Training program of the LDP Operators
реклама
Юрий Слезкин Юрий Слезкин родился в Советском Союзе. После эмиграции в Соединенные Штаты, учился в Техасском Университете и преподавал в Университете Форест. В настоящее время он преподает в Калифорнийском Университете, Беркли, и опубликовал новаторское исследование политики имперской и советской России в отношении нерусских народов, входивших в состав этих империй, - «Арктическое зеркало: Россия и малые народы Севера». Слезкин является одним из современных историков, изучавших путь советского государства через его политику формирования административных единиц в этнических группах и продвижения культуры народностей, в частности, в 1920-е годы, оказал помощь в представлении этнических различий и подтачивал государственную политическую цель уничтожения национализма. В течение десятилетий исследование Советского Союза в западных странах основывалось только на изучении этнических русских, исключая нерусскую половину населения, а также на высокой политике, не обращавшей внимания на исследование общества. Господствующей теорией, сквозь которую западные ученые рассматривали СССР, была теория тоталитаризма, которая представляла общество как пассивное, раздробленное и зависимое от властных, основанных на страхе, инициатив всемогущего Советского государства. Такой подход не предусматривал способность национальной культуры и местной политической элиты интерпретировать, изменять, формировать, смещать, трансформировать и противостоять политике из центра, особенно, до и после расцвета сталинизма. Несмотря на политику русификации, проводившуюся в период больших чисток и до 1950-х годов, нерусские народности смогли, во многих случаях, защитить и расширить родной язык, сохранить и развить этническую культуру. Согласно Слезкину, успех советской национальной политики в некоторых областях, также как и общественные волнения и противоречия, предопределили судьбу Советского Союза, когда после семидесяти четырех лет существования государство, построенное революционерами - интернационалистами, распалось на национальные единицы. 1 СССР как коммунальная квартира, или каким образом социалистическое государство продвигало национальный партикуляризм? Советская национальная политика разрабатывалась и осуществлялась националистами. Ленин занимал бескомпромиссную позицию в вопросах, связанных с национальностью и «национальными правами». Его теория позитивного национализма («угнетенной нации») сформировала концептуальную основу Советского Союза, а политика компенсирующего «национального строительства» времен НЭПа стала яркой успешной попыткой на государственном уровне объединить язык, «культуру», территорию и квотную бюрократию. Ленинская гвардия надежно замкнула шествие (когда к 1923 году Бухарин завершил головокружительный рывок от космополитизма к нерусскому национализму). Однако настоящим «отцом народов» стал Сталин (хоть и не всех народов и не навсегда). «Великие преобразования» 1928-1932 гг. превратились в нелепое торжество этнического многообразия, когда-либо финансировавшегося государством; «Великий отход» середины 1930-х г.г уменьшил поле «процветающих народов», но вызвал более интенсивное культивирование полей, приносивших плоды. После Великой Отечественной войной с кафедры прозвучало объяснение, состоявшее в том, что класс является вторичным по отношению к этнической принадлежности, а поддержка национализма в целом (и не только русского национализма или «национального освобождения» заграницей) является священным принципом марксизма-ленинизма. Если вышесказанное звучит странно, так это потому, что большая часть исторических работ о советской национальной политике была написана учеными, которые разделяли допущение Ленина и Сталина об онтологических народах, наделенных особыми правами, __________________________ Юрий Слезкин: «СССР как коммунальная квартира, или каким образом социалистическое государство продвигало этнический партикуляризм», Славянский обзор, 53,2 (Лето 1994), стр. 414-52. Примечание автора: первый черновой вариант данной статьи был написан для семинара, организованного Программой сравнительных исследований в области национальной принадлежности и национализма в Школе международных исследований Хенри М. Джексона, Вашингтонский университет. Я благодарен сопредседателям Программы Чарльзу Хиршману и Чарльзу Ф. Киз за гостеприимство и критику, а также за разрешение предоставить отрывок «Славянскому обзору». Я также хотел бы выразить благодарность Питеру Блитстейну, Виктории Боннелл, Джорджу Бреслауеру, Даниэлю Брауэру, Майклу Буравоу, Джейн Бурбанк, Шейле Фитцпатрик, Брюсу Гранту, Дэвиду Холлингеру, Терри Мартину, Николасу В. Рязановскому, Регги Зелник, Коллоквиум Беркли за изучение России и Восточной Европы, а также Центр по изучению истории России Чикагского университета за поддержку дискуссии и полезные комментарии. 2 восхваляли их за решительное продвижение национальной культуры и национальных кадров, критиковали за невыполнение собственных (не говоря о вилсонских) обещаний на национальное самоопределение, и считали, что «буржуазный национализм», подвергавшийся яростным нападкам большевиков, на самом деле был равносилен убеждению в лингвистической/ культурнойследовательно-политической автономии, которую сами «буржуазные ученые» считали национализмом. Нерусский национализм любого вида оказался таким естественным, а русский вариант марксистского универсализма таким русским или универсальным, что большинство этих ученых не заметили хронической этнофилии советского режима, воспринимали ее как должное или признак заблуждения, слабости или неосторожности. Данная статья является попыткой признать искренность усилий, предпринимавшихся большевиками в интересах этнического партикуляризма.1 Занимая бескомпромиссную, враждебную позицию по отношению к правам личности, они горячо, сознательно и последовательно содействовали правам группы, которые не всегда совпадали с правами пролетариата. «Первое в мире государство рабочих и крестьян» стало первым государством, в котором этнотерриториальный федерализм получил законный статус, все граждане были распределены в соответствии с биологической национальной принадлежностью, и существовали официальные предписания, связанные с отношением к определенному этнически установленному населению.2 В 1924 году И. Варейкис писал, что СССР – это большая коммунальная квартира, в которой «национальные государственные единицы, разные республики и автономные области» представляли «отдельные комнаты».3 Примечательно, что «коммунисты-домовладельцы» продолжали укреплять многие части и никогда не переставали прославлять сепаратизм наряду с коммунализмом.4 В своей первой научной работе Сталин писал: «нация – это исторически сложившаяся, устойчивая общность на основе общего языка, территории, экономики и психологии, проявившихся в общности культуры». 5 Накануне I Мировой войны данное определение не вызывало особой полемики среди социалистов. Разногласия касались происхождения наций, будущего национализма, природы народностей до перехода к нации, экономической и политической пригодности национальных государств и относительного значения «характерных признаков» наций. Но каждый допускал, плохо это или хорошо, что человечество состоит из более или менее устойчивых Sprachnationen, скрепленных общим прошлым. 6 Язык и история (или Schicksalgemeinschaft/ «общность судьбы» как предпосылка и следствие лингвистического единства) рассматривались как должное; однако, даже более спорные вопросы, перечисленные Сталиным, воспринимались (если не всегда открыто) как законные. Отто Бауер, пытавшийся отделить народ от территории, предположил, что «общность судьбы» является, в конечном счете, судьбой физической общности. Роза Люксембург, считавшая, что «принцип национальной принадлежности» противоречит логике капитализма, видела в «хищных» национальных государствах инструменты экономической экспансии. Ленин, отвергавший концепцию «национальной культуры», часто говорил о том, что «грузины», «украинцы» и «великороссы» обладают характерными национальными признаками, интересами и обязанностями. Возможно, нации окажутся бесполезными, и не будут существовать долго, но они есть и являются реальностью. Для Ленина и Сталина это означало, что нации имели права: «нация может привести свое существование в соответствие. Она имеет право организовать свое 3 существование на основе автономии. Нация имеет право устанавливать федеративные отношения с другими нациями. Она имеет право на выход из объединения. Нации являются суверенными и равноправными». 7 Нации отличаются по численности: существуют малые нации и большие («великие державы»). Они также отличаются по своему развитию: существуют «отсталые» нации (явное сочетание противоположных по значению слов в терминологии Сталина) и «цивилизованные». Все нации играют неравные экономические (следовательно, классовые и, следовательно, моральные) роли: одни нации являются «угнетателями», другие – «угнетенными».8 Однако все нации, - на самом деле все народы независимо от уровня «отсталости», - являются равными, так как обладают одинаковым суверенитетом, т.е. одинаковыми правами. Конечно, вопросы, связанные с тем, какой социальный класс может добиваться самоопределения и при каких условиях он станет это делать, являлись вопросами для активного и совершенно бессмысленного обсуждения, - более активного и бессмысленного, так как большинство народов Российской империи не достигли капиталистического развития и, таким образом, не являются нациями в значении марксисткой терминологии.9 Еще одна история связана с настойчивым убеждением Ленина в отношении политического значения «самоопределения» и его предсмертный спор со Сталиным о практической реализации права на самоопределение в Советском государстве. В долгосрочной перспективе более важное значение имела совместная кампания Ленина и Сталина, связанная с исключительно территориальным определением автономии, кампания, которая велась против Банда и Бауэра и прекратилась после 1917 года, потому что победителями оказались обе стороны (советский федерализм объединил этническую принадлежность с территорией, - и, по меньшей мер, в течение первых двадцати лет, - гарантировал культурные права разных оставшихся диаспор). Самым примечательным аспектом данной кампании являлось утверждение, - редко оспаривавшееся до и после 1917 года, - что все территориальные подразделения можно представить как «средневековые» или «современные», при этом современность определяется как демократия (границы «на основе общности населения»), ведущая к «максимально возможной однородности национального состава населения».10 Границы социалистического государства должны «определяться … в соответствии с волей и «общностью» населения», и, по меньшей мере, некоторая общность должна быть связана с этническим происхождением.11 Если это служило росту «национальных меньшинств», тогда и «национальным меньшинствам» должен быть гарантирован равноправный статус. 12 А если равноправный статус (и экономическая рациональность) требует создания бесчисленных «автономных национальных округов» «даже с минимальной численностью населения», тогда такие округи будут созданы и, возможно, объединены «различными способами с сопредельными округами с разной численностью населения».13 Зачем создавать этно-территориальные автономии при социализме, если социалисты считают федерализм «мещанским идеалом», «национальную культуру» буржуазной выдумкой, а ассимиляцию прогрессивным процессом, который заменил «идущих пролетариев» на «недалеких», «диких», «сонных» крестьян «у навозной кучи» и, по этой причине, и стал возноситься потворствующими знатоками национальной культуры? 14 Прежде всего, потому, что ленинский социализм вырос не на деревьях. Чтобы реализовать его, ленинские социалисты должны были «проповедовать против [лозунгов национальной культуры] на всех языках, адаптируясь к местным и национальным требованиям».15 Им был необходим коренной язык, коренные субъекты и коренные учителя («даже 4 для одного грузинского ребенка»), чтобы «полемизировать с их собственной буржуазией, распространять антиклерикальные и антибуржуазные идеи среди «своих» крестьян и горожан», и изгнать вирус национализма из последователей пролетариата и их мыслей.16 Это был миссионерский проект, аналогичный так называемой «ильминской системе», которая была сформулирована в Казани в юношеские годы Ленина.17 Ильминский заявлял, что «только родной язык может на самом деле наставить народ на путь христианства». 18 «Только родной язык», - писал Сталин в 1913 году, - может сделать возможной «полную реализацию интеллектуальных возможностей татарского или еврейского трудящегося».19 Обе теории перехода в другую веру утверждали, что «национальный язык» является совершенно прозрачным каналом для апостольских посланий. В отличие от «консервативных» миссионеров, которые рассматривали культуру как целостную систему и доказывали, что для победы над «чуждой верой» необходимо «бороться с другим народом – с обычаями, нравами и внутренним укладом чуждого народа в целом»,20 реформаторы из Казани и отцы советской этнической политики считали, что национальная принадлежность не имеет ничего общего с верой. Согласно Ленину, в марксистских школах будет принят один марксистский учебный план независимо от носителя языка.21 Поскольку национальная культура являлась реальностью, она касалась языка и некоторых «внутренних схем»: национальность составляла «форму». «Национальная форма» оказалась подходящей, потому что в ней отсутствовали такие вещи, как национальное содержание. Еще одним доводом в пользу ранней защиты национализма Лениным и Сталиным (когда «национализм» определяется как убеждение в том, что этнические границы являются онтологически важными, существенно территориальными и идеально политическими22) являлось разграничение, которое они проводили между национализмом угнетающего государства и национализмом угнетенного государства. Национализм угнетающего государства, иногда толковавшийся как «шовинизм великой державы», был необоснованно враждебным; национализм угнетенного государства был оправданным, хоть и кратковременно. Первый стал результатом несправедливого превосходства в численности; второй – реакцией на дискриминацию и преследование. Национализм угнетающего государства мог быть устранен только как следствие победы пролетариата и последующей самодисциплины и самоочищения; национализм угнетенного государства мог быть смягчен благодаря отзывчивости и тактичности.23 Таким образом, лозунги о национальном самоопределении и этно-территориальной автономии были знаками раскаяния. Они приходили легко и имели большое влияние, поскольку были связаны с «формой». «Меньшинство становится неудовлетворенным не из-за отсутствия [экстратерриториального] национального объединения, а из-за того, что не имеет права пользоваться своим родным языком. Позвольте меньшинству пользоваться родным языком, и недовольство пройдет само по себе.»24 чем больше прав и возможностей будет иметь национальное меньшинство, тем больше «доверия» оно будет проявлять по отношению к пролетариату прежде угнетающей нации. Подлинное равенство «формы» выявит условный характер национализма и лежащее в основе единство классового содержания. После трансформации капитализм в социализм, пролетариат создаст возможности для полного уничтожения национального гнета; такая возможность станет реальностью только – и только! – после полной демократизации всех сфер, включая установление государственных границ в соответствии с общностью населения и полной свободой выхода из объединения. Это, в свою очередь, приведет на практике к полному устранению напряженности и 5 недоверия между народами, ускоренному сближению и объединению наций, в результате которого произойдет отмирание государства.25 Опыт революции и гражданской войны не сделал ничего для того, чтобы изменить данную программу. Первые декреты нового правительства большевиков описывали победоносные массы как «народы» и «нации», наделенные «правами»,26 провозглашали равенство и суверенность всех народов, гарантировали их суверенитет на основе этно-территориальной федерации и права на выход из объединения, подтверждали «свободное развитие национальных меньшинств и этнических групп», а также обещали уважать национальную веру, обычаи и институты.27 К концу войны потребность в местных союзниках и необходимость признания существующих (и иногда этнически определенных) единиц была совмещена с принципом создания различных юридически признанных (и все более этнически определенных) советских республик, автономных республик, автономных областей и общин трудящихся. Некоторые автономии имели большую автономность по сравнению с другими, однако, везде господствовала «национальная принадлежность». «Многие из этих народов не имели ничего общего. За исключением факта, что прежде они являлись частью Российской империи, а теперь были освобождены революцией, между ними не было внутренних связей». 28 Согласно ленинскому парадоксу, самым верным способом добиться единства в содержании было разнообразие форм. «Насаждая национальную культуру» и создавая национальные автономии, национальные школы, национальные языки и национальные кадры, большевики преодолеют национальное недоверие и охватили национальную аудиторию. «Мы поможем вам в развитии вашего бурятского, вотякского и т.д. языка и культуры, потому что таким образом вы быстрее присоединитесь к общечеловеческой культуре, революции и коммунизму». 29 Для многих коммунистов это звучало чуждо. Разве нации не состоят из различных классов? Разве интересы пролетариата не должны преобладать над национальной буржуазией? Разве не предполагается объединение пролетариев всех стран? Разве не должны трудящиеся осажденного советского государства объединиться со всеми с еще большей решительностью? Весной 1918 года Лацис критиковал «абсурдность федерализма» и предупреждал, что бесконечное «размножение республик», особенно в случае «неразвитые этнических групп», таких как татары или белорусы, было настолько опасным, насколько и нелепым.30 Зимой 1919 года А.А. Иоффе предупреждал о растущих националистических аппетитах и обращался с просьбой «прекратить сепаратизм» со стороны «буферных республик». 31 А весной 1919 года на VIII Съезде партии Н. И. Бухарин и Г. Л. Пятаков объявили о наступлении по всему фронту против лозунга о национальном самоопределении и, следовательно, превосходстве национальной принадлежности над классом на нерусских территориях.32 Ответ Ленина был твердым и привычным. Во-первых, нации существуют «объективно». «Если мы утверждаем, что признаем не финский народ, а только трудящиеся массы, это прозвучит смешно. Не признать что-либо невозможно: оно заставит нас признать его».33 Во-вторых, бывшие угнетающие нации нуждались в доверии со стороны прежде угнетенных наций. Башкиры не доверяют великороссам, потому что великороссы более развиты, и используют преимущество своего развития, чтобы грабить башкир. Таким образом в отдаленных местах слово великоросс обозначает «угнетатель» или «обманщик». Мы должны учитывать это. С этим необходимо бороться. Однако на это потребуется много времени. Этого не запретить 6 декретом. В данном случае необходимо проявлять особую внимательность. Особую внимательность должны проявлять великороссы, потому что они вызывали такую ненависть во всех других народах.34 Наконец, отсталые народы не выработали «разграничения между пролетариатом и буржуазными элементами», и, поэтому, вряд ли среди них есть революционные классы, занимающие враждебную позицию по отношению к «их муллам». 35 Однако если взять такой народ как целое и сравнить с более «развитыми» народами, то он будет представлять собой законный пролетариат в силу того, что его обманывали и угнетали. При империализме («как наивысшей и последней стадии капитализма») колониальные народы стали глобальным эквивалентом западного рабочего класса. При диктатуре (русского) пролетариата к этим народам применялось особое отношение до тех пор, пока не будут залечены экономические и психологические раны колониализма. При этом нации равносильны классам. Как указывает Томский, Ленин потерял аргумент, но получил голос, потому что в то время как «никто в данном помещении не сказал о том, что национальное самоопределение или национальные движения являются нормальными или желаемыми», большинство посчитало, что национальное самоопределение и национальные движения являются «неизбежным злом», которое необходимо перенести.36 Следовательно, борьба за национальный статус и этно-территориальное признание продолжалась беспрепятственно. Отличие криашен от татар заключается в обычаях, алфавите и словарном составе, поэтому криашены нуждаются в отдельной административной единице.37 Чуваши были бедными и не говорили порусски, поэтому им необходима специальная административная единица.38 Якуты заслуживают собственного правительства вследствие их компактного проживания и готовности «устроить свою жизнь собственными силами». 39 «Примитивные племена», жившие по соседству с якутами, заслуживают отдельного правительства, так как проживают широко рассредоточенными общинами и не были готовы самостоятельно вести дела.40 Эстонские переселенцы в Сибири имели собственные литературные традиции, поэтому им необходимо бюрократическое управление, которое обеспечит их газетами.41 Относящиеся к уграм коренные жители Сибири не имели литературных традиций; они нуждались в «независимом правительстве», чтобы «направить в темные массы луч просвещения и культивировать их быт жизни».42 Местная интеллигенция, должностные лица Комиссариата национальностей, «съезды коренных народов» и Петроградские этнографы требовали институциональной автономии, ведомств и финансирования (для себя или своих протеже). Получив автономию, они требовали больше ведомств и больше средств. Средств было недостаточно, однако автономных областей и ведомств становилось все больше. Кроме этно-территориальных единиц, укомплектованных собственным бюрократическим штатом, и предоставлявших (по меньшей мере, теоретически) образование на «родном языке», существовали национальные единицы в рамках национальных единиц, национальные отделы в партийных ячейках и местных советах, национальные квоты в учебных заведениях. В 1921 году полякам было предоставлено 154,000 новых книг на польском языке, в то время как криашены получили 10; в Коммунистической партии Азербайджана существовал иранский, немецкий, греческий и еврейский отделы; Комиссариат просвещения в Москве включал 14 национальных бюро; 103 местных партийных организации в России должны были вести дела на эстонском языке.43 7 Продолжали существовать некоторые сомнения. По словам одного из сотрудников Комиссариата национальностей, защита своих прав, связанных с языком, не «срабатывает» среди национальностей, которые были «слабыми, отсталыми и рассеянными в море развитой национальности». Поэтому «тенденция сохранения и развития какого-либо коренного языка любой ценой и до бесконечности с единственной целью создать симметричную, геометрически законченную систему образования на одном языке, не имеет будущего, и не учитывает всей сложности и разнообразия социально-культурного характера нашей эпохи».44 Существовали аргументы, согласно которым эпоха касалась, прежде всего, экономической рациональности и замещения этнических единиц или, по меньшей мере, укомплектования их научно установленными экономическими единицами на основе природного, индустриального и экономического родства. Если военные округи могут форсировать национальные границы, то же самое относится и к экономическим округам.45 Такие аргументы не просто отвергались, - начиная с 1922 года, они стали идеологически неприемлемыми. Энтузиазм Ленина, бюрократия сталинских Наркоматов, традиции партийных решений, а также закрепленные интересы быстро распространявшихся этнических институтов превратились в застывший «национальный вопрос», который больше нельзя было задавать. Поэтому после того, как Х Съезд партии признал политику наделения национальности законным статусом, никто не мог назвать ее «неизбежным злом», не говоря о буржуазном национализме. То, что было сделано на Х Съезде (и особенно Сталиным), заключалось в соединении ленинской темы национального угнетения и колониального освобождения, установлении равенства между «национальным вопросом» и вопросом, связанным с отсталостью, а также представлении всего вопроса как противостояние между «великороссами» и «не великороссами». Великороссы относились к развитой, прежде доминировавшей нации, обладавшей прочной национальной государственностью, и зачастую проявлявшей этническое высокомерие и невосприимчивость, называемые «великодержавным шовинизмом». При царизме все другие национальности, негативно и собирательно называвшиеся «не великороссами», стали жертвами отсутствия государственности, отсталости и «некультурности», что затруднило им использование новых революционных возможностей, а иногда склоняло к «местному национализму». 46 В сталинской формулировке «суть национального вопроса в РСФСР состоит из необходимости устранить отсталость (экономическую, политическую и культурную), которую нации унаследовали от прошлого, чтобы позволить отсталым народам догнать Россию».47 Чтобы достичь этой цели, Партия должна помочь народам а) создать и укрепить собственную советскую государственность в форме, соответствующей национальной физиогномике данных народов; б) учредить собственные суды и правительственные органы, действующие на родном языке, и состоящие из местного жителей, знающих жизнь и менталитет местного населения; с) развивать собственную прессу, школы, театры, местные клубы и другие культурные и образовательные институты на родном языке.48 В РСФСР должно было существовать столько национальных государств с различным уровнем автономии, сколько существовало народов (не наций!). Кочевники получали земли, утраченные в пользу казаков, а «национальным меньшинствам», разбросанным среди компактных этнических групп, 8 гарантировалось «свободное национальное развитие» (которое предусматривало к созданию территориальных единиц).49 Возможно, наиболее замечательным является то, что этот триумф национальной принадлежности был представлен Сталиным как причина и следствие прогресса. С одной стороны, «свободное национальное развитие» являлось единственным способом преодолеть отсталость нерусских народов. С другой стороны, нельзя идти против истории. Даже если русские элементы все еще доминируют в украинских городах, ясно, что с течением времени города неизбежно станут украинскими. Около сорока лет назад Рига была немецким городом, но, вследствие роста городов за счет деревень (а деревни являются хранителями национальности) Рига стала настоящим латвийским городом. Около пятидесяти лет назад города в Венгрии были немецкими по своим характерным особенностям, но в настоящее время они стали венгерскими. То же самое произойдет с Белоруссией, где в настоящее время в городах доминируют не белорусские элементы. 50 После этого партия удвоит усилия, направленные на национальное строительство, так как для того, «чтобы вести коммунистическую работу в городах, потребуется охватить новых пролетариев-белоруссов с помощью их родного языка».51 Однако «диалектическая» логика официальной политики, ее практика стала определенной и к 1921 году была довольно успешно создана. В некотором смысле принятие новой экономической политики на Х Съезде стало равносильно «спуску» всех других стремлений до уровня национальной политики НЭПа. НЭП являлась временным, но целенаправленным примирением с «отсталостью», которая была представлена крестьянами, торговцами, женщинами, всеми нерусскими народами вообще, а также различными «примитивными племенами» в частности. Среди прочих существовал специальный женский департамент, еврейский отдел и Комитет помощи народам северных пограничных областей. Отсталость бесконечно множилась, и каждый пережиток прошлого требовал индивидуального подхода, основанного на «отдельных особенностях», и характеризовавшегося восприимчивостью и отеческой благожелательностью. Конечной целью было уничтожение любой отсталости и, следовательно, разницы, однако реализация данных задач откладывалась на неопределенное время. Попытки форсировать достижение данной цели являются «опасными» и «утопическими» – какой была нетерпимость «зрелых и политически сознательных товарищей» в центральной Азии, которые задавали следующий вопрос: «Что происходит? Сколько еще мы будем создавать отдельные автономии?».52 Ответ партии был неясным, но выразительным: «Столько, сколько потребуется». Столько, сколько потребуется для преодоления «экономической и культурной отсталости…, экономических различий, различий в обычаях (особенно важных среди народов, которые еще не достигла стадии капитализма) и языковых отличий». 53 Между тем национальное строительство само по себе стало похвальной целью. Красота заключалась в различиях. С одним исключением. Один пережиток прошлого обладал некоторыми искупающими качествами, допускался, но не чествовался, использовался, но не получал радушного приема. Этим пережитком был русский крестьянин. Казалось, что смычка крестьянства и рабочего класса времен НЭПа отражает подобную расстановку с другими «неразвитыми» группами, однако ее официальное обоснование было совсем другим. «Крестьянский элемент» был агрессивным, 9 заразным и угрожающим. Никто не допускал, что дикость крестьянства исчезнет сама по себе в результате дальнейшего развития, так как «дремлющий» русский крестьянин был не способен развиваться «как крестьянин» (он был иным «по содержанию»). Приравнивая национальную принадлежность к развитию, и разделяя население страны на русских и не русских, Х Съезд признал и усилил данное различие. Русская нация была развитой, господствующей, а потому неподходящей. Территория России не была отмечена и, в сущности, состояла из земель, которые не были объявлены нерусскими народами, известными как «националы». В результате возражения о том, что данное утверждение является слишком узким, что Азербайджан в культурном и экономическом отношении был «впереди многих российских областей» и что армянская буржуазия была такой же империалистической, как и любая другая, Сталин и Съезд отстранили Микояна.54 «Последняя схватка Ленина» с национальным вопросом не изменила официальной линии.55 Расстроенные предполагаемым «великоросским шовинизмом» Сталина, Дзержинский и Орджоникидзе (русские по поступкам и роду занятий, но не национальному происхождению), больной руководитель рекомендовали применение того же самого лекарства. Интернационализм со стороны русских «должен состоять не только из формального равенства наций, но и своего рода неравенстве за счет большой угнетающей нации, которая компенсирует убыток за фактическое неравенство, существующее в жизни». 56 Это требовало большего, еще большего, «внимания, уважения и уступок» в отношении «обиженных» националов, большего числа сознательных (следовательно, не шовинистов) пролетариев в русском аппарате, а также более широкого и последовательного использования нерусского языка.57 В апреле 1923 года XII Съезд партии повторно принял данную точку зрения без вопросов о прежней стратегии или текущей необходимости (единственный делегат, оспоривший ортодоксальность национального развития, представился «обыкновенным рабочим». Он робко напомнил о космополитическом пролетариате Маркса, за что получил упреки Зиновьева58). С двух крайних точек заключения экспертов Сталин утверждал, что русский шовинизм представлял собой «основную опасность» («девять десятых проблемы»), в то время как Бухарин настаивал на том, что русский шовинизм был единственной опасностью.59 Решения, связанные с вопросами национального представительства и этно-территориальной федерации, отличались друг от друга, однако принципы «ленинской национальной политики» оставались теми самыми. (Сталинский «план автономизации» предусматривал усиление централизации во «всем, что имеет значение», но воспринимал как должное то, что такие несущественные вопросы как «язык» и «культура» оставались «во внутренней автономии республик».60). Ничего не дало даже громкое обсуждение грузинского вопроса: «обиженные националы» жаловались на отсутствие реакции, а «великодержавные шовинисты» указывали на преобладание грузинского языка и замечательные успехи национального избирательного продвижения (согласно Орджоникидзе, грузины составляли 25% всего населения Тифлиса, однако занимали 43% в городском совете, 75% в городском исполнительном комитете, 91% в президиуме исполнительного комитета и 100% в республиканском Совнаркоме и Центральном Комитете партии).61 Единственное настоящее теоретическое новшество, принятое на съезде, не обсуждалось как таковое и оказалось кратковременным: защищаясь от ленинских эпистолярных обвинений, Сталин принял прежнюю позицию Микояна и попытался лишить русских их монополии на империализм, пересмотреть определение «местного национализма» как великодержавного шовинизма. Грузины притесняли абхазцев и осетин, 10 азербайджанцы – армян, узбеки игнорировали туркмен и так далее. Фактически, основным аргументом Сталина против выхода Грузии из состава Транскавказской Федерации была, якобы, кампания грузинских официальных лиц по депортации армян и «превращению Тифлиса в настоящую столицу Грузии».62 Это означало, что украинизация Киева и белоруссификация Минска может оказаться не столь удачной идеей, однако, большинство делегатов не поняли смысла, который вкладывал Сталин, или предпочли проигнорировать его. «Великодержавный шовинизм» отчетливо сохранялся за русскими. «Местный национализм» должен быть направлен против русских, чтобы представлять опасность (возможно, не «главную опасность», однако, достаточную для нарушителей), а национальные территории должны принадлежать нациям, названия которых присвоены этим территориям. Что же такое национальность? Во время Февральской революции единственной характеристикой, приписанной всем субъектам империи, было «религиозное вероисповедание», при этом русская национальная принадлежность и законность царской династии в значительной степени ассоциировалась с православием. Не все царские субъекты и не все сторонники православия являлись русскими, однако, предполагалось, что все русские являются православными субъектами православного царя. Неправославные могли служить царю как императору, однако они не были защищены от кампаний, связанных с переходом в другую веру, и встречали законные препятствия в случае смешанного брака. Некоторые неправославные были на законном основании охарактеризованы как «инородцы». Термин, этимология которого («не родственный», «не коренной») предусматривала генетическое отличие, но который обычно интерпретировался как «нехристианский» или «отсталый». Эти две концепции отражали русское («досовременное») и петровское («современное») представление нечто непохожего и имели равнозначное использование. Некоторые обрядовые общины были слишком отсталыми, чтобы стать «действительно христианскими», а все чужестранцы формально классифицировались в соответствии с религией («мусульманин», «ламаист») или укладом жизни, понимавшимся как уровень развития («оседлый», «кочевой», «странствующий»). Распространение государственного образования и дополнительные усилия, направленные на охват «иностранцев с востока»63 и контроль (и русификацию) автономных учебных институтов нерусских народов на западе, привели к тому, что «коренной язык» также стал политически значимой категорией. Название языков, однако, не всегда совпадало с коллективными названиями, которые различные сообщества использовали для обращения между собой и другими. Накануне революции в России была проведена перепись национальностей, национальных партий и национальных «вопросов», однако официальная точка зрения на то, что является национальностью, отсутствовала. Накануне Февральской революции (за один день до того как Николай II отправился в Могилев, а путиловские рабочие высыпали на улицы Петрограда), председатель Российской академии наук С. Ф. Ольденбург написал министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, что, «движимые патриотическим долгом», он и его коллеги хотели бы предложить формирование Комиссии п изучению племенного состава российских приграничных областей. Тщательное определение племенного состава территорий, лежащих с обеих сторон от российских границ, отделяющих от враждебных государств, имеет исключительную важность в настоящий момент, так как мировая война в значительной степени ведется по национальному вопросу. Определение действительности различных территориальных 11 претензий со стороны разных национальностей станет особенно важным во время мирных переговоров, так как даже если новые границы будут проводиться в соответствии с некоторыми стратегическими и политическими соображениями, национальный фактор все еще будет играть очень важную роль.64 При Временном правительстве национальный вопрос сдвинулся вглубь материка, и новая комиссия должна была изучить все население России, а не только приграничных территорий. При большевиках «сущность советской национальной политики» заключалась в «совпадении этнографических и административных границ»,65 а это значило, что большая часть территории российской империи должна быть разделена границами, а профессиональные этнографы будут играть важную роль в данном предприятии. Времени на обсуждение терминологии не было. Термины «инородцы» и «христиане» были заменены однообразными терминами народы, народности (иногда народности воспринимались как небольшие или отсталые народы), национальности, нации и племена. Также не было согласия в вопросе о том, насколько прочными (а, следовательно, территориально жизнеспособными) были данные единицы. Глава кавказского отдела комиссии Н. Я. Марр считал термин «национальность» слишком «переходным» и сложным, чтобы связывать его с «примитивной демаркацией территорий», однако, он много работал (действительно, гораздо больше других) над тем, чтобы раскрыть «этническую первобытность» и «истинный племенной состав».66 Наиболее широко использовавшимся «обозначением племенного состава» был язык. Партийные идеологи отстаивали «образование на родном языке» как основу их национальной политики; официальные представители образования исходили из «лингвистического определения национальной культуры»; 67 а этнографы склонялись к тому, что язык является наиболее достоверным, хотя и не универсальным индикатором национальной принадлежности. Поэтому Е. Ф. Карски, автор «Этнографической, карты белорусских племен», считал родной язык «исключительным критерием» национального отличия и заявил в характерном ложном выводе, что литовцы, говорящие на белорусском языке, должны считаться белорусами.68 Еще более противоречивые примеры связаны с центрально-азиатскими сартами (осевшими мусульманами), которых посчитали исчезнувшими, различными общинами Памира, которые стали «таджиками»; «узбеками», в состав которых вошло большинство тюрко-говорящих жителей Самарканда, Ташкента и Бухары.69 Язык воспринимался как недостаточный признак, поэтому в перепись 1926 года были включены две неравные категории «язык» и «национальность» и выявлено большое число жителей, не говоривших на «своем языке». Этнографы70 считали такие сообщества «денационализированными», они не получили полного законного статуса со стороны партийных руководителей и местной элиты: предусматривалось, что украинцы, говорящие по-русски, или молдаване, говорящие по-украински, должны были изучать родной язык независимо от того, знают ли родной язык их родители. Что делало «денационализированных» руритан руританами? Чаще это были различные комбинации «материальной жизни», «обычаев» и «традиций», сообща называемых «культурой». Поэтому при изучении територий, где русский и белорусский диалекты смешиваются друг с другом, Карский проводил различие между двумя национальностями на основе различий в одежде и архитектуре. 71 Подобным образом Марр классифицировал осетинцев и талышей, говорящих поирански, как северокавказцев (яфетидов) на основе их «этнической культуры», 12 «подлинной распространенной религии», «быта» и «эмоциональной привязанности к Кавказу».72 Иногда религия-в-качестве-культуры перевешивала значение языка и сама по себе становилась решающим этническим признаком, как в случае с кришенами (христианами, говорящими на татарском языке), получившими собственную «область» и аджарцами (мусульманами, говорящими на грузинском языке), получившими собственную республику (похожий призыв Марра в интересах мусульман кремшил, говорящих на армянском языке, оказался безуспешным73). Культура, религия и языки могли быть укреплены с помощью топографии (кавказцы, живущие в высокогорье, и кавказцы – жители долин) и на основе хронологического первенства (в случае с Кавказом, разграничение между коренными жителями и переселенцами не обязательно совпадало с дихотомией на основе прогресса, как это было в Сибири74). Физический («расовый», «соматический») тип никогда не использовался независимо, но иногда, особенно в Сибири, служил для поддержания иных отличительных признаков75. Наконец, ни один из этих признаков не мог быть решающим в случае со степными кочевниками, «национальное сознание» которых или «племенная тождественность» были настолько сильны, что иные критерии становились практически бесполезными. Лингвистические, культурные и религиозные различия казахов, киргизов и туркмен были ничтожно малы, однако их родовые генеалогии были настолько четко вычерчены, и их так решительно придерживались, что этнографам оставалось лишь придерживаться их.76 Безусловно, фактические границы новых этнических единиц не всегда соответствовали границам, которые указывались учеными. Казахские власти требовали Ташкент, узбекские – хотели добиться автономии Ошской области, поэтому Центральный Комитет в Москве сформировал специальные арбитражные комиссии. Впоследствии киргизы [т.е. казахи] отказались от своих претензий к Ташкенту, однако стали более настойчивы в своих требованиях, согласно которым три волости…Ташкентского уезда должны быть включены в состав Казахстана. Если бы это требование было полностью удовлетворено, участки каналов, … питавших водой Ташкент, оказались бы на киргизской территории… Кроме того, в результате киргизского варианта Центрально-азиатская железнодорожная линия была бы пересечена киргизской территорией в 17 верстах от Ташкента.77 Столь необычная стратегия или соображения «национального интереса» (как в случае с казахами и узбеками), а также более привычные политические и экономические приоритеты на различных уровнях влияли на окончательные очертания этно-терриориальных единиц, однако, нет сомнений в том, что доминирующим критерием оставалась национальная принадлежность. «Национальность» обозначала различные аспекты в различных областях, но границы большинства областей рассматривались как действительно «национальные» и, несомненно, совпадали с этнографическими картами, составленными Комиссией по изучению племенного состава. Большевистские руководители в Москве рассматривали легитимацию этнической принадлежности как уступку национальным обидам и ограничениям в развитии, а не хитрую стратегию «разделяй и властвуй», и настойчиво доказывали (согласно Ленину и Сталину), что чем более подлинной будет «национальная демаркация», тем более успешным окажется путь к интернационализму. 13 В краткосрочном плане национальная демаркация привела к сбивающему с толку и, по-видимому, бесконечному сбору этнических матрешек. Все нерусские были «националами», имеющими право на собственные территориальные единицы, а все установленные национальные группы, проживающие на территории «чьих-то» единиц, являлись национальными меньшинствами, имеющими права на собственные единицы. К 1928 году в состав разных республик входили национальные округи, национальные районы, национальные советы, туземные исполнительные комитеты (тузрики), туземные советы, аульные советы, родовые советы, кочевые советы и лагеркомы.78 Надежно защищенные собственными границами, все советские национальности призывались к развитию, а, при необходимости, к созданию собственных автономных культур. Ключом данных усилий должно было стать повсеместное использование коренных языков – «туземных языков в качестве средств социальной дисциплины, социальных унификаторов национальностей и как необходимое и наиболее важное условие успешного экономического и культурного развития».79 Являясь основной причиной создания национальной автономии и главным средством действительно национальной автономии, «коренной язык» мог обращаться к официальному языку определенной республики (почти всегда название республики указывает название языка80), к официальному языку единицы определенного национального меньшинства или к родному языку отдельных индивидов. Казалось, что распространение территориальных единиц, в итоге приведет к официальному языку для большей части индивидуумов, даже если это повлечет за собой появление трех государственных языков (в 1926 году в Абхазии, пользовавшейся абхазским языком, и являвшейся частью Грузии, использовавшей грузинский язык, существовали 43 армянские, 41 греческая, 27 русских, 2 эстонские и 2 немецкие школы 81). Иначе говоря, все 192 языка, установленные в течение 1920-х г.г., рано или поздно становились официальными. Однако для того, чтобы стать официальным, языку необходимо было придать «современный характер». Это означало создание или дальнейшую кодификацию литературного стандарта на основе «живой общественной речи» в соответствии с «рациональным» фонетическим алфавитом (все арабские и некоторые кириллические системы письменности были отменены в пользу латиницы) и «удаление чуждого балласта». 82 Очищение – или институционализированный лингвистический пуризм – имел большое значение, потому что, если национальности по определению имели культурные отличия (по форме), и если язык являлся «самой важной особенностью, которая отличает одну национальность от другой», тогда языки должны быть настолько разными, насколько это возможно.83 Местная интеллигенция при поддержке центральных властей (или, в случае их отсутствия, столичные ученые, ревниво оберегающие свой народ) намеревалась провести лингвистические границы. Создатели литературного узбекского и татарского языков объявили войну «арабизмам и фарсизмам», создатели стандартного украинского и белорусского – «русизмам», а защитники «малых народов», не имеющих собственной «верхушки», освободили заново классифицированный язык чукчи от английских заимствований.84 Ниже представлены два тезиса из пяти, которые были приняты татарскими писателями и журналистами: 14 I. Основной материал татарского литературного языка должен состоять из элементов, взятых из коренного языка. Если требуемое слово существует в татарском языке, ни при каких обстоятельствах его нельзя заменять иностранным эквивалентом. II. Если необходимое слово не существует в татарском языке, по возможности, его необходимо заменить а) искусственным словом, составленным из стержней (корней), имеющихся в нашем языке; b) заимствованием из старотюркских слов, которые больше не используются, либо взять из словарей связанных тюркских племен, проживающих на территории России при условии, что слова будут приняты и ассимилированы. 85 Надлежащим образом классифицированные и, по-видимому, изолированные друг от друга (не в последнюю очередь посредством словарей 86) различные официальные языки могли использоваться для охвата «трудящихся националов». К 1928 году книги печатались на 66 языках (по сравнению с 40 языками в 1913 году), а газеты – на 47 (всего 205 нерусских изданий87). Фактически число читателей не имело большого значения: как и в других советских кампаниях, предложение должно было выработать спрос (либо поставщики подстроят его). Гораздо более честолюбивым было требование, согласно которому все служебные дела, в том числе образование, должны были проводиться на коренном языке (на языке республик, дающих свои названия, а также на языках местных сообществ).88 Это было необходимо, потому что, так говорили Ленин и Сталин, потому что это был единственный способ преодолеть недоверие, потому что «реакция на речь на коренном языке наступает гораздо быстрее»,89 так как социалистическое содержание могло достичь националов только в национальной форме, потому что «развитые» нации состоят из индивидуумов, коренной язык которых эквивалентен официальному языку и названию нации, а также потому, что принятие строгих литературных стандартов обусловило возросшее число людей, говорящих не на языке или «неправильно» говорящих на собственном коренном языке.90 К 1927 году 93.7% украинских и 90.2% белорусских учащихся начальных школ обучались на «коренном» языке (название которого вытекает из названия «национальности»). 91 Средние школы, профессионально-технические учебные заведения и колледжи запаздывали, однако все соглашались с тем, что конечной целью было полное совпадение национальной и лингвистической тождественности. По меньшей мере, теоретически, еврей из штетла должен был проходить обучение на идише, даже если его родители предпочитали украинский (еврейский как вариант не рассматривался), в то время как украинец из Кубани должен был обучаться на украинском языке в случае, если ученые и администраторы решали, что родным языком его родителей являлся диалект, скорее, украинского, чем русского языка (или собственно кубанский язык).92 Как указывал один из руководителей, «мы не можем брать в расчет пожелания родителей. Мы должны обучать детей на том языке, на котором они разговаривают дома».93 Во многих частях СССР такой подход не мог быть реализован или не подлежал обсуждению, однако законность конечной цели (скорее полное этнолингвистическое согласие при социализме, а не полная этнолингвистическая прозрачность при коммунизме) воспринималась как должное. Наконец, самым драматичным было продвижение коренных языков, которое сопровождалось продвижением тех, кто говорит на этих языках. В соответствии с официальной политикой коренизации (дословно «принятие корней» или национализация), все дела всех этнических групп на любых уровнях – от союзных республик до родовых советов – должны были осуществляться представителями 15 этих этнических групп. Это означало принятие «националов» в партию, правительство, суды, профсоюзы и учебные заведения, а также «пролетаризацию» в основном сельского нерусского населения.94 Однако отдельные цели не были четко определены. С одной стороны, доля этнической группы в общей численности населения на определенной территории должна была равняться ее доле участия во всех профессиях высокого статуса, что, в конечном итоге, означало все профессии за исключением традиционно сельских (тех, которые, согласно этнографам, делали большинство национальностей «национальными»).95 С другой стороны, не все территории были одинаковыми или одинаково автономными, при этом «республиканская» тождественность зачастую доминировала над всеми остальными. Действительно, большинство кампаний по коренизации предусматривало, что (не русские) национальности, управляющие республикой, должны быть более коренными по сравнению с другими, так что если доля должностных лиц армянской национальности на самом деле превышало долю армян в общей численности населения в «их собственной» республике, то принцип советской национальной политики не нарушался (курды должны были управлять собственными деревенскими советами; их пропорциональное представительство на 96 республиканском уровне не являлось четко обозначенным приоритетом). Ни одна другая союзная республика не могла сравниться с успехом Армении, однако многие из них пытались (особенно большие усилия прилагала Грузия). Национальность стала преимуществом; отсутствовали национально установленные единицы, стоящие над союзной республикой. Даже если административная иерархия стремилась к вмешательству в принцип национального равенства, идея официальной классификации этнических групп отсутствовала в национальной политике времен НЭПа. Никого не беспокоило сталинское разграничение между нациями и национальностями, и меньше всего самого Сталина. Диктатура пролетариата состояла из бесконечного числа национальных групп (языков, культур, институтов), наделенных неограниченными национальными, т. е. «второстепенными», правами (развивать свои языки, культуру, институты). Ключевой темой было «национальное разнообразие» и «национальное своеобразие». Обе темы являлись подходящими как парадоксальные предпосылки для окончательного объединения, а также как ценности. Символичное представительство СССР на Сельскохозяйственной выставке 1923 года включало Величественные древние мечети Самарканда…; белые минареты Азербайджана; яркую башню Армении; поразительно восточные строения из Киргизии; крепкий татарский дом, покрытый решеткой; живописные китайские вещи с Дальнего Востока; юрты и чумы башкир, монгол-бурят, калмыков, ойратов, якутов, хакассов, остяков и самоедов; все это было окружено искусственными горами и поселками Дагестана, Кавказской Горской республики и Чечни. Все экспозиции имели собственный флаг; указатели на собственном языке; карты собственных территорий и границ; графическое изображение их богатств. Всюду принудительно выставлялась национальность, индивидуальность и своеобразие. 97 Если СССР был коммунальной квартирой, тогда каждая семья, населявшая ее, имела право на собственную комнату. «Мы могли оказаться в этой квартире только благодаря свободному национальному самоопределению», - утверждал Варейкис. «Только благодаря самоопределению любая прежде угнетенная нация может сбросить свое обоснованное недоверие к большим нациям».98 16 Конечно, не всякое недоверие было обоснованным. Неудачная попытка признать Москву в качестве «цитадели международного революционного движения и ленинизма»99 (и, следовательно, единственным центром демократического централизма) стала, как, среди прочих, установили Султан-Галиев и Шумский, националистским отклонением .национальные права являлись вопросом культурной «формы» в отличие от политического и экономического «содержания»; но, в конечном итоге, вся форма вытекала из содержания, и именно партийные руководители в Москве должны были принять решение о том, где в каждом случае должна проходить линия. Тем не менее, ясно было одно: различие должно быть обязательным, хоть и временным, а доля формы оставаться значительной, несмотря на то, что теоретически она должна оставаться ничтожной. Даже во время нападок на Миколу Хвылевого в 1926 году за «отрыв от Москвы», Сталин продолжил поддержку дальнейшего развития украинской культуры и повторил свое предположение 1923 года о том, что в конечном итоге (по сравнению с настоящим) «украинский пролетариат будет украинизирован таким же образом, как, скажем, пролетариат Латвии и Венгрии, некогда бывший немецким, стал латвийским и венгерским».100 А что же русские? В центре советской квартиры находилось большое и бесформенное пространство, не обозначенное национальной принадлежностью, не объявленное «собственной» нацией, и населенное большим числом простых, но все более восприимчивых пролетариев. Русские действительно оставались в особом положении. Они на самом деле могли быть национальным меньшинством в областях, переданных другим, но собственно в России они не имели национальных прав и национальных возможностей (потому что прежде русские обладали ими и неправильно их использовали). Война с русскими хатами и церквями стала raison detre партии, и тяжелое бремя этой войны стало причиной того, что России потребовалась поддержка юрт, чумов и минаретов. Фактически, этническая защита интересов на национальных территориях была точной копией классовой защиты интересов в России. Русский мог извлекать выгоду из того, что он пролетарий; нерусский мог извлекать выгоду из того, что он не русский. «Удмурт» и «узбек» являлись значащими понятиями, потому что использовались вместо понятия «класс»; «русский» был политически пустой категорией до тех пор, пока он относился к источнику великодержавного шовинизма (который обозначал великодержавный бюрократический статизм, а не чрезмерную национальную самоуверенность) или истории безжалостного империалистического гнета (который означал, что самодержавное государство является тюрьмой нерусских народов). В марте 1923 года Троцкий сформулировал политику Ленина: Взаимоотношения между великоросским пролетариатом и великоросским крестьянством. Это вопрос, связанный с классом, простой и ясный, который облегчает решение проблемы. Взаимоотношения между великоросским пролетариатом, который всегда играл первую скрипку в федеральном государстве, и азербайджанским, туркестанским, грузинским или украинским крестьянством является чем-то иным.101 Не только русские не были нацией в Советском Союзе. Советы также не были нацией (площадь квартиры не превышала общей площади всех ее комнат). Это еще более примечательно, так как в марте 1925 года граждане СССР строили социализм в «одной стране» - в стране с центральным государством, централизованной экономикой, установленной территорией и монолитной партией. Некоторые 17 («великодержавные шовинисты») связывали эту страну с Россией, 102 но, что касается партийной линии, СССР не имел ни национальной тождественности, ни официального языка, ни национальной культуры. СССР был похож на Россию настолько, насколько они представляли собой чистое «социалистическое содержание», полностью лишенное «национальной формы». Конечно, нельзя было критиковать социалистическое содержание, но кампании по стимулированию национальных форм сопровождались многочисленными, хоть, в основном, и молчаливыми, критиками. В то время, как ни один из делегатов XII Съезда не выступил против ленинской / сталинской программы коренизации, бурные аплодисменты были вызваны выпадами против «местного национализма», а не походом партии против великодержавного шовинизма.103 Тем временем в Татарской Республике великодержавный шовинизм состоял из жалоб о том, что «вся власть находится в руках татар», «теперь русским живется крайне тяжело», «русских угнетают», «русских увольняют с работы, нигде не принимают и не допускают в университеты», «русские покинут Татарию как можно скорее». 104 В Поволжье, Сибири и центральной Азии «некоренные» переселенцы, преподаватели и чиновники были возмущены официальным требованием изучать языки, которые они считали бесполезными, принимать на работу «националов», которых они считали некомпетентными, обучать детей, которых они назвали «дикарями», и тратить скудные средства на проекты, которые они рассматривали как символическое мероприятие.105 Украинские крестьяне не проявляли энтузиазма по поводу приезда еврейских земледельцев-колонистов, в то время как представленные сверх квоты еврейские чиновники выступали против всеобщей украинизации.106 Предполагаемые получатели выгод не всегда оказывались благодарными. «Политически незрелые» родители, студенты и преподаватели проявляли «ненормальное отношение» к образованию на коренном языке и должны были пройти ивритизацию и белорусификацию (по техническим причинам этот путь редко шел дальше средней школы, и поэтому оказался образовательным тупиком).107 «Отсталые» белорусские переселенцы в Сибири предпочитали директивы на русском языке, в то время как «особенно отсталые» коренные народы Сибири утверждали, что, в той степени, в которой грамотность имела ценность в тундре, необходимо было узнать русские способы и изучить навыки, которыми нельзя было овладеть дома.108 В период НЭПа эти аргументы не были услышаны, потому что верный путь из отсталости лежал через бурное и бескомпромиссное национальное строительство, т.е. согласно официальной терминологии, через еще большую отсталость. Но в 1928 году НЭП была отменена, в результате прекратилось терпимое отношение к «пережиткам». «Революционеры сверху» восстановили первоначальное большевистское приравнивание «отличий» и «отсталости», и поклялись уничтожить его в течение десяти лет. Коллективизация позаботится о сельских варварах, индустриализация обеспечит развитие городов, а культурная революция «уничтожит безграмотность» (а, значит, все отклонения). Согласно поборникам великих преобразований «социализм в одной стране» означал, что различие между собой и другими вскоре совпадет с границами данной страны: все внутренние границы исчезнут, школы будут объединены с производством, писатели с читателями, разум с телом. Но что из перечисленного относилось к национальности? Означало ли это, что национальные территории являются уступкой отсталости, от которой необходимо избавиться? Нужно ли уничтожать нации как нэпманов или коллективизировать как крестьян? Некоторые серьезные признаки указывали на 18 данное направление. Также как правоведы ожидали отмирания права, а учителя предсказывали скорое исчезновение формального образования, лингвисты и этнографы ожидали, - и пытались реализовать, - слияние последующие исчезновение лингвистических и этнических сообществ.109 Согласно якобы марксисткой и, следовательно, обязательной «яфетической теории» И. Я. Марра, язык принадлежит социальной суперструктуре, поэтому отражает циклические изменения экономической основы. Языковые семьи являются пережитками эволюционных стадий, объединенных неумолимым процессом глобальной «glottogony», и предназначены для слияния во время коммунизма. 110 Подобным образом, те, кто говорит на данных языках (национальности), составляют исторически неустойчивые общности, которые возникают и исчезают с социальноэкономическими формациями:111 «освобождаясь от буржуазных признаков, национальная культура будет вплавлена в общечеловеческую культуру… нация является исторической, переходной категорией, которая не представляет ничего первозданного или вечного. Действительно процесс эволюции нации в значительной степени повторяет историю развития социальных форм». 112 Тем временем необходимость ускорить изучение марксизма-ленинизма и «технологии обучения» требует отказа от «нелепой» практики лингвистической коренизации среди наиболее «ассимилированных» групп и способствует максимально широкому использованию русского языка.113 Однако это не должно было произойти. Лингвистический пуризм подвергся атакам сторонников Марра , а затем партии114, но вопрос не был официально решен до 1933 – 1934 г.г., а принцип этнокультурной автономии никогда не рассматривался. В июле 1930 года а XVI Съезде партии Сталин заявлял: «Теория слияния всех наций Советского Союза в одну общую великорусскую нацию с одним общим великорусским языком является национально-шовинистической и антиленинской теорией, которая противоречит основным тезисам ленинизма, согласно которым национальные отличия не исчезнут в ближайшем будущем, а будут существовать в течение длительного времени, даже после победы пролетарской революции в мировом масштабе».115 Следовательно, пока (в течение очень длительного времени) будут существовать «национальные отличия, язык, культура, быт жизни и т.д.», этно-территориальные единицы подлежат сохранению и укреплению.116 Великие преобразования в национальной политике заключались в стремительном расширении национального строительства времен НЭПа. Сторонники русского языка вынуждены были отказаться от собственного мнения.117 Вся советская жизнь должна была стать максимально «национальной» в кратчайшие сроки. Если бы не было крепости, которую большевики не могли штурмовать, или плана, который они не могли перевыполнить, или не было сказки, которую они не могли бы превратить в реальность, тогда большевикам действительно понадобилось лишь несколько месяцев, чтобы обучить узбека, не говоря уже о «600 – 700 повседневных словах», из которых состоял ненецкий язык.118 1 марта 1928 года Центрально-азиатское бюро партии, Центральный Комитет Коммунистической партии Узбекистана и Исполнительный комитет Узбекистана официально приняли решение об «узбекизации» к 1 сентября 1930 года.119 28 декабря 1929 года правительство Узбекистана выдвинуло требование, согласно которому все чиновники Центрального комитета, Верховного суда и комиссариатов труда, просвещения, юстиции и социального обеспечения должны выучить узбекский язык в течение двух месяцев (другим комиссариатам предоставлялось 9 месяцев, «всем остальным» 19 – один год).120 6 апреля 1931 года Центральный исполнительный комитет Крымской автономной республики принял декрет, согласно которому доля коренных служащих в правительстве должна быть повышена с 29 до 50 процентов к концу года.121 31 августа 1929 года, в основном, русскоязычные жители Одессы узнали о том, что их ежедневная газета «Известия» стала выходить на украинском языке под названием «Чорноморска комуна».122 Ожидалось, однако, что только города подлежат украинизации или казахизации. Наиболее впечатляющим аспектом сталинской национальной революции стала всемерная поддержка культурной автономии всех «национальных меньшинств» (не титульных национальностей) как бы малы они не были. «Суть коренизации не совпадает полностью с украинизацией, казахизацией, татаризацией и т. д… коренизация не может ограничиваться вопросами, связанными только с коренной национальностью определенной республики или области». 123 В 1932 году в Украине существовали сельские советы русских, немцев, поляков, евреев, молдаван, чеченцев, болгар, греков, белорусов и албанцев, в то время как в Казахстане были созданы сельские советы русских, украинцев, русо-казаков, узбеков, уйгур, немцев, таджиков, дунган, татар, чувашей, болгар, молдаван и мордвинов, не считая 140 смешанных советов.124 Это был пир этнического изобилия, бурный национальный карнавал, организованный партией и, вероятно, подтвержденный сталинскими выпадами против Розы Люксембург в письме к «Пролетарской революции».125 Оказалось, что чеченцы и ингуши являются разными национальностями (а не все говорящие на вайнахском языке), мингрелянцы отличаются от грузин, карелы – от финнов, греки с Черного моря – от греков Эллады, евреи и цыгане отличаются (но не настолько) от всех остальных и, поэтому, все они срочно нуждались в собственном литературном языке, прессе и системе образования.126 Между 1928 и 1938 г.г. число нерусских газет возросло с 205 изданий на 47 языках до 2188 изданий на 66 языках.127 Считалось скандалом, если кавказцы украинского происхождения не имели собственных театров, библиотек и литературных организаций, если народы Дагестана говорили на смешанном тюркском языке (в отличие от нескольких десятков отдельных стандартов), или если культурные потребности рабочих Донбасса реализовывались «только на русском, украинском и татарском языках. Большинство официальных должностей и допуск в учебные заведения в Советском Союзе подлежали комплексным этническим квотам, нацеленным на точное соответствие между демографией и продвижением – запутанная задача в при данном количестве административных уровней, которыми измерялись демография и продвижение. Диктатура пролетариата стала Вавилонской башней, в которой все языки на каждом этаже должны иметь соответствующий процент рабочих мест. Даже ударники труда на различных фабриках и строительных площадках были организованы с учетом этнических параметров (знаменитая женщина-стахановка, Паша Ангелина, была почетным членом «греческой бригады»). Великие преобразования не ограничивались только НЭПом. В национальной политике, как и в любой другой, они представляли последнюю войну против отсталости и эксплуатации, постоянное избавление от социальных различий и последний рывок в безвременье, воспринимаемое как бесклассовость. Цели и индивидуальность великих преобразований были действительными только тогда, когда они преграждались врагами. Начиная с 1928 года, реальная или мнимая нерусская элита уже не могла заявлять о национальной отсталости или национальных правах. Коллективизация предполагала существование классов, и это означало, что все без исключения национальности должны найти собственных 20 эксплуататоров, еретиков и антисоветских конспираторов. (Если классы не определялись, достаточно было пола или возраста). Жизнь состояла из фронтов, и фронты (включая национальный) разделяли воюющие классы. «Если в случае с русской национальностью внутренняя борьба классов была чрезвычайно напряженная с самых первых дней Октября, разные национальности только начинают присоединяться к ней. Несомненно, иногда социальная корректива к этническому принципу, казалось, растворяла сам принцип, когда выдающийся партийный оратор объявил, что «интенсификация классовых конфликтов выявила классовую суть многих национальных особенностей, либо когда молодой этнограф/ коллективизатор сделал заключение, что вся «система, которая поражает поверхностного и наивного обозревателя как национальная особенность… оказалась системой идеологической защиты частной собственности». Не все национальные особенности могут быть охвачены классовым анализом. Риторика этнического разнообразия и практика этнических квот осталась обязательной, и большинство местных чиновников, уволенные в течение пятилетки, были заменены лучших в социальном отношении людей из числа той же национальности. Изменился только объем «национальной формы». Этническая идентификация великих преобразований была этнической идентификацией НЭПа минус «отсталость», представленная и защищаемая эксплуатирующими классами. Члены так называемого Союза освобождения Украины обвинялись в национализме не потому, что они настаивали на отдельную идентификацию Украины, административную автономность или этнолингвистические права – такой была официальная советская политика. Они обвинялись в национализме, потому что Украина, которую они якобы определили и провозгласили, была сельской утопией из далекого, но преодолимого прошлого. А не городской утопией из ближайшего, но этнически раздробленного будущего. Они оставались эмоционально связанными с Украиной, усыпанной фермами и барскими домами, преимущественно аграрной стране с прочной основой для частного землевладения… Они проявляли враждебность к индустриализации Украины и к советским пятилеткам, которые преобразовывали республику и давали ей самостоятельную индустриальную базу. Они глумились над днепровской дамбой гидроэлектростанции и советской украинизацией. Они были убеждены, что без них, без старой украинской интеллигенции настоящая украинизация невозможна. Но еще больше они боялись, что их лишат монополии на культуру, литературу, науку, искусство и театр. Существование национально определенных сообществ и законность их требования конкретной культурной, территориальной, экономической и политической индивидуальности (которую Сталин считал принципом национальных прав и которую я называю «национализмом») никогда не вызывало сомнений. Преступление «буржуазного национализма» состояло в попытках некоторых представителей «буржуазной интеллигенции» увести эти общины от партийной линии, так же, как и преступление разрушения, которое заключалось в попытках некоторых «буржуазных специалистов» разрушить советскую индустрию. Участие в «буржуазном национализме» рассматривалось как саботаж нации, а не ее «создание». В 1931 году «социалистическая агрессия» стала снижаться и в 1934 году она исчезла из-за отсутствия врагов. Обращаясь к «Съезду победителей», Сталин объявил, что СССР, наконец, «покончил с прошлым и средневековым» и стал индустриальным обществом, основанным на прочной социалистической платформе. Для 21 официального представления было завоевано время, и будущее стало настоящим. Все основные различия были преодолены, все научные изыскания стали марксистскими, а все немарксистские изыскания исчезли. При отсутствии прошлого не было необходимости институтах, созданных для работы с разного рода проявлениями: Женский департамент, еврейская секция и Комитет по оказанию помощи народам северных приграничных территорий были закрыты. Почвоведение было запрещено, так как оно требовало, чтобы женщины, меньшинства и социально незащищенные слои получали специальную помощь на пути к современности. Этнология была также запрещена, так как одна допускала, что некоторые современные народности все еще примитивны или использую традиционные методы. И все искусство, не относящееся к социалистическому реализму, было запрещено, поскольку все искусство отражает реальность, а вся советская реальность является социалистической. В соответствии с принципом равенства национальностей с отставанием в развитии, принятого на X Съезде, национальность должна быть также запрещена. И снова, однако, это предвещало бурю и повторную кару. «Жесткий сталинизм» не изменил политику построения нации, как большинство авторов данного вопроса уверяли нас. Он изменил очертания этнической принадлежности, но не оставил «принцип ленинизма»: общность через многообразие. Он значительно сократил число национальных единиц, но никогда не ставил вопроса национальности сущности этих единиц. Ликвидация Бюро Центральной Азии представляла собой не более призыв к этнической ассимиляции, чем отмена Женского департамента, выступавшая в качестве прелюдии к атаке гендерных различий. Фактически, также как и новые эмансипированные женщины, которые должны были стать более «женственными», полностью модернизированные советские национальности должны были стать более национальными. Класс был единственным законным видом «содержания», и к концу 30-х годов были отменены квоты, основанные на классовой принадлежности, опросы и карточки, удостоверяющие личность, были упразднены. Различия в «форме» оставались приемлемыми, и национальность (самая достойная уважения и ,несомненно, полая форма «формы») могла развиваться, перегруппировываться и, возможно, даже приобретать некоторое содержание. Наиболее ярким нововведением начала 30-х годов стало появление русских как этнической группы по собственному праву. Поскольку классовые критерии потеряли свою актуальность, бывшая «изначальная» национальность стала почти также наполняться этнической принадлежностью, как и все другие. Существительное «национал» подвергалось критике, а впоследствии исчезло, поскольку «ненационалов» уже не осталось. Сначала осторожно, а затем принудительно, по прошествии десяти лет, партия начала одаривать русских национальным прошлым, национальным языком и столь знакомой национальной иконографией во главе с Александром Пушкиным, прогрессивным и «свободолюбивым», но ознаменованным Великим русским, а не великим революционером. К 1934 году «дерусификация» российских пролетариев и умышленное перемещение из Москвы в ходе «культурного строительства» стали серьезным преступлением, а не «ошибкой», порожденной преднамеренной нетерпимостью. И все же, русские никогда не были такой же национальностью, что и другие народы. С одной стороны, они не имели четко обозначенных территориальных границ (РСФСР осталась бесформенной республикой: «вся остальная» территория, и никогда не идентифицировалась как этническая или историческая «Россия»), они не имели собственную партию национальную 22 академию. С другой стороны (и это несомненно объясняет данный пробел) русские были хорошо идентифицированы с Советским Союзом, в целом. В период с 1937 по 1939 годы кириллица заменила латиницу во всех стандартах грамотности, созданных в 20-е годы, и в 1938 году после трехлетней кампании русский стал обязательным вторым языком во всех нерусских школах. Советское прошлое все более наполнялось русским содержанием, так же как и верхние эшелоны партии и государства. «Интернационализм», определяемый как тесные связи советских национальностей, а позднее «дружба народов», определявшаяся как еще более тесные связи советских национальностей, стали официальными догмами, и оба эти понятия могли быть выражены только по-русски (советский лингва франка). И все же никто не предлагал образовать советскую «нацию» (нация – понятие, противопоставленное неспецифическому народ) или становление русского языка первым языком во всех национальных областях или институтах. Даже в Карелии, где в 1938 году местные финские стандарты были определены как «фашистские», финский язык был рекодифицирован в карельский, а не в русский, который в то время уже имел статус «языка межнационального общения». Русские начали запугивать своих соседей и оформлять свою часть коммунальной квартиры (в которую входил огромный зал, коридор и кухня, где принимались все самые важные решения), однако, они не имели притязаний на всю площадь квартиры или то, что другие (большие) семьи не имели право на собственные комнаты. Жильцы находились в неравных условиях, но отдельно. Культура великих преобразований была по определению беспочвенной, подвижной и сумбурной. Пожилые люди вели себя как юноши, дети плохо себя вели, женщины одевались как мужчины (хотя не наоборот), классы менялись местами, а слова теряли значения. Люди, здания, языки, и национальности бесконечно увеличивались, мигрировали и распространялись равномерно и понемногу по выровненному децентрированному ландшафту. Однако этот пролетарский постмодернизм оказался преждевременным. Великое отступление 30-х было реваншем буквального (триумф настоящей коренизации) «укоренения» или «радикализации». Силы притяжения (в обоих смыслах) крепили здания к земле, крестьян к земле, рабочих к фабрикам, женщин к мужчинам и советских людей к СССР. В то же время и таким же образом каждый человек застрял в национальности, и большинство национальностей застряли в своих границах. В начале 30-х годов во время появления тестов для поступления в учебные заведения и сразу же после введения личных дел студентов, трудовых книжек и смертной казни за попытку вылететь за рубеж, все советские граждане получили внутренние паспорта, которые формально устанавливали имя, время и место рождения, прописку и национальность. Имя и прописка могли меняться, национальность замене не подлежала. К концу десятилетия каждый советский ребенок наследовал свою национальность при рождении: индивидуальная этническая принадлежность стала биологической категорией, непроницаемой по отношению к культурному, языковому или географическому изменению. Тем временем коллективная этническая принадлежность становилась все более и более территориальной. Административные единицы, созданные несколькими годами раньше для размещения ранее существовавших национальностей, теперь стали самой важной определяемой чертой этих национальностей. Цитируя типичный и отлично сформулированный аргумент: «Тот факт, что этническая группа имеет собственную национальную территорию (республик, округ, район или совхоз), доказывает, что рассматриваемая этническая группа является официально признанной национальностью… Например, существование в Челябинской области 23 Нагайбакского национального района устанавливает требование установления разницы между отдельной национальностью нагайбаки и татарами. Таким же образом, евреи стали настоящей нацией после создания Еврейского автономного округа в Биробиджане. Обретя собственную территорию, собственную государственность, измученные евреи СССР получили жизненно важный элемент, которого у них не было раньше и который сделал для них невозможным рассматриваться нацией с научной точки зрения. И вот произошло то, что как и многие другие советские национальности, завершая процесс национальной консолидации, еврейское национальное меньшинство стало нацией в результате обретения собственного национального административного субъекта в Советском Союзе. Эта точка зрения относится к важным новшествам. Прежде всего, формальная этническая иерархия появилась впервые после 1913 года. Различные этнотерриториальные единицы (республики, области, районы) всегда имели разный статус, но никаких серьезных попыток не предпринималось для того, чтобы связать эту бюрократическую схему с задачей и строго эволюционной иерархией этнической принадлежности. После середины 30-х годов студенты, писатели, ударники труда, могли иметь формальный ранг, так же как и национальности. Вовторых, законность этнического сообщества зависела от выделения государством территории, и изъятие этой территории автоматически денационализировало это сообщество (хотя не всегда его отдельных членов, имевших паспорта!). Это имело большое значение, поскольку ко второй половине десятилетия правительство, очевидно, решило, что контроль над 192 языками и потенциально 192 системами бюрократии – не лучшая идея. Выпуск учебников, подготовка учителей и обучение студентов не сочетается с формальной национализацией, полностью бюрократизированная командная экономика и новое централизованное обучение требовали управляемые и рационализированные каналы связи, и русские «продвиженцы», которые занимали самые высокие должности в Москве после Великого террора, возможно, с состраданием относились к жалобам о дискриминации русских (сами они были получателями классовых квот). К концу десятилетия большинство советов, колхозов, районов и других мелких единиц, жители которых имели установленную этническую принадлежность, были упразднены, некоторые автономные республики были забыты большинство школ и институтов для национальных меньшинств были закрыты. Однако (и это самое важное «однако» данной статьи) этнические группы уже имели собственные республики, и собственные системы бюрократии получили указание удвоить собственные усилия в создании национальных культур. По мере изменения «реконструкции Москвы» от грандиозных планов изменения всего городского ландшафта до сконцентрированной попытки создания нескольких артефактов, так и национальная политика перестала преследовать бесконечные не имеющие корней национальности, чтобы сконцентрироваться на ряде полноценных, наделенных всеми необходимыми характеристиками «наций». Несмотря на то, что сокращение этнических квот и новый акцент на советскую меритократию («качество кадров») ослаблялся, а иногда поворачивал в обратном направлении процесс национализации в партии и системах управленческой бюрократии, появление национальных культур 24 и подготовка местной интеллигенции значительно усилились. Узбекские сообщества за пределами Узбекистана должны были применять собственные средства, однако, Узбекистан как квазинациональное государство был оставлен, освободился от наиболее чуждых территориальных включений и сконцентрировался на собственной истории и литературе. Советская квартира в целом имела меньше комнат, но те комнаты, которые остались, должны были хорошо оформлены памятными вещами, дедушкиными часами и пожелтевшими семейными фотографиями. Конечно же, в 1934 году Съезд советских писателей, который чествовал высокий сталинизм как культурную парадигму, стал торжественным парадом старого романтического национализма. Пушкин, Толстой и другие официально восстановленные русские иконы стали не только национальными гигантами международного ранга – все советские народы имели своих классиков, своих отцовоснователей и свои фольклорные богатства. Украинские делегаты назвали Тараса Шевченко «гением» и «колоссом», «чья роль в создании украинского литературного языка была не менее важной, чем роль Пушкина в создании русского литературного языка, а, возможно, и более важной». Армянский делегат отметил, что культура его нации является «самой древней культурой востока», что армянский национальный алфавит предшествует христианству, и что армянский национальный эпос является «одним из самых ярких примеров мировой эпической литературы» в силу «жизненного реализма его образов, его утонченности, глубины и простоты его народной свободы и демократической природы его сюжетов». Азербайджанский делегат настаивал на том, что персидский поэт Низами является классиком азербайджанской литературы, поскольку он был «турком из Гянджи», и что Мирза Фат Али Ахундов был не дворянским писателем, как утверждали некоторые пролетарские критики, а «великим философом - драматургом», чьи «образы были настолько же красочными, разнообразными и реалистичными, как герои Гоголя, Грибоедова и Островского». Туркменский делегат представил «корифея туркменской поэзии» восемнадцатого века, Махтум-Кулы. Делегат из Таджикистана отметил, что таджикская литература берет свои корни от Рудаки, Фердоуси, Омар Хаяма и других блестящих мастеров слова. Делегат из Грузии выступил с очень пространным докладом, в котором он отмечал, что произведение «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели было создано задолго до движений интеллигенции в Западной Европе, что оно намного выше по своей ценности, чем произведения Данте и является «великим литературным памятником всего так называемого христианского мира». В соответствии с новой партийной линией все официально признанные советские национальности должны были иметь свои национально обусловленные «великие традиции», которые должны были охраняться, совершенствоваться и при необходимости создаваться специально обученными специалистами в специально назначенных институтах. «Величие» культуры зависело от ее административного статуса (от союзной республики до национальностей без территории, которые имели свою «культуру»), однако, в данной категории все национальные традиции, кроме русских, должны были иметь равную ценность. Риторически это не всегда соблюдалось (иногда Украина упоминалась как вторая по рангу, а Средняя Азия всегда описывалась как отсталая), однако, институционально все национальные территории должны были быть строго симметричными – от партийного аппарата до системы школьного обучения. Это требовала старая советская политика, однако, вклад 30-х годов состоял в тщательном выравнивании всех неровных поверхностей и рьяного открытия специальных (и тоже идентичных) институтов по созданию 25 культуры. К концу десятилетия все союзные республики имели собственные союзы писателей, театры, оперы и национальные академии, которые специализировались, главным образом, на национальной истории, литературе и языке. Республиканские планы, утверждаемые Москвой, призывали к увеличению числа учебников, созданию пьес, романов, постановке балетов и написанию рассказов, национальных по форме (которая, как в случае со словарями, фольклорными изданиями и классикой, приближалась на опасно близкое расстояние к национальному содержанию). Если некоторые республики отставали от других, Москва обязывала их ускорять темпы. Например, в 1935 и 1936 годах новый Государственный Институт театрального искусства занимался подготовкой и уже выпустил 11 национальных театральных трупп, укомплектованных полным актерским составом с полным репертуаром. Если национальный репертуар не был заполнен, делались или поощрялись переводы русской и западной литературы, начиная почти с 19 века (первый выход новой башкирской оперы в 1936 году: «Князь Игорь» и «Женитьба Фигаро»). Фактически, переводы литературы конца 30-х годов стали одной из главных сфер дефтельности, а также основным источником существования сотен профессиональных писателей. Тезис «дружбы народов» требовал, чтобы все советские национальности хорошо знали искусство других советских национальностей. Горький говорил: «Нам необходимо обмениваться знаниями о прошлом. Для всех советских республик важно, чтобы белорус знал, кто такой грузин или тюрк». Это привело не только к бурной переводческой деятельности, но также к составлению учебников по истории СССР, которые должны были включать в себя все советские народы, созданию радиопередач, которые представляли советским слушателям «грузинскую полифонию и белорусский фольклор», турне (в рамках многочисленных директив) «ансамблей песни и пляски», декадам азербайджанского искусства на Украине, вечерам армянской поэзии в Москве, выставкам туркменских ковров в Казани и фестивалям народных хоров, спартакиадам, слетам юных пионеров всей страны. С середины 30-х годов по 80-е годы эта деятельность была одним из наиболее ярких (и, очевидно, наименее популярных) аспектов советской официальной культуры. Формирование и распространение национальной культуры насыщены событиями. В течение десяти лет со времени первого Съезда писателей большинство отцовоснователей новых культурных учреждений ушли из жизни, большие территории были присоединены, потеряны и повторно присоединены; многочисленные мелкие этнические единицы были упразднены как «неперспективны», а ряд наций и бывших «национальных меньшинств» насильно депортированы со своих территорий. В то же время, русские превратились из революционного народа, возрождающего национальное прошлое в «самых выдающихся из всех наций, составляющих Советский Союз» и фокус мировой истории. И снова законность нерусских «великих традиций» перестала оспариваться. Основными врагами прогрессивной России были «буржуазный национализм», который проявлял недостаточное восхищение Россией, а также «не имеющий корней космополитизм», который являлся противоположностью упрочившейся «коренизации». Даже в 1936-39 годы, когда сотни мнимых националистов были приговорены к смерти, «вся советская страна» шумно отмечала 1000-летие Фирдоуси, провозглашенного таджиками одним из основателей их (а не персидской) литературы; 500-летие Мира Али Шир Навайи (Алишера Навои), провозглашенного узбеками великим классиком их (а не чагатайской) культуры; 125-летие Тараса Шевченко, о котором газета «Правда» 26 писала, что он является «великим сыном украинского народа», который «поднял украинскую литературу на вершину народа с богатым историческим прошлым». Несколько национальных икон, пострадавших за этот период антирусский характер, а не за то, что были национальными иконами. Подобным образом, когда в 1951 году украинский поэт Володимир Сосюра был подвергнут жестокой критике в газете «Правда» за стихотворение «Люблю Украину», вменяемый грех состоял не в слишком большой любви к Украине, а в том, что в стихотворении не прозвучала тема благодарности своего старшего брата. Основная причина благодарности заключалась в недавнем присоединении западной Украины и последующем воссоединении Украинского государства, при этом советское/ российское достижение широко освещалось как исполнение национальных чаяний украинцев. Фактически, именно в этот период заблуждений русских иллюзий грандиозности было сформировано теоретическое обоснование национальных стремлений нерусских народов. 7 апреля 1948 года Сталин сделал заявление, которое напоминало его заявление 1913 года о национальных правах: «Каждая нация, большая и малая, имеет собственные черты и особенности, которые являются уникальными и которых нет у других народов. Эти особенности создают вклад каждой нации в общую сокровищницу мировой культуры, дополняя и обогащая ее. В этом смысле все нации, как малые, так и большие, находятся в одинаковом положении, и каждая нация равноправна по отношению к любой другой». Это предполагало универсальность этнической принадлежности, ее несократимость и присущую мораль. Однако это была только увертюра. Летом 1950 года Сталин начал писать для того, чтобы изгнать дух Н. Я. Марра, одного из последних святых великих преобразований, чьи теории и ученики неким образом избежали судьбы прочих «упрощенцев и вульгаризаторов марксизма». По словам Сталина язык не является частью надстройки или базиса. Он «принадлежит всей нации» и является «общим для всего общества», проходя через все классы и историю. «Общества» представлены этническими сообществами, этнические сообщества имеют «суть», которая существует «в течение несравнимо более длительного времени, чем базис или надстройка». Другими словами, это было официально: классы и их «идеологии» приходят и уходят, а национальности остаются. В стране, свободной от социальных конфликтов, этническая принадлежность была единственно значимой идентификацией. Это наследие Сталин завещал своим последователям, которое сохранялось до 1984 года, когда появился Горбачев и его последователи. Хрущев, конечно же, проигнорировал это наследие: в его борьбе за местную инициативу он упрочил позицию укоренившейся национальной элиты, тогда как в своей борьбе против укоренившейся национальной элиты он пытался продвигать политику кадров, основанную на этнической принадлежности, и даже запугал некоторых людей, возрождая доктрину «слияния наций». Слияние должно было произойти при коммунизме, однако, и коммунизм должен был наступить слишком скоро, если воспринимать все сказанное всерьез. Единственным практическим шагом в этом направлении было проведение в 1959 году школьной реформы, которая давала родителям свободу выбора русской или нерусской школы и делала «другой язык» 27 факультативным. Теоретически, казахи теперь могли отказаться от русского языка; практически, русских уже не заставляли изучать казахский язык. Самонадеянно однородные устройства Армении и Литвы выразили относительно небольшое беспокойство, «малая в численном отношении» этническая бюрократия в РСФСР подготовилась для неизбежной и лингвистически пугающей, а политически яростной элиты в Латвии, Украине, Азербайджане, вступившей в отчаянную борьбу. Их аргументы были озвучены Олесем Гончаром через 30 лет: «Изучать или не изучать родной язык в школе – этот вопрос не может возникать ни в одной цивилизованной стране». Другими словами, цивилизованная страна была этнонациональным государством, в которой официальный язык по определению являлся родным. Сталинская национальная политика, очевидно, породила плоды. Цивилизованный сталинизм («развитый социализм») – кредо «коллективного руководства», которое возглавляло страну в мрачные годы Советского Союза. Получив свою законность от «реально существующего» этнотерриториального государства благополучия, а не от будущего коммунизма и прошлой революции, новые официальные дискуссии сохранили язык класса как «приукрашивание» действительности и основывались на национальности для искусственного поддерживания системы. Каждый советский гражданин рождался с определенной национальностью, брал ее с собой в детский сад, в школу, официально подтверждал ее в 16 лет и затем нес ее до самой смерти, пронося через тысячи анкет, свидетельств, заявлений и приемные. Национальность имела значение при поступлении в школу, могла стать жизненно важным фактором при приеме на работу, продвижении по службе и призыве в армию. От советских антропологов, которых восстановили в конце 30-х годов и представили на разумном основании после искоренения марризма, не требовалось изучение культуры: их работа заключалась в установлении и отделении исконного этноса. Даже за рубежом, в мире, в котором господствовал капитализм, самой видимой добродетелью была «национальная свобода». Все национальности классифицировались – теоретически по эволюционной шкале: от племени к нации, и практически: по территориальному и социальному статусу. Статус той или иной национальности мог изменяться, однако постоянное использование этнических квот обеспечивало наиболее практические преимущества для членов «титулованных» национальностей, проживающих в своих республиках. Шестьдесят лет знаменательного постоянства этой классификации привели к почти тотальному «местному» контролю над большинством союзных республик: крупная этническая элита была обязана своим первоначальным продвижением и существующей законностью (такой, какой она была) факту этнической принадлежности. Зависящие от финансов Москвы, политические и культурные лидеры были обязаны лояльности «своего народа» и своим национальным символам. Однако, если политики имели структурные ограничения в своем аппарате, интеллигенция специально обучалась и привлекалась для создания национальной культуры. Цензура устанавливала ограничения, однако, цель считалась законной лидерами партии, так же как и национальными заказчиками. Очень большую долю национальной интеллигенции составляли историки, филологи и писатели, и большинство из них писали о своих этнических группах и для них. Они создавали многотомную национальную историю, изобретали национальную генеалогию, совершенствовали национальный язык, сохраняли национальное богатство и оплакивали утрату национального прошлого. Другими словами, они действовали как настоящие патриоты (тогда, когда они не действовали как плохие 28 соотечественники). Со временем стало очень трудно различать нации, поскольку национальная форма, казалось, стала содержанием, и поскольку национализм, казалось, не имел никакого иного содержания, кроме культа формы. Лидерам страны становилось все труднее и труднее объяснять суть своего «социалистического содержания», и, когда Горбачев, наконец, отбросил исчерпавшее себя марксистское многословие, единственно оставшимся языком стал хорошо отточенный и длительно и привычный язык национализма. Конечно же, вклад советского режима в причину национализма не ограничивался «конструктивными мерами». Он вынуждал высоких жрецов национальной культуры быть временными поклонниками национальной культуры, он установил административную иерархию, которая давала привилегии отдельным этническим группам перед другими, он вмешивался в отбор и сохранение национального пантеона, он изолировал этнические сообщества от их родственников и сочувствующих за рубежом, он привел к массовой миграции, в результате которой возникла конкуренция за скудные ресурсы, он ослабил базу заказчиков национальной элиты и спровоцировал трения за этнические квоты. И, наконец (что является неизбежным), он лишил различные нации права политической независимости, права, которое было самым важным пунктом всех националистических доктрин, включая ту, которая лежала в основе Советского Союза. Это указывает на другую проблему советской национальной политики: сосуществование республиканской государственности и гражданства по паспорту. Раньше предполагалось, что территориальные государства образуют нации, позднее предлагалось, чтобы исконные нации получили право на государство. Ранее предполагалось, что все жители Белоруссии должны стать белорусами, что впоследствии дало аргументы против этого предложения жителям Белоруссии, которые не являются белорусами. Советское правительство приняло обе трактовки, не сделав даже попытки создать значимую в этническом отношении советскую нацию или превратить СССР в Российское национальное государство, чтобы в случае, если ненациональное советское государство утратит свое советское значение, национальные негосударства останутся единственными возможными наследниками. Кроме Российской Республики, чьи границы были стерты, идентификация не имела четкой этничности, и ее «титулованные» жители не отличали РСФСР и СССР. Через 70 лет после Х Съезда партии политика национализации достигла своего логического завершения: жители разных комнат забаррикадировали свои двери и стали использовать окна, а одурманенные жители огромного зала и кухни стояли в центре и чесали затылки. Стоит ли им пытаться вернуть то, что принадлежит им? Должны ли они разрушить стены? Должны ли они перекрыть газ? Должны ли они превратить свое жилище в настоящую квартиру? 1 2 3 4 5 6 7 8 9 29 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 30 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 31 32