением, относятся и слухи, долгое время считавшиеся не совсем серьезным явлением, которому не место в исторических исследованиях. В то время как они являются весьма ценным источником и способом передачи социально значимой информации об отношении граждан к советской повседневности. Помимо недоверия к официальной информации и ее недостаточности по самым злободневным бытовым вопросам, существенную роль играет потребность социальной группы повысить свой статус посредством передачи «конфиденциальной» информации. Хотя значительная часть слухов не имеет под собой реальной основы, но они всегда порождены определенной ситуацией, фиксируют распространение тех или иных настроений в общественном сознании и, напротив, влияют на формирование общественного мнения. В содержании передаваемых слухов отражаются уровень образования и интеллекта, нравственные ценности и реальные обстоятельства, общественные ожидания и личные притязания. Слухи могут оказаться забытыми уже на следующий день, но могут и передаваться из поколения в поколение и превращаться в мифы, фиксироваться в письмах и мемуарах, доносах и донесениях. Слухи рождаются в любой социальной среде и в любом обществе. Но особенно распространены они в авторитарных и «тоталитарных» государствах, лишающих своих граждан права на открытый и свободный доступ к информации. Согласно так называемому закону Олпорта, слух представляет собой функцию важности события, умноженную на его двусмысленность.153 То есть чем меньше у населения возможности доступа к достоверной информации, тем более широким является поле для возникновения разного рода фантазий и слухов. Их значение возрастает в переломные, нестабильные эпохи, атмосфера которых служит благоприятной почвой для возникновения разного рода страхов, опасений и вместе с тем надежд.154 Эмоциональное напряжение и повышенная возбудимость создавали дополнительную внушаемость к слухам, способствуя распространению порой самых невероятных нелепостей. Так, В.Б. Аксенов в Никитина Д. Проблемы устной истории на VII Международной конференции // История СССР. 1990. № 6. С. 216. 153 См.: Робер М.А., Тильман Ф. Психология индивида и группы. М., 1988. С. 173. 154 Зубкова Е.Ю. Мир мнений советского человека. 1945-1948 годы. По материалам ЦК ВКП(б) // Отечественная история. 1998. № 3. С. 28. 152 52 своем диссертационном исследовании особо отметил роль хлебной паники (слухов и страхов) в Февральской революции как одной из основных причин беспорядков. Обыватель не только черпал из слухов информацию, зачастую являвшуюся руководством к действию, но и сами слухи вели к психологической трансформации поведенческих установок.155 По мнению В.В. Кабанова, слухи нередко «говорят о том, что народ жил не радостью свершаемого, как нам твердила официальная пропаганда, а в тревожном ожидании неизвестного. Непонятность происходящего рождала человека эпохи революции – вовсе не героя, а мученика, маленького, беззащитного, лишенного ориентиров». Не будет слишком большим преувеличением считать слухи своеобразным зеркалом развития общества. Поэтому в определенной степени можно согласиться с выводом о том, что вся «наша история – это во многом история слухов».156 Слух нередко определяется как передача эмоционально значимых для аудитории сведений по каналам межличностной коммуникации, что связано с более высокой степенью доверительности.157 Как правило, слухи распространяются на уровне межличностного общения, так как это делает передаваемую информацию более достоверной. Несмотря на то, что слух, распространяясь, сильно деформируется («испорченный телефон»), в «тоталитарном» обществе ему особенно доверяют.158 Ш. Фицпатрик считает слухи, наряду с анекдотами и частушками, не только формой социального протеста, но и средством приспособиться советской действительности.159 Циркуляция слухов является одной из составляющих социального процесса. Думается, близки к истине те, кто определяет слухи в качестве теневого рынка информации, где ценность слуха заключается в его неофициальности.160 В частности, анализ провинциальных слухов показал, что доминирующее значение среди них имели именно социальные слухи, в условиях замкнутости провинции и затрудненности получения оперативной и достоверной информации заполнявшие информационный вакуум.161 В провинции слухи, с одной стороны, были важной формой выражения Аксенов В.Б. Повседневная жизнь Петрограда и Москвы в 1917 году: Диссертация на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2002. С. 34-35. 156 Кабанов В. Советская история в слухах // История. 1997. № 29. С. 1-3. 157 Назаретян А.П. Психология массового стихийного поведения. М., 1997. С. 1114. 158 Дмитриев А.В. Социология политического юмора: Очерки. М., 1998. С. 251,252,254. 159 Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. N. Y., Oxford: Oxford Univ. Press, 1999. С. 184-186. 160 См.: Дмитриев А.В., Латынов В.В., Хлопьев А.Т. Неформальная политическая коммуникация. М., 1996. С. 84. 161 Карнишина Н.Г. Столица и провинция в России: управление, контроль, информационная среда (середина 50-х - 80-е гг. XIX века): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2001. С. 32. 155 53 общественного настроения и мнения, а с другой - сами способствовали их формированию.162 Иногда слух усиленно соперничает со средствами массовой информации. Впрочем, источником слуха могут быть и представитель социальной группы, и средство массовой информации. Некоторые слухи фиксируются авторами тайных рапортов, доносов, секретных сводок, корреспондентами газет, в мемуарах, дневниках и письмах, становясь частью письменного источника. В то же время создателями и распространителями слухов иногда являлись сами газеты и журналы. Дело в том, что слухи порождали массу вопросов, с которыми люди обращались в различные инстанции, включая газеты. Именно на основе подобных вопросов редакции и создавали рубрики типа «Ответы на письма читателей». Помимо «витания», слухи оказывают вполне конкретное воздействие на общество: распространяясь с поразительной быстротой, они формируют общественное мнение, настроение и поведение социальных слоев, возрастных и региональных групп и пр. Известный популяризатор науки 1920-х гг. Я.И. Перельман показал на простом примере, что провинциальный 50-ти тысячный город может узнать свежую новость, привезенную столичным жителем, в течение самого ближайшего времени: от 1 часа до 2,5 часов. Например, даже однолошадные и однокоровные крестьяне, напуганные конфискациями 1918-20 гг., немедленно реагировали на ложные слухи об усилении натуральных повинностей массовым забоем мелкого скота и молодняка.163 Были, впрочем, примеры обратного характера. Так, возникшие в начале в начале Великой отечественной войны слухи (в частности, о введении карточек) находили свое подтверждение в реальных событиях. В целом, слухи представляют собой своеобразную неофициальную, народную версию истории страны, в том числе повседневной. Она, разумеется, полна искажений, но тем и интереснее, ибо позволяет узнать, как воспринимали события сами их участники, что они думали и чувствовали. Более того, слухи являются порой единственно доступным исследователю (хотя и не совсем надежным) источником информации, характеризующим отношение населения к тем или иным аспектам советской повседневности. Иванов Ю.А. Религиозно-политическая жизнь российской провинции 18601910-х гг.: уездный уровень: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. Иваново, 2001. С. 35. 163 См.: Кабанов В.В. Источниковедение истории советского общества: Курс лекций. М., 1997. С.351,356,361,364-366,372,376,379,381; Перельман Я.И. Живая математика. М.;Л., 1936. С.103-108. 162 54 Глава 5. Советская повседневность в литературе и искусстве «Тайна искусства писать – уметь быть первым читателем своего произведения» (Василий Ключевский) Спор о том, что такое история – наука или искусство, - имеет давние корни. Искусство традиционно рассматривают как эстетически оформленное содержание познания мира. Художественный способ познания мира предстает как чувственно-эмоциональный, когда идет обращение к чувствам, а не к уму. Но и история постоянно разрывается между наукой и искусством: в ней используются приемы, свойственные художественному творчеству – конкретизация, индивидуализация и персонификация. Очевидно родовое единство художественного слова и историописания, объясняется общностью их зарождения в осевом времени европейской культуры – античности, а также стремлением литературы к историчности и использованием исторического языка в литературных произведениях. Кроме того, в литературе, как и в истории, мы имеем дело с интерпретацией исторических фактов. На проблему взаимоотношения истории и художественной литературы следует смотреть через призму изменения функций исторического знания на протяжении XVII-XX вв., отражающих движение от модерна к постмодерну. Так, «отцом» исторического романа, объединившего в себе черты исторического знания и художественного вымысла, в первой половине XIX ст. стал В. Скотт. Художественная литература, начиная с реализма XIX в., выступает, как: «художественная летопись» эпохи и ее «энциклопедия»: в частности, писатели «среднего уровня» всегда более нацелены на бытописание и историю повседневной жизни;164 форма исторического сознания, определяемая кругом чтения, формирующим личностные установки человека; исторический источник, наглядный пример чего - «роман с ключом» (роман о реальных событиях с заменой фамилий), выступающий ценным историческим источником; художественная философия истории в попытках исторического осмысления мира; художественно-историческое исследование; историографический источник; художественная историография, то есть художественная история исторической науки. Существенное влияние на сближение исторической науки и художественной литературы на Западе в первой половине ХХ в. оказали труды итальянского философа Б. Кроче, боровшегося против марксизма и Важную роль в реконструкции исторической действительности играет детективный жанр. 164 55 позитивизма одновременно. По его мнению, ведущая роль в научном познании принадлежит интуиции, которая, в отличие от логического мышления, постигает мир в его конкретности и неповторимой индивидуальности. Так как интуиция воплощается в эстетическом отношении к действительности, именно произведениям искусства Кроче отводил особое место в научном познании. В результате история представала у него как выразительная (эмфатическая) наука. Именно через частности, заключенные в исторических источниках, куда органически вплетаются искусство и литература, историк, по мнению автора, идет к более широкому осмыслению прошлого.165 «Лингвистический» поворот в исторической науке определил возврат истории в рамки повествования, реабилитировал описательные методы и вывел на первый план события в пику прежнему увлечению структурами. К числу новых веяний следует отнести также использование феноменологии, аналитической и лингвистической философии, рассматривающих язык как форму отражения действительности. Более того, использование возможностей языковых конструкций и языковых практик (дискурсов) привело к некоторой «сакрализации» слова. Наблюдалось и сходство сценариев развития исторических событий с литературными сюжетами через такие формы, как трагедия, фарс и т.п. Сближению истории и литературы способствовали также переориентация историка на массового читателя. Бросая вызов тем, кто стремится уложить историю в жесткую модель исторического детерминизма, Иегуда Элкана уподоблял историю греческой трагедии и эпическому театру.166 Историки долгое время считали, что действительность настолько деформируется под воздействием художественных приемов, что перестает быть источником для научно-исторических исследований. Литература использовалась историками для иллюстрации тех или иных исторических построений, тогда как необходимым полагалось фундированное исследование. Однако, реконструировать повседневность советской эпохи невозможно без обращения к такому источнику как советская художественная литература. М.В. Нечкина подчеркивала важность восприятия художественного произведения в общественной среде, выделяя в рассмотрении этой проблемы два аспекта: с одной стороны, само художественное произведение, его ритм, талант писателя, тайну сложного отражения действительности и знание психологических законов. С другой – характер восприятия художественного образа, особенность индивида, воспринимающего художественный образ, его сознание и способность освоения культурных ценностей. Она призывала изучать художественное произведение в сочетании с раскрытием его функций. Нечкина подчеркивала, См.: Соколов А.К. Источниковедение и путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России // Мир историка. ХХ век: Монография. М.: ИРИ РАН, 2002. С. 284. 166 Elkana Y. The Myth of Simplicity. In: G.Holton and Y.Elkana (eds.). Albert Einstein: Historical and Cultural Perspectives. Princeton, 1982. Р. 205–251. 165 56 что художественное мышление писателя и восприятие действительности читателем связано единством законов и их принцип «художественного мышления», в виду единой сущности человеческого восприятия, один и тот же.167 Появление литературных версий исторического процесса, т.е. истории, выстроенной на основе литературных текстов, относится к XX веку. Пример тому – «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына. Если на рубеже XIX-XX вв. произошел кризис «метарассказа», то конец ХХ ст. ознаменовал возврат к нему в рамках постмодерна. Под лозунгом «Назад к Геродоту!» шло новое смещение акцентов в историческом познании с социально-политического на индивидуально-психологическое, связанное с растущим недоверием к глобальным историческим построениям, не поддающимся эмпирической проверке. Эта тенденция вновь сближает историческую науку с художественной литературой. На смену «роману в письмах» XIX в. пришел «роман в документах», который создает в постмодерне иллюзию достоверности. Историческая наука все больше начинает ориентироваться на «рассказ», направленный на индивидуальное восприятие читателя. Объединяющей научное и художественное творчество эпохи постмодерна конструкцией становится «коллаж» как творческий метод. Иногда трудно определить, где заканчивается литературоведение и возможно восприятие художественного текста как исторического источника, с учетом определенных особенностей такового. Специфика социально-исторического подхода к литературе и искусству определяется следующими положениями: литература и искусство имеют свойство «нащупывать» реальность, предвосхищать то, что потом найдет отражение в историографии; в ткань художественного произведения вплетены формы социального общения; в художественных произведениях отражаются моральноэтические нормы времени и формы подсознания; символическое и иное содержание произведений, абсурдизм и загадки в первооснове имеют узнаваемый мир и могут побудить к историческому исследованию; в рамках выразительной истории материалом для исторических построений могут служить только аналогичные факты, описанные в художественных произведениях, на основе принципа добавления. ***** В разные эпохи повседневность в литературе и искусстве приобретала социально заостренные черты. Наглядным примером этому служит образ мещанина в русской и советской литературе первой половины XX ст. В Нечкина М.В. Функция художественного образа в историческом процессе. М., 1982. С. 26,34. 167 57 официальных документах начала начале ХХ в. был распространен термин «мирные городские обыватели», то есть мещанство как сословие отделялось от мещанства как принципа. Зато в литературе мещанство, как застывший литературный образ, наделялось следующими чертами: посредственность и замкнутость на интересы «своего мирка», «неправедно» нажитое богатство как способ занять неподобающее место в обществе, стяжательство и скопидомство. Еще в 1880-е годы Н.Г. Помяловский отмечал «крайнюю благопристойность» и «отсутствие всякой живой мысли» у мещан, бережливость и попытки вырваться из своего круга («мещанское счастье»), Г.И. Успенский в качестве символов пошлости и мещанства определил герань в окне и слоников на комоде. Синонимом пошлости мещанство выступало и у А.И. Куприна. У символистов начала ХХ в. (Д.С. Мережковского, К.Д. Бальмонта, В.Я. Брюсова и др.) мещанство выступало средоточием Мирового Зла и «лицом хамства». Для А.М. Горького мещане – «серенькие трусы и лгуны», а мещанство – проклятие мира, пожирающее личность изнутри: это – Уж в «Песне о Соколе» и Пингвин в «Песне о Буревестнике». В советских словарях 1920-1930-х гг. мещанство стало синонимом мелкобуржуазности. Ведь «гримасы нэпа» предоставили новый набор литературных типажей «нового мещанина». В 1920-е гг. конструктивисты и лефовцы, стремясь утвердить «диктатуру вкуса», предложили объявить войну мещанству и пошлости, «лубочным безобразиям» и «псевдопролетарским безделушкам». Мещанскими и мелкобуржуазными объявлялись самые разнообразные бытовые предметы, виды одежды и т причесок. На бытовых конференциях 1929 г. демонстрировались макеты комнат мещан, заполненные символами «уходящей жизни», к которым были отнесены: этажерки и пышные занавески, семейные фотографии и цветы в горшках (особенно герань и фикус), абажур и граммофон.168 Против «мурла мещанина» выступали К.А. Федин, В.В. Хлебников и др. В 1920-е годы В. Маяковский называл мещан «желудками в панаме», для которых употреблял следующие характеристики: «имеющие ванну и теплый клозет» и «думающие, нажраться лучше как». В стихах Маяковского Маркс, заключенный в алую рамочку и повешенный в бывшем красном углу, становится некой иконой советского мещанства. А канарейка из детали повседневного быта, превращается в символ, образ врага в обманно декоративном оперенье. Роман Ильфа и Петрова «12 стульев» (1927), который задумывался как антилевацкий и направленный против Троцкого, был затем использован в борьбе с «правыми» и, прежде всего, против лозунга Н.И. Бухарина «Обогащайтесь!». Произведения буквально разобраны на цитаты, а литературные герои начали вторую жизнь в монументальной скульптуре и многочисленных экранизациях. Сцены романа впитали в себя реалии конца нэпа – Москву до реконструкции 1930-х: последние месяцы Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПБ., 2006. С. 232. 168 58 существования Смоленского рынка, через который протискивается трамвай, и Сухаревскую толкучку, сносящиеся церкви и архитектурные памятники, образцовую кафе-столовую МСПО, куда Ипполит Воробьянинов ведет советскую девушку. С легкой руки теоретиков нового, революционного искусства и их апологетов, в годы нэпа мещанством считалось наличие собственности в больших количествах, а ряд товаров даже превратился в символы мещанства. В частности, как симптомы «буржуазного разложения» были заклеймены шелковые блузки, галстуки, накрахмаленные воротнички и все головные уборы, кроме фуражек. Мелкобуржуазными считались сентиментальная музыка (в частности, цыганские романсы) и фокстроты, рассматриваемые к «салонная» имитация полового акта. Были запрещены бульварные романы, вестерны и игривые пьески.169 На первом съезде советских писателей в 1934 г. среди нескольких книг, достойных называться образцами социалистического реализма, была названа книга Ф. Гладкова «Цемент» - откровенно конъюнктурный роман о борьбе с мещанством в рабочей среде. Главный герой Глеб Чумаков из всех героев Гладкова в наибольшей степени свободен от мещанской психологии. Он и его жена Даша стремятся загасить всеми способами домашний очаг – «храм мещанства», и даже смерть дочери не может их отвлечь от великой миссии запуска завода.170 Впрочем, были и другие подходы к мещанству. Например, у М.А. Осоргина существование «кастратов мысли» оправдываются тем, что цель жизни – счастье. М.А. Булгаков в образе профессора Преображенского выступил в роли «тихого» защитника «обывательщины», противопоставляя ему «нового советского человека» - Шарикова. М.М. Зощенко высмеивал не столько мещанина – мелкого буржуа, сколько вознесенного наверх революцией аппаратчика. Ведь в глазах «люмпен-пролетариата» снимать пальто в театре или ходить в ресторан в цивильном костюме – это «мещанские предрассудки». Вспомним и слова отца из повести А. Платонова «Фро»: «… мещанки … теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться надо, те хорошие женщины были…».171 В 1930-е годы образ мещанина все более демонизируется – «социальные животные» и «механические граждане». Сталин употреблял термин «мещанство» для характеристики противников большевизма, а для Горького, именно мещанство сознательно и бессознательно порождает вредителей и предателей. С другой стороны, борьба с мещанством в 1930-е годы стихает, сменяясь кампанией за «повышение культурного уровня». Пик антимещанской пропаганды пришелся на эпоху Н.С. Хрущева: к концу 1950-х гг. накал борьбы с излишества в сфере строительства перешел в Вихавайнен Т. Внутренний враг: борьба с мещанством как моральная миссия русской интеллигенции: Пер. с англ. СПб., 2004. С. 168,170-171. 170 Там же. С. 187-189. 171 Платонов А. Повести и рассказы. М., 1983. С. 58. 169 59 проблему повседневного быта, фетишем которого стала минимизация. В частности, как атрибуты мещанства пресса клеймила старую громоздкую мебель и не соответствующие новым стандартам осветительные приборы. Возрождению борьбы с мещанством способствовали пьеса В. Розова «В поисках радости» и поставленный по ней фильм «Шумный день» (1961). Но «мурло мещанина» 1950-1960-х гг. чрезмерно политизировано – это лицо «наследников Сталина». Мещанскими были объявлены знаки благополучия сталинской эпохи: широкие брюки и широконосые туфли на толстых каблуках, габардиновые пальто, френчи и натуральные ткани. В середине 1970-х гг. на смену борьбы с мещанством приходит критика «вещизма» как атрибута и разновидности мещанства.172 С другой стороны, 1950-е годы стали началом «реабилитации повседневности». Хотя у писателей периода «оттепели» бытовая деталь чаще всего встраивалась в процесс духовного прозрения героя. Например, в романе В. Дудинцева «Не хлебом единым» повседневная жизнь структурируется через оппозицию аскезы и комфорта, а в Коллегах» и «Звездном билете» В. Аксенова повседневность преодолевается героикой. Соцреализм настоятельно диктовал повседневности второстепенную и обслуживающую роль. На этом фоне изображение повседневности у Ю. Трифонова (Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание» и «Другая жизнь») и В. Маканина («Прямая линия», «Полоса обменов», «Ключарев и Алимушкин», «Отдущина») было несомненно новацией. Так, в романе «Прямая линия» - произведении о молодых математиках, мечтающих изменить мир, - производственная линия растворена в быте.173 Профессиональная деятельность представлена только одним из аспектов жизни и духовного поиска. В произведениях шестидесятника Трифонова и семидесятника Маканина открыто звучат мотивы заботы о здоровье и отдыха, дружеских вечеринок и покупок предметов бытового обихода. Сюжетная линия описывает траекторию движения персонажей по житейской дороге, «по которой идут толпы», и где наслежено и натоптано так, «как и должно быть наслежено, и натоптано на такой дороге».174 Писатели, выступая, как историки повседневной жизни (особенно скрупулезен Трифонов) горожанина семидесятых годов, апеллировали к житейскому, а не к идеологическому опыту читателя.175 Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПБ., 2006. С. 233-234. 173 См.: Кларк К. Советский роман: история как ритуал. Екатеринбург, 2002. С. 1230. 174 Маканин В. Полоса обменов // Маканин В.С. Ключарев и Алимушкин: Роман, рассказы. М., 1979. С. 102. 175 Подробнее по этому вопросу см.: Саморукова И. В. Быт и бытие: репрезентация повседневности в советской литературе 70-х годов: от Ю. Трифонова к В. Маканину // Критика и семиотика. Вып. 8. Новосибирск, 2005. С. 232-238 [Электронный ресурс] // http://www.philology.ru/literature2/samorukova-05.htm 172 60 Все вышесказанное позволяет сделать заключение, что при всей общности проблематики, не следует отождествлять историческую науку и литературу. Историк говорит об истинном положении дел, а писатель – о правдоподобном. Но главное, что их различает – порядок изложения: историк следует естественному ходу событий, а художник - искусственному. Литература - это параллельный исторической науке «мир символов». С другой стороны, одни литературные произведения сами служат источником знаний о другом времени, принадлежа к нему, а другие - «исторические» опираются на освоенное художником историческое знание. Значение художественного текста заключается в том, что он насыщен интересными и значимыми подробностями, являющимися «типическими» для той или иной эпохи. Ведь представление о норме рождается из представления об образце. 61 Глава 6. Советская повседневность: нормы и аномалии «Я на жизнь взираю из-под столика, Век двадцатый – век необычайный: Чем он интересней для историка, Тем для современника печальней» (Николай Глазков) Финский историк Т. Вихавайнен специально подчеркивал, что XX век, обычно представляемый «эпохой потрясений и ложных решений, убийственных заблуждений и опрометчивых интриг», в то же время был эпохой невиданных социальных перемен.176 В переломные эпохи обыденность превращается в центр активного культурогенеза: именно в коллизиях бытовой неустроенности формировался образ будущего. В свою очередь, когда в реальной жизни рвались устоявшиеся связи, нечто подобное происходило и в человеческой психике. Другими словами повседневность пронизывала жизненный путь человека. Если исследовать советскую историю с точки зрения повседневности, то окажется, что большевистские теоретики не прилетели с Марса, что сталинизм нарождался и укреплялся в «теплой плоти» повседневного существования: «...духовой марш издалека, молодцеватая выправка, простая одежда, Пушкин в издании на желтой бумаге и нелюбовь к «э-э батенька».177 То есть за идеологией насилия над повседневностью стояла своя повседневность.178 Н.Н. Козлова предложила объяснительную модель, согласно которой выработка советским человеком поведенческих норм — спонтанный эффект игры, пусть и отчасти принудительной. А особенности «советскости» она объясняла заведомо узким коридором возможностей самоидентификации, которые предлагало человеку советское общество.179 Современное исследовательское ощущение советской повседневности во многом связано с выделением общественных и личных пространств, развитием «среднего класса» и созданием гражданского общества. Так, Л.Г. Ионин для характеристики советской повседневности ввел понятие «тоталитаризм повседневности» как определенного рода системы взаимоотношений, в которой связь и коммуникация повседневности с другими «областями конечных значений» максимально затруднена. Для известного российского социолога культуры степень тоталитаризма определяется числом доступных миров опыта и степенью их доступности в том или ином обществе. Для «тоталитарной» ситуации характерны резкое ограничение повседневности от других сфер опыта и постоянное стремление См.: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии: 1920-1930-е годы. СПб., 1999. С. 5. 177 Павловский Г. Дитя застоя. Апология прошедшего времени. «Век XX и мир», 1990, № 4, с. 42. 178 Козлова Н.Н. Социология повседневности: переоценка ценностей // Общественные науки и современность. 1992. № 3. С. 49. 179 См.: Козлова Н. Советские люди: Сцены из истории. М., 2005. 176 62 поддерживать это разграничение вплоть до институционализации барьеров на уровне властных структур.180 Так, выявление контактов граждан через посредство церковных институтов со сферой религиозного опыта зачастую вело к разрушению их повседневного существования, в том числе, исключению из партии или комсомола. Но в то же время в рамках советской повседневности гражданам предоставлялся некий эрзац религиозного опыта в виде советской идеологии с ее хилиастической верой в окончательную победу коммунизма. В свою очередь, суррогатом поездок за границу стало посещение стран Восточной Европы, где социальные отношения были сопоставимы с советскими, и национальных республик Союза, имеющих специфическое устройство повседневности. С одной стороны, криминальный мир был крайне отделен от мира повседневности путем реальной борьбой с преступностью и умолчанием о той преступности, которая имелась, но был вполне полноценный заменитель и в этой сфере опыта - ГУЛАГ как противопоставление советской повседневности.181 Однако советскую повседневность нельзя понять только исходя из анализа диктуемых властью норм общежития и бытового поведения. Даже прямое противопоставление нормы и аномалии не дает полной картины повседневной жизни советских людей. На помощь исследователю здесь приходит категория «нормальное исключение», позволяющая выявить тонкий механизм настройки бытовых практик выживания. «Ахиллесовой пятой» историографии изучения советского общества является слабое отражение поведенческой истории, за которой прогнозируется большое будущее. Это тем более актуально, что историки продолжают спорить: как приблизиться к пониманию существа социальных процессов, как воспроизвести истинные мысли, ценности, чаяния рядовых людей в условиях распространения двоемыслия и самоцензуры. Проблема здесь видится, прежде всего, в не разработанности методической и особенно источниковедческой составляющей поведенческой истории.182 Историческое действие - это то, что имеет тенденцию к повторению, в противоположность событию, несущему черты чрезвычайности и неповторимости.183 Именно конкретные люди, общаясь ежедневно в повседневной жизни, строят огромную конструкцию, называемую обществом. Этот пробел попытались восполнить школы символического интеракционизма и феноменологической социологии, для которых атомами Ионин Л. Свобода в СССР // Его же. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 14. 181 Там же. С. 14-22. 182 Журавлев С.В. Иностранцы в Советской России в 1920-е - 1930-е гг. Источники и методы социально-исторического исследования: Дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2000. С. 36-37. 183 Эмар М. Образование и научная работа в профессии историка. Современные подходы // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 21. 180 63 социального взаимодействия являются: субъекты, их действия, и реакции на действия друг друга. Основу социологии действия (единичный акт взаимодействия) заложил М. Вебер, определив для него два условия: осмысленность и направленность на другого. Он же в рамках своей понимающей социологии разделил социальные действия по степени осмысленности на: традиционные, осуществляемые в силу привычки; аффективные, направленные эмоциями индивида; ценностно-рациональные, в основе которых лежат религиозные, эстетические и этические требования к поведению, независимо от практических последствий этих действий; целерациональные, то есть сознательно направленные на какую-то цель.184 Т. Парсонс предложил свою схему социального действия, состоящего из индивидуальных действующих лиц, взаимодействующих друг с другом в определенной ситуации, мотивации которых определяются тенденцией к «оптимизации удовлетворения», а их отношение к ситуации и друг к другу еще и опосредующей системой общепринятых символов. При этом Парсонса интересовало, как на действия акторов влияют культурно обоснованные и детерминированные нормы, которые усваиваются в процессе социализации индивида и вырабатывают нужную мотивацию для проигрывания ролей и участия во взаимодействии. Если Парсонс сосредоточил свое внимание на механизмах действия социальных норм, то механизм их возникновения описал А. Шюц: из множества часто повторяющихся действий остаются и закрепляются в нормах те, которые приводили к желаемому результату или те, неожиданные последствия которых становились более желательными, чем изначальные. Таким образом, социальное взаимодействие типизируется в нормах, что облегчает повседневную жизнь. Говоря о повседневности, уместно ставить вопрос о том, кто кого, в конечном счете, «нормировал» - государство повседневную жизнь, или, напротив, инерция традиции и быта меняла саму парадигму власти. Ведь после социальных катаклизмов особенно «хочется жить». Поэтому уже в 1920 г. среди богемы наметился характерный интерес к «омоложению организма», а с 1924 года этим активно увлеклась часть партийных работников. Местная номенклатура к концу 1920-х годов обнаружила навязчивое желание перераспределения, которое в конце 1930-х годов обернулось диким произволом всевозможных запретов и предписаний вплоть до окрашивания домов в определенный цвет.185 Принципиально важно, что черты советской повседневности во многом складывались под Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 628. Fitzpatrick S. Everyday Stalinism. Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. - New York, London, 1999. P. 35. 184 185 64 влиянием местных властей, а не инициатив партии - так было, в частности, с системой продовольственного распределения. Изучение документов эпохи показывает, что поведенческая норма проявляется через целый ряд факторов, включая демографическое поведение. Так, по целому ряду российских областей после Великой Отечественной войны отмечалась подлинная депопуляция сельской местности. Самую заметную роль в нормализации демографического состава сельского населения сыграла демобилизация Красной Армии, начавшаяся в июне 1945 г. и шедшая до 1948 г. Из примерно 8,5 млн. бывших фронтовиков в сельское население влилась почти половина. Демобилизация уже к 1947 г. повысила удельный вес мужчин в возрасте от 16 до 50 лет в российской деревне с 31,5% до 47,5% в балансе соотношения мужчин и женщин детородного возраста. Однако после 1949 г. число мужчин вновь стало сокращаться, к 1953 г. сокращение составило почти 1 млн. чел. Хотя с середины 1950-х гг. общее число дееспособных мужчин стало понемногу возрастать, но при этом количественное превосходство лиц женского пола по основным бракоспособным возрастам даже увеличилось.186 Дело в том, что отсутствие высоких требований к качеству рабочей силы и широкая распространенность ручного труда создали благоприятные предпосылки для широкомасштабной миграции из села. Помимо оргнаборов, каналом сокращения населения российской деревни стали различные общественные призывы к молодежи обучаться в системе трудовых резервов (ФЗО, ремесленные и железнодорожные училища). При этом, далеко не все миграции носили добровольный характер. Примером вынужденной сезонной миграции могут служить обязанности колхозников по выполнению различных «разнарядок», в частности в лесную и торфообрабатывающую промышленность. Кроме того, начавшееся во второй половине 1950-х гг. сселение «неперспективных» мелких деревень на усадьбы совхозов убедило бывших крестьян-колхозников в решении окончательно покинуть деревню.187 Ю. Лотман отмечал, что «каждый человек в своем поведении не реализует одну какую-либо программу действия, а постоянно осуществляет выбор. Та или иная стратегия поведения диктуется обширным набором социальных ролей». … Однако в этом сложном наборе возможностей существовало и некоторое специфическое поведение, особый тип речей, действий и реакций…». Человек может по-разному реагировать на «вызовы» быта и повседневности, в чем-то он пассивен, а в чем-то поступает вопреки обстоятельствам. Наглядный пример взаимосвязи норм и аномалий советской повседневности дает формирование механизмов выживания в голодные годы. ***** «... не голодом и вымиранием возродится Вербицкая О.М. Российская деревня в 1945-1959 гг. (Историкодемографический аспект) // Этот противоречивый ХХ век. К 80-летию со дня рождения академика РАН Ю.А. Полякова. М., 2001. С. 299-301. 187 Там же. С. 309-310,312. 186 65 Россия. Это – социологическая истина; это - нравственная правда» (Петр Струве) Несколько поколений советских людей воспитывалось на учебниках, которые формировали представление об одной из самых трагических страниц нашей истории как о малозначительном и локальном (Поволжье) эпизоде донэповского периода. Однако география голода обширна Поволжье, бассейны рек Кама и Урал, Башкирия, юг Украины, Крым, среднее течение Дона, Азербайджан и Армения, часть Казахстана и Западной Сибири. Анализ сводок ЦК Помгол и АРА позволяет уточнить, что на территории, пораженной голодом (6 республик, 5 областей, 1 трудовая коммуна, 32 губернии [22 в России, 5 на Украине и 5 в Киргизии]), проживало 69795,1 тыс. чел., то есть почти половина жителей страны. Голодало, по современным подсчетам, не менее 26510,1 тыс.чел.188 Аналогичные цифры (27-28 млн. чел.) привел в докладе на IX Всероссийском съезде советов М.И.Калинин.189 Причем, в ряде регионов пропорции в составе неголодающего и голодающего населения явно сдвинулись в сторону последнего. Например, в Саратовской губернии в июле 1921 г. голодало 69% населения, а в Самарской на 1 сентября этого же года - почти 90%.190 Самой незащищенной категорией населения оказались дети. По сводкам 23 административно-территориальных единиц к 1922 г. голодало 6,4 млн. детей. На 1 апреля 1922 г. число голодающих детей увеличилось до 8573200, а к 1 августа 1922 г. составило 9893700.191 Мартиролог жертв голода и сопутствующих ему болезней не менее впечатляющ. Количество умерших от голода традиционно определяется в 5 млн. человек, а по данным профессора И. Курганова, обнародованным в 1970 г. в Нью-Йорке, жертвами голода стали 6 млн. чел.192 А.И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГе» написал, что «один фильм об этом голоде, может быть, переосветил бы все, что мы знаем о революции и гражданской войне» Не вызывает сомнений, что кинематограф, наряду с художественной литературой, способен чрезвычайно ярко и образно передать весь ужас голодных лет. Немало в этом направлении сделано и современными обществоведами различных направлений, особенно представителями так называемой «тоталитарной» школы. Автор отнюдь не пытается полемизировать с последними. Скорее, его научный и человеческий интерес лежит в несколько иной плоскости. Если для сторонников «тоталитарного» направления важно показать, сколько и как людей умерло в Кристкалн А.М. Голод 1921 г. в Поволжье: опыт современного изучения проблемы: Дисс. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 1997. С. 63,66. 189 См.: IX Всероссийский съезд Советов. 1922. № 2. С. 4. 190 Шарошкин Н.А. Борьба с голодом в Поволжье в 1921-1922 годах // Историография и история социально-экономического и общественно-политического развития России в новейшее время. Иваново, 1995. С. 51. 191 Бюллетень ЦК Помгол при ВЦИК. 1922. № 5-7. С. 460. 192 См.: Их называли КР: Репрессии в Карелии 20-30-х годов / Сост. А. Цыганков. Петрозаводск, 1992. С. 6. 188 66 эту тяжелую годину,193 то в этой главе проблема поставлена под другим углом - сколько и, главное, как выжило. Очевиден вопрос - какие поведенческие «механизмы» включаются в экстремальных условиях, чтобы обеспечить выживание основной массы преобладающего сельского населения страны? Думается, данный подход вполне вписывается в рамки более широкой и значимой проблемы витализма - от элементарного выживания индивида до выживания как «момента власти».194 Такая постановка проблемы настоятельно требует расширения источниковой базы исследования. И здесь на помощь историку приходят «письма во власть» - нетрадиционный и вторичный для предшествующей историографии источник, - воссоздающие «живую ткань» взаимоотношений между «верхами» и «низами», предоставляющие возможность выявить точки соприкосновения интересов и причины, влияющие на изменение общественного сознания и, главное, поведения. При том обширном и необъятном количестве первичного материала, который осел в архивах, очень сложно вычленить какую-либо основную линию, могущую стать стержнем, консолидирующим исходный архивный «полуфабрикат». В данном случае таким центральным звеном всей совокупности общественных отношений может выступать проблема выживания, поскольку стремление выжить служит своеобразной лакмусовой бумажкой, способной вынести «приговор» тому или иному режиму, скоординировать особенности «общественного договора». В преимущественно аграрной стране, каковой являлась Советская Россия, именно стремление крестьянина обеспечить свое существования обуславливало его отношения с государственной машиной: крестьяне были убеждены, что государство, изымающее часть их продукции, не должно это делать так, чтобы возникала угроза самому существованию крестьянских хозяйств. Последнее замечание тем более важно, если учитывать тот несомненный для современников и подавляющего большинства сегодняшних исследователей факт искусственного характера голода начала 20-х годов. Не вызывает сомнения заключение Р.И. Сиви, что наиболее тяжело голод поражает общества с избыточным населением в деревне. Можно согласиться и с тем, что непосредственной его причиной обычно становятся два и более неурожайных года подряд,195 но подобная схема отнюдь не отрицает роли (причем весьма существенной) субъективных факторов «рукотворного» голода. Именно последнее обстоятельство в значительной мере влияло на поведенческие стереотипы подавляющей массы населения страны. См., например: Кругов А. Царь голод // Ставрополье. 1994. № 4. С. 83-90; Кулешов С. Лукуллов пир // Родина. 1991. № 9/10. С. 71-76; Мельник С. «Пальчики в супе» // Столица. 1991. № 44. С. 54-56; Миронова С., Боже В. Неизвестный голод // Воля. 1994. № 2-3. С. 5-20. и др. 194 Канетти Э. Масса и власть. М., 1997. С. 245. 195 См.: Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Отечественная история. 1995. № 4. С. 10. 193 67 На уровне крестьянской культуры особенно четко отражалось состояние, в котором забитое и запуганное крестьянство вынашивало упорное моральное несогласие с установленным властями общественным порядком. В приватных беседах крестьяне были весьма откровенными. Вот ряд записей, сделанных в этот период известной собирательницей фольклора С.З. Федорченко: «Так что? Я этот голод за богом числить стану? Нет, брат, я виновных и под землей бы нашел, а они куда поближе, рассчитаемся аккуратно».196 А вот еще вполне прямой вызов «верхам»: «И вот какие-то злыдни голод на нас учинили. Какая тут божья воля, толкуй! Тут наихудшие люди руку приложили. Только напрасно, мы притерпелые, мы не помрем, мы выживем и по-своему повернем, посмотришь».197 К подобным оценкам присоединяются авторы многочисленных писем периода 1920-1922 гг. во властные структуры и большевистским вождям. Последние, особенно анонимные, в большей степени эмоциональны и хлестки, если не сказать - откровенно злы и прямолинейны. Их строки не оставляют власть предержащим никаких иллюзий относительно итогов их «хозяйствования»: «Раньше в тюрьмах кормили лучше, чем при Советской власти».198 Одни при этом «молятся больше и усердней и в молитве находят утешение»,199 другие пытаются найти объяснение сложившейся ситуации. Некий коммунист А. Чударов из Скопина в письме в ВСНХ 18 марта 1920 г. характеризует продовольственную политику советской власти как «политику в неприятельской стране»: «там, где был недород, мы, не зная его, отбираем последнее». Итог подобной недальновидной политики весьма печален: «Все это привело к тому, что крестьяне в первое за уборкой хлеба время старались есть как можно более, не считаясь с тем, что впоследствии придется голодать, хлеб не жалели и часто прибавляли в корм скоту, стараясь сохранить лишний пуд соломы или сена. Хлеб прятали, и он гнил или поедался мышами. Лишний пуд хлеба старались сбыть спекулянту. В результате с наступлением весны семенного овса у весьма значительной части населения нет, земля останется не обсеянной. Само же население к весне осталось уже почти без хлеба и голодает.200 Автор письма отнюдь не преувеличивает. Уже в июне 1920 г. из Рязанской и Самарской губерний, а также с Украины шли тревожные известия о недороде. В коренных производящих губерниях России урожай был таков, что за вычетом семян крестьянам оставалось на 5-6 месяцев потребления. Последствием засухи стало сокращение сбора сена на 60-90%. Продразверстка 1920 г. столь чувствительно ударила по крестьянским хозяйствам, что крестьяне уже осенью этого года начали есть семенное зерно. Более того, письмо крестьянина И.Н.Федосеева в ЦК РКП(б), датированное 28 июня 1920 г., свидетельствует, что крестьяне Ясеневской Федорченко С. Народ на войне. М., 1990. С. 236. Там же. С. 235. 198 ГА РФ. Ф. 130. Оп. 4. Д. 247. Л. 64. 199 Там же. Д. 287а. Л. 66. 200 РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 1. Д. 857. Л. 94-95. 196 197 68 волости Одоевского уезда Тульской губернии «не хотят возить навоз в поле, а также не хотят пахать землю под озимый посев, надеясь на то, что им не придется обсеить землю за неимением у них семян и таковых получить ниоткуда не придется». Причины подобного пессимизма в том, что «крестьяне уже давно без куска хлеба и страшно голодают и питаются травой, хлеб готовят из жмыха, овсянки с крапивой, щавелем и опилками от дров. Ожидаемого урожая озимого посева совершенно почти нет, а есть только одна белая сухая глинистая земля».201 К началу октября 1920 г. неурожай был уже общепризнанным фактом, что вполне прослеживается по материалам центральных газет. В «Известиях» от 1 октября сообщалось о неурожае в Рязанской, Царицынской и Вятской губерниях, а в «Экономической жизни» от 29 октября нарком продовольствия отметил, что началась распродажа скота и его массовое уничтожения. Неудивительно поэтому, что известный агроном Прянишников в «Экономической жизни» от 2 октября 1920 г. прямо предсказывал грядущий неурожай 1921 г., исходя из логической цепочки «мало кормов – мало скота - мало навоза», даже без учета возможной засухи. Письма с мест наглядно подтверждают эти прогнозы. Так, крестьянин Н.Ф. Кретов в письме М.И.Калинину, написанном в начале лета 1920 г., сообщает, что крестьянами Лебедянского уезда Тамбовской губернии не засеяно яровым посевом в среднем половина подлежащей засеву земли. А другая половина «засеяна кое-чем : картофелем, просом, гречихой, свеклой и т.п. злаками и корнеплодами, которые в данной местности не всегда дают хороший урожай». Причиной незасева была реквизиция у крестьян семенного овса и крайняя истощенность и захудалость лошадей (не более 2530% трудоспособных ко времени весенних работ). В таком же плачевном положении находились Ефремовский уезд Тульской губернии и Данковский уезд Рязанской. Были деревни, «совершенно не засеявшие своих полей».202 Современные исследования продовольственной политики 1918-20 годов убедительно показывают, что последняя почти полностью разрушила сельское хозяйство страны и привела к голоду в ряде районов уже в 1920 г. На IX съезде партии Троцкий лаконично подвел итоги гражданской страны: «Мы разорили страну, чтобы разбить белых». Ситуацию осложнило и то, что 1920 г. не был урожайным. В.Г. Короленко в письме А.В. Луначарскому в сентябре 1920 г. обвинял большевистское руководство в том, что «увлеченные односторонним разрушением капиталистического строя» они «довели страну до ужасного положения»: «Когда-то в своей книге «В голодный год» я пытался нарисовать то мрачное состояние, к которому вело самодержавие: огромные области хлебной России голодали, и голодовки усиливались. Теперь гораздо хуже, голодом поражена вся Россия, начиная со столиц, где были случаи голодной смерти на улицах».203 ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 55. Д. 12. Л. 97. Там же. Оп. 56. Д. 8. Л. 170-171. 203 Негретов П.И. Указ. соч. С. 255. 201 202 69 Первые тревожные сведения о грядущем неурожае советские власти обнародовали только в середине июня 1921 г. (см.: выступление Ленина на Всероссийском продовольственном совещании),204 хотя суррогаты пошли в ход уже весной 1921 года. Вождь пролетариата отделался шуточками о «товарище-неурожае», но одновременно в «Известиях» был напечатан веселый фельетон «Товарищ-урожай», в котором «товарищ-урожай» 1921 года противопоставлялся «господам-урожаям» прежних лет. В то время как советское правительство делало вид, что голода нет и продолжало утверждать, что «нулевой урожай в Поволжье компенсирует прекрасный урожай на Украине»,205 было очевидно, что достаточно было любого толчка, чтобы вызвать всеобщую катастрофу. Таким толчком и стала летняя засуха 1921 г., усугубившая бедствие и придавшая голоду небывалые размеры. Очевидно, что современный дискурс в социальной истории должен быть, прежде всего, направлен на исследование того, как люди «на собственной шкуре» испытывают тот или иной исторический опыт, на выяснение их собственного, не замутненного опосредующими звеньями взгляда на события. В начале августа 1921 г. В.Г. Короленко получил письмо от А.М. Горького с предложением написать обращение к Европе о помощи голодающей России. Приняв это предложение, 9 августа он пишет Горькому: «С этих пор у меня нет покоя. Это письмо я пишу среди бессонной ночи. Прежде всего, у меня нет цифровых данных... При писании «Голодного года» я располагал бытовым материалом, который сам же собирал на месте. Положим, этот бытовой материал теснится в голову и не дает мне покоя по ночам. Но... подойдет ли он?».206 Сегодня мы с полным основанием можем сказать, что не только подойдет в качестве иллюстративного материала, но и позволит посмотреть на проблему голода под нетрадиционным для предшествующей историографии углом зрения взаимосвязи нормы и аномалии. Думается, что в отношении голода главной составляющей является страх, объясняющий многие особенности технической, социальной и моральной организации крестьянского общества. Неоспоримо, что ужасы голода 1921-1922 гг. стали определяющими для сознания людей 1920-х годов: печальный опыт голода оказался «встроенным» в тело нации. Страх перед голодом и его последствиями оказывал влияние на различные стороны жизни деревни и города, формировал у российского обывателя устойчивые поведенческие стереотипы, в числе которых П.А. Сорокин выделял зависимость интереса широких масс населения к социалистической идеологии от пищетаксиса.207 Действительно, для всегда недоедающего социума стремление к равенству приобрело силу религиозного чувства, которое можно Экономическая жизнь. 1921. 17 июня. Правда. 1921. 22 июля. 206 Негретов П.И. Указ. соч. С. 213. 207 Подробнее об этом см.: Сорокин П.А. Голод как фактор. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь. Птг., 1922. 280 с. 204 205 70 рассматривать как часть более широкой проблемы поиска стабильности.208 Но последнее утверждение требует уточнения с поправкой на катастрофический характер «недоедания». Если рассматривать голод как «наиболее острое социальное бедствие, связанное с отсутствием необходимого минимума питания...»,209 следует признать, что последнее определяется сочетанием различных природных и социальных компонент экстремального порядка. Поэтому вполне можно говорить об использовании ресурсов как социальной составляющей среды для стабилизации системы «крестьянский двор» (например, миграция в другие местности), так и ресурсов, предоставляемых природной частью окружающей среды (так называемый «голодный хлеб»).210 Одну из наиболее удачных попыток определения поведенческих стереотипов крестьянского менталитета во время голода предпринял В.В. Кондрашин, который вполне обоснованно заметил, что эти стереотипы не всегда гуманны, но глубоко рациональны, так как направлены на выживание наиболее дееспособных к продолжению хозяйственной деятельности.211 Это, в целом верное, замечание требует все же ряда уточнений. Во-первых, в предложенную исследователем схему слабо вписывается деятельность крестьянских комитетов взаимопомощи с их стремлением поддержать, прежде всего, самые незащищенные слои. Здесь скорее ближе к истине те исследователи, которые подчеркивают, что «выживание слабейших» освящено общественным мнением. Более того, руководствуясь этикой выживания, крестьяне возлагали на государство примерно те же надежды.212 Во-вторых, население мордовских селений, например, топило своих детей в Волге не для того, чтобы едоков стало меньше, а потому, что «сердце не вмещало голодного писка и зрелища мучительной смерти маленьких существ».213 На практике поведенческие стереотипы и стереотипы принятия решений, означающие на деле выбор одной из поведенческих альтернатив, определялись сложным переплетением доминирующих потребностей, архетипов коллективного бессознательного, а также иерархией базовых Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Отечественная история. 1995. № 4. С. 18,27. 209 Книга М.Д. История голода 1891-1892 гг. в России: Автореф. дисс. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. Воронеж, 1997. С. 21. 210 Данный вопрос специально освещен в статье С.А. Волостнова «К проблеме трактовки крестьянского двора как системы» (см.: Дискуссионные вопросы российской истории. Материалы третьей научно-практической конференции «Дискуссионные проблемы российской истории в вузовском и школьном курсах». Арзамас, 1998. С. 76-79. 211 Кондрашин В.В. Голод в крестьянском менталитете // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): Материалы международной конференции. М., 1996. С. 121-122. 212 Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Отечественная история. 1992. № 5. С. 7. 213 Львов Л. Неурожай 1921 года и большевики (По данным советских газет) // Голод. Приложение к Кн.8-9 «Русской мысли». София, 1921. С. 23. 208 71 ценностей и детерминированной последними системой мотиваций. Традиционно, перед лицом всемогущего и беспощадного «Царь-голода» трудоспособные мужчины покидали голодающие семьи и уходили на поиски заработков и продовольствия в районы, не пораженные голодом. Реалии Гражданской войны и военного коммунизма породили, помимо этого, массовое мешочничество. Например, «соляной» пассажирский поезд из Саратова в Москву вез «отпускников» и командировочных с мешками соли, которые меняли ее на московских базарах: за каждые 1,5 пуда соли - 1 пуд муки.214 Самарцы ехали с севера в Сибирь, южнее - в Туркестан, саратовцы на Кубань и на Украину и т.д., - сообщала газета «Правда» летом 1921 года.215 Правда власти подобные «шопинги» не поощряли, о чем свидетельствуют отложившиеся в архивах крестьянские жалобы на то, что на местах не дают удостоверений для проезда по железной дороге за покупкой хлеба. Тех же, кто всяческими правдами и неправдами добился таких удостоверений, в дороге ожидали заградительные отряды, которые отбирали купленный или выменянный хлеб.216 Но все эти поездки не шли ни в какое сравнение с «голодной миграцией» населения. Более или менее правдоподобную картину последней, наряду с «письмами во власть», помогают воссоздать материалы официальной печати и Бюллетеня Всероссийского комитета помощи голодающим. Голодное переселение уже к 1920 г. дало, по официальным данным, около 600 тысяч переселенцев.217 Немцы-колонисты Поволжья стали бросать свои деревни еще зимой 1920-1921 г., и к маю 1921 г. их разбрелось до 40%.218 Область немцев Поволжья сильно опустела: население частью уехало в Германию, частью ушло на юг - на Украину. «Неурожай - это не главное, мы боимся непосильного продналога», - вот что говорили колонисты, спешно покидая свои деревни.219 О крестьянской предусмотрительности свидетельствует и письмо крестьянина относительно благополучной Тульской губернии И.Н.Федосеева в ЦК партии от 28 июня 1920 г.: «Много крестьян желает переселится из своей местности в хлебородные места: как в Украину, так и Сибирь. Около 8 семей уже получили себе пропуска и отправились на переселение в Донскую область, а имущество свое продали оставшимся крестьянам».220 Тяжелая поступь голода летом 1921 г. резко увеличила масштабы переселения, сделала карту миграций еще более пестрой и придала переселению характер массового бегства. «Население стихийно бросает деревни, бредет в города, где медленно умирает на скудных подаяниях и Экономическая жизнь. 1921. 29 июля. № 165. Правда. 1921. 5 августа. 216 ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 55. Д. 12. Л. 97-98об. 217 Экономическая жизнь. 1921. 27 июля. 218 Известия. 1921. 27 июля. 219 Помощь. Бюллетень Всероссийского комитета помощи голодающим. 1921. № 1. 16 августа. С. 4. 220 ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 55. Д. 12. Л. 98об. 214 215 72 уличных отбросах; родители бросают детей на произвол судьбы», - сообщали из Уфимской губернии. Массовый характер приобрело бегство в Туркестанский край, Фергану и Сибирь из деревень Самарской губернии.221 Подобные оценки можно обнаружить и в советской прессе. Например, «Продовольственная газета» от 4 августа 1921 г. (№ 112) сообщала, что крестьяне отчасти едут к землякам в Азию и в Сибирь, отчасти – «куда глаза глядят». В.Г. Короленко лично наблюдал, как на Украину «слепо бегут толпы голодных людей, причем отцы семей, курские и рязанские мужики, за неимение скота сами впрягаются в оглобли и тащат телеги с детьми и скарбом, - то картины выходит более поразительная, чем все, что мне приходилось отмечать в голодном году...».222 Почти в каждом сообщении из уездов содержались сведения о массовой миграции населения: жители заколачивали дома, оставляли несжатые полосы, с которых нечего ожидать, распродавали за бесценок скот и бежали «не зная куда». Хозяйства при этом продавали за бесценок: осенью 1921 года хозяйство можно было купить за 2-3 пуда муки, чем и пользовались спекулянты и разные темные дельцы. На переезд надо было получать разрешение, но многие, не дождавшись его, уезжали без пропусков. Значительная часть записавшихся на переселение, проев последние сбережения в ожидании отправки, возвращались «умирать голодной смертью к себе на родину в разоренное хозяйство». Другие оставались ждать на пристанях назначения на какие угодно работы и ради получения хлеба, были готовы ехать куда угодно.223 Хотя нередко главным мотивом бесцельного ожидания становилась безысходность. Так, при проезде немцев-колонистов через Саратов около 10 тысяч наиболее слабых из них остались умирать в старых бараках на берегу Волги.224 И такие случаи не являлись чем-то исключительным. Выезжали преимущественно молодые хозяева, вновь построившиеся, у которых меньше было всякого обзаведения, но иногда перспектива голодной смерти поднимала с насиженных мест целые селения. О массовости подобных переселений (а точнее бегства) свидетельствуют исследования миграционных потоков начала двадцатых годов: не совсем типичное включение районов Поволжья в общую структуру миграции объясняется последствиями голода в этом регионе, вызвавшего массовую миграцию («спасайся, кто может!») поволжских крестьян на Северный Кавказ.225 Помощь. 1921. № 1. 16 августа. С. 4. Негретов П.И. Указ. соч. С. 255. 223 40. Милов Г. По голодным местам (Из путевых впечатлений статистика). Б.м., 1921. С.9; Уроки голода в Самарской губернии /Автор предисловия и подг. к публ. Ю. Орлицкий // Черный перелом: Сборник, Самара, 1992. С. 79. 224 Помощь. 1921. № 1. 16 августа. С. 4. 225 Бородкин Л.И., Максимов С.В. Крестьянские миграции в России//СССР в первой четверти ХХ века (Макроанализ структуры миграционных потоков) // Отечественная история. 1993. № 5. С. 126,141. 221 222 73 5 июля в «Известиях» (№ 144) нарком здравоохранения Семашко наконец признал, что «голодающее население Поволжья лавиной двинулось на юг, сея на пути заразу и смерть». Не удивительно, что «великий исход» в глазах обывателей относительно благополучных губерний Центра России, застигнутых врасплох этой волной, нередко принимал гротескные формы, совершенно в духе картин Иеронима Босха: «По улицам Владимира проезжает за один день до 50 кибиток, влекомых подобием лошадей, превратившихся в живые скелеты».226 Перед нами свидетельство очевидца: «В благополучных местностях юных гостей из голодных губерний встречали не слишком ласково. Так, например, ... в Боровичах Новгородской губернии эвакуированных подростков отдавали отдельным крестьянам на прокормление. Крестьяне выхватывали более рослых мальчиков и девочек и превращали их в батраков и нянек».227 Столь уязвимое положение переселенцев было вызвано зачастую неопределенностью их статуса. Дело в том, что переселенцы, которые ехали с регистрационными документами местных исполкомов, получали в дороге хотя бы крохи продовольствия, тогда как те, кто не имел документов, не получали ничего. А большинство предпочитало не регистрироваться, потому что ходили слухи, что их везут в Сибирь на принудительные работы. Власть и население пожинали плоды эпохи «военного коммунизма». Спешно распродавали скот и имущество (швейные машины, сепараторы, сбрую и т.п.) и те, кто оставался на месте, в целях получения хоть каких-то денег на покупку хлеба. Весьма яркую зарисовку станционного «быта» находим в путевых заметках командированного летом 1921 г. в Казань статистика Г. Милова, который пишет, что на станциях местное население или продает фрукты, овощи, молоко, яйца, мясо и предлагает обменять их на хлеб, или «пасмурно смотрит на пришедший поезд». Приволжское население занималось рыбной ловлей и имело огороды и сады, которые весной спасали до изнеможения, поливая первые раз в день, а сады через несколько дней, выливая под каждое дерево по 25 ведер воды. Но при том, что все продукты, кроме хлеба, были относительно дешевы, много голодных и просящих «хлебца» (нередко просили хотя бы помоев). Подавляющую массу нищих составляли женщины, старики и дети. О ценовой диспропорции свидетельствуют приводимые статистиком цены на рынках Казани: если говядина стоила 2,5 тыс. руб. за фунт, баранина и свинина - 3-4, рыба - 1-4, то хлеб - 3,3-4 тыс. руб. за фунт, а за муку приходится платить 150-200 тыс. руб. за пуд. Самыми дешевыми были огурцы, за которые просили всего 500 рублей за десяток.228 Но у населения (особенно у сельского) не было денег, несмотря на продажу и массовый убой скота. С одной стороны, дойная корова и рабочая Помощь. 1921. № 1. 16 августа. С. 2. Поссе В.А. Нэп и голод / Подг. текста Н.А. Поссе и В.Ю. Черняева. Комментарии В.Ю.Черняева // Русское прошлое. 1993. Кн. 4. С. 296. 228 Милов Г. Указ. соч. С. 5-6. 226 227 74 лошадь продавались или резались в последнюю очередь. При этом, чтобы не оставлять детей без молока, старались купить у татар вместо зарезанной коровы козу. С другой стороны, при низких ценах на скот (козу и овцу можно купить за 15-20 фунтов муки, в лучшем случае за 1 пуд, лошадь и корову - за 3-5 пудов муки), да еще и постоянно падающих (например, в Самарской губернии почти все лето корова стоила 70 тыс. рублей, а в августе ее цена упала до 15 тысяч),229 выгоднее их было съесть самим. Пока было, что есть. Засуха усугубила и без того бедственное положение деревни. Резкое сокращение привычной для человека пищи толкало его на поиск и употребление в пищу суррогатов - вынужденной замены традиционных продуктов питания. Отдельные суррогаты хлеба выглядели вполне съедобно, например, «мука из ильмовой коры, хлеб из которой довольно вкусен, но с трудом проглатывается, так как мука волокниста, и, конечно, совершенно не питателен».230 Аналогичным было впечатление М. Осоргина: «Из голодных мест привезли образцы голодного хлеба: лепешки, коржи, муку. ... Хлеб «средняка» наполовину из несеянного овса, наполовину все же из какой-то настоящей муки; хлеб «бедняка» неизвестно почему носит кличку хлеба. Это кирпичик земли с конским щавелем или лепешка из молотой липовой древесины. Страшен на вид хлеб из корней лесных растений. ... Много страшнее лепешка из какого-то желтого, как персидский порошок, сухого месива. ... Одноцветен, хоть и неказист зеленый хлеб из листвы липы...».231 Неизменной составной частью «голодного хлеба» была серая «питательная глина», главным достоинством которой считалось то, что она размазывалась на языке черной безвкусной массой и не хрустела на зубах. Корреспондент из Казани сообщал, что «в пищу теперь не только взрослыми, но и детьми употребляются: липовая и ольховая кора, желуди, травы, дикий лук, щавель и т.п. Стоимость желудовой муки доходит до 80 тыс. рублей за пуд».232 О многообразии используемых суррогатов, используемых голодающими для приготовления «хлеба» свидетельствует следующая таблица, составленная по горячим следам очевидцами этих страшных событий. Компоненты поделены на несколько групп: 1) Несъедобные части культурных растений: мякина различных хлебных злаков, льняные жмыхи и льняная мякина; 2) Полевые и луговые травы: лебеда, семена свербяги, конский щавель, семена тамельчука, корни пестреца и куфелки, семена различных сорных трав, собираемых с хлебами; 3) Деревья и кустарники: ягоды черемухи, листья и древесина липы; дубовая кора и желуди, ильмовая кора, березовый цвет и кора, листья клена, цветы орешника; Правда. 1921. 5 августа. Милов Г. Указ. соч. С. 10. 231 Осоргин М. Хлеб голодных // Помощь. 1921. № 1. 16 августа. С. 1. 232 Правда. 1921. 15 июля. 229 230 75 4) Минералы: «съедобная глина».233 Столь широкий спектр суррогатов свидетельствует не только об отчаянном положении жителей, но и об определенной, передаваемой из поколения в поколение традиции изготовления «голодного хлеба». Однако, реалии голода начала двадцатых годов означали резкий разрыв с предыдущей традицией. Например, «рацион» суррогатов, употреблявшихся в пищу голодающим населением Челябинской области, насчитывающий шесть десятков наименований (в том числе такие, как озерная тина, мох, ил со дна озера и кожа коровы), мало напоминал хотя какое-нибудь подобие хлеба. В пищу пошли даже заготовленные для скота веники из липы. Широко известная лебеда на этом фоне выглядела деликатесом, тем более, что последняя продавалась по 40-60 рублей за пуд. Татары, на чьей земле оказалась «съедобная глина», обложили ее данью, и она стала предметом торговли. Желудок к голоду подготавливался постепенно: сначала вместо хлеба шла лапша и крупно нарезанные и сваренные куски хлеба, затем - овсянка, болтушка из муки, картофель, а уж потом - разнообразные суррогаты (березовые сережки, арбузные корки, стебли подсолнухов, льняная мякина, дубовая кора, шелуха подсолнечных семян, солома с крыш, опилки, и прочее), из которых делалась «затируха». Сырые кожи использовались для студня. Но суррогатов не хватало, и население начинало есть собак, кошек и даже падший от сибирской язвы и ранее зарытый скот. Вот свидетельство очевидца: «Одни перестали есть мясо, другие, ошалевшие от голода, пристрастились к падали. Отупевшие голодные иногда жрали падаль даже тогда, когда могли получить кусок хлеба или тарелку супа. Это был своего рода психоз. Сидит женщина и тупо грызет дохлого котенка, даже не содрав с него шкурки; сидит мужик и так же тупо грызет дохлую, не ощипанную курицу».234 Но нередко и падаль была не по карману: «Мясо дохлых лошадей и другого скота продается на рынке по 150 тысяч фунт», - свидетельствует челябинская газета «Советская правда».235 «Известия Самарского губернского союза потребобществ» сообщали о факте настоящей войны между крестьянами села Старобелогорки Бузулукского уезда, вспыхнувшей 25 ноября 1921 г. за труп собаки. В этом же селе был поставлен своеобразный рекорд: некто П.Чернышев съел 20 кошек и 15 собак.236 В силу вышесказанного неудивительны достаточно массовые случаи воровства продуктов, скота у соседей и в других селах, открытого грабежа, разгрома ссыпных пунктов и мельниц. Нехватка продовольствия и суррогатов привела к настоящей волне преступности, которую не могли остановить никакие репрессивные меры. «Лучше всего живется всякого рода Помощь. 1921. № 3. 29 августа. С. 1. Поссе В.А. Указ. соч. С. 295-296. 235 Цит. по: Миронова С., Боже В. Указ. соч. С. 10. 236 Голод. 1921-1922. Сборник. Нью-Йорк, 1922. С. 45. 233 234 76 грабителям. И это естественно... Докажите же, что вооруженному человеку (чего-чего, а оружия в стране хватало - И.О.) легче умереть с голоду, воздерживаясь от грабежа человека безоружного», - так объяснял существующий беспредел В.Г.Короленко.237 Справедливости ради следует заметить, что дело не ограничивалось бытовым воровством (было немало и симулирующих кражу, чтобы попасть на даровые хлеба) и рыскающими по лесам бандитскими шайками. Нередко произвол освящался постановлениями местных советов, опирающихся на местные голодные гарнизоны. «Известия» 13 июля 1921 г. сообщали, что местные власти нередко захватывают продовольственные эшелоны или отцепляют вагоны с продовольствием. Именно этим был вызван к жизни декрет о сопровождении поездов военной охраной. Согласно декрету ВЦИК «О перевозке продовольственных грузов в местности, объявленные голодающими» «голодгрузы» должны быть адресованы только губернским комиссиям Помгола и приниматься без ограничений. Перевозка их считалась экстренной и производилась в сопровождении охраны - контрольно-транспортных пятерок.238 Но и это не помогало. Прибывший в порт груз, предназначенный для голодающих местностей, сначала расхищался голодными грузчиками, а затем начинали самообеспечиваться прибывшие для охраны продовольствия войска.239 При явном попустительстве местных чинуш голод порождал массовую проституцию среди женщин и открытие тайных притонов. Появились различного сорта аферисты, которые, называясь инженерами или агентами, нанимали крестьян на работы, обирали их и уезжали с награбленным. Не отличались местные власти и особо активной работой по борьбе с голодом, возлагая все надежды на Центр. Особоуполномоченный СТО по топливу докладывал 8 июля 1921 г., что руководство Самары «за исключением времени, которое они проводят на даче, идут в работе в сторону наименьшего сопротивления. Губисполком заседает и разговаривает, Губчека ищет виноватых, Парткомы силятся организовать субботники, но нет людей и хлеба, кооперативы бумаги пишут, Профсоюзы мечутся и кричат до хрипоты».240 Тем не менее, жители голодающих областей традиционно продолжали надеяться на помощь со стороны государства и предпринимали действия, направленные на ее получение. В данном ряду можно рассматривать как толпы просящих у сельсоветов и волостных правлений, так и приговоры сельских сходов в вышестоящие органы (в том числе в Помгол) с просьбами об оказании «допомоги». Нередко жители просили помочь им хотя бы засеяться, если уже нельзя помочь прокормиться. При этом крестьяне обещали отплатить сторицей за помощь. О равнодушной реакции чиновников пишет М.И. Калинину землемер У.Фомин: «Население думало, Негретов П.И. Указ. соч. С. 261. СУ. 1922. № 1. Ст. 32. 239 Линский Д.О. Борьба с голодом // Голод. Приложение к Кн. 8-9 «Русской мысли». София, 1921. С. 37-38. 240 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 65. Д. 228. Л. 26об-27об. 237 238 77 что в его несчастье Власть принимает живое участие, а в конечном итоге это как будто делалось для очистки канцелярской совести, ничему не помогло и ни к чему не привело. Население столкнулось с горькой действительностью».241 Очень ярко запечатлелась в памяти мемуариста «столица голода» Самара, в которой «нэп нагло бросался в глаза. Гастрономические и кондитерские магазины торговали недурно, виноторговля - превосходно. В театрах столичные гастролеры делали полные сборы. Сознательные граждане играли в карты, писали стихи и танцевали, танцевали до утра и до упаду».242 Что уже тогда говорить о Москве, где в самый разгар голода в Поволжье, по свидетельству очевидцев, работало много столовых и кафе, которые не вмещали «всех желающих пообедать, выпить кофе или посидеть в уютной обстановке». На этом фоне известия из голодающих районов казались «настолько плохими, и район намечающегося бедствия оказывался таким обширным, что известия эти казались недостоверными и невероятными».243 Пожертвования поступали в основном в денежной форме, да и то, как писал Владимир Маяковский: В «Ампирах» морщатся Или дадут Тридцатирублевку, Вышедшую из употребления в 18 году. Срабатывал некий «закон» удаленности от эпицентра голода: чем дальше (особенно это относилось к крупным городам), тем больше чужая боль и беда воспринималась как абстрактная величина. С другой стороны, подобному отношению имелось вполне прагматическое объяснение. Например, в Ярославской, Вологодской и Костромской губерниях продналог на 1921 г. оказался гораздо тяжелее прошлогодней разверстки. Желание жертвовать и помочь голодающим было, но наличие оставшегося от продналога не давало возможности воплотить в жизнь это благое намерение. Население выражало опасение, что собранный налог будет вывезен из губернии и население в конце концов будет само голодать.244 Было бессильно помочь и население городов, в которых с мая была прекращена выдача гражданского пайка. Не оправдывались надежды и на безграничные возможности Сибири и Туркестана. Создание Помгола следует рассматривать как чисто советскую реакцию: возникла проблема - под нее создается очередная бюрократия вместо живого дела. Столовые открыли, но кормить в них было нечем. Перед нами письмо неизвестного автора из города Дедова своему знакомому, датированное октябрем 1922 г.: «Столовых открыто очень много и Арой, и обществом Красного Креста, и Советские, но толку очень мало. Все это идет ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 98. Д. 2. Л. 111-114об. Поссе В.А. Указ. соч. С. 298. 243 Милов Г. Указ. соч. С. 2,3. 244 Помощь. 1921. № 3. 29 августа. С. 2. 241 242 78 по желудкам и карманам тех, кто близко стоит у котла и склада продуктов».245 Несмотря на довольно высокую оценку работы местных помголов А.М. Кристкалн на примере Архангельской и Воронежской губерний показал, что неразбериха и произвол в работе этих органов часто становились причиной голодных выступлений.246 Вот еще одно свидетельство очевидца, направленного ЦК Помгола в голодающие местности: «Поехал я во врачебно-питательном поезде или так называемом «Пите», который вез несколько вагонов продуктов и оборудование для устройства питательного пункта на границе Самарской и Уфимской губерний. ... «Пит» стоял, продукты портились, служебный персонал (начальник, лекпом, сестры милосердия и т.д.) от безделья и скуки ставили в вагоне-столовой пьесы Чехова, а голодающие голодали - на то они и голодающие, чтобы голодать».247 Последняя фраза явно претендует на то, чтобы стать хрестоматийной. Понятно, что в условиях, когда надежды на властную помощь таяли как дым (например, в Пермскую губернию единственный пароход с продовольствием и медикаментами был отправлен только в октябре 1921 г., а в Казанскую помощь из Москвы пришла только к лету 1922 г., когда появилась зелень),248 включались традиционные механизмы крестьянской взаимопомощи, в основе которого лежал принцип «моральной экономики», то есть выживание слабейших было освящено общественным мнением деревни. Думается, что помимо своего рода проявления здорового крестьянского прагматизма и связанного с этим «эффекта Кулибина» (например, маленьких детей обманывали, не открывая днем ставни, как будто ночь),249 весьма своеобразно проявившегося в экстремальных условиях голодных лет, когда особого выбора уже не было, следует учитывать индивидуальные, личностные ценностные ориентации и побудительные мотивы. Ведь нередко, прагматизм, основанный в большей степени на интересах, нежели на базовых ценностях, демонстрировал примеры поведения совершенно в духе поговорки «сытый голодному не разумеет». Перед нами весьма характерный для того периода диалог, записанный В.А. Поссе: « - Много у вас в деревне голодающих? - спросили мы у здоровой бабы, продававшей молоко по 600.000 руб. за крынку. - Да с сотню наберется. - А остальные сыты? ГА РФ. Ф. 1064. Оп. 1. Д. 182. Л. 131-132. Кристкалн А.М. Указ. соч. С. 116-117,120-121. 247 Поссе В.А. Указ. соч. С. 293-294. 248 Звезда. 1921. 3 октября; Фролов Н.С. Трагедия народа: (Из истории репрессий Черемашанского района Татарстана). Казань, 1999. С. 28. 249 См.: Современные концепции аграрного развития (Теоретический семинар) // Отечественная история. 1995. № 4. С. 19; 1996. № 4. С. 150; Сокращенная стенограмма Международной научной конференции «Менталитет и аграрное развитие России» // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). Материалы международной конференции. М., 1996. С. 409-410. 245 246 79 - Остальные сыты. - Что же вы, сытые не поможете голодающим?.. - А зачем помогать? Чтоб самим без хлеба остаться?».250 Заведующий отделом агитации и пропаганды Кушкинского комитета Компартии Туркестана некто И.Е.Иванов, приехавший в родную деревню Бор Тверской губернии в начале 1922 г., был поражен повсеместным пьянством: «В данное время почти в каждом дворе делают самогонку, и пьяные рожи наслаждаются, а за 1000 верст в Поволжье умирают сотнями, тысячами от голода дети, старики, все население».251 Но далеко не все черствели и зверели в этот период. Крестьяне, пережившие тяжелую годину, вспоминали: «На голоде мы всех жалели. Мы не в избытках, да как глянешь настоящего голодающего: как по нем водяные подушки опухлые, из десны гной, как он глух - слеп, недвижим, - последним поделишься".252 Одной из форм выживания стали крестьянские комитеты общественной взаимопомощи (ККОВы), образованные декретом от 14 мая 1921 г. Последние организовывали в голодающих районах при завозе продуктов (если таковые имелись в наличии) столовые и следили за справедливым распределением продуктов, проводили учет голодающих и обязательное «самообложение» (до чего же выразителен русский язык!) более зажиточных соседей. Другими словами, у кулаков в ряде регионов конфисковывали хлеб и скот, а на юге «самообложение» таких хозяйств проводили фруктами, овощами и другими продуктами. В голодных районах мельницы обязывали к бесплатной переработке суррогатов, а в ряде районов облагали 25% отчислениями от заработка. Кроме того, ККОВы организовывали экспедиции в более благоприятные губернии, способствовали открытию детдомов, убежищ для голодающих, пытались организовать субботники и фонды для борьбы с голодом. В благоприятных губерниях комитеты сосредоточили свою работу на организации помощи: например, Московская губерния кормила голодающих чувашей, к Витебской были приписаны немцы Поволжья. Так, решением от 16 января 1922 г. Витебский губернский съезд ККОВ обязал всех граждан внести продукты из того расчета, что 10 трудоспособных кормят одного голодного по норме 30 фунтов хлеба и 6 фунтов приварка в месяц, и фуража из расчета 20 фунтов сена или соломы с десятины. Петровский комитете Ставропольской губернии отобрал вино у зажиточных граждан, не имеющих патента, а на вырученные от продажи спиртного деньги купил продукты для голодающих.253 Еще одной формой помощи стало принятие детей на иждивение, хотя при этом, как мы указывали выше, иногда руководствовались отнюдь не бескорыстными мотивами. Поссе В.А. Указ. соч. С. 295. ГА РФ. Ф. 1064. Оп. 1. Д. 182. Л. 46-46об. 252 Федорченко С. Указ. соч. С. 234. 253 Голод. 1921-1922. Сборник. Нью-Йорк, 1922. С. 95-96. 250 251 80 Но, как говорится, на помощь надейся, а сам не плошай. Поэтому весной крестьяне выходили в поле – «Помирать собирайся, но хлеб сей». Однако всему есть предел - и семенам, и человеческим силам. Уполномоченный помгола города Пугачева докладывал 15 января 1922 г. председателю Самарского губкома Антонову-Овсеенко, что если прошлой весной большинство крестьян предпочитало, умирая от голода, не резать скот, чтобы весной хоть что-то посеять, и так же поступало с зерном осенью, то «сейчас махнули рукой на будущее».254 Люди, с одной стороны, стали злы и безжалостны («После голода своего настоящего ... жалость я потерял, в людях одну пакость вижу, даже и семью хоть бы за дверь. Да и сам себе не мил»),255 а с другой, равнодушны и безучастны. Даже участившиеся случаи самосуда над ворами (подписывали «приговор» всем «миром») объясняются не столько жестокостью, сколько безразличным отношением к жизни. Но голод не только усиливает апатию и индифферентность, но также, по наблюдению П.А. Сорокина, совершившего поездку по местам, охваченным голодом, и потрясенным открывшейся ему апокалипсической картиной, подавляет инстинкт самосохранения (феномен массовых самоубийств), репрессирует «пищеварительный инстинкт», деформирует психосоциальное «я» индивида: верования, убеждения и нравственные воззрения.256 Действительно, никогда в дореволюционное время голод не сопровождался такими разрушающими саму человеческую природу явлениями, когда человек был вынужден переступать грань между ним и животным. Автор сознательно выводит проблему трупоедства и людоедства за рамки проблемы витализма, так как, по его мнению, достаточно распространенные факты каннибализма лежат скорее в сфере психопатологии и криминализации, нежели определяют императив личного (а тем более коллективного) выживания, не сводимого к чистой физиологии. Чем, как не психическим сдвигом, можно объяснить поведение женщины с детьми, вцепившихся с диким воем в наполовину съеденный труп умершего от голода мужа, крича: «Не отдадим, съедим сами, он наш собственный, этого у нас никто не имеет права отобрать».257 Подавляющая часть остающихся в живых продолжала сопротивляться окончательному нравственному падению. Например, в селе Аккирееве Татарстана двоих людоедов закопали живьем, а в Кутеме мужа и жену людоедов - расстреляли без суда.258 Тогда как местные власти не спешили бороться с этими кошмарными явлениями. Только в апреле 1922 г. руководство Башкирии было вынуждено принять специальное постановление 254 Уроки голода в Самарской губернии // Черный перелом: Сборник. Самара, 1992. С. 95. Федорченко С. Указ. соч. С. 236. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 293; Социологос. М., 1991. Вып. 1. С. 467. 257 Уроки голода в Самарской губернии // Черный перелом: Сборник. Самара, 1992. С. 100. 258 Фролов Н.С. Указ. соч. С. 31. 255 256 81 «О людоедстве», направленное на борьбу с трупоедством и людоедством, а также на пресечение торговли человеческим мясом.259 Тем не менее, для потерявшего человеческий облик и нравственные ориентиры существа (язык не поворачивается выговорить слово «человек») каннибализм виделся реальной альтернативой голодной смерти. В большей степени было распространено поедание трупов, которые похищали из сараев, где их складировали перед захоронением, что, видимо, в глазах каннибалов, уравнивало человека и животного – «перед смертью все равны». В селе Пестравка Пугачевского уезда людоедки признались, «что они до этого ели трупы людей, которые, по их словам, по вкусу одинаковы с поросятиной».260 Однако рискованным становилось и пешее передвижение (особенно в одиночку), так как не было никаких гарантий не быть зарезанным и съеденным или в дороге или на ночлеге в каком-нибудь селе. Так как власти самоустранились от борьбы с этими явлениями, то население предпочитало думать о безопасности самостоятельно, с наступлением темноты наглухо запираясь в домах. В зимние дни 1922 г. немало беженцев замерзло по этой причине, не найдя ночлега. Но «ни что не вечно под луной»: в июне 1922 г. в городах и деревнях при каждой встрече разговор сводился к ожидавшемуся хорошему урожаю. Страна оживала, о чем свидетельствует письмо казаков-беженцев, возвращающихся на родину согласно декрету об амнистии, к своим землякам за границу, датированное 1 июля 1922 г.: «... Дорогие станичники, ... будет вам кто напевать, что там хлеба нет ... не верьте никому, ... а дорогой будут Вам напевать поляки, куда Вы едете, в России людей едят, но никому не верьте. Были бы деньги, чего угодно купишь на базаре и что хочешь».261 Да и на местах крестьянские высказывания дышали оптимизмом: «Одного царя сбросили, так и голод-царь у нас не засидится. Уж такая наша порода, бесцаревая».262 Но не везде были столь оптимистические ожидания. Перед нами письмо неизвестного автора знакомому, датированное октябрем 1922 г.: «Хлеба посеяли очень мало почти, что ничего. ... Пшеница и другие хлеба распределялись между партийными и стоящими на ответственных постах, которые на эти семена накупили себе дома и разную роскошь. Посеяли конечно очень мало. Почему это так делалось, это для нас не известно. Крестьяне живут в тяжелом положении. Да и, можно сказать, все поумирали. ... Смертность не приостановилась. ... Истощенные, бледные, вялые бродят по улице и просят хлеба. Детей бросали на произвол судьбы среди улиц». 263 Далеко не все дождались «Товарища-урожая». Рассказов Л.П. Деятельность карательно-репрессивных органов по реализации нового политического курса большевиков (1921-1927 гг.). Уфа, 1993. С. 10. 260 Уроки голода в Самарской губернии // Черный перелом: Сборник. Самара, 1992. С. 99. 261 ГА РФ. Ф. 6107. Оп. 1. Д. 231. Л. 3. 262 Федорченко С. Указ. соч. С. 236. 263 ГА РФ. Ф. 1064. Оп. 1. Д. 182. Л. 131-132. 259 82 Только влияние ряда факторов (иностранная помощь, благоприятные погодные условия, изменения продовольственной политики и т.д.) привели к 1923 г. к определенному улучшению положения. Впрочем, далеко не везде. Например, в Астраханской губернии последствия голода были преодолены только к середине 1920-х годов, но домашнее питание было весьма однообразным: хлеб, картофель, капуста и лук, в меньшей степени крупы, мясо и рыба.264 Уровень потребления продуктов питания в Астраханском регионе и в 1930-е годы был ниже норм центральных районов: в 1939 г. на первом месте в рационе астраханцев находился хлеб.265 Голод ослабил жизнеспособность выживших, резко изменил психику и поведение русских граждан, особенно молодого поколения: произошла нравственная и социальная деградация, проявившаяся в росте преступности, вымогательства и взяточничества.266 У «детей осады» (по аналогии с Парижской осадой и голодом 1870-1871 гг.) - потомства переживших голод, в большей степени, чем у их родителей, оказался нарушенным традиционный механизм выживания в экстремальных условиях, основанный на освященной веками крестьянской взаимопомощи, примером чего служит голод 1932-1933 годов. Другие же способы коллективного и индивидуального выживания обращения во властные структуры с просьбами о «допомоге» и попрошайничество, отход на заработки и мешочничество, массовая миграция и распродажа имущества, употребление суррогатов и падали, разгром ссыпных пунктов и мельниц и нападения на «голодгрузы», - в условиях массового голода и жесткой правительственной политики оказывались малоэффективными. Более того, голодные годы сломили дух нации, сделав ее неспособной к сопротивлению режиму. А последнее качество выступает неотъемлемой частью повседневного выживания. Корноухова Г.Г. Повседневность и уровень жизни городского населения СССР в 1920-1930-е гг. (На материалах Астраханской области): Дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2004. С. 71-72. 265 Там же. С. 76. 266 Сорокин П. «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» / Публ. подг. Ю.В. Дойков // Отечественные архивы. 1992. № 2. С. 48-49. 264 83 Глава 7. Коммунальная квартира как социокультурный феномен советской повседневности «… обыкновенные люди … в общем напоминают прежних, … квартирный вопрос только испортил их …» (Михаил Булгаков) Жилище – чрезвычайно емкий символ, который олицетворяет освоенное, покоренное и «одомашненное» пространство. Не менее многообразной символикой обладают и отдельные элементы дома. Например, наличие в доме двух лестниц – парадной и «черной» всегда служило знаком социального разграничения входящих. Весьма символично и то, что после революции рабочие и крестьяне наделили черный ход функциями парадного. Тогда как коммуналка вообще превратилась в некий символ советской повседневности, нашедший свое отражение в литературе и кинематографе: «Место встречи изменить нельзя» С. Говорухина, «Покровские ворота» М. Казакова, «Мой друг Иван Лапшин» А. Германа, «Окно в Париж» Ю. Мамина, «Вор» П. Чухрая и др. Вспомним и героиню известного рассказа А. Толстого «Гадюка», чьи представления о коммунальном быте послевоенных лет очень напоминали казарму. Или картину жизни студентов-химиков в общежитии имени монаха Бертольда Шварца, ярко описанную в «Двенадцати стульях» И. Ильфа и Е. Петрова. Архитектура многолюдных коммуналок создавалась так, чтобы, по словам М. Фуко, возникала возможность «внутреннего упорядоченного и детального контроля» жильцов и «сделать видимыми находящихся внутри». Очевидно, что жилищная политика новой власти, помимо ярко выраженной проблемы жилищного дефицита, определялась рядом других, в том числе идеологических, факторов. Хотя история коммуналки, как и понятие «жилая площадь», уходят своими корнями в дореволюционное прошлое, однако прогрессирующий распад домашнего очага начался в России после Октября 1917 г., когда понятие жилплощади обрело иной смысл. Если ранее появление перегородок в комнатах и квартирах объяснялось нежеланием вступать в контакт с посторонними людьми, то в Советской России совместное проживание было признано новой моделью человеческих взаимоотношений, связанной с переориентацией быта от семейного к общественному.267 Идеальным вариантом расселения считались появившиеся в 1918-1919 гг. дома-коммуны, призванные стать образцовыми домами для трудящихся и школой коллективизма, освободить женщину от рабского домашнего труда, приучить людей к самоуправлению и способствовать отмиранию семьи и переустройству быта. Даже в середине 1930-х гг., когда наметился некоторый отход от идеи коммунального бытия в сторону укрепления семьи и, соответственно, строительства индивидуального жилья, концепция жилой площади, как квадратных метров, так и не вытиснилась до конца понятием комнаты или квартиры. Коткин С. Жилище и субъективный характер его распределения в сталинскую эпоху // Жилище в России: век ХХ. Архитектура и социальная история. Монографический сборник. М., 2001. С. 103. 267 84 С самого начала «народная власть» декларировала, что «задача РКП(б) состоит в том, чтобы … не задевая интересов некапиталистического домовладения, всеми силами стремиться к улучшению жилищных условий трудящихся масс».268 По замыслу большевиков, жилищная проблема путем «передела» лишалась быстро и без каких-либо экономических затрат. А главное – по справедливости, как это мыслил герой булгаковского «Собачьего сердца» Шариков: «… взять все, да и поделить». Уже через две недели после прихода большевиков к власти В.И. Ленин набросал проект резолюции о конфискации квартир богатых горожан.269 Следует уточнить, что богатой тогда считали квартиру, где число комнат равнялось или было больше числа проживающих. Именно в этой формуле, фактически запрещающей людям иметь личное жизненное пространство, была заложена коммунальная система, столь метко охарактеризованная Владимиром Высоцким: «Все жили просто, скромно так, система коридорная, на 38 комнаток всего одна уборная». В декабре 1917 г. Совнарком выпустил декрет о запрете любых сделок с недвижимостью, а в августе 1918 г. отменил частную собственность на недвижимое имущество в городах. Теперь специальные комиссии законодательно получили право делить площадь и при этом выселять бывших владельцев квартир, мотивируя подобную практику целесообразностью вселения в дом «наиболее ценного» в социальном плане жильца. При этом в случае отсутствия владельца квартиры или дома в течение трех месяцев, жилье объявлялось «пустующим» и немедленно заселялось. В 1919 г. Наркомздрав РСФСР принял санитарные нормы жилья. Например, сначала все жилье в Москве было поделено на доли в 10 квадратных метров (на взрослого и ребенка до 2-х лет) и 5 «квадратов» на ребенка от 2 до 10 лет, а в 1924 г. независимо от возраста была установлена единая норма в 8 квадратных метров.270 В первые годы советской власти, когда городские советы стали активно «уплотнять» квартиры, в качестве основного мотива выдвигалось стремление уравнять жизнь рабочих и буржуазии. Кроме того, в Москве революционный «жилищный передел» был направлен на разрушение иерархической кольцевой структуры города. Именно с этой целью рабочих с окраин столицы переселяли в «богатые» дома и квартиры в центре. В результате такой «миграции» число рабочих в пределах Садового кольца выросло с 1917 г. по 1920 г. с 5% до 40-50%. Всего в столице до 1924 г. в национализированные дома было вселено свыше 500 тысяч рабочих и членов их семей.271 И это при том, что рабочие всячески Первые декреты Советской власти. Т. 7. Л., 1987. С. 138. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 380-381. 270 Паперный В. Мужчины, женщины и жилое пространство // Жилище в России: век ХХ … С. 94. 271 Паперный В. Указ. соч. С. 94; Близнакова М. Советское жилищное строительство в годы эксперимента: 1918-1933 годы // Жилище в России: век ХХ … С. 53. 268 269 85 тормозили процесс переезда в новые квартиры из-за более высоких затрат на отоплении «апартаментов» и транспортных неудобств. Что из себя представляло в начале двадцатых годов подобное «уплотненное» жилище, наглядно свидетельствует сохранившееся воспоминание поэтессы И. Одоевцевой: «В Москве, на Басманной в квартире из шести комнат двадцать один жилец всех возрастов и всех полов живут в тесноте и в обиде: Эх, привольно мы живем – Как в гробах покойники: Мы с женой в комоде спим, Теща в рукомойнике».272 В первое годы большевистского правления власть отказалась от взимания квартирной платы, однако с переходом к нэпу в 1922 г. произошло восстановление квартплаты. Правда, летом этого же года рабочие были освобождены от оплаты за электроэнергию и воду. При этом, многоквартирные дома, переданные после национализации в распоряжение работодателя (завода, учебного заведения и пр.) и нередко заселенные посторонними лицами, тяжким бременем ложились на плечи трестов, всячески стремившихся избавиться от обузы.273 С другой стороны, привилегии по оплате жилья, предоставленные рабочему классу, с лихвой компенсировали «нетрудовые элементы» и лица «свободных профессий», платившие повышенный налог за занимаемую площадь Хотя упомянутый декрет «Об уничтожении частной собственности на недвижимость в городах» (август 1918 г.) давал право местным советам конфисковать здания в поселках городского типа с населением свыше 10 тысяч жителей, однако частная собственность на дома сохранилась. Более того, после окончания гражданской войны в целях восстановления жилищного фонда декретами СНК было разрешено (с рядом ограничений) частное жилищное строительство, возобновлены сделки с недвижимостью, проведена частичная демуниципализация мелких экономически неэффективных домов, а также изменены формы управления домами. Самой массовой формой управления стали жилищные товарищества. В результате предпринятых мер в 1928 г. еще 85% городских домов находилось в частной собственности.274 Коммунальная организация жизни (одна кухня на всех и использование прихожей как мест общего пользования) была не только неизбежной в условиях послереволюционного дефицита жилья, но и полностью отвечала новой социально-политической системе. Более того, коммунальные идеи находили широкую поддержку в рабочей среде. Так, в 1926 г. в № 4 журнала «Современная архитектура» были опубликованы результаты опросов общественного мнения о коммунальных домах. Поразительно, что, хотя все Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1988. С. 245-246. РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 5. Д. 946. Л. 152. 274 Близнакова М. Указ. соч. С. 53. 272 273 86 участники опроса отстаивали право на уединение, домашний уют (а именно отдельная квартира выступали символом последнего) не относился респондентами к разряду необходимых жизненных условий. Весьма примечательно, что все коммунальные проекты двадцатых годов предусматривали личное жизненное пространство семьи (спальни, ванна, реже - кухня), а коммунальное пространство предназначалось для совместной деятельности жильцов - комнаты для занятий по интересам, общественные столовые и т.п. Например, в Магнитогорске первые капитальные дома строили по проекту, который вообще не предусматривал кухонь, поскольку предполагалось, что все будут питаться в общественных столовых. Однако наиболее радикальные архитекторы 1920-х годов предпочитали проектировать коммунальные квартиры для рабочих с общими кухнями и ванными, так как «жизнь в коммуне» требовала упразднения семьи как частной экономической общности и замены ее коллективным хозяйством. Экономический совет в 1927 г. постановил обратить внимание ведомств, осуществляющих жилищное строительство, на «целесообразность проведения в жизнь строительства типов домов с коллективным использованием вспомогательной площади». Экономические требования совпадали с идеологическими декларациями: социалистический город должен преодолевать противоположность города и деревни и, главное, противостоять капиталистическому общежитию. При таком подходе место для сна, отдыха, личной гигиены и частной жизни вполне могло соответствовать одной комнате. В 1929 г. был спланирован такой настоящий дом-коммуна, принятый за образец для массового строительства. Его планировка предусматривала одну общественную кухню и одно общее пространство. При этом размер комнат был минимальным, чтобы сократить время пребывания там и расширить, в свою очередь, коллективное времяпровождение. Однако попытки реализовать идеи «коллективной жизни» на практике провалились: строительство домов-коммун оказалось делом дорогим, общественные столовые пустовали, в прачечных была очередь на месяц вперед. Официальный идеал коммунальной квартиры и обобществленного быта просуществовал фактически до 1930 г. – до момента выхода постановления ЦК ВКП (б) «О работе по перестройке быта». Да и семья упорно не разрушалась. Уже в 1931 г. власти признали, что игнорировать существование семьи нельзя. И хотя ликвидация частного домохозяйства и семьи остались в проекте построения коммунистического общества, она откладывалась на неопределенное будущее, а в настоящем утверждалась необходимость строительства жилищ «переходного периода», где «формы обобществления быта могут проводиться только на основе добровольности». Разочарованию в «коллективизации быта» способствовала и смена 87 направления в архитектуре: от конструктивизма архитекторы переходят к «сталинскому классицизму».275 Единые нормы проектирования жилья, утвержденные в 1931 г., делили все жилые дома на 4 категории, где 1-я категория - здания проспектов и площадей столицы, а 4-я - временное жилье, главным образом, бараки, которые для многих стали постоянным. Впрочем, отдельная квартира в 1930е гг. была наградой за особые заслуги перед государством. За исключением новых промышленных центров, большинство коммуналок тридцатых годов были не построены, а переделаны из старых отдельных квартир, что объяснялось уже не идеологией, а элементарной нехваткой жилья. При этом встречались весьма анекдотические ситуации, когда в «коммунальный» переоборудовался дореволюционный публичный дом. Если в середине 1920х годов согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 27 марта 1925 г. на нужды строительства рабочих жилищ выделалось 75% средств фонда по улучшению быта рабочих и служащих,276 то с переходом к широкомасштабной индустриализации положение в корне изменилось. Официально индустриальный авангард имел преимущества при распределении жилья, но на практике это было трудно реализовать, так как города переживали острый жилищный кризис. Если в 1930 году в Москве средняя норма жилплощади составляла 5,5 квадратных метров на человека, то к 1940 г. она снизилась почти до 4-х.277 В провинции положение с жильем нередко было и того хуже. Например, в Донбассе уже в середине 1930-х гг. 40% рабочих имели менее 2 «квадратов» жилой площади на человека.278 Это объяснялось правом городских жилотделов подселять новых жильцов в уже занятые квартиры. Подобные «самоуплотнения», введенные постановлением ВЦИК и СНК РСФСР в 1927 г., стали одним из самых страшных кошмаров для граждан в конце 1920-х - начале 1930-х гг. В одно мгновение квартира, занятая одной семьей, по велению местного начальства, превращалась в коммунальную. «Право на самоуплотнение» владельцы «излишков» жилой площади (более 8 кв. метров) должны были реализовать в течение 3-х недель, после чего вопрос о вселении решало самоуправление.279 Правительственные учреждения утопали в просьбах и жалобах граждан на отсутствие подходящего жилища. Тридцатишестилетний ленинградский рабочий, пять лет проживший в коридоре, умолял В.М. Молотова дать ему комнату для «построения в ней личной жизни», а дети одной московской Герасимова Е. Идеология и жилищная политика в 20-30-е годы // http://www.kommunalka.spb.ru/history/history12.htm 276 РГАЭ. Ф. 3429. Оп. 5. Д. 946. Л. 16-17. 277 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. С. 59. 278 Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М., 1999. С. 125. 279 Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 19201930 годы. СПб., 1999. С. 101. 275 88 рабочей семьи из шести человек просили не вселять их в каморку под лестницей, без окон, общей площадью 6 квадратных метров.280 Качество жилья и коммунальных услуг резко ухудшалось по мере удаления от столицы. Даже в Москве в конце 1930-х гг. большинство населения жило в домах без ванных и мылось раз в неделю в общественных банях. Но в подмосковных Люберцах при населении 65 тысяч человек не имелось ни одной бани, а в образцово-показательном рабочем поселке Орехово-Зуево отсутствовали уличное освещение и водопровод. В Воронеже вообще новые дома для рабочих до 1937 г. строили без водопровода и канализации, а в городах Сибири без водопровода, канализации и центрального отопления обходилось подавляющее большинство населения. Сталинград с населением, приближающимся к полумиллиону, еще в 1938 г. не имел канализации. В рабочих поселках близ Днепропетровска вода нормировалась и продавалась в бараках по рублю за ведро.281 Еще меньшими удобствами обладали новые индустриальные города. Если население старых промышленных центров жило, главным образом, в коммуналках, то на новостройках положение с жильем было катастрофическим: рабочие жили в землянках, палатках или бараках по нескольку семей в комнате. Да и коммуналка Магнитогорска 1930-х гг. была больше похожа на барак. Она представляла собой ряд комнат, не всегда даже разделенных дверью, где жили совершенно чужие люди, с общими душевой, туалетом и кухней (иногда на 80 квартир), что порождало повседневные конфликты среди жильцов. Значительной части городских жителей, особенно из тех, кто перебрался в города в годы форсированной индустриализации, пришлось на долгие годы поселиться в подвалах и даже в землянках. В 1938 г. председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский, приехав в город Ефремов Тульской области, обнаружил улицу, проходившую по склону крутого оврага и состоявшую из землянок-мазанок. Жили в этих «жилых коровниках» рабочие возведенного в городе завода синтетического каучука, новейшего и сложнейшего по тем временам химического предприятия.282 Характерной приметой жилищной ситуации в новых индустриальных городах было то, что жилье и коммунальные услуги предоставлялись не местными советами, а предприятиями. Подобные «ведомственные городки» постепенно стали неотъемлемой чертой жизни рабочих семей в СССР. Обычно ведомственное жилье имело вид бараков или общежитий. Несмотря на то, что в них обычно селили молодых неженатых рабочих, женатым рабочим с семьями тоже порой приходилось жить в них. На примере сибирского Кузнецка известно, что бараки обычно делились на большие общие спальни. Мужчины и женщины, как правило, жили в разных бараках Фицпатрик Ш. Указ. соч. С. 60. Там же. С. 64. 282 Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было?: Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы. М., 1989. С. 111. 280 281 89 или, по крайней мере, в разных общих комнатах. В самых больших бараках, на 100 человек, часто проживало 200 и больше. Бывало, что люди занимали кровать посменно или жили на производстве в подсобных помещениях и цехах. На волне массового недовольства условиями жизни в бараках и в мало чем от них отличающихся общежитиях во второй половине 1930-х годов власти развернули очередную кампания за улучшение жилищных условий горожан. Предприятиям дали указания поделить большие комнаты в общежитиях и бараках, чтобы живущие там семьи могли хоть как-то уединиться. Если в Магнитогорске этот процесс к 1938 г. был почти завершен, то в целом по стране эпоха бараков так быстро не закончилась. Так, несмотря на постановление Моссовета 1934 г., запрещавшее дальнейшее строительство бараков в столице, к 1938 г. их число увеличилось с 5 тысяч до 5225.283 С одной стороны, приоритеты коммунального образа жизни были спровоцированы острым дефицитом жилья. Рост населения городов стал ощущаться с 1923 г., к 1926 г. городское население почти догнало уровень 1913 г., а в 1926-1939 гг. городское население в связи с индустриализацией выросло более чем в 2 раза.284 Но, с другой стороны, обострение жилищного кризиса в 1930-е годы было прямым следствием смены установок хозяйственно-политической стратегии в связи с поворотом к форсированной индустриализации. Если в директивах XV съезда партии подчеркивалось, что жилищному строительству следует уделять чрезвычайное внимание, то уже с трибуны XVI съезда И.В. Сталин недвусмысленно дал понять, что жилищная проблема является одним из «второстепенных вопросов».285 Урбанизация в СССР протекала при отсутствии массового жилищного строительства, поэтому приток населения в города привел к катастрофическому ухудшению жилищных условий, к скученности и «уплотнению», которые происходили, как правило, без учета санитарных норм и также при том, что жилой фонд городов находился в состоянии близком к критическому. Массовое переселение в города, индустриализация, торжество технократии находят отражение в мифологической картине урбанизации, которую создал А. Терц в рассказе «Квартиранты». В города потянулся не только человек, но и языческие персонажи, населявшие реки и леса. Так, русалки устремляются в города «вслед за лешаками, за ведьмами», «по каналу Москва-Волга, через эти самые шлюзы – в сеть водоснабжения». И вот Абрам Терц изображает одну из коммунальных квартир, в которой обосновались бывшие обитатели девственных языческих лесов и рек. Жизнь в этой коммунальной квартире, в конце концов, доводит жильца Николая до сумасшедшего дома.286 Фицпатрик Ш. Указ. соч. С. 64. Народное хозяйство СССР за 60 лет. М., 1977. С. 42. 285 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 2. 286 Беззубцев-Кондаков А. Ноев ковчег по-советски. Русская литература и коммунальная квартира // http://www.poezia.ru/volprint4.php?topic=7 283 284 90 Именно в тридцатые годы коммунальное жилье (бараки, общежития, коммунальные квартиры) превращается в некий социокультурный феномен, когда, во-первых, оно становится преобладающим типом жилища в больших городах (на каждые 100 жилищ в конце 1930-х гг. приходилось чуть больше 150 семей) и, во-вторых, перестает восприниматься как временное бытие. Огромный поток переселенцев из деревни с их идеалом публичности личной жизни, нашедшим свое организационное воплощение в жилищных товариществах и в «товарищеских судах», привел к тому, что с учетом личных домов, которые в предвоенный период составляли около трети городского жилищного фонда, около половины городских семей (а в крупных городах больше) не имели изолированных жилищ и вынуждены были жить без элементарной бытовой изоляции. При этом жильцы в «домах-коммунах» с однородным населением (одинаковым уровнем образования, социального положения или профессионального статуса) отличались большей сплоченностью, чем жители других домов. «Единообразие» жилища в Москве было нарушено в 1930-е годы, когда право на владение домами перешло от города к предприятиям, что привело к автоматическому выселению «посторонних» вне зависимости от того, получат ли они другую площадь от местного совета или нет. В 1930 г. эта политика была применена к домам, принадлежащим угольной и сталелитейным отраслям, в 1931 г. - к домам транспортных ведомств, армии и флота, в 1935 г. НКВД (в 1939 г. эта процедура в отношении домов НКВД была повторена).287 Это можно рассматривать как новое своеобразное издание «черты оседлости» для рабочих разной ведомственной принадлежности. Тем не менее, дефицит жилья и долголетние очереди на него заставляли мириться с коммунальным образом жизни. Плохие жилищные условия отчасти компенсировались его дешевизной, так как квартплата определялась не только в соответствии с количеством квадратных метров, но и зарплатой квартиросъемщика. В соответствии с бюджетами индустриальных рабочих в 1932-1933 гг. на жилье уходило всего 4-5% всех расходов семьи.288 Низкая квартирная плата рабочих, не окупавшая даже ремонта жилищ, создавала у обитателей коммуналок чувство «псевдохозяина» - по принципу: «все, что мной освоено – мое». Но с другой стороны, коммунальная квартира порождала массовое соглядатайство и доносительство, особенно в 1930-е годы. Воистину, верна пословица: «Бог видит все, соседи - еще больше». Ветераны коммуналок вспоминали, что «в каждой квартире был свой сумасшедший, так же как свой пьяница, свой смутьян и свой доносчик». К середине 1930-х годов в коммуналках сложилась система правил бытового поведения, закрепленная в «Правилах Сборник законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР. 1931. № 1. Ст. 1,110,342; 1937. № 62. Ст. 278; Собрание постановлений правительства СССР. 1939. № 53. Ст. 462. 288 Осокина Е.А. Указ. соч. С. 143. 287 91 внутреннего распорядка», и властная иерархия. Сменившие квартиронанимателей квартирные уполномоченные обязаны были выполнять не только функции поддержания порядка в квартире, но и сотрудничать с жилищными и милицейскими органами. Отчасти можно согласиться с профессором Принстонского университета С. Коткином, что «коммунальная модель … оказалась не чем иным, как миром, вывернутым наизнанку».289 Хотя, думается, что коммунальная квартира является скорее синтезом культуры и антикультуры, переходным типом между деревенской и городской культурой и механизмом адаптации огромных масс населения в инородной культурной среде. Можно согласится с Ш. Фицпатрик, что коммуналки были не просто проклятием советской системы, но и образом жизни: где-то они становились источником не только вражды и нервных срывов для их обитателей, но и взаимопомощи и взаимопонимания.290 Можно констатировать, что появление коммунальных квартир зависело от множества факторов, которые совпали во времени и произвели эффект, который не был запланирован: структура жилищного фонда Москвы, Петрограда (Ленинграда) и других крупных городов обладала спецификой - центр города был застроен домами с многокомнатными большими квартирами; приоритеты государственной политики (подъем промышленности и военизация) не позволяли выделять достаточно средств на жилищное строительство; большая миграция в город создавала проблемы с расселением приезжих и приводила к уплотнениям; противопоставление социализма капитализму привело к огосударствлению жилого фонда и права распоряжения им; концепция жилплощади позволяла распределять жилье, независимо от семейного и социального статуса жильцов и конфигурации квартиры, и поселять в одной квартире чужих людей.291 Начало разрушения «коммунальной субкультуры» было положено решениями ХХ съезда партии, поставившего задачу обеспечить за три пятилетки квартирой каждую советскую семью. То есть коммунальное расселение превращается из распространенного и социально приемлемого способа организации городской жизни в социальную проблему, требующую скорейшего решения. Уже в 1955 г. начинается внедрение индустриальных методов производства блоков и конструкций, а после образования в 1956 г. домостроительных комбинатов, производящих типовые секции для всего городского жилищного строительства, число вводимых домов стало Коткин С. Указ. соч. С. 110. Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. N. Y., Oxford, 1999. С. 48-49. 291 Герасимова Е. Идеология и жилищная политика в 20-30-е годы // http://www.kommunalka.spb.ru/history/history12.htm 289 290 92 стремительно расти. Несмотря на это, даже в конце 1950-х гг., по свидетельствам современников, в столице были семьи, занимавшие не отдельные комнаты, а углы. Довольно распространенным явлением оставалось и покомнатное заселение новых домов. Более того, выделялась категория лиц (одинокие и малосемейные граждане, молодые специалисты, воспитанники детских домов, пенсионеры и молодожены), для которых принцип посемейного заселения не действовал вообще. Уплотненное жилое пространство, с одной стороны, в известном смысле отвечало стремлению к уюту и домовитости, но с другой стороны, комнаты забивали мебелью в надежде противостоять огромным и не обустроенным пространствам вне дома. В свою очередь, трансляция и воспроизводство подобной культуры осуществлялись традиционалистским путем - через «большую патриархальную семью», нередко выходящую за рамки коммунальной квартиры и даже двора и как в зеркале (пусть зачастую и в форме гротеска) отражающую реалии «коммунальной страны». Коммуналка с ее конфликтами и правилами внутреннего распорядка, перегородками и уплотнениями, уполномоченными и бытовым хулиганством, местами общего пользования и прочими атрибутами продолжала оставаться символом советского общежития. По данным на 1990 год, в Ленинграде в условиях коммунального расселения проживало 45% семей или 34% населения, то есть больше, чем в любом другом городе Союза, что дало повод называть «колыбель революции» городом коммуналок. Даже к середине 1990-х гг. в целом по России в коммуналках проживало 6,3% населения, в Москве – 12,5%, а в Петербурге – 22,4%.292 Коммуналка оставалась одной из основных арен, где формировалась и воспроизводилась советская повседневность. Вот характеристика коммунального бытия, вышедшая из-под пера В. Ерофеева: «Неадекватность самых элементарных представлений, фантастические образы мира, скопившиеся, роящиеся, размножающиеся в головах, малиновые прищепки и дуршлаги, под отклеившимися, повисшими изнанкой обоями – газетные желтые лозунги, осуждающие не то Бухарина, не то Израиль, вонь ветхого белья, дрожащие руки со вспухшими венами, хитрость таракана, за которым гоняются с тапком в руке, изворотливость, непомерные претензии на пустом месте, неприхотливость, чудовищный алкоголизм, неподдающаяся анализу отсталость при работающем весь день телевизоре, ссоры, свары как норма жизни, ябеды, пересуды, сплетни, ненависть, крохоборство, нищета – весь этот ком слипшегося сознания перекатывается по всей стране».293 Социолог В.В. Семенова пришла к заключению, что коммуналки способствовали «переплавке» стилей жизни различных социальных групп в унифицированный «советский», стиранию социальных границ и Герасимова Е. Идеология и жилищная политика в 20-30-е годы // http://www.kommunalka.spb.ru/history/history12.htm 293 Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2002. С. 176. 292 93 формированию массовой «тоталитарной» психологии.294 Но при этом коммуналка не выполняла одну из основных функций городского жилища – защиты приватной жизни, препятствовала формированию автономного индивида и дифференциации приватной и публичных сфер, тем самым, замедляя процесс реальной урбанизации. В ней сочетались урбанистические, традиционные и введенные властью, «советские» механизмы контроля, распределения ресурсов, освоения жилища и бытовой дисциплины. 295 Хотя атмосфера коммуналки значительно разнилась в зависимости от того, какая социальная группа была в ней доминирующей, при этом, вместо коллективизации жизни происходила ее атомизация. И более того, повседневная жизнь коммуналок развивала в человеке именно те качества, которые в общественном сознании воспринимались как чуждые советскому обществу. Семенова называет коммунальную квартиру «лабораторией тоталитаризма». Подробнее по этому вопросу см.: Герасимова Е.Ю. Советская коммунальная квартира: историко-социологический анализ (на материалах Петрограда-Ленинграда, 1917-1991): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. СПб., 2000. 294 295 94 Глава. 8. Семейная история, семья и брак в СССР «… В коммунистическом обществе, вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и проституция, и семья…» (Николай Бухарин) Аналогия, мягко говоря, прелюбопытная. Но с другой стороны, что взять с власти, семейная политика которой на деле была скорее антисемейной, разрушающей основы семьи. Несмотря на эту и другие пессимистические прогнозы сохранения семейного быта, отражающие тенденцию к размыванию семейных ценностей, следует признать, что на протяжении столетий семья оставалась самым прочным звеном общества и наиболее эффективным средством трансляции культурной традиции. По образному выражению петербургского историка Б.Н. Миронова, семья «подобно хромосоме» выступает носительницей социальной наследственности, которая «играет не меньшую роль, чем наследственность биологическая».296 Очевидно, что семейная история не только помогает преодолеть «разрыв времен» и ощутить жизнь предшествующих поколений, как часть собственного прошлого. Как некий социальный микрокосм семья, так или иначе, отражает изменения, происходящие в обществе, и, наоборот, трансформируется сама. Другими словами, изучение семьи позволяет проследить механизм ее взаимодействия с обществом. Сложность сложившейся исследовательской практики состоит в том, что семья в силу своей универсальности и многоаспектности выступает объектом изучения многих наук: философии и истории, богословия и социологии, филологии и экономики, антропологии и этнографии, демографии и права, психологии и педагогики, медицины и др. При этом каждая научная дисциплина выделила собственный предмет исследования и, в ряде случаев, свою методологию. Если философы разрабатывали общие принципы и способы изучения семьи и самореализации человека в ней, то экономисты анализировали хозяйственную сторону жизни семьи, а для юристов на первый план вышли правовые основы семьи и брака. Для психологов семья предстала в качестве социально-психологической группы, тогда как в круг научных интересов медиков вошли проблемы здорового образа жизни. В то время как социальную педагогику интересовали, в первую очередь, воспитательные функции семьи, историки исследовали эволюцию семьи как социального института. Демографы и социологи, в свою очередь, анализировали трансформацию структуры семьи. В частности, историческая демография получила особое влияние в 1960-е годы во Франции, благодаря деятельности Л. Генри, основавшего в 1966 г. Общество исторической демографии. Используя статистические методы анализа массовых источников, историческая демография снабдила исследователей инструментарием для измерения рождаемости, детской смертности и Миронов Б.Н. Семья: нужно ли оглядываться в прошлое? // В человеческом измерении. М., 1989. С. 226. 296 95 брачных образцов. В свою очередь, социология семьи сложилась как отрасль социологии, изучающая: развитие и функционирование семьи как социального института и малой группы; брачно-семейные отношения, образцы семейного поведения, характерные для того или иного типа культуры, той или иной социальной группы; семейные роли, формальные и неформальные нормы и санкции в сфере брачно-семейных отношений.297 При этом, при анализе семьи как социального института обычно рассматриваются не конкретные семьи, а образцы семейного поведения, характерные роли и распределение власти в семье.298 При анализе семьи как малой социальной группы основное внимание обращается на специфику формальных и неформальных связей в сфере брачно-семейных отношений, выяснению причин и мотивов, вследствие которых люди женятся, любят или ненавидят, стремятся иметь детей или не иметь их. То есть в социологическом разрезе семья исследуется, прежде всего, через ее структуру и важнейшие функции: репродуктивную, формирования прочных устойчивых эмоционально насыщенных взаимодействий супружества, родительства и родства, первичного социального контроля, воспитательную, духовного общения, социально-статусную, досуговую, рекреативную, эмоциональную и сексуальную.299 Под влиянием психологии и культурной антропологии в 1970-е расширился интерес к ментальной истории, ценностным ориентациям и эмоциям, что стимулировало новый вид истории семейств, затрагивающий в значительной мере эмоциональные и социальные отношения.300 В свою очередь, историческая антропология, имеющая много общего с историей повседневности и историей ментальностей, проявила особый интерес к таким константам как рождение, смерть и родственные отношения. Возникшая в 1970-е гг. в Германии на стыке истории, этнографии и генеалогии повседневная история поставила в центр исследования истории рядовых, ничем не выдающихся семей. Задачи общебиографического контекста в рамках складывающееся психоистории востребовали реконструкцию, помимо основной, целой группы «смежных» биографий и изучения особенностей социальных связей и контактов индивидуума, прежде всего, его родных. В рамках итальянской микроистории сужение поля наблюдения до уровня семьи позволило увидеть общество под «микроскопом», придя через малое и частное к лучшему пониманию общих социальных связей и См.: http://slovari.yandex.ru/dict/gl_social/article/1401/1401_353.HTM?text Истоки последнего подхода лежат в работах М. Фуко, исследовавшего отношения господства и подчинения в семье. 299 http://slovari.yandex.ru/dict/sociology/article/soc/soc-1125.htm?text 300 См.: Павлов А.А. Римская античная familia в свете «новой социальной истории»: новые подходы современной западной историографии (обзор) // Гендерная теория и историческое знание. Материалы семинаров. Сыктывкар, 2004. С. 150-199. 297 298 96 процессов. В частности, Д. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII ст. Все вышесказанное свидетельствует, что изучение семьи имело не только полидисциплинарный, но и системный характер, что позволило уже в 1970-е гг. приступить к формированию системной науки о семье – фамилистики.301 В последние годы, в связи с расширением поля междисциплинарных исследований, идея создания отдельной полидисциплинарной научной дисциплины снова возрождается. Не секрет, что история семьи, тесно переплетенная с антропо- и социогенезом, до сих пор является одним из спорных научных вопросов. В современной науке нет единого представления о происхождении семьи, ее эволюции, роли и месте, перспективах в обществе, специфике как малой социально-психологической группы. В силу чего нет и единого определения семьи. И это притом, что попытки осмыслить семью как один из важнейших социальных институтов общества имеют сложившуюся историографическую традицию. Работы, авторы которых рассматривали историческое развитие семьи, появились еще в XIX веке. Начало изучению истории семьи положил швейцарский историк права И.Я. Бахофен, в труде «Материнское право» (1861) выдвинувший тезис об универсально-историческом развитии первобытного человечества от первоначального беспорядочного общения полов к материнскому, а затем отцовскому праву. Часть своих работ посвятил истории семьи австрийский историк и этнограф Ю. Липперт. Вопросы истории брака и семьи исследовал один из классиков эволюционистской («антропологической») школы английский археолог и этнограф Д. Леббок. Свои главные труды посвятил ранней истории брака и семьи шотландский этнограф и историк Д.Ф. Мак-Леннан. В отечественной историографии изучение русской (прежде всего, крестьянской) семьи также началось со второй половины XIX в., и было связано с подготовкой и проведением крестьянской реформы. Актуализировалась, прежде всего, проблематика распада большой патриархальной семьи и вопросы семейного права. Тогда как городская семья впервые стала объектом серьезного исследования только в годы Первой мировой войны в работе П.А. Сорокина «Кризис современной семьи».302 Что касается марксистской историографии начала ХХ ст., основные ориентиры в области изучения института семьи были заданы ленинской работой «Развитие капитализма в России». Именно здесь были развиты характерные для марксистской традиции положения о решающем влиянии социально-экономических факторов на развитие семьи, семье как «ячейке» общества, господстве в капиталистическом обществе семейных отношений, См.: http://bestdisser.com/see/dis_187703.html См.: Сорокин П. Кризис современной семьи // Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1916. № 2–3. 301 302 97 основанных на эксплуатации членов домохозяйства его главой, и «загнивании» семейных отношений при капитализме. Частью большевистской элиты прямо ставилась задача формирования «новой семьи». Так, например, А. М. Коллонтай утверждала, что «общество должно научиться признавать все формы брачного общения, какие бы непривычные контуры они ни имели, при двух условиях: чтобы они не наносили ущерба расе и не определялись гнетом экономического фактора».303 Подобные установки определяли резко негативное отношение к «буржуазной семье» и относительно слабую проработку вопроса о семье будущего. Дело в том, что в 1920-е годы довольно широкое хождение имели утопические представления об отмирании семьи при социализме. Например, социолог академик С.Я Вольфсон, специалист по семье и браку, утверждая, что социализм несет с собою отмирание семьи, фактически выражал настроение многих «социальных инженеров» тех лет. Впрочем, столь радикальные взгляды на брак и семью не стали официальной господствующей семейной идеологией и политикой. Руководство страны, выступая за сохранение семьи как социального института, рассматривало семейные отношения как общественное и государственное дело. Дискуссия в 1926 г. в связи с принятием «Кодекса законов о браке, семье и опеке» на десятилетия сделала господствующей точку зрения необходимости трансформации семьи в интересах государства, но не о ликвидации семьи как общественного института. В «семееведении» 1930-х гг. вопрос о семье и браке переместился преимущественно в область правоведения. Кроме того, в историографии в связи с декларацией «победы социализма в СССР» обозначилось еще одно устойчивое направление - противопоставление семьи и брака при капитализме и социализме. В послевоенный период эта проблема стала разрабатываться в контексте взаимоувязанных понятий «советская семья» и «социалистический образ жизни». В результате в научной литературе утвердился ряд мифов: о деградации буржуазного брака в противовес расцвету социалистической семьи; представление брака при капитализме в качестве модификации товарно-денежных отношений; резкое противопоставлений функций семьи при капитализме и социализме и т.п. На разработку семейной истории в 1960-1980-е гг. повлиял ряд факторов идеологического (вывод XXI съезда КПСС о полной и окончательной победе в СССР, решение ХХП партийного съезда о построении коммунизма в стране к 1980-м гг., концепция «развитого социализма»), внешнеполитического (холодная война) и социального характера (в частности, развитие жилищного строительства). Показательно, что в связи с программной установкой КПСС об отмирании хозяйственно- Коллонтай А. М. Любовь и новая мораль // Философия любви. Ч. 2. Антология любви. М., 1990. С. 332–333. 303 98 экономической функции семьи при коммунизме, произошло оживление многих утопических представлений, в том числе и периода 1920-х годов.304 Тогда как в западной историографии рост интереса к истории семьи стимулировался, прежде всего, сексуальной революцией, способствовавшей трансформации семейных отношений и разрушению семейных ценностей. С другой стороны, оживлению семейной истории способствовали американские феминистки, под влиянием которых историки впервые начали исследовать модели сексуального поведения, как в браке, так и вне брака. Кроме того, активизация исследований по истории семьи на Западе в 1960-е гг. совпала с формированием нового междисциплинарного подхода в рамах Школы «Анналов». «Новая научная истории» дала жизнь многим новым темам, включая историю семьи. Более того, последняя стала неотъемлемой частью «новой социальной истории». О начале обособления истории семьи можно говорить с публикации книги Ф. Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при старом порядке» (1960), в которой автор по-новому взглянул на историю детства и семьи в исторической перспективе. Тогда как о выделении ее в особую область в 1970-е годы свидетельствуют данные Л. Стоуна о численности публикаций по истории семьи за период с 1920-х по 1970-е годы.305 Если первоначально история семьи сосредотачивалась на истории домохозяйства и демографических изменениях внутри него, то со второй половины 1970-х гг. проблематика исследований расширилась за счет вопросов внутрисемейных отношений и взаимосвязи между нуклеарной семьей и более широкой родственной группой. Во второй половине восьмидесятых годов семейная история стала приобретать комплексный характер, то есть брак стал рассматриваться как процесс формирования семьи, деторождение и воспитание детей - как процесс внутренней ее перестройки, а старение и смерть ее членов – в качестве особой стадии развития семьи. Одновременно развернулось исследование выбора членами семьи «стратегии» поведения, принятия тех или иных решений, для чего пришлось обратиться к анализу господствующих культурных ценностей и представлений. В итоге семья предстала как своеобразный перекресток социальных, экономических, политических и собственно демографических процессов. Более того, и сама она рассматривается как некий «процесс».306 В зарубежной русистике 1970-1990-х гг. были подняты вопросы внутрисемейных отношений, брачно-семейных моделей различных социальных групп российского общества, численности и структуры семьи, положения женщин и детей в семье, семейного права, семейной идеологии и См.: http://bestdisser.com/see/dis_187703.html См.: Гончаров Ю.М. Городская семья Сибири второй половины XIX–начала XX вв.: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. Томск, 2003. 306 Hareven T. The Family is Process: The Historical Study of the Family Circle // Journal of Social History. 1974. № 7. P. 95–97. 304 305 99 т.п.307 При этом осмысление эволюции семьи происходило в контексте путей исторического развития России и Запада и, прежде всего, процесса модернизации. Пик изучения родственных связей пришелся на 1980-е годы. Большинство исследований, при этом, были посвящены сельским областям, особенно в прединдустриальный период. Для России традиционно изучалась тесно связанная с наследованием система сельских родственных связей до начала ХХ ст. Тогда как в отношении городских семей более изученным оставался индустриальный период конца XIX - XX вв. М. Андерсон и Т. Харевен продемонстрировали, что родственные связи сыграли центральную роль в организации миграций из сельской местности в города и сильно облегчали адаптацию к новой среде. В то же время именно на родственниках лежал процесс социализации вновь прибывших.308 Родственные связи были также самым эффективным средством, используемым во взаимодействии с локальными институтами при преодолении общественных кризисов. В 1990-е годы новый всплеск интереса к истории семьи был «спровоцирован» женскими и гендерными исследованиями. В работах этого направления затрагивались многие проблемы брачно-семейных отношений, в том числе и в историческом аспекте. Кроме того, проблемы семейной структуры и демографических процессов разрабатывались в рамках исторической информатики.309 Важной составляющей семейной истории были и остаются активные методологические поиски. Американская исследовательница Т. Харевен выделила следующие аспекты истории семьи: родство, «жизненный путь», семейные стратегии, влияние семьи на процесс социальных изменений. Сюда можно добавить гендерные аспекты истории семьи, а также кросскультурный и межнациональный компонент. Однако на основы семейной истории в наибольшей степени повлияла концепция «жизненного пути»,310 заставившая ученых перейти от простого анализа различных сфер жизни семьи к более глубокой интерпретации семейных изменений. Подход с точки зрения жизненного пути сдвинул акценты на исследование жизненных переходов индивида и семьи, определяемых как изменениями в семейном статусе и сопутствующих ему ролях, так и возрастными структурами: поступление и окончание школы, начало и конец работы, миграции, уход и См.:The Family in Imperial Russia. Urbana; Chicago; London, 1976; Rudolph R.L. Family Structure and Proto-Industrialization in Russia // The Journal of Economic History. Vol. 40. 1980; Engel B.A. Between the Fields and the City. Women, Work and Family in Russia, 1861–1914. Cambridge, 1994; Wagner W.G. Marriage, Property, and Low in Late Imperial Russia. Oxford, 1994. и др. 308 Муравьева М.Г. История брака и семьи: западный опыт и отечественная историография // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001. С. 8-9. 309 См., например: Русина Ю.А., Мазур Л.Н. История семьи: перспективы исследования // ИБ АИК. 1997. № 21. М., 1997. С. 88–90; Антонов Д.Н., Антонова И.А. Восстановление истории семей и компьютер // Компьютер и историческая демография. Барнаул, 2000. С. 107–136. 310 Если семейный цикл связан с семьей, то понятие жизненного пути относится к индивиду. 307 100 возвращение домой, браки и обустройство своего домохозяйства, выращивание детей, переход в категорию дедушек и бабушек и т.д. Пионерами этого направления стали японский историк Мориока и канадцы Ландри и Легаре. В отечественной историографии метод «жизненного пути» описан И.С. Коном,311 а исторический обзор этого метода дал Ю.Л. Бессмертных.312 М. Сегален отмечала, что метод «жизненного пути» плохо подходит для анализа крестьянских семей, в которых выбор контролировался старшим поколением, а профессиональный путь протекал внутри домохозяйства и контролировался общиной. Тем не менее, этот метод оказался весьма эффективным для изучения крестьянской общины, поскольку показывал, как жизненные переходы располагались во времени в условиях жесткого контроля со стороны коллектива, и как индивиды уклонялись от этого контроля. Проблема семейных стратегий была поднята в 1970-е годы П. Бурдье, показавшим, что именно стратегии семейного поведения являются основным пунктом в процессе принятия решений, касающихся семьи.313 Действительно, изучение семейных стратегий позволяет понять взаимодействие, с одной стороны, между социально-экономическими конструктами и внешними культурными ценностями в обществе, которые заставляют делать определенный выбор, а, с другой стороны, эксплицировать ценности, принятые в семейном кругу. Семейные стратегии ведут к расширению сотрудничества или, наоборот, возникновению и усилению конфликта между семьей и такими институтами, как школа и церковь. Так как каждый из членов семьи может иметь свою собственную стратегию, центральным вопросом остается изучение процессов принятия решений внутри семьи и механизма реализации последних членами семьи. В числе прочего, изучение семейных стратегий предполагает изучение конфликтов в семье. При этом не всегда методологическую тональность задавали зарубежные ученые. Так, Н.А. Миненко впервые среди российских исследователей отметила, что реконструкция семейного быта предполагает рассмотрение структуры, численности и функций семьи, хозяйственного строя, взаимоотношений с другими группами и институтами, закономерностей развития, семейной обрядности и семейного права.314 Примером возможности использования модернизационной теории при изучении истории семьи могут служить обобщающие работы А.Г. Вишневского и Б.Н. Миронова.315 Однако «создание собственной 311 312 Кон И.С. Ребенок и общество. М., 1998. С. 74-79. Бессмертных Ю.Л. Новая демографическая история // Одиссей. 1994. № 1. С. 252-254. См.: Бурдье П. Практический смысл. СПб., 2001. Миненко Н.А. Городская семья Западной Сибири на рубеже XVII–XVIII вв. // История городов Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1977. С. 175. 315 Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М., 1998; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII–начало XX в.). Т. 1–2. СПб., 1999. 313 314 101 методологической базы изучения брака и семьи в исторической перспективе»316 и сегодня остается задачей дня. В последние годы появились исследования, в которых делаются обобщения на макроисторическом уровне. В частности, были построены определенные модели семейного развития и предприняты попытки интегрирования последних в общий контекст социальных изменений.317 Однако до сих пор исследования семьи в российской историографии носят преимущественно описательный (этнографический) характер. Кроме того, в отечественной историографии нередко подменяются термины «семья» и «домохозяйство». Малоизученной сферой семейной жизни остается область пересечения семейного менталитета с индивидуальным мировосприятием. Главным достижением истории семьи сегодня является то, что в историческое исследование была введена жизнь обычных людей, что позволило изучать повседневный опыт и повседневные практики простого человека. В свою, очередь, это стимулировало существенное приращение источниковой базы за счет ранее не привлекавшихся документов демографических данных, завещаний, художественных произведений, фотографий, бытовых предметов и семейных легенд. Попытки связать жизнь в «мелком масштабе» с крупными структурными изменениями обеспечили не только недостающее звено для понимания взаимоотношений между людьми и социальными трансформациями, но и привели к пересмотру интерпретаций темпов развития и значений «крупных» процессов. Например, исторические данные о семейном поведении позволили М. Андерсон и Т. Харевен пересмотреть существующие объяснения процессов индустриализации и урбанизации, поставили под сомнение ряд выводов модернизационной теории и привели к отказу от линейных интерпретаций процесса социальных изменений.318 Представителями «новой научной истории» (П. Ласлетт, Д. Хелихи, Е. Ригли и Р. Скофилд) был сделан важный вывод, что индустриализация не являлась основной причиной рождения семьи нового типа, так как планирование семьи, поздний возраст вступления в брак, нуклеарная структура домохозяйства существовали задолго до начала процесса индустриализации. Историки и социологи уже к середине 1980-х гг. пришли к соглашению, что индустриализация сама по себе не являлась причиной разрушения традиционной семьи и миграция в города, а урбанизация не разрушала традиционные семейные связи. Если в 1960-е гг. тезис У. Гуда о том, что семья была активным агентом в процессе индустриализации, принимали в штыки, то уже в 1980-е гг. это не вызывало сомнения. Более того, выяснилось, что нуклеарная семья (состоящая из родителей и детей) не являлась наиболее адаптивным семейным типом. С этими функциями лучше Муравьева М.Г. История брака и семьи: западный опыт и отечественная историография // Семья в ракурсе социального знания. Барнаул, 2001. С. 5. 317 См.: Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб., 2000. Т. 1. С. 219-229; Лещенко В.Ю. Семья и русское православие (XI-XIX вв.). СПб., 1999. С. 39-40. 318 Муравьева М.Г. Указ. соч. С. 5-7. 316 102 справлялась расширенная семья, чья система родственных связей больше совпадала с индустриальной системой найма. С другой стороны, индустриализация повлияла на семейные функции и ценности и внутрисемейные трансформации: переход от традиционных семейных функций к другим социальным институтам, превращение домохозяйства из места производства в место потребления, утверждение выхаживания детей в качестве главной цели семьи, повышение интимности и приватности семейных отношений. При этом открытым остался вопрос о том, какое влияние оказали эти процессы на качество семейных отношений. Так, Ф. Арьес полагал, что эти изменения ослабили адаптивные качества семьи и лишили детей возможности расти «на улице», где они могли попробовать различные социальные роли.319 Семья – это маленькое зеркало большого общества. Применительно к советской истории важно понять, как в ней распределялись роли, насколько авторитарными были отношения между родителями и детьми. Возникает вопрос, какое место в советской семье отводилось женщине, когда она оказывалась в центре семьи в те периоды семейного цикла, когда мужья находились в тюрьме или лагере, в армии или на войне? Показательно и то, как складывались отношения в семье после их возвращения. Какова была роль улицы в воспитании детей? Как влияли на семейные стратегии принудительные миграции (раскулачивание, угон в Германию и депортации) и, наоборот, какие факторы влияли на семейные миграционные стратегии, заставляя вербоваться на стройки первых пятилеток и т.п.? Увеличение в последние годы числа исследований по истории семьи доказывает важность этого института в социальной жизни общества. Две прошедшие в ИРИ РАН в 2006-2007 гг. конференции по истории семьи можно рассматривать как некий результат складывания проблемного поля семейной истории, охватывающего семейные ценности и семейное право, культуру и быт, национальные и конфессиональные особенности семейнобрачной сферы. Особый интерес в этом плане представляют 1920-е гг., ставшие периодом острой борьбы старого и нового. ***** Как уже отмечалось выше, антропологический поворот в отечественной историографии, связанный с именами А.Я. Гуревича и Ю.Л. Бессмертных, переориентировал внимание исследователей на изучение не только вопросов повседневности, но и семейного быта. А в последнее время наметилась тенденция для сближения этих двух направлений социальной истории. История быта и семьи тесно связана и историей ментальности, так как поведенческие стереотипы в значительной мере формируются под влиянием быта. В то же время нормы обыденной жизни являются выражением социально-культурного статуса и отдельной личности, и социальной группы (в данной главе – рабочих и студентов). 319 Муравьева М.Г. Указ. соч. С. 18-22. 103 Советская Россия, ставшая на путь завершения индустриальных преобразований, не была в этом плане исключением. Однако активная переоценка традиционных ценностей, в том числе и семейных, в советском обществе двадцатых годов имела ярко выраженную идеологическую окраску. Широкое распространение получили идеи о ведущей роли в жизни человека коллективных, а не семейных интересов. Семейный быт противопоставлялся общественному, а молодежи навязывалась мысль о никчемности связей внутри семьи. Наглядным свидетельством нигилизма в семейной сфере можно считать продолжительные прения о самом понятии «семья» на статистическом съезде 1926 г. в силу того, что «само понятие семьи носит неопределенный и возбуждающий многочисленные споры характер».320 И это не случайно. Дело в том, что нередко женатый рабочий жил в городе один, а семья оставалась в деревне. При этом далеко не всегда отец семейства отсылал сколько-нибудь значительную часть зарплаты на родину. Обычным явлением была ситуация, когда «кормилец» содержал только самого себя. В литературе 1920-х гг. выделялось четыре основные формы семейного рабочего быта. Во-первых, когда рабочий жил один, а семья оставалась в деревне, где имела хозяйство, позволяющее жить. Тогда как рабочий содержал только самого себя. Во втором случае рабочий также жил в городе один, но деревенское хозяйство содержало семью лишь частично. Поэтому рабочий отсылал домой часть зарплаты. При третьем типе остававшаяся в деревне семья не имела своего хозяйства. Ввиду этого рабочий отсылал на родину значительную часть своей зарплаты. К этой форме примыкала и получившая в «либеральные» двадцатые годы некоторое распространение в среде высокооплачиваемой части рабочих новая форма семейного быта, когда рабочий вступал в брак с женщиной, живущей в другой семье или даже другом городе, и содержал за свой счет ее детей. И только четвертая форма семьи предусматривала рабочую семью, проживающую совместно и живущая целиком или главным образом за счет своей зарплаты.321 Что касается этой «классической» семьи, то процент таких семей в крупных городах, в том числе и в Москве, хотя и рос на протяжении двадцатых годов (в 1897 г. только 7% московских рабочих жили в семье), оставался небольшим. Более того, оседавшие в столице рабочие семьи обнаруживали явную склонность к распаду и уменьшению числа своих членов с шести и более до двух-трех. Например, к 1923 г. в Москве группа рабочих семей с 6 и более членами сократилась по сравнению с 1897 г. на 37%, тогда как семьи с 2-3 членами увеличились на 41%.322 См.: Кабо Е.О. Очерки рабочего быта: Опыт монографического исследования домашнего рабочего быта. Т.1. М.: Книгоиздательство ВЦСПС, 1928. С. 21. 321 Там же. С. 22. 322 Там же. С. 23-24. 320 104 Характер рабочего быта определяли три основных фактора: социальное происхождение рабочей семьи и имевшиеся материальные и культурные навыки (большинство составляли выходцы из деревни); современное экономическое благосостояние и, прежде всего, уровень зарплаты; новые социальные условия и политические права. На пересечении традиционных устоев и новых веяний рождались весьма разнообразные формы рабочей семьи. По степени распространения новшеств можно говорить (без учета семей старых партийцев, ввиду того, что таких у станка почти не осталось, и молодых рабочих семей) о трех основных группах: во-первых, «рабочая целина», т.е. семьи, сохранявшие в 1920-х гг. во всей неприкосновенности старые устои замкнутого дореволюционного быта; во-вторых, «первые борозды» или те семьи, куда так или иначе (через школу, детскую организацию, комсомол, партию, производственные совещания и т.п.) входила новая революционная культура; в-третьих, «новь» - семьи, где в целом прижился новый бытовой уклад.323 Большинство московских рабочих семей, по крайней мере, в середине десятилетия, относилось ко второму типу семьи, значительную долю членов которых составляли партийцы ленинского призыва. Однако в целом культурный уровень рабочих семей оставался на довольно низком уровне. Например, театр только с середины 1920-х гг. постепенно входит в быт отдельных рабочих. Симптоматично, что при этом в семьях первого типа предпочтение отдавалось сценам из семейного быта, тогда как «новь» выбирала революционные и реалистические пьесы. В семьях первого типа жены, как правило, ни разу не были ни в кино, ни в театре. Да и глава семейства лишь 2-3 раза посетил кино и театр. Единственным развлечением для женщин оставались многочасовая болтовня с соседками и обсуждение сплетней. «Первые борозды» также тяготели скорее, к сфере общественно-политических, нежели культурных, интересов. И опять же новые веяния охватывали, прежде всего, мужчин, которые посещали популярные лекции на заводе, заводские и партийные собрания, кружки политграмоты и т.п. Совместные походы в театр и кино были нечастыми, а посещение музеев и выставок, как правило, проходило организованно. На плечи жены, как и в семьях первого типа, ложилась вся работа по дому. Досуг семьи третьего типа был еще более политизирован. Мужья вели активную общественную работу: писали заметки в стенгазету, занимались в различных кружках, работали в заводских комитетах и различных комиссиях. Общественный интерес жен сводился к участию в различных женских комитетах. Расходы на общественно-политические цели в таких семьях были очень высоки - 6,7% бюджета при среднем уровне 3,2%. Тогда как затраты на культурные цели составляли всего 1%, хотя, в определенной мере, это объяснятся бесплатностью билетов на выставки и в музеи, различными скидками и пользованием библиотеками. 323 Там же. С. 28. 105 К социокультурным сферам, наиболее затронутым переменами в двадцатые годы можно отнести образование, досуг и новый быт, воспитание и охрану жизни детей, просмотр кино и приобщение населения к чтению.324 Однако характерной приметой времени было мирное сосуществование старого и нового в большинстве рабочих семей. Большинство рабочих театру и музею предпочитало гармонь и балалайку, канареек и синиц в клетках, хоровые кружки и церковное пение. Тем не менее, в рабочий быт постепенно входило слушание радио семьей в зимние вечера и экскурсии за город в летние дни. Как и до революции, мужья предпочитали большую часть времени проводить вне семьи. Даже «новь» не была тому исключением. Социологические исследования двадцатых годов показывают, что в семьях этого типа мужья тратили на домашнюю работу не более 2 минут в день (колка и носка дров), зато 70% уходило на общественную работу и самообразование. Что касается семей первого и второго типа, то здесь мужчины предпочитали проводить время, отнюдь, не в кружках самообразования. Нэп вернул в сферу городского отдыха азартные игры. Обследование петроградских рабочих в 1923 г. показало, что карточные игры занимали в их досуге столько же времени, сколько танцы, охота, катание на лыжах и коньках, игра на музыкальных инструментах, в шахматы и шашки, вместе взятые. Рабочие стали завсегдатаями советских казино, полагая, что тем самым приобщаются к ценностям городской культуры. Широкое распространение азартных игр в пролетарской среде привело сначала к запрету открытия игорных домов в рабочих районах, но только в мае 1928 г. СНК СССР предложил союзным республикам немедленно закрыть все клубы и казино.325 Отнюдь не нэпманы, а рабочие были главными потребителями услуг проституток. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет нэпа не позволяли многим рабочим заполнить досуг развлечениями с проститутками, но в середине 1920-х годов ситуация изменилась. Если в 1920 году, согласно результатам опросов, в Петрограде к услугам проституток прибегало 43% рабочих, то в 1923 г. продажной любовью пользовался уже 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах.326 Можно предположить, что сопоставимые цифры в этот период демонстрировала и Москва. Столь разные ценностные установки в жизни супругов порождали острые семейные конфликты, что, в свою очередь, нарушало прежнюю стабильность и продолжительность семейной жизни. Возрастание применения женского труда и включение женщин (особенно молодых) в учебу и общественную жизнь нарушало замкнутый мир семьи и усиливало несемейные интересы ее членов. А освобождение брака от существовавших Корноухова Г.Г. Повседневность и уровень жизни городского населения СССР в 1920-1930-е гг. (На материалах Астраханской области): Дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2004. С. 55. 325 Лебина Н.Б. Указ. соч. С. 253-254. 326 Там же. С. 89. 324 106 ранее ограничений развода увеличивало значение эмоциональных отношений в браке. Тем не менее, вряд ли можно зафиксировать в двадцатые годы полное отрицание процедуры религиозного освящения брака рабочих. Хотя размежевание в семье иногда происходило и на почве борьбы с религией, однако, чаще всего в рабочем быту сосуществовали два «угла»: жены (икона с ситцевой занавеской и бумажными цветами) и мужа (портрет Ленина, шашки и пузырек с духами). Со всей очевидностью можно утверждать, что ценность семьи в нэповском обществе оставалась высокой. Недаром рост числа рабочих семей в 20-е годы обгонял рост рабочего класса вообще. При всем при том, большинство женщин не сочувствовали политическим и религиозным взглядам своих мужей. В женской рабочей среде широко распространились раздражительность и «любопытное сочетание анархической озлобленности и консерватизма». Культурная и политическая отсталость женщин была тесно связана с их экономической зависимостью. Низкая квалификация, более низкие заработки и рутинная работа дома (до 12,5 часов ежедневно), - все это подрывало силы и здоровье молодых женщин.327 Нередко муж отдавал лишь незначительную часть зарплаты. Что же касается основного заработка, то, как весьма эмоционально заявила при опросе 42-летняя прядильщица: «А чорт его знает, куда он тратит! Пропивает все, поди».328 Даже в семьях второго типа расходы на спиртное составляли почти 7% бюджета. В силу вышесказанного в рабочих семьях (особенно первого типа) частым явлением были скандалы и побои. Хотя брачно-семейное законодательство облегчило и упростило процедуру развода, в первое время расторжение брака все же не превратилось в норму повседневной жизни в городе: в 1923 г. официально разведенные составляли всего 0,9%. Но к концу десятилетия сложившийся семейный уклад, освященный религиозными обрядами и обычаями, подвергался все большему разрушению: численность официальных разводов в городе увеличилась примерно вдвое. Статистика показывает, что чем ниже зарплата и больше ее дифференциация, чем ниже нормы социального страхования и социального обеспечения, тем крепче семейный быт. При обратных условиях семья ослабляется из-за раскрепощения наиболее слабых в экономическом отношении элементов рабочей семьи - женщин и детей.329 Последних, как правило, воспитывали школа и детский сад, а остальное время они проводили на улице и в коридорах. С одной стороны, инициаторами развода иногда становились женщины, не желавшие стать матерями. По причине материальной нужды в 1925 г. не желали иметь ребенка 60% женщин из рабочей среды. Статистика разводов свидетельствовала, что в пролетарских семьях беременность нередко была причиной расторжения брака. С другой стороны, Там же. С. 221,223. Там же. С. 29. 329 Там же. С. 25. 327 328 107 либерализацией развода широко пользовались недобросовестные мужчины, не желавшие «вешать хомут на шею». Многих выдвиженцев ленинского призыва уже не устраивали их прежние «некрасивые и невежественные» жены. Житейская мудрость 1920-х годов гласила: «Партийный муж - плохой муж».330 Действительно, если он формально и оставался в семье, то быстро перерастал ее в идейно-политическом и культурном плане. Семейные неурядицы были тесно связаны и с жилищной проблемой. Хотя материалы обследований конца двадцатых годов показывали устойчивую обратно пропорциональную зависимость размеров жилья и плодовитости брачных пар, тем не менее «семейная лодка» нередко разбивалась о коммунальный быт. Типичным жилищем рабочей семьи первого типа, состоящей из 4-х - 5-ти человек, была небольшая комната в коммуналке, нередко с одним окном. Зачастую мебель была представлена одной деревянной кроватью, двумя столами и двумя табуретами. Нередким было отсутствие матрасов, постельного белья и скатертей. Зато в изобилии присутствовали клопы, тараканы и шелуха от семечек. Попытки «окультурить» жилище сводились к «кривому зеркалу» и картинкам на стенах. Были и еще менее приспособленные жилища, например, комната размером в 15 квадратных аршин, где муж с сыном спали на полу, а жена с дочкой - на кровати. Или бывшая самоварная при гостинице с асфальтовым полом, всю меблировку которой составляли два стола, кровать, четыре стула и несколько ящиков, на которых спали дети. В семьях второго и третьего типов, в большинстве своем проживающих в более просторных комнатах (до 30 квадратных аршин) в домах-коммунах, заметны чистота и порядок, так как хозяйки не менее двух раз в неделю мыли полы. Прочно вошли в быт занавески и скатерти, портреты Маркса и Ленина на стенах, вазы с искусственными цветами на комоде. Хотя сам глава семьи нередко спал на печке. Несмотря на очень низкую квартплату за жилье, оно обходилось в 13 рублей в месяц, включая дрова, освещение и воду, то есть в 15% зарплаты.331 Подавляющая часть рабочих семей питалась дома. Основу питания составляли хлеб, овощи, мясо низких сортов (кости и внутренности) и чай. В обед обычно ели щи или суп, кашу, картофель или лапшу, а на ужин разогревались остатки. На завтрак пили чай с пышками или белым хлебом. Мясо в щах или супе бывало почти каждый день, а молока потребляли мало и редко. После получки и в праздники ели много, а затем до получки не дотягивали и питались впроголодь.332 Только с конца 1923 г. жизнь стала входить в нормальное русло, однако и в 1924 г. в отношении зарплаты мы имеем дело со старым довоенным рабочим. Так, средний уровень доходов московской семьи в 1924 г. составлял 110 рублей на семью или 38 рублей на одного едока. Причем Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 19181932 гг. / Отв. ред. А.К. Соколов. М.: РОССПЭН, 1997. С. 162-163. 331 Кабо Е.О. Указ. соч. С. 31-32,72-73,118. 332 Там же. С. 35,74. 330 108 этот бюджет был целиком основан на зарплате, которая в лучшем случае покрывала расходы семьи на 80%. Бюджет рабочей семьи был дефицитен, т.к. зарплата вместе с пособиями страховой кассы систематически отставала от среднего уровня жизни. Рабочие были вынуждены восполнять семейный бюджет до его средней величины за счет потребления старых запасов, дополнительных заработков жены (стирка, шитье и т.п.), доходов от собственного хозяйства, продажи и залога вещей. Также выручала помощь рабочего кредита.333 Рост почти в два раза доходной части бюджета московского рабочего в 1925 году был во многом сведен на нет начавшимся в конце года удорожанием жизни. Несмотря на быстрый рост зарплаты, доходный бюджет рабочих семей во второй половине двадцатых годов был слишком тесен для удовлетворения растущих потребностей средней рабочей семьи, связанных с более разнообразным питанием, потребностями в одежде, обуви и развлечениях. Замужние женщины в большинстве случаев не работали даже в бездетных семьях, в том числе и по причине высокой безработицы в стране. Но так как зарплаты мужчины не хватало, чтобы содержать семью, то иногда приходилось работать женщине или подростку. Таким образом, семья оставалась наиболее распространенной формой рабочего быта, а труд был основной материальной базой последнего. Рост числа семей в 1920-е годы обгонял рост рабочего класса вообще. В 1920-е годы в семье сохранялось много старых традиций и обычаев. Например, вопреки декларациям, не установилось фактическое равенство женщин, которые в основном оставались связанными ведением домашнего хозяйства и воспитанием потомства. При проведении Всесоюзной переписи 1926 г. почти всегда главами семей жены называли мужей. Сохранялась и высокая ценность детей как помощников в домашних делах. Для семейных отношений горожан в 1920-е годы были характерны патриархальноавторитарные устои и новые ценностные установки, разрушающие старые традиции и обычаи. Однако последняя тенденция развивалась медленно. ***** Братоубийственную Гражданскую войну сменила очередная «гражданская война» за «свободу» от семейных ценностей. Тем не менее, следует признать, что советская политика только ускорила глобальный процесс кризиса семьи, начавшийся еще до революции.334 Конечно, вопросы любви, половых и семейных отношений до революции строго регламентировались. Во-первых, огромную роль играла церковь, с позиций которой происходило формирование у человека определенных нравственных идеалов. Во-вторых, не последнее место занимало, особенно в крестьянских семьях, традиционалистское домашнее воспитание. Наконец, в-третьих, достаточно весомыми были взгляды самого общества на проблему семьи и брака, в большинстве своем консервативные. Впрочем, все эти положения, в 333 334 Там же. С. 12,137,139,144. Антонов А.И., Сорокин С.А. Судьба семьи в России XXI века. М., 2000. С. 334. 109 целом бесспорные, требуют некоторого уточнения. Действительно, до поры до времени сексуально-эротические образы в русской художественной культуре тщательно маскировались. Но уже в 1890-х годах положение изменилось. Ослабление государственного и цензурного контроля сделало тайное явным. Новая эстетика и философия жизни была реакцией и против официальной церковной морали и против ханжеских установок демократовшестидесятников. Именно сенсуализм стал естественным аспектом новой философии индивидуализма, властно пробивавшей себе дорогу. Толчком к осознанию общего кризиса брака и сексуальности послужила толстовская «Крейцерова соната», в которой писатель публицистически остро выступил практически против всех общепринятых воззрений на брак, семью и любовь. Открыто половой вопрос стал обсуждаться после революции 1905-1907 гг. Хотя не вызывает сомнений и то обстоятельство, что после Октября 1917-го все стабилизирующие факторы перестают воздействовать прежним образом. Более того, образовавшийся дефицит нравственности начинает стремительно заполняться новыми коммунистическим идеалами, которые не предполагают для института семьи никаких исторических перспектив. Возрастание применения женского труда и включение женщин (особенно молодых) в учебу и общественную жизнь усиливало авторитет женщин в семье и ограничивало авторитарность глав семей - мужчин. Но все это нарушало замкнутый мир семьи и усиливало несемейные интересы ее членов. Освобождение брака от существовавших ранее ограничений и трудностей развода увеличивало значение эмоциональных отношений в браке. Но, с другой стороны, все это порождало острые семейные конфликты, связанные с разными ценностными установками в жизни мужа и жены, и нарушало прежнюю стабильность и продолжительность семейной жизни.335 Если меняется мир, которым «правят две стихии – голод и любовь», то семья и брак не остаются в старом виде. При этом срабатывает некий «закон поколения», когда «агентами социальных изменений становятся представители того поколения, для которого историческая ситуация выступает как неблагоприятная».336 Философ В. Розанов еще в 1906 г. заметил, что «революция почти вся делается молодежью, делается и в поэтической, и даже в физической ее части». В свою очередь, в двадцатые годы по всей стране основным субъектом возросших притязаний стала наиболее активная часть молодежи, понимавшая бесперспективность жизни по старому и стремившаяся занять лидирующее место в динамично изменяющемся обществе. Главным вектором ее преобразующей деятельности стала борьба «за новый быт», а основной выброс разрушительной энергии пришелся на наименее защищенный микросоциум Араловец Н.А. Семейные отношения городских жителей России в контексте повседневности (90-е гг. XIX в. - 20-е гг. ХХ в.) // Семья в ракурсе социального знания: Сборник научных статей. Барнаул, 2001. С. 107-108. 336 Боброва Е.Ю. Основы исторической психологии. СПб., 1997. С. 97. 335 110 семью.337 В первых рядах наступавших на «буржуазную семью», несомненно, находилась студенческая молодежь (более 70% студентов находились в возрасте до 25 лет), выступавшая барометром трансформаций в семейной сфере и выполнявшая ярко выраженную критическую функцию в послереволюционном обществе. Студенчество даже в 20-е годы представляло собой некую корпорацию, для которой была характерна общность цели – получения образования. В целом в первое десятилетие Советской власти студенчество являло собой «классовый коктейль», в котором к 1928 г. рабочие составляли около 30%.338 И это при том что с 1924 года большевистский режим развернул чистку вузов, в ходе которой удар наносился в первую очередь по непролетарскому студенчеству. Возможно, отступления от «классовой линии» были вызваны не афишировавшейся связью чистки с внутрипартийной дискуссией 1923-1924 гг., в ходе которой большинство вузовских ячеек поддержало «левую оппозицию». Так, в 1924 г. по социально-политическим мотивам было отчислено 23 тыс. человек (почти 20%), а в 1925 г. - еще 40 тыс. студентов.339 От преследований за оппозиционные настроения не спасало никакое пролетарское происхождение. Определенный процент отчисленных в эти годы приходился и на часть откровенно неуспевающих и неспособных к обучению на основных факультетах бывших рабфаковцев. В дальнейшем неуклонный, хотя и медленный рост доли пролетарских элементов в студенческой среде достигался с помощью системы «разверстки», заменившей декларированный в 1918 г. свободный доступ к образованию всех желающих. Согласно новой образовательной политике места в вузах распределялись между различными партийными и советскими структурами. Например, в 1925 г. из 18 тыс. мест на первом курсе 44% резервировалось за выпускниками рабфаков, а 8% - за ЦК партии. Такие же квоты выделялись комсомолу и профсоюзам.340 Но, как уже было сказано, качественного сдвига в отношении «классовой чистоты» студенчества в двадцатые годы не было достигнуто. Отчасти этому препятствовал низкий уровень общей грамотности абитуриентов из рабочекрестьянской среды. Свою роль играло и наличие платных мест, которые в технических и художественных вузах составляли более 1/3 всех обучавшихся. В 1925/1926 учебном году за учебу в РСФСР платило 23,4% Рожков А.Ю. Социокультурные изменения в Кубанской станице в 1920-е годы с точки зрения концепции межпоколенного разрыва // Нэп и становление гражданского общества в России: 1920-е годы и современность (материалы Всероссийской научной конференции, г. Славянск-на-Кубани, 17-20 октября 2001 г.). Краснодар, 2001. С. 18. 338 Постников Е.С. Российское студенчество в условиях новой экономической политики (1921-1927). Тверь,1996. С. 115. 339 Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Т.2. М.,1994. С. 416-417. 340 Абрамов В.Н. Техническая интеллигенция России в условиях формирования большевистского политического режима (1921 - конец 30-х гг.). СПб., 1997. С. 33. 337 111 учащихся.341 Даже с учетом низкой образованности большинства поступавших в вузы (33,5% имели низшее образование) все-таки 47% абитуриентов были выпускниками средней школы.342 Уровень же подготовки тех, кто такового не имел, контролировался с помощью введенных для этой категории в 1919 г. вступительных экзаменов. Еще одной характерной чертой студенчества двадцатых годов была достаточно широкая его «география»: 35% составляли выходцы из деревни, 28% - из губернских городов, а остальные «рекрутировались» из жителей уездных городов, местечек и пригородов.343 Другими словами, советское студенчество первого послереволюционного десятилетия представляло собой, с одной стороны, достаточно типичный срез российского общества, а с другой стороны, было наиболее образованной и активной частью этого общества. Кроме того, для изучения факторов формирования студенческой семьи необходимо иметь в виду и нетипичную для послевоенной поры «половую» диспропорцию, сохранявшуюся на протяжении всего исследуемого периода: в 1922 г. и в 1927 г. в вузах соотношение мужчин и женщин определялось как 3:1. Несмотря на все эксцессы ценность семьи на всем протяжении 1920-х гг. в студенческой среде, как и в советском обществе в целом оставалась достаточно высокой: в 1927 г. в браке состояло 31,8% студентов и 25,4% студенток. Принципиально отрицательно к браку среди студентов в 1927 г. относились всего 8,9% мужчин и 16,1% женщин. Судя по студенческим письмам и статистике, падение престижа брака очевидно: в 1922 г. принципиальных противников семейной жизни среди опрошенных студентов не было, а среди студенток процент сторонниц безбрачия не превышал 8,4%. Но зачастую мотивы нежелания создавать семью были не принципиальными и вполне приземленными. Так, материальные соображения для 63,3% студентов и 19,7% студенток были главным фактором, препятствующим браку.344 Для студенчества семья играла функцию социализации и являлась стратегией выживания в непростых послевоенных условиях, выступала способом адаптации к социализму и, в определенной мере, моделью «нового мира». Правда, удельный вес и динамика изменения этих факторов менялись на протяжении двадцатых годов. В этом плане, имеющиеся в распоряжении современных исследователей студенческой семьи анкеты Гельмана (1922) и Ласса (1927), демонстрируют не только начальную и конечную точки нэповской «либерализации» семейных отношений, но и не самые репрезентативные, в смысле благоприятности для создания семьи, годы: пик Народное просвещение в РСФСР к 1926/27 учебному году. Отчет Наркомпроса РСФСР за 1925/26 год. М.; Л., 1927.Прил. 5. 342 Постников Е.С. Указ. соч. С. 107. 343 Там же. С. 92. 344 См.: Дорохина О.В. Отношение к семье и браку студенческой молодежи в 20-е годы // Семья в России 1996 № 1 С. 124; Ласс Д.И. Современное студенчество (Быт, половая жизнь). М.,1928. С. 145. 341 112 голода 1921-1922 гг. и резкое ухудшение социально-экономического и политико-идеологического состояния советского общества, связанное с так называемой «военной угрозой» 1927 года. Тем не менее, социологические анкеты в совокупности с материалами студенческой периодической печати и документами личного происхождения, статистическими данными и художественной литературой тех лет способны дать вполне четкое представление как о факторах, препятствующих образованию студенческой семьи, так и о благоприятствующих сохранению семейных ценностей. Одним из факторов, формировавшим ценностные установки в этой сфере, были книги для молодежи, на страницах которых отстаивалась идея раскрепощения и активизации общественной роли женщины, пропагандировалось критическое отношение к ее семейной роли. По данным социологических исследований Ласса в 1927 г. с половым вопросом и с другими связанными с этим проблемами в среде студенчества по книгам ознакомились 36,6%. Если сюда прибавить 11,8% тех, кто получил интересующие их сведения из журналов, то процент «книжников» превышал 50%.345 Понятно, что иногда это приводило к весьма курьезным случаям. Например, некая П.Т.И. из Зиновьевского университета (Ленинград), оставшаяся с 11-месячным ребенком на руках, вполне в духе Ильфа и Петрова на вопрос анкеты об отношении к воинской повинности ответила, что «забеременела от красноармейца».346 Немалую роль в разрушении такой семейной ценности, как любовь, сыграла художественная литература. Если героиня «Без черемухи» П. Романова сетует на то, что «любви у нас нет, у нас есть только половые отношения, и на всех, кто ищет чего-то большего чем физиология, смотрят с насмешкой, как на убогих или умственно отсталых субъектов», то герой «Собачьего пира» Л. Гумилевского откровенно объявляет любовь «буржуазными штучками», мешающими делу.347 Подобные заявления отражали вполне реальное положение дел: в 1922 г. кратковременные связи имели 88% студентов-мужчин и более 50% женщин, причем только 4% мужчин объясняли это любовью, а 54% - половой потребностью. Правда, у женщин фактор любви в половых отношениях был более высоким – 49%. Отсутствие подходящего объекта для заключения брака как основной мотив безбрачия в 1927 г. указали в анкетах 27,8% студентов и 64,2% студенток.348 Хотя общая направленность настроений была выражена достаточно определенно – свободная и общественная любовь в свободном и общественном государстве. Ласс Д.И. Указ. соч. С. 88. Бегемот. Л., 1924. № 2. С. 10. 347 . Романов П. Без черемухи // Молодая гвардия. 1926. № 6. С. 48; Гумилевский Л. Собачий переулок. Л., 1927.С. 14. 348 Гельман И. Половая жизнь современной молодежи. М.; Птг., 1923. С. 83; Ласс Д.И. Указ. соч. С. 145. 345 346 113 Многочисленные дискуссии в студенческой среде не только подпитывали «половой либерализм» (свобода отношений во всех ее проявлениях на основе принципа «свободного самоопределения полов»), но также стремились придать ему классовый характер, ставя во главу угла общность политических взглядов.349 Стремление молодежи к полной половой свободе в действительност и выражалось в отказе от стабильного брака и создания полноценной семьи. На перекрестке этих тенденций вырастала студенческая коммуна, где «девушка, вступающая в половую связь, не отвлекается от общественной жизни».350 О связи полового вопроса и проблемы семьи свидетельствовало бытовавшее в студенческой среде «убеждение, что не только воздержание мещанство, но также и материнство мещанство».351 Так как семья трактовалась как пережиток прошлого, основанного на частной собственности, то новая «социалистическая семья» воспринималась, прежде всего, как свободное сожительство супругов. Более того, отдельные студенты ратовали за раздельное проживание супругов, так как совместная жизнь якобы «обедняет и искривляет человеческие отношения».352 По данным 1923 г. 20% юношей и девушек не имели одного из родителей, что, конечно, не способствовало воспитанию устойчивых представлений о семье.353 Мало способствовало образованию полноценной семьи отношение вузовской администрации, действовавшей по правилу: «Или учиться, или рожать». Хотя брачно-семейное законодательство и легализация абортов облегчили и упростили процедуру развода, первоначально факты расторжения брака все же не превратились в норму повседневной жизни в городе: в 1923 году официально разведенные составляли 0,9%.354 Но в середине 1920-х гг. численность официальных разводов увеличилась. И это без учета так называемых свободных браков, весьма популярных в студенческой среде. По данным Д.И. Ласса, в 1927 г. в таком браке проживало 16,5% студентов и 31,7% студенток.355 Легкомысленное отношение к браку вело к увеличению числа внебрачных связей: если до революции среди московских студентов было 91% верных браков, то в 1922 г. внебрачные связи имели 62%. Хотя через пять лет этот процент снизился до 26%, но мотивы измен мало изменились: если у студентов на первом месте стояла «случайность», иногда подкрепляемая опьянением, а уменьшение влечения к супруге занимало См.: Красный студент. 1924. № 3. С. 32; Студент – пролетарий. 1924. май. С. 2830; Красное студенчество. 1927. № 4. С. 46. и др. 350 Смена. 1926. № 16. 351 О «любви». Сборник. Л., 1925. С. 74. 352 Новый взгляд // Студент. М., 1923. № 6. С. 35; О «любви» Сборник Л., 1925.С. 103. 353 Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 19201930 годы. СПб., 1999. С. 277. 354 Там же. С. 273. 355 Ласс Д.И. Указ. соч. С. 145. 349 114 второе место, то у студенток, наоборот, эти причины менялись местами.356 Совсем другую картину дает мотивация разводов в студенческой среде. Наиболее распространенной причиной у обоих супругов называется традиционная ссылка на несхожесть характеров, зато остальные причины варьируются весьма существенно. У студентов любовь к другой занимает вторую позицию (1/5 в всех разводов), политические разногласия как причина развода встречаются вдвое реже, а безвестная отлучка супруги и ее болезнь малосущественны. В свою очередь, у студенток удельный вес политических разногласий вдвое превышает аналогичный показатель у мужчин и занимает второе место. Не менее весомыми причинами развода выступают безвестная отлучка и болезнь супруга (соответственно 3-е и 4-е места), зато любовь к другому находится на самом последнем месте.357 Бытовые неустройства играли двоякую роль в процессе формирования студенческой семьи. С одной стороны, они мало способствовали созданию последней, но с другой стороны, семейная жизнь по традиции рассматривалась как одна из форм выживания в непростых жизненных условиях. «Материальная необеспеченность, жизнь без всякой материальной основы, когда не знаешь, будет или не будет завтра хотя бы хлеба достаточно, когда живешь только на одной госстипендии – это делает невозможным брак. Семейственность ведет за собой расходы и расходы. Кроме этого семья, в большинстве случаев отрывает студента от учебы, бросает его во все стороны в поисках работы и зачастую направляет на путь спекуляции. «Пролетарское студенчество не может иметь семьи!», 358 - этот призыв, прозвучавший со страниц одного из студенческих журналов, станет потом на несколько л ет лозунгом студенческой молодежи. Хотя в публицистике звучат и опасения: «Семья начинает заменяться более широкой группой, связанной серьезными, общими жизненными интересами, а не случаем. Семья теряет свои устои на наших глазах. Нарождается новая, своеобразная семейственность».359 В общежитиях жило не более ¼-1/5 студентов, прежде всего государственные стипендиаты. Тогда как не получающие стипендию и семейные студенты оказались за бортом государственной помощи. При этом более 60% учащихся жило в мало приспособленных для проживания помещениях, с испорченным водопроводом и канализацией, с температурой зимой опускавшейся ниже нуля.360 Студенты Свердловска сообщали, что у них в общежитии нет туалета и приходится бегать напротив в здание университета, который открыт только до полуночи.361 Вполне обычным явлением, особенно на периферии было, когда в одной комнате находилось Там же. См.: Дорохина О.В. Указ. соч. С. 125. 358 Л.П. Больное // Студент. М., 1924. № 6. С. 25-26. 359 Уралов А. Брызги быта // Студент-пролетарий. Пермь, 1924. № 2. С. 40. 360 Ласс Д.И. Указ. соч. С. 78. 361 Крокодил. 1922. № 7. С. 14. 356 357 115 по 20-30 человек. Более того, немалая часть студентов использовала для проживания вокзалы, пустующие дома, ночлежки и даже вузовские аудитории и лаборатории. Стипендии в 1920-е годы не охватывали и половины студенческого контингента. Согласно Положению о стипендиях 1922 года в первую очередь ее получали рабфаковцы, затем пролетарское и полупролетарское студенчество и лишь в последнюю очередь – «талантливые и работоспособные студенты». Несмотря на ряд изменений в целом такое «классовое» распределение стипендии сохранялось до 1932 г., когда она стала зависеть от курса и успеваемости. Да и размеры данного вида социального обеспечения мало соответствовало прожиточному минимуму. Например, в 1922-1923 учебном году стипендии хватало на один проезд в трамвае. Выделяемая в ряде вузов помощь семейным студентам рабфаков колебалась в пределах 5-20 рублей в месяц.362 На помощь родителей (зачастую ничтожную) в двадцатых годах могли рассчитывать не более 10% студентов, а эпизодическим подработкам, охватывавшим преимущественно сферу неквалифицированного труда, препятствовал устойчивый рост безработицы, носившей ярко выраженный женский и молодежный характер. Более того, в 1927 г. студентов перестали регистрировать на бирже труда. Студенческие кооперативы затухли к середине 1920-х гг. Более или менее жизнеспособными оказались только студенческие столовые, в которых питалось около 75% учащихся. Однако только 5% из них питались хорошо, тогда как 52% - недостаточно или, если честно говорить, впроголодь.363 Разрешенные в 1922 г. сверху, под контролем профсоюзных секций землячества за отсутствием средств ограничивались по большей части культурно-просветительной работой, нередко проводившейся в духе гимна землячества Трудовой Карельской Коммуны: «Да здравствует радость! Да здравствует флирт! Да здравствуют песни и танцы! Чуть-чуть разведем лишь водицею спирт И будем резвы, как испанцы».364 Все вышесказанное свидетельствует о том, что студенчеству 1920-х гг. приходилось во многом полагаться на собственные силы, а что как не семья – островок в бурном житейском море – давала ощущение стабильности и уюта, дефицит которых был очевиден. В результате в целом представления студенчества о любви, браке и семье представляли весьма мозаичную картину. Молодое поколение делало попытки найти себя в революционном и постреволюционном пространстве и времени, соотнести свое Еремеева Е.В. Высшая школа Кубани в годы нэпа // Нэп и становление гражданского общества в России … С. 182-183. 363 Ласс Д.И. Указ. соч. С. 121. 364 Красный ворон. Птг., 1923. № 6. С. 6. 362 116 психофизическое состояние с состоянием социума целом. По сути, все попытки создания «новой семьи» можно рассматривать как «модели» нового общества в миниатюре. Смешение традиции и новации в семейном строительстве на своем пересечении порождало сложную гамму ценностных ориентиров. При этом линия водораздела в отношениях к семье и браку представляла собой достаточно ломанную кривую, определяемую не только и не столько партийно-классовыми представлениями, сколько прагматичными условиями быта и жизнеобеспечения. Все это позволило советскому государству в начале тридцатых годов взять курс на укрепление института брака и семьи. Лозунг «Крепка семья – крепка держава!» прочно входит в арсенал официальной пропаганды. Очевидно, что власть командноадминистративными методами пыталась опереться на семью в установлении тотального контроля над повседневной жизнью людей. 117 Глава 9. «Нормированный сервис» в советской повседневности: карточная система в СССР Нынешнему поколению, растущему в условиях рыночной экономики, выражение «карточное снабжение», в лучшем случае, напоминает о талонах на водку, сигареты и сахар эпохи Горбачева и огромных очередях в надежде их отоварить. А слова «категория снабжения», «литеры», «абонементы» и прочие выражения вообще звучат как «китайская грамота». Сегодня только профессиональные историки и люди старшего поколения знают, что значительная часть советской истории связана с нормированным снабжением. Советская власть с самого первого дня озаботилась проблемами нормирования снабжения населения продуктами и промышленными товарами. Уже в обращении II съезда советов к «Рабочим, солдатам и крестьянам» декларировалось, что Советская власть «озаботится доставкой хлеба в города и предметов первой необходимости в деревню».365 В целях решения хлебного вопроса в начале ноября 1917 г. ЦК партии направил в Сибирь группу работников для организации доставки продовольствия в центр страны. Одновременно в самом Петрограде специально созданная разгрузочная комиссия обследовала все станции Петроградского железнодорожного узла, обнаружив 2500 вагонов с 2,5 млн пудов различных продуктов. В конце октября – начале ноября Петроградский ВРК направил в губернии отряды кронштадтских матросов для прекращения расхищения продовольственных грузов и для урегулирования продовольственного дела. Одновременно на местах формировались продовольственные отряды рабочих и солдат: уже до 7 ноября в деревню было направлено более 7 тыс. матросов, солдат и рабочих, которые имели предписание получить хлеб путем добровольной продажи по твердым ценам или обмена на товары, или (на крайний случай) путем реквизиции.366 По декрету СНК «О расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле» от 28 октября (10 ноября) 1917 г. в целях борьбы со спекуляцией продовольствием новое правительство России пошло на временную отмену права неприкосновенности жилища. Вооруженные рабочие-красногвардейцы и солдаты получили право производить обыски без разрешения на то судебных властей и право реквизиции всех частных продовольственных запасов, превышающих установленные городом размеры.367 В воззвании ВРК к населению Петрограда от 28 октября программа продовольственной деятельности была сформулирована вполне определенно: назначение комиссаров во все продовольственные органы и учреждения (интендантские и городские склады и холодильники, мельницы) и их Ленин В.И. Полн.собр.соч. Т.35. С.11-12. Лейберов И.П., Рудаченко С.Д. Революция и хлеб. М., 1990. С. 184. 367 СУ. 1918. № 1. С. 6-7. 365 366 118 охрана.368 Между 20 ноября и 15 декабря ЦК партии направил циркулярное письмо местным партийным организациям, в котором намечены такие первоочередные мероприятия, как контроль над производством и распределением продуктов, реквизиции складов и запасов продовольствия у спекулянтов, разгрузка железнодорожных путей, контроль над 369 продвижением грузов, налаживание товарного обмена с деревней и т.п. Центральной задачей Народного комиссариата продовольствия стала организация в общегосударственном масштабе заготовок и продовольственного снабжения. Декретом ВЦИК 9 мая 1918 г. в стране была введена продовольственная диктатура: Наркомпроду были предоставлены чрезвычайные полномочия по борьбе с укрывательством и спекуляцией хлебом, а также по принудительному изъятию продовольствия. Постановлением Наркомпрода к декрету от 13 мая 1918 г. крестьянскому населению были установлены нормы душевого потребления - 12 пудов зерна, 1 пуд крупы на год и т.п.370 Одновременно декретом ВЦИК и СНК от 27 мая 1918 г. в исключительное ведение Наркомпрода были переданы функции снабжения населения продовольствием и предметами первой необходимости и организация распределения этих предметов в общегосударственном масштабе.371 Кроме того, регламентировались и нормы провоза продовольствия на железнодорожном и водном транспорте. Например, согласно «Положению о заградительных реквизиционных отрядах, действующих на железнодорожных и водных путях» (август 1918 г.), разрешалось провозить на одно лицо не более 30 фунтов продовольствия (мука и зерно не могли входить в состав этих продуктов), в том числе до 3 фунтов масла и не более 5 фунтов мяса.372 Первые же мероприятия советского правительства были направлены на подтверждение и закрепление сложившейся еще при Временном правительстве карточной системы на продукты. Так, благодаря мерам, предпринятым органами советской власти, 30 ноября 1917 г. паек населению Петрограда был увеличен до 3/4 фунта хлеба в день, а к концу года к нему выдавалось еще и по 1 фунту муки.373 Однако, к лету 1918 г. смешанная, распределительно-ограничительная карточная система, когда покупатель мог свободно отоварить карточки в определенных магазинах, но без гарантии государства, в силу катастрофического ухудшения экономического положения в стране, перестала работать. В июне 1918 г. по инициативе Г.Е. Зиновьева в Петрограде вместо общегражданского распределения был введен Петроградский Военно-революционный комитет: Документы и материалы: В 3х тт. Т. 1. М., 1966. С.108-109,219. 369 Лейберов И.П., Рудаченко С.Д. Указ. соч. С. 187-189. 370 Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы.М., 1997. С.72. 371 СУ. 1918. № 38. С. 471. 372 Известия ВЦИК. 1918. № 168. С. 3. 373 Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. 1917. 12 декабря. 368 119 классовый паек. С сентября он был установлен в Москве и далее по стране. Население делилось на 4 категории по социально-классовому и половозрастному признакам: 1-я: рабочие, занятые в особо тяжелых условиях, кормящие матери и беременные женщины; 2-я: рабочие, занятые тяжелым физическим трудом, женщины-хозяйки с семьей не менее 4-х человек, дети от 3 до 14 лет, инвалиды 1 категории; 3-я: остальные рабочие и служащие, дети с 14 до 17 лет, безработные, пенсионеры инвалиды; 4-я: все «нетрудовое» население. Для примера, количество нормированного отпуска продуктов соотносилось в Москве как 4:3:2:1, а в Петрограде как 8:4:2:1. Причем устанавливалась очередность отоваривания карточек: вначале для 1 и 2 категорий, а затем – для 3 и 4 «в пределах возможности».374 В апреле 1919 г. Пленум ЦК партии принял решение о введении единого трудового пайка, которое уравнивало в правах советских служащих с рабочими.375 А в январе 1920 г. все население советской России было в очередной разделено на 4 группы: 1-я - рабочие, занятые во вредном производстве и в горячих цехах (2 фунта хлеба в день); 2-я - рабочие «ударных» производств (1,5 фунта); 3-я - прочие рабочие и служащие (1 фунт); 4-я - «группа б», в которую входили граждане, не занимающиеся физическим трудом (0,5 фунта).376 При этом в годы Гражданской войны продолжало действовать постановление Временного правительства от 24 сентября 1917 г. «Об установлении правил и порядке снабжения железнодорожных служащих, мастеровых и рабочих продовольствием», в соответствии с которым железнодорожные служащие снабжались по ведомственной линии.377 Но если данная система нормированного снабжения может быть объяснена условиями Гражданской войны, то карточная система первой половины 1930-х годов пришлась на мирные годы и стала следствием «индустриального рывка». Продовольственные трудности в стране начались еще весной 1927 г., а с конца октября продовольственная ситуация в промышленных районах резко ухудшилась. Перебои с хлебом в магазинах и цепная реакция повышения цен вызывали хронические очереди за продуктами питания даже в столице. С декабря 1927 г. очереди стали См.: Кондратьев Н.Д. Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 295-306. 375 Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М.,1997. С.231-232. 376 Семанов С. Кронштадтская молния // Москва. 1994. № 3. С. 147. 377 Систематический 5сборник декретов и распоряжений правительства по продовольственному делу. Книга первая. 1 октября 1917 - 1 января 1919 г. Б.м., б.г. С. 591-593. 374 120 обычным явлением, а к лету 1928 г. «хвосты» за хлебом, хлебные карточки или их суррогаты существовали уже в различных концах страны. Решение о введении всесоюзной карточной системы было приято только 14 февраля 1929 г., однако, из-за бюрократической волокиты процесс составления и утверждения списков в ряде регионов затянулся до середины апреля.378 Снабжение получавших карточки представляло сложную иерархию категорий и зависело от близости к индустриальному производству. Преимущества в снабжении имели особый и первый списки, куда вошли ведущие индустриальные предприятия Москвы, Ленинграда, Баку, Донбасса, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока и Урала. Потребители особого и первого списков составляли только 40% в числе снабжаемых, но получали львиную долю государственного снабжения - 70-80% всех фондов. Тогда как во второй и третий списки снабжения попали малые и неиндустриальные города, предприятия стеклофарфоровой, спичечной, писчебумажной промышленности, коммунального хозяйства, хлебные заводы, мелкие предприятия текстильной промышленности, артели, типографии и пр. Они снабжались из центральных фондов лишь хлебом, сахаром, крупой и чаем, причем по гораздо более низким нормам.379 В мае 1932 г. в условиях нараставших продовольственных трудностей и голода в ряде регионов страны правительство приняло ряд запоздавших и половинчатых мер, которые должны были стимулировать труд крестьян. В частности, постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О плане хлебозаготовок из урожая 1932 г. и развертывании колхозной торговли хлебом» от 6 мая 1932 г. предусматривало, что после выполнения плана хлебозаготовок 1932 г. и образования семенных фондов, с 15 января 1933 г., колхозы и колхозники получали «полную возможность беспрепятственной продажи излишков своего хлеба по своему усмотрению как на базарах и рынках, так и в своих колхозных лавках». Аналогичное постановление о плане скотозаготовок и свободной торговле мясом после его выполнения было принято 10 мая. Впрочем, реально на кризисное положение сельского хозяйства эти меры не повлияли, как и не смогли предотвратить распространявшийся голод. Более того, в связи с нараставшим голодом правительство приняло ряд административно-репрессивных мер с целью не допустить наплыв голодающих крестьян в относительно благополучные города и сократить численность контингентов населения, находившихся на централизованном снабжении. В частности, 27 декабря 1932 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов».380 В связи с паспортизацией в начале 1933 г. было произведено массовое выселение из крупных городов Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М., 1997. С.48,49,57,65. 379 См.: Осокина Е.А. Указ. соч. С. 89-113. 380 СЗ. 1932. № 84. Ст. 516. 378 121 «неблагонадежных» жителей, которым по разным причинам не выдавали паспорта и одновременно лишали карточек. Справедливости ради следует заметить, что отмена продуктовых карточек с 1 января 1935 г. привела к обострению продовольственных трудностей в стране с осени 1936 г. Хлебный кризис, неуклонно развиваясь, привел к голоду в ряде районов в конце зимы и весной 1937 года. Недостаток зерна породил и мясную проблему, начался массовый забой скота. В городах распространились огромные очереди за продуктами, повсеместно отмечались факты ажиотажного спроса, распространения панических слухов и роста социального напряжения. Началось стихийное, не санкционированное руководством страны, возрождение карточной системы. Местное руководство «прикрепляло» людей к магазинам, создавало закрытые распределители на производстве и устанавливало нормы потребления.381 Рекордный урожай 1937 г. ослабил угрозу голода. См.: 2Сложности продовольственного снабжения начали отмечаться уже с ноября 1936 г. На весну 1937 г. пришелся пик продовольственного кризиса, сопровождавшийся не только колоссальными очередями и стихийным восстановлением карточной системы, но и голодом во многих районах страны. Помимо урожайных лет, проблему продовольственного снабжения отчасти сняло постановление СНК СССР от 5 апреля 1939 г., обязывавшее народные суды рассматривать дела о спекуляции в 5-дневный срок и проводить показательные судебные процессы над злостными 382 спекулянтами. Однако, апофеозом нормированного снабжения, несомненно, стала карточная система 1941-1947 гг. ***** Советскому зрителю запомнилась сцена из фильма «Место встречи изменить нельзя», где жесткий и грубоватый начальник МУРа Глеб Жеглов, блестяще сыгранный Владимиром Высоцким, отдает свои хлебные карточки женщине, у которой их украли в самом начале месяца. Утерянные карточки и талоны не возобновлялись, поэтому семью этой женщины ожидал голодный месяц. Делая столь благородный жест, Жеглов рассчитывает на то, что они смогут протянуть этот месяц на карточки своего заместителя Володи Шарапова (актер Владимир Конкин). К слову сказать, его расчеты в целом были оправданы, так как работники милиции (и начальствующий состав, и простые милиционеры) получали хлебные карточки по группе рабочих 1-й категории.383 Впрочем, проблеме нормированного снабжения в годы войны не очень повезло и в исследовательском плане. Если за рубежом появилось много работ, посвященных продовольственному вопросу во Второй мировой войне, См.: Осокина Е.А. Указ. соч. С. 195-206. О борьбе со спекуляцией. Сборник законов, постановлений правительства, инструкций, ведомственных приказов, постановлений и определений Верховных судов СССР и РСФСР. М., 1939. С. 14. 383 Сборник важнейших приказов и инструкций по вопросам карточной системы и нормированного снабжения, изд. 2-е, испр. и доп.. М., 1944. С. 55. 381 382 122 то советские экономисты и историки до 1960-х гг. не опубликовали ни одной монографии по продовольственной проблеме военных и первых послевоенных лет. В этот период продовольственная проблема в исследовательском плане ограничивается несколькими небольшими работами. Исследования в этой области до конца 1980-х гг. определялись в целом схемой, заложенной бывшим министром торговли СССР А.В. Любимовым.384 Хотя, как признал во введении к книге А.И. Микоян, «автор не ставил своей целью дать глубокий анализ организации снабжения населения в такой тяжелый период, как Великая Отечественная война».385 Любимов соглашался с тем, что множественность норм снабжения и видов дополнительного питания усложняла работу торговых предприятий, бюро по выдаче карточек, планирующих и контрольных органов, но в целом, по его мнению, дифференциация норм снабжения себя оправдала. При этом, по вполне понятным причинам, он практически обошел вопрос о продовольственном снабжении номенклатуры разных уровней, упомянув лишь обеды сверх карточек и возможность приобретать «определенное количество товаров сверх карточек в специальных магазинах по лимитным книжкам».386 В конце 1970-х гг. авторы многотомной «Истории социалистической экономики СССР», подчеркнув особенности карточной системы в годы войны (определенную устойчивость норм выдачи продуктов и стабильность розничных цен на товары, отпускаемые по карточкам), одновременно обратили внимание на отрицательные стороны карточной системы: ослабление значения денежной зарплаты как основного экономического рычага стимулирования производства; уравнительность в нормах снабжения, независимо от квалификации работника; ухудшение ассортимента и качества продукции; замедление реализации отдельных товаров; рост расходов на содержание аппарата карточных и контрольно-учетных бюро (26 тыс. сотрудников); множественность цен и спекулятивную перепродажу части нормированных товаров.387 Но в целом исследователи были поставлены в жесткие рамки официальной концепции Великой Отечественной войны, когда все научные изыскания по истории тыла должны были сводиться к подтверждению преимущества социалистической системы над капиталистической. Слабо изучалось положение разных слоев населения в годы Великой Отечественной войны, не уделялось должного внимания материально-бытовым трудностям этого времени. Одной из причин сложившегося историографического положения в данной сфере была закрытость соответствующих архивных фондов в Любимов А.В. Торговля и снабжение в годы Великой Отечественной войны. М., 1968. 231 с. 385 Там же. С. 5. 386 Там же. С. 40,44. 387 История социалистической экономики СССР. В семи томах. Т. 5. Советская экономика накануне и в период Великой Отечественной войны. 1938-1945 гг. / Отв. редактор И.А. Гладков. М., 1978. С.469-70. 384 123 советское время. Первый и единственный статистический сборник по истории народного хозяйства СССР в 1941-1945 гг. был подготовлен в 1959 г., но лишь в 1990 г. он был рассекречен и издан Госкомстатом СССР. Определенные исследовательские трудности создавала разбросанность материалов по многочисленным фондам РГАЭ и отсутствие сколько-нибудь значимого комплекса документов в фонде Управления нормированного снабжения,388 которое было образовано в составе Наркомата торговли СССР только в 1944 г., а первый сохранившийся отчет за 1944 г. датирован апрелем 1945 г. Что касается историографии последних лет, то обращает на себя внимание тот факт, что исследование продовольственного вопроса осуществляется, главным образом, на региональном уровне389. Кроме того, появились работы, в центр которых поставлена карточная система снабжения продовольственными товарами как некое целое390. И, наконец, постепенно акцент смещается на представление карточной системы, как источника социальной напряженности в военном и послевоенном советском обществе.391 Однако снабжение населения хлебом, несмотря на то, что он являлся основным продуктом централизованного снабжения (доля государственных рыночных фондов в потребленных городами хлебе и муке (в переводе на хлеб) и в 1942 г., и в 1944 г. составляла 96%.),392 не стало предметом отдельного разговора. В основе снабжения населения в годы Великой Отечественной войны лежало государственное централизованное нормированное распределение хлеба, продовольствия и промышленных товаров. По возможности РГАЭ. Ф. 7971. Минторг СССР. Оп. 5, Управление нормированного снабжения. См.: Гончаров Г.А. Жилищное строительство и продовольственный вопрос на Урале в годы Великой Отечественной войны // Проблемы социально-экономического и политического развития Урала в XVIII-XX веках: Сб. научн. Трудов / Отв. редактор А.П. Абрамовский. Челябинск, 1997. С. 37-67; Исаков А.Н. Снабжение и торговля на СевероВостоке России в годы Великой Отечественной войны // Исторические аспекты СевероВостока России: экономика, образование, колымский ГУЛАГ / Ред. В.Ф. Лесняков. Магадан, 1996. С. 115-36; Перчиков Ю.А. Продовольственное обеспечение тружеников тыла Горьковской области в 1941-1945 гг. // Мининские чтения: Материалы научной конференции / Научн. ред.р В.П. Макарихин. Нижний Новгород, 1992. С. 135-138; Смирнова Л.В. «Продовольственное снабжение гражданского населения СевероЗападного региона РСФСР в период Великой Отечественной войны: на материалах Ленинградской, Псковской, Новгородской областей): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. СПБ., 1996, 14 с.; Шалак А. В. Условия жизни и быт населения Восточной Сибири в годы Великой Отечественной войны (1941-1945), Иркутск, 1998. 183 с. 390 Шалак А.В. Автохтонные источники продовольствия Восточной Сибири (19401950-е годы) // Иркутский историко-экономический ежегодник: 2000. Иркутск, 2000. С. 167-74. 391 Шалак А.В. Карточная система распределения как источник социальной напряженности: 1941-1947 гг. (на примере Восточной Сибири) // Иркутский историкоэкономический ежегодник: 2001. Иркутск, 2001. С. 39-49. 392 Чернявский У. Г. Война и продовольствие. Снабжение городского населения в Великую Отечественную войну (1941-1945 гг.). М., 1964. С. 185. 388 389 124 учитывался опыт карточной системы 1928-1935 гг., но карточная система, вводившаяся с 1941 г., с самого начала строилась по принципу полной централизации. Тогда как до 1931 г. не было единой системы отнесения населения к тем или иным группам, и отсутствовала централизация в установлении норм. Исключение из общих правил составляла карточная система в Ленинграде периода блокады, где месячная норма выдавалась частями, а по некоторым продуктам - в семь сроков. Такой порядок способствовал равномерному потреблению продуктов в течение месяца, что было совершенно необходимо при весьма низких нормах снабжения. В числе прочих были введены более мелкие, чем в целом на территории СССР купюры карточек на хлеб - 50 г вместо 100 г. Еще 18 июля 1941 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило Постановление СНК СССР № 1880 “Об организации коммерческой торговли в городах Москве, Ленинграде и в отдельных городах и пригородных районах Московской и Ленинградской областей”, которым, в частности, устанавливались следующие повышенные цены: 2 рубля за килограмм ржаного хлеба и 5 рублей за килограмм пшеничной муки 2-го сорта.393 Но после того как фашистам удалось блокировать город и разбомбить основные городские склады с зерновыми продуктами, и осажденный Ленинград оказался отрезанным Ладожским озером от основных запасов муки и крупы, выделение рыночных фондов прекратилось. В условиях блокады все продовольственные ресурсы для снабжения как армии и флота, так и гражданского населения были сосредоточены в одних руках - в распоряжении Военного Совета Ленинградского фронта, устанавливавшего собственные уменьшенные нормы снабжения. Даже в период становления проезжего льда по Ладожскому озеру ресурсы продовольствия в городе еще больше сократились, что повлекло второе снижение норм выдачи продовольствия гражданскому населению. Согласно введенным с 13 ноября 1941 г. продовольственным нормам, рабочим выдавалось 300 г хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12 лет - 150 г. Однако и эти нормы снабжения хлебом не соответствовали имевшимся ресурсам, поэтому с 20 ноября 1941 г. в третий раз были уменьшены нормы выдачи хлеба горожанам 375 г в день для рабочих горячих цехов, 250 г для всех остальных рабочих и ИТР и 125 г - для служащих, иждивенцев и детей. При этом выдаваемый по карточкам хлеб выпекался из дефектной ржаной муки и различных примесей, достигавших порой половины веса. Еще 15 апреля 1941 г. Наркомторг СССР приказом за$№ 172 утвердил “Правила качественной приемки и хранения продовольственных товаров”, среди которых находились и те, что в первую очередь попадут в списки нормированных продуктов: хлеб, мука, крупа, макароны, сахар и пр. Вот, например, требования к хлебу: “весовой (ржаной и пшеничный) хлеб и булочные изделия должны иметь гладкую поверхность без крупных трещин 393 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1041. Л. 51,156-72. 125 и надрывов, без подгорелости и излишней бледности, без отслоения корки от мякиша, не липкий и не влажный, без комочков или следов непромеса, с равномерной пористостью, без признаков запаха, эластичный и не крошковатый, без признаков горечи и посторонних привкусов и без хруста, без затхлости и посторонних запахов. Окраска поверхности, толщина корок и отделки (внешний вид) должны соответствовать стандарту”. 394 Но война устанавливала свои правила. Осенью 1941 г. в Ленинграде к муке подмешивали фуражное зерно, отруби, жмыхи, шрот и различные суррогаты, которые еще недавно считались несъедобными (например, целлюлозу). Лишь с 25 декабря 1941 г. появилась возможность несколько увеличить нормы выдачи хлеба ленинградцам – до 500, 300 и 200 г, соответственно. А с 24 января 1942 г. в результате очередного повышения хлебные нормы составили 575, 400 и 250 г. При этом во второй половине ноября 1941 г. январе 1942 г. хлеба часто не хватало. В этот период продовольственная карточка отоваривалась полностью только через столовые.395 Одним из важнейших факторов формирования системы нормированного снабжения стало то, что в начале войны население и армия получали продовольствие (прежде всего, хлеб) главным образом из государственных резервов, созданных в довоенные годы. Ради пополнения государственных резервов еще в 1939-1940 гг. были существенно сокращены рыночные фонды, а 30 июня 1941 г. правительство утвердило мобилизационный народнохозяйственный план на III квартал 1941 г., в соответствии с которым в очередной раз на 12% сокращались рыночные фонды продовольственных товаров. Неудачи первого периода войны (немецкие войска заняли в 1941 г. районы, дававшие до войны более 40% зерна) привели к тому, что к концу 1942 года государственный фонд хлеба составлял всего 57% по сравнению с 1940 г., а по карточкам продавалось не более половины этого фонда.396 Государственным снабжением хлебом обеспечивались три большие группы потребителей: 1) население городов и рабочих поселков; 2) работники предприятий основных отраслей промышленности (военной, топливной, металлургической, энергетической, железнодорожного и водного транспорта), находящихся в сельской местности; 3) часть сельского населения, не связанного с сельским хозяйством (учителя, врачи и другие специалисты). РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 5. Д. 225а. Л. 2-3. Любимов А.В. Указ. соч. С. 79,81; Чадаев Я.Е. Экономика СССР в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). 2-е изд., перераб. и доп. М., 1985). С. 423-24; Чернявский У.Г. Указ. соч. С. 107. 396 Букин С.С. Обеспечение продуктами питания городского населения Сибири // Сибирь в годы Великой Отечественной войны: Сб. научных трудов / Отв. редактор В.В. Алексеев/ Новосибирск, 1986/ C. 66; Любимов А.В. Указ. соч. С. 9,13-14; Чернявский У.Г. Указ. соч. С. 66. 394 395 126 Материалы расположенной ниже таблицы № 1 содержат данные ЦСУ СССР о численности населения, состоявшего на государственном снабжении хлебом в 1942-1947 гг. (в тыс. чел.)397 Таблица № 1 1942 г декабрь Все население, 61 778 снабжаемое хлебом I. По городским 40 961 нормам По карточкам 38 901 В том числе Работающие 18 744 Иждивенцы 9 864 Дети 10 293 В закрытых 2 060 учреждениях и в порядке котлового довольствия* В том числе Участвовавшие в 1296 строительстве оборонительных сооружений и восстановительных работах Находившиеся в 764 детских домах, домах инвалидов и других закрытых учреждениях (Госснаб) II. По сельским 20 817 нормам По нормам, 17 778 установленным местными Советами По нормам, установленным централизованно Остальное 3 039 население сельских местностей, 1943 г 1944 г 1945 г 1946 г. декабрь декабрь декабрь сентябрь декабрь 67 711 73 999 80 586 87 800 59 055 1947 г декабрь 62 846 43 188 48 373 53 817 59 837 55 057 56 282 41 830 47 198 52 818 58 834 54 108 55 285 20 333 10 370 11 127 1 358 23 930 11 300 11 968 1 175 26 119 12 327 14 372 999 28 204 13 414 17 216 1 003 29 189 8 279 16 640 949 29 646 8 132 17 507 997 186 7 130 183 115 - 1 172 1 168 869 820 834 997 24 523 25 626 26 769 27 963 3 998 6 564 15 800 17 021 18 950 20 119 - - 7 139 7 826 7 549 7 707 - - 1 584 779 270 137 - - Данные взяты из статистического сборника «Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», подготовленного под грифом «Совершенно Секретно» в качестве Приложения к еженедельному Статистическому бюллетеню ЦСУ СССР № 41 (540) от 11 ноября 1959 г. (См.: РГАЭ. Ф. 1562. Оп. 41. Д. 239. Л. 222). 397 127 снабжаемое хлебом * Включая учащихся ФЗО и РУ, находившихся на котловом довольствии в 1942 г802 тыс., а в 1943 г. - 54 тыс. В последующие годы учащиеся ФЗО и РУ снабжались хлебом по карточкам. Снабжение хлебом по сравнению с другими продуктами имело существенные особенности. Во-первых, хлебом по карточкам снабжалось все население всех без исключения городов и рабочих поселков, тогда как на мясо, рыбу, крупу и макаронные изделия карточная система была введена не во всех городах. Во-вторых, в отличие от всех остальных продуктов хлебная норма была не месячной, а дневной. В-третьих, хлеб не заменялся другими продуктами. В этом отношении снабжение хлебом отличалось от снабжения другими продуктами питания, которые нередко выдавались некоторым категориям городского населения в виде заменителей. Наконец, карточные нормы хлеба были дифференцированы меньше, чем других продуктов питания, и в дополнительных видах снабжения хлеб также занимал меньшее место. Переход к карточной системе занял период июля-октября 1941 г. В первую очередь, постановлением Совнаркома СССР № 1882 от 18 июля 1941 г. карточная система снабжения хлебом и продовольственными товарами (мясо, рыба, жиры, крупа и макаронные изделия) была введена для всего населения Москвы и Ленинграда, а также в ряде городов Московской и Ленинградской областей: Волхова, Егорьевска, Загорска, Клина, Коломны, Колпино, Кронштадта, Люблино, Ногинска, Орехово-Зуево, Павлова-Посада, Перово, Петродворца, Подольска, Пушкина, Серпухова, Сестрорецка, Солнечногорска, Шлиссельбурга, Щелково и Электростали. Также нормированное снабжение распространялось на 11 пригородных районов Московской области (Балашихинский, Воскресенский, Красногорский, Краснополянский, Кунцевский, Ленинский, Мытищинский, Пушкинский, Раменский, Ухтомский и Химкинский) и 6 пригородных районов Ленинградской области (Всеволжский, Красносельский, Мгинский, Ораниенбаумский, Павловский (Слуцкий) и Парголовский). С 1 сентября 1941 г. нормированное снабжение хлебом, сахаром и кондитерскими изделиями было введено уже в 197 городах, рабочих поселках и поселках городского типа, а также во всех городах и рабочих поселках Донбасса, Свердловской, Челябинской, Тульской и ряда других областей. В течение сентября-октября оно было введено: во всех городских поселениях Крымской АССР; в ряде городов и рабочих поселков Казахской СССР, Северо-Осетинской, Чечено-Ингушской, Татарской и Чувашской АССР, Архангельской, Воронежской, Иркутской, Калининской и Новосибирской областей, а также Красноярского и Орджоникидзевского краев. К 10 ноября 1941 г. карточная система охватила практически все городские поселения страны. Кроме того, приказами Наркомата торговли СССР в сентябре-октябре 1941 г. предусматривалось создание сети магазинов для торговли хлебом по 128 повышенным ценам без карточек в некоторых городах и поселках Крымской и Дагестанской АССР, Архангельской, Воронежской, Ивановской, Калининской, Молотовской, Пензенской, Саратовской, Тамбовской, Челябинской и Чкаловской областей. На гарантированное хлебное снабжение были приняты также рабочие, ИТР, служащие (и их дети) предприятий тяжелой, оборонной промышленности и транспорта, расположенных вне пунктов, где были введены карточки. Помимо того, в сельской местности для населения, не связанного с сельским хозяйством, и эвакуированных городских жителей выделялись централизованные фонды хлеба и некоторых других продовольственных товаров. При этом для сельской интеллигенции (учителей, медработников, педагогического персонала детских внешкольных учреждений, агрономов, зоотехников, ветеринарных врачей и фельдшеров, гидротехников и др.), а также для инвалидов Отечественной войны были централизованно установлены гарантированные нормы снабжения хлебом. Хотя для сельской интеллигенции, проживающей в отдаленных населенных пунктах, где не было хлебопекарен, взамен хлеба выдавалась мука. Другие группы сельского населения, не связанные с сельским хозяйством, получали хлеб по нормам, определяемым на местах (вначале районными, а потом областными исполкомами и совнаркомами автономных республик), но не выше норм, установленных для соответствующих групп в городах. Продовольственные карточки в сельских местностях не вводились, хлеб и другие продовольственные товары отпускались по талонам и спискам. Печатание и рассылка талонов на продажу хлеба, продовольственных и промышленных товаров в сельской местности производились райисполкомами, а с марта 1944 г. – республиканскими, краевыми и областными потребсоюзами.398 Талоны на хлеб в сельской местности выдавались на один месяц или 15 дней. Продажа хлеба производилась ежедневно или на несколько дней вперед. Работникам железнодорожного и водного транспорта, а также связи, постоянно находившимся в движении выдавалась единая транспортная карточка, по которой продажа хлеба и других продуктов и отпуск питания производились во всех пунктах СССР. Лица, выезжавшие в служебные командировки, получали на это время рейсовую карточку (взамен городской), по которой отпускались продукты (включая хлеб) и питание на станциях железных дорог, пристанях и во всех городах.399 В результате в 1942 г. в городах страны хлебные карточки получили около 40 млн. чел., а к концу войны численность гражданского населения, принятого государством на снабжение хлебом, составила, по разным данным, от 76,8 до 80,6 млн. И это, несмотря на то, что, начиная с 1943 г. и до отмены карточек, правительство постоянно сокращало контингент населения, состоявший на карточном снабжении, и урезало нормы снабжения хлебом. 398 399 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 5. Д. 226. Л. 3. Любимов А.В. Указ. соч.. С. 25-26. 129 Начиная с 1944 г. это «компенсировалось» ростом государственного снабжения населения картофелем, крупой и макаронными изделиями. Сокращение контингента, находившегося на карточном снабжении, ускоренными темпами началось только после войны, особенно в условиях голода. Численность снабжаемых хлебом к концу III квартала 1946 г. достигла 87,8 млн. чел. против 77,1 млн. на январь 1945 г. В связи с неурожаем было принято решение с 1 октября 1946 г. сократить контингенты снабжаемого населения, проживающего в сельской местности, снять с пайкового снабжения хлебом в городах и рабочих поселках часть неработающих взрослых иждивенцев (не подлежали снятию учащиеся и лица, связанные с уходом за малолетними детьми) и некоторое уменьшение нормы выдачи хлеба по карточкам остальным иждивенцам. В целом контингенты населения, снабжаемого хлебом, были ограничены 60 млн. чел. Пришлось сократить фонды коммерческой торговли хлебом, запретить отпуск хлеба и крупы по всем видам дополнительного питания, сократить расход зерна на промышленную переработку, расход хлеба для внерыночных потребителей и т.п. Подобный «режим экономии», прежде всего, коснулся восточных регионов страны. В октябре 1946 г. были приняты дополнительные меры по экономии хлеба: дополнительно сокращен фонд коммерческой торговли хлебом и крупой, уменьшена выработка сортовой муки, сокращены нормы хлеба по отовариванию хлопка и сельхозсырья. С октября 1946 г. с централизованного снабжения хлебом сняли 71 тыс. жителей Бурят-Монгольской АССР. С сентября по декабрь 1946 г. в Красноярском крае с централизованного снабжения хлебом было снято 648524 человека, или 50% получавших до этого хлеб по карточкам. В сентябре 1946 г. более чем в 6 раз был сокращен контингент сельского населения Иркутской области, снабжаемый хлебом по карточкам - с 251,4 тыс. до 40 тыс. С 1 ноября контингенты снабжаемого хлебом населения утверждались Советом министров СССР ежемесячно по регионам и нормам потребления. Только в конце 1946 г. по решению правительства контингенты населения, снабжаемого хлебом, были увеличены на 2 млн. чел., главным образом по районам, пострадавшим от засухи. Общий контингент снабжаемого хлебом населения в 1947 г. составил 63 млн. чел.400 Период 1941-1943 гг. можно выделить в качестве отдельного этапа функционирования карточной системы. С одной стороны, это обусловлено изменением законодательной базы. Приказом Наркомата торговли СССР № 380 от 13 ноября 1942 г. «Об упорядочении карточной системы на хлеб, некоторые продовольственные и промышленные товары» с 1 января 1943 г. вводились единые формы карточек на нормированные товары и платные (5 копеек) стандартные справки на получение этих карточек. Карточки имели условные обозначения категорий и групп снабжения, наименование республики, края, области, города, с указанием года и месяца, на который Там же. С. 202-204; Шалак А.В. Автохтонные источники продовольствия Восточной Сибири … С. 167. 400 130 выдана карточка на хлеб и продовольственные товары. Лицам, получавшим карточки после 1-го числа или за неполный месяц, предусматривалась выдача опять же платных (5 копеек за талон) однодневных или пятидневных талонов на хлеб и продовольственные товары. Приказ также предусматривал предоставление наркомам торговли республик и заведующим областными (краевыми) торговыми отделами права «производить прикрепление населения к магазинам для получения хлеба и продовольственных товаров по карточкам, когда по условиям снабжения и состоянию торговой сети это является целесообразным». Купить хлеб и другие продукты теперь можно было только в том магазине, где были прикреплены соответствующие карточки. При всех плюсах, прикрепление порождало у работников торговли нездоровые настроения: если покупатель прикреплен, то возьмет то, что есть. Хотя в некоторых случаях порядок обязательного прикрепления нарушался. Например, в Ленинграде после снятия блокады Ленглавресторан перевел 40 столовых на отпуск питания по карточкам, но без прикрепления. Что касалось лиц, не работавших по найму, если они проживали в домах частных владельцев, а также отпускников из Красной Армии, ВМФ и войск НКВД, то им выдача карточек производилась непосредственно через городские или районные бюро продовольственных и промтоварных карточек. В связи с изданием данного приказа считались утратившими силу многочисленные приказы Наркомторга СССР.401 С другой стороны, именно в это время сложились основные принципы нормированного снабжения. Нормы продовольственного снабжения населения по группам и категориям определялись не только в зависимости от характера выполняемой работы, возраста «и других факторов, влияющих на физиологическую потребность организма», но и с учетом значения этой работы для народного хозяйства, обороны и Советского государства. В соответствии с этим было установлено 4 группы населения: рабочие и приравненные к ним; служащие и приравненные к ним; иждивенцы и приравненные к ним; дети до 12 лет. Служащие в городах и рабочих поселках, или работающие в сельской местности на предприятиях, переведенных на гарантированные нормы снабжения, обеспечивались хлебом с начала карточной системы до 21 ноября 1943 г. по двум категориям – по 1-й – 500 г в день и по 2-й – 400 г. В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 ноября 1943 г. за № 1263379-с все служащие стали обеспечиваться хлебом по единой норме – 400 г в № 275 от 16 июля 1941 г., № 312 от 22 августа 1941 г., № 326 от 5 сентября 1941 г., № 335 от 10 сентября 1941 г., № 340 от 22 сентября 1941 г., № 346 от 2 сентября 1941 г., № 347 от 27 сентября 1941 г., № 349 от 29 сентября 1941 г., № 354 от 30 сентября 1941 г., № 360 от 9 октября 1941 г., № 20/Н от 22 октября 1941 г., № 21/Н от 22 октября 1941 г., пункты 1,2,6,7 приказа № 22/Н от 26 октября 1941 г., а также приложения № 1,2 и раздел 1 приложения № 3 к нему, № 24/Н от 2 ноября 1941 г., № 11 от 24 января 1942 г., № 79 от 24 апреля 1942 г.; циркулярные письма Наркомторга СССР № 0142 от 17 июля 1941 г., № 0166 от 30 августа 1941 г., № 015 от 13 марта 1942 г., № 1-637 от 2 апреля 1942 г. и № 0107 от 9 июля 1942 г. (См.: Сборник важнейших приказов и инструкций по вопросам карточной системы и нормированного снабжения, изд. 2-е, испр. и доп. М., 1944. С. 5. 401 131 день. Однако для служащих ведущих отраслей промышленности с 21 ноября 1943 г. были установлены более высокие нормы снабжения хлебом. Так служащие угольной, оборонной промышленности и металлургии, железнодорожного и водного транспорта снабжались хлебом по норме 450 г в день. А служащим черной металлургии была восстановлена норма хлеба 500 г. Кроме того, в соответствии с решением правительства от 21 июля 1947 г. служащие организаций и предприятий Калининградской области снабжались по норме 500 г в день. Служащие Москвы обеспечивались хлебом по норме 450 г в день, а в Ленинграде и районах Крайнего Севера – 500 г. Иждивенцы в городах и рабочих поселках обеспечивались хлебом с начала карточной системы до 21 ноября 1943 г. по норме 400 г в день. В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 ноября 1943 г. № 1263-379с иждивенцам в городах и рабочих поселках была установлена норма хлеба 300 г в день. В связи с засухой 1946 г. постановлением Совмина СССР и ЦК ВКП(б) норма хлеба иждивенцам была снижена до 250 г во всех городах и рабочих поселках и даже в районах Крайнего Севера. В течение 1942-1946 гг. отдельными постановлениями правительства были сняты с государственного снабжения гарантированными продовольственными товарами (в том числе хлебом) трудоспособные, но неработающие иждивенцы, подлежащие мобилизации на производство. То есть гарантированное снабжение главным образом касалось нетрудоспособных иждивенцев - престарелых, женщин, имеющих маленьких детей, инвалидов и т.п. Однако в Читинской области карточки на хлеб всему населению выдавались по постановлению Совнаркома СССР от 9 ноября 1942 г. № 1800-846-с (норма Крайнего Севера) только на территории Джелтулакского, Каларского, Тунгиро-Олекминского (Тупинского), Тюкжинского и Зейско-Учурского районов. Что касается рабочих и инженерно-технических работников, то для них в наибольшей степени проявлялся принцип дифференцированного снабжения. На заметные изменения в советской экономической системе обратил внимание Дж. Хоскинг, показавший, как война ускорила процесс «обособления рабочей аристократии», так как кадровые рабочие получали более высокую зарплату и более полновесные пайки.402 Во-первых, в основу распределения продовольствия (в том числе и хлеба) был положен принцип обеспечения повышенного потребления за ударный труд. Рабочие и ИТР лесной, торфяной и рыбной промышленности, непосредственно занятые на лесозаготовках, лесосплаве, торфоразработках и в предприятиях рыбной промышленности, для которых не были установлены нормы выработки, снабжались хлебом, в период сезонных работ, по первой категории. Учитывая сезонный характер производства, – в рыбной промышленности (в период массового лова и уборки рыбы), лесной (при заготовках и вывозе древесины), и на заготовке и сушке торфа – в целях стимулирования См.: Дроздов В.В. Современная зарубежная историография советской экономики в 1940-е гг. М., 1998. С. 40. 402 132 производительности труда и ускорения работ снабжение дифференцировалось в зависимости от выработки. Например, рабочие, перевыполняющие нормы выработки, получали на 100 г хлеба в день больше выполняющих нормы, а не выполняющие – на 100 г меньше. Кроме того, не ограничиваясь установлением преимущественных основных норм снабжения продовольственными товарами, правительство для стимулирования производительности труда ввело дополнительные виды питания сверх основных пайков. Например, рабочие, выполняющие и перевыполняющие нормы выработки, с мая 1942 г. дополнительно получали второе горячее питание, к которому отпускался дополнительно, сверх карточек, хлеб по 100 или 200 г на человека в зависимости от характера производства. К концу 1942 г. в целом по стране вторым горячим питанием было охвачено 0,6 млн. человек, к концу 1943 г. - почти 3 млн., а в начале 1945 г. - около 6 млн., то есть 60-70% рабочих основного производства ведущих отраслей. Данные официальной свидетельствуют, что различные виды дополнительного питания, являвшиеся важным элементом дифференцированного распределения, стали занимать заметное место в общем балансе продовольственного снабжения населения с 1943 г. Сложившееся к началу 1942 г. тяжелое положение на железнодорожном транспорте заставило улучшить условия снабжения транспортников. Машинисты и их помощники, кочегары и кондукторы, вагонные мастера и начальники кольцевых маршрутов стали дополнительно получать в период нахождения в пути определенное количество хлеба, колбасы и сахара. Впоследствии подобные пайки (но с меньшим количеством хлеба) на время нахождения в пути были установлены и для вагонных поездных бригад. Дополнительное питание в пути получал также плавсостав морских и речных судов.403 Одновременно с осени 1942 г., в целях ликвидации уравнительности и укрепления трудовой дисциплины администрация предприятий получила право снижать нормы лицам, трудившимся недобросовестно. Постановление правительства от 18 октября 1942 г. № 1709 предусматривало, что рабочим, совершившим прогул и по приговору отбывающим наказание в порядке исправительно-трудовых работ на данном предприятии, на это время снижается норма отпуска хлеба: для получающих 800 г и более – на 200 г, для остальных – на 100 г. Например, на ряде заводов Омска в цехах два раза в месяц производилась перерегистрация карточек, в ходе которой работникам, нарушившим трудовую дисциплину, снижалась норма выдачи хлеба на 200 г. В ноябре - первой декаде декабря 1942 г. на 17 омских предприятиях такая мера была применена к 1280 чел.404 Но директорам предприятий предоставлялось право восстанавливать отпуск хлеба по полной норме тем, Любимов А.В. Указ. соч. С. 34-36; История социалистической экономики СССР. В семи томах. Т. 5 … С. 467. 404 Букин С.С. Указ. соч. С. 168-169; Любимов А.В. Указ. соч. С. 32. 403 133 кто в течение месяца добросовестно относился к работе и выполнял нормы выработки. Во-вторых, предусматривалось продовольственное снабжение по более высоким нормам решающих для нужд фронта отраслей. Рабочие, ИТР и лица, отнесенные отдельными постановлениями правительства к группе рабочих, обеспечивались в городах и рабочих поселках в основном по двум категориям - первой и второй. Карточки 1-й категории на хлеб и сахар получали только работавшие непосредственно на фабриках, заводах, шахтах, рудниках, приисках и стройках. Тогда как работники подсобных и обслуживающих предприятий этих же отраслей получали карточки 2-й категории. До 21 ноября 1943 г. норма хлеба по первой категории была 800 г в день, а по второй – 600 г. В районах, отнесенных к Крайнему Северу, все рабочие и ИТР снабжались хлебом по норме 800 г в день. Хотя следует уточнить. Для работников таких крупных промышленных организаций, как Дальстрой, Норильскстрой, Главсевморпуть, приказом Наркомторга СССР были установлены повышенные нормы отоваривания продуктовых карточек, но хлебные нормы оставались прежними. Тогда как для работников Дальстроя и Главсевморпути, работающих на островах северных морей, побережье Ледовитого океана, Беринговом проливе и в бассейнах рек Яна и Анабара, были установлены более высокие нормы отпуска хлеба по карточкам – 800 г в день. Засуха 1943 г. вызвала необходимость экономии хлебных ресурсов, поэтому правительство установило сниженные нормы хлеба для первой категории (600 г) и для второй (500 г). Для рабочих в районах Крайнего Севера была также установлена сниженная норма в 700 г. Во второй половине 1945 г., учитывая особое положение на Дальнем Востоке, рабочим и ИТР ряда дальневосточных областей, краев и республик (Читинской области, Хабаровского и Приморского краев и Бурят-Монгольской АССР) были восстановлены нормы снабжения хлебом, действовавшие до 21 ноября 1943 г., то есть первая категория по 800 г и вторая - по 600 г., а в Якутской АССР и в районах Читинской области, Хабаровского и Приморского краев, отнесенных к Крайнему Северу, для всех рабочих и ИТР был установлена единая норма - 800 г в день. Постановлением СНК СССР от 4 декабря 1941 г. № 2273-1028сс был установлен специальный перечень предприятий важнейших отраслей хозяйства, рабочие, ИТР и служащие которых были приняты на снабжение хлебом, сахаром и другими продовольственными товарами по гарантированным нормам по карточкам, независимо от местонахождения этих предприятий. В основном это постановление относилось к предприятиям авиационной, химической, танковой, угольной и нефтяной промышленности, электропромышленности, промышленности черной и цветной металлургии. Рабочим и ИТР предприятий этих ведущих отраслей народного хозяйства были установлены нормы снабжения хлебом выше, чем по первой категории. Так, рабочим и ИТР угольной и металлургической 134 промышленности, а также рабочим основного производства важнейших оборонных предприятий и решающих портов (по списку, утвержденному Наркомторгом СССР) в 1943 г. была установлена норма хлеба 650-700 г в день. Снабжение хлебом выше, чем по первой категории, было установлено также и для рабочих и ИТР железнодорожного транспорта. Например, рабочие важнейших профессий и ИТР основных служб на решающих железнодорожных узлах и станциях, снабжались хлебом по норме 700 г в день, а работающие на важнейших железнодорожных узлах и станциях - 650 г. В конце 1945 г. рабочим и ИТР предприятий черной металлургии и угольной промышленности были повсеместно восстановлены нормы снабжения хлебом по первой и второй категориям, действовавшие до 21 ноября 1943 г. (800 и 600 г). Кроме того, рабочим предприятий угольной промышленности, занятым на подземных работах, была повышена норма хлеба с 1000 до 1200 г. Норма хлеба с 1000 до 1200 г также была повышена для рабочих трубопрокатных заводов Министерства черной металлургии. Учитывая важность вопроса повышения добычи нефти, правительство увеличило норму снабжения хлебом с 1000 до 1200 г для 30 тыс. рабочих нефтяной промышленности, занятых на буровых работах. Повышение нормы снабжения хлебом было произведено также и рабочим предприятий рыбной промышленности, которым постановлением СНК СССР от 14 февраля 1946 г. № 369 была восстановлена норма снабжения хлебом по первой и второй категории (800 и 600 г в день). Однако в местах, освобожденных от противника, все рабочие и ИТР ведущих отраслей промышленности (черной металлургии, угольной промышленности и т.д.) снабжались хлебом по общесоюзным нормам, рабочие и ИТР остальных отраслей народного хозяйства снабжались в этих районах по одной норме - 500 г в день. Отнесение к первой или второй категории по снабжению хлебом в районах, освобожденных от противника, не применялось. В-третьих, при установлении норм учитывались условия труда. Так, самые высокие нормы основного снабжения продовольственными товарами были установлены для рабочих угольной забойной группы, занятых на подземных работах предприятий угольной промышленности. Так, рабочие и ИТР, занятые на подземных работах, в горячих и вредных цехах, получали по 1 кг хлеба в день. Кроме того, с июня 1943 г. были установлены холодные завтраки (100-200 г хлеба, 30-50 г сала, 10 г сахара) в Кузбассе для тех, кто обеспечивал определенный процент выполнения плана добычи угля и руды. Впоследствии такие завтраки получали подземные рабочие других угольных бассейнов, шахт и рудников цветной металлургии и рабочие ведущих профессий ряда предприятий черной металлургии. Для работающих горячих и вредных цехов предприятий химической и оборонной промышленности, цветной металлургии и некоторых других отраслей правительство в 1943 г. сохранило нормы снабжения хлебом по 800 г в день и по 1000 г в пределах определенного количества хлебных пайков по 135 этим нормам (лимита), установленного для каждого предприятия. Дополнительно было введено в дни работы специальное питание, в рацион которого входил, наряду с мясом, рыбой, крупой, сахаром, овощами и картофелем, белый хлеб.405 Данные ЦСУ о численности населения, снабжаемого в 1942-1947 гг. хлебом по городским нормам, не учитывают того, что значительная часть гражданского населения снабжалась продовольствием без карточек (по спискам, заборным книжкам, разовым талонам и др.), но, тем не менее, позволяют судить о дифференциации этого снабжения по отдельным категориям.406 Таблица № 2 Количество выданных продовольственных карточек (тысяч) Население, снабжаемое хлебом по карточкам Рабочие Повышенного снабжения I категория снабжения II категория снабжения Служащие I категория снабжения II категория снабжения Иждивенцы Дети 1942 г 1943 г 1944 г 1945 г 1946 г. 1947 г декабрь декабрь декабрь декабрь сентябрь декабрь декабрь 38 099 41 776 47 198 52 818 58 834 54 108 55 285 15 190 175 18 315 787 21 602 1 602 23 903 2 997 25 891 3 996 26 447 3 554 26 924 3 801 7 828 8 689 10 345 11 593 1 2541 13 306 13 315 7 187 8 839 9 655 9 313 9 354 9 587 9 808 2 752 993 1 964 615 2 328 625 2 216 653 2 313 687 2 742 815 2 722 728 1 759 1 349 1 703 1 563 1 626 1 927 1 994 9 864 10 293 10 370 11 127 11 300 11 968 12 327 14 372 13 414 17 216 8 279 16 640 8 132 17 507 В-четвертых, дополнительные виды питания были установлены также для руководящих и инженерно-технических работников предприятий, для руководящих работников партийных, советских и хозяйственных организаций, а также для ответственных работников и специалистов центрального аппарата. Указанной группе работников отпускались сверх основных пайков обеды и сухие пайки по специально установленным нормам. В соответствии с приказом Наркомторга СССР № 11 от 8 января 1943 г. ответственным работникам наркоматов и центральных учреждений в пределах установленных лимитов отпускались литерные обеды по нормам литер «А» и «Б» Постановлением Совнаркома СССР № 216-75 и приказом Наркомторга СССР № 119 от 16 марта 1943 г. для руководящих работников Букин С.С. Указ. соч. С. 168. Данные взяты из Статистического сборника «Народное хозяйство СССР в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», подготовленного под грифом «Совершенно Секретно» в качестве приложения к еженедельному Статистическому бюллетеню ЦСУ СССР № 41 (540) от 11 ноября 1959 г. (См.: РГАЭ Ф. 1562. Оп. 41. Д. 239. Л. 222 об). 405 406 136 крупных промышленных предприятий (директоров и их заместителей, главных инженеров, начальников производств и парторганизаторов ЦК ВКП(б)) был введен отпуск обедов литер «Б», который включал 0,2 кг хлеба в день. Подробнее о номенклатурном снабжении будет сказано ниже. В-пятых, особое внимание уделялось снабжению детских и лечебных учреждений, детей, беременных женщин и кормящих матерей. Дети в городах и рабочих поселках обеспечивались хлебом с начала карточной системы по норме 400 г в день. В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 ноября 1943 г. № 1263-379с норма хлеба детям до 15-летнего возраста и школьникам, независимо от возраста, была установлена в размере 300 г в день. В-шестых, отдельно регламентировалось государственное снабжение интеллигенции - специалистов, работников науки и культуры, учителей и врачей. 2 июля 1942 г. приказом Наркомторга СССР № 170 контингент работников науки, литературы и искусства был расширен и уточнен. Этим приказом была введена выдача 200 г хлеба к обеду, сверх полагающейся нормы по хлебной карточке. Для обслуживания работников науки, литературы и искусства были организованы во всех крупных городах специальные магазины и столовые закрытого типа. В-седьмых, большое внимание уделялось организации питания учащихся школ ФЗО и ремесленных училищ, для которых было предусмотрено трехразовое рационное питание. Во всех школах городов и в рабочих поселках были введены завтраки, для которых без зачета по карточкам ежедневно, включая праздничные дни и дни каникул, отпускались 50 г хлеба и в дни занятий 10 г сахара к чаю в день на каждого школьника. В-восьмых, приказом Наркомторга СССР № 170 от 2 июля 1942 г. был введен специальный порядок снабжения членов ВКП(б) со стажем до Октября 1917 года – персональных пенсионеров. Согласно этому приказу, старые большевики повсеместно были переведены на снабжение продовольственными товарами по нормам рабочих промышленности, транспорта и связи. Кроме того, им отпускались обеды с тем же набором продуктов, без зачета талонов хлебных и продовольственных карточек. К обеду отпускалось 200 г хлеба в день. В августе 1943 г. в Москве было разрешено снабжать по приказу № 170 всех старых большевиков с дооктябрьским партстажем, независимо от того, являются они персональными пенсионерами или нет. Такое централизованное и дифференцированное снабжение удовлетворяло далеко не всех. И основания для недовольства были. Экономист А.М. Загон в письме в ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1943 г. обращает внимание на неправильное, с его точки зрения, распределение карточек в Новосибирске, в Управлении Западно-Сибирского речного пароходства. Ряд инженеров пароходства, работавших как рядовые работники 8 часов в группе технической эксплуатации на учете работы флота и на производстве никогда не бывавших, получали карточки по 600 грамм хлеба. Тогда как работники, которые были тесно связаны c производством, работали по 18 часов в сутки и 137 без выходных дней, получали по 400 грамм хлеба лишь только потому, что числились экономистами. Считая такие «принципиальные» установки чисто формальными и бюрократическими, автор письма полагал, что «в эту систему следует внести живой дух и предоставить право начальнику пароходства, директору завода или предприятия индивидуального подхода. Необходимо, мне кажется, установить «карточный фонд» каждому учреждению или предприятию, обязав распределять карточки в пределах этого фонда руководителя учреждения или предприятия».407 Помимо достаточно спорных критериев дифференцирования хлебного снабжения, на особенности нормированного снабжения влияла широкомасштабная эвакуация населения. В первые месяцы войны правительство разрешило отпускать по 500 г ежедневно на одного эвакуируемого, включая детей и иждивенцев. Но в условиях масштабной эвакуации, особенно в пути, нормы зачастую не соблюдались. Распространенными стали срывы в снабжении хлебом. С одной стороны, существовали объективные трудности. В 1941-1943 гг. в тыловых районах России было расселено 5514 тыс. человек (примерно половина эвакуированного населения СССР). Основная часть эвакуированного населения была размещена на Урале (1261,2 тыс.), в Восточной Сибири (100,6 тыс.), Западной Сибири (935,7 тыс.), Поволжье (892 тыс.), в Ленинградской (176,8 тыс.), Вологодской (168,4 тыс.) и Пензенской областях (110 тыс.), в Мордовской АССР (68,8 тыс.), Чувашской АССР (70,4 тыс.) и других регионах. В результате в Сибири уже к началу 1942 г. на централизованном снабжении состояло 6,7 млн. чел., в том числе свыше 2 млн. по повышенной рабочей группе. Массовое прибытие эвакуированных и переселенцев, резкое увеличение населения городов и промышленных центров (уже в 1942 г. на государственном нормированном снабжении хлебом находилось 61,7 млн. чел.) сильно повлияло на организацию снабжения. Развернувшаяся с весны 1942 года целенаправленная работа по развитию подсобных хозяйств предприятий, коллективных и индивидуальных огородов имела существенное значение в получении дополнительных ресурсов картофеля и других овощей, но слабо влияла на решение хлебной проблемы. Рентабельность таких предприятий была крайне низкой, и поэтому, например, ни одна область Восточной Сибири не смогла полностью обеспечить продуктами питания рабочих предприятий за счет собственной продуктовой базы, как это требовали директивы Центра. Выполняя решение СНК СССР «О соблюдении строжайшей экономии хлеба» от 11 октября 1942 г., в Красноярском крае местные органы власти вообще запретили продажу хлеба по повышенным ценам, за исключением ресторанов. Забегая вперед, стоит отметить, что во второй половине 1940-х годов подсобные хозяйства предприятий обложили натуральными налогами, а в 1946-1947 гг. собранный в них 407 РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 16. Д. 202. Л. 144-144 об. 138 урожай зерновых, за исключением семенного фонда, был полностью изъят в государственный фонд.408 Но с другой стороны, в фонде Н.А. Вознесенского сохранились материалы, в частности сообщение прокурора СССР В.М. Бочкова от 29 марта 1942 г. о фактах бездушно-бюрократического отношения к нуждам эвакуированного населения.409 Документы местных архивов свидетельствуют, что нормированное снабжение в целом не обеспечивало потребностей городского населения в продуктах питания. Выделенные фонды никогда полностью по назначению не доходили. Например, в Новосибирской области в 1945 г. розничный товарооборот в расчете на одного человека составлял 65% к уровню 1940 г., а в Алтайском крае - 48%. В Восточной Сибири в период карточной системы, несмотря на жесткое лимитирование, планируемые продукты никогда полностью не поступали. Кроме того, значительная часть их уходила в сферу теневого перераспределения.410 В Саратове, когда были затруднения с топливом для хлебопекарен, в течение нескольких дней не пекли хлеб, а хлебные карточки отоваривали мукой. Аналогичные факты, согласно документам, имели место в Уфе и некоторых других городах. Снабжение продовольствием для большинства населения городов сводилось в основном к отовариванию хлебом, да и тот можно было приобрести с трудом. Снабжение хлебом городского населения осуществлялось с перебоями, в результате чего население вынуждено было часами выстаивать в очередях. Более того, в Татарии летом 1942 г. в 11 исполкомах районных советов отмечалась задолженность по выдаче хлеба рабочим.411 Основной формой снабжения населения в годы войны стала система закрытого распределения. По решению советского правительства 19 февраля 1942 г. на предприятиях и на транспорте были образованы отделы рабочего снабжения (ОРСы) при заводоуправлениях, чья деятельность также существенно повлияла на функционирование системы нормированного снабжения. В 1942 г. в стране насчитывалось около 2000 ОРСов, в распоряжение которых были переданы многие магазины, столовые, различные сельскохозяйственные подсобные предприятия, в том числе более 550 совхозов и ферм. На 1 августа 1945 г. численность ОРСов достигла 7,6 тысяч, через которые снабжалось 48% всех лиц, находившихся на централизованном снабжении. С 15 апреля 1944 г. была открыта Алексеев В.В., Исупов В.А. Население Сибири в годы Великой Отечественной войны. Новосибирск, 1986. С. 123; Чадаев Я.Е. Указ. соч. С. 424; Шалак А.В. Автохтонные источники продовольствия Восточной Сибири … С. 168-70; его же. Условия жизни и быт населения Восточной Сибири в годы Великой Отечественной войны … С. 22. 409 ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 56. Д. 36. Л. 84-77. 410 Букин С.С. Указ. соч. С. 69,71; Шалак А.В. Автохтонные источники продовольствия Восточной Сибири .. С. 167. 411 Санникова Н.А. Управление местной промышленностью и промысловой кооперацией в Среднем Поволжье в годы Великой Отечественной войны // Поволжье в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: проблемы истории тыла: Межвуз. сб. науч. Трудов. Самара, 1993. С. 124-25. 408 139 коммерческая торговля, но за 1945 г. ее удельный вес в розничной торговле страны составил всего 9,6%, а продуктов - еще меньше.412 Все функции по выдаче карточек, учету снабжаемых контингентов, контролю за отовариванием карточек и расходованием нормированных товаров были сосредоточены в Наркомторге СССР и его местных органах. Конечно, сложился аппарат, связанный с нормированным снабжением, не сразу. Раньше всего в начале войны были созданы бюро продовольственных и промышленных карточек, организованные при совнаркомах республик и исполкомах советов депутатов трудящихся. В состав городских и районных бюро включались 2 группы служащих: по выдаче карточек предприятиям, учреждениям, учебным заведениям, домоуправлениям и населению и группа контроля и проверки правильности выдачи карточки на предприятиях, в учреждениях, учебных заведениях и домоуправлениях. Позднее, согласно распоряжению СНК СССР № 372 от 14 августа 1943 г., эти бюро были переданы наркомторгам республик, краевым, областным, городским и районным отделам республик. При этом организация работы по учету контингентов, представлению планов снабжения, организация печатания карточек и их рассылка нам места возлагались на республиканские (не имеющие областного деления), краевые, областные, а также на городские карточные бюро крупнейших городов (Москва, Ленинград, Свердловск и др.). На 1 января 1946 г. в 3100 бюро разных уровней работало свыше 14 тыс. человек, а по состоянию на 1 октября 1947 г. по союзу ССР насчитывалось 3203 карточных бюро с общей численностью 15663 чел. Непосредственно выдачей карточек населению на предприятиях, в учреждениях, домоуправлениях и организациях занималось около 400 тыс. человек. Примерно 20% этих уполномоченных занимались исключительно этой работой. Хлебные карточки выдавались населению ежемесячно, а продажа хлеба по ним производилась по соответствующим талонам на каждый день в пределах установленной нормы. Разрешалась продажа хлеба на один день вперед, но по просроченным талонам хлеб не отпускался. Поскольку большинство пользовавшихся услугами столовых брало хлеб, то в хлебных карточках (как и для карточек на мясо, рыбу, жиры и крупу) вводились дробные талоны. Так, при норме отпуска на день 600 г хлеба имелось три талона: на 300, 200 и 100 грамм. Для строжайшего контроля за контингентами, принимаемыми на снабжение, за правильностью выдачи карточек и их отовариванием, при наркоматах республик, краевых, областных, городских и районных отделах торговли, кроме бюро по выдаче карточек, в июле 1942 г. были организованы контрольно-учетные бюро (КУБы), также, как и бюро продовольственных и промышленных карточек, возглавляемые заместителями наркомов и заведующих отделами торговли. В 1946 г. в КУБах разных уровней работало около 12 тыс. человек. На городские и районные КУБы был возложен прием 412 История социалистической экономики СССР. В семи томах. Т. 5 … С. 470-471. 140 талонов и купонов продовольственных и промтоварных карточек от торговых предприятий. В свою очередь, в первые месяцы функционирования карточной системы примерно треть рабочего времени продавцов уходила на отрыв талонов, их наклейку и подсчет. 15 мая 1942 г. СНК СССР принял решение об организации в составе центрального аппарата Наркомторга СССР Отдела учета и контроля контингентов населения, снабжаемого нормированными товарами, который состоял из трех секторов: учета и контроля контингентов, карточной системы и контрольно-учетных бюро. 11 июля 1943 г. советское правительство своим распоряжением за № 13283р разрешило НКТ СССР реорганизовать Отдел контингентов в Управление по нормированному снабжению, структура которого состояла из трех Отделов (контингентов, карточной системы и контрольно-учетных бюро) с секторами и Секретариата. К концу 1947 г. Управление нормированного снабжения включало в себя уже 4 Отдела: контингентов, карточной системы, контрольно-учетных бюро и дополнительных видов снабжения. Активное участие в работе по проверке правильности выдачи и учета карточек принимали постоянно действующие торговые комиссии местных советов депутатов, профсоюзный актив предприятий и учреждений, лавочные и столовые комиссии. В составе Наркомторга СССР было образовано Главное управление Госторгинспекции, а в республиках, краях и областях были учреждены должности главных государственных инспекторов по торговле. С 1942 г. при фабзавкомах предприятий, имевших ОРСы, стали организовываться комиссии по рабочему снабжению, которые избирались на общезаводских конференциях, а на цеховых или сменных собраниях выбирали общественных контролеров. Всего на предприятиях страны было избрано около 600 тыс. общественных контролеров. Но, как говорится, «у семи нянек дитя без глаза». Очевидно влияние войны на эволюцию советской экономической системы, связанную с появлением «второй экономики»: полулегальной (использование полулегальных методов в интересах промышленного производства и т.п.), нелегальной экономики для себя (воровство у государства, взятки, самогоноварение) и нелегальной коммерческой экономики (подпольное производство, спекуляция, валютные операции и пр.). Вполне понятно, что сфера хлебного снабжения стала одной из наиболее привлекательных для нечистоплотных чиновников и работников торговли. Сибирский историк А.В. Шалак вполне справедливо отмечает, что характер распределительных отношений общества определяют различные факторы, но, прежде всего, сложившаяся система экономических отношений и предпочтения политического режима. При этом чем меньше связь между производством и потреблением, тем сильнее влияние субъективного фактора, то есть предпочтений политического режима, на распределительные отношения. В такой системе объем власти и место в системе распределительных отношений начинают определять социальный статус различных групп населения. Еще в конце 1930-х гг., когда в очередной раз 141 возникли трудности со снабжением населения продовольствием и товарами первой необходимости, правительство было вынуждено пойти на снижение норм продажи товаров в одни руки одновременно. Одновременно широко распространяются закрытые магазины, столовые и буфеты для местных руководящих кадров с превышением для них установленных норм продажи. Если перед войной закрытой торговлей был охвачен только самый верхний слой региональной номенклатуры, то вынужденный переход с началом войны к нормированному снабжению поставил руководящих работников всех уровней в чрезвычайно выгодные условия. В это время реальный жизненный уровень определялся не размером зарплаты, а нормой снабжения по карточкам. Распределением карточек и выделением по ним товаров и продуктов занимались местные органы власти, что резко повышало статус представителей властных структур.413 Уже с самого начала войны различные привилегии для номенклатурных работников быстро разрастаются. Это и второе горячее питание, обеды для руководящих работников по постановлению СНК СССР от 17 сентября 1942 г., литерные обеды (категорий «А», «Б» и «В») и сухие пайки по постановлению СНК СССР от 27 февраля 1943 г., усиленное диетическое питание, карточки на ужины и пр. Официальное установление СНК СССР 12 июля 1943 г. особого статуса руководящих работников в распределительных отношениях просто стало еще одним этапом процесса расширения номенклатурных привилегий. С 1 февраля 1944 г. для руководящих партийных работников вводились бесплатные завтраки, а по распоряжению СНК СССР от 27 февраля 1946 г. были введены карточки дополнительного горячего питания (литер «Б»). Но все это только видимая часть айсберга, а внизу активно осуществлялось теневое перераспределение продуктов и товаров. Жизненные шансы определенных групп руководителей зависели не только от нахождения на той или иной ступени вертикальной иерархии, но и от профессиональной близости к непосредственным каналам распределения или к производству продуктов и товаров. А ближе всего к этому «животворному источнику» были категории работников, отнесенные к третьей группе номенклатурного списка. Поэтому никого не должны вводить в заблуждение невысокие официальные нормы снабжения данной категории руководящих кадров. Анализ архивных материалов показывает, что теневое перераспределение играло значительно большую роль, чем официальные льготы. Здесь в наиболее предпочтительном положении находились руководящие кадры торговли и общепита, руководители предприятий, имевших подсобные хозяйства и другие, кто имел отношение к остродефицитным товарам (топливо, билеты и т.п.). Этому способствовало то обстоятельство, что в первый период войны была слабо отработана система контроля над отовариванием карточек, расходованием хлеба и других продуктов. В результате в 1941 г. в ряде Шалак А.В. Карточная система распределения как источник социальной напряженности … С. 27,40. 413 142 регионов имелись случаи представления преувеличенных заявок на хлеб и другие продукты, а также прямого нарушения норм. Так, нормированная система торговли в районах Хабаровского края была введена с 15 ноября 1941 г. Первое время торговля по карточкам осуществлялась формально и породила ряд ошибок и нарушений правительственных инструкций. Карточные бюро иногда неправильно относили отдельных граждан к той или иной категории, выдавали карточки по спискам предприятий без утвержденных стандартных справок. Некоторые лица получали по две карточки и более. Все это приводило к перерасходу продовольствия. Поэтому вопрос о состоянии нормированного снабжения на Крайнем Севере был специально рассмотрен 9 ноября 1942 г. СНК СССР, что заставило Наркомторг СССР 20 ноября 1942 г. издать приказ об упорядочении нормированного снабжения населения в районах Крайнего Севера начиная с 1 декабря 1942 г. 414 По распоряжению СНК СССР от 25 апреля 1944 г. за № 886-р союзным Наркомторгом в июне была проведена сплошная проверка карточного контингента в 54 областях, краях и республиках, для чего были мобилизованы 61200 человек советско-партийного актива. В результате проверки было отобрано 80355 хлебных и продуктовых карточек у лиц, незаконно их получивших и 67866 «липовых» стандартных справок. В результате проверки было обнаружено завышение контингентов на 20115 человек, а у 36879 человек выявлено получение карточек с повышенными нормами снабжения. В суд за незаконное получение стандартных справок и карточек было передано 2408 дел, и на 1103 человек были наложены административные взыскания.415 Руководящие работники партийных и советских органов областного и городского звена свое материальное благополучие обеспечивали через фонды госбюджетных организаций (детские учреждения, больницы, школы и пр.), а также за счет предприятий, имевших более богатые фонды. Широкую практику получило прикрепление номенклатурных работников и членов их семей к столовым, предназначенным для других слоев населения, нередко сразу к нескольким одновременно. В докладной записке инструктора Якуниной на имя Н. М. Шверника от 29 мая 1943 г. указывалось, что при проверке текстильной фабрики и механического завода в Калинине обнаружилось, что норма хлеба для рабочих, служащих, детей и иждивенцев была меньше установленной, а другие продукты не выдавались вообще. Изза истощения ежедневно не выходили на работу 10-15% рабочих этих заводов, а за 4 месяца от истощения умерли 41 человек на текстильном комбинате и 29 на мехзаводе. В то время как в общественных столовых отпускалось только первой блюдо – «очень низкого качества и жидкое», в 414 415 Исаков А.Н. Указ. соч. С. 126. РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 5. Д. 226. Л. 4. 143 столовой ответственных работников за счет рабочих питались прокурор района и работник Калининского текстильного института.416 Руководство предприятий обеспечивалось за счет использования фондов предприятий, устанавливая себе более высокие нормы снабжения, а также используя продукцию подсобных хозяйств в спекулятивных целях. При проверке весной 1943 г. обнаружилось, что, например, на фабрике имени Ленина в Московской области незаконно талоны на второе горячее питание получали юрисконсульт фабрики, заведующий отделом кадров, заместитель начальника ОРСа, завхоз и другие «приближенные» лица.417 Повседневной практикой стали случаи отпуска продуктов по различным запискам, прямо со складов, минуя торговую сеть. Но наибольшее распространение получило самообеспечение руководящих кадров за счет продукции колхозов: если мелкие руководители брали в долг или частично оплачивали (хотя и не по рыночным ценам) продукты, то первые лица просто брали, требуя списывать поборы. Большую роль в укреплении контрольной работы сыграло постановление ГКО от 23 января 1943 г. об усилении борьбы с расхищением и разбазариванием продовольственных и промышленных товаров. Однако и после этого злоупотребления не прекращались. В письме Р.С. Землячке от 12 августа 1943 г. работница московского завода «Молния» Семенова сообщала «о творимых безобразиях» на предприятии, где директор завода, получая литерную карточку, «не гнушается брать ежедневно по два талона на дополнительные обеды из рабочего пайка, не имея на то никакого права». Равняясь на ближайшее начальство, главный инженер, начальник отдела снабжения, председатель завкома и парторг также, не стесняясь, брали по 2-3 талона из дополнительных рабочих обедов, «жирея на рабочем пайке и оголаживая рабочих».418 Однако анализ стенограмм заседаний бюро обкомов партии выявляет удивительно лояльное отношение к проворовавшимся и явно зарвавшимся руководителям. Обращает на себя внимание удивительная мягкость принятых постановлений, где меры наказания ограничиваются решениями типа «указать на…» или предупреждениями «не нарушать». Архивные материалы свидетельствуют, что, несмотря на постановление ГКО от 22 января 1943 г. «Об усилении борьбы с расхищением и разбазариванием продовольственных и промышленных товаров», ограничившее разбирательство 10-ти дневным сроком, разбор дел о расхищении и разбазаривании товаров в прокуратуре постоянно затягивался. Более того, в большинстве случаев к уголовной ответственности привлекли и осуждали только низовых работников торговли (продавцов, кладовщиков), реже заведующих магазинами. Да и то, как правило, за мелкие хищения. Тогда как за крупное разбазаривание и самоснабжение руководителей ОРСов и директоров предприятий зачастую ГА РФ. Ф. 5451. Оп. 31. Д. 26. Л. 8-10. Там же. Д. 34. Л. 9. 418 ГА РФ. Ф. Р-5446. Оп. 56. Д. 22. Л. 1-1 об. 416 417 144 органы прокурорского надзора ограничивались административными взысканиями. Это и неудивительно. Справка ВЦСПС о задержках в разборе и прекращении прокуратурой дел на лиц, виновных в расхищении и разбазаривании продовольственных и промышленных товаров за 1943 г. содержала сведения не только о покрывании прокуратурой случаев расхищения хлеба и других продуктов, но и об активном участие самих работников прокуратуры в «кормлении». Например, прокурор Красноуральска полгода разбирал дело о систематическом разбазаривании управляющим красноуральской конторы Медьпродснаба Большагиным продуктов по запискам, а затем отнюдь не бескорыстно прекратил дело «за отсутствием оснований». И этот пример отнюдь не единичен.419 Впрочем, были и примеры другого плана, демонстрирующие, в условиях катастрофической нехватки рабочих рук, заботу руководства о сохранении квалифицированной рабочей силы на предприятии. Например, в 1947 г. на заводе «Вторчермет» (Горький) дирекция завода с целью завышения категорий выделило из жилищно-коммунального отдела ремонтно-строительную бригаду в количестве 48 человек и оформило ее как самостоятельный цех. В результате группа рабочих, работающих по ремонту жилья, вместо 500 г хлеба получала карточки на хлеб по группе рабочих особого списка с нормой 700 г.420 Кроме того, с самого начала войны стремительно увеличивается количество краж и хищений в системе торговли. Несмотря на контроль над нормативной торговлей, нарушения карточной системы существовали и в областных центрах, и на периферии. Часть наиболее дефицитных товаров нередко продавалась из-под полы, попадала в руки рвачей и спекулянтов. Наблюдались случаи обвешивания и обмеривания покупателей. Например, в Иркутской области за 1941 г. они достигли 5 253 тыс. руб. Причем, рост краж в третьем квартале 1941 г. по сравнению с аналогичным периодом 1940 г. составил 137,5% по системе потребкооперации, 139% по продторгу, 167,6% по леспродторгу и 171,5% по трансторгпиту.421 Как видно, цифры вполне сопоставимые и типичные. Причем рост хищений продолжался и в дальнейшем. Особенно эта проблема касалась вновь создаваемых структур в системе распределения, прежде всего ОРСов и подсобных хозяйств. Отсутствие опыта, запутанность учета и ведомственный подход создавали благоприятную основу для келейного распределения, да и просто разбазаривания и разворовывания выделяемых продуктов. Материалы отраслевых профсоюзов о выполнении постановления ВЦСПС от 1 февраля 1943 г. «Об усилении борьбы профорганизаций с разбазариванием и расхищением продовольственных товаров» демонстрируют следующие итоги проверки общественными контролерами работы столовых и магазинов ОРСа: неисправность весов и отсутствие ГА РФ. Ф. 5451. Оп. 31. Д. 34. Л. 52-59. РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 5. Д. 298. Л. 4. 421 Шалак А.В. Условия жизни и быт населения Восточной Сибири в годы Великой Отечественной войны … С. 54. 419 420 145 мелких гирь для разновеса (вместо них обычные монеты); расхождение в весах на 5 г и в весе гирь одного веса до 20 г; наличие недоброкачественного хлеба и его недостачу. Если на Интернациональной фабрике Московской области был обнаружен хлеб с примесями, то при проверке магазина на фабрике имени Свердлова (Московская область) был обнаружен сырой хлеб с запахом керосина, так как в тесто пошло отпущенное райпотребсоюзом для смазки машинное техническое масло. Судя по материалам проверок, воровали на всех этапах – от пекарей (фабрика «Пролетарская победа» Мытищинского района) и водителей (московская фабрика имени П. Алексеева и Арамильская суконная фабрика Свердловская области) до общественных контролеров.422 Одним из дополнительных каналов перераспределения в условиях войны являлись кражи, а также подделка хлебных и иных карточек. Работниками карточных бюро и домоуправлений присваивались карточки отъезжающих, выписывались на вымышленных лиц и на несуществующих рабочих и иждивенцев. Так, уполномоченная по выдаче карточек треста Леспродторга (Рязань) Требухина получила путем приписки вымышленных лиц 10 детских и 2 иждивенческие карточки. По домоуправлению 41-го участка было установлено, что домуправ Морозов получал карточки на нескольких, не проживающих в квартирах лиц.423 Также весьма прост был механизм хищения по магазинам, когда составлялся фиктивный акт на уничтожение талонов на хлеб и другие продукты. Затем вносились деньги по государственной цене, и по количеству якобы уничтоженных талонов выбирались продукты, а затем перепродавались по спекулятивным ценам. Или же хлебные карточки не уничтожались, а составлялся акт об их уничтожении. Впоследствии эти карточки наклеивались, а хлеб просто забирали себе. В отчете заместителя наркома торговли РСФСР И. Лукашева, направленного на имя наркома торговли СССР А. В. Любимова 30 апреля 1945 г. отмечены многочисленнее факты злоупотреблений среди работников, так или иначе связанных с распределением карточек - 294 случая и, прежде всего, хищение талонов работниками бухгалтерий, кассирами и контролерами. Этому способствовало низкое качество карточек, которые, из-за недостатка узорной бумаги нередко печатали на писчей и даже газетной бумаге. По результатам проверок было выявлено за 1944 г. 76287 случаев нарушения законов и правил карточной системы. Карточные бюро передали в судебно-следственные органы 5239 дел, осуждено на разные сроки было 1543 человека, на 4236 человек наложены административные взыскания и 1078 снято с работы.424 Причем масштабы злоупотреблений росли из года в год. За 1947 г. в результате проверки было установлено 81359 случаев неправильной выдачи карточек по категориям, 13263 случая хищения карточек, 32720 случаев неправильного ГА РФ. Ф. 5451. Оп. 31. Д. 33. Л. 13,15; Д. 34. Л. 2-2 об,6,8-9. РГАЭ. Ф. 7971. Оп. 5. Д. 226. Л. 60 об. 424 Там же. Л. 2-3. 422 423 146 хранения, 4620 случаев выдачи карточек не проживающим и 59458 других нарушений.425 Вот наиболее характерные примеры злоупотреблений внутри карточных бюро. В Краснодаре кассир Сукач, похитив 16783 карточки и 5179 рублей, просто сбежал. В Новосибирском карточном бюро была арестована кассир Ляшко, похитившая 15277 рублей. Кроме того, у нее обнаружилась недостача 309878 карточек и талонов. В Ново-Шахтинском карточном бюро бывшим кассиром Селезневым, призванным в армию, было растрачено 12900 рублей. Кассир Чердынского промкомбината (Молотовская область) был осужден на 3 года за мошенничество с карточками, которые обменивались на ценные вещи. Например, хлебная карточка - на ручные часы. Иногда масштабы воровства впечатляли. Например, в июне 1947 г. кладовщиккассир областного картбюро Кемеровской области Науменко похитила хлебных талонов на 1800 кг и денег в сумме 44 тысяч рублей. Правда и наказание было весьма суровым - 25 лет тюремного заключения с конфискацией имущества. Нередко в аферы с карточками вовлекалось само руководство бюро. Так, кассир и контролеры Ворошиловского карточного бюро, руководимые заместителем начальника Деревянченко, присваивали карточки, подлежащие сожжению или выписывали карточки по фиктивным документам на несуществующих лиц. Начальник спецбюро Омского гарнизона Садкова не только расхищала продкарточки в больших масштабах (путем подделки документов было незаконно получено карточек на стоимость продуктов по рыночной цене на 2 млн. руб.), но и создала целую сеть «агентов». По данному делу было арестовано 19 человек: 1 приговорен к расстрелу, Садкова - к 10 годам, а остальные получили по 5-8 лет тюремного заключения.426 На какие только ухищрения не шли нечистые на руку сотрудники бюро, пытаясь урвать для себя из далеко не резиновых продуктовых фондов. Например, в Сковородинском райкартбюро начальник бюро Новикова и кассир-контролер Леонтьева, похитив карточки и талоны на 1070 кг хлеба и 14696 руб. деньгами, пытались имитировать ограбление бюро, за что были приговорены к 10 годам лишения свободы. Начальник городского карточного бюро Комсомольска (Хабаровский край) Лазыко незаконно получал продовольственные карточки в Амурлаге Дальстроя по нормам Крайнего Севера на себя и своих двух иждивенцев, помимо своих основных карточек и дополнительных видов питания. Вполне понятно, что такое «самоснабжение» шло за счет других контингентов населения. Например, в Дагестанской АССР в феврале-марте 1944 г. в городах Дербент, Буйнакс, Хасав-Юрт и Махачкала вообще не выдавались карточки детям от 8-летнего возраста, не учащимся в школе, членам семей и женам военнослужащих, не работающим и имеющим малолетних детей и детей старше 8 лет, престарелым, инвалидам Отечественной войны 3-й группы и др. Зато из 25 425 426 Там же. Д. 298. Л. 4. Там же. Д. 226. Л. 11,13; Д. 298. Л. 2. 147 тыс. жителей Махачкалы систематически получали карточки 899 человек, проживающих без прописки, и 216 «мертвых душ».427 Понятно, что неравенство в нормах обеспечения и многочисленные злоупотребления в сфере снабжения хлебом и продуктами питания устанавливало в обществе определенные психологические барьеры, способствовало делению военного (а в большей степени послевоенного) социума на «мы» и «они», что не могло не выливаться в различные формы социального протеста. Некий рабочий Михайлов в письме М.И. Калинину 10 декабря 1945 г. заметил, что «русский народ за время войны достаточно поголодал, поизорвался, поизносился. На первое время требуется увеличение хлебного пайка до нормы для здорового человека с отпуском жиров и других продуктов для поддержания здоровья рабочих, служащих и колхозников, которые за время войны честно выполнили свой долг перед родиной на фронте и в тылу. … Михаил Иванович! Окажите содействие, чтобы победивший народ был одет, обут и снабжен питанием не в последнюю, а в первую очередь. Пусть теперь иностранцы подождут, а не русский народ, который ждал счастливой жизни свыше 25 лет».428 Первые симптомы продовольственного кризиса, последствия которого пришлось пережить как городским, так и сельским жителям, заявили о себе в сентябре 1946 г., когда были несколько повышены пайковые цены на ряд продовольственных товаров, в том числе и на хлеб. Согласно официальным сообщениям, основная масса населения страны встретила известие о повышении цен «с пониманием». Но если судить по характерным высказываниям на этот счет, «понимание» народа основывалось даже не столько на осознании реальных причин реформы пайковых цен, сколько на вере и убеждении, что «партия и товарищ Сталин не желают зла народу». Судить о степени распространенности подобных суждений довольно трудно, поскольку высказывались они, как правило, в официальной обстановке, на собраниях и, возможно, были заранее подготовлены. Однако есть сведения, что сходные мнения звучали и в приватных разговорах. Вместе с тем убеждение в том, что «другого пути нет», не являлось всеобщим. Напротив, высказывались мнения, в том числе и публично, что «правительство идет по неправильному пути».429 Не разрешила этих противоречий и проведенная в декабре 1947 г. отмена карточек. В целях пресечения спекуляции были разработаны предельные нормы отпуска ряда продовольственных и промышленных товаров одному покупателю. На первое время были введены ежедневные лимиты продажи хлеба, сахара и ряда других товаров. Особого внимания потребовало обеспечение нормальной продажи хлеба: были введены в действие резервные мощности хлебопекарной промышленности, к первому Там же. Л. 12,15-16. ГА РФ. Ф. Р-7523. Оп. 30. Д. 790. Л. 25. 429 Подробнее по этому вопросу см.: Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М., 1999. С. 13, 69-78. 427 428 148 дню торговли без карточек по торговым предприятиям завезли хлеб в размерах двухсуточной его продажи, были созданы резервные передвижные автомашины фургоны.430 Но, несмотря на все эти меры и снижение цен на хлеб, в 1947-1948 гг. и даже в начале 1950-х гг. во многих городах России наблюдались перебои в снабжении хлебом, что, в свою очередь, нередко приводило к эксцессам вплоть до стычек с милицией. 430 Любимов А.В. Указ. соч. С. 218,222. 149 Глава 10. Алкогольная политика и «пьяная культура» в Советской России 1920-1930-х годов «Что было раньше: Россия или водка? Вопрос теологически некорректен. Потому что в России нет и не должно быть культуры пьянства, что есть метафизика, презирающая латинское отношение к вину, баварские пивные выкрутасы, но ценящая строгий набор ритуальных предметов: стакан, поллитра, огурец» (Виктор Ерофеев) Питие населения в большинстве стран мира имеет древнейшие культурно-исторические традиции и связано как с праздниками, так и с буднями. В частности, самостоятельное винокурение в России возникло в XV ст., когда в Москве в результате выгонки хлебного спирта появился новый напиток - «хлебное вино». Полученное вино быстро вытеснило из массового употребления ранее распространенные напитки – квас, пиво, мед и брагу. Распространение пьянства населения также было связано с массовым завозом в Россию в XVI в. водки и вин из-за рубежа. Иван Грозный запретил в Москве продавать водку, но опричникам для пития алкогольных напитков разрешил создавать особые дома, которые назвали по-татарски кабаками. В дальнейшем кабаки появились и в других городах России, заменив традиционное питейное заведение - корчму. С этого времени кабак прочно вошел в повседневную жизнь населения, а пьянство в России получило широкое распространение и стало серьезной проблемой.431 То есть пьянство не было новостью для России. Поэтому на протяжении 1920-х гг. страна быстро вернулась к дореволюционным нормам потребления спиртного. Ведь в русской традиции многие стороны повседневности тесно связаны с употреблением спиртного. Однако в России водка всегда была чем-то большим, нежели просто выпивкой. Алкоголь нередко являлся частью народной обрядности (свадьба, поминки и прочее), поэтому отрицание значимости спиртных напитков неизбежно вело к изменениям в ментальности населения. Не удивительно поэтому, что идеологические структуры правящей партии стремились манипулировать отношением населения к выпивке. Более того, сфера контроля большевистского режима над массовым потреблением алкоголя стала ареной не менее упорных «сражений», чем на полях Гражданской войны. Правда поначалу новая власть не собиралась вплотную заниматься сферой производства и потребления алкогольных напитков. Так, декрет Совнаркома РСФСР от 19 декабря 1919 года «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ», в определенной мере подтверждавший «сухой закон» военной поры, скорее стал продолжением политики широкомасштабной национализации, нежели осознанной антиалкогольной акцией. Суровость декларированных властью мер, предусматривающих лишение свободы не только за изготовление самогона, но даже за появление Мирошниченко Л. Энциклопедия алкоголя: Великие люди. История, Культура. М., 1998. С. 37. 431 150 в пьяном виде в общественных местах, была, в большей степени, обусловлена нависшей над страной военной опасностью, а также необходимостью сохранить хлебные запасы для населения и нужное количество спирта для промышленности. Но с другой стороны, сопровождавшая запрет на продажу спиртного декларация об отсутствии у рабочих потребности в нем, была явной идеализацией облика рабочего класса, чей безалкогольный досуг должен быть стать антиподом повседневной жизни высших слоев царской России. Априори предполагалось, что в новом обществе пристрастие народа к спиртному исчезнет как по мановению волшебной палочки по причине отсутствия социальных корней оного. Не случайно Программа РКП(б) в марте 1919 года причислила злоупотребление спиртным к «социальным болезням», а запрещение алкоголя, как «безусловно вредного для здоровья населения» было внесено даже в план ГОЭЛРО. Однако в полной мере утопические воззрения большевиков на возможность пополнять бюджет без торговли вином проявились все же после завершения Гражданской войны. Это объяснялось тем обстоятельством, что в ленинской концепции социализма не было места спиртному как источнику добычи «легких денег». Об этом вождь прямо заявил на Х Всероссийской партийной конференции в мае 1921 года, а в марте следующего года с трибуны XI съезда партии вообще поставил вопрос о категорическом недопущении «торговли сивухой» ни в частном, ни в государственном порядке.432 Другими словами, в проектируемом «светлом будущем» не должно было остаться места таким пережиткам «проклятого прошлого», как пьянство и тем более алкоголизм. Вероятно, подобный социальный оптимизм и стал причиной первых послаблений в алкогольной сфере, предпринятых в 1921 году. Так, специальным постановлением Совнаркома РСФСР от 9 августа 1921 года, подписанным наркомом продовольствия А.Д. Цюрупой, была разрешена продажа виноградных, плодово-ягодных и изюмных вин с содержанием алкоголя не более 20 градусов, на что требовалось особая санкция отделов управления местных исполкомов.433 Что же касается отпуска спирта учреждениям, предприятиям и отдельным лицам для технических, медико-санитарных и прочих надобностей, то согласно Постановления СТО РСФСР от 15 февраля 1922 года, он также производился местными спиртовыми органами (рауспирт), правда, исключительно по нарядам соответствующего центрального органа ВСНХ - Госспирта. 26 июня этого же года было издано очередное Постановление СТО о государственноспиртовой монополии, запрещавшее выпускать спирт из заводов и складов на внутренний рынок для реализации без особых нарядов Центра.434 Цит. по: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999. С. 23. 433 Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства (СУ РСФСР). М., 1921. № 60. Ст. 413. 434 Бюллетень техпроминспекции НК РКИ. М., 1923. № 39. С. 1. 432 151 В результате этих и других мер к 1923 г. государственное производство пищевого спирта упало почти до нуля. Однако население, не собиравшееся отказываться от крепких спиртных напитков, отсутствие водки с лихвой компенсировало самогоном. Возрожденная в 1922 году государственная винокуренная промышленность (в декабре в Советской России работало уже свыше 110 таких предприятий) не могла сколько-нибудь серьезно конкурировать с дешевым самогоном (этот «живительный напиток» обходился производителю не дороже 1 копейки за градус, тогда как рыночная цена в деревне была выше примерно в 2 раза, а в городе - в 3-4 раза),435 «морем разливанным» заполнившим российское пространство «от Москвы до самых до окраин». Лишь только после выпуска в продажу в первых числах декабря 1924 г. напитков 30-градусной крепости («Русской горькой» и различных наливок) удалось сбить волну самогоноварения в городах, но не в деревне, где из пуда хлеба можно было выгнать 10-12 бутылок самогона подобной крепости. Конечно, выход самогона из различных продуктов сильно варьировался. Так норма получения самогона из 1 пуда продукта в ведрах (1 ведро=12,3 литра) составляла: мука – 0,7; зерно – 0,6; картофель – 0,37; сахар – 1,58; ячмень, овес, кукуруза и другие хлебные продукты - 0,32; сахарная свекла и прочие корнеплоды – 0,19; мед, фрукты – 0,89 ведра. Средний выход из наиболее распространенного субстрата - ржаной муки - составлял 11,2 бутылки.436 Трудно говорить о какой-либо более или менее организованной борьбе с пьянством в начале 1920-х годов. Лишь эпизодически ею занимались местные партийные и комсомольские ячейки, принимая на своих собраниях порой откровенно утопические директивы. Например, в начале 1921 г. Новгородский губком РКСМ постановил, чтобы к 1 февраля бросили пить все члены губернского комитета, а к 1 апреля - все остальные рядовые комсомольцы.437 Всплеск пьянства объяснялся «гримасами» новой экономической политики, рассматриваемой в партийных кругах как временное отступление в процессе строительства социалистического общества. Поэтому вполне логичными выглядели упования на изживание пьянства одновременно со свертыванием нэпа. Совсем другое дело сфера самогоноварения, где усиление администрирования и ужесточению карательной практики центральной власти в первой половине двадцатых годов было тесно связано не только и не столько с жесткой конкуренцией с государством в сфере производства алкоголя, сколько в разрушающем воздействии производства самогона на медленно возрождавшееся после войны крестьянское хозяйство. Размеры Воронов Д.Н. О самогоне. М.;Л., 1930. С. 5. Тихомирова Н.М. Производство и потребление алкоголя в первые годы нэпа: механизм контроля и формы противодействия // Источник. Историк. История: Сборник научных работ. Вып. 1. СПб., 2001. С. 512. 437 Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитками прошлого» // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. Т. 1. М., 1997. С. 250. 435 436 152 самогоноварения резко возросли еще в период «военного коммунизма», когда крестьяне старались побыстрее перекурить хлеб, чтобы избежать его сдачи по продразверстке. Мало что в этом отношении изменилось и при переходе к продналогу, который в 1921 году во многих регионах почти ничем не отличался от разверстки предыдущих лет. С восстановлением выделки самогона в 1921-1922 годах от любительских попоек потребление самогона быстро перешло в привычку пьянствовать. Часть середняцких хозяйств вообще перестала быть хозяйствами и совершенно развалилась. И это произошло не только потому, что пьянствующий мужик перевел весь хлеб на самогонокурение. Жажда скорее напиться мешала пьянице самому заниматься изготовлением самогонки, что обошлось бы ему дешевле в 10 раз: бутылка самогона стоила 75 копеек, а из пуда хлеба, который стоил рубль, можно было выгнать десяток бутылок. Пьяница предпочитал пить преимущественно купленный самогон, а для этого распродавал свое хозяйство. Этим пользовались деревенские ростовщики. Так, в Можайском уезде одна самогонщица купила корову у крестьянина деревни Медведки Малкина за 70 бутылок самогона, на радостях от «выгодной сделки» выпитых тут же.438 Поворот к нэпу крестьяне отпраздновали «настоящим общероссийским деревенским запоем», масштабы которого осенью 1922 года намного превысили обычные осенние сельские возлияния, связанные со сбором урожая. Экономическими факторами этот феномен объяснялся лишь частично. Конечно, крестьянам в 5-7 раз было выгоднее решить налоговую проблему за счет продажи самогона, нежели зерна. Но выяснилось, что многие сельские общества словно вознамерились пропить все. Случалось, что первые вырученные от успешных продаж общинной собственности деньги селяне с восторгом пропивали, вместо того, чтобы направить их на восстановление пошатнувшегося хозяйства.439 Возможно, правы те авторы, которые рассматривают пьяный разгул этого периода, в который втягивались дети и милиционеры, священники и красноармейцы, коммунисты и нэпманы, как своего рода языческое празднество возвращение общества из небытия.440 Подобную «мажорную» ситуацию зафиксировал в своем дневнике М.М. Пришвин 4 апреля 1921 года: «В лесу изготовление. Прячутся от своих, а начальству известны все кабаки. Изготовляется для начальства. «Первак, Другак и остальные». Запах сильно хлеба, а когда выпьешь, то всею мерзостью внутренней комиссара. Пьет начальство (для защиты от него) и на семейных праздниках: наивная старуха и милиционер предатель». По свидетельству писателя, начальство могло нагрянуть только «по злобе», но и в этом случае все заканчивалось благополучно: «милиционер пожелал выпить и стал мирить хозяина и врага Мурин В.А. Быт и нравы деревенской молодежи. М., 1926. С. 49. Подробнее см.: Павлюченков С.А. Веселие Руси: Революция и самогон // Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль. М., 1997. С. 133-142. 440 Булдаков В.П. Постреволюционный синдром и социокультурные противоречия нэпа // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 198. 438 439 153 его». Или же развязка могла быть еще курьезнее: «В.И. поскорее отдал барду свиньям (в ожидании обыска), свиньи напились, и комиссары встретились с пьяными свиньями».441 Крестьянин Московской губернии П.И. Подшибнев в письме к П.Г. Смидовичу жаловался, что «власть, конечно, борется с самогоном, но вот запятая, большинство ее пьет. Придет милиционер с обыском, напивается пьян, и если не пьет, то берет взятку и дело с концом…».442 Видимо, не так уж и присочиняла сельская частушка: «Самогонщик нам попался, Мы его в милицию; Откупился самогонщик Маслицем и ржицею». Налицо было своего рода общенародное «единение во хмелю», которое резко пошло на убыль только с началом весенних полевых работ. В последующие годы деревня столь масштабному и интенсивному поклонению Бахусу уже не предавалась, но не было отмечено и «трезвенного движения», сравнимого с довоенным уровнем. Более того, классический самогон стал своего рода визитной карточкой первых лет нэпа. В масштабах всей страны деревня превратилась, по сути, в гигантский винокуренный завод, снабжающий самогоном как сельское, так и городское население. В нэповский период производство самогона в большей степени, чем в годы Гражданской войны, служило способом обогащения, поэтому им в крупных масштабах могли заниматься только весьма зажиточные хозяйства. В некоторых деревнях этим занимались и бедняки, хотя это было, скорее исключением из правила. Перед нами типичное письмо-донос неизвестного автора из Рязанской губернии: «В селе Заполье проживает кулак Моськин. До революции имел десятки десятин земли, революция отняла у него, но он сумел все-таки приспособиться и в 1923 г. занялся торговлей самогоном. Этим обирал крестьян, набивая свой карман».443 Но кулацкое «самогонное предпринимательство» было только вершиной айсберга. Слишком уж очевидной и привлекательной, особенно в провинции, была экономическая выгода от торговли самогоном: в 1924 году бутылка сахарного самогона крепостью 75 градусов в деревне стоила 50 копеек, а в городе ее цена доходила до 2 рублей.444 Самогоноварение и потребление самогона в Советской России в первой половине 1920-х годов (в том числе и в сельской местности) достигли столь колоссальных размеров, что в сводках ОГПУ появляется даже особая «пьяная сводка». «Пьянство в деревне усиливается, пьют даже дети»; «на участке Зареченском крестьяне продали школу, а вырученные деньги пропили»; «коммунист в пьяном виде 441 Пришвин М.М. Дневники: Книга третья. Дневники 1920-1922 гг. М., 1995. С. 159,186. Цит. по: Аманжолова Д.А. Горячо живу и чувствую … М., 1998. С. 239. Миронова Т.П. Нэп и крестьянство (Социально-психологический аспект) // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 243. 444 Тихомирова Н.М. Указ. соч. С. 514. 442 443 154 бросил бомбу в крестьянский дом», - такие характерные сводки заполняли тогда правление ОГПУ. В губерниях, испытывавших сильнейшее аграрное перенаселение, ситуация принимала катастрофический оборот. Для многих крестьянских хозяйств невозможность прокормиться от «земли» привела к использованию самогоноварения не только как подсобного, но, нередко, и как основного источника доходов. В свою очередь, «аграрный» характер большинства российских городов и теснейшие связи горожан с селом способствовали как стабильному ввозу самогона, так и организации его производства в местах повышенного спроса. По данным анкетного опроса Госспирта, летом 1923 г. до 10% крестьянских хозяйств занимались производством самогона. Согласно данным официальной статистики, в целом за тот год на самогон было переведено 100 млн. пудов хлеба (то есть около 2% урожая). В условиях кризиса промышленности и неразвитости рынка товаров самогон стал в деревне суррогатом денег: им расплачивались по установленной таксе за различные работы, за транспорт и прочие услуги. Резко расширились масштабы обрядового пьянства - на свадьбах и похоронах, во время религиозных праздников и т.д. Вот как описывает М.М. Пришвин подготовку к Троице в деревне (запись в дневнике от 19 июня 1921 года): «Удалось, наконец, повидать, как изготовляют самогон. Дм[итрий] Ив[анович] этим занимается для добывания хлеба: «Так, говорят, не достанешь, а за самогон сколько хочешь». Винокурение было в лесу, прятались не от начальства (начальству все известно), а от своих. Свои налетят и много надо угощать. В лесу стояла бочка с закваской, по случаю холода квасилась три дня. В бочке было растворено 3 пуда хлеба, из каждого пуда входит четверти 2-3 самогона. Выкопали яму для котла вместимостью в 1 пуд хлеба, под котлом развели легкий огонь, на котел надели бочонок, пазы и дырочки замазали глиной, в донное отверстие вставили змеевик и его опустили в бочку с водой для охлаждения паров, и у входного отверстия для собирания драгоценных капель чайник».445 Наблюдения социологов в одной из деревень Вологодской губернии в 1924 г. показали, что 52 крестьянских двора потратили на самогоноварение по случаю 10 праздников около 50 центнеров ржаной муки, а всего на самогон перевели за год в среднем по 10 пудов муки. На объемы самогоноварения мало повлиял даже голод 1921-1922 годов. Так, заведующий отделом агитации и пропаганды Кушкинского комитета Компартии Туркестана И.Е. Иванов, приехавший в родную деревню Бор Тверской губернии в начале 1922 года, был, мягко говоря, поражен царившим там повсеместным, беспробудным пьянством: «В данное время почти в каждом дворе делают самогонку, и пьяные рожи наслаждаются, а за 1000 верст в Поволжье умирают сотнями, тысячами от голода дети, старики, все население».446 445 446 Пришвин М.М. Указ. соч. С. 185. ГА РФ. Ф. 1064. Оп. 1. Д. 182. Л. 46-46 об. 155 В Москве только в связи с самогоноварением «из нужды» в 1923 году было арестовано 6373 человека, в том числе 1514 рабочих, 549 безработных, 793 служащих, 323 ремесленника и 296 крестьян. Парадоксально, но о размахе самогоноварения в начале 1920-х годов свидетельствуют и архивные данные челябинского историка и краеведа Н.М. Чернавского. Только за один 1922/23 хозяйственный год челябинской губернской милицией было задержано 3711 самогонщиков, конфисковано 1266 самогонных аппаратов и вылито 2569 ведер самогонки, барды и других суррогатных напитков. То есть, челябинцы голодали и болели, но самогон продолжали гнать. Во время обследования, осуществленного по поручению бюро ячейки РКСМ студентами Симбирского чувашского института народного образования во время своих зимних каникул в январе 1923 г., выяснилось, что у большинства крестьян-чувашей хлеба до нового урожая не хватает, а пьянство с приближением Рождества с каждым днем увеличивается.447 Не случайно, именно против самогоноварения был направлен главный удар коммунистической пропаганды. Одним из первых нанес его Владимир Маяковский агитационным лубком 1923 года «Вон – самогон!». Идеологическая подоплека антисамогонной кампании очевидна: стихи, иллюстрированные автором, трактовали пьянство как политическое зло, провоцируемое врагами Советской власти. Соответственно, борьба с алкоголем уподоблялась борьбе с контрреволюцией. Не случайно очень близка их образная трактовка - в виде зеленого змия. Но правительственные меры двадцатых годов носили скорее характер кампанейщины, штурмовщины и прямого администрирования. Так, в ноябре 1922 года 140-я статья УК РСФСР, предусматривавшая лишение свободы на срок не ниже 1 года с конфискацией части имущества, была изменена в сторону ужесточения карательной практики. Теперь «изготовление и хранение для сбыта, а равно торговля самогоном в виде промысла, с целью личного обогащения, карается - лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией, конфискацией всего имущества и поражением в правах на срок до пяти лет». За самогоноварение без цели сбыта и хранение спиртного предусматривался штраф до 500 рублей золотом или 6 месяцев принудительных работ.448 Широкую кампанию борьбы с самогонщиками (по РСФСР в 1923 году было изъято 115 тысяч самогонных аппаратов, а в следующем году - 135 тысяч)449 стимулировала введенная система премиальных отчислений от штрафов. Специальное постановление правительства «О распределении штрафных сумм, взыскиваемых в судебном и административном порядке за См.: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 236; Лютов Л.Н. Региональный аспект социальных процессов в первые годы нэпа. 1921-1923. (По материалам периодической печати Симбирской губернии) // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С.183. 448 Уголовный Кодекс РСФСР. М., 1924. С. 585. 449 Литвак К.Б. Самогоноварение и потребление алкоголя в российской деревне 1920-х годов // Отечественная история. 1992. № 4. С. 76. 447 156 незаконное изготовление, хранение и сбыт спиртных напитков и спиртосодержащих веществ» от 20 декабря 1922 года предусматривало поступление половины взысканных сумм для поощрения сотрудников милиции, а остаток делился поровну между «прочими лицами», способствовавшими изъятию, и местными исполкомами.450 Весьма сомнительно, что подобными методами можно было искоренить пьянство и остановить самогонокурение. В целом неэффективной оказалась и деятельность созданной по инициативе Президиума ВЦИК и утвержденной решением Политбюро ЦК РКП(б) 27 сентября 1923 года постоянной комиссии для борьбы с самогоном, кокаином, пивными и азартными играми под руководством П.Г. Смидовича. В рекомендациях комиссии, наряду с мерами административного воздействия и культурно-просветительной работой, ставился также «вопрос о вине и пиве как возможном отвлекающем от самогона». Но вытеснить самогон с помощью продажи пива и виноградных вин крепостью до 14 градусов никак не получалось. Попытки сбить рост самогона расширением продажи слабоалкогольных напитков сыграли некоторую роль только в крупных городах. Тогда как в провинции эти меры не достигли своего результата. Смоленская газета «Рабочий путь» поместила сообщение о попытке арендатора пивоваренных заводов Шварца провести анкетирование среди крестьян губернии по вопросу малого потребления пива, которое показало малую конкурентную способность пива по сравнению с привычным самогоном.451 Как было уже сказано выше, мало эффективными оказались и попытки завоевать деревенский рынок посредством 30 градусных наливок. Выборочное обследование в конце 1923 года 32 волостей показало, что на каждого жителя приходилось в среднем по 3-4 бутылки самогона крепостью 25-40 градусов. В письме рабочего А.А. Рожкова из Тверской губернии М.И. Калинину отмечалось, что «практически борьба с самогоном не дает желательных результатов», так как «большинство населения землеробы в Советской республике, их нам не заставить пить советские наливки, портвейны, хересы по 3 рубля бутылка, когда они выгоняют по 60 копеек на 400». Ситуация приобретала характер замкнутого круга ввиду того, что «отряды милиции часто сами отбирают самогон по 10 ведер, сами продают его кому попало, и сам отряд бывает не в состоянии после обыска уйти на своих ногах, и их отвозят ночью на телегах по месту жительства».452 Более ощутимый удар по самогоноварению нанесла ликвидация «сухого закона», хотя и не повлияла существенно на снижение уровня алкоголизации деревенского социума. Повседневность российского рабочего класса в не меньшей степени, чем у сельских жителей, была тесно связана с употреблением спиртных напитков. Однако настоящим бичом городской жизни пьянство становится СУ РСФСР. 1923. № 1. Ст. 7. См.: Крокодил. 1922. № 2. С. 11. 452 Цит. по: Аманжолова Д.А. Указ. соч. С. 238-239. 450 451 157 именно в годы нэпа. С окончанием Гражданской войны в рабочей среде стали возрождаться почти забытые обычаи бытового пьянства: традиция «первой получки, «обмывание нового сверла», «спрыскивания блузы» и т. д. Рабкор из Московской губернии с горечью писал, что «в рабочей среде начинают приобретать вновь значение старые пословицы: «не подмажешь не поедешь», «сухая ложка рот дерет» и т.п. Прием нового рабочего сопровождается «ополаскиванием», новички ставят «угощение» или «смазку» мастеру...».453 Не удивительно, что уже в 1922 году во многих городах довольно частым явлением стали женские кордоны (нередко вместе с детьми) у заводских проходных в дни получки. Весьма типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию «Петроградской правды», написанное осенью 1922 года: «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство…».454 Нередко муж отдавал в семью лишь незначительную часть зарплаты. Что же касается основного заработка, то, как весьма эмоционально заявила при опросе 42-летняя прядильщица: «А чорт его знает, куда он тратит! Пропивает все, поди».455 Даже в семьях, не злоупотреблявших алкоголем, расходы на спиртное составляли почти 7% бюджета. Типичный же бюджет московской рабочей семьи в 1924-1925 годах распределялся таким образом: на культурно-просветительские цели - 48 копеек в год, на религию - 3 рубля, на спиртное (без учета того, что пропивает муж) - 44 рубля 85 копеек.456 Возобновилась традиция ходить в гости по праздничным дням, которых в 1920-е годы было немало. Прибавление к старым религиозным праздникам новых - революционных - просто давало дополнительный повод для традиционного застолья. По данным С.Г. Струмилина, собранным в 1923-1924 годах, самой распространенной формой досуга всех слоев городского населения Советской России являлись визиты, которые чаще всего сопровождались выпивкой. В 1923 г. даже несовершеннолетние рабочие тратили на приобретение спиртного 4% своего заработка, а у взрослых затраты были еще выше. Сколько же тратилось на покупку самогона, браги и денатурата – неизвестно и трудно поддается подсчетам.457 Хотя в 1923 году ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 19181932 гг. / Отв. ред. А.К.Соколов. М., 1997. С. 179. 454 Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитками прошлого» … С. 247. 455 Кабо Е.О. Очерки рабочего быта: Опыт монографического исследования домашнего рабочего быта. Т. 1. М., 1928. С. 29. 456 Там же. С. 30,70. 457 Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитками прошлого» … С. 247. 453 158 шампанское), но в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком - в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой.458 К.И. Чуковский описал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 года из помещения биологической станции в Лахте под Петроградом стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат регулярно совершала набеги на станцию в целях добычи алкоголя, хотя им было известно, что змеи, лягушки и ящерицы заливались спиртом с формалином – смесью, малопригодной для питья.459 С переходом к нэпу, как и до революции, губернии России захлестнула пивная волна. Челябинская газета «Советская правда» писала, что в 54тысячном городе пило все взрослое мужское и половина взрослого женского населения. За первые семь месяцев 1924 года, то есть еще до отмены сухого закона, челябинцы выпили около 40 тысяч ведер пива, потребление которого значительно увеличивалось от месяца к месяцу. Поставок пива из Троицка явно не хватало, поэтому пришлось «подключать» пивные ресурсы Башкирии, Омска, Самары и Свердловска. Тем не менее «напиток пролетариата» до середины десятилетия с трудом конкурировал с самогоном: дешевизна пива явно уступала крепости самогона, примерно четверть которого в России делалась с применением различных примесей. Наиболее популярными примесями были: хмель, горчица, хрен, бензин, керосин, табак, полынь, перец, куриный помет, известь, купорос, мыльный камень, наркотики, белена, дурман, денатурат и прочая «дурь». Из них бесспорным лидером был табак, а затем шел хмель и купорос. Понятно, что такая «гремучая смесь», нечто среднее между алкоголем и наркотиком стояла выше всякой конкуренции в иерархии потребительских пристрастий «гегемона». Для большинства рабочих основным местом проведения досуга пивная становится с середины двадцатых годов, когда было разрешено торговать и водкой. Только пресловутый «ерш» оказался способным на равных конкурировать с самогонной «дурью». Петербургский историк Н.Б.Лебина обнаружила в архиве весьма курьезную фотографию этого периода, запечатлевшую группу рабочих в трактире, за уставленном бутылками и стаканами столом, под висящем на стене портретом вождя с лозунгом: «Ленин умер, но дело его живет». Если посещение ресторана в это время было весьма дорогим удовольствием (недешево стоили и хорошие вина, продававшиеся в специализированных магазинах), то пиво и водка были более доступны по цене и потому весьма потребляемы именно в рабочей среде. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города … С. 26-27; Тихомирова Н.М. Указ. соч. С. 525-527. 459 Чуковский К.И. Дневники. 1900-1929 гг. Л., 1991. С. 215. 458 159 Несмотря на сопротивление значительного числа членов ЦК партии, И.В. Сталину удалось на Октябрьском (1924 года) пленуме ЦК РКП(б) протащить решение о государственном производстве и торговле водкой, правда, как «вынужденную», «грязную» и «временную» меру. На XIV съезде партии в традиционной для него манере не видеть третьего пути Сталин отмечал: «Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами ... то остается одно: искать источников в других областях ... Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются».460 Другими словами, родовые муки социализма решено было облегчить привычным типом анестезии - крепкими спиртными напитками. Как объяснял председатель правительства А.И. Рыков, лучше иметь «русскую горькую», чем нарождающуюся буржуазию в деревнях, которая нарушает законы, истребляет громадное количество хлеба и удовлетворяет народную нужду в водке. Таким образом, «пьяная» выручка получила «созидательное» направление. В 1924 году соратник Д.И. Менделеева М.Г. Кучеров модифицировал рецептуру «Московской особенной». Для лучшей «питкости» в нее стали добавлять пищевую соду (из расчета 30 мг на бутылку) и уксусную кислоту (из расчета 20 мг на бутылку). Однако в народе водка, продажа которой была официально разрешена декретом Совнаркома СССР 28 августа 1925 года, получила название «рыковка». В среде интеллигенции в 1920-е годы даже ходил анекдот, что в Кремле каждый играет в свою карточную игру: Сталин в «короли», Крупская – в «Акульку», а Рыков – в «пьяницу».461 На основании введенной 5 октября 1925 года казенной винной монополии, исключительное право на приготовление и продажу 40градусной водки получил Центроспирт, который выбросил ее на рынок по «демпинговой» цене в 1 рубль за бутылку. Но резко усилившееся в связи с этим пьянство заставило Центроспирт уже через месяц повысить стоимость водки почти в полтора раза. А это, незамедлительно, привело к увеличению самогоноварения. Стремясь победить конкурента в лице тайных производителей алкоголя, госорганы были вынуждены с лета 1926 года снижать цены на водку, доведя из 1,1 рубля за бутылку. Эта мера привела к постепенному исчезновению самогона с городского рынка, а успехи в экономической борьбе с самогоноварением, в свою очередь, привели к пересмотру правовых норм. Сначала статья 140 была расчленена, затем приготовление самогона для собственных нужд было переведено в разряд административных нарушений. Постановлением СНК РСФСР от 9 сентября 1926 года были отменены премии милиции, отчисляемые от штрафных денег самогонщиков, а с 1 января 1927 года вступил в силу новый Уголовный Сталин И.В. Сочинения. М., 1954. Т. 9. С. 191; Т. 10. С. 231,332. Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитками прошлого» … С. 248. 460 461 160 Кодекс РСФСР, не предусматривающий наказаний за самогоноварение. Перестало оно преследоваться и в административном порядке.462 Но это была только одна сторона медали. Хотя выпуск сорокаградусной водки подавался властями как шаг, направленный на борьбу с потреблением самогона, однако основным мотивом выпуска «казенки» и введения винной монополии был поиск дополнительных источников финансирования форсированной индустриализации. По уверению самого Сталина, подобные меры позволяли найти дополнительные оборотные средства «для развития нашей экономики собственными силами».463 Весной 1926 г. в связи с избыточной денежной эмиссией и инфляцией в повестку дня встала задача изъятия денег у населения, в том числе и путем наводнения села водкой. Впервые эта идея была высказана в конце 1925 года на заседании у А.Д. Цюрупы заместителем наркома внешней и внутренней торговли А.Л. Шейнманом. Хотя она и не нашла однозначной поддержки у руководства страны, но тем не менее вошла в текст секретных замечаний Совнаркома СССР по докладу наркомата торговли к апрельскому (1926 года) Пленуму ЦК партии.464 Но уже с 1927 года продажа водки населению была существенно расширена, а доход от ее реализации которой составил около 500 млн. рублей. Доля от продажи спиртных напитков в государственном бюджете в период 1923/24 – 1927/28 гг. выросла с 2% до 12%. Заметим, что в царской России, деньги, вырученные от продажи водки составляли почти треть «пьяного бюджета» – 38% в 1895 г., 31% в 1905 г., 30% в 1909 г. и 26,4% в 1913 г.465 Но «нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики». В новых условиях идея всеобщей трезвости по сути дела становилась антигосударственной. На этом фоне городская среда стала неуклонно пьянеть. Выпускавшаяся в разнообразной таре «рыковка» сделала свое дело. В повседневный быт городского населения все прочнее входила дешевая и доступная водка: если в 1925 году на семью в месяц покупали в среднем 1,5 бутылки, то в 1927 году - 2,4, а в 1928 году – уже 3 бутылки.466 Особенно резко пьянство увеличилось в рабочей среде. Если в Ленинграде, например, в 1924-1925 годах было выпито 617 тысяч ведер водки, то в 1927-1928 годах потребление выросло до 2063 тысяч ведер. По воспоминаниям современников, в первый месяц после отмены «сухого закона» истосковавшиеся по свободной водке жители Челябинска шли в Литвак К.Б. Указ. соч. С. 76-77. Сталин И.В. Сочинения. М., 1954. Т. 10. С. 232. 464 ГА РФ. Ф. 7819. Оп. 1. Д. 10. Л. 37. 465 Дейчман Е.И. Алкоголизм и борьба с ним. М. 1929. С.147; Лебина Н.Б. Теневые стороны жизни советского города 20-30-х годов // Вопросы истории. 1994. № 2. С.41; Литвак К.Б. Указ. соч. С. 86. 466 См.: Булдаков В.П. Указ. соч. С.199; Стеблев Э.А. Экономика российской повседневности // Российская повседневность, 1921-1941 гг.: Новые подходы. М., 1995. С.118. 462 463 161 «красногвардейскую атаку» на винные магазины, создавая огромные очереди. В 1927 году по данным московских профсоюзов душевое потребление всех видов алкоголя возросло в рабочей среде в 6 раз по сравнению с 1924 годом, а в 1928 году – 8 раз. По материалам другого обследования в 1927 году в крупных городах европейской части РСФСР расходы на пиво и вино только у молодых рабочих составляли 16-17% заработка, что в 1,5 раза превышало затраты на книги. В Ленинграде на вопрос о систематическом потреблении алкоголя утвердительно ответило 58% молодых мужчин и 23% женщин. В маленьком городке Шуя все молодые мужчины пили водку и пиво, причем почти половина из них не скрывала, что при возможности напивались «до потери сознания». В стране увеличилась смертность в результате отравления спиртным: с 2,6 случаев на 100 тысяч человек в 1922 году до 44 – в 1928 году. Возросло и число лиц, страдавших алкогольными психозами. Если в 1922 году они составляли 2% всех зарегистрированных душевнобольных, то в 1927 году их доля возросла почти до 19%. Алкоголизм также стал одной из причин участившихся случаев самоубийств, ставших своего рода знамением этих лет. За первый «полноправный» алкогольный 1925/26 хозяйственный год преступность в крупных городах подскочила в десятки раз, что зафиксировано официальной статистикой. Пьянство породило целую волну хулиганства. Частыми были такие бессмысленные выходки как погромы домов отдыха (например, в Ростове летом 1926 года). Случалось, что пьяные хулиганы бросали палки и камни в низко летевшие самолеты Авиахима: именно так была едва не сорвана первомайская демонстрация в Казани.467 Лакмусовой бумажкой неблагополучного положения в алкогольной сфере стало появление в октябре 1926 года в Ленинграде первых в стране вытрезвителей, а весной 1927 года наркологических диспансеров. Несколько иной (и отнюдь не в лучшую сторону) была ситуация в ряде провинциальных центров, где в «алкогольном рационе» городских жителей самогон продолжал удерживать прочные позиции. Из потребляемых в середине 1920-х годов 20 млн. ведер крепких спиртных напитков не менее 3/4 приходилось на самогон. Если в целом по стране по данным НКВД РСФСР за один год, с 1 октября 1925 по 1 октября 1926 года самогоноварение в городах почти прекратилось или, во всяком случае, сократилось в максимальном размере, то, например, в Пензенской губернии положение с самогоноварением была другим. Продажа суррогатов спирта в городах губернии оставалась очень бойкой и мало сокращалась. Более того, за этот период проявились свои региональные особенности самогонокурения, которые варьировались в зависимости от размеров и значения городов. В крупных городах, таких как Пенза и Саранск, самогонка готовилась См.: Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов: «Борьба с пережитками прошлого» … С. 248,253; Лебина Н.Б. Теневые стороны жизни советского города 20-30-х годов … С. 34; Шевердин С. Год незнаменитого перелома // Трезвость и культура. 1989. № 9. С. 17. 467 162 преимущественно для сбыта. Тогда как в мелких городах (Городище, Краснослободск и других) тайное винокурение практиковалось главным образом для собственного потребления, составляя до 60% общего потребления спиртных напитков в уездных и прочих городах.468 Основным источником не иссякающего «самогонного потока» оставался подвоз товарной самогонки из ближайших деревень. В таком относительно небольшом городе как Пенза (в 1926 году здесь насчитывалось 84793 жителя) в этом же году было зафиксировано 200 случаев продаж самогона. И это несмотря на то, что с момента выпуска в продажу сорокаградусной водки, активность местной милиции значительно уменьшилась. По самым приблизительным подсчетам в 1927 году в Пензе каждый работающий рабочий потребил 6,72 бутылки самогона, а каждый работающий служащий – 2,76 бутылки. То есть, как свидетельствует статистика, основным потребителем самогона в городах оставался рабочий класс. Ведущим мотивом предпочтения самогона по сравнению с водкой была его дешевизна. Так, средняя продажная цена бутылки самогона в Пензенской губернии в 1927 году составляла: ниже 40 градусов – 47 копеек, 40-градусной – 38 копеек, а выше 40 градусов – 46 копеек. Хотя в отдельных случаях ее стоимость в Пензе доходила до 1 рубля, но даже в этом случае она была дешевле водки. Возможно, второй причиной столь нестандартной алкогольной ситуации было то, что в одном из «чрезвычайно зараженных» самогоноварением регионов (самогон в губернии гнали свыше 25% хозяйств) ранжирование и размеры употребляемых примесей полностью отличались от средних российских показателей. Более трети производителей самогонной продукции, применявшие различные смеси для повышения крепости изделия, предпочитали, прежде всего, купорос, оставляя за табаком и хмелем соответственно второе и третье места в иерархии «дури».469 Видимо, забористость полученной «огненной смеси» выглядела более привлекательной в глазах местных любителей выпивки, нежели предсказуемый эффект от обычной водочной продукции. Частично причины роста пьянства после отмены сухого закона носили бытовой характер, однако более явными стали элементы ретритизма (ухода от действительности) в поведении пьющих людей, особенно безработных. По донесениям политорганов второй половины 1920-х годов на Московской бирже труда безработные «ежедневно устраивают попойки, побоища, пристают к женщинам».470 Хотя медики Москвы обнаружили еще одну, явно противоположную закономерность: с ростом заработной платы увеличивалось и потребление алкоголя в пролетарской среде. То есть пили как от плохой, так и от хорошей жизни. Одним словом - «пей, гуляй, однова живем». Статистический обзор деятельности местных административных органов НКВД. Вып. 7. М., 1927. С. 86-90. 469 См.: Алкоголь в современной деревне. М., 1929. – С. 24, 28, 36-43. 470 Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 19181932 гг. … С. 177. 468 163 В сводках и обзорах тех лет упоминались и такие причины пьянства, как ощущение социальной нестабильности, острая неудовлетворенность бытовыми условиями жизни и, прежде всего, издержками жилищной политики советского государства. Последние были связаны с всеобщей коллективизацией быта, с расширением контингента лиц, проживающих в общежитиях. Бытовые неудобства, теснота, антисанитарные условия и постоянные ссоры сами по себе уже порождали тягу к выпивке. Предполагалось, что центрами безалкогольной жизни станут коммуны и общежития, но в итоге пьянство поразило и их. «Жизнь в социалистических общежитиях просто способствовала развитию пьянства», - констатировали многочисленные комиссии, обследовавшие рабочий быт во второй половине 1920-х годов. Практически весь досуг рабочие (в большинстве вчерашние крестьяне) проводили за бутылкой водки: «В общежитиях города Ленинграда имеют место пьянство, хулиганство, драки; прививаются нечистоплотность и некультурность, в общежитии «Мясокомбината» нет никаких развлечений, целый день лишь играют в карты и пьют водку». Такие сводки отнюдь не были чем-то исключительным. Не отставали в этом отношении и студентырабфаковцы, направленные в вузы по путевкам и принесшие с собой традиции бытового пьянства. В традицию вошло правило «отметить» получение стипендии учащимися: «Обычно после получки стипендий студенты живут «на широкую ногу». Покупают дорогие папиросы. Совершают несколько экскурсий в кино, в общежития вторгаются сорокоградусная и пиво, покупаются вещи, без которых можно обойтись, и т.д. … В результате в конце, а то и в середине месяца студенты не обедают, не имеют восьми копеек на трамвай и т.д.».471 Печальной тенденцией двадцатых годов стало пьянство комсомольцев и членов ВКП(б), особенно выдвиженцев. Последнее обстоятельство была вынуждена констатировать Контрольная комиссия ЦК ВКП(б) еще в 1924 году. Не случайно в народе бутылку в 0,1 л стали именовать «пионером», 0,2 л – «комсомольцем», а поллитровку уважительно величали партийцем. Крестьянская частушка метко била «не в бровь, а в глаз»: «Зарекались комсомольцы Вино пить, табак курить; Скорей курица отелится, Да что там говорить». В ходе обследования деятельности фабрично-заводских партийных ячеек в ряде городов (Тула, Казань, Пенза и Череповец) выяснилось, что среди выдвиженцев из пролетарских рядов «…пьянство в два раза сильнее, чем среди рабочих от станка». В Иваново-Вознесенске, типично женском промышленном центре, обследование, проведенное в начале 1928 года, показало, что особую тягу к спиртному проявляли комсомолки. Особенно рост алкоголизма в среде коммунистов был отмечен в период борьбы с троцкизмом и новой оппозицией. В секретной сводке Ленинградского 471 Красное студенчество. 1927. № 4.С. 43-44. 164 губкома ВЛКСМ говорилось о «развивающемся пьянстве среди снятых с работы оппозиционеров».472 Видимо, перипетии внутрипартийной борьбы, напоминавшей, по образному выражению Н. Валентинова, «грызню пауков в узкой партийной банке» и определили идеологически ангажированный характер антиалкогольной кампании 1928-1929 годов. «Не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять своего классового врага!», плакат с таким призывом, описанный Михаилом Зощенко в рассказе «Землетрясение»,473 как нельзя лучше отразил общее, весьма политизированное направление деятельности созданного в феврале 1928 года «Общества по борьбе с алкоголизмом» под председательством Ю. Ларина (М.А. Лурье), первым заместителем которого стал рабочий-металлист С.М. Семков. Наличие в руководстве Общества представителя «правящего класса» должно было направить ее деятельность в нужное идеологическое русло. Следует заметить, что Советская власть, одной рукою открывшая дорогу спаиванию населения дешевой водкой, другой все-таки пыталась принимать меры по борьбе с пьянством. Последние, конечно, возымели некоторое действие, хотя не столь большое, как ожидалось. Дело в том, что позиция властей по отношению к пьянству была двойственной: с одной стороны, его негативные социальные последствия были очевидны, а с другой стороны, доходы с питий были важной статьей бюджета. Поэтому задача борьбы с пьянством была переложена на плечи общественности. Это позволяло, в случае необходимости, совершить резкий поворот в алкогольной политике в противоположную сторону или, по крайней мере, контролировать антиалкогольную кампанию со стороны, придавая ей нужную направленность и остроту. Первые шаги «мягкой» антиалкогольной кампании практически совпали с отменой «сухого закона». Первая ячейка общества борьбы с алкоголизмом была создана в Орехово-Зуево уже в 1926 году. Вот образчик типичного агитационного представления тех лет на тему «Суд над наборщиком», посвященного актуальной теме пьянства. «Революционный суд «скор, но справедлив». По предложению представителя лиги «Время» на суде над явившимся на работу пьяным наборщиком было решено «предварительного опроса не производить», а сразу перейти к «заслушиванию обвинительного акта». Несмотря на прочувственное последнее слово «обвиняемого»: «Верно, пил я. Отчего пил – не знаю. Больше за кампанию. Клуб я свой подвел, что не явился. Слушал я обвинителя и решил – больше пить не буду. Прошу у товарищей простить меня», решение суда было суровым, насколько оно могло быть таковым по отношению к собрату по классу. С одной стороны, приговор предусматривал исключение «из профсоюза и клуба, как антиобщественный элемент», но, с Подробнее см.: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города … С. 33,3536, Лебина Н.Б. Повседневность 1920-1930-х годов …С. 249. 473 Зощенко М. Рассказы и повести. Ашхабад, 1988. С. 224. 472 165 другой, «раскаяние и обещание не пить дает возможность приговор считать условным в течение года».474 Хотя в Тезисах ЦК ВКП(б) «О борьбе с пьянством» (июнь 1926 года) злоупотребление спиртным продолжало связываться с «наследием старого быта», однако к числу причин пьянства были отнесены не только «буржуазная идеология», но и «нэпманская стихия». Подобная увязка злоупотребления алкоголем с новой экономической политикой не только добавляла борьбе с пьянством недостающую ей классовую составляющую, но и оставляла возможности маневра в случае свертывания нэпа. Коль скоро будет удалена «основная причина» алкоголизма, то и само «следствие» исчезнет автоматически. Другими словами, в новых условиях расширение выпуска водки, как источника средств ускоренной индустриализации, не представляло собой опасности. Тем не менее, во второй половине двадцатых годов антиалкогольные меры не сводились к театрализованным представлениям и идеологическим заклинаниям. Вышедший в сентябре 1926 года декрет СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурнопросветительной работы с алкоголизмом», помимо борьбы с самогоноварением и развития антиалкогольной пропаганды, предусматривал введение системы принудительного лечения алкоголиков. С осени этого же года в школах были введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. В марте 1927 года в ряде городов РСФСР были введены некоторые ограничения на продажу спиртного - малолетним, лицам в нетрезвом состоянии, в выходные и праздничные дни, в буфетах заведений культуры и т.д. Активное участие в кампании против пьянства приняли видные советские ученые. Например, в 1927 году вышла книга В.М. Бехтерева «Алкоголизм и борьба с ним», в которой, в частности, «отрезвление трудящихся» рассматривалось как «дело самих трудящихся» и связывалось с достаточным культурным уровнем широких масс. Однако, общий тон антиалкогольной кампании того времени задавала статья Б. Дидриксона в журнале «Трезвость и культура» с весьма характерным названием «Пьяниц — к стенке!». Предлагаемые меры, помимо организации курсов агитаторовпропагандистов, предполагали создание специальных дружин и отрядов «легкой кавалерии» по борьбе с пьянством. Не случайно, в 1927 году председателем военной секции Всесоюзного совета антиалкогольных обществ был избран «главный кавалерист» страны С.М. Буденный. Своего пика антиалкогольное движение достигло в 1928-1929 годах, и было тесно связано с активной деятельностью уже упомянутого «Общество по борьбе с алкоголизмом», члены которого смысл своей деятельности видели в том, чтобы «оно будоражило общественное мнение, создавало Эмбе. За новый быт (Агитпредставление) // За новый быт. Пособие для городских клубов / Под ред. М.С. Эпштейна. М., 1925. С. 89,92. 474 166 настроение в массе, проводило законы».475 Организованная борьба совпала по времени и целям со всесоюзным комсомольским культпоходом как в городе, так и в деревне. В первый же год работы Общества было создано более 150 местных отделений, члены которых изучали вопросы наркотизма и борьбы с ним, организовывали лекции, доклады и митинги на антиалкогольные темы. Кроме того, Общество организовало и провело более 100 специальных уличных шествий и около 60 рабочих конференций. Это было вполне обосновано, так как к моменту создания ОБСА мест культурного отдыха в стране было в три раза меньше, чем мест продажи спиртных напитков.476 Общество добилось официального принятия Постановления СНК РСФСР от 29 января 1929 г. о запрещении открывать новые торговые точки по продаже водки, торговать ее в праздничные и предпраздничные дни, в дни зарплаты и в общественных местах, продавать спиртное несовершеннолетним и пьяным, а также вести алкогольную пропаганду. Однако, показательно то обстоятельство, что в 1929 году в Ленинграде власти разгромили трезвенническую секту чуриковцев, четверть членов которой составляли молодые ленинградские рабочие, и которая пользовалась большой популярностью в среде рабочего класса. На предприятиях члены Общества выпускали листовки с фотографиями пьяниц и с карикатурами на них, устраивали производственные суды. Были даже организованы конкурсы на «непьющее предприятие», выпускались специальные «Боевые сводки против водки».477 В общем все напоминало очередной «фронт» Советской власти против внутреннего врага. В январе 1928 года был организован радиомитинг «Профсоюзы в борьбе с пьянкой», а в Третьяковской галерее Общество и Наркомат просвещения провели широко распропагандированную антиалкогольную выставку.478 Журнал «Трезвость и культура» публиковал официальные материалы, но обложку использовал для политически злободневных лозунгов. Так, на обложке второго номера журнала за 1929 год сообщалось, что «190 000 квартир можно было построить или 720 000 тракторов можно было купить на те деньги, которые были пропиты в СССР в 1927 году» Важнейшей частью антиалкогольной кампании стал плакат, который связывал искоренение пьянства с завершением культурной революции, с антирелигиозной пропагандой и с повышением культурного уровня населения. Эти представления наиболее ярко и оптимистично выразил В. Дени в плакате «Долбанем!» (1929). Тогда же появились плакаты, противопоставлявшие употреблению алкоголя культурный досуг - «Книга вместо водки», «Кто умен, а кто дурак! Один за книгу, другой - в кабак» и Ларин Ю. Алкоголизм и социализм. М., 1929. С. 33. Ильина И.Н. Общественные организации России в 1920-е годы. М., 2000. С. 131. 477 Коржихина Т.П. Борьба с алкоголизмом в 1920-е – начале 1930-х годов // Вопросы истории. 1985. № 9. С. 29-30. 478 Ильина И.Н. Общественные организации России в 20-е годы // Социальные реформы в России: теория и практика. Вып. 3. М., 1996. С. 104. 475 476 167 другие. Плакат осуждал пьянство и на бытовом уровне. С призывом не пить на плакатах обращались к отцам дети (например, Д. Буланов «Папа, не пей!»), а тексты делали упор на сознательность: «Помни, когда ты пьешь, твоя семья голодает». В подобных произведениях зачастую сформировался образ пьяницы - человека опустившегося и страшного (Лебедев К. «Такой отец - губитель нашей семьи»). Тогда как в плакатах, агитировавших за первую пятилетку, пьянство трактовалось не больше, не меньше как тормоз социального прогресса: «Чтобы превысить промфинплан, снижай алкоголизм, травматизм, болезни»; «Социализм и алкоголизм несовместимы» и т. п. Да и в целом с 1928 года борьба с пьянством постепенно приобретает характер очередной идеологической «кавалерийской атаки» под лозунгом: «Алкоголизм и социализм несовместимы». Приметой антиалкогольной кампании 1928-1929 годов стал публичный отказ от потребления спиртного. Например, в апреле 1928 года рабочие Балтийского завода выдвинули лозунг: «Бросим пить - пойдем в театр и кино». Однако подобное единодушие, созвучное решениям партийных органов, скорее свидетельствовало о нарастающем конформизме населения, нежели об осознанном движение за трезвость. В эту кампанию оказались вовлеченными даже дети. Почти повсеместно (в том числе и в школах) возникали ячейки юных друзей ОБСА. В Москве, Ленинграде, Вологде, Перми, Рыбинске тысячи детей выходили на улицы с лозунгами: «Мы требуем трезвости от родителей» и «Долой водку». Например, в Сормове состоялась грандиозная детская антиалкогольная демонстрация с участием более 5 тысяч учащихся, а московский областной слет пионеров принял решение об отказе старших братьев - комсомольцев - от употребления алкогольных напитков. В рабочих аудиториях в дни получки периодически проводились встречи родителей и детей под лозунгом «Отец, брось пить! Отдай деньги маме!». Дальше – больше. Отряды «легкой кавалерии» стали закрывать питейные заведения, но к 1930 году кампания государственной борьбы с пьянством в основном выдохлась. Появились первые наркологические диспансеры, но работа, для которой требовались квалифицированный персонал и лекарства, проводилась слабо и эпизодически. В итоге медицина все больше уступала место политическим судам ОБСА. Хотя «антиалкогольный фронт» был дополнен новым наступлением на «самогонные бастионы», по данным ЦСУ и Центроспирта, за первые пять лет после введения продажи государственной водки (1924-1929 гг.) выгонка самогона в стране не уменьшилась, а возросла с 480 млн. литров до 810 млн. литров.479 Возобновленная же милицией с начала 1928 г. антисамогонная деятельность, носившая ярко выраженный карательный характер, была тесно связана с провалом хлебозаготовок осени-зимы 1927 года. Постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 2 января 1928 года приготовление, хранение См.: Борьба с алкоголизмом в СССР. I пленум Всесоюзного Совета противоалкогольных обществ СССР, М.; Л, 1929. 479 168 и сбыт самогона, а также изготовление, хранение, сбыт и ремонт самогонных аппаратов вновь запрещались, и за эти нарушения предусматривались административные наказания либо в виде штрафа до 100 рублей, либо в виде принудительных работ на срок до 1 месяца.480 Непродуманная антиалкогольная компания 1928-1929 года, которой предшествовал год «либерального не запрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований Ю. Ларина и его сторонников в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений, привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами убить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось. Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений, чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно и тех детей, что «баловались» на огороде самогоном, которые привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер свои традиции и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. То есть, мы видим, что объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями были налицо. В потреблении алкоголя от города, разумеется, не отставала и деревня. Несмотря на все старания, Центроспирту удалось вытеснить самогон из города, но не из деревни, где потребление алкоголя приносило государству больше расходов, чем доходов. Так, в 1926-1927 хозяйственном году от городских рабочих было получено акцизного дохода со всех спиртных напитков по 11 рублей 19 копеек с человека, тогда как от крестьян трудом набралось по 2 рубля 72 копейки. И хотя сельскохозяйственное население в том же году принесло 53,7% всех поступлений в государственный бюджет от акциза со спиртных напитков, вопрос о том, как выкачать с помощью водки деньги из деревни, не мог не беспокоить власть предержащих, ибо прямые налоговые поступления от крестьянства были относительно небольшими. По стране сельскохозяйственный налог составил всего 11,8% всей суммы государственных и местных налогов.481 Но деревня и после отмены «сухого закона» с трудом переключалась на «казенку», предпочитая испытанный «домашний продукт». Конечно, сельское пьянство не было новостью для России. Характерно, что на протяжении двадцатых годов страна вернулась к дореволюционным нормам потребления спиртного. Вместе с тем, в этом процессе появилось нечто новое. Во-первых, неразборчивость населения в качестве питья. 480 481 Литвак К.Б. Указ. соч. С. 77. Там же. С. 87. 169 Десятилетнюю годовщину Октября челябинцы встречали в хмельном угаре. В заметке «Яд, а пить можно» газета «Челябинский рабочий» отмечала, что в связи со свободной продажей спирта-денатурата крестьяне закупали его четвертями для питья (четверть равнялась 1/4 ведра). А на надпись «Яд - пить нельзя» никто не обращал внимания. Во-вторых, массовость этого явления. Как пели деревенские ребята: «Хороша наша деревня, Много в ней людей живет: В будни гонят самогонку, В праздник редко кто не пьет». Писатель Борис Пильняк отмечал, что мужики в двадцатые годы недоумевали по поводу нижеследующей, непонятной им, проблематической дилеммы. «В непонятности проблемы мужики делились - пятьдесят, примерно, процентов на пятьдесят. Пятьдесят процентов мужиков вставали в три часа утра и ложились спать в одиннадцать вечера, и работали у них все, от мала до велика, не покладая рук. Ежели они покупали телку, они десять раз примеривались, прежде чем купить. Хворостину с дороги они тащили в дом, избы у них были исправны, как телеги; скотина сыта и в холе, как сами сыты и в труде по уши. Продналоги и прочие повинности они платили государству аккуратно, власти боялись и считались они врагами революции, ни более, ни менее того. Другие же проценты мужиков имели по избе, подбитой ветром, по тощей корове и по паршивой овце, - больше ничего не имели. Весной им из города от государства давалась семссуда, половину семссуды они поедали, ибо своего хлеба не было, другую половину рассеивали - колос к колосу, как голос от голоса. Осенью у них поэтому ничего не родилось. Они объясняли властям недород недостатком навоза от тощих коров и паршивых овец, - государство снимало с них продналог и семссуду, и они считались: друзьями революции. Мужики из «врагов» по поводу «друзей» утверждали, что процентов тридцать пять друзей - пьяницы (и тут, конечно, трудно установить - нищета ли от пьянства, пьянство ли от нищеты)…». Но эта литературная зарисовка не всегда соответствовала нэповской действительности: алкогольная стихия не делала четких различий между бедняком и середняком. Среди материалов политической сводки по письмам крестьян в «Крестьянскую газету» и журнал «Красная деревня» за март-май 1928 года сохранилось письмо «крестьянина-культурника», опровергающее сложившийся стереотип о том, что все бедняки – пьяницы и лентяи. Автор приводит совсем другой пример: «Но здесь пример одного пьяницы села Блоки можно привести – Милентьева Ивана, который был до выпуска русской горькой почти середняк – имел 1 корову и телку, 3 овцы, 2 свиньи, 5 десятин земли. Но когда вышла горькая, то он за один год пропил свою живность и зерно и к весне остался гол, как сокол. Пошел пасти скот в деревню Ледцо, но так пас 2 года и не допасет до конца, а уже весь заработок пропивал. А также и работал в РИКе в отхожем месте, заработал 30 рублей за 2 дня и за 2 дня их пропил, оставив семью из 7 душ голодать. А также, придя 170 домой после пастьбы скота, он пропивал и то зерно, что припасет жена за лето».482 Вот еще один наглядный пример. В деревне Лисавино Московской губернии до 1914 года из 60 домохозяев было пять безнадежных пьяниц, на которых махнули рукой и сборщики податей, и односельчане, и даже жены. У таких крестьян крестьянскими оставались только кличка и паспорт, а все остальное уходило или в шинок, или в казенку. В двадцатые годы число пьяниц в деревне выросло до 7 человек, причем с «довоенным стажем» из них оказалось всего четверо, так как один уже умер от пьянки. Трое новых алкоголиков были сравнительно молодыми крестьянами.483 То есть третьей специфической чертой деревенского пьянства эпохи нэпа явилось раннее приобщение к алкоголю молодежи как последствие бурного развития самогоноварения в деревне. Водка была приятной в трех отношениях: «Вопервых, выпить, одурманить мозги, само по себе удовольствие, во вторых, пивший водку показывал, что и он де не хуже взрослых, и в третьих, питье водки указывало на сравнительное благополучие в материальном отношении».484 В четвертых, водка и самогон, как способ убивания свободного времени, тесно соседствовали со сквернословием, драками, пьяными песнями и хулиганством. Односельчане замечали, что иной парень трезвым был относительно спокойным и смирным, но как только напивался – «ему море по колено!». Например, напившийся С. придирался к девчатам, которые сидят на вечеринке смирно («Ну … мать … вставай, девки, а то морду набью!») и к тем, кто танцует («Ну, вы што тут расплясалися? Марш в угол, а то в рожу заеду!»). Также он искал повода к придиркам и в отношениях с парнями: «фыркнет соплями на чистую рубашку парня», а в ответ на возмущение затевает драку. Деревенское гулянье в двадцатые годы стало самой распространенной формой молодежного отдыха: молодежь гуляла не менее 60 раз в году. Причем парни с самого раннего утра спешили ублаготворить себя выпивкой.485 Показательна в этом отношении деревенская частушка второй половины двадцатых годов, диалогичная по законам жанра. В ответ на девичьи упреки: «Хороши наши ребята, Самогоночки не пьют. Как завидят полбутылки, Так с руками оторвут», Парни озорно отвечали: «Мы того побить хотели, Кто нас пьяницей назвал, Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах / Сост. С.С. Крюкова. М., 2001. С. 227. 483 Мурин В.А. Указ. соч. С. 48,50. 484 За новый быт. Пособие для городских клубов. М., 1925. С. 28. 485 Мурин В.А. Указ. соч. С. 58-59,65-66. 482 171 За свои мы деньги пили, Нам никто не покупал». Обильной выпивкой сопровождалась каждая деревенская свадьба. Свадебный ритуал соблюдался неукоснительно. Свадебный поезд периодически останавливался, чтобы выпить стаканчик-другой, благо причина для этого всегда находилась: то «сломалась оглобля», то «порвались гужи» и т.п. Пили и во время венчания и после оного. Иногда свадебный обряд приобретал откровенно гротескный характер: «По положению батюшка должен читать новобрачным нравоучения, но самогон связал ему язык, и пробормотав какую-то нелепицу, батюшка объявил обряд выполненным».486 Несмотря на заявления сельских комсомольцев, что комсомольцы – это «те, которые не пьют», и деревенская комсомольская свадьба не обходилась без возлияний. Перед нами описание «красной свадьбы» в селе НовоПокровка Семипалатинской губернии, «сценарий» которой пугающе напоминает традиционный сельский праздник: «Жених с невестой направляются в дом жениха, здесь молодых благословляют и сажают в углу под образами. На столе перед ними стоит четверть самогона и ... сосна, украшенная цветами. На груди жениха красуется красный бант, приколотый значком КИМа».487 Но с другой стороны, комсомольцы в ряде случаев блюли чистоту своих рядов. Так, 18-летний комсомолец Федор Шамалин был исключен из рядов ВЛКСМ после того, как напоенный матерью до потери сознания разорвал комсомольский билет в присутствии секретаря ячейки. Также члены деревенских комсомольских организаций неоднократно доносили в милицию на односельчан-самогонщиков. Не останавливало даже семейное родство. На известного деревенского самогонщика Андрея Яковлевича Сысоева его дочь комсомолка Нюша лично написала заявление в милицию. Вскоре приехал отряд из районного центра и накрыл всех самогонщиков. Затем последовали арест, суд и штраф в 25 рублей. Но когда родители узнали, кто был виновником злоключений, Нюше пришлось уехать в Москву на фабрику.488 Но как гласила деревенская частушка: «Самогонщику все едино, Что ни поп, все батька, Лишь была бы самогонка, Да затвора кадка». Большинство самогонщиков стали профессиональными винокурами, мелкими заводчиками, готовыми пойти на все, чтобы обогатиться. На базе самогоноварения рождалась новая, советская буржуазия, и, само собой, истраченные пролетариатом и крестьянством на самогон деньги обогащали отнюдь не «родное государство». Там же. С. 126,128. Бузотер. 1926. № 18. С. 11. 488 Мурин В.А. Указ. соч. С. 14,16. 486 487 172 Корни алкоголизма лежали, несомненно, глубже сферы классового противостояния. Но если честно, то некоторые основания для того, чтобы связывать злоупотребление спиртным с «нэпманской стихией» все же были. На первом месте стояли экономические причины. 18 января 1923 года ВЦИК и СНК приняли декрет «О дополнительном обложении торговых и промышленных предприятий на проведение мероприятий по борьбе с последствиями голода», которым устанавливалось дополнительное обложение не только предприятий, производящих предметы роскоши и торгующих ими (50% стоимости патентов и 1% с оборота), но и кафе, ресторанов высших разрядов (100% патента и 3% с оборота), торговых заведений пивом и вином (100% их стоимости).489 Последствия «сухого закона» сказывались не только на мелкой уличной преступности и «бытовухе». 24 сентября 1923 года в Ростове-наДону с пивзавода «Заря» до ночи шел экстренный отпуск пива частным владельцам - разливали даже горячее. Дело в том, что на следующий день цена на сей напиток должна была повыситься вдвое.490 В условиях рыночной стихии и прямого государственного давления предпринимателям приходилось проявлять «чудеса» изворотливости, чтобы завлечь покупателя. Печать сообщала, что в Ленинграде арендаторы норовили открывать «заведения с желто-зелеными вывесками» (пивные) поближе к заводам, мотивируя тем, что вложишь ближе к массам, производительность подымешь,491 а в городе Гусь Хрустальный Владимирской губернии некий предприимчивый частный торговец ходатайствовал перед ЦИКом, «идя навстречу населению и все развивающейся промышленности», об открытии крупной оптовой торговли крепкими напитками.492 На страницах сатирических журналов такой «специалист», сетовавший на трудности жизни, был представлен весьма карикатурно: «Завод самогонный имею, а обидно: не знаю, как до довоенной выработки поднять производство - до войны то ведь его не вырабатывали».493 Наряду с причинами меркантильного характера, наличествовали и чисто психологические факторы. Бизнес периода нэпа был скорее ориентирован на выживание и на прожигание жизни, чем являлся базовой жизненной целью. Явления, названные в литературе «гримасами» или «угаром» нэпа, достаточно известны и даже хрестоматийны. Не секрет, что нэпманы, неуютно чувствовавшие себя в Советской республике, часто вели себя по принципу «пропадать - так с музыкой», предаваясь пьяным кутежам и разврату. Отсюда - некая «аура», которая ассоциировалась с «последними русскими капиталистами» и влекла за собой вполне определенный спектр СУ РСФСР. 1923. № 4. Ст. 77. Булдаков В.П. Социокультурные гримасы нэповского времени и проблема социальной стабильности // Право, насилие, культура: региональный аспект (первая четверть). М.; Уфа, 2001. С. 282. 491 Бегемот. 1925. № 5. С. 14. 492 Смехач. 1927. № 4. С. 6. 493 Бегемот. 1925. № 6. С. 7. 489 490 173 впечатлений.494 Карикатуры в рубриках «Гримасы нэпа», изображающие дремлющих за столом, уставленным едой и спиртным, жирных нэпманов, быстро стали приметой времени: «Хорошо! ... Душе отрадно! ... Сердце дремлет ... Сердце спит... Только грубо и нескладно НЭП за рюмочкой сопит...».495 Пьянство неизменно присутствовало среди набора «смертных грехов», присущих нэпманам. В 20-е годы «нэпо румяная, угарно пьяная» нередко рисовалась в виде запеленутого младенца, рядом с которым располагались непременные атрибуты в виде пива и карт.496 В массовом сознании эпохи как в кривом зеркале «шинкари, трактирщики, самогонщики и священники» сливались в одно неразделимое целое. Типичный пример восприятия городским населением нэпманского «делового мира» 1926-1927 годов дает нам современник этих событий писатель Лев Шейнин: «В Столешниковом переулке, где нэп свил себе излюбленное гнездо ... покупались и продавались меха и лошади, женщины и мануфактура, лесные материалы и валюта. Здесь черная биржа устанавливала свои неписанные законы, разрабатывая стратегические планы наступления «частного сектора». Гладкие мануфактуристы и толстые бакалейщики, ловкие торговцы сухофруктами и железом, юркие маклера и надменные вояжеры, величественные крупье, шулера с манерами лордов и с бриллиантовыми запонками, элегантные кокотки в драгоценных мехах и содержательницы тайных домов свиданий, ... грузные валютчики, ... мрачные, неразговорчивые торговцы наркотиками».497 И, конечно, непременным атрибутом всего этого мира было беспробудное пьянство: «Там кутеж, трещат трактиры. Все делишки бражные».498 Но самое главное другое. В нэпе виделась угроза перерождения коммунистов, растворения в новых условиях основ коммунистической морали. Пугало распространение алкогоголя и наркотиков, проституции и азартных игр, коррупции и спекуляции. Вот весьма характерное сообщение «Известий» Воронежского губернского комитета партии с типичными для партийной печати тех лет «зоологическими» оценками: «Развелись волчьи ямы буржуазного окружения: кафе, рестораны, игорные притоны, буфеты с крепкими напитками, тотализатор и т.п. - поджидают коммунистов, особенно молодых, чтобы разложить партию».499 Л.Д. Троцкий позднее вспоминал: «В нравы нового правящего слоя входили настроения моральной успокоенности, самоудовлетворенности и тривиальности. … Хождение друг к другу в гости, Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 19181932 гг. … С. 178. 495 Крокодил. 1922. № 1. С. 7. 496 Красный ворон. 1923. №2. С. 8. 497 Шейнин Л. Старый знакомый. М., 1957. С. 38. 498 Крокодил. 1922. № 1. С. 11. 499 Цит. по: Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921 - 1929 гг.). СПб., 1997. С. 150-151. 494 174 прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связанные с перемыванием косточек отсутствующих».500 Заметим, что в менталитете 1920-х годов (особенно городского населения) нэпман и советский аппаратчик-бюрократ предстают, как кентавр, в неразрывном единстве. Следует признать и то очевидное обстоятельство, что немалую толику в «общее дело» распространения пьянства в Советской России вносили представители местной номенклатуры. Президиум Енисейского губкома партии 15 июня 1921 года дал задание начальнику губернской чрезвычайной комиссии Р.К. Лепсису срочно провести следствие по делу о поголовном пьянстве коммунистов в партийных и советских учреждениях города Минусинска и уезда. По результатам проверки 12 июля на закрытом заседании губкома было вынесено решение передать виновников попоек «для принятия мер» в Енисейскую «чрезвычайку». Такая же «оздоровительная» операция была осуществлена летом 1922 года в Ачинском уезде, а в декабре того же года поход против пьянства местных начальников был предпринят в Чумаковской волости Каинского уезда Новониколаевской губернии. Весьма показательны итоги проведенной в 1928 году в Рязани проверки работников советских учреждений: 1139 человек, или 22% всего их состава были признаны непригодными к работе, в том числе пьяниц среди них насчитывалось 484 человека.501 Материалы перлюстрации показывают, что из 82 крестьянских писем 20-х годов, упоминающих о поведении местной власти, 79 (96%) отзывались о ней крайне отрицательно, отмечая пьянство, взяточничество и грубость деревенских коммунистов.502 Перед нами выдержки из доклада начальника Информационного отдела ГПУ Ашмарина в Секретариат А.И. Рыкова «Об экономическом и политическом положении крестьян за январь и февраль 1923 г.»: «Пьяный разгул в деревне не мог, конечно, не захватить и провинциальных совработников. И действительно: крестьяне нередко в ответ на противосамогонную агитацию указывают на пьянствующих членов сельсоветов, волисполкомов, милиционеров и совработников, в особенности командированных в село из уездного или даже губернского центра. ... Руководители милиции сплошь и рядом не только досуг свой, но и служебное время проводят в попойках с деревенскими властями, коммунистами, учителями, попами и кулаками».503 М.М. Пришвин описывает довольно анекдотическую историю об исключенном из рядов партиии коммунисте-фельдшере, который, когда его сделали заведующим отделом здравоохранения, в тот же день выпил весь спирт в аптеке.504 Троцкий Л.Д Моя жизнь. М., 1991. С. 478. См.: Измозик В. Голоса из прошлого. Письма 20-х годов, не дошедшие до адресатов // Наука и жизнь. 1994. № 3. С. 3-16. 502 Гимпельсон Е.Г. Нэп и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000. С. 371. 503 ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 55. Д. 204. Л. 20-40. 504 Пришвин М.М. Указ, соч. С. 169. 500 501 175 Архивные документы свидетельствуют, что на уровне низовой власти кипят страсти иногда почище шекспировских. Наглядный пример тому, письмо жителя хутора Большая Таловая Донского округа, бывшего председателя сельсовета В.И. Бутченко от 12 февраля 1927 года на имя своего знакомого и бывшего сослуживца, теперь члена ВЦИК Н.Т. Опанасенко с просьбой помочь в восстановлении в избирательных правах. Автор послания констатирует, что по его приезде на хутор в 1924 году «органы управления стояли не на высоте своего положения»: «Председателем сельсовета был некий Скворцов, человек не то, что любит выпить, а просто алкоголик, грубый и почти не грамотный человек. И этот человек почти бесконтрольно и даже самостоятельно вершил судьбы населения хутора». Его преемник на посту председателя сельсовета Ткаченко, «просто до тех пор допился, что даже замотал 300 рублей налоговых денег». После отдачи прежних председателей под суд за растрату, автору письма, возглавившему сельсовет весной 1925 года, в помощь было направлено два партийца из райисполкома. Но это не смогло предотвратить конфликт между беспартийным председателем и секретарем сельсовета кандидатом в члены партии, который стал писать доносы в партийную ячейку, достигшие своей цели.505 Больше всего возмущение местных жителей вызывали руководителикоммунсты. Как отмечалось в одном анонимном письме в «Крестьянскую газету» от 30 августа 1928 года: «Набрали в партию всякой своры. Я наблюдаю все время и все хуже. В 1917 году лучше были люди. Были и плохие некоторые, но мало, а сейчас все хуже: все карьеристы и пьяницы, лишь бы ему лучше было … Белогвардейцы в карательных отрядах мучили бедноту, убивали, а теперь пролезли в партию – тоже братья. Партеец напьется и буянит. Я не знаю ни одного, которые не надругаются над бедными женщинами, где квартируют».506 Вот еще одно анонимное письмо в редакцию «Крестьянской газеты» из Донбасса, написанное летом 1928 года: «Вся нечистота забралась в партию. Широкая дорога в партию! Они этого хотели. Они теперь воцарились у власти, у руля, а крестьянин-рабочий уже потерял надежду в справедливость выборов. Собрание рабочих или крестьян на селе – наше дело проголосовать, а уж выборный есть партиец-пьяница», для которого создам «настоящий коммунизм» - курьерские поезда, в вагонах шампанское и чего твоя душа желает, а рабочий работай, есть не проси».507 Крестьянин Брянской губернии С.А. Карнеев в письме в редакцию «Крестьянской газеты» жаловался, что их деревню «замучили наши братья коммунисты»: «как понесет наш темный крестьянин свои гроши в сельсовет ГА РФ. Ф. 1235. Оп. 140. Д. 1163. Л. 2-4. Соколов А.К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа». (Анализ общественных настроений конца 20-х годов по письмам и откликам рядовых советских граждан) // НЭП: завершающая стадия. Соотношение экономики и политики. М., 1998. С.134-135. 507 Там же. С. 136-137. 505 506 176 сдавать, деньги отдаст сельсовету, а сельсовет деньги пропьет».508 На крестьянском митинге в Поподьинской волости Рязанского уезда 31 января 1925 года со всей ответственностью за свои слова было сделано заявление, что «у нас коммунисты каждый день пьяные находятся … ни одного собрания не проведут не пьяные, все вдрыск, … все пьянствуют».509 В октябре 1927 года в ЦК поступали многочисленные сведения с мест однообразного содержания: «Работа сельсоветов и виков при пьяных руководителях слаба и ограничена сбором налогов».510 Хотя это и не совсем так. Многие крестьянские письма тех лет свидетельствуют о распространенности такого явления, как взяточничество, шедшее бок о бок с пьянством и развратом. То есть сфера шкурных интересов таких гореруководителей распространялась намного дальше радения за государственное дело. За примерами не надо было ходить далеко. Селькор «Зоркий глаз» из Смоленской губернии в обращении в «Крестьянскую газету» 30 декабря 1927 года повествует о несправедливом решении волостной земельной комиссии о разделе имущества, решающим аргументом в пользу которого стало самое банальное угощение: «Когда кончился суд, тогда гражданки Анастасии Степановой ее отец Степан Петрович взял всю земельную Комиссию и своего свидетеля и повели их в трактир…».511 Аналогично заявление группы комсомольцев-красноармейцев, побывавших в отпуске в августе 1924 года в деревне Гордеевка Курской гуернии, в ЦК партии. В деревне, где «на каждом шагу пьянство, взятки и разбойничество», «в июне месяце сего года был общий передел земли. От всей земли в конце получился [кусок] небольшой площади земли в остатке. По размещению председателя сельсовета товарища Родченко И. земля была продана за самогон, за ведро десятина. … Второй пример. Уездный уголовный розыск послал своего агента в нашу деревню для борьбы с самогоном. Агент приехал и прямо на квартиру к председателю сельсовета. А председатель сельсовета в это время как раз гнал самогон с секретарем ячейки РКП(б) товарищем Белоусовым и членом Бюро ячейки. Ну какая здесь борьба, когда само начальство пьет и гонит самогон? Агент соблазнился и начал пить самогон, пока не свалился. В это время мимо проходили два крестьянина. Они были задержаны и арестованы. Когда их обыскали, то у них обнаружили 1 револьвер системы наган. Агент уголрозыска стал шутить, но шутки бывают недолго. Получился выстрел и был наповал убит член Бюро ячейки РКП(б). Сейчас же был составлен акт, в 508 Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 115. Там же. С. 205. Куликова Г.Б Нэп и проблема вовлечения масс в деятельность государства // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 101. 511 Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 167. 509 510 177 котором говорилось, что член бюро застрелился сам. На этом и кончилось без всякого разбирательства.».512 Кстати, случаи пьяного произвола со стороны местных властей, не были такой уж редкостью. В письме Е.П. Горбатенко из города Кобеляки в «Крестьянскую газету» (1925 год), подробно описывается суд над бывшими агентами транспортного отдела ГПУ, которые «аресты, обыск самогона и оружия» производили «в пьяном виде, под самогонными парами». При этом «арестованных жестоко избивали кулаками и ладонями по лицу, шее, спине, шомполами по пятам ног и концам пальцев рук, дулом револьвера наносили удары в живот и в полость рта, выкручивали руки, жгли ноги бумажками, продетыми меж пальцев, предварительно облив их и все ноги керосином или бензином, опаивали чрезмерно водою, давая неизвестно какие пить порошки, названные обвиняемыми морфием, давили и крутили за половые ядра».513 Весьма нередки были случаи, когда пьяные продинспектора, перепутав, что нужно выколачивать из крестьян – то ли продналог, то ли самогон с закуской, подвергали данников издевательским экзекуциям. Похоже, что за обычным опьянением стояло «опьянение от власти». М.М. Пришвин видел в этом некоторую закономерность функционирования нового режима: «Получается такое впечатление, будто власть эта в существе своем имеет зло, кто бы ни взялся за нее, всяк будет делать зло: ….деревенский писака, чтобы добыть себе самогона и т.д.». Более того, по его мнению, «честным человеком можно назвать такого, который трудится и не занимается местной политикой при помощи самогона».514 Хотя зачастую местные власти просто проявляли полнейшее бездействие в борьбе с пьянством, не зная как себя вести в той или иной ситуации. Из письма И.В. Попова со станции Алпатьево МосковскоКазанской железной дороги (Рязанская губерния) видно, что в подобное двусмысленное положение низовое начальство было поставлено соответствующей законодательной базой. По данным председателя сельсовета в селе Алпатьево Котомкина до 30% жителей занимаются производством самогона. Однажды председатель сельсовета, «заметив однажды дикую попойку на железнодорожной будке, зашел туда и конфисковал самогонку». Но вот в чем правовой парадокс: за подобную самодеятельность ему теперь грозит статья 106 Уголовного Кодекса (за превышение власти), но если бы он не конфисковал самогон, то тем самым попадал бы под действие статьи 105 УК (за бездействие власти).515 «Зигзаги» Центра в отношении производства и продажи спиртных напитков ставили местную власть в весьма щекотливое положение, вынуждая давать маловразумительные ответы на вопросы: «Что заставило советскую власть продавать русскую горькую? Почему она дорогая и какая польза Там же. С. 145. Там же. С. 157. 514 Пришвин М.М. Указ. соч. С. 147,151. 515 Крестьянские истории. Российская деревня 20-х годов в письмах и документах … С. 120. 512 513 178 государству?», «Почему Советская власть борется с самогоном, тогда как сама выпускает 30-градусную горькую» и т.п.516 Под давлением как экономических, так и социальных факторов, на антиалкогольном фронте большевистские правители окончательно сдали «командные высоты» как раз ко времени свертывания нэпа. До конца двадцатых годов Сталин в целом был сторонником сдерживания пьянства. Он поддерживал антиалкогольную борьбу, придерживаясь так называемой «политики пресса», когда сверху планировалось систематическое сокращение выпуска и общедоступности водки (например, в части выпуска спиртных напитков был утвержден не госплановский вариант I-го пятилетнего плана, а несколько сокращенный план, рожденный в недрах ОБСА), а регламентация торговли спиртными напитками в регионах была отдана в юрисдикцию местным Советам. Однако планы первых пятилеток окончательно похоронили утопию всеобщей трезвости. С одной стороны, расширения продажи спиртных напитков стало важным внутренним источником поступления средств на нужды форсированной индустриализации (в 1929 г. стране впервые был спущен план по водке), а с другой, спаивание народа, позволяло сохранять бездефицитный бюджет.517 После принятия политических решений о свертывании нэпа накал на фронте антиалкогольных битв резко пошел на убыль. Сначала власти поддержали задуманную ОБСА кампанию по закрытию пивных и винных лавок в Ленинграде в 1931-32 годах, но уже в сентябре 1932 года Ленинградский облисполком направил в адрес районных исполкомов секретное предписание заранее согласовывать с ним все подобные случаи. Еще через год областные власти приняли решение об открытии новых винных лавок для усиления реализации водочных изделий. В апреле 1932 г. прекратило свою деятельность и «Общество по борьбе с алкоголизмом», как мешавшее «добыванию» средств на индустриализацию, а вместо него возникло более аморфное движение «за здоровый быт». Были закрыты издаваемые в Москве и Харькове журналы «Трезвость и культура», фактически полностью прекращена антиалкогольная пропаганда, перестали публиковаться сведения и статистические данные о распространении пьянства в стране. Новым лозунгом дня стали слова тогдашнего наркома пищевой промышленности СССР А.И. Микояна: «Какая же это будет веселая жизнь, если не будет хватать хорошего пива и хорошего ликера?». Ведущая тенденция в области алкогольной политики прорисовывалась вполне определенно: в целях обеспечения «веселой жизни» к 1940 году производство спирта вдвое превысило довоенные показатели. Однако, не Там же. С. 203, 205. Подробнее см.: Треншел К. Проблема пьянства в России и антиалкогольная кампания в годы первой пятилетки (1928-1933) // История России: Диалог российских и американских историков. Саратов, 1994. С. 91-93. 516 517 179 стоит забывать, того, что первым шагом на пути «всеобщей алкоголизации» страны стал, несомненно, год «великого перелома», грандиозностью и масштабностью «большого скачка» затмивший «скромный» и незаметный поворот «пьяной» политики. 180 Глава 11. Отдых и досуг в советской истории. Туризм как специфическая сфера советской повседневности В 1920-е годы общество, вышедшее из двух войн, испытывало острую необходимость в физическом и духовном отдыхе. Однако изменившиеся условия привели к существенной трансформации представлений об отдыхе и досуге. Одной из главных тенденций в изменении этих представлений стала коллективная форма отдыха и досуга. Ведь массовость мероприятий способствовала ритуализации общественного сознания.518 Население могло посещать вечера вопросов и ответов, музыкальные концерты, выставки и спектакли, секции и кружки, провести вечер в парке отдыха. Широкое распространение получили публичные лекции на разные темы, посещение изб-читален и народных домов. При этом отдых и досуг различных социальных существенно отличались: «ресторанный» отдых для нэпманов, коммерческие кинотеатры с широким репертуаром зарубежных фильмов для обывателей, рабоче-крестьянские клубы для широких народных масс.519 С другой стороны, потребность в релаксации вела к распространению в рабочекрестьянской среде различных форм девиантного поведения.520 То есть в 1920-е годы одновременно сосуществовали две тенденции в сфере отдыха и досуга: узаконенная (официальная) и теневая. На первый взгляд, определяющее качество курортной жизни – ее неповседневность. То есть курортные условия были своеобразным «макетом» жизни, которая настанет в «светлом будущем». Недаром курортам давали символические названия. Так в генеральном плане г. Ялта был назван сначала «Фабрикой здоровья», а затем «Русской Ниццей». А в журнале «СССР на стройке» (1932. № 9) утверждалось, что Алтай – это «советская Швейцария». Пространство курорта также было символически насыщено. Так, архитектура санаториев и домов отдыха с начала 1930-х годов приобрела отчетливо выраженный дворцовый характер. Да и общая схема развития курорта напоминала классические дворцово-парковые ансамбли. Видимо, власть стремилась выполнить свои революционные обещания – «Кто был ничем, тот станет всем!», что делало ее легитимной в глазах населения.521 Булдаков В.П. Постреволюционный синдром и социокультурные противоречия нэпа // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. М., 2001. С. 210. 519 Леонова Н.А. Отдых и досуг в условиях постреволюционной и послевоенной релаксации: трансформация представлений и основные тенденции развития в 1920-е годы // Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной научной конференции (Пятигорск, 27-29 апреля 2007 г.). Ставрополь; Пятигорск; Москва: ПЛГУ, 2007. С. 178-179. 520 Панин С.Е. Потребление наркотиков с Советской России (1917-1920-е годы) // Вопросы истории. 2003. № 8; Его же. Борьба с проституцией в России в 1920-е годы // Вопросы истории. 2004. № 9. 521 Кузнецова Л. Советский курорт как элемент политической культуры // Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной 518 181 Но курортная жизнь одновременно являлась отражением образа новой повседневности. Не случайно, действия и эпизодические ряды таких фильмов, как «Веселые ребята», «Интервенция», «Двенадцать стульев», «Золотой теленок», «Кавказская пленница», «Станьте моим мужем», «Иван Васильевич меняет профессию», «Спортлото-82» и других разворачиваются в местах всесоюзных здравниц.522 С 1917 по 1924 гг. СНК РСФСР было принято около 30 декретов и постановлений, заложивших основы санитарно-курортной помощи трудящимся. В частности, в 1919 г. в соответствии с декретом СНК «О лечебных местностях общегосударственного значения» была проведена национализация курортов. С этого времени снабжение санаторными пайками и организация медицинской помощи отдыхающим возлагались на губернские отделы здравоохранения. Организационная работа по восстановлению южных санаториев с 1920 г. была возложена на наркома здравоохранения Н.А. Семашко, что стало началом создания всероссийской, а затем всесоюзной здравницы в Крыму. В 1921 г. курортному управлению были переданы помещения для организации санаториев в курортных местностях общегосударственного значения Крыма, Кавказа, Кубано-Черноморского и Одесского лиманов. В 1921-1922 гг. были переданы курортному управлению и начали функционировать санатории Черноморского побережья Кавказа: Анапа, Сочи, Гагры, Сухуми; началось восстановление курортов Боржоми, Абастумани и Сестрорецка. В 1923 г. восстанавливаются курорты Забайкалья и Дальнего Востока. К 1922 г. были восстановлены 9 курортов на Южном берегу Крыма, а общее количество санаториев составило более двух десятков.523 Принятое 18 декабря 1929 г. постановление ЦК ВКП(б) «О медицинском обслуживании рабочих и крестьян» включило санаторнокурортные путевки и проведение отпуска в домах отдыха в систему материального и морального поощрения за качественный и добросовестный труд. А контроль за этим взяли на себя отраслевые профсоюзы. Выделение путевок на южные курорты было делом, скорее, исключительным: большинство рабочих отдыхали на курортах местного значения. Отправление на санаторно-курортное лечение колхозников в начале 1930-х гг. вообще научной конференции (Пятигорск, 27-29 апреля 2007 г.). Ставрополь; Пятигорск; Москва, 2007. С. 287-288. 522 Мовзжухина Т.В. Культура повседневности: подходы и методы изучения «курорта» // Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной научной конференции (Пятигорск, 27-29 апреля 2007 г.). Ставрополь; Пятигорск; Москва, 2007. С. 12-13. 523 Белькова Н.А. Становление и развитие системы санаторно-курортного лечения в Центральном Черноземье в 20-е-30-е гг. // Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной научной конференции (Пятигорск, 27-29 апреля 2007 г.). Ставрополь; Пятигорск; Москва, 2007. С. 453,455-456. 182 было редким явлением. Первый колхозный санаторий был организован в 1931 г. в Буденовском районе Воронежской области.524 В ряду туристских потоков (как внутренних, так и интуристских) тридцатых годов курортный туризм (особенно черноморский) был наиболее популярным. В эти годы на высоком берегу, с живописными пешеходными спусками к морю были построены здравницы профсоюзов в Туапсинском районе. Одновременно создавалась сеть здравниц в Алупке. К концу тридцатых годов в городе насчитывалось два десятка санаториев и курортов. Новые санатории и грязелечебницы в 1930-е годы появились и в Кисловодске, знаменитым своим курортным парком, расположенным по обе стороны реки Ольховки и занимающим более 1000 га. История Сочи как всесоюзной здравницы также началась с середины 1930-х годов, когда рядом постановлений советского правительства город был объявлен ударной стройкой. Под лозунгом «Дворцы рабочим!» стали восстанавливать дачи состоятельных москвичей и петербуржцев, построенные до революции и разграбленные в революционные дни. Одной из первых крупных «оздоровительных строек» первых пятилеток стал построенный в стиле «сталинского неоклассицизма» санаторий шахтеров имени Орджоникидзе, открытый в 1937 году. Годом ранее на склоне горы Быхта распахнул двери Центральный санаторий наркомата обороны. В те же годы были построены санатории «Правда», «Золотой колос», «Родина» и санаторий имени Кирова. На территориях дач царской знати возникли корпуса здравниц «Красная Москва», «Донбасс» и санатория имени Фрунзе.525 Это были настоящие дворцы из «Тысячи и одной ночи». В 1930-е годы, когда Сталин облюбовал Мацесту, в Сочи было устроено настоящее соревнование между «ведомствами». Кто брал размерами, кто – фонтанами, кто – фуникулерами до самого пляжа (настоящая диковинка в те времена), а кто - архитектурными изысками. При этом, однако, сложилась некая туристская «иерархия», определявшая, в свою очередь, подходы к курортно-санаторному отдыху. Особое внимание, как по экономическим, так и по идеологическим причинам, уделялось курортному обслуживанию иностранных туристов. Конечно, даже самый высокий уровень услуг, предоставляемый в СССР иностранному туристу, был ниже среднего европейского уровня. Однако в условиях мирового экономического кризиса начала 1930-х годов курортный отдых оставался доступным и в силу этого привлекательным для представителей так называемого «демократического» туризма, вербующихся из слоев высокооплачиваемой западной интеллигенции. Поэтому резкое снижение в 1930 г. спроса на каюты первого класса, дорогие специальнопрогулочные пароходы и на отдельные апартаменты в наиболее роскошных курортных отелях отчасти компенсировалось притоком средних слоев иностранных туристов. Вот типичный отзыв о крымских курортах, 524 525 Там же. С. 457-458. См.: http://www.point.ru/active/2006/09/14/604/4 183 опубликованный некой Катарин Кокс в английском журнал «Леди» 29 января 1931 г.: «Ливадия, безусловно, является идеальным курортом».526 Эта линия на расширение сферы курортного туризма для иностранцев была продолжена и после преодоления мирового кризиса.527 Так, утвержденный на закрытом заседании Правления «Интуриста» в марте 1934 года новый валютный план предусматривал снижение расценок в валюте на номера в курортных гостиницах. В августе этого же года были изменены и цены на курортный отдых. Иностранному управлению «Интуриста» было рекомендовано продавать путевки в Кисловодск, Сочи, Гагры, Ялту, Севастополь и Одессу на следующих условиях: для туристов специального класса – 90 рублей в месяц, для туристического класса – 120 рублей и для первого класса – 210 рублей. При этом туристы специального и туристического классов размещались по два человека в комнате, а первого – в отдельной комнате. Впрочем, при желании иметь отдельную комнату туристы первых двух классов могли доплатить 30 золотых рублей в месяц. В целях развития курортного туризма, для этой категории туристов устанавливалась 50% скидка на железнодорожные билеты на курорты и обратно до любой станции, включая и советскую границу.528 В январе 1936 г. председатель правления «Интуриста» В. Курц обратился к «всероссийскому старосте» М.И. Калинину с просьбой передать его ведомству здания, оборудование и имущество санатория бывшего наркомата водного транспорта в Сочи. Мотивировалась эта просьба необходимостью иметь в регионе крупную оборудованную базу по обслуживанию иностранного туризма. Ведь сочинский курорт привлекал иностранцев не только природными условиями и целебными свойствами Мацесты, но и удобством железнодорожного сообщения с Северным Кавказом, Волгой и всей европейской частью СССР. Кроме того, Сочи имел все возможности для превращения в центр автомобильного туризма.529 Утвержденная в 1936 г. Генеральная инструкция правления ВАО «Интурист» по обслуживанию туристов четко регламентировала курортное обслуживание интуристов в Кисловодске, Сочи, Гаграх, Сухуми, Ялте, Севастополе и Одессе. Цены на курортах зависели от срока пребывания и класса обслуживания. Например, для 1-го класса, подразумевающего размещение отдыхающего в отдельном номере, при сроке пребывания до 10 дней один день обходился в 225 франков, 11-20 дней – 164 франка, а 21 и более дней – 123 франка. Тогда как для 2-го класса, предусматривающего размещение двоих туристов в одном номере, один день отдыха стоил 125, 92 и 69 франков за указанные выше сроки. Для 3-го класса (в одной комнате размещались более 2-х человек) стоимость одного дня курортного отдыха ГА РФ. Ф. Р-9612. Оп. 1. Д. 8. Л. 100. По вполне понятным причинам курортный и круизный туризм прекратились только в 1940 году. 528 ГА РФ. Ф. Р-9612. Оп. 1. Д. 20. Л. 13-13об,32,51; Оп. 2. Д. 14. Л. 64; Д. 17. Л. 1. Л. 5-4,11. 529 Там же. Оп. 1. Д. 24. Л. 10-10об. 526 527 184 снижалась до 75, 52,5 и 39,5 франков соответственно. Кроме того, курортное обслуживание, в отличие от обычного туризма, не предусматривало талонов на культурный показ. Дело в том, что на 1936 г. было отменено разделение объектов показа на платные и бесплатные. То есть можно было смотреть бесплатно все, но в разные дни и по специальному графику.530 Питание осуществлялось по купонам, а дополнительное питание – за наличные деньги. Туристов 1-го класса встречали и перевозили с вокзала в гостиницу и обратно в легковых автомобилях, а остальных - в автобусах. Тогда как дополнительная встреча или проводы на легковой машине обходились в 7,5 рублей, а на автобусе – 3,5 рубля. Был доступен и прокат автомашин с одетым по форме шофером. Стоимость этой услуги колебалась от 16 рублей в час для автомобилей марки «Форд» или «Газ» до 40 рублей на автобусах типа Люкс. Аренда автомобиля «Линкольн» обходилась в 25 рублей за час.531 За весь комплекс обслуживания иностранных туристов, включая встречи и проводы, экскурсии, получение билетов в кино или театр, регистрацию национального паспорта и даже мелкие поручения, отвечало специальное Бюро обслуживания. Впрочем, довольно привилегированная группа курортников была и в СССР. Для обеспечения районного партийного актива домами отдыха и санаториями по постановлению ЦК ВКП(б) из государственного бюджета в 1931 г. было отпущено 10 млн рублей, в соответствующих пропорциях распределенных между краями, областями и республиками. Так как отпущенных из бюджета на строительство домов отдыха средств оказалось недостаточно, то местными партийными организациями было дополнительно самовольно позаимствовано от Цусстраха, местных советов и других организаций еще около 32 млн рублей. В итоге, по данным на 1 июня 1933 г. на местах было организовано и пущено в эксплуатацию 27 домов отдыха с 6775 койками. А еще 25 домов отдыха с 6872 койками достраивались. В 1933 г. для лечения всего партийного актива Центральная лечебная комиссия при Наркомздраве РСФСР располагала 20160 путевками, из которых по Курортному управлению было выделено 14660, а по Цусстраху - 5500. При этом 14821 путевка была распределена между лечебными комиссиями краев, областей и республик, а 5339 путевок оставлены в распоряжении Центральной лечебной комиссии для обслуживания центрального партийного актива. Для покрытия расходов по санаторно-курортному лечению актива было отпущено более 11 млн рублей, половина из которых опять же шла из госбюджета. Из указанной суммы на путевки отпускалось 8 млн 300 тыс. рублей и на строительство домов отдыха и санаториев – 2 млн 700 тыс. рублей.532 Там же. Д. 38. Л. 23,61. Там же. Л. 30,34-35,40. 532 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 108. Л. 1-4. 530 531 185 Материалы ниже расположенной таблицы наглядно показывают имеющиеся в распоряжении низового актива возможности отдыха.533 Таблица 1 Справка о количестве строящихся и имеющихся в обкомах, крайкомах и республиках санаториев и домов отдыха №/№ Название Существует Строится Примечание организаций Дома Мест Дома Мест отдыха, отдыха, санатории санатории 1. Башкирия 1 240 2. Восточная Сибирь 2 1.000 Ориентир. 3. Дальневосточный 3 2.400 Тоже край 4. Западная Сибирь 1 825 5. Западный 1 1685 6. Закавказье: Азербайджан 1 150 Армения 1 90 1 225 Грузия 1 300 7. Иваново 1 2.516 8. Казахстан 2 1.200 Ориентир. 9. Карелия 1 360 10. Крым 2 1760 11. Ленинград 1 180 1 426 12. Москва 4 1470 13. Горьковский 4 3840 1 300 14. Нижняя Волга 1 450 15. Северный 2 600 16. Северный Кавказ 3 2.500 Ориентир. 17. Средняя Волга 18. Средне-Азиатское Бюро. Узбекистан Таджикистан 1 360 Туркменистан Киргизия 1 3.600 1 Каракалпакия 1 120 1.800 19. Татария 3 780 20. Урал 1 1.290 21. Белоруссия 2 540 1 570 22. Украина 3 3.240 2 2.200 23. ЦЧО 1 2.730 24. Якутия 27 20.995 25 18.752 Из табличных данных видно, что наличная сеть домов отдыха и санаторий по краям, областям и республикам обеспечивала районный актив 533 Там же. Л. 7. 186 весьма неравномерно. Кроме того, рост партийной бюрократии со всей очевидностью опережал возможности наращивания материальной и финансовой базы. Так, в 1933 г. районного актива, подлежащего обслуживанию домами отдыха и санаториями, насчитывалось около 160 тыс. человек, с включением сюда 11 тысяч работников политотделов совхозов и МТС. Для их обслуживания койками (исходя из средней стоимости одной койки в 300 рублей в санатории и 250 рублей в доме отдыха) требовалось сумма не менее 41 млн рублей. В силу этого специальная Комиссия ЦК партии по главе со Шверником в июне 1933 г. предложила расширить ассигнования на достройку и эксплуатацию домов отдыха и санаториев для районного партактива, а также на приобретение курортно-санаторных путевок для работников политотделов совхозов и МТС на 25 млн рублей за счет средств Цусстраха. Также было предложено возложить на соответствующие наркоматы обеспечение строительства домов отдыха и санаторий стройматериалами. Что касается дальнейшего развития курортносанаторного отдыха низовой номенклатуры, то Комиссии было поручено выработать план строительства домов отдыха, санаторий и обслуживания актива, а также установить размер и источник ассигнований на эти нужды. Выработанный план порядка строительства и размер ассигнований требовалось представить на утверждение ЦК партии.534 Тогда как для всего остального населения Советского Союза «пассивный» курортный отдых не особенно приветствовался. Подход к внутреннему, «пролетарскому» туризму как к сочетанию активного отдыха с общественно-политической нагрузкой вел к тому, что экскурсии на курорты зачастую соседствовали с посещениями нефтепромыслов и заводов.535 За решение проблем самодеятельного отдыха вместе с Обществом пролетарского туризма и экскурсий взялся Государственный центральный институт курортологии. В 1930 г. по его инициативе было созвано специальное совещание по вопросам научного обоснования отдыха и туризма в стране с участием ОПТЭ, Народного комиссариата здравоохранения, Осоавиахима, Всесоюзного совета по физической культуре и других организаций. Совещание констатировало, что физиологические основы отдыха в стране еще не изучены и постановило «проблему рабочего отдыха и туризма разработать так, чтобы каждое мероприятие давало реальный, здоровый отдых, чтобы оно реально давало трудовую зарядку, поднимало производительность труда, давало дополнительные источники человеческой энергии».536 Из материалов секретного доклада, подготовленного в мае 1932 г. по результатам проверки выполнения наркоматом здравоохранения РСФСР постановлений ЦК ВКП(б) о медицинском обслуживании населения, видно, Там же. Л. 5-6. Организуем перекличку отделений // Бюллетень ЦС ОПТ и Московского обл. отд. ОПТ. 1930. № 1. С. 8-11. 536 См.: Наука на помощь туризму. М., 1931. 534 535 187 что «обслуживанию производственных рабочих и колхозников курортной помощью не уделяется еще необходимого внимания». Так, в 1931 г. процент «рабочих от станка» в санаториях составлял не более 41-48%. По пансионатам этот процент был еще ниже - лишь 17-23%, а среди амбулаторных больных рабочих было всего 13–15%. Еще хуже был организован курортный отдых колхозников. Например, из 780 больных в Ливадийском крестьянском санатории в январе 1932 г. находилось только 173 крестьянина, а колхозников из них было всего 28. Перевыполнение на 110-112% плана по завозу больных рабочих и крестьян на курорты в 1931 году достигалось за счет переуплотнения курортов и ухудшения качества обслуживания больных. В свою очередь, бесхозяйственная деятельность курортного начальства (в том числе и повсеместное «разбазаривание продуктов питания») делала массовые курорты убыточными.537 Тогда как казна не особо спешила с финансовыми вливаниями в «рабоче-крестьянские» курорты. Не секрет, что остановки в курортах в номерах гостиниц были «дороги и доступны людям с хорошими средствами». Поэтому для отдыхающих в курортных зонах рабочих и крестьян предлагалось расселение в дешевых (от 50 копеек до 1 рубля за койку) в общежитиях при Домах крестьянина и некоторых профсоюзов.538 Информация о готовящемся строительстве под Москвой «царства отдыха для рабочих», «большого подмосковного лесного курорта» впервые была озвучена на страницах «Правды» 30 января 1929 года. Главный вдохновитель проекта известный советский журналист Михаил Кольцов писал, что в скором времени рядом со столицей появится Зеленый город, в котором смогут отдыхать сразу 130 тысяч рабочих. Отсутствие правительственных дотаций не помешало началу строительства, которое финансировалось профсоюзами, органами здравоохранения и соцстрахования, а также участниками жилищных кооперативов. За основу был взят проект Николая Ладовского, назначенного главным архитектором. Строительство началось уже весной 1930 года, но в начале следующего строительного сезона проект был законсервирован, а собранные на него средства были переброшены на строительство московского метрополитена. Окончательно идея «громадной пролетарской здравницы» была похоронена после ареста Кольцова в 1938 году.539 Не удивительно, поэтому, стихийное создание так называемых «народных курортов». Из отчета туристской группы А. Куреллы, представленного в ЦС ОПТЭ в мае 1936 г., мы узнаем о таком «народном курорте» в долине рядом с перевалом Кызгич в Абхазии: «Отсюда в долине на краю леса видна группа деревянных бараков и много шалашей. Это так называемый народный курорт. Вокруг богатого водой «нарзана» (углекислоРГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 62. Л. 36–45об. Весь СССР. Справочник-путеводитель / Сост. Б.Б. Веселовский и др.; Под ред. Д.В. Полуяна. М., 1930. С. 2. 539 Денисов Е. Забытые гиганты // Коммерсантъ - BUSINESS GUIDE. 2006. 19 сентября. 537 538 188 серая холодная вода). Здесь летом со всех долин и даже из Сухума собираются местные жители на «лечение». Во время «сезона» здесь небольшой базар. Ночлег можно получить в бараках. Место расположено очень живописно. Сам «курорт» весьма своеобразное зрелище, «курортники» (абхазцы, греки, армяне, латыши и т.д.) очень гостеприимны».540 Понятно, что власти не приветствовали такие формы курортной самодеятельности, но и воспрепятствовать этому по разным причинам не имели возможностей. В силу чего, несмотря на монополизацию и централизацию сфер внутреннего и иностранного туризма в СССР, санаторно-курортный отдых оставался дифференцированным по группам населения и сохранял для значительной части советских людей «дикий» характер. Со второй половины 1930-х гг. тема курортного отдыха приобрела не только воспитательную, но и идеологическую насыщенность. С этого времени курорты всегда связывались с правом на отдых, гарантированным Конституцией СССР. В это же время отдых на курорте стал рассматриваться как награда за хорошую работу или какие-либо достижения. Ситуация существенно изменилась в послевоенные годы, когда курорты упоминаются в периодике с гораздо меньшим пафосом. Именно в этот период курортный отдых стал рассматриваться как удовольствие, а не только как лечение или награда за доблестный труд. В начале 1950-х гг. курорт все больше рассматривается как часть социальной политики государства. Впрочем, и в эти годы новые здравницы строились роскошными и монументальными. Курорт, наполненный символами и ритуалами, сам становился символом новой эпохи.541 ***** Британский социолог-постмодернист польского происхождения З. Бауман способствовал появлению на постмодерной сцене «туриста» как воплощения мобильности и фрагментации. С одной лишь поправкой, что туризм, в отличие от прогулки, это все-таки вид активности, а не тип личности. Целью туриста выступает новый опыт, им движет стремление покинуть повседневность и «запрыгнуть» в новое пространство. В связи с этим хочется сразу подчеркнуть, что слово «туризм» для тридцатых годов ХХ столетия было в значительной мере эвфемизмом, скорее затемняющим, нежели проясняющим суть данного массового движения. Ведь более привычно воспринимать туризм, прежде всего, как приключение, то есть как некую реальность, противостоящую повседневности.542 Тогда как под повседневностью чаще всего понимается нечто привычное, рутинное, нормальное, тождественное себе в различные моменты времени. ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 6. Л. 1-13. Кузнецова Л. Указ. соч. С. 190-191. 542 См.: Зиммель Г. Проблемы философии истории. М., 1898; Его же. Социальная дифференциация. М., 1909; Его же. Конфликт современной культуры. Птг., 1923; Его же. Избранное. Т.1. Философия культуры; Т.2. Созерцание жизни. М., 1996; Маркузе Г. Одномерный человек. Киев, 1995. и др. 540 541 189 Известный российский социолог Л.Г. Ионин признает, что для советского человека были вполне доступны различные и более-менее отдаленные от повседневности сферы, такие как наслаждение природой и альпинизмом, путешествиями и спортивным туризмом, научное творчество и культурные переживания. Именно они создавали ощущение полноты жизни и свободы выхода за пределы повседневности советской эпохи.543 Так то оно так, если бы не это - «более-менее отдаленные». В «кривом зеркале» советской повседневности отражались все эти «конечные области значений», образуя неразрывную цепочку, переход от одного звена которой к другому нередко был незаметен. Не вызывает сомнений, что к концу 1920-х годов сложились типичные советские общественные организации «нового типа», выступавшие формой социальной мобильности и политической социализации населения для выполнения политико-идеологических задач режима. Вполне понятно, что в условиях «большого скачка» пропагандистский аппарат был нацелен на обслуживание, по крайней мере, трех основных задач – индустриализации, коллективизации и повышении обороноспособности страны. Последовательное закрепление в законодательстве об общественных организациях конца 1920-х годов принципов государства «диктатуры пролетариата», и, прежде всего, классового подхода и партийного руководства, способствовало линии на создание очередного общественно-политического и оборонно-спортивного общества, каковым, по сути, являлось созданное 8 марта 1930 г. Всесоюзное добровольное общество пролетарского туризма и экскурсий (ОПТЭ). Архивные документы и материалы туристической прессы демонстрируют переходившую все мыслимые и немыслимые границы заорганизованность «пролетарского туризма» конца 1920-х – начала 1930-х годов.544 Так, методическое письмо Центрального Совета ОПТЭ республиканским, краевым, областным и районным организациям Общества «Об участии ячеек ОПТЭ в подготовке к весеннему севу» (1931 г.) содержало подробный план работы туристской группы (бригады) при посещении колхоза. По прибытии на место бригада обязана была связаться с правлением и общественно-политическими организациями колхоза с целью выяснения, прежде всего, степени коллективизации и классового расслоения в районе. Помимо определения основных задач весеннего сева в данной местности, туристы должны были собрать информацию об истории организации Ионин Л.Г. Свобода в СССР / Статьи и эссе. СПб., 1997. С. 14,22-23. Когда в январе 1929 г. на московской конференции Российского общества туристов встал вопрос о переименовании РОТ в Общество пролетарского туризма РСФСР, в среде делегатов возникли возражение против формулировки «пролетарский туризм». Но победила точка зрения, согласно которой «идеи туризма и общества - пролетарские, цели туризма и та культура, которой он должен служить, - пролетарские, и, наконец, руководство в обществе - пролетарское» (См.: За пролетарский туризм. М., 1929). Этот же подход восторжествовал при принятии 8 марта 1930 г. постановления Совнаркома СССР о слиянии акционерного общества «Советский туризм» с ОПТ РСФСР и создании Всесоюзного добровольного общества пролетарского туризма и экскурсий. 543 544 190 конкретного колхоза и о классовой борьбе вокруг его создания, о размерах колхоза и темпах его роста, об общем направлении хозяйства и ведущей его отрасли, итогах 1930 года и контрольных цифрах на 1931 год. Четко был прописан и примерный план ознакомления бригады с колхозной жизнью, включающий осмотр амбаров, машинных сараев и конюшни с целью определения состояния семенных фондов, тракторного парка и тягловой силы. Не должны были остаться в стороне и организационно-экономические вопросы: форма бригад колхоза, применение сдельщины, состояние ударничества и социалистического соревнование, выполнение планов по контрактации и т.п. В процессе осмотра колхоза бригада туристов должна была прийти на помощь колхозникам как путем тех или иных рационализаторских предложений, так и непосредственной помощью в ремонте сельскохозяйственного инвентаря. Экскурсия по колхозу должна была заканчиваться ознакомлением с культурно-бытовыми учреждениями колхоза: столовой, яслями и школой, клубом или красным уголком. В качестве итоговых мероприятий «туристического рейда» настоятельно рекомендовалось проведение совместного с колхозниками производственного совещания и организация в данном колхозе ячейки туристов. По возвращении бригада делала доклад на широком собрании туристов и составляла сводку или рапорт о работе.545 При этом были разработаны специальная инструкция «Как составлять сводку» и даже сама примерная сводка.546 Аналогичные методические указания были подготовлены Научно-методическим сектором ЦС ОПТЭ при проведении экскурсий в совхозы и МТС. Подробно регламентированы были вопросы подготовки агитаторов,547 включая разрабатываемые Агитационно-пропагандистским отделом 548 Общества тезисы для выступлений, задания и планы работы низовой 549 ячейки туристов и круг рекомендованной литературы для чтения.550 В методической записке по организации и проведению инструктивных собраний для агитаторов-докладчиков количество последних определялось методом разверстки «в зависимости от количественного состава ячеек». Все агитаторы закреплялись при агитационно-пропагандистском отделе районного или окружного советов ОРТЭ и в зависимости от подготовленности посылались по заводам, клубам, школам и красным уголкам. В разделе «Как проводить инструктивные собрания для агитаторов» инструктивные сборы должны были проводиться не чаще 1 раза в 10 дней, а их продолжительность должна была составлять не более 2-х часов. При этом «время проработки» рекомендовалось разбить на три равных части по 40 минут. I часть состояла из 30-ти минутного инструктивного доклада или ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 19-25об. Бюллетень туриста. Месячник ЦС и МОС ОПТ. 1930. № 4-5. С. 14-15. 547 ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 33-33об. 548 Та же. Л. 90–92об; Бюллетень туриста. 1930. № 4-5. C. 9-10. 549 ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 58,61,82-83об,93-94. и др. 550 Там же. Л. 96–102об; На суше и на море. 1929. № 8. С. 17-18; № 9. С. 16. 545 546 191 беседы по проработанной теме и 10 минут, отведенных на вопросы по инструктивному докладу. 40 минутная II часть представляла собой самостоятельную проработку материала к теме и докладу. И, наконец, содержание III части составляла беседа о том, как читать доклад, как и какими материалами пользоваться при проработке темы и при выступлении. Все участники инструктивных собраний разбивались на группы не более 1520 человек, в каждой из которых избирался староста, ведущий учет посещаемости и оповещающий об очередных темах и занятиях.551 Ежемесячный орган ЦС ОПТЭ «Бюллетень туриста» в специальном разделе предложил примерную программу итогового вечера туризма на тему «Туризм и оборона», обязательно включавшую в себя: во-первых, вступительное слово представителя партии, Осоавиахима или военного ведомства; во-вторых, рассказ двух-трех туристов о своих путешествиях с выделением всего того, что имеет значение для военизации движения: переходы пешком и на лодке, походная жизнь, работа с картой и компасом, изучение истории Гражданской войны, знакомство с работой местных организаций Осоавиахима и работа самих туристов по разъяснению населению военной опасности и задач обороны СССР; в-третьих, краткий доклад военного работника о путях военизации туризма.552 Не меньшей регламентации было подвергнуто и само путешествие. Так, каждая туристическая группа должна иметь два типа дневников: групповой, который вел староста, и единоличный. Первый включал в себя три части: маршрутную (характеристику маршрута, снаряжения, баз и стоянок, а также сведения о партийных и комсомольских ячейках и других общественных организациях); общеописательную (быт группы, описание природы и общества); общественно-политические задания, включая вопросы шефства. Что касается единоличного дневника, то, помимо указанных разделов, он должен был включать запись явлений, особо заинтересовавших пишущего (например, геология, классовая борьба, этнография и т.п.).553 По «линеечке» были выстроены и правила того, что и как писать о туристических поездках в печатные органы ОПТЭ – журналы «Бюллетень туриста» (позднее – «Турист-активист») и «На суше и на море». В числе рекомендованных тем мы видим следующие «пожелания»: освещай социалистическую стройку и коллективизацию сельского хозяйства сообщай о горовосхождениях, об экскурсиях с научной и пропагандистской целями; указывай новые месторождения полезных ископаемых; делись практическими соображениями по маршрутам ОПТЭ; ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 33 - 33 об,82-82об. Бюллетень туриста. 1930. № 7-8. С. 32. 553 На суше и на море. 1930. № 4. С. 15. 551 552 192 оценивай работу отделений и баз, сообщай о замеченных 554 недостатках. Руководящие органы ОПТЭ сформулировали и семь правил представления материала, «которые должны быть твердо усвоены нашими туристами»: 1) четкое понимание задач пролетарского туризма; 2) серьезная предварительная проработка маршрута и общественнополитических задач; 3) умение использовать этот материал во время путешествия; 4) требовательное и честное отношение к своей письменной работе; 5) максимальное выявление классовых установок на природу и явления общественной жизни; 6) общая грамотность языка и устранение рабского подражания старым литературным образцам; 7) широкое использование языка трудовых масс, без подлаживания и шаблона.555 Более того, руководящие указания включали в себя рекомендации по объектам съемок и зарисовок во время туристической поездки. Например, в разделе по обществоведению объекты «культурно-бытовой линии» ограничивались примерами старого и нового быта; а в разделе по социалистическому строительству предлагалось фотографировать, в первую очередь, внешний и внутренний вид заводов, фабрик, рудников, учебных заведений, колхозов и совхозов, МТС, а также процессы механизированного труда.556 Документы показывают, что главная задача нового общества заключалась в нахождении собственной ниши в деле помощи «социалистическому строительству». Архивные фонды хранят материалы, отражающие взаимодействие ОПТЭ с другими советскими массовыми организациями – например, Союзом воинствующих безбожников и ОСОАВИАХИМом, Обществами «Друг детей» и «Друзей радио», «ТЕХМАСС» и Обществом борьбы с алкоголизмом, Автодором и Обществом «Долой неграмотность».557 Подобные контакты определяли и список рекомендованной для чтения литературы. Так, например, по линии Общества «Долой неграмотность», необходимо было, помимо Положения об ячейках ОДН, читать журнал «За грамоту», а сотрудничество с Осоавиахимом предполагало знакомство с журналами «Осоавиахим», «Авиация и химия» и «Самолет». Для плодотворной работы по линии Автодора настоятельно рекомендовались журнал «За рулем» Библиотека Автодора в издании «Огонька», а антирелигиозная пропаганда туристических бригад должна была опираться на такие издания Союза воинствующих Там же. 1931. № 5-6. С. 19. Там же. 1930. № 7. С. 20. 556 Антонов-Саратовский В. Что снимать и зарисовывать // На суше и на море. 1930. № 6. С. 16-17. 557 См.: ГА РФ. Ф. 9520. Оп. 1. Д. 1. Л. 100-101об,102об. и др. 554 555 193 безбожников, как, например, газета «Безбожник» и журнал «Безбожник у станка». То есть помимо собственно туристской литературы, каждый турист должен был, так или иначе, познакомиться с журналами «Радио всем» (Общество друзей радио), «Искра» (ТЕХМАСС) и «Друг детей» (одноименное Общество), Уставом Общества борьбы с алкоголизмом и другой литературой, выпускаемой многочисленными советскими массовыми обществами.558 Архивные документы свидетельствуют, что на практике туристические группы превращались в передвижные пропагандистские бригады универсального характера. Особенно явственно это проявлялось в ходе перевыборных кампаний советов разного уровня. Так, в связи с предстоящей отчетно-перевыборной кампанией Московское отделение ОПТЭ провело двухмесячный туристский поход за массовое вовлечение в перевыборную кампанию Советов. По рекомендации агитационно-пропагандистского сектора МОС ОПТЭ все районные советы Общества организовали специальные штабы по проведению турпохода, куда вошли представители райисполкомов, райкомов ВКП(б) и ВЛКСМ, ОДН, физкультурных и шефских обществ. Такой же штаб создавался в каждой туристской ячейке. Обязанности между членами штаба распределялись таким образом, что сформировалась целая «армия» организаторов: вечеров и экскурсий по городу, вылазок в села и колхозы, по печати и по литературным киоскам, докладчиков на политические и туристские темы, кино-передвижки, драмкружков и фото-съемки, столярных, слесарных и других бригад для работы в колхозе, по подготовке лозунгов и художественного оформления вылазок. Штаб, прикрепляя село или колхоз к туристической ячейке, предварительно высылал бригаду из двух человек в село или колхоз с целью разведки. По возвращению бригады из разведки штаб, через стенгазету, беседы и афиши, сообщал о хозяйственно-политическом состоянии обследуемого села или колхоза и организовывал запись желающих принять участие в вылазке. Каждая группа, выезжавшая в колхоз, должна была иметь целый «комплект» докладчиков: на политическую тему, по вопросам политики в деревне и по туризму. Также желательно было иметь отдельных докладчиков для пионерской, комсомольской и женской аудитории.559 Этим задачам отвечали такие новые формы работы как «туристские рейды», участники которых проводили социальное обследование отдаленных районов. Еще одной из форм работы туристских ячеек стала «туристская эстафета» - передача пакета с информацией о подписке на государственный заем в деревне. «Туристский конвейер» содержал последовательную цепочку проводившихся в деревне культурно-массовых мероприятий группами туристов, сменявшими одна другую. Стали популярными и «учебные походы» в сельскую местность - знакомство туристов заводов и фабрик с 558 559 Там же. Л. 96–102 об. Там же. Л. 107–110. 194 сельскохозяйственным производством. Наибольшее распространение получили «агротехнические походы». Их орбита охватила колхозы, сельхозартели, машинно-тракторные станции района и включала агрономическую учебу по тематике сельскохозяйственного производства. В сфере военно-оборонной работы туристические группы нацеливались не только на изучение истории Красной армии и проведение бесед о «героической истории» советских вооруженных сил, но и на организацию специальных военизированных походов и групповых и массовых экскурсий на флот, в красноармейские лагеря и казармы. Именно в ходе последних туристы знакомились с военной техникой, тактикой и топографией. Антирелигиозная пропаганда в ходе туристских путешествий активно вовлекала туристов в сферу религиозных отношений, спортивные соревнования вторгались в область игры, номера художественной самодеятельности затрагивали сферу художественного творчества. Совместные с краеведами и научно-исследовательскими организациями походы по изучению природных богатств, залежей металлов и минералов ископаемых, могущих служить для развертывания местной промышленности, перебрасывали мостик в научную и производственную области. На базе действующих всесоюзных общеознакомительных маршрутов были разработаны 78 специальных, так называемых индустриальных маршрутов, которые охватывали «гигантов промышленности» - предприятия промышленного и сельскохозяйственного производства на Урале, в Сибири, на Украине, в Средней Азии и на Севере. Тематика туристских походов соответствовала шестнадцати утвержденным ВЦСПС темам: черная и цветная металлургия, машиностроение, энергетика и химия, строительство и строительные материалы, полиграфия, текстиль и швейная промышленность, кожевенное, колбасное и кондитерское производство, производство ширпотреба из утиля, коммунальный и железнодорожный транспорт. ОПТЭ должно было активно участвовать в борьбе за осуществление пятилетки в четыре года, за выполнение и перевыполнение промышленнофинансовых планов. Туристов призывали «методом туризма и экскурсий» способствовать «овладению техникой, устранению производственных неполадок, расширению опыта, рационализации, борьбе с прорывами и т.д.». Главной задачей каждой ячейки ОПТЭ, каждой группы туристов, каждого путешествия и каждой экскурсии становился обмен производственным опытом. «Технический поход пролетарских туристов на ликвидацию прорывов, на организацию встречи нового хозяйственного года» был объявлен постоянным, а призыв «Лицом к производству!» стал звучать как «боевой лозунг туристского движения.560 Кроме проведения производственных экскурсий в выходные дни и дни отпуска, настоятельно рекомендовалось «практиковать массовые дни похода за технику», организовывая в один день сразу несколько групп по 4-м разным 560 Там же. Л. 13,18-18об,29. 195 маршрутам с обязательным введением специального графика движения групп производственных экскурсий. Наряду с изучением своего цеха и предприятия, рекомендовалось знакомство как с однопрофильными производствами, так и с предприятиями других отраслей, а также посещение музеев и научно-производственных учреждений.561 В программу туристского путешествия включались элементы трудовой деятельности,562 а активное, напряженное отношение к жизни (один из основных признаков повседневности согласно критериям основателя социальной феноменологии Альфреда Шюца) становилось основным принципом туристического движения. То есть границы между различными сферами человеческого бытия на практике были тонкими и прозрачными. В Постановлении ЦК ВЛКСМ «Об очередных задачах туристской работы», подготовленному по итогам I Всесоюзного съезда ОПТЭ (апрель 1932 г.), прямо говорилось о «внедрении туризма в быт трудящихся», превращение ОПТЭ в многомиллионную организацию, а ячейки Общества - в «основное звено общества и центр туристической работы на предприятии».563 Таким образом, можно говорить о «пролетарском» туризме начала 1930-х годов как одном из специфических каналов вовлечения рабочего класса в осуществление задач первых пятилеток, демонстрации его «руководящей роли» в деле строительства социализма. Более того, ячейки ОПТЭ отчасти приобретали функции общественного контроля над ходом выполнения пятилетних планов в городе и на селе. То есть, перефразируя ставшую хрестоматийной фразу В.И. Ленина, можно сказать, что ОПТЭ выступало не только как коллективный пропагандист и агитатор, но и как коллективный организатор и контролер. Но при этом, собственные задачи ОПТЭ в части превращения Общества в массовое движение и специфика экскурсионно-туристической работы позволяют говорить о туризме тридцатых годов как особой сфере советской повседневности. Общество пролетарского туризма и экскурсий с первых дней своего создания вело широкую агитационную работу. Для обеспечения пропагандистских кампаний использовались газеты, большими тиражами выпускались листовки и плакаты о задачах общества, туристском снаряжении, лозунги туристов, карты-путеводители и всевозможные брошюры методического характера. Но особое место в этой пропагандистской деятельности Общества приобрели массовые праздники туризма, рассчитанные на одновременное привлечение тысячных масс людей, в преобладающем большинстве мало знакомых с туризмом. Во время праздника использовался весь арсенал действенных агитационных средств: Там же. Л. 78–78 об. Чаще всего туристы помогали колхозникам в уборке урожая и ремонте инвентаря, а также радиофицировали деревенские избы. Перед направлением групп туристов по сельскохозяйственным маршрутам им предлагалось по возможности захватить с собой слесарные, плотницкие и другие инструменты. 563 См.: Андреев С. Ленинский комсомол и пролетарский туризм. М.; Л., 1932. С. 14-15. 561 562 196 кино, игры с туристским содержанием, карнавальные шествия, в которых туристская тематика являлась стержнем сценария, митинги и т.д. Первыми сугубо туристскими можно считать слеты московских туристов на Боровском кургане, расположенном у слияния рек Москвы и Пахры, в районе Быково. В июне 1935 г. по инициативе ЦС ОПТЭ и журнала «На суше и на море» на кургане собрались представители всех видов туризма, чтобы торжественно отметить начало летнего сезона. В 1935 г. Президиум ЦС ОПТЭ вынес решение о введении значка «Турист СССР». Казалось, что перед Обществом открыты новые широкие горизонты. Но, несмотря на то, что ОПТЭ стало приобретать определенный общественно-политический авторитет, Президиум ЦИК Союза ССР счел нецелесообразным дальнейшее развитие туризма в рамках добровольного общества и 17 апреля 1936 г. постановил ликвидировать его.564 К этому времени в советском руководстве победила точка зрения, что оздоровительная и спортивная работа среди трудящихся и учащейся молодежи является прямой обязанностью ВЦСПС и Всесоюзного совета физической культуры при ЦИКе СССР. Кроме того, профсоюзы обладали значительными финансовыми средствами, которых не было у ОПТЭ, что замедляло создание материальной базы туризма. Руководство и контроль над всей работой в области туризма и альпинизма было возложено на Всесоюзный совет физической культуры при ЦИКе СССР. Тогда как ВЦСПС было поручено непосредственное руководство организацией местных и дальних экскурсий и массового туризма и альпинизма, с передачей в его ведение имущества туристско-экскурсионных баз ОПТЭ, маршрутов союзного и местного значения, а также строящихся объектов.565 Ликвидация ОПТЭ не только открывала новый организационный этап развития туризма в СССР,566 но и, главным образом, отражала общий курс режима на закрытие массовых добровольных обществ. Сталинский режим рассматривал их как потенциально опасные для режима очаги гражданской свободы и вывески для маскирующихся «врагов народа». Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского Правительства СССР. 1936. 25 мая. Ст.187. 565 В 1936 г. было организовано Туристско-экскурсионное управление профсоюзов (ТЭУ ВЦСПС), на которое возлагалось руководство туристскими маршрутами всесоюзного значения, а также вся деятельность в области туризма и экскурсий. В функции территориальных ТЭУ, работающих на хозрасчетном принципе по плановым заданиям ВЦСПС, входило: пропаганда туризма, консультации населения, культурномассовое и хозяйственное обслуживание в пути, разработка маршрутов, а также строительство домов туриста, горных хижин, лагерей, производство инвентаря. 566 Утвержденный 28 ноября 1937 г. Секретариатом ВЦСПС «Устав туристскоэкскурсионного управления ВЦСПС» четко определил идейно-политическое содержание туризма, предпринимаемого «в целях пропаганды социалистического строительства нашей Родины». 564 197 Глава 12. Повседневность на микроуровне: художник и книга в лагере Сегодня, наряду с биографической историей и историей повседневности, микроанализ стал краеугольным камнем социальноисторических работ.567 Тем не менее, не прекращаются споры о статусе микроисторического направления и его связи с «большой» историей. Историки вслед за Юргеном Кокки продолжают предостерегать от «склонности к микроисторической мелочишке».568 Отчасти это вызвано тем, что микроанализ не существует в «чистом виде», а реализуется за счет использования комплексного потенциала биографической и семейной истории, истории повседневности, истории эмоций и пр. Кроме того, многие черты микроистории свидетельствуют о ее тесной связи с антропологией. В частности их роднит интенсивность описания, представляющего собой фиксацию множества малозаметных случаев или малозначимых фактов, интерпретируемых путем включения их в особый контекст. Но в отличие от антропологии, микроистория не отказывается от истолкования возможно большего числа событий, моделей поведения, социальных структур, ролей и связей в их динамике. Определенную роль в размывании проблемного поля данного исследовательского направления сыграло и употребление категории «микроистория» представителями близких (а иногда и противоборствующих) исторических сообществ. Так в конце 1950-х годов Фернан Бродель употребил термин «микроистория» в негативном смысле - как синоним «событийной» или истории «эфемерных событий», которой противопоставлял микросоциологию: «На поверхности мы сталкиваемся с историей событий, заключенных в сжатых пределах времени: это – микроистория; на средней глубине мы имеем дело с конъюнктурной историей, которая подчиняется более медленному ритму и до сего дня изучается, прежде всего, на основе материальной жизни и экономических циклов. И за этим «речитативом» конъюнктуры мы можем расслышать, наконец, гул структурной истории, истории длительной, которая охватывает целые столетия и располагается на границе подвижного и неподвижного».569 Одновременно американский ученый Джордж Р. Стюарт использовал слово «микроистория» в качестве самоопределения нового подхода к историческим исследованиям. Несколько лет спустя мексиканский исследователь Луис Гонсалес-и-Гонсалес ввел слово «микроистория» в подзаголовок своей монографии «Бунтующая деревня» (Мехико, 1968). Он Журавлев С.В. Иностранцы в Советской России в 1920-е - 1930-е гг. Источники и методы социально-исторического исследования: Дис. на соиск. учен. степ. докт. ист. наук. М., 2000. С. 258. 568 Kocka J. Sozialgeschichte zwischen Struktur und Erfahrung. Die Herausforderung der Alltagsgeschihcte // Kocka J. Geschichte und Aufklarung. Gottingen, 1989. S. 43. 569 Braudel F. Geschichte und Soziologie // Braudel F. Schriften zur Geschichte. Bd. 1. Gesellschaften und Strukturen. Stuttgart, 1992. S. 113. 567 198 же позднее (в конце 1970-х - начале 1980-х гг.) отделил микроисторию от так называемой мелочной истории, основанной на анекдотах, и идентифицировал микроисторию с локальной историей в Англии, Франции и США.570 В приобретении данной категорией прав гражданства в историческом дискурсе свою роль сыграло появление слова «микроистория» в известном романе французского критика Раймона Кено «Синие цветы» (1965 г.). Кено, подобно Броделю, противопоставлял микро- и макроистории, декларируя ироническое отношение к микроистории как к «низшему» варианту истории. В диалоге, который вел в герцог д’Ож со своим капелланом, микроистория оказывалась даже ниже «истории событий».571 Однако эффект оказался обратным. С 1965 г. смысл понятия «микроистория» совершенно освободился от негативного образа мелкого и не стоящего внимания остатка «большой» истории. Но все вышесказанное не дает оснований для отказа микроистории в статусе отдельного исторического направления. Подтверждением чему служит ее генезис. Микроисторический проект родился у группы итальянских историков (Карло Гинзбург и Джованни Леви) в 1970-е гг. На начальном этапе итальянская микроистория была тесно связана в терминологическом плане с французской традицией. Но никто из итальянских историков не отнес бы себя к «событийной истории» Д. Стюарта, к локальной истории Л. Гонсалеса или к «малой истории» Р. Кобба, так как во главу угла была поставлена история «маленьких людей», а не сильных мира сего.572 Уже с конца 1970-х годов новое направление социальной, культурной и экономической истории не только в Италии, но и в других европейских странах и в Америке стали называть «микроисторией». Благодатной средой для возникновения и развития микроистории стал всплеск интереса к локальной и региональной истории, а также к истории повседневности в 1970-1980-е гг. Она зарождалась, прежде всего, как реакция на состояние социальной истории, сложившейся вокруг школы «Анналов» во Франции. Французская историография этого периода отдавала предпочтение изучению возможно более массивных исторических блоков и, в силу этого, приоритету количественного подсчета в ущерб анализу социальных феноменов. Кроме того, история социальных общностей оставляла без внимания все то, что связано с поведенческой сферой, социальным опытом и конструированием групповой идентичности. Для школы «Анналов» также был характерен выбор достаточно протяженного отрезка времени, позволяющего наблюдать глобальные трансформации. Эти принципы определили и соответствующую процедуру исследования: использование массовых источников и упрощенных индикаторов (цены и Гинзбург К. Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 207-209. 571 Медик Х. Микроистория // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. Альманах. М., 1994. Т. II. № 4. С. 193-194. 572 Гинзбург К. Указ. соч. С. 211,213. 570 199 доходы, уровень богатства и профессиональная стратификация, число браков и разводов и т.п.).573 Однако в конце 1970-х - начале 1980-х гг. эта модель социальной истории вступила в полосу кризиса: снизилась результативность количественных исследований, и, самое главное, утратили доверие крупные парадигмы, ранее объединявшие социальные науки. Понятно, что возникновению нового направления исторических исследований способствовали многие моменты, но решающую роль сыграла «смена метода».574 Для «смены метода» толчком, несомненно, послужило «изменение опыта» современников: сомнения в теории прогресса, отказ от эволюционного понимания истории и критика глобальной европоцентристской точки зрения. На это обратили внимание Карло Гинзбург и Карло Пони, писавшие о наличии «достаточных оснований» для утверждения, что «большой успех микроисторических реконструкций находится во взаимосвязи с возникающими сомнениями по поводу известных макроисторических процессов».575 Христиан Майер, усматривая причины возникновения интереса к микроистории в «определенном общественном и политическом опыте современности и недавнего прошлого», следствием этого считал «ослабление» «идентификации с более крупными общностями, будь то нация или государство, крупные партии, профсоюзы или прогрессистские движения».576 Это и породило внимание к микроистории, которое определялось интересом к «малым жизненным мирам», в центре которых расположен отдельный человек. Однако дело нельзя свести только к этому. Конституирующим фактором стала и собственная динамика внутринаучных противоречий и событий и, прежде всего, вызов, брошенный социальной истории этнологией и культурно-антропологическими исследованиями.577 Новое – микроисторическое – направление пересмотрело ряд базовых положений «классической» социальной истории. Во-первых, сосредоточило внимание на поведенческих типах, посредством которых конституируются и меняют форму идентичности коллективов. Новизна подхода заключалась в том, что в Ревель Ж. Микроанализ и конструирование социального // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 236,238. 574 К вопросу о взаимозависимости «изменения опыта» и «смены метода» см.: Koselleck R. Erfahrungswendel und Methodenwechsel. Eine historischanthropologische Skizze // Meier C., Rusen J. (Hg.). Historische Methode. (Theorie der Geschichte. Beitrage zur Historik 5). Munchen, 1988. S. 13–61. 575 Ginzburg C., Poni C. Was ist Mikrogeschihcte? // Geschichtwerkstatt. 1985. № 6. S. 48–52. 576 Meier C. Notizen zum Verhaeltnis von Makro- und Mikrogeschihte // Acham K., Schulze W. (Hg.). Teil und Ganzes. Zum Verhaltnis von Einzel- und Gesamtanalyse in Geschichts- und Sozialwissenschaften. (Theorie der Geschichte. Beitrage zur Historik 6). Munchen, 1990. S. 120,122. 577 О примате динамики внутринаучных противоречий и развития в возникновении микроисторических взглядов см.: Schulze W. Mikrohistorie versus Makrohistorie? Anmerkungen zu einem aktuellen Thema // Meier C., Rusen J. (Hg.). Historische Methode. (Theorie der Geschichte. Beitrage zur Historik 5). Munchen, 1988. S. 319–341. 573 200 «классическом» варианте только констатировались те или иные характеристики социальных групп, а микроисторики предложили перевести социоисторический анализ в сферу воссоздания множественных и гибких социальных идентичностей, которые возникают и разрушаются в процессе функционирования сети тесных связей и взаимоотношений (например, конкуренции или солидарности).578 Во-вторых, было пересмотрено понятие социальной стратегии. Отказ от функционалистского подхода обусловил стремление микроисториков реконструировать пространство как можно большего количества судеб. По мнению Ю.Л. Бессмертного, микроистория – это, прежде всего, «антифункционалистская история, в которой, хотя и признается значение объективно существующих структур в жизни и поведении людей, исходят из возможности каждого из них всякий раз по-своему актуализировать воздействие этих структур».579 Первоначальным становится не измерение свойств, абстрагированных от исторической реальности, а интегрирование и сочетание между собой возможно большего числа подобных свойств, чем достигается обогащение социального опыта. Но предпочтение, отдаваемое индивидуальному, не означает противопоставления социальному: это просто иной способ подхода к социальному через взаимоотношения индивидов. Французский историк Жак Ревель определил микроисторию как стремление изучать социальное не в качестве объекта, обладающего некими свойствами, а как комплекс подвижных взаимосвязей между конфигурациями, находящимися в постоянной адаптации. Например, Д. Леви ввел понятия «неуверенность» и «ограниченная рациональность» при исследовании стратегии крестьянских семей на рынке земли в XVIII столетии. В-третьих, изменилось понятие контекста. Если раньше он служил средством аргументации (создавал представление об общих условиях, в которых помещалась изучаемая реальность) и отчасти включался в целях интерпретации, то в рамках микроистории прозвучал призыв обратить внимание на многообразие опыта и социальных представлений, с помощью которых люди конструируют мир. То есть речь шла об отказе от глобального контекста в пользу реконструкции множества контекстов. «Зачем упрощать, когда можно сделать более сложным», - эти слова стали своеобразным девизом микроистории. В рамках микроистории упор был сделан на локальные действия, чтобы показать проходы и лазейки, которые оставляет открытыми любая система, вследствие общей несогласованности. То есть было предложено двоякое прочтение социального контекста. С одной стороны, его оценивали как место, где с виду «странный» элемент нормализуется и обретает скрытый смысл и когерентность системе. А с Кузнецова О.В. Локальное научное сообщество историков в 90-е годы ХХ века (на материалах города Омска) // Мир историка. ХХ век: Монография. М., 2002. С. 181. 578 Бессмертный Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории. М., 1995. С. 12. 579 201 другой стороны, «конструировался» контекст, в котором внешне аномальное или невнятное действие могло быть осмыслено только тогда, когда выявлены несоответствия социальной системы, казавшейся унитарной;580 В-четвертых, было пересмотрено понятие масштаба исследования, который становится средством особой стратегии познания. Изменение фокусного расстояния означало не только изменение размеров, но и формы и содержания объекта исследования. То есть, важен не выбор того или иного масштаба, а сам принцип его изменения. Кроме того, масштаб выступает как важная характеристика контекстов социального взаимодействия.581 Вместе с тем, нельзя не учитывать, что микроистория с ее интересом к небольшим историческим объектам ставит и методологическую проблему генерализации собранных сведений и наблюдений, способа включения изучаемого объекта в более широкий социальный контекст.582 Отсюда критика мнимой неспособности микроистории к теоретическим обобщениям в силу того, что она занимается «мелкими» историческими предметами, а не «крупными», к которым относятся вопросы структуры общества и политической истории в целом. То есть происходило смешение масштаба предмета познания с масштабом перспективы познания. Микроистория поставила под вопрос иерархию, как объектов исторического исследования, так и задач исторического познания. Очевидно, что не существует каких-либо непреодолимых противоречий между «малой» и «большой» историями. Приверженность к бытовым деталям и к истории локального общества никоим образом не исключает выхода, как на масштабные исторические взаимосвязи, так и на обсуждение общих исторических проблем. Еще Зигфрид Кракауэр в 1969 г. отметил, что лучшее решение в плане примирения микро- и макроистории было предложено Марком Блоком: постоянное «лавирование» между ними. Из этого Кракауэр выводил «закон уровней» (дискретности реальности): никакое заключение, касающееся определенной сферы, не может быть автоматически перенесено на более общую сферу.583 В своем посмертно опубликованном труде «История. Предпоследнее» З. Кракауэр в защиту многообразия подходов в исторических исследованиях сформулировал тезис о «негомогенной структуре» исторического универсума: «Мы узнаем о прошлом недостаточно, концентрируясь на макровеличинах ... Чем больше удаление, тем труднее историку понимать исторические феномены, которые Леви Д. К вопросу о микроистории // Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. С. 181-182. 581 Ревель Ж. Указ. соч. С. 239-242,246-247,252; Леви Д. Указ. соч. С. 185. 582 См.: Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. № 1. С. 3-33; Его же. Историческое познание: индивидуальное, социальное и общечеловеческое // Свободная мысль. 1995. № 2. С. 111-123. 583 Гинзбург К. Указ. соч. С. 221. 580 202 достаточно специфичны и бесспорно реальны».584 Кракауэр признавал за крайними подходами к истории право на реконструкцию «истории в целом», но он отмечал также свойственное каждому из них в соответствии с масштабом исследования соединение четкости и расплывчатости. Ж. Ревель также акцентировал внимание на том, что в микроистории нет разрыва между локальной и глобальной историей и тем более их противопоставления друг другу: «Обращение к опыту индивидуума, группы, территории как раз и позволяет уловить конкретный облик глобальной истории. Конкретный и специфический, ибо образ социальной реальности – это не есть уменьшенная, или частичная, или урезанная версия того, что дает микроисторический подход, а есть другой образ».585 Для Д. Леви микроистория представляла собой не как альтернативу макроанализу, а его необходимое дополнение. Ведь благодаря сужению поля наблюдения на уровне деревни, предприятия, коллектива, семьи или даже конкретного индивида микроисследования позволяют увидеть общество под «микроскопом», придя через малое и частное к лучшему пониманию общих социальных связей и процессов. Важность исторического контекста для связи микро и макроистории отмечал и Чарльз Тилли.586 Итальянская школа микроистории и в 1990-е годы, в отличие от скептических выводов европейской и американской историографии 1980-х – начала 1990-х гг., сохраняла установку на познавательность и непременность контекста. Изолированному созерцанию фрагмента у голландского историка Ф.Р. Анкерсмита была противопоставлена связь между микроскопическим измерением и более широким контекстом. Границы метода сравнения в рамках микроисторических исследований до сих пор еще четко не определены. Его, по определению Натали Дэвис, можно определить как метод «децентрирующего сопоставления»,587 то есть такого сопоставления, которое не проходит мимо единичных случаев, а всегда берет их за точку отсчета. Традиционный компаративистский подход через аналогию был заменен концепцией «нормального исключения» Э. Гренди, где на первый план выходит аномалия: «Знаменательно, что историк всегда работает не с непосредственными свидетельствами. При таком положении вещей может получиться так, что экстраординарный документ (или необычный источник) приведет к экстраординарному «нормальному Kracauer S. Geschichte – vor den letzten Dingen // Kracauer S. Gesammelte Schriften. Bd. 4. Kap.V: Die Struktur des historischen Universums. Frankfurt a.M., 1971. S. 115. 585 Ревель Ж. Микроисторический анализ и конструирование социального // Одиссей. Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 117-118. 586 Тилли Ч. Микро, макро или мигрень? // Социальная история. Ежегодник, 2000. М., 2000. С. 16. 587 Дискуссионное замечание Натали Земон Дэвис на секции «Антропология, социальная история, культурная история» XVII Международного конгресса исторических наук (Мадрид, 1990). 584 203 явлению», которое именно потому столь выразительно».588 Показателен вывод микроисториков, что «нормальные исключения» особенно часто проявлялись в периоды ускоренной модернизации общества.589 Но «исключительная норма» может иметь и другое значение. Когда источники систематически замалчивают или искажают жизнь низших социальных групп, необычный (в том числе статистический) документ может быть гораздо выразительнее, чем тысяча типичных источников. Маргинальные случаи ставят под вопрос старую парадигму и способствуют созданию новой, более плодотворной. Еще одной особенностью работ по микроистории стала специфическая программа коммуникации с читателем, выражавшаяся в стремлении через рассказ о конкретных фактах показать реальное функционирование тех аспектов жизни общества, которые были бы искажены во время обобщения или количественной формализации. При этом процедура исследования, приемы доказательств и конструирование интерпретаций сами становились предметами рассказа, т.е. произошел отказ от авторитаризма историка. По выражению Д. Леви, микроистория представала, скорее, как «автопортрет, а не групповой портрет».590 Кроме того, микроисторический подход поставил вопрос о специфических методах познания прошлого и, прежде всего, об использовании косвенных свидетельств, признаков и даже примет. Сегодня микроистория несет в себе плодотворный импульс для дальнейшего развития социальной истории. В частности, следуя модели реконструкции семьи, микроистория раскрывает всю сложность каждодневной жизни, существовавшей в огромном разнообразии местных сообществ. Вместо того чтобы оперировать категориями макроисторических субстанций, микроисторические исследования направлены на изучение сети социальных отношений и типов поведения. Тем самым открывается возможность нового взгляда на становление исторических структур, а также на кратко- и среднесрочные исторические процессы.591 Микроисторическое наблюдение, открытое для теоретического осмысления, в то же время, благодаря своим историческим «съемкам ближним и крупным планом», изменяет традиционный взгляд на историческое целое. А исторические реконструкции и интерпретации, осуществленные благодаря концентрации на ограниченном поле наблюдения, дают качественное расширение возможностей исторического познания. ***** В семейном архиве Фельде-Елохиных более полувека хранится реликвия лагерной субкультуры - самодельная картонная, оклеенная тонкой белой бумагой книга. Надписи на обложке отсутствуют, но на обратной 588 Grendi E. Micro-analisi e storia sociale // Quaderni Storici 1977. T. 35. P. 512; Гинзбург К. Указ. соч. С. 226-227. 589 Журавлев С.В. Указ. соч. С. 31,34-35. 590 Леви Д. Указ. соч. С. 169,172,180. 591 Медик Х. Указ. соч. С. 196-197. 204 стороне титульного листа, очерченное рамкой, расположено дружеское посвящение в стихах, раскрывающее тайну книги: Ждать от меня великого творенья Напрасный и неблагодарный труд, Слаба во мне игра воображенья. Однако попытался я представить тут (И да простят мне это внучки Евы) Отчет о подвигах Осла и Орлеанской девы, Которые Вольтер так смело описал. Амура жертвы те в часы досуга Небрежною рукой я начертал, Горя желаньем позабавить друга. И будет в том уже моя заслуга, Когда рисунки эти хоть на час, Отвлечь от мрачных мыслей смогут Вас. Ниже посвящения стоит подпись в виде литеры «К» и дата: «31 декабря 1944 года», - вероятно, время создания самой книги, приуроченной к Новому 1945 году. Литера «К» означает начальную букву фамилии создателя книги - лагерного художника К.Э. Кунова, согласно семейному преданию, подарившего эту книгу лагерному врачу В.Я. Фельде, спасшему его от смертельного недуга. Интересно, что они оба были немцами, а книга написана преимущественно по-русски, за исключением нескольких фраз пофранцузски и по-латыни. Если о судьбе Виктора Яковлевича Фельде (прадедушке одного из авторов статьи) известно достаточно много,592 то о художнике имеется очень Выходец из многодетной немецкой семьи города Астрахани (его отец Генрих Яков был управляющим банком) он был восьмым из девяти детей. Несмотря на то, что Фельде приехали в Россию еще при Екатерине II и заметно обрусели, дети были крещены в лютеранской вере. В дальнейшем Виктору Яковлевичу пришлось при поступлении в октябре 1918 г. добровольцем в Красную армию - в оркестр 1-го астраханского мусульманского пехотного полка - скрыть свое социальное происхождение и даже место рождения. В справке, выданной Центральным государственным архивом Красной Армии 31 декабря 1955 г., в качестве места рождения указана Лесно-Карамышской волость Камышинского уезда Саратовской губернии. Скупые строчки архивных справок позволяют восстановить, хотя и весьма схематично, военную биографию В.Я. Фельде: в августе 1919 г. он служил переписчиком в перевязочном отряде 3 бригады 32 строительной дивизии, а 31 января 1920 г. снят с довольствия, как отправленный в лазарет и не явившийся в часть более месяца. Однако, 26 июня этого же года Фельде зачислен в списки штаба как письмоводитель. В конце января 1921 г. он наконец был уволен в бессрочный отпуск оперативным управлением 4-й армии Южного фронта, хотя в запас был переведен только в октябре 1926 года). Тем не менее, 26 февраля 1921 г. Виктор Яковлевич был зачислен на медицинский факультет Таврического университета, а в июне 1926 г. завершил обучение в Саратовском государственном университете. В конце декабря этого же года молодой врач женился на Софье Ефимовне Кузнецовой. Вскоре молодая семья переехала в Республику Немцев Поволжья, где В.Я. Фельде работал врачом в селе Кеппенталь до 1933 г. Здесь у молодых супругов в 1927 г. 592 205 мало сведений. Сохранился малограмотный рапорт некого начальника ПТЧ-3 на имя начальника 3-го отделения Ф.Ф. Мичко, датированный 22 августа (судя по контексту, 1944 г.), с несколькими начальственными резолюциями, в котором фамилия художника пишется и как «Кунов», и как «Куноф». Можно предположить, что буквы в фамилии художника перепутал лагерный писарь. В архиве семьи Фельде-Елохиных, наряду с другими рисунками Кунова, находится его автопортрет периода заключения, на котором он выглядит довольно молодым человеком. А если судить по тем художественным произведениям, на которые опирался художник, создавая свою работу, он имел достаточно разностороннее и основательное для своего времени образование. Важнее другое. В судьбе этого человека, как в зеркале, отразилась трагедия творческой личности в эпоху насаждения «политической иконографии» и триумфальной, жизнеподобной эстетики. «Салонное искусство», тесно связанное с банальностью и консервативностью, на протяжении 1930-х гг. постепенно превращается в канонизированную субкультуру, апофеозом которой стала выставка в Музее изобразительных искусств в Москве (февраль 1939 г.) «Ленин и Сталин в изобразительном искусстве», приуроченная к 60-летию вождя. Искусство авангарда первого послереволюционного десятилетия, ставившее своей целью «наполнить родилась дочь Джемма, а в 1928 г. вторая дочь - Ирина. В 1933 г. семья переехала в город Ессентуки, где Виктор Яковлевич получил место главного врача. Безоблачная семейная жизнь была неожиданно прервана в октябре 1941 г., когда всю семью сослали в Томскую область. Советские немцы выселялись с территории Поволжья, Кавказа и Крыма якобы за тесные «связи с третьим рейхом». При отъезде разрешалось взять с собой только минимум вещей, поэтому многие не выдерживали тяжелых условий в пути и местах нового поселения и погибали. Размещение переселенцев также встречало большие трудности: не хватало элементарного жилья и продовольствия. Хотя 90% немцев размещалось в колхозах, но только 50% из них были наделены приусадебной землей. Были районы, где спецпереселенцев далеко не сразу удавалось обеспечить и работой. Наркоматы устраивали для спецпоселенцев особый режим, лишающий немцев определенных Конституцией 1936 г. гражданских прав и свобод. Виктор Яковлевич сначала был направлен врачом в поселковую больницу Зырянского леспромхоза, но в марте 1942 г. на основании приказа ГКО СССР N1123сс от 10 января 1942 г. мобилизован в трудовую армию - в рабочую колонну при Волжском железнодорожном строительстве НКВД, где находился на положении вольнонаемного рабочего. Но позднее, вероятно в 1944 г., он был переведен на строительство Широковской ГЭС в городе Кизел, где в условиях Широклага оказалось востребованным его медицинское образование. В январе 1946 г. приказами НКВД СССР были ликвидированы «существовавшие ранее в местах расселения мобилизованных зоны (лагеря)», а мобилизованные немцы размещались в общежитиях и получили право перевода своих семей к месту работы на постоянное жительство (подробнее, см.: Курочкин А.Н. «Трудармия»: историография и источники // Российские немцы. Историография и источниковедение. М., 1997. С. 127128). Однако В.Я. Фельде был переведен на положение спецпереселенца только в мае, а семья смогла воссоединиться лишь в августе 1946 г. В октябре того же года они переехали в город Днепродзержинск, где Виктор Яковлевич продолжал работать врачом до конца 1960-х гг. и, выйдя на пенсию, скончался в 1976 г. 206 жизнь красотой, выражающей революционный дух времени» (К. Малевич), в мажорные тридцатые с их приземленной прозой жизни лишается духовной поддержки и специфической культурной среды. А грубые административные гонения в сфере культуры трансформировали художественный плюрализм двадцатых годов («Круг художников», Ассоциация художников революции, Общество художников-станковистов, «Четыре искусства», «Маковец», группа «Тринадцать» и другие) в диктат социалистического реализма, в основе которого лежала идейность искусства. В 1929 г. было закрыто Общество художников и архитекторов «Бытие», в 1932 г. - Общество художников-станковистов, а в 1933 г. такая же участь постигла Ленинградское общество архитекторов-художников. Постепенно перестали выставляться работы импрессионистов и религиозные композиции дореволюционных художников, а затем развернулась жесткая критика «формализма», к которому было отнесено творчество всех нетривиально работавших художников. К чрезвычайно негативным последствиям в области искусства привел сталинский тезис об обострении классовой борьбы по мере строительства социализма в одной отдельно взятой стране. Это способствовало переводу творческих дискуссий в политическую область и превращению культового творчества Б. Иогансона в «маячок» советской живописи. Тем не менее, вряд ли можно все искусство эпохи «тоталитаризма» автоматически записывать в разряд тоталитарного. Скорее, таковым выступало официальное искусство, тогда как даже конформизм основной массы художников (например, увлечение натюрмортом) не укладывался в прокрустово ложе «салонного искусства». Противостояние казеннопарадным подделкам под искусство в сталинскую эпоху могло принимать различные формы, расположенные между двумя крайними полюсами официозом и авангардом. Картины бывших остовцев (А. Дейнеки, А. Лабаса) и авангардистов (К. Малевича, К. Рождественского), портретные работы М. Нестерова, П. Корина и П. Кончаловского с трудом вписывались в рамки официальных художественных канонов и в определенной степени являлись «искусством сопротивления» стремлению руководства Союза художников задушить все живое и истинно творческое. Что уже тогда говорить о художнике, волей сталинской карательной машины вырванном из привычной жизни и запертом в удушливой атмосфере лагеря. Конечно, жизнь художников в ИТЛ существенно отличалась от жизни других заключенных: они очень редко попадали на общие работы. Обычное место работы - мастерские при культурно-воспитательной части.593 Столь привилегированное положение несомненно оставляло силы думать о Волков О.В. Погружение во тьму. М., 1989. С. 245,282; Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. Т. 3. М., 1991. С.86; Творчество и быт ГУЛАГа, каталог музейного собрания общества «Мемориал». М., 1998. С. 14; Фрид В. 58 1/2. Записки лагерного придурка. М., 1996. С. 190. и др. 593 207 вещах более отвлеченных, чем просто выживание, о чем писал В.Т. Шаламов, которому по ночам снились «плывущие по небу буханки».594 Ю.К. Герасимов (ныне заведующий Блоковской группы Пушкинского Дома), арестованный в 1948 г. в составе группы студентов филфака, считает, что «главной проблемой в лагере было сохранение сознания».595 Для одних заключенных выходом из лагерного бытия была вера в бога,596 для других труд,597 для третьих - вера в идеалы партии,598 для четвертых уходом от реальности стало искусство,599 в котором находили свое отражение воспоминания о нормальной человеческой жизни, где было место и любви, и шутке, и эротике. Сколь многолико лагерное искусство (к последнему можно отнести татуировки, служащие, помимо показателя статуса их носителя, еще и «криком души» заключенных),600 столь же многообразны побудительные мотивы творчества за решеткой. Для С. Довлатова не вызывало сомнений пребывание лагерного искусства в традиции соцреализма: «Лагерь учреждение советское - по духу. По внутренней сути ... В этом смысле чрезвычайно показательно лагерное творчество. В лагере без нажима и принуждения торжествует метод социалистического реализма ... социалистическое искусство приближается к магии ... оно напоминает ритуальную и культовую живопись древних ... Если изобразить нечто положительное, то вам будет хорошо. А если отрицательное, то наоборот».601 Тогда как В.А. Тиханова считает, что «лагерная графика одним своим существованием развенчивала устойчивый миф о безоблачной жизни советского народа, противопоставляя официальному искусству другую реальность».602 Можно согласиться с тем, что в своем творчестве лагерные художники стремились отразить некую иную реальность бытия. Однако, не всегда эту реальность можно столь очевидно поляризовать на белое и черное. Действительно, грубовато выполненные рисунки в книге воспоминаний В. Фрида603 вряд ли можно отнести к методу социалистического реализма: скорее, реализм, в котором они исполнены, выступает воплощением неприкрашенной лагерной действительности. Подобный мрачный оттенок носит и большинство иллюстраций каталога музейного собрания общества Шаламов В.Т. Колымские рассказы. Т. 2. М., 1992. С. 118. Рубинчик О. «Реквием» по жертвам репрессий. Выставка в Фонтанном доме // Русская мысль. 2000. 7-13 декабря. 596 Виглянский В. Житие Ефросинии Керсновской // Огонек. 1990. № 3. С. 14-16. 597 Ахто Леви. Воровской закон: Записки Серого Волка. Мор. Бежать от тени своей. М., 1995. С. 220. 598 Волков О.В. Указ. соч. С. 270-271. 599 Творчество и быт ГУЛАГа ... С. 14. 600 См. например: Пейзаж на ягодице // Чудеса и приключения. 1992. № 4-5. С. 8085; Татуировка красит место? // Новая газета. 2000. № 5. 10-13 февраля. С. 13. и др. 601 Довлатов С. Собрание прозы в трех томах. Т. 1. С. 122. 602 Творчество и быт ГУЛАГа ... С. 17. 603 См.: Фрид В. Указ. соч. С. 48,139,185,194,229,326,331,341. 594 595 208 «Мемориал» «Творчество и быт ГУЛАГа» (М., 1998). Однако для рисунков по крайней мере двух художников, представленных в каталоге – П. Холщевникова и В. Голицына - характерны яркость красок, живость в манере исполнения и даже некоторая лубочность. Большинство иллюстраций Е. Керсновской, проведшей в лагерях долгие годы, подразумевает под собой отнюдь не покорное подчинение судьбе, а борьбу с ней с позиций деятельного христианства.604 Может быть поэтому, в отличии от В. Шаламова, рассматривавшего лагерный опыт как исключительно негативный, С. Довлатов полагал, что «есть красота и в лагерной жизни. И черной краской здесь не обойтись».605 Например, на рисунках из альбома Б. Свешникова, репрессированного в сороковые годы и проведшего в сталинских лагерях 8 лет, мы видим средневековую Голландию, вызывающую в памяти жанровые картины старых фламандских мастеров. «Это было абсолютно свободное творчество, скажет потом художник, - я получал свою пайку хлеба и писал, что хотел». Отнюдь не случайно альбом рисунков, созданных тайно, по ночам, в каморке сторожа, предваряют строки Шекспира: «Мы сами созданы из сновидений. И нашу маленькую жизнь сон окружает».606 Думается, символическая конструкция, основанная на зримых образах, была призвана наполнить лагерную действительность страхами, желаниями, чаяниями человека и тем самым отрефлексировать ускользающую от рефлексии рутинную, «обыденную» жизнь сталинского лагеря. К этому разряду можно отнести книжные иллюстрации, созданные в условиях заключения Д.Л. Андреевым, В.В. Париным и Л.Л. Раковым и объединенные под одной обложкой в виде «Иллюстрированного биографического словаря воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен».607 Черно-белые графические рисунки, варьирующиеся от простых по технике и манере исполнения эскизов до интересных графических работ, «портретов» вымышленных героев, выполнены в разных стилях живописи, в зависимости от того направления, к которому авторы причисляли того или иного своего героя. Рисовали всем и на всем: «художники экономили на воде, они утаивали масляные краски и куски холста, сами изготовляли сангину и угольные палочки. Рисовали на кусках мешковины, обертках бумаги, фанеры. В дело шли даже портянки. Портреты и пейзажи разными путями пересылались родным - вместо фотографий».608 Сохранились портреты, нарисованные в тюрьме на Красной Пресне обгорелыми спичками на носовом платке, но при возможности рисовали чертежным перышком и акварелью.609 Более того, Керсновская Е. Наскальная живопись. М., 1991. Довлатов С. Указ. соч. С. 99. 606 Н.Г. Воспоминания о Голландии // Общая газета. 2000. № 24. 15-21 июня. 607 Андреев Д.Л., Парин В.В., Раков Л.Л.. Новейший Плутарх: Иллюстрированный биографический словарь воображаемых знаменитых деятелей всех стран и времен. М., 1990. 608 Зайкин В. Художники в сталинских лагерях // Известия. 1990. 7 июня. 609 Фрид В. Указ. соч. С. 326,341. 604 605 209 Н.Д. Парина отмечает возможность покупки бумаги заключенными владимирского централа.610 Несмотря на то, что «рисовать, а тем более писать красками запрещалось», иногда краски для художников выписывало на свое имя лагерное начальство.611 Поэтому создание в условиях ИТЛ рукописи «Орлеанская девственница» было, хотя и нелегким, но вполне возможным делом. Точно также, как и возможность обращения к оригинальным изданиям. Ведь, судя по воспоминаниям заключенных, лагерные библиотеки отнюдь не были исключительным явлением, а книги являлись общедоступным удовольствием. По крайней мере, для тех, кто их таковым считал. Библиотеки ИТЛ периодически пополнялись новой литературой как за счет конфискованных частных библиотек, так и привезенных с собой или присланных из дома книг. Более того, существовал некий «межлагерный абонемент», то есть возможность пересылать литературу из лагеря в лагерь.612 Именно последние обстоятельства определили весьма пестрые фонды лагерных библиотек, в которых, наряду с трудами, «от одного вида и заглавия которых тошнит: благоденствующий народ, успехи партии, слава великому вождю!»,613 можно было встретить книги Е. Замятина, Б. Пильняка, П. Романова, Д. Мережковского и даже работы по ирригационной системе древнего Египта.614 А.И. Солженицын свидетельствует, что в северных лагерях, в том числе Особом Экибастузском, можно было доставать и читать самые новые издания. Так, в «зоне», были доступны книги Пушкина, Некрасова, Гоголя, Грибоедова, Лермонтова и других классиков русской литературы, а некоторые заключенные даже выписывали журналы.615 О качестве подборки зарубежной литературы в лагере можно судить по письму М.Р. Чаусовского жене: «Я за эти полтора года прочел очень много новых книг и перечел знакомые уже. Должен сознаться тебе, что только теперь впервые прочел Шиллера: «Разбойники», «Дон Кихот», «Коварство и любовь», «Орлеанскую деву», «Марию Стюарт» и другие более мелкие его вещи. Но особенно мне понравилась его трилогия – «Лагерь Валленштейна», «Пиколомини», и «Смерть Валленштейна».616 Авторская версия «Орлеанской девственницы» Вольтера, учитывая лагерные условия, впечатляет - 17 цветных иллюстраций (включая изображения на титульном листе Жанны Д'Арк, верхом на коне со свитой, во Парина Н.Д. Вместо послесловия // Д.Л. Андреев, В.В. Парин, Л.Л. Раков. Новейший Плутарх ... С. 299. 611 Творчество и быт ГУЛАГа ... С. 13-14. 612 См.: Солженицын А.И. Указ. соч. Т. 3. М., 1991. С. 82-83; Сперанская Н.В. Взгляд из 1937-го: судьба художника. Из семейной хроники // Возвращение памяти. Новосибирск, 1994. С.265,269; Фрид В. Указ. соч. С.95. и др. 613 Волков О.В. Указ. соч. С. 239. 614 См.: Парина Н.Д. Указ. соч. С. 299; Солженицын А.И. Указ. соч. Т. 1. М., 1991. С. 154. 615 Солженицын А.И. Указ. соч. Т. 3. С. 84,86. 616 Цит. по: Сперанская Н.В. Указ. соч. С. 262. 610 210 главе толпы на фоне средневекового европейского города; портрет Вольтера; гербообразный рисунок в конце книги, изображающий герб в пересеченном щите). Вероятно, автор рукописи пользовался изданием 1935 г., но наличие некоторых иллюстраций, не нашедших аналогов в этом и других изданиях «Орлеанской девственницы»,617 и отличительные особенности перевода заставляют усомниться в использовании художником издания напрямую и предположить, что текст и иллюстрации были, скорее всего, восстановлены по памяти. Например, по художественному исполнению, по композиции и замыслу весьма оригинальна иллюстрация ко второй песне. Текст дословная цитата из «Орлеанской девственницы» 1935 г. издания сопровождается изображением полулежащей обнаженной Жанны Д'Арк в окружении трех профессоров. Один из них, стоящий сзади, читает, другой, сидящий перед Жанной Д'Арк, изучает ее при помощи лупы, а третий, стоящий за спиной второго, вручает девственнице патент. На заднем плане, за Жанной Д'Арк изображена голубая портьера, с золотыми лилиями, что может служить намеком на французский герб. При этом одна из лилий превращается в корону для Жанны Д'Арк. Что же касается иллюстрации к девятнадцатой песне, то она вообще не находит аналогов ни в одном издании. Иллюстрация отображает картину победы Ахилла над Гектором под Троей. Ахилл несется на колеснице, запряженной двумя конями вдоль стен древнего города и строит своим противникам «нос». Бездыханное тело Гектора волочится по земле позади колесницы. Однако ворота Трои напоминают Львиные ворота в Микенах. Иллюстрации в книге носят в целом ярко выраженный антицерковный характер: наглядный пример тому карикатурное изображение священнослужителей и Святого Дениса. Однако о вкусах дарителя и получателя в большей степени свидетельствуют эротически-юмористические оттенки в рукописи. Вышедшая из-под пера лагерного художника версия «Орлеанской девственницы» Вольтера отразила собой одновременно и воспоминание о прошлой, мирной жизни, где было время для чтения хорошей книги, и надежду на лучшее будущее. Она стала своеобразным гимном жизни, призванным дать заключенным то, чего они были лишены долгие годы. См.: Вольтер М.Ф.А. Орлеанская девственница. М.;Л., 1924. Т. 1; Вольтер М.Ф.А. Орлеанская девственница: Пер. с фр. М. Лозинского, М.;Л., 1935; La pucelle d'Orlеans, poеme, diviseеn vingt chants, avec des notes. Nouvelle Edition, corrigeе, augmenteе & collationeе fur le Manuscript de l'Auteur. 1762; La pucelle d'Orlеans: Poеme, suivie du remple du gont, & c., 1775. 617 211 Глава 13. Сервис в советской повседневности В жизни советских людей символичными стали социально-бытовые институты, связанные с регулированием повседневной жизни советского человека. В советские времена словосочетание «служба быта» вызывало массу эмоций, фельетоны в газетах и сюжеты в киножурнале «Фитиль», громкие судебные дела и слухи о немыслимых теневых доходах в этой сфере. А в середине 1970-х годов появилось ироничное выражение «ненавязчивый сервис».618 Впрочем, сфера бытовых услуг представляла собой целый пласт общественной жизни и сознания, в котором сейчас весьма трудно отделить реальность от вымысла. Более того, школа советского сервиса, воспитавшая практически всех нынешних бизнесменов, не должна быть забыта. Конечно, современное определение сферы сервиса намного шире того, что вкладывалось в категорию «служба быта» в годы советской власти. Прежде всего, в сервисные услуги не включались направления и структуры, которые сейчас отождествляют с социокультурным сервисом или «индустрией развлечений»: игры и общение, музыка и танцы, кинематограф и театр, цирк и шоу-бизнес, средства массовой информации и дополнительное образование, охота и спорт.619 Кроме того, похороны стали разновидностью сервисных услуг только с принятием 10 февраля 1977 г. «Санитарных норм и правил устройства и содержания кладбищ», централизовавших систему похоронного обслуживания. До этого похоронная тематика была для советского общества закрытой темой, и только в 1990-е годы окончательно сложилась система ритуального сервиса.620 Еще труднее шел процесс становления информационного сервиса, имея в виду явно догоняющий характер развития компьютерной сферы в СССР. Если на Западе появившиеся в 1976 г. персональные компьютеры инициировали взрывное развитие коммуникаций, то в Союзе ставка делалась на создание автоматических систем управления промышленным производством и станков с числовым программным управлением. Использование ЭВМ частными лицами не практиковалось до начала 1990-х гг. в первую очередь из-за Действительно, советский быт не мог похвастаться обилием рекламы. Карманные календарики Госстраха и всесоюзного общества филателистов долгое являлись одним из немногих носителей рекламной пропаганды. Только в 1972 г. в РСФСР было образовано специализированное управление «Росбыт-реклама» с сетью территориальных производственно-рекламных комбинатов. (См.: Тишеев В.А. Развитие бытового обслуживания населения в СССР. М., 1982. С. 97). 619 Впрочем, современный «Общероссийский классификатор услуг населению» (М.: Изд-во стандартов, 1994) недостаточно четко отражает характер услуг частного сектора экономики и оставляет не проясненными классификационные признаки некоторых групп социокультурных услуг, например, услуг музыкальных, художественных и хореографических школ, клубных учреждений и библиотек. Кроме того, в разделе «Проведение занятий по физической культуре и спорту», среди прочих, выделены занятия в клубах гимнастики ушу, но не обозначены секции разнообразных восточных единоборств. 620 Сазанов А. Похоронное дело в России: История и современность. СПб., 2001. С. 27,36. 618 212 особенностей советского законодательства, которое не разрешало простым гражданам иметь дома копировальную технику. Впрочем, не менее серьезными были препятствия и в сфере общественного использования компьютерной техники, по причине низкого уровня периферийного оборудования, дефицита программного обеспечения и отсутствия концепции достижения программной совместимости разработок, отсутствия соответствующих специальностей в вузах СССР и фактического отсутствие службы сервиса.621 Советское муниципальное хозяйство также потеряло свою целостность и индивидуальность и оказалось «распиленным» на отрасли, привязанные к центральным ведомствам. Городской автобус – к Министерству автомобильного транспорта, городская торговля – к Министерству торговли, городские финансы – к Минфину, городское планирование – к Госплану, а составление планов развития всех городов СССР – к двум центральным проектным институтам: Мосгипрогору и Ленгипрогору. Благоустройством стали называть уборку улиц и вывоз мусора, озеленение, оформление фасадов домов и изготовление малых архитектурных форм (лавочек, ваз в скверах и т.п.). Народное образование, социальное обеспечение и другие социальные функции изъяли из компетенции местных органов, передав их в ведение соответствующих центральных ведомств. Поэтому в массовом сознании «коммунальное хозяйство» стало отождествляться лишь с определенными видами деятельности - уборкой улиц, канализацией, водопроводом и теплоснабжением. Начало 1960-х годов стало этапом консолидации разрозненных отраслевых групп бытовых услуг в самостоятельную отрасль: с 1960 г. объем реализации бытовых услуг стал утверждаться в народнохозяйственных планах страны; постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 10 августа 1962 г. «О дальнейшем улучшении бытового обслуживания населения» были предусмотрены государственные капитальные вложения для расширения и укрепления материально-технической базы службы быта.622 в 1962-1963 гг. шел процесс передачи предприятий бытовых услуг из ведения ряда министерств и ведомств в вновь созданное Главное управление бытового обслуживания населения при советах министров союзных республик, в 1965 году преобразованных в отраслевые республиканские министерства. Но единства отраслей, традиционно относимых к службе быта,623 не было и после этого. Во всех классификациях отраслей народного хозяйства и Кутырев А.В. Развитие компьютерных технологий в СССР. Вторая половина 1970-х – начало 1980-х гг. // Экономический журнал. 2005. № 9. С. 161-162,166-167,169. 622 Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 5. 1962-1965. М., 1968. С. 207-209. 623 Границы советской службы быта весьма точно определяли отраслевые справочники. Так, московский справочник 1982 года выделял следующие «сервисные» разделы: 1) пошив и ремонт одежды; 2) стирка белья и бани; 3) химчистка и окраска 621 213 промышленности, принятых Госкомстатом СССР и исполняемых плановыми органами со второй половины 1960-х гг., окончательного выделения бытового обслуживания в самостоятельную отрасль не последовало. Так, в классификации отраслей народного хозяйства и промышленности, утвержденной в 1976 г. Госпланом СССР и ЦСУ СССР, часть предприятий службы быта отнесена к производственной сфере, а часть – к непроизводственной. То есть бытовое обслуживание было «рассыпано» по различным отраслям хозяйства – промышленности, сельскому хозяйству, транспорту, строительству и пр. Хотя в классификаторе имелся раздел «Собирательная отрасль «служба быта», включающий в себя производственные и непроизводственные виды обслуживания населения,624 не был зафиксирован статус бытового обслуживания как единой, самостоятельной отрасли. Согласно Комплексной программе развития товаров народного потребления и сферы услуг на 1986-2000 гг. к оказанию бытовых услуг широко привлекались предприятия многих отраслей народного хозяйства, что тоже усугубляло организационную разобщенность отрасли.625 Тем не менее, границы сферы сервиса были подвижными и непрерывно расширялись за счет приобретения ранее нетрадиционных для этой отрасли функций. Например, в 1962-1981 гг. Госплан и Госкомстат СССР официально вменили в обязанность предприятиям службы быта обслуживание бытовых нужд предприятий и учреждений сначала 9-ти, а потом – 59-ти типов, приравняв выполняемую для них работу к услугам населению. В роли «коллективных потребителей» выступали медицинские учреждения и предприятия общественного питания и торговли, предприятия и организации железной дороги и пароходств, воинские части и органы милиции.626 Причем их вклад в загруженность сферы быта был весьма весом. Так, за годы 11-й и 12-й пятилеток в общем объеме бытовых услуг доля учреждений и организаций по услугам химической чистки и фотографии составляла до 20% в год, по ремонту радиотелевизионной аппаратуры, холодильников, полотеров, пылесосов и других приборов – 40-50%, а по ремонту мебели и услугам прачечных – 70-80%.627 одежды; 4) пошив и ремонт обуви; 5) парикмахерские; 6) ремонт бытовой техники; 7) ремонт телевизоров, радиоприемников и музыкальных инструментов; 8) ремонт часов и ювелирных изделий; 9) металлоремонт; 10) фотоработы; 11) прокат; 12) жилище (включая ремонт квартир, перевозку мебели и пр.); 13) бытовые услуги (в том числе ритуальные и нотариальные, услуги ЗАГС и гостиницы); 14) ремонт технически сложных бытовых машин и приборов; 15) торговля и общественное питание; 16) отдых и спорт (включая туризм и охоту); 17) связь (почта, телеграф и радио); 18) транспорт; 19) справки. (См.: Служба быта: Справочник. М., 1982. С. 314-320). 624 Общесоюзный классификатор отраслей народного хозяйства. М., 1976. С. 7. 625 Ядгаров Я.С. Историко-экономические аспекты и этапы создания и развития в СССР общественно-организованной системы бытового обслуживания населения. М., 1991. С. 13-14. 626 Там же. С. 34-35. 627 Известия. 1985. 19 декабря. 214 Кроме того, с 1972 г. к бытовым услугам стало приравниваться изготовление предприятиями службы быта мелких партий товаров без предварительных заказов. К примеру, в годы 11-й и 12-й пятилеток в среднем по СССР на предприятиях по изготовлению и ремонту мебели, вязке трикотажных изделий и пошиву обуви доля мелкосерийного производства превышала половину всего объема работ в каждой из них, а в ряде республик – еще больше.628 Это неэффективное дублирование предприятиями службы предприятий других отраслей было вызвано, прежде всего, неумением и нежеланием последних быстро перестраивать свое производство. Все это, конечно, снижало культуру сервиса, да и качество продукции на таких предприятиях было ниже, чем у соответствующих отраслей. Однако как всегда выручал товарный дефицит. Вероятно, столь неопределенный правовой статус сферы быта заставлял исследователей рассматривать бытовое обслуживание населения, с одной стороны, как самостоятельную отрасль народного хозяйства, а с другой – как составную часть сферы общественного обслуживания населения, наряду с ЖКХ, торговлей, общественным питанием и городским транспортом.629 Некими новообразованиями можно считать введенные в научный оборот в начале «перестройки» категории «бытовой сервис»630 и «сфера обслуживания»631 для обозначения своеобразной отрасли народного хозяйства, или появившийся в конце «перестроечного» периода довольно эклектичный термин «культура сервиса в службе быта».632 Но в целом для советской историографии, оперировавшей понятием «служба быта» как синонимом категории «сервис», было характерно упрощенное деление услуг на материальные и нематериальные. К последним были отнесены, например, бытовые потребности в проведении праздников, бракосочетаний и в присмотре за детьми. При такой неопределенности классификации все, что не вписывалось в пределы указанных групп (например, деятельность бюро бытовых услуг) определялось как «услуги смешанного характера».633 Но, прежде всего, служба быта сводилась к общественному обслуживанию материальных потребностей населения и сокращению в силу этого труда в домашнем хозяйстве. В конечном счете, социально-экономическая значимость службы быта определялась снижением потерь рабочего времени и ростом производительности труда, сокращением малоэффективного Бытовое обслуживание населения. 1988. № 4. С. 17. См., например: Тишеев В.А. Указ. соч. С. 3; Ядгаров Я.С. Указ. соч. С. 4-5. и др. 630 Тишеев В.А. Развитие бытового обслуживания населения в СССР: (Историкоэкономическое исследование): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. эконом. наук. Тбилиси, 1986. С. 19. 631 Азарх Э.Д., Балыкова Н.А. и др. Основные принципы и направления перестройки управления сферой обслуживания населения и решения жилищной проблемы на селе. Новосибирск, 1987. С. 3. 632 Ядгаров Я.С. Указ. соч. С. 27,31. 633 Альметев Г.В., Анохин И.В., Кужелев В.Е., Титов А.Г. Деятельность партии по развитию бытового обслуживания трудящихся. М., 1993. С. 4. 628 629 215 домашнего труда и увеличением свободного времени советских людей, преодолением различий между умственным и физическим трудом, выравниванием уровней жизни как городского и сельского населения, так и в региональном плане.634 При этом у авторов не вызывало сомнений, что производство и потребление услуг при социализме подчинено его основному экономическому закону – «неуклонному росту благосостояния 635 трудящихся». Только во второй половине 1980-х гг. эффективность сферы обслуживания стала связываться не только с удовлетворением спроса на товары и услуги, но и с улучшением качественных характеристик населения уровня образования, культуры и физического развития, состояние здоровья и т.п.636 И еще одно немаловажное обстоятельство. Становление и развитие службы быта в СССР происходило под знаком борьбы общественного и частного интереса и монополизации этой сферы. А идеологическим обоснованием обобществления (а точнее огосударствления) этой сферы выступало разрушение старых традиций и формирование «нового быта». Пример тому – узкий круг покупателей антиквариата при его изобилии и вполне доступных ценах в комиссионных магазинах крупных городов. Объяснение следует искать в общественном отчуждении от «буржуазномещанского» вкуса и опасении, что подобные вещи в доме могут пагубно сказаться на служебном положении или на репутации. В советских кинофильмах антиквариат в квартире допускался только у чудаковатого академика, которому «это было разрешено», или у жулика - как знак нажитого нечестным трудом. Не удивительно поэтому, что серый советский быт 1950-х годов637 оказался заполненным яркими вещами китайского происхождения. У историографов советского сервиса никогда не вызывала сомнений специфика сферы услуг. В первую очередь, речь шла об обязательном индивидуальном заказе и, как правило, личном контакте заказчика (потребителя) с исполнителем или представителем производителя услуги (приемщиком, мастером или агентом). Отсутствие посредников предъявляло особые требования к качеству обслуживания населения. Отмечались также ярко выраженный локальный (местный) характер деятельности большинства предприятий отрасли и колебания спроса на бытовые услуги по сезонам, месяцам и даже по часам рабочего времени. Это диктовало необходимость правильного сочетания крупного и небольшого по размерам производства и заставляло оперативно и гибко работать. В качестве специфической черты выделялось одновременное сочетание функций промышленного Крылов В.Г. Служба быта – забота общая. М., 1980. С. 6-7; Тишеев В.А. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. докт. эконом. наук. Тбилиси, 1986. С. 16-17. 635 Тишеев В.А. Развитие бытового обслуживания населения в СССР. М., 1982. С. 9. 636 Азарх Э.Д., Балыкова Н.А. и др. Указ. соч. С. 3. 637 Тусклая гамма жизни должна была оберегать человека от опасности выйти за рамки общепринятых установок. 634 216 производства и розничной торговли (реализация услуг по прейскурантным ценам) в этой области. Обращалось внимание на сочетание принципа оказания услуг по индивидуальным заказам населения и массового производства предметов потребления. К началу 1980-х гг. удельный вес массовой продукции (товаров народного потребления и работ небытового характера) в общем объеме услуг, работ и продукции предприятий Министерства быта СССР составлял 25-30%.638 И, наконец, подчеркивалась разноотраслевая сущность труда работников службы быта, разнородность технологических процессов, услуг и готовой продукции.639 Но в стороне по вполне понятным причинам оставалось то, что советский сервис представлял собой многоплановое явление, включавшее в себя, кроме всего прочего, теневую экономику и сферу частных услуг (врачебную практику, репетиторство и т.п.). Еще более табуированной остается сфера номенклатурного снабжения и обслуживания. Сегодня мы можем с уверенностью сказать, что эра спецраспределения была открыта постановлением Оргбюро ЦК 29 мая 1919 г., в котором продовольственному отделу Моссовета было предложено обратиться в центры с просьбой предоставить в распоряжение отдела предметы широкого потребления, чтобы иметь возможность удовлетворить запросы центральных учреждений. Была разработана по поручению Оргбюро инструкция, в соответствие с которой Главпродукт Наркомпрода образовывал спецфонд всех предметов широкого потребления. Архивные документы показывают, что уже на заре становления советской номенклатуры складывается и система закрытого отдыха. В докладной записке Н.М. Шверника в Секретариат ЦК партии «По вопросу домов отдыха районного актива» речь шла о том, что в 1933 г. Центральная лечебная комиссия при Наркомздраве СССР располагала 20160 путевок для курортного обслуживания партийного актива. Для обеспечения районного актива домами отдыха и санаториями в 1931 г. по постановлению ЦК ВКП(б) на строительство дополнительных объектов было выделено из бюджета 10 млн. руб., и местные власти позаимствовали на эти цели из других источников еще около 32 млн. Дело в том, что районный актив демонстрировал устойчивую тенденцию к росту, составив в 1933 г. 160 тыс. чел., включая работников политотделов совхозов и МТС. Неудивительно поэтому, что комиссия предложила, «чтобы прекратить самовольные позаимствования местными организациями средств на санаторно-курортное обслуживание районного актива», выделить дополнительно из бюджета 25 млн. руб.640 Выпуск товаров был обусловлен как недостаточностью обеспечения населения продукцией легкой промышленности, так и прибыльностью массового производства для отрасли. 639 См.: Альметев Г.В., Анохин И.В., Кужелев В.Е., Титов А.Г. Указ. соч. С. 3-4; Тишеев В.А. Развитие бытового обслуживания населения в СССР. М., 1982. С. 16-18; Ядгаров Я.С. Указ. соч. С. 11-12. 640 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 108. Л.1-2,4. 638 217 Не менее закрытой сферой для исследователей долгое время оставался столь специфический вид «сервиса» как проституция. Ведь исследования показывают, что в 1920-х годах отнюдь не нэпманы, а рабочие были главными потребителями услуг проституток. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет нэпа не позволяли многим рабочим заполнить досуг развлечениями с проститутками, но в середине 1920-х годов ситуация изменилась. Если в 1920 году, согласно результатам опросов, в Петрограде к услугам проституток прибегало 43% рабочих, то в 1923 г. продажной любовью пользовался уже 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах. То есть к концу 1920-х гг. в пролетарских районах Ленинграда сложился постоянный слой потребителей столь специфического «сервиса». Сопоставимые цифры в этот период демонстрировала и Москва. Да и сам рынок услуг «жриц любви» был в это время достаточно широким.641 К специфическому типу «сервисных услуг» могут быть отнесены и возникшие в начале 1930-х годов медицинские вытрезвители, прототипом которых в 1920-х гг. были «камеры для вытрезвления» при райотделах милиции. Технологическая революция, пусть и в меньшей степени, чем в развитиях странах Запада, не обошла стороной и службу быта. Заявленный правительственный курс на внедрение в быт элементов механизации и автоматизации привел в августе 1955 г. к появлению первых советских магазинов самообслуживания, специализировавшиеся на продаже продовольственных товаров. Однако, несмотря на рост сети «супермаркетов», не хватало оборудования и упаковочного материала. Да и сами граждане избегали покупки фасованных колбасных изделий, считая их несвежими. Даже курс на строительство коммунизма, призванный расширить сеть «магазинов без продавцов» на принципах всеобщего доверия, не привел к резкому росту этих заведений. Помимо указанных причин, препятствием для развития сети магазинов самообслуживания оставалось воровство и слабо поставленный контроль над действиями покупателей. С середины 1960-х годов сначала в Москве, а затем в других городах при магазинах и на предприятиях стали функционировать столы заказов. Заблаговременно, иногда по телефону, можно было из предлагаемого списка выбрать и затем в удобное время приобрести продукты. Однако это было не столько следствием заботы о населении, сколько способом распределения продуктов в условиях их хронического дефицита.642 См.: Голосенко И.А., Голод С.И. Социологические исследования проституции в России (история и современное состояние вопроса). СПб., 1998. С. 72-73; Дубошинский Н. Социальный состав проституции // Рабочий суд. 1925. № 3-4. С. 125-126; Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999. С. 89-90. 642 В 1970-е годы на смену магазинам самообслуживания пришли универсамы, имевшие в своем ассортименте не только продукты питания, но и сопутствующие промтовары, чаще всего в фасованном виде от производителя. (См.: Лебина Н.Б. 641 218 Индустриализация жилищных служб привела в 1957 г. не только к преобразованию домоуправлений в ЖЭКи (жилищно-эксплуатационные конторы), но и к идеологизации жилищного хозяйства. В частности, организация в крупных ЖЭКах «участков коммунистического труда» на практике привела к ухудшению качества обслуживания. Проявился и еще один побочный эффект. Ускоренное жилищное строительство и оборудование квартир в строящихся домах ваннами и душами, не только уменьшило посещаемость бань, но и изменило их культурно-бытовой смысл. Поход в баню постепенно превращался в экзотическую форму досуга. По воспоминаниям современников, в 1960-е годы бани «превращались в народные клубы с парной, мытьем, выпивкой, закуской и неспешным свободным разговором».643 Трансформации сферы сервиса способствовали и откровенно идеологические аспекты хрущевской политики. Так, новый виток борьбы с религией привел к появлению дворцов бракосочетаний, где красота и пышность обряда дополнялись возрождением специальных нарядов для жениха и невесты и обмена обручальными кольцами. Значительное влияние на стиль городского быта в конце 1950-х – начале 1960-х годов оказали американские и западноевропейские стандарты повседневности. В частности, в первой половине 1960-х гг. во многих городах появились специальные салоны «Весна» для обслуживания новобрачных, куда можно было попасть только по выдаваемым в загсах и дворцах бракосочетаний талонам. Но советское правительство не решилось на создание брачных контор, но одной из форм помощи гражданам в создании семьи стали вечера «Для тех, кому за 30», организуемые при домах и дворцах культуры.644 Хотя бары появились еще до войны, в стабильный элемент городской повседневности они превратились только в 1960-е годы. После жесткой антиалкогольной кампании начала хрущевских реформ, сопровождавшейся закрытием большинства традиционных пивных, в 1963 г. в большинстве ресторанов появились бары, торгующие в первую очередь спиртным в розлив. Горожане стали осваивать европейский опыт проведения времени за беседой в культурных питейных заведениях. На рубеже 1950-1960-х годов традиционные пивные постепенно вытесняются пивными барами, где можно было почитать газету или журнал и пивными автоматами. Впрочем, несмотря на все старания, в модернизированных пивных продолжала царить атмосфера обычного питейного заведения, а более устойчивыми заведениями оказались пивные ларьки без столиков и стоек, где пиво разливалось прямо в кружки, банки и целлофановые пакеты. В начале 1960-х гг. в крупных городах СССР появились молодежные кафе, призванные помочь организации культурного Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 116,221-222,356-357). 643 Куратов О.В. Хроники русского быта. 1950-1990 гг. М., 2004. С. 11; Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей … С. 154-155. 644 Довольно точное представление о таких вечерах дает фильм В. Меньшова «Москва слезам не верит». 219 досуга молодых людей. При этом русская традиция чаепития стала уступать западным тенденциям потребления кофе. В таких кафе можно было встретиться с известными деятелями культуры и принять участие в конкурсах. Да и меню было специфическим, подчиненным идее «окультуривания» досуга: кофе, пирожные и легкие закуски, сухое вино, шампанское и коктейли.645 В период хрущевского правления были сделаны серьезные попытки расширения и демократизации сферы общественного питания. Из ресторанов и кафе вытеснялась обстановка «сталинского шика» (пальмы, массивная мебель, бархат и крахмальные скатерти), на смену которой приходили практичные дешевые материалы. Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии и улучшении общественного питания» (февраль 1959 г.), предусматривавшее, в числе прочего, создание отделов для продажи полуфабрикатов, вполне соответствовало мировой тенденции автоматизации общественного питания. Сеть домовых кухонь или кулинарий (нечто среднее между магазином и заведением общепита) с 1959 г. по 1965 г. только в РСФСР возросла более чем в 10 раз. С открытием домовых кухонь стала распространяться и идея «обедов на дом», но большого распространения она не получила. А в середине шестидесятых годов интерес к кулинариям со стороны властей упал, что сразу отразилось на их численности.646 Можно констатировать, что основную идею общепита - ликвидацию домашней кухни - реализовать не удалось: посещение ресторанов и кафе не стало повседневной практикой советских людей. Тем более что «эпоха застоя» вернула в систему общественного питания тяжеловесный шик и помпезность. Появились гриль-бары и пиццерии, вытеснившие привычные блинные и пельменные. Обнаружилась и очевидная нехватка доступных столовых и кафе. В начале «перестройки» в качестве центральной проблемы сферы обслуживания была выдвинута недостаточная эффективность с точки зрения конечных результатов: удовлетворение спроса на товары и услуги, улучшение качественных характеристик населения (уровень образования, культуры и физического развития, состояние здоровья).647 Выход виделся, прежде всего, в децентрализации отрасли. Так, с 1986 г. стали создаваться кооперативы не только в сфере производства, но и услуг. Согласно постановлениям 1986-1987 гг. кооперативы образовывались в сфере переработки вторсырья, общественного питания и бытового обслуживания. Кооператорам было дано право обслуживать только население, а обслуживание предприятий и организаций не было разрешено, хотя не было и запрещено. В 1987 г. стали появляться кооперативы, оказывающие населению транспортные услуги (такси), услуги в сфере образования Подробнее см.: Лебина Н.Б. Питие определяет сознание // Родина. 2003. № 4; Ее же. Энциклопедия банальностей … С. 82-83,237-238,283,285. 646 Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей … С. 137-138,266-267. 647 Азарх Э.Д., Балыкова Н.А. и др. Указ. соч. С. 3-4. 645 220 (детские сады и репетиторство), здравоохранения, физкультуры и спорта (лечебно-оздоровительные центры), культуры (видеосалоны).648 Толчок дальнейшему развитию кооперативного сектора дал принятый в мае 1988 г. Закон «О кооперации в СССР», отменивший большинство существовавших ограничений. Сначала кооперативы предполагалось использовать в интересах «перестройки» для ослабления дефицита товаров и услуг, увеличения вторичной занятости населения и демократизации экономической жизни. Но эти надежды не оправдались, так как из сферы оказания услуг часть кооперативов перешла к выполнению работ для государственных предприятий и колхозов. Другие стали своеобразной ширмой для различных криминальных группировок. Новыми бытовыми явлениями стали и первые кооперативные рестораны и кафе, а также «челноки» и вещевые рынки. Тем не менее, к 1991 г. 98% основных производственных фондов бытового обслуживания и коммунального хозяйства СССР оставались государственными. И это все на фоне снижения объемов реализации бытовых услуг населению по многим видам услуг, ухудшения их качества, увеличения очередей на обслуживание, распространения практики несоблюдения сроков и несвоевременного обслуживания, грубости и т.п. Тогда как в развитых странах ускоренное развитие сферы услуг и превращение последних в главный продукт и результат труда стало ключевой составляющей «новой экономики», сущностью которой было формирование общества глобального сервиса. ***** «Куется ему награда. Готовит харчи Нарпит. Не трожьте Его! Не надо! Пускай человек поспит!» (Александр Галич) В ряду советских институций, призванных изменить повседневную жизнь, особое место принадлежало общественному питанию, успешному транслятору идеологем и «повседневному «мягкому» инструменту дисциплинирования, оформлявшему и нормализовавшему … обыденную жизнь».649 Не случайно, в 1920-х гг. столовая называли «той наковальней, где будет выковываться и создаваться новый быт и советская общественность».650 Одним из ключевых вопросов выступала роль общественного питания в социализации советского человека. Очевидно, что публичность приема пищи предполагала не только наличие строго определенного пространства, но и саму возможность осуществления Впрочем, не обошлось и без появления услуг весьма сомнительного свойства, например, сексуальных услуг под видом массажных салонов. 649 Волков В.В. Концепция культурности 1935-38. Советская цивилизация и повседневность сталинского времени // Социологический журнал. 1996. № 1-2. С. 208. 650 Халатов А. Работница и общественное питание (ко дню 8 марта). Л., 1925. C. 11. 648 221 интеракций, составляющих «жизнь, проводимую вне семьи и круга близких друзей»,651 а именно, времени и условий для общения. Советский общепит стал весьма символичным социально-бытовым институтом, связанным с регулированием повседневной жизни советского человека. Притчей во языцех стали знаменитые «рыбные дни» (чаще всего четверги), введенные в заведениях общепита в середине 1970-х годов. Существовал в отечественных столовых и комплексный обед, включавший в себя три стандартных, дежурных блюда. По поводу качества комплексного обеда в народе в годы «застоя» была сложена частушка в жанре «черного юмора»: «В ресторане как-то дед Скушал комплексный обед, И теперь не платит дед Ни за газ и ни за свет».652 Впрочем, по отзывам современников, качество пищи и уровень обслуживания в столовых всегда оставляло желать лучшего. Вот как описал в 1925 г. картину обеда в столовой имени Урицкого на Васильевском острове ленинградский рабочий Кузнецов: «Подавальщицы бегают среди публики, как угорелые, и обливают всех супом. В проходах страшная толкотня. Все окутано табачным дымом. Нередко слышна отборная ругань. Тарелки и ложки всегда грязные».653 В большей степени подобные оценки относились к государственным столовым. Революция разрушила почти до основания сферу обслуживания, включая и ресторанный бизнес. В условиях нормирования питания в годы Гражданской войны советские столовые становились источником получения дополнительного рациона для значительной части населения. Если в «белой» зоне ресторанное дело пережило короткий расцвет, что на территории, контролируемой большевиками, ликвидация ресторанов и кафе превращало столовую в монополиста общественного питания.654 Что, в свою очередь, сопровождалось снижением качества обслуживания. Обеды в столовых были дороги, а качество пищи – скверным. Обеды, скажем так, не отличались кулинарной изобретательностью, что вызывало постоянные нарекания со стороны обедающих. Постоянным явлением в годы военного коммунизма были злоупотребления с продуктами и открытое воровство из заводских столовых.655 Сеннет Р. Падение публичного человека. М.: Логос, 2003. С. 25. Сарнов Б.М. Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма. М, 2002. С. 262. 653 Цит. По: Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003. С. 77. 654 Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М., 2001. С. 513. 655 Маркевич А.М., Соколов А.К. «Магнитка близ Садового кольца»: Стимулы к работе на Московском заводе «Серп и молот», 1883-2001 гг. М., 2005. С. 84. 651 652 222 Переход к нэпу мало сказалось на качестве общественного питания и санитарном состоянии столовых. Однако с началом нэпа стала сворачиваться распространенная в годы «распределительного коммунизма» система коммунальных столовых, а в октябре 1921 г. наркомат продовольствия разрешил развернуть сеть частных кафе, ресторанов и столовых. В начале 1923 г. власти решились на создание конкурирующей частнику в сфере общественного питания структуры – кооперативного товарищества «Народное питание». Цены в заведениях нарпита были невысокими, однако ассортимент и качество блюд сильно уступали частной сети.656 Местные союзы потребительских обществ содержали и основную массу пивных, где в годы нэпа не только пили, но и ели. Готовили там, по воспоминаниям современников, без затей, но вкусно.657 В 1925 г. московский ресторан «Прага» стал моссельпромовской столовой, посетить которую призывала сочиненная Владимиром Маяковским реклама: «Каждому нужно обедать и ужинать. Где? Нигде, кроме как в «Моссельпроме». С семи вечера в этой столовой играл оркестр, а после десяти начиналась концертная программа.658 Итоги первого Всесоюзного совещания по общественному питанию (611 февраля 1927 г.), в котором приняли участие представители 34 регионов страны (делегаты от кооперации и «Нарпита», научно-пищевых советов и органов здравоохранения, партийных, советских и профсоюзных организаций),659 продемонстрировали поворот к сфере рабочей кооперации и слабость материальной базы системы общепита. Круг обсуждаемых вопросов был весьма широк: от перспектив развития общественного питания в СССР до цен на обеды, культработы в столовых и подготовки работников по общественному питанию. Отметив государственное значение дела общественного питания «с точки зрения производительности труда, здравоохранения, важности тесной увязки между ростом промышленности и развитием общественного питания», многие докладчики подчеркнули необходимость бюджетных правительственных ассигнований и долгосрочного банковского кредитования, а также проведения «детальной работы по определению конкретного плана строительства общественного питания». При этом на ближайшую повестку дня вышли проблемы декретирования вопросов предоставления помещений для столовых, льгот для закрытых столовых, использование фонда по улучшению быта рабочих и т.д. На совещании было отмечено, что обозначился интерес науки к разрешению вопросов общественного питания: развитию диетического питания, холодильного хозяйства и производству термосов. Выступавшие Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 247-249. 657 Курдов В.И. Памятные дни и годы. СПб., 1994. С. 52. 658 Андреевский Г.В. Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху (20-30—е годы). М., 2003. С. 392. 659 Кроме основных участников совещания на заседаниях присутствовали и работники столовых. 656 223 были единодушны в необходимости механизации сферы общественного питания, включая методы перевозки пищи. Показательно, что совещание «единодушно осудило тенденцию» считать общественное питание «обязательно убыточным», а также предложение об организации «общественных столовых с продажей водки и вина» как способа покрытия убытков. Было принято решение о создании в системе кооперации специального и единого органа, руководящего общественным питанием, а также о распространении льгот на кооперативные столовые, независимо от их подконтрольности Нарпиту.660 Нарпитовские столовые, число которых уже в 1927 г. превысило 28 тысяч, стали активно теснить частные рестораны и кафе, но уже в 1931 г. «Нарпит» был заменен Государственным управлением по народному питанию. Если на фоне разнообразных кафе, ресторанов и трактиров советскую столовую можно было обходить стороной, то по мере свертывания нэпа учреждения общественного питания стали сосредотачиваться в руках государства. Одновременно заметно ухудшилось снабжение кооперативных и государственных столовых продуктами. Примечательно, что именно в это время активизировались приверженцы вегетарианства. Соответственно, советские теоретики рационального питания настоятельно рекомендовали вводить в рацион столовых горох, бобы, чечевицу и даже корни одуванчика.661 Общественное питание бурно развивалось в голодные годы карточной системы 1930-х гг. Ведь столовые, кафе и рестораны составляли важный источник продовольственного снабжения советских семей. Однако иерархия государственного снабжения в первой половине тридцатых годов включала в себя и иерархию столовых. Поскольку общепит представлял собой государственно-кооперативную организацию, то иерархия общественного питания зеркально повторяла иерархию государственного снабжения. То есть для всех групп населения, получивших карточки, были установлены соответствующие нормы потребления в общепите. Высшую категорию представляли собой литерные столовые, обслуживавшие работников центрального партийного и советского аппарата: столовые ЦК ВКП(б), ЦИК СССР, СНК, ВЦСПС и др. Свое «общественное питание» (столовые АН СССР и творческих союзов, домов ученых и университетов, Большого театра и пр.) имела интеллектуальная элита. Аналогичные закрытые столовые существовали и для начальствующего состава РККА и ОГПУ/НКВД. Для всех остальных граждан страны Советов иерархия столовых определялась их местом в общей системе государственного снабжения. Например, для ударников отводились особые «ударные столовые» или, по меньшей мере, отдельные столы в общих столовых. Что касается крестьян и лишенцев (то есть групп, не имевших карточек), то для них оставались дорогие коммерческие столовые и рестораны. Впрочем, в голодные годы первой 660 661 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 85. Д. 95. Л. 2-7. Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Указ. соч. С. 77-78. 224 пятилетки туда выстраивались огромные очереди.662 Хотя московские элитные рестораны в 1930-1934 гг. были доступны только для иностранцев.663 Отчасти через сравнительно дешевые обеды в заводских столовых осуществлялась дополнительная компенсация за труд. Кроме того, на ряде заводов к середине 1930-х гг. широкое распространение получило диетическое питание, предоставлявшееся нуждающимся рабочим бесплатно, согласно рекомендации врача. Пробивали дорогу и новые формы общественного питания. Так, по просьбе рабочих московского Электрозавода, администрация к октябрю 1931 г. организовала в цехах сеть круглосуточных буфетов, а в 1934 г. – рабочие кафе. В них вместо надоевших комплексных обедов были предложены настоящие меню с возможностью выбора блюд.664 С отменой карточной системы общепит становится одной из витрин «победившего социализма». К концу 1930-х годов в ряде городов даже появились первые кафе-автоматы (правда, недолго просуществовавшие). Но при этом шикарные ресторации соседствовали с жалкими столовыми и разного рода «забегаловками». То есть система общественного питания в предвоенные годы выглядела далеко не налаженной. Из провинции шли в Москву отчаянные письма о том, что «в столовых предприятий отпускается только по 200 г хлеба, да и то с обедом». А если, рабочий брал чай, сообщал В.М. Молотову в январе 1940 г. корреспондент из Горьковской области, то «то хлеба не дают, и при этом большинству рабочих не хватает хлеба к обеду».665 Трансформация общественной ситуации и повседневных практик советского человека во второй половине 1950-х гг. способствовали ревизии декларированной в 1920-1930-х годах идеологии общепита. В частности, различными способами сокращалась степень публичности советских столовых и, прежде всего, их позиционированием как мест питания, а не пространств общения. Свою роль играло и затруднение контактов между посетителями, связанное с переходом на самообслуживание и ограничением времени пребывания посетителей в общепите.666 Впрочем, корректировка принципов не затронула главного – признания важности общественного питания, определяемого, с одной стороны, как Подробнее по этому вопросу см.: Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М., 1999. С. 110-112. 663 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы. М., 2001. С. 114. 664 Журавлев С.В., Мухин М.Ю. «Крепость социализма»: Повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928-1938 гг. М., 2004. С. 156-157. 665 Цит. по: Общество и власть: 1930-е годы. Повествование в документах / Отв. ред. А.К. Соколов. М., 1998. С. 207. 666 Запорожец О., Крупец Я. «Наковальня нового быта и советской общественности»: идеология и повседневность общепита конца 50-х // http://cnsio.irkutsk.ru/baikalschool/annotation/zaporozhets.doc 662 225 основа «нового быта», и как доказательство торжества советской системы, с другой: «Разнообразная пища – знак преимущества советской экономики».667 Своеобразным итогом хрущевских преобразований стало сосуществование старых и новых конкурировавших и дополнявших друг друга идеологем. В целом же они предоставляли определенный простор для интерпретаций правил, регулировавших повседневность учреждений общепита в последующие годы. Например, после жесткой антиалкогольной кампании начала хрущевских реформ, сопровождавшейся закрытием большинства традиционных пивных, в 1963 г. в большинстве ресторанов появились бары, торгующие в первую очередь спиртным в розлив. Боле того, горожане стали осваивать европейский опыт проведения времени за беседой в культурных питейных заведениях. На рубеже 1950-1960-х годов традиционные пивные постепенно вытесняются пивными барами, где можно было почитать газету или журнал, и пивными автоматами.668 В начале 1960-х гг. в крупных городах СССР появились молодежные кафе, призванные помочь организации культурного досуга молодых людей. При этом русская традиция чаепития стала уступать место западным тенденциям потребления кофе. В таких кафе можно было встретиться с известными деятелями культуры и принять участие в конкурсах. Да и меню было специфическим, подчиненным идее «окультуривания» досуга: кофе, пирожные и легкие закуски, сухое вино, шампанское и коктейли.669 В целом же в период хрущевского правления были сделаны серьезные попытки расширения и демократизации сферы общественного питания. Из ресторанов и кафе вытеснялась обстановка «сталинского шика» (пальмы, массивная мебель, бархат и крахмальные скатерти), на смену которой приходили практичные дешевые материалы. Постановление ЦК КПСС «О дальнейшем развитии и улучшении общественного питания» (февраль 1959 г.), предусматривавшее, в числе прочего, создание отделов для продажи полуфабрикатов, вполне соответствовало мировой тенденции автоматизации общественного питания. Сеть домовых кухонь или кулинарий (нечто среднее между магазином и заведением общепита) с 1959 г. по 1965 г. только в РСФСР возросла более чем в 10 раз. С открытием домовых кухонь стала распространяться и идея «обедов на дом», но большого распространения она не получила. А в середине шестидесятых годов интерес к кулинариям со стороны властей упал, что сразу отразилось на их численности.670 Кулинария / Под ред. М.О. Лившица. М., 1955. С. 34. Впрочем, несмотря на все старания, в модернизированных пивных продолжала царить атмосфера обычного питейного заведения, а более устойчивыми заведениями оказались пивные ларьки без столиков и стоек, где пиво разливалось прямо в кружки, банки и целлофановые пакеты. 669 Подробнее см.: Лебина Н.Б. Питие определяет сознание // Родина. 2003. № 4; Ее же. Энциклопедия банальностей … С. 82-83,237-238,283,285. 670 Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей … С. 137-138,266-267. 667 668 226 Не удалось реализовать и основную идею общепита – ликвидацию домашней кухни: посещение ресторанов и кафе не стало повседневной практикой советских людей. Тем более что «эпоха застоя» вернула в систему общественного питания тяжеловесный шик и помпезность. Появились грильбары и пиццерии, вытеснившие привычные блинные и пельменные. Обнаружилась и очевидная нехватка доступных столовых и кафе. 227 Заключение. Перспективы изучения повседневности Конечно, в рамках одной работы трудно реконструировать все аспекты многоликой советской повседневности. В развитии истории повседневности на рубеже XX и XXI вв. прослеживается несколько взаимосвязанных процессов: во-первых, существенное приращение источниковой базы 671 исследований; во-вторых, при сохранении традиционного интереса к методологическому инструментарию микроистории и исторической антропологии, более активное использование методологического аппарата социальной психологии в целях дальнейшей антропологизации истории повседневности. Например, в кандидатской диссертации В.Б. Аксенова, рассматривается революционизирующее влияние улицы как структуры повседневности на «дом» и «досуг». В частности, по мнению диссертанта, в процессе революционизирования повседневности (расцениваемого как кризис повседневного существования) возросло социально-психологическое значение трамвая как общественного транспорта, главная функция которого заключалась в стирании социально-экономических различий между горожанами;672 в-третьих, попытки на региональном материале построить типичные картины, характеризующие «повседневность и уровень жизни населения всей страны»;673 в-четвертых, обращение к производственной стороне повседневности. В этом отношении можно отметить изданные в серии «Социальная история России ХХ века» «очерки» повседневной истории московского Электрозавода и завода «Серп и молот»;674 См., например, изданные РОССПЭНом в серии «Документы советской истории» сборники документов: Письма во власть. 1917 - 1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям / Сост. А.Я. Лившин и И.Б. Орлов. М., 1998; Письма во власть. 1928-1939: Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям. / Сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов и О.В. Хлевнюк. М., 2002; Советская повседневность и массовое сознание. 1939-1945 / Сост. А.Я. Лившин и И.Б. Орлов. М., 2003; Советская жизнь. 1945-1953 / Сост. Е.Ю. Зубкова, Л.П. Кошелева, Г.А. Кузнецова, А.И. Минюк, Л.А. Роговая. М., 2003. 672 Аксенов В.Б. Повседневная жизнь Петрограда и Москвы в 1917 году: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2002. С. 80,106,203-204,206. 673 Корноухова Г.Г. Повседневность и уровень жизни городского населения СССР в 1920-1930-е гг. (на материалах Астраханской области): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 2004. С. 176. 674 См.: Журавлев С.В. «Маленькие люди» и «большая история»: иностранцы московского Электрозавода в советском обществе 1920-1930-х гг. М., 2000; Журавлев С.В., Мухин М.Ю. «Крепость социализма»: Повседневность и мотивации труда на советском предприятии, 1928-1938 гг. М., 2004; Маркевич А.М., Соколов А.К. «Магнитка близ Садового кольца»: Стимулы к работе на Московском заводе «Серп и молот», 18832001 гг. М., 2005. 671 228 в-пятых, стремление выработать или уточнить понятийный аппарат истории повседневности.675 Например, Н.Б. Лебина, презентующая историю повседневности как совокупность окружающих человека житейских мелочей, нацеливает анализ повседневности на выявление культурно-психологических характеристик внешне обыденных сторон человеческой жизни. Автор вводит понятие «контуры повседневности», связывая их со спецификой конкретноисторических условий и политической направленностью властных инициатив. В частности, она рассматривает советскую повседневность как неотъемлемую часть советской культуры со свойственным ей специфическим языком, системой знаков и символов;676 в-шестых, показ того, как в повседневной жизни советских людей происходило замещение поведенческих норм аномалиями, а также шло вмешательство государства в быт граждан;677 в-седьмых, попытки вычленить и раскрыть новые, «советские» формы повседневности. Некоторые важные вопросы взаимосвязи повседневных и бытовых практик советского народа в 1920-е годы с закономерностями формирования массового сознания были впервые поставлены в статье С.В. Журавлева и А.К. Соколова, поднявших проблему конфликта и сосуществования традиции и новации в повседневной жизни периода нэпа.678 Если в германской историографии упор был сделан на то, чтобы показать, с чем была связана достаточно широкая поддержка режима населением и сопротивление ему в период национал-социализма, то первые отечественные работы, посвященные повседневной жизни при сталинизме, подчеркивали значимость вопросов снабжения и «иерархии потребления»;679 в-восьмых, наметившийся «дрейф» истории повседневности в сторону новой культурной истории с ее интересом к символическим аспектам повседневности; в-девятых, расширение хронологических рамок исследования советской повседневности. Новый для отечественной историографии пласт проблем, впервые основательно раскрытый применительно к 1920-1930-м Поляков Ю.А. Человек в повседневности // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 125132; Поляков Ю.А. История повседневности - важное направление науки // Человек в российской повседневности: сборник научных статей. М., 2001. С. 4-17; Сенявский А.С. Российская повседневность в ХХ веке: теоретико-методологические подходы к изучению // Там же. С. 67-74; Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Социальная история. Ежегодник. 1998/99. М., 1999. С. 39-77. и др. 676 Лебина Н.Б. Энциклопедия банальностей: Советская повседневность: Контуры, символы, знаки. СПб., 2006. С. 13,20,26. 677 См., например: Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920-1930 годы. СПб., 1999. Багдасарян В.Э., Орлов И.Б. Питейная политика и «пьяная культура» в России: век ХХ-й. М., 2005. 678 Журавлев С.В., Соколов А.К. Повседневная жизнь советских людей в 1920-е годы // Социальная история. Ежегодник, 1997. М., 1998. С. 287-232. 679 Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М., 1999. 675 229 годам, постепенно охватывает повседневность периода «оттепели», «застоя» и последующих отрезков советской и постсоветской истории.680 Все вышесказанное позволяет констатировать тот факт, что история повседневности не только способна к саморазвитию, но и активно ищет пути новой интеграции. Вполне резонно можно ожидать, что на фоне появления многочисленных «новых историй» (новая социальная, новая локальная, новая культурная, новая политическая и пр.) на историческом небосклоне вспыхнет очередная «сверхновая». См.: Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003; Тяжельникова В.С. Заводское жилье в 1935 – первой половины 1960-х гг. (По материалам завода «Серп и молот») // Вестник РУДН. Серия «История России». 2003. № 2. С. 98-115; Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х годов. М., 1993; Советский рабочий: духовная сфера и быт / Под ред. Е.И. Пивовара. М., 1998. и др. 680 230