Феномен психологической защиты: теоретический анализ проблемы. Е.Т. Соколова
реклама
1Феномен психологической защиты: теоретический анализ проблемы. Е.Т. Соколова Культурно-историческая традиция изучения любого психического феномена неотделима от научной рефлексии ситуации развития научного знания о нем – понятийного аппарата, общей логики его развития в контексте изменяющихся исторических условий. Именно поэтому краткий экскурс в историю понимания феномена психологической защиты представляется необходимым. Появившись в психоанализе на основе господствующей на рубеже 19 и 20 веков парадигмы естественно-научного мышления и позитивизма, понятие «защитные механизмы», впоследствии, выйдя за ее границы, приобрело многозначность и размытость, в том числе и за счет обогащения феноменологической, гуманитарной и когнитивной традициями. С тех пор как З.Фрейд впервые описал «защитные действия» применительно к природе истерии и других неврозов, а также к анализу «психопатологии обыденной жизни», учение о ЗМ неоднократно пересматривалось вслед за изменениями теории личности, переосмыслением значения социальной реальности, культуры, языка и «семиосферы» в целом в качестве движущих сил и самого «пространства» развития нормы и патологии. Вот почему, анализируя феномен ЗМ, мы сталкиваемся с многообразием понятийных систем, разработанных каждой научной теорией, занимающейся проблемами личности, своим взглядом на генез, структуру и функции ЗМ, так что полную картину феноменологии и концептуализации психологических защит нам едва ли удастся здесь представить. В самом общем виде в современной психоаналитической литературе ЗМ определяются как «совокупность действий, нацеленных на уменьшение или устранение любого изменения, угрожающего цельности и устойчивости биопсихологического индивида; … речь идет о защите от внутреннего возбуждения (влечения) и особенно от представлений (воспоминаний, фантазий), причастных к этому влечению, а также о защите от ситуаций, порождающих такое возбуждение, которое нарушает душевное равновесие и, следовательно, неприятно для Я» (10, с.145). Теоретически, любое психическое явление или психический процесс способны осуществлять функцию защиты, если появляются в определённых условиях (конфликт) и с определённой целью (снятие или смягчение тревоги), могут, как способствовать развитию и устойчивости личности, так приводить к дезорганизации и дезадаптации, в зависимости от гибкости, уровня социальной опосредованности и, следовательно, зрелости. Выполнено при поддержке Российского Фонда Фундаментальных Исследований (РФФИ), грант №05-0680240 1 Несмотря на долгую историю исследования, проблема психологической защиты все еще остается дискуссионной. Среди наиболее актуальных вопросов мы бы выделили следующие: общие закономерности образования и реорганизации ЗМ в онтогенезе; источник их возникновения и развития (оборонительная/приспособительная, функционирования (внутри/межличностный), деструктивная/конструктивная); (сознательный/бессознательный, функции уровень аффективный/когнитивный); их соотношение с другими механизмам саморегуляции, критерии различения архаичных (примитивных) и относительно поздних, зрелых защит; факторы, определяющие их индивидуально-типологическую вариативность; патогенная роль примитивных ЗМ в аномальном развитии. Обратимся к анализу эволюции представлений о ЗМ, прежде всего в рамках психоанализа. Известная «натуралистичность» первых фрейдовских представлений об организмическом (почти механистическом) устройстве психического аппарата, который, следуя биологическому «витальному порыву» и принципу удовольствия, одновременно вынужден подчиняться принципу реальности, вполне отражало мышление Фрейда – врача, естествоиспытателя, наследника эпохи Просвещения. Однако, будучи широко образованным человеком своего времени, с легкостью цитирующим классические образцы мировой словесной культуры и библейские тексты, Фрейд, особенно в поздних своих работах начал уделять больше внимание культурной и социальной обусловленности бессознательного, в частности агрессивных и деструктивных побуждений. Тем самым, он внес значительные изменения в способ рефлексии социальных и культурных событий, современником которых являлся, трактуя явления социальной жизни как сублимацию или невроз, как более или менее удачную защиту от прессинга требований, предъявляемых общественным устройством, защиту от «неудовлетворенности культурой и цивилизацией» (27). Это нашло отражение в структурной концепции бессознательного, являющейся уже, на наш взгляд, концепцией организации личности, «превратности» развития которой определяются не только природными инстинктивными силами, но и в определенной степени культурой; по сути это была уже био-социо-психологическая концепция Я. Соответственно в психоаналитической «ид-психологии» сложилось и двойственное понимание мотива защиты: Я как гомеостатическая система, посредством ЗМ обороняется, с одной стороны, от чрезмерной интенсивности инстинктивных возбуждений или их несовместимости, с другой - от непереносимых требований реальности, представленной культурными ограничениями и запретами. Двойственна и функция ЗМ - они одновременно и препятствия на пути непосредственной разрядки влечений и «окультуренные» обходные пути для их удовлетворения в «завуалированной», замещающей форме. Таким образом, запреты и препятствия (фрустрации), вызывая к жизни ЗМ, отчасти порождают неудовольствие, отчасти же снижают его степень до «переносимого», в то время как преобразование исходных влечений, вплоть до «искажения до неузнаваемости» посредством ЗМ (смещения, символизации, конверсии, сублимации и проч.), позволяют сохранить относительное единство и постоянство Я. В ранней версии центрированной на Оно концепции Фрейда вторичные процессы (Эго и его функции – защиты, когнитивные процессы), согласующиеся с принципом реальности, рассматриваются лишь в качестве источника дополнительных средств для реализации инстинктов, наряду с первичными процессами - сновидениями, фантазиями, свободными ассоциациями. Соответственно и ЗМ определены как бессознательные автоматически запускающиеся способы регуляции внутри-личностного конфликта Ид- Эго и порождаемой им тревоги, обслуживающие «первичные», инстинктивные и аффективные, в целом - иррациональные процессы. Кроме ЗМ, трансформирующих влечения и их производные, были выделены такие формы «иллюзорного» изменения действительности, служащие получению удовольствия, как галлюцинаторные визуализации, фантазии, сны наяву, детская символическая игра, искусство и другие. В своих поздних работах, посвященных нарциссизму и паранойе, Фрейд акцентирует внимание на разрушительной патогенной роли инстинкта смерти, морального мазохизма и противостоящих им инстинктах самосохранения. В связи с чем, наряду с защитой Эго от непомерных требований Ид, им обозначается необходимость в самозащите от сурового, карающего, агрессивно «заряженного» Суперэго, представленного слишком жесткими моральными требованиями со стороны родительских фигур и угрозой кастрации на фоне дефицита интернализованных идеализированных и поддерживающих родительских объектов. Психическим пространством, оказывающимся под угрозой, здесь является целостность и единство Я, постоянство самоуважения. Тревога пробуждается в связи со страхом потери либидозного объекта, а вместе с ним и Я (как при меланхолии), или со страхом любой другой «нарциссической раны» со стороны фрустрирующей родительской фигуры; в качестве защиты Я реактивируются примитивные магические представления о собственной грандиозности, всемогуществе мыслей и действий. Существенный вклад в развитие психоаналитической теории ЗМ внесли представители «Эго-психологии», непосредственно сосредоточившись на изучении структурной организации «Эго», обладающей самостоятельными, а не только подчиненными Ид функциями, среди которых главная – обеспечение индивидуальными и эффективными средствами адаптации к сложной социальной реальности. Смещение акцента на социальные условия развития, ставящие ребенка перед необходимостью преодоления нормальных кризисов, потребовало пересмотра понятия ЗМ с точки зрения их вклада в конструктивное, лишенное хронических конфликтов, взаимодействие с социальным окружением, а также способствовало появлению таких понятий, как «механизмы контроля и копинга (совладания), «сила Эго», «конфигурация ЗМ», «индивидуальный стиль адаптации» и других. А.Фрейд значительно обогатила понимание источников тревоги, впервые указав на роль ЗМ в смягчении и преобразовании тревоги, связанной с межличностными отношениями. Тем самым наряду с защитно-искажающей ею была обозначена функция ЗМ в адаптации и поддержании «структурной» целостности Я во взаимодействии с ближайшим социальным окружением на определенных этапах онтогенеза (26). В ее концепции выстраивается новая модель взаимосвязи Ид-Эго, позволяющая наметить линии развития, по которым совершается прогрессирующая структуризация внутреннего мира ребенка по отношению к миру реальности, в ходе которой «внутренний мир становится подконтрольным и постепенно ограничивается свобода влечений, фантазий, освобождая место для рациональности и соответствующего эго-контроля» (1, с. 94). Важной для развития взглядов на ЗМ оказалась утвердившаяся в Эго-психологии концепция системной организации «вторичных процессов» (памяти, перцепции, когниций) и структурных аппаратов контроля (свободных от инстинктивных конфликтов эго-функциях), которые, хотя и являются врожденными, в ходе развития усложняются и иерархизируются, приобретают все большую автономию от первичных инстинктивных влечений, что приводит к их более тонкой, эффективной и доступной осознанию «настройке». Благодаря различению первичных бессознательных, непосредственно зависимых от конфликта влечений ЗМ, и вторичных «механизмов контроля», относительно индивидуализированных, свободных принципиально от влияния доступных влечений, осознанию, более в гибких, рамках Эго- психологии, как нам представляется, были созданы предпосылки для уровнего подхода к проблеме саморегуляции (Хартманн, 2002). Дальнейшая интеграция психоанализа с когнитивной и эволюционной психологией немало способствовала созданию экспериментальных моделей и квазиэкспериментальных методов (проективных, в частности) исследования «когнитивных контролей» и механизмов копинга, а также их устойчивых паттернов, образующих индивидуальный аффективно - когнитивный стиль, влияющий на характер ментальных (перцептивных, мнестических, когнитивных) представлений о себе и других, стратегию и эмоциональный тон устанавливаемых отношений с другими (Д.Рапапорт, Г.Виткин, Дж.Клейн и др.). С введением в научный обиход нового понятийного аппарата существенно расширилось пространство психоаналитических исследований, они вышли в междисциплинарный контекст, сомкнулись с проблематикой когнитивной психологии, традиционно «узурпированной» академической, вызвав небывалый интерес к социальнопсихологическим, коммуникативным и индивидуально-субъективным аспектам человеческого познания. В свою очередь, альянс когнитивизма с психоанализом породил новые ракурсы в самой когнитивной психологии, длительное время остававшейся «стерильной», искусственно изолированной от субъектной обусловленности человеческого познания. Это затронуло вопросы развития познавательных процессов, становления их структурной организации в детском возрасте (включая организацию реализующих их мозговых структур), кросскультурных и индивидуально-типологических когнитивных различий, важности коммуникативного контекста и интенциональной детерминации познавательной активности («Нью Лук»……). Неслучайно поэтому необычайную популярность «экспериментального» в 50-60 исследования годы приобретают перцептивного и проективные шире - методы когнитивного индивидуального стиля личности, конфигураций неосознаваемых ЗМ и связанных с рациональными процессами проблем-солвинга копинговых стратегий (название книги Г. Виткина 1954 года – «Личность через восприятие»). В изменившемся научном контексте все более становится очевидным, что ЗМ следует представлять частью широкого круга регуляторных процессов, что, функции организации, регуляции, защиты, приспособления, прогноза принципиально осуществляет любой психический феномен. Говоря о ЗМ, мы, в сущности, имеем в виду функциональную организацию психического в своего рода «функциональные органы» при возникновении неопределенной, непредвиденной и потенциально угрожающей психическому как целому ситуации. Со временем, в психоанализе утверждается, таким образом, представление о структурно - динамической организации ЗМ, функции последних в нормальном и патологическом развитии, связи с этапами онтогенеза и типом психической патологии, на основании чего вводится различение простейших («примитивных», «до-эдипальных») и зрелых ЗМ (вытеснение, идентификация, альтруизм, сублимация), способствующих успешной символической переработке эдипального конфликта и интернализации относительно устойчивых паттернов (аффективно-когнитивных схем) социальных отношений. Рассматриваемые как структуры Эго – Суперэго, ЗМ характеризуются относительным постоянством, являются либо неизменными, либо имеющими медленный темп изменения, в силу чего сращиваются с Я «естественных» столь тесно, что неотъемлемых черт субъективно воспринимаются в характера, становятся качестве эго-синтонными, автоматически воспроизводящимися и с трудом поддаются преобразованию под влиянием жизненных событий или психотерапии. Последнее замечание особенно справедливо по отношению к наиболее примитивным типам ЗМ, тесным образом связанных с телесным аутоэротизмом и ограниченными возможностями когнитивной проработки влечений, характерных для начальных стадий психосексуального развития (орально-анальной и нарциссической) или воспроизводящихся при психопатологии пограничного и психотического уровней. Новые перспективы внутри психоаналитического изучения ЗМ намечаются с появлением особого интереса к доэдиповым стадиям развития Я и клинике пограничных и нарциссических расстройств в теории объектных отношений (М.Кляйн, М.Малер, Д.Винникотт, О.Кернберг, и др.). В качестве источника и движущих сил развития в этом направлении полагаются взаимоотношения между Я и субъектами первичной привязанности («объектами» в специфически психоаналитической терминологии), которые, интернализуясь, преобразуются в ментальные я- и объект-репрезентации, отличающиеся на разных стадиях развития степенью аффективно-когнитивной расчлененности (дифференцированности), внутренней связности (артикулированности), взаимной согласованности (когерентности), ясности границ. В свою очередь, меняется и представление о ЗМ, которые рассматриваются как «включенные» в первичные аффективно-наполненные отношения с объектом. Областью функционирования примитивных (до-эдипальных) ЗМ является межличностное пространство между Я и объектом, они участвуют в динамических процессах слияния/дифференциации я- и объект- репрезентаций и вносят вклад в установление границ Я-Другой, регуляцию отношений доверия/враждебности, автономии/симбиоза, отделения и сотрудничества. Основанные на невыносимом дуализме абсолютного разъединения и абсолютного слияния, они расщепляют целостность Я, объекта, отношений между ними, и характеризуются несоответствием реальности, недостаточным осознанием автономии и постоянства объектов вне Я, смешением аффективных, когнитивных и поведенческих компонентов. Зрелые ЗМ действуют во внутри-личностном пространстве, внося вклад в формирование границ между Оно, Эго, Суперэго, наблюдающими и чувствующими уровнями Эго, и появляются только после прохождения эдиповой стадии, достижения целостности Я и константности объекта. Призванные сохранять и оберегать «собранное в целостность Я» зрелые ЗМ вытесняют из сознания или перерабатывают ту или иную часть угрожающего опыта. К функциям ЗМ добавляются искажение я- и объект репрезентаций и отыгрывание вовне соответствующих им паттернов отношений, контейнирование (удержание) и регуляция телесно-чувственного опыта. Современные психоаналитические теории предполагают, что отношения с первичными объектами являются «питательной средой» для когнитивного развития (25, 30). Единицей исследования постепенно становятся ментальные я- и объект - репрезентации, потенциально доступные искажению ЗМ и бессознательными фантазиями, а также индивидуальной организацией и специфической уязвимостью когнитивных процессов к жизненным событиям-стрессорам. Положение об интернализации и внутреннем преобразовании психических функций в первичных объектных отношениях присутствует, в частности, в модели контейнирования В.Биона, согласно которой младенец интернализует материнскую функцию трансформации избыточно возбуждающих и болезненных аффектов, обретая, таким образом, способность самостоятельно удерживать и регулировать собственные состояния (6). Сходную мысль можно заметить в рассуждениях Д.Винникотта о переходном (символическом) пространстве между младенцем и матерью и промежуточных объектах (мягких игрушках, уголке одеяльца) и более примитивных еще лишенных целостности, «пре-объектах» - звуках, запахах, прикосновениях, напоминающих об удовлетворяющей матери и выступающих заместителями материнского поддерживающего отношения (12). Интерсубъектный подход к пониманию предназначения и динамической интенциональной детерминации ЗМ мы находим также в теории межличностной коммуникации Вацлавика-Бейтесона (в частности, в представлении о «двойной петле»), в фокусе внимания которой, помимо фиксированных ЗМ, находятся динамически развёртываемые поведенческие защитные стратегии, которые реализуют бессознательные метакоммуникации (послания с неявным смыслом), скрытые манипуляции в общении с другими с целью удовлетворения хронически фрустрированных потребностей Я в слиянии-разделении с Другим (7). Здесь, на наш взгляд, возможен «мост», сближающий две научные парадигмы психодинамическую и культурно-историческую. Долгое время считалось, что у столь разных подходов к исследованию и пониманию личности («глубинного» и «вершинного») не может быть точек соприкосновения. Однако в работе «Психология искусства» Выготский развивает мысль об искусстве, как социальном явлении и о необходимости социально-психологического истолкования символов бессознательного, в противовес их толкованию исключительно как защитного искажения влечений (5). Путь развития психоанализа, по сути, и состоял в постепенном признании роли социального окружения, ранних семейных отношений, опосредствующих присвоение ребенком культурных символов, норм, ценностей, в развитии его автономной идентичности, когнитивных способностей, индивидуального репертуара средств и способов саморегуляции, стиля устанавливаемых в будущем межличностных отношений. Подведем некоторые итоги. Развитие учения о ЗМ шло по нескольким линиям: от узко интрапсихического понимания генеза и функций ЗМ до признания их принципиальной встроенности в пространство межличностных отношений, служащих их структурной организации в соответствии с жизненно важными потребностями Я в поддержании эмоциональных связей без потери индивидуальной целостности. Все более становилась очевидна роль ЗМ в установлении и регуляции первичной привязанности и далее взаимоотношений с социальным окружением в целом. Претерпела существенные изменения идея развития ЗМ, возникло представление о структурной и уровневой организации ЗМ, учитывающее их связь с другими механизмами саморегуляции личности. Тем не менее все еще неоднозначны критерии их дифференциации от механизмов «совладающего поведения» (сoping bеhаvior) - репертуара стратегий активного и конструктивного взаимодействия с проблемными, кризисными или стрессовыми ситуациями. низкоэффективными и С одной стороны, примитивными утверждается, механизмами что совладания, ЗМ являются с другой – предполагается градация ЗМ по степени активности в противодействии стрессу, одни из которых приближаются к механизмам копинга. В противопоставлении их ЗМ как бессознательным способам регуляции аффективного конфликта, механизмы совладания считаются осознаваемым способом взаимодействия с реальностью через разрешение и снятие когнитивного диссонанса. В связи с этим различие между механизмами защиты и копинга видятся в разной степени их осознанности, рефлексивности, целенаправленности, подконтрольности, активности во взаимодействия с реальностью (14). Мы также допускаем возможность преобразования ЗМ в копинги, в частности, в психотерапии, когда пациент приобретает способность «замечания», вербализации, рефлексии и осознавания интенционального источника ЗМ, то последние способны преобразоваться в рациональные стратегии разрешения переработки жизненно или субъективно сложных ситуаций. Тем самым ЗМ утрачивают свою навязчиво-повторяющуюся динамику хроническую способность искажать внутреннюю и внешнюю и реальность, «обезвреживаются» и поднимаются на более зрелый уровень функционирования. ЗМ можно сопоставить и с осознанной смысловой саморегуляцией, понимаемой в отечественной психологии как многоуровневая системно-организованная и произвольная, опосредованная знаками, форма регуляции поведения (4, 6, 9). Согласно положениям культурно-исторического подхода возникновение функции саморегуляции обязано знаковому опосредствованию и является новообразованием, которое формируется в онтогенезе посредством интериоризации в ранних отношениях мать-дитя средств и способов воздействия друг на друга. Л.С.Выготский, рассматривая развитие произвольного внимания и запоминания, недвусмысленно связывает специфически человеческий способ саморегуляции с употреблением искусственных (культурных) средств мышления и речи (4). Способность к социальному и культурному опосредствованию признаётся важнейшим индикатором процесса развития личности в норме и патологии, так как является необходимым условием автономной регуляции поведения и собственной жизни (9, 15). В данном контексте подчеркивается исключительно негативная функция ЗМ, тормозящих процесс рефлексии, искажающих осознание реально действующих мотивов, смыслов, снижающих самоконтроль; их адаптивная функция исключается. Согласно нашим представлениям, ЗМ также являются продуктом преобразования первично «натуральных» процессов; под влиянием культурно-исторического развития они формируются в контексте отношений мать – дитя, и, отвечая запросам развития, участвуют в динамических процессах дифференциации и интеграции границ Я-Другой, регуляции отношений доверия-враждебности, автономии- сотрудничества. Будучи компромиссными образованиями, своего рода медиаторами, между влечениями, аффектами с одной стороны, и процессами освоения реальности – с другой, они, по мере своего развития, принимают участие во все более тонком приспособлении к социальному окружению, одновременно способствуя (или препятствуя) конструированию устойчивых ментальных репрезентаций я и Другого. ЗМ гетерохронны и гетерогенны по своей структуре. Различия в зрелости и эффективности ЗМ определяются взаимодействием в их структуре различных бессознательных - по до своей природе рефлексивных, непосредственно чувственных, компонентов: осознаваемых и от автоматических, подконтрольных; от двигательных и аффективных - до рациональных и творчески-интуитивных (фантазии), опосредованных как содержанием культуры и нормативами общественного сознания, так и индивидуальной символикой. В онтогенезе они проходят путь от натуральных и примитивных к «зрелым», опосредованных значениями и символами, «настроенных» на решение все более сложных задач организации самоидентичности в ее отношениях с социальным окружением. Среди этих задач особые требования предъявляются к эффективности ЗМ в регуляции отношений сотрудничества-автономии со значимыми другими, перцепции и коммуникации в условиях компетентности переживаемого социальной личностного кризиса, угрожающего грубым разрушением сложившихся отношений к себе и значимым другим. Неслучайно поэтому, например, в современной клинической психологии активно обсуждается вопрос о роли дефицитарности зрелых, когнитивно - опосредованных ЗМ и эффективных стратегий совладания в качестве триггеров аутодеструктивного поведения (Gunderson J.G.,2001, Kernberg O.,1993,2001,Соколова Е.Т., 2000,2001,2002). Конкретные эмпирические исследования, интрапсихической когнитивного и в свою межличностной стилем, характером аутодеструктивного самоотношения очередь, указывают защитной личностной – на связь саморегуляции патологии суицидом, и с стратегий аффективно- широким аддикциями, спектром промискуитетом, враждебностью к себе и другим (Рахманкина Е.Е., Соколова Е.Т., 1989, 1991,1995, 2001, Соколова Е.Т., Ильина С.В., 2000, Соколова Е.Т., Чечельницкая Е.П., 1997). Выраженная полезависимость и низкий уровень когнитивной дифференцированности соотносятся с целостным синдромом расстройства самосознания, включающим: нестабильность и фрагментарность структурно-функциональной организации самоидентичности, тенденцию к инвертированности гендерного самосознания; низкую толерантность к неопределенности и фрустрации со стороны значимых других, гиперкомпенсируемую интрапсихическими и межличностными манипулятивными стратегиями защиты; доминирование примитивных, «натуральных» ЗМ с дефицитом участия процессов когнитивного опосредования и символизации, высокой пристрастностью я- и объектрепрезентаций, их негативной аффективной валентностью. «Полезависимость» кроме всего прочего означает сверхконкретность, сужение возможностей выхода за пределы наличного, непосредственно данного, в том числе, путем воображения, мечты, препятствует антиципации будущего, метафорической реконструкции недостающего, утраченного и, тем самым существенно снижает восстановительные ресурсы личности, поддерживая состояние неудовлетворенности. хронического Низкая «эмоционального дифференцированность голода», («когнитивная постоянной простота» и недостаток средств анализа) проявляется неспособностью подмечать тонкие различия и изменения (особенно в сфере социальных отношений и самовосприятия), «дихотомичностью», недиалектичностью познания в целом. В психотерапии «трудных» пограничных и психосоматических пациентов эти особенности являются одним из психологических механизмов генерализованного сопротивления излечению, саботажу отношений сотрудничества, а также накладывает ограничения на способность пациентов испытывать облегчение и хотя бы частичное удовлетворение (как вербального аналога «холдинга») от слов, а не действий или «вещей». Образуется «порочный круг» взаимосвязанных и поддерживающих друг друга аффективных, когнитивных и коммуникативных расстройств. Сходные идеи обнаруживаются в современной теории объектных отношений. Основным когнитивным повреждением при пограничных нарушениях личности считается недостаток процессов символизации, отвечающих за “ментализацию” внутреннего мира (Марти П., Юзан М. 2000, Орбан П. 2001), вызванный несформированностью константного интернализованного объекта (Lerner P.1996, Muller J.1996). Степень когнитивного опосредования, уровень процессов символизации может быть связующим звеном в оценке уровня развитости репрезентаций Я и объекта, понимаемых как символические формы отношений и защит (Орбан П. 2001, Фонаги П. 2002). Некоторые авторы разделяют точку зрения, согласно которой защиты интерпретируются в терминах аффективных и когнитивных компонентов в их соотношении с особенностями репрезентаций Я и объекта (Kernberg P.1994, Blatt); другие пытаются интегрировать теорию Пиаже о стадиях когнитивного развития с теорией объектных отношений, в частности с концепцией сепарации - индивидуации Малер М. (см. Leichsenring F.1999, Lerner P.1992, 1996). В развитии процессов символизации, комплексных когнитивных функций, стилей аффективной регуляции, репертуара защитных механизмов признается важнейшая роль первичных отношений привязанности или объектных отношений (Gergely G.& WatsonJ.,1996 , Main M. 1991, см. Fonagy P. et all.2000). Продолжая эту логику рассуждения, добавим, что, обслуживая процесс развития отношений и, одновременно, встроенные в них как формы своего существования и реализации, высшие ЗМ содействуют разворачивания развития, причем в той мере, в какой отношения мать-дитя опираются на согласованные взаимные нужды диады; в то время как примитивные тормозят его, способствуют регрессу к более простому, генетически архаичному уровню функционирования. Несколько слов о психологическом значении символобразования. Идея порождения символа интерсубъективным контекстом и его промежуточное положение в системе категориального индивидуального знания для семиотической науки не нова, но роль процесса символобразования в становлении я только начинает изучаться. Признается промежуточное положение символов между «чистой безобразностью», переживанием, сенсомоторным интеллектом (Ж.Пиаже), соматизацией (П.Марти) и предметностью восприятия, отражением объективной реальности с помощью логического мышления, оперирующего знаками. Во французской школе психоанализа принято различать несколько уровней ментализации в зависимости от развития мышления и степени отдаленности от телесных процессов: первичная ментализация (по сути, отражает отсутствие ментализации); вторичная (символическая) ментализация; вербальное мышление (цит. по 25). Построение символа позволяет одновременно преодолеть как хаотическое состояние ужаса перед размытостью и неопределенностью интрацептивного мира, так и жесткую однозначность предметной реальности и представляет собой творческий акт соединения слова, как внешнего еще не присвоенного знака, и «наводняющих» аффектов. Игра соединения «чужой» не присвоенной реальности и живого непосредственного опыта по сути и есть – символизация. Выделенные уровни ментализации в логике культурно-исторического подхода могут быть поняты как уровни опосредствования, а символ, в свою очередь как промежуточное звено, возможно, своеобразный «синкрет» по Выготскому, и уже не «конкретный» и еще не «абстрактный». Первичные влечения, аффекты и защиты сначала непосредственно включены в симбиоз с объектом привязанности и регулируются организмически-инстинктивными ЗМ. по Вместе развивающиеся отношения мать-дитя, они с преимуществу тем, изначально «натуральными» встроенные в благодаря интернализации все более усложняющегося «промежуточного» символического пространства, игры, фантазии и воображения, опосредуются символами и трансформируются в более зрелые, с более эффективной компенсаторной функцией. В современных психоаналитических концепциях, развивающих концепцию переходного объекта Винникотта, символическая функция также осмысляется с позиции посредника (третьего звена) между первичным телесно-аффективным опытом и реальностью. Она появляется при вступлении в триадические отношения на эдиповой стадии развития и служит достижению и удержанию «связности» Я, контейнированию аффекта, развитию представлений, относительно независимых от конкретной связи с ситуацией и вызванным ею переживанием. Важным следствием появления символоврепрезентаций является возможность «пробного действия в уме» и игры воображения, что достигается двумя путями: отсрочкой в импульсивном отреагировании влечений и аффектов и трансформации самого способа их разрядки. Возможно, изменяется и цель влечения (или даже появляется новая цель), которая будет служить не только организмической разрядке и восстановлению равновесия, но и появлению новых объектов достижения удовлетворения. Это будет означать и коренное изменение положения ЗМ в общей системе саморегуляции, повышение их ранга. Обсуждение проблемы символизации внутреннего мира мы встречаем и в ряде исследований, посвященных расстройствам личности. Так, недостаточное владение средствами символизации признается основным когнитивным повреждением при пограничных нарушениях личности, который в свою очередь вызван нестабильностью внутреннего объекта (2224,31,32). В ряде работ степень символического опосредования внутреннего мира рассматривается в качестве связующего звена между я – и объект – репрезентациями и ЗМ, и что не менее важно, как основной критерий тяжести личностных расстройств [18,31,30]. Утверждается, что безопасная привязанность, стабильное присутствие «хорошего» объекта освобождает ресурсы, необходимые для полного развития символической функции, когниций, зрелых ЗМ, соответственно при нарушениях привязанности, нужно ожидать существенного повреждения и символической функции [см.25]. Так, например, условием выживания при инцестуозной связи, психологическом и физическом насилии может стать временное блокирование функции символизации и, соответственно, ЗМ более высокого порядка, как и логического мышления в целом. Возможны и более длительные задержки когнитивного развития. Британский психоаналитик П. Фонаги выводит генез ЗМ из специфических паттернов привязанности и репертуара защит заботящегося лица, которые мобилизуются в ответ на дистресс младенца: так отвергающая мать может терпеть неудачу в отзеркаливании дистресса ребенка, а озабоченная мать может представлять это состояние ребенка с чрезмерной ясностью. И в том, и в другом случае ребенок практически лишается возможности интернализировать ментальную репрезентацию своего психического состояния и ради близости с заботящимся лицом рефлексивная функция будет приноситься в жертву (25). Мы полагаем существование и иного варианта нарушения символической функции по типу разрыва связи между телесно-аффективным опытом и символобразованием, в связи с чем, символы приобретают грандиозный и «магический» ореол, а мышление, в свою очередь - сверх-абстрактные, но безжизненные, эмоционально выхолощенные, «девитализированные» черты. Именно это мы наблюдаем при некоторых пограничных и психосоматических расстройствах личности, паранойе, соматизированной депрессии. Мышление отличает избыточная конкретность, ситуативная «замкнутость» во времени и пространстве, сверхзависимость от «сиюминутного» наличного поля, доминирующего и «затопляющего» негативного аффекта, стирающего координаты реальности. При этом вторичные «рациональные» ЗМ блокируются из-за недоступности функции символизации; мышление на службе негативного аффекта, работая в экономном режиме, защитно упрощает до примитивности и расщепляет картину мира на абсолюты несбыточного, недостижимого и всемогущего «хорошего» и вечного, тотально ничтожного или угрожающе преследующего «плохого». К защитам, свойственным раннему младенчеству, преходящим при нормальном развитии (расщепление/проективная идентификация, специфические глобализация, алекситимические всемогущество/обесценивание) феномены: добавляются психосоматизация и и моторное отреагирование аффектов и переживаний в поведении, сопровождающиеся выраженными трудностями вербализации психических состояний, тенденцией к обращению разрушительных импульсов на собственное телесное Я. В аналогичной функции выступают и разного рода «извращения» инстинктивно-организмической жизни: от нарушений сна, аппетита, либидо – до разнообразных форм членовредительства прижигание, шрамирование, пирсинг, татуировки, злоупотребления фитнессом и пластической хирургией и др., нанесение себе телесных повреждений, покушения на самоубийство, равно, как и усиливающиеся навязчивые аддиктивные действия – переедание, наркотизация и прилипание к любому другому человеку в поисках сиюминутного эрзац-успокоения. (12, 18, 20 21, 22). Морально-нравственные регуляторы жизнедеятельности, такие как вина и стыд, для личностно зрелого человека служащие средствами морально-нравственной саморегуляции, у людей с нарциссической уязвимостью самоуважения и трудностью символизации обращаются в «телесное самоедство» - так душевные терзания защитно соматизируются, преобразуясь в терзания тела. Человек в подобном состоянии теряет не только способность испытывать радость, наслаждаться жизнью, но и утрачивает способность играть, изобретать, инсайтно видеть привычное в новом свете; утрачивается также связность и последовательность мышления. Аналогия с младенческой безучастностью и задержкой когнитивного развития в ответ на длительную депривацию материнской любви и внимания здесь вполне уместна. Отсутствие объекта в реальности, не компенсируемое его символически поддерживающей репрезентацией во внутреннем мире, приводит к безвозвратной утрате связей - как эмоционально-отношенческих, так и когнитивному дефициту, потере связности ментальных репрезентаций в единое целое. Мир внутри Я и мир снаружи предстают в первозданном хаосе и тотальной неопределенности, вне пространственных и временных координат, без возможности выразить себя в словах, обрести структуру и упорядоченность, что не может не внушать растерянности и глобальной беспомощности. Системная организация ЗМ вынуждена функционировать в упрощенном режиме, возвращаясь к более раннему в онтогенезе уровню когнитивного опосредствования (когнитивной простоте) или утрачивает вовсе способность к рациональности, способность мыслить и выражать в словах. Иначе обстоит дело, когда переживание «утраты» доступно разделению с Другим, символизации, работе воображения и вербализации благодаря чему оно проходит через разработанные культурой ритуалы «траура» и «контейнируются» ими. «Слова, - замечает Макдугалл, - замечательные контейнеры» (12, с.86). Контейнирование» в качестве зрелой защиты служит объединению и достижению непротиворечивого единства эмоционального «собиранию себя» в единую, отношения и ментальной интеграции, осмысленную и целостную самоидентичность, сохраняющуюся, несмотря на все превратности жизненного опыта и опираясь на человеческие связи. Как продукт интериоризации паттернов общения раннего семейного окружения в качестве жизненно необходимых способов утешения, поддержки, сохранения самоуважения, контроля за удовлетворением коммуникативных нужд, высшие ЗМ становятся «стилевыми» «функциональными органами» личности, характеризующими ее индивидуальную систему установления эмоциональных и наполненных смыслом связей с самим собой, другими людьми и окружающим миром. Библиография 1.Бурлакова Н.С., Олешкевич В.И. Детский психоанализ. Школа А.Фрейд. М., Академия. 2005 2. Вацлавик П.,.Бивин Дж, Джексон Д. Психология Межличностных коммуникаций.–Спб.: «Речь», 2000. 3. Винникотт Д.В. Использование объекта/ Антология современного психоанализа. Т.1.-М.: Институт психологии РАН, 2000.- с.447-454. 4. Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. Из неопубликованных трудов.-М.: из-во Акад. пед. наук, 1960. 5. Выготский Л.С. Психология искусства. - М., 1986, с.91-110. 6. Зейгарник Б.В., Мазур Е. Холмогорова А. Саморегуляция поведения в норме и патологии// Вестник МГУ, серия 14 –Психология.- 1981.- №2.- с.122-132. 7. Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства. Стратегии психотерапии /Пер. с англ.- М.: «Класс», 2001. 8. Кляйн М. Эмоциональная жизнь ребенка / Психоанализ в развитии: Сборник переводов. Сост. А.П.Поршенко, И.Ю.Романов. Екатеринбург: Деловая книга, 1998. - с. 59-108. 9. Конопкин О.А. Психическая саморегуляция произвольной активности человека (структурно-функциональный аспект)//Вопросы психологии.- 1995.-№1.-с.5-12. 10. Лапланш Ж.. Понталис Ж-Б «Защита». «Механизмы защиты». «Механизмы отработки». СС 145-149, 227-230, 230-231. Словарь по психоанализу. Пер. с франц.М., Высш. Шк., 1996. 11. Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. –Таллинн, 1992.- с.191-199. 12. Макдугалл Дж. Театры тела. М., Когито-Центр, 2007 13. Марти П. Психосоматика и психоанализ/ Французская психоаналитическая школа. Под редакцией А.Жибо, А.В. Россохина.-Спб.: Питер, 2005.- с.514-525. 14. Нартова-Бочавер С.К. “Coping Behavior” в системе понятий психологии личности//Психологический журнал, 1997.- №5. 15. Николаева В.В. Личность в условиях хронической соматической болезни/ кн. Соколова Е.Т., Николаева В.В. Особенности личности при пограничных расстройствах личности и соматических заболеваниях. Ч.2. - М., 1995.- с.207-352. 16. Орбан П. О процессе символообразования / Энциклопедия глубинной психологии. Т1.- М.: «Когито-центр», 2001.- с. 532-569. 17. Пиаже Ж. Схемы действия и усвоение языка/ Семиотика. М.,1983, с.133-136. 18. Руссийон Р. Символизирующая функция объекта/ Французская психоаналитическая школа. Под редакцией А.Жибо, А.В. Россохина.-Спб.: Питер, 2005, сс.285-299 19.Соколова Е.Т., Николаева В.В. Особенности личности при пограничных расстройствах личности и соматических заболеваниях. Ч.1.- М., 1995, с.27-206 20. Соколова Е.Т. Психотерапия: теория и практика. - М.: Academia, 2002. 21. Соколова Е.Т. Человек-нарцисс: портрет в современном социокультурном контексте. //Психология: современные направления междисциплинарных исследований. Материалы научной конференции, посвященной памяти члена-корреспондента РАН А.В. Брушлинского, 8 октября 2002г. //Сб-к статей под ред. А. Журавлева, Н. Тарабриной. Издательство «Институт психологии РАН», М. 2003, стр. 126-138. 22. Соколова Е.Т., Бурлакова Н.С., Ф. Леонтиу К обоснованию психологического изучения расстройства гендерной идентичности// клинико Вопросы психологии.- 2001.- №6,с.3-17. 23. Соколова Е.Т., Сотникова Ю.А. Феномен суицида: клинико-психологический ракурс. Вопросы психологии, №2, 2006, СС.103-116 24. Соколова Е.Т. Сотникова Ю.А. Связь психологических механизмов защиты с аффективно-когнитивным стилем личности. Вестник Московского Университета. Серия 14 Психология. №2, 2006, СС. 12-29 25. Фонаги П. Точки соприкосновения и расхождения между психоанализом и теорией привязанности// Журнал практической психологии и психоанализа.- №1.- март 2002 (журнал электронных публикаций). 26. Фрейд А. Психология “Я” и защитные механизмы/ Пер. с англ. - М.: ПедагогикаПресс, 1993. 27. Фрейд З. Конечный и бесконечный анализ/ Психоанализ в развитии: Сборник переводов. Сост. А.П.Поршенко, И.Ю.Романов. Екатеринбург: Деловая книга, 1998, с. 5-43. 28. Хартманн Х. Эго-психология и проблема адаптации/ Пер. с англ.- М.: Институт общегуманитарных исследований, 2002. 29. Bion.W. (1959) “Attaks on Linking”/ Bion.W. Second Thoughts.- N.Y.: Jason Aronson, 1967. 30. Fonagу R, Target M, Gergely G. Attachment and borderline personality disorder. A theory and some evidence// Psychiatr Clin North Am.- 2000 Mar.- 23 (1).- р.103-122. 31. Lerner P.M.. Rorschach assessment of cognitive impairment from an object relations perspective // Bulletin of the Menninger Clinic., 1996,Vol. 60, № 3.рp. 351-366. 32. Muller J.P. Beyond the psychoanalytic dyad: Developmental semiotics in Freud, Peirce and Lacan.- N.Y.: Routletge, 1996. 33. Witkin H. Personality through perception. N.Y. 1954
